Сливающиеся в движении стены других, не российских домов - по графике и архитектуре, прозрачности сетчатых оград, автомобили на подложенных ремнях шоссе, еще зеленые деревья, тёмные в позднем октябре...
Тянулось, тянулось...
И надоедливость вагона, расписанием наперёд напоминающего съезды брежневских коммунистов.
Плывущие на экране окна толкнулись, стало постоянной картиной: Братислава, надпись на здании вокзала, и литой фонарный столб, может быть - конца девятнадцатого века.
Штефан смотрел вдоль перрона. Повернулся - увидел. Кивнул, улыбнувшись. Поправил беретку с узким кожаным бантиком сзади. Невидимым сейчас, запомнившимся по Москве, в сентябре.
- Приветствую вас, господин Александр Тонцов, - у последней ступеньки протянул руку Штефан, глазами нащупывая тональность снова образующихся отношений.
- Привет. Фантастика. Я в самом деле в Чехословакии? - не притворяясь, удивился Тонцов.
- На территории Словакии,- с наслаждением переменил название Штефан.
Карабах, Литва, Придне... или Надднестровская республика? Сразу не запомнить отделяющихся, образующихся...
Грузия от Союза, Абхазия и Осетия от Грузии, Молдавия в Молдову, Молдова к Румынии, Гагаузская республика к России? К кому-то? ГДР к ФРГ, и сам, Тонцов, своими ногами по подземному кафельному переходу не под Арбатом, под площадью Братиславы дней на несколько...
Оглянулся. Никто не смотрел вслед. Никто не шёл, стараясь - служебно, - не потерять. Вывернув руки, никто назад не тащил, в лагерь социализма.
... Только сделал шага три по ступенькам вокзала одного из российских городов - жёстко схватили за локоть. Капитан милиции, по погонам. "Ты почему вышел из вагона для иностранцев? Ты о какой переписке договаривался с ними на перроне? Почему они тебе на прощанье дружески пожали руку, все трое?"
Иностранцы всё стояли у вагона, смотрели на выворачиваемую назад руку и шевелящиеся в шепоте губы капитана. Кто-то из окна их вагона фотографировал.
Покажите мне ордер, по которому меня можно арестовать.
Заткнись и не вздумай вырываться.
Как преступника, с заломленными назад руками и окликнутыми двумя сержантами по сторонам через весь вокзал, два зала ожидания с людьми, людьми, маленькими детьми...
Половина вонючего помещения отделена металлическими прутьями, до потолка. Повиснувший на них пьяный, разговаривающий сам с собой, цыганка, сидящая на узлах в углу, спящий на полу за решёткой мужчина. Моча на брюках и вокруг спящего.
- Старшина! Глаз - не спускать! При попытке к бегству действуй по инструкции!
- Вы ответите за каждую минуту своего служебного рвения.
- Заткнись! Забыл, где живешь? Никто за вас, интеллигентов гнилых, сто лет не отвечал и отвечать не собирается! О чем пообещал сообщать им в письмах?
- Без ордера на арест больше я не скажу ни слова.
- Не таких - мат-мат-мат - раскалывали!
Подполковник приказал найти капитана. Вышел с ним из своего кабинета, тусклого окраской, с решётками, наверное, всю службу, на окнах. Вернулся один.
- Вы не глупый, образованный человек. Извините нас, вышла ошибка. Нами получена установка по всесоюзному розыску, а вы оказались похожим, с разыскиваемым преступником.
- А вам, подполковник, не скучно работать за решёткой?
- Так вот, от капитана я за решёткой, согласно служебным инструкциям. До капитана дослужился в армейских частях, там не то было.
- Было ли когда-нибудь в стране советской, что человека за подлеца, за мерзавца, за скотину, ничего не зная о нём, не принимали?
- Вы не диссидент? Не задавайте подобных вопросов, так мы с вами договоримся до статьи за антисоветскую агитацию. Сколько по ней, не помню. Лет десять, пятнадцать?
- Извините меня, Александр. Ваш отель не суперкласса, только стоит в центре города и имеет четыре звёздочки классности.
- Как позавчерашние генсеки братских компартий?
- О! Ну да, нуда...
Комната -- картину метра два на три писать можно. С отходом, и освещением через окно от угла до угла. Жалюзи, занавесь тюлевая, шторы плотные по сторонам...
- Штефан, ты помнишь твой номерочек в Москве? Сидели, как в троллейбусе, впятером не разместиться. Нас все время приучали гордиться своей страной, и без приучения гордиться я рад, как обыкновенный человек, но гордиться чем? А что лучше здесь быть может? Апартаменты из пяти комнат ни к чему, нравится, спасибо.
- Ну! Такие нормальные размеры для нормального отдыха. Извини меня, распишись для получения денег. Не я придумал, извини, чиновникам нужно, как у вас тоже. Деньги,-- положил конверт на столик.-- Теперь я ухожу. Три часа отдыхаешь после дороги! Встречаемся внизу, под гобеленами в холле. Так хорошо?
- Приходи прямо сюда!
- Так хорошо? Да, приду.
Сейчас запишут все слова на магнитофонные ленты, вечером в ресторане подсунут проститутку и отфотографируют с ней в постели во всех позах, прижмут передачей материала на родину от кабинетов с решетками до воспитания в трудовом коллективе, заставят продать родину, себя...
Чего же не шизнуться, когда с самого детства - в "Огоньке" роман с продолжением о собачке, в глаз ей вставили фотоаппарат и снимали аэродром секретный, и инструкции при выезде за границу тургруппой - только ты за рубежом отказываешься, тут и набегают с вином, проститутками, ложной заботой, валютой, незаметно и твердо превращая тебя в христопродавца.
Почём корни и истоки?
Свободный.
Легко.
Свободный.
Чиновники в военном, чиновники в штатском Указом каким-нибудь неожиданно из Москвы не догонят, из вагона не выведут, инструкции - вчера, - о документах на проезд сюда не изменят, границу не закроют от "временно" до "а кто его знает, когда", сэсээровская территория закончилась на нижней ступеньке драного вагона - уж думал за границу ездят новенькие! - с длинной нотацией в коридоре: "Пассажир обязан знать, помнить и соблюдать..."
Свободный. Че-ло-век.
Прошёл к двери, оставил туфли под вешалкой. Ещё легче, ещё свободнее пальцам ног, шее без растянутой петли галстука.
Подозрительность постоянная, врожденная от семнадцатого года коммунистическая бдительность - почем? Рублями в миллиардах считать? Жизнью человека, уничтоженной, - в миллионах?
...знать и помнить, что наша передовая в мире страна социализма, строя лучшего на земле, окружена врагами, уже много лет безуспешно пытающимися...
... вместе с тем необходимо указать, что даже так называемые братские страны социалистические, подчеркиваю, выбравшие исторический путь за нами и пока, надеюсь, временно не построившие передовые в мире...
Две широкие, пуховыми толстыми одеялами в розовых пододеяльниках застеленные кровати, рядом. Низкое кресло, радиоприёмник с волнами всех европейских станций. Весь пол укрыт вычищенной оранжевой мягкой синтетикой ковра. Лёг на пол, дотянулся до кнопки. Закурил. На экране телевизора, как и в своей стране вчера, заседал то ли съезд здешних народных депутатов, то ли Парламент. Иные слова Александр - похожие, - понимал без перевода. И проблемы, похожие: вместо пункта такого-то внести формулировку... Говорят так же, каждый уверенно и каждый - без немедленного результата. А женщины моложе, чем в кремлевской говорильне, и - женщины, - не шевелящиеся иногда живые портреты передовиц физического труда, активисток партийного и комсомольского благополучия. С фанерными прическами и лицами.
Злюсь? Слишком надоело вчерашнее?
... со всей непримиримостью к демагогам, паразитирующим, спекулирующим на временных трудностях, на идеях перестройки, со всей решимостью истинной коммунистки заявляю деструктивным силам, изыскивающим негативные оценки для наших решительных действий в деле борьбы за более лучшую жизнь, за социализм с человеческим лицом, создаваемый для народа по многочисленным требованиям трудящихся, приславших в подтверждение сотни и тысячи телеграмм, для будущих поколений, для...
...горисполкомом вынесено постановление: хлопчатобумажные чулки продавать в целах своевременного захоронения только для умерших женщин...
...что четвертый год на тульской земле для ребенка невозможно купить сто грамм, всего одну конфетку...
...известная как всесоюзная кузница, в Свердловской области в очереди за водкой старушке оторвали уши...
...партийными работниками Кировского обкома КПСС в этом году ухе съедено шестьдесят два килограмма икры черной и красной, много лет не появляющейся на прилавках магазинов города. В нарушение законности улучшены квартирные условия путем получения новых квартир повышенной комфортабельности, в том числе! четверо из получивших -- из числа первых, вторых, третьих, пятых руководителей...
О, русская земля! Ты для кого?
Не знать.
Не помнить.
Забыть.
Перестройка, перекража и вероятные новые перестрелки остались за колючей проволокой границы, отдых, отдых пока...
Вот с ней, выступающей сейчас в здешней говорильне, внимательно, нежно можно танцевать, сквозь шелковость платья чувствуя хрупкость легкого в движениях тела.
Вторая просторная комната с голубым на полу и белым кафелем на стенах, ковриками возле унитаза, биде и ванной, набором полотенец, зеркалом во всю стену, не выпустила, потянула разложить на длинной полке помазок и бритвенный прибор, мыло, зубную пасту со щеткой, кремы. Ванна наполнилась прозрачной водой, горячая влага заколыхалась, разогревая тело, забирая от кожи липкость и запахи непроветриваемого вагонного тамбура для курящих, туалета, вечно твердоватых одеял, матрацев. Глаза закрылись, расслабились, и день двинулся в обратную сторону.
В Европу прорубить окно. То же самое, что сотни раз начиналось другими. А еще другими останавливалось. Коромысло. Которое ведро перетянет теперь?
Топорик маленький, маленький...
Трудное сжатой, буро-красной воспаленностью солнце вышло большим кругом, остановилось, как будто. Покрываясь лимонной холодностью, быстро-быстро потянулось кверху, уменьшаясь в широчайшем блеске насквозь прозолоченного воздуха, из серого делающего голубым. И в пространстве вагона задрожали желтые пятна, плавясь на блестящем металле отделки стен, окон, полок.
- На любой земле всегда своё, родное солнце, - почему-то чувствуя приятную поддержку для себя, без голоса явного услышал Александр.
- Цэ Галичина, - вечером перед тем рассветом глянул в окно проводник, перед границей надевший белую рубашку, галстук, форменный китель.
"Ваше высокоблагородие!.. Господин полковник!.." Тоской ненапрасной по незнакомым прикосновениям к прадеду менялись перед Александром бронзовые, красноватые леса на горах, утекающих назад вместе с мелкой вблизи дороги речкой. Тонцов, понимая, - уцелел и в самосудах семнадцатого года, и в гражданское братоубийство, и в сталинские голодовки, лагеря, расстрелы, и в кошмарах второй войны, и в пермских лагерях под лживым шифром "в СССР нет и не может быть политических заключенных", - уцелел дедом, отцом, собою, - чувствовал: видит приблизительно то, на что смотрел через полевой воинский бинокль его прадед, тогда погибший офицер русской армии прежней, девятьсот четырнадцатого года. Русский высокоблагородный полковник артиллерии, в Галиции похороненный однокопниками, вычеркнутый из истории вэкэпэбэшными лжецами, но потомками родными не забытый в целом веке насильственного оболванивания.
- Сашенька, в школе никому не говори, - просила бабушка, - а то узнают и замордуют, в пионеры принимать не станут, и в комсомол, а тогда до института не допустят тебя душегубцы, необразованным останешься. Гордись, Сашенька, прадед твой служил России в высоком чине полковника артиллерии, от кадетского корпуса службу начинал. Ты не верь вранью, высокого чина прежде за деньги не покупали, умением он всего добивался, умением. Разграбить да оболгать, как сделали революционеры, проще всего, Сашенька, проще всего бандитничать.
Бабушка, почему он назывался высокоблагородным? Он хотел сильно важным быть, чтобы другие люди для него слугами становились?
В школе никому не говори, а то замордуют тебя, Сашенька, а сам знай для себя, у нас в России высокоблагородными называли людей, идущих из рода, известного делами хорошими во благо России. Прежде и ордена, и чины, и положение в обществе по заслугам приходили, не через кумовство да выпивку с партийными верхними полуобразованцами. История России, внучек, не с первым числом кончается, еще во многом люди разберутся и волей божьей по заслугам воздадут. Ты помни историю нашего рода, храни, на дедов своих в поступках оглядывайся.
...А, гады недобитые! За что мы боролись? За что красные наши стяги кровью пропитаны? Чтобы вы помнили генералов-полковников своих царских? Сатрапов, мучителей-мироедов? Чтобы нас по каторгам гоняли и рабочий класс угнетали? Чтобы народу недостойную жизнь создать, и светлое будущее в облике социализма с человеческим лицом зачеркнуть? Да на вас новый семнадцатый год, да на вас новый тридцать седьмой, да борьбу из своей Программы мы никогда не отменяли и бой последний и решительный не отменим никогда! Всем вам смерть будет, гадам недобитым, заносчивым сильно! Ишь вы, умнее нас! Ишь вы, культурнее, ручки целовать с детства учились! Гады, мало мы ваших угробили!?!
Я бы не ответил ни словом единым,-- узнал Александр Тонцов, обдумав предложение.
День двинулся в обратную сторону ещё дальше, в виде поезда поехал в обратную дорогу, на московский один из вокзалов втянулся, с другого вокзала отправился еще в прошлые и прошлые сутки и сутки, до красноватого мрамора колонн посреди луж от натаявшего снега в вокзале северного провинциального городка российского, маринованными грибками известного и Парижу до семнадцатого года, пропавшего куда-то из истории мировой на семьдесят лет даже и названием прежним своим, и ремёслами, и сметливой оборотистостью русских, здешних купцов -- для любого отверженного, безымянного зэка известный по всей стране городок, пересылочной тюрьмой, зонами, зонами, зонами по каждому району, по всей области древних русских лесов...
Там и жил Александр Тонцов, в городке, как-бы и исчезнувшим, и существующим.
И сидел он на межгородской телефонной станции, украшенной мозаичными танками, ракетными установками и над ними - мозаичными вождями коммунистов, скучал, дожидаясь фантастического - отсюда, - разговора по телефону с европейской страной, тоже как-бы и не существующей много десятилетий, потому что поехать туда, по улицам побродить с людьми тамошними от года семнадцатого коммунистическими правителями здешними запрещалось. Не поднадзорно поехать в группе туристов с парторгом во главе, а самому, по желанию человеческому.
Хромая, втащились двое: спортивные дешевые шапочки, грязные куртки, давно не стиранные штаны, худые, но лоснящиеся от алкоголя лица. Один навалился на стойку перед телефонисткой, второй подошел и сел на короткую скамейку, где был Александр. Поморщился, погладил колено и попробовал согнуть ногу.
- Вам перетянуть нужно бинтом туго. Может, полегче станет? - сказал Тонцов.
- Просекаешь, ага? Мне говорили, мочой надо облить шарф и положить на колено. Какая-то косточка внутри выскакивает, сейчас я ее на место подвинул. Иду, и выскакивает. Мочой сказали лечить. Бинтом лучше ли перетянуть?
- Чего? Чего на копыто кнокаешь? -- втиснулся между Тонцовым и своим товарищем второй, не прося подвинуться.
- Он говорит, бинтом перетянуть надо.
- Сопатку нахлопаю сейчас, терпеть чтобы научился. Ух, настроение... зарезать кого-нибудь. Зарезать кого надо? Нет? - спросил деловито и тоскливо, как о запаздывающем автобусе на пустой остановке.
- Сегодня не надо, - посмотрел по сторонам первый. Несколько человек на скамейках старались смотреть в пол, разглядывали танки, ракеты и вождей с задранными правыми руками, указывающими пути. Начальный страх заменился у Александра любопытством, срока по два отсидели, уже видел по ним.
- Зовут как?
- Саша.
- Слышь, Сашок, с нами будешь? Вижу, с тобой бы выпил, - достал второй из-под куртки бутылку водки и стакан.
- Ребята, я серьезный разговор ожидаю. Извини, с трезвой головой говорить должен.
- Не обижайся, Сашок. Ты, татарская морда, будешь?
- Татары триста лет русскими командовали, а вы нами семьдесят лет командовать не смогли, страна разваливается.
- На колени нам перед тобой встать? Сашок, встанем на колени? Нет, татарская морда, не надо? Никто на нас не секёт?
Налил товарищу. Подождал освобождения стакана, налил и выпил, вытер губы капроновым жёстким рукавом куртки. Короткими выбросами вытолкнул воздух и втянул свежий.
- Не будешь, Сашок? Гляди, не обижайся. Никто не секёт на нас? Масть тогда держу, - и поднял штанину. - Мениск, Сашок, просекаешь? - показал кругловатый шрам сбоку от колена. - Блохин за границей, а я тут. Веришь, Сашок? В киевском "Динамо" с ним начинал, веришь, корешня? А я тут, а Блохин за границей, валютным фраером, веришь? Нет, уважаю Блохина, уважаю. Ты, Сашок, кто? Борода почему? Кто?
- Художник.
- Художник! - толкнул товарища в бок. - Глянь! Глянь с кем рядом сидишь не за падло! Художник - это учитель, учитель - это врач, врач - это Бог! Ты человек... человек ты, не обижайся, если что не так трёкнул, не по злобе, веришь? Понял, да? Корешь мой будешь, дай руку.
- По Эдуарду Стрельцову в газете поминания были...
- Видел, читал, - поблагодарил глазами, сырыми от водки и доверяющими от постоянного разговора глаза в глаза. - Руку тебе уже пожал, извини.
Но сдавил, всё-таки, где ухватил.
Телефонистка объявила седьмую кабину, связь с Братиславой. Обговорил последние проблемы приезда, положил трубку и вышел удачливый... мимо двоих на скамейке не проскочил: пожать, пожать на прощанье грубые лесоповальные руки...
- Ты пошел, Сашок? Сашок, Сашок, художник, - торопился, осознав секундность и невозвратность случайной встречи, сбивался знакомый с Блохиным по молодости киевской, другой, не тюремной... до тюремной жизни, - Сашок, ну как у тебя? С картинами как? Рамы есть? У тебя всё в поряде? Всё в поряде? Может, морду кому набить за тебя, Сашок? Обижает кто тебя? С картинами как? Масть? Ну, вообще, как? В поряде? - привстал, скривившись на больной ноге. - Давай по рукам, Сашок! Не обижайся! А морду набить кому - свистни! Понял? Свистни, Сашок! Ночь на улице долгая, в оба гляди. Понял? - переспросил с настойчивой, закодированной интонацией.
Россия... Только изуродованные и могут помочь...
Где же вы, ребята, сейчас днюете-ночуете? Под отопительной батареей какого вокзала на голом полу спите, очередную бутылку водки без закуски через себя пролив, неохотливыми пробуждениями жизнь досвечивая? Кто вас живыми в удобрения превратил, за что? За то, что и вы - кого-то? За то, что и вас - до преступления?
И никогда в жизни не увидите такой гостиницы, страны, людей без дубинок, автоматов, овчарок...
2
Гуляя по чистому, ровному, местами не перекопанному вдоль и поперек тротуару, Тонцов от увиденной порядочности чувствовал уважение к ней и сразу - своё ко всем здешним людям. Он медленно разглядывал всё, на что смотрели глаза. Никто не толкал сзади - без извинений, - или торопясь навстречу, пространства возле магазинов не забивали широкие, длинные очереди с суетящейся внутри и вокруг человеческого несчастья милицией. Спокойно, полусонными в центре города проезжали любых европейских заводов автомобили, позвякивали трамваи, настоящие, а почему-то кажущиеся игрушечными.
"Отдых от развёрнутого, без человеческого и с человеческим лицом, передового в мире строя социализма", - понял Тонцов.
На витрине лежал ананас. Не вьетнамский - известная по России порубленная на кусочки, замороженная желтая масса, - натуральный, с квадратными охристыми шишечками и толстыми остатками срезанных листьев. В тридцать восемь лет Тонцов впервые увидел настоящий ананас, а всё время имел представление о... фрукт это или овощ?.. не вкусовые ощущения, - глазами знал по картинам художников, живописавших до революционной полосы, отгородившей Россию не только от ананасов.
Стоял и разглядывал, запоминая все детали формы, расположение цвета основного и переходы в смешанные цвета. Вот для тональности на освещенной сильно стороне смешать краску красную с синей, добавить желтой теплой и тон взять легкий, сентябрьского дубового листа... Просвеченного солнцем...
Ничего не хотел покупать, просто бродил по громадному магазину, на эскалаторах менял этажи - разглядывал квадратные, круглые, плоские, конусные, под графинчики сделанные бутылки с желтыми, прозрачными, красноватыми, рубиновыми, темными алкогольными напитками, продающимися без милиции рядом и без карточек с предъявлением паспорта страницей, прописки и сдачей пустых бутылок взамен купленных, смотрел раскладки шоколадных плиток, конфет и печений, каких-то сладостей неизвестных, и другое, в своей стране не продающееся уже лет шесть, если ты не номенклатурщик партии коммунистов, и не разбит ранением с войны сорок пятого, и не оторваны у тебя ноги и руки минами, снарядами в Афганистане, и не отработал до старости за нищюю зарплату, нищим оставшись навсегда, - нет, если ты обыкновенный человек, - красивой мебели, брюк, рубашек, костюмов, курток, джинсовых штанов, шляп, мехов, рюмок, фужеров, ваз замечаемого сразу чешского стекла, нет телевизоров, простыней, магнитофо... ну что перечислять? Нет - оно и есть нет.
Тонцов так и не понял, о какой беде, "охватившей бывшие страны социализма", ему талдычила публика, удерживающая газеты, радиопередачи и телевизионное бормотание на уровне позавчерашнем или просто лживом. Здесь и люди ходили не спеша, здесь выбирали, что купить.
... да, та студёность в той комнатке, и жилой комнатке и мастерской, - подумал Тонцов, разглядывая приятные образцы штор и коврового покрытия для пола. - Никак мне не получается живописью сделать студёность в комнатке. Инеем - навру...
"Смотри, у меня гэдээровский..."
Теперь исторический, - отметил Тонцов, с удовольствием понимая, что выходит из стеклянных дверей на улицу Братиславы, Бра-ти-сла-вы... - еще и потому исторический для всего мира, что самой ГДР больше нет. А до чего всему миру дела быть не может - тоже исторический, хотя пропавший материально.
"Налог на частную историческую память начисляется в размере сорока процентов от общего числа прожитых лет, с прибавлением пяти процентов за каждый год после шестидесяти лет и льготным налогообложением для руководящего состава работников райкомов, горкомов, обкомов, ЦК КПСС и Политбюро... исключая все иные партии в условиях многопартийности..."
Почему в стране родной не догадались до этого документа умевшие душить налогами, и умеющие? Жестокость на месте нежности, "исторические, судьбоносные решения" на месте внимательной мудрости старших...
- Спасибо, - взял поданный через стойку ключ от номера.
Глубокие кожаные кресла под гобеленами, где со Штефаном договорился...
...мне ни правительством, ни политическими партиями, ни экономикой в своей стране не гарантирован не ободранный, не заплёванный и не политый мочой лифт, в стране островков культуры. И лифт вообще, и жильё вообще, нормальное, человеческое. Сколько ни трудись на благо не своё, а благо вообще... конкретное для призывающих трудиться.
...да, тот неисторический дом в России, на старой улице, где после окончания художественного училища лет десять назад снял комнатку с кухонкой, превратил и в мастерскую и в жильё, - сирень прямо в распахнутое окошко, рябина во дворе дома соседнего и очень высокая береза, видимая в окне наискосок - все дома на той улице простояли лет по сто, бревенчатые, одноэтажные, тёплые округленной мягкой чернотой стен наружных. Узкий дощатый тротуарчик со скользкими листьями, горьковатый, низкий в сырые октябрьские вечера дым из печных труб, ползающий слоями по улице - нравилось, рассвечивалось в душе: что-то такое... давнее-давнее, дотянувшееся безмолвно до конца двадцатого века...
"Конечно, дом старый, стены трухлявые, - говорил кто-нибудь из друзей-приятелей зимой, - топишь ты, топишь, вокруг печки тепло, а воздух студеностью пахнет. От стен у тебя холод идет, от наружных".
Стена внутренняя, фанерная, заменяла очень местное радио, не включаемое в розетку. "Пьянь! - и мат-мат-мат-мат, - орала соседка на мужа, - чтоб тебя - и мат-мат-мат-мат!"
Сдвоенный храп по ночам фанера тоже передавала.
В номере Тонцов начал дотрагиваться до кнопочек, переключая каналы телевизора и себя: вернуться сюда, не пробовать перемениться в прошлом днем настоящим...
Пустыня, танки, Кувейт, круглосуточные новости американской телекомпании, свободно показываемые здесь. Иран кинет химические бомбы, - предсказывают, - на Иран кинут ядерные... А до полуразваленной землетрясением Армении радиация смертельными облаками достанет?
Плюс-минус вторая половина местами отравленной суши передачей в двадцать первый век, сыновьям и внукам, и всему остальному человечеству, смотрящему на поколения позади - возможно, - как на сумасшедших.
Александр отодвинул тюлевую занавесь. Голубой воздух, растворивший золотое свечение солнца...
"Смотри, у меня гэдээровский... Миниатюрный бантик посередине, приятно? А под ним, а под..."
...без лифта вбежал на шестой этаж, позвонил, позвонил, дверь сразу открылась, радостью красивая девушка сразу улыбнулась, в куртке с откинутым капюшоном, по краю обшитым распушенным коротким мехом, лицом улыбнулась, сверху и по сторонам украшенным кольцами волос, крупными кольцами, и брови потемнели, и глаза графически выделились, тонко очеркнулись ниточками по нежности век...
...изогнутых. Графически показать на портрете - движение карандаша волной с обрывчика вниз, выплеском вверх, к краю, - нижняя линия, и волной с изгибинкой, волной взлетной линия верхняя, но детализировать, но раскладывать на треугольники, как на рисованиях учили, на линии прямые и искривляемые, - ощущение уничтожать?
- Сейчас идем, нетерпеливый!
Для тебя - так нарядна, для тебя - краем глаза постоянно считает твое впечатление, для...
...взрывом, торопливостью на улице ее рассказ о неожиданно отключенной в доме горячей воде, о выходе утром в магазин за рисом, о тех, кто...
...и что же о любой чепухе так интересно слушать разговор ее? Да отчего гордит гордостью глаза собственные перед встречными, - она, она, вот она - какая! - и под руку ведет?
Под руку! Держится, перешагивая через бордюры...
- Оооооо! - дружным взвыванием встретила компания в комнатке, и телефонной мембраной затрепыхалась фанерная внутренняя стенка. - По-зна-комь! По-зна-комь!
Тот первый настаивал скандированием, - "пока два раза разрешила", - утром болтал о подруге своей, новой на месте спальном жены, - тот, в ритм гладящий джинсовый карман на заднице своей, в ритм не тоскливому оранию, как пытаясь снять обтяжное с бёдер сейчас же...
...приноравливаясь глазами к телу другому...
Высокий, широкий воротник тончайшего свитера, до ушка наклоненной головки, до губ, и включившийся в глазах блеск, смех, блеск-блеск, - имя своё ещё раз, имя своё и другому гостю, и девушке дальней за столом, - "сяду-сяду, спасибо, с Александром рядом, нет, портрет мой на здешних стенах пока не появился, да, сигарету, да, лучше не коньяка, лучше легкого марочного вина..."
...коричневые ветки рябины с багровыми ягодами перечеркивались белыми следами снега, на фоне черных бревен соседнего дома. Запомнил, пробовал на холстах. Снег - а след от белого снега как остановить кистью?
...и подавал ей спички, зажечь, зажечь свечи, вкладывал в пальчики коробок, охраняя глазами ото всех, и собравшихся приятелей.
Друг Лёва позвал, вывел в дровяник, вплотную, носом к носу, разглядывал захмелевшими глазами сквозь толстые очки, сутулился:
- Кто она такая, старик?
- Елена! Нравится?
- Мне нравится, чего врать. Попа высокая, на месте, и груди торчат.
- Ты, со своей дуболомной прямотой, заменяющейся хамством...
- Старик, да я взглядом художника, не злись. Забыл, как нас учили на натуре определять опорные точки? Свои мы с тобой, не обижайся.
- Девочка из Питера. Учится на искусствоведческом в Академии, пока здесь живет, у родственников.
- Старик, ты смотри... Нет, я согласен, дело полностью твое. Мы, местные, всегда простые, а ленинградские всегда считают себя выше всех, культурные они сильно, считают, образованные выше некуда. Тра-а-диции у них от дворян!
- И нам нужно ближе к Эрмитажу, а не к лаптям с похлебкой из матерщины.
- Других дурнее себя не считай. Не против ты будешь, графику свою покажу ей? Посоветует чего-нибудь, из академии...
- Завтра! Завтра!
Дровяник - вход в него из сеней, и крыша есть, а Елена вывела на двор. Сама без накинутой на узкость плеч куртки, сам без пиджака, галстук сдувало на рукав сорочки...
Коричневые качающиеся ветки деревьев, лоза малины у калитки, ватное, желтоватое над улицами вечереющего города небо, снег лежащий, снежинки летящие и каждая видимая перед мягкой чернотой бревенчатой стенки дома...
Затем - вывела.
Прежде музыка началась в комнате, серебряное что-то, прежде глазами - "танцуем"? - "непременно!" - нежное прежде, легкое, неслышно полуобнятое руками, неслышностью положенной руки - на плечо! - второй где-то, обязующей...
...не наступить на туфельку, не задеть чьи-то локти, не отвернуться от кольца волос, щекотящего возле подбородка...
...прежде, затем вывела на снег - "я тебе сказать должна..." "Дрожишь. Сбегать за курткой?" "Э-э. Я тебе сказать... Ты хороший мальчик, ты талантливый, ты милый, а у меня с тобой...
...офицер бросил шинель на снег и пошел в тонкой белой сорочке и наткнулся...
...ничего не будет, не надейся. У меня друг есть в Питере, ты не обижайся". "Кто чего хочет, то и имеет. Только первый выбор за тобой, я мужчина... Нет - так нет. Не расстраивайся, потанцуй, повеселись вечер до конца. С кем угодно говори, танцуй, ты не моя частная собственность. Пойдем в избушку". "Хорошо, пойдем, не обижайся..." "Идем-идем. Небость... Снежинки, и в тебе столько небости..." "Разве такое слово бывает"? "А нужен закон, дозволяющий слово небость?"
... И наткнулся на сбившее с ног, оторвавшее от ветра перед глазами...
Балаган вина, водки в стаканах, вареной картошки, сигарет, музыка, выкриков, селедки в консервных банках, ревности той к той из-за этого - встали, загалдели, цепочкой потянулись по узким досточкам тротуарчика изобретения прошлого века, художники с подругами, художницы с влюбленными, все свои под небом своим, российским, - "ну пока!" - всем на ветру автобусной остановки, и к себе, к тишине, к самому себе.
...укрывшись шинелью, поднятой со студеного снега.
Забыть, что радостно, что больно.
Спать.
А комнатка оказалась выметенной, а стаканы, тарелки, вилки очутились на кухонке, а этюдник, бывший вместо стола, отодвинулся к стене фанерной, передающей похрапывание успокоенное, а...
...а Елена одна сидела на табуретке, захватив ладонями узкие плечи, светя матово сжатыми овалами коленок. Посмотрела замёрзшей ничьей собачкой.
- Так в честь чего праздник был?
- Захотелось повеселиться и других повеселить. Слишком плохо у наших... На выставку не пробиться.
- Скучные художники?
- Талантливые, но не продажные. Раскрашенные фотографии заводов и тучных колхозных полей делать отказываются.
- Сколько же стоило застолье? Вы сбрасывались, по деньгам?
- Я купил и пригласил всех друзей с подругами.
- Сумасшествие... Зарплату в дым?
- Заработаю снова. Не деньги настроение делают.
- Без них тоже скучно и излишне проблемно. Я боялась, ты на самом деле запьяневшего Лёву оставишь ночевать.
- Доберется до дома. Прибрала... Ты хорошей хозяйкой можешь быть...
- Хорошая хозяйка начинается с нежности и заботы, - добавилось в голосе неспокойнее. - Они не возвратятся?
- Уехали.
- Ты запер избушку? Тогда оставь свет только тот, на кухонке?
Широкими рукавами тонкий свитер слетел на...
- Смотри, у меня гэдээровский лифчик. Миниатюрный бантик посредине, видишь? А под ним, а под ним... сам узнать хочешь? Как отщелкивается...
...маленькие, пухлые к краям, разбежавшиеся к подмышкам, как потянулась на светлом прямоугольнике падающего на тахту света, закинув руки наверх, и потянулась от угла к углу - язычок, язычок, язычок, ближе темных колец волос, вытянутью развалившихся между тонких рук, - язычок-язычок между тянущимися губами, - страх дотронутости как с обрыва, язык в язык, твердый в твердый, уступающий медленно, гусиные пупырышки по жаркой гладкости живота с провалом к бутончику пупка...
- Смотри, у меня гэдээровские трусики... Под колготками не кажутся кремовыми? Видел на других девушках такие?
- Разглядывать некогда!
- Что же? А ты разгляди? - помогла не порвать колготки, майским безлиственным деревцем вытянувшись, коленкой прикрыв наполовину себя... коленкой коленку только, себя... Тонкая, глазами защищающая свое, с самого вытянутого мелкими колечками неснимаемого поперечного пояска до трепета желания обязательно понравиться, и глазами безгрешной всегда!..
- Мы ведь не животные... ты не баран и я не овца, чтобы только чвак-чвак... Художник... Наслаждаться красотой девичьего тела... Всё, - запахнулась веками. - Не мо...
...тонкость белого следа снежинки, теплота снежности белой...
...и наткнулся на сбившее с ног, оторвавшее от жизни перед глазами,-- света, воздуха, - не до тьмы, окончательной после.
3
В номере гостиницы - Дунай за крышами домов, - две кровати с пышными подушками и положенными поперек толстыми пуховыми одеялами стояли рядом с проходом между ними.
- Можно и так, - плотно подвинул Штефан одну к другой.
Тонцов не внимательно оглянулся.
- Что хочешь увидеть в Словакии?
- Мастерские, и самих художников. Квартиры, как вы живете. Пейзажи, деревни. Обыкновенную жизнь людей, чего не знают наши туристы. Наши запоминают одни рестораны, магазины и автобусы, как на рынки проехать.
Вбирая произносимое и глазами, Штефан согласно качнул головой. Набрал номер телефона, поговорил на словацком.
- Вечером мы идем в гости. Ну, семья художников. Идем? Так хорошо?
- Да, и я прихвачу привезенную водку. Нам через границу разрешают всего две бутылки...
- Уох, - выдохнул Штефан вкусное впечатление, - русскую у нас не найти, многим нравится сильно. Сам знаешь, многое в торговле с вами разваливается теперь. Гуляем? Показываю свой город? Пока смотрим впечатления, через три дня уезжаем в Дом творчества, там я договорился. Так хорошо?
- Лучше и не нужно.
Стояли в коридоре, ждали лифт.
- О чем говорят горничные у тележки с бельем? Штефан прислушался к словам родной речи.
- Ну, ругают наших агентов безопасности. Как у вас КГБ. Имеют претензии к секретным личностям.
- Да, то же, как у нас в газетах, автобусах... Болезнь, общая для всех стран социализма?
- Хо! Вот здесь, - махнул на окно, - заканчиваются Карпаты, и здесь заканчивается социализм. Вашим генералам теперь некогда ездить в танках по нашей земле, у вас у самих на Кавказе почти гражданская война.
- Да, у нас страшные времена. На московской выставке живописи я встретил недавно приятеля, он художник из Армении, и говорю ему что чувствую: рад, что ты жив. Серьезно подумать - ведь на войне люди встречались с такими словами... У меня дружеские отношения с художниками из Еревана, Баку, Латвии, Литвы, Узбекистана, а то там, то тут солдаты, щиты, дубинки, автоматы, танки, раненые, убитые... Я русский, и чью сторону мне выбиратъ? У нас страшная жизнь. Я хочу человеческих отношений, и не по признаку национальному, совсем по другим качествам: честность, доброта, удивительность таланта, ясность ума...
- Ты свободный человек, Александр. По мосту перейдем Дунай? Так хорошо? Я запомнил твою картину, когда первый раз увидел на выставке в Москве. Она ругала вашу войну в Афганистане. Ты первым советским для меня не боялся тюрьмы и говорил на празднике объявления выставки, почему прошлым солдатам станет стыдно за нападение на Афганистан и они откажутся от орденов за ту войну. Побросают на Красную площадь, говорил.