Здравствуйте, мой дорогой, долгожданный читатель. Если бы вы только знали, как я сейчас волнуюсь и переживаю. Ведь вы держите в своих руках мою первую книгу, и мне очень важно, смогла ли я донести до вас всё то, о чём мне так хотелось рассказать.
Я никогда не предполагала, что смогу написать хотя бы пару приличных строк, и, скорее всего, никогда бы не взялась за это трудное дело, если бы не одна случайная встреча, перевернувшая мою жизнь с ног на голову.
Всегда считая себя очень сильной и успешной женщиной, я осуждала тех, кто под давлением различных обстоятельств готов был покончить с собой, думая, что уж я то не из них и смогу преодолеть все трудности, которые встретятся мне на пути. Но верно говорят: не судите, да не судимы будете. Настал в моей жизни такой момент, когда я сама не смогла справиться с раной, нанесённой мне самым близким и любимым человеком, которому я доверяла, как самой себе.
Именно в этот момент судьба совершенно случайно столкнула меня с замечательным музыкотерапевтом, психологом Дмитрием Медведевым. Не знаю, что было бы со мной сейчас, если бы не эта встреча.
Мне просто необходимо рассказать вам обо всём, что со мной произошло, и я буду необыкновенно счастлива, если эта книга поможет ещё хотя бы одному человеку не совершить глупость, за которой уже больше ничего нет. Всё можно исправить, и все беды можно преодолеть, пока человек жив.
Бог никогда не даёт нам испытаний больше тех, которые мы сможем выдержать. Надо только выдержать, не сломаться, и тогда в вашей жизни чёрная полоса сменится на белую, настолько белую, что вы удивитесь, ведь раньше вы и представить себе не могли, что бывают такие белоснежные краски.
Я желаю вам, чтобы в трудную минуту рядом с вами оказался человек, который может и хочет вам помочь. А ещё лучше, если вы сами будете стремиться помочь тому, кто рядом с вами терпит бедствие. Может быть, тогда на нашей земле станет хоть немного больше добра, любви и теплоты...
Пролог
--
О, господи, Дима, я боюсь! - Маша наполовину высунула свой нос из-за кулис, и, увидев огромное количество людей, собравшихся в зале, тут же засунула его обратно.
--
Не бойся, дорогая, это твой праздник, ты его заслужила, - улыбнувшись, ответил Дима.
Она взглянула на него своими огромными, испуганными глазами, и он, ещё раз улыбнувшись, дал команду поднять занавес. В зале раздались громкие аплодисменты, она выпрямила спину, и уверенно вышла на сцену.
Дима смотрел на неё и удивлялся, как быстро она смогла побороть свой страх и справиться с волнением. Там, на сцене, сейчас была не испуганная девочка, которую он только что видел, а светская львица, принимающая цветы и поздравления, с шикарной голливудской улыбкой встречающая каждого, кто подходил к ней.
--
Какая же она умница, - подумал Дима, и ему вдруг вспомнилось, как они познакомились.
Это произошло прошлой осенью, на смотровой площадке недавно отстроенного развлекательного центра. Он тогда просто брёл по центральной улице, не зная куда пойти, и вдруг увидел рекламу, призывающую посмотреть на город с высоты птичьего полёта. Решив, что идти всё равно некуда, почему бы и не посмотреть, Дима зашёл внутрь здания, купил билет и на лифте поднялся на самую крышу. На смотровой площадке было пусто, лишь одна сгорбленная девичья фигурка стояла у самого ограждения. Девушка не услышала его шагов, и он встал на другой стороне площадки, чтобы не мешать ей. Дима до сих пор не мог понять, что тогда напрягло его, но постарался встать так, чтобы краем глаза видеть, что она делает.
Впрочем, там, наверху, было так хорошо, что вскоре он забыл о случайной соседке. Город был как на ладони. Он смотрел на те места, где любил бывать, не сразу узнавая их, сверху они казались совсем другими. Небо было так близко, что, казалось, можно протянуть руку и дотронуться до белоснежных облаков, сквозь которые просвечивало солнышко, раскрашивая их в необыкновенные, переливающиеся цвета. Мимо, словно перекликаясь с ним, пролетали большие белые птицы, Дима не знал, как они называются, но так захотелось раскинуть руки и присоединиться к улетающей в далёкие края стае, позабыв обо всём, что связывало его с землёй.
Вдруг какая то смутная тревога заставила его обернуться в сторону девушки. Дальше воспоминания напоминали замедленные кадры кинофильма. Увидев, что она, будто угадав его мысли, раскинула руки, и медленно переваливается через перила, и какие то доли секунды остаются ему, чтобы успеть поймать её, пока она не упала вниз, Дима подбежал к незнакомке, и схватил её за руку. Он не знал, почему ему так важно спасти эту девушку, но изо всех сил тянул к себе, что-то крича ей, она не слышала.
Невысокая, миниатюрная девушка показалась ему невероятно тяжёлой, с огромным трудом Дима вытащил её обратно на крышу, и она безвольно повисла на его руках. Не зная, что делать дальше, он, придерживая её за спину одной рукой, второй бил по щекам, пытаясь привести в сознание. Только потом, когда она, наконец, очнулась, Дима вдруг понял, сколько сил ему стоило это спасение, и сам как будто обмяк, сползая вниз, упёршись спиной в перила, а она лежала на его коленях, глядя на него своими огромными голубыми глазами и, казалось, не понимала, что произошло.
--
Зачем вы это сделали? - наконец прошептал он, отдышавшись.
Её чудесные выразительные глаза вдруг наполнились слезами, и она в ответ прошептала: - Я не хочу жить, не хочу, я не просила вас меня спасать...
Она с трудом поднялась на ноги и снова посмотрела вниз, Дима встал рядом и на всякий случай взял её за руку, она повернулась к нему и, грустно улыбнувшись сквозь слёзы, сказала: - Не бойтесь, больше не прыгну, видно не судьба...
--
Пойдёмте вниз, в кафе, успокоимся, выпьем кофе, и вы расскажете мне, что случилось, - сказал Дима, не выпуская её руку.
Она грустно кивнула и покорно побрела за ним. Спустившись в кафе, они заняли самый дальний столик, у окна, и, заказав два крепких чёрных кофе, устроились на мягких кожаных диванчиках. Дима вдруг сообразил, что даже имени её не знает, и спросил: - Как вас зовут?
--
Маша, - прошептала она и снова замолчала, отвернувшись к окну.
Он пил кофе и, наблюдая за своей нечаянной знакомой, не решался спрашивать её ни о чём, а она всё молчала. Наконец, она отвернулась от окна, и начала говорить, быстро, сбивчиво, сквозь прорывающиеся слёзы. Он молча слушал её, боясь, что она опять замкнётся в себе и, понимая, что ей надо выговориться...
Глава 1
--
Спать, надо спать, завтра на работу... -
Маша перевернулась на другой бок, зарылась носом в подушку, и закрыла глаза. Сон не приходил. Состояние оцепенения, в котором она находилась всё последнее время, снова навалилось, не давая забыться.
--
Что там советуют чёртовы психологи? Кажется, считать овец? Сколько же их бродит по её бессонным ночам?
Она в очередной раз попыталась представить себе этих добродушных созданий с наивными белыми кудряшками, они паслись на зелёном лугу и всё время "ме-е-е-е-екали"... Вот одна повернулась к ней мордочкой, будто ехидно улыбнувшись, Маша сосчитала её: - Одна овца,
Вторая, не менее ехидно посмотрев исподлобья, будто съязвила: - Сама ты овца..., - но Маша, упрямо показав ей язык, все равно сосчитала: - Вторая овца...
Третья, обернувшись, скорчила такую ужасную гримасу, что это уже была не овца, а какой-то зловещий монстр, Маша попыталась переключиться, но овца кого-то напоминала, её черты, расплываясь в глазах, медленно превращались в человеческие, мало того, в те самые, которые хотелось бы сейчас увидеть больше всего на свете...
--
Господи, когда же это кончится? Так ведь и с ума недолго сойти... - Маша встала с постели, прошлёпала босыми ногами на кухню и поставила чайник. Он быстро закипел, весело посвистывая носиком, вновь напоминая о том, кто подарил этот чайник в прошлом году ранним утром 8 марта, упаковав его в миллион золотистых и весело шуршащих обёрточных бумажек. Она долго разворачивала их, сидя на кровати и весело смеясь, разбрасывала по всей комнате, отчего всё вокруг блестело и переливалось, он сидел рядом и тоже смеялся, целуя её заспанные глаза...
Маша заварила не крепкий зелёный чай, взяла конфету и пошлёпала назад, в постель, на ходу автоматически потрогав включенный с вечера обогреватель:
--
Странно, горячий, почему же так холодно?
Впрочем, этот промозглый, леденящий холод был в её душе, согреться не помогали ни тёплое одеяло, ни горячий чай, который она выпила, совсем не чувствуя вкуса, осторожно поставив кружку на пол рядом с кроватью. Закрыв глаза, Маша попыталась уснуть, но мысли снова забегали в голове, как назойливые тараканы...
Они всё время возвращали её в тот день, прокручивая его в голове снова и снова, пытаясь предугадать ход развития событий при том или ином её действии.
Ах, какой это был замечательный день... С утра на работе всё получалось легко, будто бы само собой, она шутя закончила все свои дела и побежала в бассейн. С лучшей подругой, Верочкой, с которой не виделись уже сто лет, они договорились пойти на аква-аэробику, а после занятий настроение поднялось ещё выше. Веруся предложила подвезти на машине до дома, Маша, конечно же, согласилась, радуясь возможности подольше пообщаться с подругой, тем более её Максим сегодня собирался задержаться на работе, и торопиться домой было незачем. Доехав до центра города, подруги остановились и вышли из машины, весело болтая и глядя на нарядных гуляющих горожан. Весна, пришедшая в этом году слишком рано, так рано, что её никто ещё не ждал, отогрела чувства, заставила всех приодеться, и выйти на улицу.
Немного посидев на лавочке в парке, и обсудив все свои новости, девчонки поехали дальше. Вдруг на трамвайной остановке Маша увидела их: её любимый, единственный человек стоял, улыбаясь своей спутнице и держа её за руку, она что-то оживлённо говорила ему, тоже улыбаясь в ответ. Маша, ещё не осознав ситуации, попросила подругу остановиться, выскочила на дорогу и позвала Максима в машину. Не ожидая увидеть её, он немного смутился, отпустив руку своей подруги, и крикнул:
- Вы езжайте, я на трамвае...
Тут же, как избавление подошёл трамвай, Максим помог девушке подняться по ступенькам, двери, лязгнув, закрылись, и трамвай уехал, оставив оглушённую Машу стоять посреди дороги. Сзади загудели недовольные машины, она села, захлопнув дверь и, опустив глаза, будто окаменела...
- Чёрт, - выругалась Верочка, - Да ты не расстраивайся, это всё весна.
- Всё нормально, поехали, - прошептала Маша, изо всех сил попытавшись улыбнуться. Она ещё тешила себя мыслью, что сейчас он проводит знакомую, вернётся и всё ей объяснит, что это какая то чудовищная ошибка, это не может быть то, о чём думает сейчас подруга. Он вернулся через два часа совсем чужой, молча собрал вещи, и ушёл, хлопнув дверью, с тех пор её жизнь остановилась, а в душе поселился этот проклятый холод...
С того самого дня прошло уже так много времени, она несколько раз пыталась начать всё сначала, но ни один мужчина не мог соперничать с её Максимом, и она снова оставалась одна, бессмысленно и бесконечно перебирая в голове мгновения их любви. Вернее, любовь, всепоглощающая, обжигающая была у неё, а он только позволял себя любить, теперь она это понимала, но легче не становилось. Она никак не могла понять, как же можно вот так в одну минуту выкинуть из головы целых 10 лет...
10 лет безмятежного, безоблачного счастья вдвоём. Да, конечно, иногда они ссорились с Максимом, без этого, наверное, никогда не бывает семейной жизни. Но эти ссоры были настолько мелкими и несущественными, что никак не могли повлиять на их отношения настолько серьёзно.
Маша не могла долго обижаться на него и, помолчав пару часов, всегда шла мириться. Максим ценил её за эту отходчивость, так как сам никогда не мог подойти первым. Мужчины ведь безумно боятся попасть под женский каблук и совершают множество глупостей, лишь бы не выглядеть слабым в глазах своих друзей и знакомых. Маша понимала это и тихонько посмеивалась над Максимом, когда он сердился. Впрочем, это бывало крайне редко.
Раньше они любили по вечерам вместе гулять в парке, недалеко от дома, обсуждая всё, что происходило с ними за день и строя планы на счастливое совместное будущее.
Правда, в последнее время, устроившись на новую престижную работу, Максим стал поздно приходить домой, а иногда и вовсе оставался ночевать на диванчике в своём кабинете, вымотавшись настолько, что забывал позвонить ей, чтоб не волновалась. Маша грустила без него, но, полностью доверяя любимому человеку, старалась не задавать лишних вопросов, зная, что Максим сам ей всё расскажет, немного отдохнув. Он любил советоваться с ней, её чисто женская интуиция подсказывала верный выход из любой сложившейся ситуации.
Маша даже не заметила, когда её жизнь превратилась в ожидание. Она ждала его с работы, ждала, когда он отдохнёт и захочет поговорить с ней, ждала, когда он позвонит, что не приедет, ждала, ждала чего-то, и вот дождалась. Боль, обида, нежелание понять, почему он так с ней поступил, пересиливала здравый смысл, не давала жить. Маша совсем забросила работу, перестала общаться с друзьями, выходить на улицу, и продолжала ждать, ждать, когда же он вернётся.
Наконец, силы кончились, она решила, что не может больше ждать, и вот сегодня пришла на эту смотровую площадку, чтобы оборвать свои мучения раз и навсегда...
Глава 2
Дима молча слушал эту исповедь и думал о своей жизни, у него самого всё складывалось не блестяще, но никогда он не думал о самоубийстве. Было немало ситуаций, когда казалось, что выхода нет и уже ничего не исправить, но время расставляло всё по своим местам, и он понимал, что никогда Бог не даёт человеку испытаний больше тех, которые он может выдержать. И только преодолевая трудности, человек растёт и развивается, он становится сильнее, он живёт. Но как объяснить это ей, если сейчас девушка ничего не хочет слышать, и лишь несчастная любовь занимает все её мысли.
- Маша, скажите, а что в этой ситуации вас угнетает больше всего? - спросил он тихо.
Маша посмотрела на него глазами, полными слёз, и прошептала: - А как вы думаете? Ведь это же предательство.
- Но почему же предательство, Маша, а если он вас просто разлюбил, он же не может жить с вами через силу? Разве он не свободный человек и не может делать то, что ему хочется?
- А как же я? - широко открыв глаза, почти закричала Маша, - ведь я жила только им, любила только его, думала только о нём, а сейчас вокруг меня образовалась пустота, которую мне нечем заполнить, - она снова заплакала.
- Маша, а разве у вас нет друзей, нет работы, почему же пустота?
- Есть у меня и друзья, и работа, но сейчас я никого и ничего не хочу видеть, мне ничего не нужно без Максима - снова закричала она, - поймите вы, наконец, я хочу умереть и не думать ни о чём.
- Ну, умереть вы ещё успеете, и если сегодня не удалось, значит вам пока рано. Давайте подумаем, чем я могу вам помочь.
- Мне не нужна ваша помощь, вы мне уже помогли, спасибо, - иронически улыбнулась сквозь слёзы Маша и снова отвернулась.
- И всё-таки, ваша беда в том, что вы потеряли себя, Маша, вы забыли о том, что вы тоже человек, причём, наверняка, очень талантливый и замечательный человек. Вы полностью растворились в своём любимом и, в конце концов, ему просто стало с вами скучно. Ведь сейчас вы не можете жить без него только лишь по той простой причине, что не любите себя. А если вам самой с собой плохо, то почему же кому-то должно быть с вами хорошо?
Маша молчала, ей нечего было возразить, она действительно забыла, когда думала о себе. Все её мысли были лишь о Максиме, она как-то не представляла себе свою жизнь без него, может быть, поэтому и растерялась сейчас, не зная, как же ей жить дальше одной.
- А вам, Дима, приходилось расставаться с любимыми и близкими людьми? - спросила она, наконец, перестав плакать.
- К сожалению, без этого никак не обходится, Маша. Вся наша жизнь это встречи и прощания. Важно, как мы к этому относимся, и какие выводы делаем для себя.
- А кто вы?
- Я музыкотерапевт, - ответил Дима, слегка смутившись.
Маша горько усмехнулась:
- Ну вот, только этого мне сейчас и не хватает, начнёте рассказывать мне про "эффект Моцарта"? Не трудитесь, я уже читала, что от его музыки коровы дают больше молока, а куры лучше несутся. Но я то не корова, я человек, и Моцарта я уже слушала, знаете ли, было счастье учиться в музыкальной школе, только мозги у меня от этого лучше работать не стали. А уж от рассуждений некоторых учёных умов, вроде тех, что печень любит гитару, а селезёнка барабан я и вовсе готова на стенку лезть.
- Вот видите, какие примитивные у вас представления о моей работе, - улыбнулся Дима, - а ведь это древнейшая профессия.
Одновременно вспомнив другую древнейшую профессию, они оба расхохотались и ледок недоверия, который вдруг возник в Машиной душе от его заявления, начал, почему-то, стремительно таять. То ли от его заразительной улыбки, которая делала его лицо каким то по-детски незащищённым и очень добрым, то ли оттого, что Маша вдруг почувствовала, что этот человек абсолютно искренен и совсем не умеет притворяться.
- Ладно, я прошу прощения за свои слова, но всё-таки я не понимаю, с чего вы взяли, что музыка может лечить? - спросила Маша.
- Я обязательно вам всё расскажу, если вы позволите мне заказать ещё по чашечке кофе и перейти на "ты".
- Хорошо, - снова рассмеялась Маша.
Дима вдруг почувствовал себя удивительно легко с этой девушкой, обычно скрытный и не очень то разговорчивый, он начал рассказывать такие вещи, которые не рассказывал даже маме, самому близкому для него человеку, боясь, что его не так поймут, а эта голубоглазая пигалица смогла вытащить из него самые сокровенные тайны...
Глава 3
--
Дима, смотри! - громко вскрикнула от неожиданности Надюшка и изо всех сил прижалась к нему, замерев от восхищения. Дима обернулся и невольно выдохнул:
--
О, господи!!!
Зрелище, представшее перед их глазами, действительно было необычайно красивым. С трудом выбравшись из каких-то зарослей, они очутились на высоком берегу небольшого озера идеально круглой формы, которое было словно нарисовано внизу, прямо под ними. Густая, черная темень неба, подсвеченная огромными, ярко сияющими звездами, отражалась в неподвижной черноте будто бы застывшей воды, и казалось, что озеро это тоже небо, вдруг упавшее на землю.
Огромная, ярко-желтая, луна печально смотрела на себя в это потрясающее воображение зеркало, навек задумавшись. Казалось, она знает уже все об этом мире, а вот сейчас увидела что-то новое, необычное, и взор ее слегка затуманился слезами, но это были не изматывающие слезы горя и отчаяния, а светлые, прекрасные слезы легкой грусти, дающие надежду на то, что печаль пройдет, и все будет хорошо...
На миг Диме показалось, что именно здесь он, наконец, узнает ответ на вопрос, которым судьба озадачила его ещё в раннем детстве, и с тех пор он всё искал ответ на него.
Он вдруг подумал о том, что иногда люди просто живут всю жизнь, очерченные постоянным кругом забот и проблем, даже не пытаясь вырваться из него, и не вспоминая о том, зачем пришли в этот мир. Путь, который привёл его сюда, был очень долгим и трудным, наполненным многими, почти фантастическими событиями, о которых он не рассказывал даже самым близким людям, чтобы не посчитали сумасшедшим. И теперь, казалось, он был на пороге разгадки, куда же вела его эта дорога, зачем он должен был пройти её, и оказаться здесь, любуясь этой первозданной красотой...
Гордые экзотические пальмы обрамляли берега, они не шумели, не шелестели листьями, чтобы не мешать девственной, нетронутой цивилизацией тишине. Тишина и в самом деле была необыкновенной, если учесть, что все это чудо находилось в самом центре Тель-Авива, охваченного долгой изматывающей войной. Только что они слышали перестрелку, пробираясь через полицейские кордоны, которые бесконечно проверяли документы у всех, кто нарушал комендантский час.
Их не проверяли. Они приехали в гости к лучшему Диминому другу Лёве, который давно работал в местной полиции и имел доступ в самые отдаленные участки города. Лёва и притащил их сюда ночью, невзирая на их усталость и на то, что рано утром они хотели уезжать в Иерусалим, посмотреть храм Господень. Впрочем, сейчас они уже не жалели, что согласились на его уговоры.
Вечный шутник и балагур Лёва тоже примолк, давая друзьям насладиться зрелищем.
--
Вот уж воистину, земля обетованная, - выдохнул, наконец, восхищенный Дима, вдруг почувствовав себя на мгновение первобытным человеком, и решив немедленно искупаться в этом роскошном озере, стал стягивать с себя куртку. Лёва громко расхохотался, угадав его желание, и сказал:
--
Не вздумай купаться, там крокодилы.
Дима недоверчиво покосился на абсолютно неподвижную водную гладь и переспросил:
--
Крокодилы? Где?
--
А вон, видишь, брёвна у того берега лежат? Только подойдёшь, они тебе ногу и оттяпают.
Дима пригляделся повнимательнее и действительно увидел, что от пары брёвен, вроде бы, навек застывших и безобидных, исходила пока неясная, но вполне ощутимая угроза. Снова почудилось, что он в первобытном лесу, где рядом с девственной красотой ещё нетронутого человечеством мира всегда соседствует смертельная опасность.
Дима, тут же передумав купаться, натянул куртку и, придерживая под руку свою Надюшку, начал медленно спускаться вниз, на небольшую, специально оборудованную для отдыха, площадку. Сообразив на скорую руку костерок, шашлыки, и конечно, открыв припасенную Лёвой, бутылку необычайно вкусного вина, друзья до самого утра не могли наговориться, вспоминая годы, которые они провели вместе...
Уже утром, вернувшись в гостиницу, они решили немного поспать перед отъездом, и Диме приснился странный сон. Впрочем, он уже давно не удивлялся таким снам, они снились ему довольно часто. Они были похожи на фильмы, созданные неведомым гениальным режиссёром специально для него. Ощущения, которые он переживал, были настолько реальны, что забыть их было невозможно.
В этих снах Дима словно путешествовал по разным странам и временам, он всегда был в разных одеждах, говорил с разными людьми, объединяло их только одно: одинокий странствующий музыкант, который приходил к людям, когда им было плохо, помогая им своей музыкой. У него было странное и тягучее имя - И-о-о-н-и-и-м.
Дима запоминал сны в мельчайших подробностях, казалось, что эти события происходили с ним наяву. Он помнил звуки, которые издавал инструмент Ионима, помнил запахи, слова, настроения. Проснувшись утром, он бежал к синтезатору и пытался воссоздать ту ночную музыку, но это было невозможно. Казалось, ее звуки не были земными, то есть, они не были сыграны человеком, а возникали сами собой, они постоянно звучали в его голове, и порой казалось, что он сходит с ума, пытаясь воспроизвести их...
Глава 4
Боль, страшная боль пульсировала в теле молодого охотника, она не давала расслабиться, не давала уснуть, и забыть о том, что произошло сегодня. Утром впервые вождь признал его взрослым и разрешил охотиться вместе с мужчинами племени. К этому дню он готовился с раннего детства. Он лучше всех мальчишек бегал, прыгал, лазал по деревьям, как ловкая обезьянка. Лучше всех он владел копьем и пращей.
Часами будущий охотник тренировался стрелять в огромное раскидистое дерево, которое росло возле пещеры, сначала попадая только в ствол, а потом и в самую тонкую веточку, которая росла высоко на макушке. Он уже давно считал, что готов идти на охоту, но вождь, отчего то все медлил и не отпускал его, заставляя помогать женщинам в приготовлении еды, разжигать костер, носить дрова.
И вот сегодня этот день настал!
Счастливый, юноша бежал впереди всех, позабыв об опасности, и не заметил, как другие мужчины немного отстали, выискивая следы мамонтов. Это была семья: мамонтиха, маленький мамонтенок, и огромный старый мамонт - отец семейства. Племя не один месяц готовилось к этому дню, мамонтов долго выслеживали, все их привычки были известны охотникам.
На тропе, по которой мамонты обычно выходили к воде, была вырыта огромная яма, в дно которой мужчины вкопали острые колья, а сверху забросали ветками, чтобы ловушку не было видно. Загнать в эту яму мамонта можно было только всем вместе, напугав его громкими криками и огненными факелами. Но огромные умные звери, будто почуяв опасность, спрятались, их нигде не было видно.
Охотник бежал, держа в одной руке копье, а в другой пылающий факел. Ему казалось, что он готов один одолеть целые стада мамонтов. Вдруг в кустах послышался легкий, почти неуловимый шорох, юноша остановился, покрепче ухватив копье, и прислушался...
Шорох раздался снова, уже совсем близко, и из зарослей прямо на него вышел мамонтенок. Совсем маленький, с круглыми большими глазами. Охотничий инстинкт подсказывал, что нужно бросить копье, но он смотрел в эти влажные то ли от страха, то ли от слез глаза, и никак не мог решиться ранить это маленькое чудо. Он подошел поближе, любопытный мамонтенок не убегал. Вдруг на поляну со страшным ревом выбежал его лохматый и грозный отец.
Защищая малыша, мамонт подскочил к охотнику и, обхватив человека, как беспомощную игрушку своим огромным хоботом, отбросил его далеко в кусты. Охотник не мог сопротивляться, слишком неравны были силы. Остальные мужчины, отыскав, наконец, мать мамонтенка, загоняли ее в яму-ловушку. Он слышал их крики, но не было сил позвать на помощь. Какие то доли секунды он еще видел мамонтов, а потом все вокруг заволокла красная пелена, и охотник словно провалился в бездонную, черную яму.
Очнулся он здесь, возле пещеры, на подстилке из целебных трав, которую постелил ему шаман племени. Шаман уже давно кружился вокруг него, призывая духов, пел свои заунывные, протяжные песни, то тише, то громче, иногда вдруг начинал кричать совсем громко, отчего из кустов взлетали с таким же отчаянным криком перепуганные птицы. Шаман говорил, что это души умерших предков помогают ему в лечении, потом поил охотника отварами из трав, окуривал сладким дымом, но легче не становилось. Старый шаман племени недавно умер, а этот, молодой, еще не имел той силы, которая помогла бы охотнику одолеть боль.
Племя праздновало у костра удачную охоту, мужчины все-таки смогли убить мамонтиху, мяса теперь должно было хватить надолго, но охотник не мог его есть. Печальные глаза мамонтенка не давали покоя. Он не понимал, отчего ему больнее, от той, физической боли, которая разрывала его тело, или от боли в душе, от жалости к малышу и его матери. Постепенно пляски и крики у костра затихли, все уснули.
Охотник не мог спать, он смотрел в небо. Прямо над ним, постепенно набирая свой яркий желтый свет, всходила огромная, в полнеба, луна. Он ясно видел ее глаза, они тоже грустили, будто там, в небесах, Боги жалели охотника. Звезды, рассыпавшиеся по черному небу, перемигивались друг с другом, словно пытаясь подбодрить его, чтобы человек почувствовал, что не одинок здесь, на земле...
Неожиданно юноша услышал странные, протяжные, очень печальные звуки, ему показалось, что они зазвучали внутри него, сначала совсем тихо, почти неслышно, потом все громче, будто его измученная душа, отзываясь на сострадание небес, вдруг заплакала от боли. Эти звуки напоминали шелест травы, иногда в них слышно было журчание ручейка, пение птиц. Казалось, сама природа пыталась исцелить его... Увидев, что из леса вышел незнакомый человек, охотник даже не удивился, подумав, что уснул, и видит сон, настолько необычным казалось происходящее.
Это был странный человек, кожа его, казалось, никогда не видела солнца и была белой, совсем не такой, как у мужчин из племени. Одет он был в черный длинный плащ с капюшоном на голове. Когда человек откинул капюшон, охотник увидел очень добрый, ласковый взгляд голубых, как небо, глаз. Лицо этого человека казалось, было озарено изнутри ясным, солнечным светом. Только теперь охотник увидел, откуда раздавались те звуки, которые так удивили его.
Человек держал в руках длинную, тонкую палочку, пустую внутри и с аккуратно проделанными круглыми дырочками на поверхности. Он прижимал ее к губам, и палочка пела красивую протяжную мелодию, которая проникала в тело, заставляла утихнуть боль, успокаивала и давала отдых душе. Охотник почувствовал, как боль перестает зло пульсировать, становится тише, растворяется в этих звуках, потом боль совсем исчезла, и он сам не заметил, как уснул.
Утром он проснулся почти здоровым, только синяки и огромные ссадины на теле напоминали о вчерашней охоте, но и они уже не так болели. Юноша встал и тихонько подошел к костру. Странный человек сидел на большом камне, и выстругивал из ветки того самого дерева, в которое, еще с малых лет все мальчишки племени учились метко бросать копье и пускать из пращи стрелы, новую палочку, точно такую же, какую охотник видел у него ночью.
--
Кто ты? - спросил охотник странного человека,
Тот поднял свои необыкновенные лучистые глаза, улыбнулся и тихо ответил:
--
Ионим.
--
Откуда ты пришел?
Ионим не ответил, он снова улыбнулся и протянул охотнику только что выструганную палочку:
--
Возьми, это флейта. Я сделал ее вон из того дерева. Оно очень боялось твоих стрел и твоего копья, ему было так же больно, как и тебе этой ночью. Видишь, сколько потеков на его израненном теле, это слезы, которые ты никогда не замечал. Возьми, играй, у тебя получится, флейта сама расскажет тебе о своей боли и страхе.
Охотник осторожно взял флейту в руки и прижал к губам. Сделав протяжный, долгий выдох, он снова услышал те ночные звуки, которые вернули его к жизни.
Ионим улыбнулся своим мыслям, встал и, накинув на голову капюшон, пошел в лес. Какое то время его фигура еще мелькала среди ветвей деревьев, а потом он исчез так же внезапно, как и появился...
Глава 5
Дима проснулся оттого, что в комнате надрывался будильник. Впрочем, там, во сне, ему казалось, что это кричит какая то странная большая птица. Руки еще отчетливо помнили прикосновение к шершавой коре дерева, мимо которого он сейчас проходил, лесные запахи еще витали вокруг, теплый летний воздух еще окутывал его своим нежным солнечным теплом. Ощущение полной реальности этого сна было немного пугающим.
Дима нажал на кнопку будильника, тот замолчал. В комнату вошла мама.
--
Проснулся, сынок? Вставай, пора собираться к бабушке...
--
Ура-а-а-а-а, - радостно завопил он, спрыгивая с постели.
Дима быстро умылся, натянул свои любимые шорты и майку, схватил приготовленный мамой с вечера пакет с одеждой и помчался на улицу, где его уже ждал в машине отец.
Дорога была долгой, сначала Дима во все глаза смотрел по сторонам, но ничего интересного, кроме пролетающих мимо машин за окном не было. Он спрашивал у папы, как они называются, тот отвечал, улыбаясь и поглядывая на него в зеркало. Потом малыша укачало, и он не заметил, как снова задремал. А проснулся уже на бабушкиной пуховой перине, куда видимо, занес его на руках отец, тут же уехав обратно. Эта перина была такой мягкой и теплой, что спать на ней можно было бесконечно, если бы не запах, царивший в комнате, он дразнил, щекотал нос, он был таким необыкновенно вкусным этот полузабытый запах бабушкиных пирожков...
Дима открыл глаза и улыбнулся. Бабушка хлопотала на кухне, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить долгожданного гостя. Большая тарелка с горячими, только что из печки, картофельными пирожками, уже стояла на столе, а рядом с ней трехлитровая банка с парным молоком. Не магазинным, безвкусным, из пакета, а настоящим деревенским молоком, о котором он всегда мечтал там, в пыльном и шумном городе.
Бабушка обернулась, и, увидев, что он проснулся, тоже улыбнулась в ответ:
Дима соскочил с постели, подбежал к ней, и неуклюже уткнувшись носом в юбку, изо всех своих детских силенок обхватил ее ноги руками. Потом поднял голову вверх и счастливым голосом прошептал:
--
Бабушка, я так соскучился по тебе.
--
Я тоже, малыш...
Она нежно погладила его по голове, пытаясь пригладить непокорные русые волосы, торчащие после сна ежиком, и снова улыбнулась, но в глазах, почему-то, поблескивали предательские слезинки.
--
А почему ты плачешь?
--
От радости, конечно, беги уже за стол, по моим пирожкам то, наверное, тоже соскучился?
--
Ага,
Не дожидаясь второго приглашения, Дима забрался на свой любимый деревянный стул, с высокой резной спинкой, на котором можно было так здорово качаться, пока бабушка не замечала. Увидев, бабушка смешно всплескивала руками и пугалась, что он упадет. Но стоило ей отвернуться, и стул снова сам начинал раскачиваться в такт Диминым беспокойным мыслям: вперед-назад, вперед-назад...
Вдоволь наевшись пирожков, и напившись молока, внук помог бабушке убрать со стола и они вместе пошли в огород, проверять ее владения. Там, как всегда, все было в образцовом порядке: на ровных, красивых грядках подрастала морковь, петрушка бойко зеленела рядом с укропом, у забора краснели созревшими ягодами широко разросшиеся, буйные заросли смородины.
Дима серьезно и деловито посмотрел на них, и, строго нахмурив брови, спросил:
--
Бабушка, ты почему смородину не собираешь? Посмотри, сколько ягод, осыплются же.
Изо всех сил пытаясь сдержать смех, бабушка не менее серьезно ответила:
--
Помощника жду, пойдешь со мной?
--
Конечно, а зачем же я приехал? Чтобы тебе помогать.
--
Ну, тогда побудь здесь, я за бидончиком схожу,
Бабушка ушла в дом, а Дима, оставшись один, подошел поближе к смородине. Ему очень нравился свежий утренний воздух, который казалось, можно было пить, как чистую, прозрачную воду из родника. Солнце еще не проснулось совсем и не грело так сильно, как днем, поэтому сухой палящей жары не было.
Огромная стрекоза присела на ветку, и, слегка покачиваясь, уставилась на него своими бездонными, переливающимися всеми цветами радуги, глазами, словно спрашивая, кто он такой и зачем приехал. Дима протянул к ней руку, чтобы погладить прозрачные блестящие крылья, подрагивающие на ветру, но стрекоза вдруг резко отвернулась, и тяжело взлетев, важно удалилась по своим делам.
Бабушка вернулась с большим желтым бидончиком, и они начали собирать ягоды, неспешно беседуя о том, как внуку живется в городе. Новостей было не очень много, и Дима, быстро выложив их, примолк, наблюдая за бабушкиными руками. Она ловко захватывала большую гроздь смородины одной рукой, и слегка придерживая другой, быстро проводила по ней пальцами, отчего в пальцах оставались только чистые и красивые ягоды, безо всякого мусора. Бабушка кидала их в бидончик, ягоды весело рассыпались там, словно радуясь, что до них наконец-то добрались эти ловкие и быстрые руки, и бралась за следующую гроздь.
Димины маленькие пальчики еще не были такими ловкими, и он, так же старательно проводя по грозди, нечаянно давил сочные ягоды. Иногда вместе с хорошими ягодами попадались черные, окутанные паутиной, которая накрепко прилипала к хорошим, и никак не хотела отлепляться. Из этой белой и липкой паутины в бидон падали маленькие шустрые паучки, Дима, попытавшись достать их оттуда, снова раздавил несколько ягод и почувствовал, что эта неравная борьба ему надоела. Присев на корточки, он решил немного отдохнуть.
Пахло травой, громко стрекотали кузнечики, которые иногда неожиданно выпрыгивали из кустов на дорожку и долго сидели там, задумавшись, как будто забыли, куда спешили. А потом, так же неожиданно вспомнив, одним прыжком исчезали в траве. Малышу захотелось разглядеть их поближе, и, нагнувшись к тропинке, он стал ждать очередного зеленого прыгуна.
Оказалось, что там, на земле, идет другая, неведомая ему жизнь. Крохотные, черные муравьи деловито бегали, занимаясь своими важными делами. Дима увидел, как один муравей, надрываясь, изо всех сил тащил на себе соломинку, которая была намного больше него, пока не уткнулся головой в маленький комочек земли, впрочем, это для Димы он был маленьким, а муравью, наверное, показался огромной горой.
Муравей остановился, задумавшись, как быть дальше, попытался обойти гору, но соломинка не хотела разворачиваться, уперевшись одним концом в землю. Тогда муравей, упрямо таща за собой груз, полез наверх, соломинка падала, он возвращался, и снова пытался перетащить ее через это неожиданное препятствие.
Дима вдруг почувствовал себя огромным великаном из сказки, который легко мог преодолеть эту гору. Улыбнувшись, он поднял комочек, и отбросил его подальше, довольный муравей, подхватив свою добычу, побежал дальше. Любопытному мальчишке стало интересно, куда тот тащит свой тяжелый груз, и он пошел за муравьем. Муравей уверенно продвигался в самые густые заросли смородины. Дима давно заметил, что там, у самого забора растет жгучая крапива, укусы которой он хорошо запомнил еще с прошлого лета, но любопытство было сильнее страха, и он, натянув рукава рубашки на руки, чтобы не обжечь крапивой пальцы, упрямо пробирался сквозь ветки, пытаясь не потерять муравья из виду.
Наконец, муравей добрался до своей цели, оказалось, там, у самого забора был большой муравейник, сложенный этими крошечными строителями из таких же соломинок, палочек, комочков земли. Дима завороженно следил за тем, как много жителей в этом большом и красивом доме. Одни муравьи бежали с разных сторон, поднося все новый и новый строительный материал, другие принимали у них соломинки и ловко укладывали на свое место, скрепляя землей. Все это происходило так быстро, что дом рос прямо на глазах.
Озадачившись вопросом, откуда муравьи знают, кому и что надо делать, Дима взял в руки маленькую, обломленную веточку смородины, лежавшую под ногами, и стал медленно водить ею по земле, постепенно углубляя ямку, это помогало ему думать. Увлекшись наблюдением за неугомонными муравьями, он сам не заметил, что копал все глубже и глубже, пока веточка не уткнулась во что-то твердое. Малыш подумал, что это камушек, и начал выковыривать его оттуда с таким же непонятным упорством, с каким муравьи строили свой дом. Камушек застрял одним краем и упрямо не хотел вылезать.
С трудом вытащив его, и очистив от налипшей земли, Дима с удивлением обнаружил в своих руках маленький, почерневший от времени, но очень красивый серебряный крестик.
--
Бабушка, посмотри, что я нашел!
Он выбрался из кустов и подбежал к бабушке, протягивая ей свою находку. Бабушка как-то странно посмотрела на Диму и сказала:
--
Это хорошо, малыш, это значит, Боженька тебя отметил...
Дима вспомнил икону, стоящую у бабушки на полочке, на которую она долго смотрела по вечерам и что-то тихонько шептала.
--
Боженька? Но он же нарисованный, как он может меня отметить?
--
Не говори так, малыш, Боженька живет высоко в небе и внимательно наблюдает за нами. Он всех нас очень любит, а самых любимых своих детей отмечает и дает им очень важное задание на земле, которое они обязательно должны выполнить.
И без того большие голубые Димины глаза округлились от удивления:
--
Какое задание?
--
А вот этого я не знаю, и никто не знает, Он сам тебе это расскажет, когда ты будешь готов Его выслушать.
Дима озадаченно посмотрел на нечаянно найденное сокровище, потом, крепко зажав крестик в перепачканной ладошке, развернулся и пошел в дом. Вымыв руки и крестик под умывальником, он еще раз внимательно разглядел находку. Потом подошел к иконе и долго смотрел на Боженьку, пытаясь понять, какое такое загадочное задание придумал для него этот человек с добрыми и очень грустными глазами...
Глава 6
Во дворце грозного иудейского царя Саула стояла напряженная тишина, готовая в любой момент взорваться его дикими воплями. Слуги прятались, стараясь не попадаться ему на глаза. В гневе царь был страшен. В последнее время такие приступы ярости случались с ним все чаще, и никто не смел подходить к нему в эти минуты, опасаясь за свою жизнь.
Саул был мрачен, казалось, сам Бог отвернулся от него, ничто не радовало, ничего не хотелось. Находясь на вершине славы, имея все, что хотел бы иметь человек, он не имел главного - его никто не любил, страшное одиночество мучило царя все больше и больше.
Сегодня отчаяние совсем захлестнуло его, он смотрел в окно и думал, что никогда уже не будет счастлив так, как в юности, когда он еще не был царем, а был просто мальчишкой, который мог бегать по лесу и кричать от радости, которая, казалась бесконечной. Ему было хорошо оттого, что светит солнце, шумит лес, поет свои заливистые песенки ручеек, да просто так, потому что был молод.
За окном стоял летний, теплый, солнечный день. Голубое небо без единого облачка, казалось бездонным, манило к себе своей чистотой и радовало свежестью. Но радость давно уже отступила от царя Саула, в душе был только страх и ненависть, слишком много зла он совершил, пока шел к трону, и потом, когда стал править страной. Он нарушил многие заповеди Господа, и страшные муки совести разъедали его душу. Сегодня Саулу хотелось умереть, чтобы избавиться от своих страданий.
Вдруг он услышал детский голос, который пел что-то очень красивое, протяжное. По привычке царь хотел закричать, чтоб ему не мешали думать, но голос завораживал, он притягивал к себе, хотелось слушать его еще. Саул позвал слуг, и велел привести певца во дворец. Через несколько минут перед ним стоял перепуганный маленький пастушок, с гуслями в руках...
Пастушок был младшим сыном в большой семье, и ему приходилось целыми днями пасти овец. Занятие это было скучным, и однажды он придумал себе развлечение - натянул на доску воловьи жилы, и начал играть на них, подбирая те звуки, которые он слышал здесь, в лесу. Отец, увидев это занятие, посмеялся, но решил, что вреда от музицирования не будет, и купил ему настоящие гусли, только велел не увлекаться, и не забывать про стадо.
Малыш был счастлив, он целыми днями играл, стал сочинять божественные псалмы, и пел их с таким восторженным вдохновением, что люди, случайно оказавшись поблизости, надолго оставались его слушателями. Со временем игра его становилась все прекраснее, слава о маленьком поющем пастушке разнеслась далеко, и вот сегодня хитрые слуги царя Саула привели его к стенам дворца, и попросили немного поиграть, чтоб успокоить своего повелителя.
Царь разглядывал его с таким мрачным видом, что пастушку было не по себе, он ежился под колючим, немигающим взглядом, и мечтал поскорее убежать домой.
--
Пой еще,
Приказал, наконец, Саул, снова отвернувшись к окну. Облегченно вздохнув, оттого, что этот страшный человек перестал смотреть на него, мальчик заиграл свои самые любимые псалмы. Постепенно пастушок увлекся и забыл, что сейчас он не в лесу, а во дворце грозного царя, который славился ужасным нравом. Нежные и мелодичные звуки лились из-под его пальцев, голос звучал, как никогда, казалось, сам Бог сейчас пытается повернуть черную, измученную душу Саула к свету, любви, радости.
Саул смотрел в окно и боялся обернуться к пастушку, чтобы тот не увидел его слезы. Впервые за много лет Саул, грозный воин, великий царь, плакал. Он не понимал, что с ним происходит, слезы лились сами, и он не мог их остановить.
Отчего то он вспомнил всех людей, которым причинил боль, ему захотелось попросить у них прощения, захотелось изменить свою жизнь. Страх, что он умрет раньше, чем успеет это сделать, захватил царя. Вдруг мелькнула мысль о том, как над ним будут смеяться слуги, если узнают, что грозного Саула смог разжалобить маленький пастушок своей игрой. Не оборачиваясь, он закричал:
--
Вон, уходи!
Мальчишка, испугавшись, прекратил игру и выскочил за дверь.
Саул снова остался один, напуганный тем, что сейчас произошло, он никак не мог понять, почему вдруг музыка всколыхнула все внутри него, почему он не смог противостоять этой силе, но вместе с тем, он чувствовал, что ему стало намного легче, душа уже не так болела, печаль осталась, но она стала другой. Это была светлая, легкая печаль, она не давила, не жгла все внутри своей безысходностью.
Саул снова поднял глаза к небу, и вдруг ощутил всем сердцем, как оно прекрасно. Ему хотелось смотреть и смотреть туда, не отрывая взгляда от этой чудесной голубизны, от ярко сияющего солнца, которое дарило свет, любовь, саму жизнь. Он долго стоял так у окна, глядя в небо, ни о чем не думая, он даже сам себе не смог бы объяснить, что с ним происходит.
Опустив, наконец, глаза, Саул увидел маленького бедного пастушка, который все еще робко стоял у дворцовой стены, прижав к себе свое единственное сокровище - гусли.
- Как твое имя? - крикнул Саул
--
Ионим
--
Где ты научился так играть?
--
Я не знаю, просто много играл, музыка родилась во мне сама...
Пастушок повернулся спиной, и неуклюже зашагал к воротам, Саул смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, потом прилег на диван, и тут же уснул. Впервые за много лет он спокойно спал, ночные страхи и кошмары оставили его, он снова вернулся в то состояние покоя и счастья, которое уже с трудом помнил из своего далекого детства...
Глава 7
--
Сынок, вставай, пора собираться в школу...
--
Сейчас, ма...
Вылезать из-под одеяла совсем не хотелось. Первое сентября, лето закончилось так неожиданно, что Дима не успел отдохнуть. Впрочем, он сам так решил. Этим летом он впервые не поехал ни к бабушке, ни в пионерский лагерь, а устроился работать на овощную базу. Очень уж хотелось новенькие, модные кроссовки, которые совсем недавно он увидел в магазине, и которые стоили целое состояние. Просить у родителей Дима не захотел, решив, что он уже вполне взрослый, и сам сможет исполнить свою мечту.
Наскоро умывшись и позавтракав, он оделся и с удовольствием натянул новые, ярко желтые с тоненькими красными полосками кроссовки, вкусно пахнущие свежей кожей, долго и тщательно, с удовольствием, завязывая шнурки. Вспомнив, что забыл положить в сумку еще одну очень важную покупку - тоже последний писк моды - калькулятор, он открыл верхний ящик письменного стола.
Калькулятор лежал сверху, вчера весь вечер Дима нажимал на эти потрясные кнопочки, считая все, что попадалось на глаза, и представляя себе удивленные физиономии одноклассников, которые могли только мечтать о таком шике. Он осторожно уложил калькулятор в коробочку, а потом в сумку. Уже закрывая ящик, краем глаза Дима увидел, как в самом дальнем его уголке что-то блеснуло. Увидев, что это, он улыбнулся...
Крестик, тот самый, который когда-то он нашел у бабушки под кустами смородины. Дима вдруг отчетливо вспомнил, как долго потом он просил бабушку рассказать ему о Боженьке. Бабушка не отказывалась, он внимательно слушал ее рассказы, впрочем, тогда для него они ничем не отличались от сказок, которые мама читала перед сном. Уж слишком загадочным был этот Боженька, который умер, потом воскрес, а теперь наблюдал за ним сверху, да еще и придумывал задания.
Дима часами смотрел в небо, но никаких следов присутствия там Боженьки не видел. Вот разве что однажды ночью, когда он, почему-то, проснулся и потом долго не мог уснуть, Дима подошел к окну и увидел огромную желтую луну. Она как будто смотрела на него большими печальными глазами. Эти глаза напомнили ему добрые и грустные глаза Боженьки с бабушкиной иконы.
Дима взял в руки крестик, сжал его в кулаке. От него исходило тепло и какая то уверенность, что Дима не один в этом мире, и что у него всегда все будет хорошо. Потом он снова улыбнулся, положил крестик на место и, закрыв ящик, побежал в школу.
Сев на своё обычное место - на первую парту у окна, прямо напротив учителя, Дима немного заскучал. История ему нравилась, но сегодня было слегка не до нее. Он никак не мог дождаться перемены, чтобы продемонстрировать друзьям свои сокровища. Впрочем, новые кроссовки все заценили сразу, как только он вошел в класс, а вот калькулятор он решил приберечь до перемены, чтобы добить всех уже окончательно.
В честь первого сентября, так называемого Дня знаний, тема урока была достаточно необычна: уже почти полчаса учитель увлеченно рассказывал древнегреческие мифы. Дима давным-давно перечитал их на сто раз, и сейчас просто проверял свою память, так ли он помнит то, о чем рассказывалось в этих то ли сказках, то ли легендах:
- Более 3,5 тыс. лет назад в Европе в южной части Балканского полуострова жили греческие племена. Они пришли с севера и гордо именовали себя эллинами - потомками царя Эллина, а свою страну - Элладой. Греки из племени легендарного героя Иона, внука Эллина, поселились на западе Малой Азии, и назвали эту священную землю Иония.
Иония была великой страной. Ее границы на севере проходили примерно по реке Герм, а на юге по реке Меандр. Плодородные долины этих рек, наряду с долиной Каистра, впадающего в Эгейское море между ними, делали Ионию благословенным краем Малой Азии. Искусные мореходы плавали по Эгейскому морю, множество мифов и легенд было рождено здесь. Великие боги иногда спускались со священной горы Олимп на эту благословенную землю, чтоб помогать людям.
Именно здесь златокудрый красавец Аполлон, покровитель всех искусств, состязался с сатиром Марсием в игре на лире и победил, именно здесь, в Ионийских лесах он частенько охотился со своей сестрой Артемидой и водил хороводы с верными спутницами - музами.
Увенчанный лавровым венком, Аполлон величаво шел впереди этого чудесного хора, и играл на своей золотой кифаре. А за ним следовали: Каллиопа - муза эпической поэзии, Эвтерпа - муза лирики, Эрато - муза любовных песен, Мельпомена - муза трагедии, Талия - муза комедии, Терпсихора - муза танцев, Клио - муза истории, Урания - муза астрономии и Полигимния - муза священных гимнов. Торжественно гремел этот хор, и вся природа, как зачарованная, внимала их божественному пению. Прекрасный хоровод объединял все - звук, гармонию, ритм - все, что вело к согласию. Сам воздух Ионии был благословенен, ибо им дышали боги наравне с людьми.
Именно здесь, слушая прекрасные песни сирен, Гомер писал свои чудесные поэмы на ионийском диалекте, великие композиторы создавали волшебную музыку, воспевающую их родину, а философы строили философские школы, которые позднее стали известны всему миру...
Дима сам не заметил, как разыгралась его фантазия, он представил себе эту прекрасную страну, в голове зазвучала необычная, очень красивая музыка, совсем не та, что они играли со своей группой на молодежных дискотеках. Откуда-то возникла строчка, которое он повторял уже несколько раз про себя, а она все никак не улетучивалась, и почему-то хотелось произносить её снова и снова:
Иония, Иония - волшебная страна...
Глава 8
Присев на корточки возле комнаты, где мирно спали его ученики, Пифагор взял в руки свою вечную спутницу - лиру и тихо заиграл...
Он знал, что музыка, рожденная им в такие минуты, поможет его ученикам расслабиться, освободиться от дневных волнений и тревог, она даст им успокоение, и принесет вещие сны.
Он уже очень многое знал в свои 65 лет, и самым заветным его желанием было донести эти знания до людей, ради этого ученый и основал свою школу, которую все называли Пифагорейской. Попасть сюда было непросто, но те ученики, которых он выбирал, становились великими философами, учеными, или музыкантами. Он отдавал им с любовью всё, чему научился за годы странствий и потерь...
Играя, Пифагор сам не заметил, как отключился и впал в то состояние блаженствующего бездумья, которое всегда помогало ему в минуты усталости. Мысли, казалось, исчезли, перед глазами вставали неясные образы и видения из прошлого. Они переплетались в чудесном калейдоскопе, напоминая о давно ушедших событиях и людях, которых он очень любил...
Вот мама и отец, известный на всю Ионию золотых дел мастер, с любовью смотрят на своего златокудрого красавца сына, предсказанного им дельфийским оракулом, Пифией, устами которой, говорят, вещал сам великий бог Аполлон, отчего люди считали Пифагора не обычным смертным, а одним из богов, спустившихся на землю...
Вот его старый, смешной, первый учитель Гермодамант, научивший своего маленького непоседливого и самого любознательного ученика основам музыки, живописи, а самое главное, открывший ему очень многие тайны природы, которые потом Пифагор изучал всю свою жизнь, ибо познать их все было просто немыслимо...
Потом он ясно увидел еще одно, до боли знакомое лицо. Эти чисто голубые, как небо после грозы, проникающие в самую душу глаза, появлялись перед ним всегда в минуты боли, отчаяния и слабости, он вдруг отчетливо вспомнил, когда увидел их в первый раз...
Это было в Египте, куда он пришел после долгих странствий в надежде постичь там великие тайны, которые хранились египетскими жрецами и свято оберегались от посторонних глаз. С детства он пытался постичь огромное количество наук и учился у самых разных учителей, но их противоречивые гипотезы только запутывали его понимание окружающей действительности, а Пифагор безумно хотел понять, как же устроен этот мир.
Однажды жрец, иерофант Адонаи сказал ему:
- Если греки обладают знанием Богов, то знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте.
И тогда Пифагор всей душой устремился туда. Целых 22 года прожил он в Египте, приняв Посвящение и обучаясь мудрости и сокровищам великого опыта египетских жрецов.
И вдруг все, к чему он шел столько лет, было безжалостно разгромлено, разбито. Персидский царь Камбиз объявил войну Египту. Персы вошли в город, не пощадили даже священные храмы, многие жрецы были убиты, многих взяли в плен, среди них был и Пифагор. Пленных вели в Вавилон. Пифагор, вечный странник, свободный человек, оказался связанным одной веревкой с такими же несчастными, избитыми, людьми. Единственное, что оставалось свободным - это его мысль, и сейчас он лихорадочно думал, как бежать, и главное, куда.
Дорога лежала через пустыню, воды пленным почти не давали. Единственное, что удерживало персидских воинов убить и этих несчастных людей - приказ Камбиза привести в Вавилон самых знаменитых и сведущих лекарей и ученых. Пифагор устало передвигал ноги, стараясь не думать о своем унизительном положении.
Чтобы отвлечься, он начал считать барханы, которых было неисчислимое количество и слева, и справа, иногда они расплывались перед глазами в одно огромное желто-бурое пятно, мешая подсчетам, он встряхивал головой, чтобы снова различать их и упрямо считал...
Невыносимая жара и усталость давали о себе знать все больше и больше, ноги не хотели слушаться, он несколько раз падал, увлекая за собой рядом идущих пленных, они поддерживали его и помогали встать, зная, что обессиленных персы не станут жалеть.
Наконец, вдали показался оазис Сива, основанный на двух пресных озёрах и большом количестве пресных источников, что было большой редкостью в пустыне. Оливковые и пальмовые рощи, которые кормили здешних жителей, и позволяли им вести торговлю на египетских рынках, а также прикрывали их от палящего зноя, манили к себе обессиленных путников, обещая им столь желанную тень и прохладу.
Высоко на краю скалы, они увидели известный по всему Египту храм бога Амона, оракул которого славился своими предсказаниями и Камбиз дал приказ стать лагерем недалеко от Агруми, столицы оазиса, пожелав узнать свою судьбу.
У ближайшей пальмовой рощи пленникам разрешили остановиться. Они в изнеможении упали на землю, стараясь попасть в тень, веревка, соединяющая их вместе, не давала лечь поудобнее, потому каждый устроился, как мог. Ноги гудели от многодневного перехода, палящее солнце немного поутихло, жажда уже не так мучила, к тому же, один из охранников принес ведро теплой, почти горячей, но такой желанной сейчас воды из озера и окатил пленных, видимо пожалев их.
Пифагор лежал почти у самого края, и ему досталось спасительной влаги больше всех, с трудом разлепив спёкшиеся на солнце губы, он смог даже поймать немного капель внутрь. Совсем скоро начало темнеть, жара спадала, Дышать стало немного легче.
Перевернувшись на спину, он увидел, как на стремительно чернеющем небе стали появляться первые робкие звёздочки, сначала совсем маленькие, похожие на светлые точки, потом они становились всё больше и ярче, наконец, звёзды заполнили собой всё небо над ним. Странное дело, увлечённый науками, просиживающий в библиотеках большее количество такого драгоценного времени, которого всегда не хватало на самые, как казалось ему, важные дела, он совсем забыл о том, как выглядит ночное небо.
Звёзды, увеличиваясь прямо на глазах, стали такими огромными, что казалось, можно было без труда разглядеть их поверхность. Они подмигивали ему, переливались каким то волшебным светом, протягивали к нему хрупкие, словно стеклянные лучики, как тоненькие ниточки между небом и землёй. Постепенно этих ниточек становилось всё больше и больше, они, стремительно переплетаясь в пучки, постоянно вибрировали и переливались разными цветами. Вскоре всё небо было затянуто золотой паутинкой, в центре которой неожиданно возникла, словно гигантский паук, который сплёл эту красоту, огромная луна.
Пифагор услышал музыку, мелодия была столь прекрасной, что ни один музыкальный инструмент, существующий на земле, не смог бы воспроизвести её. Вдруг почувствовав себя маленькой песчинкой в этом огромном море песка, он будто бы слился с пустыней. Уже не было боли, не было связанных, саднящих рук, не было измученного тела, была только его душа, которая сейчас купалась в ощущении счастья и величайшей гармонии окружающего мира.
Вскоре он увидел и чудесный инструмент, издающий эти неземные звуки. Откуда-то из центра луны вниз, убегая прямо вглубь земли, протянулась тонкая, почти невидимая струна. При соприкосновении с ветром, она то начинала звонко и жалобно плакать, будто оплакивая все беды и несчастья, происходящие на земле, то вдруг призывно гудеть, словно тревожный набат, поднимающий людей на борьбу со злом, а то вдруг издавала низкие, бархатные звуки, заставляющие трепетать сердце.
Решив, что он уже умирает, или сходит с ума, учёный встряхнул головой, чтобы рассеять наваждение. Наваждение не рассеялось, гигантский монохорд звучал всё чудеснее, и Пифагору страстно захотелось увидеть, кто же на нём играет.
Вот тогда там, наверху, он и увидел те незабываемые глаза, они смотрели на него с сочувствием и пониманием, как будто желали помочь преодолеть испытание, посланное свыше. Потом он услышал мягкий, мелодичный голос, звучавший не сверху, а откуда-то изнутри него самого.
--
Нет, жизнь еще не закончена, это испытание дано тебе Богом, чтоб ты узнал страдания и лишения, но вместе с ними ты узнаешь и радость обретения новых знаний, радость свободы, и ты сможешь рассказать о них всем.
--
Кто ты?
--
Ионим, боги послали меня к тебе из далекой благословенной Ионии, чтоб помочь тебе найти твой путь, ты станешь великим ученым, познаешь тайну космической гармонии, сможешь взять ее у богов и подарить людям. Твои огромные знания помогут тебе математически вычислить и обосновать музыку, ты напишешь произведения, которые будут лечить людей, и давать им утешение в страданиях...
--
Ионим, скажи мне, что самое праведное на земле?
--
Жертвовать...
--
А что самое мудрое?
--
Наука врачевания...
--
Что самое прекрасное?
--
Гармония...
--
Что самое сильное?
--
Мысль...
--
Что самое лучшее?
--
Счастье, только каждый понимает его по-своему, ты будешь счастлив, если донесешь свои знания до всех людей...
С последними словами мистическая феерия рассеялась, как будто ничего и не было. Пифагор долго не мог понять, спал он, или это чудо произошло на самом деле, чувствовал он только одно: боль, мучившая его, куда-то ушла, растворилась вместе с этим необыкновенным светом, и он уже не боится смерти, плена, страданий и лишений, посланных ему Богом.
Долгих 12 лет жил он в плену, но и там Пифагор не расставался с наукой. Он встречался с персидскими магами, приобщился к восточной астрологии и мистике, познакомился с учением халдейских мудрецов. Науки у халдеев опирались на представления о магических и сверхъестественных силах, они придали определенное мистическое звучание философии и математике Пифагора... Впрочем, теперь он и сам верил в сверхъестественные силы, которые помогли ему выжить в плену, и не потерять себя, сохранить свой путь в жизни.
Только в 60 лет он вернулся в свою родную, благословенную Ионию, память о которой всегда хранил в своем сердце, и обосновал здесь эту школу. Действительно став великим ученым, он систематизировал все, что узнал за эти долгие годы и создал стройную, красивую систему о взаимосвязи всего живого в этом мире (природы, человека, космоса).
Он умел направить страсти и желания своих учеников в нужное русло с помощью музыки. Он умел для каждого человека подобрать свою мелодию, как будто подбирал лекарство, необходимое для лечения его болезней. Он слышал и понимал всеобщую гармонию и созвучие сфер и движущихся по ним светил, которые издавали пение более насыщенное и полнозвучное, чем любые смертные. Происходило это пение от движения и обращения светил, мелодичного и прекрасного в своем разнообразии. Люди перестали называть Пифагора по имени, а называли "Божественный".
В совершенстве владея методами египетских жрецов, Пифагор "очищал души своих слушателей, изгонял пороки из сердца и наполнял умы светлой истиной". Он развил теорию музыки и акустики, создав знаменитую "пифагорейскую гамму" и проведя множество экспериментов по изучению музыкальных тонов: найденные соотношения он выразил на языке математики. Мысль о том, что движение небесных тел подчиняется определенным математическим соотношениям, идеи "гармонии мира" и "музыки сфер", впоследствии приведшие к революции в астрономии, впервые появились именно здесь, в его школе...
--
Пифагор, милый, ты уснул?
Услышав этот родной голос, он открыл глаза и улыбнулся, его самая лучшая и самая любимая ученица Феано, стояла рядом, положив руку ему на плечо. Она долго ждала его дома, приготовив ужин, и не дождавшись, пошла навстречу.
Пифагор хорошо помнил, как она впервые появилась в его школе. Женщинам тогда запрещено было приходить в публичные места и заниматься общественной деятельностью. Только немногие из них осмеливались на подобные поступки. Но Феано с детства была бунтаркой и не признавала запретов. Она пришла к Пифагору и смело заявила, что хочет обучаться в его школе, девушка была полна решимости и готова бороться за свои права.
Но Пифагор только молча взглянул в её голубые бездонные глаза, и вдруг снова увидел те самые, переливающиеся всеми цветами радуги, ниточки счастья. Удивительно красивая молодая женщина смотрела на него с такой отвагой, которая, как ни странно, сочеталась с добротой, любовью и нежностью, что счастье снова, как и тогда в Египте, захлестнуло Пифагора с необычайной силой.