Окно приоткрылось, и Дима Григорьев затаил дыхание. Мощный клюв раздвинул занавески, и огромная птица, на мгновение задержавшись на подоконнике, скользнула на пол. Она раскинула крылья - полыхнуло красным - открыла клюв, и издала странный низкий звук, напоминающий тяжелый рокот. Спальня завибрировала: мелко затряслось трюмо, жалобно звякнули бутылочки с духами, стеклянная пудреница соскользнула на пол и разлетелась осколками. Один из них долетел до кровати, и вонзился Григорьеву в руку. Тонкая струйка крови зазмеилась по белой простыне, и вдруг вспыхнула алым пламенем. А птица вспрыгнула на кровать, и раскинула над ним крылья...
- Дима, Димочка, проснись! - жена Настя погладила Григорьева по лицу, прижала к себе. Дима вынырнул из сна, как из омута. Прошлепал босиком в ванную, плеснул в лицо пригоршню холодной воды, и внимательно посмотрел на себя в зеркало, висящее над раковиной. Этот сон о птице был пятым или шестым по счету, и после каждого раза Дима неуловимо менялся внешне. Но сегодня лицо изменилось сильней, чем всегда: подбородок вытянулся и слегка заострился, губы стали чуть уже, серые глаза приобрели стальной оттенок, отчего взгляд казался колючим и строгим. Дима плеснул в лицо еще одну пригоршню воды, и только сейчас заметил, что стеклянная полочка в ванной подрагивает, а металлическая расческа звякает, ударяясь о стекло. Дима вернулся в спальню. Вся мебель дрожала, как при легком землетрясении. Настя стояла у окна.
- Там... - голос прервался от волнения, и она замолчала. Дима бросился к окну, и у него закружилась голова от нереальности происходящего: по сонной предрассветной Москве шли танки.
1924 год
Даже сейчас, когда пламя буревестников покидало тело Ульянова, вливаясь в вены Богданова, Ильич не смотрел на него. Презрение и неприязнь Ленина к Богданову были так велики, что он ничего не мог с собой поделать. Но, несмотря на это, Ленин понимал необходимость процедуры. Его родная сестра, которой врачи поставили смертельный диагноз, полностью исцелилась, после того, как Богданов сделал ей переливание крови от здорового донора. Значит, метод работает. Ульянов слабел, ему оставалось недолго, а к власти рвались совсем другие люди, черти из игрушечной табакерки, которые казались забавой, но оказались настоящими. Поколение буревестников революции уйдет вместе с ним и его единомышленниками, а на смену им придут жадные вороны и торгаши-нэпмены.
Политика НЭПА была необходима, но она оказалась дудочкой Гаммельнского Крысолова, которая выгнала из темных щелей толпы голодных буржуазных крыс. Красных ангелов революции, серафимов алого рассвета, радостно летящих навстречу солнцу, заменили кокаиновые ангелы лиловых сумерек, жемчужными лунными грезами "распятые на мокрых бульварах Москвы" .
" Революционный печатая шаг"... эта поступь превратится в каменные шаги ночных командоров НКВД, в липкий предрассветный страх, в белые, как саван, фары "черных "воронков". Поэтому они, настоящие революционеры, должны передать свою память дальше, через поколения.
1926 год
Александр Богданов видел это не в первый раз, и даже не во второй, но каждый раз сердце замирало от восторга: девятьсот миллилитров мыслей, чувств, знаний уходило от него, Александра Богданова, к другому человеку. Часть этих мыслей и чувств он и сам получил от других. И где-то там, среди таинственных красных пластин, билось алое пламя тех, кого близкий друг Богданова - Горький - назвал Буревестниками, частичка сердца настоящих революционеров, в том числе и самого Ильича.
И это пламя он постепенно передаст всем. И то, что казалось выдумкой и мечтой, когда он писал свой роман "Красная Звезда", постепенно воплотится в реальность. Рудольф Штайнер, чьи лекции в студенческие годы слушал Александр, был прав: таинственные пластины, содержащиеся в крови, записывают информацию о внешнем мире и работе самого организма. Они несут ее к сердцу, а в нем перерабатываются в потоки, формирующие человеческое "Я". И оно микроскопически меняется с каждым ударом сердца. Но изменения иногда непредсказуемы, иногда просто не видны, а порой и вовсе прекращаются. Поэтому он, Богданов, пошел дальше своего учителя, изобретя вакцину, которую впрыскивали и донору и реципиенту перед переливанием. Вакцина имитировала красные пластины, становясь органичной и незаметной частью крови, считывала образы всех тех, в чьих венах текла кровь, и "засыпала" до срока. Изменения зародятся в крови дедов, окрепнут в крови отцов, и достигнут пика, когда буревестник постучится в окно внуков.
И тогда сформируется общество "физиологического коллективизма", братство "правильной" крови, которое обретет моральное бессмертие. Ведь смерть не изначальна по природе, она лишь приспособительное средство, выработанное в процессе эволюции.
- Александр Александрович, пора, - верный помощник Богданова отсоединил трубки, и реципиент - молодой рабочий - встал. В лабораторию зашел личный помощник Камо, который долгие годы был преданным другом Богданова.
"Бедный Камо уже четыре года лежит в могиле, якобы случайно попав под единственный на всю округу автомобиль, - вздохнул Богданов, - но мы до сих пор пользуемся его уникальным конспиративным опытом".
- Вот документы и деньги, - помощник Камо протянул парню газетный сверток, - документы на имя Григорьева Сергея Ивановича, деньги на дорогу и первое время. Внизу стоит автомобиль, который отвезет вас на вокзал. Вы должны уехать как можно дальше, затеряться, в Москву не возвращайтесь до тех пор, пока не получите разрешение. Среди документов листок с "легендой" - выучите ее наизусть. С этой минуты вы - другой человек, понимаете?
- Да, - кивнул новоиспеченный Григорьев, - но внешность... меня ведь могут узнать.
- Ваша внешность со временем изменится, - тихо сказал Богданов, - не полностью, конечно, но достаточно для того, чтобы затеряться.
1928 год
Он почти ничего не взял с собой в другую жизнь из нищего страшного детства, почти ничего, кроме привычки не спать по ночам. Ученики духовного училища, в котором он проучился до четырнадцати лет, дожидались, пока уснут наставники, и развлекались тем, что вставляли горящие спички между пальцами ног спящих товарищей. Неприятная, но невинная для других забава могла обернуться для Кобы трагедией: однокашники раскрыли бы его страшную тайну - шестой палец на ноге. Поэтому он никогда не снимал носок, и ужасный запах сопровождал его повсюду. За это они прозвали его Вонючкой. Делом чести считалось сорвать со спящего Вонючки носки, а он, слабый и низкорослый, боялся не справиться с ними спросонья. Поэтому он научился не спать по ночам. Особенно тяжело было в предрассветные часы, сонные, тяжелые, когда, казалось, засыпали даже вечные горы. Но только не Коба, нет! Позже он отомстил им всем, до единого, но привычка осталась. Тогда он заставил всю страну не спать вместе с ним. Не спать, и ждать... ждать кожей, оголенными нервами, папиросами, обжигающими дрожащие пальцы, холодом по позвоночнику и прерывистым дыханием за дверью, когда мотор "черного воронка" зарычит возле подъезда.
Коба подошел к окну. Они где-то там... кровные наследники кремлевского мечтателя... ждут своего часа, но он все равно их перехитрит. Коба выпил несколько глотков сухого грузинского вина. Даже после смерти Ленин мстил ему, пытаясь оттеснить в сторону. Они все лгали: равенство, братство...
- Вранье! - Коба не удержался и произнес это вслух. Они всегда презирали его - нищего сына сапожника. Образованные господа, бывшие гимназисты, проводившие летние каникулы на роскошных дачах с терассами, за огромными столами с калачами и домашними вареньями, которые подавала вышколенная прислуга. Студенты-неженки - возвращались из университетов домой, к котлетам с хрустящей корочкой, обильно политых прованским маслом, в то время, как он перебивался сухим лавашом. Воинствующие материалисты, именно они придумали красный вампиризм: полное переливание крови от умных к глупым, от здоровых к больным. И даже не побрезговали тем, что основоположник учения - Штайнер - назвал свой труд "Основами оккультной медицины", которая никак не вязалась с марксизмом. Но они привыкли врать и выкручиваться, поэтому хитро замаскировали оккультные опыты под науку, и даже сумели утереть нос буржуазным ученым. Первый в мире институт переливания крови под руководством Александра Богданова. А сам Богданов - преданный ученик Штайнера, сумасшедший приверженец "физиологического коллективизма", сумел уговорить Ленина присоединиться к кровному осеменению народа.
"Народа? Стада!" - Коба презрительно сплюнул на ковер. Пастух, старея, и предчувствуя смерть, боялся, что глупые ленивые овцы, оставшись без вожака, свалятся в пропасть. Но он, избалованный барин, которому в сибирскую ссылку доставляли охотничьих собак из Санкт-Петербурга, не знал того, что знал Коба, выросший в горах: где-то там, вдалеке, над жирным стадом, видна в небе крошечная точка - гриф. Овцы никогда не смотрят в небо, они просто не понимают, что нужно поднять голову, а гриф видит всех и каждого, и терпеливо ждет, когда овца споткнется. И тогда - миг, бросок, сломанный хребет, и снова вверх! И настоящий вожак стада - это не чабан, идущий впереди, а гриф, парящий в вышине.
В дверь кабинета постучали. Охранник пропустил вперед женщину, и закрыл дверь. Женщина нерешительно сделала шаг вперед, и остановилась, но Коба не спешил с предложением присесть.
- Как вам работается у Богданова, товарищ Комисарук ?
- Хорошо, Йосиф Виссарионович, спасибо.
"Она не назвала меня товарищем Сталиным, думает, что если помогла убрать Фрунзе, то можно фамильярничать. Нужно поставить на место эту глупую овцу".
- А вы читали его роман "Красная звезда?"
- Нет.
- Ну, ничего, будет время - посидите...- он сделал паузу, и женщина побелела. Насладившись произведенным эффектом, Коба закончил фразу: - почитаете. Я, собственно, почему спросил: мне в последнее время кажется, что товарищ Богданов устал, и выглядит неважно. Так, может быть, мы его отправим отдохнуть? На Красную Звезду... - Коба остановился перед женщиной, глядя на нее в упор. По ее виску медленно поползла струйка пота. - А вы его проводите. Я надеюсь, дорогу знаете?
- Да, товарищ Сталин, - прошептала женщина.
- И как провожать будете?
- Лучше всего бертоллетовая соль, товарищ Сталин, хлорат калия, который вызовет гемолиз - разрушение клеток крови. Она станет прозрачной, как бы лаковой, потому что потеряет гемоглобин. И все это можно списать на малярию донора.
- Хорошо, идите.
Комисарук вышла. Коба отпил еще вина, поднял бокал, рассматривая вино на свету, а потом плеснул в бокал воды из графина.
- Кровь - не водица... - прошептал он.
1991
Весь день по радио передавали "Танец маленьких лебедей". Каждый час нежных птиц сменял танец с саблями - заявление ГКЧП. Ближе к полудню ожидание стало невыносимым, Григорьев надел синюю ветровку, и пошел к входной двери.
- Не пущу! - жена бросилась к двери, и прижалась к ней спиной, зябко обхватив себя за плечи.
"Все это уже было... жест... взгляд... - подумал Дима, - я точно помню. Но когда, а главное... где?"
Вены вдруг набухли, кровь прилила к голове, в висках застучал пульс.
...Тонкие руки судорожно сжимают латунный крестик на грошовой цепочке...
- Димочка, ты же не военный! Ты - бухгалтер, с язвой желудка и низким гемоглобином, а там переворот, революция, там танки! Это не твоя война, Димочка!
...- Ты не революционер! Ты - деревенский парень, который недавно стал рабочим. Не ходи, прошу тебя!...
...Мокрые мостовые Петрограда гулким эхом отпечатывают шаги... стук топоров и жалобный плач порванных струн - бывшие дворники разбивают барский рояль, чтобы построить баррикаду...
...- Богородица-заступница наша! Да что же вы делаете, ироды?...
- Куда бак дели, хулиганы? А ну верните назад! Как я теперь буду мусор выбрасывать?
- Мамаша, выброс мусора отменяется по законам революционного времени!
- Ты... - глаза Насти наполнились слезами, - так изменился... у тебя чужое лицо, Димочка, чужое и холодное. Что с тобой?
- Не знаю, - Григорьев мягко отодвинул жену от двери, - милая моя, дай мне уйти! У меня только вопросы, а ответы... там, на улице.
Григорьев шел к Белому Дому. Возле магазинов толпились опрятные и энергичные московские старушки, которые первым делом бросились скупать спички и соль.
- Что же это делается, Господи! - крестились бабушки, - во время войны немецкие танки до Москвы не дошли, а тут...
Интеллигенция мрачно шутила: "Времена года" - пражская весна, московское лето, Вивальди в исполнении танковых дивизий. Чей оркестр сыграет "Осень" и "Зиму"?"
Москва растерялась. Колючее утро сорвало с нее меха развеселых ночей, бриллианты неоновых вывесок, и Москва поспешно прикрыла серую морщинистую наготу наспех сооруженными баррикадами.
За одной из них Григорьев увидел группу мужчин. Они нервно смеялись, стараясь хоть немного оживить тоскливое ожидание и мрачную неизвестность.
- Так вот, мужики, - седой крепыш пустил пачку сигарет по кругу, - я с утречка, значит, встал, и шасть в кладовку - у меня там заначка, за ящиком с инструментами. Только пробку свинтил - теща тут как тут, зараза: " Кому что, а тебе лишь бы глаза залить!"
- Мама, - говорю я ей, - седой с чувством прижал руки к груди, - если бы не вы, я бы давно пить бросил! Потому что спирт - это единственный способ нейтрализовать змеиный яд.
Мужчины засмеялись.
- А у меня жена дома беременная осталась, наверняка, волнуется и плачет, - сказал парень с огненно-рыжими волосами.
- А я должен был сегодня за границу лететь, - нервно поправил очки худой блондин, - лекции в пражском в университете читать. А тут такая катавасия...
- Кончайте хандрить, мужики! - седой разлил водку по пластиковым стаканчикам, - фронтовые сто грамм - святое дело, - он опрокинул стакан, крякнул, выдохнул, сложил пальцы фигой, и шумно занюхал. Мужчины засмеялись.
- Значит так, приходит женщина к гинекологу... - начал было седоволосый.
И вдруг все звуки стихли, небо потемнело, запахло морем, и в наступившей тишине пронзительно крикнул буревестник. Мужчины вышли из-за баррикады. Напротив них стоял молодой парень в синей ветровке, а у его ног билась огромная птичья тень. Парень пошел по улице, а за спиной его развернулись алые крылья.
Гулкий звук десятков невидимых ног заполнил улицу.
"Революционный держите шаг", - звучал в голове Григорьева тихий голос, и кровь буревестников, как пламя, жгла вены. Кровь, доставшаяся ему от деда, а тому - от красных ангелов жаркого Октября семнадцатого года, кровь тех, кто купал Красного Коня, и приносил мир хижинам, а дворцам - войну. Тех, кто успел передать алую память дальше, прежде, чем яркие лампы ночных лубянских допросов выжгли им глаза, и сибирские этапы разорвали сердце морозным воздухом.
Григорьев шел, а группа мужчин, идущих за ним, все росла.
Земля под ногами задрожала, и Дима остановился. Из-за угла выехал первый танк. Григорьев пошел прямо на него. Пушка медленно приподнялась, и показала жадный зев черного жерла.