Панченко Герман : другие произведения.

О виновниках Чернобыля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.58*13  Ваша оценка:

   Герман Панченко.
  
  
  

Светлой памяти погибших на Чернобыльской АЭС

в результате катастрофы 26-го апреля и после ЛПА.

  
  
   Предисловие.
  
   Наверное, фраза "26-го апреля 1986-го года в 1:23 ночи произошла самая масштабная авария..." - уже стала штатной для всех литературных произведений, в любой форме, о Чернобыльской катастрофе.
   Хотелось бы начать далеко не с этого. Сотни книг, изданных о Чернобыльской катастрофе, сегодня не расскажут и сотой доли той правды случившегося, а информация, которая могла бы дать толчок к размышлениям о случившемся сегодня не публикуется. Разве что книга Юрия Щербака была большим шагом вперед в попытках показать весь трагизм и всю правду случившегося, но до сих пор она известна лишь в круга людей, которые посвящают себя в изучение и исследование этой страницы нашей истории.
   Читатель наверное может упрекнуть меня - мол, "Как? Ведь каждую годовщину публикуются новые, ранее недоступные нам материалы и прочее...".
   В этом и есть вся безсмысленность этого упрека.
   Обратим внимание хотя бы на то, в каком виде гражданам преподносится "правда и ранее недоступные материалы" - в виде телепередач, статей газет и выступлений людей, вся деятельность которых во многом сводилась к перекладыванию стопок бумаг с одного места на другое. Я например не слышал о том, чтобы на телевидении взяли интервью или пригласили на ток-шоу, которые сегодня стали популярны, хотя бы одного "биоробота" сбрасывавшего лопатой или скребком куски графита с крыши. Или хотя бы одного человека из состава персонала Чернобыльской АЭС, кто в это время тогда был там на рабочем месте.
   Наверняка у такого "широкого читателя" (хотя какой сегодня может быть широкий читатель при тиражах книг не выше 5 000 экземпляров?), вызовет недоумение тот факт, что сегодня есть и воспоминания персонала. Они и опубликованы, и их свободно можно разыскать в Интернете. Но почему-то сегодня масса простых обывателей (и даже тех же "широких читателей"), предпочитает получение информации стандартным, примитивным способом - с голубого экрана телевизора или широких полос желтой прессы. Не утруждая себя. И лишь немногие бросаются в поиски тех безценных сведений, которые оставили непосредственные участники. В числе прочих - и персонал Чернобыльской АЭС, вернее - те, кто смог выжить, а некоторые - и выдержать не один год заключения. Сегодня почти все из персонала 4-го энергоблока спят мирным сном на кладбищах - кто на Митинском, кто в Киеве, кто ещё где-то... и Вам они уже мало что смогут сказать, вернее не скажут ничего о том кто виновен в этом.
   Зато сколько домыслов и просто "дезы", нелепых выдумок здравых и не очень здравых людей, недослышек - посыпалось на простого обывателя от тех, кого даже и рядом не стояло в те роковые часы и те роковые дни. И по сей день эти "легенды Чернобыля" оказываются живучими в человечесом сознании.
  
   Причин этому очень много, не хотелось бы на этом сейчас останавливаться. На мой взгляд, взгляд гражданина - мы просто разучились думать, чтобы "алгеброй гармонию проверить"...
  
   Хотя один вопрос до сих пор довлеет над автором. Да и над публикой тоже. А стоит ли писать об этом?
   Да, стоит. Хотя бы для тех, кто считает это важным для себя. А если думать о том, насколько страшной может оказаться эта правда - мы слышали столько домыслов и грязи, что вряд ли она уже шокирует. Те же, кто увидит в ней материал для "ужаса", тем не надо, собственно, ждать - и сейчас полно всякого на эту тему, зачастую выглядещего вполне правдоподобно.
   Опять же - время уходит, те, кто обладает информацией, так сказать, из первых рук, к сожалению, тоже - и через пару десятилетий установить правду будет уже значительно труднее...
   Думаю, никто не станет спорить, что достаточно правдивой и, главное, полной картины произошедшего нет, ибо никто не занимался таким "синтезом". Пора, кажется, уже навести порядок.
  
   Именно потому и возникла идея написания этой книги.
  
   Автор хочет обратить внимание на самый главный момент - эта книга написана не со стороны мастистых академиков и ученых, или политиков, мечтающих на "чужом горбу в рай вмазать".
   Я пишу и утверждает в этой книге, исходя из своей, гражданской позиции - позиции такого же простого, рядового обывателя.
   Главное на что хочется акцентировать внимание в этой книге - это показать Читателю то, что ему сейчас доступны и приведены здесь прямые цитаты из воспоминаний людей, которые реально являлись свидетелями и участниками тех событий - начиная от оперативного персонала (из тех кто ещё выжил после катастрофы). Доступны частью и те документы КГБ СССР, которые бюрократия капээсэсовского правления скрыла в архивы по причине своей костной тупости, чтобы не повылетать из тепленьких местечек (да и не она одна). Особо безцененны взгяд и слово тех, кто реально оказался тогда в эпицентре одной большой машины - ЛПА, ликвидации последствий аварии. Сегодняшнее состояние этих людей можно охарактериховать одним словом - "на обочине дороги". Наша политическая элита делает вид что вспоминает о "чернобыльцах" лишь на время избирательных кампаний...
   Именно и политической "элите" и нашим "научным деятелям" принадлежит то, что Чернобыль до сих пор остается одной большой занозой в нашей истории и нашей жизни. Тогдашняя капээсэсовская элита врала и скрывала - боялась не сколько разоблачения себя, сколько лишения своих привелегий. Старшее поколение наверняка помнит то несметное количество научных работ, защищенных на "надежном реакторе РБМК". Настолько надежном, что его "можно было ставить и под кроватью, или ставить сверху раскладушку на него, или ставить его хоть... на Красной Площади. Сегодняшняя элита довела Чернобыльскую эпопею до куда большей крайности - при слове "Украина" у большинства иностранных граждан всплывают несколько ассоциаций: "Чернобыль", "ворьё", "проститутки". Насчет последнего хотелось бы сделать небольшое уточнение - те "проститутки" от прессы, которые методично, сами того не ведая, поливают читателя потоками "дезы" не ведая что творя. Да, они умеют хорошо писать, складно говорить, убеждать читателя со строк газет... но это не более чем "красивый дубовый шкаф с убогим содержимым".
   Не буду и скурпулезно останавливаться на асоциации "ворье" - рядовым жителям Украины, я думаю, не надо говорить об этом. Но скажу лишь одно - в 2005-м году генпрокуратура Украины возбудила 63 уголовных дела в связи с расхищением средств на Чернобыльской АЭС. Государству нанесен ущерб свыше 140 миллионов долларов, а пострадавших в результате аварии на ЧАЭС и ликвидаторов в конечном счете "обворовали" на 170 миллионов долларов...
   Не обидно ли нам "за державу" при таком раскладе?
  
   Моя позиция - дать Читателю понять. Понять и осознать это непростое понятие "чернобыльская катастрофа". Никаких выводов строить не хочется - хочется лишь одного - дать Читателю самому сделать для себя вывод. А на заданный вопрос в конце книги Читателю придется дать ответ. Дать самому себе.
  
   Подведу небольшой итог в предисловии.
   Хотелось бы сердечно отблагодарить тех, кто помог написанию книги, и чьи усилия мне бы хотелось отметить особо. Здесь и помощь и усилия вчерашних ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС, и усилия работников СБУ, предоставивших открытую информацию, и помощь товарищей из РФ, которые помогли достать недостающие факты и интересные материалы, по большей части мало кому доступные. Здесь также я хочу отметить большой вклад консультации физиков, давших мне ответы на многие вопросы и давших мне ясное понимание такого непростого механизма как атомное дело.
  
   Большим психологическим грузом для меня стали те моменты, когда я пытался полностью и доподлинно, опираясь на полученное, восстановить всю картину произошедшего. Я ясно понимал всю ответственность за достоверность изложенного и сейчас я заявляю со всей ответственностью - картина случившегося мною восстановлена полностью. Вместе с ней - полностью даны исчерпывающие факты реальной ситуации, официальные сведения о которой оказались перевернутыми в силу невежества ли, или неосведомленности ли тех, кому было выгодно так говорить.
  
   В руках читателя - мой труд, который является мощным, полным и исчерпывающим ответом на вопросы причины, касающиеся самой страшной катастрофы человечества - катастрофы на Чернобыльской АЭС. Как автор, я приложил немалые усилия, чтобы проследить череду и цепочку событий, предшествовавших и ведших прямо к Чернобылю, ещё задолго до свершения онного...
   С полной ответственностью и уверенностью я могу заявить - книга не оставит равнодушным читателей, которые возьмут её. Ибо в ней - вся правда, собранная автором по крупицам и осколкам, где мнение я выражаю как обычный, рядовой гражданин, кем по сути и являюсь.
   Есть и ещё один важный момент. Автор долго пытался определиться - что делать с технической частью книги, с техническим описанием многих фактов и самого момента катастрофы? Не оставить ли этот момент для рассмотрения специалистов? Но тогда стало ясно - этого делать нельзя. Ибо не будет понятно - почему автор строит свои утверждения, из чего он исходит? Остальные части книги просто "зависнут в воздухе". Если эта часть кому-то и может для начала показаться непонятливой, то скажу - автор попытался максимально упростить её, с сохранением смысла содержимого, и попытаться разъяснить читателю смысл этих непростых для понимания терминов и определений. И если Читатель так и не поймет содержимого этих моментов - то автор оставляет на себе этот грех, что не смог объяснить этого.
  

В добрый путь!

  
   Герман Панченко)
  
   0x01 graphic
Автор книги.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1. "Мирный атом" советского государства. Антибюрократическая азбука.
  
   Моему поколению, сегодняшнему поколению, родившемуся на обломках СССР, очень сложно, и даже невозможно понять те процессы, которые происходили в советское время. Особенно сложным это стало после того, когда вновь ожила древняя мудрость "историю переписываем под нового правителя". Не хотелось бы подробно останавливаться на циничных актах превращения националистов Бандеры в "ероев", и без этого хватает.
   Если немного отвлечься, то надо заметить, что самая необидчивая нация - это русские. Про них можно и говорить что угодно, да хоть в лицо плевать можно - и в СНГ, и в Восточной Европе и в США это в порядке вещей. Но остальные нации у нас как-будто больные, если не сказать "в положении покойников" - не скажи им ничего (а на евреев - даже не смотри), а то невзначай и не так глянешь на них... А потом получается - в одной стране памятник снесли, в другой ещё где-то над мемориалом надругались. Автор думает что это неправильно - надо и на другие нации смотреть как на здоровые, ибо они хронически будут больные.
  
   Главное что хочется отметить - взгляд на то какой страной был СССР сегодня очень размылся. Размылся и потому что каждый истолковывает об этом по-своему: кто по невежеству а кто по незнанию повторяет недослышки или байки...
  
   А много ли надо чтобы понять, что СССР вообще не являлся ни тоталитарной, ни деспотической державой? Поди объясни это людям, привыкшим внимать телеэкранам...
  
   Не надо и "доказывать от противного" чтобы осознать - СССР был бюрократическим государством. Среднему и старшему поколению это хорошо известно, но что они расскажут об этом молодым, если те ничего не поймут, свято веря в бредни "ученых"?
   Правда, не совсем ясно читателю - а что это за явление такое, "бюрократия"? Понятное дело - в школе этому у нас не учат, и в институте тоже лекций не читают.
   Замечу Читателю, что автор частенько будет поминать слово "бюрократия". У многих наверное и нет основного понятия - а что это вообще такое? Созвучно наверное с "тоталлитаризЬмом" или "коммунизЬмом"?
  
   Увы, бюрократия - это лишь вид управления государством. И было бы, кстати, ошибочно называть сталинский период правления тоталлитаризмом, даже не созвучно с бюрократией. Конечно, это не кассается темы Чернобыльской катастрофы, но здесь есть маленькая хитрость - период правления Сталина (с точки зрения автора, убежденного сталиниста), - единственно нормального лидера страны, можно назвать таким термином как "период расцвета делократии". Что это такое и куда это применить?
  
   Впервые термин "Делократия" был сказан Юрием Мухиным, впервые проанализировавшим это явление. Очень интересные выводы он сделал в своей книге "Путешествие из демократии в дерьмократию, и дорога обратно". Советую перечитать её внимательно. Поскольку книга этого автора является наиболее лучшим пособием, показывающим подлинную разницу между Делократией (об этом больше в указ.соч.), и бюрократией, то автор позволит себе неоднократно ссылаться на выдержки из труда Мухина (они будут написаны курсивом), без указания мест взятия цитат, чтобы точнее объяснить и дополнить. Думаю, Юрий Игнатьевич не огорчится, поскольку он очень хорошо показал что из себя представляет бюрократический аппарат (а человеку, работавшему в производстве или в бюрократической системе, и изучившему весь это механизм сделать подобное несложно).
  
   Для начала - антибюрократическая азбука. Уясним основные понятия.
  
   В любой государственной системе имеются свои методы управления людьми. Чтобы система работала четко - нужна основная задача, - работа. Можно назвать её и по-другому: Дело. Введем его в оборот и будем писать с заглавной буквы, ибо Дело - итог работы всей деятельности человека. Для механика Делом является надежная работа всех механизмов АЭС (будем рассматривать на примере атомной электростанции, так будет проще расследовать далее), для старшего инженера управления реактором, СИУР-а - полное управление всеми физическими процессами в реакторе.
   Поощрением их труда могут служить не только деньги. Это может быть и их ценность в обществе, отношение к ним окружающих. По крайней мере - репутация неграмотного специалиста очень узкой но и в то же время очень престижной специальности может оказаться для этих людей наказанием, для них же ненужным.
   Посему - человек всегда стремится достичь результата (высокого), с минимальными затратами для себя же. И здесь же стоит продолжить - каждый человек делает то, что ему указывает инстанция, которая поощряет или наказывает его. Другие инстанции здесь неприемлемы.
  
   Всегда, оставаясь один на один с Делом, люди подчиняются ему. Вот, тот же инженер управления реактором, СИУР. Его задача - контролировать цепную реакцию в реакторе, протекающую по определенным физическим законам. Цепная реакция - сложное физическое явление, посему не будем забывать что перед глазами СИУР-а всегда "на проходе" 4 000 параметров. Он не может отвлекаться на управление по расходу воды - это обязанность его коллеги, старшего инженера управления блоком, СИУБа. Это же и относится к турбогенераторам, которыми управляет СИУТ - инженер управления турбиной (старший, разумеется). Именно турбогенератор - основное звено, вырабатывающее электроэнергию, всем нам необходимую. Но, не стоит зацикливаться только лишь на турбине, работа всех троих специалистов важна. Это уже является разделением труда.
   Эти специалисты всегда зависят от дела, они постоянно осваивают его (прогресс не остановишь), получают дополнительные знания на курсах, в институтах, во время переподготовок. Их вес увеличивается, они являются грамотными людьми своей узкой специальности. Они будут консультироваться на АЭС у специалистов, запрашивать необходимые пособия, пользоваться консультациями станционных физиков и инженеров станции (главного инженера или его замов, которые руководят непосредственно блоками).
   Продуктом от работы этих специалистов распоряжается уже непосредственно дирекция АЭС. Нет, не та дирекция, которая определяет доход подчиненным. А та дирекция, которая делает труд этих специалистов легче, лучше - закупает новое оборудование, облегчающее труд, запрашивает грамотным специалистов из вышестоящих научных организаций чтобы расширить мощности... разумеется, дирекция заботится и о том, чтобы электроэнергия с меньшими затратами доходила до потребителя, это самое главное, N1.
  
   В этой простой схемке устройства управления людьми, которую можно назвать просто - Делократия, где нарушение всего лишь двух принципов вызывает в ней сбой.
  
   "Первый принцип - поощрение и наказание за выполнение поступает не по капризу или желанию управляющих инстанций.
   Второй принцип - управляющая инстанция обязана указывать подчиненным только Дело, без указания того как его делать."
  
   А теперь другой пример, полегче.
  
   "Теперь уже не свободный садовод, а подчиненный, получающий зарплату от начальника, сажает яблоню. Поощряет и наказывает его начальник, значит, согласно второму закону (принципу, - авт), как именно сажать яблоню, подчиненный обязан узнавать уже не у Дела, а у начальника. Подчиненный запрашивает инструкции и строго им следует. Сказано сажать вверх корнями - так и сделает, причем будет ещё и доволен своей работой".
  
   Почему же так происходит?! А Дело ничего уже не скажет, разве что если не взяться за его изучение, да и то тут специалист ошибиться может. А начальник говорит грамотно, конкретно, ясно. Непонятные моменты переспрашиваются, уточняются - т.е. тот же садовод или энергетик уже не специалист по Делу, а специалист по начальнику. Логично сказать - он же ведь с начальником работает, а не с Делом. Знания Дела необязательны, только знай инструкции, которых начальники по Делу этого специалиста успели дать.
   И ведь было же такое и в советское время: "сажать не глубже... строить не выше... такси ждет не более 15 минут!". Это всё житейские случаи.
   А на Деле всё доходит до того, что подчиненный просто запрашивает у начальника инструкцию как сделать то-то да это и то. Казалось бы - мелочь, да и привыкли мы к этому сегодня... Привыкли уже, видимо, чуть ли не на генетическом уровне.
   Создается целая система, которая ставит перед собой благородную задачу - решения Дела. Но от самого Дела эта система как раз и не зависит! Это такая паршивая система, в которой место найдется даже, пардон, дебилу. И деньги там получают независимо от того - пользу ли Делу приносят или вредят ему. Всё подчинение идет только руководящему органу - бюро (на французском языке). Власть (в переводе с греческого) - "кратос". Отсюда название системы управления - бюрократия.
   Сам бюрократизм не является отсебятиной советского периода. Наоборот - упираясь в нашу древность всеми корнями, эта система удивительно живучая. Работает по двум простым и всем известным принципам.
   "Первый. Поощрение и наказание любого члена бюрократического аппарата исходит только от начальника. Второй. Начальник подробно указывает подчиненному как делать Дело".
  
   Ликвидация этого принципа разрушает полностью всю бюрократическую систему.
  
   Главное на что обращаешь внимание в разнице бюрократической и делократической систем - это мера ответственности.
   Любое действие человека Дела, делократа - следствие его решений. Перед ним лишь стоит Дело, которое он должен исполнить продуктивно и с малыми затратами для себя. Методов решения Дела ему никто дать не может, он сам дает себе приказы. И если (не дай Бог конечно), приказ не исполнен - виноват тот, кто его дал. Это он ошибся. Например в армии ответственность за свой приказ несет командир, давший его.
  
   Куда больше "театр абсурда" насчет ответственности в бюрократической системе - подчиенный, как уже говорилось, лишь запрашивает начальника и следует строго по его распоряжениям. Поскольку подчиненный действует по указаниям начальника, не используя собственных решений, то и нести ответственности за последствия он не может. А что с него взять - он же и не думал нед решением! Где ж его вина?
  
   А ведь как это было? Абстрактный пример из послесталинского периода.
   Райком дает приказ колхозу - "Сей кукурузу!". Председатель колхоза руководит посевом. Кукуруза гибнет. Колхоз Дела не сделал - несет ущерб. Кто виноват? Райком ответственность на себя не возьмет - собственно говоря - а нафиг оно ему надо? У него свой виновник есть - председатель колхоза. Но и у председателя колхоза есть "алиби" - он точно выполнил приказ райкома!
  
   Таким образом - в делократической системе за Дело ответственность несет исполнитель Дела, в бюрократической системе за последствия ответственность не несет никто!
   Бюрократ фактически занимается лишь тем, чтобы приказ протолкнуть через голову исполнителя, а тот уж как-то вывернется, умрет, но сделает. Да и то - как это получается. Указывая что делать, начальник фактически назначает Дела подчиненным своего подчиненного, а тот обращается к непосредственному начальнику. И его же будут винить в том, что он видите ли "не обеспечил".
   В делократической системе отвечает за обеспечение приказа только тот кто его дает, а у бюрократов - те кто его получают. Правда - обеспечивать бюрократа будет себе же дороже. Если делократ для обеспечения много не попросит (а много и не надо, снижается эффективность, и его же поощрение), то бюрократу ничего не стоит выбросить на ветер миллионы, а то и миллиарды денег, даже на самую пустячковую затею. А что ему это стоит, если он поощряется не Делом, а своим начальником, на которого после его увольнения потом ещё и можно будет все грехи списать без зазрения совести.
   Поэтому, бюрократы-начальники по своему и правы, когда заставляют их подчиненных постоянно доказывать необходимость обеспечения.
   А поскольку в бюрократической системе подчиненному указываются необходимые действия в Деле для его же решения (действий может быть тысячи). Для бюрократа становится важным не сами действия - лишь отчет о них. Более того - бюрократ под страхом смерти боится именно отчета о результатах, ибо за результат и последует наказание, а действие с согласия начальника не наказуемо. Отчитываются в бюрократической системе лишь о проделанных действиях. Отчет о Деле успешно подменен бюрократами отчетами о проделанных действиях, и о действиях, которые предписали начальниками и, якобы, приводят к тому, что Дело делается успешно.
  
   Энергоблок построили точно в указанный срок, и ввел в положенный срок в эксплуатацию (ещё лучше если ранее чем намечено) - получи орден. А то что система "выбега" не испытана, то что стержни СУЗ вносят положительную реактивность - а кого это волновало при пуске 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС?! Реактор работает - вот и работайте - производите килловаты согласно плану пятилетнего развития СССР! А блок пойдет в рапорт за этот, уходящий год - как приятно - оклады повысят, премии... почет... взрыв.
   А миллиону людей было как-то побоку плевать когда введут блок в эксплуатацию. Более того - сами строители могли реально назвать что и когда может быть закончено и введено в Дело. А миллиарды рублей были потрачены на то, чтобы энергоблок запустить точно в последний день уходящего года.
  
   Интересный пример приводил Григорий Медведев:
   "Помню, 20 февраля 1986 года на совещании в Кремле директоров АЭС и начальников атомных строек сложился своеобразный регламент. Не более двух минут говорил отчитывающийся директор или начальник стройки и как минимум -- тридцать пять--сорок минут прерывавший их Б. Е. Щербина.
   Наиболее интересным было выступление начальника управления строительства Запорожской АЭС Р. Г. Хеноха, который набрался мужества и густым басом (бас на таком совещании расценивался как бестактность) заявил, что 3-й блок Запорожской АЭС будет пущен в лучшем случае не ранее августа 1986 года (реальный пуск состоялся 30 декабря 1986 года) из-за поздней поставки оборудования и неготовности вычислительного комплекса, к монтажу которого только приступили.
   -- Видали, какой герой! -- возмутился Щербина.-- Он назначает свои собственные сроки! -- И повысил голос до крика:--Кто дал вам право, товарищ Хенох, устанавливать свои сроки взамен правительственных?!
   -- Сроки диктует технология производства работ,-- упрямился начальник стройки.
   -- Бросьте! -- прервал его Щербина.-- Не заводите рака за камень! Правительственный срок--май 1986 года. Извольте пускать в мае!
   -- Но только в конце мая завершат поставку специальной арматуры,-- парировал Хенох.
   -- Поставляйте раньше,-- поучал Щербина. И обратился к сидевшему рядом Майорцу: -- Заметьте, Анатолий Иванович, ваши начальники строек прикрываются отсутствием оборудования и срывают сроки...
   -- Мы это пресечем, Борис Евдокимович,-- пообещал Майорец.
   -- Непонятно, как без оборудования можно строить и пускать атомную станцию... Ведь оборудование поставляю не я, а промышленность через заказчика...-- пробурчал Хенох и, огорченный, сел.
   Уже после совещания, в фойе Кремлевского дворца, он сказал мне:
   -- В этом вся наша национальная трагедия. Лжем сами и учим лгать подчиненных. Ложь даже с благородной целью -- все равно ложь. И до добра это не доведет...
   Подчеркнем, что сказано это было за два месяца до Чернобыльской катастрофы".
  
   Самое тяжкое следствие бюрократии - это то что она плодит много должностей. Формирование бюрократического аппарата управления, которое например в атомной промышленности родило такого урода периода застоя, как РБМК.
   Если, например, самолет проектирует один человек, - его генеральный конструктор, то за проектирование АЭС (АЭС проектируются с учетом устанавливаемого реактора) - отвечает столько человек... целое бюро!
   В общем - нет единого лица, которое проектирует и сам реактор, и энергоблок с ним. Могут сказать - "непосильная задача". А что тут непосильного? Самолет тоже не маленькая машинка для бритья как и реактор, так его же проектирует один человек. Это уже сборкой занимается целое ОКБ...
  
   То ли дело с реактором. Саму идеологию его разработал один человек, за идеологию стержней СУЗ отвечал другой, за логику срабатывания систем - третий... И никого не интересовало что активная зона РБМК (об этом ниже), имела такие размеры, что там не один "реактор" внутри, а несколько, каждый со своими характеристиками... А если знали - то плюнули на этот факт, видимо было на кого списать. И что в случае нештатной ситуации система СУЗ не обеспечит безаварийного исхода, ибо срабатывает 18 секунд. А разгон на мгновенных нейтронах происходит за несколько секунд, даже ещё быстрее.
  
   Аппарат постоянно плодит себе новые должности, и плодится ещё больше. Кроме того, возникает немыслимая в делократической системе отрасль - контроль! Ведь контролер, чтобы контролировать, должен получить указания "что делать". В делократии такого нет, контроль - это уже детище бюрократии... То что является "продуктом деятельности" бюрократии - с трудом можно назвать Делом, илшь издалека это действиетльно Дело. В большей степени случаев - это театр абсурда.
   ...Заместителю председателя ВЦСПС в забытой теперь телепередаче "Проблемы, поиски, решения" задали вопрос о том, как ВЦСПС борется с травматизмом на предприятиях. Последовал быстрый отчет - усилиями инспекторов по охране труда посажено в тюрьмы столько-то тысяч ИТР, под следствием - столько-то тысяч, материально наказано столько-то и так далее. О том, на сколько снизился травматизм - ни слова.
   Если вопроса не слышать, можно подумать, что профсоюзы поставили перед ВЦСПС цель - пересажать в тюрьмы всех ИТР, и ВЦСПС уже близок к исполнению задачи. И никого не удивило: настолько люди попривыкали к подобным отчетам...
  
   Из-за этих функций бюрократический аппарат разбухает как переваренные макароны, что функции его приходится делить и "по ширине", и "по высоте".
  
   Бороться с бюрократизмом сокращениями безсмысленно - не аппарат виновен а бюрократизме, а наоборот - бюрократия формирует аппарат.
  
   Обычно при сокращениях происходит всегда так. Оставшиеся после покращения на производстве люди берут на себя функции тех, кто уже был сокращен. Но оставшихся не всегда хватает. Тогда для определенных работ вызывают вызывают людей снизу (раньше их, например, посылали командировками с заводов в Москву). Это накладно, людей расселить трудно, маскировать невозможно. Волей-неволей, после того как ажиотаж стихал, персонал на производство снова начинали набирать. Или часть из них выделяли в отдельную организацию. И размеры аппарата расли как на дрожжах.
  
   ...автор вначале отнесся с юмором к рассказам Михаила Задорнова (рассказы ещё старые), о том, что до сокращения бюрократический аппарат был в численности 15 миллионов, а после сокращения составил 18 миллионов человек. Но это действительно было правдой...
  
   При бюрократии стоит заметить ещё одно - начальник не может дать столько обдуманных команд, сколько их нужно и сколько их дает от имени начальника бюрократический аппарат. Вспомните знаменитое ельцинское: "Меня не так поняли" или "Меня опять подставили!". Для Дела было бы не настолько ущербным, если бы на каждого подчиненного был дублер - тогда бы и он тоже отвечал за Дело подчиненного. Но в аппарате тоже есть разделение труда: каждый член аппарата дает команду на определенный вид действий по всей системе сразу.
   Член бюрократического аппарата ясно понимает, что его распоряжение может нанести и вред делу. И от начальника, который подписал это распоряжение, можно получить наказание. При Сталине за такое "вышка" грозила без проблемм.
   Потому никто не боится так начальника, когда порученное Дело, ответственность за которое он может переложить на кого угодно, как его собственный аппарат.
  
   Это формирует особый взгляд на жизнь у бюрократа - никогда не отвечать за последствия своих действий. Ведь не отвечали за последствия своих действий Александров... Славский... Доллежаль... РБМК ведь их детище - детище "решений", "постановлений" и прочего около бюрократического бреда.
   Впрочем, бюрократическая система для этого и создается.
  
   В конце этой небольшой антибюрократической азбуки хочется заметить ещё один важный момент. Вспомнить бы в виде анекдота, да цензура бы не пропустила рукопись к печати. А выглядел этот момент так. В бюрократической системе всегда: награждения начинается с начальников, а наказания начинаются с подчиненных. Это в полную силу развернется и тогда, когда Александров "нахватает" себе три звезды Героя Социалистического труда (тоже что и Герой Советского Союза, только для трудящихся), и восемь орденов Ленина. Абы кому его не давали, но среди бюрократов его могли повесить и секретарю обкома на день рождения, и доярке, и Леониду Ильичу, которому только медали материнства или ордена "Мать-героиня" не предоставили...
   И в полную силу этот закон развернется тогда, когда на скамью подсудимых за Чернобыльскую катастрофу сядет только лишь персонал Чернобыльской АЭС (и то - из тех кто ещё будет в здравии и выживет).
  
   Чтобы показать уровень бессмысленности некоторых решений бюрократизма, который в эпоху Брежнева зверствовал во всю, я приведу цитату из воспоминаний, оставленных незадолго до смерти, Анатолия Степановича Дятлова.
  
   0x08 graphic
   Свидетельствует Анатолий Степанович Дятлов, заместитель главного инженера по эксплуатации 2-й очереди Чернобыльской АЭС:
   "Не раз встречал в печати и по Чернобыльской АЭС, что из-за досрочной сдачи низкое качество строительства и монтажа. Не знаю. Я приехал на станцию в сентябре 1973 г. На здании столовой - лозунг о пуске первого блока в 1975 г. Прошёл срок - пятёрку переписали на шестёрку. Фактически первый энергоблок ЧАЭС был запущен 26 сентября 1977 г. Второй блок в декабре 1978 г., но, надо полагать, срок его был сдвинут из-за задержки пуска первого. Также и два последующие блока. О досрочной сдаче говорить не приходится. Интересно, что до 31 декабря говорить вслух о невозможности пуска в этом году нельзя. Потом приезжает эмиссар и начинается составление новых нереальных планов и графиков. Составили, подписали, уехал эмиссар. И тут в первое время начинается нервотрёпка из-за жёсткого контроля выполнения графика, невыполнимого с момента составления. Жёсткие оперативные совещания, ночные вызовы на работу. Неизбежное отставание увеличивается, контроль спадает, начинается нормальная работа. До следующего приезда руководителя.
   Никогда не понимал суть этих взбадривающих инъекций. По-моему, они приносили только вред. Если назначен нереальный срок исполнения, то добросовестный работник какое-то время пытается сделать. Затем все признают невозможность. И это позволяет недобросовестным работникам не исполнять посильную задачу. Замечал многократно. Польза от таких накачек такая же, как от лозунга, практически, постоянного: "Отдадим все силы пуску блока No *** к *** числу". Нормальный человек ухмыляется - все силы отдам, а что потом?
   Думаю, В.Т. Кизима и монтажники Н.К. Антощук, А.И. Заяц, В.П. Токаренко все эти наезды всерьёз не воспринимали, хотя виду не показывали. Они сами кому угодно могли рассказать, как и когда, притом реально, будет сделано. Вообще, полагаю, монтажники неподвластны СПИДу. У них уже иммунитет против любой внешней дряни - биологического или психологического она происхождения. Иначе в тех условиях работы нельзя долго выдержать.
   Здесь вполне уместно сказать. Монтаж на ЧАЭС по советским критериям выполнен хорошо. Несмотря на большое количество сварных соединений на трубопроводах первого контура, припоминаю только один треснувший шов на серьёзном трубопроводе. И то надо, видимо, отнести на жёсткость конструкции и поэтому неудовлетворительную компенсацию при температурных расширениях. К аварии 26 апреля монтаж и монтажники отношения не имеют.
  
   На станцию я пришёл с судостроительного завода, участвовал в сдаче атомных подводных лодок. Там тоже не всё гладко шло. И ночная работа, и непрерывная - сутки и более. Вспоминаю случай, почти анекдот. На сдаточной базе в гостинице сидим, играем в преферанс. Поздно вечером приходит механик В. Буянский и обращается к представителю военной приёмки.
   - Мы отладили систему, надо принять.
   - Не могу, Виктор, заболел.
   - Позарез надо, премия горит. Я на транспорте.
   - Ну, ладно, пошли.
Через минуту военпред возвращается и признаётся, что болезнь у него - обострение геморроя. А Буянский ему предложил комфортабельную поездку на заднем сидении мотоцикла. На этом, конечно, не кончилось, приехали в автобусе. Но всё же там было разумнее организовано.
   К примеру, на станции я никак не мог понять, зачем мне, эксплуатационнику, надо знать постоянно, на каком трубопроводе сколько смонтировано задвижек и сколько метров трубы. Мне нужен только весь трубопровод с опорами, подвесками и прочими принадлежностями. Тогда с ним можно начать какую-то наладочную работу. Дело не в том, что это бесполезные знания, они вредны, поскольку отвлекают от действительно необходимой работы, которую за меня никто не сделает. А до угла или за угол трубу проложили, монтажник пусть знает, ему это надо для подготовки работ.
   Культ знания до мелочей, культ "владения обстановкой" возведён на незаслуженную высоту, чем подменяется настоящая деловая компетентность работника. Кроме как для доклада вышестоящему начальнику, чаще всего такие знания не нужны. Берёт начальник лист бумаги и рисует, по какой форме ему нужна справка. Другой требует уже по другой форме. При нашей общей компьютеризации с помощью счёт все эти справки отнимают уйму времени.
   А графики. Их, оказывается, можно составлять по всяким разным поводам, и всё это без обоснования обеспечения рабочими, материалами и оборудованием. Только исходя из срока, названного приехавшим начальником. Нечего и говорить, что они не соблюдались. Кроме второго блока, на остальные штук по десять было графиков сдачи помещений. Приезжает начальник "Главатомэнерго" Невский и появляется график сдачи систем трубопроводов. График составляется в июне, а в августе, исходя из назначенного срока пуска, уже идёт промывка КМПЦ первого контура. Трубы контура диаметром 800 мм, сварка ответственная, аттестовано всего несколько сварщиков. На каждое сварное соединение по технологии уходит семь дней. И что интересно: Невский, в недавнем прошлом монтажник, не мог не видеть нереальности сроков. Приезжает работник ЦК Марьин, кажется, в прошлом электромонтажник, и график уже составляется другой - наладки электрифицированных задвижек. И так далее.
   Но, как я уже говорил, всерьёз их, пожалуй, не воспринимали даже сами инициаторы. Строительство шло своим чередом. Строители и монтажники адаптировались к подобным экспромтам. Мне же в первое время было диковато. На прежней работе было не так. Читали мы доклад адмирала Риковера, отца американских подводных лодок, им при создании лодок пришлось столкнуться с рядом проблем. Безусловно, и у нас они возникали. Но, исключая первые две-три лодки, потом намеченные сроки соблюдались. Назначен срок комплексных испытаний энергетической установки - значит будут, сдвиг не больше недели. И конечный срок сдачи соблюдался. Такого нереального восприятия воочию наблюдаемой действительности, как это было на строительстве станции, трудно представить. Вот два примера - там и тут.
   На практически готовой к испытаниям лодке в активные зоны реакторов из берегового фильтра попали ионообменные смолы. Пришлось заменять топливо в реакторах. Приехал начальник, разобрались и перенесли на квартал срок сдачи. Не было разговоров: что сами напортили, сами постарайтесь и наверстать, у вас впереди ещё пять месяцев...
   Как говорят, приехавший после взрыва на Чернобыльскую станцию председатель (первый) Правительственной комиссии Б.Е. Щербина заставлял составить график восстановления блока к осени 1986 г. Фантасмагория, иначе не назовёшь.
   Правда, со сроками пусков энергоблоков ЧАЭС для людей моего уровня ясности нет. Продолжительность строительства не очень-то отличается даже от мировых. В первоначально объявленные сроки не уложился ни один блок, но премию за своевременный пуск получили, кажется, за всё. В чём тут секрет - не знаю. Может в порядке выплаты премий, может в существовании неизвестного неруководящим людям графика. У нас оба варианта проходят.
   Больше всего неприятностей во время строительства доставляли Технические решения об изменениях проектных условий. Принимались они по разным причинам. После начала строительства Ленинградской АЭС с реакторами РБМК было принято постановление Правительства о строительстве таких же электростанций - Курской и Чернобыльской. Не дожидаясь пуска и опытной эксплуатации реакторов РБМК, их запустили в серию. Реактор РБМК нельзя назвать оборудованием, скорее сооружением. Основные металлоконструкции транспортировать по дорогам невозможно, они собираются и свариваются непосредственно на площадке станции из деталей заводского изготовления. Для крупных изделий десять и более комплектов - уже серия, а мелкие изделия как для самого реактора, так и вспомогательные, попали в разряд нестандартного оборудования. А это опоры и подвески для трубных коммуникаций самого реактора и оборудование транспортной технологии, предназначенное дня перемещения по зданию топлива и радиоактивных изделий, сборки топливных кассет, загрузки и выгрузки из реактора и т.д. Всё оборудование должно быть выполнено на хорошем техническом уровне. Для обращения с отработанным топливом, крайне радиоактивным, теперь объяснять это не нужно. Свежее топливо лишь слабо радиоактивно, особой опасности не представляет, но также требует осторожного аккуратного обращения во избежание даже малейших повреждений, которые в первое время эксплуатации могут никак себя не проявить, но в дальнейшем скажут о себе и громко.
  
   При строительстве первого блока возник вопрос с изготовлением опор и подвесок для трубных коммуникаций реактора. Завод Минсредмаша отказался их делать для нас. Не знаю, кто решил изготавливать на заводах Минэнерго путём прямых договоров с ними. Не скажу, чтобы я саботировал это дело, но в сооружение реактора хозспособом не верил и потому не проявлял свойственной мне настойчивости. С радостью выслушал от главного инженера В.П. Акинфиева, что от этого дела я им отстраняюсь и больше чтобы не занимался. Через некоторое время Акинфиев сказал мне с укором: "Ты перестал заниматься и дело пошло". Изготовили некоторые элементарные детали. Я ответил: "Ну, дай бог нашему телёнку волка съесть". Как и следовало ожидать, из затеи этой ничего не получилось, пока не поставили на твёрдую основу. Директор В.П. Брюханов в то время реакторов не знал, к культуре обращения с ними не приучен. Да и потом ещё длительное время считал реактор куда проще турбины. Были попытки, и Брюханов их поддерживал, оператора реактора назвать Инженером Управления Реактором (с тем и зарплату уменьшить), оставив за оператором турбины название Старший Инженер Управления Турбиной. По этому поводу я с иронией говорил, что, конечно, турбина делает три тысячи оборотов в минуту, а реактор лишь один оборот в сутки - вместе с Землёй. Операторы и реактора, и турбины - никакие они не старшие инженеры, в их подчинении нет инженеров. Да ведь у нас, чтобы как-то иметь возможность платить за действительно сложную работу, вынужденно придумывают названия должностей. Лишь постепенно В.П. Брюханов, инженер грамотный, понял, что реактор не железяка, не болванка. Особенно, думаю, впечатлила авария на первом блоке с разрывом технологического канала и выбросом топливной кассеты в графитовую кладку. Главный инженер В.П. Акинфиев до прихода на станцию работал на подобных реакторах и в то время знал реактор РБМК лучше всех на станции. Почему он принимал такое решение - трудно сказать. Может потому, что ранее работал в Минсредмаше, где это действительно возможно. Сами не сделают - так договорятся. Возможности у них были и для того, и для другого. Как-то завод, изготавливавший оборудование для Ленинградской станции, сослался на недостаток рентгеновской плёнки для контроля. Из министерства прислали "Икарус", загруженный плёнкой, вместе с автобусом передали заводу. А что Минэнерго? В 1981 г. станция уже работала, выдавала полновесные миллиарды киловатт-часов электроэнергии и даже микроавтобуса приличного не имела. Пришлось как-то встречать югославов в Киевском аэропорту, автобусик скрипит, дребезжит, продувается и северными ветрами, и южными. Стыдоба.
  
   Было много вопросов и по трубопроводам из-за недопоставок элементов. Десять раз подумаешь, прежде чем писать или подписывать Техническое решение об отклонении от проекта. Как правило, это ведёт к ухудшению и потому всегда оставляет горечь на душе. И так продолжалось от одного блока к другому в течение десяти лет. С облегчением вздохнул только после четвёртого энергоблока, когда осталась одна забота - эксплуатация. Правда, продолжавшееся строительство станции, пятый и шестой блоки, ещё давало о себе знать. Туда уходили работники оперативного персонала, но это естественно и никакого душевного протеста не вызывало. И особых проблем не создавало укомплектовать с четырех блоков один новый. Приток свежих людей был, время для подготовки также. После долгого наблюдения считаю так: через год оперативный работник начинает в полной мере отвечать своим должностным требованиям, а через два - на него можно уверенно полагаться. Далее сколько держать человека в данной должности - зависит от индивидуума. Немало таких, которые вовсе не стремятся к переменам и добросовестно исполняют свою работу. Среди таких надо только не пропустить равнодушного, потерявшего интерес. Это плохо.
   Большая часть стремится к продвижению. Стремление понятное и заслуживает поощрения. Обычно они хорошие работники, постоянно расширяют свой кругозор, аккуратны и исполнительны.
   Опасная категория - люди с большой амбицией, не подкреплённой твёрдыми техническими знаниями. Им всё кажется, что их зажимают, обходят, они на всех обижены и начинают действовать опрометчиво. Такие для оперативной работы не годны, впрочем, и для другой работы тоже".
  
   Не хотелось бы очень грубо ругаться в адресс тогдашней науки, поддавшейся бюрократическому произволу, но надо сказать очевидное - никто не мог даже предугадать что реактор реально может взрываться. Со студенческой скамьи будущим энергетикам вдалбливалась мысль что реактор взорваться не может...
   А хотите, Читатель, больше? Смотрите сами:
  
     В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ АМЕРИКИ
     1951 год. Детройт. Авария исследовательского реактора. Перегрев расщепляемого материала в результате превышения допустимой температуры. Загрязнение воздуха радиоактивными газами.
       24 июня 1959 года. Расплав части топливных элементов в результате выхода из строя системы охлаждения на экспериментальном энергетическом реакторе в Санта-Сюзана, штат Калифорния.
       3 января 1961 года. Взрыв пара на экспериментальном реакторе около Айдахо-Фолс, штат Айдахо. Погибло трое.
       5 октября 1966 года. Частичное расплавление активной зоны в результате выхода из строя системы охлаждения на реакторе "Энрико Ферми" неподалеку от Детройта.
       19 ноября 1971 года. Почти 200 тысяч литров загрязненной радиоактивными веществами воды из переполненного хранилища отходов реактора в Монтжелло, штат Миннесота, вытекло в реку Миссисипи.
       28 марта 1979 года. Расплавление активной зоны из-за потери охлаждения реактора на АЭС Тримайл Айленд. Выброс радиоактивных газов в атмосферу и жидких радиоактивных отходов в реку Сакуахана. Эвакуация населения из зоны бедствия.
       7 августа 1979 года. Около 1000 человек получили дозу облучения в шесть раз выше нормы в результате выброса высокообогащенного урана с завода по производству ядерного топлива возле города Эрвинга, штат Теннеси.
       25 января 1982 года. В результате разрыва трубы парогенератора на реакторе Джина, близ Рочестера, произошел выброс радиоактивного пара в атмосферу.
       30 января 1982 года. Чрезвычайное положение введено на атомной электростанции близ города Онтарио, штат Нью-Йорк. В результате аварии в системе охлаждения реактора произошла утечка радиоактивных веществ в атмосферу.
       28 февраля 1985 года. На АЭС Самер-Плант преждевременно достигнута критичность, то есть имел место неуправляемый разгон.
       19 мая 1985 года. На АЭС Индиан-Пойнт-2 близ Нью-Йорка, принадлежащей компании "Консолидэйтед Эдисон", произошла утечка радиоактивной воды. Авария возникла из-за неисправности в клапане и привела к утечке нескольких сотен галлонов, в том числе за пределы АЭС.
       1986 год. Уэбберс Фолс. Взрыв резервуара с радиоактивным газом на заводе обогащения урана. Один человек погиб. Восемь ранено...
     В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
     29 сентября 1957 года. Авария на реакторе близ Челябинска. Произошел самопроизвольный ядерный разгон отходов топлива с сильным выбросом радиоактивности. Радиацией заражена обширная территория. Загрязненную зону огородили колючей проволокой, окольцевали дренажным каналом. Население эвакуировали, грунт срыли, скот уничтожили и все обваловали в курганы.
       7 мая 1966 года. Разгон на мгновенных нейтронах на АЭС с кипящим ядерным реактором в городе Мелекессе. Облучились дозиметрист и начальник смены АЭС. Реактор погасили, сбросив в него два мешка с борной кислотой.
       1964--1979 годы. На протяжении 15 лет неоднократное разрушение (пережог) топливных сборок активной зоны на первом блоке Белоярской АЭС. Ремонты активной зоны сопровождались переоблучением эксплуатационного персонала.
       7 января 1974 года. Взрыв железобетонного газгольдера выдержки радиоактивных газов на первом блоке Ленинградской АЭС. Жертв не было.
       6 февраля 1974 года. Разрыв промежуточного контура на первом блоке Ленинградской АЭС в результате вскипания воды с последующими гидроударами. Погибли трое. Высокоактивные воды с пульпой фильтропорошка сброшены во внешнюю среду.
       Ноябрь 1975 года. На первом блоке Ленинградской АЭС частичное разрушение активной зоны ("локальный козел"). Реактор был остановлен и через сутки продут аварийным расходом азота в атмосферу через вентиляционную трубу. Во внешнюю среду выброшено около полутора миллионов кюри высокоактивных радионуклидов.
       1977 год. Расплавление половины топливных сборок активной зоны на втором блоке Белоярской АЭС. Ремонт с переоблучением персонала длился около года.
       31 декабря 1978 года. Сгорел второй блок Белоярской АЭС. Пожар возник от падения плиты перекрытия машзала на маслобак турбины. Выгорел весь контрольный кабель. Реактор оказался без контроля. При организации подачи аварийной охлаждающей воды в реактор переоблучилось восемь человек.
       Сентябрь 1982 года. Разрушение центральной топливной сборки на первом блоке Чернобыльской АЭС из-за ошибок в конструкции реактора. Выброс радиоактивности на промзону и город Припять, а также переоблучение ремонтного персонала во время ликвидации "малого козла".
       Октябрь 1982 года. Взрыв генератора на первом блоке Армянской АЭС. Пожар в кабельном хозяйстве. Потеря энергоснабжения собственных нужд. Оперативный персонал организовал подачу охлаждающей воды в реактор. Для оказания помощи с Кольской и других АЭС прибыли группы технологов и ремонтников.
       27 июня 1985 года. Авария на первом блоке Балаковской АЭС. В период пусконаладочных работ вырвало предохранительный клапан и трехсотградусный пар стал поступать в помещение, где работали люди. Погибли 14 человек.
    
   Это я ещё не говорю о том, что весь период эксплуатации, начиная с 1964 года, первый двухконтурный блок Белоярской АЭС постоянно выходил из строя: "козлило" топливные урановые сборки, ремонт которых проводился в условиях сильного переоблучения эксплуатационного персонала. Длилась эта радиоактивная эпопея почти без перерыва пятнадцать лет. Уместно сказать, что на втором, уже одноконтурном, блоке той же станции в 1977 году расплавили пятьдесят процентов топливных сборок атомного реактора. Ремонт продолжался около года. Персонал Белоярской АЭС довольно быстро переоблучили, и пришлось на грязные ремонтные работы командировать людей с других атомных электростанций. В городе Мелекессе Ульяновской области (за достоверность не ручаюсь), высокоактивные отходы закачиваются в глубинные скважины под землю.
   Не делая преждевременных выводов, скажу только, что именно А. Петросьянц на пресс-конференции в Москве 6 мая 1986 года, комментируя чернобыльскую трагедию, произнес поразившие многих слова: "Наука требует жертв". Этого забывать ни в коем случае нельзя.
  
   Все аварии на АЭС в СССР не были преданы гласности, за исключением аварий на первых блоках Армянской и Чернобыльской атомных станций в 1982 году, о которых вскользь было упомянуто в передовой "Правды" уже после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Ю. В. Андропова.
   Кроме того, косвенное упоминание об аварии на первом блоке Ленинградской АЭС имело место в марте 1976 года на партактиве Минэнерго СССР, на котором выступил Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин. Он, в частности, сказал тогда, что правительства Швеции и Финляндии сделали Правительству СССР запрос относительно повышения радиоактивности над их странами. Косыгин сказал также, что ЦК КПСС и Совет Министров СССР обращают внимание энергетиков на особую важность соблюдения ядерной безопасности и качества АЭС в СССР.
   Это сегодняшнему поколению, мягко выражаясь, пофиг, на то что в СССР многое секретилось.
   Людям думающим, а автор уверен что просто так пофигисту Чернобыль и не нужен, надо заметить, что в бюрократическом СССР некоторые "вопиющие хвакты" порой и до правительства не всегда докатывались (имеется в виду - до первых лиц страны). Аппарат сам всегда "препарировал" информацию для своего руководителя, чтобы получить в нужном свете необходимое решение начальника.
  
   Почему это было именно так?
  
   Свидетельствует Григорий Устинович Медведев:
   "Положение, когда аварии на атомных станциях скрывались от общественности, стало нормой при министре энергетики и электрификации СССР П. С. Непорожнем. Но аварии скрывались не только от общественности и правительства, но и от работников АЭС страны, что особенно опасно, ибо отсутствие гласности негативного опыта всегда чревато непредсказуемым. Порождает беспечность и легкомыслие.
   Естественно, что преемник П. С. Непорожнего на посту министра -- А. И. Майорец, человек в энергетических, особенно в атомных, вопросах недостаточно компетентный, -- продолжил традиции умолчания. Уже через полгода после своего вступления в должность им был подписан приказ Минэнерго СССР от 19 мая 1985 года N 391-ДСП, где в пункте 64-1 предписывалось:
   "Не подлежат открытому опубликованию в печати, в передачах по радио и телевидению -- сведения о неблагоприятных результатах экологического воздействия на обслуживающий персонал и население, а также на окружающую среду энергетических объектов (воздействие электромагнитных полей, облучение, загрязнение атмосферы, водоемов и земли)".
   Сомнительную нравственную позицию заложил товарищ Майорец в основу своей деятельности уже в первые месяцы работы в новом министерстве.
   Вот в такой обстановке тщательно продуманной "безаварийности" товарищ Петросьянц и писал свои многочисленные книги и, не опасаясь быть разоблаченным, пропагандировал полную безопасность АЭС...
   А.И. Майорец действовал тут в рамках давно отлаженной системы. Обезопасив себя пресловутым "приказом", он принялся управлять атомной энергетикой...
   Но ведь управлять таким хозяйством, как Минэнерго СССР, пронизавшим своей разветвленной энергоснабжающей сетью фактически весь организм экономики СССР, необходимо компетентно, мудро и осторожно, то есть нравственно, памятуя о потенциальной опасности ядерной энергетики. Ибо еще Сократ сказал: "Каждый мудр в том, что хорошо знает".
   Как же мог управлять ядерной энергетикой человек, который совершенно не знал этого сложного и опасного дела? Конечно, не боги горшки обжигают. Но ведь здесь не просто горшки, а ядерные реакторы, которые при случае сами могут здорово обжечь...
   Но тем не менее А. И. Майорец, засучив рукава, взялся за это неизвестное ему дело и с легкой руки заместителя Председателя Совета Министров СССР Б. Е. Щербины, выдвинувшего его на этот пост, стал "обжигать ядерные горшки".
   Став министром, А. И. Майорец первым делом ликвидировал в Минэнерго СССР Главниипроект -- главк, ведавший в министерстве энергетики проектированием и научно-исследовательскими работами, пустив этот важный сектор инженерной и научной деятельности на самотек.
   Далее, за счет сокращения ремонтов оборудования электростанций повысил коэффициент использования установленной мощности, резко снизив резерв наличных мощностей на электростанциях страны.
   Частота в энергосистеме стала более стабильной, однако резко увеличился риск крупной аварии...
   Заместитель Председателя Совета Министров СССР Б. Е. Щербина с трибуны расширенной Коллегии Минэнерго СССР в марте 1986 года (за месяц до Чернобыля) счел возможным отметить это достижение. Сам Щербина возглавлял тогда топливно-энергетическое направление в правительстве. Его похвала деятельности Майорца понятна.
   Тут надо коротко сказать о Б. Е. Щербине как о человеке. Опытный администратор, беспощадно требовательный, автоматически перенесший в энергетику методы управления из газовой промышленности, где он долгое время был министром, жесткий и недостаточно компетентный в вопросах энергетики, особенно атомной, вот кто стал в правительстве во главе топливно- энергетического направления. Но хватка у этого невысокого щуплого человека была поистине мертвая. Кроме того, он обладал поистине удивительной способностью навязывать строителям АЭС свои сроки пуска энергоблоков, что не мешало ему, спустя время, обвинять их же за срыв "принятых обязательств".
   При этом навязывание сроков пуска Щербина проводил без учета необходимого технологического времени на возведение атомных электростанций, монтаж оборудования и пусконаладочные работы...
   ...В апреле же 1983 года я написал статью о ползучем планировании в атомном энергетическом строительстве и предложил ее в одну из центральных газет. (Ползучее планирование--это когда после срыва одного срока ввода объекта неоднократно назначается новый срок без организационных выводов в отношении работников, проваливших правительственное задание. Сползание по времени вправо идет зачастую много лет с колоссальным превышением сметной стоимости строительства.) Статья принята не была.
   Приведу краткую выдержку из этой неопубликованной статьи.
   "В чем же причины нереальности планирования в атомостроительной отрасли и стойких, десятилетиями продолжающихся срывов? Их три:
   1. Некомпетентность работников, осуществляющих планирование вводов энергомощностей и управление атомостроительной отраслью.
   2. Нереальность и как следствие ползучесть планирования, вызванные некомпетентностью оценок.
   3. Неготовность машиностроительных министерств к производству в должном количестве и надлежащего качества оборудования для атомных станций.
   Разберемся по порядку.
   Атомное строительство, как и эксплуатация АЭС, бесспорно требуют глубокой компетентности. Как говорил 2 ноября 1982 года на Сессии Генеральной Ассамблеи ООН тогдашний министр иностранных дел СССР А. А. Громыко, крупная авария на АЭС с разгерметизацией корпуса реактора равносильна по некоторым последствиям действию от взрыва мегатонной атомной бомбы.
   Отсюда ясно, что управлять строительством и эксплуатацией АЭС должны подлинно знающие работники. И если в отношении эксплуатации АЭС это очевидно (хотя и тут мы имеем массу нарушений, приведших к Чернобылю), то в вопросах строительства атомных станций на первый взгляд кажется, что атомная компетентность тут вроде бы ни к чему. Мол, строительная часть, бери больше, кидай дальше, клади бетон, куда как проще... Но это только кажущаяся простота. (Ею были обмануты и Щербина, и Майорец, с такой легкостью ринувшийся в воду, не зная броду.)
   Задача возведения атомного энергоблока с первого же куба бетона, уложенного в его основание, осложняется будущей радиоактивностью объекта, и более того -- необходимостью своевременного ввода в строй действующих радиоактивных объектов, каковыми являются атомные станции.
   Иными словами, компетентность имеет непосредственное отношение как к качеству и реальности плана, так и к безопасности атомных станций. Очевидные истины, но, к сожалению, о них приходится говорить. Ведь многие руководящие должности в атомной отрасли заняты не по праву..."
   Так центральный аппарат Минэнерго СССР, включая министра и ряд его заместителей, в канун Чернобыля были некомпетентны в атомной специфике. Атомным направлением в энергетическом строительстве руководил 60-летний заместитель министра А. Н Семенов, три года назад только поставленный на это сложное дело, будучи по образованию и многолетнему опыту работы строителем гидростанций. Только в январе 1987 года он был отстранен от руководства ходом строительства атомных станций по итогам 1986 года за срыв ввода энергомощностей.
   Не лучшим образом обстояло дело и в руководстве эксплуатацией действующих атомных электростанций, которое в канун катастрофы осуществляло Всесоюзное промышленное объединение по атомной энергетике (сокращенно -- ВПО Союзатомэнерго). Начальником его был Г. А. Веретенников, на эксплуатации АЭС никогда не работавший. Атомной технологии он не знал и после 15-летней работы в Госплане СССР решил пойти на живое дело (по итогам Чернобыля в июле 1986 года он был исключен из партии и снят с работы)...
   Уже после Чернобыльской аварии Б. Е. Щербина с трибуны расширенной Коллегии Минэнерго СССР в июле 1986 года заявил, обращаясь к сидящим в зале энергетикам:
   -- Вы все эти годы шли к Чернобылю! Если это так, то следует добавить, что Щербина и Майорец ускорили шествие к взрыву...
   Здесь я считаю необходимым прерваться, чтобы познакомить читателя с выдержкой из любопытной статьи Ф. Олдса "О двух подходах к ядерной энергетике", опубликованной в журнале "Павер Энжиниринг" еще в октябре 1979 года.
   "...В то время как страны -- члены Организации экономического сотрудничества и развития (СЭСР) сталкиваются с многочисленными затруднениями в ходе реализации своих ядерных программ, страны -- члены СЭВ приступили к выполнению совместного плана, который предусматривает увеличение установленной мощности АЭС к 1990 году на 150000 МВт (это более чем одна треть современной мощности всех АЭС на земном шаре). В Советском Союзе намечено ввести 113 000 МВт.
   На 30-й юбилейной Сессии СЭВ в июне 1979 года была разработана совместная программа. Похоже, что за этой решимостью осуществить планы развития атомной энергетики скрываются определенные опасения, вызванные возможной нехваткой нефти в будущем. СССР поставляет нефть странам Восточной Европы и, кроме того, экспортирует ее на Запад в количестве 130 тысяч тонн в сутки. (Тут надо добавить, что по состоянию на 1986 год СССР перекачивает на Запад 336 миллионов тонн условного топлива в год--нефть плюс газ.-- Г. М.) Однако в 1978 году объем добычи нефти в СССР не достиг планового уровня. Видимо, это не произойдет в 1979 году. Согласно прогнозам, план добычи нефти едва ли будет выполнен и в 1980 году. Все говорит о том, что освоение гигантских нефтяных месторождений Сибири сопряжено с немалыми трудностями
   Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин в своем выступлении на юбилейной Сессии СЭВ отметил, что развитие ядерной энергетики представляет собой ключ к решению энергетической проблемы.
   Поступают сведения о том, что между СССР и ФРГ ведутся переговоры об экспорте в СССР оборудования и технологии. Вероятно, это должно будет способствовать скорейшему решению ядерной программы стран СЭВ. (Переговоры были прерваны из-за неприемлемых встречных условий западногерманской стороны.-- Г. М.)
   В начале 1979 года Румыния заключила с Канадой лицензионное соглашение на сумму 20 миллионов долларов о строительстве четырех ядерных реакторов типа КАНДУ единичной мощностью 600 МВт. Сообщается, что Куба намерена построить одну или несколько АЭС по советскому проекту. Специалисты полагают, что в этом проекте не предусмотрены такие обязательные на Западе элементы конструкции, как защитная оболочка реактора и дополнительная система охлаждения активной зоны. (Тут Ф. Олдс явно ошибся. На кубинских АЭС, строящихся по советским проектам, предусмотрены и защитные оболочки, и дополнительные системы охлаждения активной зоны.-- Г. М.)
   Академия наук СССР -- этого, впрочем, следовало ожидать,-- заверяет широкую общественность, что советские ядерные реакторы являются абсолютно надежными и что последствия аварии на АЭС Тримайл Айленд чрезмерно драматизированы в зарубежной печати. Выдающийся советский ученый-атомщик А. П. Александров, президент Академии наук СССР и директор Института атомной энергии имени И. В. Курчатова недавно дал интервью лондонскому корреспонденту газеты "Вашингтон Стар". По его словам, неудача в освоении ядерной энергии может иметь тяжелые последствия для всего человечества.
   А. П. Александров сожалеет о том, что США использовали случай на АЭС Тримайл Айленд в качестве предлога для замедления темпов дальнейшего развития ядерной энергетики. Он убежден, что мировые запасы нефти и газа иссякнут через 30--50 лет, поэтому необходимо строить АЭС во всех частях света, иначе неизбежно возникнут военные конфликты из-за обладания остатками минерального топлива. Он считает, что эти вооруженные столкновения произойдут только между капиталистическими странами, так как СССР будет к тому времени в изобилии обеспечен энергией атома.
   Организации СЭСР и СЭВ -- действуют в противоположных направлениях
   В промышленно развитых странах мира созданы две организации СЭСР и СЭВ, располагающие огромными запасами нефти. Любопытно, что они по-разному относятся к проблеме будущего обеспечения энергоресурсами.
   СЭВ делает основной упор на развитие атомной энергетики и не придает большого значения перспективам использования солнечной энергии и другим вариантам постепенного перехода к альтернативным источникам энергоснабжения. Так, ГДР рассчитывает в будущем удовлетворять свои потребности в энергии за счет этих источников не более чем на 20 процентов. Вопросам защиты окружающей среды отводится видное место, однако на первом плане -- увеличение производительности оборудования и повышение уровня жизни населения.
   Страны, входящие в СЭСР, разработали целый ряд собственных программ развития ядерной энергетики. Франция и Япония добились в этом отношении большего, чем все остальные. США и ФРГ пока занимают выжидательную позицию, Канада по многим причинам колеблется, а прочие государства не особенно спешат с выполнением своих программ.
   На протяжении многих лет США лидировали среди стран--членов СЭСР и в области практического использования ядерной энергии, и по объему ассигнований на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы. Но затем это положение довольно быстро изменилось, и теперь развитие ядерной энергетики рассматривается в США не как приоритетная задача государственной важности, а всего лишь как крайнее средство решения энергетической проблемы. Главное внимание при обсуждении любого законопроекта, относящегося к энергетике, уделяется защите окружающей среды. Таким образом, ведущие страны -- члены СЭСР и СЭВ занимают диаметрально противоположные позиции по отношению к развитию ядерной энергетики..."
   Позиции, конечно, не диаметрально противоположные, особенно в вопросах, касающихся повышения безопасности АЭС. Ф. Олдс здесь допускает неточность. Обе стороны уделяют максимум внимания этому вопросу. Есть и бесспорные различия в оценках проблемы развития ядерной энергетики.
   -- чрезмерная критика ик явное завышение опасности атомных станций в США;
   -- полное отсутствие в течение трех с половиной десятилетий критики и явно занижаемая опасность АЭС для персонала и окружающей среды в СССР.
   Удивителен также явно выраженный конформизм советской общественности, безоглядно верившей заверениям академиков и других некомпетентных деятелей.
   Не потому ли громом среди ясного неба свалился на нас и так многих перепахал Чернобыль?".
  
   Всё бы это было не так интересно, ибо получается что чиновьничий бюрократический аппарат во всем виноват. Он лишь начало этой цепочки. В большей степени ведь атомная энергетика зависит ещё и от решений науки.
  
  
  
   Глава 2. Наука.
  
   Долгое время автор не мог найти ответа на этот вопрос - что же было с наукой. Всё встало на свои места, когда были получены текстовые перепечатки диктофонных записей, сделанных аккадемиком Легасовым, Валерием Алексеевичем, или "Валексеевичем", как его называли коллеги.
   Легасов был крупный, авторитетный ученый, и был авторитетом очень для многих. Есть правда одно "но" - его "покровителем", а точнее - большим начальником, был всесильный глава аккадемии наук Анатолий Александров. Всё равно автора не покидают мысли о том что это могло как-то повлиять на содержание диктофонных записей. Но в дальнейшем автор убедился сам и убедит в этом Читателя - Легасову лгать не пришлось. Прошу обратить внимание Читателя - запись интервью была сделана в 1987 году, ибо в тексте будут встречаться слова, уже не понятные сегодняшнему, новому поколению. Запись была сделана диктофоном, потому будут встречаться пропуски в текте.
   0x08 graphic
   Свидетельствует Валерий Алексеевич Легасов (в интервью А. Адамовичу, магнитофонная запись):
   "Прежде всего, что бы вы представляли себе, что я занимаю некую особую точку во всей этой истории, потому что я 15 лет сижу в области атомной энергетики, но положение моё несколько особое - я ядерный химик, т.е. к конструированию реакторов, например, я имею отношение только то, что на Советах там, на заседаниях слышу дискуссии, споры там, ну еще, что-то, ну и, конечно, свою точку зрения какую-то приобретаю, а как Вы могли понять из разговора, что я директор собственного отделения, - это обеспечение ядерного топливного циклов, т.е. разделение изотопов, захоронение активности...
   Моя позиция состоит как бы из внешнего наблюдателя и участника. Но вот в самих Чернобыльских событиях мое участие, конечно, было оправдано, потому что не было никакого реактора уже, а были его останки - это прямая моя специальность. Тут ядерная и неядерная химия. Нужно понимать какие процессы идут с радиоактивными элементами, чем они отличаются от других процессов, что можно вводить, к чему что приведет - это может быть было уже действительно случайное совпадение, но это действительно моя прямая специальность.
   Но главное это вот, что я был в течении ряда лет наблюдателем различных битв внутри Советского Союза и на международном уровне специалистов в области типа реакторов и вообще - надо или не надо ядерную энергетику развивать. В то же время, под моим руководством, развивались и работы в области безопасности химических производств, которые представляют то же очень большую опасность. Поэтому, в чисто профессиональном плане вопросы безопасности и как относиться к ним надо, я представлял себе профессионально очень хорошо.
   Поэтому такая я фигура запутанная, что с одной стороны, потому что знаю проблемы безопасности в общефилософском их виде: как они должны ставиться и решаться, знаю ядерный топливный цикл и его внешнюю часть, ну и был наблюдателем за реакторной эпопеей.
   Чернобыль начался, с моей точки зрения, условно конечно, в 1961 году, т.е. в том самом году, когда ГАГАРИН полетел в космос или когда это было последнее высшее достижение Советской науки и техники. Хотя я вообще считаю, что наша наука и техника очень успешно правдами и неправдами развивалась на удивление всему миру с колосальными достижениями во всех, почти, областях. И вот вершиной этих достижений был полет ГАГАРИНА в космос.
   После этого мы начали резко по всем направлениям уступать, уступать и просто началось падение.
   Вот это общее падение Советской техники, о причинах которого можно много и долго говорить, оно было одновременно началом Чернобыля. Причем это не философское утверждение. И не в том смысле, что у нас началось понижение общетехнической культуры, а это совершенно конкретное утверждение.
   Дело заключается в том, что, как Вы знаете, Советский Союз был родоначальником атомной энергетики. Первая электростанция была построена у нас в Обнинске под Москвой. Потом мы построили Белоярскую атомную станцию и Нововоронежскую атомную станцию.
   И прекратили развитие атомной энергетики. Это в конце 50-х годов. Потому, что возобладала такая точка зрения, что у нас там Донбасского уголька хватит, - не нужно нам атомную энергетику развивать. И мы, будучи пионерами в её развитии, мы 10 лет её не развивали, а три атомных электростанции Нововоронежская, Белоярская и Обнинская были как бы забавой для ученых, где ученые решали свои проблемы. Это три разных типа реактора. Они имели свои особенности, ими занимались, но атомную энергетику, как масштабное явление, - у нас никто не воспринимал.
   А в это время Англия сначала, а потом и Соединенные Штаты Америки стали делать именно энергетику - не отдельные атомные станции, а атомную энергетику. И, следовательно, наука их вынуждена была сразу говорить о безопасности атомной энергетики как о такой масштабной энергетике - о множестве станций, об огромном количестве специалистов, которые вовлекаются в эксплуатацию этих
   атомных станций и т.д.
   А у нас был сделан мощный Госплановский просчет, рассчитанный на то, что у нас хватит органического топлива на много и нам практически атомная энергетика не потребуется, и где-то к 60-м годам (61,62,63 г- примерно вот в этот период времени) стало ясно, что просчет был сделан, что Европейская часть Советского Союза, где 80 процентов и населения и промышленности сосредоточено у нас, на привозном топливе не проживет, а Донецкий уголек стал слишком дорог и его стало слишком мало. А привозное топливо - это накладно: и экономически, и транспортно, и экологически - накладно.
   Стало ясно, что не развивать атомную энергетику невозможно. Без неё прожить Европейской промышленности нельзя.
   На самом деле по экологическим соображениям, чего многие люди не представляют себе, не развивать - невозможно. Если бы мы взяли и, на минутку, решением Политбюро отменили атомную энергетику: перестали бы сейчас атомные станции эксплуатировать и не строить новые, - то немедленно, сразу же, в ответ на это уровень радиоактивного загрязнённости нашей территории и наших людей возросла бы неимоверно. Именно радиоактивной, я не говорю уже о концерогенных и других вещах.
   Почему ? Да потому, что в угольных или нефтяных пластах за века накопилось много радиоактивных элементов, причем именно долго-живущих изотопов и самых опасных: альфа-активных. Например, в Камско-Ачинском угольном бассейне, только в верхних его пластах, находится 2 млн. кюри альфа-активных, долгоживущих изотопов. Как только мы начнем Камско-Ачинский бассейн активно эксплуатировать то мы начнем по дороге, по которой возится уголек, при сжигании, особенно, свои собственные легкие насыщать это радиоактивной грязью.
   Поэтому, чем меньше атомных электростанций и чем больше угольных или нефтяных - тем радиоактивное загрязнение, при естественных условиях, будет больше. Так, что это совершенно очевидная ситуация. Конечно лучше всего было бы использовать то о чем мы все активно мечтаем - альтернативные источники: термоядерные, солнечные, НГД, и все,что угодно. Но тут необходимо совершенно реально представлять себе картину, что в течении 40-50 лет - ничего не будет, потому, что сегодня, самые лучшие цифры говорят о том, что солнечная энергетика и затраты человеческого труда в сто раз больше на единицу мощности, а затраты материалов в 150 раз больше, чем на угольные или на атомные станции. Конечно наука будет и этот проходить и будет всё улучшаться, но не в 100 и не в 150 раз. Поэтому доля альтернативных источников в обозримый период 45-50 лет будет составлять 5 - 7 процентов. Нужно, что бы эти проценты были, что бы развивать эти источники энергии, но основой энергетики это быть не может.
   Таким образом, неизбежность атомной энергетики стала очевидной в 60-х годах., а темп был потерян.
   И тогда, - галопом по Европам. А денежки-то, ограниченные, ведь десять лет денежек-то не вкладывали никаких.
   И вот тут-то и была совершена роковая ошибка, из-за которой, конкретно и начался Чернобыль.
   В чём состоит роковая эта ошибка ?
   Весь мир признает нормальный стандарт безопасности по любому опасному производству, в том числе и по атомным станциям.
   Этот стандарт состоит из трех элементов:
   1. - сделать максимально надежный реактор;
   2. - сделать максимально надёжной эксплуатацию (персонал обученный, дисциплина хорошая, техника удобная для эксплуатации и т.д.)
  
   И везде стремятся к максимальной надежности. Но, поскольку весь мир понимает, что "максимально", это не значит - 100%, и что всегда какая-то вероятность того, что какой-то элемент техники, даже самый надежный, может отказать и, что какой-то человек по злому умыслу или неграмотности или по стечению обстоятельств что-то может совершить, то вводится обязательный третий элемент:
  
   3. - всё это опасное производство с максимально надежным реактором; с максимально надежной эксплуатацией - обязательно должен быть капсулирован. Закрыт в контеймент (как его называют на Западе), под колпак (как мы его называем) поставлен.
   Так, что если вдруг, с какой-то малой вероятностью но произойдёт что-то, то всё таки это будет ограничено зоной самого этого реактора. Все неприятности будут ограничены зоной.
   И вот самые главные преступники...
  
   (запись обрывается)
  
   ...Сейчас же ведется следствие (дорасследование) и будут, видимо, судить, я так думаю (по крайней мере, с моей точки зрения - должны судить), конструкторов этого типа реактора РБМК, которые допустили, по крайней мере три грубейшие ошибки в конструкции этого реактора. Грубейшие, причем, ошибки. И наверное они то же должны за это нести уголовную, скажем, ответственность. С моей точки зрения. Но что там будет, я не знаю.
   Но главные преступники - это те руководители энергетики 60-х годов, которые вопреки точке зрения специалистов, а Советские специалисты, скажем, у нас в Институте есть такой член-корреспондент СИДОРЕНКО Виктор Алексеевич, он сейчас зам.Председателя Госатомэнергонадзора, он докторскую диссертацию написал, потом книгу выпустил, в тот примерно период времени, где доказывал невозможность без колпаков существование атомных станций, неважно какого типа - ВВЭР или РБМК - что это опасно и преступно.
   Но на него, как говорится, с большой колокольни плевали, потому, что это на 25-30 процентов, примерно, удорожало каждую станцию. А, поскольку денежки на атомную энергетику Госпланом выдавались строго заданные, то это значит на 25-30 процентов построить меньше, в заданный срок, атомных электростанций...
  
   ...Я действительно хочу понять те многочисленные остановки, случай, например, на Кольской АЭС, когда главный трубопровод, наиболее ответственный трубопровод, по сварному шву, вместо того, что бы нормальным образом осуществить сварку, сварщики заложили просто электрод и потом слегка его приварили сверху и, конечно, это могла быть страшная авария - разрыв большого трубопровода ВВЭРовского аппарата - это самая крупная авария с полной потерей теплоносителя, с расплавлением активной зоны и т.д.
   Хорошо, что персонал, как мне говорил потом директор Кольской АЭС ВОЛКОВ Александр Петрович, был так вышколен что бы быть внимательным и точным, потому, что свищь первый, который был замечен оператором, его то и в микроскоп не увидишь. Помещение шумное, каких-то звуковых сигналов то же можно было не услышать, - тем не менее оператор этот был на столько внимательным, что заметил аномалию на этом основном сварном шве.
   Начались разбирательства. Выяснили, что это просто халтура была. Ответственный трубопровод халтурно заверен. Стали документацию смотреть. Там вроде подписи есть. При проверке документации оказалось, что не только подпись сварщика есть, что он качественно сварил шов, но подпись гамма-дефектоскописта, который проверил этот шов, - шов, которого не существовало в природе. И все это было сделано, конечно, во имя того, что бы увеличить производительность труда. Больше швов варить. И такая халтура, которая просто поразила, помню, наше воображение.
   Это потом проверялось на многих станциях: эти же участки, эти же сварочные швы, - и не везде все было благополучно. Частые остановки аппаратов, частые свищи ответственных коммуникаций, не удачно работающие задвижки, выходящие из строя каналы реакторов типа РБМК, - все это каждый год происходило.
   Значит, десятилетние разговоры о тренажерах, которые все успешнее, в большом количестве и лучшего качества ставились на Западе, и которых мы, по-прежнему, не имели в Советском Союзе.
   Пятилетние, по крайней мере, разговоры о создании системы диагностики состояния наиболее ответственного оборудования, - ничего этого не делалось.
   Вспоминалось, что качество инженеров и любого другого персонала, эксплуатирующего атомную станцию, постепенно понижалось. Но и всякий человек, который бывал на стройках атомной станции, поражался возможности даже там, на таких ответственных объектах работать, знаете, как на самой такой последней халтурной стройке...
  
   ...Вспомнил я Министерство, с его какими-то странными, в общем-то говоря, заботами - это не Главк, который нами руководил, - этот главк который действительно сводил концы с концами, доставал деньги, доставал деньги, передавал информацию со станций на вышестоящий уровень, посылал куда-то людей на пуски-приемки.
   И я стал вспоминать, что нет ни одного человека, ни одной группы людей, которые вели бы целенаправленную работу по анализу ситуации в атомной энергетике, по изменению практики строительства станций, поставки оборудования, - хотя отдельные такие спародические движения происходили.
   Например, многолетняя борьба Виктора Алексеевича СИДОРЕНКО, поддержанная академиком АЛЕКСАНДРОВЫМ, увенчалась, например, решением Правительства о создании Госатомэнергонадзора - такого государственного Комитета, представители которого должны быть на каждой станции, на каждом предприятии, изготавливающем ответственное оборудование для атомных станций, должны, так сказать, давать или разрешения или останавливать работу, в зависимости от ее качества.
   Этот же Госатомэнергонадзор должен был тщательно пересмотреть все документы нормативные и улучшить их, и проверять соблюдение всех нормативных требований, при практической работе. Вот этот, скажем, вопрос был как-то решен.
   Но был решен по чудному как-то. Вроде, знаете, как сейчас Госприёмка. Ну появилась большое количество специалистов, хороших специалистов, отвлеченных от конкретной инженерной практической и научной деятельности.
   Сели они за столы. Начали выбивать себе дома, столы, должности. Начались какие-то такие дополнительные, конечно, временные осложнения в проведении тех или иных операций, но как видно было уже в начале деятельности этого Комитета, как показала Чернобыльская авария - эта организационная надстройка, из-за отсутствия продуманности собственно реальных механизмов воздействия на качество атомной энергетики, в общем себя этот комитет или не успел проявить, а может и никогда не проявит, с точки зрения повышения качества нашей атомной энергетики.
   И требования ими формировались не идеальные, не такие которые должны быть для того что бы атомная энергетика была безопасной, а в требованиях своих они как-то исходили в общем от реальной ситуации, у нас сложившейся, используя некоторый опыт западный, - такая комбинация западного опыта, нашего опыта, сложившихся представлений, уровня машиностроительного производства Советского Союза, которое не может обеспечить или не обеспечивает те или иные требования, - и все это оставляло довольно такое впечатление клептической картины - не стройной, не сложной.
   Многие регламенты, правила, требования были такими сложными, путанными. В отдельных частях противоречащими друг другу. Может быть, на первый взгляд, что бы понять что этого противоречия нет - надо было провести какую-то дополнительную работу.
   Все, что казалось бы в нормальном режиме должно просто храниться на одной-двух дискетах на персональном компьютере, находящемся рядом с оператором, и он мог бы в любую минуту что-то для себя уточнить.
   Все это хранилось в старых, затрепанных книжках, за которыми надо было идти, надо было изучать, смотреть засаленные страницы, - все это, конечно, производило довольно убогое впечатление.
   Но мне показалось, что впечатление этой убогости, остроту эту испытывали очень не многие люди. Я не видел своих сторонников.
   Как-то в руки мне попал журнал "Бизнесувит" - это еще, по-моему 1985 год, в котором была статья критикующая французов за активное сотрудничество (за попытку активного сотрудничества) с Советским Союзом в области ядерной технологии.
   Ну, предполагалось, что мы увеличиваем Франции поставку природного газа, а в ответ на этот товарный продукт французы нам поставляют ядерные технологии, имея ввиду: роботов, которые способствовали бы проведению ремонтных работ, разгрузочно-перегрузочных операций, некоторое количество диагностических систем и целый ряд приспособлений, делающих технологию в реакторостроении и в эксплуатации атомных станций более современной.
   Но вот американский автор статьи критиковал французов, что они зря это делают (по политическим мотивам, мол - зря, по экономическим мотивам - зря).
   Но в этой статье было написано четко и ясно: во-первых, что физика реактора и, так сказать, физические основы атомной энергетики Советский Союз создал такие как во всем мире, ни в чем не уступают, но технологический разрыв, осуществления этих физических принципов - огромен и незачем французам помогать русским преодолевать этот технологический разрыв.
   И перед этой статьей была такая паршивая, в общем, картинка нарисована, когда на фоне полуразвалившейся градирни около атомной станции французский, такой усатый, моложавый специалист пытается с помощью указки объяснить как надо строить градирни русскому медведю, который заложил палец в рот и с трудом понимает, что качество градирни имеет такое же неотъемлемое значение для качества атомной электростанции, как и сам ядерный реактор.
   Вот такая карикатура злая была. Вот я помню, что с этой карикатурой я бегал по разным кабинетам: показывал ее МЕШКОВУ, СЛАВСКЛМУ, Анатолию Петровичу АЛЕКСАНДРОВУ и показывал как вопрос, на самом деле, очень серьезный.
   Вот вопрос разрыва между физическими представлениями о том каким должен быть реактор; между некачественным изготовлением топлива; и всей суммы технологических операций, многие из которых казались мелкими, и которые практикуются на наших станциях.
   Вы знаете, я не в одном месте не встретил понимания, а даже наоборот - Анатолий Петрович АЛЕКСАНДРОВ позвонил КОКОШИНУ - заместителю директора Института США и Канады (доктор такой - КОКОШИН - интересный человек, молодой) и просил его написать антистатью, - разоблачить, значит, автора этой статьи, что ничего подобного, что Советская атомная энергетика на полном уровне находится и так далее и так далее.
   Хотя в статье утверждали, что Советская атомная энергетика с точки зрения вводимых мощностей, действительно находится не на мировом уровне; что реакторные концепции, принятые в Советском Союзе, являются физически правильными и обоснованными, что Советские специалисты-реакторостроители являются хорошими.
   Но, что технологическое обеспечение - всего этого сложного цикла - является очень отсталым, поэтому: много людей работает на станции, много плохих приборов, много неточностей в работе систем, обслуживающих станцию и т.д.
   То есть, писалась там правда. Но, нет, - Анатолий Петрович настаивал на том, что бы КОКОШИН написал статью как такую, значит, ну, разоблачающую эти точки зрения.
   Но у КОКОШИНА хватило мудрости или не хватило времени для того, чтобы вот такой антистатьи не появилось. Ибо, если бы она появилась, - она появилась бы как раз бы в Чернобыльские дни.
   По этому эпизоду я хотел подчеркнуть, что я был единственный, пожалуй, ну из круга людей с которыми довелось общаться остро чувствующим эту проблему. Остальные, гораздо лучше меня зная ситуацию на атомных эжлектростанциях но как-то к этому относились спокойно.
   Однажды я слышал от ПОНОМАРЁВА-СТЕПНОГО Николая Николаевича (есть такой у нас заместитель директора по атомной энергетике, первый заместитель директора - сегодня). Он занимался реактором высокотемпературным, гелио-охлаждаемым и всегда мы этот реактор
   рассматривали как реактор обладающий лучшими технологическими возможностями для народного хозяйства, имеющий более высокую температуру, значит его можно использовать: и в металлургии, и в химии, и в нефтепереработке.
   То есть рассматривали не как конкурента атомной электроэнергетике, а как дополнение к ней.
   Но однажды в разговоре он сказал, что реакторы ВВЭР очень опасны. И это верно. В этом смысле конечно не дополнение, а, на самом деле, - альтернатива сегодняшней энергетике.
   Вот от реакторщиков я впервые услышал так, в спокойной, правда, манере произнесенные слова, но очень серьезные, что современная наша атомная энергетика на ВВЭРах и РБМК, в равной степени, является опасной и требует принятия каких-то дополнительных серьезных мер.
   По свойству своего характера я начал более внимательно изучать этот вопрос и кое-где занимать более активные позиции и говорить, что действительно нужно следующее поколение атомных реакторов более безопасных и, скажем реактор ТТЭР или жидко-солевой реактор пытался продемонстрировать как следующую ступень, более безопасного реактора.
   Но это вызвало в Министерстве исключительную бурю. Бурю негодования.
   Особенно у Министра СЛАВСКОГО, который просто чуть-ли не ногами топал на меня, когда говорил, что это разные вещи, что я неграмотный человек, что лезу не в свое дело, и что совсем нельзя сравнивать один тип реактора с другим.
   Вот такая сложная была обстановка.
   Потихоньку работали над альтернативными реакторами. Потихоньку добивались усовершенствования действующих и, что самое печальное, никак не могли наладить серьезного объективного научного анализа истинного положения дел, выстроить всю цепочку событий, проанализировать все возможные неприятности, найти средства избавиться от этих неприятностей.
   Пытался я, как уже говорил, создать лабораторию мер безопасности. Потом она вошла в состав отдела безопасности атомной энергетики.
   Но, поскольку ее возглавлял СИДОРЕНКО (этот отдел), то у него все это было подчинено, все таки, опять же, - выработке нормативов, документов, процедур, улучшающих дело на сегодняшних атомных станциях.
   Но до серьёзной теории, до серьезного анализа, до серьезных концепций дело не доходило и, в общем, это было достаточно тревожным.
   Чем больше атомных станций строилось, тем все реальнее, конечно, становилась опасность того, что где-то, когда-то может произойти неприятность.
   Это стало людьми как-то ощущаться, но все таки борьба с этими опасностями велась, как борьба с каждым конкретным случаем: на какой-то станции выйдет из строя парогенератор - вот начинают приниматься решения по изменению конструкции парогенератора, ну и, конечно, рано или поздно добиваться улучшения ситуации.
   Потом еще что-то случиться: на РБМК канал какой-то разорвется, - вот, значит начинают исследовать - почему канал оборвался - в цирконий ли дело; в режиме ли эксплуатации станции; в каких-то других обстоятельствах.
   Ну, улучшается при этом качество производимого циркония и качество изготовления труб из него, улучшается режим эксплуатации - и вот успокаиваются до следующего какого-то, очередного, случая.
   Вот мне все казалось, что это не научный подход к проблемам безопасности атомной энергетики, но опять же, в силу того, что мои профессиональные занятия находились в другой области, и здесь я был наблюдателем, интегрирующим всякого рода такую информацию, которую невозможно было обсудить в Министерстве абсолютно, - потому что там привыкли к совершенно конкретным инженерным разговорам: как сталь на сталь заменить, изменить ту или иную технологическую систему.
   Все концепционные разговоры, все попытки какого-то такого научного последовательного подхода к этой проблеме осуществить, они не воспринимались никак.
   Вот, накануне Чернобыльских событий, так дело все и развивалось.
   Причем, количество предприятий, которым поручалось изготовление различных элементов оборудования атомных станций увеличилось ведь то же.
   Начали строить "Атоммаш", вновь появилось много молодёжи, как наша пресса писала, завод построен был очень неудачно.
   Качество, конечно, специалистов, которым еще предстояло осваивать свои профессии, желало много лучшего. Все это было видно, об этом комсомольцы, которые организовывали при ЦК комсомола штаб, помогающие развития атомной энергетики, много документов писали. Это было видно на станциях.
   Особенно я был огорчен после посещения нескольких западных станций.
   Особенно когда посмотрел станцию "Ловиса" в Финляндии. Станция построенная по нашей идеологии. Наша, собственно, станция.
   Только строилась она финскими строителями.
   Только выбросили всю нашу систему автоматизированного управления и поставили Канадскую. Заменен целый ряд технологических средств, - наши были исключены из эксплуатации, а поставлены либо шведские, либо свои собственные. Порядки, заведённые на этой станции, резко отличались от наших, начиная от входа на станцию, внешнего порядка на ней, обучения персонала, потому что на этой станции был нормальный тренажер, на котором весь персонал проходил периодическое обучение и разыгрывал возможные ситуации, которые могут быть на реакторе.
   Поразило меня время, за которые на этой станции осуществлялась перегрузка. Очень интересно, персонал станции имел 45 человек, если мне память не изменяет, штата людей, которые занимались операцией подготовки перегрузки, т.е. они планировали кто должен участвовать в перегрузке из людей не работающих на станции. Подбирали персонал. Договаривались о времени. Договаривались, - у нас она занимает там месяц-полтора, иногда и два месяца.
   Зато оперативного персонала там существенно меньше чем у нас. Внешняя чистота станции. Оснащенность станционных лабораторий. Всё это разительно отличалось от того, что имеем мы у себя в Советском Союзе.
   Да, еще я хотел бы сказать, о системах управления.
   Как только вспомнишь, как же управлялась наша атомная энергетика: Минэнерго, с его главками; Минсредмаш, с его главками; Главный конструктор; Научный руководитель; на всех уровнях специалисты (от начальника лаборатории до директора института), - могли запрашивать информацию, вмешиваться в работу станции, писать докладные, чего-то такого предлагать, излагать, многочисленные ведомственные Советы, на которых чего-то обсуждалось и все это очень не стройно, не организованно, и не представляло из себя какого-то единого естественного рабочего процесса, а каждый раз это было откликом на некоторое техническое предложение, или на некоторую аварию, или на некоторую предаварийную ситуацию.
   Вот все это создавало впечатление какой-то неряшливости и какого-то массового движения в неорганизованные работы в области атомной энергетики.
   Это, кстати я менее остро чувствовал потому, что мои собственные функции сводились к тому, что бы в энергетической комиссии определять темпы ввода атомных электростанций во времени, ход событий, структуру атомной энергетики. Это, все таки, были перспективные вопросы.
   А текущей деятельности я касался косвенно, в силу того, что это не было моей профессией, тем более мне не было поручено.
   Но так все, чем больше я узнавал что там происходит, - тем тревожнее становилось...
  
   ...Возникала проблема неожиданно с тем, что, скажем, оказалось, что образцы-свидетели, опущенные в ту же финскую станцию "Ловиса" показали, что ресурс корпуса реактора может не выдержать заданных проектных параметров, - там на 30-40 лет, а он может работать существенно меньше.
   Сразу начались отчаянные исследования, предложения, которые к настоящее время выработаны, - как справиться с ситуацией, как продлить ресурс работы корпуса.
   Все это вот носило такой какой-то значит спародический, внезапно возникающий, характер. Но с одной стороны это можно было бы объяснить молодостью этой отрасли техники, и в какой-то степени это так, но, с другой стороны, это носило отражение и какого-то, в общем, неправильного стиля работы в целом...
  
   ...Вот способ организации работы на строительных площадках: несостыкованность разного типа производств (производств, скажем, тепловыделяющих элементов); машиностроительного оборудования; неготовности строителей принять это оборудование вовремя; замусоренность строительных площадок; постоянная такая, какая-то непонятная динамика в количестве работающего строительного персонала (строительного, я имею ввиду, на атомных станциях) - то очень много, то очень мало; то, так сказать, разворачиваются работы на станции, то вдруг останавливаются, потому что нет того или иного оборудования...
  
   ...Все это вместе взятое очень неприятный характер носило и, в то же время, вряд ли было исключительным и специфичным только для атомной энергетики...".
  
   Вопрос как сам собой напрашивается - неужели и наука докатилась до такого уровня?!
   Вспоминается автору такой анекдот. Поэт Антакольский по команде партийного чиновника делает приседания, и на вопрос "Как так можно опуститься?" - отвечает: "Ну, во-первых, я член партии, во-вторых - я испугался".
   Костная тупость бюрократов, как я теперь понимаю - докатилась до науки полностью. Вместо реальных изменений, показателей - всего лишь исследования. Огромные траты и такой мизерный результат.
   Повадки бюрократов уже известны из предыдущей главы. Но, всё равно заинтересованный Чиатель спросит - "Неужели так была обюрокрачена советская наука?". А я не нахожу другого ответа на вопрос "откуда у Александрова, президента АН СССР было 3 звезды Героя Соц.труда и 8-мь орденов Ленина"...
   Бюрократ никогда не несет ответственности за свои действия. Это уже как жизненное убеждение, кредо бюрократа. Несли ли бюрократы нашей науки ответственность за своё детище, РБМК?
   И я думаю что нет.
  
   Как автор, считаю что уже пора заняться основной темой книги - стать Читателю судьей, чтобы разобраться - кто и что стало виной Чернобыльской катастрофе?
  
  
  
   Глава 3. Хроника событий.
  
   Итак. 23 апреля 1986 года. На Чернобыльской АЭС подписана к исполнению программа "Рабочих испытаний ТГ-8 Чернобыльской АЭС в режиме выбега, с нагрузкой собственных нужд". Подписывается она главным инженером АЭС (ГИС) Николаем Фоминым.
   О том - соответствовала программа нормам ядерной безопасности или нет - никаких сведений пока нет.
   25-е апреля 1986-го года. Персонал 4-го энергоблока уже готов проводить испытания, но в 14:00 был звонок от диспетчера КиевЭнерго с требованием не начинать останова блока и начала испытаний до особых распоряжений. Причина - авария (поломка) на ЮжноУкраинской АЭС, и необходимо компенсировать недостачу киловатт-часов в энергосети.
   На АЭС прибыли специалисты из Харьковского турбинного завода (ХТЗ, не путать с тракторным), чтобы участвовать в испытаниях и снять вибрационные характеристики с турбогенератора ТГ-8. Прибыли на АЭС по распоряжению ГИС-а Фомина.
   26-е апреля 1986-го года. Происходит взрыв реактора на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС. Причины аварии ещё неизвестны. Сложно установить - разгерметизирован реактор или нет. Пожар на крыше второй очереди (3-й и 4-й энергоблоки) ликвидируется пожарными. Третий энергоблок аварийно остановлен и начал расхолаживание.
   Днем прибывает первая группа медиков, физиков и членов правительства. Прибывает сам министр энергетики СССР Анатолий Иванович Майорец.
   Вечером прибывает глава Правительственной комиссии в Припяти - Борис Евдокимович Щербина. Ночью принимается решение об эвакуации города энергетиков. В то же время, в Москву везут первую партию пострадавших из персонала и пожарных.
   27-е апреля 1986-го года. К 17:00 весь город энергетиков Припять (а это 43 тысячи человек) будет эвакуирован. Срок эвакуации будет объявлен на два-три дня. В городе останутся только члены Правительственной комиссии и сокращенный штат персонала Чернобыльской АЭС. Вечером 26-го апреля по распоряжению Майорца началась остановка и аварийное расхолаживание двух работавших энергоблоков - первого и второго. До этог они все время несли номинальную нагрузку. Аварийное расхолаживание длится около 70 часов.
   Началась работа по ликвидации пожара и выделения продуктов распада усилиями вертолетчиков. Началось засыпание с воздуха разрушенной активной зоны свинцом, бором, доломитом и песком.
   28-е апреля 1986-го года. В 6:00 работники АЭС в г. Форсмарк (восточная Швеция) не могут попасть на территорию АЭС через дозиметрический пост, а на всей территории Швеции регистрируется повышение радиационного фона в 600-т раз от нормального. Вечером 28-го апреля Петросьянц делает публичное заявление что на Чернобыльской АЭС произошла авария, её последствия ликвидируются, поврежден один из реакторов, создана Правительственная комиссия. О радиационном загрязнении территорий никаких сообщений нет.
   29-е - 30-е апреля 1986-го года. Правительственная комисссия оставляет Припять и обосновывается в пионерском лагере "Сказочный", примерно в 20-ти километрах от Чернобыльской АЭС. Активно включились в работу войска хим.защиты.
   1-е мая 1986-го года. В Киеве проходит демонстрация, приуроченная к очередному дню солидарности трудящихся. Дозиметрическая служба института ядерных исследований в Киеве фиксирует многократное повышение радиационного фона. Все рынки и торговые точки оцеплены дозиметристами, некоторые продукты питания попали под запрет к продаже. В Киеве начинаются панические настроения.
   Первая неделя мая 1986-го года. Газеты по прежнему "радуют" которенькими сообщениями, но паника в Киеве не утихает. Киевский вокзал превратился в огромный улей. Все стремятся вывезти своих детей и выехать сами куда глаза глядят. Ходят слухи что надо пить йод (хотя его употреблять надо ещё в первые дни после аварии, а не с опозданием на неделю, за что многие, капая йод на сахар, поплатились ожогами пищевода).
   2-е мая 1986-го года. В районе аварии прибыли члены ЦК КПСС - Лигачев и председатель совета министров Рыжков. Объявлено о создании 30-ти километровой зоны отчуждения. Выселены все населенные пункты из зоны. Выселен райцентр - Чернобыль.
   5-е мая 1986-го года. Прибывает Ханс Бликс, директор МАГАТЭ.
   9-е мая 1986-го года. Вечером происходит выброс радиации из разрушенного энергоблока. Радиационный фон повысился даже в Иванкове (60-т км от АЭС). В 6-й клинике института радиологии в Москве, куда доставили первых пострадавших из числа персонала и пожарных, начинают умирать переоблученные. О том что произошло с реактором - ни слова не сказано.
   Май 1986-го года. Началась работа по изучению оперативного журнала и распечаток рабочих параметров машины диагностики и регистрации рабочих параметров "Скала" ("черый ящик" АЭС). Официально, советская наука начинает объявления о том, что виноват персонал. Но пока нет должных доказательств - версия не оглашается громогласно.
   Июнь-июль 1986-го года. Наука рассматривает версию вины персонала. Делается вывод о том что реактор имеет скрытые недостатки, которые проявились из-за нерегламентных действий персонала АЭС, приведших к взрыву.
   25-е августа 1986-го года. Научная делегация во главе с Валерием Легасовым делает доклад на конференции МАГАТЭ в Вене. Полностью обвиняется дежурный персонал 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС. Предоставлен и доклад - ИНСАГ-1. В дальнейшем он будет отозван СССР как "неправильный"...
   Лето 1986-го года - на Чернобыльской АЭС началась ликвидация последствий аварии, в которой принимают участие специалисты войск химической и радиационной защиты, военно-воздушные силы, шахтеры, сотрудники метростроя Киева, войска ГО, добровольцы.
   В августе был зафиксирован последний выброс радиоактивности.
   Сентябрь 1986-го. Полным ходом продвигается строительство саркофага над разрушенным энергоблоком. Однако строительство временно останавливается по причине радиационной опасности на крыше 3-го энергоблока и машинного зала Чернобыльской АЭС - везде были разбросаны взрывом обломки графита и топливных сборок. Были призваны 500 000 человек чтобы убрать вручную все радиационно опасные элементы.
   22-е октября 1986-го года. Комиссия подписывает акт о приемке саркофага.
   Декабрь 1986-го года. К этому времени уже взяты под стражу прокуратуры: директор Чернобыльской АЭС Виктор Брюханов, ГИС Николай Фомин, заместитель ГИС-а по второй очереди Анатолий Дятлов, начальник реакторного цеха (РЦ-2) Александр Коваленко, начальник смены станции (НСС) Борис Рогожкин и инспектор ГосАтомЭнергоНадзора (ГАЭН) Лютов. Уже объявлено о том что персонал виновен в Чернобыльской катастрофе. На митинском кладбище - месте захоронения переоблученных атомщиков Чернобыльской АЭС, зафиксирован акт вандализма - были сорваны фотокарточки со всех могил, кроме одной - старшего инженера управления реактором Леонида Топтунова.
   1987-й год. Оставшиеся три энергоблока были подвергнуты дезактивации. Начаты физические пуски реакторов. Чернобыльская АЭС снова включается в эксплуатацию.
   Выходит в свет книга Григория Медведева "Чернобыльская тетрадка", где автор книги ссылаясь на неподтвержденные источники, полностью повторяет доклад ИНСАГ-1 и осуждает действия персонала.
   Июль 1987-го года. Открытый суд в закрытой зоне отчуждения проводит заседание в отреставрированном доме культуры в г. Чернобыле. По итогам суда Брюханов, Фомин и Дятлов получили 10 лет заключения, Рогожкин - 5 лет заключения, Коваленко - 3 года, Лютов - 2 года.
  
  
  
   Такова хронология этого события. Нам же, как следователям, придется её представлять для ориентации хотя бы в общих чертах.
   Подозреваемых в преступлении 26-го апреля 1986-го года у нас два - персонал и наука вместе с бюрократией правительственного аппарата. Абсолютно точно определено время преступления и место преступления. Факты и улики нам предоставляют две бригады сыщиков. Первую мы мы назовем бригадой Анатолия Александрова (в честь президента аккадемии наук СССР), который твердо отстаивал версию вины персонала за содеянное. В эту бригаду входит сам Александров со своими подручными, Григорий Медведев, бригада следователей Генеральной прокураторы СССР, толпы различных историков и журналистов. Назовем их для упрощения подручными Александрова, их версию - версией Александрова.
   С противоположной стороны силы куда меньше. За то что персонал не виновен больше сказал Анатолий Дятлов, заместитель главного инженера 2-й очереди Чернобыльской АЭС. Вместе с ним - ряд его коллег, которые были на АЭС, и те кто заняты в атомной энергетике. Сюда же можно отнести Юрия Щербака (автора документальной повести "Чернобыль"). Назовем эту группу бригадой Дятлова, а их версию - версией Дятлова.
   Хотелось бы ненадолго остановить внимание Читателя на одном важном моменте, который нам придется учитывать в ходе нашего самостоятельного расследования.
  
  
   Глава 4. О прессе.
  
   Существует два определения журналистики. Одно из них, характеризующее качественный состав людей, занимающихся этим делом, утверждает, что журналистика - вторая древнейшая профессия, считая первой проституцию.
   Второе определение утверждает, что пресса - это четвертая власть, имея в виду, что первые три власти - это законодательная, исполнительная и судебная.
  
   Автор отдает себе отчет что эту книгу, возможно, возьмут в руки представительницы прекрасного пола. Прошу прощения за то что в данной главе будут упонянуты нетерпимые слова, но другого представители прессы за свои труды мне не оставили. Да и пора уже трезво глянуть на окружающие вещи и назвать это всё своими именами.
  
   В отличие от тех проституток, которые в силу склонности ли или необходимости ли выбирают себе эту профессию, но при этом абсолютно точно понимают, чем они занимаются, журналисты напоминают проституток, умственно недоразвитых, то есть тех, кто в массе своей и не догадываются, что они делают, да и не думают об этом. (Автор при этом не хочет обидеть журналистов-проституток, которые точно знают, что делают.)
   Вызвано это следующим. Чтобы понять смысл большинства явлений жизни, большинства ее проблем, надо пожить и позаниматься этими проблемами как своим Делом, отвечать за них. В журналистику идут с младых лет, то есть туда поступают люди, которые в своей жизни никогда ни за какое Дело не отвечали по в сути своей ни о чем, кроме животных инстинктов, понятия не имеют. Да, они умеют хорошо писать, хорошо говорить, имеют богатый словарный запас. Но все это "красивый шкаф-купе с убогим содержимым".
   Какие выводы о действиях руководителя страны может сделать человек, который никогда не руководил профессионально даже колхозной свинофермой? Как он может понять ответственность за Дело, если сам никогда за Дело не отвечал?
   Эти люди, бюрократы по образованию и воспитанию, в подавляющей массе - мудраки. В смысле - люди, которые думали что поступают мудро, но на деле поступали как дураки. Им просто делать нечего. Не имея собственного понимания происходящего, не имея собственного мнения, они принимают любую оценку событий, если она кажется им происходящей из "мудрого" источника, и считают ее собственной оценкой. Меняется источник "мудрости", и они меняют свои убеждения, не испытывая ни малейших угрызений совести. Не иметь своих мнений и убеждений - это их профессия; в связи с чем тогда совесть будет "беспокоит" этого "профессионала"? У проститутки половой акт - это тоже профессия и ее из-за этого совесть тоже не мучает.
   Сравните, как выступают лидеры забастовщиков и журналисты. Первые тупят глазки, им неудобно смотреть прямо в глаза народу, их мучают остатки совести, они начинающие проститутки, они еще не вытравили из своего сознания полностью такие понятия, как честь и достоинство. И это люди, которые никогда в жизни не кормились за счет народа или партийных взносов. Они кормились только за счет своего труда, порой тяжелого и опасного.
   А посмотрите, как выступают все эти полторанины, цветовы, волкогоновы и прочие выкормиши партийных школ ЦК КПСС. Вчера еще они убеждали всех, что коммунизм -- это молодость мира, а сегодня - что капитализм это молодость мира, и ни малейшего стыда в глазах! А чего им стыдиться? Ведь это вам не простые б...., это проститутки-профессионалки!
   Понимание сути происходящего или приверженность к определенным убеждениям не позволяет человеку продаваться. Легче всего купить того, кто профессионально не имеет ни убеждений, ни понимания. И действительно, пресса по сути своей наиболее продажная организация из всех организаций страны. Это профессионально.
   Положение с качественным составом журналистики в СССР усугубилось еще и тем, что с "перестройкой" в стране произошла замена более умных людей более подлыми и далеко не умными. Да, при коммунистах преданность коммунистическим убеждениям журналистов была главным. А что стоило прикинуться убежденным? В этом плане они все были одинаковыми, и отбор шел по уму, по знаниям.
   С "перестройкой", расталкивая прежних ведущих журналистов, к газетным полосам и телевизионным экранам рванули те, кто до этого был в тени. Разумеется, это были не только молодые и наиболее подлые, но и наименее умные и образованные.
   Может быть, наиболее характерным или наиболее видным (в полном смысле этого слова) является кадровый состав телевидения дерьмократов. Мальчики и девочки, мелькающие на экранах, каждый раз, открывая рот, извергают такие несусветные потоки глупости...
   Им бы учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин, но его-то они как раз и не почитают, возможно, именно в связи с этим завещанием.
   На российском канале одно время был диктором молодой человек, рыжеватенький, лысоватенький и усатенький. Исходя из того, что он обычно говорил, следовало, что он сам убежденный дерьмократ, так сказать, до мозга костей. Как-то он рассказывал об армянско-азербайджанском конфликте, показал зрителям пистолетную гильзу и сообщил, что это "пуля от нагана Макарова". Только для женщин, которым простительно незнание некоторых областей деятельности мужчин, поясним, что это высказывание рыженького аналогично тому, как если бы он показал с экрана бюстгальтер и заявил, что это грудь бабьей женщины. Для мужчины же незнание разницы между патроном, гильзой, пулей или конструкторами оружия Наганом и Макаровым непростительно.
   Так стоит ли удивляться при проявлениях кретинизма в более сложных вещах? Телевидение может сегодня показать репортаж из села о массовом забое молочного стада и птицы, а на следующий день радоваться сообщению правительства, что наша страна имеет большие запасы зерна. Но зерно - это корм для скота, и если скот режут от бескормицы в то время, когда корм есть у правительства, то надо не радоваться, а рыдать. Но для этого должно быть немного ума в голове.
   Вы посмотрите, как тешатся своим интеллектом журналисты во всех телепередачах, как бахвалятся им, как кичатся эти "шоумэны". В то же время с каким тупым энтузиазмом они мусолили выдумку перестройки, не понимая, что это; выдумку рыночных отношений; выдумку реформ - и ни в одном случае не последовало ни малейших потуг ума понять, что это такое, зачем нужно народу, что это дает столь любимой им демократии. Полный суверенитет языка от мозгов!
   Пока пишутся эти строки, автор с полной уверенностью может сказать о том, что к 26-му апреля, т.е. к очередной годовщине катастрофы на Чернобыльской АЭС, газеты снова запестрят "фактами из архивов КГБ и версиями о том как это было", и с полной ответственностью автор может сказать - правды там будет лишь половина, а то и ещё меньше.
   Говорят, что ум человеческий имеет предел, а глупость беспредельна. В этом смысле наша пресса беспредельна.
   Теперь о другом определении прессы, о том, что она "четвертая власть". Это правильно, но лишь наполовину. Она власть, но не четвертая, она - первая власть.
  
   Вот с таким багажом и оказываются те, кто по прежнему верит газетным фуфлыжкам и телевизионным кочерыжкам, где и правды не скажет даже тот же вшивый ТВ-канал "Дискавери", славящийся бахвальством военной техники США...
   Я считаю, что нет особой причины доверять наслово тем деятелям, которые каждую годовщину катастрофы будут убеждать нас в том что то, что они говорят - это святая правда.
  
  
  
   Глава 5. Расследование.
  
   Версия бригады Александрова.
   "Во время эксперимента 26-го апреля 1986-го года происходит взрыв 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС. Погибло 2 человека. Взрыв реактора происходит из-за грубых нарушений правил работы (Регламента), по причине безответственных и волюнтаристких, необдуманных действий Дятлова, Акимова и Топтунова. В числе нарушений было непреднамеренное, в соответствии с программой эксперимента, снижение мощности реактора, вывод из эксплуатации систем аварийной защиты, несоответствие программы эксперимента требованиям безопасности. При создавшейся ситуации отравления активной зоны реактора побочными продуктами распада, не было произведено глушение последнего на 3 суток.
   Реактор был годен к эксплутатации, и считался одним из перспективных.
   По итогам расследования персонал АЭС и инспектор госатомэнергонадзора были приговорены к тюремному заключению".
  
   Версия бригады Дятлова.
   "26-го апреля 1986-го года, в соответствии с утвержденной программой проведения работ перед остановкой блока на планово-предупредительный ремонт, выполнялись испытания системы энергообеспечения реактора в режиме выбега турбогенератора, с нагрузко собственных нужд. В процессе подготовки энергоблока к испытаниям и останову на ППР была выведена из эксплуатации система САОР. Перед началом испытаний произошло снижение мощности реактора, судя по всему из-за распоряжения начальника смены станции Бориса Рогожкина. При достижении на снижении определенного уровня мощности произошел отказ автоматического регулятора, произошло частичное снижение мощности реактора до 30 МВт тепловых. По распоряжению Александра Акимова, начальника смены блока, мощность была поднята до уровня 200 МВт тепловых, т.к. для "выбега" большая мощность не требуется, а работать оставалось ещё полчаса. При заданном уровне мощности в 200 МВт были внесены необходимые изменения в работу систем управления реактором, согласно Регламенту.
   По окончанию выполнения программы эксперимента выбега ТГ-8, с нагрузкой собственных нужд, старший инженер управления реактором Леонид Топтунов произвел активацию глушения реактора, ключом АЗ-5. Но реактор не начал глушение. Начался разгон на мгновенных нейтронах, который привел к тепловому взрыву реактора.
   Реактор имел конструктивные недоработки, и был негоден к эксплуатации по вине ИАЭ и НИКИЭТ.
   При взрыва погибли 2 человека. Ещё 26 человек из персонала Чернобыльской АЭС погибнут от больших доз переоблучения в мае 86-го".
  
   Имеется две версии.
   Нам же необходимо определить виновного. Рассмотреть - какая из версий правда, а какая лжива.
   Изначально, как и было оговорено, Читатель, как суд, быдет рассматривать только факты со стороны бригады Александрова. Понимаю, это неправильно, ибо как мы правды тогда добьемся? Автор считает что именно так и надо делать. Так, как это кстати в жизни и происходит. Тем более, что бригада Александрова отличается невообразимым многословием в своих доводах. Но раз она в этом случае лжет, то это доказательство правоты версии Дятлова. Это логично? Да, мы не сможем выяснить истину исходя из лживых фактов, ложь нужна для скрытия истины и если что-то стараются оболгать, значит это и есть истина. Так что для нас единственно правильным выходом будет не вступать в споры с бригадой Александрова, и пользоваться только теми фактами, которыми пользуются они, оценивая их на фальшь исходя из общепринятых знаний.
  
   В этом детективе наша цель - рассмотреть все факты и определить, какая из этих двух версий правдива, а какая является фальшивкой. Тем более, что подручные Александрова сами любят грешить тем, что совмещают несовместимые понятия - но об этом ниже.
   Рассматривать будем только версию Александрова.
  
   "Реактор был годен к эксплуатации, и считался безопасным и перспективным, однако имелись скрытые недостатки, которые привели к аварии из-за нерегламентных действий персонала".
  
   Оставим пока для изучения только первую часть фразы. Изучим эпизоды.
  
   1. Реактор большой мощности, канальный, урано-графитовый, мощностью 1000 МВт электрических, РБМК-1000, был разработан и создан усилиями аккадемиков Доллежаля и Александрова, при содействии министра среднего машиностроения Славского. Разработан был ещё 60-е годы, ещё по требованиям безопасности того времени. Много времени прошло с тех пор до 86-го года?
  
   Много ли ума надо приложить к тому, чтобы понять, что с развитием прогресса изменялись и правила безопасности и правила эксплуатации?!
  
   Эксплуатация многострадального урано-графитового дитяти с благословления Славского и Александрова началась на Ленинградской АЭС, 23-го декабря 1973-го года (обратим внимание на дату ввода в эксплуатацию). За безопасность реактора Александров ручался как мог. В часности, ему же принадлежит высказывание, что РБМК-1000 можно ставить хучь на Красной площади или на нем поставить раскладушку. И влияние от него будет как от самовара.
   Уже в начале эксплуатации РБМК-1000 было отмечено что реактор имел просчеты в конструкции. Прежде всего, ахиллесовой пятой РБМК были не до конца изученные его физические характеристики.
  
   Чтобы представить себе что такое РБМК-1000, автор попросит Читателя немного включить пространственное воображение. Особых знаний по физике и не требуется.
   Очень упрощенно, активная зона реактора имеет форму цилиндра, высотой 7-мь метров и диаметром 11,8 метра. Вся активная зона загружена графитом. Графитовые блоки имели форму параллилепипеда. В реакторе графит использовался как замедлитель нейтронов. Полная загрузка графитом активной зоны ~ 1700 тонн. Устанавливались в виде колонн, всего 1888 колонн. Через графитовые блоки проходит 1661 технологический канал. Из них 211 занимают стежни из карбида бора, для регулирования мощности реактора (высчитывается в МВт-ах тепловых, а не электрических и отображается на СФКРЭ). Остальные технологические каналы занимались топливными сборками.
   Топливная кассета набирается из 36 твэлов по три с половиной метра длиной. Твэлы с помощью дистанционирующих решёток, закреплённых на центральном несущем стержне, размещаются на двух окружностях: на внутренней 6 штук и на внешней 12 штук. Размер ТВЭЛ-а - 20 миллиметров диаметром и 3,5 метра в длинну.
   Каждая кассета состоит из двух ярусов по высоте. Таким образом, активная зона имеет высоту семь метров. Каждый ТВЭЛ набирается из таблеток UO2 размещённых в герметичной трубе из сплава циркония с ниобием. В отличие от корпусных реакторов, где все топливные кассеты располагаются в общем корпусе, рассчитанном на полное рабочее давление, в реакторе РБМК каждая кассета размещена в отдельном технологическом канале, представляющем собой трубу диаметром 80 мм.
  
   В качестве теплоносителя подается обычная вода, которая охлаждает топливные сборки и превращается в насыщенный пар, с температурой 284 градуса С. Дальше пар идет через барабан-сепаратор, где отделенная от пара вода возвращается в реактор (так работает контур многократной принудительной циркуляции - КМПЦ), а выделенный пар идет на турбину.
  
   Не буду особо загружать знаниями по ядерной физике и квантовым аспектам, которые большинство из нас, грешных, найдя в учебнике физики средней школы уже и забыла... для приличия как говорится. Но хоть что-то для понимания, нам понадобится.
  
   Александров заявил что реактор безопасен как самовар...
   Первая АЭС, как уже говорилось выше, с реактором РБМК была Ленинградская. И если мы вспомним о таком человеке в бригаде Александрова как Валерии Легасове, то в его записях, надиктованных незадолго до самоубийства, найдем интересный момент.
  
   Свидетельствует Валерий Алексеевич Легасов (в интервью А. Адамовичу, магнитофонная запись):
   "Так вот, у Средмашевцев-то, и вот в этом-то смысле, и у Анатолия Петровича АЛЕКСАНДРОВА - тоже, возникло ощущение, что этот реактор, при правильной его эксплуатации, и при надежности - очень хороший и нормальный.
   Но как только первый такой реактор, причем первый сразу саданули под Ленинградом, в 100 км. от Ленинграда, первый такой реактор РБМК.
   И как только стали его запускать, сразу обнаружили, что реактор хреновый, что управлять им тяжело, что у него нейтронные поля стали "гулять", операторы все в поту, управляться с ним не могут, ввиду его больших размеров и специфики ядерных процессов.
   Пришлось степень обогащения топлива менять, каждый раз что-то...ну, в общем, с того момента как его запустили, всё время вносились какие-то изменения и переизменения".
  
   Но Вам, суду, этого мало. Даже если учесть что Легасов был первым заместителем института атомной энергетики - ведомства, разработавшего реактор.
   Стоит объяснить ещё один момент, суду, возможно, непонятный. Непосредственно сборкой конструкций реактора занимались предприятия, подчиненные министерству среднего машиностроения, Минсредмашу. Напомню что это было ещё в те советские годы, когда заводы были на дотации государства, а кооперативов и часников ещё не знали. Их гоняли тогда по сусекам как могли...
  
   Кроме того, Легасов упоминает (ещё в 1987-м году) о случившемся на Ленинградской АЭС. "Саданули" реактор. Хреновый он, оказывается.
   Выходит, что версия о безопасности РБМК... притянута за длинные уши, с большим напрягом.
  
   2. Ленинградская АЭС была первой, которая начала эксплуатацию РБМК. И, самое главное - она была подчинена Минсредмашу, а не чрезвычайно обюрокраченному министерству атомной энергетики, с его главками и прочими Мин... ами. Кроме того, учитывая первенство в начале эксплуатации РБМК, на Ленинградской АЭС должен был накопиться к тому времени большой опыт работы с этим типом реактора - как и позитивный, так и негативный. Ещё важно то, что на Ленинградской АЭС тогда присутствовали стажеры с других АЭС, в том числе и с Чернобыльской. Посему выражение Григория Устиновича Медведева о том, что "операторы одной АЭС часто даже не знали ничего об аварийных отказах и остановках на других АЭС" - верно лишь отчасти. Это ж какую монополию на информацию надо установить, чтобы прям-таки ничего не было известно?!
   Да, в том случае, который произошел на Ленинградской АЭС в 1975-м году, мало кто мог знать - ибо подчинение Минсредмашу автоматически давало прочную секретность на всю информацию, связанную с "негараздами". Полная монополия. Только случайно об этом автору, например, удалось найти в воспоминаниях Борца, тогда ещё стажера с Чернобыльской АЭС.
   Заслушаем мнение свидетеля Виталия Борца. Суд может придраться - как, ведь он с Чернобыльской АЭС! Виталий Борец после стажировки на Ленинградской АЭС затем работал на пуско-наладочном предприятии, функции которого были совсем инными. Тем не менее, его показания очень важны.
  
   Свидетельствует Виталий Иванович Борец, в 1975-м году - стажер с Чернобыльской АЭС:
   "В нашу группу вошли начальник смены блока Д.Д. Кривой (ныне покойный), начальник смены электроцеха А.Г. Лелеченко (погиб при ликвидации аварии на ЧАЭС), старший инженер турбинного цеха Н.А.Штейнберг (нынешний зам. министра энергетики Украины) и автор, начальник смены блока В.И.Борец.
Нас распределили по сменам. В процессе стажировки после моей смены намечалось интересное для меня изменение режима работы блока. Поэтому я остался на блоке 2-ю смену подряд. Не буду перегружать воспоминания подробностями, скажу только, что в переходных процессах на малой мощности с малым запасом реактивности при отсутствии воздействия оператора на изменение реактивности, реактор вел себя неадекватно.".
  
   Подтвердилось то, о чем говорилось выше - РБМК-1000 имел нестабильность физических параметров. Бригада Александрова тоже понимает что прокололась... Высказывание Легасова уже приобретает правдивые черты.
   Но всё равно - Вы, суд, требуете доказательств неадекватности поведения реактора. Ведь мы рассматриваем версию только бригады Александрова.
  
   Продолжим свидетельство Борца:
   "У реактора резко возрастала скорость роста мощности (уменьшался период разгона). При подъеме мощности после останова, без воздействия оператора на изменение реактивности (не извлекая стержней), вдруг реактор самопроизвольно уменьшал период разгона, т.е. самопроизвольно разгонялся, другими словами стремился взорваться. Дважды разгон реактора останавливала аварийная защита. Попытки оператора снизить скорость подъема мощности штатными средствами, погружая одновременно группу стержней ручного регулирования + 4 стержня автоматического регулятора, эффекта не давали, разгон мощности увеличивался. И только срабатывание аварийной защиты останавливало реактор. Имея опыт работы старшим инженером управления реактором (СИУР) на реакторах в г. Томск-7, я еще не потерял тогда чувство реактора, примерно как водитель чувствует двигатель автомобиля. В этой ситуации реактор оказался фактически неуправляем. Подъем начинался нормально, СИУР прекращал извлечение стержней (рост мощности обычно прекращался или продолжался с постоянной скоростью подъема). Здесь же реактор не подчинялся управлению СИУРА, мощность быстро увеличивалась, причем быстро возрастала скорость разгона (ускорение) и только срабатывание защиты останавливало реактор. Реактор стремился разогнаться самопроизвольно!".
  
   Если до суда до сих пор не дошло, то уже я как автор попробую разъяснить смысл этих страшных вещей.
   Увеличение мощности разгона всегда ведет к образованию локальной критической массы. Не стоит путать два термина локальной критической массы. В деле управления реактором имеется в виду локальная критическая масса нейтронов. Если начинается образование локальной критической массы, то будьте готовы к разгону на мгновенных нейтронах. Другими, для обывателя, ненаучными словами - к неуправляемой цепной реакции. Достаточно объяснений?
   Авария была предоствращена усилиями персонала. Но стала большим уроком для всех.
  
   3. Стремление реактора к самопроизвольному разгону означает только одно - проектировка его с нарушением правил ядерной безопасности. Просто... для размышлений.
  
   4. Какая же реакция последовала после этого события?
   Надо понимать одно - если наука и знала об этих явлениях, то не предавала их гласности. Почему так? Рассмотрим ещё один эпизод из воспоминаний Борца:
   "На следующий после аварии день, придя на блочный щит управления, я не смог ознакомиться с записями в оперативном журнале начальника смены блока. Причина-запрет директора ЛАЭС для работников министерства энергетики (ЧАЭС была в Минэнерго, а ЛАЭС в Минсредмаше). Я сказал НСБ (Чече), бывшему работнику 5 объекта в г. Томск-7, что был на БЩУ в момент аварии, может быть, видел больше, чем записано в оперативном журнале.
На следующий день, еще на проходной меня попросили зайти в кабинет заместителя главного инженера по науке. Зашел. ЗГИ Н снял трубку телефона и сказал: "Он уже здесь". Заходит зам директора по режиму Зинченко Н.Г. Спрашивает: "Так что вы видели на БЩУ, о чем нет записи в оперативном журнале НСБ?". Скромно отвечаю, что для ответа мне, как минимум, необходимо почитать оперативный журнал, что запрещено директором ЛАЭС.
Он попросил меня рассказать, что видел, мое впечатление. Я рассказал, что поражен резким ростом мощности и скорости разгона реактора, большим мощностным положительным эффектом реактивности реактора. Реактор при такой физике реактора взрывоопасен! Будучи эксплуатационником, данный эффект прочувствовал, но его причины были непонятны.
Мне было жестко сказано, что я ничего не понимаю, советский реактор не может быть взрывоопасным. И что значит взрывоопасен? Я сказал, что понимаю, что ЗДР не физик, постараюсь объяснить доступно и понятно: " Представьте себя за рулем автомобиля. Заводите мотор. Трогаетесь. Плавно разгоняетесь. Переключаете передачи. Скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа. И вдруг автомобиль начинает самостоятельно разгоняться, 80, 100, 130, 150 км/час. Тормозите - никакого эффекта, разгоняется. Как Вы будете себя чувствовать? Вот такое у меня было ощущение на БЩУ перед аварией. Понимаете? Надо немедленно ученым разобраться с этим эффектом. Тогда я не знал величины положительного мощностного эффекта реактивности, как и эффекта вытеснителей стержней, как и многого другого, но динамику реактора в данной ситуации прочувствовал точно.
ЗДР начал меня впечатлять, что я ошибаюсь, мы перешли на повышенные голоса, открылась дверь и зашел заместитель главного инженера ЛАЭС по эксплуатации Фукс В.П. (бывший работник 45-го объекта г. Томск -7) с вопросом "Что за шум, а драки нет?" Это грамотный, умный человек. Подробно объяснил ему о своих наблюдениях, впечатлениях и выводах. Он все понял и сказал, что совместно с учеными разберутся с проблемой, разработают, как всегда, мероприятия для ликвидации проблемы, и выполнят их, чтобы впредь подобные ситуации не повторились.
Через пару дней дома у земляка по г. Томск-7 Минеева В.А. встретил интеллигентного, с видом ученого, человека, представившимся Александром Яковлевичем. За столом разговорились. А.Я. проявил живейший интерес к моему рассказу о том, что я видел перед аварией.
Последний его вопрос: "Виталий Иванович, как Вы считаете, кто главный виновник аварии?" Я ответил: "Однозначно фирмы: Институт им. Курчатова (научный руководитель РБМК академик А.П.Александров), выполнивший физрасчет реактора и НИКИЭТ академика Доллежаля как генеральный конструктор, о степени их ответственности пусть разбираются между собой".
А.Я. сказал: "Возможно, вы правы". Как оказалось, это был заместитель научного руководителя реакторов РБМК им. Курчатова, Александр Яковлевич Крамеров.
А.Я. Крамеров в этой ситуации сделал все, что мог. Произвел расчеты, разработал мероприятия по устранению, мягко говоря, замечаний по реакторам РБМК. Писал письма в НИКИЭТ Доллежалю с предложениями по устранению недостатков реактора РБМК.
Но уже в 1975 году наша система была не способна к модернизации, внесению изменений, даже в таких жизненно важных вопросах. Ни Фукс, ни А.Я. Крамеров не смогли заставить систему устранить замечания. Вскоре Фукс перевелся директором на Южноукраинскую АЭС с реакторами ВВЭР 1000.
Приехав на ЧАЭС, я проинформировал об аварии, ее причинах и своих замечаниях руководство ЧАЭС и своих коллег - реакторщиков.
ЧАЭС продолжала строиться, начала поступать наладочная документация, программы. Как-то мой непосредственный начальник А.С. Дятлов направил мне, для выдачи замечаний, программу по наладке КМПЦ (контура многократной принудительной циркуляции), разработанную зам. начальника ЦНИИ Белоярской АЭС.
Поработал над программой, выдал замечания (объем замечаний оказался примерно такой же, как сама программа). Позднее увидел свои замечания с припиской зам. главного инженера по науке Г.А. Копчинского начальнику цеха наладки и испытаний (ЦНИИ) ЧАЭС В.К. Бронникову: "...обратите внимание на автора этих замечаний, мне кажется, что это Ваш заместитель...". Так я стал заместителем начальника ЦНИИ.
В 1982 году главком Союзатомэнерго была проведена реорганизация наладочных структур атомных электростанций. В результате ЦНИИ ЧАЭС, Курской АЭС и Смоленской АЭС были преобразованы в соответствующие пуско-наладочные производства (ПНП) предприятия Смоленскатомэнергоналадка. Так мы со своим персоналом, в своих помещениях, со своими окладами и премией ЧАЭС оказались работниками другого предприятия. Мы стали подрядчиками ЧАЭС. Оказалось, что согласно расценок норм ОРГРЭС достаточно выполнять примерно 1/3 от ранее выполняемых ЦНИИ объемов работ, чтобы жить безбедно с премией и т.д. Я категорически настоял на сохранении с ЧАЭС предыдущих отношений ЦНИИ: мы выполняем все необходимые для ЧАЭС объемы работ, не считаясь, сколько надо для плана и зарплаты ЧПНП иначе, зачем тогда ЧПНП. Так и делали. И отношения с ЧАЭС были, в основном, как подразделения ЧАЭС, без трений (на некоторых АЭС пошли по другому пути и были проблемы и в ПНП и на АЭС).
ЧПНП оставался, одним из самым инженерных подразделений на ЧАЭС. В подтверждение этого приведу пример, в котором сам принимал активное участие. В сентябре 1984 года позвонил мне главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин. Он сообщил, что в г. Москве будет проходить двухнедельное совещание по безопасности АЭС с реакторами РБМК. Сказал, что надо было бы ехать самому главному инженеру АЭС, но он не может, начальник реакторного цеха в отъезде, поэтому, оценивая квалификацию персонала ЧАЭС, его выбор остановился на мне, чтобы от ЧАЭС в совещании принял участие представитель подрядной организации, зам. нач. ЧПНП В. Борец. Я принял его предложение.
На совещании от Курской АЭС был начальник ПТО Е. Акимов (бывший работник 5-го объекта г. Томск-7), от Смоленской АЭС ЗГИС по науке, от Костромской АЭС ЗГИС А.М. Подойницын (бывший работник 45 объекта г. Томск-7). От НИКИЭТ в совещании принимали участие Василевский В.Н. и кандидат технических наук Полушкин К.К.
Совещание вел опытнейший специалист (работал в управлении реакторами в г. Томск-7, зам. главного инженера по науке КАЭС, зам начальника главка, начальник главка) Ю.Н. Филимонцев. На совещании были подняты нами (Ю.Н. Филимонцевым и представителями Курской и Чернобыльской АЭС) все на то время уже известные недостатки физики реакторов РБМК: положительный мощностной эффект реактивности, положительный эффект реактивности вытеснителей стержней СУЗ при вводе стержней в реактор, малая скорость погружения в реактор стержней СУЗ и т.д. Я рассказал о своих наблюдениях в процессе аварии на ЛАЭС в 1975 году. Две недели мы прессовали представителей НИКИЭТ, требуя внести в протокол, предложенный нами перечень мероприятий по приведению физики реактора РБМК в рамки приемлемых для эксплуатации характеристик (эти мероприятия были выполнены на всех реакторах РБМК после аварии на ЧАЭС 1986 года). Лидером у нас в этом вопросе, безусловно, был Филимонцев Ю.Н. В результате обсуждения недостатков физики реактора РБМК я понял, что при существующей в то время системе работники НИКИЭТ, прекрасно зная эти недостатки, просто НЕ МОГУТ СОГЛАСИТЬСЯ С НИМИ...
В создавшейся ситуации мы потребовали, чтобы НИКИЭТ и ИАЭ записали в Регламент реактора РБМК, что на малой мощности с допустимым по регламенту малым запасом реактивности реактор РБМК становится взрывоопасным и расписали мероприятия по исключению такого состояния с последующим внедрением полного объема мероприятий по обеспечению безопасной физики реактора.
В ответ представители НИКИЭТ заявили, что если в протоколе совещания будет указан хоть 1 недостаток РБМК, они такой протокол не подпишут. Тогда Ю. Филимонцев поступил так: в протокол записали весь перечень мероприятий, внесли в список участников совещания всех, в том числе и представителей НИКИЭТ, а протокол подписал один руководитель совещания Ю.Н. Филимонцев.
Протокол вышел с грифом "Для служебного пользования", ЧАЭС его получила, я проверил это. Руководство ЧАЭС с протоколом было ознакомлено.
Прибыв на ЧАЭС, я подробно проинформировал руководство станции о совещании. В первую очередь главного инженера.
До аварии 1986 года ни одно мероприятие из протокола по улучшению физики РБМК не было принято к устранению ни на одной АЭС СССР с реакторами РБМК!
Эта застойная система была уже не способна к реорганизации.".
  
   Комментарии я считаю излишними. Слишком много сказано к тому что реактор уже тогда не был отвечающим правилам безопасности. Но кто на это смотрел? Сами догадайтесь что себе ответить...
   Поскольку мы расследуем пока момент вины разработчика, то это будет доказательством вины бригады Александрова.
  
   5. Какова была реакция науки с технической стороны дела?
  
   "Для исключения впредь аварий, приводящих к пережогу твэлов и канальной трубы вследствие локального повышения мощности, на реакторах РБМК были реализованы следующие мероприятия:
- внедрена 7-12-зонная система локального автоматического регулирования мощности и локальной аварийной защиты, работающая от внутризонных нейтронных датчиков;
- на реакторах второго поколения увеличено со 179 до 211 количество стержней СУЗ путем их размещения вместо топливных каналов в периферийной части активной зоны;
- введен минимально допустимый запас реактивности в количестве 15 стержней СУЗ, эксплуатация реактора с меньшим запасом реактивности была запрещена.
- введена автоматическая аварийная защита реактора по сигналу повышения давления в реакторном пространстве".
  
   К этому бы стоило добавить что кроме всего прочего изменили коэффициент обогащения двуокиси урана, топлива реактора. До аварии в 75-м году топливо обогащали до 1,8%. После - до 2%. Но и здесь возникают непонятки. Что ещё предлагает нам бригада Александрова для рассмотрения?
   Продолжим цитату из книги главного конструктора Доллежаля (попрошу Читателя отложить её содержание в памяти, это очень пригодится в дальнейшем):
  
   "В самом начале строительства канальных уран-графитовых реакторов, исходя из уровня знаний того времени (середины 60-х годов), активная зона реактора была спроектирована с использованием урана, обогащённого U-235 в 1,8%. Спустя некоторый срок эксплуатации первого реактора, стала очевидной целесообразность поднятия этого значения до 2 %, что позволило, в частности, в некоторой степени понизить отрицательное влияние парового коэффициента реактивности. Дальнейшее изучение всех параметров, характеризующих работу реактора, привело к выводу о целесообразности повышения обогащения урана до 2,4 %. Такие сборки с активными элементами изготовлены и удовлетворительно проходят представительные испытания на работающих канальных реакторах АЭС.
При создании активной зоны реакторов на этом уровне обогащения урана по всем данным влияние парового коэффициента реактивности локализуется. До этого, т. е. при обогащении урана 2 %, это влияние регулируется постановкой в каналы специальных поглотителей (ДП), что строго и предусматривается в эксплуатационных инструкциях. Отступление от них недопустимо, так как делает реактор "н е у п р а в л я е м ы м".
  
   Вопрос - какой был процент обогащения топлива?
   Бригада Александрова уж очень не хочет предъявлять нам акт физического пуска 4-го энергоблока и акт проверки ядерной безопасности на Чернобыльской АЭС. Хорошо, не будем требовать этот акт. Пока что.
  
   6. 9-го сентября 1982-го года на Чернобыльской АЭС происходит ЧП, аналогичное тому что было на Ленинградской АЭС. Тоже - частичное плавление активной зоны.
   Снова вопрос - виновна ли наука, или это "баловство" персонала?
  
   Рассмотрим событие.
   9-го сентября 1-й энергоблок ещё находился на среднем плановом ремонте. Окончание ремонта намечалось на 13-е сентября.
   Конкретно, в тот момент реактор находился на мощности (по СФКРЭ) 700 МВт тепловых, производился пуск турбогенератора. Но в то же время свою работу выполнял цех наладки и испытаний.
   Чем конкретно занимался цех наладки? По данным, составленными суду бригадами сыщиков Дятлова и Александрова, ЦНиИ занимался тогда поканальным профилированием расходом теплоносителя.
   Сразу вопрос - возможно ли это в то время, когда реактор находится под нагрузкой?
   Возьмем цитату из книги главного конструктора:
   "В процессе расследования причин аварии было установлено, что в канале 62-44 для обеспечения среднезонального расхода теплоносителя потребовалось дополнительное открытие запорно-регулирующего клапана (ЗРК). Ремонтный персонал воспринял этот факт как неисправность клапана и нарушив правила обеспечения безопасности, приступил к её устранению. Клапан был закрыт полностью, а потом открыт, в результате чего имело место прекращение подачи воды в канал, мощность которого составляла 450 кВт...."
  
   Поскольку это наиболее важный момент, то здравый смысл и логика подсказывает, что нужно мнение свидетеля.
   Одно из мнений свидетеля, которое автор нашел на форуме сайта pripyat.com в Интернете. Этот свидетель работал дублером СИУР-а, правда в другой смене.
   "Инженер ЦНИИ, некто Л. просто дал команду оператору ЦЗ С. закрыть ЗРК якобы для проверки планки. Что и было исполнено, вот только планка, как оказалось, была не выставлена.
В то время помещения 308 еще не стояли под замками, и оператор ЦЗ крутил ЗРК самостоятельно, без присутствия СИМа, или НСРЦ."
  
   Запишем этот эпизод как доказательство вины бригады Дятлова, но чисто формально. Формально ведь запрещено производить те действия, которые производил эксплутационный персонал.
  
   7. А теперь перейдем к размышлениям. Не потребуется даже особых технических знаний, просто логический расчет.
   Главный конструктор и свидетель, по существу, описывают невероятную для восприятия здравым, незаинтересованным умом, картину. Реактор работает на мощности 700 МВт, а ремонтный персонал в это время крутит ЗРК (меняет расходы через каналы реактора). Причем делает это без согласования с теми, кто управляет реактором и даже без их ведома. И при этом практически сознательно полностью перекрывает подачу воды в один из каналов. Ладно в бане такое можно себе позволить...
  
   Но это лишь мелочь. Заангажированная публика начнет орать во всю глотку о бахвальстве и разгильдяйстве персонала. Хорошо. Но не будем обходить стороной ещё один эпизод. А этот пока оставим чисто для размышлений, или как косвенное доказательство вины бригады Александрова.
  
   8. Пожалуй, старшему и среднему поколению не нужно рассказывать о том, что любое ЧП сразу же становилось известно чекистам. Тогда этими "чекистами" были сотрудники КГБ - той самой всесильной организации, на голову сотрудников которой сегодняшние дерьмократы, нихрена не соображая в устройстве страны, вылили невообразимую кучу помоев. Автор мог бы и смолчать о том что его прадедом был подполковник КГБ, и в свои годы этот прадед занимался самой разнообразной деятельностью. И есстественно (а что ожидать от людей со "старой закалкой"?) прадед мало что поведал автору. Но даже из обрывков воспоминаний прадеда, мне удалось прийти к такому выводу. Суд, т.е. Вы, Читатель, должны учитывать этот фактор и в дальнейшем обязательно, это сильно может помочь при расследовании.
  
   Даже по западным меркам (как это не звучит для обывателя дико и непривычно), Конституция в СССР была самая демократичная. Это раз.
   Второе. Ещё со времен ген.прокурора СССР Вышинского (ещё далекие 30-е годы), признание подсудимого считалось, как он говорил, "царицей доказательств". Не знаю, какому психозу с заторможкой у нас поддались кинорежисеры, которые в своих фильмах о "тоталлитарном" СССР каждый раз из фильма в фильм чуть ли не копируют сцены как следователь НКВД мутузит подследственного как повар отбивную молотком.
   Здраво рассуждая, можно сразу понять - такая установка действительно была выгодна следователям. Собственно, а зачем напрягаться если можно физически и/или морально задержанного заставить признать даже то, чего он вообще не совершал.
   И как сегодня не вошло в моду кичиться "подвигами" диссидентского движения, которыми уже вошло в моду долбать мозги старшеклассникам и студентам, но даже при таком раскладе автору так и не удалось, перелистав горы воспоминаний диссидентов, хотя бы одно предложение о том, что их КГБ подвергало мучительным допросам и пыткам. Даже скажем прямо и открыто - никто из диссидентов, прошедших через следователей КГБ, не пожаловался ни разу о том, что показания из них выжимали как воду из простыни после постирки.
   Сказать что они боялись заявить об этом было бы глупо. Глупо по двум причинам:
   - на "свободном Западе" КГБ уже ничего не мог сделать, а диссидент подобными заявлениями сделать себе славу похлеще чем у Михаила Задорнова с его выступлениями про тупых американцев.
   - сегодня тем более это очень легко - ведь КГБ и Совесткого Союза уже сколько лет нет...
  
   Но они этог оне делают. И видимо потому, что КГБ это единственный следственный орган, который удалось отучить от получения "царицы доказательств" любой ценой.
  
   Обывателю, перебывая в зашоренности от бреда наших "свидомых науковцив" (сказано по-украински), не знать о том, что отучать эту категорию следователей начал именно Берия.
   Оба раза, приходя к управлению ими, он начинал освобождать тех, кто "признался" и арестовывал тех кто добился "признания. Судьба предшественника Берии - Ежова тому пример. Того самого Ежова, который и начал волну 37-го года. Он! Он, а не Берия!
   Так же было и в 53-м году, когда ему снова поручили госбезопасность и он начал с ареста своего предшественника Абакумова и с освобождения врачей, уже признавшихся, что они "отравили товарища Сталина". Не могла не сыграть свою роль и травля КГБ, как главных виновников, убийц во времена "сталинского террора".
   На справедливый вопрос "А кто ж этим усем занимался тогда?!" ответ будет один - прокуроры и следователи прокуратуры (а если от генеральной прокураторы - то это будет ещё "лучше"). Их и не отучали от получения "царицы доказательств". Никто даже и не брался кстати. Но об этом позже.
   Главное что стоит отметить в этих размышлениях, что КГБ была структоурой чрезвычайно, прямо через край, обюрокраченной. Необходимой, но чрезвычайно обюрокраченной. А из "антибюрократической азбуки" читатель помнит что в бюрократической системе начальнику врать опасно. В данном случае для КГБ начальником выступало именно руководство этой организации, поскольку в те годы (как раз КГБ управлялось Андроповым) эта структура ВООБЩЕ не подчинялась ЦК КПСС, высшему органу власти, а действовала независимо.
   То ли дело Генеральная прокуратура.
   Пример с натуры. Я прошу прощения что немного отвлекусь от расследования. Но к сожалению, идиотами от публицистики всё переставлено с ног на голову. Нужно всё уравнять.
   В 70-х годах в Витебске убивал женщин маньяк. Нет бы Правительству обождать, потерпеть, пока его поймают, так оно послало в Витебск в дополнение к маньяку еще и следователей по особо важным делам. В результате, пока милиция разыскала маньяка, эти следователи заставили троих мужчин признаться в убийстве женщин. Один из них был убит судом, один сошел с ума.
   Каким образом следователи прокуратуры заставляли свои жертвы признаваться даже в таких страшных делах, стало хорошо известно со времен, когда в Узбекистане действовали следователи Генеральной прокуратуры Гдлян, Иванов и Кь. Приемы неприхотливые. Сами они руки не пачкали. Они арестовывали свои жертвы и подсаживали их в камеры с отпетыми уголовниками, а уж те заставляли жертву признаться в том, что требовалось следователям. Если этот способ не годился, то тогда издевательства или их угроза переносились на близких родственников. Эти следователи развернулись так, что даже их идейный единомышленник, мэр Ленинграда Собчак признал: "По самому строгому счету Гдлян и Иванов в новых социальных условиях продолжали действовать в традициях репрессивного аппарата 30-х годов".
   А вот конкретные действия этих следователей Генеральной прокуратуры, описанные следователем, расследовавшим уголовное дело, открытое на самих Гдляна и Иванова (которые к тому времени уже укрылись за депутатской неприкосновенностью).
   "Людей месяцами держали под стражей, шантажировали их родственников, заставляли собирать деньги... Люди в страхе за себя и судьбу своих близких отдавали и то, что нажито честным трудом. За время следствия в Узбекистане по гдляновским материалам незаконно задержано более 100 человек, так называемых хранителей ценностей... Некоторые отсидели по девять месяцев в следственных изоляторах!..
   Матчанова Пашо, мать-героиня, родившая и воспитавшая 10 детей, пробыла в тюремной камере 9 месяцев. В это время был арестован и ее муж. Пятеро несовершеннолетних детей остались без куска хлеба... Затем оно (уголовное дело против Матчановой) будет прекращено за отсутствием в действиях арестованных состава преступления...
   ...Аналогично арестовали П.Алимову - мать девятерых детей, Талиеву Бабизаду - мать одиннадцати детей, Саидову Ануру - мать двенадцати детей...
   ...Как это происходило, наглядно свидетельствует пример с Д.Бакчановым. Его, инвалида II группы, неоднократно вызывали на допросы и требовали выдать 500 тысяч рублей. Он отказывался, говорил, что никогда преступных денег не имел и не хранил. Однако под угрозой ареста его, жены и детей согласился собрать и принести следователям сто тысяч. В течение нескольких суток он занимал у родственников, знакомых деньги. Договоры займа заверил в нотариальной конторе... Однако их следователи оформят как преступно нажитые, хранимые Бакчановым якобы по просьбе одного крупного взяточника".
   Об этих эпизодах (принципах "Царицы доказательства" и работы Ген.прокуратуры), будет уместно вспомнить в конце книги.
  
   9. Из вышесказанного суд сразу обратит внимание на такую деталь (вернемся к нашим баранам).
   При ознакомлении с документами КГБ УССР (которые до сих пор хранятся мертвым грузом в архивах уже СБУ Украины, и которые "дослидныки" до сих пор обходят стороной), сразу замечаешь, что о "преступных" действиях, так живо и красочно описанных главным конструктором и свидетелем, вообще не упоминается. Для доказательства возьмем такой документ (это докладная записка, которая ложилась на стол непосредственно начальнику управления КГБ УССР и на стол в ЦК КПУ):
  
   0x01 graphic
  
   Эта улика ясно показывает бредовость версий главного конструктора. Запишем этот эпизод как доказательство вины бригады Александрова, а с бригады Дятлова указанное выше формальное доказательство вины снимем.
   Объяснять почему я думаю не надо.
  
   10. Косвенными доказательствами послужат три важные детали.
   Первая деталь заключается в том, что не смотря на важность такого события не осталось вообще никаких сведений о том, что творилось в это время на БЩУ-1. Нет никаких сведений о том что делал конкретно СИУР. Иначе как тогда куча предупредительный сигналов осталась без внимания?!
   Вторая деталь ещё более интересна. Ведущие работники Чернобыльской АЭС, которые занимались глубинным анализом катастрофы 1986-го года в своих воспоминаниях как-то... осторожно ведут себя. Прямо не говорят об этом, но и не отрицают случившиегося. Николай Карпан об этом вспоминал так:
   "Как очевидец этой аварии и участник ликвидации её последствий, могу добавить немногое - версия НИКИЭТ, обвинившего инженера цеха наладки ЧАЭС в полном закрытии подачи воды в канал 62-44, так и осталась версией. И руководитель работ, и вся бригада операторов, занимавшаяся в тот день регулировкой поканальных расходов, от навязываемой им ошибки упорно отбивалась. В тот день они работали как всегда, строго по инструкции, которая обязывала до начала работ ставить на регулятор ограничительную планку, механически препятствующую полному закрытию клапана подачи воды в канал."
   Третья деталь - апофеоз.
   Как-то мягко главный конструктор в своей книге описывает, формально, преступные действия персонала. Не в пример тому, как действия бригады Дятлова он разносил в пух и прах... Но странная ситуация сложилась вокруг этого эпизода.
   Научный руководитель, который всегда выступает в поддержку генеральному конструктору, видимо, получил такую шлею под хвост, что затеял собственное расследование. И причина оказалась просто потрясающей:
   "Причиной разрушения канальных труб из циркония оказалось остаточное внутреннее напряжение в их стенках. Завод по своей инициативе изменил технологию изготовления канальных труб и результатом этого "технологического новшества" стала авария на реакторе 1-го блока ЧАЭС с деформацией графитовой кладки активной зоны."
  
   Почему "потрясающей"?
   Вспомним важный эпизод - Ленинградская АЭС была подчинена министерству среднего машиностроения. А Чернобыльская АЭС - чрезвычайно обюрокраченному министерству энергетики. По итогам расследования аварии 75-го года не был уволен/наказан/осужден никто.
   По итогам аварии 82-го года с Чернобыльской АЭС будет уволен главный инженер станции Виталий Акинфиев. Здесь надо остановиться подробнее.
  
   11. Виталий Акинфиев, до своего приходна на Чернобыльскую АЭС, знал реакторы РБМК лучше всех на АЭС, по одной простой причине: до этого он работал в Минсредмаше. В организации которая производила этот реактор.
  
   12. Косвенным доказательством вины бригады Александрова в аварии 1982-го года может послужить и ещё одно обстоятельство.
   Даже в 1986-м году на реакторах РБМК обогащение топлива было 2%. А до этого - тем более не изменялось.
   Если после аварии на Ленинградской АЭС было принято решение о технической модернизации реактора в сторону улучшения безопасности, то почему они тогда в 1982-м году не сработали и получилось то же самое?!
   Наука знала, но ничего не делала? Неужели так поддались той концепции, что в стране ничего не происходит, а РБМК безопасен как самовар... Предлагаю Читателю самому сделать должные выводы.
  
   Итог первого расследования - по двенадцати эпизодам два раза вина за совершенные преступления ложится на бригаду Александрова, и только один раз на бригаду Дятлова, и то чисто формально. Как бы суд не старался заслушать только факты бригады Александрова, и этого вполне хватило, чтобы два раза проколоться тем, кого мы только и слушаем.
  
  
   Но, продолжим. Перейдем к событию 26-го апреля 1986-го года.
  
   В числе нарушений было непреднамеренное, в соответствии с программой эксперимента, снижение мощности реактора, вывод из эксплуатации систем аварийной защиты, несоответствие программы эксперимента требованиям безопасности.
  
   Вот это уже интереснее.
  
   13. Вот прозвучало заявление - программа эксперимента несоответствовала требованиям безопасности.
   Уже по содержанию строчки понятно что писал её далеко не специалист ядерного дела.
   Если особо даже не придираться к словам, то всё равно - словечко "эксперимент" коробит. Это слово было бы применимо к опытным АЭС, с реакторами специальной, опытной конструкции. На Чернобыльской АЭС же стоял энергетический реактор, который был предназначен сугубо для выработки энергии, чтобы производить электричество.
   Следовательно, по логике - какой может быть эксперимент на рядовой АЭС? Формулировка не имеет смысла.
  
   14. Но если вчитаться в предложение, оставленное сыщиками бригады Александрова, то из всей формулировки можно понять следующее.
   Было заявлено, что программа "эксперимента" несоответствовала требованиям безопасности. А это значит только одно - значит согласно этому предложению программа не проходила согласования.
   Обратим внимание на слово "выбег", встречающееся в названии программы. Здесь надо уяснить понятие что это и для чего это.
   Идея об использовании механической инерции вращения ротора турбогенератора для продолжения выработки электроэнергии очень проста и появилась задолго до начала экспериментирования с выбегом на Чернобыльской АЭС. Инерция эта довольно велика (для АЭС с РБМК-1000 кинетическая энергия вращения ротора ТГ составляет около 3000 МДж). Такой энергии может хватить, чтобы поддерживать циркуляцию теплоносителя в контуре охлаждения ядерного реактора в течении двух трех минут, пока не включится естественная циркуляция или не раскрутится какой-нибудь внешний независимый источник энергии (на АЭС с РБМК таким источником являются дизель-генераторы).
   Предложение использовать выбег как дополнительную меру безопасности исходило от главного конструктора в 1976 г в связи с проектированием и строительством вторых очередей АЭС с РБМК-1000 (Письмо НИКИЭТ исх. N 040-9253 от 24.11.76). Это предложение обосновывалось необходимостью гарантированного обеспечения принудительной циркуляции в контуре охлаждения реактора, требуемой для отвода остаточного энерговыделения.
   Концепция использования выбега была признана всеми организациями, участвующими в строительстве АЭС, в том числе генеральным проектировщиком, от него тоже есть письмо (Письмо института "Гидропроект" от 12.02.82. N 11.РЗ-70-1292). Никто не хотел возражать против идеи еще повысить безопасность, чтобы потом в случае чего не оказаться "крайним".
   За идею использования выбега схватилась и наука. Была разработана теория совместного выбега механизмов собственных нужд (главных циркудяционных насосов ГЦН и питательных насосов ПН), обладающих собственной большой инерцией, с турбогенератором. В учебнике по курсу "Электрическая часть электростанций" появился раздел "Использование выбега турбогенераторов в режиме аварийного расхолаживания реактора АЭС".
  
   Но если перейти от теории к практике, то прежде всего возникает вопрос. А когда может понадобиться режим выбега для аварийного расхолаживания реактора? Очевидно, это может иметь смысл только при полном обесточении АЭС, когда вы не можете получить аварийное питание собственных нужд ниоткуда, ни с соседнего блока, ни от внешней сети, с одного из резервных трансформаторов. А внешняя сеть, это не одна ЛЭП, а как минимум две, и больше. Чтобы пропал этот источник, нужен полный развал всей энергосистемы (или полный сбой всей противоаварийной автоматики, и блочной и сетевой). Событие крайне маловероятное, но чего, как говорится, не случается? Ведь предусмотрели же именно на этот случай дизель-генераторы.
   Для более ясного представления автор предлагает Читателю наглядную блок-схему.
   0x01 graphic
  
   Суд просит "внести в студию" саму программу испытаний.
   Уже глядя по первой странице видно, через какие инстанции прошла программа. Она прошла от главного инженера к следующим лицам: заместителю главного инженера Дятлову, начальнику планово-технического отдела Геллерману, начальнику электроцеха Зиненко, начальнику Чернобыльского пусконаладочного предприятия Александрову (не путать президентом АН СССР Александроовым, который возглавляет у нас бригаду Александрова), начальнику реакторного цеха второй очереди Коваленко, начальнику теплоцеха Хоронжуку, начальнику цеха тепловой автоматики и измерений Бородавке, заместителю начальника электроцеха Метлеву, зам.начальнику электроцеха по релейной защите автоматики измерений Малафиенко, и специалисту от Донтехэнерго Метленко...
  
  
   0x01 graphic
  
   Все фамилии - сугубо работники АЭС, кроме одного, последнего. Геннадия Метленко.
  
   15. Геннадий Петрович Метленко, по данным уголовного дела 19-73 (о вине персонала Чернобыльской АЭС в катастрофе 26-го апреля 1986-го года), был старшим бригадным инженером организации "Донтехэнерго" из г. Горловка (Донецкая обл, Украина). Откуда он взялся на Чернобыльской АЭС и начал заниматься "выбегом" - доподлинно установить не удалось.
   В 1979-м году он приступил к изучению возможностей самозапуска на АЭС со своей группой специалистов. На первой очереди Чернобыльской АЭС (1-й и 2-й блоки) совершить испытания по режиму "выбега" не удалось по той причине, что турбогенераторы ТГ-1...4 не были оборудованы необходимым набором изделий для блока выбега, смонтировать аппаратуру было не на чем.
   Идеология устройства второй очереди Чернобыльской АЭС (3-й и 4-й блоки) уже позволяли это сделать. Испытания на выбег группа Метленко проводита на ТГ-5 в 1984-м году. Не получилось. В 1985-м году Чернобыльская АЭС самостоятельно проводит испытания на "выбег". Тоже неудачно.
   Отметим два момента: АЭС самостоятельно проводит испытания; испытания не состоялись удачно.
  
   Геннадий Метленко (из уголовного дела 19-73) объяснял это тем что его группа в 1985-м году находилась на Армянской АЭС в Мецаморе (Армения). Чем группа занималась на Армянской АЭС - неизвестно.
  
   Теперь о том что АЭС сама проводила испытания. Выше уже было указано для чего требовались эти испытания. Почему они заканчивались неудачно?
  
   Если ещё раз перечитать то, для чего требовались эти испытания, то стоит внимание обратить на концовку фразы - ГЦН-ы работают штатно до того момента от турбогенератора, пока их не запитают от резервного источника питания.
   На развертывание дизель-генераторов и их запуск требуется всего 15 секунд.
   По расчетам, которые автор здесь не приводит, видно, что при номинальной нагрузки на ТГ (500 МВт электрических, обороты - 3000 в минуту), после прекращения подачи пара турбогенератор будет работать в свободном выбеге ещё около трех минут. Вполне достаточно, чтобы три раза подряд запустить дизеля.
   Неудача испытаний 1985-го года, по свидетельству Геннадия Метленко на суде, заключалась в том что импульс от ТГ не проходил по цепям.
   Григорий Медведев говорил о том, что напряжение на шинах ТГ падало значительно быстрее от расчетного.
   Отметим, что АЭС сама проводила эти испытания, пусть и неудачно но без фатальных последствий, что группа Метленко сама занималась этим... К тому же вполне ясно, что эти меры проводились с "благословления" создателей реактора. Значит программа испытаний уже была утверждена и согласована.
   Тогда вопрос только один - с кем она была согласована вообще? Если речь идет о программе испытаний на 25.04.1986-го, то она была внутристанционная. Согласования с внешними организациями она не проходила, поскольку являлась точной копией утвержденной специалистами от НИКИЭТ.
   Запишем этот факт как доказательство вины бригады Александрова по данному эпизоду катастрофы 26-го апреля 1986-го года. По сути, если верить их выражению что программа испытаний не соответствовала нормам безопасности - то получается что авторы-создатели реактора сами написали программу как его правильно взорвать! Воистину театр абсурда...
   17.Григорий Медведев писал о том, что "проведение подобного опыта предлагалось многим атомным электростанциям, но из-за рискованности эксперимента все отказывались. Руководство Чернобыльской АЭС согласилось". В миру это называется "слышал звон да хрен зна где он".
   И неграмотному понятно, что ни главный конструктор ни генеральный проектировщик никаким "выбегом" всерьёз заниматься не собирались, а это они просто обозначились. Чтобы потом, в случае чего, не было к ним претензий, что они не приняли всех возможных мер безопасности АЭС и пренебрегли выбегом.
Тем самым крайний в этой ситуации тоже обозначился (автоматически), это эксплуатация, у которой теперь только два выхода:
   - Переписать типовой регламент один в один и требовать (т.е. смиренно просить) главного конструктора раскрыть должным образом режим выбега в регламенте и всей другой эксплуатационной документации.
   - Переписать типовой регламент, "забыв" про выбег, и сделав вид, что так оно и было, а потом "по тихому" этот регламент у всех, у кого надо, утвердить.
   Чернобыльская АЭС (как самая передовая в СССР), пошла по первому пути, а все остальные (видя с кем имеют дело) пошли по второму.
   Ну а что же дальше, надо ли проверять появляется или нет (сам собой, как написано в проекте и в регламенте) режим выбега? Конечно надо. Кто виноват, что это не делается при пуске каждого нового блока? Конечно эксплуатация. Пример с тем, как в вину директору Чернобыльской АЭС, Виктору Брюханову, поставили "непроведение перед запуском 4-го энергоблока проверок систем защиты" - тому подтверждение. Но если у вас в регламенте нет такого режима, чего тогда переживать?! Каждого, кто будет к работникам АЭС приставать с подобными проверками можно спокойно послать "не на БАМ, но по старой дороге". Другое дело, если (как на ЧАЭС) такой пункт в регламенте есть, тогда задумаешься, как бы не попасть впросак. Вот на Чернобыльской АЭС и позволили себя уговорить и провести в 1982 г на 3-м энергоблоке испытание выбега. И оказалось, что не зря, не такой уж это простой режим, чтобы возникать сам собой. Оказалось, что блок регулирования возбуждения генератора не приспособлен для поддержания выбега генератора с нагрузкой собственных нужд. Замечательно. Немедленно доработать блок возбуждения! Что было сделано, и в 1984 г. снова проведены испытания уже на Чернобыльской АЭС, и с новым блоком возбуждения, но опять неудачно. "Вдруг" выяснилось, что в обесточении шин собственных нужд СН участвует целая куча автоматики, и она не позволяет возникнуть режиму выбега, если её на это не настроить. Это было сделано и оформлено как специальный блок выбега, который решением главного инженера АЭС был принят в опытную эксплуатацию, и который поставили в вину персоналу Чернобыльской АЭС на суде в 1987-м году, из-за "внесение изменений в цепь питания и управления", обозвав сам блок выбега "самопалом"... В 1985 г. испытания были проведены еще раз, и уже, чтобы не возникало никаких неожиданностей, в конфигурации оборудования максимально приближенной к реальности (по два выбегающих ГЦН на каждую половину реактора). Но и на этот раз была неудача с запуском режима выбега от аварийного сигнала МПА.
   Испытания 1986 г был точным повторением испытаний 1985 г.
   18. Если программа испытаний оказалась фатальной для 4-го энергоблока, что же тогда на это повлияло.
   Единственный мотив - изменение хода программы, отступление от неё.
   Рассмотрим детально этот момент.
  
   Все исследователи отмечали - что была заблокирована САОР.
   До этого никаких сведений об отключении САОР для выполнения испытаний на "выбег" нет.
   А что собой подразумевает САОР? Для каких целей она предназначена?
   Вообще система активного охлаждения реактора (название говорит само за себя), необходима только в одном случае - при МПА. МПА - это максимальная проектная авария: разрыв трубопровода главного контура, диаметром 800 мм. Но это очень сложно себе представить, да и дырявить трубопровод никто не собирался.
   Сразу же возникает ещё один вопрос - почему при МПА так нужен выбег?
   Есть два объяснение - одно попроще, другое помудреней.
   Если просто: МПА это такая же редкостная авария, как и полное обесточение АЭС. Ни того, ни другого, слава богу, никто никогда не видал, и скорей всего, что и не увидит. И зачем ломать себе голову с каким-то выбегом? Есть проектное решение по МПА, есть проектное решение по обесточению СН. Вот и повесить на них обоих еще этот выбег, который возникает сам собой (и следовательно каких-то специальных проектных решений для себя не требует).
   Если сложнее: Представьте картину. Максимальная проектная авария (а это полный разрыв напорного коллектора диаметром 900 мм), кругом хлещет горячая вода, всё в пару, короткие замыкания и т.д. Кто может поручиться, что защитная автоматика в этих условиях не попереключает все так, что никакому питанию не пробиться на шины собственных нужд СН. Потому и постулирована такая аварийная ситуация: МПА плюс полное обесточение.
  
   Наверное понятно почему САОР была отключена. Этому и отведен специальный пункт в программе испытаний.
   0x01 graphic
   Замечу, что далеко не Дятлов приказывал перекрыть САОР. Начнем с того что его вообще на смене не было. Второе - эта обязанность возлагалась на специалистов из РЦ-2 (реакторный цех второй очереди).
   Скажите мне - каким местом Дятлов причастен к выводу САОР из эксплуатации?
  
   Остается только один вопрос - сделал ли это персонал регламентно?
  
   Как ни удивительно это звучит - это действие регламентное.
   В Регламенте по эксплуатации РБМК-1000 было записано, что вывод САОР из эксплуатации разрешен по особому распоряжению главного инженера АЭС. Программа испытаний - это и есть особое распоряжение. А если учесть что некоторые энергоблоки работали вообще без САОР (потому что конструкцией энергоблока не предназначены) - то вопрос насчет вывода из эксплуатации САОР считается полностью исчерпанным.
   В дополнение, прилагается фрагмент воспоминаний начальника смены блока Игоря Казачкова. Утром 25-го апреля его смена работала на 4-м блоке с 8-ми до 16-ти.
   Игорь Иванович Казачков вспоминал:
   "Готовясь к эксперименту, я действовал в соответствии с программой. Единственным отклонением в этой программе от действующих инструкций было выведение системы безопасности. Я на своей смене вывел систему безопасности. Это все было напечатано в программе. Я смотрел на каждый пункт - сделать то, сделать то-то. Смотрю от начала и до конца. И по этим пунктам всем я не вижу, чтобы они от нас требовали чего-то запрещенного инструкцией. Повторяю - единственное, это вывод САОР - системы аварийного охлаждения реактора.
         Опять-таки: почему я это сделал... Эта система безопасности создана на случай, если произойдет разрыв трубопровода большого диаметра. Но это, естественно, очень маленькая вероятность. Я думаю, не больше, чем упадет самолет на голову. Да, я предполагал, что через час-два блок будет остановлен. Но почему в эти час-два, которые впереди, произойдет разрыв? Нет, не должен был произойти.
         Я вывел систему безопасности.
         И вот вся пресса потом говорила, и за рубежом - я читал, американцы рассказывали об этой аварии, - что взрыв произошел якобы оттого, что русские вывели систему безопасности. Но никакой, я утверждаю - никакой связи между этим взрывом и выводом запасной системы охлаждения не было. И нет. И об этом я на суде говорил, когда выступал в качестве свидетеля. Не помню кто, прокурор или судья, спросил: "Повлиял ли вывод системы безопасности на ход взрыва?" Я ответил: "Нет". Тот же вопрос был задан экспертам, и эксперты тот же ответ дали.
         А вообще, у меня тяжелая смена была тогда сама по себе. Проводились испытания седьмой и восьмой турбин, проверка предохранительных клапанов. Работы было очень много. Потому что я слежу и за турбиной, и за реактором, за всем. Очень тяжела бывает работа в переходных режимах, когда переходим с одной мощности на другую. Надо следить за множеством параметров. Скажем, у СИУРа - у него несколько основных, очень важных параметров, а вообще-то у него есть четыре тысячи параметров для контроля. Представляете? И в любое время, особенно в случае отклонения какого-то, он может выбрать один из этих параметров - то есть ему надо обратить внимание на этот параметр. Тут не до детективных романов. Очень тяжелая, повторяю, работа, напряженная".
  
   19. Почему возникло желание провести программу испытаний именно 25 апреля?
   Вопрос этот возникает не потому, как излагают некоторые, умные как утки, деятели телевидения, не привыкшие вообще в чем-то разбираться по жизни. Посему и заявления о сроках проведения "эксперимента" были соответствующими: "Поляна накрыта, водка остывает... надо пошустрее, потому как близились праздники, а ещё было три свадьбы... накрыли три стола... снова водка...", дальше думаю говорить не надо.
   На самом деле это происходило на всех АЭС СССР - перед выводом энергоблоков на ремонт проводить те или иные испытания оборудования, чтобы выявить неисправности. Потому, на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС проводились эти испытания, чтобы по их окончанию заглушить реактор и вывести блок на планово-предупредительный ремонт на 40 дней. Кроме того, останов блока на ремонт был утвержден согласно графику, утвержден директором Чернобыльской АЭС Виктором Петровичем Брюхановым.
   Посему выдумки насчет "водки" и прочей дряни - так и остаются выдумками и к Делу здесь никакого отношения вообще не имеют. Если прямо - то это просто отсебятина наших телевизионщиков.
  
   20. Если перед выводом энергоблоков на ремонт проводить те или иные испытания, чтобы выявить их неисправности, то не возникает ли мысли у суда, что это были только лишь единственные испытания?
   Увы, но они не оказались единственными.
   Свои испытания проводились работниками турбинного цеха N2. Об этом вспоминает Разим Ильгамович Давлетбаев. Воспоминания Давлетбаева ценны тем, что это один из свидетелей, присутствовавших на БЩУ в момент аварии, внимательно наблюдавший за происходившими событиями, и в то же время не участвовавший в управлении реактором и энергоблоком. Поэтому нет причин сомневаться в его объективности и достоверности того, что он описывает.
   Вот что он писал:
   "24 апреля 1986 г, отработав день и вечер по обычно заведенному распорядку рабочего дня, не отправляясь домой, я остался в ночь с 24 на 25 апреля как технический руководитель турбинного цеха для выполнения работ по проверке состояния турбины и ее систем, выполняемых перед каждым капитальным ремонтом в соответствии с Правилами технической эксплуатации (ПТЭ) (в частности, производилась проверка на плотность органов парораспределения, их расхолаживание, снятие характеристик системы регулирования и т. д.) Прежде чем выполнять эти работы, Чернобыльское пусконаладочное предприятие совместно с турбинным и реакторным цехами разработали график разгрузки блока. Цель разработки графика состояла в том, чтобы дать возможность нагружать и разгружать турбогенераторы N7 и N8 (ТГ-7,8) при снятии их мощностных характеристик, не снижая мощность реактора ниже 50%, т. е. планировалось снижение мощности реактора на 50%. В этих условиях предстояло перераспределением мощности нагрузить и разгрузить попеременно ТГ-7,8 с целью снятия характеристик, остановить ТГ-7, затем ступенчато разгрузить блок с единственно работающим ТГ-8, снять вибрационные характеристики ТГ-8 и остановить ТГ-8.
    Для испытания возможности использования кинетической энергии выбега вращающегося ТГ-8 после прекращения подачи пара на турбину была разработана программа совместно предприятием Донтехэнерго, электроцехом, реакторным цехом и чернобыльской пусконаладочной бригадой "Смоленскатомэнергоналадка". Суть программы состояла в том, чтобы убедиться, что при обесточивании энергоблока и потере электроснабжения собственных нужд в первые 15-20 секунд генератор продолжит подачу электроэнергии для питания механизмов, обеспечивающих теплосъем из активной зоны реактора до момента разворота и включения автономной дизель-электростанции, и при положительном результате ввести эту схему в эксплуатацию как одну из подсистем зашиты блока. Необходимость выполнения этих работ была продиктована не стремлением руководства Чернобыльской АЭС или других проектных и наладочных организаций Минэнерго проводить эксперименты на действующем энергоблоке, а необходимостью ввести в работу одну из подсистем безопасности АЭС, предусмотренную проектом, как того требовали действующие правила и нормы в ядерной энергетике. Это был не эксперимент, а испытание защиты перед ее вводом. Вводу этой подсистемы защиты до сих пор препятствовало то, что не была закончена наладка и введение в работу блока выбега в системе возбуждения генератора, предназначенного для поддержания возбуждения обмотки ротора генератора в режиме электродинамического торможения под нагрузкой. Эти испытания на Чернобыльской АЭС ранее уже выполнялись, но отказывал блок выбега. Испытания турбогенератора по обеспечению собственных нужд блока в режиме выбега в ночь на 26 апреля 1986 г закончились успешно, и причины аварии на блоке заключались не в этих испытаниях.
    К утру 25 апреля работы по ТГ-7 были закончены, после чего он был отключен от сети. По ТГ-8 оставалось выполнить замеры вибрации в процессе его разгрузки и отключить его от сети. Особенно тщательно предстояло замерить вибрацию подшипника N 12 ТГ-8. Необходимость выполнения этих замеров была вызвана тем, что Ленинградский завод "Электросила" при конструировании и изготовлении генераторов для IV блока ЧАЭС реализовал идею совмещения конструкции корпуса подшипника и аварийного бачка для маслоснабжения подшипников генератора при аварийном перерыве подачи масла. После пуска блока выявился серьезный конструкционный недостаток: подшипник работал с повышенной виброскоростью. Несмотря на применение различных известных на ЧАЭС и предприятии "Львовэнергоремонт" мер, уменьшить вибрацию до величин, допускаемых ГОСТ, не удалось. Завод-изготовитель "Электросила", представителей которого неоднократно вызывали на ЧАЭС для устранения недоработок подшипника (брака, если называть вещи своими именами), своих специалистов так и не прислал, конкретные меры заводом тоже не были предложены. Между тем вибрация привела к усталостной трещине сварки маслопровода подшипника, в результате чего появилась пожароопасная течь масла, временно ликвидированная работниками цеха.
    Столь подробное описание ситуации с подшипниками генераторов ТГ-7, ТГ-8 привожу для того, чтобы стало понятно, почему ЧАЭС была вынуждена обратиться к специалистам Харьковского турбинного завода (ХТЗ), которые выразили готовность не только провести замер вибрации турбин, но и с помощью самой совершенной вибродиагностической аппаратуры, установленной в передвижной лаборатории на базе автомобиля, провести тщательные замеры вибрационных параметров подшипника генератора ТГ-8".
  
   После такого подробного разъяснения вопросов уже не остается.
  
   21. Непонятно только остается одно - почему персонал решился на то, чтобы провести испытания "выбега" на турбогенераторе, где уже отмечена высокая, недопустимая вибрация?
   Уже ясно что это нарушение. Но здесь есть ньюанс!
   Всегда при выводе энергоблока на плановый ремонт, происходит замер вибрации турбогенератора. Показания замера обязательны. Посему... никакого нарушения с технологической точки зрения здесь нет.
  
   22. Почему испытания на "выбег" были отсрочены?
   Полностью программа испытаний была выполнена (в пунктах 2.1 - 2.15) к 14:00 25-го апреля 1986-го года. Осталось лишь снять виброхарактеристики и провести испытания блока "выбега".
   В 14:10...14:15 на пульт начальника смены станции Дика поступает звонок от диспетчера КиевЭнерго. Диспетчер объяснил, что на одном из блоков ЮжноУкраинской АЭС произошла какая-то авария, не успевают с вводом энергоблока в энергосеть и требуют подожать. Из-за этого диспетчер запретил вывод энергоблока на останов днем, чтобы не образовался дефецит энергии в энергосистеме. Кроме того, 4-й энергоблок ещё не был разгружен, правда, к концу смены Дик разгрузит его с 1600 МВт тепловых до 760 МВт.
   Спрашивается, если энергоблок шел на останов для проведения ремонта, если энергоблок начал выход из сети энергоснабжения (в 13:00 был выведен из работы и отключен от энергосети ТГ-7), то какое право имел диспетчер так руководить АЭС?
   Свое недоумение по этому поводу выражал свидетель, Юрий Юриевич Трегуб, начальник смены блока N4. Юрий Трегуб примет смену у Казачкова, и после пересменки останется на БЩУ, чтобы наблюдать за ходом событий во время "выбега").
  
   Юрий Трегуб вспоминал:
   "Смену сдавал мне Игорь Казачков. Испытания должны были быть на его смене, но потом были перенесены вроде бы на мою смену. Я поначалу не был готов к испытаниям... только через два часа, когда вник в суть программы. При приемке смены было сказано, что выведены системы безопасности. Ну, естественно, я Казачкова спросил: "Как вывели?" Говорит: "На основании программы, хотя я возражал". С кем он говорил - с Дятловым (заместитель главного инженера станции.), что ли? Убедить того не удалось. Ну, программа есть программа, ее разработали лица, ответственные за проведение, в конце концов...
Казачков говорит: "Ожидай, когда тебе диспетчер разрешит. Он разрешить должен где-то в районе 18 часов". А смена у меня была от 16 до 24 часов. У меня есть привычка все проверять. Я прихожу на смену обычно минут на сорок раньше. Записи в журналах - это одно, но если я буду проводить испытания, для меня этого мало. Я свой персонал, свою смену направил на то, чтобы проверить все, что было сделано. Хотя работа у меня на смене и кипела, потому что люди замеряли вибрацию, но в целом по блоку динамики никакой не было, блок устойчиво работал где-то на 45 процентов мощности от номинала.
Связаться с руководством я не мог, потому что в 5 часов уже никого не было, а желание с ними поговорить у меня появилось не сразу. Только после того, как я внимательно ознакомился с программой, только тогда у меня появилась куча вопросов к программе. А для того, чтобы говорить с руководством, надо глубоко изучить документацию, в противном случае всегда можно остаться в дураках. Когда у меня возникли все эти вопросы, было уже 6 часов вечера - и никого не было, с кем можно было бы связаться. Программа мне не понравилась своей неконкретностью. Видно было, что ее составлял электрик - Метленко или кто там составлял из Донтехэнерго...
САОР (система аварийного охлаждения реактора) начали выводить на смене Казачкова. Это очень большая работа - у нас ведь ручная арматура. Представляете, одна задвижка требует минут сорок пять. Задвижка - это как штурвал на паруснике, только чуть поменьше и стоит горизонтально. Чтобы ее закрыть, она требует усилий двух людей, а лучше - трех. Это все вручную делается. Казачкову потребовалась практически вся смена на вывод системы аварийной. Это очень тяжелая работа.
А сколько бы мне потребовалось, чтобы ее вновь ввести? Я бы ее не ввел. А если бы снова надо было ее вывести для проведения испытания? Кстати, как показал ход аварии, САОР все равно ничего бы не дала, потому что отлетели все разъемы, все отлетело, сразу все задвижки.
Смена была напряженная. Я в основном работал с документами, сидел на своем рабочем месте и читал программы. И по телефону отвечал, потому что все время звонили, спрашивали. А по реактору все шло нормально. Была только ненормальная обстановка в смысле интенсивности работы на БЩУ. Тут связь, тут читаю программу, здесь приходят, спрашивают, здесь еще что-то. Кроме того, даешь распоряжения - проверить всю программу. А это довольно сложно. Ну, я говорил с начальником смены станции Диком, рассказал о ситуации. Он, естественно, понимает так же, как и я: если есть программа, если все уже принято, то что ж? Какие могут быть возражения? Они на себя это веяли...
    Где-то в 8 вечера я опять запрашиваю, беспокоюсь, что вдруг Дик забыл или отвлекся - может, диспетчер передал распоряжение и уже можно начинать эксперимент? Дик говорит: "Разрешения нет. Но надо обязательно вызвать на испытания Дятлова". Я звоню Дятлову домой, его дома нет. Еще раз звоню. Наконец попал на него, он говорит: "Без меня не начинать". Я ему говорю: "У меня есть вопросы. Много вопросов". - "Это не телефонный разговор, без меня не начинать", - сказал он. Где-то с 8 до 9 позвонил главный инженер станции Фомин. Спросил, как испытания. Говорю - откладываются. Доложил ему обстановку - у нас есть специальная схема рапорта. Он: "Дождитесь Дятлова, без него не начинайте. Без него ни в коем случае, никаких подготовок". - "Хорошо".
Только в начале десятого стало известно: в 10 часов вечера будут испытания. Диспетчер Киевэнерго разрешил блоку разгрузку. Вообще-то я удивляюсь такой постановке вопроса, когда атомной станцией командует диспетчер. Ведь у нас даже при авариях, разрывах разных мог диспетчер не дать разрешения на останов. Но ведь это же не тепловая станция, не котел простой, который лопнет в помещении... Всегда очень трудно с диспетчерами... там куча пререканий... и с другой стороны, может, так и надо: все-таки блок-миллионник - и его остановка для энергосистемы может иметь серьезные последствия. Частота может упасть до аварийной... То есть всегда приходится натягивать эту энергию со всеми переживаниями, которые с этим связаны. Причем у нас, как правило, все оборудование в закрытых помещениях. Все делается на шестом чувстве, на воображении...".
  
   Ситуацию помог разъяснить Игорь Казачков:
   "Если бы у меня какая-то аварийная ситуация на блоке была, если бы блок требовал останова, в этом случае, конечно, команда диспетчера для нас не указ. А так... ведь основной объект для диспетчеров Киевэнерго - это наша атомная станция. Четыре блока по миллиону. У нас на все энергетические потребности Киева хватало одного блока. При восьми миллионах мощности Киевэнерго четыре миллиона давала Чернобыльская АЭС. Так что требование диспетчера - вещь нормальная, и об этом на суде даже вопрос не поднимался".
  
   Вопрос об отсрочке испытаний сам собой отпадает.
  
   23. Почему произошел провал мощности в половину первого ночи, 26-го апреля 1986-го года? Чтобы ответить на этот вопрос, бригаде Александрова пришлось добротно потрудиться. Очень потрудиться.
  
   Перед этим ответом на вопрос автор хочет обратить внимание суда на очень важный факт. Его стоит учитывать, потому как многие "исследователи" на это либо специально глаза закрывают, либо они вообще "не в курсе".
   До кататсрофы в 1986-м, Регламент по эксплуатации РБМК-1000 был обязателен к исполнению на всех АЭС. После катастрофы, когда выяснились причины, Регламент был изменем. Вместе с изменениями Регламента проводились и технические модернизационные работы.
   Поэтому, бригада Александрова бодро сообщает нам о том, что из-за ошибки оператора, произошел провал мощности. Указывается и виновник этого - Анатолий Дятлов, заместитель главного инженера. Медведев пошел ещё дальше и начал пересказывать "историю" о том, как Дятлов, упоминая какую-то мать, доказывал персоналу о том, что с реактором нельзя обращаться как со шкафом, что СИУР - споляк-недоучка, а некомпетентные люди Акимова срывают усё шо можно!
   Если так и дальше идти то становится очень весело. Посему мы, суд, откажемся заслушивать факты бригады Дятлова, поскольку Дятлов здесь лицо заинтересованное.
  
   Для начала определимся с теми, кто находился в тот момент на БЩУ-4.
   - НСБ (начальник смены блока) Акимов Александр Федорович;
   - СИУР (старший инженер управления реактором) - Топтунов Леонид Федорович;
   - дублеры СИУР-а - Александр Проскуряков и Виктор Кудрявцев;
   - СИУБ (старший инженер управления блоком) - Борис Столярчук;
   - СИУТ (старший инженер управления турбиной) - Игорь Киршенбаум;
   - зам.начальника ТЦ-2 (турбинного цеха N2) - Давлетбаев Разим;
   - зам. Главного инженера Чернобыльской АЭС по эксплуатации 2-й очереди - Анатолий Дятлов;
   - НСБ Юрий Трегуб (остался наблюдать);
   - СИУТ Сергей Газин (остался наблюдать).
  
   Было многолюдно... ибо обычный состав смены на БЩУ - это максимум 5 человек. Здесь я не упоминаю Метленко (от Донтехэнерго) и специалистов Харьковского турбинного завода. Это по два человека от каждой конторы. Присутствовали и специалисты пусконаладочного предприятия, но находились они в других помещениях.
  
   Отметим момент: после консультаций с психологами, автор установил интересный вывод. У СИУР-а, при обычных условиях работы, на "проходе" перед глазами находится 4 000 параметров ежесекундно. При большом напряжении и точном распределении внимания, хочешь не хочешь, но ты вообще права не имеешь крыть матом, или вообще орать на СИУР-а именно в этот момент, или неизбежна ошибка. Это объяснений как нельзя лучше совпадает с утверждением бригады Александрова о том, что Дятлов довел СИУР-а до крайности и дал ему повод для непреднамеренного совершения ошибки.
  
   Но дальше идут нестыковки и ньюансы, один факт или улика интереснее другого.
   Из уголовного дела 19-73, при прочтении фрагментов которого время от времени глаза вылезают за лоб, всплывают моменты, что Дятлов, оказывается, вообще не присутствовал на БЩУ в тот момент, когда произошел провал мощности!
   Эти свидетельства дают Давлетбаев и Трегуб. Привести их из уголовного дела 19-73 невозможно, к сожалению. Бригада Александрова скрыла его за семью печатами в архивах Ген.Прокуратуры.
   Собственно говоря, единственно возможным доказательсвом, за которое упираются, это то, что Дятлов находился на БЩУ и приказывал. Но доказательств этому никто не оставил. А вот доказательств тому что Дятлов ушел с БЩУ (в туалет отлить или провести осмотр оборудования - не суть важно) - куча! Но бригада Александрова, и суд, их упорно отрицает. Часть этих доказательств были скрыты, часть не признаются и с упорством доказывается обратное.
  
   Говоря между строк, автор полностью уверен в том, что Дятлова во время снижения мощности, не было на БЩУ, но суд не уговоришь. Поэтому запишем этот факт как доказательства вины бригады Дятлова.
  
   24. Так или иначе, на энергоблоке происходит снижение мощности. Бригада Александрова этот момент выставляет как провал мощности неопытным СИУР-ом.
   Хорошо. Заслушаем два свидетельства: Казачкова и Трегуба.
   Игорь Казачков:
   "Ребята, которые были в ту ночь, рассказывали, что Леня Топтунов не справился при перекоде с автомата и провалил мощность. Там много приборов, можно это проглядеть... Тем более он наверняка нервничал: такая ситуация была впервые - снижение мощности. Он ведь четыре месяца только СИУРом работал, и за это время ни разу не снижали мощность на реакторе. Хотя, в общем-то, ничего сложного в этой ситуации не было. И в том, что он провалил мощность, тоже ничего страшного не было. Ну а потом... я затрудняюсь сказать. Разные люди по-разному рассказывают. Даже одни и те же люди по-разному говорят. То ли была команда Дятлова на подъем мощности, то ли Саша Акимов дал эту команду. Дятлов на суде отрицал, говорил, что вышел во время этого то ли в туалет, то ли куда - и "провала" не видел. Вернулся якобы тогда, когда они уже поднимали мощность. Один свидетель показал, что Дятлов лжет, что он был при этом.
Но Дятлов говорил, что не отдавал приказа о подъеме мощности. Я не отрицаю такой возможности - вполне могло быть, что сам Акимов дал приказ поднять мощность".
  
  
   Юрий Трегуб:
   "...я услышал возглас Акимова: "Лови мощность!" или "Держи мощность!" - что-то такое. Я рядом с Топтуновым стою. И вижу: мощность медленно падает... какая цифра начальная, я не знаю. Но я понял так, что приступили к снижению мощности. Я так тогда считал. Но ребята сказали мне, что при переходе с ЛАРа - есть такой локальный автоматический регулятор - на основной регулятор СИУР недостаточно перекомпенсировался, и регулятор "клюнул": выбило оба автомата, и мощность начала снижаться. Акимов помогал Топтунову...
Вообще-то это была незапрограммированная вещь, но она меня нисколько не взволновала. Конечно, нехорошо, что СИУР это проморгал, включил не вовремя. Ну и что? Это все поправимо. Меня больше из равновесия выводил расход воды.
Мы с Акимовым поменялись местами, я стоял возле показателя мощности, а Акимов вытягивал ручки управления регуляторами. А Топтунов стал стержни защиты вынимать, чтобы мощность удержать. Тянул почему-то больше с третьего и четвертого квадрантов. Я ему говорю: "Что же ты неравномерно тянешь? Вот здесь надо тянуть". А мощность снижалась. И с этого момента я стал ему подсказывать, какие стержни свободны для того, чтобы их извлекать. Поднимать стержни - это прямая обязанность Топтунова. Но у нас как практиковалось? Когда такая ситуация, то кто-нибудь подсказывает, какие стержни правильно выбрать. Надо равномерно вынимать. Я ему советовал. В одних случаях он соглашался, в других нет. Я говорю: "Вот свободный и вот свободный стержень. Можешь извлекать". Он или этот брал, или делал по-своему. Я ему на правой половине показал эти стержни, и вплоть до того, как мы поднялись на мощность 200 мегаватт и включили автомат, я от него не отходил. Нам надо было удержать мощность, удержать ее падение.
Кто дал команду на подъем мощности - этого я не знаю. Но была команда поднять мощность до 200 мегаватт, и они подняли мощность.
Этот момент с удержанием мощности был несколько нервным, но в целом, как только вышли на мощность 200 мегаватт и стали на автомат, все успокоились. Правда, мне не нравились эти 200 мегаватт, я ведь был когда-то СИУРом и считаю, что это не самый лучший режим для реактора РБМК. Но здесь не я решал. Двести так двести. В общем, как только стали на автомат, я ушел от Топтунова. Снова пошел к месту СИУТа. Никакой предаварийной суеты не было. Была обычная рабочая суета: разговоры все время шли, обсуждения...
   ...Леня Топтунов - молодой парень. Его жаль. Я думаю, что если бы сидел на его месте, у меня это просто бы не произошло. Хотя, может быть, я чего-то не знаю... Готовился Топтунов долго - по крайней мере за пультом СИУРа около восьми месяцев, а работал самостоятельно - минимум два-три месяца. МОЖЕТ быть, сыграло определенную роль и то, что раньше мы работали без автоматических регуляторов (ЛАРов) и потому постоянно были сами включены как автоматы. Все время в напряжении. Проводились замеры - СИУР в минуту совершал от сорока до шестидесяти управлений стержнями. Потом поставили ЛАРы, которые значительно облегчили работу, но они изменили ее характер - и такого оперативного опыта Топтунов уже не имел. Для того чтобы не потерять навыки ручного управления реактором, каждую ночную смену надо 2 часа работать в ручном режиме. Практически все было оговорено, все учтено, но Топтунов мог и хуже работать... все-таки это не то что работать год не разгибаясь. У нас доходило до того, что мы по 8 часов не выходили, извините, в туалет от пульта. Но это было еще до введения ЛАРов".
  
   Сделаем некоторые выводы из вышесказанных показаний свидетелей:
   - команда на снижение мощности могла быть отдана Акимовым;
   - при снижении мощности всегда у любого СИУР-а происходит провал мощности;
   - при достижении нужного уровня мощности, СУИР включил автомат ЛАР, но он оказался неисправен. Второй ЛАР не смог включится в работу по причине разбаланса - указанная мощность включения не совпадала с реальной;
   - мощность снижалась до 30 МВт тепловых. Затем была поднята до 200-т МВт тепловых.
  
   Рассмотрим четыре момента.
  
   Момент первый. Если взять в расчет то, что Дятлова не было на БЩУ-4, а Акимов лично отдавал команды на подъем/снижение - то он имел на это полное право, как начальник смены блока. В этом случае, для него указом становятся только распоряжения НСС - начальника смены станции. Им в ту ночь был Борис Рогожкин.
   Косвенно так же упоминается некоторыми лицами, в том числе и Дятловым, о некой пленке из некоего "черного ящика". На самом деле эта пленка - запись внутристанционных телефонных переговоров, которая велась на магнитофон. Её отказались заслушать во время суда - значит там действительно было что-то, что не соответствовало бригаде Александрова, и эти товарищи отвергли её.
   Есть и легенда об этой пленке (за правдоподобность автор не ручается). Когда у автора происходило получение некоторых технических документов от своих коллег в Москве, ему осторожно намекнули - пленку внутристанционных переговоров ты никогда не услышишь, ибо она уничтожена.
   Можно допустить что эта пленка, приблизительно, была ликвидирована либо сразу после Чернобыльской катастрофы, либо во время чистки архивов уже после развала СССР. Это уже кассается ген.прокуратуры, организационно входящей в состав бригады Александрова. Как же это - важный вещьдок оказывается уничтоженным?!
  
   Момент второй. Отрицать нечего, это доказывается всеми работниками АЭС, которые являются СИУР-ами. Главное что стоит отметить - из-за этих нестационарных режимов эксплуатации, во время любого снижения мощности, часто происходит отравление активной зоны побочными продуктами распада топлива. Прежде всего это инертный газ ксенон-85 и изотоп йода-131.
   Бригада Александрова указывает в Регламенте на то, что этот режим отравления снижает ОЗР и при снижение уровня ОЗР ниже 15 стержней ручного регулирования реактор просто НЕОБХОДИМО заглушить на 3-е суток.
   Сразу же обращает на себя момент "при снижении ОЗР ниже 15 стержней РР..." и так далее.
   Уровень ОЗР никогда на БЩУ АЭС не показывался так же, как например уровень мощности на СФКРЭ, который всегда высвечивался на специальном табло. И по этой причине, СИУР вынужден запрашивать уровень ОРЗ. Тогда эта процедура происходила так:
   - СИУР запрашиват через ввод ключа уровень ОЗР;
   - команда на расчет ОЗР поступает на расчетную машину "Призма", которая производит расчет ОЗР в течении 7-ми минут с момента запроса;
   - "Призма" выдает распечатку, которую в течении 2-4 минут электрослесарь ЦТАИ доставляет на БЩУ и "торжественно" вручает её в руки СИУР-у.
  
   Вот такая процедура, при тогдашней (в 1986-м году) всеобщей компьютеризации с помощью счет.
  
   А теперь самое интересное, о чем вспоминает Игорь Казачков:
   "Именно этот параметр - количество стержней - у нас не считался серьезным. По тому параметру, кстати, "защиты от дурака" не было. И до сих пор нет. Защит очень много, а вот по количеству стержней нет. Я так скажу: у нас неоднократно было менее допустимого количества стержней - и ничего. Ничего не взрывалось, все нормально проходило".
  
   Тогда как же регистрировать этот параметр ОЗР? Это напрямую тянет на доказательство вины бригады Александрова - проектирование реактора с отступлением от требований Правил Ядерной Безопасности ПБЯ-74-04.
  
   Момент третий. О том что из себя представляли ЛАР-ы и об особенностях их появления и работы с ними оба свидетеля рассказали более чем достаточно. Документального подтверждения этому нет, к сожалению.
  
   Момент четвертый. В Регламенте, обязательном к исполнению на АЭС с РБМК до катастрофы в Чернобыле падение мощности реактора до 30 МВт тепловых расценивалось не как требование заглушить реактор, а как частичное снижение мощности. Стоит перечитать старый Регламент, который бригада Александрова уж точно вспоминать не хочет, а нормативные документы, порой, в своих работах трактует на свое усмотрение как угодно.
   Уровень мощности в 200 МВт разумеется тоже не был записан как аварийный. Это потом, после катастрофы на Чернобыльской АЭС, в Регламенте запишут о том, что при 200 МВт реактор переходит в ядероопасное состоятние. Думаю подавляющему большинству разжевывать этот термин не надо.
  
   Хотя, бригада Александрова этим ответом недовольна и указывает на то, что в программе испытаний была указана мощность в 700...1000 МВт тепловых.
  
   0x01 graphic
  
   Почему же персонал избрал 200 МВт вместо указанных 700-т?
  
   Первая причина - действие сугубо по Регламенту, где не было указаний насчет "ядероопасного состояния при 200-т МВт и провала мощности до 30-ти МВт".
   Вторая причина - для испытаний на "выбег", при условии что работать оставалось ещё полчаса-час, вновь нагрузка реактора на большую мощность и затем разгрузка реактора перед заглушением - лишние затраты по времени. К тому же - надо понимать что в программе испытаний было четко указано не минимум мощности, а максимум мощности! Есть испытания, которе требуют большую мощность, например проверка главных предохранительных клапанов ГПК.
  
  
   А как же тогда ОЗР?!
  
   А что вообще такое ОЗР?
   Оперативный запас реактивности ОЗР - это та положительная рективность, которую реактор бы имел при извлечении всех стержней СУЗ.
   У реактора РБМК при малом ОЗР наступает ядероопасное состояние - что-то непонятное для физики...
   Но почему малый ОЗР ядерноопасен? Ведь чем меньше ОЗР, тем меньше положительной реактивности можно высвободить в реакторе и тем меньше шансов его взорвать (с помощью разгона на мгновенных нейтронах или как-то еще). И не на одном реакторе кроме РБМК такого чуда, как ядерная опасность малого ОЗР, нет.
   Так в чем же дело, как такое происходит в реакторе РБМК, и почему, если малый ОЗР безопасен, регламент его запрещает, да еще и "абсолютно"?
  
   Начнем с Регламента. Регламент писал главный конструктор. Поэтому открываем его книгу, "библию" по реактору:
"...в зависимости от характера изменения нагрузки в энергосистеме и соответствующих требований, предъявляемых к изменению мощности реактора, должен поддерживаться тот или иной запас реактивности, который оказывает непосредственное влияния на глубину выгорания топлива. Все характеристики реактора РБМК рассчитаны в предположении, что оперативный запас реактивности равен 1%. В этом случае допустимо снижение мощности реактора до 50% от номинального уровня без попадания в иодную яму. Для расширения допустимого диапазона снижения мощности необходимо увеличивать оперативный запас реактивности, что либо уменьшит глубину выгорания топлива, либо потребует увеличения начального обогащения топлива для сохранения глубины выгорания."
  
   И далее:
"Оперативный запас реактивности оказывает также влияние на допустимое время полной остановки реактора или снижения мощности или на время вынужденного простоя реактора в случае попадания его в иодную яму. Так, при изменении мощности реактора со 100%-ного уровня и оперативном запасе 1% допустимое время полной остановки реактора составляет ~1 ч, а время вынужденного простоя ~24 ч; для оперативного запаса 2% эти времена равны 3 и 18 ч соответственно."
  
   И это все, больше о запасе реактивности ни слова. Ни о какой опасности малого ОЗР речи не идет, а только об экономической целесообразности. Вынужденное время простоя, выгорание, обогащение, это всё показатели эффективности данного типа реактора. И еще речь идет об оперативности управления реактором, чем больше запас реактивности, тем больше оперативных возможностей.
   Обратим внимание на два узловых момента. Главный конструктор при выборе характеристик и режимов работы своего реактора рассматривает ОЗР не как некий порог для условий эксплуатации, а как некие желаемые значения. Как бы оптимальным является для ОЗР диапазон от 1% до 2%. Если меньше этого диапазона, то будут возникать слишком большие простои и будет низкая оперативность управления, если больше, то слишком дорого будет обходиться топливо.
   1% и 2% - это и есть эти самые магические числа 15 ст.РР и 30 ст.РР. Может у кого-то возникнет вопрос, а почему этих чисел два, а не одно. Ответ простой. Запас реактивности реактора меняется в процессе работы реактора в широких пределах, никого не спрашивая (отравление, выгорание и т.д.), и не всегда легко с этим справиться одними лишь только органами регулирования. Поэтому и дается диапазон на все случаи жизни.
   Когда реактор работает в режиме начальной загрузки и запас реактивности у него более 20%, для его компенсации используются дополнительные поглотители (ДП). Эти ДП постепенно извлекаются (по мере выгорания топлива) так, чтобы оперативный запас реактивности поддерживался на уровне порядка 2% и выше (экономика здесь вся съедена дополнительными поглотителями, и на неё внимания можно особо не обращать). Когда все ДП извлечены, реактор переходит в режим стационарной перегрузки топлива (на ходу). Касеты (топливные сборки) с выгоревшим топливом выгружаются, а со свежим топливом загружаются, одновременно производится перестановка и других касет для достижения равномерности выгорания. В этом режиме запас реактивности реактора поддерживается на уровне 2% за счет подпитки свежим топливом, и весь этот запас - оперативный (т.е. он компенсируется только стержнями регулирования). Стоит поработать на постоянной 100%-ной мощности 1 месяц без перегрузок и ОЗР за счет эфекта выгорания уменьшится с 30 ст.РР до 15 ст.РР, ну а если нужен будет переход на разные уровни мощности, то тут вступит отравление и другие эффекты, и может не хватить даже диапазона в 30-15 ст.РР для ОЗР. И что же тогда делать, если при ОЗР = 15 ст. РР наступал абсолютный запрет работы и реактор должен был немедленно глушиться? Это ж не надпись на трансформаторной будке "Не влезай, а то прибьет!" Скорей всего это означает следующее.
   По ограничению в 30 стержней: "Соблюдайте график выгрузки ДП (в режиме начальной загрузки) или перегрузки топлива (в режиме стационарной перегрузки). Иначе, у вас возможны большие простои и недовыработка электроэнергии из-за попадания в йодные ямы. Ну, а если графики срываешь, доложи главному инженеру, он с тобой разберется". Примерно так это выглядит.
   Ограничение в 15 стержней можно понимать двояко. Для стационарного режима постоянной мощности оно могло бы означать: "Никогда не превышайте предельного среднего по реактору выгорания, в погоне за высокой энерговыработкой. Не планируйте работу реактора с таким малым запасом реактивности, будете все время попадать в йодную яму и вся ваша энерговыработка пойдет насмарку. Поэтому останавливайте реактор прямо сейчас". С учетом предыдущего ограничения, это требование относится скорее к руководству АЭС, чем к сменному персоналу.
   Для переходных режимов ограничение в 15 стержней видимо читается так: "Планируйте заранее переходнй режим так, чтобы ксеноновое отравление не забросило вас в йодную яму. А если планировать не умеете, то и нечего вам переходными режимами заниматься и в йодные ямы проваливаться. Глушитесь сразу и ждите, когда можно будет снова выйти на мощность".
  
   Интересно, понимают ли эти простые, казалось бы, прописные истины те, кто берутся рассуждать о Чернобыльской катастрофе, окончив в своей жизни лишь литературный университет (т.е. научившийся писать без грамматических ошибок), руководивший в своей жизни только женой (и то пока она спит носом к стенке), а величайшим горем в своей жизни считал перенос защиты диссертации с апреля на октябрь (той самой диссертации, где ширина полей больше значит чем содержание, хотя абсолютно ясно - никогда на любом производстве не найдется, пардон, дебила, который эту галиматью будет претворять в жизнь, пусть там даже написано что "выполнение вышеизложенного дает прибавку в доходе предприятия до 5 миллиардов рублей"), понимают ли они всё вышеизложенное?!
  
   И тут от нашей компьютеризации начинается главная головная боль - на малых тепловых мощностях реактора "Призма" не производит расчет ОЗР. Расчет производится только по графикам станционных отравлений активной зоны реактора.
   И по этим графикам было видно, что к половине второго ночи (к предполагаемому времени окончания всех работ и началу расхолаживания энергоблока), ОЗР мог снизиться до 16...17 стержней РР. Никакого аварийного запрета или порога перешагнуто не было.
  
   Исходя из вышеизложенного - клевета на персонал Чернобыльской АЭС в этом эпизоде полностью снимается.
  
   25. Продолжаем чтение Регламента (доаварийного разумеется), и удивляем бригаду Александрова дальше. Оказывается - персонал не успокоился баловством с мощностью, хотя мы и показали почему это произошло, и мало того - заблокировал системы защиты! Вот, блин, варвары, понимаешь! То что надо для бригады Александрова - чтобы оклеветать бригаду Дятлова, забыв про то, что сами же они и Регламент составляли.
  
   Вот, например, утверждается, что чтобы провести испытания любой ценой, персонал заблокировал срабатывание АЗ-5 по сигналу прекращения подачи пара на оба ТГ.
   Если внимательно полистать и перечитать доаварийный Регламент, то можно вычитать, что эта защита выводится из эксплуатации при мощности ниже 100 МВт электрических. А у персонала было 200 МВт тепловых или 40 МВт электрических. Неужели наши ученые и сыщики из бригады Александрова разучились считать и забыли что 40 меньше, чем 100. Спрашивается - где же здесь нарушение?!
  
   Эта защита при остановках блока чаще всего выводилась заранее, поскольку работа реактора требовалась ещё некоторое время для выполнения каких-либо проверок. Если взять Регламент, то там тоже написано, что мощность реактора снижается АР и затем кнопкой АЗ-5 приводится в действие АЗ для глушения реактора. Это обычное и, главное, нормальное явление. Назначение этой защиты - предотвратить резкий рост давления в первом контуре, поскольку при остановке турбин они перестают потреблять пар. А при малой мощности турбины она и пар потребляет мало, и при остановке не от чего защищать реактор. А в случае превышения паросодержания обязательно срабатывает быстродействующее устройство сброса пара в конденсатор БРУ-К, или на худой конец главнаые предохранительные клапаны ГПК, в количестве восьми штук.
   Кроме того, после снижение мощности реактора в 00:28 изменился уровень паросодержания, он начал снижаться. Чтобы не возникло глубокой просадки пара, персоналу будет необходимо временно перекрыть запорный клапан на турбине. Но по факту закрытия клапана сработает АЗ-5 и заглушит реактор. Надо оно персоналу?
  
   Это же кассается изменение проставок по уровню воды в барабан-сепараторах, где уровень воды был изменен в соответствии с уровнем мощности.
   Строго говоря, наши "калеки от науки" поленились настолько свою вину за, как получается, поганый Регламент, признать, что идут на фальсификации! Указывается что "защита по уровню воды в БС была ЗАБЛОКИРОВАНА". На ленте распечаток диагностики и регистрации рабочих параметров ДРЭГ "Скала" было зафиксировано - "изменение уровня проставки по давлению с 55 до 50 атмосфер". Это выполняется а специальной оперативной панели, установленной на пульте БЩУ, процесс регламентный, и никакой самодеятельности здесь нет. Даже без прозрачных намеков видно - как красиво пытается ввести суд в заблуждение бригада Александрова.
  
   26. О включении 8-ми ГЦН вообще пошли такие байки, что не знаешь куда деваться.
  
   К чему персонал к четырем работавшим ГЦН подключил ещё ГЦН-ы?
   Смотрим в программу испытаний.
  
   0x01 graphic
  
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   В программе ясно указано для каких целей подключены ГЦН-ы. Кем была программа написана - так это уже суд, т.е. Читатель, установил от деятелей бригады Александрова, которая это своей же программы и открещивается.
   ГЦН-ы, находившиеся в работе до начала испытаний, были подключены к ТГ-8, и по идее они должны были останавливаться вместе с прекращением подачи пара на ТГ-8. Т.е. - при прекращении работы ТГ и обесточивании оборудования, ГЦН-ы остановятся, и это вызовет частичное плавление активной зоны. Чтобы этог оне произошло, после глушения реактора обязательно нужно снимать остаточное тепловыделение, проводить расхолаживание. Именно с этой целью и были подключены дополнительные, не учавствующие в работе насосы, которые запитали не от выбегающего генератора, а от источника резервного питания.
  
  
   0x01 graphic
  
   Были включены все восемь ГЦН. Заметим, что в Регламенте ни одной строки нет об ограничении по максимуму расхода теплоносителя. Ограничивается расход теплоносителя поканально, и то с целью избежания вибрации топливной кассеты, что грозит её разрушением. Аппаратура фиксирующая параметры (например таже ДРЭГ "Скала") ни одного превышения расхода воды не зафиксировала.
   Кроме того, Регламент, например, описывает методику переподключения ГЦН. Всего их четыре на одну сторону. Обе стороны - восемь. Переподключение происходило следующим образом: сначала включался тот ГЦН, на который велось переподключение, затем уравнивались показатели расхода (в зависимости от параметров мощности реактора), и только потом из эксплуатации выводился тот ГЦН, с которого велось переподключение.
   Цепочка простая, регламентированная, никаких препятствий нет.
  
   Вопрос тот же - ради чего это всё затеивает бригада Александрова? Почему она отказывается от прямых доказательств и улик, задвигая свою версию, где уже по 26 эпизодам видна масса несоответствий и неточностей? Не пора ли признать показания бригады Александрова несостоятельными? Пока нет. Ибо осталась ещё одна улика - нажатие кнопки АЗ-5 и причина непосредственно взрыва реактора, приведшего к глобальнейшей катастрофе за всю историю мира.
  
  
  
   Глава 6. О нажатии АЗ-5.
  
   Сколько домыслов и откровенного вранья вокруг этого, казалось бы простого нажатия какой-то вшивой кнопочки, на которую чтобы ещё и случайно не нажали, защитный колпачок надевают...
   Кстати стоит заметить, что в народе укоренилось понятие: раз АЗ-5 нажали операторы - значит беда сталась... Вовсе нет. АЗ-5 активируется как и вручную, так и автоматически. Активируется вручную (как уже замечено) только по одному поводу - при надобности глушить реактор, чтобы вывести его из эксплуатации. Автоматически АЗ-5 может сработать при изменении технических параметров. В числе прочего, например:
   - изменение уровня воды в БС (о чем уже говорилось выше);
   - закрытие стопорно-регулирующих клапанов на обоих ТГ;
   - превышение авариных параметров (по показаниям внутризоновых датчиков).
  
   Казалось бы следствие близко к разрешению и установлению вины преступников. Но здесь появляется как из ниоткуда непонятно что или кто, называющееся Борисом Горбачевым. Кто он такой, откуда - Бог его знает. Не потому что не хочется о нем говорить или хочется его оскорбить, а потому что поле деятельности этого товарища ограничивается лишь просторами Интернета, не более.
  
   Так вот. Установить кто это и что это - Борис Горбачев - очень сложно. Во всяком случае, на письмо автора в июле 2009-го года он так и не ответил (причем неоднократное). Поле деятельности этого товарища, как я уже сказал, ограничивается просторами Интернета, причем на этих просторах он считается "большим специалистом". Титулы у него самые разные - от "физика-ядерщика" (блажен кто верует), до "историка Чернобыльской катастрофы". Вживую его никто не видел... хотя нет, вру - один раз он позволил себе дать комментарий в документальном фильме "Тайна смерти аккадемика Легасова".
   Немного истории:
   Почти сразу после аварии в составе Чернобыльской АЭС появился новый объект "Укрытие", это и "саркофаг", сооруженный над разрушенным реактором (его строительство закончено в ноябре 1986 г.) и инфраструктура, созданная для его эксплуатации. Сейчас объект "Укрытие", это видимо одно из основных действующих подразделений ЧАЭС. С самого начала и по сегодняшний день ведутся научные исследования и проектно-технические работы для выяснения того что и в каком состоянии находится внутри саркофага, степень опасности его для окружающей среды, разработка мер по обеспечению безопасности на долгий срок и др. До 1992 г. эти работы проводились Институтом атомной энергии (ИАЭ) им. И.В.Курчатова и другими организациями в составе постоянно действующей Комплексной экспедиции (КЭ) под общим руководством ИАЭ.
   В 1991 г. Чернобыльская АЭС и соответственно объект "Укрытие" перешли под юрисдикцию Украины, и в1992 г. при Национальной Академии Наук Украины (НАНУ) был создан Межотраслевой научно-технический центр (МНТЦ) "Укрытие" в г.Чернобыль, к которому перешли все функции (КЭ), и КЭ как форма организации прекратила свое существование. В феврале 2004 г Президиум НАНУ преобразовал МНТЦ "Укрытие" в Институт проблем безопасности атомных электростанций (ИПБАЭС) при Отделении физико-технических проблем энергетики НАНУ, с расположением в г. Чернобыль и в Киеве. Но все эти организационные преобразования, это лишь ученые пляски вокруг предмета научных исследований и пересаживание генералов и чиновников от науки из одних кресел в другие (в Российской Академии Наук на чернобыльской волне тоже образовался новый Институт проблем безопасного развития атомной энергетики ИБРАЭ РАН). Сам же объект "Укрытие" как был так и остается на месте в составе Государственного специализированного предприятия (ГСП) "Чернобыльская АЭС". Возможно поэтому президент Всеукраинской общественной организации "Союз Чернобыль Украины" Ю.А.Андреев не смог отыскать в свое время следы ИПБАЭС в НАНУ.
   Одним из таких чиновников от науки видимо и является Б.И.Горбачев. Кандидат физ. мат. наук, ученый секретарь отделения ядерной и радиационной безопасности (ОЯРБ) МНТЦ "Укрытие", затем старший научный сотрудник ИПБАЭС. Возможно имеет физическое образование, но, очевидно, не по физике реакторов. Какое участие принимал он в научных исследованиях в МНТЦ "Укрытие" и принимал ли какое-нибудь вообще - тайна сия велика есть. Среди множества публикаций в связи с "объектом Укрытие" в различных научных изданиях, тщетно пытаться найти хотя бы одну научную статью с соавторством Б.И.Горбачева.
   Все его творчество, это наукообразная интернет-публицистика на тему: "причина Чернобыльской аварии". У него есть свой особый взгляд на это, и все статьи излагающие его бредовую версию почти полностью копируют друг друга, не просто по смыслу, но и текстуально, т.е. это фактически многократно повторяемая одна и та же статья. Но зато какая широта охвата читательской аудитории. Один только перечень сайтов и их названия поражают воображение, судите сами.
   1. budni.com.ua (здесь пишут в основном о здоровье, о любви, об НЛО и т.д.)
2. Твоя минутка (женский on-line журнал города Самары)
3. БИБЛИЯ для тебя (в основном о Боге, но есть раздел Краеведение)
4. Дача-Net community (об отпуске на природе, грибах и т.д. но есть раздел про НЛО)
5. kulichki.ru (всякая всячина, есть раздел Аномальные новости со всего света)
6. OFO.RU (подзаголовок сайта: новости из мира непознанного)
7. Газета 2000 (информационный бюллетень: вся Украина на одном сайте)
8. ПРАВАЯ.РУ (православно-патриотический сайт)
9. Кремль.org (политическая экспертная сеть)
10. Зеленый Мир (экологический сайт)
11. Зеркало недели (международный общественно-политический еженедельник)
Список можно продолжить.
Конечно, среди сайтов, приютивших Горбачева, есть и более относящиеся к теме его статьи,
12. NuclearNo.ru (российский сайт ядерного нераспространения)
13. Decomission (вывод из эксплуатации старых атомных реакторов)
14. Humanity for Chernobyl (помощь пострадавшим от чернобыля)
15. Славутич City (сайт города Славутич)
16. Колючий Саров (сайт города Саров)
   Все сайты очень посещаемые, что сильно повышает интернет-рейтинг писаний Горбачева. Немудрено, что эти писания попали в Библиотеку Мошкова, на информационные порталы X-Libry и Delfi и отрекламированы другими информационно-новостными сайтами. Любой, кто зайдет в любую поисковую систему рунета с запросом "причины чернобыльской аварии" немедленно убедится, что весь интернет (первые три страницы ответов на запрос) на 90% заполнен этой горбачевской галиматьей, даже в Википедии он успел "отметиться доской почета"...
   Неискушенный читатель наверняка решит, что И.Б.Горбачев это единственный человек, который знает всю правду о чернобыльской аварии и охотно делится этим знанием с каждым встречным, а его стиль и аргументация это и есть обычная форма ведения научных дискуссий.). По крайней мере, такое положение было где-то в 2004-м... 2005-м годах. В 2009-м его позиция была сильно подорвана.
   Но вот что любопытно, в интернете есть сайт, где Чернобыльская катастрофа обсуждается очень конкретно, я бы даже сказал более чем профессионально. Это pripyat.com (сайт города Припять). Так вот на этом сайте Горбачев не появляется, несмотря на то, что там его писания очень жестко критикуют, и казалось бы надо ответить, но тут он молчит. Нельзя сказать, что он вообще на критику никогда не реагирует. Вот, например, он готов спорить о том "Кто замыливает правду о причинах чернобыльской аварии?"(Зеркало недели N26) с Г.В.Копчинским и Н.А.Штейнбергом (которые уж это-то знают куда лучше него), так, например, он ринулся в бой в портале "2000.net.ua", когда Ю.А.Андреев не смог разыскать в академии наук ИПБ АЭС (новое место работы Горбачева).
   Не готов он и никогда не спорит только по одному вопросу: по конкретному содержанию своей версии причин Чернобыльской аварии. Здесь он слаб, ему нехватает ни знаний, ни умения логически мыслить. По этой же причине нет Б.И.Горбачева и за пределами интернета, там наука и техника в своих публикациях, докладах и сборниках на конференциях обходится без него.
   Впрочем будем точны. Удалось разыскать работу Горбачев Б.И. "Хроника научных исследований на объекте "Укрытие" (Главные вехи) в сборнике "Объект "Укрытие" - 10 лет", Национальная Академия Наук Украины, МНТЦ "Укрытие", Чернобыль 1996 г., с. 23-56. И здесь уже ничего не скажешь, работа написана по его специальности (ученого секретаря).
   Есть и еще два-три доклада на конференциях 1998-2002 гг, написанные в соавторстве со своими научными начальниками А.А.Ключниковым (член-корреспондент НАНУ, генеральный директор МНТЦ "Укрытие) и А.А.Боровым (профессор, докт.техн наук, директор ОЯРБ МНТЦ "Укрытие").
   Но это, не результаты научных исследований, а все та же горбачевская публицистика на тему о Чернобыльской аварии. Как только ему удается уговаривать уважаемых ученых ставить свои подписи под его писаниной, тем более, что их область научных интересов далека от реакторной нейтронной физики. А Горбачев уже вошел в раж и берет себе в соавторы известного ученого физика-теоретика В.Г.Барьяхтара (академик НАНУ, директор Института магнитизма НАНУ). Впрочем будем объективны, все эти статьи выпущенные в соавторстве с действительными учеными касаются не столько бредовой версии аварии имени Б.И.Горбачева, сколько критике других (столь же бредовых) версий или общих вопросов атомной энергетики и организации безопасной работы на АЭС. А нужны они Горбачеву для придания себе видимости большого ученого, по крайней мере среди пользователей интернета.
   Опыт нахождения в Интернет-сети автору дал понять - за аватарой (фотографией, картинкой) - прятаться можно и изображать из себя кого душа пожелает. А поскольку дальше интернета Боря никуда не ходит - то ему этот трюк удается перед читающей публикой... если бы он не выпячивал свои "знания".
  
  
   Итак. О чем же живовещает нам Боря Горбачев (будем его называть так, поскольку заслужил)?
  
   Вроде бы всем известно что якобы эксплуатация взорвала реактор, заигравшись с малым ОЗР, который кстати и не снизился до критического. Но в живовещаниях Горбачева малый ОЗР взорвал реактор! Как?!
   Что же он написал по этому поводу (автор позволил себе вырезать ненужные части текста, остановившись на главном):
   "Новая версия позволила обосновать наиболее естественный сценарий аварии (ох ты ё-ё! Во как загнул, - авт.). В 00 часов 28 мин 26.04.86 г ... тепловая мощность реактора упала ниже 30 МВт, а нейтронная мощность упала до ноля и оставалась такой в течение пяти минут, судя по показаниям самописца нейтронной мощности. В реакторе начался процесс самоотравления короткоживущими продуктами деления... способность реактора поддерживать цепную реакцию уменьшается вплоть до полной его остановки независимо от воли операторов. Во всём мире в таких случаях реактор просто глушат, затем сутки-двое выжидают, пока реактор не восстановит свою работоспособность. А затем запускают его снова... Стремясь "быстрее закончить испытания", как потом объяснялся персонал, они стали постепенно выводить из активной зоны реактора управляющие стержни. Такой вывод должен был компенсировать снижение мощности реактора из-за процессов самоотравления. Эта процедура на реакторах АЭС тоже обычная и ядерную угрозу представляет только в том случае, если вывести их слишком много для данного состояния реактора. Когда количество оставшихся стержней достигло 15, оперативный персонал обязан был реактор заглушить. Но он этого не сделал.
   Кстати, первый раз такое нарушение случилось в 7 часов 10 минут 25 апреля 1986 г... Второй раз это случилось уже 26 апреля 1986 г. вскоре после полуночи. Но по какой-то причине персонал не стал глушить реактор, а продолжал выводить стержни. В результате в 01 час 22 мин 30 с в активной зоне оставалось 6--8 управляющих стержней. Но и это персонал не остановило, он приступил к электротехническим испытаниям. Очевидно, вывод стержней продолжался до самого момента взрыва. На это указывают фраза "началось медленное повышение мощности" и экспериментальная кривая изменения мощности реактора в зависимости от времени.
Во всём мире никто так не работает, ибо нет технических средств безопасного управления реактором, находящимся в процессе самоотравления. Не было их и у персонала 4-го блока. Конечно, никто из них не хотел взрывать реактор. Поэтому вывод стержней свыше разрешённых пятнадцати мог осуществляться только на основе интуиции.
В какой-то момент между 01 ч 22 мин 30 с и 01 ч 23 мин 40 с интуиция персоналу, по-видимому, изменила, и из активной зоны реактора оказалось выведено избыточное количество стержней. Реактор перешёл в режим поддержания цепной реакции на мгновенных нейтронах".
  
   100 из ста дает автор - жив бы был Анатолий Дятлов - он бы вдоволь насмеялся с этого... Да и Александрову такой коллега врядли нужен - ещё доведет всех своей глупостью...
   Процесс отравления активной зоны всегда происходит во время любого частичного снижения мощности. Кроме того, она уже была отравлена, только не во время выбивания ЛАР-а, а ещё на полчаса раньше, когда в 23:00 25-го апреля диспетчер КиевЭнерго разрешил снижение мощности, которую и снизили с 1600-т МВТ тепловых до 750 МВт тепловых. Это раз.
   Насчет "глушения на трое суток" - для Бориса Горбачева не грех будет повториться чтобы дать ему понять что это такое. В том числе придется ему ещё раз разжевать понятие "ОЗР". Простит меня Читатель...
  
   Оперативный запас реактивности ОЗР - это та положительная рективность, которую реактор бы имел при извлечении всех стержней СУЗ.
   У реактора РБМК при малом ОЗР наступает ядероопасное состояние - что-то непонятное для физики...
   Но почему малый ОЗР ядерноопасен? Ведь чем меньше ОЗР, тем меньше положительной реактивности можно высвободить в реакторе и тем меньше шансов его взорвать (с помощью разгона на мгновенных нейтронах или еще как-то). И ни на одном реакторе кроме РБМК такого чуда, как ядерная опасность малого ОЗР, нет.
   Так в чем же дело, как такое происходит в реакторе РБМК, и почему, если малый ОЗР безопасен, регламент его запрещает, да еще и "абсолютно"?
  
   Начнем с Регламента. Регламент писал главный конструктор. Поэтому открываем его книгу, "библию" по реактору:
"...в зависимости от характера изменения нагрузки в энергосистеме и соответствующих требований, предъявляемых к изменению мощности реактора, должен поддерживаться тот или иной запас реактивности, который оказывает непосредственное влияния на глубину выгорания топлива. Все характеристики реактора РБМК рассчитаны в предположении, что оперативный запас реактивности равен 1%. В этом случае допустимо снижение мощности реактора до 50% от номинального уровня без попадания в иодную яму. Для расширения допустимого диапазона снижения мощности необходимо увеличивать оперативный запас реактивности, что либо уменьшит глубину выгорания топлива, либо потребует увеличения начального обогащения топлива для сохранения глубины выгорания."
  
   И далее:
"Оперативный запас реактивности оказывает также влияние на допустимое время полной остановки реактора или снижения мощности или на время вынужденного простоя реактора в случае попадания его в иодную яму. Так, при изменении мощности реактора со 100%-ного уровня и оперативном запасе 1% допустимое время полной остановки реактора составляет ~1 ч, а время вынужденного простоя ~24 ч; для оперативного запаса 2% эти времена равны 3 и 18 ч соответственно."
  
   И это все, больше о запасе реактивности ни слова. Ни о какой опасности малого ОЗР речи не идет, а только об экономической целесообразности. Вынужденное время простоя, выгорание, обогащение, это всё показатели эффективности данного типа реактора. И еще речь идет об оперативности управления реактором, чем больше запас реактивности, тем больше оперативных возможностей.
   Обратим внимание на два узловых момента. Главный конструктор при выборе характеристик и режимов работы своего реактора рассматривает ОЗР не как некий порог для условий эксплуатации, а как некие желаемые значения. Как бы оптимальным является для ОЗР диапазон от 1% до 2%. Если меньше этого диапазона, то будут возникать слишком большие простои и будет низкая оперативность управления, если больше, то слишком дорого будет обходиться топливо.
   1% и 2% - это и есть эти самые магические числа 15 ст.РР и 30 ст.РР. Может у кого-то возникнет вопрос, а почему этих чисел два, а не одно. Ответ простой. Запас реактивности реактора меняется в процессе работы реактора в широких пределах, никого не спрашивая (отравление, выгорание и т.д.), и не всегда легко с этим справиться одними лишь только органами регулирования. Поэтому и дается диапазон на все случаи жизни.
   Когда реактор работает в режиме начальной загрузки и запас реактивности у него более 20%, для его компенсации используются дополнительные поглотители (ДП). Эти ДП постепенно извлекаются (по мере выгорания топлива) так, чтобы оперативный запас реактивности поддерживался на уровне порядка 2% и выше (экономика здесь вся съедена дополнительными поглотителями, и на неё внимания можно особо не обращать). Когда все ДП извлечены, реактор переходит в режим стационарной перегрузки топлива (на ходу). Касеты (топливные сборки) с выгоревшим топливом выгружаются, а со свежим топливом загружаются, одновременно производится перестановка и других касет для достижения равномерности выгорания. В этом режиме запас реактивности реактора поддерживается на уровне 2% за счет подпитки свежим топливом, и весь этот запас - оперативный (т.е. он компенсируется только стержнями регулирования). Стоит поработать на постоянной 100%-ной мощности 1 месяц без перегрузок и ОЗР за счет эфекта выгорания уменьшится с 30 ст.РР до 15 ст.РР, ну а если нужен будет переход на разные уровни мощности, то тут вступит отравление и другие эффекты, и может не хватить даже диапазона в 30-15 ст.РР для ОЗР. И что же тогда делать, если при ОЗР = 15 ст. РР наступал абсолютный запрет работы и реактор должен был немедленно глушиться? Это ж не надпись н трансформаторной будке "Не влезай, бо вбьет!" Скорей всего это означает следующее.
По ограничению в 30 стержней: "Соблюдайте график выгрузки ДП (в режиме начальной загрузки) или перегрузки топлива (в режиме стационарной перегрузки). Иначе, у вас возможны большие простои и недовыработка электроэнергии из-за попадания в иодные ямы. Ну, а если графики срываешь, доложи главному инженеру, он с тобой разберется". Примерно так это выглядит.
   Ограничение в 15 стержней можно понимать двояко. Для стационарного режима постоянной мощности оно могло бы означать: "Никогда не превышайте предельного среднего по реактору выгорания, в погоне за высокой знерговыработкой. Не планируйте работу реактора с таким малым запасом реактивности, будете все время попадать в иодную яму и вся ваша энерговыработка пойдет насмарку. Поэтому останавливайте реактор прямо сейчас". С учетом предыдущего ограничения, это требование относится скорее к руководству АЭС, чем к сменному персоналу.
   Для переходных режимов ограничение в 15 стержней видимо читается так: "Планируйте заранее переходнй режим так, чтобы ксеноновое отравление не забросило вас в йодную яму. А если планировать не умеете, то и нечего вам переходными режимами заниматься и в йодные ямы проваливаться. Глушитесь сразу и ждите, когда можно будет снова выйти на мощность".
  
   Интересно, понимают ли эти простые, казалось бы, прописные истины те, кто берутся рассуждать о Чернобыльской катастрофе, окончив в своей жизни лишь литературный университет (т.е. научившийся писать без грамматических ошибок), руководивший в своей жизни только женой (и то пока она спит носом к стенке), а величайшим горем в своей жизни считал перенос защиты диссертации с апреля на октябрь (той самой диссертации, где ширина полей больше значит чем содержание, хотя абсолютно ясно - никогда на любом производстве не найдется, пардон, дебила, который эту галиматью будет претворять в жизнь, пусть там даже написано что "выполнение вышеизложенного дает прибавку в доходе до 5 миллиардов рублей"), понимают ли они всё вышеизложенное?!
   Понимает ли это Борис Горбачев?!
  
   Далее - как он себе представляет глушение реактора на трое суток? По идее Горбачева, это персонал дергает за кнопку с песнями и плясками на БЩУ, стержни шуруют в активную зону и персонал курит и вспоминает про голых баб с соседнего отдела или цеха... красиво... так только в Голливуде и происходит.
  
   Для людей, не представляющих себе режим работы АЭС скажу, что дерганием АЗ-5 этот процесс никогда не заканчивается и просто так, дернув за кнопку, никто стоять вытянув лицо три дня не станет. Видимо, Горбачев слыхал звон, но не понял где он да о чем он.
   В Регламенте эксплуатации реактора черным по белому записано - после ввода стержней АЗ-5 и прекращения цепной реакции (контролируется вместе с уровнем мощности по СФКРЭ, установленном на пульте СИУР-а), необходимо снятие остаточного тепловыделения из активной зоны. Другими словами - проводится обязательное расхолаживание, которое по времени занимает 70-т часов. Только после расхолаживания и продувки активной зоны азотом можно начинать. 70-т часов - это и есть те самые "трое суток", только присандалил их Горбачев ни к месту.
  
   0x01 graphic
  
   Для тех, кто не понял "прикола" этой картинки, автор сделает уточнение - это любимая забава Бориса Горбачева. Он её раскрутил так, что по своей популярности она соревнуется разве что с рекламой пива "Оболонь" и тампонов "Тампакс". Задача картинки одна - напугать читателей статьи Горбачева и уверить их что персонал виновен.
  
   Кстати говоря, к утверждению того что "с реактором так никто не работает" (по поводу его отравления) - активная зона всегда находится в состоянии отравления. Вот так и работают - вопреки методики Горбачева под названием "трое суток".
   И насчет способности реактора "полного уменьшения способности поддержания цепной реакции" - это случается тогда, когда нестационарное отравление съело весь запас реактивности, и его больше нет, он становится отрицательным. "Йодная яма", она ведь в реактивности, а не в мощности. И компенсировать поэтому надо не снижение мощности (которого может и не быть, пока есть запас реактивности), а отрицательную реактивность, но её компенсировать будет нечем.
  
   Как все это описывает Регламент эксплуатации, это совершенно другой разговор, сначала надо понять физику процесса. Физику-ядерщику Горбачеву, как видите, этого понять не удалось...
  
   "реактор уже находился на грани взрыва. Почему реактор не взорвался уже тогда - это ещё одна неразгаданная до сих пор загадка Чернобыльской аварии".
  
   Загадка, это сказано для красного словца, а вот интересно, как Горбачев объясняет незагадку, почему и как нерегламентные действия оператора в ситуации йодной ямы должны взорвать реактор.
   Понять это довольно сложно, но давайте попытаемся. Горбачев считает, что реактор взорвать очень просто. Для этого достаточно извлекать из него бездумно регулирующие стержни один за другим, и в какой-то момент он взорвется. Вот что он пишет:
   "стремясь "быстрее закончить испытания", как потом объяснялся персонал, они стали постепенно выводить из активной зоны реактора управляющие стержни",
"по какой-то причине персонал не стал глушить реактор, а продолжал выводить стержни",
" вывод стержней свыше разрешённых пятнадцати мог осуществляться только на основе интуиции. В какой-то момент ........интуиция персоналу, по-видимому, изменила, и из активной зоны реактора оказалось выведено избыточное количество стержней."
"Очевидно, вывод стержней продолжался до самого момента взрыва"
  
   Не будем придираться к мелочам, особенно если учесть что фраза "быстрее закончить" вообще принадлежит Григорию Медведеву и к персоналу вообще ровным счетом не имеет. Кстати говоря, автору удалось ознакомиться один раз с объяснительными, которые писал персонал, будучи в 6-й клинике института радиологии в Москве. Там никто ровным счетом не писал даже намеком о том, что "любой ценой... быстрее закончить...". Откуда же об этом знают наши товарищи Медведев и Горбачев? Спиритизмом что ли занимались, с духами Акимова, Топтунова, Дятлова и Перевозченко общались? Ребята из персонала небось от таких поминаний в гробу переворачиваются, пардон за выражение.
   Давайте разберемся с главным. Даже по новой хронологии Горбачева, реактор взорвался, когда он уже был выведен (из провала) на стационарный уровень мощности 200 МВт. Ну и что тогда это такое: избыточное количество стержней, выведенное из зоны? Ведь стержней выводится ровно столько, чтобы скомпенсировать отрицательную реактивность, непрерывно поступающую от эффекта отравления, и поддерживать реактивность реактора равной или близкой к нулю. И интуиция здесь совершенно не причем.
   Оператор работает не по "чуйке" и "нюху", а по показаниям контрольно-измерительной аппаратуры, которая находится на пульте прямо перед его носом, и малейшие отклонения мощности от заданного уровня сразу ему видны. Также, как они видны автоматической системе управления, которая эту мощность поддерживает.
   Поддерживая мощность на заданном уровне, оператор никак не может вывести из активной зоны избыточное количество стержней, по определению. Но даже когда ему нужно мощность поднимать , например, при выходе из провала (30 МВт), вполне достаточно реактивности меньше 0,1?, как бы он не спешил "быстрее закончить испытания". И никакое избыточное количество стержней выводить ему не к чему. Но даже если бы он свихнулся или в преступных целях хотел это сделать, это ему не удастся, не позволит аварийная защита реактора АЗСР и АЗСМ (по уровню мощности и по скорости роста мощности). А их-то как раз НИКТО ИЗ ЭКСПЛУАТАЦИИ НЕ ВЫВОДИЛ И НЕ БЛОКИРОВАЛ!
   Да и невозможно себе представить как это сделать: блокировать АЗСМ и АЗСР - это надо монтировкой по ним лупить сдуру... что ли...
  
   Так что "медвежья услуга" операторам АЭС с РБМК совет Горбачева не поможет взорвать реактор.
  
   Так Боря вообще всех удивляет свой глубиной мысли! Один розчерком пера он начинает пороть неизвестно откуда взятую галиматью, от которой у неискушенного читателя начнет "болеть улыбка". Товарищ находит такие вещи как:
   - заклеивание контрольно измерительных приборов и управляющих ключей пластырем или скотчем;
   - выдергивание проводов из блоков управления системы СУЗ и ДРЭГ "Скала" (как он ещё про "Призму" не вспомнил);
   - вставление спичек в реле;
   - зашунтирование электрических сигналов;
   - наконец (апофеоз, вернее - апупеоз) - приведение автоматической защиты реактора в нерабочее состояние.
  
   Где он это всё, простите, выдрал - неизвестно. Видно долго Горбачев резьбу в носу нарезал, чтоб такое... извиняюсь... отмочить. В голове нормального человека не укладывается - если АЭС такое предприятие - то такое вообще возможно?
   Не хочется и обсуждать это бред.
  
   Но вот вопрос, при чем здесь запас реактивности, с которого начался разговор? Проследим еще раз кратко ход рассуждений Б.И.Горбачева.
   Реактор отравляется, запас реактивности уменьшается и в какой то момент достигает предельного (согласно Регламенту) значения 15 ст.РР, дальше реактор становится взрывоопасен. Но отравление продолжается, и операторы продолжают извлекать стержни, вот прошли отметку 8 ст.РР. "Но и это персонал не остановило, .......... Очевидно, вывод стержней продолжался до самого момента взрыва", т.е. до начала разгона на мгновенных нейтронах.
   Вы что-нибудь поняли, Читатель? Автор тем более нет. Имеется три бесспорных факта:
   - отравление реактора растет;
   - из реактора извлекаются стержни;
   - запас реактивности уменьшается.
  
   Зададим себе два вопроса:
   - как эти факты связаны между собой?
   - как именно начался разгон реактора на мгновенных нейтронах?
  
   Как хотите, но на второй вопрос у Горбачева ответ такой. Разгон реактора на мгновенных нейтронах начинается тогда, когда запас реактивности станет равным нулю. А я-то по наивности думал, что тогда, когда реактивность реактора становится равной 1?. Подвела автора наивность... хотя физику автор знает нормально. Даже те физики с которыми автор консультировался сами понять не могут - кто кого умнее?
   Ответ на первый вопрос напрашивается не менее интересный. Стержни извлекаются потому, что растет отравление, без всякой оглядки на то, как при этом меняется реактивность реактора. А запас реактивности уменьшается потому, что извлекаются стержни.
   А я, грешным делом, думал, что все обстоит как раз наоборот. Запас реактивности уменьшается от того что растет отравление (ксенон и йод его съедает), а чтобы компенсировать влияние этого на реактивность реактора и поддерживать её близкой к нулю извлекаются стержни.
   Очевидно, под запасом реактивности Б.И.Горбачев понимает нечто совсем другое, чем все мы. Настолько другое, что ум отказывается в это поверить. Это не иначе как отличие реактивности от её порогового значения 1?. Он также считает, что извлечение стержней из активной зоны реактора, всегда увеличивает его реактивность, и тем самым уменьшает запас реактивности, вплоть до разгона на мгновенных нейтронах. Посмотреть бы в глаза тому кто учил его физике...
  
   Уверен, что уже по вышепиведенным эпизодам видно, с кем приходится иметь дело в лице товарища Бориса Горбачева. Как и его однофамилец Михаил Горбачев (первый и последний президент СССР) по уровню ума стоят друг друга.
  
   И всё бы было не так красиво, как не статья Горбачева (давнишняя конечно статья... ещё семилетней давности), про то, как "о причинах Чернобыльской аварии нам врали 15 лет". Смею заметить - уже почти 25 лет прошло а ничего не изменилось и доколе.
  
   "В 1 ч 22 мин 30 с оператор на распечатке программы увидел, что оперативный запас реактивности составлял величину, требующую немедленной остановки реактора. Тем не менее, испытания начались.
В 1 ч 23 мин 04 с были закрыты СРК (стопорно-регулирующие клапаны. -- Авт.), ...........
.....В 1 ч 23 мин 40 с начальник смены блока дал команду нажать кнопку аварийной защиты АЗ-5, по сигналу от которой в активную зону вводятся все регулирующие стержни аварийной защиты. Стержни пошли вниз, однако через несколько секунд раздались удары...".
  
   Насчет распечатки скажу вот что. Этот опус пошел из работы Григория Медведева, который и так это всё передернул с ног на голову, а Горбачев, как двоечник у примерной одноклассницы, все это списал.
   В 1:22:30 эта распечатка только была выведена на печать по запросу СИУР-а Топтунова. При расчете в пределах 7~10 минут, можно представить что запрос на распечатку поступил приблизительно в 1:15 ночи 26-го апреля.
   Далее. Это распечатка была только что выведена на бумагу. Принтер, который выводил её на бумагу, находился не на БЩУ, а в ЦТАИ, где находятся шкафы с ЭВМ (те ещё шкафы... не то что сегодняшние "пентиумы"). И инженер ЦТАИ доставлял СИУР-у эту распечатку на БЩУ, парадно вручая её оператору лично в руки на ознакомление. Ещё две-четыре минуты. По распечаткам ДРЭГ "Скала" видно - реактор прекратил существование в 1:23:47 ночи 26-го апреля 1986-го года. Значит - оператор эту распечатку увидел только лишь после взрыва... если ещё увидел...
  
   СИУР Леонид Топтунов этой распечатки в глаза не видел, потому что её выводили полностью на печать через две недели на Смоленской АЭС (вся информация дополнительно фиксируется на магнитную ленту).
  
   "Кнопка АЗ-5 -- это кнопка аварийного глушения реактора. Её нажимают в самом крайнем случае, когда в реакторе начинает развиваться какой-либо аварийный процесс, остановить который другими средствами нельзя. Но из цитаты ясно видно, что особых причин нажимать кнопку АЗ-5 не было, так как не было отмечено ни одного аварийного процесса."
  
   Какие ещё могли быть особые причины, когда работа завершена и блок выводится на ремонт?! К тому же АЗ-5 чтобы нажать просто так - это дурость. Ввод стержней по команде АЗ-5, это изначально ввод большей отрицательной реактивности... так стоп, а о чем это я?
  
   Открываю "Акт физического пуска 4-го энергоблока, 1983-й год". Интересный документ, для тех кто вообще понимает смысл в них, в отличии от Горбачева, читающего второй абзац и непомнящего при этом что в первом сказано...
   0x01 graphic
  
   Листаем документ до третьей страницы и предоставляем слово... а как Читатель думает, кто об этом заявли действительно полностью и в открытую?
   Это письмо было опубликовано в книге Юрия Щербака "Чернобыль". Юрий Щербак это письмо получил в ноябре 1988-го года, от Анатолия Степановича Дятлова. Дятлов к тому времени уже год томился в местах лишения свободы и там написал это (привожу фрагмент письма):
   "И напрасно В. Жильцов сетует на отсутствие в оное время мощных ЭВМ. После аварии выяснилось, что наука знала те моменты, дефекты, которые явились определяющими в возникновении аварии. А что не знала, то вполне узналось бы и без современных мощных машин. Не буду голословным.
         Еще в 1983 г. при физическом пуске реактора 4-го блока ЧАЭС выявилось, что стержни СУЗ (стержни управления защитой) при движении вниз первоначально вносят положительную реактивность и только через 5 сек. начинают вносить отрицательную. Комиссия в составе работников ИАЭ, НИКИЭТ, ВНИИАЭС, ЧАЭС провела опыт по одновременному опусканию 15-18 стержней и определила, что в первые 5-8 сек. вносимая реактивность равна нулю. Комиссия абсолютно безосновательно посчитала задачу выполненной. Но аварийная защита реактора обязана вносить отрицательную реактивность, притом с достаточной эффективностью с первого мгновения; 18-15 стержней - это не все стержни; реактор холодный, разотравленный с совершенно другой загрузкой, чем при стационарной работе. Как же можно было экстраполировать результат на рабочее состояние?
         Далее. Госинспектор по ядерной безопасности отмечает это и... допускает реактор в эксплуатацию. Далее. В декабре 1983 г. научный руководитель пишет в конструкторскую организацию письмо об устранении этого дефекта стержней. Там за год, в декабре 1984 г. закончили разработку технического задания на новые стержни объемом листка на 2-3. А вот далее уже ничего не было до самого взрыва. При чем же здесь мощные ЭВМ? Вот почему A3 не глушила реактор, а разгоняла, или, по меньшей мере, не предотвратила рост мощности".
  
   Сказано достаточно.
   Открываем акт физпуска.
   Находим пункт 2.8. И после этой строчки вся группа Александрова медленно, уверенно и красиво погружается в большую кучу... чего - додумайте сами. Всё сошлось с тем что писал Дятлов!
  
   0x01 graphic
  
   Читаем на две страницы ранее:
  
   0x01 graphic
   Прошу обратить внимание на "топливо 2% обогащения".
   Изменилось ли что-нибудь с того момента?
   Да. Открываем акт проверки ядерной безопасности на Чернобыльской АЭС. Составлен 15 января 1986-го года (за три месяца до катастрофы).
  
   0x01 graphic
  
   Что показано для 4-го энергоблока? Обогащение топлива осталось как и было - 2%. Дополнительных поглотителей в активной зоне - всего один (за сутки до катастрофы)! И (25 апреля 1986-го года) один незагруженный технологический канал (указанное количество в акте было записано в январе 86-го).
  
   Что писал в своей "библии" для СИУР-а главный конструктор реактора?
  
   "В самом начале строительства канальных уран-графитовых реакторов, исходя из уровня знаний того времени (середины 60-х годов), активная зона реактора была спроектирована с использованием урана, обогащённого U-235 в 1,8%. Спустя некоторый срок эксплуатации первого реактора, стала очевидной целесообразность поднятия этого значения до 2 %, что позволило, в частности, в некоторой степени понизить отрицательное влияние парового коэффициента реактивности. Дальнейшее изучение всех параметров, характеризующих работу реактора, привело к выводу о целесообразности повышения обогащения урана до 2,4 %. Такие сборки с активными элементами изготовлены и удовлетворительно проходят представительные испытания на работающих канальных реакторах АЭС.
При создании активной зоны реакторов на этом уровне обогащения урана по всем данным влияние парового коэффициента реактивности локализуется. До этого, т. е. при обогащении урана 2 %, это влияние регулируется постановкой в каналы специальных поглотителей (ДП), что строго и предусматривается в эксплуатационных инструкциях. Отступление от них недопустимо, так как делает реактор "н е у п р а в л я е м ы м".
  
   Какие ещё могут быть доводы со стороны бригады Александрова, если все утверждения её не соответствуют действительности?
   Какие ещё могут быть утверждения, если реактор был в неуправляемом состоянии, и это ясно отражают нормативные технические акты и документы, где "из песни слов не выкинешь"?! Реактор уже был в неуправляемом положении, а система защиты, которую ничего не подозревавший персонал активировал в надежде завершить всю работу и выходить на плановый ремонт энергоблока, не прекратила цепную реакцию, а совершила разгон на мгновенных нейтронах.
  
   В 1:23:04 начинаются испытания на выбег. Перекрываются ЗРК, прекращается подача пара. Топтунов докладывает, что "АР вышел на НК". Команда нормальная, никаких предаварийных позывов и сигналов нет.
   Акимов дает команду на заглушение реактора ключом АЗ-5. В 1:23:40 снимается команда АЗ-5.
  
   Простые расчеты, которые я здесь не привожу показывают, что за три секунды стержни прошли вниз около 2~3 метров. В активную зону вошли именно те самые графитовые вытеснители, внесшие не положительную а отрицательную реактивность! Надо немного и о них - графитовых вытеснителях.
  
   Вот что записано в книге главного конструктора: 
   "Постоянное стремление создателей ядерного реактора к наивысшей его экономичности связано, в частности, с необходимостью возможно больше удалять из активной зоны элементы, вредно и паразитно поглощающие нейтроны. Среди прочих одним из таких элементов является вода, остающаяся в нижней части канала, занимаемого стержнем регулирования мощности, развиваемой реактором. Чтобы избежать этого влияния, некоторая нижняя часть стержня регулирования определённого строго рассчитанного размера делается из непоглощающего материала, вытесняя таким образом соответствующее количество воды в этом канале, которое в должной степени до этого было поглотителем".
  
   Что сделали конструкторы? К стержню из карбида бора, сильно поглощающего нейтроны, присандалили хрень (по другому назвать язык не поворачивается, да простит автора Читатель), названную графитовым вытеснителем, длиной 4,5 м. При поднятом поглотителе вытеснитель симметрично располагается; по высоте активной зоны, оставляя сверху и снизу в канале столбы воды по 1,25 м. Казалось бы, надо сделать вытеснитель на всю высоту (7 м) активной зоны, выигрыша больше. Но и это невозможно - или размеры центрального зала не позволят, или конструкция будет настолько сложна. А поскольку при работе реактора подавляющую часть времени нейтронное поле внизу и сверху относительно мало, то и выигрыш нейтронов невелик. Остановились на вытеснителе 4,5 м.
   И тут всплывает, что утверждение академика - "строго рассчитанного размера" - брехня, действительности не соответствует. Считали или нет, если ещё и считали - не знаю, но о строгости говорить не приходится.
   При движении стержня из верхнего положения в верхнюю часть зоны входит поглотитель и вносит отрицательную реактивность, в нижней части канала графитовый вытеснитель замещает воду и вносит положительную реактивность. Оказывается, суммарная реактивность при нейтронном поле, смещённом вниз, вносится положительная в течение первых трёх секунд движения стержня. Вот и та самая положительная реактивность, которая была обнаружена во время физического пуска, и которая проявила себя здесь, 26-го апреля 1986-го года. Явление недопустимое. Наблюдалось оно на Игналинской станции, на Чернобыльской при физическом пуске реактора четвёртого блока, но должной оценки у науковцив не получило.
   Что же это дало именно в те роковые секунды?
   В первые три секунды внесена большая положительная реактивность. Выпадают аварийные сигналы по превышению скорости разгона и увеличению мощности. Персонал не понимает что происходит вокруг... от взрыва их отделило всего лишь 3...4 секунды. И совершенно справедливо восклицание Александра Акимова незадолго перед смертью 11-го мая 1986-го года от получения дозы излучения в 1500 ренген: "Я всё делал правильно! Я не понимаю как это произошло".
  
   0x01 graphic
 Александр Федорович Акимов.
  
   Все авторские выводы по поводу развития событий очень ясно отображает запись на распечатке машины ДРЭГ "Скала" 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС (поясняющие комментарии автора даны в скобках).
  
   1:23:04
   Подана команда "Оссциллограф включен", закрыты ЗРК ТГ-8, начало выбега ГЦН-13; ГЦН-23 (секция 8РА), ГЦН-14; ГЦН-24 (секция 8РБ)
   1:23:10
   Нажатие кнопки "МПА"
   1:23:30
   Снялся сигнал "ПК-1 - ВВЕРХ", время срабатывания 3 мин. 33 сек.
   1:23:40 (по телетайпу - 1:23:39, погрешность по времени +\- 1 сек)
   Снялся сигнал "АЗ-5". Начало движения стержней АР и РР в активную зону.
   1:23:43
   Сигналы АЗСР по периоду разгона - период менее 20 секунд. Сигналы по превышению мощности - выше 50 МВт.
   1:23:46
   Отключение первой пары "выбегающих" ГЦН
   1:23:46,5
   Отключение второй пары "выбегающих" ГЦН
   1:23:47
   Резкое снижение расходов теплоносителя (на 40%) в ГЦН, не участвующих в выбеге: ГЦН-11, ГЦН-21 (секция 8РА), ГЦН-12, ГЦН-22 (секция 8РБ). Недостоверное показание уровня расхода теплоносителя в ГЦН-ах, участвующих в выбеге: ГЦН-13; ГЦН-23 (секция 8РА), ГЦН-14; ГЦН-24 (секция 8РБ). Увеличение давления в БС, увличение уровня воды в БС. Сигналы "неисправность измерительной части основного диапазона - 1АР, 2АР".
   1:23:48
   Восстановление расходов на ГЦН не участвующих в выбеге до значений близких к исходным. На ГЦН левой половины (выбегающей) восстановление расходов теплоносителя на 15% ниже исходного. На ГЦН правой половины (выбегающей) восстановление расходов теплоносителя на 10% ниже исходного для ГЦН-24, недостоверность показаний для ГЦН-23. Рост давления в БС. Штатное срабатывание БРУ-К1 и БРУ-К2 по превышению давления.
   1:23:49
   Сигнал "Повышение давления в реакторном пространстве (разрыв технологических каналов); сигнал "Нет напряжения 48 вольт" (снято питание с сервоприводов СУЗ), сигналы "Неисправность исполнительной части 1АР, 2АР".
  
   Запись из оперативного журнала СИУР-а "1:24 мин. Сильные удары, стержни СУЗ остановились не дойдя до НК. Выведен ключ питания муфт".
  
   Внесенная положительная (вместо отрицательной, как требовалось) реактивность, создала около 7 локальных критических масс в нижней части реактора (по утверждению Николая Карпана). Эти 7 критических масс начинают увеличивать давление в активной зоне, из-за чего срабатывают не только быстродействующие редукционные устройства по сбросу пара БРУ-К, но и главные предохранительные клапаны ГПК. Всего их восемь штук. Тем кто хоть раз находился возле АЭС наверняка приходилось слышать мощный и продолжительный хлопок, указывающий на срабатывание ГПК. Открытые одного ГПК во время работы - уже сигнал для персонала, а тут... на БЩУ обозначено - "8 ГПК - открытое состояние". Все восемь ГПК от большого давления полностью разрушились. Сама система этих клапанов предназначена на выход из строя хотя бы одного-двух клапанов, а тут разрушились все.
   Обрываются все трубоповоды КМПЦ, и реактор помещает свободное сообщение с помещениями 4-го энергоблока. Вырывается пар, который в момент окутывает все помещения энергоблока.
   Наконец, начинается разгон на мгновенных нейтронах, который длится меньше секунды. Высвобождение огромной энергии разрушает центральный зал, отрывает от фиксаторов крышку верхней биологической защиты "схема Е" (её ещё называют "Елена"), и из активной зоны реактора как из вулкана вылетают фрагменты графитовой кладки, стержней СУЗ, и сборок ТВЭЛов и ТВС. Взлетевшая в воздух "схема Е" на 50 метров, весом 1200 тонн, с обрывками каналов КМПЦ (контура многократной принудительной циркуляции) и КЦТК (контроля целостности технологических каналов), падает в то что осталось от активной зоны реактора. Происходит разрушение левой половины КМПЦ. Помещение барабан-сепараторов левой половины КМПЦ разрушается. Оба БС левой половины весом по 130 тонн сносит с мертвых опор. Разрушается помещение БС, и фрагменты этих БС погребают под собой оператора ГЦН Валерия Ходемчука. Тело 35-летнего энергетика навсегда оказалось погребленным под завалом, и его до сих пор не нашли.
   Точное время разрушения реактора колеблется между 1:23:47 и 1:23:49.
  
   После взрыва реактор был разрушен следующим образом:
   Разрушение РБМК [GeLd]
   1 - схема "Е",
2 - схема "Л",
3 - ж/б плиты,
4 - оставшаяся часть "ОР",
5 - металлоконструкция марка "С-4".
  
   С конструкциями реактора произошли следующие изменения: корпус реактора (схема "КЖ") разорвался по нижней гофре компенсатора, дно реактора (схема "ОР"), срезав мембранные кольца, соединявшие его с водяным баком биологической защиты (схема "Л"), и смяв крестообразную опору, опустилось в подаппаратное помещение 305/2 на 3.85 метра, юго-восточный сектор схемы "ОР" , порядка в 105 град, отсутствует, часть ядерного топлива АЗ , конструкционного материала схемы "ОР" и строительных конструкций превратились в лавообразную топливосодержащую массу (ЛТСМ) которая растеклась по помещениям 4-го блока, верхняя крышка реактора (схема "Е") была сорвана со своего штатного места, подброшена взрывом и в перевернутом виде стоит под углом около 15 град к вертикали, опираясь одной стороной на схему "Д", а другой на бетонные плиты зажатые между ними; практически вся активная зона, содержащая на момент аварии 1659 ТВС, вместе с графитовой кладкой и большей частью корпуса реактора (схема "КЖ") вылетела из шахты реактора, внутрь шахты реактора, на место активной зоны, упали три железобетонные плиты, судя по толщине, части стен боксов барабан-сепараторов, вместе с металлической облицовкой, металлическая колонна из центрального зала, незначительная часть графитовых блоков и частей ТВС, в северной части схемы "ОР" сохранились в вертикальном положении 13 перефирийных каналов охлаждения отражателя без графитовых блоков; сверху шахта реактора закрыта схемой "Е" с отходящими от нее спутанными трубами пароводяных коммуникаций (ПВК), в перемешку с бетонными блоками и деформированными металлоконструкциями.
При обследовании подаппаратного помещения 305/2 были обнаружены следующие последствия воздействия взрывной волны: металлическая облицовка на стенах помещения вдавлена, выпирают металлические "стульчики" к которым она была приварена, смят находившейся под ней 300 мм. слой теплоизоляции; откатная защитная дверь южного проема сорвана со своих направлячющих и отброшена к противоположной стене, защитная дверь северного проема развернута; стена между пом. 305/2 и пом. 304/3 толщиной 800 мм сломана у пола и вдавлена в пом. 304/3 на 10-15 см; имеются вмятины и трещина в нижней юго-восточной части на внутренней обечайке схемы "Л"; перекрытия пом. 617 и 707, находящихся над боксами нижних водяных коммуникаций (НВК), рухнули вниз; в пом 210/6 аварийные клапаны ГПКN3 и 4 и металическая облицовка потолка в зоне их расположения провисли примерно на 20 см, простукивание облицовки в районе провисания показало, что там пустота, при очистке крыши 3-го блока в 1986 году, на ней была обнаружена нижняя часть технологического канала Ж-887 с находившейся в нем ТВС. Этот канал стоял в ячейке 25-17, то есть в зоне ныне не существующего основания реактора. Твэлы перефирийного ряда в этой ТВС сохранились, а твэлы внутренного ряда отсутствовали, их место в ТВС было занято крошкой топлива и материала оболочек. Исследования показали, что температура твэлов при аварии находилась в интервале 1200 - 1850 град С.
  
  
   Да, Читатель. Вот так наша наука взорвала реактор. А персонал... а что персонал? Ну списать на них, никому не извесных идиотов из деревни "тупые углы" (по мнению нашей науки) ничего не стоило. Ведь это же ничего не стоило тогда трижды Герою социалистического труда и кавалеру восьми орденов Ленина, президенту Аккадемии Наук СССР Анатолию Александрову...
  
   А у Бориса Горбачева в его работе появились "новые песни", кстати, ещё более интересные, и Читателю неясные:
   "Все эти противоречия и многие другие, а также отсутствие ясности в материалах аварии по ряду вопросов только усилили подозрения учёных, что эксплуатационщики от них что-то скрывают. И со временем в голову стала закрадываться крамольная мысль, а не произошло ли на самом деле всё наоборот? Сначала грохнул двойной взрыв реактора. Над блоком взметнулось светло-фиолетовое пламя высотой 500 м. Всё здание 4-го блока содрогнулось. Бетонные балки заходили ходуном. В помещение пульта управления (БЩУ-4) "ворвалась взрывная волна, насыщенная паром". Потух общий свет. Остались гореть только три лампы, запитанные от аккумуляторов. Персонал на БЩУ-4 не мог этого не заметить. И только после этого, оправившись от первого шока, бросился нажимать свой "стоп-кран" - кнопку АЗ-5. Но уже было поздно. Реактор ушёл в небытие. На всё это могло уйти 10...20...30 секунд после взрыва. Тогда, получается, что аварийный процесс начался не в 1 ч 23 мин 40 с, с нажатия кнопки АЗ-5, а несколько раньше. А это означает, что неуправляемая цепная реакция в реакторе 4-го блока началась до нажатия кнопки АЗ-5.
   В таком случае явно противоречащие логике пики сейсмической активности, зарегистрированные сверхчувствительными сейсмостанциями в районе ЧАЭС в 01 ч 23 мин 39 с, получают естественное объяснение. Это был сейсмический отклик на взрыв 4-го блока ЧАЭС.
   Также получают естественное объяснение и экстренное неоднократное нажатие кнопки АЗ-5 и нервозность персонала в условиях, когда он собирался спокойно работать с реактором, по крайней мере, ещё 4 часа. И наличие пика на сейсмограмме в 1 ч 23 мин 39 с и его отсутствие в официальный момент аварии. Кроме того, такая гипотеза естественно объяснила бы необъяснённые до сих пор события, случившиеся перед самым взрывом, такие, например, как "вибрации", "нарастающий гул", "гидроудары" со стороны ГЦН, "подпрыгивание" двух тысяч 80-килограмовых чушек "сборки 11" в Центральном зале реактора и многое другое".
  
   Да простит меня автор этой статьи, Борис Горбачев, но откуда он это "выдрал" - про прыгающие наконечники точек загрузки кассет ядерного топлива, имеющих проектное название "сборка 11"?
   Если знать, откуда растут ноги, то понять можно. Эта версия появилась у Григория Медведева. Но объяснение ей найти сложно, и эта версия не соответствует истине. Вот почему.
   По "легенде", это происходило так:
   "И вдруг Перевозченко вздрогнул. Начались сильные и частые гидроудары, 350-килограммовые кубики - у них есть ещё проектное название - "сборка одиннадцать" - стали подпрыгивать и опускаться на головки каналов, будто тысяча семьсот человек стали подбрасывать свои шапки. Вся поверхность пятачка ожила, заходила ходуном в дикой пляске. Вздрагивали и прогибались короба биозащиты вокруг реактора. Это означало, что хлопки гремучей смеси уже происходили под ними...".
  
   Начнем с того, что "сборка 11" имеет массу всего-то 50 кг...
   Далее, чтобы не возникало лишних сомнений. Слабовато (мягко выражаясь), верится, что Чернобыльский реактор был разрушен "уникальным землетрясением", происходящем раз в 1 000 000 лет! Вот надо было ему произойти именно в 1:23:47, чтобы добить разогнанный неуправляемым разгоном реактор!?
   Про "прыгучесть "сборок 11"". С одной стороны - зрелищно и красиво, но с другой стороны - не соответствует физике. И вот почему.
   "Гремучая смесь" - перегретый пар и и продукты пароциркониевой реакции - могли появиться только в одном случае - при разгоне на мгновенных нейтронах. Но этот процесс - разгон - длится несколько секунд, и даже меньше.
   А что же живописал Медведев в своем "опусе"? Он живоописал (несколько раз прерываясь), то, как Перевозченко с отметки +50.0 (50 метров над уровнем земли), с балкона в центральном зале, бежал по винтовой лестнице и влетел метеором в помещение БЩУ-4 сразу после взрыва реактора.
   Я думаю, Читателю неоднократно приходилось спускаться по винтовой лестнице, чтобы убедиться - бежать по ним (да ещё и с олимпийской скоростью!) - вовсе не получится.
   И по времени не получится! Если разгон на мгновенных нейтронах начался в 1:23:43, а через три-четыре секунды уже взрыв реактора... Спутал автор "Чернобыльской тетрадки" первый энергоблок с четвертым, где винтовой лестницы в центральном зале не было по проекту.
   Спросите - что толкает "знатока" Чернобыльской катастрофы Бориса Горбачева писать такое? А что толкнуло Медведева? Всё свалить на оперативный персонал смены - что разрушение реактора началось до нажатия АЗ-5 из-за "нарушений Регламента персоналом"? Похоже что так.
  
   Цитировать всю статью Бориса Горбачева невозможно - её и воспринять, после вышеизложенного с учетом свидетельств прямых очевидцев и участников испытания сложно. Дело не в моем пренебрежении к автору статьи. Но посмотрите на факт, приводимый автором (замечу, что он уже приводился мною в виде свидетельств Р. Давлетбаева, о том что было перед и во время взрыва):
  
   "А вот другое описание аварии, данное Н. Поповым.
   "...послышался гул совершенно незнакомого характера, очень низкого тона, похожий на стон человека (о подобных эффектах рассказывали обычно очевидцы землетрясений или вулканических извержений). Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка, потухло люминесцентное освещение, затем сразу же раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами..."".
  
   Простите, а как звали зам.начальника турбинного цеха N2 давшего чуть выше это показание, присутствовавшего на БЩУ-4? Какой Попов?
   Причем подобная "описка" со стороны автора статьи встречается везде, как и другие "описки" - статья Бориса Горбачева свободно "гуляет" по интернету...
  
   Однако, закончим рассмотрение написанного Борисом Горбачевым таким эпизодом из его работы:
   "Напомним, что первый раз кнопка АЗ-5 нажималась в 01 ч 23 мин 39 с, а второй раз на две секунды позже (данные телетайпов). Анализ сейсмограмм показал, что взрыв на ЧАЭС произошёл в период от 01 ч 23 мин 38 с ... 01 ч 23 мин 40 с. Если теперь учесть, что сдвиг временной шкалы телетайпов по отношению временной шкале общесоюзного эталонного времени мог составить ?2 с, то можно уверенно прийти к тому же выводу - взрыв реактора и нажатие кнопки АЗ-5 практически совпали во времени. А это прямо означает, что неуправляемая цепная реакция в реакторе 4-го блока началась на самом деле до первого нажатия кнопки АЗ-5".
  
   Любопытно - видел или хоть раз в глаза Борис Горбачев распечатки машины ДРЭГ "СКАЛА"? Думаю - он ограничился просмотром графиков, которые участвовали в докладе для МАГАТЭ 25 августа 1986-го года. Напомню, что этот доклад был отозван, по причине несоответствий и неточностей...
  
   Согласно планам программы испытаний на "выбег", по команде Александра Акимова, была активирована система АЗ-5, чтобы полностью заглушить реактор. И тут начался рост мощности, разгон на мгновенных нейтронах. Разгон прежде всего начался в нижней части активной зоны реактора. Из-за разгона реактора на мгновенных нейтронах началось образование локальной критической массы внизу реактора.
   Стоит задаться ещё одним вопросом - а что, если, как советовал Медведев, использовать САОР, чтобы "снизить парообразование в активной зоне"?
   Хорошо. Посмотрим на распечатки работы реактора в последние секунды. Учетм, что активация САОР произойдет по команде от кнопки "МПА" и произойдет не только запуск САОР, но из активация АЗ-5.
   01 ч 23 мин 40 с - нажата кнопка АЗ-5,
   01 ч 23 мин 46...47 с - взрыв реактора.
   Итак, в распоряжении 6 секунд.
   Что могло дать включение САОР (представим, что её не выводили из эксплуатации).
   В нашем распоряжении шесть секунд. Через две-три секунды уже повысилось давление в главном контуре, так что о подаче воды из баллонов САОР говорить не стоит - она и не пойдет, и питательные насосы не помогут. Даже при неполном открытии коллекторов вода дойдет с отметки балонной САОР (отметка +30), лишь через 10 секунд. Через 10 секунд воде в активной зоне делать нечего - не будет и самой активной зоны.
   Тогда обыграем такой вариант - подача воды с помощью САОР начинается при нажатии кнопки МПА и прекращении подачи пара на турбогенератор (это было в 1:23:04), за 36 секунд до нажатия АЗ-5. Тоже ничего не получится по причине того что вода вносит отрицательную реактивность, которая будет скомпенсирована автоматическим регулятором ЛАРом. А стержни СУЗ всё равно через 36 секунд внесут положительную реактивность... Так что как бы не был фантастическим вариант спасения реактора с помощью САОР - но он просто невозможен. К тому же отключение САОР не повлияло на развитие процесса - балонная САОР находилась недалеко от реактора и была разворочена взрывом, а баллоны САОР валялись как спички...
  
  
  
   До сих пор остаются вопросы - что делал персонал? Что происходило той страшной ночью?
  
  
  
   Действия персонала. Часть 1.
  
   Вернемся на БЩУ-4. Попытаемся проследить действия персонала после взрыва реактора.
  
   Свидетельствует Юрий Юрьевич Трегуб, начальник смены блока N4 (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "БЩУ дрожал. Но не как при землетрясении. Если посчитать до десяти секунд - раздавался рокот, частота колебаний падала. А мощность их росла. Затем прозвучал удар.
Я из-за того, что был ближе к турбине, посчитал, что вылетела лопатка. Но это просто субъективное, потому что я ничего такого никогда не видел...
Киршенбаум крикнул: "Гидроудар в деаэраторах!" Удар этот был не очень. По сравнению с тем, что было потом. Хотя сильный удар. Сотрясло БЩУ. И когда СИУТ крикнул, я заметил, что заработала сигнализация главных предохранительных клапанов. Мелькнуло в уме: "Восемь клапанов... открытое состояние!" Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило... свет потух, потом восстановилось аварийное питание. Я отскочил от места, где стоял, потому что ничего там не видел. Видел только, что открыты главные предохранительные клапаны. Открытие одного ГПК - это аварийная ситуация, а восемь ГПК - это уже было такое... что-то сверхъестественное... Единственное - у нас была надежда, что это ложный сигнал в результате гидроудара.
Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок. Такой удар - это землетрясение самое натуральное. Правда, я все-таки считал, что там, возможно, что-то с турбиной".
  
   Свидетельствует Разим Ильгамович Давлетбаев, зам.начальника турбинного цеха N2 Чернобыль-ской АЭС:
   "Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка, потухло люминесцентное освещение, установилась полутьма, горело только аварийное освещение, затем сразу же раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Освещение появилось вновь, все находившиеся на БЩУ-4 были на месте, операторы окриками, пересиливая шум, обращались друг к другу, пытаясь выяснить, что же произошло, что случилось.
Дятлов, находившийся в это время между столом начальника смены блока и панелями систем безопасности, громко скомандовал: "Расхолаживаться с аварийной скоростью!" Первое, что пришло мне в голову, это мысль, что взорвался деаэратор, находящийся над БЩУ-4, однако, осмотрев самописцы уровней и давления в деаэраторах, я понял, что дело не в них. Это меня несколько успокоило, потому что к этому моменту основное оборудование турбинного цеха было уже отключено и опасений, как будто, не вызвало".
  
   Свидетельствует Сергей Николаевич Газин, старший инженер управления турбиной в смене Юрия Трегуба:
   "Я работал смену с 16.00 до 24.00 в пятницу, 26-го апреля. И остался на испытаниях в связи с тем, что они не прошли в нашу смену. Испытания такого рода ранее не проводились, и поэтому я для повышения своей квалификации решил остаться еще на смену. Все шло нормально, и в общем-то все испытания были закончены и подошли к последнему этапу. Обороты турбины быстро снижались, что, кстати, более всего меня интересовало как специалиста, и в этот момент произошло два мощнейших толчка, причем последующий был гораздо сильнее предыдущего.
После этого блочный щит управления четвертого энергоблока был в сильной пыли, сразу все стихло, ну и сначала, естественно, не было понятно, что же произошло? Было это в 1 час 23 минуты ночи. Я находился на расстоянии 30 метров от реактора. Выскочил в зал - а блочный щит находится между турбинным отделением и реактором. Блочный щит - центр всего контроля энергоблока. Выскочил в машзал и увидел такую картину: отсутствует его освещение, на площадке питательных насосов идут сильные сполохи коротких замыканий, валит пар и сильный запах гари. Я быстро вбежал обратно, сообщил об увиденном начальнику смены блока Александру Акимову, с тем чтобы он срочно вызвал пожарную команду".
  
   Свидетельствует Юрий Юрьевич Бадаев, электрослесарь информационно-вычислительного комплекса "СКАЛА" блока N4 (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   ""СКАЛА" - мозг, глаза и уши станции. ЭВМ производит необходимые операции и расчеты и выдает все на блочный щит управления. Если "СКАЛА" останавливается - они как слепые котята.
Должность у меня - электрослесарь. Странно? Но это так. По образованию я инженер-электронщик. Обычно на вычислительных центрах работают электронщики, но у нас на АЭС почему-то называется "электрослесарь".
Все происходило очень просто. Был взрыв, я был на смене в 40 метрах от реактора. Мы знали, что идут испытания. Испытания шли по заранее подготовленной программе, мы эту программу отслеживали. Вычислительная машина наша регистрирует все программные отклонения и записывает их на специальную ленту. Отслеживался режим работы реактора. Все было нормально. И прошел такой сигнал, который говорил о том, что старший инженер управления реактором нажал кнопку на полное погашение реактора.
Буквально через 15 секунд, точно уже не могу сказать по времени - резкий толчок, и еще через несколько секунд - толчок более мощный. Гаснет свет, и отключается наша машина. Через несколько минут подали какое-то аварийное питание, и с этого момента мы начали спасать оборудование, потому что наша информация нужна всем. Более того - это самое важное, это диагностика развития аварии. Как только подали питание, мы стали бороться за выживание машины.
   Сразу после взрыва мы абсолютно ничего не почувствовали. Дело в том, что нашей ЭВМ создаются тепличные условия, поддерживается температура 22-25 градусов, постоянно работает нагнетающая вентиляция. Нам удалось запустить машину, удалось прикрыть "шкафы" от воды, которая в это время стала литься с потолка. Машина работала, диагностика шла. Что она регистрировала - трудно было понять. Только тогда мы подумали: что же все-таки произошло? Надо выйти посмотреть. И вот когда мы открыли нашу дверь, мы ничего не увидели, кроме пара, пыли и прочего, прочего... Но в это время отключились "шкафы", контролирующие реактор. Ну, это святая святых, мы должны все сделать, чтобы контроль был. И я должен был подняться на 27-ю отметку, где находятся "шкафы". Отметка - это вроде бы этаж. Я бросился по обычному пути, но попасть на отметку уже нельзя было. Лифт был смят, раздавлен, а на лестнице валялись железобетонные блоки, баки какие-то, а главное - там не было освещения. По-прежнему мы не знали ни масштабов аварии, ничего. Я все-таки хотел туда попасть и даже сбегал за фонарем. Но когда с фонариком я прибежал вторично, понял, что не пробьюсь... Вода лилась с девятого этажа, хорошо лилась. Мы снимали запасные щиты и прикрывали наши ЭВМ, чтобы предохранить, чтоб работала "СКАЛА".
Потом мы узнали о масштабах аварии - мне в этом пришлось убедиться самому. Буквально за несколько минут до аварии к нам заходил Шашенок. Ну, это один из тех двух парней, что погибли. Мы разговаривали с ним как с вами, он пришел уточнить: "Есть-ли у вас связь непосредственно с помещением на 24-й отметке?" Мы сказали: да, связь есть. У них там работы должны были выполняться, это ведь был товарищ из тех, кто выполнял программу испытаний, снятие характеристик. У них в том помещении свои приборы стояли. Он говорит: "Ребята, если мне нужна будет связь, я через вас буду связываться". - "Пожалуйста", - говорим.
Пока мы спасали оборудование, было не до него. А ребята из его группы за ним побежали быстрее. И когда оборудование мы уже спасли, начался вызов из того помещения, где работал Шашенок. Постоянный вызов идет. Мы за трубку - никто не отвечает. Как потом оказалось, он ответить не мог, его там раздавило, у него ребра были поломаны, позвоночник смят. Я все-таки сделал попытку к нему прорваться, думаю, может, человеку нужна помощь. Но его уже вынесли. Я видел, как его несут на носилках".
  
   Свидетельствует Николай Сергеевич Бондаренко, аппаратчик воздухоразделения на азотно-кислородной станции (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Двадцать шестого я работал ночью, как раз во время происшествия. Наша азотно-кислородная станция где-то в 200 метрах от четвертого блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3-4, была вспышка над зданием четвертого блока. Я как раз посредине зала находился в кабине, хотел выйти после этого землетрясения, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая - типа фотовспышки. Через ленточное остекление я все это узрел... Ну а потом мы продолжали спокойно работать, потому что наше оборудование таково, что, даже если блок остановлен, мы все равно должны продукцию давать. Она идет для охлаждения реакторного пространства, и азот жидкий и газообразный постоянно используется.
Пожара мы сразу не обнаружили. Потом уже, через несколько минут, появились пожарные машины на территории, мимо нас проехали минут через пятнадцать. Тогда мы начали соображать, что что-то произошло. Дозиметров у нас не было, азотно-кислородная станция не снабжена дозиметрическими приборами. Двое парней с четвертого блока, с газового контура прибежали - один, узбек, и второй, кажется, Симоненко его фамилия, - ну, они, конечно, были перепуганы сильно, черные... Говорят: "Еле выскочили оттуда, спрыгнули с шестой отметки". По-видимому, они обежали вокруг столовой - "ромашки". Просили, чем бы измериться, но у нас было нечем. В общем, они ушли, потом "скорая помощь" приехала, ну, наверное, забрали.
Мы работали до утра. Правда, если бы нас предупредили, что надо... туда-сюда, но мы в этом плане не были информированы. Йод мы не пили, не до нас было. Мы, так сказать, периферией оказались. А местность не была очень уж освещена. Никакой жары не было, внешних признаков не ощущалось. Это все сказки, ничего не ощущалось...".
  
   Свидетельствует Александр Юрченко, старший инженер-мастер РЦ-2:
   "Буквально через пару секунд после первого удара раздался второй взрыв. Это был настолько мощный взрыв, что у меня в кабинете вышибло двери - я был в комнате СИМ-ов.
   Испугался страшно - не знал даже, что это взорвался реактор - мало ли, думал, война началась. Но только не взрыв реактора.
   Что особенно кинулось в глаза - бетонные стены энергоблока метровой толщины прогнулись как резиновые. Двери вышибло взрывом. Нарушилось освещение и телефонная связь.
   Через некоторое время с 3-го блока прошел вызов - просили принести носилки для пострадавшего".
  
   Страшной силы взрыв парализовал всю работу - люди просто не ожидали этого.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "Первая мысль - что-то произошло с деаэраторами. Это большие ёмкости, частично заполненные горячей водой и паром, в помещении над щитом. И хотя там металлический настил, при таком ударе могли появиться трещины, и кипяток хлынет в помещение БЩУ. Скомандовал - всем в резервный пульт управления. Однако всё стихло, и в дальнейшем на БЩУ не было протечек воды или пара, не было возгораний. Команду отменил.
Пошёл вдоль щитов с приборами к пульту реактора. Уже первый осмотр приборов, да ничего до пульта реактора, можно сказать, и не смотрел, кроме давления в первом контуре и циркуляции теплоносителя. И то, и другое - ноль. Уже по этим приборам понял, что это не авария в её обычном понимании. Нет расхода теплоносителя из-за остановки ГЦН - ещё не беда при наличии давления, при такой-то начальной мощности естественная циркуляция без вопросов снимает тепловыделения. А нет давления - твэлы гибнут уже в первую минуту. Но выработанный многими годами стереотип эксплуатационника - обеспечь охлаждение активной зоны - работает. Саше Акимову приказал включить насосы САОР от запустившихся автоматически аварийных дизель-генераторов, а Валерию Перевозченко - открывать задвижки на контур. Я и тогда понимал, что топливные кассеты этим не спасти, однако, не зная вовсе характера разрушений, полагал так: твэлы начнут расплавляться от перегрева, топливо пойдёт в водяные коммуникации и, постепенно проплавив трубы, попадёт в помещения. Реактор я считал заглушённым.
   У пульта реактора глаза мои полезли на лоб. Стержни СУЗ где-то в промежуточных положениях, вниз не идут при обесточенных муфтах сервоприводов, реактиметр показывает положительную реактивность. Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал А. Кудрявцева и В. Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную. Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения - раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то не пойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра - вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись. После аварии многократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал свои распоряжения и поступки 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение было неправильным. Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранил ясный ум в такой обстановке. Достаточно и того, что это была моя первая и последняя глупость. Наступило спокойствие, не заторможенность, а именно спокойствие, и явственная мысль - что можно сделать".
  
   Перед тем, как в зал БЩУ-4 "влетит" Вячеслав Бражник (об этом чуть ниже), я упомяну два свидетельства - Юрия Трегуба и Сергея Газина, чтобы Читатель смог оценить масштабы разрушений и условия работы персонала после взрыва.
  
   Как Вы помните, Читатель, Григорий Медведев советовал применить САОР для глушения и спасения реактора. А здесь такой ньюанс.
  
   Свидетельствует Юрий Юрьевич Трегуб, начальник смены блока N4 (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Сразу, после взрыва, Столярчук крикнул: "Включите аварийную подпитку деаэраторов!" Поскольку Акимов был занят, все заняты, я выполнил эту команду. Побежал открывать... открыл. К арматуре панелей безопасности - она обесточена. Акимов дает мне команду открыть ручную арматуру системы охлаждения реактора. Я вам говорил, какая у нас арматура... Кричу Газину - он единственный, кто свободен, все на вахте заняты: "Бежим, поможем". Выскочили в коридор, там есть такая пристройка. По лестнице побежали. Там какой-то синий угар... мы на это просто не обращали внимания, потому что понимали, насколько все серьезно... свое задыхание я ни во что не ставил... По лестнице на 27-ю отметку выскочили, язык уже не глотает, нас потом расспрашивали, мы начали потом понимать, что к чему... Примчались. Я был впереди, я эти помещения знал как дважды два. Дверь там деревянная. Только я выхватил дверь - она была, видимо, набухшая - как меня сразу ошпарило паром. Я туда сунулся, чтобы внутрь войти, но но выдержал дальше - там находиться невозможно было.
         Я вернулся, доложил, что помещение запарено. Здесь появился начальник смены Перевозченко. Схватил меня и говорит: "Пошли на улицу, увидишь, гидробаллоны развалились". Я выскочил на улицу, реально помню, что рядом были Юрченко и Перевозченко. Вижу: эти гидробаллоны огромные - как спички, валяются внизу...
         Потом... а, вот что было. Как только я это доложил, СИУБ кричит, что отказала арматура на технологических конденсаторах. Ну, опять я - я ведь свободен. Надо было в машзал... Нашел старшего оператора... но тут, конечно, что я увидел... В машзал нельзя было проскочить через дверь. Я открываю дверь - здесь обломки, похоже, мне придется быть альпинистом, крупные обломки валяются, крыши нет... Кровля машзала упала - наверно, на нее что-то обрушилось... вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой... пылевой. Думаю - ничего себе... откуда эта чернота? Такая мысль. Это что - на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась?
         Потом я понял. Это был графит.
         Я взял Перчука с собой, и мы начинаем открывать арматуру на технологическом конденсаторе. Позже на третьем блоке мне сообщили, что пришел дозиметрист и сказал, что на четвертом блоке 1000 микрорентген в секунду, а на третьем - 250. И они уже проводят йодную профилактику. Мы там минут 20 потратили на задвижку - она большая. Вернулись. Я к йоду - йода нет, вернее, йод там остался, но уже не было воды, в общем, что-то такое всухую выпил, то ли йод, которым примочки ставят, то ли что. И мне дали в это время "лепесток" (защитная маска-респиратор из марли).
         Встречаю Проскурякова в коридоре. Он говорит: "Ты помнишь свечение, что было на улице?" - "Помню". - "А почему ж ничего не делается? Наверно, расплавилась зона..." Я говорю: "Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это, наверно, схема "Е" накалилась, и от нее такой свет зловещий"".
  
   Свидетельствует Сергей Николаевич Газин, старший инженер управления турбиной в смене Юрия Трегуба:
   "После этого мы определились по технологии, что надо срочно подать воду в реактор. Вместе со мной посмотреть испытания оставался начальник моей смены блока Юрий Трегуб, вместе с ним мы побежали в реакторное отделение, но пройти не смогли, поскольку были остановлены огромным количеством пара и горячего дыма. Мы вернулись обратно и сообщили об увиденном. Затем я помогал своему сменщику, помогал по технологии, поскольку необходимо было сохранить жизнеспособным третий энергоблок. Уходила вода из напорного бассейна, из которого происходит поступление воды в конденсатор турбины, отключились в момент аварии циркуляционные насосы нашего блока, и нужно было восстановить эту схему.
С этим мы справились, и третий блок удержался.
Достал изолирующие противогазы ребятам, которые стояли за пультами, они никуда не могли отлучиться, а "лепестков", к сожалению, не оказалось на рабочем месте. Начальник смены блока Акимов попросил меня сбегать и вызвать начальника смены цеха, я побежал, но сразу дойти не сумел, поскольку сразу после аварии произошло обрушение на этом пути, огромное количество пыли, пара. В общем, не смог. Начал задыхаться и вернулся обратно".
  
   После отправки за пределы БЩУ Юрия Трегуба и Сергея Газина, все разговоры и размышления были прерваны. Персонал начал действовать. Причина этого высказана Разимом Давлетбаевым.
  
   Свидетельствует Разим Ильгамович Давлетбаев, зам.начальника турбинного цеха N2 Чернобыль-ской АЭС:
   "В этот момент на БЩУ-4 вбежал машинист паровой турбины (МПТ) Вячеслав Бражник (умер от лучевой болезни в 6-й клинической больнице в мае 1986 г.) и громко крикнул: "В машзале пожар, вызывайте пожарную машину", и тут же без дальнейших объяснений убежал обратно в машзал. За ним побежал я и сразу же у входа в машзал увидел свисающие куски железобетона и обрывки металлоконструкций. Держась ближе к стене, я вышел на площадку отметки +12,0 ТГ-8".
  
   Вслед за Давлетбаевым в машинный зал выбежал Дятлов, он увидит картину происходящего в машинном зале - картина просто ужасала.
   Давлетбаев продолжает:
   "Вот что я увидел. Кровля над турбиной N 7, а также по ряду "Б" над питательной системой, над шкафами электрических сборок арматуры ТГ-7, над помещением старшего машиниста была местами проломлена и обрушена. Часть ферм свисала, одна из них на моих глазах упала на цилиндр низкого давления ТГ-7, Откуда-то сверху доносился шум истечения пара, хотя в проломы кровли не было видно ни пара, ни дыма, ни огня, а видны были ясные светящиеся звезды в ночном небе. Внутри машинного зала на различных отметках возникли завалы, состоящие из разрушенных металлоконструкций, обрывков кровельного покрытия и железобетона. Из-под завалов шел дым. Наиболее крупный завал образовался на цилиндрах и по бортам седьмой турбины. В окнах машзала по ряду "А" выбило много окон, стекла высыпались на проходы отм. +12; 0.0. Потолочное освещение в ячейке ТГ-7 не горело. Из раскрытого от повреждения фланца на всасывающем трубопроводе питательного насоса 4ПН-2 била мощная струя горячей воды и пара, доходящая до стены конденсатоочистки. Сквозь клубы пара были видны сильные всполохи огня на площадке питательных насосов отм. +5.0, причем красные цвета перемежались с фиолетовыми. Что там горело, я рассмотреть не смог, приблизиться близко к струе было невозможно -- обдавало горячим паром. От всех завалов, в том числе от маслосистемы смазки и регулирования, от цилиндра высокого давления, от частично заваленного главного маслоблока вверх шел дым. Других открытых крупных очагов пожара на отм, +12 не было, однако, судя по задымлению, что-то горело на пластикате по ряду "Б" отм, .+ 12 ТГ-7 и по-прежнему сильно беспокоило горение на отм. +5.0 питательной системы. В машзале на отм. +12 в этот момент никого не было, возможно, все были на нижних отметках".
  
   Прерывая Давлетбаева, скажу, что несмотря на описанный ужас, персонал не испугался, и рискуя своим здоровьем, принялся ликвидировать аварийную ситуацию:
   "Несмотря на крайнюю тяжесть создавшейся ситуации, она вписывалась в рамки тех аварий, которые потенциально могли возникнуть в машинных залах АЭС, Действия персонала по принятию самых необходимых мер были расписаны в противоаварийных инструкциях турбинного цеха, отрабатывались регулярно в противоаварийных тренировках и поэтому авария в машинном зале не застала нас врасплох".
  
   А вслед за зам.начальника турбинного цеха N2, в машинный зал вошел Анатолий Дятлов. Впоследствии он вспоминал:
   "В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А сам через другой выход пошёл в машинный зал.
Там картина, достойная пера великого Данте! Часть кровли зала обрушилась. Сколько? Не знаю, метров триста - четыреста квадратных. Плиты обсушились и повредили масляные и питательные трубопроводы. Завалы.
С двенадцатой отметки взглянул вниз в проём, там на пятой отметке находились питательные насосы. Из повреждённых труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях.
В районе седьмого ТГ загорелось масло, вытекшее из повреждённых труб, туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги.
На кровле через образовавшиеся проёмы видны сполохи пожара.
Вернулся на БЩУ и приказал Акимову вызвать пожарную команду, как я сказал, со всем усилением. Станционные пожарные к тому времени, оказывается, уже выехали, поскольку один из них был на улице в момент взрыва.
Вызвали скорую помощь".
  
   Ещё два человека были не найдены. Они тоже оба находились возле реактора.
   Вблизи центрального зала 4-го энергоблока ещё оставались люди.
   Среди них - операторы центрального зала блока N4 - Анатолий Кургуз и Олег Генрих. Они провели обход центрального зала, и сидели в своем рабочем помещении, чтобы получить от своего руководителя, начальника реакторного цеха, Валерия Перевозченко, задание на всю смену. За несколько минут до взрыва, Олег Генрих решил немного поспать, сославшись на устлость.
   Анатолий Кургуз сел за рабочий стол и сделал запись в оперативном журнале. Его отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался атомный реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где сидел Кургуз. Он тут же пал ниц, и закрыл дверь в помещении, где спал Олег Генрих.
   Когда дым и пар быстро развеялся (крышу центрального зала ведь снесло взрывом), оба оператора начали выходить. Перед тем как покинуть помещение реакторного цеха, операторы задраили бронированные двери ЦЗ.
   По пути к блочному щиту управления, на двенадцатой отметке к Генриху и Кургузу присоединились операторы газового контура Симеконов и Симоненко. В их сопровождении они направились на БЩУ-4. Кургузу было очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было помогать. Кожа под одеждой тоже вздулась пузырями. Любое прикосновение причиняло пострадавшему нестерпимую боль. Откуда он еще брал силы идти своими ногами. Генриха обожгло меньше -- спасла глухая комнатенка. Но оба получили дозу радиации по шестьсот рентген...
   Обоих ребят подхватят работники энергоблока, и они будут тут же доставлены скорой помощью прибывшим на смену фельдшеру Александру Скачку врачом-педиатром Валерием Белоконем...
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "Валерий Перевозченко вернулся на щит управления после неудачной попытки пройти в баллонную, где находятся задвижки, подсоединяющие подачу воды в первый контур от насосов. Вход в помещение завален, пройти нельзя.
Вернулись Саша Кудрявцев и Витя Проскуряков. Старший по возрасту и должности, большинство операторов я называл неполными именами. По имени и отчеству, как исключение по фамилии, называл только при возникновении натянутых отношений. Такие, впрочем, бывали редко и не надолго. Саше и Виктору тоже не удалось пройти в центральный зал из-за завалов. И вообще 26 апреля 1986 года, по крайней мере, до пяти часов утра, в зале никого не было.
Но если хочешь что-то делать, то надо что-то знать. По приборам щита управления картина представлялась ужасная, но информации к действиям не давала.
Ушёл с БЩУ с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале, куда выходит верх реактора. Не дошёл.
   Встретил операторов газового контура И. Симоненко и В. Семикопова и операторов центрального зала О. Генриха и А. Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжён, кожа лица и рук свисает клочьями. Что под одеждой - не видно. Сказал им быстро идти в медпункт, куда уже должна прийти машина скорой помощи".
  
   Скорую помощь уже вызвали, и на место аварии выехал фельдшер Александр Скачок. Он заберет первого пострадавшего и... второго - Владимира Шашенка...
  
   Свидетельствует Николай Феодосьевич Горбаченко-- дежурного службы дозиметрии в смене Акимова:
   "В момент и после взрыва я находился в помещении щита дозиметрии. Тряхнуло несколько раз со страшной силой. Я подумал -- все, крышка. Но смотрю -- живой, стою на ногах. Со мной на щите дозиметрии был еще один товарищ, мой помощник Пшеничников, совсем молодой парень. Я открыл дверь в коридор деаэраторной этажерки, оттуда клубы белой пыли и пара. Пахнет характерным запахом пара. Еще вспышки разрядов. Короткие замыкания. Панели четвертого блока на щите дозиметрии сразу погасли. Никаких показаний. Что творится на блоке, какая радиационная обстановка -- не знаю. На панелях третьего блока (у нас объединенный щит на очередь) -- сработала аварийная сигнализация. Все приборы пошли на зашкал. Я нажал тумблер "БЩУ", но коммутатор обесточился. Связи с Акимовым нет. По городскому телефону доложил начальнику смены службы дозиметрии Самойленко, который находился на щите КРБ (контроля радиационной безопасности) первой очереди. Тот перезвонил руководству службы радиационной безопасности: Красножону и Каплуну. Попытался определить радиационную обстановку у себя в помещении и в коридоре, за дверью... Имелся только радиометр "ДРГЗ" на тысячу микрорентген в секунду. Показал зашкал. Был у меня еще один прибор со шкалой на 1000 рентген в час, но при включении он, как назло, сгорел. Другого не было. Тогда я прошел на блочный щит управления и доложил Акимову ситуацию. Везде зашкал на 1000 микрорентген в секунду. Стало быть, где-то около четырех рентген в час. Если так, то работать можно около пяти часов. Конечно, из условий аварийной ситуации. Акимов сказал, чтобы я прошел по блоку и определил дозиметрическую обстановку. Я поднимался до плюс двадцать седьмой отметки по лестнично-лифтовому блоку, но дальше не пошел. Прибор всюду зашкаливал. Пришел Петя Паламарчук, и мы с ним пошли в шестьсот четвертое помещение искать Володю Шашенка...".
  
   Петр Паламарчук и дозиметрист Николай Горбаченко, с трудом преодолевая завалы и разломы на двадцать четвертой отметке реакторного блока, проникли наконец в киповское помещение, где в момент взрыва находился Владимир Шашенок. Паламарчук и Горбаченко нашли товарища в разломе шестьсот четвертого помещения, придавленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей водой. Потом, в медсанчасти, выяснилось, что у него перелом позвоночника, сломаны ребра, а сейчас... надо было спасать...
   В момент взрыва, когда давление в контуре росло со скоростью 15 атмосфер в секунду, в этом помещении разорвало трубы и датчики, оттуда пошли радиоактивные пар и перегретая вода, упало что-то сверху, и Шашенок потерял сознание. Вся поверхность кожи получила глубокий тепловой и радиационный ожоги. Ребята освободили товарища из-под завала. Паламарчук, стараясь не причинить ему новых страданий, взвалил его на спину с помощью Горбаченко и, с трудом пробираясь через завалы бетона и труб, вынес Шашенка на десятую отметку. Оттуда, чередуясь с Горбаченко, по коридору деаэраторной этажерки, примерно четыреста пятьдесят метров, -- к здравпункту на АБК (административно-бытовой корпус) первого блока. Здравпункт оказался заколоченным на гвоздь. Вызвали "скорую" Через десять минут приехал фельдшер Саша Скачок, и Шашенка увезли в медсанчасть. Потом приехал на своей "скорой" педиатр Белоконь и дежурил здесь до утра, пока его самого не увезли в медсанчасть...
   Паламарчук и Горбаченко, вынося товарища, тоже сильно облучились и вскоре были отправлены в медсанчасть. Горбаченко до того успел еще обойти блок, замеряя гамма-фон, облазил машзал, сделал обход блока снаружи. Но все это было фактически впустую. Имевшимся прибором со шкалой измерений всего на 3,6 рентгена он не мог замерить те радиационные поля, которые были на самом деле.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "Петро Паламарчук, здоровенный мужчина, внёс и усадил в кресло инженера наладочного предприятия Володю Шашенка. Он наблюдал в помещении на двадцать четвёртой отметке за нештатными приборами, и его обварило водой и паром. Сейчас Володя сидел в кресле и лишь незначительно перемещал глаза, ни крика, ни стона. Видимо боль превысила все мыслимые границы и отключила сознание. Перед этим я видел в коридоре носилки, подсказал где их взять и нести его в медпункт. П. Паламарчук и Н. Горбаченко унесли. Владимир Шашенок к утру умер, оказалось, это жертва вторая. П. Паламарчук, разыскивая Шашенка, получил большую дозу, и когда нёс, намокла одежда на спине. Вода радиоактивная, и даже через пять лет ожоговые раны на спине у него не полностью закрылись".
  
   Владимир Шашенок, с повреждениями, был отправлен прибывшим на АЭС автомобилем скорой помощи. На срочный вызов приехал фельдшер Александр Скачок.
  
   Шашенка доставили в припятскую медсанчасть МСЧ-126, куда потом через несколько часов, будут доставлять облученных с АЭС. От перелома позвоночника и многочисленных ожогов Владимир Шашенок умер в 6:00, 26-го апреля, 1986-го года. В тот же день он был похоронен на деревенском кладбище, в 1988 году его прах перезахоронят на Митинском кладбище в Москве.
  
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
"С дозиметристом Самойленко замерили обстановку на БЩУ. Прибор у него был на 1 000 мкР/с или 3,6 Р/ч. В левой и средней частях щита прибор показывал 500-800 мкР/с, в правой - зашкал. Поскольку близкого источника излучений там я не предполагал, то в правой части посчитал не более 5 Р/ч. Другого выхода у меня не было. Замерили мощность дозы на резервном пульте управления. Ну, там зашкал, переход туда отпал сам собой. А. Акимову сказал отправить на третий БЩУ оператора реактора Л. Топтунова и оператора турбины И. Киршенбаума. Сделать полезного они ничего не могли, а обстановка здесь крайне неблагоприятная. На щите остались Акимов и Столярчук...
   ...Подошёл работник Харьковского турбинного завода А.Ф. Кабанов с двумя своими товарищами. Я сказал им, чтобы уходили с блока. А. Кабанов начал мне говорить, что остаётся в машинном зале лаборатория по измерению вибрации. Это была хорошая лаборатория производства ФРГ, одновременно измеряла вибрацию всех подшипников, и компьютер выдавал хорошие наглядные распечатки. Жалко было Кабанову её терять. И здесь, единственный раз 26 апреля, я повысил голос, заругался на него: "Пропади она пропадом эта машина, уходите с блока немедленно".
Обязан сказать: 26 апреля 1986 года все, кто был на блоке, исполняли поручения по первому слову, никаких отговорок. Ни разу не пришлось повторять распоряжение. Что могли и видели в этом необходимость - делали сами. Не знали что делать - это было. А кто там знал? К такой аварии не готовились. И, по-моему, не надо готовиться. Такой аварии быть не должно, её нельзя допускать. Но готовность делать была у всех, даже неоперативные работники делали. Правда, их быстро отправляли с блока. Только начальник смены станции Рогожкин, считаю, не исполнил как надо свои должностные обязанности. Практически, он к работам на четвёртом блоке не имел никакого отношения, а по должности именно он обязан руководить в аварийной обстановке. Он единственный не мог пройти на БЩУ из-за "завалов". Другие ходили. Да, икебаны там не было. Страшно? Было. Что должен начальник смены сделать, увидев завал? Взять людей и разобрать. А по коридору на десятой отметке завал состоял из килограммовых алюминиевых щитов фальшпотолка. Зато не получил большой дозы. Будь здоров, Борис Васильевич.
   Начальнику смены станции Б. Рогожкину Акимов сообщил, и тот, согласно инструкции, оповестил Москву, Киев. Станционные работники оповещаются автоматически по записи на магнитофонной ленте согласно категории аварии - в данном случае была объявлена Общая авария, наиболее тяжёлая. Как прошло оповещение начальства - описано, уже к утру начали появляться из Киева и Москвы. Со станционным оповещением где-то произошёл сбой магнитофона и телефонистка дополнительно обзвонила по списку".
  
  
   Но Владимир Шашенок был второй жертвой Чернобыльской аварии. Первого погибшего до сих пор не удалось найти... Им был Валерий Ходемчук.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "Начальник смены В. Перевозченко сказал, что нет оператора ГЦН Валерия Ходемчука и двух операторов центрального зала. Коротко приказал: "Искать!"".
  
   Было ясно, что Ходемчук мог пострадать после случившегося, подобно Шашенку. Но никто ещё не знал, что взрыв реактора в одно мгновенье забрал с собой жизнь оператора ГЦН - Валерия Ходемчука, первой жертвы Чернобыля.
  
   Свидетельствует Александр Юрченко, старший инженер-мастер РЦ-2:
   "Я выбежал в коридор, там встретил Виктора Дегтяренко. Еле узнал его, он был обожжен паром. Я узнал его только по голосу. Его самого трясло - в шоке был человек, но он сказал, что у ГЦН остался оператор Ходемчук и Геннадий Русановский.
   Там я увидел Русановского, он был в шоке, показывал на провал и говорил - "Там Валера Ходемчук!"  ГЦНы куда-то рухнули. Кинулся его искать. Левая половина КМПЦ была почти целая. Помещений правой половины КМПЦ почти не существовало... А над головой - над головой небо со звездами, и отсветы пламени пожара".
  
   Рискуя жизнью и собственным здоровьем, Валерий Перевозченко, принялся искать своего друга, своего товарища, своего подчиненного. Завал был просто огромен - взрывом снесло с опор два барабан-сепаратора, каждый - по 130 тонн весом. Под ними, сорванными с мест, и нашел свой последний покой Валерий Ходемчук...
   Валерий Перевозченко получил большую дозу радиационного поражения - потому как рядом вскрытый реактор извергал миллионы кюри радиоактивности. Разрушенные топливные кассеты и топливные сборки валялись повсюду, излучая 15 000 ренген в час. Для человека предельная доза - 600 ренген в час. Выше - и смерть просто неминуема.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "На щите В. Перевозченко сказал, что операторы центрального зала нашлись, нет В. Ходемчука. Операторы никуда не терялись. Когда Перевозченко мне говорил раньше об их отсутствии, то фамилии не называл, а про Кургуза и Генриха я бы сказал ему. Пошли втроём, взяли ещё С. Ювченко и дозиметриста. Прибор, как и прежде на 1 000 мкР/с, где показывал, где зашкаливал. У входа в зал ГЦН провалено перекрытие. Дозиметриста отпустили - бесполезен со своим прибором. Саша Ювченко и я остались у провала, а В. Перевозченко по консоли полез к помещению операторов, где, хоть и с малой вероятностью, мог находиться Валерий Ходемчук.
Дверь помещения привалило краном. Лезть было опасно, сверху лилась вода. Мелькнула мысль - не надо. И пошла, вытесненная другой: "А жить потом сможешь, если он здесь окажется и к этому времени ещё не получил смертельную дозу?". Не было там В. Ходемчука, тело его так и не нашли. Погребён под бетоном и металлом. А вот Валерий Перевозченко, видимо там получил летальную добавку. Его облило водой, и умер он не от большой дозы облучения, а от радиационных ожогов кожи.
И тут у меня наступил спад, полная апатия. Вызвано это было как физическим состоянием, так, видимо, и отсутствием конкретной сиюминутной задачи. Больше не видел ничего полезного. Сделали мы всё возможное и сделали правильно. Нет у меня уверенности по вентиляции, и сейчас не знаю, как было бы лучше всего. Тогда я распорядился отключить вентиляцию четвёртого блока и включить в машинном зале третьего блока всю приточную вентиляцию, чтобы предотвратить распространение грязного воздуха с четвёртого блока. Да он и на улице был грязный. Пускай умные люди сообразят. В суде эксперт то ли от гражданской обороны, то ли от здравоохранения, обвинял меня в неправильных действиях по вентиляции. Да этот деятель обвинил меня и в нарушении должностной инструкции начальника смены станции. Как бы это я нарушил её, не являясь начальником смены? С равным основанием можно меня обвинять в нарушении инструкции для Чан Кай Ши".
  
   Поиски Ходемчука не увенчались успехом, завал был просто огромен. Как выяснится - тело Ходемчука найти не удастся... даже спустя несколько дней после аварии.
   0x01 graphic
Валерий Ходемчук с супругой.
  
   ...За два года до аварии, в "верха" пойдет докладная от КГБ СССР.
  
   "Специально сообщение УКГБ по г. Киеву и Киевской области в 6-е управление КГБ СССР о вы-явленных недостатках в проектировании и строительстве 3-го и 4-го энергоблоков Чернобыльской АЭС.
   От 17-го марта 1984-го года.
   По данным специалистов, на третьем энергоблоке Чернобыльской АЭС на отметках по высоте 35,5 м, 39,0 м, 43,0 м в плитах перекрытий имеются трещины, отмечено смещение ригелей, плит перекрытий, навесных железобетонных и керамзитовых панелей.
   С учетом того, что ригеля являются несущими конструкциями, на которые передается нагрузка от плит перекрытий и установленного на них технологического оборудования, в том числе барабанов-сепа-раторов, создавшееся положение представляет также опасность для главного корпуса 3-го энерго-блока.
   Назначенная ведомственная комиссия из числа специалистов ЧАЭС и группы рабочего проектирования НИИ "Гидропроект" отметила, что действительно происходит процесс разрушения ригелей, сколы за-щитного слоя достигли глубины до 5 мм, высотой до 200 мм на всем своем протяжении.
   В отдельных местах выявлено выпадение защитного слоя ригелей глубиной до 50 мм, площадью 400x400 мм. Смещение стеновых железобетонных и керамзитовых панелей от оси достигает 30 мм. Наблюде-ния, проводимые членами комиссии, показывают, что за последние 2-3 месяца происходит дальнейшее сползание плит перекрытий с ригелей.
   Предварительный анализ позволяет считать, что основной причиной этого является значительный перегрев стен барабанов-сепараторов из-за неэффективной работы теплоизоляции, которая разруша-ется под воздействием высоких температур и постоянного радиоактивного излучения. В настоящее время на поверхностях стен железобетонных конструкций в помещениях барабанов-сепараторов зафик-сирована температура около 160RС, при которой бетон теряет свои свойства, хотя по проекту НИИ "Гидропроект" им. С.Я.Жука
   (г. Москва) температура на поверхности стен, защищенных теплоизоляцией, не должна превышать 90RС.
   С целью предотвращения разрушения перекрытий и их обрушения администрацией ЧАЭС по согласова-нию с институтом "Гидропроект" приняты меры по усилению несущих конструкций, однако это, по данным специалистов, не решает возникшей проблемы.
   По их мнению, аналогичная ситуация складывается и на 4-м энергоблоке ЧАЭС.
   Учитывая вышеизложенное, для проведения тщательного обследования на 3-м и 4-м энергоблоках, счи-тали бы необходимым через Минэнерго СССР создать компетентную комиссию из числа специалистов для перепроверки указанных фактов и определения истинных причин разрушения несущих и ограждаю-щих конструкций.
   Докладываем на Ваше решение.
   Начальник Управления КГБ УССР
   генерал-лейтенант (М.З.Бандуристый)
   На документе резолюция: "т. Гибадулов Н.Г., т. Лисовенко В.В. Срочно ин-
   формировать Минэнерго (через КГБ СССР). Быхов 2. 22.03.84".
  
   Это было за два года до аварии...
  
   Глупо было бы говорить, мол, персонал думал о том, что взорвался не реактор а "гремучая" водородная смесь в 110-кубовом баке СУЗ (как об этом живовещает Григорий Медведев).
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович:
   "При обходе блоков снаружи начала прорисовываться картина, понял - реактор загинул. Представлял себе так: разорвались технологические каналы, в результате чего в реакторном пространстве поднялось давление и оторвало верхнюю двухтысячетонную конструкцию, пар устремился в зал и разрушил здание, верхняя конструкция после этого "села" на место. Что её подбросило, и она стала на ребро - до этого я не додумался, да дела это не меняло.
С этого момента реактор четвёртого блока для меня стал существовать только как источник опасности для оставшихся блоков."..
  
   И ещё одно воспоминание Дятлова.
  
   "Игорь Симоненко сказал, что здание реакторного цеха разрушено. Быстро прошёл ещё несколько метров по коридору на десятой отметке, выглянул из окна и увидел... точнее не увидел, её не было - стены здания. По всей высоте от семидесятой до двенадцатой отметки стена обрушилась. Что ещё - в темноте не видно. Дальше по коридору, вниз по лестнице и из здания наружу. Медленно иду вокруг здания реакторов четвёртого, затем третьего блоков. Смотрю вверх. Есть на что посмотреть, но, как говорится, глаза бы мои не глядели... на такое зрелище. Несмотря на ночь и плохое освещение, видно достаточно. Кровли и двух стен цеха как не бывало. В помещениях через проёмы отсутствующих стен видны местами потоки воды, вспышки коротких замыканий на электрооборудовании, несколько очагов огня. Помещение газобаллонной разрушено, баллоны стоят наперекосяк. Ни о каком доступе к задвижкам речи быть не может, прав В. Перевозченко. На кровле третьего блока и химцеха несколько очагов, пока ещё небольших. Видимо, возгорание происходило от крупных фрагментов топлива, выброшенных взрывом из активной зоны. Может и от графита, хотя при мощности 200 МВт графит имел температуру не больше 350 RС и, пролетев по воздуху, должен был охладиться. Но диспергированное топливо могло внедриться в графит и тогда он разогревался после вылета из зоны. Правда, это сомнительно. Я не видел на земле светящихся кусков графита. И несветящихся не видел, хотя ещё раз позднее обходил по улице оба блока. Но вниз я не смотрел, крупных кусков под ноги не попалось, так что не споткнулся ни разу.
Около помещения резервного пульта управления третьего блока стоят пожарные машины. У шофёра одной из них спросил, кто старший, и он показал на идущего человека. Это был лейтенант В. Правик, в лицо я его знал. Сказал Правику, что надо подъехать к коллектору пожарного трубопровода, идущего на кровлю. Рядом находился и гидрант для подключения. Пожарные машины стали разворачиваться, а я поднялся на щит управления третьего блока.
У начальника смены третьего блока Ю. Багдасарова справился, мешает ли что работе. Он ответил: "Пока нет, осмотрели доступные места". Лица операторов совершенно явно спрашивают - что?! Однако вслух ни одного вопроса. Дали препарат для йодной профилактики. Принял и, ничего не сказав им, ушёл.
А что я мог сказать? О причинах катастрофы даже и не думал в то время. Впервые начал пытаться сообразить, когда уже отвезли в больницу. Раньше не считал нужным, и было чем заниматься".
  
   Нужно отдать должное начальнику смены блока N 3 Юрию Эдуардовичу Багдасарову, у которого на БЩУ в момент аварии на соседнем блоке оказались и респираторы "лепесток", и таблетки йодистого калия. Как только ухудшилась радиационная обстановка, он всем подчиненным приказал надеть респираторы и принять таблетки йодистого калия.
   Когда он понял, что всю воду из баков чистого конденсата и с химводоочистки переключили на аварийный блок, тут же принял меры к аварийной остановке и расхолаживанию реактора. К утру Багдасаров сам остановил третий блок и перевел реактор в режим расхолаживания, подпитывая контур циркуляции водой из бассейна-барбатера. Действовал мужественно и в высшей степени профессионально, предотвратив расплавление активной зоны третьего реактора в свою смену...
  
   Дятлов продолжает:
   "Теперь занялись основной полезной работой, которую выполнил оперативный персонал четвёртого блока с риском для жизни и здоровья. Из-за многочисленных повреждений трубопроводов и конструкций зданий постоянно происходили короткие замыкания в электрических цепях - источник возникновения пожаров. Когда шёл с третьего блока, встретил заместителя начальника электроцеха А.Г. Лелеченко. Взял его с собой. Теперь свёл Лелеченко и Акимова и приказал отключить механизмы и разобрать электросхемы с тем, чтобы обесточить максимальное количество кабелей и электросхем.
Приказал также слить в аварийные цистерны масло турбин и вытеснить водород из электрических генераторов. Всю эту работу выполнил персонал электрического и турбинного цехов. Выполнил. И кто погиб, кто получил тяжёлые телесные повреждения. Хорошо помогли персоналу смены заместители начальника турбинного цеха Р.И. Давлетбаев и электроцеха А.Г. Лелеченко. Удивительный человек Александр Григорьевич. И здоровяком его не назовёшь. Не понимаю, откуда он взял силы ещё и после 26 апреля два или три дня выходить на работу и опять в ту же радиационную обстановку. И когда его отвезли в больницу в Киев, прожил недолго
   Придя на щит управления четвёртого блока, приказал А. Акимову остановить запущенные после взрыва насосы, поскольку воду от них в реактор подать не удастся из-за разрушения арматурного узла, и незачем это делать по прошествии получаса после взрыва. Всё, что могло произойти в отсутствие охлаждения, уже произошло. В дальнейшем мы никаких мер к этому не принимали".
  
   Пока Акимов занимался исполнением данной команды, Анатолий Дятлов и Юрий Трегуб вместе покинули БЩУ, чтобы осмотреть центральный зал внешне.
  
   "А. Акимов приступил к исполнению. А я вновь вышел на улицу - очаги огня на крыше ещё не были погашены, поэтому на третьем блоке приказал глушить реактор и расхолаживать с аварийной скоростью. Присутствующий на щите третьего блока Б. Рогожкин сказал, чтобы я согласовал обстановку с В.П. Брюхановым, на что я ответил: "Глуши, пока обстановка более или менее нормальная". Ну, конечно, никакая она была не нормальная и на третьем блоке, просто технологически ещё ничего не мешало работе.
В последнее время пошли какие-то непонятные разговоры вокруг пожарных. И действия-де их были неправильными, и обстановкой не вызывались. Корреспондент газеты "Комсомольское Знамя" спрашивал меня о нарушениях пожарными инструкций. Не знаю, может они и нарушали какие-то инструкции, да изменить это ничего не могло. Надели бы они защитную дозиметрическую одежду - не помогла бы она им. Их штатная одежда - из грубого материала, сапоги защищали от ?-излучений, а от ?-излучений их ничего защитить не могло - нет такой одежды. Спасти могло только автоматическое пожаротушение, не требующее присутствия людей на крыше реакторного и химического цехов. Такого не было. Была разводка трубопровода по периметру с ответвлениями для присоединения пожарных рукавов, которые находились рядом в ящиках. Без людей там ничего не сделать.
И уже вовсе непонятное интервью директора В.П. Брюханова, что и пожара-то не было, и напрасно вовсе послали пожарных на погибель - сталкивать раскалённые куски графита. Что, мне приснился огонь? Ведь именно из-за него я отдал распоряжение остановить третий блок. Да, признаю, бушующего пожара, этого только и не хватало тогда, не было, только отдельные очаги. Так что же было делать лейтенанту Правику: ждать, когда они соединятся в одно грандиозное пламя? Тогда уже неизбежен переброс на три других блока с совершенно непредсказуемыми последствиями. Может надо было подождать, пока само погаснет? Обычно само гаснет, только когда всё сгорит, что гореть может. И вопросы корреспондента ко мне, не сам же он придумал, и в интервью Брюханова тоже корреспондент вопрошал, всё это звенья одной цепи, непонятно. Неужто завидно наградам за смертельную работу? Так повтори её, наша действительность случаев предоставляет достаточно".
  
   Свидетельствует Юрий Юрьевич Трегуб, начальник смены блока N4 (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Я подошел к Дятлову и еще раз на этот момент ему указал. Он говорит: "Пошли".
И мы пошли по коридору дальше. Вышли на улицу и пошли мимо четвертого блока... определить. Под ногами - черная какая-то копоть, скользкая. Кто-то еще был с нами. Впереди Дятлов, я за ним, а третий увязался за нами - по-моему, кто-то из испытателей, из посторонних людей, любопытных. Я его чуть матом не отсылал, чтобы он не лез. Мне уже стало ясно, что здесь... Но он шел за нами... Если человек хочет...
Прошли возле завала... я показал на это сияние... показал под ноги. Сказал Дятлову: "Это Хиросима". Он долго молчал... шли мы дальше... Потом он сказал: "Такое мне даже в страшном сне не снилось". Он, видимо, был... ну что там говорить... Авария огромных размеров".
  
   В это время на АЭС уже приехало начальство. Первым, после 2-х часов ночи, на АЭС приехал Виктор Брюханов, директор АЭС. О действиях Брюханова и всего остального начальства я далее выделю отдельную главку далее.
  
   Персонал готовил к запуску аварийные насосы. Но силы немного сдавали - радиация уже начинала испепелять этих людей изнутри. Кого испепелит быстро, а кто-то будет и после катастрофы будет долго мучаться...
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "Меня позвали к телефону. В.П. Брюханов. Не помню, о чём говорили, кажется, и не говорили, он сказал: "Приди в штаб гражданской обороны". Забрал с собой три диаграммных ленты: две с записью мощности реактора и по давлению в первом контуре. Помылся под душем, согласно правилам, сначала прохладной водой, уж потом горячей.
В бункере много людей и станционных, и незнакомых. Увидел Володю Бабичева, начальника смены блока. Около трёх часов я А. Акимову сказал, чтобы он вызвал себе подмену. Он и вызвал. Спросил у Бабичева: "Почему здесь?" Он ответил: "Не пускают".
   - Пойдём.
И Бабичев ушёл сменить Акимова. К сожалению, Саша остался на блоке и после подмены.
Пошёл в следующее помещение бункера. Директор В. Брюханов, и всегда-то не больно разговорчивый, молчалив. Ни о чём меня не расспрашивал. Я сел, разложил диаграммы и показал набросы мощности, давления. При том сказал: "Какая-то неправильная реакция СУЗ". Всё, больше я ничего не говорил. Брюханов подавлен, молчит.
К столу подошёл полковник каких-то войск, начал спрашивать директора о разрушениях для доклада начальству, сколько метров квадратных кровли и что-то там ещё. Мои слова - пишите, разрушен четвёртый блок - полковник высокомерно проигнорировал.
Неудержимо потянуло на рвоту, выбежал из бункера наверх, где И.Н. Царенко помог сесть в машину скорой помощи.
И больница на долгие полгода".
  
   Пока персонал 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС, рискуя жизнью, искал, спасал своих, и попутно пытался оценить масштабы аварии, работники машинного зала уже поняли - в огне брода нет. И начали бороться с тем, что было в машинном зале.
  
   Свидетельствует Разим Ильгамович Давлетбаев, зам.начальника турбинного цеха N2 Черно-быльской АЭС:
   "Несмотря на крайнюю тяжесть создавшейся ситуации, она вписывалась в рамки тех аварий, которые потенциально могли возникнуть в машинных залах АЭС, Действия персонала по принятию самых необходимых мер были расписаны в противоаварийных инструкциях турбинного цеха, отрабатывались регулярно в противоаварийных тренировках и поэтому авария в машинном зале не застала нас врасплох. Забежав обратно на БЩУ-4, я дал распоряжение Киршенбауму переносным ключом, висящим на панели, открыть задвижки аварийного слива масла из главного маслобака ТГ-7 в специальную подземную емкость. Убедившись в выполнении этой операции на моих глазах (операция эта неординарная, ответственная, но в данный момент необходимая), выбежал обратно в машинный зал. Время событий не указываю, так как чувство времени было потеряно -- ночь пролетела как пять минут. Последовательность событий в основном соблюдена, но какие-то незначительные перестановки их по порядку следования возможны, так как практически все четыре часа после взрыва был на бегу, и все делалось в спешке.
Итак, после выхода из БЩУ-4 я застал на отм, +12 начальника смены турбинного цеха (НСТЦ) Германа Викторовича Бусыгина (умер от последствий острой лучевой болезни в 1993 г.). Буквально загибая пальцы на руках, мы перебрали, кто находился на смене и кого он видел после обрушений. Вместе с подошедшим старшим машинистом (СМЦ) Константином Григорьевичем Перчуком (умер от острой лучевой болезни в 1986г.) и машинистом паровых турбин ТГ-8 Юрием Владимировичем Корнеевым удалось выяснить, что под завалами никто не остался, травм и увечий нет. Остальных работников турбинного цеха смены я в эту ночь не видел и встретил их уже в медико-санитарной части в Припяти. На рабочих местах машинисты и обходчики выполняли работы в соответствии со сложившимися обстоятельствами, не дожидаясь команд из БЩУ. Машинисты-обходчики Юрий Вершинин, Александр Новик и Андрей Тормозин проникли через затопленные горячей водой помещения маслосистем питательных насосов и отключили их для исключения развития пожара на площадке питательных насосов. Тормозин перенес тяжелую форму острой лучевой болезни, однако, благодаря квалифицированному лечению, оказанному в специализированном отделении при клинической больнице N 6, возглавляемом доктором медицинских наук профессором А. К. Гуськовой, тяжесть последствий болезни была снижена до уровня, доступного современной медицине. Встречаю его часто, так как живем с ним соседями в одном доме. По-прежнему словоохотлив, улыбчив и доброжелателен. Вдвоем с женой Ниной воспитывают двоих прелестных девочек. Вершинина и Новика, несмотря на усилия врачей, спасти не удалось, так как они получили обширные ожоги и абсолютно летальную дозу облучения.
Вернемся в ночь аварии. На отм, +12 между ТГ-7 и ТГ-8 мною были выданы следующие распоряжения; Герману Бусыгину -- предупредить персонал о недопустимости нахождения в зоне залов и в местах возможных падений свисающих металлоконструкций, включить в действие спринкерную систему пожаротушения маслосистемы ТГ-7; Юрию Корнееву - произвести аварийное вытеснение водорода из генератора N 8; Константину Перчуку - проверить слив масла ТГ-7 в аварийную емкость. В сущности, команду на пожаротушение главного маслобака ТГ-7 мог бы и не давать, так как Бражник и без моей команды к этому времени открывал задвижку пожаротушения. Огонь на отм, +5.0 прекратился - это результат действий обходчиков А. Новика и Ю. Вершинина, Детально побеседовать с ними в больницах Припяти и Москвы я уже не успел. Через некоторое время на отм. + 12 появился пожарник в спецобмундировании. Позже в беседах с пожарниками удалось выяснить, что это был лейтенант Владимир Правик, Бусыгин доложил ему о мерах, принятых по тушению возгораний, после чего пожарник покинул машинный зал. Для осмотра состояния других участков машинного зала я прошел вдоль ряда "А" отм. +12 в районе "передка" ТГ-7 в доступных для прохода местах. В районе стойки манометров системы регулирования фонтаном вверх било масло из поврежденной трубки. Чтобы остановить маслонасос аварийной кнопкой, я побежал вниз. К сожалению, аварийные комплекты с портативными радиостанциями и комплекты изолирующих противогазов, предназначенные специально для подобных случаев, оказались недоступными для использования из-за завала входа в помещение старшего машиниста. Сбегая по лестнице вниз, увидел, как из разрушившегося фланца дренажного маслопровода диаметром 200 мм из отм. +5.0 выливалась широкая струя масла и растекалась по отм, 0.0, поток бежал вдоль конденсатного насоса I подъема и сливался в подвал. На площадке маслосистемы ТГ-7 тоже были небольшие завалы, но к аварийной кнопке подойти не удалось, так как было скользко из-за разлитого масла, и мешали обломки, было много пыли и дыма, освещения не хватало,
Я раскатал пожарный рукав, бросил ствол на пол и, связавшись с БЩУ-4 из телефонной будки, дал распоряжение Киршенбауму дистанционно отключить маслонасос смазки. Затем я предупредил начальника смены блока Акимова, что по моему указанию машинист Юрий Корнеев вытесняет водород из генератора ТГ-8. Акимов ответил, что информацию понял и сообщит об этом электрикам. Выполнив на бегу осмотр нижних отметок ТГ-7 и 8 и никого на пути не встретив, я забежал в автолабораторию Харьковского турбинного завода. Дверь была заперта, открыл ее один из работников завода и спросил, что случилось на станции. Ответив, что не знаю, я потребовал их ухода на I очередь ЧАЭС. Не помню точно его ответа, но смысл заключался в том, что условия в лаборатории лучше, чем где-либо (свет, кондиционер, шумоизоляция), возможно, они не хотели покидать вверенное им оборудование (это было уникальное зарубежное оборудование на базе автомобиля "Мерседес-Бенц"), не знаю. Позже, из разговора с наладчиками я узнал, что они к этому времени уже предприняли выход из машинного зала за стену деаэраторной этажерки, осмотрели развал реактора (на уровне земли у ворот) и вернулись в машинный зал. Видимо поэтому, несмотря на то, что харьковчане покинули машинный зал гораздо раньше Бусыгина и Корнеева, двое из них получили летальную дозу и умерли. Вернувшись на БЩУ, я увидел всех операторов на месте, тут же находился дозиметрист. Хочу сообщить, что начальника смены дозиметрической службы я видел и в машинном зале, где он потребовал от меня отгородить завалы и удалиться из зоны ТГ-7. Заграждения и плакаты мы не выставили, так как на это требовалось время и люди, в первую очередь необходимо было принять меры против пожара. На БЩУ-4 я спросил у дозиметриста, какая мощность дозы излучения (к этому времени было ясно, что произошла какая-то авария в реакторном отделении, одновременно с этим появилось постоянное чувство тревоги за радиационную обстановку). Дозиметрист приблизился ко мне и сообщил, что от меня зашкаливает прибор, и мне необходимо переодеться. На мои дальнейшие расспросы он ответил: "На БЩУ оперативном, где мы стоим, мощность дозы 500 мкР/с, на неоперативном 1000 мкР/с, в машинном зале тоже 1000 мкР/с. По профессиональной привычке мгновенно оценил часовую дозу 3,6 бэр, стало быть 10 бэр (разрешенная аварийная доза) может быть выбрана за 3 часа. Дозу в 10 бэр, оправданную в случаях, требующих выполнения работ, предотвращающих аварию на АЭС, по Правилам радиационной безопасности необходимо было согласовать с директором или главным инженером АЭС. У меня на это согласование не было времени, ни возможности, покинуть машинный зал в этой ситуации я не мог.
Когда я находился уже в больнице, мне сообщили, что 1000 мкР/с -- это предел измерения прибора, фактические дозы были в сотни раз выше. Позже я анализировал, почему летальную дозу получили машинисты и обходчики, которые по времени провели на IV блоке (и в машзале в частности) времени меньше, чем те, которые были там дольше и остались живы, хотя и перенесли лучевую болезнь различной степени тяжести. Более поздняя информация дозиметрической разведки установила большую неравномерность мощностей доз гаммы-излучения по машзалу. Очевидна, основную дозу облучения погибшие машинисты Бражник и Перчук получили во время выполнения работ по ручному открытию двух задвижек аварийного слива масла из главного маслоблока турбины. (По команде из БЩУ эти задвижки не открылись, так как произошло повреждение питающего электропривод кабеля). Как мне сообщил позже назначенный главным инженером ЧАЭС Николай Александрович Штейнберг, при дозиметрической разведке, проведенной в бронетехнике с применением коллиматора, им удалось обнаружить мощный источник гамма-излучения на токопроводах, примыкающих к машинному залу на световом дворе. Им оказалась тепловыделяющая сборка с ядерным топливом, выброшенная из активной зоны реактора. Это буквально в нескольких метрах от тех задвижек, которые открывали машинисты, а мощность дозы от горячей сборки составляет десятки тысяч рентген в час. Дозиметрист настоятельно требовал от меня сменить одежду. Я ее сменил, когда спустился из теплофикационной установки. Из I очереди позвонил начальник смены турбинного цеха Павел Егоров и спросил, не требуется ли помощь. Хотя я ответил отрицательно, тем не менее прибыла небольшая группа турбинистов во главе с машинистом турбины Сергеем Владимировичем Акулининым. Предложенная ими помощь не потребовалась, и они вернулись на рабочие места. Я коротко переговорил с машинистом береговой насосной станции. Она сообщила, что здание береговой сотряслось, окна выбиты, оборудование все в работе, спросила: "Что мне теперь делать?" Хотя в ее голосе и чувствовалась сильная тревога, но признаков паники не было. Я сказал ей, чтобы она пока находилась в комнате машиниста и не выходила из здания. Меня все не покидала тревожная мысль: если обломки, выпавшие через провал кровли, дымятся, значит где-то есть очаг крупного пожара? В машинном зале дышать было трудно, в воздухе было много пыли, воздух влажный, язык и горло пересохли, пахло озоном- Сказывалась и физическая усталость, ведь это были уже третьи сутки работы без сна и полноценного отдыха, В связи с появлением запаха озона я сделал для себя вывод, который казался тогда очевидным: источником озона являются короткие замыкания, возникающие при горении кабелей.
Позже, при осмотре ТГ-7 со стороны ТГ-6 я ощутил усиление запаха озона, но допустить мысль о том, что это результат радиационной ионизации атмосферы не мог, так как не знал о реальной мощности дозы гамма-излучения. В машинном зале на отм. +12.0 увидел только троих: Бусыгина, Перчука и Корнеева, который доложил, что из генератора ТГ-8 идет вытеснение водорода, С Перчуком я поделился своими опасениями о связи очагов горения в машинном зале с обломками, выпавшими на кровлю, так как необходимо было решить, включать систему пожаротушения кровли или нет. С одной стороны, ее хотелось включить для орошения кровли, несмотря на отсутствие внешних признаков горения, с другой стороны, при частично разрушенной кровле над шкафами электрических сборок по ряду "Б" потоки волы попали бы на эти сборки и могли вызвать их замыкание и возгорание со всеми вытекающими из этого последствиями. Перчук сомнения мои развеял. Он доложил, что на кровле машинного зала уже побывал, и никаких возгораний там нет. Позже при разговоре с очевидцами мне сообщили, что горела крыша реактивного отделения, а не машинного зала. Тем не менее, до ухода с IV блока при периодических осмотрах машинного зала в доступных местах я производил осмотр на отсутствие новых очагов возгорания, их больше не было. Третий, кого я увидел последний раз в машинном зале из работников смены, был Бусыгин. Он сообщил мне, что получил распоряжение из БЩУ-4: отсечь левую группу деаэраторов от правой, чтобы предотвратить дальнейшую утечку питательной воды через поврежденный всасывающий трубопровод насоса 4ПН-2 и тем самым обеспечить подачу волы на охлаждение реактора. Он отправился на деаэраторную этажерку выполнять команду, а я вернулся на БЩУ-4. Люди там были сильно возбуждены, делились информацией по результатам обходов, некоторые собрались вокруг стола и пили для профилактики от поражения щитовидной железы спиртовой раствор иодовой настойки, разбавляя его водой из чайника. Дятлов с трудом приготовил раствор, так как руки его не слушались, и выпил. Я от предложения отказался, так как у нас в машинном зале 111 блока в оборудованном месте имелся для персонала турбинного цеха специальный запас средств индивидуальной защиты, и побежал туда через БЩУ III энергоблока. На БЩУ-3 застал сидящего на полу Бражника и взял его с собой.
Запросил начальника смены III блока Юрия Эдуардовича Багдасарова данные о радиационной обстановке. Он сообщил, что на БЩУ-3 около 100 мкР/с, в воздухе радиоактивные аэрозоли, необходимо надеть для защиты дыхания респираторы "Лепесток", Шкаф в помещении дежурного слесаря, где хранились средства индивидуальной зашиты был закрыт на замок, ключи от которого, как положено, хранились в помещении старшего машиниста. Однако вход в него остался под завалом, Я попросил Бражника сломать замок, что было сделано двумя мощными ударами монтировкой. Он забрал с собой около 15 комплектов респираторов и флакончиков с порошком йодистого калия и по моей просьбе пошел раздавать их турбинистам. Я спустился на отм. 0,0 машинного зала в ячейке ТГ-6 и промыл горло восходящим фонтанчиком питьевой волы, так как в горле першило и пересохло, выпил йодный раствор. Через некоторое время почувствовал тошноту, однако, воспринял ее как реакцию на прием йодистого калия. Хотя и были определенные познания, что при лучевом поражении тошнота и рвота бывают первичной реакцией организма на переоблучение, в это верить не хотелось. Обратно побежал на IV блок через БЩУ-3. Усилилось ощущение усталости, тошнота не проходила, повторялись рвотные спазмы, но рвоты не было, так как желудок давно уже был пуст. Нарастающую усталость и слабость в ногах я воспринял как состояние, адекватное той нагрузке, которую перенес за предшествующие сутки, так как с 24 апреля был на ногах, если не считать 4 ч отдыха 25 апреля.
В коридоре на пути к БЩУ я получил распоряжение от Дятлова: отыскать в машинном зале переносные погружные насосы "ГНОМ", чтобы с персоналом химического цеха установить их для откачки воды, поступающей в помещение насосов подпитки III и IV блоков (НППР). В машинном зале в установленном месте я нашел в сохранности два насоса "ГНОМ* и доложил об этом Дятлову. Эти насосы в помещение насосной чистого конденсата транспортированы не были, так как Дятлов и начальник смены III блока Багдасаров (обсуждение происходило в моем присутствии), опасаясь отказа насосной группы НППР в результате затопления (что могло привести к тяжелой аварии III блока), приняли решение заглушить III блок. В этот момент я находился возле старшего инженера управления турбинами III блока Леонида Корчевого и помогал ему за пультом в операциях при форсированной разгрузке III блока. На БЩУ-3 начальник смены блока Багдасаров сообщил мне, что на деаэраторной этажерке и теплофикационной установке сработала сигнализация о повышении радиоактивности, и он дал распоряжение машинистам-обходчикам Бахрушиной и Гора удалиться в сторону I очереди. Я подумал, что речь идет о срабатывании автоматической сигнализации, о повышении активности сетевой воды, подаваемой на отопление домов Припяти из теплофикационной установки. Эта мысль буквально подстегнула меня: "Неужели гоним активную воду в город?"
Я бегом поднялся на деаэраторную этажерку, оттуда на теплофикационную установку. Только добежав до помещения машиниста теплофикационной установки, я вспомнил, что накануне останова IV блока давал задание на переключение тепловых отборов от IV блока на III. Поскольку эти переключения были выполнены, попадания активности в горячую воду, подаваемую в город, быть не должно. Багдасаров рассеял мои сомнения: оказывается речь шла о срабатывании световой сигнализации от гамма-датчиков в помещениях, а не в сетевой воде. Поняв ситуацию и поэтому, несколько успокоившись, я позволил себе сесть за стол машиниста теплофикационной установки и расслабиться; пожалуй, это было единственное место, где было безлюдно, чисто и тихо. Однако усидеть более минуты было невозможно. Спустившись из теплофикационной установки в машинный зал, я увидел группу людей, направлявшихся на улицу через ворота в сторону административно-бытового корпуса. Там с наружной стороны ворот собралось человек двадцать, были среди них и работники турбинного цеха, в частности, помню Вершинина. Машинист-обходчик теплофикационной установки Ольга Гора объяснила мне, что было распоряжение начальника смены станции Бориса Рогожкина собраться тут. В это время на улице еще было темно, и было видно, как над центральным залом клубами поднимается пар. Выразив сожаление о том, что, наверное, это не самое лучшее место для сбора, я направился обратно. На пути к БЩУ-4 встретил двух работников Харьковского турбинного завода в респираторах, по отм. +9 они направлялись на I очередь.
Увидел еще раз в коридоре Дятлова. Задержавшись и спросив меня в надежде узнать что-то новое, он отправился в сторону III блока. Между БЩУ-3 и БЩУ-4 я встретил начальника смены реакторного цеха Валерия Перевозченко. В ответ на мои вопросы он кратко сообщил, что имеются большие повреждения помещений и разрушение части оборудования по реакторному цеху. Мокрый и усталый он извинился и поспешил дальше. В следующий и последний раз Валерия Перевозченко я видел в палате Московской клинической больницы N 6 в мае. С начальником смены реакторного цеха Владимиром Шкурке мы решили зайти к нему и поздравить с днем рождения. Он к этому времени уже не вставал, был слаб, нос и уши для уменьшения кровотечения были заложены ватой, но разговаривал он охотно. Мы разорвали пакет фруктового сока, выпили за его выздоровление и всячески стремились убедить его в том, что он обязательно выздоровеет. На это он ответил, что вряд ли уже поднимется: "Я знаю, что это такое". Видимо, он реально оценивал тяжесть своего положения. Через неделю, когда мое состояние резко ухудшилось, ко мне вошел лечащий врач Сергей Филиппович Северин и сообщил о своем решении перевести меня в другую палату, где созданы стерильные условия, назвав номер палаты, где лежал Валерий. Я все понял, но тем не менее спросил: "А что с Перевозченко?" Северин уклонился от ответа, но при этом произнес слова, которые для меня, лежавшего без сил в одиночной палате, с выпавшими волосами и уже знавшего, как умирают наши товарищи, были самыми нужными. Он сказал: "Да, ты заболел, тебе еще, возможно, некоторое время будет похуже: полностью выпадут волосы, будут кровотечения из носа, слабость будет нарастать, но это такая болезнь, ею надо переболеть. Но дальше будет легче, особенно после переливания крови. Я тебя вытащу, это я делаю не первый раз". Эти слова были для меня самым действенным лекарством и стимулом к выздоровлению. После этого меня перевели в палату, где умер Валерий Перевозченко. Северин свое слово сдержал -- читатель тому свидетель. На БЩУ-4 находились Акимов, старшие инженеры управления блоком и реактором Столярчук, Топтунов. Начальник смены станции Рогожкин, тоже находившийся здесь, спросил меня, нужно ли что-либо делать в машинном зале. Я ответил, что в части оборудования турбинной установки в машинном зале больше дел нет, необходимости держать персонал цеха на IV блоке тоже нет. Бусыгин, спустившись с деаэраторной этажерки, доложил, что выполнить распоряжение по отсечению групп деаэраторов они не смогли из-за разрушений дистанционных приводов, он также сообщил, что отправил Бражника и Перчука в медпункт АБК-1 из-за их болезненного состояния (рвота, судороги). Остальной персонал находился на улице перед АБК-2 и на III блоке. Мне нужно было обо всем случившемся позвонить в город, однако, связь из БЩУ-4 в город не работала, и я направился на БЩУ-3. На выходе из БЩУ-4 увидел начальника пожарной части Леонида Петровича Телятникова, стоявшего с двумя пожарниками у дверей резервного пульта управления IV блока. Телятников направился в сторону I очереди; я зашел в санузел напротив БЩУ-3, так как периодически подступала тошнота и рвота, надо было умыться, но воды уже не было. Здесь увидел заместителя начальника электроцеха Александра Григорьевича Лелеченко (умер от острой лучевой болезни). На вопрос, почему он тут находится в такой плохой в радиационном отношении обстановке и не уходит, он ответил, что есть еще производственные дела, которые необходимо сделать.
Из БЩУ-3 набрал домашний номер начальника турбинного цеха Леонида Андреевича Хоронжука, кратко доложил обстановку, на что последовал ответ: "Понял, выезжаю". Следующий звонок -- заместителю начальника турбинного цеха по ремонту Александру Адамовичу Кавунцу, я его попросил выехать на станцию с аварийной бригадой ремонтников, далее позвонил старшему инженеру по эксплуатации турбинного цеха Алексею Владимировичу Рысину. Здесь же на БЩУ-3 я получил сообщение, что на дизель-электростанции после взрыва на блоке произошла разгерметизация топливопровода одного из дизелей, и дизельное топливо вылилось в машинный зал. Для предупреждения пожара дизелист II очереди с подошедшим на помощь дизелистом I очереди организовали сбор и откачку около одного кубического метра топлива, возгорания не было. Я еще раз выбегал в машинный зал. Возгораний новых не было, течь питательной воды сильно уменьшилась, струей вода не била. Из пролома кровли в машинный зал полупрозрачным столбом опускалась темно-черная пыль, я не мог тогда понять, что это был реакторный графит. То, что это был графит разрушенного реактора, стало известно утром. На БЩУ-4 встретил прибывшую на станцию группу работников: начальника реакторного цеха N 1 Владимира Александровича Чугунова, заместителя главного инженера Анатолия Андреевича Ситникова, заместителя начальника реакторного цеха Владимира Орлова. Они активно обсуждали ситуацию, строили план действий. Около 5 ч утра приехали на БЩУ-3 А. А. Кавунец и А, В- Рысин. Кавунец спросил: "Что нужно делать? Я ему сказал, что произошла авария на блоке с разрушением кровли машинного зала и пока ничего сделать невозможно, тем более, что радиационная обстановка не позволяет вести ремонтные работы. Решили аварийную ремонтную бригаду на IV блок не пускать и разместить в мастерской III блока. Тем не менее, Кавунец настоял, чтобы мы с Бусыгиным показали ему и мастеру Александру Тимченко привод задвижки на всасывающем трубопроводе 4ПН-2 для оценки возможности его ремонта. Привод был поврежден падающим куском железобетона и быстрому ремонту не подлежал, и мы ушли. На обратном пути через БЩУ-4 я задержался возле начальника смены IV блока Акимова. Смену Саша принял 26 апреля в 00 ч в тяжелой обстановке, что бывает нередко при неустоявшихся, переходных или пусковых режимах: народу на БЩУ много, режим неустойчивый, операторы перегружены, при этом необходимо успеть изучить оперативный журнал, полностью овладеть ситуацией, прочитать сменные задания и программы...
   ...Поскольку на малой мощности реактора старшему инженеру управления блоком работать за пультом тяжело, при выполнении некоторых операций Акимов помогал работать оператору по блоку Столярчуку (некоторые операции выполнялись на неоперативных панелях БЩУ). Акимов с первых минут аварии пытался овладеть ситуацией, управлять течением событий. Перед моим последним уходом из БЩУ-4 он сказал мне сокрушенно, что воды в барабанах-сепараторах нет, реактор не управляется, что хуже некуда.
Я посетил его в палате клинической больницы в день его рождения. Находясь в тяжелом состоянии в результате большой дозы облучения (100% ожогов кожи), он тем не менее интересовался последними сведениями о причинах аварии и заверил меня, что если вылечится, будет заниматься охотой, станет егерем. Он умер, так и не узнав причин случившейся аварии. Как только я вернулся на БЩУ-3, мне сообщили, чтобы я позвонил в бомбоубежище! очереди Хоронжуку, что я и сделал. К этому времени сил на то, чтобы что-то еще делать, уже не было, я проинформировал о ситуации в машинном зале Рысина и отправился в свой кабинет на АБК-2. Начались изнурительная рвота, слюнотечение и мучительные спазмы. Из кабинета позвонил еще раз Хоронжуку, сообщил о своем состоянии. Он сказал мне, чтобы я отправился в медпункт АБК-1. Покидая АБК-2, по пути осмотрел вход в бомбоубежище N 2, входная дверь его была заперта на замок. Проходя внутренним двором, возле АБК-1 увидел большое скопление пожарных машин, прибывших из других населенных пунктов, кабины были пусты. В медпункте меня встретил цеховой терапевт Галина Ивановна Навойчик. "И вы тоже здесь?" - спросила она меня сочувственно и тут же начала осматривать. После первичного осмотра из медпункта меня, Юрия Трегуба, Игоря Киршенбаума на машине "скорой помощи" в 6 ч утра доставили в стационар медико-санитарной части МСЧ-126".
  
   Турбинисты совершили выдающийся подвиг - в условиях тяжелой радиационной обстановки, рискуя собственными жизнями, они начали замещение водорода и масла в турбогенераторах. В противном случае - только одного масла было 100 тонн. А в здании машинного зала уже полыхал пожар. Кроме того, на крышу распределительной подстанции ОРУ-750 зашвырнуло взрывом кусок топливной сборки. Сборка испускала мощное излучение - и это стоило жизни для Бражника, Перчук, Вершинина и Новика - получили по тысяче и более ренген. Мученической смертью умрут в Москве... Давлетбаев, Бусыгин, Корнеев выживут, получив примерно по триста пятьдесят рентген. Выживет и Тормозин -- получивший намного больше.
  
  
  
   Пока же, эту главку, я хочу закончить "свидетельством со стороны". Бывший начальник отдела оборудования монтажного управления Южатомэнергомонтаж Г. Н. Петров рассказал:
   "Из Минска на своей машине я выехал в сторону города Припяти через Мозырь 25 апреля 1986 года. В Минске проводил сына в армию для прохождений службы в Германии. Младший сын, студент, был в стройотряде на юге Белоруссии. К вечеру 26 апреля он тоже пытался пробраться в Припять, но уже стояли кордоны и его не пустили.
   К городу Припяти я подъезжал где-то около двух часов тридцати минут ночи с северо-запада, со стороны Шипеличей. Уже возле станции Янов увидел огонь над 4-м энергоблоком. Четко видна была освещенная пламенем вентиляционная труба с поперечными красными полосами. Хорошо помню, что пламя было выше трубы. То есть достигало высоты ста семидесяти метров над землей. Я не стал заворачивать домой, а решил подъехать поближе к четвертому энергоблоку, чтобы лучше рассмотреть.
   Подъехал со стороны управления строительства и остановился метрах в ста от торца аварийного энергоблока. Увидел в ближнем свете пожара, что здание полуразрушено, нет центрального зала, сепараторных помещений, красновато поблескивают сдвинутые со своих мест барабаны-сепараторы. Аж сердцу больно стало от такой картины. Потом рассмотрел завал и разрушенное гэцээновское помещение. Возле блока стояли пожарные машины. Проехала к городу скорая с включенной мигалкой..." -- прерывая рассказ Петрова, скажу, что в том месте, где он остановил машину, радиационный фон достигал 800--1500 рентген в час, главным образом от разбросанного взрывом графита, топлива и летящего радиоактивного облака.-- "...Постоял с минуту. Было гнетущее ощущение непонятной тревоги, онемение, глаза впитывали все и запоминали навсегда. А тревога все шла в душу, и появился невольный страх. Ощущение невидимой близкой угрозы. Пахло как после сильного разряда молнии, еще терпким дымом, стало жечь глаза, сушить горло. Душил кашель. А я еще, чтобы лучше рассмотреть, при-опустил стекла. Была ведь теплая весенняя ночь. Я хорошо видел, что горит кровля машзала и деаэраторной этажерки, видел фигурки пожарников, мелькавшие в клубах пламени и дыма, протянутые вверх от пожарных машин, вздрагивающие шланги. Один пожарник взобрался аж на крышу блока "В", на отметку плюс 71, видимо, наблюдал за реактором и координировал действия товарищей на кровле машзала. Они находились на тридцать метров ниже его... Теперь мне понятно, что он поднялся тогда на недосягаемую высоту -- первый из всего человечества. Даже в Хиросиме люди не были так близко от ядерного взрыва, бомба там взорвалась на высоте семьсот метров. А здесь -- совсем рядом, вплотную к взрыву... Ведь под ним был кратер ядерного вулкана и радиоактивность в 30 тысяч рентген в час... Но тогда я этого не знал. Я развернул машину и поехал к себе домой, в пятый микрорайон города Припяти. Когда вошел в дом, мои спали. Было около трех часов ночи. Они проснулись и сказали, что слышали взрывы. Но не знают, что это такое. Вскоре прибежала возбужденная соседка, муж которой уже побывал на блоке. Она сообщила нам об аварии и предложила распить бутылку водки для дезактивации организма. Бутылку дружно, с шутками, распили и легли спать..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Действия руководства АЭС.
  
   Свидетельствует Сергей Константинович Парашин, бывший секретарь парткома Чернобыльской АЭС (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Мне позвонили примерно через полчаса после аварии. Захлебывающимся голосом телефонистка передала жене (сам я спал), что там произошло нечто очень серьезное. Жена, судя по интонации, сразу же поверила, поэтому я быстро вскочил и выбежал на улицу. Вижу - едет машина с зажженными фарами, я поднял руку. Это ехал Воробьев - начальник штаба гражданской обороны станции. Его тоже подняли по сигналу тревоги.
Примерно в 2.10-2.15 ночи мы были на станции. Когда подъезжали, пожара уже не было. Но само изменение конфигурации блока привело меня в соответствующее состояние. Зашли в кабинет директора АЭС Брюханова. Здесь я увидел второго секретаря Припятского горкома Веселовского, были зам директора по режиму, я и Воробьев.
Когда мы попали в кабинет, Брюханов тут же сказал, что переходим на управление в бункер. Он, видимо, понял, что произошел взрыв, и потому дал такую команду. Так положено по инструкции гражданской обороны. Брюханов был в подавленном состоянии. Я спросил его: "Что произошло?" - "Не знаю". Он вообще был немногословным и в обычное время, а в ту ночь... Я думаю, он был в состоянии шока, заторможен. Я сам был в состоянии шока почти полгода после аварии. И еще год - в полном упадке.
Мы перешли в бункер, находящийся здесь же, под зданием АБК-1. Это низкое помещение, заставленное канцелярскими столами со стульями. Один стол с телефонными аппаратами и небольшой пульт. За этот стол сел Брюханов. Стол неудачно поставлен - рядом с входной дверью. И Брюханов был как бы изолирован от нас. Все время мимо него люди ходили, хлопала входная дверь. Да еще шум вентилятора. Начали стекаться все начальники цехов и смен, их заместители. Пришли Чугунов, Ситников.
Из разговора с Брюхановым я понял, что он звонил в обком. Сказал: есть обрушение, но пока непонятно, что произошло. Там разбирается Дятлов... Через три часа пришел Дятлов, поговорил с Брюхановым, потом я его посадил за стол и начал спрашивать. "Не знаю, ничего не понимаю".
Я боюсь, что директору так никто и не доложил о том, что реактор взорван. Формулировку "реактор взорван" не дал ни один заместитель главного инженера. И не дал ее главный инженер Фомин. Брюханов сам ездил в район четвертого блока - и тоже не понял этого. Вот парадокс. Люди не верили в возможность взрыва реактора, они вырабатывали свои собственные версии и подчинялись им.
Я тоже для себя формулировал, что там произошло. Я предположил, что взорвался барабан-сепаратор. Вся идеология первой ночи была построена на том, что все были уверены: взорвался не реактор, а нечто - непонятно пока что.
В бункере находилось человек тридцать - сорок. Стоял шум и гам - каждый по своему телефону вел переговоры со своим цехом. Все вертелось вокруг одного - подачи воды для охлаждения реактора и откачки воды. Все были заняты этой работой.
Второй секретарь Киевского обкома Маломуж приехал на станцию где-то между семью и девятью часами утра. Он приехал с группой людей. Речь зашла о том, что нужно составить единый документ, который бы пошел по всем каналам. То ли мне Брюханов поручил, то ли я сам вызвался - сейчас трудно сказать, - но я взялся за составление документа.
Считал, что вроде я владею ситуацией. Начал писать эту бумагу. У меня коряво получалось. Тогда другой взялся. Написали черновик. Согласовывали впятером - и так, и сяк. Там было указано обрушение кровли, уровень радиации в городе - тогда еще невысокий, и сказано, что идет дальнейшее изучение проблемы".
   Здесь я отвлекусь на такой момент, ибо он очень важен. Можно сказать - этот момент был одним из первых ростков дезинформации. Напомню ещё раз - персонал дозиметрической службы мог иметь в распоряжении только дозиметры со шкалой 3,6 ренген в час (1000 микроренген в секунду). Причина уже говорилась выше - каптерку, где хранилась дозиметрическая аппаратура большого диапазона измерения, завалило взрывом.
  
   Свидетельствует Серафим Степанович Воробьев, начальник штаба граждан ской обороны Чернобыльской АЭС (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Без пяти минут два часа ночи меня разбудил телефонный звонок и телефонистка сказала, чтобы я срочно приехал на станцию - меня вызывает директор. Случилась крупная авария. Я хотел уточнить - что? как? - но это было бесполезно. Я быстро оделся. Когда одевался, пошли звонки ко мне - звонил начальник Первого отдела, еще кто-то. Побежал в гараж, взял свои "Жигули", поехал на станцию. По пути захватил начальника Первого отдела и секретаря парткома АЭС Парашина. Если бы я один ехал за рулем, то ничего бы не увидел. А так начальник Первого отдела - он сидел сзади - говорит: "Посмотри, слева что делается". Я как глянул - и увидел разлом. Конусом поднимался кверху. Понятно: произошла колоссальная авария.
Приехали на станцию, встретил меня Брюханов. Первое, что мне сказал Брюханов: "Вскрывай бункер". У нас на случай аварии в убежище размещено управление гражданской обороной: это - специально оборудованное помещение со всеми системами жизнеобеспечения.
Этот бункер находится под охраной, потому что там вся связь. Я сразу побежал в караульное помещение, взял ключи, расписался, что убежище вскрыл, и побежал в убежище, тут же вскрыл его.
         - Раз Брюханов сказал уйти в убежище, значит, понимал, что произошло что-то серьезное?
         - Безусловно, понимал. Когда радиационная авария, по инструкции надо идти в убежище. Все четко и ясно.
Мы пошли в убежище. И так как я тоже понимал, что это серьезно, первое, что я сделал, - взял дозиметрический прибор ДП-5 и начал подсоединять питание... Подключил прибор и сразу замерил уровень радиации в убежище. Он составлял 30 миллирентген в час. В убежище!
Потом, когда начали анализировать это явление, когда раскинули мозгами, пришли к выводу, что это скорее всего были радиоактивные благородные газы. И когда я доложил Брюханову, что так и так, уровень 30 миллирентген в час, он, очень умный и толковый инженер, сразу же сказал: "Включай фильтр-вентиляцию".
Кстати, директор первый сказал: "Неси сюда планы гражданской обороны по защите персонала и населения". Но так как планы находятся в Первом отделе, они секретные, мы переругались с начальником Первого отдела Игорем Никифоровичем Ракитиным - кому нести. В конце концов он их принес. Я принес их директору, он говорит: "Хорошо". Смотреть не стал.
Следующий мой шаг: я беру дозиметрический прибор и выхожу за пределы станции.
У нас есть такое понятие: если случилась радиационная авария, но она не выходит за периметры станции, то это называется "местная авария", "локальная авария" - и ее не надо нигде объявлять. Но если уровень радиации превысил естественный уровень за пределами площадки, или, как мы говорим, за пределами забора, то тогда необходимо оповещать различные инстанции согласно спискам...
Я только вышел за пределы промплощадки, смотрю - 150 миллирентген в час. Это было на автобусной площадке, невдалеке от АБК-1. Я пришел и доложил директору: "Виктор Петрович, надо оповещать". - "Подожди, надо разобраться". Это было примерно в 2. 30 ночи.
   Ну ладно. Беру прибор. А мои подчиненные уже тут: Василий Дмитриевич Соловей, инженер по гражданской обороне, и Яков Лазаревич Сушко, старший инженер. Я вместе с Сушко поехал на своей машине по периметру станции, вокруг нее. Получилось так, что уровень радиации все увеличивался, увеличивался, и возле трансформаторных будок стал 20, 30, 40, 50-100 рентген в час! Чем ближе к четвертому блоку, тем выше. Наконец, прибор показывает 200 рентген в час и зашкаливает.
Я думал: ладно, может быть, проскочу двести рентген. Но потом вижу: стрелка прыгает сразу же в зашкал, чувствуется, что там огромные поля. Мы остановились. Что делать? Я знаю, что в результате аварии могут быть такие уровни, что сгоришь элементарно. Мы доехали до самого выброса. Был виден темный след графита.
Мы посмотрели - и вернулись. Я тут понял - все... Я почему-то посчитал, что сразу все это пошло на Припять - еще не сориентировался, что след пошел южнее. Словом, приезжаю к директору и говорю: "В соответствии с планами гражданской обороны надо объявлять населению, что радиационная авария, что надо принимать защитные меры - закрыть форточки, не выходить на улицу".
Директор тут, честно говоря, растерялся. Это было около трех часов ночи. Он спрашивает: "Где служба радиационной безопасности, где Коробейников, где Каплун?" Минимум полчаса их искали. В конце концов Коробейников приезжает. Что-то в четыре - половине пятого утра. Приезжает и говорит: "Так и так, намерял 13 микрорентген в секунду". Это что-то около 50 миллирентген в час. Говорил явную ложь. Он измерял своими приборами. Он вообще-то грамотный человек, кандидат наук, и не мог приехать на станцию, не зафиксировав огромные уровни радиации. С юга минимум сто рентген в час, а с севера - минимум двадцать пять рентген. По-другому нельзя было проехать на станцию. Директор встал и говорит в мой адрес: "Тут некоторые ничего не понимают и сеют панику". Это все происходило в бункере, причем я докладывал, что зафиксировано двести рентген, в присутствии начальников цехов.
Коробейников доложил, что очень малые уровни радиации, и заявил, что он уже провел экспресс-анализы и что, кроме благородных радиоактивных газов, ничего нет. Это, конечно, правильно, потому что радиоактивных благородных газов очень много и они подавляют все остальное. Но если ты грамотный мужик, ты не должен говорить ерунду. Я, честно говоря, подумал тогда, что, может, ошибся. Мы с Василием Дмитриевичем Соловьем поехали по новой. Брюханов со мной не ездил.
Это было уже что-то в половине шестого, уже начало светать. Я специально тянул резину со вторым выездом, чтобы было светло. Чтобы не ошибиться. Мы поехали и еще раз убедились четко, что двести рентген и зашкаливает. Вернулись, едем в сторону Припяти. Едем, стоит милиционер, останавливает нас. "Куда, чего?" У меня было удостоверение, он пропускает. Смотрю - стоит толпа людей. Люди собирались ехать в Киев, а автобусов нет. Люди пошли пешком, чтобы сесть на попутные машины. Человек 25-30. Я вышел из машины, меряю - там около 200 миллирентген в час на обочине. Подхожу к милиционеру - там около двух рентген в час. Сразу в десять раз больше. Я подумал - что такое? Опять отхожу - падает уровень. Подхожу к людям, буквально на одном перекрестке - пять рентген в час. Очень резкие границы выпадения. Пятнами, еще не было размазано.
Люди стояли за мостом, ближе к границе "Рыжего леса". Я тут понял окончательно и бесповоротно, что скрывать аварию бессмысленно и нельзя. Я говорю людям: "На атомной станции крупная радиационная авария, надо отсюда немедленно уходить". На мост въехали - прибор показывает только 300 миллирентген в час - ни больше ни меньше. Подъезжаем к городу - не изменяются показатели ни у меня, ни у Соловья. Мы двумя приборами меряли. Потом поняли, что машина уже заражена и "фонит". Я понял, что у меня и одежда заражена.
Поехали обратно. Возле КПП на АБК-2 замерили - там было 25 рентген в час. Приехали на АБК-1. И тут уже я четко. Пришел к директору и говорю: "Никакой ошибки тут нет, вот какие уровни радиации. Надо принимать меры, как положено по плану". Директор ни в какую: "Иди отсюда". За всю мою работу с ним это впервые. Всегда он меня слушал, понимал, что я что-то знаю, а здесь он прямо меня отталкивает. "У меня есть Коробейников, иди отсюда".
Я, честно говоря, растерялся. В конце концов, отвечать будем директор и я - я же начальник штаба. Собрались мы в убежище, там у нас был класс по гражданской обороне. Я, Сушко (он секретарь партийной организации), Соловей, Резников - инженер по связи, еще кто-то. Все офицеры запаса, пенсионеры. Я и говорю: "Что делать? Директор не реагирует на обстановку".
   Сушко: "Ты обратись к Парашину, секретарю парткома"
Побежал я к Парашину.
Мол, так и так, Сергей Константинович. У директора какое-то затемнение... Парашин потом заявил, что мне не верил. Но тогда он не сказал мне: "Я тебе не верю". Если бы так сказал - я бы его убедил. Но я его понял так, что он на директора тоже не может повлиять. И он сказал: "Иди и убеждай директора сам". Но ведь можно убеждать того, кто слушает. А если человек не слушает..
Это было как горохом об стенку. Я к директору - он слушать не хочет.
Как только я узнал, что за пределами промплощадки тоже повышенный уровень радиации, я также доложил в Штаб гражданской обороны области. Мне положено доложить. Еще положено доложить в Управление гражданской обороны Киевского военного округа и в Штаб ГО Гомельской области. Я попытался набрать по междугородному, как положено. Смотрю - не набирается. Я звоню телефонистке, а она мне говорит: "Вам запрещено выходить на междугородную связь". - "Кто запретил?" А в штаб ГО области я доложил только потому, что имел прямую связь между кабинетом и штабом, и они (директор и его подручные) забыли впопыхах отключить ее.
В штаб я доложил "общую радиационную аварию"... но на суде начальник штаба ГО области Корнюшин сказал: "Я думал, что Воробьев шутит, думал, что учения..."
Когда утром приехали офицеры из штаба ГО области (их все-таки подняли по тревоге), я им всю обстановку доложил. Они приехали вместе с секретарем Киевского обкома Маломужем. Они говорят: "Мы сейчас доложим все это Маломужу". Потом они ставят мне задачу: "Маломуж приказал, чтобы никакой паники. Он приказал вести радиационную разведку скрытым образом. Это Маломужа распоряжение. Скрытым образом. Чтобы никто не видел, что тут ходят с приборами". Я не представляю, как это можно сделать. Я сразу сказал офицерам: "Это же невозможно, все равно люди видят, это же не спрячешь".
С прибытием Маломужа - я подчеркиваю: с прибытием Маломужа - директор приказал мне: "Никому никаких сведений не давать. Ни вверх, ни вниз". Я ему не ответил. Куда я мог вверх? Только в область. Все было перекрыто. А вниз я уже сказал перед этим.
Директор проводил одно из совещаний у себя в кабинете. Когда прибыли офицеры, меня вызвали срочно в кабинет директора.
Пришел я к директору наверх, на третий этаж. Там такая обстановка: Брюханов на своем рабочем месте, а Маломуж стоит посреди кабинета. Покуда меня искали, совещание уже подошло к концу. Когда я зашел, докладывал главный врач санэпидстанции Коротков. Были начальник лаборатории внешней дозиметрии Коробейников, начальник первого отдела Ракитин, полковник Зинкин, других не помню. Это было утром после моего второго приезда - от шести до семи.
Директор принимал доклады. Не Маломуж. И директору докладывалась реальная обстановка, никто не врал. Коротков докладывал, что есть больные люди, один при смерти. Ясно, что огромный уровень радиации - там явные признаки лучевой болезни. Так что Маломуж уже ранним утром знал обстановку. Мне слова не дали, и при Маломуже я не докладывал. Маломуж проводил линию: нужна или не нужна эвакуация населения Припяти?
Коробейников сказал, что не нужна. Я тут встрял. Сказал, что директор не может принять решение об эвакуации, но нужно оповестить население...
Маломуж мне сказал: "Садись. Оповещение - это не твое дело".
Об эвакуации: в документах четко расписано, когда директор имеет право принимать решение об эвакуации, а когда - председатель облисполкома. Имелся документ, дающий право принимать решение директору. По этому документу мы бы еще до сих пор жили в Припяти - там огромные дозы облучения названы. Теоретически директор имел право принять решение, но...
На том совещании было четко сказано, что надо бояться паники. Коробейников сказал, что эвакуация не нужна, и Маломуж гнул линию, чтобы не было паники.
Решение об эвакуации было принято 27 апреля, но никто не сказал, что надо принять меры по оповещению населения.
         - Этим Брюханов совершил огромное преступление перед населением своего родного города, перед страной: вы согласны с этим, Серафим Степанович?
         - Выходит, да. У меня создалось такое впечатление, что на директора кто-то давил.
   Мне также известно (рассказал знакомый офицер ГО), что офицеры штаба гражданской обороны в 12 часов утра пришли к Маломужу и сказали, что надо оповещать население, ведь дети в городе. Маломуж аж почернел. Он сказал им, чтобы они не сеяли панику".
  
   Как видно - уже ясно что откуда берется. Я специально позволил себе выделить в свидетельстве Воробьева некоторые моменты, чтобы читатель понял - откуда пошли первые ростки дезинформации.
   Взрыв реактора (допустим, тогда ещё мало кто догадывался о том, что активная зона вскрыта и всё её содержимое на улице, об этом узнали только утром); высокие поля радиации, меры гражданской обороны, эвакуация... А кому из вышестоящих чинов оно надо? Лишняя ответственность? Понятно, что бюрократизм пронзил аппарат, и как всегда срабатывала старая установка - "никому ничего не говорить, не допускать паники". Да, с одной стороны оправдано - больше жертв становится именно из-за паники. Но с другой стороны - это тупо. Согласитесь - когда здоровью населения города (причем не маленького - население города энергетиков Припять составляло около 43 тысяч человек), есть прямая угроза здоровью, и неоднократно проводятся учения по гражданской обороне на предприятиях, постоянно в учебных задачах ставится главной целью уберечь население от воздействия гамма- и бета-излучения (наиболее вредные излучения, особенно гамма-излучение) - то какого рожна Маломуж вопил и чернел, если ему прямо офицеры ГО говорили о мерах оповещения и защиты населения?
   А в том-то и дело - без команды сверху ничего нельзя было делать!
  
   Дабы не быть голословным, я приведу свидетельство Эльвиры Петровны Ситниковой, жены Анатолия Андреевича Ситникова (об Анатолии Ситникове, зам.главного инженера по эксплуатации 1-й очереди, я скажу отдельно), которое она сделала на суде, обращаясь к Брюханову:
  
   "Председатель - У кого есть вопросы?
   Ситникова (жена умершего от ОЛБ ЗГИСа Ситникова А.) -  Виктор Петрович, кто должен был взять на себя ответственность объявить по радио - закройте окна и двери - и не сделал этого?
   Брюханов - Горисполком, по-моему.
   Ситникова - Вы говорили им это?
   Брюханов - Не помню.
   Ситникова - Когда вы прибыли на станцию, Вы обстановку в целом знали. Почему Вы послали моего мужа  на  4-й  блок?
   Брюханов - Я дал распоряжение Ситникову и Чугунову пойти на 4-й блочный и привести сюда Дятлова. Больше ничего. Чугунов может подтвердить.
    
   (В. Чугунов - мне и  А. Ситникову директор и секретарь парткома дают задание:
   -  первое - проверить работу режима аварийного расхолаживания;
   -  второе - оказать по-мощь в поиске пропавших людей (на тот момент не могли найти еще шесть человек);
   -  третье - определить границы раз-рушения и способы локализации аварии)".
  
   Когда рукопись этой книги было вчерне готова, на глаза автору попалось интересное интервью, данное корреспонденту еженедельника "Зеркало Недели" Виктором Брюхановым.
  
   Из интервью с Виктором Петровичем Брюхановым в еженедельнике "Зеркало Недели":
   "- Виктор Петрович, а правда, что уже через несколько минут после взрыва реактора, увидев развалины 4-го блока, вы произнесли: "Ну всё - это тюрьма!"
  
   - Кто вам такое сказал?
  
   - Слышал об этом от нескольких работников ЧАЭС...
  
   - Не знаю, с чего они взяли. Когда я ехал на станцию, в машине, кроме водителя и начальника техотдела - его я захватил по дороге, - больше никого не было... Нет, что-то не припоминаю такого.
  
   - Но могли сказать?
  
   - Пожалуй, что мог.
  
   - Почему? Вы же тогда не знали никаких подробностей о случившемся?
  
   - Да, не знал. Первая информация вообще была в несколько слов. Сразу после взрыва ко мне домой позвонил начальник химического цеха Семёнов - он жил на окраине города, ближе к АЭС: "На станции что-то случилось - я слышал какой-то грохот, видел вспышки". Перезвонил на станцию дежурной телефонистке, она мне сказала, что авария. Дал ей команду вызвать всех, кого положено оповещать в таких случаях, оделся и вышел на улицу. Довольно быстро подъехал дежурный автобус. Когда проезжали по дороге к административному зданию, увидел, что на 4-м блоке нет верхнего строения. Вот тогда стало понятно, что произошло что-то очень-очень серьёзное.
  
   - А в момент, когда вы узнали об аварии, были какие-то предчувствия того, что случилось нечто из ряда вон?
  
   - Нет. Такого не было. Производство есть производство - мало ли что могло произойти. Любой случай отключения энергоблока от сети считается аварией, а причина может быть пустяковой: какой-то манометр в системе защиты отключился - блок сразу сбросил нагрузку.
  
   - Наверное, после телефонного звонка Семёнова всё же подумалось, что случившееся как-то связано с проводимым на станции испытанием?
  
   - Нет, такого и в мыслях не было. И вообще, меня коробит, когда испытания, которые проводили на 4-м блоке, называют экспериментом. На самом деле шла плановая, предусмотренная регламентом проверка системы защиты реактора. По всем руководящим документам её положено было проводить перед остановкой блока на очередной ремонт. То есть - проектная ситуация, проектная разработка. Это делалось для выявления возможных недостатков, чтобы потом устранить их в ходе ремонта. Иначе потом соответствующие службы предъявили бы нам претензии: "Почему система не проверена?". Накануне испытаний была составлена их программа. Её, как и положено, утвердил главный инженер. Я о ней даже не знал. А если бы даже и знал - это не меняло дело. В таких вопросах я ему вполне доверял.
  
   - Однако полного согласования программа не прошла...
  
   - Да, здесь персоналом была допущена ошибка. Конечно, надо было показать программу конструкторам реактора. Но ведь ещё раньше аналогичные испытания были проведены на 3-м блоке, и в тот раз все необходимые формальности были соблюдены. Всё прошло успешно. А вот на 1-м и 2-м блоке они не проводились - не были предусмотрены проектом. Так что разговоры о том, что Брюханов и его команда придумали испытания или выполняли чьи-то указания на этот счёт, - просто несостоятельны.
  
   - Тогда в чём, по-вашему, причина аварии?
  
   - А кто сегодня может ответить на этот вопрос? За прошедшие тринадцать лет каких только теорий не выдвигали. Сколько учёных - столько версий. И если наука до сих пор разобраться не может, то что скажу вам я, обычный эксплуатационщик?..
  
   ... - А вам не кажется, что будь вы специалистом по атомным, а не по тепловым станциям, разговор с членами комиссии был бы более продуктивным? Новый главный инженер Николай Максимович Фомин - он ведь тоже был из "тепловиков". Разве такая ситуация не сказывалась на всей организации эксплуатации станции?
  
   - Вы рассуждаете, как все журналисты. АЭС отличается от ТЭС только наличием реактора. Всё остальное - как и на других станциях. Какое, скажите, различие между турбинным цехом АЭС и турбинным цехом ТЭС? Никакого! Да, и я, и Фомин были "тепловиками", но ведь реактор-то эксплуатировали профессиональные атомщики. На станции их было достаточно. Были заместители главного инженера, в том числе по науке, был отдел ядерной безопасности. Людей, глубоко знающих предмет, хватало. Фомин, прежде чем стать главным инженером, длительное время проработал на АЭС и, на мой взгляд, обладал всеми необходимыми профессиональными качествами.
   Что же касается меня, то директор - это прежде всего организатор. Его дело обеспечить взаимодействие всех подразделений станции. Вы бы лучше спросили, а для чего директору АЭС, на которой четыре работающих энергоблока, заниматься ещё и строительством 5-го и 6-го блоков, вникать в городские проблемы (всё ведь было на балансе станции), выбивать запчасти, оказывать помощь сельскому хозяйству? Да, да, не удивляйтесь. Буквально за месяц до аварии на бюро обкома партии нам поручили построить в подшефном колхозе два сенохранилища. К июню! За квартал! А мы ведь не строительная организация. Ни проектной документации, ни материалов - и никого не волнует, как ты будешь выполнять это решение. Главное - выполни! И при этом за всё спрашивают не с заместителей, а с директора. С первого лица! Мне уже теперь, за последние годы (раньше-то я был "режимный", невыездной), довелось побывать на западных станциях - там такого безобразия нет. Директор отвечает за эксплуатацию станции - и только. Что-то поломалось - вызывает ремонтную фирму. Жильё? Я плачу зарплату - а ты сам решай, где будешь жить. А у нас?
  
   - Может быть, теперь ситуация изменилась к лучшему?
  
   - На мой взгляд - нет. Да, стали директора называть генеральным. Но все проблемы как висели на нём, так и висят. В мои времена хоть деньги были. Правда, если нет соответствующих фондов, даже стул, листок бумаги нельзя было купить, - банк такую покупку не проведёт. А сейчас - пожалуйста, покупай всё что угодно. Так теперь денег нет. Мало того, что они нужны для производства, так плюс к этому возле каждой станции посёлок, а то и целый город. Вода, свет, канализация, транспорт... И все эти вопросы никто, кроме дирекции станции, решать не будет - возможности местных органов управления, сами знаете, довольно скромные. Вот и получается... Не от хорошей жизни атомщики митингуют! Да, кое-что изменилось к лучшему: теперь о любой аварии на АЭС тут же сообщают в газетах. Это правильно. Но должного-то внимания к энергетике нет.
  
   - В те годы вы знали что-то об авариях на других АЭС?
  
   - На наших - "минэнерговских" - да, но таких станций было немного, а о "среднемашевских" - о них ничего не сообщалось. Мне как-то пришлось побывать в командировке на Ленинградской станции (она подчинялась Министерству среднего машиностроения), и там из неофициальных разговоров узнал, что у них в 75-м году была авария с одним из топливных каналов, подобная нашей. Доходили слухи и о других происшествиях, но официальной информации на этот счёт не было. В своё время читал в газетах об аварии на американской АЭС "Тримайл-Айленд". Меня, кстати, и на Политбюро об американской аварии спросили: знали мол, что там случилось?..
  
   ...- Что касается ответственности за взрыв реактора, то здесь объективность судебного решения действительно вызывает сомнение. Но ведь в отношении вас были и другие обвинения: "Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввел в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны..."
  
   - Хотел бы я посмотреть, как те, кто это писал, сами повели себя в той обстановке. Доклады идут противоречивые, телефоны не умолкают - "сверху" все звонят: "Что случилось?", "скорые" людей увозят... Когда я ночью приехал на станцию и из кабинета связался с начальником смены Рогожкиным, то сведения о произошедшем были самые общие: что-то случилось, а что именно - непонятно. Пока шло оповещение, я из своего кабинета доложил об аварии начальнику главка, министру энергетики, первому секретарю обкома партии, заместителю предисполкома области (председателя на месте не было), в горком партии - там уже, правда, знали. Словом, сообщил всем, кому было положено. Почему и комиссия приехала.
  
   - И что вы докладывали в Москву и Киев?
  
   - То, что было известно на тот момент: "На 4-м блоке произошла серьёзная авария. Верхнего строения нет. Что именно произошло - пока не знаю". Сообщал то, что видел сам, подъезжая к станции. Прошло ведь всего минут 30-40 после аварии.
  
   - По словам Рогожкина, вы позвонили ему из своего кабинета через 23 минуты после взрыва.
  
   - Возможно, я не уточнял. Во всяком случае это были первые минуты после аварии. Что можно было определить за такое короткое время? Уже потом, по мере уточнения обстановки, докладывал новые данные.
  
   - И какие инструкции поступали к вам "сверху"?
  
   - Со стороны энергетиков: "Главное постоянно охлаждать аппарат - подавать воду". От местной власти: "Разбирайся, что там случилось. Сейчас к тебе кого-то пришлём". Легко сказать разбирайся - к реактору не подойти. Что именно с ним произошло, стало понятно только к вечеру 26-го. К тому времени уже и снимки появились - фотограф станции Анатолий Рассказов сделал их с вертолёта.
  
   - Но ведь заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Андреевич Ситников провел разведку 4-го блока, побывал в центральном зале, на крыше блока "В" и к 10-ти утра доложил вам, что реактор разрушен...
  
   - Да, доложил. Но уже после этого десятки людей говорили мне обратное: реактор, по их мнению, цел. Кому верить?
  
   - А доклады начальника штаба ГО станции Воробьёва? По его словам он уже через час-полтора после взрыва сообщил вам об очень высоких уровнях радиации возле 4-го блока, а под утро - о разбросанной около него графитовой кладке...
  
   - Да, было и это. Я читал интервью с ним ("ЗН" N16 (237) от 24.04.99г. - Прим. редакции). В целом правдиво, но это взгляд на ситуацию только с одной стороны. Много Воробьёв не знал и не мог знать. Да и потом, он занялся разведкой, выдачей средств защиты и дозиметрических приборов, а ведь задачи ГО гораздо шире. А что касается графитовой кладки, то ночью я сам был у блока, осмотрел его со всех сторон, спотыкался об этот графит. Уже тогда стало понятно, что авария более чем серьёзная, но каких масштабов? Не укладывалось в голове, что активная зона реактора разрушена. Пока днем 26-го сам не поднялся над 4-м блоком на вертолёте, всё ещё были сомнения. Мне раза два или три довелось летать.
  
   - Три. Читал об этом в воспоминаниях первого замкомандующего ВВС Киевского военного округа генерал-майора Николая Тимофеевича Антошкина: "Я убедился, что Брюханов - не трус. Он летал трижды, так трусы не поступают". Возвращаюсь к вопросу о докладах Воробьёва...
  
   - Да, он сообщал мне о высоких уровнях радиации вблизи 4-го блока. Но это и так было понятно - аварийный объект. Меня больше волновала обстановка в Припяти. Оттуда лаборатория внешней дозиметрии докладывала, что ночью и утром 26-го уровни радиации в Припяти были относительно небольшие. Это позже ветер поменял направление, и они стали резко возрастать. А у Воробьёва я тогда ещё уточнил: "В штаб ГО области доложил?". Он говорит: "Доложил!". Позже на суде было подтверждено, что он действительно звонил в Киев. Правда, как потом выяснилось, в штабе ГО области заново переписали тетрадь оперативного дежурного и при этом его доклады исказили... Воробьёв почему-то не вспоминает, что утром 26-го - уже было светло - мы вместе ездили на УАЗике к 4-му блоку, подъезжали к его ограде. Если не ошибаюсь, прибор в том месте показал 50 рентген.
  
   - Тогда почему эти данные об уровнях радиации не фигурируют в ваших письменных донесениях?
  
   - С донесениями так получилось. По оповещению в бункер ГО довольно быстро прибыли почти все, кому положено - даже заведующие принадлежащих станции детских садов. Я поставил задачу: разобраться каждому на своём участке и через полчаса, час - максимум сообщить об обстановке и своих предложениях. Вот на основании этих докладов и складывалось представление о том, что произошло, принимались решения. Под утро на станцию приехал заведующий промышленным отделом обкома партии. В присутствии секретаря парткома станции Парашина он потребовал: "Дайте письменную информацию!" Я поручил заместителю главного инженера Лютову подготовить её. Он изложил то, что было известно на тот момент, в том числе и по уровням радиации. Сам я её не измерял - этим занимались соответствующие службы. Когда текст донесения был готов, я показал его вначале Парашину, а потом представителю обкома. Спрашиваю его: "Удовлетворяет?". Он: "Да!". Я подписал эту бумагу. Так было и со справкой, которую готовил Коробейников - начальник лаборатории внешней дозиметрии. Сам я не мог выдумать ничего. Скрыто действовать - тоже: вокруг меня всё время были люди. Какую информацию получал от специалистов, ту я и сообщал.
  
   - Почему же не оповещалось об аварии население, задерживалась его эвакуация?
  
   - Я этот вопрос поставил еще ночью. Где-то сразу после двух ко мне в кабинет вошли второй секретарь Припятского горкома Веселовский и председатель горисполкома Волошко. Рассказал им, какая обстановка, говорю: "Надо срочно выселять людей!" Волошко в ответ: "Ты что паникуешь! Приедет комиссия, приедут из области - будут решать". Позже, около 11-ти такой же разговор состоялся и со вторым секретарём обкома партии Маломужем. Он мне сказал то же самое: "Не паникуй!". Секретарь обкома это такая величина, что с ним особенно не поговоришь. Вам вот кажется, что директор атомной станции это такая должность, при которой можно открывать ногой любые кабинеты. Но мой уровень - начальник отдела обкома. К нему я мог зайти, что-то там обсудить. А ко второму, тем более к первому секретарю обкома без предварительной договорённости в кабинет просто так не войдёшь. Так что мой разговор с Маломужем был коротким.
  
   - Но в одиннадцать утра был собран на совещание весь актив Припяти. Почему же на нем вы не подняли вопросы оповещения?
  
   - На совещании в основном говорил Маломуж. И установка оставалась той же: "Не поднимать паники! Скоро прибудет государственная комиссия. Разберётся - тогда и будут приняты меры!"
  
   - Почему же вы не возмутились, не потребовали оповещения людей!
  
   - Глядя из сегодняшнего дня - конечно, так и надо было сделать. Но ведь тогда все мы - от рядовых до секретарей ЦК - как были воспитаны? "Наверху" знают, что делать, а наше дело - выполнять. Приведу такой пример. 2 мая в зону аварии приехали Рыжков и Лигачёв. С ними министры, академики, генералы. Всё руководство собрали в здании Чернобыльского райкома партии. Министр энергетики Майорец докладывал Рыжкову: "Николай Иванович, мы примем все меры и к октябрю этого года запустим 4-й энергоблок, а к декабрю - 5-й!". А рядом со мною в зале сидело множество высокопоставленных людей. Большинство из них уже знали о сложившейся ситуации, уровнях радиации. Те же гэошники или командующий химвойсками Пикалов - уж они-то понимали, что к чему. И думаете, кто-то возразил? Вы вправе спросить: "А сами-то вы почему молчали?". Отвечаю: так был воспитан. Как и все мы. Одной "школой! Привыкли давать обещания, называть сроки, а потом благополучно их срывать.
  
   - Виктор Петрович, а в ходе следствия и на суде вы рассказывали о своих докладах руководству о необходимости оповещения и эвакуации?
  
   - Со школьной скамьи привык отвечать только на заданный вопрос, не отклоняться в сторону. О докладах меня не спрашивали. Если бы такие вопросы прозвучали - ответил, а так... Я ведь тоже мог спросить: "Кроме станции штабы ГО были и в управлении строительства, и в Припяти, и в Киевской области. По всем инструкциям они тоже должны были оповещать людей, организовывать эвакуацию. Почему же начальники Гражданской обороны те же Кизима, Волошко, Плющ не сделали это вовремя?". Хотя... Не в моих принципах сваливать на кого-то - не тот характер. И потом... Ну, начал бы я рассказывать, как оно всё было, "подставлять" Волошко, Маломужа. Что бы от этого изменилось? С меня бы ответственность всё равно не сняли... Понимаю направленность ваших вопросов. Да, я действовал тогда не безупречно. Были и просчёты, и ошибки. Но при чём здесь злоупотребление властью? Разве позже, когда в Припять съехались специалисты со всего Союза, разве тогда мало дров наломали? Я, например, считал и считаю, что забрасывать реактор песком и свинцом было нельзя. Это всё равно, что в горящий костёр камни бросать - искры во все стороны. А сколько людей переоблучили при строительстве "Саркофага"! Это что, тоже какой-то злой умысел? Злоупотребление властью? Не согласен. Много было неизвестного, неисследованного. Всё тогда было нацелено на скорейшее устранение последствий аварии, а обстановка - особенно в первые месяцы - была настолько сложной, что без ошибок, к сожалению, не обошлось...".
  
   И хотя Виктор Петрович Брюханов в данном эпизоде - лицо заинтересованное, но он ясно дает понять из интервью, что на него оказывалось давление. А он директор... ну что тут поделаешь? Как я уже говорил - не любили инициативных тогда...
  
   Зададимся вопросом и с другой стороны - а нужен ли был руководству Чернобыльской АЭС (если конкретно - то Виктору Брюханову и Николаю Фомину) - взрыв реактора? Да их и на станции в момент взрыва не было! Брюханов, прибыв на АЭС, как уже было сказано - вообще ничего сказать не мог. Фомин вообще спал! Хотя, если честно - лучше бы спал... здоровее был бы. Ибо после прибытия на станцию он начнет такое творить... А после этого конкретно тронется умом...
  
   Однако, продолжу прерванное свидетельство Сергея Парашина:
   "А до этого была такая неприятная штука. Мне сейчас ее трудно объяснить. Начальник гражданской обороны Воробьев, с которым мы приехали, через пару часов подошел ко мне и доложил: он объехал станцию и обнаружил возле четвертого блока очень большие поля радиации, порядка 200 рентген Почему я ему не поверил? Воробьев по натуре своей очень эмоциональный человек, и, когда он это говорил, на него было страшно смотреть... И я не поверил. Я сказал ему: "Иди, доказывай директору". А потом я спросил Брюханова: "Как?" - "Плохо". К сожалению, я не довел разговор с директором до конца, не потребовал от него детального ответа.
         - Сидя в бункере, вы думали о своей жене и детях?
         - Думал.
         Но знаете, как думал? Если бы я в полной мере знал и представлял, что произошло, я бы, конечно, не то сделал. Но я думал, что радиация связана с выбросом воды из барабан-сепаратора. Тревогу я начал бить слишком поздно - во вторую ночь, когда разгорелся реактор. Тогда я стал звонить в горком, говорить: надо эвакуировать детей. Только тогда до меня дошло, что нужно срочно эвакуировать. Но к тому времени в город уже понаехало очень много высоких чинов. Директора на заседание Правительственной комиссии не приглашали, его никто не спрашивал. Приезд начальников имел большой психологический эффект. А они все очень серьезные - эти большие чины. Вызывают к себе доверие. Мол, вот приехали люди, которые все знают, все понимают. Только много позже, когда я с ними пообщался, эта вера прошла. Мы не принимали никаких решений. Все правильные и неправильные решения были приняты со стороны. Мы, персонал, что-то делали механически, как сонные мухи. Слишком велик был стресс, и слишком велика была наша вера в то, что реактор взорваться не может. Массовое ослепление. Многие видят, что произошло, но не верят.
И теперь меня преследует чувство вины - на всю жизнь, думаю. Я очень плохо проявил себя в ту ночь в бункере. Мне пришлось сказать на суде, что я струсил, - иначе я не мог объяснить свое поведение. Ведь это я послал Ситникова, Чугунова, Ускова и других на четвертый блок. Надо мной висит эта трагедия. Ведь Ситников погиб... Меня спрашивают: "Почему сам не сходил на четвертый блок?" Потом я ходил туда, но не в ту ночь... Что я могу сказать? Нет, думаю, не струсил. Просто тогда еще не понимал. Но это я наедине сам с собой знаю, а людям как объяснить? Мол, все там были, все облучились, а ты, голубчик, стоишь живой перед нами, хотя должен бы...
А все объясняется просто. Сам я четвертого блока не знал. Работал на первом. Если бы это случилось на первом - пошел бы сам. А тут передо мной сидят Чугунов, бывший начальник цеха, и Ситников. Оба там работали всего полгода назад. Я говорю директору: "Нужно их послать, никто лучше их не разберется, не поможет Дятлову". И они оба пошли. И даже они - самые, самые честные люди, которые не несли ответственности за взрыв, даже они, возвратившись, не сказали, что же там произошло... Если бы Ситников понял, что случилось, он бы не погиб. Ведь он высокий профессионал.
Пытаюсь оправдаться, только слабое это оправдание...".
  
   Из еженедельника "Зеркало недели", интервью с Серафимом Степановичем Воробьевым:
  
   "- Серафим Степанович, готовясь к встрече с вами, перечитал заново две повести: "Чернобыль" Юрия Щербака и "Чернобыльскую тетрадь" Григория Медведева. У Щербака о начальнике штаба ГО станции вообще ни слова. Медведев же не раз вспоминает о неком начальнике ГО, но среди сотен упомянутых в его документальной повести людей этот человек единственный, о ком сказано, что фамилия действующего лица изменена. Автор сделал это по вашей просьбе?
  
   - Нет, я тут ни при чем.
  
   - А у меня, признаюсь, закралась было мысль, что инициатива с изменением фамилии исходит от вас: не захотели лишний раз быть упомянутым в связи с теми событиями. Не секрет, что действия Гражданской обороны в первые дни ликвидации аварии вызвали немало нареканий...
  
   - Что ж, для такого предположения у вас есть основания. И хотя упреков от припятчан в свое время пришлось выслушать немало, однако, поверьте - мне прятаться за чужой фамилией нечего... На станции меня сменили на седьмые сутки после аварии. И вот как приехал в "Сказочный" - в этом пионерлагере жил тогда персонал станции - так не было дня, чтобы ко мне не подходили люди с одними и теми же вопросами: "Что же вы, гэошники, так подвели? Почему не оповестили об аварии, затянули с эвакуацией?".
  
   - И что же вы им объясняли?
  
   - Тут в двух словах не ответишь - начинал рассказывать, как оно все было на самом деле. Одному рассказал, второму, третьему... Мне стали предлагать: "Выступи у нас в цехе, расскажи всем"... Я было уже и собрался, но тут подходит ко мне сотрудник КГБ - представился, удостоверение показал - и проводит так называемую профилактическую беседу: "Все, что касается произошедшего на станции, - государственная тайна. Прекратите сообщать сведения об аварии!". А потом это же ведомство приглашает меня в Киев. Там примерно такой же разговор, но теперь уже: "Подпишите обязательство о неразглашении". Подписал. И все прошедшие годы старался избегать разговоров на эту тему. Я бы и сейчас не стал встречаться с вами - без меня рассказчиков хватает - но ведь сил нет смотреть на это безобразие: чем дальше от аварии, тем все больше вранья о ней. Некоторые вместо того, чтобы критически переосмыслить те события, сделать выводы на будущее, начинают переписывать их заново, подгонять историю под себя, свое ведомство, конкретных должностных лиц. А ведь пройдет еще несколько лет и эти публикации будут восприниматься как истина, на них будут ссылаться историки.
  
   - Так расскажите, как все было на самом деле. Вы, например, знали о том, что 25 апреля на 4-м блоке начат испытания?
  
   - Нет, ничего об этом не слышал - после работы спокойно уехал домой. На следующий день, в субботу, без пяти два - звонок телефонистки: "Срочно прибыть на станцию!". Попытался уточнить, что там случилось, но она коротко так: "Крупная авария" - и отключилась. Я бывший военный: минута - уже оделся. Добежал до гаража - он был недалеко от дома - завел свой "Жигуленок" и на станцию. По дороге захватил начальника 1-го отдела Игоря Никифоровича Ракитина и секретаря парткома АЭС Сергея Константиновича Парашина. Приближаемся к станции, Ракитин кричит: "Смотрите, смотрите!". Я на несколько секунд оторвал взгляд от дороги. Вижу: на здании 4-го блока развал, из него валит дым. Огня не заметил. Сразу возникло чувство огромной тревоги - аварии бывали на станции и раньше, но чтобы с такими разрушениями... В фойе АБК-1 (административно-бытового корпуса) уже стоял директор станции Виктор Петрович Брюханов и с ним человек десять управленцев. Директор дал команду: "Вскрывай убежище!".
  
   - Он как-то объяснил происходящее?
  
   - Нет. Виктор Петрович вообще человек немногословный - промолчал и тогда... Спустились в убежище. Я включил ДП-5 - армейский прибор радиационной разведки: 30 миллирентген в час!
  
   - Как же радиация попала в специальное защищенное помещение?
  
   - Дело в том, что убежище находилось под спецпрачечной, из неё постоянно просачивалась вода, и на ночь для просушки включали чистую - без фильтров - вентиляцию. Она-то и всосала радиацию. А чтобы вы представляли: 30-миллирентген - это в 600 раз больше обычного радиационного фона! Чем заниматься дальше мне было ясно: надо определять, есть ли выход радиации за пределы промышленной площадки. Перебежал через дорогу от АБК к остановке автобуса, сделал замер - уровень радиации в пять раз выше, чем в убежище. Доложил директору и стал звонить в Москву.
  
   - Почему же в Москву, а не в Киев?
  
   - Станция была центрального подчинения, и я хотел вначале связаться с начальником штаба ГО "Союзатомэнерго", а потом уже с Киевом. Но это не удалось - автоматический выход на междугородные телефонные разговоры оказался отключенным. Попытался позвонить в Москву через дежурную телефонистку, но она сказала, что междугородние разговоры запрещены.
  
   - Кем?
  
   - Об этом я узнал позже - заместителем директора станции по режиму. Эту должность занимал штатный работник КГБ, а у него в такой ситуации были свои инструкции - не допустить утечки информации. В Припяти, кстати, тогда тоже междугородку отключили. В связи с этим вспоминаю, как года за три до тех событий, на учениях ГО обсуждался вопрос о порядке оповещения в случае аварии. Возник спор по некоторым деталям. Бывший в то время заместителем директора станции по режиму майор Вареник слушал нас, слушал, а потом говорит: "Что вы спорите? Как КГБ скажет - так и будет". В реальной обстановке все так и вышло... Выручило то, что кроме обычных телефонов была еще и отдельная линия связи со штабом ГО области. По ней вышел на дежурного: "В 1.25 на четвертом блоке Чернобыльской АЭС произошла общая авария. Немедленно доложите начальнику штаба области, что дело очень серьезное. По-видимому, потребуется мобильный отряд гражданской обороны".
  
   - Почему же ничего не сказали об уровнях радиации?
  
   - Понимаю ваше недоумение. Но ведь в те годы все, что имело хоть какое-то отношение к радиации, было тайной за семью печатями. Я хорошо знал существующие на этот счет инструкции, и тогда, при первом докладе, не решился нарушить установленный режим секретности. Но поясню: по принятой в ГО классификации все аварии на АЭС делились на три категории: локальные, местные и общие. Термин "общая авария" и означал, что радиационные последствия аварии вышли за пределы территории станции. На ней ведь и раньше случались локальные и местные аварии с выбросом радиации, но к информации о них был допущен узкий круг должностных лиц. Я в их число не входил и порою только случайно узнавал о произошедшем.
  
   - Но тогда-то, ночью 26 апреля, в Киев вы об аварии доложили, а почему не сообщили о ней населению Припяти?
  
   - Не все так просто. Оповещение должно проводиться при определенных уровнях радиации, а для этого надо было знать обстановку вокруг станции. Вместе со своим сослуживцем по штабу ГО станции старшим инженером Яковом Лазаревичем Сушко все на том же "Жигуленке" мы выехали в разведку. Он вел машину, я производил замеры. По дороге вдоль ограждения станции проехали в район 4-го блока. Уровни росли на глазах. Возле столовой "Электроника" ДП-5 зашкалил на диапазоне "200 рентген в час" - это предел измерений таким прибором. На малых оборотах стал глохнуть двигатель машины, остановились мои наручные электронные часы. Возвратились в убежище, я доложил данные разведки директору, занялся уточнением обстановки в цехах, выдачей приборов разведки...
  
   - А что же Брюханов? Как он воспринимал ваши доклад?
  
   - Стоит ли касаться этой темы? Ему и так досталось... Хотя с другой стороны, что было то - было, да и если не ответить на этот вопрос, вам будет непонятно, почему все так получилось... Вначале Виктор Петрович действовал в своем обычном стиле - по-деловому: "Включай фильтровентиляционную установку!", "Выдавай средства защиты!". Но чем дальше, тем все меньше я его узнавал. Странно он себя повел: "Воробьев, все документы сюда! Начинаем учения Гражданской обороны. Всем изучать свои обязанности. Сейчас приедут из Киева и будут нас проверять". Какие учения? Отовсюду идут доклады, что все дозиметрические приборы зашкалили, а он: "Учения...". Когда мы с Сушко возвратились из разведки, говорю ему: "Надо оповещать население!" Он меня слушать не хочет: "Иди, иди отсюда! У меня есть Коробейников" - и рукой меня отталкивает. Подхожу к секретарю парткома: "Как быть? Надо оповещать!". Парашин советует: "Давай убеждай Брюханова сам!". Как же его убеждать? Он ведь грамотный специалист - не хуже меня знал порядок действий в такой обстановке. Сколько раз на учениях ГО отрабатывали вопрос оповещения, а тут... Я так предполагаю, что к тому времени он уже получил сверху какие-то указания на этот счет. Позже директор и вовсе запретил мне сообщать кому-либо об уровнях радиации. Это было уже утром, когда он и Коробейников возвратились из Припяти.
  
   - А кто такой Коробейников?
  
   - Начальник лаборатории внешней дозиметрии - она находилась в городе. Представленные им данные фигурируют в письменном докладе директора об аварии. Коробейниковым и Брюхановым подписана справка о радиационной обстановке в Припяти по состоянию на 10.00 26 апреля. Об обнаруженных нами участках с сотнями рентген в этих документах - ни слова.
  
   - Брюханов вас слушать не захотел. Но ведь была связь со штабом ГО...
  
   - Была. После разведки, где-то в половине пятого, позвонил начальнику штаба ГО Киевской области полковнику Карнюшину. Его первый вопрос: "Ну что, пожар потушили?" Я ему: "Да что пожар! Здесь общая авария! Об-ща-я! Надо оповещать население!" Он завелся с пол-оборота: "Паникер! Ты думай, что говоришь! За такой доклад голову оторвут". Я кричу в трубку открытым текстом: "Прибор ДП-5 зашкаливает! Более 200 рентген в час!". На мой крик прибежали из своих кабинетов инженер спецсвязи Резников и начальник режимного отдела Ракитин: "Ты чего, Степаныч?" А у меня нервы на пределе - никто не верит. Разговор с Карнюшиным закончился указанием взять с собою свидетелей и еще раз проверить уровни радиации.
  
   - И что, перепроверяли данные со свидетелями?
  
   - Нет, посторонних привлекать не стали. Еще когда первый раз с Сушко ездили, я прикинул по скорости отклонения стрелки прибора: где-то рентген 600. А ДП-5 почему до 200 рентген рассчитан? Там, где больше - человеку без специальной защиты делать нечего - это или смерть, или калека. Что ж зря жизнями людей рисковать? Поехали вместе с Василием Дмитриевичем Соловьём - о нем я уже упоминал. Может быть, и без него бы обошелся, но все меня упрекают: "Паникер!" - я уже и сам засомневался. Думаю: "А вдруг и правда что-то не так измеряю?" В этот раз замеры проводил он, а я управлял "Жигуленком". Ошибки не было - показания приборов - а мы их для страховки с собой два взяли - совпали с результатами предыдущей разведки. Более того - уровни росли. И снова: стали въезжать в зону высоких полей радиации - машина "чих-пых". Уже позже я узнал, что в тех местах были участки, где "светило" свыше двух тысяч рентген...
   От АЭС поехали к Припяти. На пути к городу попадались "пятна", где было до сотни рентген в час. У перекрестка дорог увидели группу милиционеров. Замерили возле них - 2 рентгена. Показал им прибор: "Смотрите, что здесь!". Вижу колеблются: "Как быть?" Но люди служивые - остались на посту. Чуть дальше, на обочине - десятка полтора людей ожидали автобуса из Припяти. А там - 5 рентген. Объяснил им, что к чему. Обступили меня, смотрят с недоверием. Когда позже возвращались обратно - людей в том месте уже не было...
   Приборы реагировали на радиацию и за пределами трёхкилометровой санитарной зоны: на путепроводе у въезда в Припять "светило" полрентгена в час. При приближении к городу бросилось в глаза, что едем-едем, а стрелка ДП-5 все на одной и той же отметке. Сообразил в чем дело: машина была уже порядком "грязной". Остановились, замерили - на колесах по восемь рентген. (Потом мыл её. мыл - и все без толку. Пришлось сдать в могильник)... Проехали по окраине Припяти: от десятка до сотен миллирентген в час. А ветер со стороны станции. Срочно возвратились в АБК. Сообщил дежурному по штабу ГО области результаты повторной разведки. Прошу его: "Доложите начальнику штаба - надо оповещать население!". Дежурный мне: "Начальник штаба уже выехал". Я так понял - сюда, на станцию. Думаю: "Ну что ж, пусть сам убедится, что к чему"... Представил схему радиационной обстановки директору - решения по оповещению все нет.
  
   - Кто же должен был его принять?
  
   - По существовавшим в то время инструкциям - начальник ГО объекта - то есть директор станции. Но не стоит все шишки валить на него: чем дальше, тем все больше руководителей узнавало об этой аварии. Дать команду на оповещение в городе, районе или области были обязаны председатели соответствующих исполкомов - они же начальники ГО. Но Иван Степанович Плющ - предисполкома Киевской области - в тот день оказался не в Припяти, а в другом конце области - там проходили учения ГО. Туда же - это выяснилось позже - убыл и Карнюшин. Потом, на суде, его спросили (он проходил как свидетель): "Как же так?". А он: "Я думал Воробьёв шутит". Хороши шуточки!...
   В ту же ночь - уже через несколько часов после взрыва - в Припять прибыл второй секретарь обкома партии Владимир Григорьевич Маломуж. Он-то и взял на себя руководство. С моей точки зрения - толковый партийный работник, искренне переживал тогда за все происходящее, но ведь ГО - не его участок работы. В этом деле множество тонкостей. Пока не вникаешь - все вроде просто, а коснешься конкретных вопросов... Вот тогда и получилось: надо принимать решения, а уверенности в правильности своих действий нет - стали ждать распоряжений сверху, перекладывать ответственность на плечи все более старших начальников. Позже их столько в Припять наехало! Были среди них и начальник штаба ГО Украины генерал Бондарчук, и заместитель начальника ГО СССР генерал Иванов. Я когда узнал об их приезде, думаю: "Ну уж теперь все станет на свои места!", но... Почему оповещение так и не было проведено - для меня и сегодня загадка.
  
   - Впоследствии многие руководители ссылались на то, что не имели необходимых сведений о радиационной обстановке....
  
   - Уже та информация, которая была известна к 10-ти утра 26 апреля, давала основание для принятия решения об оповещении. Даже если не знать о десятках и сотнях рентген, а основываться только на письменных донесениях директора АЭС (почитайте их - они опубликованы) - уже исходя из этого надо было давать команду на информирование населения об аварии. В подписанной Брюхановым и Коробейниковым справке о радиационной обстановке в Припяти фигурируют цифры от 4 до 15 микрорентген в секунду. В пересчете - это от 14 до 54 миллирентген в час. А требования руководящих документов на этот счет были такие: превысили уровни радиации 0,05 миллирентгена в час - надо информировать население, разъяснить людям, как вести себя в такой обстановке. Более 200 миллирентген - включать сирену, подавать сигнал "Радиационная опасность". Вот и прикиньте, что к чему... В первую очередь надо было думать о людях, но тогда руководство, похоже, больше волновал реактор.
  
   - А когда вы узнали, что реактор разрушен?
  
   - Уже ближе к рассвету. Обстановка в те часы была такой, что я потребовался всем и сразу: одному надо получить приборы, другому - противогазы, третьему - документы ГО... В том числе обратились ко мне и пожарные - нужны средства защиты. На их автомобиле поехал к складу ГО - это возле третьего блока. По дороге смотрю: то там, то здесь разбросаны какие-то черные камни. Спрашиваю старшего лейтенанта - пожарного, с которым ехал в машине: "Что за камни?". Он отвечает: "Это графит". Думаю: "Откуда он здесь?". Доехали на место, я выдал пожарным средства защиты и бегом к директору: так мол и так. Он понял, что к чему: "Вызывайте спецформирование"... Подошел к заместителю главного инженера по науке Лютову, рассказал ему о графите. Он меня выслушал и спокойно так говорит: "Не паникуй! Это разбросало графит, оставшийся при кладке реактора". А мне ведь надо точно докладывать: разрушена активная зона реактора или нет. На свой страх и риск пошел к тем камням - их ближе к четвертому блоку полно валялось. Я как рассуждал: если это графит из реактора, значит приборы покажут повышение уровня радиации. Начинаю замерять. И вот ведь какое дело: казалось бы не новичок - училище и академию химзащиты закончил, всю службу имел дело с приборами радиационной разведки, а тут ничего не понимаю: и над графитом прибор на диапазоне "200 рентген" зашкаливает и в метре от него стрелка отклоняется так, что кажется вот-вот согнется. Почему так? Решаю: "Вынесу графит на чистое место - там его и замеряю". Побежал искать какую-нибудь железяку или лопату - рукой ведь не возьмешь. А перед майскими праздниками - как на зло - прошел субботник и везде навели порядок: не найду ничего подходящего. Когда слышу голос начальника пожарной охраны станции майора Телятникова. Я к нему: "Леонид Петрович, откуда графит?". Он вначале выматерился, а потом: "Откуда, откуда! Сорвало крышку реактора! Он разрушен!". Тогда-то мне стало понятно, почему прибор так странно себя вел - под ногами было выброшенное из реактора топливо...
  
   - А как вас, работников Гражданской обороны, ориентировали до аварии: возможен взрыв реактора?
  
   - О взрыве речи не было, хотя разрушение реактора не исключалось. Но это в результате военных действий или диверсий. А о том, что к взрыву может привести нарушение правил эксплуатации - слышать не доводилось. Почти ежегодно на одной из АЭС страны проводились показные учения ГО, и на них привлекались директора и начальники штабов атомных станций со всего Советского Союза. Я присутствовал на трех таких учениях и скажу, что с каждым годом вопрос безопасности эксплуатации станций ставился на них все острее. Соловей - он раньше меня на АЭС начал работать - рассказывал, что мой предшественник по должности начальника штаба побывал в 1979 году на таком мероприятии (оно проходило на Кольской АЭС), послушал, что там говорили о возможных последствиях аварий на АЭС, и не захотел дальше работать на станции - уехал из Припяти. Были, наверное, и другие сомневающиеся в надежности реактора, но подавляющее большинство работавших на станции - и я в их числе - считали, что подобной аварии быть не может потому, что не может быть никогда... В апреле 1985 года показные учения ГО проводились на нашей станции. На них все получалось четко. И за год до этого, на плановых учениях, успешно отработали вводную о разрушении 45 технологических каналов реактора. Служба радиационной безопасности произвела рассчеты и успокоила: "защита населения не потребуется". Я возразил: полученные мною данные говорили об обратном. Но тогда меня поддержал только главный инженер станции Николай Максимович Фомин. Он, кстати, вечером 27 апреля спрашивает меня: "Воробьев, а в твоих документах ничего не написано, что с реактором дальше делать?" Вот тут я, честное слово, испугался: "Вот тебе и раз! Специалисты со всего Союза наехали, а как реактор успокоить - никто не знает".
  
   - А когда в разведку ходили, разве страшно не было?
  
   - Врать не буду - мандраж был. Но это не то, что 27-го. Когда к реактору шел, не опасности боялся - я и раньше, в армии, с радиацией дело имел - больше давило чувство огромной ответственности: волновался за то, чтобы не ошибиться в измерениях, в оценке обстановки, вовремя доложить всем, кому положено... И раз уж коснулись этой темы: был еще один страшный для меня момент... Не знаю, чьё это было распоряжение, но в первый же день после аварии на станцию стали завозить пиво и водку. Позже стали и спирт выдавать. Пока начальство было на месте - народ еще как-то сдерживался. А 1 мая - кого не встречу - почти все пьяные. Это при трех - хотя и остановленных - но реакторах. На мой взгляд, ничего, кроме вреда, водка тогда не принесла: люди теряли осторожность, получали лишние рентгены. Такие вот дела... Но возвращаюсь к вашему вопросу. 14-15 мая 1986 года на станции планировалось провести очередные учения ГО. На них была предусмотрена вводная о полном разрушении одного из реакторов. То есть теоретически такая вероятность все же допускалась. Другое дело, что никто ее серьезно не воспринимал. "Во время войны понятно, а так.." Ведь не случайно начальники так долго не хотели верить моим докладам. Да что там начальники! Горько говорить об этом, но вначале мне не поверил даже сын... Днем 26-го заскочил домой переодеться - одежда "светила" под две сотни миллирентген. Говорю Сергею - а он у меня инженер-электронщик, тоже работал на АЭС: "Серьезная авария. Не выходите с Ириной из квартиры!" - невестка тогда была на девятом месяце. И вы думаете, они меня послушали? Я уехал на станцию, а они пошли в город: "Если будет что-то серьёзное - оповестят!".
  
   - И все же, как вы думаете, почему не оповещали?
  
   - Что толку от моих предположений? Об этом надо тех спрашивать, кто должен был тогда принять решение... Допускаю, что сомневались в моих докладах, а те уровни радиации, о которых докладывал Брюханов, посчитали незначительными. Так ведь кроме нас разведку вели штабы ГО Припяти и Чернобыля, начальник химической службы воинской части "Чернобыль-2", служба радиационной безопасности станции, а потом и три приехавших из штаба ГО области офицера. А к 10 утра в Припять прибыл мобильный отряд киевского полка Гражданской обороны, и спустя два часа его разведывательные дозоры выдали достаточно полную информацию о радиационной обстановке в городе и его окрестностях. Насколько мне известно, командир этого отряда полковник Владимир Васильевич Гребенюк до сих пор хранит один экземпляр карты того времени. А на ней красноречивые данные: "Надо оповещать!". Наверное, могли быть сомнения в сроках начала эвакуации (пора - не пора), но сказать-то людям об аварии надо было обязательно. Реактор продолжал выплевывать радиацию, а в городе - обычная жизнь, детишки в песочницах играют... И сегодня вопрос с оповещением - темная история... Днем 26-го в город прибыла группа оказания экстренной помощи во главе с заместителем министра энергетики СССР Шашариным. Я встретился с ним лицом к лицу в исполкоме. Спрашиваю: "Почему не оповещается население?". Он мне: "Боимся паники и сопротивляются местные партийные органы"...
  
   - А какие именно: городские, областные, республиканские?
  
   - Вот и я хотел задать ему этот вопрос, уже было и рот открыл, но Шашарин меня опередил: "А вы, собственно говоря, кто такой?" Я представился. Он: "А, понятно... А где главный инженер?" и пошел мимо - мол, что с тобой, мелкой сошкой, говорить. После этой встречи я уже никому вопросов об оповещении не задавал - понял, что бесполезно... На мой взгляд целый ряд чинов, в том числе и ныне здравствующих, ушли от ответственности за свое бездействие в те дни, отделались легким испугом...
  
   - Но ведь в 1992-93 годах этим вопросом занимались и Прокуратура Украины, и комиссия Верховного Совета. Допрашивались свидетели, изучались документы...
  
   - Да, и нашли среди крайних Валентину Шевченко. А ведь были люди конкретно отвечающие за вопросы ГО. С них и надо спрашивать. Свидетели, говорите... Где они теперь? Главного из них - председателя правительственной комиссии Щербины - нет в живых. Те же Соловей и Сушко, с которыми ходил в разведку, уже несколько лет как умерли, а они были в гуще тех событий, посменно дежурили на пункте управления и многое могли бы рассказать. Скольких теперь уже не спросишь... А что касается документов... Первые показания я давал уже в мае. Допрашивал меня один из заместителей генерального прокурора СССР. Разговор был спокойным, я бы даже сказал доброжелательным. Поговорили, я подписал протокол. Тогда многих допросили. Но потом проходит месяц, второй - все тихо. Люди уже стали поговаривать: "А кто же будет за все отвечать?" Когда вызывают меня в КГБ - его следователи вели это дело. Они свой настрой не скрывали: посадить. Вопросы, вопросы. Ответишь на одни - проходит неделя, две - они проконсультируются у специалистов и снова вызывают: еще десятки вопросов. А потом еще и еще. И вот в ходе следствия меня начинают уличать во лжи: вы, мол, даете одни показания, а в журнале оперативного дежурного штаба ГО Киевской области записаны другие данные. Думаю: "Что такое?" Приезжаю в штаб, смотрю журнал оперативного и не верю своим глазам: время моего первого доклада с 2.40 изменено на 3.25, там, где я сообщал о том, что общая авария - слово "общая" изъято, вместо 200 рентген - написано 20, что касается требования об оповещении - вообще ни слова... Весь журнал - а он с грифом "секретно" - переписан заново. Это же видно: два-три повторяющихся почерка, все чистенько, без помарок. И вот этой "липой" стали прижимать меня к стенке. Я следователям говорю: "Вы же специалисты, посмотрите - журнал переписан". А они: "Это документ. А чем вы можете доказать свою правоту? Надо было отправлять свои сообщения телефонограммами, письменно докладывать директору, требовать, чтобы он расписывался на ваших донесениях". Ну что тут скажешь? Формально они, наверное, правы, но разве до бумаг мне тогда было? Меньше всего в ту ночь думал, как потом оправдываться буду... Скольких нервов мне это следствие стоило! То, что физически был разбит, - это понятно. Я ведь больше полутора сотен рентген "взял" - на лекарствах живу. Но сильнее всего меня добил вот этот обман, несправедливость... Лет через пять после аварии разыскали меня журналисты российского телевидения, стали снимать для какой-то передачи. Рассказываю им о тех событиях, волнуюсь, но держусь. А дошел до того, как меня хотели посадить, - не удержался, заплакал. Отвернулся от камеры, прошу: "Ребята, ради бога, не снимайте!"... Добило меня это следствие... Чуть живой, а уйти со станции нельзя: потеряешь допуск к документам ГО и потом попробуй докажи свою правоту... Такая вот ситуация. Пришлось врачей уговаривать, рентгены свои скрывать... В тюрьму-то не хотелось...
  
   - Но справедливость все же восторжествовала?
  
   - В общем-то, да. Уже перед судом, на последнем допросе следователь сказал: "Судя по всему, вы один из немногих управленцев станции, кто в ту ночь выполнил свои обязанности". Выполнить-то выполнил, но во всей специальной литературе фигурируют те доклады, которые были записаны в журнале оперативного дежурного. Как говорится, написанное пером не вырубишь топором.
  
   - Кому же понадобилась эта фальсификация?
  
   - Догадаться не трудно: тем, кому надо было оправдать свое первоначальное бездействие. Ведь когда дело дошло до следствия, они как оправдывались: "Вначале информация об аварии не вызывала тревоги", и все валили на "плохого" Брюханова. Ну хорошо, пусть мои слова не расслышали, и в журнал вместо 200 рентген записали 20. Но разве 20 рентген - это мало? И ведь это я докладывал в 4.45. Так почему мобильный отряд ГО, который через час после этого выехал из Киева в Припять, так и не знал, что в районе аварии высокие уровни радиации? Не хочу ворошить прошлое, но такие вопросы можно задавать и задавать.
  
   - А на суде они прозвучали?
  
   - Там все обвинения были сосредоточены против находившихся на скамье подсудимых (Брюханов, замечу, на суде держался достойно: не юлил), но хочешь-не хочешь, всплывали и многие из этих вопросов. Я ведь и на суде рассказывал все как было. Противоречия, конечно, заметили, и было принято решение выделить гэошные вопросы в отдельное производство. Но в советские времена к ним так и не возвратились, а как было дальше, вы и без меня знаете... После допроса на суде - а это более часа продолжалось - я сразу ушел. Не было уже никаких сил все это слушать. Кто какие давал показания - прочел позже.
  
   - Разве материалы суда опубликованы?
  
   - Насколько я знаю, нет. Но я ведь читал рукописный вариант... Суд хоть и назывался открытым, но проходил-то в закрытой зоне. В Чернобыле специально для этого отремонтировали здание Дворца культуры. Вход - по пригласительным, а их раздавали работникам станции так, чтобы сегодня на заседании суда присутствовали одни, а завтра - другие. Попробуй вникни, что к чему. Когда люди увидели, что им не дают проследить весь ход процесса, то стали по очереди вести записи. Потом собрали их все вместе и получился огромный том. Он и сейчас, наверное, хранится у кого-нибудь из бывших работников станции.
  
   - А у вас остались какие-то записи того времени?
  
   - Нет. Было несколько рабочих блокнотов, но я все их сжег, когда в январе 1989 года уходил со станции. Думал всё: больше к этой теме возвращаться не буду. Хватит! Сколько всяких бумаг, объяснительных написал: приходилось поминутно свои действия расписывать. Я ведь еще не все вам рассказал... В мае - это я еще в "Сказочном" был - поступила команда привлечь меня к партийной ответственности. И вот честно вам говорю - на награды я не рассчитывал, но в душе все же надеялся, что за работу в те дни мне хоть спасибо скажут, а тут: "Клади партийный билет на стол". Вначале вызвали в обком. Приезжаю в Киев. Направляют к помощнику первого секретаря. Тот сразу: "Почему не оповестили население?". Начинаю объяснять. Долго мы с ним говорили. Вижу: не буквоед, пытается разобраться что к чему. Выслушал меня - пошел к первому. А вы, наверное, помните тот май - жара, духотища. Окна и двери всюду нараспашку. Помощник в кабинет, а сквозняк дверь приоткрыл. Сижу в приемной и слышу - уши ведь затыкать не будешь - докладывает: "Воробьев обстановкой владеет. Тут надо разбираться и разбираться". Поручают это дело горкому. Приезжаю туда. Там: "Будете отвечать по всей строгости!". Спрашиваю: "За что?". Они мне: "За что - будет видно. Есть команда из обкома". Но потом и эти вникли - не все так просто, да и по уставу партии положено вначале рассмотреть вопрос в первичной партийной организации... Проводят собрание: "Отчет коммуниста Воробьева о работе, проделанной им во время аварии". Рассказываю, как оно все было. А многие из присутствующих сами в ту ночь были на станции, видели, что к чему. Собрание выносит решение: "Принять отчет к сведению". И все. Докладывают об этом в горком. Оттуда: "Такое решение не годится!". Трижды отчитывался, но формулировка осталась прежней.
  
   - Партсобрание ограничилось вашим заслушиванием. С юридической точки зрения к вам претензий нет. Но Припять-то об аварии оповещена не была! Может, все-таки надо было действовать как-то иначе?
  
   - Больного коснулись... Сколько я над этим думал! Задним умом мы ведь все сильны. Кажется, делал все правильно, по инструкциям, а результат... И сегодня не очень представляю, как именно, но наверное надо было еще настойчивее убеждать директора и штаб ГО области... Или днем 26-го, когда увидел, что никто на оповещение не решается, оставить за себя на станции Сушко, а самому в Припять - туда ведь столько начальства наехало. И доказывать там всем, что надо объявлять об аварии. А не удалось бы это - ехать в Чернобыль. Плюнуть на всю секретность и звонить оттуда и в Москву, и в Киев. По всем инстанциям: в "Союзатомэнерго", штаб ГО страны, Кабмин, ЦК! К Горбачеву или Щербицкому - понятное дело - не прорвался бы, но может быть, хоть кто-то меня бы услышал?!...".
  
   Для того, чтобы дополнить свидетельство Парашина и Воробьева, я приведу свидетельство Николая Капрана (он же, будучи в штате сотрудников станции после аварии, будет присутствовать на суде в 1987 году над руководством АЭС, и составит стенограмму суда):
   Николай Васильевич Карпан, заместитель начальника ядерно-физической лаборатории:
"За день до аварии я вернулся из Москвы, на работе не был. Об аварии узнал в семь часов утра, когда позвонила родственница из Чернобыля. Спросила - что случилось на станции? Ей рассказывали страшные вещи о каком-то взрыве. Я уверил ее, что никакого взрыва не могло быть. Я вечером звонил на станцию и узнал, что четвертый блок идет на останов. А перед остановом обычно выполняют какую-нибудь работу, связанную с открытием предохранительных клапанов и выбросом большого количества пара в атмосферу. Это создает шумовые эффекты. Успокоил ее, тем не менее какая-то тревога осталась. Я начал звонить на станцию - на четвертый блок. Ни один из телефонов не отвечал. Я позвонил на третий блок - мне сказали, что практически не существует центрального зала над третьим и четвертым блоками. Я вышел на улицу и увидел... изменившиеся контуры второй очереди.
Тогда я позвонил своему начальнику и спросил - делал ли он попытку попасть на станцию? "Да, но меня задержали посты МВД". Начальника отдела ядерной безопасности... не пустили на станцию! Мы с начальником вышли на небольшую круглую площадь перед выездом из города, решили ехать на попутной машине. Увидели там начальника цеха наладки, который сказал, что выехала директорская машина и мы сможем все вместе добраться до станции.
 Мы приехали на станцию в восемь часов утра. Так я попал в бункер.
Там находились директор, главный инженер, парторг, заместитель главного инженера по науке, начальник лаборатории спектрометрии и его заместитель. Они успели к этому времени отобрать пробы воздуха и воды и проделать анализы. В пробах воздуха обнаружили до 17% активности, обусловленной нептунием, а нептуний - это переходной изотоп от урана-238 к плутонию-239. Это просто частички топлива... Активность воды также была чрезвычайно высокой.
   Первое, с чем я столкнулся в бункере и что мне показалось очень странным, - нам ничего о случившемся, о подробностях аварии, никто ничего не рассказал. Да, произошел какой-то взрыв. А о людях и их действиях, совершенных в ту ночь, мы не имели ни малейшего представления. Хотя работы по локализации аварии шли с самого момента взрыва. Потом, позднее, в то же утро я сам попытался восстановить картину. Стал расспрашивать людей.
Но тогда, в бункере, нам ничего не было сказано о том, что творится в центральном зале, в машзале, кто из людей там был, сколько человек эвакуировано в медсанчасть, какие там, хотя бы предположительно, дозы...
Все присутствующие в бункере разделились на две части. Люди, пребывавшие в ступоре, - явно в шоке были директор, главный инженер. И те, кто пытался как-то повлиять на обстановку, активно на нее воздействовать. Изменить ее в лучшую сторону. Таких было меньше. К ним я отношу прежде всего парторга станции Сергея Константиновича Парашина. Конечно, Парашин не пытался возложить на себя принятие технических решений, но он продолжал работать с людьми, он занимался персоналом, решал многочисленные проблемы... Что же произошло в ту ночь? Вот что мне удалось узнать.
Когда случился взрыв, рядом со станцией находилось несколько десятков людей. Это и охрана, и строители, и рыбаки, ловившие рыбу в пруде-охладителе и на подводящем канале. С теми, кто был в непосредственной близости, я разговаривал, спрашивал их - что они видели, что слышали? Взрыв полностью снес крышу, западную стенку центрального зала, развалил стену в районе машзала, пробил обломками железобетонных конструкций крышу машзала, вызвал возгорание кровли. О пожаре на крыше знают все. Но очень мало кто знает, что внутри машинного зала также начались пожары. А ведь там находились турбогенераторы, заполненные водородом, десятки тонн масла. Вот этот внутренний пожар и представлял самую большую опасность.
  Первое, что сделали реакторщики: они закрыли дверь в центральный зал, вернее, в то пространство под открытым небом, что осталось от зала. Они собрали всех людей - за исключением погибшего Ходемчука - вывели из опасной зоны, из зоны разрушения, вынесли раненого Шашенка, и пятая смена, которой руководил Саша Акимов, стала делать все, чтобы из генераторов убрать взрывоопасный водород и заменить его азотом, отключить горящие электрические сборки и механизмы в машзале, перекачать масло, чтобы не дай Бог пожар сюда не распространился.
Ведь пожарные работали на кровле, а персонал все остальное делал внутри. Их заслуга - подавление очагов пожара в машзале и недопущение взрывов. И вот соотношение опасности и объемов работ, выполненных в таких условиях, и дали такие потери: пожарных, работавших на кровле, погибло шесть человек, а тех, кто работал внутри, погибло двадцать три человека.
Конечно, подвиг пожарных вошел в века, и не цифрами измеряется степень героизма и риска. Но тем не менее то, что совершил персонал в первые минуты после аварии, тоже должно быть известно людям. Я убежден в высочайшей профессиональный компетентности операторов пятой смены. Именно Александр Акимов первым понял, что произошло: уже в 3 часа 40 минут он сказал начальнику смены станции Владимиру Алексеевичу Бабичеву, приехавшему на станцию по вызову директора, что произошла общая радиационная авария.
         - Это значит, что первичное звено уже ночью поняло, что произошло на самом деле?
         - Конечно. Мало того, он доложил об этом руководству. Он оценил размеры аварии, прекрасно представлял всю опасность случившегося. Не покинул зону, делая все, чтобы обеспечить расхолаживание энергоблока. И остался при этом человеком. Вот пример. Вы знаете, что на БЩУ в обычных условиях работают три оператора и начальник смены. Так вот, самого молодого из них, старшего инженера управления турбиной Киршенбаума, который не знал компоновки здания, Акимов срочно выгнал из БЩУ. Киршенбауму сказали: "Ты здесь лишний, нам помочь ничем не можешь, уходи".
         - Почему же информация не пошла дальше?
         - Вся информация, которую выносили из зоны Дятлов, Ситников, Чугунов, Акимов, она вся оседала в бункере на уровне директора и главного инженера, цементировалась здесь и не пропускалась дальше. Я, конечно, не могу с уверенностью сказать, что она не вышла на верхние этажи руководства нашего главка. Но до нас эта информация не доходила. Все последующие знания о случившемся добывались самостоятельно.
 К 10 часам утра с начальником нашей лаборатории я успел побывать на БЩУ-3, на АБК-2, был в центральном зале третьего блока и в районе БЩУ-4, в районе седьмого и восьмого турбогенераторов. С территории промплощадки осмотрел пораженный блок. Очень меня насторожило одно обстоятельство: стержни управления защитой вошли в зону в среднем на 3-3,5 метра, то есть наполовину. Загрузка активной зоны составляла примерно пятьдесят критических масс, и половинная эффективность стержней защиты не могла служить надежной гарантией... Я подсчитал, что примерно к 17-19 часам возможен выход блока из подкритического состояния в состояние, близкое к критическому. Критическое состояние - когда возможна самоподдерживаемая цепная реакция.
         - Это могло означать атомный взрыв?
         - Нет. Если зона открыта, то взрыва не будет, потому что не будет давления. Взрыва как такового я уже не ждал. Но должен был начаться перегрев. Поэтому надо было выработать такие технические решения, которые могли бы предотвратить выход блока из подкритического состояния.
         - Руководство станции собиралось, обсуждало эту проблему?
         - Нет. Этим занимались специалисты - начальник отдела ядерной безопасности, начальник ядерно-физической лаборатории. Из Москвы еще никого не было. Наиболее приемлемым решением в тех условиях было заглушение аппарата раствором борной кислоты. Это можно было сделать так: мешки с борной кислотой высыпать в баки чистого конденсата и насосами перекачать воду из этих баков в активную зону. Можно было размешать борную кислоту в цистерне пожарной машины и с помощью гидропушки забросить раствор в реактор.
   Надо было "отравить" борной кислотой реактор. Примерно к 10 утра эту идею заместитель главного инженера по науке передал главному инженеру станции Фомину. К этому же времени сложилось полное представление о том, что нужно срочно сделать и что нас ожидает в конце дня, и тогда же родилось требование готовить эвакуацию жителей города. Потому что если начнется самоподдерживаемая цепная реакция, то в сторону города может быть направлено жесткое излучение. Ведь биологическая защита отсутствует, снесена взрывом. К сожалению, на станции борной кислоты не оказалось, хотя есть документы, согласно которым определенный запас борной кислоты должен был храниться...".
  
   Как видите, руководство долго мялось с решением о проблемме дозиметрической обстановки. Но надо же что-то делать с разрушенным 4-м энергоблоком - его ж не спрячешь!
  
   Свидетельство жены заведующего сектором атомной энергетики ЦК КПСС Альфы Федоровны Мартыновой:
   "26 апреля 1986 года в 3 часа ночи раздался у нас дома междугородный телефонный звонок. Из Чернобыля звонил Марьину Брюханов. Закончив разговор, Марьин сказал мне:
   -- На Чернобыле страшная авария! Но реактор цел...
   Он быстро оделся и вызвал машину. Перед уходом позвонил высшему руководству ЦК партии по инстанции. Прежде всего Фролышеву. Тот -- Долгих. Долгих -- Горбачеву и членам Политбюро. После чего уехал в ЦК. В восемь утра позвонил домой и попросил меня собрать его в дорогу: мыло, зубной порошок, щетку, полотенце и т. д."
  
   В 4 часа 00 минут утра 26 апреля 1986 года Брюханову из Москвы последовал приказ:
   "Организуйте непрерывное охлаждение атомного реактора".
  
   Свидетельствует Геннадий Александрович Шашарин -- бывший заместитель министра энергетики и электрификации СССР:
   "Я находился в момент взрыва в Ялте, в санатории. Отдыхали вместе с женой. В 3 часа ночи 26 апреля 1986 года раздался телефонный звонок прямо в номере. Звонили из Ялтинского КГБ, сказали, что на Чернобыльской АЭС серьезное ЧП, что я назначен председателем Правительственной комиссии и что мне срочно надлежит вылететь в Припять на место аварии.
   Я быстро оделся, пошел к дежурному администратору и попросил соединить меня с управляющим Крымэнерго в Симферополе, а также с ВПО Союзатомэнерго в Москве. Соединили с ВПО Союзатомэнерго. Г. А. Веретенников был уже на месте (около четырех утра). Я его спросил:
   -- Аварийную защиту сбросили? Вода в реактор подается?
   -- Да, -- ответил Веретенников.
   Затем администратор санатория принесла мне телекс за подписью министра Майорца. В телексе уже значилось, что председателем Правительственной комиссии назначен зампред Совмина СССР Борис Евдокимович Щербина и что мне тоже быть в Припяти 26 апреля. Вылетать немедленно.
   Переговорил с управляющим Крымэнерго, попросил к семи утра машину и забронировать место в самолёте на Киев. Говорил с Крымэнерго из Ялтинского КГБ, там дежурный офицер соединил меня.
   К семи утра пришла "Волга", и я уехал в Симферополь, проведя в отпуске всего пять дней. В Симферополь прибыл в начале десятого. Вылет в Киев ожидался в 11 часов 00 минут, был запас времени, и я посетил обком партии. Там ничего толком не знали. Высказали беспокойство относительно строительства АЭС в Крыму.
   Прилетел в Киев около 13 часов. Там министр энергетики Украины Скляров сказал мне, что с часу на час подлетит Майорец с командой, надо ждать...".
  
   В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он, быть может, на рыбалке. Потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Действия персонала. Часть 2.
  
   К тому моменту, в припятскую МСЧ-126 с признаками радиационного поражения уже были доставлены пострадавшие с аварийного блока.
  
   Перед тем, как начать эту главку, я хочу рассказать об Анатолии Андреевиче Ситникове, человеке высокой культуры и нрава, который рискуя собственной жизнью, оказывал помощь смене Александра Акимова.
  
   Свидетельствует Эльвира Петровна Ситникова, жена Анатолия Ситникова:
   "Анатолий Андреевич Ситников.
Он бредил этими атомными станциями. Он был куратором строительства первого блока. Начальником смены реакторного цеха. Потом заместителем начальника смены станции, затем с 1985 года - заместителем главного инженера по эксплуатации первого и второго блоков ЧАЭС.
Когда появилась возможность поехать учиться управлять атомными установками, он не давал покоя своему начальству. Просил, требовал, чтобы его направили на учебу. Мы жили тогда в другом городе, далеко от Украины. Начальство его выгоняло, они не хотели его отпускать, но он настоял на своем. Уехал на учебу в Обнинск, а когда вернулся, сказал: "Ты представляешь, держать в своих руках миллион киловатт! Это же невероятно! Трудно себе представить, что это такое!"
Он любил атомную энергетику, по ночам сидел над книжками, всю жизнь учился. Его мечта была - учиться в курчатовском институте. Но обстоятельства сложились так, что он все время был в разъездах, командировках. Когда спрашивали - кто поедет в командировку? - многие разбегались в стороны. У одного мать болеет, у другого ребенок. Доходит до Ситникова, он спрашивает: "Когда выезжать?" Был даже такой момент: меня кладут в больницу, а он говорит: "Понимаешь, не могу не поехать". Я ему говорю: "Не можешь - значит не можешь". Помню - нашей дочери год исполнился, а у нас с ней один день рождения. Мне исполнилось тогда двадцать пять лет. И вот он приходит в двенадцать ночи и говорит: "Ты знаешь, я мог бы прийти раньше, мог бы и шампанское принести, мог бы все. Но защищались наши операторы и я НЕ МОГ". - "Ну что ж, когда операторы защищаются - все понятно..." Когда он готовился к работе на атомных станциях, он вслух рассказывал все эти формулы, схемы. Я его слушаю, ребенок маленький не спит, а он говорит: "Мне надо перед кем-то выступать, понимаешь?" Я засыпала перед ним, он улыбался и говорил: "Ладно, иди спи..."
Я знала, что если он будет работать так, как он хочет, то жизни у него не будет. Понимаете? Потому что для него существовали только работа и долг. Больше ничего. Два понятия были только.
Когда началось строительство Чернобыльской АЭС, я два года жила в Николаеве, у родственников. А он здесь, в общежитии жил вместе с Орловым. Как они жили - это невообразимо. Я один раз приехала, посмотрела: голодные, условия ужасные. Но им не до того, они учились и работали - и им больше ничего не надо было. В то время я бы ему только мешала. А потом мы в 1977-м году получили квартиру в Припяти, приехали туда с дочерью, я была рядом с ним, вроде бы все стало нормально, спокойно.
Первый блок в сентябре пускали. Он приходил с работы... бывало, к стене прислонится, глаза сияющие, а сам аж падает от усталости. Говорит: "Боже мой, что сегодня было... мы держали... три минуты держали блок... А казалось - три года! Мы удержали блок!"
В блоке был для него весь смысл жизни.
Он приходил в восемь вечера и садился за книги. У нас осталась в Припяти богатая техническая библиотека. Я иногда смеялась над ним. Как суббота - он идет по магазинам и скупает технические книги, все новинки. В газете о нем писали, что он главный книголюб в городе. Но это касалось технической книги. Художественную он не покупал, считал, что только время зря на нее тратит. Если иногда и читал, то говорил мне, что жаль потраченного времени.
Он по телевизору смотрел только программу "Время" в девять часов. Смотрел и шел заниматься дальше. Часам к одиннадцати-двенадцати он одуревал, не мог работать. У нас дача была недалеко от Припяти. На дачу приедем, дочь старшая говорит: "Папа машину под парами держит, все спешит домой". В субботу после обеда мы ехали на дачу. Вечером возвращались, и он говорил: "Сколько времени я зря потерял".
   Когда он работал заместителем начальника реакторного цеха, то сказал мне, что начальником никогда не будет. Он любил сам нести ответственность, не перекладывать ее на других. Предпочитал работать с механизмами, а не с людьми. И когда его назначили начальником цеха, я была удивлена. Спросила его. А он сказал: "А кто меня спрашивал? Принесли приказ и сказали расписаться. Вот и все".
Точно так же его назначили заместителем главного инженера. Сказали, что он достоин, и все. У нас обоих должен был быть тогда отпуск, в июне 1985 года. Дочка после травмы, ее надо было на море везти. А его Фомин, главный инженер, просто-напросто не пустил в отпуск. Тогда я мужу сказала: "Знаешь, я тебя всегда понимала, когда ты блоки свои пускал. Но сейчас не понимаю". У нас восемь лет машина была, но мы ни разу на юг не съездили. Все ему некогда было. Потому что отпуск у него всегда то в апреле, то в октябре, ноябре, когда дети в школу идут.
Так он и не пошел в восемьдесят пятом в отпуск. А потом... потом я через год компенсацию за два отпуска получила... Вот и все. Я им сказала, что если бы он тогда в отпуск пошел, то выжил бы... а так из-за них он потерял столько здоровья...
Иногда приходил домой белее полотна. Говорит: "Оборудование неисправно, работать невозможно, а останова не дают. Как хочешь, так и..." Страшное нервное перенапряжение было. Однажды будит меня ночью. Я спрашиваю: "Толя, что такое?" - "Следи за этим прибором, чтоб не зашкалило". - "Хорошо, Толя, буду следить". Утром ничего не помнит... Как-то раз он с группой в поезде ехал, и начали собирать по десять рублей с каждого. А он спал. Его разбудили. Он спросонья вскочил и говорит: "Если будет разрешение с центрального пункта, я отдам десять рублей". Та, которая с ним ехала, как выскочит оттуда. Потом его растормошила и говорит: "Парень, успокойся. Я тоже болею за работу, но так нельзя".
Все работа и работа. До чего дело доходило: директор в отпуске, главный инженер у нас болен был, зам главного по науке в отъезде. Ситников оставался один. По станции шутки ходили: зачем, мол, администрация, если один Ситников есть.
Он не боялся ответственности. Все на себя брал. Подписывал все графики. Но все изучал, дома вечером все перечеркнет, исправит - только тогда свою подпись поставит. Я уверена, что если бы у него этот испытания шел, ничего бы не было, никакой аварии.
А в ту ночь... он просто встал да пошел, как всегда это делал. Чисто по-солдатски. Сказал мне, что случилось несчастье, надо быть там. И все. Я в тот день не работала на станции. Мы с дочерью проснулись и еще так смеялись...
Когда он пошел, я заснула и спала до утра. Мало ли вызывали. Никаких мыслей плохих не было. Мы собирались в обед поехать на дачу. Но часов в восемь мне соседи позвонили, сказали, что там случилось что-то такое... Я позвонила на станцию часов в 11, случайно наткнулась на мужа. Он говорит: "Ты меня не жди, я буду поздно". Я говорю: "Как ты себя чувствуешь?" На провокацию пошла, потому что сам бы он иначе мне ничего бы не сказал. Он признался: "Плохо очень". Я говорю: "Иди в медпункт". - "Меня рвет, я не могу". Я тогда стала звонить в медпункт: "Окажите Ситникову помощь". А она отвечает: "Я не могу, у меня много больных... Пусть он сам придет". - "Да он не может" Она говорит: "Хорошо". Потом... я звонила, но его уже отправили в больницу".
  
   В ту ночь его вызвали на АЭС. Вместе с ним и Владимира Чугунова - начальника смены реакторного цеха N1 (НС РЦ-1). Они были на АЭС с 2-х часов ночи.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "При выходе с третьего БЩУ в коридоре встретил В. Чугунова и А. Ситникова, одетых уже с учётом дозиметрической обстановки. У меня была обычная спецодежда и полуботинки. Бахилы бы значительно облегчили моё состояние, защитили бы ноги от страшных ожогов, до сих пор не прошедших. Но что в них за ходьба? Да и не обращал я тогда на это внимание. Респираторы так и проносил в кармане - один надел, где-то в пар попал, уже не дышится, сбросил и больше не надевал. Сказали, что их направил осмотреть 4-й блок Брюханов, который находился в убежище гражданской обороны. Мне в то время было уже не до разговоров, ответил, что смотреть нечего, и ушёл на 4-й блок. Там появился заместитель начальника отдела техники безопасности Г. Красножен. Маленького роста, в спешке, видимо, не подобрал одежду по размеру, голова замотана, как чалмой, вафельным полотенцем, только глаза видны. По дозиметрической обстановке он ничего не пояснил, но насмешил своим видом. Про себя, не вслух, посмеялся от души, несмотря на трагизм положения и дрянное состояние. Периодически тянуло неудержимо на рвоту, но выбросить осталось разве что внутренности. Описывать нечего. Описано неоднократно теми, кто... не испытал этого".
  
   Ребята на блоке уже теряли силы. Многих забрали с блока на "скорой". И потому, с первой очереди потребовалось подкрепление. Но тут начался необъяснимый момент, с легкой руки прибывшего позже всех - в половину пятого утра, - главного инженера Чернобыльской АЭС Николая Фомина.
  
   Свидетельствует Дятлов Анатолий Степанович, зам. Главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС:
   "И ещё одна работа на четвёртом блоке была выполнена 26 апреля, так сказать, экспромтом, остальное делалось уже по плану. На станцию главный инженер Н. М. Фомин прибыл позднее других, в 4...5 ч, а лучше бы ещё на несколько часов позже. И решил организовать подачу воды в реактор. Зачем через столько-то времени после взрыва? Не знаю разговоров В.П. Брюханова с А. Акимовым и были ли они, но от меня директор не требовал ничего. Да и что тут требовать? Ясно же - реактор я знаю лучше его и раз нахожусь на блоке, то сделаю всё возможное. Н.М. Фомина 26 апреля я не видел, по телефону не разговаривал, и организацию подачи воды в реактор начали после моего ухода, иначе я бы сказал о ненужности затеи. Операция бесполезная, даже вредная и дорого обошлась. То, что из Москвы спрашивали, охлаждается ли реактор, естественно для реакторщиков, при аварии - это основа основ. Да ведь из Москвы не видно фактического положения.
Что операция бесполезная, мне кажется, я объяснил достаточно понятно, а специалистам и объяснять не надо.
Что операция вредная - это выяснилось через несколько часов подачи воды. Вода из-за разрушения трубных коммуникаций до реактора (да и не было его - реактора) не доходила и начала растекаться по помещениям четвёртого и других блоков, разнося радиоактивную грязь. Конечно, прекратили.
Но операция эта нескольким человекам стоила тяжких телесных повреждений, а Л. Топтунову, А. Акимову и А. Ситникову стоила жизни. А. Ситников после осмотра блока, где он, конечно, получил большую дозу, но отнюдь не смертельную, конечно, понял, что реактор разрушен. О чём и доложил. На крыше он не был и на реактор сверху не глядел. Была у них попытка выйти на крышу, но металлическая дверь оказалась на замке. Не смогли. А то бы и А. Коваленко с В. Чугуновым постигла та же горькая участь. Не могу понять, почему Ситников, уже зная о разрушении реактора, принял участие в затее по подаче воды. Там он и получил совсем ненужную добавку. Ну, другие-то участвовали, ещё не зная о разрушении реактора. Толя - человек дисциплинированный, и для него изречение "Приказ начальника - закон для подчинённых" было несомненно".
  
   Свидетельствует Усков Аркадий Геннадиевич, ст. инженер по эксплуатации РЦ-1 первой очереди Чернобыльской АЭС (взято из его дневника, опубликованного в работе Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Припять, 26 апреля 1986 г., 3 ч. 55 мин., ул. Ленина, 32/13, кв. 76. Разбудил телефонный звонок. Дождался следующего сигнала. Нет, не приснилось. Прошлепал к телефону. В трубке голос Вячеслава Орлова, моего начальника - зам. начальника реакторного цеха N1 по эксплуатации.
         - Аркадий, здравствуй. Передаю тебе команду Чугунова: всем командирам срочно прибыть на станцию в свой цех.
         Тревожно заныло на душе.
         - Вячеслав Алексеевич, что случилось? Что-нибудь серьезное?
         - Сам толком ничего не знаю, передали, что авария. Где, как, почему - не знаю. Я сейчас бегу в гараж за машиной, а в 4.30 встретимся у "Радуги".
         - Понял, одеваюсь.
Положил телефонную трубку, вернулся в спальню. Сна как не бывало. Бросилась в голову мысль: "Марина (жена) сейчас на станции. Ждут останова четвертого блока для проведения испытанияа".
Быстро оделся, на ходу сжевал кусок булки с маслом. Выскочил на улицу. Навстречу парный милицейский патруль с противогазами (!!!) через плечо. Сел в машину подъехавшего Орлова, выехали на проспект Ленина. Слева, от медсанчасти, на бешеной скорости вырвались две "скорые помощи" под синими мигалками, быстро ушли вперед.
На перекрестке дороги "ЧАЭС - Чернобыль" - милиция с рацией. Запрос о наших персонах, и снова "Москвич" Орлова набирает скорость. Вырвались из леса, с дороги хорошо просматриваются все блоки. Смотрим в оба... и глазам своим не верим. Там, где должен быть центральный зал четвертого блока (ЦЗ-4), - там черный провал... Ужас... Изнутри ЦЗ-4 красное зарево, как будто в середине что-то горит. Это потом мы узнали, что горел графит активной зоны реактора, который при температуре 750 град. С в присутствии кислорода очень даже неплохо горит. Однако вначале не было и мысли, что ахнуло реактор. Такое и в голову нам прийти не могло".
  
   Свидетельствует Николай Карпан, заместитель главного инженера по науке Чернобыльской АЭС:
   "Всю неделю,  предшествующую аварии, я провел в Москве, был  командирован в НИКИЭТ по вопросу  создания РЩУ  для  блоков 1-й очереди.  Вернулся 25 апреля утром, позвонил начальнику своему, Гобову Александру Львовичу (отдел ядерной безопасности) и спросил, как обстоят дела на блоках и нужен ли я сегодня на работе. Он мне ответил, что на 4-м блоке  днем 25-го  испытанияы будут закончены, осталось только остановить блок и на останове  будет присутствовать наш физик А. Чернышев.
   Весь день 25-го я провел дома с сыном (3 года) и дочкой (1 год), а в четыре часа утра 26-го меня разбудила телефонным звонком сестра жены, жившая в Чернобыле. По ее словам, двое ребят-соседей приехали раньше времени с работы (ночная смена) и переполошили весь дом. Работали они строителями на промплощадке ЧАЭС и были свидетелями взрыва. Я сразу позвонил на 4-й блок, все телефоны молчали.  Начальник смены третьего блока Юрий Багдасаров  смог сказать, что был взрыв и 4-го блока больше нет. А СИУР блока 2 Константин Рудя даже высказал свою версию о причинах взрыва, по которой тепловой взрыв был вызван разгоном мощности на мгновенных нейтронах в связи с проявлением парового эффекта.
   Я сел на велосипед, другого транспорта не имел, и поехал на работу. Но  доехал туда не сразу. На дорогах  уже были выставлены милицейские наряды, которые всех тормозили и возвращали в город.
   Вернулся домой, начал обзванивать начальство. К своему удивлению,  застал  дома  Гобова А.Л. Начальнику отдела ядерной безопасности об аварии на станции не сообщили, как и начальнику ядерно-физической лаборатории А.В. Кряту. Я зашел к Гобову, мы дозвонились на АЭС  Брюханову и он предложил приехать вместе с  начальником ЧПНП (наладочное предприятие) Александровым, за которым  он  выслал  машину. На выезде из города нас уже ждал  А. Крят.  Так, вчетвером,  мы и приехали  на  ЧАЭС  в восьмом часу утра и  сразу зашли в бомбоубежище под станцией, где располагался штаб ГО и находилось  начальство - директор, главный инженер, секретарь парткома, ЗГИС по науке и руководители некоторых подразделений.
   От руководства мы не узнали ровным счетом ничего, никаких технических подробностей о случившемся, никакой дозиметрической информации. Как мы ни пытались узнать, кроме всем очевидного факта разрушения взрывом центрального зала, ничего из докладов людей,  уже побывавших на 4-м блоке, нам  не рассказали. 
   Из нашего отдела (ОЯБ) на станции  еще был  начальник  лаборатории  спектрометрии и КГО Виталий Георгиевич Перминов, который  приехал с утренней сменой, чтобы взять анализы воды и мазки выпадений в районе блока 4 и обработать их на  спектрометре. Только от него, после 12 часов дня,  удалось кое-что узнать. Спектрометрия мазков  показала, что в выпадениях есть продукты деления топлива, а 17%  активности дает нептуний, что однозначно свидетельствовало о разрушении активной зоны и выносе топлива в атмосферу. Во всех пробах были частицы ядерного топлива. Активность воды, попадавшей на БЩУ-4 и растекавшейся от 4-го блока по нижним отметкам станции, составляла 10 -3 кюри на литр. Результаты спектрометрии  были сразу доложены  Лютову, потом Брюханову и Парашину.
   Эта вода принесла много беды тому, кто в ней вымок. Персонал, который  не имел  дозиметрической информации в первые часы после аварии и которому не дали возможности  вовремя  обмыться и  переодеться, был обречен на лучевые ожоги и острую лучевую болезнь".
  
   Свидетельствует Усков Аркадий Геннадиевич, ст. инженер по эксплуатации РЦ-1 первой очереди Чернобыльской АЭС (взято из его дневника, опубликованного в работе Ю. Щербака "Чернобыль"):
         4 ч. 50 мин. АБК-1. Подъехали к АБК-1. Почти бегом заскочили в вестибюль. У АБК-1 - машина горкома партии, у входа в бункер ГО - работники (в основном командиры) всех цехов. В бункере на телефонах директор ЧАЭС Брюханов Виктор Петрович, главного инженера Фомина нет.
Спрашиваем. Отвечают: взрыв на четвертом блоке в момент останова. Это и так ясно. Подробно никто ничего не знает Начавшийся пожар потушен: на кровле машинного зала и крыше ЦЗ-3 - пожарной командой, внутри машинного зала - сменным персоналом 5 смены турбинного цеха. Ведутся все возможные работы по исключению повторного загорания: сливается масло из маслосистем в баки, вытесняется водород из генераторов N7 и 8.
Промелькнул Игорь Петрович Александров, начальник Марины. По его данным в списке выведенных (пострадавших) с территории станции ее нет. Больше тревоги не было, так как понимал, что на 4-м блоке она быть не должна, а вдруг?! Почти бегом рванулся в санпропускник. Быстро переоделись в белое - на переходе увидел Сашу Чумакова - напарника Марины. Он тут же сообщил, что Марина переодевается.
Камень с души упал.
Быстро дошли до владений начальника смены первого блока. Что случилось - не знают. Слышали два глухих взрыва. Оба блока РЦ-1 несут номинальную нагрузку. Отказов в работе оборудования нет. Все работы на реакторе и системах прекращены. Режим работы - с повышенной бдительностью и вниманием. Заглянул в ЦЗ-2. Народ на местах. Спокоен, хотя и встревожен, - в зале орет сигнализация радиологической опасности. Бронированные двери ЦЗ-2 задраены.
   Звонок от начальника смены реакторного цеха-1 (НС РЦ-1) Чугунова. Замечательный человек, я еще не раз скажу о нем. Чугунов только что с 4-го блока. Дела, похоже, дрянь. Везде высокий фон. Приборы со шкалой 1000 микрорентген в секунду зашкаливают. Есть провалы, много развалин.
Чугунов и заместитель главного инженера по эксплуатации 1-й очереди (т. е. 1-го и 2-го блоков) Анатолий Андреевич Ситников вдвоем пытались открыть отсечную арматуру системы охлаждения реактора. Вдвоем не смогли ее "сорвать". Туго затянуло.
Требуются здоровые, крепкие парни. А на блочном щите-4 (БЩУ-4) надежных нет. Блочники уже выдыхаются. Честно говоря, страшновато. Вскрываем аварийный комплекс "средств индивидуальной защиты". Пью йодистый калий, запиваю водой. Тьфу, какая гадость! Но надо. Орлову хорошо - он йодистый калий принял в таблетке. Молча одеваемся. Надеваем бахилы из пластика на ноги, двойные перчатки, "лепестки". Выкладываем из карманов документы, сигареты. Как будто идем в разведку. Взяли шахтерский фонарь. Проверили свет. "Лепестки" надеты, завязаны. Каски на головах.
Все.
Запомните их имена. Имена тех, кто пошел на помощь своим товарищам, попавшим в беду. Пошел не под приказом, без всякой расписки, не зная истинной дозовой обстановки. Поступив так, как подсказывала профессиональная, человеческая порядочность, совесть коммуниста:
         - Чугунов Владимир Александрович, чл. КПСС, начальник реакторного цеха по эксплуатации.
         - Орлов Вячеслав Алексеевич, чл. КПСС, зам. начальника реакторного цеха по эксплуатации.
         - Нехаев Александр Алексеевич, чл. КПСС, старший инженер-механик РЦ-1.
         - Усков Аркадий Геннадиевич, чл. КПСС, ст. инженер по эксплуатации РЦ-1.
   Может, это написано слишком громко и нескромно. Абсолютно уверен, что мотивы помощи были самые бескорыстные, высокие. А запоминать наши имена, может, и не надо. Может, еще высокая комиссия и скажет: "А зачем вы туда поперлись, а???"
         6 ч. 15 мин., ЧАЭС, коридор 301. Вышли в коридор, двинулись в сторону 4-го блока. Я чуть сзади. На плече - "кормилец" - специальная арматура для увеличения рычага при открытии задвижки.
Напротив БЩУ-2 - начальник цеха дезактивации Курочкин. В комбинезоне, каске, сапогах. На груди крест-накрест ремни от противогаза и сумки. Экипировка - хоть сейчас в бой. Нервно меряет шагами коридор. Туда-сюда-обратно... Зачем он здесь? Непонятно...
Перешли на территорию 3-го и 4-го блоков, заглянули на щит контроля радиационной безопасности. Начальник смены Самойленко у входа. Спросил у него про индивидуальные дозиметры.
         - Какие дозиметры?! Ты знаешь, какой фон?
Товарищ, похоже, в шоке. С ним все ясно. Говорю ему:
         - Мы пошли на БЩУ-4. Дозобстановку знаешь?
Он уже нас не слушает. Мужик в глубокой растерянности. А за щитами поливают друг друга матом: его шеф В. П. Каплун и его зам - Г. И. Красножен. Из потока матов ясно, что приборов дозконтроля на солидный фон у них нет. А приборов со шкалой 1000 микрорентген/сек. - мизер. Веселая ситуация, ничего не скажешь.
Перед самим БЩУ-4 осел подвесной потолок, сверху льет вода. Все пригнулись - прошли. Дверь на БЩУ-4 - настежь. Зашли. За столом начальника смены блока сидит А. А. Ситников. Рядом НСБ-4 Саша Акимов. На столе разложены технологические схемы. Ситников, видно, плохо себя чувствует Уронил голову на стол. Посидел немного, спрашивает Чугунова:
         - Ты как?
         - Да ничего.
         - А у меня опять тошнота подступает (Ситников с Чугуновым находились на блоке с 2-х часов ночи!).
   Смотрим на приборы пульта СИУРа. Ничего не попять. Пульт СИУРа мертв, все приборы молчат. Вызывное устройство не работает. Рядом - СИУР, Леня Топтунов, худощавый, молодой парень в очках. Растерян, подавлен. Стоит молча.
Постоянно звонит телефон. Группа командиров решает, куда подавать воду. Решено. Подаем воду через барабан-сепараторы в отпускные трубы главных циркуляционных насосов для охлаждения активной зоны.
         7 ч. 15 мин. Двинулись двумя группами. Акимов, Топтунов, Нехаев будут открывать один регулятор. Орлов и я, как здоровяки, станут на другой. Ведет нас до места работы Саша Акимов. Поднялись по лестнице до отметки 27. Заскочили в коридор, нырнули налево. Где-то впереди ухает пар. Откуда? Ничего не видно. На всех один шахтерский фонарь. Саша Акимов довел нас с Орловым до места, показал регулятор. Вернулся к своей группе. Ему фонарь нужней. В десяти метрах от нас развороченный проем без двери, света нам хватает: уже светало. На полу полно воды, сверху хлещет вода. Очень неуютное место. Работаем с Орловым без перерыва. Один крутит штурвал, другой отдыхает. Работа идет шустро. Появились первые признаки расхода воды: легкое шипение в регуляторе, потом шум. Вода пошла!
Почти одновременно чувствую, как вода пошла и в мой левый бахил. Видать, где-то зацепил и порвал. Тогда эту мелочь не удостоил своим вниманием. Но впоследствии это обернулось радиационным ожогом 2-й степени, очень болезненным и долго не заживающим.
Двинули к первой группе. Там дела неважные. Регулятор открыт, но не полностью. Но Лене Топтунову плохо - его рвет, Саша Акимов еле держится. Помогли ребятам выйти из этого мрачного коридора. Снова на лестнице. Сашу все-таки вырвало - видно, не впервые, и поэтому идет одна желчь. "Кормильца" оставили за дверью.
         7 ч. 45 мин. Всей группой вернулись на БЩУ-4. Доложили - вода подана. Вот только сейчас расслабились, почувствовал - вся спина мокрая, одежда мокрая, в левой бахиле хлюпает, "лепесток" намок, дышать очень тяжело. Сразу сменили "лепестки". Акимов и Топтунов в туалете напротив - рвота не прекращается. Надо ребят срочно в медпункт. Заходит на БЩУ-4 Леня Топтунов. Весь бледный, глаза красные, слезы еще не просохли. Выворачивало его крепко.
         - Как чувствуешь?
         - Нормально, уже полегчало. Могу еще работать.
Все, хватит с вас. Давайте вместе с Акимовым в медпункт.
Саше Нехаеву пора сдавать смену. Орлов показывает ему на Акимова и Топтунова:
         - Давай вместе с ребятами, поможешь им добраться до медпункта и возвращайся сдавать смену. Сюда не приходи.
 По громкой связи объявляют сбор всех начальников цехов в бункере ГО. Ситников и Чугунов уходят.
Только сейчас обратил внимание: на БЩУ-4 уже прибыли "свежие люди". Всех "старых" уже отправили. Разумно. Дозобстановку никто не знает, но рвота говорит о высокой дозе! Сколько - не помню".
  
   Свидетельствует Николай Карпан, заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС:
   "- Я не буду перечислять всех заданий, которые в то утро мне давали.  Если бы я начал их  слепо выполнять, то сегодня бы здесь не стоял. 
   Из всех задач я выделил  две:
   - определить, достаточно ли будет воздушного охлаждения (раз  активная зона реактора вскрыта и нет уверенности в том, что в нее попадает охлаждающая вода) для расхолаживания аппарата без дополнительного разрушения ТВЭЛов за счет остаточного тепловыделения в топливе;
   -  определить подкритичность реактора (степень его заглушения).
   Вместе с Анатолием Крятом (начальник ядерно-физической лаборатории отдела ядерной безопасности) мы пошли в зону строгого режима, чтобы взять на АБК-2, со своих рабочих мест, необходимые для производства расчетов документы и НИКИЭТовскую методику расчетов по воздушному расхолаживанию РБМК. По пути мы заходили на блочные щиты, чтобы узнать у смены хоть какие-то подробности об аварии. В это время оперативный персонал уже знал, что стержни СУЗ на четвертом блоке не дошли до нижних концевиков.
   Вернувшись, мы занялись расчетами. Получилось, что лить воду в активную зону нет смысла. Если она вскрыта, то воздушного охлаждения (спустя 6 часов после взрыва) достаточно для предотвращения дальнейшего разрушения топлива  остаточным тепловыделением.
   Расчеты  по отравлению реактора показали, что к 19 часам  ядерное топливо  разотравится от йода и ксенона настолько, что следует ожидать возникновения в нём цепной реакции  и возобновления пожара на блоке. Поскольку стержни СУЗ до концевиков не дошли, а загрузка реактора составляла 50 критических масс, вероятность повторной СЦР была 100%.
    
   Мой доклад главному инженеру Фомину и его заму по науке Лютову был кратким:
   " подачу воды в реактор нужно прекратить, т.к. через 6 часов после заглушения, при вскрытой активной зоне топливу достаточно воздушного охлаждения;
   " примерно в 19 часов реактор разотравится, поэтому нужно принять срочные меры к его "дозаглушению". Это можно сделать бором,  нужно только найти и растворить в воде хотя бы тонну борной кислоты. Потом с помощью пожарных подать ее в  область реактора (гидромонитором пожарной машины, с земли, навесом);
   " заказать вертолет, вызвать станционного фотографа и сделать снимки блока и реактора, чтобы иметь представление о масштабах его разрушения;
   " предоставить в мое распоряжение бронетранспортер,  для  организации  подвижного дозиметрического пункта,  с которого можно  регистрировать  мощности доз гамма, бета и нейтронного излучения в нескольких "реперных" точках на промплощадке и возле 4-го блока. Это дало бы  возможность увидеть динамику развития аварийного процесса на блоке в момент разотравления топлива, регистрировать скорость и направление распространения радиоактивности во времени и получить объективные данные для принятия решения об эвакуации Припяти.
    
   После этого я взял у С. Воробьева (ГО) прибор ДП-5 и занялся осмотром  4-го блока.  Обошел  его по территории станции.  С северной стороны блока были видны вскрытые помещения барабан - сепараторов, оборванные трубы с льющейся из них водой, которая, похоже, так и не доходила  до  реактора. Мощность дозы гамма излучения в том месте, на расстоянии 35 - 40 м от блока, утром 26 апреля  не превышала 50 рентген в час.  В машзале я прошел до восьмой турбины, максимальная МЭД между 7 и 8 ТГ была 50 -70 р/ч, а в районе ТГ - 8 до 200 р/ч. Тепловыделяющих сборок и фрагментов ТВЭЛов нигде не видел, графит тоже. Хлам, сажа, обломки плит перекрытия, копоть - это все, что отметил в то время.
   Был на БЩУ-4, чтобы  подтвердить для себя неполное погружение стержней  управления  по сельсин-датчикам, но записывать их показания не стал, все делал бегом. Чуть позднее, в тот же день, старший  мастер СУЗ  (ЦТАИ) Эдуард Петренко записал все показания сельсинов. По этим данным мы с А. Крятом еще раз показали  начальству перспективу катастрофического развития событий на  блоке, если не будут приняты меры к его дозаглушению.  Критический слой  на РБМК составляет меньше 1 метра по высоте, поэтому  нижняя часть реактора,  куда не дошли стержни СУЗ  и где, вероятно,  находилось не менее семи критических масс, стала бомбой замедленного действия".
  
   К тому моменту на смену приходили уже новые люди - смену Александра Акимова должна сменить смена Виктора Смагина...
  
  
  
   Белоконь и Скачок.
  
   В ту роковую и героическую ночь на "Скорой помощи" Припятской медсанчасти дежурил врач - педиатр Валентин Белоконь. Работали двумя бригадами с фельдшером Александром Скачком. Белоконь был у больного, когда поступил вызов с атомной станции. По вызову выехал фельдшер Скачок.
   В 1 час 42 минуты Скачок позвонил с АЭС и сказал, что на станции пожар, есть обожженные, нужен врач. Белоконь выехал с шофером Гумаровым. Взяли еще две резервных машины. По дороге навстречу им проскочила машина Скачка с включенной мигалкой. Как потом выяснилось, Скачок вез Володю Шашенка.
   На АБК-1 дверь здравпункта оказалась забитой на гвоздь. Взломали. Несколько раз Белоконь подъезжал к третьему и четвертому блокам. Ходил по графиту и топливу. С крыши сползали в очень плохом состоянии Титенок, Игнатенко, Тищура, Ващук. Оказывал первую помощь -- в основном успокаивающие уколы -- и отправлял в медсанчасть. Последними из огня вышли Правик, Кибенок, Телятников. К шести утра Белоконь тоже почувствовал себя плохо и был доставлен в медсанчасть.
   Первое, что бросилось в глаза, когда увидел пожарных, -- их страшное возбуждение, на пределе нервов. Такое не наблюдал раньше. Потому и успокаивающее колол им. А это, как выяснилось потом, было ядерное бешенство нервной системы, ложный сверхтонус, который сменился затем глубокой депрессией...
  
   Свидетельствует Валентин Петрович Белоконь, врач "Скорой помощи" медсанчасти города Припять:
   "Двадцать пятого апреля в двадцать часов я заступил на дежурство. На Припяти работает одна бригада "Скорой помощи" - врач и фельдшер. А машин "скорых" у нас всего шесть.
Когда было много вызовов, мы разделялись: фельдшер гонял к "хроникам" - если надо сделать укол, а врач - на сложные случаи и детские. В то дежурство работали мы раздельно, вроде бы двумя бригадами: фельдшер Саша Скачок и я. Диспетчером была Маснецова. И вот с этих восьми часов вечера как-то все поехало, понеслось с удивительной быстротой. Нет, вначале все спокойно было на атомной станции, но неспокойно по городу. Я ездил все время, практически не выходил из машины. Вначале была какая-то пьянка, кто-то там выбросился из окна, нет, не погиб, абсолютно здоровый, но пьяный в дым... Потом детские вызовы были, к бабуле одной ездили, и потом где-то вечером, часам к двенадцати - я хорошо запомнил, потому что ночь была сумбурная, - поступил вызов: мальчик тринадцати лет с бронхиальной астмой, затянувшийся приступ. А затянулся он потому, что звонил сосед и не указал номера квартиры. Я выехал на проспект Строителей, а уже полночь и домина большой. Посмотрел, походил-походил - никого. Что делать? Не будешь же всех будить. Уехал.
Приехал, Маснецова говорит: "Звонили, уже указали номер квартиры". Я опять туда, приезжаю - на меня сосед ругается, что поздно приехал. Я говорю: "Так и так, не знал номера". А он: "А вы должны знать". А я честно не знал, впервые к этому мальчику ездил. Дома этот сосед давил на меня, чуть ли не лоз в драку, я тогда спустил мальчика в салон "РАФа" и ввел внутривенно эуфиллин. А сосед все грозил пожаловаться на меня...
Вот когда мы возвращались к себе в больницу - а ехали мы с водителем Анатолием Гумаровым, он осетин, ему лет тридцать, - мы увидели ТО. Как это было? Ночью едем, город пустой, спит, я рядом с водителем. Вижу две вспышки со стороны Припяти, мы сначала не поняли, что с атомной. Мы ехали по Курчатова, когда увидели вспышки. Подумали, что это зарницы. Потому что крутом дома, мы атомной станции не видели. Только вспышки. Как молнии, может, чуть больше, чем молния. Грохота мы не услыхали. Мотор работал. Потом на блоке нам сказали, что жахнуло здорово. И наша диспетчер слыхала взрыв. Один, а потом второй сразу же. Толя еще сказал: "Зарницы не зарницы, не пойму". Он сам охотник, поэтому его немножко смутило. Ночь была тихая, звездная, ничего такого...
Когда приехали в медсанчасть, диспетчер говорит, что был вызов. Мы приехали в час тридцать пять минут. Поступил вызов на атомную, и фельдшер Саша Скачок уехал на АЭС. Я спросил у диспетчера: "Кто звонил, что за пожар?" Она толком не сказала ничего - надо мне ехать, не надо. Ну и решили от Саши дождаться информации. В час сорок - сорок две перезвонил Саша, сказал, что пожар, есть обожженные, нужен врач. Он был взволнован, никаких подробностей, и повесил трубку. Я взял сумку, взял наркотики, потому что есть обожженные, сказал диспетчеру, чтобы связалась с начальником медсанчасти. Взял с собой еще две машины пустых, а сам поехал с Гумаровым.
До атомной хода "рафиком" - минут семь - десять по прямой.
Мы выехали той дорогой, которая идет на Киев, а потом повернули налево на станцию. Вот там я и встретил Сашу Скачка - он ехал навстречу нам в медсанчасть, но "рафик" его был с маяком включенным, и я не стал их останавливать, потому что раз с маяком - случай неординарный. Мы поехали дальше на станцию.
Ворота, стоит охрана, нас прапорщик встретил: "Куда едете?" - "На пожар". - "А почему без спецодежды?" - "А я откуда знал, что спецодежда нужна будет?" Я без информации. В одном халате был, апрельский вечер, тепло ночью, даже без чепчика, без ничего. Мы заехали, я с Кибенком встретился.
Когда с Кибенком разговаривал, спросил у него: "Есть обожженные?" Он говорит: "Обожженных нет. Но ситуация не совсем ясна. Что-то моих хлопцев немножко подташнивает ".
Пожар фактически уже не был виден, он как-то по трубе полз. Перекрытие рухнуло, кровля...
Мы беседовали с Кибенком прямо у энергоблока, где пожарные стояли. Правик, Кибенок - они тогда двумя машинами подъехали. Правик выскочил, но ко мне не подходил, а Кибенок был возбужденный немного, взвинченный.
   Саша Скачок уже забрал со станции Шашенка. Его хлопцы вытащили. Обожженного, на него балка рухнула. Он умер в реанимации двадцать шестого утром.
Дозиметров у нас не было. Говорили, что есть противогазы, есть защитные комплекты, но ничего этого не было, не сработали...
Мне надо было по телефону позвонить, Кибенок сказал, что и ему надо связаться с начальством, и тогда я поехал на АБК - административно-бытовой корпус метрах в 80 от блока. Машины запарковал на кругу, одна машина чуть ближе к блоку стояла. А ребятам сказал: "Если нужна помощь - я здесь стою".
Тревогу я ощутил по-настоящему, когда увидел Кибенка, а потом возле административного корпуса - ребят из эксплуатации. Они выскакивали из третьего блока и бежали к административному корпусу - ни у кого толком ничего не узнаешь.
Двери здравпункта были заколочены...
Позвонил в центральный щит управления. Спрашиваю: "Какая обстановка?" - "Обстановка неясная, оставайтесь на месте, оказывайте помощь, если надо". Потом позвонил к себе в медсанчасть. Там уже был замначальника Печерица Владимир Александрович.
Я сказал Печерице, что видел пожар, видел обрушенную кровлю на четвертом энергоблоке. Это было что-то около двух часов ночи. Сказал, что волнуюсь - приехал сюда, никакой работы пока не делаю, а город-то весь на мне висит. Могут же быть срочные вызовы. Еще я сказал Печерице, что пока пораженных нет, но пожарные говорят, что подташнивает. Начал вспоминать военную гигиену, вспоминать институт. Всплыли какие-то знания, хотя казалось, что все забыл. Ведь как у нас считали? Кому она нужна - радиационная гигиена? Хиросима, Нагасаки - все это так далеко от нас.
Печерица сказал: "Оставайся пока на месте, минут через пятнадцать - двадцать перезвонишь, мы скажем тебе, что делать. Не волнуйся, мы на город дадим своего врача, вызовем". И буквально тут же ко мне подошли трое, по-моему командированные, привели парня лет восемнадцати. Парень жаловался на тошноту, резкие головные боли, рвота у него началась. Они работали на третьем блоке и, кажется, зашли на четвертый... Я спрашиваю - что ел, когда, как вечер провел, мало ли от чего может тошнить? Замерил давление, там сто сорок или сто пятьдесят на девяносто, немного повышенное, подскочило, и парень немного не в себе, какой-то такой... Завел его в салон "скорой". В вестибюле нет ничего, там даже посадить не на что, только два автомата с газированной водой, а здравпункт закрыт. А он "заплывает" у меня на глазах, хотя и возбужден, и в то же время такие симптомы - спутанная психика, не может говорить, начал как-то заплетаться, вроде принял хорошую дозу спиртного, но ни запаха, ничего... Бледный. А те, что выбежали из блока, только восклицали: "Ужас, ужас". Психика у них была уже нарушена. Потом ребята сказали, что приборы зашкаливают. Но это позже было.
Этому парню сделал я реланиум, аминазин, что-то еще, и сразу же, как только я его уколол, еще трое к "скорой помощи" пришли. Трое или четверо из эксплуатации. Все было как по заученному тексту: головная боль, с той же симптоматикой - заложенность в горле, сухость, тошнота, рвота. Я сделал им реланиум, я один был, без фельдшера, и - сразу их в машину и отправил в Припять с Толей Гумаровым.
А сам снова звоню Печерице, говорю - так и так. Такая симптоматика.
         - А он не сказал, что сейчас же посылает вам помощь?
         - Нет. Не сказал он... Как только я этих отправил, ребята привели ко мне пожарных. Несколько человек. Они буквально на ногах не стояли. Я чисто симптоматическое лечение применял: реланиум, аминазин, чтобы психику немножко "убрать", боли...
Когда Толя Гумаров вернулся из медсанчасти, он привез мне кучу наркотиков. Я перезвонил и сказал, что делать их не буду. Ведь обожженных не было. А мне почему-то совали эти наркотики. Потом, когда я приехал утром в медсанчасть, у меня их никто брать не хотел, потому что начали замерять меня - фон идет сильно большой. Я наркотики сдавать, а они не берут. Я тогда вынул наркотики, положил и говорю: "Что хотите, то и делайте".
Отправив пожарных, я уже попросил, чтобы калий йод прислали, таблетки, хотя в здравпункте на АЭС йод, наверно, был. Сначала Печерица спрашивал: "А почему, а зачем?" - а потом, видно, когда пораженных они увидели, больше не спрашивали. Собрали калий йод и прислали. Я начал давать его людям.
   Корпус был открыт, но люди на улицу выходили. Их рвало, им неудобно было. Стеснялись. Я их загоню всех в корпус, а они - во двор. Я им объясняю, что нужно садиться в машины и ехать в медсанчасть обследоваться. А они говорят: "Да я перекурил, просто переволновался, тут взрыв, тут такое..." И убегают от меня. Народ тоже не полностью себе отдавал отчет.
Позже, в Москве, в шестой клинике, я лежал в палате с одним дозиметристом. Он рассказывал, что у них сразу же после взрыва полностью зашкалило станционные приборы. Они позвонили то ли главному инженеру, то ли инженеру по технике безопасности, а инженер этот ответил: "Что за паника? Где дежурный начальник смены? Когда будет начальник смены, пусть он мне перезвонит. А вы не паникуйте. Доклад не по форме". Ответил и положил трубку. Он в Припяти, дома был. А они потом выскочили с этими "дэпэшками" - а с ними к четвертому блоку не подойдешь.
Мои три машины все время циркулировали. Пожарных машин было очень много, поэтому наши начали светить, чтобы дорогу уступали, сигналы подавать - пи-пи, пап-па.
Правика и Кибенка я не вывозил. Помню - Петр Хмель был, чернявый такой парень. С Петром я лежал сначала в Припяти, койки рядом, потом в Москве.
В шесть часов и я почувствовал першение в горле, головную боль. Понимал ли опасность, боялся ли? Понимал. Боялся. Но когда люди видят, что рядом человек в белом халате, это их успокаивает. Я стоял, как и все, без респиратора, без средств защиты.
         - А почему без респиратора?
         - А где его взять? Я было кинулся - нигде ничего нет. Я в медсанчасть звоню: "Есть у вас "лепестки"?" - "Нет у нас "лепестков". Ну и все. В маске марлевой работать? Она ничего не дает. В этой ситуации просто нельзя было на попятную идти.
    На блоке, когда рассвело, уже не видно было сполохов. Черный дым и черная сажа. Реактор плевался - не все время, а так: дым, дым, а потом - бух! Выброс. Он коптил, но пламени не было.
Пожарные к тому времени спустились оттуда, и один парень сказал: "Пусть он горит синим пламенем, больше туда не полезем". Уже всем понятно было, что с реактором нелады, хотя щит управления так и не дал каких-то конкретных данных. В начале шестого на пожарной машине приехал дозиметрист, не помню, кто и откуда. Он приехал с пожарными, они были с топориками и долбанули дверь какую-то на АБК, забрали что-то в ящиках. Не знаю - то ли одежду защитную, то ли оборудование, погрузили в пожарную машину. У дозиметриста был большой стационарный прибор.
Он говорит: "Как, почему вы здесь стоите без защиты? Тут уровень бешеный, что вы делаете?" Я говорю: "Работаю я здесь".
Я вышел из АБК, машин моих уже не было. Я еще спросил того дозиметриста: "Куда пошло это облако? На город?" - "Нет, - говорит, в сторону Янова, чуть-чуть стороной наш край зацепило". Ему лет пятьдесят было, он на пожарной машине уехал. А я почувствовал себя плохо.
Потом все-таки приехал Толя Гумаров, за что я ему благодарен. Я к тому времени уже двигался на выход, думал - хоть попрошусь на пожарную машину, чтоб подвезли, пока еще могу передвигаться. Начальная эйфория прошла, появилась слабость в ногах. Пока я был в работе, не замечал этого, а тут началось состояние упадка, давит, распирает, угнетен, и только одна мысль: забиться бы где-то в щель. Ни родных, ничего не вспоминал, хотелось только как-то уединиться, и все. Уйти от всего.
Мы с Толей Гумаровым постояли еще минут пять - семь, ждали: может, кто-то попросит помощи, но никто не обращался. Я сказал пожарным, что еду на базу, в медсанчасть. В случае необходимости пусть вызывают нас. Там больше десятка пожарных машин было.
Когда я приехал в медсанчасть, там людей было много. Ребята принесли стакан спирта, выпей, надо, мол, дали такое указание, что помогает. А я не могу, меня всего выворачивает. Попросил ребят, чтобы моим, в общежитие, калий йод завезли. Но кто был пьян, кто бегал и без конца отмывался. Я тогда взял машину "Москвич" - не наш был водитель - и поехал домой. Перед этим помылся, переоделся. Отвез своим в общежитие калий йод. Сказал закрыть окна, не выпускать детей, сказал все, что мог. Соседям раздал таблетки. И тут за мной приехал Дьяконов, наш доктор, и забрал меня. В терапию положили, сразу под капельницу. Я стал "заплывать". Начало мне плохеть, и я довольно смутно все помню. Потом уже ничего не помню...".
  
   Это свидетельство взято из книги Юрия Щербака "Чернобыль". И хотя, Юрий Щербак - писатель, но он ещё и является врачом по квалификации. Он писал:
   "...Тем летом я получил из Донецка письмо от своего старого друга, декана педиатрического факультета Донецкого медицинского института им. М. Горького, доцента Владимира Васильевича Гажиева. Когда-то в пятидесятые годы мы вместе с Гажиевым выпускали сатирическую газету Киевского мединститута "Крокодил в халате", популярную среди студентов и преподавателей: рисовали карикатуры, писали острые подтекстовки... В своем письме В. В. Гажиев рассказал мне о выпускнике педиатрического факультета Валентине Белоконе:
"За годы учебы в институте он был, в целом, средним, обычным студентом... Никогда не пытался производить выгодного впечатления на окружающих, преподавателей, администрацию и пр. Делал порученные ему дела скромно, достойно, добротно.
В нем ощущалась надежность. В учебе преодолевал трудности самостоятельно, срывов не было. Шел к намеченной цели (хотел быть детским хирургом) достойно, выполняя все необходимое. Его естественная порядочность, доброта характера снискали ему стабильное глубокое уважение прежде всего товарищей по группе и курсу, а также преподавателей. Когда в июне мы узнали о его достойном поведении двадцать шестого апреля в Чернобыле, то первое, что говорили, - он, Валик, по-другому поступить не мог. Он настоящий человек, надежный, порядочный, к нему тянутся люди".
...С Валентином Белоконем я встретился осенью 86-го в Киеве, когда позади у него остались больница, пребывание в санатории, треволнения с получением квартиры и устройством на работу в Донецке, разные бюрократические мытарства (сколько сил ему пришлось приложить, чтобы получить причитающуюся ему зарплату... за апрель месяц, не говоря уже о получении материальной компенсации, положенной каждому жителю, эвакуированному из Припяти).
Передо мною сидел худощавый, плечистый, застенчивый парень, в каждом слове и жесте которого были сдержанность и глубокое чувство достоинства - врачебного и человеческого. Только на третий день я узнал случайно, что его донимает одышка, хотя до аварии он занимался спортом - тяжелой атлетикой - и переносил большие нагрузки. Мы поехали с ним к профессору Л. П. Киндзельскому на консультацию...
Валентин рассказывал мне о своих детях (он отец двух девочек - пятилетней Тани и совсем маленькой Кати, которой в момент аварии исполнилось полтора месяца), радовался, что наконец-то будет работать по специальности, которую сознательно избрал в жизни и которую любит больше всего: детским хирургом. А я думал о том, как в ту страшную ночь он, человек в белом халате, первый врач в мире, работающий на месте катастрофы такого масштаба, спасал пострадавших, охваченных ужасом, терзаемых радиацией людей, как вселял в них надежду, потому что в ту ночь это было единственное его лекарство, посильнее реланиума, аминазина и всех наркотиков мира".
  
   О героической роли Валентина Белоконя скажет уже спустя несколько месяцев доктор Гейл. Он прибудет из США добровольно, по зову совести и из побуждений помощи людям, чтобы спасать пораженных из Чернобыля, оказывать помощь в пересадке костного мозга.
   Юрий Щербак имел возможность задать доктору Гейлу несколько вопросов, и среди заданных вопросов было:
   "- Доктор Гейл, кто из больных в Москве вам наиболее запомнился?
         - Сразу хочу сказать, что я помню каждого из них - помню как человека, как индивидуальность. Но некоторые люди оставили наиболее глубокий след. Особенно запомнились трое больных.
Первый - врач, который работал у реактора, помогал пораженным. Как врач, он осознавал всю опасность создавшейся ситуации, он все понимал, но держался мужественно. Второй больной - пожарный. Когда я впервые выехал в Киев из Москвы - помните, в начале июня? - меня не было в клинике три дня. И когда я вернулся из Киева, он был очень зол и спросил меня: "Где вы были? Почему уехали?" И третий, тоже пожарный. Может быть, он не понимал, что над ним нависла опасность, может быть - понимал, а может быть - специально все делал для того, чтобы не обращать внимания на угрозу жизни. Он трогательно себя вел - во время обходов он все время меня спрашивал: "Как ваши дела, доктор, как вы себя чувствуете?"
   Двое из этих больных умерли, один выжил..."
  
   Валентин Белоконь выжил... Его роль также была необходима в помощи пострадавшим. Он не жалел своих сил, принимал пострадавших, оказывал первые меры помощи, и находился на блоке не до того момента, пока его не вызовут, а до момента пока ему самому уже не стало дурно от радиации и ядерной усталости.
   Кареты "скорой помощи" возили пострадавших в припятскую медсанчасть МСЧ-126. Там пострадавших начали распределять по уровню радиационного поражения (это можно определить по внешним признакам на теле), и готовить их к приезду группы врачей из Москвы.
  
  
  
   Караул пожарных Правика.
  
   Безспорен подвиг расчетов ВПЧ-2 и СВПЧ-6. Эти воинские части пожарной охраны тут же отреагировали на изменение обстановки и приехали для тушение начавшегося пожара на Чернобыльской АЭС.
   Взрывом выбросило элементы активной зоны из реактора. Они начали загораться. Горела крыша машинного зала и крыша ЦЗ-3 (центрального зала 3-го энергоблока). Пожар угрожал непредвиденными и страшными последствиями.
  
   0x01 graphic
   Леонид Петрович Телятников.
  
   Свидетельствует Леонид Петрович Телятников, Герой Советского Союза, начальник военно-пожарной части N2 Чернобыльской атомной станции, майор внутренней службы:
   "В карауле лейтенанта Правика было семнадцать человек. В ту ночь он дежурил. Третий караул не был таким идеальным, как пишут в газетах. И если бы не этот случай, никогда, конечно, о нем не писали бы. Это был очень своеобразный караул. Это был караул личностей, так можно сказать. Потому что каждый был сам по себе. Очень много ветеранов там было, очень много своеобразных ребят.
Володя Правик, пожалуй, был самый молодой - ему 24 года. По натуре очень добрый, мягкий - ну, и подводили они его иногда. Он никогда в просьбах никому не отказывал. Он считал, что должен идти на уступки. В этом, может, была какая-то слабость с его стороны - бывали и стычки, а он виноват оставался, потому что в карауле и нарушения были... тем не менее он придерживался своей линии.
Он очень увлекающийся был, Володя Правик. Любил радиодело, фотографию. Он был активный работник, начальник штаба "Комсомольского прожектора". "Прожектор" был самой действенной формой борьбы с недостатками, жестоко хлестал все, даже малейшие недостатки. Он и стихи писал, и рисовал, выполнял эту работу с удовольствием. Ему много помогала жена. Они очень подходили друг другу. Жена его закончила музыкальное училище и преподавала музыку в детском садике. Они внешне даже были чем-то похожи друг на друга, оба мягкие, их взгляды на жизнь, отношение к работе - очень тесно все переплеталось, было единое. За месяц до аварии у него родилась дочь. В последнее время он просил, чтобы его инспектором перевели, все соглашались, но просто ему не было замены...
Самым старым в карауле по возрасту и по сроку службы был Бутрименко Иван Алексеевич, водитель. Ему сорок два года. Это один из тех, на ком все держится. На него все равнялись. И начальник караула, и секретарь партийной и комсомольской организации. Иван Алексеевич был депутатом городского Совета, вел очень большую депутатскую работу... Работали еще в нашей части три брата Шаврея, белорусы. Самый младший - это Петр, он работал инспектором части, а Леонид - самый старший - и Иван - средний - работали в третьем карауле. Леониду тридцать пять лет, Иван года на два-три моложе, а Петру тридцать лет. Работали они так: надо - значит, сделали.
В жизни как бывает? Пока не ткнешь пальцем - никто даже не шевельнется. Это не только у нас, это везде так. На занятиях, на учениях кто-то старается в сторону уйти, отдохнуть, полегче работу взять... Здесь этого не было. Когда авария случилась, несмотря на какие-то трения в карауле, несмотря ни на что, весь караул пошел за Правиком, пошел без оглядки... Там битум горел. Машинный зал - сгораемое покрытие, и основная стоимость, если на рубли перевести, - это машинный зал.
Все чувствовали напряжение, чувствовали ответственность. Только назову, сразу подбегает: "Понял". И даже не слушал до конца, потому что понимал, что надо делать. Ждал только команды.
И ни один не дрогнул. Чувствовали опасность, но все поняли: нужно. Только сказал - надо быстро сменить. Бегом. Как до аварии бывало? "Чего я иду да почему?" А здесь - ни слова, ни полслова, и буквально все выполнялось бегом. Это, собственно, самое главное было. Иначе пожар тушился бы очень долго и последствия могли быть значительно большими.
Я, когда случился пожар, был в отпуске. У меня отпуск тридцать восемь дней. Мне по телефону ночью диспетчер позвонил. Ну, транспорта нет, все машины выехали. Я позвонил дежурному горотдела милиции, объяснил ситуацию, мол, так и так (у них машины всегда есть). Говорю: "На станции пожар, кровля машинного зала, пожалуйста, помогите добраться". Он уточнил адрес мой, говорит: "Машина сейчас будет".
Крыша горела наверху в одном месте, другом, третьем. Я, когда поднялся, увидел, что горит в пяти местах на третьем блоке. Я тогда еще не знал, что третий блок работает, но раз горит кровля - нужно тушить. Большого труда с точки зрения пожарного дела это не представляло. В машинном зале посмотрел - следов пожара нет. Хорошо. В "этажерке", на десятой отметке, где центральный блочный щит управления, пожара нет. А какое состояние в кабельных помещениях? Для нас это самое важное. Нужно было все обойти, посмотреть. Поэтому я все время бегал - пятую, восьмую отметку посмотрел, десятую отметку посмотрел, заодно у зам главного инженера с оперативным персоналом корректировал - что важнее, что и как... Они сказали: "Да, действительно, нужно тушить крышу, потому что у нас третий блок еще работает, а если произойдет обрушение, хотя бы одна плита упадет на работающий реактор - значит, может произойти дополнительная разгерметизация". Мне надо было все эти вопросы знать, мест много, станция очень большая, и везде надо было побывать.
   С Правиком я тогда так и не успел поговорить. Только когда отправлял в больницу, только уже в этот момент буквально несколько слов... в 2 часа 25 минут он уже был отправлен в больницу. Они наверху минут пятнадцать - двадцать находились...
Где-то в половине четвертого мне плохо стало. Я закурил сигарету, по-прежнему запихивался, и постоянный кашель был. Слабость в ногах, хотелось посидеть... Сидеть некогда было. Мы проехали посмотреть посты, я указал, где машины ставить. Поехали к директору, собственно, мне нужен был телефон - доложить обстановку. А на станции неоткуда позвонить. Многие помещения закрыты, никого там не было, а у директора несколько телефонов, но они были заняты. Говорил директор. В то время он буквально по телефонам разрывался. Мы оттуда не могли позвонить. Поэтому выехали в часть
   Наша часть номер два - а в ее составе караул В. Правика - охраняла атомную станцию. Это была объектовая часть. А городская часть, в которой работал В. Кибенок, охраняла город. Они сразу же узнали о пожаре. Автоматически у нас при пожарах дается повышенный номер, сразу сообщается на центральный пункт пожарной связи. Сообщается по радиостанции или по телефону через городскую часть. Городская часть по отношению к нам считается главной. Поэтому, получив сообщение, что возник пожар, они автоматически знают, что должны выехать.
   Как я уже говорил, караул Правика первое время находился на машинном зале. Там потушили, и отделение оставили на дежурство под его руководством, потому что машинный зал оставался в опасности. А городская часть, поскольку она чуть позже прибыла, была направлена на реакторное отделение. Вначале машинный зал главным был, а потом - реакторное отделение. Ну вот, Правик потом даже свой караул оставил, побежал на помощь городской части.
Из нашего караула погиб только Правик. Остальные пять человек, что погибли, - это были ребята из шестой городской части. Так получилось, что они первыми начали тушить на реакторе. Там было наиболее опасно. С точки зрения радиоактивной опасности, конечно. С точки зрения пожарной - на машинном зале, поэтому там наш караул и действовал в начальный момент аварии".
  
   0x01 graphic
   Владимир Правик.
  
   Владимир Правик... а ведь он единственный кто видел горящий реактор! Рыбаки, которые наблюдали за этим процессом, видели как один из пожарных стоял на блоке "В" (блок ВРСО спецхимводоочистки, из него на здании 3 и 4 энергоблоков берет начало знаменитая труба), и корректировал действия своих подчиненных...
   А Леонид Петрович Телятников выжил, и после лечения продолжал свою деятельность пожарного. Умер он в декабре 2004-го года, и до последних дел не оставлял общественной работы - воспитывая ребят школ в духе Героев.
  
   Свидетельствует Леонид Михайлович Шаврей, старший пожарный караула В. Правика ВПЧ-2, (взято из книги Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "Дежурство мое было с 25-го на 26 апреля. В карауле нас десять человек. Дежурство шло нормально: днем были занятия, а вечером - подготовка техники к сдаче. У нас было семь машин - наших четыре, остальные резервные. Мы должны были сдавать дежурство утром - с восьми до половины девятого.
Ну, все было тихо, никаких происшествий. Это же суббота была, впереди выходной день. Дежурство шло отлично, ничего нам не мешало, настроение тоже было хорошее. Правик сидел в начкараульской комнате - что-то писал, конспекты, что ли. Некоторые заступили в наряд на 2-3 часа, другие отдыхали. Я как раз отдыхал. Должен был после двух часов подменить Правика. Я временно исполнял обязанности командира отделения. Там есть топчаны, я отдыхал. Уснул. Слышу - вроде який стук, глухо. Подхватился, думаю - что такое? Не врублюсь - что такое? А часы были в карманчике, чтобы не мешали. Только за часы - тревога. Сирена сработала. Я быстро выскакиваю, за "боевку" - это спецодежда, которая применяется при тушении пожара, а отдыхаем мы в форме - в гимнастерке, сапогах. "Боевка" - каска, брезентовая роба.
Быстро оделся, в гараже открыты двери, там шум, "вон смотри - горит!". Выскакиваю - облако такое, столб огня и облако черное над трубой.
         - Как ночью было видно черное облако?
         - Так станция же полностью освещена. От самого блока - красный столб, дальше - синеобразный, а выше - гриб черный. Полтрубы закрывал. Верхнюю часть трубы.
   Мы в машину - скок, живо туда подъезжаем, смотрим - нету ни шара, ни облака, все светло. Приехали через проходную на АБК-2. Видим - на четвертом реакторе все порушено. Нас выехало сразу три машины.
Мы с Правиком пошли в разведку. Он говорит: "Давай, Михайлыч, пошли", - и мы пошли по транспортному коридору через третий блок на четвертый. До половины коридора добегаем - там телефонная будка. Володя говорит: "Давай позвоним". - "Давай". Стали звонить - никто трубку не поднимает. Ни ответа, ни привета. Я говорю: "Смотри, Павлович, там бегают из обслуживающего персонала два человека". Подождали, стали их расспрашивать, они волнуются очень, сказали, что, возможно, горит крыша машзала. Потому что пробита крыша.
Правик мне говорит: "Михайлыч, давай, беги туда, бери машину свою - и на ту сторону". У меня машина "ЗИЛ-130", обыкновенная красная пожарная автоцистерна без лестницы. Я только Правика спросил: "Павлович, а ты с кем останешься?" - "Да, - говорит, - я здесь буду с персоналом, разберусь". И все. Больше ничего. Так я с ним и расстался. Он остался внутри.
А я мимо АБК-1 на ту сторону переехал, машину поставили возле машзала, а сами вместе с Володей Прищепой на крышу поднялись по наружной лестнице. Увидели очаги пожара. Как раз разгорелось. Ну, мы давай тушить.
         - Как вы тушили? Водой поливали?
         - Да нет. Старались сбивать пламя брезентовыми рукавами. На крыше противопожарное водоснабжение, и там рукава лежали в ящиках, вот этими рукавами мы и сбивали... В крыше были дырки, если бы мы воду начали лить, могло бы и "коротнуть" и... Рукавами сбивали пламя и ногами затаптывали. Очаги не сильные были, но было много загораний.
         - И сколько же вас всего было?
         - Двое. Я и Прищепа. А внизу водитель и еще один пожарный. Мы были на этой стороне, а наши ребята - на той стороне. Они подождали из шестой части машину, там подошла мехлестница, лестницу приставили к третьему блоку и через крышу третьего блока шли.
Мы поднялись на крышу минут через десять после взрыва. Забили, забили огонь, я тогда говорю Прищепе: "Я сейчас спущусь, надо же рукав взять. Протянем. В случае чего будем водой тушить".
Температура большая была, дышать тяжело, мы порасхристаны, каски сняли, положили. Я вниз спускаюсь, к машине, только за рукав - смотрю, кто-то идет. А мы когда подъезжали, там стояли прапорщики и сказали: "Дальше не езжайте, там развалины". Мы и сами видели, что там груды развалин, провода оборваны. Нельзя туда. Смотрю - кто-то идет в военной форме. Думаю - тю, нам же говорили, что туда нельзя... приглядываюсь - Телятников! Подходит. "Что у вас нового?" Я доложил - так и так, здесь, на крыше, дежурим, пламя сбили. А потом спросил: "Леонид Петрович, тут же и провода оборваны, могло убить" - "Ну, не убило - значит остался жив. Где Правик?" Я ответил.
Тогда Телятников пошел по лестнице вверх, я за рукав - и следом. Он на двенадцатой отметке стал стучать в двери, а они закрытые. Я поднялся до Прищепы. Тот спрашивает: "Что такое?" - "Да там Телятников двери выбивает". Ну, мы посмеялись и давай снова прохаживаться по крыше - она снова начала загораться, а мы снова сбивали. Водой так и не пользовались. Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая... Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры. Это еще повезло, что быстро сработали, что нас туда направили... если бы разгорелась крыша - это бы ужас был. Представить невозможно. Вся станция полетела бы. Наступишь - ногу нельзя переставить, сапоги вырывает. Ну, словом, расплавленная масса. Дыры были на крыше - она была пробита полностью, плиты падали, летели с семьдесят второй отметки. И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз - воспламенился.
         - Вы понимали, что произошло что-то с атомной станцией? Или только думали про пожар?
         - Володя Правик понимал. Мы когда приехали к станции, он сразу дал вызов номер три - областной. И когда мы пошли в разведку, он сказал: "Ну, Михайлыч, нам будет жарко. Нам придется тут поработать". У меня аж волосы дыбом стали. Он был в курсе дела. Он глянул на развал, на крышу с таким настроением...
         - А на учениях вас учили, как бороться с радиационной опасностью? Как "лепестки" надевать?
         - Никто об этом даже не говорил. Только учили, как с огнем бороться. Занятия были по загоранию помещений, как входить в задымленные помещения в противогазах КИП. Обычная работа. А чтобы какая-то связь с этим вот... никто и никогда даже и не говорил... Ну вот. Пробыли мы с Прищепой на крыше где-то до пяти часов утра. Что там происходило с другой стороны, мы и понятия не имели. Радиостанция работала внизу, в машине, а у нас рации не было. Мы перекрикивались, связь держали с водителем. Наши хлопцы и ребята из шестой части тоже работали на семьдесят второй отметке и еще выше, возле трубы.
   Из области постепенно начали машины прибывать и к пяти часам уже полно было. Нам сказали: "Давайте, хлопцы, спускайтесь, все нормально, мы вас меняем". Это наша смена приехала. Мы давай вниз. Стали спускаться - вроде бы жарко стало. Когда еще на крыше были, Володя Прищепа мне говорит: "Ты привкуса никакого не чувствуешь?" - "Вроде нет". А блок дымил, огня не было. Синеватый дымок. Мы спустились вниз, нам говорят: "Давайте идите в столовую, таблетки принимайте". Я сигаретку закурил, а она сладкая. Что за черт? Я выбросил. Говорю: "Что это за сигареты такие сладкие?" В столовой нам дали таблетки, я только в рот взял и воды выпил - как рвота началась. Начало тошнить, пошло крутить. Противно до невозможности. Пить охота, а напиться невозможно - сразу тошнит. Но я в санчасть не пошел. После смены взял машину и вывез из Припяти жинку с дитем. А 26-го вечером, когда жинку я уже отправил, мы с хлопцами пошли в больницу проведать наших. Нас в больницу не пустили, мы под окнами стояли. На втором этаже все выглядывали в окна, здоровались, все нормально, все веселые, как обычно. У Правика, правда, лицо было набрякшее, опухшее, он изменился. Я разговаривал с ним. "Как самочувствие?" - "Нормально. А у вас?" - "Тоже нормально, - говорю. И спрашиваю: - А что вам делают?" - "Капельницы ставят, уколы дают". Попрощались до завтра, а назавтра нам сказали, что их увезли в Москву.
Правик был очень хороший парень. Башковитый, грамотный. Хорошо разбирался в радиотехнике, любитель был крепкий. Цветомузыку сделать, приемник отремонтировать, магнитофон - вроде как мастер был. И с караулом житейски обходился. Достойный начальник. Любой вопрос мог решить, обратись к нему - так и так. Мы обращались к Телятникову - машину взять, или подмену, или на час отлучиться в больницу - ну, Телятников нам отказывал. "Я не могу такой вопрос решить". Все на управление ссылался. А Володя Правик ходил к Телятникову с тем, кто за помощью обращался, - и вопрос решали. Жизнерадостный парень был, дитя родилось. Жить бы ему и жить...".
  
   Свидетельствует Григорий Матвеевич Хмель, водитель пожарного автомобиля Чернобыльской районной пожарной части:
   "Я люблю в шахматы играть. В ту ночь дежурил. Играл с шофером. Говорю ему: "Не то, Миша, робишь, ошибки робишь". Он проигрывал. Часов до двенадцати ночи дотянулся этот наш разговор, потом я говорю: "Миша, я пойду, наверно, спать". А он говорит: "А я буду еще с Борисом гулять". - "Ну, гуляй".
У нас там топчаны, я поклал топчан, матрац положил, одеяло взял чистое, одеяло в шкафчике, так я под голову положил и лег. Не знаю, долго я дремал или нет, потом слышу что-то: "Да, да, поехали, поехали!" Я открываю глаза и вижу: Миша стоит, Борис, Гриша. "Поехали" - "Куда?" - "Сейчас Володя снимает сводку". Потом, он только принял сводку, - ву! ву! - сирена загула. Тревогу сделали. Я спрашиваю: "Куда?" - "На Чернобыльскую АЭС".
Миша Головненко, водитель, с ходу уезжает, я вторым выезжаю. Это две машины, которые в нашей части стоят, - в одной я, в другой - он. Ну, видите, часто так бывает, что, когда мы уезжаем, дверей не закрываем, а те двери стеклянные, и тогда часто бьет нам стекла ветер. Так обычно, кто последний уезжает, треба, чтобы гараж закрыл. Я с Прищепой закрываем гараж. Я думаю - Мишу догоню, у меня "ЗИЛ-130". Ну и поехали, погнал я так километров восемьдесят в час. У меня над головой рация трещит - вызывает Иванков, Полесское, нас диспетчер вызывает. Чую, что вызывает номер три. Думаю - это что-то такое не то...
Потом я догнал машину Головненко уже под самой АЭС, чтобы не путаться по стройке, чтобы сразу две машины шло. Догнал его, сел на хвост ему своей машиной. Подъезжаем. Только туда, где дирекция АЭС, подъехали, сразу нам видно - горит пламя. Как облако - пламя красное. Думаю - ну и работы будет. Прищепа каже: "Да, дядько Гриша, много работы будет". Приехали мы туда без десяти или без пятнадцати два ночи. Смотрим - ни одной машины нашей - ни со второй, ни из шестой части. Что такое? Они, оказывается, поставили с северной части блока. Мы вышли - куды, що? Видим - графит там валяется. Миша каже: "Графит, что такое?" Я его ногой откинул. А боец на той машине взял его в руки. "Он, - каже, - горячий". Графит. Куски были разные - большие и маленькие, такие, что в руку взять можно. Их на дорожку вывалило, все там топтались по нему. Потом вижу - бежит Правик, лейтенант, который погиб. Я его знал. Вместе с ним два года работали. А мой сын, Петро Григорьевич Хмель - начальник караула, такой как Правик. Лейтенант Правик - начальник третьего караула, а Петро - начальник первого караула. Они вместе с Правиком училище кончали... А второй сын мой - Хмель Иван - начальник пожарной инспекции Чернобыльского района.
Да... Значит, бежит Правик. Я спрашиваю: "Что, Володя?" А он каже: "Давайте ставьте машины на сухотрубы. Давайте сюда". И тут подъезжают машины со второй и шестой части, вертаются до нас. Наших две и ихних три - цистерны и мехлестница. Пять машин с этой стороны. Мы сразу - pax! Подгоняем машины до стенки на сухотрубы. Знаете, что такое сухотрубы? Нет? Это пустые трубы, в которые подключить треба воду и тащить аж туда на крышу, а нам треба рукава брать, подсоединять рукава и треба тушить пламя.
   Машину мы ставим на сухотрубы, сразу близко подгоняем, это у нас сильнейшая машина. Пивовара Пети из шестой части рядом на гидрант ставим, моей уже нема куда, нема места. Тогда я с Борисом и Колей Титенком говорю: "Давайте гидрант!" Ну, там раз-раз, гидрант нашли, это ночью, трудно найти. Учения когда были, мы знали, что наш гидрант с той стороны по плану, а оказалось - с этой. Нашли гидрант, подгоняем машину, выкидаем быстренько рукава и воны - Титенок и, по-моему, Борис, я не помню - поперли до Мишиной машины. Три рукава по двадцать метров - это шестьдесят метров. Толком про радиацию мы не знали. А кто работал - тот и понятия не имел. Машины пустили воду, Миша цистерну водой пополнял, вода идет наверх - и вот тогда эти пацаны, что погибли, пошли наверх - и Ващук Коля, и другие, и цей же Володя Правик. Только Кибенка тогда не бачив. Они по лестнице, которая приставная, поцарапались туда наверх. Я помогал устанавливать, быстро все робылося, вот это все сделали, и больше их не видел.
Ну, работаем мы. Пламя видно - горело оно с жаром, таким облаком. Потом труба там - устройства я не знаю, что-то квадратное - оттудова тоже дальше горит. Когда видим - пламя не горит, а уже начинают искры лететь. Говорю: "Хлопцы, это уже тухнет".
Приходит Леоненко, зам начальника второй части. Ну, мы знаем, что Правика уже повезли, Телятникова повезли - вот тогда мы поняли, что радиация. Говорят нам - заходьте сюда, в столовую, получайте порошки. Только я зашел, спрашиваю: "Пети нема?" Петя должен был заступать Правика в 8 утра. Говорят: "Нема". А его по тревоге подняли. Когда я только вышел, хлопцы кажут: "Дед, Петю Хмеля повезли на подмену туда". Думаю - все, гаплык.
Тут машин прибыло полно, наше руководство прибыло, "Волга" пришла с управления, поприбивали, поприезжали к нам машины из Розважева, Дымера. Я бачу - Якубчик из Дымера, мы знакомы, он водитель. "Це ты, Павло?" - "Я". Сели в машину, поехали к первому корпусу, там нас завели в одну комнату и начали проверять на радиацию. Все подходят, а он пишет: "грязный, грязный, грязный, грязный". А так ничего не говорят. Это было ночью. Повели нас в баню - мыться. Говорят: "По десять человек раздевайтесь, одежду здесь кидайте".
У меня были яловые сапоги, брюки, брезент мне как водителю не положен, фуфайка, роба, рубашка защитная. Он говорит: "Документы берите с собой и ключики, и прямо в душ". Хорошо. Помылись мы, выходим на другие двери, там нам выдали одежду, бахилы. Все серьезно. Я вышел на улицу - глянул, уже видно было все, светло, бачу - Петя мой идет, в форме, в плаще, пояс пожарный, фуражка, сапоги на нем яловые. "О, ты, сынок, туда же?" - говорю. Тут на него нашумели, потому что он зашел туда, где мы перемылись, и забрали, повели, не пустили, короче говоря. Он только сказал: "Ты тут, батько?" - и его забрали.
Потом нас повели в бункер, в подвал гражданской обороны. Там тишина, койки такие, это было в седьмом часу. Вже восемь, девять часов, когда бачу - Петя идет. Уже переодетый. Ну, приходит сын, садится, со мною разговаривает, свои домашние вопросы, об этом ничего. Говорит он: "Я не знаю, батьку, что дома робить, что-то мне тошно". Потом: "Я, батьку, наверно, пойду в санчасть". - "Ну иди". Он и пошел.
Я его не спрашивал, что он там наверху делал, - некогда было спрашивать.
А Ивана, другого сына моего, тоже по тревоге подняли. Он подчинялся райотделу города Чернобыля. Его где-то в шесть часов утра подняли. Послали его в дозор чи куда, у него "уазик", и он мотался туды-сюды.
А я поначалу вроде ничего себя чувствовал. Но, во-первых, не спавши, потом переволновались, потом я напугался, а потрясение такое, понимаете, вот это все...".
  
   0x01 graphic
   Виктор Кибенок.
  
  
   Водитель В. В. Булава рассказывает:
   "Получил команду пробиться к расположению лейтенанта Хмеля. Приехал. Поставил машину на водоем. включил подачу воды. Машина-то у меня только из ремонта, вся новехонькая, пахнет свежей краской. Скаты на колесах тоже новые. Только при подъезде к блоку слышу, стучит что-то о правое переднее колесо. Выскочил посмотреть. Так оно и есть -- арматурина проткнула шину, торчит из колеса и цепляет за крыло... Такая обида, прямо до слез. Только из ремонта, такая жалость по пока ставил машину на водоем, некогда было. А потом включил насосы, сел в кабину, а эта железяка никак из головы не идет. Прямо сижу и вижу, как она в живую шину воткнулась и торжествует себе. Нет, думаю, не потерплю я такого. Вылез из машины и выдернул ее чертяку. Не поддавалась. Повозиться пришлось... А в итоге с глубокими радиационными ожогами рук попал в московскую клинику... Знал бы, рукавицы надел... Такие дела...".
  
   Свидетельствует Валерий Алексеевич Легасов (магнитофонная запись, сделана незадолго до самоубийства):
   "Иногда вот думают, что значительная часть пожарников получила высокие дозы облучения потому, что они стояли в определенных точках как наблюдатели за тем не возникнут ли новые очаги пожаров и кое-кто их осуждал за это, считая, что это решение было неграмотным, неправильным.
   Это не так, потому, что в машинном зале находилось много масла и водород в генераторах и много было источников, которые могли вызвать не только пожар но и взрывные процессы, которые могли привести к разрушению, скажем и третьего блока ЧАЭС. Поэтому действия пожарных в этих конкретных условиях были не просто героическими но и грамотными, правильными и эффективными в том смысле, что они обеспечивали первые точные мероприятия по локализации возможного распространения случившейся аварии".
  
  
         Герой Советского Союза лейтенант Владимир Павлович Правик.
         Герой Советского Союза лейтенант Виктор Николаевич Кибенок.
         Сержант Николай Васильевич Ващук.
         Старший сержант Василий Иванович Игнатенко.
         Старший сержант Николай Иванович Титенок.
         Сержант Владимир Иванович Тищура.
  
   Все они покоятся мирным сном на Митинском кладбище в Подмосковье. Они - рисковавшие своими жизнями, но предотвратили дальнейшее развитие аварии.
   Имеется конечно спорный момент. В данном случае беда не пришла одна.
   Пожарные ликвидировали очаги возгорания на крыше третьего энергоблока и машинного зала. К тому моменту, когда они завершили эти действия (достойные похвалы, ибо была предотвращена возможность дальнейшего развития аварии), оставался один пожар - это горел реактор. Вместе пожарные решили, что горит "пятачок" реактора (тот самый "пятачок", на котором были уложены в шахматном порядке наконечники каналов загрузки топлива, "сборки 11"). И началось тушение реактора.
   Согласно общепринятой процедуре, тушение пожаров на химически опасных предприятиях производится методом постановки водяной завесы. Но кто из пожарных был информирован о том, что этот пожар потушить невозможно? Никто из них не знал, что реактор вскрыт, вскрыто и содержимое активной зоны.
   Начавшееся тушение пожара привело к тому, что вода, попадая в очаг, испарялась. Подхватывая с собой короткоживущие радионуклиды йода-131, радиоактивный пар в виде облака начал распространяться на значительное удаление. Это был первый "выброс", первое радиоактивное облако. Ветром это облако понесло в сторону Белорусской ССР, над Прибалтикой, и утром 28-го апреля 1986-го года повышение радиационного фона регистрировали службы дозиметрии АЭС "Форсмарк", в Швеции. Работник шведской АЭС Клиф Роббинсон не смог пройти дозиметрический контроль, чтобы попасть на рабочее место. Это и стало свидетельством того, что облако уже дошло до Швеции и продолжало своё дальнейшее распространение, пока не выпало с осадками...
   Несмотря на это, пожарные ВПЧ-2 и СВПЧ-6 действовали самоотверженно и героически, не зная дозиметрической обстановки они смело ликвидировали очаги возгорания, предотвратив дальнейшее развитие аварии.
   Сделав всё возможное, наиболее пострадавшие пожарные погибли. Погибли от мощных доз радиационного поражения.
   Вечная им память!
  
  
  
   Действия персонала. Часть 3.
  
   К утру пришло время для планировавшейся пересменки.
   Согласно расписанию дежурств, заступать должна была смена Виктора Смагина.
  
   Свидетельствует Виктор Григорьевич Смагин -- начальник смены блока N 4:
   "Я должен был менять Александра Акимова в восемь утра 26 апреля 1986 года. Спал ночью крепко, взрывов не слышал. Проснулся в семь утра и вышел на балкон покурить. С четырнадцатого этажа у меня хорошо видна атомная станция. Посмотрел в ту сторону и сразу понял, что центральный зал моего родного четвертого блока разрушен. Над блоком огонь и дым. Понял, что дело дрянь. Бросился к телефону, чтобы позвонить на БЩУ, но связь уже была отрублена КГБ, видимо, чтобы не утекала информация. Собрался уходить. Приказал жене плотно закрыть окна и двери. Детей из дому не выпускать. Самой тоже не выходить. Сидеть дома до моего возвращения...
   Побежал на улицу к стоянке автобуса. Но автобус не подходил. Вскоре подали "Рафик", сказали, что отвезут не на АБК-2, как обычно, ко второй проходной, а на АБК-1 к первому блоку.
   Привезли к АБК-1. Там все уже было оцеплено милицией. Прапорщики не пропускали. Тогда я показал свой круглосуточный пропуск руководящего оперативного персонала, и меня неохотно, но пропустили.
   Около АБК-1 встретил заместителей Брюханова В. И. Гундара и И. Н. Царенко, которые направлялись в бункер. Они сказали мне:
   -- Иди, Витя, на БЩУ-4, смени Бабичева. Он менял Акимова в шесть утра, наверное, уже схватил... Не забудь переодеться в "стекляшке" (так мы называли конференц-зал)...
   "Раз переодеваться здесь, -- сообразил я, -- значит, на АБК-2 радиация..."
   Поднялся в "стекляшку". Там навалом одежда: комбинезоны, бахилы, "лепестки". Пока переодевался, сквозь стекло видел генерала МВД (это был замминистра внутренних дел Украинской ССР Г. В. Бердов), который проследовал в кабинет Брюханова.
   Я быстро переоделся, не зная еще, что с блока вернусь уже в медсанчасть с сильным ядерным загаром и с дозой 280 рад. Но сейчас я торопился, надел костюм ХБ, бахилы, чепец, "лепесток-200" и побежал по длинному коридору деаэраторной этажерки (общая для всех четырех блоков) в сторону БЩУ-4. В районе помещения вычислительной машины "Скала" -- провал, лилась вода, парило. Заглянул в помещение "Скалы". С потолка на шкафы с аппаратурой льется вода. Тогда еще не знал, что вода сильно радиоактивная. В помещении никого. Юру Бадаева, видать, уже увезли. Пошел дальше. Заглянул в помещение щита дозиметрии. Там уже хозяйничал замначальника службы РБ (радиационной безопасности) Красножон. Горбаченки не было. Стало быть, тоже увезли или где-нибудь ходит по блоку. Был в помещении и начальник ночной смены дозиметристов Самойленко. Красножон и Самойленко устроили перепалку. Я прислушался и понял, что ругаются из-за того, что не могут определить радиационную обстановку. Самойленко давит на то, что радиация огромная, а Красножон, что можно работать пять часов из расчета 25 бэр.
   -- Сколько работать, мужики? -- спросил я, прервав их перепалку.
   -- Фон -- 1000 микрорентген в секунду, то есть 3,6 рентгена в час. Работать пять часов из расчета набора 25 бэр!
   -- Брехня все это, -- резюмировал Самойленко. Красножон снова взбеленился.
   -- Что же у вас других радиометров нет? -- спросил я.
   -- Есть в каптерке, но ее завалило взрывом, -- сказал Красножон. -- Начальство не предвидело такой аварии...
   "А вы что -- не начальники?" -- подумал я и пошел дальше.
   Все стекла в коридоре деаэраторной этажерки были выбиты взрывом. Очень остро пахло озоном. Организм ощущал сильную радиацию. А говорят, нет органов чувств таких. Видать, все же что-то есть. В груди появилось неприятное ощущение: самопроизвольное паническое чувство, но я контролировал себя и держал в руках. Было уже светло, и в окно хорошо был виден завал. Весь асфальт вокруг усыпан чем-то черным. Присмотрелся -- так это же реакторный графит! Ничего себе! Понял, что с реактором дело плохо. Но до сознания еще не доходила вся реальность случившегося.
   Вошел в помещение блочного щита управления. Там были Бабичев Владимир Николаевич и заместитель главного инженера по науке Михаил Алексеевич Лютов. Он сидел за столом начальника смены блока.
   Я сказал Бабичеву, что пришел его менять. Было 7 часов 40 минут утра. Бабичев сказал, что заступил на смену полтора часа назад и чувствует себя нормально. В таких случаях прибывшая смена поступает под команду работающей вахты.
   -- Акимов и Топтунов еще на блоке, -- сказал Бабичев, -- открывают задвижки на линии подачи питательной воды в реактор в 712-м помещении, на 27-й отметке. Им помогают старший инженер-механик с первой очереди Нехаев, старший инженер по эксплуатации реакторного цеха первой очереди Усков, замначальника реакторного цеха первой очереди Орлов. Иди, Виктор, смени их. Они плохи...
   Зам. главного инженера по науке Лютов сидел и, обхватив голову руками, тупо повторял:
   -- Скажите мне, парни, температуру графита в реакторе... Скажите, и я вам все объясню...
   -- О каком графите вы спрашиваете, Михаил Алексеевич? -- удивился я. -- Почти весь графит на земле. Посмотрите.. На дворе уже светло. Я только что видел...
   -- Да ты что?! -- испуганно и недоверчиво спросил Лютов. -- В голове не укладывается такое...
   -- Пойдемте посмотрим, -- предложил я.
   Мы вышли с ним в коридор деаэраторной этажерки и вошли в помещение резервного пульта управления, оно ближе к завалу. Там тоже взрывом выбило стекла. Они трещали и взвизгивали под ногами. Насыщенный долго-живущими радионуклидами воздух был густым и жалящим. От завала напрямую обстреливало гамма-лучами с интенсивностью до пятнадцати тысяч рентген в час. Но тогда я об этом не знал. Жгло веки, горло, перехватывало дыхание. От лица шел внутренний жар, кожу сушило, стягивало...
   -- Вот смотрите, -- сказал я Лютову, -- кругом черно от графита...
   -- Разве это графит? -- не верил своим глазам Лютов.
   -- А что же это? -- с возмущением воскликнул я, а сам в глубине души тоже не хочу верить в то, что вижу. Но я уже понял, что из-за лжи зря гибнут люди, пора сознаться себе во всем. Со злым упорством, разгоряченный радиацией, я продолжал доказывать Лютову.
   -- Смотрите! Графитовые блоки. Ясно ведь различимо. Вон блок с "папой" (выступом), а вон с "мамой" (с углублением). И дырки посредине для технологического канала. Неужто не видите?
   -- Да вижу... Но графит ли это?.. -- продолжал сомневаться Лютов.
   Эта слепота людей меня всегда доводила до бешенства. Видеть только то, что выгодно твоей шкуре! Да это ж погибель!
   -- А что же это?! -- уже начал орать я на начальника.
   -- Сколько же его тут? -- очухался наконец Лютов.
   -- Здесь не все... Если выбросило, то во все стороны. Но, видать, не все... Я дома в семь утра, с балкона, видел огонь и дым из пола центрального зала...
   Мы вернулись в помещение БЩУ. Здесь тоже здорово пахло радиоактивностью, и я поймал себя на том, что словно впервые вижу родной БЩУ-4, его панели, приборы, щиты, дисплеи. Все мертво. Стрелки показывающих приборов застыли на зашкале или нуле. Молчала машина "ДРЭГ" системы " Скала", выдававшая во время работы блока непрерывную распечатку параметров. Все эти диаграммы и распечатки ждут теперь своего часа. На них застыли кривые технологического процесса, цифры -- немые свидетели атомной трагедии. Скоро их вырежут, думал я, и как величайшую драгоценность увезут в Москву для осмысливания происшедшего. Туда же уйдут оперативные журналы с БЩУ и со всех рабочих мест. Потом все это назовут "мешок с бумагами", а пока... Только двести одиннадцать круглых сельсинов-указателей положения поглощающих стержней живо выделялись на общем мертвом фоне щитов, освещенные изнутри аварийными лампами подсветки шкал. Стрелки сельсинов застыли в положении 2,5 метра, не дойдя до низа 4,5 метров.
   Я покинул БЩУ-4 и побежал по лестнично-лифтовому блоку вверх, на 27-ю отметку, чтобы сменить Топтунова и Акимова в 712-м помещении. По дороге встретил спускающегося вниз Толю Ситникова. Он был плох, темно-буро-коричневый от ядерного загара, непрерывная рвота. Преодолевая слабость и рвоту, сказал:
   -- Я все посмотрел... По заданию Фомина и Брюханова... Они уверены, что реактор цел... Я был в центральном зале, на крыше блока "В". Там много графита и топлива... Я заглянул сверху в реактор... По-моему, он разрушен... Гудит огнем... Не хочется в это верить... Но надо...
   Это его "по-моему" выдавало мучительное чувство, которое испытывал Ситников, И он, физик, не хотел до конца верить, не верил глазам своим, настолько то, что он увидел, было страшно...
   Всю историю развития атомной энергетики "этого" боялись больше всего. И скрывали эту боязнь. И "это" произошло...
   Ситников, шатаясь, пошел вниз, а я побежал наверх. Комингс (порог) у двери в 712-м помещении высокий, примерно 350 миллиметров. И все помещение заполнено водой с топливом поверх комингса. Из помещения вышли Акимов и Топтунов -- отекшие, темно-буро-коричневые лица и руки (как оказалось при осмотре в медсанчасти, такого же цвета остальные части тела. Одежда лучам не помеха). Выражение лиц -- подавленное. Страшно распухли губы, языки. Они с трудом говорили... Тяжкие страдания, но и ощущение недоумения и вины одновременно испытывали начальник смены блока Акимов и СИУР Леонид Топтунов.
   -- Ничего не пойму, -- еле ворочая распухшим языком, сказал Акимов, -- мы все делали правильно... Почему же... Ой, плохо, Витя... Мы доходим... Открыли, кажется, все задвижки по ходу... Проверь третью на каждой нитке...
   Они спустились вниз, а я вошел в небольшое 712-е помещение, площадью примерно восемь квадратных метров. В нем находился толстый трубопровод, который раздваивался на два рукава или нитки, как говорят эксплуатационники, диаметром 200 миллиметров каждая. На этих рукавах было по три задвижки. Их-то и открывали Топтунов и Акимов. По этому трубопроводу, как думал Акимов, вода от работающего питательного насоса шла в реактор... На самом же деле в реактор вода не попадала, а лилась в подаппаратное помещение и оттуда заливала кабельные полуэтажи и распредустройства на минусовых отметках, усугубляя аварию...
   Странно, но абсолютное большинство эксплуатационников, и я в том числе, выдавали в эти несусветные часы желаемое за действительное.
   "Реактор цел!" -- эта лживая, но спасительная, облегчающая душу и сердце мысль околдовывала многих здесь, в Припяти, Киеве, да и в Москве, из которой неслись все более жесткие и настойчивые приказы:
   -- Подавать воду в реактор!
   Эти приказы успокаивали, вселяли уверенность, динамизм, придавали сил там, где им уже по всем биологическим законам не полагалось быть...
   Трубопровод в 712-м помещении был полузатоплен. А от этой воды "светило" около тысячи рентген в час. Все задвижки обесточены. Крутить надо вручную. А вручную крутить долго -- часы. Вот Акимов и Топтунов крутили их несколько часов, добирая роковые дозы. Я проверил открытие задвижек. По две задвижки на левой и правой нитках были открыты. Принялся за третьи по ходу. Но и они оказались подорванными. Стал открывать дальше. Находился в помещении около двадцати минут и схватил дозу 280 рад...
   Спустился в помещение блочного щита управления, сменил Бабичева. Со мной на БЩУ находились: старшие инженеры управления блоком Гашимов и Бреус, старший инженер управления турбиной Саша Черанёв, его дублер Бакаев, начальник смены реакторного цеха Сережа Камышный. Он теперь бегал везде по блоку, в основном по деаэраторной этажерке, чтобы отсечь левые два деаэраторных бака, из которых вода поступала на разрушенный питательный насос. Однако отсечь не удавалось. Задвижки там диаметром шестьсот миллиметров, а после взрыва деаэраторная этажерка отошла от монолита примерно на полметра, порвав штоковые проходки. Управлять задвижками даже вручную стало невозможно. Пытались восстановить, надставить, но высокие гамма-поля не позволили этого сделать. Люди "выходили из строя". Камышному помогали старший машинист турбины Ковалев и слесарь Козленко...
   К девяти утра остановился работающий аварийный питательный насос, и слава Богу. Перестали заливать низы. Кончилась вода в деаэраторах.
   Я все время сидел на телефоне. Держал связь с Фоминым и Брюхановым. Они с Москвой. В Москву уходил доклад: "Подаем воду в реактор!" Оттуда приходил приказ: "Не прекращать подачу воды!" А вода-то и кончилась...
   На БЩУ активность излучения до пяти рентген в час, а в местах прострела с завала -- и того больше. Но приборов-то не было. Точно не знали. Доложил Фомину, что вода кончилась. Он в панику: "Подавать воду!" -- кричит. А откуда я ее возьму...
   Фомин лихорадочно искал выход. Наконец придумал. Послал заместителя главного инженера по новым блокам Леонида Константиновича Водолажко и начальника смены блока Бабичева, у которого я принял смену, чтобы организовали подачу воды в баки чистого конденсата (три емкости по 1000 кубометров каждая), а затем аварийными насосами снова подавать в реактор. К счастью эта авантюра Фомина не увенчалась успехом...
   Около четырнадцати часов я покинул блочный щит управления четвертого энергоблока. Самочувствие было уже очень плохое: рвота, головная боль, головокружение, полуобморочное состояние. Помылся и переоделся в санпропускнике второй очереди и пошел в лабораторно-бытовой корпус первой очереди, в здравпункт. Там уже были врачи и сестры...".
  
   Значительно позже, днем 26 апреля, новые пожарные расчеты, прибывшие в Припять, будут откачивать воду с топливом из кабельных полуэтажей АЭС и перекачивать ее в пруд-охладитель, в котором активность воды на всей площади в двадцать два квадратных километра достигнет шестой степени кюри на литр, то есть будет равна активности воды основного контура во время работы атомного реактора...
   Только утром стали видны масштабы разрушения. И только утром начали предполагать, что реактор разрушен. Об этом уже говорил Смагин, в своем споре с Лютовым. Дополнительно я подкреплю этот факт свидтельством Аркадия Ускова.
  
   Свидетельствует Усков Аркадий Геннадиевич, ст. инженер по эксплуатации РЦ-1 первой очереди Чернобыльской АЭС (взято из его дневника, опубликованного в работе Ю. Щербака "Чернобыль"):
   "9 ч. 20 мин. Сменил порванный бахил. Малость передохнули - и снова вперед. Снова по той же лестнице, та же отметка 27 Ведет уже нашу группу сменщик Акимова - НСБ Смагин. Вот и задвижки. Затянуты от души. Снова я в паре с Орловым, начинаем вдвоем на полной мощи своих мускулов "подрывать" задвижки. Потихоньку дело пошло.
Шума воды нет. Рукавицы все мокрые. Ладони горят. Открываем вторую - шума воды нет.
Возвратились на БЩУ-4, сменили "лепестки". Очень хочется курить. Оглядываюсь по сторонам. Все заняты своим делом. Ладно, переживу, тем более что "лепесток" снимать совсем ни к чему. Черт его знает, что сейчас в воздухе, что вдохнешь вместе с табачным дымом. Да и дозобстановку по БЩУ-4 не знаем. Дурацкое положение - хоть бы один "дозик" (дозиметрист) забежал с прибором! Разведчики, мать их за ногу! Только подумал - а тут как раз и "дозик" забежал. Маленький какой-то, пришибленный. Что-то померял - и ходу. Но Орлов его быстро отловил за шиворот. Вопрошает:
         - Ты кто такой?
         - Дозиметрист.
         - Раз дозиметрист - померяй обстановку и доложи, как положено, - где и сколько.
   "Дозик" снова возвращается. Меряет. По роже видно, что хочется поскорей отсюда "свалить" Называет цифры. Ого! Прибор в зашкале! Фонит явно с коридора. За бетонными колоннами БЩУ дозы меньше. А "дозик" удрал тем временем. Шакал!
Выглянул в коридор. На улице ясное солнечное утро. Навстречу Орлов. Машет рукой. Из коридора заходим в небольшую комнату. В комнате щиты, пульты. Стекла на окнах разбиты. Не высовываясь из окна, осторожно смотрим вниз.
Видим торец 4-го блока... Везде груды обломков, сорванные плиты, стенные панели, на проводах висят искореженные кондиционеры... Из разорванных пожарных магистралей хлещет вода... Заметно сразу - везде мрачная темно-серая пыль. Под нашими окнами тоже полно обломков. Заметно выделяются обломки правильного квадратного сечения. Орлов именно потому меня и позвал, чтобы я посмотрел на эти обломки. Это же реакторный графит!
Дальше уже некуда.
Еще не успели оценить все последствия, возвращаемся на БЩУ-4. Увиденное так страшно, что боимся сказать вслух. Зовем посмотреть заместителя главного инженера станции по науке Лютова. Лютов смотрит туда, куда мы показываем. Молчит. Орлов говорит:
         - Это же реакторный графит!
         - Да ну, мужики, какой это графит, это "сборка-одиннадцать".
По форме она тоже квадрат. Весит около 80 кг! Даже если это "сборка-одиннадцать", хрен редьки не слаще. Она не святым духом слетела с "пятака" реактора и оказалась на улице. Но это, к сожалению, не сборка, уважаемый Михаил Алексеевич! Как заместителю по науке, вам это надо знать не хуже нас. Но Лютов не хочет верить своим глазам, Орлов спрашивает стоящего рядом Смагина:
         - Может, у вас до этого здесь графит лежал? (Цепляемся и мы за соломинку.)
         - Да нет, все субботники уже прошли. Здесь была чистота и порядок, ни одного графитного блока до сегодняшней ночи здесь не было.
Все стало на свои места.
Приплыли.
А над этими развалинами, над этой страшной, невидимой опасностью сияет щедрое весеннее солнце. Разум отказывается верить, что случилось самое страшное, что могло произойти. Но это уже реальность, факт.
Взрыв реактора. 190 тонн топлива, полностью или частично, с продуктами деления, с реакторным графитом, реакторными материалами выбросило из шахты реактора, и где сейчас эта гадость, где она осела, где оседает - никто пока не знает!
Все молча заходим на БЩУ-4. Звонит телефон, вызывают Орлова. Чугунову плохо, его отправляют в больницу Ситников уже в больнице. Передают руководство цехом Орлову как старшему по должности.
         10 ч. 00 мин. Орлов уже в ранге и. о. начальника РЦ-1 получает "добро" на уход на БЩУ-3.
Быстрым шагом уходим в сторону БЩУ-3. Наконец-то видим нормального дозиметриста. Предупреждает, чтобы к окнам не подходили - очень высокий фон. Уже без него поняли. Сколько? Сами не знают, все приборы зашкаливает. Приборы с высокой чувствительностью. А сейчас не чувствительность нужна, а большой предел измерений! Эх, срамота...
Устали мы крепко. Почти пять часов не евши, на ломовой работе. Заходим на БЩУ-3. Третий блок после взрыва срочно остановили, идет аварийное расхолаживание. Мы идем к себе "домой" - на первый блок. На границе уже стоит переносной саншлюз. Моментально отметил - наш саншлюз, из РЦ-1 Ребята молодцы, работают хорошо. Не касаясь руками, снял бахилы. Сполоснул подошвы, вытер ноги. У Орлова появились признаки рвоты. Бегом в мужской туалет. У меня пока ничего нет, но противно как-то. Ползем как сонные мухи. Силы на исходе.
Дошли до помещения, в котором сидит весь командный состав РЦ-1. Снял "лепесток". Дали сигарету, прикурил. Две затяжки - и у меня тошнота подступила к горлу. Сигарету потушил. Сидим все мокрые, надо срочно идти переодеваться. А ежели по-хорошему - не переодеваться нам надо, а в медпункт. Смотрю на Орлова - его мутит, меня тоже. А это уже скверно. Наверно, у нас очень замученный вид, потому что нас никто ни о чем не расспрашивает. Сказали сами:
         - Дело дрянь. Развален реактор. Видели обломки графита на улице.
   Идем в санпропускник мыться и переодеваться. Вот тут-то меня и прорвало. Выворачивало вдоль и поперек каждые 3-5 минут. Увидел, как Орлов захлопнул какой-то журнал. Ага... "Гражданская оборона", понятно.
         - Ну что там вычитал?
         - Ничего хорошего. Пошли сдаваться в медпункт.
Уже потом Орлов сказал, что было написано в том журнале: появление рвоты - это уже признак лучевой болезни, что соответствует дозе более 100 бэр (рентген). Годовая норма - 5 бэр".
   А на промплощадке, в трехстах метрах от разрушенного энергоблока, в конторе Гидроэлектромонтажа сторож Данила Терентьевич Мируженко дождался восьми утра и, поскольку начальник управления на его звонки не отвечал, решил пойти за полтора километра в управление строительства и доложить там начальнику стройки Кизиме или диспетчеру о том, что видел ночью. Менять его утром никто не пришел. Никто также не позвонил ему, что предпринять. Тогда он закрыл на замок контору и пошел пешком в управление строительства. Чувствовал он себя уже очень плохо. Началась рвота. В зеркало увидел, что сильно загорел за ночь без солнца. К тому же, направляясь к управлению строительства, он некоторое время шел по следу ядерного выброса.
   Подошел к управлению, а там закрыто. Никого нет. Суббота все-таки.
   Возле крыльца стоит какой-то незнакомый мужчина. Увидел Мируженко и сказал:
   -- Иди, дед, скорей в медсанчасть. Ты совсем плохой. Мируженко кое-как доковылял до медсанчасти...
  
   Шофер начальника Управления Гидроэлектромонтаж Анатолий Викторович Трапиковский, заядлый рыбак, рано утром 26 апреля на служебной машине спешил к подводящему каналу, чтобы наловить мальков и двинуть далее на судака. Но обычным путем ему проехать не удалось. Загородила милиция. Тогда он развернулся и с другой стороны попытался проскочить на теплый канал -- тоже милицейский кордон. Тогда он по едва заметной стежке проехал лесом и выехал к каналу. Расположился рыбачить. Рыбаки, сидевшие здесь с ночи, рассказали о взрывах. Думали, говорят, что это сработали главные предохранительные клапаны. Такой звук выброса пара. А потом произошел взрыв с сильным огнем и искрами. Огненный шар пошел в небо...
   Постепенно и как-то незаметно рыбаки исчезли. Трапиковский еще некоторое время порыбачил, но в душу стал пробираться страх, и он тоже собрался и уехал домой...
    
   Утром с ночной смены со строящегося 5-го энергоблока прошли два рабочих-изолировщика, Алексей Дзюбак и его бригадир Запёклый. Они держали путь в сторону конторы "Химзащита", расположенной в трехстах метрах от 4-го блока. Шли по следу ядерного выброса, то есть по ядерной трухе, которая просыпалась из радиоактивного облака. Активность "следа" на земле доходила до десяти тысяч рентген в час. Общая экспозиционная доза, ими полученная, составила около 300 рад у каждого. Полгода провели в 6-й клинике Москвы...
    
   Охранница (работник ВОХР) Клавдия Ивановна Лузганова, 50 лет от роду, дежурила в ночь с 25 на 26 апреля на строящемся здании ХОЯТа (хранилище отработавшего ядерного топлива) в двухстах метрах от аварийного блока. Получила около шестисот ренген. Умерла в 6-й клинике Москвы в конце июля 1986 года...
   На пятый энергоблок утром 26 апреля выехала бригада рабочих-строителей. Туда же, на пятый блок, приехал начальник Управления строительством Василий Трофимович Кизима--бесстрашный, мужественный человек. Перед этим он на машине объехал и осмотрел завал вокруг 4-го блока. Никаких дозиметров у него не было, и он не знал, сколько получил. После этого он вспоминал:
   -- Догадывался, конечно, уж очень сушило грудь, жгло глаза. Не зря ведь, думаю, жжет. Наверняка Брюханов выплюнул радиацию... Осмотрел завал, поехал на 5-й блок. Рабочие ко мне с вопросами. Сколько работать? Какая активность? Требуют льготы за вредность. Всех и меня тоже душит кашель. Протестует организм против плутония, цезия и стронция. А тут еще йод-131 в щитовидку набился. Душит. Респираторов ведь ни у кого нет. И таблеток йодистого калия тоже нет. Звоню Брюханову. Справляюсь о ситуации. Брюханов ответил: "Изучаем обстановку". Ближе к обеду снова позвонил ему. Он опять изучал обстановку. Я строитель, не атомщик, и то понял, что товарищ Брюханов обстановкой не владеет... Как был размазня, так и остался... В двенадцать часов дня я отпустил рабочих по домам. Ждать дальнейших указаний руководства...
    
   Свидетельствует председатель Припятского горисполкома Владимир Павлович Волошко:
   "В течение всего дня 26 апреля Брюханов вводил в неведение всех, заявляя, что радиационная обстановка в городе Припяти нормальная. Внешне весь день 26 апреля Брюханов был невменяемый. Какой-то на вид полоумный, потерявший себя. Фомин, так тот вообще с перерывами между отдачей распоряжений плакал, скулил, куда делись нахальство, злость, самоуверенность. Оба более-менее пришли в себя к вечеру. К приезду Щербины. Будто тот мог привезти с собой спасение. К взрыву Брюханов шел закономерно. Это и не мудрено. Сам Брюханов знал только турбину и подбирал себе подобных турбинистов. Фомин -- электриков. Представляешь, Брюханов каждый час отправлял в Киев донесения о радиационной обстановке, и в них значилось, что ситуация нормальная".
    
   В 9 часов 00 минут утра 26 апреля 1986 года на связь с Управлением строительства Чернобыльской АЭС вышла дежурная Союзатомэнергостроя из Москвы Лидия Всеволодовна Еремеева. В Припяти трубку поднял главный инженер стройки Земсков. Еремеева попросила у него данные по стройке за сутки: укладка бетона, монтаж металлоконструкций, средства механизации, число работающих на 5-м блоке...
   -- Вы уж нас не беспокойте сегодня. У нас тут небольшая авария, -- ответил В. Земсков, только что добросовестно обошедший аварийный блок и сильно облучившийся. Потом у него была рвота и медсанчасть...
  
   Свидетельствует Г. Н. Петров -- бывший начальник отдела оборудования Южатомэнергомонтажа:
   "Проснулись часов в десять утра 26 апреля. День как день. На полу теплые солнечные зайчики, в окнах синее небо. На душе хорошо, приехал домой, отдохну. Вышел на балкон покурить. На улице уже полно ребят. Малыши играют в песке, строят домики, лепят пирожки. Постарше -- гоняют на великах. Молодые мамаши гуляют с детскими колясками. Жизнь как жизнь. И вдруг вспомнил ночь, как подъехал к блоку. Тревогу и страх ощутил. Помню и недоумение. Как это может быть? Все обычно и в то же время -- все страшно радиоактивно. Запоздалая брезгливость в душе к невидимой грязи, потому что нормальная жизнь. Глаза видят: все чисто, а на самом деле все грязно. В уме не укладывается.
   К обеду стало веселое настроение. И воздух стал ощущаться острее. Металл не металл в воздухе, а так, что-то остренькое, и во рту возле зубов кисленько, будто батарейку слабую языком пробуешь...
   Сосед наш Михаил Васильевич Метелев, электромонтажник с Гидроэлектромонтажа, часов в одиннадцать полез на крышу и лег там в плавках загорать. Потом один раз спускался попить, говорит, загар сегодня отлично пристает, просто как никогда. От кожи сразу, говорит, паленым запахло. И бодрит очень, будто пропустил стопарик. Приглашал меня, но я не пошел. Говорит, никакого пляжа не надо. И хорошо видно, как реактор горит, четко так на фоне синего неба...
   А в воздухе в это время, как я потом узнал, было уже до тысячи миллибэр в час. И плутоний, и цезий, и стронций. А уж йоду-131-го больше всего, и в щитовидки он набился туго к вечеру. У всех: у детей, у взрослых...
   Но мы тогда ничего не знали. Мы жили обычной и, теперь я понимаю, радостной человеческой жизнью.
   К вечеру у соседа, что загорал на крыше, началась сильная рвота и его увезли в медсанчасть. А потом, кажется, в Москву. Или в Киев. Не знаю точно. Но это воспринималось как бы отдельно. Потому что обычный летний день, солнце, синее небо, теплынь. Бывает же: кто-то заболел, кого-то увезла "скорая"...
   А так во всем был обыкновенный день. Я уже потом, когда все сказали, вспоминал ту ночь, когда подъехал к блоку. Рытвины на дороге в свете фар вспомнил, покрытый цементной пылью бетонный завод. Запомнилось почему-то. И думаю: странно, и рытвина эта радиоактивная, обычная ведь рытвина, и весь этот бетонный завод, и все-все: и небо, и кровь, и мозг, и мысли человеческие. Все...".
  
  
  
   Заключение.
  
   Так и произошла самая страшная в мире Чернобыльская катастрофа. Фактически - это преступление бюрократии перед всем миром. Как к этому бюрократия шла - Читателю уже известно. А вот чем это закончилось?
  
   Много мыслей оставляет "открытый суд в закрытой зоне". Ясно было - что суд над виновниками катастрофы обязательно состоится. А как же без него? Вопрос оставался только один - кого назначат виновным. Именно назначат. Эта проблема встала в полный рост перед высшим партийным руководством страны. Кого назначить главными виновниками аварии: тех, кто сделал взрывоопасный реактор, или тех, в чьих руках он "хлопнул"? С одной стороны, очевидно, что никакой самый плохой водитель не может взорвать нормальный автомобиль, тем, что не умеет крутить баранку, но с другой, выбор-то между чем и чем? На одной стороне наука и конструкторы из могучего ведомства Средмаш, создатели лучшей в мире техники - "надежда и опора нашей Родины". На другой же стороне эксплуатационники из Минэнерго, которые "лаптем щи хлебают", "только вчера с деревьев спустились", "родом из деревни "Тупые Углы"", и т.д.. Тут уж если и не хочешь, все равно выберешь козлом отпущения эксплуатацию.
   Но даже для Политбюро ЦК КПСС выбор оказался непростым, и они посвятили этому вопросу (и то - не полностью), целых два заседания 3-го и 14-го июля 1986 г. Результат их решения был опубликован 20-го июля в главной газете страны - "Правда". Генеральной прокуратуре СССР была дана команда куда рулить дело и следствие, а средствам массовой информации указано, что можно, а что нельзя печатать. Тем самым механизм формирования общественного мнения заработал во всю мощь. И это всё при том, что в закрытых документах сугубо технического плана, описывающих мероприятия по повышению безопасности реактора (да и просто посвященных анализу произошедшего), причины чернобыльской катастрофы выглядели совершенно по-другому. И первыми поняли что именно произошло и кто виноват - это именно эксплутационщики с других АЭС.
  
   А в самих организациях-создателях реактора начался процесс ещё более интересный.
   Сотрудник института атомной энергетики им. Курчатова (ИАЭ), В.П. Волков, задолго до аварии расписал подробно пороки наших реакторов, не только РБМК, но и ВВЭР. В течение ряда лет его прямые начальники В.И. Осипук и В.В. Кичко не принимали никаких мер по реализации предложений. Тогда В.П. Волков написал докладную записку директору института, научному руководителю темы РБМК академику А.П. Александрову. Непрост академик. Его резолюция на докладной; "Тов. Кичко, срочно собрать у меня совещание". Но то ли закорючка в подписи не туда завёрнута, мол, не обращай внимания, то ли другие причины, но совещание до аварии так и не состоялось. Волкову писать больше некуда было, ведь А.П. Александров заодно и Президент Академии наук.
   Дождались аварии - и как в русской поговорке: "Пришла беда - отворяй ворота". Волков знал по чьей причине произошла катастрофа, и знал не по наслышке. И он передал документы в Ген.Прокуратуру, зная что виновен не персонал и уж тем более не "ошибочные действия". Чего же тогда испугался Александров, если его реакция была мгновенной - Волкова перестали пускать в институт. Это не производство, которое может и подождать лет этак с... надцать. Здесь подкоп под собственную репутацию, и нет задержки с ответом. Вот Александров и подстраховался...
   А Волков не останавливается - пишет письмо лично Михаилу Горбачеву. По письму создаётся группа под руководством заместителя председателя Госатомэнергонадзора В.А. Сидоренко. Практически она подтвердила негодность реактора к эксплуатации. Интересную приписку сделала группа в сопроводительном письме, что Волков недооценивает указаний в Регламенте. Это имеется, конечно, ввиду указание в Регламенте о минимальном запасе реактивности в 15 стержней. Это значит: надзорный орган берёт под защиту решение проектантов заменить указанием в Регламенте требуемые по закону сигнализацию об отклонении параметра, автоматический останов реактора при уходе его за норму и даже отсутствие удовлетворительной системы замера.
   И это надзорный орган! Именно он призван смотреть, чтобы реакторы были исполнены согласно требованиям нормативных документов.
  
   Вот как В.П. Волков говорит в одном из своих отчётов о причинах катастрофы:
   "При анализе Чернобыльской аварии выяснилось: большой эффект вытеснителей, большой паровой эффект реактивности, образование чрезмерно большой объёмной неравномерности энерговыделения в активной зоне в процессе аварии. Последнее обстоятельство - одно из наиболее важных и обусловлено большими размерами активной зоны (7x12 м), малой скоростью перемещения неоднородных (имеющих поглотители, вытеснители и водяные столбы) стержней - 0,4 м/с и большим паровым эффектом реактивности - 5? эфф . Всё это и предопределило размеры катастрофы.
Таким образом масштаб аварии на ЧАЭС обусловлен не действиями оперативного персонала, а непониманием, прежде всего со стороны научного руководства, влияния паросодержания на реактивность активной зоны РБМК, что привело к неправильному анализу надёжности эксплуатации; игнорированию неоднократных проявлений большой величины парового эффекта реактивности при эксплуатации; к ложной уверенности в достаточной эффективности СУЗ, которая на самом деле не могла справиться как с произошедшей аварией, так и со многими другими, в частности, с проектными авариями, и, естественно, к составлению неверного Регламента эксплуатации.
Подобное научно-техническое руководство объясняется, кроме всего прочего, чрезвычайно низким уровнем научно-технических разработок по обоснованию нейтронно-физических процессов, происходящих в активной зоне АЭС с РБМК; игнорированием расхождения результатов, получающихся по различным методикам; отсутствием экспериментальных исследований в условиях, наиболее приближённых к натурным; отсутствием анализа специальной литературы и, в конечном итоге, передачей главному конструктору неверных методик расчёта нейтронно-физических процессов и своих функций - обоснование процессов, протекающих в активной зоне, и обоснование безопасности АЭС с РБМК.
Важным обстоятельством является и то, что Минэнерго длительное время пассивно эксплуатировало АЭС с РБМК с нейтронно-физической нестабильностью в активной зоне, не придавало должного значения неоднократным выпадениям сигналов АЗМ и АЭС при срабатывании A3, не требовало тщательного разбора аварийных ситуаций... Необходимо констатировать, что авария, подобная Чернобыльской, была неизбежной".
  
   2 и 17 июня 1986 г. состоялись заседания МВТС под председательством А.П. Александрова. Расчёты ВНИИАЭС и выводы группы Г.А. Шашарина не были приняты во внимание. И уж, естественно, отброшены доводы В.П. Волкова. Президент и трижды Герой давил всех авторитетом власти. В результате причины аварии были сведены исключительно к ошибкам и неправильным действиям персонала. Решение МВТС и открыло путь для дезинформации специалистов и общественности. В дальнейшем все пользовались этим решением, ещё и пытаясь его разнообразить в силу своего умственного развития.
  
   В стране выпускается оборудование без соблюдения стандартов, об этом и писать-то перестали. Теперь Правительственная Комиссия своим заключением узаконивает это. Решения принимаются такие, какие надо, по мысли авторов, для пользы, ну, конечно же, народной. О справедливости тут думать недосуг. Вон, в те годы сколько раз телевизоры взрывались шикарно в квартирах во время просмотра? И кто ж тогда виноват?! Те кто их смотрел или те кто их выпускал?
  
   Свидетельствует Ю. Н. Филимонцев, заместитель начальника Главного научно-технического управления Минэнерго СССР:
   "Ездили после Чернобыля на Игналинскую АЭС. Там, в свете Чернобыльской аварии, проверили физику и конструкцию реактора. Сумма положительных коэффициентов реактивности еще большая, чем в Чернобыле, во всяком случае -- не меньше. Паровой эффект -- четыре беты. Ничего не предпринимают. Спросили: почему не пишете по инстанции? Ответили: а что толку писать? Бесполезно...
   Тем не менее, выводы комиссии о реконструкции всех реакторов типа РБМК в сторону повышения безопасности неукоснительно приняты к исполнению...
   Правительству представлено несколько актов расследования. В том числе акты Минэнерго СССР, Правительственной комиссии и Минсредмаша. Все внешние организации сделали выводы против Минэнерго. Они сводились к тому, что виновата эксплуатация, а реактор здесь ни при чем. Минэнерго же, наоборот, представил более взвешенные и сбалансированные выводы, указав на вину эксплуатации и на порочную конструкцию реактора.
   Щербина собрал все комиссии и потребовал согласованного заключения для предоставления в Политбюро ЦК КПСС..."
  
  
   Решение МВТС вполне понятно - контора останется незапятнаной, как и репутация Александрова. Ему это на руку было.
   Как Вы думаете, что бы было бы если признали виновность конструкции реактора?
      - Как наше, так и международное общество, потребовало бы немедленной остановки остальных реакторов РБМК. А это 13 миллионов киловатт электрической мощности, не считая Игналинскую станцию. Без ограничения промышленности вовсе не обойтись;
   - Два ведущих в стране института по атомной промышленности - ИАЭ и НИКИЭТ оказались несостоятельными;
   - Госатомэнергонадзор, призванный не допускать в эксплуатацию негодные реакторы, мягко говоря, тупо просвистел свое счастье. А это уже ставит под сомнение не только реактор РБМК, но и другие, т.е. всю атомную энергетику;
   - Какой удар по престижу Страны Советов!... Всё это верно, так это и есть в действительности, но признавать нельзя.
   Разумеется, что первая "бдумка" Горбачева насчет "гласности" в СССР испытание и не прошла. Вопли о "гласности" в СССР оказались пустыми...
  
   Да и что значит оставить страну без 13 миллиардов киловатт электрической мощности? Попробуйте оценить это из воспоминаний Геннадия Шашарина.
  
   Свидетельствует Геннадий Александрович Шашарин, заместитель министра энергетики и электрификации СССР:
   "26 апреля я принял решение останавливать первый и второй блоки. Примерно, в 21.00 начали останавливать и где-то к двум ночи 27 апреля остановили. Я приказал на каждый реактор добавить в пустые каналы равномерно по активной зоне по 20 штук дополнительных поглотителей. Если пустых каналов нет, извлечь топливные сборки и вместо них вставить ДП. Таким образом искусственно увеличивался оперативный запас реактивности,
   Ночью 27 апреля сидели я, Сидоренко, Мешков и Легасов и думали, что же послужило причиной взрыва. Грешили на радиолитический водород, но потом я почему-то вдруг подумал, что взрыв был в самом реакторе. Отчего-то вот пришла такая мысль. Предполагали также, что диверсия. Что в центральном зале на привода СУЗ навесили взрывчатку и... выстрелили их из реактора. Это и привело к мысли о разгоне на мгновенных нейтронах. Тогда же, ночью 27 апреля, доложил ситуацию В. И. Долгих. Он спросил: может ли быть еще взрыв? Я сказал, что нет. Мы уже к этому времени промерили вокруг реактора интенсивность нейтронного потока. Было не более 20 нейтронов на квадратный сантимер в секунду. Со временем стало 17--18 нейтронов. Это говорило о том, что реакции как будто нет. Правда, измеряли с расстояния и сквозь бетон. Какова же была подлинная плотность нейтронов, -- неизвестно. С вертолета не мерили...
   В ту же ночь определил минимум оперативного персонала, необходимого для обслуживания первого, второго и третьего блоков. Составил списки, передал Брюханову для исполнения.
   29 апреля, уже на совещании в Чернобыле, я выступил и сказал, что надо остановить все остальные 14 блоков с реактором РБМК. Щербина молча слушал, потом, после совещания, когда выходили, сказал мне:
   -- Ты, Геннадий, того, не поднимай шум. Понимаешь, что значит оставить страну без четырнадцати миллионов киловатт установленной мощности?...".
  
  
   Итак, кого судить - ясно, и сроки надо давать большие. Но тут возникает вторая проблема, уже перед Генеральной прокуратурой - состав преступления, за что конкретно судить? Очевидно, что судить можно только за халатность, пренебрежение должностными обязанностями, нарушение инструкций и т.д. Но уж больно несоразмерны такие действия с масштабом наступивших последствий, как вести такое дело в суде и, главное, как его объяснять людям?
   Сделать это было бы, действительно, невозможно, не выполнив предварительно две вещи:
   - процесс должен быть закрытым, что позволит никому ничего не объяснять, а на подсудимых, свидетелей и адвокатов оказывать нужное давление, чтобы они не слишком возникали;
   - подобрать шкурно заинтересованных в исходе дела судебно-технических экспертов, которые не моргнув глазом будут на черное говорить белое и выведут из любой чепухи любой тяжести последствия. И то и другое было сделано.
  
   Формально процесс был открытым, и на нем даже присутствовали журналисты, в том числе и зарубежные. Но проводился он в закрытой зоне (в г. Чернобыль с 7 по 29 июля 1987 г.), куда попасть можно было только по специальным пропускам. И кроме того, журналисты присутствовали только на двух заседаниях - на первом (оглашение обвинения), и на последнем (оглашение приговора). Все остальные 16 заседаний проходили фактически в закрытом режиме. Протоколы заседаний и другие материалы суда были секретны и остались секретными до сих пор. Все сведения о судебном процессе, которые нам сейчас известны, это записи сделанные негласно по собственной инициативе во время процесса его участниками. Позже их собрал воедино Николай Карпан и опубликовал в своей книге "Чернобыль. Месть мирного атома".
  
   Руководитель следственной бригады Ю.А. Потемкин говорил, например, что возникли трудности с составлением экспертной группы. Он вспоминал:
   "Начали искать экспертов, что оказалось тоже непросто. Многие отказывались, ссылаясь, кто на болезнь, кто еще на какие-нибудь объективные причины. Но в итоге удалось собрать 11 человек, все известные специалисты".
  
   Так, что трудности были, как видим успешно преодолены. С комсомольским задором... песнями и плясками... Эксперты все действительно известные специалисты, но вот только в чем и откуда они? Из 11 экспертов четверо из Средмаша, причем двое - непосредственные разработчики РБМК, и еще четверо - из организаций, тесно связанных со Средмашем и зависящих от него. И только один эксперт, специалист не по физике реакторов, из Минэнерго. Ни одного независимого эксперта, специалиста по физике РБМК в этом составе нет, и нет вообще ни одного специалиста по эксплуатации. Только важные шишки в очках.
  
   Но даже при наличии таких экспертов с задачей: произвести чернобыльскую катастрофу из обыкновенной халатности, справиться оказалось невозможно, и пришлось судить обвиняемых по статье 220 УК УССР за "нарушения требований правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, что повлекло за собой человеческие жертвы и другие тяжелые последствия". Я не знаю, какой юридический ВУЗ заканчивала следственная и судебная группа Ген.Прокуратуры, которая проводила суд над персоналом Чернобыльской АЭС, но здесь есть большая загвоздка, которая портит абсолютно всё.
   У всех работников эксплутационного персонала АЭС с РБМК такая, мягко выражаясь, неюридическая формулировка, вызвала легкое отвисание челюсти и вытаращивание глаз - с какого вдруг все АЭС СССР стали вдруг ВЗРЫВООПАСНЫМИ предприятиями?!! Ведь просмотрите всю проектную и исполнительную документацию - ни слова о подобном Вы там не найдете! Это также отметил один из осужденных, начальник РЦ-2 Коваленко Александр в своем последнем интервью.
  
   Чтобы совсем уж не выглядеть идиотами, помимо этого главного обвинения следствием были предъявлены обвинения по статьям 165 и 167 УК УССР, "за злоупотребление служебным положением и безответственность при исполнении своих служебных обязанностей". Это позволило суду бОльшую часть времени заниматься именно этими обвинениями, затесав среди них неудобные вопросы по главному обвинению, и тем самым уйти от его детального разбирательства.
  
   На скамье подсудимых 6 человек: директор ЧАЭС В.П.Брюханов, главный инженер Н.М.Фомин, зам. главного инженера по эксплуатации 2-й очереди А.С.Дятлов, начальник реакторного цеха 2-й очереди А.П.Коваленко, начальник смены станции Б.В.Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора на ЧАЭС Ю.А.Лаушкин.
  
   Читая ту "стенограмму", которую составил и обощил Николай Карпан, никогда не покидает чувство, что ты не на суде, а на партсобрании, где ведется проработка и разбор отличившихся, где те только соглашаются и каются, соглашаются и каются...
  
   Казалось бы первое, что должна была сделать защита обвиняемых (а адвокаты были, но только для вида), это доказывать "с пеной у рта", что статья 220 здесь неприменима. АЭС не являются взрывоопасными предприятиями ни по каким нормативным, проектным и эксплуатационным документам, они построены без всякого учета таких возможностей. Ни эксплуатационному персоналу, ни проектировщикам, ни строителям АЭС ничего об их взрывоопасности неизвестно.
   Но ничего подобного не произошло. Защита вообще хранила гробовое молчание, и только один подсудимый один раз задал вопрос... и кому бы вы думали? Другому подсудимому! А конкретно - начальник РЦ-2 (реакторного цеха второй очереди) Коваленко спрашивал директора Чернобыльской АЭС Брюханова.
   Коваленко: Была ли ЧАЭС и реакторная установка взрывоопасными? Каким документом это было регламентировано?
   Брюханов: Ответ на этот вопрос изложен в материалах следствия.
  
И еще на другом заседании то же Коваленко ответил на другой вопрос.
  
   Народный заседатель: В вашем цехе какое установлено оборудование, в обычном исполнении или взрывобезопасном?
   Коваленко: В обычном исполнении.
   И все. Тишина. При таком единении и взаимопонимании защиты и обвинения, при такой гармонии, уже нет ничего удивительного в том, что инициативу разъяснения парадокса взрывоопасности взял на себя прокурор в своей заключительной речи. Оказывается, соответствующее толкование того, что такое взрывоопасное предприятие, содержится не в каких-то документах, которые используются при проектировании, строительстве и эксплуатации атомных электростанций, а в принятом когда-то постановлении Пленума Верховного суда СССР. Типа: "заткнитесь и не возникайте, прокуратура знает что она делает, а вам этого знать не положено!".
  
   Второй, вопрос, который казалось бы должна была поднять защита, это недоверие к заключению судебно-технических экспертов и требование независимой экспертизы. Тем более, что оснований для такой постановки вопроса более чем достаточно. Среди членов правительственной комиссии не было единства мнений, и есть две взаимоисключающие версии причин аварии.
   Однако, от защиты даже намека или пол-оборота от намека на такие её действия не последовало. Абсолютно фантастическая версия аварии, предложенная судебно-технической экспертизой (так вот откуда её один в один списал Борис Горбачев), была принята и защитой и подсудимыми как должное, прямо по Козьме Пруткову: "Не верь глазам своим". Максимум, на что осмеливались подсудимые, это задавать вопросы (в основном друг другу) и иногда "скромно удивляться".
  
   А чем же занимался суд помимо разборок с Брюхановым, Фоминым и Дятловым (в основном по поводу их личных качеств, квалификации и т.п.) и исследования состояния производственной и технологической дисциплины на АЭС.
   В общем - то он занимался тем, чем и должен заниматься суд - установлением фактов. Только вот вопрос, каких фактов и каким образом он это делал. Один из основных и принципиальнейших фактов - это момент начала аварии в виде неконтролируемого разгона реактора. Когда он был, до нажатия кнопки АЗ-5 или после её нажатия. Подсудимые уверены в том, что после, также твердо, как в том, что их мама родила. Объективные данные в виде записей на магнитной ленте и осцилограммах тоже свидетельствуют, что после. В официальном докладе, подготовленном по результатам работы правительственной комиссии, это изложено так, что не поймешь то ли до, то ли после. А эксперты генеральной прокуратуры считают, что авария началась до того как была нажата кнопка АЗ-5, и не просто до, а к моменту её нажатия реактор был уже разрушен.Ну а что же суд, как он здесь устанавливал истину?
   Вот пример из допроса свидетеля Г.В.Лысюка (старший мастер электроцеха).
   Председатель: Команда Акимова - "нажать кнопку АЗ-5", была до взрыва или после?
   Лысюк: До взрыва.
   Прокурор: Крик СИУРа, что реактор меняет мощность c аварийной скоростью, был до нажатия кнопки АЗ?
   Лысюк: Да.
   И все. Для чего нужен был вопрос, и что дал ответ, непонятно.
Да, ненужен вообще суду этот факт, он не собирается подвергать сомнению и даже обсуждать версию аварии, предложенную экспертами, тем более что и никто из подсудимых не рвется это делать.
  
   Не будем останавливаться на всех эпизодах (отключение САОР, провал по мощности за час до аварии, и т.д.), они все рассматривались судом одинаково, чисто формально, без глубокого проникновения в суть дела и установления их связи с аварией. Опять же только бесконечные вопросы: кто где стоял, кто что видел, кто о чем знал/не знал. Рассмотрим только один, ключевой эпизод - работа с малым оперативным запасом реактивности (ОЗР).
  
   Работа с малым ОЗР это единственное, что имеет непосредственное отношение к аварии. При достаточно большом ОЗР чернобыльская авария никак не могла произойти, хотя бы потому, что аварийная защита заглушила бы реактор в самом начале развития аварийного процесса. Принизить значение этого факта, обложив его со всех сторон другими многочисленными действительными и мнимыми нарушениями регламента эксплуатации, невозможно. Поэтому работа с малым ОЗР волей, неволей стала главным пунктом обвинения.
   А раз так, то, казалось бы, суд должен внимательнейшим образом разобраться, как это получилось, что операторы и их руководство, "находясь в здравом уме и твердой памяти" пошли на такое "чудовищное нарушение регламента". Если бы суд это сделал, то он обнаружил бы следующее:
   - ОЗР это такой параметр, который в переходных процессах изменяется очень сильно и быстро, а непрерывного оперативного контроля за ним не предусмотрено;
   - Ограничение на величину ОЗР введено совсем из других соображений, никакой речи о его влиянии на работоспособность аварийной защиты реактора не идет;
   - Пункты регламента, касающиеся ОЗР, сформулированы так, что не нарушать его на практике (по букве) невозможно. И в тоже время (по смыслу) всегда можно считать, что ты его не нарушаешь.
  
   Действительно, реактор находился в это время в стационарном состоянии на уровне мощности 1500 МВт и согласно пункту 9 регламента его следовало немедленно заглушить. Но с другой стороны, ксеноновое отравление практически закончилось, должно начаться разотравление, и дальше ОЗР будет только расти. А тогда пользуясь пунктом 6.4.4 реактор можно не останавливать.
   Остановке реактора мешает запрет от Киевэнерго на снижение мощности, кроме того, эта остановка срывает выполнение программы испытаний выбега, которую вот уже четвертый год пытаются выполнить, и что еще хуже срывает виброиспытания турбины, ради которых из ХТГЗ приехала специальная бригада с уникальной аппаратурой. По свидетельству на суде главного инженера Чернобыльской АЭС Николая Фомина, вызов с ХТГЗ специалистов с этой лабораторией тогда стоил 6 000 рублей, на такие деньги тогда можно было машину купить.
   А чем грозит продолжение работы? Да как будто ничем, даже нарушение регламента, вроде бы не усматривается. Это сейчас после аварии хорошо экспертам изгаляться над подсудимыми, подсунув им предварительно взрывоопасный реактор и бездарный регламент. А тогда людям надо было выполнять свою повседневную работу на "абсолютно безопасном" реакторе и ежеминутно принимать ответственные решения. Ни один здравомыслящий человек (включая уважаемых экспертов) не остановил бы реактор утром 25-го апреля 1986 г.
  
   Однако вернемся к суду. Заинтересовало ли его что-нибудь во всем вышесказанном? Разумеется нет. Единственное чем он занимался, это поисками противоречий в показаниях подсудимых, которые пытались отвертеться от бессмысленных обвинений в свой адрес. Надо сказать, что и это суд делал достаточно вяло, в своем обычном режиме: вопрос - ответ, и no comments. Лучше всего просто процитировать все что есть по этому вопросу.

Из допроса ГИС-а Чернобыльской АЭС Н.М. Фомина.
   Эксперт: Вы знали о том, что запас реактивности утром 25 апреля был меньше 15 стержней?
Фомин: Крят знал, что запас реактивности был меньше 15 стержней, а НСС на утренней оперативке 25 апреля этого мне не сказал.
------------------------------------------
Защитник Рогожкина: Если бы Вы узнали утром 25 апреля от НСС о запасе реактивности меньше 15-ти стержней, что бы Вы сделали?
Фомин: Остановил бы реактор.

Из допроса ЗГИС-а 2-й очереди А.С. Дятлова.
   Прокурор: Вы знали, что запас реактивности 25 апреля был меньше 15 стержней РР?
Дятлов: Я не знал об этом до 12-13 часов, но поскольку было такое распоряжение от ГИСа, я счел вправе работать дальше.
------------------------------------------
Прокурор: Фомин, Вы давали Дятлову распоряжение работать с запасом реактивности меньше 15 стержней РР?
Фомин: Такого распоряжения я не давал.

Из допроса начальника РЦ-2 А.П. Коваленко.
   Прокурор: Знали ли Вы о том, что утром 25 апреля запас реактивности был 13,2 стержня РР?
Коваленко: Да. Я узнал об этом из доклада НСС на утренней селекторной оперативке. Сразу в разговор вмешался Фроловский, на что ГИС ответил - этот вопрос мы решим отдельно. Я это понял как согласование дальнейшей работы. Позднее запас реактивности был более 17 ст. РР. Топтунов ушел домой, сдав смену. На следующий день я хотел взять с него объяснительную о снижении запаса реактивности
Прокурор: Что должны были Вы сделать, узнав о снижении ОЗР ниже 15 стержней РР?
Коваленко: Заглушить реактор.
-----------------------------------------------
Прокурор: Директор был на оперативке, где НСС доложил об ОЗР меньшем 15 стержней РР?
Коваленко: Селекторная оперативка проводится директором, значит он был.

Из допроса НСС Б.В. Рогожкина.
Помощник прокурора: Когда Вы узнали 25 апреля, что ОЗР меньше 15 стержней РР?
Рогожкин: Примерно в 7ч 40 минут
Помощник прокурора: Ваши действия по инструкции?
Рогожкин: Глушить реактор.
Помощник прокурора: Но вы этого не сделали.
Рогожкин: Когда Акимов мне доложил о снижении ОЗР, я спросил: "Фомин тебе звонил?" Дело в том, что в 6ч 30м мне звонил Фомин, и я ему доложил о снижения оперативного запаса ниже 15 стержней. На это он мне сказал, что уже звонил Акимову.
   Вот и всё, что можно сказать содержательного о суде, конкретно в связи с событиями чернобыльской аварии. Суд это был попросту спектакль, с артистами на сцене, зрителями в зале и основной работой, проведенной за кулисами. Он, будто бы в насмешку, действительно происходил на сцене дома культуры в г. Чернобыль.
  
  
  
   Но что сделало такое осуждение персонала?
   Два примера - из того времени (1986-й год), и из 2006-го года.
  
   Пример 1. Взят из воспоминаний Аркадия Ускова.
  
   "Митинское кладбище, 26 апреля 1987 г. Наш святой долг - быть здесь сегодня. Поклониться могилам наших товарищей, погибших в ту страшную ночь 26 апреля 86-го. Я не оговорился - они еще жили неделю, месяц, три! Но они были обречены - слишком велики их дозы, слишком тяжелы ожоги. "Мирный атом" сурово наказал всех. В одном ряду лежат жертвы и виновники аварии, герои и просто случайные люди... Подлецов здесь нет. Все, кто в ту ночь работал на IV блоке, - сражались до последней возможности! Люди плакали, когда их уже под руки уводили в медпункт; в периоды временного улучшения возвращались обратно на блок. Что это было? Сознательный поиск смерти? Чувство громадной вины за содеянное? Стремление хоть что-то сделать, чтобы облегчить ситуацию? Думаю, что все вместе.
 А ведь ребята прекрасно понимали, что означает рвота и дозприборы в зашкале.
Не лучшим образом, преступным образом они вели тот эксперимент в ночь на 26 апреля, но смерть приняли как люди, на поле боя, лицом к опасности... Трудно сказать, смыли ли они свой позор смертью - но презрения, злости к ним я не испытываю. В таких случаях ничего не говорят.
Будем объективны. Без целого ряда грубейших нарушений "концевой эффект" не привел бы к катастрофе. Реактор к взрыву подготовили ВЫ - своей готовностью выполнить, угодить большому начальству. Страшно сказать: "Нет! Нельзя!" В его руках ваша карьера, благополучие, спокойная жизнь. "Жираф большой - ему видней!"
...А нам нести и за тех, и за других тяжкий крест виновников страшной беды. Мертвым проще, мертвые сраму не имут. А как мы объясним простому народу, который не знает, что такое реактор, что такое "концевой эффект", что эксплуатационный персонал ЧАЭС - это полторы тысячи людей, а к аварии отношение имеют единицы! Остальные же, кому выпала тяжкая судьба в ту ночь работать, не раздумывая пошли в пекло. Поступили так, как подсказала совесть советского человека. 17 из них спят вечным сном на Митинском кладбище. Какие ребята здесь остались навеки!!! Анатолий Ситников, Анатолий Кургуз, Виктор Лопатюк, Анатолий Баранов...
Это он, Анатолий Андреевич Ситников, покуда мог ходить, руководил спасательными работами на 4-м блоке, организовал подачу охлаждающей воды в аварийный реактор. Наша группа лично от него получала команду на подачу воды через питательный узел барабана-сепаратора.
Это он, Анатолий Кургуз, уже обожженный паром, успел закрыть стальную гермодверъ в центральный зал реактора N4.
Это он, Виктор Лопатюк, после страшного взрыва, когда плитами перебило кабели питания аварийных насосов, когда под угрозой была безопасность 3-го блока, с группой товарищей сумел запустить важнейшие агрегаты. Он был младше Толи Баранова (у Толи - сын 1983 г., дочь 1978 года рождения), намного младше, но в ту ночь доказал делом, жизнью! - что достоин быть Человеком с большой буквы! И возраст здесь ни при чем...
Два ряда могил на центральной аллее Митинского кладбища. Могилы-близнецы. Белый камень, золотые буквы. Могилой Ходемчука стал саркофаг. На погосте деревеньки Чистогаловки, покинутой жителями, - скромная могила Володи Шашенка (в 1988 г. В. Шашенок был перезахоронен на Митинское кладбище).
Сегодня первая годовщина аварии. Год, как случилась эта беда на Украине, а будет ли конец этой беде? Поймут ли люди, как страшна эта сила, попавшая в руки тех, кто в угоду спесивым руководителям готов нарушить все регламенты. Нарушить, чтобы удовлетворить их честолюбивые амбиции. А ведь это не единичный случай! Это ведь система! Система, у которой принцип прост и короток: "Я начальник - ты дурак. Ты начальник - я дурак".
   Мы годами растили скромного исполнительного специалиста. Личности думающие, имеющие собственное мнение и готовые его защищать, невзирая на должности и звания, безжалостно изгонялись. Без них спокойней. А сейчас удивляемся, почему это директор станции в самые тяжкие часы, когда надо было решать, был в шоке? Главного инженера вообще не было на станции - спал .
"Гласность должна стать нормой нашей жизни", - призывает нас Политбюро ЦК КПСС. Призывает и тех, кто искоренял долгие годы даже робкие попытки критики, этой самой гласности.
 А тут еще такая авария на Чернобыльской АЭС! Как только не пытались скрыть масштабы аварии! В мае - июне газеты были полны дешевых публикаций, что все идет хорошо, авария ликвидируется, обстановка нормализуется.
А чтобы народ не волновался, на "съедение" прессы кинули виновников аварии - эксплуатационный персонал ЧАЭС. Весь. Вот так. А пожарные герои. Все. И не меньше.
Я с глубочайшим уважением отношусь к ребятам-пожарным из расчетов Кибенка и Правика. К тем, кто потушил огонь на крыше машзала 2-й очереди и 3-го блока.
Но нельзя же перечеркивать весь труд эксплуатационников в ту ночь. Нельзя об этом забыть. Ведь сколько было сделано! Под взрыв попали 7-й и 8-й турбогенераторы (4-й блок), а в каждой турбине и ее маслосистеме почти 100 тонн масла. В каждом сепараторе - водород. Ребята-турбинисты успели слить масло в аварийные емкости, вытеснить водород. Вот здесь-то и сгорел Александр Лелеченко...
Я своими глазами видел, как ребята с блочного щита управления N4 уже с признаками лучевой болезни просили, чтобы их не отправляли в медпункт. И вместе с нашей группой из РЦ-1 они пошли в очередной раз подавать воду в аварийный реактор... Нам повезло, мы выжили, - а для них эта попытка оказалась роковой.
Ребята из этой ночной трагической смены искали и нашли всех своих раненых товарищей. На руках вынесли обожженного оператора ЦЗ Анатолия Кургуза, Дегтяренко. Никто не бросил своих товарищей в беде. Старшего оператора ГЦН Валерия Ходемчука искали без перерыва два дня!!! Уже зная о тяжелейшей дозобстановке, о мощнейших полях гамма-излучения. Прекратили поиски после неоднократных категорических запретов, когда стало ясно, что могилой Валеры стал громадный завал с бешеным фоном...
Чернобыль. Для всей страны, для всего мира этот скромный украинский городок стал символом страшной беды, для нас, выживших, - это еще и голос, который не дает спать спокойно, жить тихо - требует, чтобы не забыли мы в мелочной суете, не растеряли мужество рассказать правду об этой трагедии 26 апреля...
На центральной аллее Митинского кладбища 26 могил, и мы сегодня приехали к вам, наши дорогие товарищи. Пусть не всех мы знали лично, пусть имена ребят из эксплуатации ЧАЭС обошли стыдливым молчанием, но мы помним о вас. На кладбище очень много парода. Теплый весенний день. Все уже собрались. Алые гвоздики привезли с собой - позаботились наши товарищи, которые после лечения тяжелых степеней ОЛБ остались в Москве. Они тоже с нами. За жизнь многих врачи не ручались, а они выжили!
Подошли к могилам наших ребят, каждому на могилу - букет гвоздик. Наши скромные гвоздики утонули в массе венков на могилах пожарных. Они в одном ряду с нашими парнями. У могил почетный караул пожарных в военной форме, все внимание фотокинокорреспондентов - здесь. Подходят люди, кто с цветами, кто просто. У могил работников АЭС не задерживаются... Цветов им никто не кладет... И дело не в количестве цветов и венков на их могилах, просто люди не знают, кто лежит рядом с пожарными из Чернобыля, что они сделали, кроме того, что сообщено в прессе. Сейчас мы видим плоды упорного молчания о людях, которые удостоены посмертно орденов Советского Союза. Горько и обидно. Люди шепотом спрашивают друг у друга:
- А здесь кто?
- Да со станции, кто радиацию большую получил.
Это в лучшем случае. У меня пожилой мужчина спрашивал - не ребята ли из Афганистана здесь похоронены? Я чуть не сорвался, но он не виноват. Откуда ему знать, кто здесь похоронен?
На кладбище приехал пионерский отряд в праздничной форме, тоже с цветами. Детишки с букетиками кладут цветы тоже пожарникам. Одна девочка растерялась, положила цветы на могилу Саши Кудрявцева. Капитан-пожарный (наверно, старший здесь) замахал руками: "Не туда!"
   Девочка торопливо переложила свой букетик на могилу пожарного. И это все на наших глазах! Не видеть бы это безобразие...
   С тяжелым чувством идем к своему автобусу. Ребята мрачные.
Надо обязательно поставить здесь, на Митинском кладбище, мемориал, или памятник, или просто памятный знак, но что-то делать надо и сказать честно, кто есть кто! Должны люди знать, кто такой Ситников, Лопатюк, Кургуз, Кудрявцев, Баранов, Бражник...
Едем к Виктору Смагину. Помянуть надо ребят. Первый раз собрались вместе. Да и когда было собираться? Ребята только-только встали "на ноги" после неоднократных пересадок кожи, у нас работа и жилье в Киеве. Масса проблем нерешенных, почти у всех семьи, дети.
Но сегодня мы здесь, и это главное. Это уже до конца наших дней - 26 апреля, день памяти наших товарищей".
  
   Пример 2. 26-е апреля 2006 год.
  
   Указом Президента Украины N 1156/2008 "Про вiдзначення державними нагородами Украни з нагоди Дня вшанування учасникiв лiквiдацi наслiдкiв аварi на Чорнобильськiй АЕС" за мужество, самоотверженность, высокий профессионализм, проявленные во время ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы орденом "За мужество" III степени награжден ряд работников ЧАЭС, получивших смертельную дозу облучения, выполняя работу по локализации аварии в первые часы после ее возникновения. Посмертно.

АКИМОВ Александр Федорович -- начальник смены блока
БАРАНОВ Анатолий Иванович -- старший дежурный электромонтер
БРАЖНИК Вячеслав Степанович -- машинист паровой турбины турбинного цеха
ВЕРШИНИН Юрий Анатольевич -- машинист-обходчик турбинного оборудования турбинного цеха
ДЕГТЯРЕНКО Виктор Михайлович -- дежурный оператор реакторного цеха
КОНОВАЛ Юрий Иванович -- дежурный электромонтер электрического цеха
КУДРЯВЦЕВ Александр Геннадьевич -- старший инженер реакторного цеха
НОВИК Александр Васильевич -- машинист-обходчик турбинного оборудования турбинного цеха
ПЕРЕВОЗЧЕНКО Валерий Иванович -- начальник смены реакторного цеха
ПЕРЧУК Константин Григорьевич -- старший машинист турбинного оборудования турбинного цеха
ПРОСКУРЯКОВ Виктор Васильевич -- старший инженер реакторного цеха
ТОПТУНОВ Леонид Федорович -- старший инженер управления реактором
ХОДЕМЧУК Валерий Ильич -- старший оператор реакторного цеха
ШАПОВАЛОВ Анатолий Иванович -- старший дежурный электромонтер электрического цеха
  
  
   Приятно, что хотя бы так подвиг персонала, а не "ошибочные действия" признаны!
  
  
  
   Эпилог.
  
   Вот, и конец книги. Наверняка, у Читателя возник вопрос к автору - а что было ещё там такого?
   Увы, Читатель, автор лишь попытался закрыть пробел в сознании. Остановился на том, что не получало огласку до этого момента. Дал понять как именно произошла Чернобыльская катастрофа, указав не следствия, а причины. А это важно!
  
   Не только я один, Герман Панченко, взялся за это дело - писать книгу о Чернобыльской катастрофе. Здесь уместно вспомнить о такой книге как документальная повесть Юрия Щербака "Чернобыль", в которой автор сказал о моральной стороне этой катастрофы. Интересна и книга Анатолия Дятлова "Чернобыль. Как это было". Но не значит, что не стоит отбрасывать книгу Григория Медведева. Читать её стоит, но не будем забывать отбрасывать правду отдельно, а вранье в ней в другую сторону, тоже отдельно. Как говорится - суп отдельно, котлеты отдельно.
  
   Собственно говоря, следует указать те источники, откуда я брал свидетельства:
   - Анатолий Дятлов "Чернобыль. Как это было".
   - Юрий Щербак "Чернобыль".
   - Григорий Медведев "Чернобыльская тетрадь".
   - Разим Давлетбаев "Последняя смена. Чернобыль. Десять лет спустя. Неизбежность или случайность?".
   - Юрий Мухин "Путешествие из демократии в дерьмократию и дорога обратно".
   - Н.А.Доллежаль, И.Я.Емельянов "Канальный ядерный энергетический реактор".
   - Борис Горбачев (статьи все находятся в Интернете).
   - Николай Карпан "Чернобыль. Месть мирного атома".
   - техническая документация ГСП "Чернобыльская АЭС".
   - официальные сведения масс-медиа.
  
   В часности, если Читателя так уж заинтересует тема Чернобыльской катастрофы, то можно пройтись и по интернет-ресурсам, популярным в наше время. Здесь интересно вспомнить про такой компетентный ресурс как prypat.com. Имеется и сайт автора этой книги, где на форуме так же можно задать вопрос по этому поводу: http://gvp-geldrik.ucoz.ru/
  
   Мне не очень сейчас хочется философствовать на темы "Имеет ли продолжение атомная энергетика"... и тому подобное. Пусть Читатель сам сделает выводы. Я, как автор, не собираюсь прекращать на этом продолжение темы Чернобыльской катастрофы.
   Но у автора, как и было сказано в предисловии, в конце книги к Читателю будет вопрос, на который он обязательно должен дать перед самим собой ответ. Этими словами мне бы и хотелось бы закончить эту книгу: "Скажи-ка, Читатель, на кой хрен нам нужна такая зажравшаяся наука и такие зажравшиеся руководители, которые под удар поставили миллионы людей, а сами, создав апокалипсис, тихо ушли от наказания?!".
  

0x01 graphic

С Уважением к Читателю,

Панченко Герман.

Да храни Вас Господь...

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   39
  
  
  
  
  
   39
  
  
  
Оценка: 4.58*13  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"