В Опере в начале зимы 2005 года состоялся заключительный концерт цикла концертов посвященных 125-летию латвийской симфонической музыки. В нем участвовали три латвийских оркестра: симфонический Латвийской филармонии, оперный и Лиепайский симфонический.
Но говорим мы о таких вещах сравнительно мало. Действительно, зачем? Если концерты современной симфонической музыки проходят при полупустых залах?
Почему такое происходит, я решила спросить композитора Майю Эйнфелде. Ее камерная оратория "На самом краю земли..." относится к ряду жемчужин современной академической музыки.
Премьера ее первой симфонии для большого состава оркестра в исполнении фестивального оркестра прошла прошлой осенью. Успех был очевидным, о событии писали тогда в большинстве латвийских газет. Зимой этого года было повторное исполнение симфонии. На этот раз - оркестром Филармонии. Тогда нам поговорить и удалось.
Несуществующие ценности
Перед разговором с композитором мне вспомнились данные статистического опроса, выполненного лет семь назад для куста каналов радиокомпании SWH. Согласно результатам опроса, канал "Радио-Амадеус", единственный из каналов частной компании, который предоставлял возможность слушать классическую музыку, отвоевал себе только 2 % аудитории.
Такие статистические данные означают почти полную бесполезность подобного канала для рекламодателей.
Поэтому сегодня существует только одна радиостанция, которая транслирует серьезную музыку, - это государственная волна: "Радио-классика". Так вот, они поступили проще: провели опрос на улице, опрос случайных прохожих. И вопрос был один: знают ли собеседники, что 2005 год стал юбилейным для латвийской симфонической музыки? Нет. Прохожие, разумеется, не знали.
Вероятно, никто из двух процентов населения Риги не проходил мимо.
Непростительное величие
Сначала я спросила Эйнфелде, в какой момент она сама почувствовала, что стала известным композитором. Догадываюсь, что Майя из тех людей, которые всегда недовольны достигнутым, и искренне неспособны оценить свои успехи. И должна признаться, я допустила глупость, оговорилась, спросила о "популярности".
Эйнфелде меня тут же одернула, сказав, что слово "популярность" вряд ли применимо к академической музыке. Хотя бы потому, что академическое искусство у нас непопулярно. Не рекламируется, не рецензируется, находится вне магистральной линии потребительского интереса.
"Но на отсутствие внимания со стороны музыкального сообщества я не могу жаловаться", -- добавила Эйнфелде.
Да, действительно, ее симфония звучит уже второй раз, записана на диск в серии, выпущенной в связи с юбилейным для латвийской симфонической музыки годом.
В 1997 году ее произведение "На самом краю земли..." победило на международном конкурсе, проводившемся в США. После чего эта камерная оратория исполнялась в престижнейших европейских концертных залах, в том числе в Альберт-холле. В конце прошлого века композитор получила и премию Латвийского фонда культурного капитала.
Кроме того, по мнению Эйнфелде, она может гордиться тем, что на восьмисотлетие Риги Латвийский государственный хор заказал ей крупное произведение - "Литургию", которая прозвучала в Домском соборе.
Собственно говоря, на том концерте меня с ней и познакомили.
И я услышала "Литургию", непохожую на все произведения этого жанра. Скорее музыкальное переживание того, что человек испытывает во время церковной службы. Эмоции осмысленные, очищенные до звенящей ясности.
С тех пор и по сей день я никак не могу дать правильное название тем ощущениям, которые вызывает и у слушателей, и у исполнителей ее музыка. А говорила я об Эйнфелде со многими: и с музыковедами, и с исполнителями, и с ее коллегами-композиторами. Помнится, после премьеры ее симфонии случайно встретила в лесном массиве Межапарка немецкого блюз-музыканта, который, обсуждая произведение, то вздыхал, то глаза отводил. Что характерно, отношение к музыке Эйнфелде и делятся на два разряда: или восхищаются с несколько потерянным видом, или яростно отстаивают свое полное непонимание.
Сопротивление материала
Я спросила Эйнфелде, каково это, писать музыку, требующую от слушателя не только вкуса или опыта прослушивания, но и готовности к восприятию непривычной трактовки известных тем и форм. На что Эйнфелде ответила, что молодые современные композиторы пишут куда более трудную музыку, а ее чаще упрекают не в этом, а в эмоциональной насыщенности. Ее музыку нельзя слушать ради отдыха.
Самой Эйнфелде не кажется сложным то, что она делает. Но мне сразу вспоминается избитый термин: "музыкальная мысль". Она может оказаться многослойной, яркой, но вот окажется ли высказанная мысль глубокой, зависит от личности, опыта композитора. Емкость мысли равна прожитой жизни. Когда уже не догадываешься о чем-то, а знаешь. Кажется, что музыка Эйнфелде вмещает и мысль, и эмоции, и словно бы звучание самого тела.
Но сама она считает, что композитору так же трудно оценить свою музыку, как любой матери оценить своего ребенка. Далеко не сразу понимаешь: плох он или хорош. И уж почти невозможно представить, как произведение воспринимается другими людьми. Композитор отвечает только за то, что он сам думал или чувствовал, когда писал. А дальше... если ты честен, то в произведении - ты весь. Ты сам.
Эйнфелде добавила:
"Я даже не думаю, что композитор ставит себе какие-то сознательные цели. Планируешь, осознаешь задачи только в самом начале работы. Я сейчас пишу для малого состава хора Латвийского радио два произведения на стихи Петрарки: "Лауре живой" и "Лауре мертвой". И сверхзадача для меня: вложить в первую песню тоску, потаенные надежды. А второе стихотворение... это когда поэт уже знает, что его любимая умерла. И все потеряно.
Но это я сейчас понимаю. А потом я об этом думать перестану. Сам материал - ноты - будут диктовать свои условия игры. Оказываясь внутри произведения, ты подчиняешься ему".
Бездна
Симфония - большой труд. Это как роман в литературе. Я спросила Эйнфелде, каково брать на себя такую ответственность?
Эйнфелде ответила:
"Написать симфонию тяжело хотя бы потому, что в истории мировой музыки много шедевров.
Не стоит забывать и о том, что аудитория не заинтересована слушать произведения современных композиторов. Большинству нравятся концерты классической музыки, те, на которых исполняют привычное. Я и сама знаю, что не могу соревноваться ни с Чайковским, ни с Бетховеном. Но я полагаю, что нынешняя музыка дает срез времени, в котором мы живем. Другое дело, что это время большинство из любителей серьезной музыки не хочет ни видеть, ни слышать.
Спрос определяет предложение, организаторов концертных программ можно понять. Хорошо, если на десять произведений мировой классики приходится одно произведение современного композитора. Представьте себе оркестр, в котором больше сотни исполнителей: затраты связаны с репетициями, арендой помещения, трудом музыкантов. Фонд культурного капитала неспособен покрыть все расходы, необходимые для нормального существования академической музыки. Такое искусство дорого. Поэтому на Западе даже прославленные оркестры рискуют обанкротиться, если не находят спонсоров.
Так что написать произведение для симфонического оркестра и надеяться, что оно будет исполняться... почти утопия. Это тоже самое, что прыгать в бездну и не знать, уцелеешь ли".
Мне кажется, что так мы бежим от века сего в столетия, о которых ничего толком не знаем. И нам кажется, что тогда люди жили как-то иначе... Дольше и радостнее, что ли?.. Искренне жаль, что наш романтизм коренится всего лишь в незнании истории.