Мой друг Олжас Сулейменов
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Юрий Панченко
МОЙ ДРУГ ОЛЖАС СУЛЕЙМЕНОВ
1
Зимой 1974 года я приехал в республиканскую столицу Алма-Ату из Караганды, на республиканский семинар молодых поэтов, со своими стихами. Наша группа начала работать в кабинете первого заместителя начальника всех писателей Казахстана Олжаса Сулейменова. На второй день в кабинет с нами вошёл Олжас. Высокого роста, молодой, стремительный движениями. Уже широко известный во всём Советском Союзе. Поздоровался со всеми, у себя в ящике стола взял папки и бумаги и вышел.
Так мы встретились впервые, внимательно посмотрев друг на друга.
Почему-то он задержал на мне взгляд.
Осталось впечатление - Олжас уже много сделал в поэзии, он талантливый и глаза умные. Умеющие прочитать содержание человека. Написал знаменитую поэму "Земля, поклонись человеку", - о Юрии Гагарине. И много настоящих, пронизанных поэзией стихов. У него вышло несколько книг, у меня - первая рукопись стихов и требование узнать, а стоит ли мне вообще писать? Графомания в стихах или поэзия?
На семинаре и молодые поэты, и руководитель стихи мои признали, а я и тогда сомнение ставил впереди крикливой радости.
Во вторую встречу в его кабинете один на один я сразу сказал Олжасу: вы для меня настоящий поэт, а остальные как-то не так. Прочтите мою рукопись? Нужно мне писать или перестать?
Олжас спокойно сказал, есть и другие поэты, обратитесь к ним. Я снова сказал, верю только ему. Помолчал, посмотрели друг другу в глаза. И рукопись мою он сказал оставить.
Через дни встретились. Олжас сказал коротко: старик, пиши.
Старик тогда означало не возраст, а признание своим. Так поэты и прозаики называли своих, признанных в общении творческом.
Во все приезды в Алма-Ату приходил по делам в Дом писателей Казахстана, в центре города. На первом этаже там было удивительное, бар. Настоящий. С длинной стойкой, крутящимися стульчиками перед ней, красным на стойке итальянским аппаратом для варки кофе, блистающим никелем, ну невиданное в моём городе. Раз итальянский аппарат засвистел в стороны паром, загрохотал, подпрыгивая. "Ложись!" - крикнул Олжас, и сам остался на стуле. Аппарат отключили.
После пяти часов в баре собирались писатели, сидели за столиками кто с чем, и с рюмками, и с чаем. Всегда я сидел за столиком с Олжасом, пили кофе и то молчали, то разговаривали. О творчестве. До сих пор знаю, ему со мной было интересно. Я ничего не просил, а на моих глазах его просили найти деньги в ЦК КПСС Казахстана на постановку кино в студии "Казахфильм", издать новую книгу ну и прочее, для меня скучное, не интересное. Как не потерять себя для творчества нас интересовало больше, и мы не болтали, говорили коротко и - обдумав.
Подружились.
В своём городе отыскивал рисунки казахских орнаментов на музейных предметах быта и на одежде степных всадников и их женщин прошлых веков. Делал подарок, по своему желанию создавая именно для Олжаса.
Прилетел в Алма-Ату, пришёл к нему в кабинет, протянул крупный картонный пакет. Со словами - тебе от меня.
Олжас взял через свой стол, раскрыл крупный картонный пакет. Вынул большое чеканное блюдо, медное, глубокое в середине, полностью украшенное старинными казахскими орнаментами. Местами блюдо тепло светилось красной медью, а между ней бледно голубело, слегка тускло зеленело патиной древности, искусственно сделанной. Олжас внимательнейше разглядывал.
- Старик, где разыскал? Восемнадцатый век, может и семнадцатый... Наша древние казахские узоры... орнаменты... музейный предмет прежних эпох...
- Сам сделал. Для тебя. Можно повесить на стену, дома, можно фрукты класть и на праздничный стол.
Олжас посмотрел в глаза и поверил.
- Сколько оно стоит?
- Мои подобные блюда республиканский совет художников оценивает в четыреста пятьдесят рублей, сам удивляюсь, для тебя цена его - ноль. Подарок.
- Пойдём в бар кофе пить, там расскажешь, как ты делал. Оказывается, ты не только поэт, а и художник. Спасибо, спасибо...
Олжас подарил мне свою книгу, "Повторяя в полдень." С надписью: Юре Панченко дарю в долг. Ответить своей.
До ответа было далековато, тогда......Ответил через времена. На сегодня у меня 20 книг прозы и поэзии.
Спасибо за веру в меня, Олжас.
2
Олжас стал начальником всех писателей Казахстана. С названием должности Первый секретарь Союза писателей Казахстана.
В Караганде нам, молодым поэтам, из обкома партии сказали приехать в аэропорт для встречи писательской делегации Алма-Аты, Москвы, Ленинграда. Был и поэт из Болгарии.
Началось смешное и для нас пренебрежительное. Сказали, нам, выйти на поле аэродрома. Там стояла шеренга обкомовских чиновников, за ними пионеры в пионерской форме. За ними специальный новый автобус.
Подрулил самолёт. Из него начала выходить делегация, пионеры запели песню о кострах. Один обкомовец оборачивался, показывал пальцем на меня и громко требовал убрать с аэродрома, - я стоял в расклешённых ярких брюках яркого жёлтого цвета. Обкомовцу чиновница по работе с молодыми поэтами объясняла, я поэт, меня убрать нельзя. Тот махал руками, видимо возмущаясь, я позорю торжественную встречу.
Пионеры запели хором "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры дети рабочих", - в делегации состоял Борис Ласкин, ещё при Сталине написавший эту ерунду.
Обкомовцы сразу обставили Олжаса своей плотной толпой. Его посадили в обкомовскую "Волгу", всю делегацию повели в специальный автобус. Зачем мы тут присутствовали, никто из нас не понял. Но почувствовали мы себя униженными, нам не дали подойти к приехавшим писателям, познакомиться. Да наплевать было обкомовцам на нас, они изображали торжественную встречу, изображая выполнение "ответственного мероприятия", на самом деле ну совсем не нужного для них.
Во Дворце культуры горняков обкомовцы устроили встречу передовиков производства с делегацией писателей. Говорились, со сцены, какие-то суконные речи, писатели призывали рабочих настойчиво трудиться и любить правящую партию КПСС.
Мы, молодые поэты, прошли за кулисы, и там встретились с Вадимом Кожевниковым, одним из начальников Союза писателей СССР, депутатом Совета Союза, начальником, редактором журнала "Знамя", в Москве. Я читал его книгу о герое, в ледяной Сибири строящим трубу для перекачки газа. Призывающую всех ехать в Сибирь и там вкалывать на тяжёлой работе. Сам автор, Кожевников, из Москвы в Сибирь вкалывать не уезжал.
Знакомились, нас, молодых поэтов, было семеро. Я назвал себя, и сразу его взрослая дочь сказала, как же, я вас знаю, вы настоящий известный поэт. "Что ты врёшь, - подумал молча, - у меня ничего не напечатано, тем более в Москве."
Мы наперебой говорили Кожевникову, большому литературному начальнику, что наши стихи не печатают в местных газетах, невозможно напечататься в журналах и издать сборники стихов, мы известны только устными выступлениями на местных вечерах поэзии. Нас, молодых поэтов, настойчиво не пускают в литературу. Мы говорили - нужны необходимые изменения Союза писателей СССР в отношениях к нам и молодым писателям в любых городах страны. Как же, как же, отвечал он, мы внимательно следим за вашим творчеством, наша родная коммунистическая партия много делает для молодых писателей, уверен, вы все скоро станете известными, с нашей помощью. Мы вас будем публиковать, присылайте стихи в Москву, в мой журнал.
Мы понимали - враньё. Даже не отговорки, а враньё.
Отовравшись, Кожевников пошёл на сцену, с трибуны призывать шахтёров к труду и победам новыми рекордами в шахтах.
Литературой, писателем с трибуны и не пахло. Что было от него ждать? Выполняя решения КПСС, он годами писал книги о труде, иного не умел.
Романы, теперь никому не нужные.
Олжаса на сцене со лживыми москвичами не было.
Узнав, куда увезли его, приехал в Университет.
На втором этаже студенты начинались в проходе в большой актовый зал, в зале сидели и стояли в проходах, у стен, и на всех рядах. Я остался в проходе, и отсюда видя весь широкий зал. Олжас предельно выразительно читал с трибуны свои стихи.
...Реки вспаивают поля.
Города над рекой --
В заре,
И, как сердце, летит Земля,
Перевитая жилами рек.
Нелегко проложить пути
До вчерашних туманных звёзд.
Но трудней на земле найти
Путь,
Что в сердце своем пронёс.
...Жизнь идёт!
Беспокойная жизнь!
Под ногами тропинки рвутся,
Я люблю тебя.
Гордая жизнь.
Потому что
Ты -- революция!
Люди!
Граждане всей вселенной!
Гости галактик!
Хозяева Шара!
Вы не хотите
пропасть бесследно?
Живите,
Живите,
Живите с жаром!
Серые сволочи
Есть они, Чаттерджи,
в каждой стране,
В каждой волости -
сволочи!
Их не узнать
по разрезу глаз,
по оттенку кожи:
он может сиять
как Якутский алмаз,
быть на уголь похожим,
плешью блистать
в ползала,
прямить и курчавить волос,
все равно -
сволочь!
Он не дурак,
он может быть
академик.
Он служит вере,
не славы ради,
не из-за денег.
Бывает, под мышкой носит
томики Ленина.
Сволочь - не мелочь,
общественное явление.
Узнать их не просто:
их цвет отличительный -
серость!
Она растворяется
в черном
и в белом
и в желтом.
Серость
возноситься бронзой,
блистает золотом.
В темных углах души
собирается серость, как сырость.
Белый стреляет в черного?
Серый стреляет.
Черный стреляет в белого?
Серый стреляет.
Серый взгляд
проникает в сердце,
пронзительный, волчий.
Узнаю вас по взгляду,
серая раса -
сволочи!
Понимаю, пока,
в этом самом
цветном столетии,
не возможны без вас
даже маленькие трагедии.
Не возможны без вас
не успехи мои, не смех,
невозможны без вас
не победы мои, и смерть.
Вам обязан - атакой!
в свете полдня
и в холоде полночи.
Я ищу, я иду
вам на встречу,
серые сволочи -
сквозь мгновенья ошибок,
отчаянных самопрезрений.
Чтоб минута молчания,
стала временем
ваших прозрений.
Зал молчал. Тишина. Тишина. И - грохот обвала. Рукоплесканий волнами по залу, криками повторить, по-вто-рить...
К микрофону быстро подошел начальник Университета с названием ректор и сказал - встреча окончена.
Олжаса вели через зал на выход в окружении ректора и обкомовских чиновников. Внутри кольца. Понимая, к нему не подпустят, я шагнул сквозь них, резко остановившихся, протянул руку - Олжас осветился улыбкой, сильно пожал мою руку и на самый короткий вопрос "где тебя найти" быстро и тихо сказал "вечером в гостинице обкома партии".
Быстро, быстро его увели от студентов, от молодого, образованного народа...
От тех, для кого он увиделся поразительным удивлением...
Вечером мы вдвоём ходили по красной дорожке в обкомовской гостиницы и разговаривали. Как всегда - о жизни. Кто чем занят, кто чего делает... Со мной Олжас как-то отдыхал, что ли? Тянуло нас друг к другу.
3
Опять я приехал в Алма-Ату, пришёл к другу в кабинет. Со своей новой рукописью стихов.
Олжас сидел за столом очень озабоченным, сильно задумчивым. У него и не спрашивал, что произошло, а в воздухе висело - что-то серьёзное.
Взял телефон, кому-то ответил подтверждением, - да, мою новую книгу "Аз и Я" остановили в типографии, да, не знаю, что будет дальше, может выйдет, может нет. Набор пока не рассыпали, из каждой книги вырезают мой материал "от автора".
Мне стало больно за него, от понимания, каждая новая книга для автора - бесценное... и могут уничтожить, подобное, у одного из здешних прозаиков, уже видел...
Думал, как тот пожилой прозаик плакал в одном из кабинетов рядом по уничтоженной в типографии книге, уничтоженной в готовом к печати наборе...
Убивать книгу запретом - убивать будущее.
Теперь страшное подступило к Олжасу.
Я понимал, Олжасу трудно, о книге его ничего не знал, в чём с ней не так. Олжас не был растерян, оставался очень задумчивым.
Почему-то к нему никто не заходил, из писателей. Прежние очереди к нему исчезли.
Между нужными ему звонками мы говорили на темы другие, я читал ему свои стихи. По его просьбе. Может, и для отвлечения от возможного ужасного. Может, ему как-то помогало, пока где-то в других кабинетах решалось...
Я ему рассказывал, как после публикации моего первого небольшого рассказа с названием "Мужик" бюро обкома партии КПСС запретило меня печатать в городе, где живу. И что не обращаю внимания на их запрет и пишу своё дальше. И стихи, и прозу.
Не давая в себе убивать будущее.
И нам не понять друг друга?
Месяца через два книга всё же вышла, "Аз и Я".
И что я узнал позже, от него, не из газет... Так вот, в те дни Кунаев, первый секретарь ЦК КПСС Казахстана, прочитавший книгу, позвонил Брежневу, начальнику ЦК КПСС Казахстана перед ним. Попросил помочь. Казахстан Брежнев знал, здесь много лет жил и работал, вместе с тысячами людей поднимая целину. И с Кунаевым дружил, все в Казахстане знали, от народа ничего не скрыть.
Книгу издали. У меня на полке. Не поэтическая, а филологическая. О происхождении слов в разных языках, о переходе слов в другие языки. Позже слышал я обвинения Олжаса в том, что он настойчиво изложил - в русском языке много слов, перешедшие из тюркских языков.
Есть в ней неожиданности, в сторону может было так, может не так, всякое прежде происходило и во времени скрыто. Особенно под пылью веков. Есть нажим, что русские многие слова взяли из азиатских. Ну и что, когда народы касались друг друга и перенимали и слова, и одежды? Всякое в общении могло быть, перениманием.
У Олжаса есть в стихах отличные утверждения: "Возвысить степь, не унижая горы". Мудрые, честные слова. Вот от них и надо идти в этой его книге.
И никто книгу Олжаса не встретил молчанием. Или полным отрицанием. Книга вышла, её читали, о ней разговаривали. Часто в спорах было - может так, может не так, потому что многое просто не доказать. И были переиздания книги, так что не надо на пустом месте городить чепуху, обвиняя Олжаса - он ставит казахов выше русских.
Олжас первым попробовал решить не разрешимые проблемы двух языков. Какие слова пришли из других языков и стали своими для языков других, попробуй разберись... Мне книгу было читать очень интересно, я тогда думал - а почему московские академики ничего не написали о такой теме? Видимо, не их умами было писать, не их способностями. И характерами.
Поэт и должен, и может разобраться в теме происхождения слов, слова для него - краски для художника. Что означает слово Москва? Кроме названия города? Откуда взялось слово Москва? А Саратов? Город Владимир - понятно, от имени. А Вятка? Ни один учёный пока не объяснил содержание и этимологию...
4
В Союзе писателей Казахстана, в Алма-Ате, встретился с приятельницей, журналисткой. Казашка, закончила Ленинградский Университет и писала о культуре. Сказала мне: запиши мой адрес, в пять вечера к нам на бешпармак приедет Олжас, ты приезжай заранее. Он наш давний родственник.
Собралось человек двенадцать, как обычно в Казахстане, и казахи, и русские.
В квартиру вошёл Олжас, со всеми с улыбкой здороваясь.
Хозяева принесли с кухни большое круглое блюдо с бешпармаком, пиалы с сурпой. Сурпа - бульон, бешпармак - кусочки мяса баранины, лежащие поверх варёных тонких треугольников теста, всё привычное с детства. Ели как принято у казахов, - берёшь пальцами кусочек мясо, заворачиваешь в варёное тесто и в рот, вкусное, горячее. Запиваешь сурпой. Ну и все начали угощаться.
Получилось само собой, за столом я сидел перед Олжасом, напротив.
Что-то во мне полыхнуло, и я неожиданно сказал.
- Олжас, ты лауреат Премии комсомола, за поэму о Гагарине. Ты поэт и я пишу. Давай прочитаем друг другу свои стихи?
Олжас удивился всем лицом, глянул на меня удивившись и как на щенка...
Это получилось как вызов, по обычаям казахов, как состязание акынов. Шевельнув бровями и поняв меня по моим глазам, что я не устраиваю состязание, Олжас сказал: читай.
Глядя ему в глаза, в молчании всех я читал.
Как хочется на диком скакуне
Куда-то в степь, куда-то в сопки деться!
Я русский, а в России трудно мне:
Осталось далеко шальное детство,
А в двадцать лет нельзя перелюбить.
Скучается в лесах по Казахстану.
Я русским больше не умею жить,
Хоть и казахом никогда не стану.
Олжас сразу - ты написал?
- Да.
- Что тебе прочитать моё?
- Город мой, бесснежная зима.
Олжас читал, глаза в глаза. Все гости слушали молча.
Главное условие успеха - родиться в
знаменитом городе, считали древние греки.
Он не входил в число столиц империй,
и лавры не растут - венца в наш герб
не ввить.
Чтоб быть единственным, не важно -
первым
или последним быть.
Мой город во вселенной знаменит
тем, что другим его не заменить.
... Здесь я увидел свет одной весной
в домишке возле крепостного вала
(точней, на Караванно-Крепостной),
здесь мать меня в ладонь поцеловала,
сказала "Будешь мастером, сынок,
несовершенства мира обернутся
на руки эти
и падут у ног,
коснешься их и - красотой очнутся".
Здесь я гонялся взапуски с луной,
спал на речных камнях, согретых солнцем,
я видел столько добрых валунов,
теснившихся, чтоб дать свободу соснам.
Нет в этом граде улочек кривых,
прямые, искренние марши улиц -
пожизненных моих дорог язык.
Стремительные, злые трассы улиц
прожектами такими обернулись,
такой свободой напрямик идти,
не ведая о кривизне пути!
Здесь родина мальчишеских обид,
здесь край несбывшихся на счастье - снов.
Без этих идиллических основ
вселенная моя не устоит.
... Я знал прошли эпохи неудач,
свет успокоился. Я верил в это.
Принес из-за горы веселый грач
в ущелье Чу восьмое чудо света.
Вы видели, в горах цветет урюк?
Он плыл по склонам розово, красиво.
А был январь. И ветер так угрюм,
что доброта твоя, урюк, бессильна.
Опавший цвет весны
уносят реки,
морозы землю розовым покрыли,
грача того настигли
в человеке
и тащат за изломанные крылья.
Стараюсь вспомнить материнский жест
(все было так иль только показалось?).
Сказали: в мире нет несовершенств -
другие мастера его касались.
В шубейке черной, коротыш мой славный,
ладошкоальный мой, гусенколапый,
снежинки собирает, как подснежники,
в букет снежка их сплачивает бережно.
В моей вселенной славны эти горы,
мгновенья счастья, слепленные в годы.
И этот человечек знаменит
тем, что никем его не заменить,
мать все поймет,
но этот не простит.
- Спасибо, коротко сказал Олжасу, глаза в глаза...
Незабываемо... все гости удивились, тогда...
Вот такая наша давняя дружба.
...Через месяцы мы вдвоём ходили по красной дорожке гостиницы обкома партии, в Караганде.
- Олжас, я хочу переехать в Россию. Я не могу видеть Россию по телевизору и пробовать писать о ней. Мне нужно узнать её природу, её людей, и всё, чем она живёт.
- Тебя кто-то обижает в Казахстане? Старик, у тебя в творчестве получается лучше и лучше. И в Университете на филфаке учишься.
- Нет, не обижает никто, во мне что-то взбухло, мне нужно в Россию. Университет не брошу.
- А не получится там? Ни квартиры, ни знакомых? Я тебе ничем не смогу помочь, если вернёшься сюда.
- Я не вернусь.
- Как с квартирой?
- Пробовал искать обмен, есть только в Сибирь. А мне нужна настоящая Россия, я нашёл город недалеко из Москвы, старинный. Смогу часто бывать в Москве. Квартиру тут придётся бросить. Олжас, ну как сравнить квартиру с желанием писать в русской художественной современной литературе?
- Да, ну ты и вошёл в вираж... Впервые такое слышу... Потянуло тебя на подвиги...
Ходили, молчали.
Пожали друг другу руки, прощаясь перед неизвестностью.
Трудной, как понимал Олжас.
5
Во времена горбачёвщины в Москве, в Союзе писателей, в кабинетах сидели представители всех республик. В нужном кабинете мои два друга, из Казахстана и Азербайджана. Третий с Украины. Он слышал наши прежние серьёзные разговоры о литературе, понимал, кто я. С ним остались вдвоём, он стал на меня орать, да, орать, - вы, с фамилией украинской, почему пишете на русском? Почему дружите с азиатами? Вы должны писать на нашей мове! Со мной общаться и дружить! Орал красным от злости. Я молчал.
Пришёл Валех, весь в тоске. Мы пошли пить кофе и говорить в Пёстром зале ЦДЛ. Спросил у Валеха, чего на меня тот орал? Не обращай внимания на глупости, ответил, и начал рассказывать страшное: в Баку ночью разогнали мирный митинг, много раненых и убитых. Я ему сказал, жуть, жалко людей, сделано затем, чтобы республика начала отделяться от Москвы. И думали, что делать. А вообще это гадость, указывать писателю, на каком языке ему писать. Тогда я мысленно послал того идиота на хрен. Позже написал стихи "Разделите Гоголя надвое". И от дураков польза бывает.
ГОГОЛЬ
Разорвите Гоголя надвое.
Он, украинец, русский писатель.
Вы преступники - твари наглые.
Он - честнейший ваятель.
Никогда не стрелял в русского.
Никогда не стрелял в украинца.
И не видел в народах гнусного,
Зная вечность пространства.
Вы сожгите его из пушек,
Отравите личными смрадами.
Он оставил вам "Мёртвые души"
Где всех гадов назвал гадами.
Показал он, кто сволочи те ещё,
И кому на народы - плевать.
Кто богатством и властью тешится,
Оставляя другим - умирать.
Ты погибни, дурной не очень,
И который совсем идиот.
Нет, не пуля, - душа вас точно
На ошмёточки разорвёт.
Будет в новой стране стыдной
Очищение после штормов.
Гоголь знал, ему было видно
И сказал - для высоких умов.
Разорвите Гоголя надвое.
Проорав: на расстрел, писатель!
Он успеет вам крикнуть, падая -
Я для мыслящей жизни ваятель...
...К нам в Пёстрый зал, где мы с Валехом пили кофе, находящийся в подвальном помещении Союза писателей СССР, спустился Ролан Сейсенбаев, представитель от Казахстана при Союзе писателей, и сказал: Юра, пошли встречать Олжаса, он уже прилетел в Москву и едет из Домодедово сюда.
Ролан знал о моей дружбе с Олжасом, главой всех писателей Казахстана. Мы стояли, зимой, во дворе Союза на Поварской.
Подъехала "Волга". Вышел Олжас. За ним вылезали сопровождающие его киношники "Казахфильма", знавшие меня. Я понял, они опять с его помощью выжимают деньги на кино.
С Олжасом мы обнялись. Помолчали. Мы не виделись больше трёх лет. Меня затрясло.
- Юра, ты как?
- Мне было очень трудно. Я выдержал. Потом расскажу.
И мы все вошли в Дом писателей СССР.
После чая с дороги пошли с Олжасом походить в коридоре Союза писателей СССР, с ним часто здоровались писатели.
Я начал говорить.
- Олжас, я написал первый в своей жизни роман, помоги мне в Москве...
Мой друг сразу нахмурился, шевельнул ртом. Я знал, как многие ему надоедают просьбами протолкнуть что-нибудь их в печать.
- ...помоги мне в Москве найти человека, хорошо понимающего в прозе, чтобы он прочитал и объяснил мне, получился роман или нет. Мне нужно знать, куда плыву, что написал.
Сразу Олжас улыбнулся, спросил, о чём роман.
- Да я сам до конца не понимаю...
- Пошли, - и привёл меня в редакцию, - она была тогда во флигеле Дома писателей на Поварской, - журнала "Дружба народов". Мы вошли - все сотрудники встали и поздоровались с Олжасом, затем и со мной, глазами спрашивая, кто я такой.
- Можно от вас мне позвонить?
- Да куда хотите, Олжас Омарович! С любого телефона! В любой город!
Переговорил.
Без них, кто в редакции, в коридоре сказал мне.
- Поедешь в редакцию журнала "Новый мир", отдашь рукопись романа в отдел прозы, Инне Борисовой. Запомни, только Инне Борисовой. Старик, лучше её в современной прозе никто не понимает, и скажи ей, ты не напечатать предлагаешь, а что рассказал мне, узнать, получилось или нет.
- Спасибо, Олжас, я запомнил. Мне не нужно попадать в литературу по знакомству, по блату, мне как художнику слова надо узнать, писать дальше новые произведения или бросить, если всё плохо.
- Старик, дерзай, а сейчас мне надо побеседовать в некоторых кабинетах руководителей Союза писателей...
- Всё! Я не мешаю!
Обернулся Олжас и сказал.
- Да, неожиданное. Ты роман написал... О России?
Кивнул, ему.
- С тебя ещё романы о Казахстане, ты - наш...
Улыбнулся, ему...
...Ждал. Месяцы. Получил в своём городе письмо от Инны Борисовой, заведующей отделом прозы. Написанное её рукой. С подробным анализом романа. И со строкой почти в самом начале - "У вас роман получился".
Вот это и стало главным. Вот это.
6
Почему-то не работал ресторан Центрально Дома Литераторов.
В лето горбачёвщины Олжас, его друг с Кавказа Магомет и я пешком по Москве из Дома Писателей СССР с Поварской прогулялись в гостиницу "Москва", днём, там рядом Кремль. Подходим, встречает швейцар с золотой потёртой лентой на фуражке, в чёрных брюках с золотыми лампасами, высокий старик. Сразу - ваши документы. С ним заговорил Олжас. И не стал показывать свои красные книжечки серьёзнейших удостоверений.- Старик, ты знаешь, в Кремле работает съезд народных депутатов? Я делегат съезда. Телевизор смотришь? Я вчера выступал, выступление показывали на всю страну. А со мной мои референты.
- Вы проходите, а они пусть остаются. Не положено.
- Мне с ними нужно у себя в номере поработать над документами.
- Ничего не знаю. Не положено. Обслуживание одних делегатов съезда.
Олжас оглянулся на стороны, чтобы посторонних рядом не было, и понятнейше сказал.
- Старик, ты же видишь, я не блядей с собой веду! Они мои помощники!
- А, проходите, - засмеялся старый швейцар.
И мы пошли обедать, там на первом этаже находилась очень приятная столовая, называющаяся "Закусочная". Без всякого алкоголя и с самообслуживанием, но готовили вкусно.
...Одно слово, а какое понятное содержание...
7
Походили с Олжасом по Дому писателей по делам и он позвал меня на обед. Повёл не в ЦДЛ, а сразу вниз, где демократический Пёстрый зал, писателям больше нравилось находиться там, где я узнал Таривердиева, стоя за ним в очереди за кофе. Запомнил его выразительнейшие оленьи глаза, - творческие признают своих моментально. Писателей за столиками сидело много, с нами здоровались со всех сторон. Олжас открыл раньше не замечаемую мною небольшую дверь в стене, мы вошли. Там оказался небольшой зал, богато украшенный деревянными панелями. Тихий зал, всего с несколькими столами и меню на них, с официантками. Спецкабинет, понял я, сюда пускают только-только...
За отдельно поставленным столом сидел, обедая, Председатель Союза писателей СССР Георгий Марков, за столами близко от него обедали четыре его заместителя, и все, начиная с Маркова, с золотыми звёздами Героев социалистического труда на пиджаках. Закивали головами, здороваясь с нами.
Никогда я не понимал, как за литературный труд можно стать Героем социалистического труда. Лауреатом литературных премий - совсем другое...
Среди писателей жил анекдот. Сидит полковник Симонов в землянке, пишет, сзади голос, - разрешите обратиться, товарищ полковник? Обращайтесь. Что нужно написать, чтобы стать полковником? Симонов, не оборачиваясь, а вы кто?
Поручик Лермонтов.
Вот так. Либо бессмертие в творчестве, либо временные блестящие предметы.
Меня как-то передвинуло в сторону от присутствия этих золотоносцев за нашими спинами. Я тихо сказал... Олжас - у тебя много книг, ты начальник всех писателей Казахстана, лауреат премии за поэму о Гагарине, с выступлениями побывал в разных странах мира, участник всяких съездов в Алма-Ате и в Москве, а у меня ни одной книги. Как мне теперь тебя называть? Как раньше Олжас или Олжас Омарович?
Быстро он оглянулся на этих золотоносцев, приставил ладонь к моему уху и сказал: Юра, перестань пи.деть. Понял, ответил ему.
К нам подошёл один из замов Маркова Алексеев, написавший скучную толстую книгу с названием тоскливым "Хлеб имя существительное". Такое я перестаю читать страниц через пять. И золотая звезда на его пиджаке за книгу читать не помогает.
- Олжас, дорогой мой, как я рад встрече, как я по тебе скучаю и люблю твоё творчество, - потекло. - Мы тебя включим в одну из делегаций для поездки в братские страны, я должен тебе рассказать, мне мешками приходят письма моих читателей из Казахстана, они требуют встречи с ними, требуют моих выступлений.
Проситель низко наклонился к нашему столу, звезда отвисла от пиджака, болталась в воздухе. Холоп какой-то, подумал я, и не стыдно ему? Ну я ведь у друга с его крупными возможностями не прошу напечатать самое желанное, мою первую книгу!
- Будь ко мне добр, устрой мне приглашение в Казахстан для выступлений, трудящиеся соскучились по мне, и пишут письма мешками, - продолжал врать скучный автор.
- Сделаем, сделаем, - кривя рот, по барски небрежно сказал Олжас, и холоп вышел за дверь. И этот пробует делать деньги через Олжаса, в который раз пришлось увидеть.
А там было так. Писателю платили за выступления пять рублей, а золотоносцам, начальникам, двадцать рублей. Пять мест болтовни ни о чём с упоминанием заботы партии о народе, и за неделю сразу семьсот рублей. При зарплатах не соскучившихся по этому холопу рабочих сто двадцать рублей, за месяц.
Вот так они и вели советскую литературу по светлому пути.
8
Мой рассказ "Евангелие от Виктора" был опубликован в новом, лучшем журнале СССР "Родник". И сразу, без моих просьб, переведён на немецкий и словацкий языки, с публикациями в Европе. В Германии в книге "Современная русская литература" - для филфаков Университетов. В Братиславе - в их литературной газете.
В московском издательстве готовилась к печати первая моя большая книга, "Реликтовый сад", роман и рассказы. Получилось само по себе, без всяких просьб и блатов. Не шутки, так взлетать со старта...
"Доброе время восхода", как однажды написал Олжас.
Мне надо было искать новый путь в художественной литературе, мимо решений ЦК КПСС. Путь правды жизни и свободы, творческой. Не зависимый от политических указаний. И я его нашёл. Показал всеми своими книгами - правда и свобода художника слова два главных моих героя, как бы они не назывались именами.
Гуляли, по зелёному двору Союза писателей СССР, по двору дома Ростовых, описанному Л.Н.Толстым в романе "Война и мир".
- Олжас, - сказал ему, - ты для меня единственный человек, кто близко был с Юрием Гагариным. Вместе в делегации ездил на Дон встречаться там с народом, вместе бывал с ним на съездах в Москве и в поездках по стране, жили с ним в одних гостиницах, сидели в столовых и ресторанах, играли в волейбол там, на Дону. Расскажи, каким он был на самом деле?
- Юра.... Юра вёл себя просто, на него полёт в Космос не повлиял в плохую сторону. Никакого выпендрёжа в поведении. Мне был благодарен за поэму о нём. Никто, говорил мне, подобного обо мне не написал. Да, мы в делегации вместе ездили в станицу Вёшенскую, ЦК комсомола организовало поездку для борьбы за мир. Большая собралась наша делегация, там ещё и местные обкомовские присоединились. Я читал отрывки о Юре из поэмы "Земля, поклонись человеку".
На улице с грузовой машины вместе сцены народу читаю, а он рядом стоит. Представляешь, как меня настораживало насчёт в словах ошибиться, строку забыть, Юра рядом, нельзя...
А так - да, называли друг друга по именам, пинали мяч на берегу Дона, скатерти стелили на берегу, повара уху варили, ездили в казачьи станицы рядом с народом встречаться...
Вечером в станице два грузовика задами подогнали один к другому, райкомовцы станичников собрали, нас на грузовики и прожекторами осветили. Мы поужинали мощно, тостов было у местных обкомовцев много, с коньяками, все качаемся, и стоим все сцепившись руками, чтобы на народе не качаться, изображаем борьбу за мир.
С нами приехала бороться за мир девушка из Чили, красивая, в мини юбке. И у неё юбка всегда гофрировалась, но не вертикально сверху вниз, а горизонтально, поперёк, до трусов, особенно когда она вылезала из "Волги". Показывая полностью ноги. Юра от неё балдел!
День нам дали отдохнуть, мы сидели компанией в гостинице и выпивали, на втором этаже. Юра к ней обниматься, а она от него выворачивалась. Зачем крутилась? Могла бы отдаться первому космонавту Земли. Она от него отнекивалась, с нами посидела, ушла. Юра через время разгорячился, а жара, окна открыты. Юра придумал полезть через окно в её номер, номер был под нами. Мы не успели отговорить, задержать. Юра повис на руках, сорвался с подоконника и упал на землю. Там было не высоко, мы сразу все выбежали. На лице Юры кровь, упал бровью на камень и рассёк. Конечно, сразу вызвали врача, Юру срочно увезли в больницу, зашили. С нами было много людей из ЦК комсомола и партии, отругали всех и приказали - больше никаких компаний не собирать.
Когда Юра разбился в самолёте, поставили на том месте памятник. На памятнике написаны мои слова: Земля, поклонись человеку. Название моей поэмы о Юре было для меня радостным, стало горьким прощанием. Мы с ним дружили.
И как сердце
Летит Земля,
Перевитая
Жилами рек...
Только Олжас так написал, поэтически увидав Землю из Космоса... Как пролетая рядом с Гагариным всеми возможностями поэта.
...Постепенно в разных своих романах я много написал о Казахстане, и даже отдельные рассказы, на самом деле редкие, по содержанию. Рукопись одного из произведений хранится в библиотеке Пекинского Университета, вышли моя двадцать книг романов, рассказов, очерков, стихов, в электронных библиотеках без всякой рекламы возникло более полумиллиона читателей в ста двадцати шести странах Мира...