КНИГА  ВАХТЕРА

(в соавторстве со Славкой Овчинниковой)

1

Велик вахтёр, сидящий на своем
Пусть малоприбыльном, зато стабильном месте.
Он вахту ежедневную несет,
А мимо вахты люди ходят
И на него неудержимую наводят
Зевоту 
            и хроническую скуку.
И скука порождает праздность,
А праздность, как мы давеча узнали,
Мать вздорной выдумки и взбалмошных фантазий.
О чем они, фантазии вахтёра?
О пенсии, о нищенской зарплате,
Такой микроскопической, что даже
На крем-брюле с начинкой не хватает...
А сахар нужен: и для организма,
И для поднятья тонуса, и для
Проворства мысли в черепной коробке.
Когда бы наш вахтер себе позволить
Мог крем-брюле, бизе иль рафаэлку,
Он мудрым стал бы, как китаец древний,
Он был бы зорким, как орел вершинный,
И наблюдательным, как Шерлок Холмс.
Одним движением руки (или ноги)
Он мог бы запросто предотвратить
Поджог, всплеск бандитизма, воровство
Иль акт террористический, к примеру.
А так он знай себе сидит и смотрит,
Как мимо вахты то и дело ходят
Из года в год одни и те же люди,
Все одинаковы и на одно лицо.
Как Будда, он их созерцает
И, упираясь сонным взглядом в стену
Напротив, ждет от них лишь одного:
Автоматического 'Здрасьте!'

2

Простым предметам свойственна стыдливость.
Наш взор к их очертаниям привычен,
Как к мебели. Мы мимо них проходим, 
Собою поглощенные слепцы,
В упор не видя сути их. Для нас
Субстанция, как воздух, неприметна.
Но стоит только нам, на миг застыв,
К происходящему прислушаться, как тут же
Из неопределенности и тьмы 
В пространстве появляется лицо,
Качаясь, как медуза на волнах, 
И сквозь него просвечивает нечто
Столь явное, что нам не по себе. 
Здесь мы вплотную приближаемся к тому,
Кто был рожден, чтоб сказку сделать былью.
Он тем и отличается от нас,
Что с нас недремлющих не сводит глаз,
И для того на службу ходит, 
Чтобы о ней забыть, когда с нее уходит.
И время его любит, ибо время
Благоволит к тем, для кого оно
Превыше всех даров, что посылают
Нам боги. То есть тот, кто видит всё,
Тем самым времени не тратит даром 
И есть действительности созерцатель,
И каждый миг его существованья
Исполнен предначертанного смысла.
А это-то и есть Вахтер. Он видит, 
Как сквозняком беременные шторы
Вздуваются, как удовлетворенно
Зевает распустившийся бутон,
Как таракан, подбрасывая тельце,
Спешит куда-то по своим делам,
Как, подражая взрослым, малышня
Песочницу во дворике разносит,
Как ветер, пробегая по деревьям, 
Шумит о мимолетности, и птицы,
Подхвачены его порывом, ввысь
Уносятся. Он чувствует родство
С пылинкой и давно уже не мыслит
Себя вне общества себе подобных
Таких же отщепенцев, маргиналов 
И смертников. Мир движется к концу.
А он лишь элемент, частица массы,
И чем элементарнее предмет,
Тем меньше шансов выжить. Спору нет,
В наш век опасно быть вороной белой. 
В краю кривых кривой кичиться рожей
Приличней, чем до срока умереть,
На современников не будучи похожим.
И птице счастья черный цвет к лицу.
Весь день в урбанистическом лесу
За нею наблюдал Вахтер и даже 
Меланхолический ей посвятил стишок:

3

Ворона, будто знатная особа,
Вышагивает важно, глядя в оба.
Всё переварит адская утроба,
И падаль крупную, и мелкого микроба.

Причастнице распада вещества,
Ей бурно аплодирует листва,
И пусть она, как Пифия, мудра,
От мудрости ее не жди добра.

4

Есть ветер странствий, ветер перемен.
Он по бескрайним странствует просторам
Сибири, до Уральского доходит
Хребта и, перешагивая за,
Проносится по моногородам,
Каких в России, что грибов в лукошке.
По улицам пустынным гонит мусор,
Старье газетное и ржавую листву,
Качает кроны ропщущих деревьев.
Мчась мимо зон, кварталов, предприятий, 
Он ищет бодрствующих среди ночи
И видит: желтой картой в учрежденье
Горит какое-то окно, и с ходу
Влетает в помещение, а там
Сидит Вахтер с лицом недвижным сфинкса, 
Сидит на том же стуле, на каком
Сидели его прадед, дед, отец,
И внуки с правнуками тоже будут
Сидеть. 
               Есть племя строгое Вахтеров,
Что сводит счеты с временем в ночи,
Пока мы спим. И этот был из них.
В преклонном поколении Вахтер,
Он знает службу вдоль и поперек
И совершает трижды в ночь обход
Ему доверенного учрежденья,
Затем садится и, перед собой
Раскрыв глубокомысленную книгу,
Ее читает важно по слогам,
Чтоб мыслями, как губка, напитаться.
Чтоб тьму постичь умом, предусмотреть,
Что может с учреждением случиться.
Он должен знать о том, что происходит
Вокруг вот в эту самую минуту,
И даже то, что еще только может
Произойти, но не произошло.
И ветер залетает ему в уши,
В рот, в ноздри и кружится в голове,
Качает веки, округляет щеки
И раздувает грудь его, как парус,
И в самом темном закоулке клетки
Находит сердце пылкое, и шепчет:
'Там, за горами, в дальнем далеке,
Где реки вспять текут, и тень предмета
Тем несущественней, чем ярче свет,
Где звезды по ночам, как бриллианты,
Свисают с черного, как уголь, неба,
Там завтра собирается на праздник
Единомышленников светлая дружина,
Пронизанная мыслью о добре,
О счастье и взаимопониманье.
Ваш меркантильно-выспренний мирок
Претит сердцам, что мыслью пламенеют
К Единому... Я - полетел туда,
А ты как знаешь', - и, дверями хлопнув,
Умчался. 
                 Озадаченный вахтер,
Не медля ни секунды, ибо медлить
Есть признак малодушия, закрыл
Свою глубокомысленную книгу,
Снял трубку и по памяти набрал,
Вздыхая в трубку, номер коменданта.

Кондратий Добродеевич Коллапс,
Без малого полвека просидевший
На должности лихого коменданта,
Сном праведника спал, когда раздался
Звонок. 
'Алё, алё!..' 
'Какого черта!' - 
Ответил комендант на том конце
Смиренному Вахтеру и услышал:
'Кондратий Добродеевич, вам звонит
Вахтер. Мне срочно нужно взять отгул, 
Нет, три отгула, потому что завтра
Я должен быть в том дальнем далеке,
Где реки вспять текут, и тень предмета
Тем несущественней, чем ярче свет,
Где звезды по ночам, как бриллианты,
Свисают с черного, как уголь, неба.
Там завтра собирается на праздник
Единомышленников светлая дружина,
Пронизанная мыслью о добре,
О счастье и взаимопониманье.
Даю вам слово твердое Вахтера,
Я вас не подведу. Я - мигом,
Одна нога, как говорится, здесь, 
Другая там. Я обернусь как ветер,
Кондратий Добродеевич!' - но тот,
Спросонок не врубившись в суть вопроса,
Злым голосом, как в ржавую трубу,
Проскрежетал: 'Да я видал в гробу
Все твои россказни, фантазии и бредни!
Какие к черту реки и предметы?
Полвека я служу, а не слыхал,
Чтобы вахтер болтал о бриллиантах,
Свисающих с небес, и о каком-то
Взаимопониманье... Что ты гонишь?
Не я даю отгулы, а директор.
К нему и обращайся, или лучше  
В психушку: там тебе мозги поправят.
Всё. Выбрось эту дрянь из головы
И больше никогда мне не звони
В столь поздний час!' - проскрежетала трубка
Последний раз и сдохла. Как сказал 
Один поэт: нет правды на земле, 
Но нет ее и выше, потому-то
У сильного всегда бессильный виноват!
 
И вот Вахтер, дождавшись девяти,
Отправился по скорбному пути,
Каким все подчиненные от века
Смиренно шествуют к высокому начальству -
Всяк на свою Голгофу! Но едва
В приемную заходит он, как тут же
Ему дорогу заступает секретарша
И пышной грудью дверь, как амбразуру,
Геройски прикрывает. Но Вахтер 
Был малый, без сомнения, не промах:
Он, вспомнив свои юные замашки,
Пребольно ущипнул ее за ляжку,
И та, как лань, стремглав умчалась прочь. 
'Толкущим да отверзется', - подумал
Вахтер не без смущения в душе  
И дверь толкнул в высокий кабинет,
Где власть в лице дородной директрисы
Предстала перед ним во всей красе
Своей неописуемой харизмы.
И он ей рассказал все то, о чем 
Уже по телефону коменданту
Рассказывал: о дальнем далеке,
Где реки вспять текут, и тень предмета
Тем несущественней, чем ярче свет,
Где звезды с неба, точно бриллианты,
Свисают... 
                   'Что?.. Какие бриллианты?..' -
В директорской застряло голове,
И в глубине свинячьих глаз забрезжил
Живой и неподдельный интерес.
Вахтер же руку к ней простер и с жаром
Сказал: 'Стоп, милая, оставим это.
Глубин исчадию не стать звездой,  
И то, что я сказал, совсем не то,
Что вы подумали. Тут вам не светит'.
И воздух вспыхнул от негодованья
И забурлил, как кипяток в кастрюле,
И кабинет поплыл перед глазами
Обоих, точно в радужном тумане.
Начальницу трясло, как в лихорадке,
А наш Вахтер, ничуть не нарушая
Субординации, пространно продолжал:             
'Я - пятка на которой вы стоите,
Ну, в общем, ахиллесова пята,
И если я от грусти околею,
Или со мною что-нибудь случится,
К примеру, вывалюсь из этого окна
Иль попаду под ваш автомобиль,
То ваша власть директорская разом
Лишиться может всей своей опоры,
Ведь я - Вахтер от Бога, вы же, мэм,
Бог знает что такое...'
                                     Директриса
Протяжно взвизгнула и, подскочив,
                                                   как крыса,
Уперлась крошечными глазками в Вахтёра:
'Да как вы смеете так говорить со мною?
Я вас уволю. Я вас в порошок 
Сотру. Размажу, как фекалии, по стенке.
Урою гада!..'
                        Но Вахтёр переминался
С одной ноги, как утка, на другую 
И непоколебимо на своём 
Стоял, как памятник всем тем, кого
Размазала по стенам кабинета,
Урыла и уела директриса.
Клубился тучный бюст в попытках тщетных 
Из крепдешина выбраться наружу, 
А мощный зад расплющить угрожал 
Любого, кто посмеет усомниться
В сложившемся за годы статус-кво.
Однако наш начитанный не в меру
Вахтёр (и мы об этом говорили)
Был не из тех, кого мог испугать 
Вид раздраконенного монстра в юбке.
Он был уверен, сколько не живи,
А эти твари не переведутся.
Уйдёт одна - на смену ей другая
Придёт, а там еще одна, и так 
До бесконечности. Пока в тебе живет
Треклятая потребность, чтобы кто-то
Тобою управлял, они и будут,
Как головы драконьи, появляться.
Чем чаще ты их рубишь, тем их больше
Становится, и тем сильнее
Реальность искажается, поскольку 
Они зациклены лишь на самих себе 
И задают всегда один и тот же
Извечно предсказуемый вопрос:
'Чего же хочешь ты?' 
'Я?.. Ничего', - 
Сказал Вахтёр и кротко улыбнулся.
Так улыбается, должно быть, ангел,
Что, побывав у нас, потом стыдится
Испачканных земною грязью крыльев.
Так покрывает грешный мир любовь,  
И директриса, опустившись в кресло, 
Внезапно ощутила то, о чем
Давно забыла: странный всплеск души,
Напомнивший ей собственное детство, 
И тут же подписала всё, что нужно,
Предупредив: 'Даю тебе три дня.
Не два и не четыре. Всё. Свободен!'
Но он уже не слышал. Перед ним
Зиял Серебряный квадрат, в котором
С огнями улиц смешивались звёзды
И, перемигиваясь, звали за собой
В сгустившуюся тьму, где светлый луч
Сплел узенькую тропку, и, как тот, 
Кто только еще учится ходить,
Вахтер ступил неловко и пошёл.
'Стоять! Руки за голову!..' - раздался, 
Как выстрел, окрик за его спиной. 
Слух бритвой полоснула брань, но наш 
Вахтёр не обернулся, так как знал:
Всё возвращается к своему корню,
И там, откуда он сейчас уходит,
Все правила, и нормы, и законы,
Все разговоры о добре и зле - 
Всё как бы не всерьез, всё понарошку,
И всех вполне устраивает этот 
Дурацкий балаган, и потому,
Когда мы отправляемся на небо
Или в могилу (что одно и тоже), 
Нас в путь традиционно провожает
Вой торжествующей Конторы вкупе 
С колоколов гудением и матом
Метельщика, что с бодуна никак
Не разберёт, кто это там по небу
Летит: обыкновенная ворона 
Или Вахтёр.

5 
             
Жизни переменчива природа,
То жара, то дождик ерундит.
Вышел ты, к примеру, из народа
Для того, чтоб им руководить.

Вышел молодым, горячим, свежим,
С озорною искоркой в глазах,
А вернулся лысым, растолстевшим
И на полусогнутых ногах.

Тычешься туда-сюда, как муха
Или растерявшаяся мышь,
Втиснуть трудовое свое брюхо
В организм народный норовишь.

А народ стоит сплошной стеною,
Рогом землю роет и, сопя,
Как голодный бык на таз с едою,
С ненавистью смотрит на тебя...

Бог не фраер, человек не чайник,
Да и сор не квартирант избы.
Знанье жизни, дорогой Начальник,
Не освобождает от судьбы.

В строгом соответствии с природой
В корень зри, выращивая плод,
И не называй себя народом,
А не то обидится народ.

6

И пенсия накрылась медным тазом.
А может быть, не медным, а железным,
В каком хозяйки кипятят белье
Или детей по пятницам купают?..
Нет, лучше уж пускай - чугунным,
Зернистым, круглым, неуклюжим
И неподъемным ископаемым из тех,
Какими оснащен наш косный быт,
Погрязший в стопудовом пофигизме.
И это так. Ведь именно у нас
Тазы, как зеркала или озёра,
Сопряжены с привычною печалью,
Повсюду шествующей неотступно
За нами вследствие загадочности нашей
Неподдающейся анализу души.
Так в доме, где философ проживает,
Метафизична даже утварь,
И таз, как металлическое солнце,
Зеленым кажется ему снаружи,
Молочно-белым изнутри.
Из-под отбитой по краям эмали
Коррозии ржавеют островки,
Влияет дурно, то есть, на природу
Газпромовская газовая грелка,
Что ежедневно в танце ритуальном
Голубоватой мантрой расцветает
Под днищем облупившегося таза,
Каким накрылось наше государство,
И пенсия накрылась вместе с ним.

7

Благообразное, как гроб, фойе.
Пол цвета несъедобного филе.
Над кадкой, нашпигованной зеленым,
Стагнационный вьётся запашок.
Матёрые колонны, как матроны,
Поддерживают бледный потолок.

Жужжат светильники, перенимая опыт
Разносчиков заразы, и, должно быть,
Лишь потому не испускают дух,
Что стали кладбищем для полусонных мух.

Студенты, отражаясь в зеркалах,
Своих не узнают физиономий.
Но тот, кто их пасёт, всегда на стрёме,
При телефоне, в кресле и в очках.

Стол с расписанием уроков под стеклом
Столь толстым, что его и молотком
Не разобьешь, - хорошая основа
Для мест, лишенных всяких льгот и смет.
Здесь вахту творческую отбывал пять лет
Оригинальный лысьвенский поэт
Т. В. Козлова.