Все имена, фамилии и характеры вымышлены. Возможные совпадения с реальными лицами случайны. А вот географические названия - самые реальные.
Добраться до Оболони.
Я так вам скажу, бойцы-близнецы: вокруг нас столько чудес, что любой сказке можно сто очков вперёд дать. В общем, сегодня вам будет не "Салтан" и не "Конёк-Горбунок", а самая натуральная быль про вашего отца. Папахена, значит...
Расскажу я вам, кацапчикам моим липецким, о юности своей, под Полтавой оставленной. Точнее, о случае одном примечательном и, если не быть дураком, поучительном.
Ну-ка, отставить морщиться! Быль - да не простая. Говорю же, с чудесами. Короче, по порядку.
Тогда мне шестнадцать стукнуло, и пора было заканчивать школку. Ага. Вы только пойдёте, а я уже заканчивал. Июнь, экзамены, молодость - эх, сейчас бы туда! Но тут уж всё - обратно не вернёшься.
А у меня друг закадычный - Ниян Рыбалко. Мы с ним вместо серьёзной подготовки шастали каждый день к девчонкам в деревню Клещинцы.
Донкихотили, значит. Ухаживали.
Мне очень полюбилась Оксана Михайленко, девчонка стройная, востроносая, бровастая и с вот такой косой.
А Ниян, парень статный, с чёрными, аж смоляными кудрявыми волосами, втюрился в Гальку Сотникову. Галька-то была, конечно, раскрасавица, правда, спесивая слишком, но то не моё дело - другу нравится эта русая бестия, и ладно.
Обе девчонки на год нас младше. Ага. Ну, гуляли с ними, охали-вздыхали... Не о том я!
Часто мы с Нияном допоздна в этих Клещинцах задерживались. А добираться не так уж и близко...
Вот и случилось нам загуляться с девчоночками-то в вечер перед последним экзаменом. Физика, помню, была.
Эх, вы ещё узнаете это странное чувство: понимаешь, что надо уже бежать домой, полистать учебник или хотя бы выспаться, а твердишь, ну, ещё пять минуток, полчасика, часик... А потом ещё...
Вот и доещёкались почти до полуночи. Девкам-то чего? Им на экзамен не идти. А мы, балбесы прыщавые, дотянули, значит.
Распрощались с подругами, шпарим домой.
Ниян - парень мировой. Сам он родился в Тамбове, но отец и мать у него Полтавские. Съездили в Тамбов, пожили, да решили на Родину вернуться. Вот мы с одиннадцати лет, как он приехал, дружили.
Крепкая была дружба. Знаете, больше никогда у меня такой не было...
В общем, топаем в ногу, пыхтим ритмично. А до Оболони пешкодралить полночи, считайте: сначала мимо Липовой, потом по Кривой Руде, через Проценки и Ивановку, а уж там и дом. Хм, надо же, всё, кажись, вспомнил.
Ниян вдруг говорит:
- Серёня, ты секреты хранить умеешь. Но поклянись, что тайну мою никому...
И прямо-таки на шёпот сбивается. Чувствую, большой секрет хочет раскрыть. Ну, мне недолго - поклялся. Ниян руки потёр да заговорщицки глазками сверкает:
- Пойдём домой особой тропой.
А сам с дороги сворачивает совсем не в ту степь.
- Куда ты ведёшь нас, Сусанин-герой? - шуткую, но голосок-то тревогу выдаёт, дребезжит-фальцетит.
Вот что такое граница, по-вашему? Столбы да пограничник с собакой... Ага. А вот граница между областями? Ребятки, это просто пунктир на карте и больше ничего. Ну, какие погранцы между Черкасской и Полтавской губерниями? Вот тебе Мохнач (это речка такая), потом он впадает в Сулу, а уж она вливается в водохранилище. Да-да, Кременчугское, молодцы, вспомнили... Конечно, всем этим водам природным совершенно невдомёк, что они чего-то там делят.
Маленькое пояснение. Было мне, как вам. Отец взял с собой на грузовике покататься. Дед ваш шофёром был, вы знаете. Случалось, на весь день возьмёт, мотаемся по сёлам. А что? И отцу спокойней: я-то под присмотром, и мне притом интересно. Всю округу узнал раньше ровесников.
Ага. Доехали мы с батей до моста через водохранилище. Говорит: "Смотри, Серёжка, тут заканчивается наша область и начинается Черкасская". Я не понимаю: "Где?". А он: "Прямо по берегу". И как-то даже обидно стало, мол, почему так невзрачно и непарадно всё устроено? Всего-то бетонная чурка стоит с не очень свежей надписью "Черкасская область". Ни вам пограничников, ни вам Мухтаров.
Ладно, это всё отвлечённое. Главное, ребята, что ни особого трепета душевного, ни какой-то тайной магии в пересечении этой границы не было. Искупался, сел в ГАЗик кузовной, выехал на мост и - здрасте-пожалуйста - уже малая заграница.
Совсем не то было, когда я Нияновым путём до Оболони добирался.
Ночь глухая, все Клещинцы спят - огни погашены. Почти бегом мчимся с Нияном, значит. Нет, стыдно подумать! Не домой, а совсем в другую сторону. Поверил ему на свою голову, теперь ругаю себя последними словами, ага.
А он приговаривает:
- Не дрейфь, Серёня, скоро будем дома.
Подлетаем к холму. Ну, к кургану. Могила-Кресты называется. Представляете? Луна за тучами спрятана, лишь краешек смутновато так виднеется, темнотюга, естественно. Прохладно, ветерок такой нетёплый от большой воды дует. В общем, не побоюсь признаться, слегка затрясло меня. Будем считать, от холода.
Остановились, значит. Ниян шепчет, дескать, полезли наверх, но медленно и вдумчиво, чтобы не сковырнуться впотьмах. Цепляемся за траву, обходим кусты, скользим немного на росе, где ветер не достаёт.
Вылезли наверх. Ниян показывает вдаль, смотри внимательно.
И тут, словно на заказ, Луна вылезла почти вся из-за облаков, и стало куда как светлее. Смотрю в сторону Оболони. И вот воздух передо мной начинает колебаться, будто внизу костёр разожгли. И всё больше телепается-то! Деревья, облака, тёмная полоса воды вдалеке - всё ходуном ходит и как бы потихонечку размывается.
- Пошли! - говорит Ниян, и мы шагаем в эту картинку.
Тут-то я границу заметил. Тут-то она была. Как будто сквозь студень продираешься: долго и трудно. А всего-ничего единственный шаг!
Моргнул и вижу внизу Оболонь нашу. Тоже почти все спят, огней почти нету.
Очутились мы, значит, на Майдановском кургане. Точнее, Могила-Майдан ему название. Видите, хлопцы, всё имена-то какие? Но это же и понятно. Вроде как должны там герои покоиться древние.
Спускаемся. Я Ниянку спрашиваю, мол, обратно можно так же? Он говорит:
- Можно, Серёня, только тоже ночью, чтоб луна светила.
Дома почти не всыпали, потому что полночь только была, а мы с пацанами, случалось, и до двух куролесили...
Чего глазёнками заблестели? Раньше жизнь другая была, народ не чумной. Сейчас посреди белого дня обидеть норовят, поэтому в девять домой, и никаких гвоздей!
Продолжаю, значит.
Ну, захотел его расспросить, откуда он такой фокус узнал, а он говорит, давай потом объясню, сейчас торопиться надо. Выспаться. Так и расстались.
Какой там выспаться! Какой там экзамен выпускной! Всю ночь в кровати проворочался, сон не шёл. Это же не "Белое солнце пустыни" пятый раз смотреть, а чудо реальное было. Потом всё же заснул, но тревожно. Помню, снилось всякое плохое, не к ночи помянуть, как бабушка ваша говорит.
В общем, на экзамен я встал - мертвец живее. Тьфу, привязалась темка. И так мне было плохо, будто съел чего неправильного и отравился. Голова раскалывается, живот болит, температура немаленькая явно. Еле-еле добрался до школы и уже там сознание потерял.
Фельдшер поставил отравление, но только это ни разу не отравление было. Ну, в больницу угодил районную. Полежал два денька и причапал домой. Там ещё с экзаменом надо было что-то решать.
Договорились, что сдам многострадальную физику задним числом. Получил заслуженные четыре балла.
Ниян-то всё от меня прятался, видимо. В конце концов, отловил я его, допрос с пристрастием учинил.
- Я не ожидал, - признаётся. - Не думал, что на тебя первый переход такое же влияние, как на меня, окажет. Да и, честно сказать, забыл об этом побочном неудобстве давно.
Ну, не остался я в выпускном классе на второй год, и ладно. А болезнь не первая и не последняя. По юности-то легко к таким вещам относишься: вчера помирал, а сегодня смеёшься над собой вчерашним.
- Кто тебя научил по курганам прыгать? - спрашиваю.
- Дед. Он ведун был. Тетрадь осталась. Отец не лазил, а я изучил.
Захихикал я по-комсомольски. А сам помню, что мать с отцом, коль речь о волшебстве или ещё каком суеверии заходила, голос-то понижали и совсем не шутили...
- А со здоровьем, говоришь, всё в порядке будет? - пытаю Нияна дальше.
- Да, - кивает. - Со мной совсем же ничего не произошло, когда мы вместе вернулись.
- Так, может, ты этого не чувствуешь, а оно копится? Я-то, пока в больнице лежал, много об этом передумал. Страшно мне стало.
Ниян примолк, смоляную голову даже свесил от умственного напряжения, ага.
- Пожалуй, ты это зря, - говорит. - Дед-то мой долго прожил бы, если бы его лошадь не зашибла.
В общем, успокоился я.
Бегаем с ним до девок своих, возвращаемся иногда тайным лазом. У Нияна с Галей какая-то размолвка незначительная началась, а затем и до ссоры дошло... Но ходит, прощения ищет.
Я его порасспрашивал ещё, дескать, а в другие места можно попасть?
Он говорит:
- Можно, дед в тетради писал, но я понял, что не до конца он сам разобрался, как туда перескакивать.
Мутная это тема, думалось мне. Но в то же время здорово ускорялся путь домой! А мы же все ленивые, люди-то... Удобство завсегда беспокойству не уступит.
Месяц спустя я всё же совсем затревожился и придумал то, что нормальному комсомольцу в голову просто не должно было прийти ни под каким соусом: надо сходить к бабке. К ворожее, в смысле.
Помню, накануне как раз в сумерках с Майдана скатился и ногу подвернул. И ведь трезвый был! А во сне что-то тёмное видел, будто шагнули мы с Нияном в заграничье и вышагнул я невесть где. А Нияна нет! То ли в том странном мареве остался, то ли куда-то в другое место смог выскочить... А я, значит, один, ага...
Жуткое место. Вроде как Оболонь наша, но какая-то не такая. Поддельная Оболонь. Нет в ней чего-то, что позволяет её своею считать. Не сразу я смекнул. Соседей встретил, не узнают меня! Пришёл к дому, а там не мы живём! Точнее, отец да мать мои, да меня не помнят! Заорал я и проснулся. Чую, неладное с этими курганами творится...
Наутро оделся и, не завтракая, к ворожее похромал.
Бабка жила на отшибе. Звали её Дарьей. А у нас, пацанов, кличка за ней ходила странная, но неимоверно точная - Кривошипно-шатунный механизм. Чуете? Явно не желторотые мальцы придумали... Очень правильная кликуха.
Ведь старушка была примечательная: ноги колесом, сама сухая и высокая, притом сгорбленная и какая-то вся костлявая, что твой коленвал... Ага. Походка - медведь изящнее ходит, помните, как месяц назад в цирке косолапили мишки-то? Вот. А лицо подстать фигуре: нос крючком, уши торчком, зубы аккурат кривошипы и напоминают - редкие и совсем не ровные. Жёлтые зубы.
Одевалась бабка непримечательно, как и любая другая, за одёвкой следила, хоть особенно в люди и не ходила. По полям-лесам пробавлялась больше.
Зато люди к ней сами частили. Молодухи и старые, реже мужики с хворью какой. Лечила бабка. Но и боялись её отчего-то. Неклюдная была.
Вот я увился за ней барвинком, как в песне поётся, только не за тем, зачем Иванко.
Она терпела недолго, повернулась, глазами чёрными буквально дыру во мне прожгла и спрашивает хриповато в своей грубой манере:
- Чего увязался, анчутка? Говори, чего надо, не теряй времени да моё не трать.
Угу, так и сказала. Ну, может, я для пущей сказочности немного примарафетил. Чувствуете же, что играюсь я. В мелочи привираю да главного не брешу. Сказка же.
Короче, я даже растерялся, а потом ей тут же и выложил тайну-то Ниянову. Представляете, до сих пор стыдно - единственный раз подвёл человека, не сдержал слово. И ведь лучшего, получается, друга...
Бабка Дарья даже распрямилась весьма, когда мой рассказ слушала.
- Ты не дуришь меня? - схватила за руку и сильнее прежнего глазами испытывает.
- Надо мне врать? И так слово нарушил, - укоризненно отвечаю.
И понимаю, что застала меня бабка врасплох прямым "чтонадом" своим. Так бы я совсем по-другому спросил, мол, читал там-то, есть то-то и то-то... Поздно было врать уже.
- Плохо, очень плохо ты, юнош, со своим Нияном поступаешь. И имя у его совсем непотребное... Ниян... Вий, считай. Рыбалко... Эти Рыбалки завсегда гадости всякие замышляли. Неправильно живут.
Что? Да, молодцы, Вий - это "поднимите мне веки". Не перебивайте, а то придётся спать с полусказкою.
О чём я? Ага... В общем, оказалось, бабка Дарья помнила этого деда волшебного. И глазоньки мне на всю эту махинацию открыла.
- Ты, думаешь, - говорит, - его кобыла зашибла? Думаешь, вот просто так взяла и саданула копытами? Ничего подобного. Ты сколько раз по курганам прыгал?
- Три, - отвечаю, соврав ровно в два раза.
- Понятно, стало быть, шесть раз уж точно.
Тут меня совсем холодный пот прошиб: видит как облупленного!
- Шесть, - соглашаюсь.
- А теперь скажи, где руку порезал?
А у меня, надо уточнить, за недельку, как к бабке пошёл, здоровенный порез от локтя до ладони случился. Рука забинтована, будто в фильме режиссёра Гайдая, только золота и бриллиантов не нашлось в поликлинике районной. Вот.
Коса в чулане стояла.
Я заскочил за мешком корма - свиньям дать. Схватил мешок, и всё сдвинулось. Коса заскользила ко мне, я только успел руку поднять...
Ну, шов наложили, забинтовали и - пинка под зад. Беги, мол, калечься дальше.
- Вот, - говорит ворожея. - Коса упала. А хромаешь чего?
- Куда клонишь, бабушка?
- Туда и клоню, что удачи с тобой нету. Понял? А у дружка твоего, небось, всё ещё хуже?
Как в воду глядела, старая! Рассорился Ниян с Галею. Бегал всё прощения просить, цветы охапками таскал, тенью за ней шастал, а она очень обиделась на него, видимо, не простила. Вот друган мой совсем и отчаялся.
Я сразу на себя примерять по глупости молодой: как же мы с Оксанкою?
- Что делать, баб Даш? - ною, словно вы, когда игрушка какая вам понравится.
- Бросьте эти бесовы перескоки, - говорит. - Пойдём, дам тебе настой. Попьёте, недельку дома посидите, охлоните, в общем.
Не знаю уж, как можно настоем вернуть удачу, но тогда пошёл за старушкой послушно, как ягнёнок какой.
Выдала ворожея бутыль вроде тех, что обычно под горилку пользуют. Литра три в ней плескалось, никак не меньше. Спасибкнулся, микстуру сгрёб и к Рыбалко порысачил, хромая.
Прибегаю. Родители говорят, не ночевал.
Я домой пузырь-то занёс, а сам на попутке в Клещинцы. К его Галине, значит. Говорит, проторчал Ниян под окнами допоздна, а потом ушёл.
- Куда? - кричу.
- Не ори, - морщится. - Вон туда.
И машет в сторону Могилы-Крестов.
Я Гальке сказал тогда, мол, зря ты такого парня извела, и поковылял к кургану.
Мог бы и не трудиться. Не было там Нияна.
Вернулся домой, зашёл опять к Рыбалко. Нет, не объявился друг.
А уже вечереет...
Сходил я на Могилу-Майдан. И там Нияна не застал, конечно.
Ну, родители его заволновались, стали ходить, людей спрашивать... Никто не видел со вчерашнего дня.
На следующий день искали по всей округе... Не нашли.
Темнеть начало. Схватил я бутыль баб-Дарьину и снова на Майдан.
Сел на вершине, пробочку открыл. Взыграл настой, запузырился.
Понюхал я. Хмель в нос ударил. Пряный такой, свежий.
Попробовал глоточек - замечательное пойло, однако! Пиво немного напоминает, явно солод есть в составе, думаю.
Сижу, потихонечку отпиваю, отдыхаю сам. Весь день ведь в поисках провёл.
Башку задрал пьяную, любуюсь, как звёзды мерцают, как спутник пролетает, ага. Месяц такой отчётливый светит, что аж видна тёмная часть луны.
Глаза опускаю, а марево-то пограничное колеблется. Я перепугался, сроду так не трусил! Ниян-то мне не рассказывал, как открыть завесу! Сама, что ли, открылась?!
Но сижу, с места не трогаюсь. Вглядываюсь в дрожащую тёмную картину... И вижу, наконец, силуэт дружка своего! Словно бьётся Ниян откуда-то оттуда, из-за предела, а дороги нет ему. Виза, наподобие, прострочена. Я вскочил, навстречу бросился, да так с этой бутылью и вывалился в незнакомом месте. Даже протрезвел от страха.
Тоже курган. Ночь, сориентироваться не по чему.
Пошёл наобум, прижимая бабкину настойку вместо талисмана.
Выбрел на дорогу. Осмотрелся. Вдалеке деревня, вроде бы. Оказалось, Бугаевка.
У меня словно гора с плеч - далеко от Оболони-то нашей, но ведь не пешком!
Дождался утра. Подбросили меня до дома люди добрые, отца знавшие.
И что вы, басурмане, думаете? Влетело мне совсем не так, как вам перепадает! (Попомните мои доброту и мягкосердие!)
Выяснилось, что меня трое суток дома не было! А Нияна так и не нашли... И после не объявился.
Мать-то моя совсем места себе не находила. Сильно я её тогда обидел. Невольно, конечно, но до сих пор простить себе не могу... Вам тоже наука, между делом.
Да, курган-то, на котором я очутился, называется Могила-Близнецы. Вот так.
А через год мы переехали под Липецк, я в ПТУ, в армию, потом, раз уж по военной части успехи были, в академию... Ну и тому всякое. Потом расскажу когда-нибудь.
А? Оксана-то? Да, первая любовь... Мне писали, она в Полтаву перебралась. А Галинка и вовсе в Киев двинула. Она отличницей была, активисткой... Ну и шут с ней.
Всё. Отбой по полной.
А папахен ваш на кухню пойдёт. Там, в холодильнике, меня персональная сказка дожидается. Светлая, охлаждённая... А я с вами никак до неё не доберусь, бесы беспокойные.