Аннотация: История о том, как ЛГ увидел в городе необыкновенную девушку, написал по памяти ее портрет, подарил его ей и остался с ней на всю свою жизнь.
Портрет девушки или история любви
По образованию и по образу мышления я технарь. Да еще и изобретатель. То есть, странный и не совсем нормальный человек. И все свои изобретения на стадии работы над ними я всегда "детальнейше" прорисовывал карандашом в объемном виде. Так было наглядней, и мне так было проще увидеть и понять работу разрабатываемых мною машин, механизмов или приспособлений. Поэтому карандаш был и оставался моим любимым инженерным орудием труда.
Кроме того, я люблю рисовать. Просто так рисовать. От нечего делать и без всякой задней цели. Мне нравится запечатлевать на листе бумаги, картона или же ватмана окружающую меня действительность в том виде, в каком она мне представлялась. Не виделась, а именно представлялась. Причем, рисовать я люблю черным цветом. Рисовать люблю натуру, находящуюся передо мной. Будь то дома, машины, деревья, кусты, цветы и так далее.
Особенно люблю рисовать комнаты с находящейся в них мебелью. Но я рисую не просто комнату, как таковую, а свой взгляд на эту комнату. Причем в ракурсе моего взгляда обязательно должна располагаться вся комната с расположенной в ней мебелью и наружным окном. Как будто я нахожусь в этой комнате и рассматриваю ее из какого-нибудь ее дальнего угла. И я рисую даже не саму эту комнату, в какой я нахожусь и какую я вижу, а ту, какую мне хотелось бы сейчас увидеть. И за окном обязательно должны стоять деревья, даже, если их там и не было никогда.
То есть, вижу одно, а рисую другое. Но рисую я, отталкиваясь от увиденного мною. И рисовать люблю черным карандашом, а не цветными красками или цветными карандашами. То есть, к тому, чем я люблю заниматься в свободное от работы время, больше подходит термин графика. Ведь графика - это черно белая живопись. Чаще всего для рисования я пользуюсь мягкими "кохиноровскими" черными карандашами мягкостью 2М или 3М. Иногда черным углем в деревянной оболочке. Хотя достать такие угли в Советские времена было не совсем просто. Но на Пушкинской улице Москвы около магазина "Художник" их всегда можно было купить без особого труда.
Людей рисовать я не люблю. Художник из меня все-таки не ахти. Но портреты у меня получаются неплохо. Особенно женские. Однако я не люблю слепо работать с натурой, перенося ее на полотно, потому что в процессе работы я увлекаюсь и забываю про эту самую натуру, уходя в себя, в собственные мысли и чувства. И я начинаю как бы подправляю натуру, рисую не то, что вижу, а то, что хочу увидеть, фантазируя и изменяя ее в не совсем понятных для себя вариантах.
Поэтому портреты у меня редко получались похожими на оригинал. Сходство, конечно же есть, не без этого, но какое-то отдаленное сходство, не конкретное, больше ассоциативное, чем реальное. Слишком уж много в нарисованные мною портреты я вкладываю своего личного к ним отношения, поэтому моих, внесенных в портреты черт, частенько бывало больше, чем реальных черт самих позирующих. И редко, кто из них, из моих заказчиков, оставался довольным своим портретом. Не нравились им запечатленные мною на бумаге их образы. И я их понимаю. Но ничего с собой поделать не могу. Потому что рисую я портреты, как могу, как умею, и как они у меня получается.
И я больше люблю рисовать портреты не с натуры, а по памяти, чтобы полностью уйти во власть своих представлений о рисунке, подчиняясь своей интуиции, фантазируя, сочиняя и изменяя натуру по каким-то своим, не слишком для меня самого понятным законам и даже ассоциациям. И естественно, что рисовать я любил женские портреты и образы. Мне нравятся женские лица. Они всегда красивы. Но их красота часто бывает запрятанной, то есть, внутренней, а не внешней. И я, рисуя портрет, как бы выношу ее, эту женскую красоту из уголков ее души и переношу на бумагу своим карандашом.
Я специально говорю про свои художества слово "рисовать", а не слово "писать". Потому что я именно рисую картины, а не пишу их, как это делают художники. И у меня всегда получались рисунки, а не картины или портреты.
Так вот, ее я увидел на старом Арбате в магазине "Букинист", где она копалась в находящихся на витрине развале старых книг и разговаривала с продавцом. Мне нравятся такие девушки. Тоненькая, хрупкая, почти воздушная на вид, с осиной талией и узкими бедрами, словно влитыми в светлые, плотно обтягивающие ее тело джинсы, небольшой грудью, лишь слегка прикрытой белой кофточкой распашонкой навыпуск, она производила впечатление не только на меня.
Продавец, молодой чернявый парень двадцати с небольшим лет, яркой, броской наружности, разговаривал с ней приветливо, ласково, слегка заигрывающее, постоянно улыбаясь и даже глаза прищуривая от нескрываемого удовольствия, которое получал от общения с ней. Он что-то горячо ей говорил, активно жестикулируя руками.
Она держалась с ним ровно, спокойно, невозмутимо, лишь чуточку кривила в усмешке полные, яркие губы несколько великоватого рта, показывая влажный ряд ровных белых зубов с увеличенным верхним прикусом и даже морщила в показной досаде свой нос, несколько великоватый для ее лица, но тонкой, изящной формы с забавно приподнятым вверх его кончиком.
Меня до невозможности поразило ее лицо, это прекраснейшее творение Господа или самой Природы, или того и другого, вместе взятых. В ней все было слишком несоразмерно и немного больше, чем надо бы для идеала. Громадные, четко прорисованные глаза, буквально спрятанные за длинными, слегка загнутыми вверх ресницами, высокий открытый лоб, обрамленный крупными локонами каштановых волос, небрежно спадающих ей на плечи, тонкая лебединая шея, изящно удерживающая небольшую головку с удлиненным овалом лица, четко прорисованной линией большого рта под прямым, сжатым с боков породистым носом с горбинкой, так характерным для дочерей Афин или Израиля.
И я как полный "идиот" уставился на нее, не в силах оторваться от ее прекрасного лица. Она заметила мой неотрывный взгляд и повернулась ко мне. Я не успел отвести глаза и наши взгляды встретились. Что-то между нами проскочило, какая-то искорка, потому что меня бросило в жар, а она неожиданно вздрогнула, покраснела и поспешно отвернулась.
Я пробормотал что-то невразумительное в качестве извинения, повернулся и направился к двери. Выходя из магазина, я услышал слова продавца:
-- Приходите завтра после обеда часа в четыре и я вам обещаю, что для вас экземпляр будет!
Я не помню, как я добрался к себе домой. Я был в настоящем трансе. Настолько сильно поразил меня образ этой девушки. В моей комнате на подрамнике всегда стоял закрепленный лист ватмана, готовый к работе. Я постоял перед ним в раздумье. Затем взял черный карандаш и начал рисовать ее портрет. Я быстро сделал контур ее лица, наметил локоны прически, очертил веки глаз, затем провел линию рта и закончил общую композицию лица набросками контура носа.
Затем я закрыл глаза и передо мной всплыло ее лицо. Я открыл глаза и посмотрел на свой набросок портрета. Общую компоновку лица я уловил. Остались детали. Я снова закрыл глаза и посмотрел ей в глаза. Затем открыл их, взял карандаш и прорисовал зрачки и радужную оболочку глаз. Мне удалось отобразить в них удивление.
Потом я взялся за губы и за несколько сеансов прорисовал ее пухлые, слегка выпяченные наружу губы, изогнувшиеся в некой, загадочно насмешливой улыбке...
Я работал увлеченно, взахлеб, ничего не замечая вокруг. И вот уже они, мои завершающие штрихи портрета на оформлении ее кофточки.
Все, я закончил. Я выдохнул из себя воздух и вновь закрыл глаза, вглядываясь в ее лицо. Открыв глаза, я посмотрел на свой портрет, вновь взял в руку карандаш и чуть тронул карандашом крылья и кончик носа, сделав его четче, тоньше и изящнее. Затем чуть приоткрыл ее губы, усилив их манящую припухлость и убрал немного верхний прикус зубов, сделав его лишь чуть намеченным, а не явно выпирающим вперед, отчего лицо девушки приняло лукаво загадочное выражение.
Еще раз закрыл глаза, внимательно вглядываясь в ее лицо, оставшееся в моей памяти, в моей душе, в моем подсознании, еще раз взял карандаш, поставил ямочку на ее остреньком изящном подбородке, сделал брови почетче и погуще, а в уголках глаз наметил смешливые лучики от внутренней открытости ее улыбки, несколькими штрихами оттенил грациозность ее высокой, лебединой шеи, свободно открытой широким воротником кофточки и грубыми прямыми линиями заштриховал задний фон портрета, сделав потоньше, но погуще у самого его контура и далее от него все более редкими и более жирными линиями.
Я отступил на пару шагов от подрамника и посмотрел на свою работу. На меня смотрела широко раскрытыми глазами, чуть искривив губы в лукавой усмешке, необыкновенно красивая девушка. Для меня красивая. Для меня необыкновенна. Не девушка, а само очарование. И я понял, что портрет у меня получился. Я сделал именно то, что хотел сделать, что мне надо было сделать.
Я глянул на часы. Заняло все это у меня два с лишним часа "напряженнейшей" работы. И я был выжат до невозможности. Вконец обессиленный я медленно опустился на стул. Сердце стучало, как оглашенное. Я тронул ладонью лоб и понял, что я весь мокрый от пота. Сил не было совсем. Я встал со стула, подошел к кровати, лег на нее и провалился в небытие.
Спал я несколько часов. Но проснулся свежий и бодрый.
У меня было несколько простеньких застекленных деревянных рамок под картины. Я вставил портрет в раму. Получилось неплохо. И смотрелось даже очень. Я положил портрет в большую сумку художников и поставил у стены в угол комнаты.
На другой день я подошел к " Букинисту" на Арбате к шестнадцати часам. Я остановился у дверей магазина и стал ее ждать. Она шла от метро Арбатская какой-то невесомой, словно бы летящей походкой. Увидев меня, она остановилась и напряглась. Она узнала меня.
Я подошел к ней, поздоровался, протянул сумку и сказал:
-- Это вам! Возьмите!
Она взяла сумку, удивленно глянула на меня и спросила:
-- Что здесь?
-- Ваш портрет, - сказал я.
-- Протрет? - удивилась она, - Мой? Откуда?!
-- Я написал! - сказал я. - Вчера! Посмотрите! Может, не понравится еще...
Мы зашли в магазин. Я взял сумку из рук девушки, достал портрет и развернул его. Девушка глянула на свой портрет, ахнула и прижала ладони рук к заалевшим разом щекам:
-- Бо-оже-е! Какая прелесть! Отку-у-уда это у вас?!
Потом она замолчала, подошла поближе, напряженно вглядываясь в портрет, вздохнула, растерянно пожала плечами и в ошеломлении покачала головой:
-- Господи! Неужели это я?
Продавцы магазина и находящиеся в нем покупатели столпились у портрета и смотрели на него и на девушку. Вчерашний парень продавец, в открытую флиртовавший с девушкой, подошел к нам, взглянул на портрет, потом на нее и сразу же как-то сник, съежился, будто из него выпустили воздух.
Восторженных охов и ахов слышалось много. А я не слышал ничего и не видел никого. Я смотрел только на девушку. Она тоже смотрела на меня. И я понял, что эту девушку я люблю больше всего на свете и никому никогда ее не отдам. Так оно и вышло.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
С тех пор прошло много, много лет. Портрет этот висит в нашей спальне над нашей супружеской постелью. И, как нам порой кажется, он принес в наши судьбы счастье.