Аннотация: Рассказ -эссе о Питере- один из победителей международного конкурса "Мой-Петербург". Авторам и жюри, в том числе и А. Битову (как сказали, ему особо)- рассказ понравился.
БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
А далеко на севере - в Париже,
быть может, небо тучами покрыто.
Холодный дождь идет и ветер дует...
А нам какое дело? (А.С. Пушкин)
Рожденные в этом городе жили со спокойным ощущением воспроизводимости чудес и талантов, рождаемых им. Из асфальта холодного и пыльного Питера беспардонно и упорно пробивались свежие ростки нового поколения вундеркиндов. Даже если и рождены они были в тихом городке на самой тихой сиреневой улочке, невская вода и питерский смрад давали талантам невиданную силу, и город, не разделяя поэтов, художников, математиков, музыкантов на своих и чужих, дарил чувствительным душам дарований устойчивость и цепкость сорняков и помойных кошек. Их не могли остановить. Почти полгода живя без света, неведомо откуда набирались они здесь южного жара и полуденного солнца.
Заброшенные судьбой в начале прошлого века из разных городов, по окончании гимназии девочки стали снимать углы на Васильевском, чтобы закончить первый "женский университет" - бестужевские курсы. После революции большинству из них ехать было некуда и не на что. Они остались, учили математике, литературе, языкам. А оставшиеся в живых после блокады и иных ленинградских обстоятельств учили уже не только детей, но и молоденьких фронтовиков-учителей и учительниц, таких юных, что на них заглядывались переросшие свои классы из-за военных лет старшеклассники мужских школ. Потом эти юные учителя уже учили нас и наших детей. Свет, исходивший от бывших курсисток, старых актрис, всего того, что оставалось в Питере после бурь и метелей, отражался в окнах дворов-колодцев, зеркалах, осколочках стекол, накапливался и превращался в мощный поток тепла и света, исходивший из сердца города, его закоулков и трещинок в асфальте и пробивавшийся сквозь поколения. Низкие многослойные облака, висящие над городом, сохраняли тепло и отражали свет. Парниковый эффект был бы опасен, и ростки, пробившиеся сквозь асфальт, могли погибнуть от ветров и холода. Но коммуналки и проходные дворы делали свою прививку стойкости.
В городе образовалось несколько "бермудских треугольников", попав в которые, вы, вне зависимости от пола, места рождения и социального происхождения, уже не могли выбраться "на берег" в среду менее насыщенную мыслями, легендами, фантазией. Петроградская, Васильевский, Лиговка, Литейный и кинотеатр "Спартак", наконец, сам Великий Невский с достопамятным "Сайгоном", кулинарией Севера и кофейным прилавком в "Торты, пирожные" - построили свои зоны повышенного риска бесповоротно стать поэтом, бардом или просто зарядиться до конца дней своих высоким градусом жизни ума и сердца.
Лиговка, перерезающая город от Мальцевского рынка и Баскова переулка через Кузнечный, Обводный до Московского проспекта, и парниковый питерский эффект создали несколько зон особого благоприятствования для выращивания талантов. Большой Драматический, театр Ленсовета и Малый Областной театр, находившиеся в 5-10 минутах ходьбы друг от друга, образовывали треугольник театров. Распрекрасные "хлебопеки" (ДК работников пищевой промышленности.), дворы Пушкинской улицы и кинотеатр "Правда" формировали треугольник бардов, джаза и андеграунда.
...Марфа Димитриевна начала преподавать математику по окончании физико-математического отделения бестужевских курсов. О своем выборе математики она говорила: "Таких дур было мало. Из 7000 выпускниц курсов за все время только 2 500 захотели напрягать головку тригонометрией и прочей абракадаброй". Ей было 23 года, когда она пришла в гимназию неподалеку от Загородного проспекта. Гимназия стала школой, и так Марфа Димитриевна проходила туда 55 лет. Жила она одна и занимала малюсенькую комнату в большой коммунальной квартире, когда-то полностью, принадлежавшей ее семье. Вышитая Марфой голова прелестного мальчика висела на стене в рамке. Рядом с ней - вид ночного Парижа. В нем Марфа Димитриевна бывала в детстве и прожила 2 раза по полгода, слушая дополнительно лекции сначала по алгебре, потом - по геометрии. На курсах был предметный метод обучения, и прерывать занятия было не только возможно, но и порой целесообразно. Для окончания курсов нужно было сдать определенный минимум экзаменов. Поэтому девочки планировали занятия сами. Если они готовились к экзамену, то могли отправиться слушать какое-нибудь европейское светило именно по изучаемому предмету. Так, из Парижа Марфа Димитриевна со своей подружкой Анютой умчались в Геттинген присоединиться к юной математичке, к тому времени уже окончившей курсы и впоследствии умершей в блокаду. По словам Марфы Димитриевны, покинуть Париж ради лекций Гильберта могли только две полнейших идиотки, каковыми в 20 лет были они с Анютой. Аня потом долгие годы преподавала математику в провинции и написала собственные учебник и задачник. Отослала их куда-то в министерство, а через некоторое время ее труды были изданы под именем министерского чиновника. По этому поводу Марфа Димитриевна и Аня много смеялись: "Вот привалило! Никогда мы практичностью не отличались. А тут, - подарили мы себе с Анютой задачник"... Потом долгие годы по этим книгам училась вся страна...
Квартира Марфы Димитриевны находилась в пяти минутах от школы... На довоенных школьных фотографиях Марфа Димитриевна не выглядит красавицей, но элегантна и прелестно причесана. Одевалась и в 70 лет она с каким-то шиком. Зимой ходила в каракулевой папахе и черном пальто с огромным каракулевым шалевом воротником. Шарф для пальто не предполагался. В любой мороз Марфа Димитриевна шла с совершенно открытой шеей, а из-под каракулевого воротника виднелся не только костюм, но и верх сорочки ручной вышивки. Даже зимой она носила только туфли и очень тонкие чулки, которые ловко обтягивали ее совсем нестарческие точеные лодыжки. Она никогда не простужалась и презирала насморки, считая их, как беспорядок в шкафах, дурное настроение и грязные полы, недопустимыми явлениями. Без какой-то нарочитости она прямо и ровно держалась. За глаза в школе и в моей семье ее звали Марфа и чтили. "Марфа" не означало ничего пренебрежительного и обидного, как это бывает со школьными прозвищами, а, скорее, вызывало воспоминания о славянских воительницах. У Марфы, работавшей в мужской школе, была подруга-математичка, преподававшая девочкам в этом же "бермудском треугольнике", к которой вся округа также относилась с пиететом. Эти две фантазерки изучали особенности женского и мужского восприятия математики. Многие годы давали они в параллельных классах одинаковые варианты по соответствующим темам. Статистика показывала, что девочки острее воспринимают бином Ньютона и тригонометрические уравнения, а мальчики - геометрию и логарифмы. Бедные старухи не учли возможности контакта учеников мужской и женской школ... - Лучшие результаты были там, где контрольные проводились, хотя бы на час, позже. За перемену все варианты оказывались в школе "противоположного пола".
Мы жили во дворе той школы, где работала Марфа, а потому, как и она, ходили в те же магазины и мылись в тех же банях - на Воронежской, или Фонарном, - что и мамы учеников, ученицы и мальчики из младших классов. Наша семья состояла из бабушки, моей мамы, двух ее сестер и меня. Бабушка, мама и одна из тетушек - были учительницами, причем одно время все они работали в одной и той же придворной "маминой" школе. Младшая тетя, любимая Татуля, училась в женской школе, где учительствовали наши соседи по коммуналке. Замечательных учителей в "маминой" школе было много. Марфа учила маму и еще нескольких учителей преподаванию математики. "Англичанка" (также -бестужевка), знавшая 5 европейских языков, пестовала молодых "англичанок" - свою дочь и еще двух юных филологинь.
"Англичанка" считалась не только одной из лучших учительниц английского, но и была необыкновенно хороша собой. Я помню ее в школе уже семидесятилетней. Царственная поступь и прекрасное величавое лицо. Замужем она была три раза. Мужья были умны, образованны и обаятельны. Но маме она как-то сказала: "Легче за год выучить родных школьных бандитов оксфордскому произношению, чем заставить любящего мужчину менять носки и трусы ежедневно. Не смогла я, Манечка, побороть папино воспитание. А Вы будьте снисходительнее, а то - одна со своей красотой останетесь!" Английский язык нашему классу преподавала ее дочь, а математику - моя мама. Когда мама начала работать в школе, она, обладавшая редкой памятью и природным математическим даром, нетерпимо относилась к, мягко говоря, тугодумам и как-то сказала Марфе, что у нее в классе подобралось несколько особей, которым объяснять логарифмы беcсмысленно. Пусть получают свою пару. Марфа ответила, что объяснять логарифмы надо так, чтобы даже шимпанзе за последней партой понял, и дала ей свой план уроков. Логарифмы поняли... Позже, переезжая в Питере, работая за границей и в Нахимовском, мама всегда перевозила с собой тетради Марфы Димитриевны с планами уроков. Твердый и ясный Марфин почерк. Тетрадей было три стопки: алгебра, геометрия, тригонометрия. Каждая толстая тетрадь с твердой коленкоровой обложкой соответствовала предмету и классу: "6 класс. Алгебра - 1 полугодие". Потом у мамы завелись такие же стопочки, и она стала известной в городе умелицей объяснять труднейшие математические моменты. Особой радости ей это не доставляло. Мама любила башковитых, долго радовалась новому найденному кем-то из ребят варианту решения, переживала, что мало времени уделяет действительно способным. Добросовестно, но с тоской и жалостью, работала со слабыми. В ней жила неизбывная тоска, которая выражалась, как и у Марфы, в горьких и точных истинах и комментариях. Поход в баню или в магазин означал шествие сквозь строй родителей - "Ну, как там мой?" Помню, как мама, распрощавшись с какой-то родительницей, воскликнула: "Господи! У них прибавление. - Еще одному обалдую объяснять, что такое арксинус". Но выучивала потом - отменно. Видимо, плохо не умела. Как и Марфа, мама никогда не повышала голос, но бывала резка и даже язвительна, что отнюдь не убавляло им обеим авторитета среди самой отпетой лиговской шпаны, которую они учили и без которой нашу тогдашнюю жизнь и представить нельзя. Девочку из нашей школы убили ножом фактически у меня на глазах в садике против кинотеатра "Правда". Парень, вышедший из колонии и попавший вместе с второгодниками в мамин переростковый класс, организовал изнасилование одноклассницы. Таким переросткам мама иногда приносила хлеб и конфеты. Как-то, работая в "переростковом", она обмолвилась, что сегодня вечером ее семья переезжает на другую квартиру (во всем доме и школе затеяли ремонт). Посему дополнительных занятий не будет. Когда после уроков мы вошли во двор, то увидели, что все вещи отлично упакованы и уже погружены, а ее мальчишки, напялив бабушкины старинные шляпы, носятся по двору. Просто эти переростки немедля ринулись на помощь, как не ожидая приглашения, часто встречали ее с занятий в вечерней школе на Марата, где маме приходилось подрабатывать. Мальчишки ее проинструктировали, куда посылать, если на темной улице возникнут проблемы. Но постеснялись и всем известной фразы не сообщили дословно. Сказали "Пошлите Вы их, Мария Борисовна, ну, сами знаете, - куда!" Вот она и послала при первой же опасности так, что двое парней только ахнули: "Кисуля, где ты такого набралась?"
Анализ артикуляции и совещания с филологами показали, что мама в известном выражении "Пошел на ..." сделала ударение не на предлог, как принято, а на само существительное, обозначающее лингам. Попробуйте, как звучит.
Татуля училась в женской школе неподалеку от "хлебопеков". Как-то учительница истории сказала на уроке, что ей очень хотелось бы перечитать "Сагу о Форсайтах". У нас дома эта книга осталась еще с довоенных времен, и Татуля принесла ее в школу. Так мы познакомились с Марией Самойловной Ривлин. Она была дочерью известного киевского банкира, но ушла из дому. Долго жила заграницей, закончила Сорбонну. Была знакома со многими революционерами, но сама в революции не участвовала. По рассказам Марии Самойловны, Надежда Константиновна часто останавливалась у нее, когда после 1924 года приезжала на родные могилы в Ленинград. Ее семейную драму, которую порой сейчас так охотно обсуждают, мы узнали от Марии Самойловны еще до смерти человека, которого так боялась и Надежда Константиновна и, как я много позже поняла, моя бабушка. А она, вообще ничего не боялась. Бабушка, по словам ее тетки, была внучкой наказного казачьего атамана. Она могла рьяно спорить с завроно о религиозности Толстого, остановиться на улице и выговорить известному всей округе бандиту Витьке-Ступе за неправильные ударения и уродование русского языка. Витька-Ступа жил во втором дворе и вернулся то ли из тюрьмы, то ли из колонии после отбывания срока. Ступа учил нас метать ножи и многим другим полезным вещам, которые не раз выручили в жизни. Поведать их не могу - слово, данное в 7 лет на Третьем дворе нашего дома Витьке-Ступе и Толику, его приятелю... "Рассказать только своим детям". Бабушка о наших казачьих корнях никогда сама не рассказывала, а я - и не спрашивала. Только раз, уже в 1965 году, спросила, правда ли это, - про наказного атамана. Моя по-английски выдержанная бабушка вдруг задрожала и закричала на меня: "Молчи, а то нас всех сейчас же расстреляют на месте". И вышла из комнаты. Меня долго занимал вопрос, почему бабушка, удостоившаяся похвал Бодуэна де Куртене и Н. К. Пиксанова, считала лучшей книгой по филологии "Вопросы языкознания", которую часто цитировала. Со временем многое становилось яснее...
Чистота помыслов и жилищ требует неустанной борьбы и труда по нехитрым правилам, которые хорошо знали и ежедневно выполняли питерские старики и старухи. Потом сквернословие стало нормой жизни, и вялый неталантливый мат повис вместе с запахом пива и помоек над Невским. В городе завелись рыжие муравьи запустения, разрухи, забвения... С годами с городом стало что-то происходить. Легко раздавались по миру выращенные им таланты, а воспоминания стали ритуалом, уже не наполняя теплом городское пространство. Рыжие муравьи постепенно заполняли город. Но этого не замечали. И дома, внутренность которых была съедена, стали падать, как карточные домики.
Наши нищие "бермуды" жили своей банно-магазинной общностью. И убитую на наших глазах девочку, и учительниц, тогда еще живых, мы встречали в очередях за апельсинами и в мыльных Они помнятся голыми, наливающими воду в таз или моющими спины соседкам. История жизни этих женщин не будет законченной без главы об их смерти, каждая из которых по-новому освещает отдельную судьбу. Обыденно переписывает смерть каждую жизненную повесть, и лучше составить усредненную главу их кончин. Лучше - потому что это бремя знания исходов порой честнее влачить единолично, не разделяя ни с кем ни боли от несоответствия жизни и смерти "светлой памяти почивших", ни стыда за заброшенные могилы... Старухи-учительницы жили долго, много дольше своих детей, как люди, не знавшие душевных сомнений и угрызений совести. Они были с ней в мире. Жили по ясным правилам своего детства. Обливались холодной водой, кидали в урны трамвайные билеты, держали в чистоте и порядке шкафы и жилище, храня город от муравьиной угрозы. Помнили Париж, Бодуэна и Гильберта. Усреднение же их исходов - это усреднение по домам престарелых и не приехавшей после вопроса о возрасте больной "скорой", по невозможности (ну, не было денег) купить лекарство, стоящее во всех аптеках, по требованию подняться ("не барыня, - поднимешься") с уже пограничным давлением на пятый этаж больницы.
Каждой весной перед нами вставала проблема, где снять дачу, и как-то Мария Самойловна посоветовала нам изменить Териокам (Зеленогорску) и поехать под Тарту, в город Эльва, где отдыхали ее родственники - три родные сестры, у одной из которых, Инны Михайловны, была дочка Натуля. Моя подружка тех лет неземной красоты. По воскресеньям к ним в Эльву приезжал из Тарту "усатый" - их брат Юрий, закончивший Ленинградский университет. Никогда ни в каких учебниках и романах я не получала такого урока любви, как от сестер Юрия Михайловича, тогда мало кому известного молодого доцента Тартусского университета (места в Ленинграде ему не нашлось). Не только суббота была посвящена приготовлениям к его приезду. В каждом слове сестер, остроумных и порой резких в суждениях, все, связанное с братом, дышало нежностью... Как короля делает свита, так и безмерная бережность сестер к Юрию Михайловичу сформировали во мне его облик и составили в сознании шестилетней девочки прочную связь между талантом и необходимой этому таланту любовью. Через много лет я увидела Юрмиха на телеэкране с его комментариями к "Онегину" и представила, как девочки и мать ждали его с фронта. Бывая у Натули, всегда смотрю на фотографию - Юрий Михайлович Лотман в военной форме. Совсем еще недавно во время моих визитов из комнаты выходила Инна Михайловна и говорила: " Принеси, дорогая, фотографии своей бабушки, мамы и ее сестер. Хочу написать о них".
Теперь о ней и всех тех, кто меня любил, попробовала написать и я... За прошедшие годы пришлось поступиться многими принципами и правилами. Но, когда грязь и окурки с лестницы начинают падать на голову, - подметаю подъезд.