- Вон! Во-о-он! Смотри! Видишь?! Да вон же, над желтой крышей!
- Да, точно, она... Откуда здесь?
- Да тут же река недалеко... Хотя, действительно, странно... Город. Мегаполис! И вдруг - чайка...
- Да...
Было лето. Самое его начало. Два человека бродили по узким облупившимся переулкам в центре. Неровный, словно от жары раскрошившийся, асфальт скучно плавился между домами, нырял в прохладу бесчисленных арок, и как-то отчаянно обрывался у заборчиков и оград. Время от времени один человек прекращал шпионить за тротуаром и поднимал глаза вверх. Там, в бездонной синиве, он жадно разыскивал крошечные точки. Когда он следил взглядом за их беспокой ным движением, ему чудились странные вещи - клочки каких-то воспоминаний, недодуманных мыслей и мечтаний, которые он так и не удосужился домечтать. В первые мгновения это было похоже на глоток свежести, на тихий шепот пробуждающейся силы и веры, но спустя несколько минут прилив энергии и оптимизма сменялся апатией, и человек снова опускал глаза на асфальт.
- Мне нравятся птицы. Больше всего за их недостижимость. Сколького добились люди в стремлении достичь птичьих высот! Аэропланы, самолеты, ракеты... Как высоко мы взобрались. Выше птиц... да... но летать по настоящему так и не научились.
Другой человек шел рядом молча и за время прогулки ни разу не поднял глаза.
- Как ты считаешь, может быть люди просто пошли не по тому пути? Может просто выбрали самую легкую и быструю дорогу? А теперь осознали, что она ложная, но отступать уже поздно... Мне на самом деле сложно размышлять о достижениях цивилизации. Они, ведь, все, по-сути, ложны... Просто потому что безальтернативны и необратимы.
Они свернули с улочки в какую-то арку и очутились во внутреннем дворике. Там было прохладно и безлюдно в эти обеденные часы. Они без труда нашли скамейку под раскидистым кленом и устало на нее опустились.
- Я вот ведь что сказать хотел. Я еще не говорил ни кому...Я, знаешь... я уехать решил. В какой-нибудь город, еще не знаю куда... Я не смогу остаться здесь. Понимаешь, я не столько боюсь за себя,- за себя я отбоялся уж пару месяцев назад, я за вас всех боюсь. Мне очень тяжело с вами рядом находиться. И я понимаю, что вы все понимаете... только... все равно, знаешь, я чувствую ваше беспокойство, вашу беспомощность. Я не хочу вас волновать. Я уеду. Уеду в какой-нибудь город. Подальше, где простору побольше и чище воздух... Может оно напользу пойдет... Да, решено уже. Я все уже решил... Зато представь - вы все будете думать, что оно, это самое, обещанное врачами чудо все-таки произошло... что я не умер, а живу в каком-нибудь уездном городке, куда можно нагрянуть в любой момент, и я вам буду рад... просто у вас не будет на это времени. Да, я возьму билет на поезд и просто выйду на какой-нибудь станции. А вы... а вы придете меня провожать. Мы расстанемся живыми. Так будет лучше.
Второй человек молча поднял глаза. Ему тяжело было говорить. Он, пожалуй, единственный из всех до сих пор не сказал ни слова. Он ни соболезновал, ни утешал, ни плакал, не причитал и не ободрял. Он просто был рядом. Всегда, когда это было необходимо, в любой день и час, пусть среди ночи, он срывался и ехал туда, куда его позвали. И был рядом. Молча.
- Я наверное прям сейчас поеду и куплю билет. Мне слишком мало осталось. Боюсь не успеть. А то тогда весь мой план по вычеркиванию меня из ваших жизней провалится. Странно, еше месяц назад я и не представлял, что смогу иронизировать по этому поводу. А теперь самому интересно. А ведь здорово я придумал, правда? Не хочу прощальных речей и слез. Нет, мне, конечно, уже будет все равно... Но, пока я еще живой, и представляю как это будет ужасно. Все эти пошлости - венки, пьяные могильщики с лопатами... и вы вокруг - мое светлое, чистое, ранимое... Нет. Не хочу. Пусть вы будете думать, что все обошлось. Так. Ладно, поехал я.
Через два дня, на пыльный перон постепенно подтягивались люди. Они шарили глазами знакомые лица и собирались в небольшую группу. Среди них был и тот молчаливый человек. Все приветствовали друг друга и разговаривали в пол голоса, словно опасаясь спугнуть утреннюю безлюдность и дремотность вокзала. Всем было велено непременно явиться к семи часам. Человек, которого они сегодня провожали был для них частью жизни. Очень важной, значимой и непр6еменной частью. И каждый сейчас осознавал, что эта часть вот-вот ускользнет навсегда. Внезапно бормотание прекратилось, и все посмотрели в одну сторону. На самом краю перрона, далеко-далеко, замоячила темная точка. В полной тишине, нарушаемой лишь щебетом воробьев, все следили за расплывающимся в лучах рассветного солнца силуэтом. Он медленно приближался, и на душе становилось теплее, спокойнее как-то.
Человек бодро двигался по перрону. Его лицо озаряла искренняя и светлая улыбка. В руках он нес огромную охапку ромашек и васильков.
- Ну, что, родные мои, все явились? Поезд через десять минут. У нас мало времени. Да, я специально пришел к отправлению... я не люблю долго прощаться. Я хотел увидеть вас всех всместе. Я хотел чтобы вы все собрались и попрощались со мной. Хотел посмотреть в ваши глаза и пожать вам руки... Я буду скучать... Правда, я знаю. Я буду думать и вспоминать каждого из вас до самого последнего вздоха. Я верю, что мы не зря повстречались на этой земле. Я даю вам слово, что буду бороться до конца. Я обещаю вам быть счастливым до самой последней минуты. Я клянусь вам в этом... я ... все, надо бежать. Простите за то, что так вышло... Всегда легче тому, кто уходит. Но ведь я ухожу живым... кто знает, может быть однажды я вернусь... Верьте в это.
Человек мгновение стоял неподвижно, вглядываясь в лица провожающих, словно пытаясь запомнить их как можно лучше, рассмотреть, почувствовать и сохранить в сердце. Потом поднял глаза, быстро отыскал парящую точку и улыбнулся. А после, резко повернувшись, роняя по дороге васильки и рамашки кинулся к предпоследнему вагону, уже тронувшегося поезда.
- Что это за поезд?! Кто-нибудь знает? А? Заметил кто-нибудь?
Все молчали. На эти беспокойные отчаянные вопросы отвечать было бессмысленно.
Спустя несколько минут люди стали расходиться. Кто-то бережно подбирал с асфальта цветы, кто-то искал глазами вино-водочный магазин, кто-то просто молча направился к метро, унося в сердце тоску и память о ЖИВОМ человеке. Никто не плакал.
Тот, что все время молчал, тоже поплелся в сторону метро. Он не мог найти в себе сил добраться до магазина, а потом, уже, с блаженной, пьянящей прохладой в руке, отправиться домой. В его голове не было бездонно пусто и одна только задача - доехать до дома.
Чековек очнулся только у самой двери. Всю дорогу в его голове роились обрывки каких-то мыслей, ничего не значащих и ни к чему не ведущих. Перед глазами замер пустынный перрон, голдящие воробьи и силуэт на горизонте. Человек вошел в дом, не запирая двери лег на диван и, уткнувшись лицом в падушку, заплакал. Он плакал долго и навзрыд, а когда слезы перестали его душить и вырываться наружу, заснул...
Спустя четыре года, он получил открытку без обратного адреса. На ней, беглым, неразборчивым почерком было написано: