У "Дня ангела" редкая история. Она началась в январе 1980 года, когда было образовано "Товарищество по производству фильма "День ангела".

"Товарищество" возникло вне системы государственного кинематографа, деятелям которого в те времена даже в страшном сне не могло присниться, что они принимают к производству подобную картину. Дело не столько в крамольном "содержании", сколько в непривычной образности и особенностях киноязыка. Настроенная на производство неких апробированных клише, идеологическая и культурная машина не могла допустить столь явного "эксперимента".

Фильм был снят в 1980 году очень быстро. Но все последующие операции оказались в условиях государственной монополии на кинопроизводство весьма сложными и труднодоступными. Вследствие этого первая копия картины, во многом несовершенная с технической точки зрения, появилась только через 7 лет, в 1987 году. Время на дворе было иное, и судьба картины сделала счастливый виток.

Секретариат Союза кинематографистов и руководство киностудии "Ленфильм" приняли решение о технической доработке картины. К концу 1988 года эта работа была завершена.

В руках у меня монета. Тяжелая, тяжеленная. К тому же: фальшивая. Нет, фальшивомонетчиком я не сделался, пока что не стал. Чего не было, того не было: идеализмом, как мне одно время твердили, грешил; так сказать, скатывался в болото. Когда-то заработал ярлык - с высокой и весьма официальной трибуны рекли про меня: "Трубадур абстракционизма". Чему-то нехорошему я "делал уступки" и даже что-то куда-то "протаскивал". в чем только не обвиняли, но чтобы фальшивые деньги...

Монета сошла с экрана. Вручила ее мне одна из актрис, игравших в кинофильме "День ангела". Играла она сестру героя, рассказчика фильма, мальчика-чудака, немного как бы блаженного; его звали Мафусаил. Дебютант-артист Леонид Коновалов создал уникальнейший образ: двухэтажный дом, на скрипучий сундук похожий, в доме множество обитателей, сумасбродный отец (Александр Белов), одержимый идеями классовой борьбы, искоренения буржуазии и по этому случаю палящий из ружья в физию намалеванного на доске угнетателя-капиталиста. У него три сына, двое взрослых (Вячеслав Говалло и Алексей Анненков) и младшенький - тот самый, чудак. Три сестры: только не надо думать, что как у Чехова в пьесе. Сестры разные: праведница, домовитая дева-хозяюшка и, сказать поделикатней, блудница. И приезжие, дачники: приезжают, уезжают, потом опять приезжают. Дом - ковчег, плывущий куда-то. Но не в пространстве - во времени. Или так: дом стоит неподвижно, а время плывет мимо дома. И когда происходит действие, не очень понятно; в фильме есть стилизация под кинематограф 20-х годов: черно-белый фильм, цвет убил бы его; рассказ делится, членится на части, и название каждой из них обозначается крупными титрами. И в реалиях есть много от 20-х годов: арестовывать фальшивомонетчика, брата рассказчика, приезжают оперативники из угрозыска, так они будто бы перебежали сюда прямехонько из незабываемого фильма "Место встречи изменить нельзя". И пальба в буржуя, конечно, опять-таки дань эпохе военного коммунизма, нэпа. Но и послевоенное время в фильме передано: дачник, человек неопределенного возраста по имени Сева, - жизнерадостный циник, и додумайся кто-нибудь до учреждения премии за лучшее исполнение роли непробиваемого циника, артист Юрий Клименко стяжал бы ее, прогремев на весь мир. Словом: фильм разделен на куски, на фрагменты. Внутри каждого из них, все как нынче говорят, и ежу понятно: вот идейно непримиримый отец упражняется в стрельбе по буржуям - вот пришли арестовывать сына-фальшивомонетчика - вот хохочущий в избытке оптимизма и сексуальной энергии дачник Сева на свой лад обустраивает комнату на втором этаже - вот ведется за столом в саду перед домом современный нескончаемый историософский диспут. А соединить эпизоды, фрагменты немыслимо. Тем более, нам, полуобразованным, задуренным школой. Уже научились спрашивать: "А какая же здесь идея?" Но еще не научились тому, что так как раз и не следует спрашивать. Соединено все воспоминаниями растущего мальчика, а какая идея у наших воспоминаний? Вспоминаем, и все тут. Вспоминаем пережитое, виденное, далеко не всегда понимая, что же мы видели. И не быть клочковатыми, фрагментарными воспоминания просто не могут. Впрочем...

Впрочем, я о фильме "День ангела" однажды уже писал, и позволю себе сослаться на журнал "Искусство кино" N 6 за прошедший год. Год спустя я, однако, посмотрел "День ангела" снова, в торжественной обстановке: Дом кино, патетический зал - официальной представление фильма общественности. После - диспут, как это принято ныне. Постановщики фильма, Сергей Сельянов и Николай Макаров, для начала сказали: за сам факт выступления на диспуте - премия, приз, монета из реквизита, та, которую в доме отштамповали два брата на каком-то откровенно бутафорском, громоздком, устрашающе рыкающем аппарате наподобие тех, что маячат на улицах больших городов; опусти монетку - аппарат с презрительным шипением выплеснет в подставленный стакан золотистого пойла. Здесь же опускать монетку не надо. Все наоборот: монета выпадает из автомата.

Я набрался храбрости, выступил, самодовольно напомнив: а монету-то я уже заработал - тем, что первым отозвался на фильм, написал про него. Мне монету тут же вручили: уговор-то дороже денег, а фальшивых тем более.

Я представился тем, кто я на самом деле и есть: литературоведом представился. А известно, что при слове "литературовед" - уж положено так! - подобает слегка скривиться, изобразить на лице пренебрежение некое. А затем, что бы он, литературовед, ни сказал, надо дать понять окружающим, что зануда он, мол, что в чудеснейшем фильме он ничего-ничего не просек: "обеднил", "разложил по полочкам" и т.п. В подобном полемическом ключе мне после и возражали. А я все же позволю себе дополнить свою рецензию в "Искусстве кино", и пусть будет о фильме "День ангела" и рецензия N 1, и рецензия N 2.

То, что дом в этом фильме не нейтральное место действия, не фон просто, а образ, я и раньше почувствовал. А теперь и яснее всплыло: как бы ни были фрагментарны мысли и воспоминания мальчика Мафусаила, они сходятся в одном пункте: дом. Даже в ходе его размышлений, в композиции фильма (вот оно, литературоведение: конечно, о композиции пишет!) повторяется архитектоника дома. Дом запутан, множество комнат и комнатушек, клетей, клетушек, закутков, коридорчиков, переходов, и все это оговорено в самом начале фильма: мальчишечка прямо предупреждает нас о причудливой архитектонике дома, обращает на это наше внимание. Начинается, стало быть, фильм со своеобразного слова о доме.

А какие... пословицы есть о доме? О доме вообще?

Тут - немного о жизни пословиц в нашем быту.

Их, пословицы загнали в солидные сборники и в пестренькие книжонки. Что-нибудь такое: "Премудрое слово". Или так: "Ученье - свет, неученье - тьма". Как из булок изюм, их выколупывают из произведений Пушкина, Гоголя, Александра Островского, Горького, а теперь уже и Булгакова: мол, такой-то "употребляет пословицы...", "вводит в речь...", "широко использует..". Да, их вводят. Да, широко используют. И Гоголь, и Булгаков, а когда-нибудь, глядишь, и до Солженицына доберемся; тот уж прямо щеголяет пословицами, щеголяет с особой многозначительностью, и с всегдашним своим сознанием превосходства над нами: я-то, дескать, и Даля насквозь превзошел, и с народом баланды нахлебался, так уж вы, малодушная образованщина, у меня поучитесь, - есть у Солженицына это; ох, есть!

Но пословицы живут и вне разных худ. произведений, вне сборников, хрестоматий. И не столько в нашей обиходной речи живут, ужасающе бедной, сколько, я сказал бы, в коллективном сознании, в организации нашей жизни. В социальном быту. В соборном кругозоре. В направленности наших хлопот и надежд.

"От тюрьмы да от сумы не зарекайся", - сказано кем-то когда-то. И вся наша публицистика - вся! - без конца развертывает эту пословицу. Воспоминания о терроре, мемуары того же Солженицына, Варлама Шаламова, Евгении Гинзбург; наши хлопоты о правовом государстве, взлет невиданной популярности следователя Гдляна, а затем и критика его методов, - да все, все решительно сводится к подтверждению первой части пословицы. И к тому, чтобы нас, законопослушных граждан, если мы и в самом деле будем законопослушными, не смогли бы ни за что, ни про что упрятать в узилище. Что касается второй части, трактующей о суме... Все дискуссии о ценах, о налогах, о продовольственной программе, об уровне жизни: от сумы, от нищенства, вошедшего в плоть и кровь: тоже, наконец, хотелось бы зарекаться. А пока что как-то не получается; и пословица, выпрыгнув из поучающих хрестоматий, организует публицистику нашу.

А еще, пожалуй: "Не плюй в колодец...". "Экология", такого мудреного господского слова наши предки, копошась в своих деревеньках, не слыхивали. Проще выразились и погрубее: говорят, еще один вариант у пословицы есть, не совсем приличный, но на приглаженном литературном языке можно все-таки сказать, смущенно потупившись: испражняться в колодец не надо. Мы же, загнав народное слово в книжечки разные, плюем да плюем в колодцы. Разумеется, не кустарничаем, а индустриально плюем: химикатами, производственными отходами. Заплевали такие колодцы, как Байкал и Аральское море. Волгу-матушку - по всем правилам и технологическим нормам. И не надо думать, будто какие-то нехорошие дяди из руководящих товарищей ежеминутно плюют в колодцы из таинственного Минводхоза. И наш брат, обыватель, плюет: есть в Узбекистане речушка такая, Агалык называется. Веселая речка, с Памира течет. Так в нее на протяжении многих верст нельзя и ступить, разве что в водолазных чоботах на свинцовой подошве. А полез туда купаться мой сыночек, лет пять ему тогда было, - босиком, натурально, полез, - так тут же и взвыл. Гляжу - все ножонки в крови: дно усеяно осколками поллитровок, разбитых о камни. Выпил - дз-з-зинь бутылку об них. От избытка силушки, что ли?

Три-четыре пословицы охватили всю нашу современную жизнь. И прими их народ всерьез, ничего бы, может быть, и не было. Ни террора: тюрьма. Ни коллективизации: сума. Ни исчезнувшего Арала: не плюй, пригодится. Ни навеки оскандаливших нас вторжений в Чехословакию, в Афганистан, потому что в чужой монастырь со своим уставом не ходят (на а танках, я так полагаю, - тем более). И мне кажется, что скрытая современность фильма "День ангела" - в опоре его на по-сло-ви-цы. Как раз этим он современен: он со-зна-ни-е наше воспроизвел. Жизнь памяти нашей общей, в глубинах которой пословицы, как огонь под пеплом, несомненно, деятельнейше жи-вут. И да позволено будет мне, литературоведу, его по-своему, по-литературоведчески, прочитать. До-читать, так сказать: работая над рецензией N 1, я многого в фильме еще не видел.

"Мой дом - моя крепость". Англичане, говорят, это выдумали. Что ж, не все же нам, русским, выдумывать разные поучения, восхищаясь их мудростью и... отнюдь ей не следуя.

Дом в "Дне ангела" - действительно крепость. Потому-то там и стреляют в буржуя: крепость всегда готовится к вылазкам, к расширению вовне. И вообще, оружия много там; но в крепости и должен быть арсенал. И отец - комендант этой крепости. А когда бравурно циничный Сева вдруг по команде старшего брата рассказчика под гипнозом каким-то начинает маршировать, шаг печатая и послушно поворачиваясь "нале-во!" и "кру-гом!", это - чистый быт крепости, в которой новый комендант появился теперь, сын, пришедший на смену отцу: так на смену отчаянным романтикам кл. борьбы пришли люди во френчах, железные, неумолимые командиры. Мальчик, в крепости родившийся, выросший. Это трагедия все-таки: тяжко в крепости малышу. Но зато и защищен был мальчик: крепость может и порабощать, и беречь от напастей. Возникает цепочка ассоциаций: дом - крепость - страна, потому что страну нашу не раз называли крепостью, цитаделью, да такою она и была (но с поправкой на сугубую двойственность уподобления).

А еще, и это мы придумали уже без помощи англичан: "В чужой монастырь со своим уставом..."

Дом в "Дне ангела" - монастырь. И отсюда - тема молитвы, праведности, воплощенная в одной из сестер. И библейское, хотя и не христианское вовсе, имя героя. И его ангелоподобие в какие-то моменты жизни его: он естественно, по малолетству, ангельски невинен, и ему непонятен разврат его б....-сестры. Дачник Сева - отсюда-то сугубая важность его роли в этом удивительном фильме - оказывается пришельцем, впершимся в чужой монастырь. Со своим уставом: своим стилем жизни, с сентиментальным танго "Утомленное солнце нежно с морем прощалось..." - не для монастыря. И философский диспут об истории человечества и о Боге при таком - литературоведческом - прочтении фильма становится объясним: монастырь, так не танго же здесь распевать, а молиться или беседовать о возвышенном. Наконец, дом в "Дне ангела" - просто дом.

Собственный дом; а нам-то понятие "собственный дом" уж и неведомо было, мы выросли не в домах, а в квартирах. Не в квартирах даже, а на жилплощади. И не дом у нас, а какое-то "местожительствао". "Местожительство", "жилплощадь" - придумали же!

И уж, кстати, о Бахтине. Был у нас такой разговор:

- Гм, жилплощадь, - однажды сказал Михаил Михайлович. - Да-а, квартира и жилплощадь. В девятнадцатом веке многие романы начинались с того, что герой ходит по городу и ищет себе квартиру. Квартиру человек выбирал, находил. А жилплощадь? Она сама человека находит, указывая, где ему жить. - Помолчал, подумал. - Жилплощадь явилась ниоткуда, в никуда она и уйдет...

Может быть, и уйдет. А пока - сражаемся за жилплощадь. Вымаливаем. Выклянчиваем, долгие годы изнывая в очередях; а когда жилплощадь находит нас, мы угрюмо начинаем завидовать тем соседям, у которых больше кв. м., м². Устали мы от жилплощади. Утомились. Оттого, наверное, и бросились по селам, по деревням: дома покупать, огурцы, помидоры, укроп сажать, сеять - индивидуальная продовольственная программа.

Но дело даже не в огурцах, не в укропе: человеку дом нужен. До-о-ом!

А уж в крепость человек свой дом превратит, в монастырь ли, в бардак - его личное дело; дом дает ему и одну, и другую, и третью возможность.

"День ангела" - фильм, в конечно счете, о доме. О возможностях, которые дом открывает перед мальчиком Мафусаилом.

Что он выберет?

Путь ему предстоит, полагаю, долгий - для раздумий времени много: чай, на то он и Мафусаил...