Г Л А В А   П Е Р В А Я

Первая же фраза этой повести сообщает, на каком историческом фоне будут развиваться ее вымышленные, романические события; задает реальный камертон ее художественному содержанию:

"Победоносный Суворов вступил в Варшаву, и заря спокойствия блеснула на мрачном горизонте страны, опустошенном войною".

Будучи неосведомленным читателем, я поначалу воспринимал эти слова - абстрактно, как общее место, напоминающее о славе русского оружия на раннем этапе наполеоновских войн.

И лишь много позднее, решив все-таки выяснить для себя - зачем это Суворов (и когда?) "вступал в Варшаву", я узнал, что речь идет, ни много ни мало - о РАЗГРОМЕ ПОЛЬСКОГО ВОССТАНИЯ ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ ТАДЕУША КОСТЮШКО, которое и завершилось - взятием Варшавы знаменитым русским полководцем А.В.Суворовым (за что он, между прочим, и получил звание фельдмаршала), с сообщения о чем и начинается действие повести.

Остается только изумляться тому, что эта вступительная фраза до сих пор не привлекла к этой повести, открывающей издание журнала "Благонамеренный" (и следовательно, уже по одному своему положению приобретающей характер программного выступления, манифеста), внимания НИ ОДНОГО историка и литературоведа!

Фраза, начинающая следующий абзац:

"Особенно в Кракове было тогда весело",

- звучит в этом контексте... более чем двусмысленно, и даже - зловеще! Ведь Краков-то и был - столицей, центром польского восстания 1794 года, так что легко представить себе, какая в действительности, насколько "веселая" царила там атмосфера после его разгрома!

Невнимание историков литературы к повести, открывающей издание "Благонамеренного", тем более удивляет, что публиковалась она - на фоне новой волны обсуждения "польского вопроса" по окончании эпохи наполеоновских войн: как на государственном уровне, так и в тогдашнем революционном "подполье" (напомню, что именно распространившийся слух о перенесении столицы Российской империи в... Варшаву - и послужил в 1817 году, как раз накануне публикации повести, причиной принятия на заседании Союза благоденствия резолюции об убийстве Александра I), - и это не могло не придавать особой актуальности этой публикации, не привлекать к ней особого читательского внимания.

Мы, однако, не будем рассматривать исторического фона публикации этого произведения, поскольку это касается не столько характеристики его самого, сколько - общественно-литературного облика издания, в котором оно появилось. Хотим только отметить, зафиксировать тот факт, что с обсуждения, в форме художественно-беллетристического произведения, этих животрепещущих современных событий, и шире - С ОБСУЖДЕНИЯ ТЕМЫ НАРОДНОГО ВОССТАНИЯ, и началось существование этого периодического издания.

А это - уже само по себе служит яркой характеристикой УРОВНЯ ЛИЦ, СТОЯВШИХ У ЕГО КОЛЫБЕЛИ, - уровня, по отношению к которому его номинальный издатель, А.Е.Измайлов, может выглядеть не более, чем администратором, распорядителем, - но никак уж не идейным вдохновителем и подлинным организатором.

Для характеристики исторического фона, который был взят для первого беллетристического прозаического произведения "Благонамеренного", немаловажно подчеркнуть и тот общественный, европейский резонанс, который имело взятие Суворовым Варшавы в 1794 году. Воинский штурм Праги - предместья Варшавы сопровождался особенным ожесточением русских войск; "остервенением", как это назовет потом в своих исторических записках Д.В.Давыдов (срв. выражение: "остервенение народа" в "декабристских" строфах романа Пушкина "Евгений Онегин"), - повлекшим за собой массовые жертвы среди мирного населения.

Эти обстоятельства, имевшие для себя объективные причины (в ходе предшествующего Варшавского восстания была уничтожена значительная часть русского гарнизона), крайне негативно сказались на репутации русской армии в сознании европейцев, и в частности - на репутации руководившего штурмом Суворова, несмотря на то что он-то как раз - делал все от него зависящее, чтобы предотвратить эту "пражскую" резню, и действительно принял меры, чтобы не допустить ее продолжения при последовавшей затем капитуляции самой Варшавы.

Этот ореол общественного мнения, окутавший финальные аккорды подавления польского восстания, и следует иметь в виду при восприятии последующих картин веселья и гостеприимства, окружавших русских оккупантов со стороны поляков, которые рисуются автором повести 1818 года. Обо всех этих реальных исторических обстоятельствах описываемых событий - в повести не говорится, и не могло говориться по цензурным условиям.

Но само указание НА ЭТИ именно события как на исторический фон повести - уже служило к тому, чтобы содержание произведения воспринималось на фоне этой именно проблематики "польского вопроса" и этих именно обстоятельств, сопровождавших взятие Варшавы в 1794 году: потому что читательская аудитория, которая могла быть у этой повести в момент ее опубликования, состояла из лиц, которым все эти события и их обстоятельства были и без того доподлинно известны.



*    *    *


Продолжением этой темы: "ВЗЯТИЕ ВАРШАВЫ" - служит и вторая часть повести, действие которой переносится в Моравию - одну из исторических областей, образовавших в ХХ веке, после уничтожения Австрийской империи, Чехословакию, нынешнюю Чехию. Прага, предместье Варшавы, которое штурмом было взято Суворовым, - заставляла вспоминать о... Праге - столице соседней с Моравией Богемии, а затем - и Чехословакии, Чехии в целом.

Точно так же как взятие Варшавы русскими войсками Суворова - заставляет вспоминать, но уже - не современников публикации повести, а нас, сегодняшних ее читателей - о другом взятии, освобождении Варшавы русскими войсками: точно так же, как в 1794 году, занятии сначала варшавской Праги войсками 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Рокоссовского в сентябре 1944 года, а затем, в январе 1945-го, - и окончательном освобождении Варшавы частями Красной армии и Войска Польского.

Эти события военной истории иного столетия - всплывают в нашей памяти, памяти сегодняшнего читателя повести, тем более легко, что об этом же, о событиях Второй Мировой войны ХХ века - напоминает, взятое в связи с темой "штурма Варшавы", второе место действия повести. С частичного, а затем полного захвата Чехословакии, в результате "Мюнхенского сговора" европейских держав с Гитлером, с присоединения Австрии, об исторических судьбах которой выпало заботиться герою повести 1818 года, - эта война и началась.

Этой ориентацией на опыт читателя... живущего полтора-два столетия спустя, думается, - и вызван выбор этого второго места действия повести, начинается которая - взятием Варшавы; перенос его - в Моравию, Чехию, вовлечение в ее сюжет событий австрийской политики.

Именно в сочетании с этим географическим регионом, тема "взятия Варшавы" - и образует ту "критическую массу", которая позволяет возникнуть на художественном горизонте произведения - новому качеству, новой исторической реальности; которая заставляет вспоминать о военно-политических событиях следующего, ХХ века, для которых этот регион, его судьба - является знаковым; находится у истоков этих событий!

Лишь при обращении к событиям истории ХХ века соединение двух этих составляющих дает такой "алхимический" эффект новообразования: в проекции на события истории предыдущих, XVIII и XIX веков такое соединение судьбы Варшавы и перенесения действия в Моравию, Австрию - ничего нового, особенного, специфического не дает (в разделах Польши принимали участие не только Австрийская империя, но и Пруссия и Россия).

История ХХ века, таким образом, властно вторгается в эту повесть, опубликованную на страницах петербургского журнала 1818 года. Ее реальное содержание - заставляет нас, сегодняшних ее читателей, об этих, известных нам, но, как мы привыкли полагать, недоступных знанию современников создания этого произведения, исторических событиях - вспоминать. Воспроизводит их на "экране" нашего воображения, подобно кинопроектору, показывающему фильм на экране зрительного кинозала.

Но само это, эффект такого воспроизведения, инициированный в нас, пусть только - в нас, заставляет подозревать о существовании механизма такого воспроизведения, такого "кинопроектора", - ВНУТРИ самой этой повести 1818 года. Заставляет подозревать, что механизм этот - был вложен в него, сконструирован - самим создателем этой повести. А значит, события эти, исторические события ХХ века, были ему, автору этой повести, известны не хуже, чем нам.

И действительно, чтение дальнейшего текста этой вещи, подтверждает эти наши догадки. И даже - чтение следующих фраз того же самого первого ее абзаца, в котором сообщается о взятии Варшавы Суворовым.

Еще не зная ровным счетом ничего о том, с какими обстоятельствами польской и европейской истории было связано это взятие и какой едкой иронией пронизаны эти жизнерадостные сообщения; еще даже не догадываясь о той предвосхищающей исторической проекции, которая вызвана связью темы этого взятия с последующим упоминанием Австрии и Моравии, - читая одну из этих следующих фраз, я совершенно отчетливо слышал... другую фразу, исходящую из уст исторического персонажа следующего, ХХ века и непосредственного, одного из главнейших участников этих событий Второй Мировой войны:

"...Сердца мало по малу становились покойнее, лица веселее..."

Да неужели же, думал я, можно в этих словах, построении и даже - самой лексике их, не расслышать - знаменитой фразы "товарища Сталина", произнесенной им после "построения социализма в СССР в основном" и истребления огромного числа его обитателей, "врагов народа": "ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЕ!..."

Сейчас диву даешься: вождь, произнося эту фразу, твердит... свое собственное имя, любуется им, смакует его: "СТАЛО... СТАЛО..." - "СТАЛИН... СТАЛИН..."!

Но стало-то мне это видно - лишь благодаря тому, что прием этот - повторяется, пародируется... в той самой фразе из повести 1818 года, в которой звучит этот отзвук; имя автора этого сакраментального афоризма - обыгрывается и там: "...сердца мало по малу СТАНОВИЛИСЬ покойнее..." Здесь уже - не просто аллитерация, паронимия; здесь - имя будущего вождя, его буквенный состав... полностью входит в фигурирующее в этой фразе, выбранное для ее построения слово!

В сочетании со следующим словом: "покойнее", однокоренным слову... "покойник", - воспроизведение исторической реальности грядущего века становится еще более разительным, достоверным.



*    *    *


Причина, по которой фигура "товарища Сталина", его сакраментальный афоризм, одобряющий очищение страны от населяющего ее народа, появляются в тексте повести... 1818 года, - с первого взгляда далеко не ясна и требует дальнейшего выяснения. По опыту нашего предыдущего исследования подобных явлений в журнальной прозе первой половины XIX века мы можем сказать, что появление подобной фигуры, подобного... субъекта (в грамматическом значении этого термина) - означает, что о ней, о нем в данном произведении - будет что-то сказано; по поводу его будет вынесено какое-либо СУЖДЕНИЕ; следует ожидать в дальнейшем развертывании повествования - появления какого-либо ПРЕДИКАТА, характеризующего этот субъект; дающего ему - оценку.

Каким образом это будет сделано в данном случае; как определится этот "предикат" художественного суждения при своем прогнозируемом появлении; как это суждение, это художественное высказывание ПРО-ЧИ-ТАТЬ - сказать это заранее невозможно. В том-то и состоит сущность его, данного высказывания, что оно - не-пред-ска-зу-емо; правила его построения и прочтения, в отличие от высказывания в обычном смысле этого слова, нельзя найти ни в одной грамматике, ни в одном словаре; их можно только ВПЕРЫЕ узнать - по ходу самого чтения и понимания данного литературно-художественного произведения (мы не хотим сказать, что нельзя со временем приобрести некоторого рода ОПЫТ узнавания таких правил построения художественного высказывания, и даже - правил, характерных, то есть - более или менее регулярных, для художественного языка той или иной эпохи, а может быть - и для "универсального" языка, на котором создается мировая художественная словесность вообще).

В то же время, несмотря на эту проблематичность идентификации "предиката" художественного суждения в последующем тексте, - мы можем, и довольно-таки легко, убедиться в действительности НАЛИЧИЯ того художественного "субъекта" литературного высказывания, который мы в этом произведении опознали. Сталин, говорите вы? Характерное, маркирующее этот исторический персонаж высказывание?

И вот пожалуйста, в дальнейшем повествовании - мы встречаем... ЕЩЕ ОДНУ ХАРАКТЕРНУЮ, УЗНАВАЕМУЮ ПОРТРЕТНУЮ ЧЕРТУ того же самого персонажа, которая - комбинируется с первой, сливается с ней в один узнаваемый образ, подтверждая наши догадки о присутствии этого лица в данном произведении - несмотря на разделяющую, отрицающую как будто бы саму возможность такого присутствия толщу времени.

При первом появлении главного героя повести, которому предстоит во второй ее части выступить разоблачителем политических заговорщиков, - он и наделяется... портретной чертой своего будущего АНТАГОНИСТА, одного из лидеров партии, которая столетие спустя будет продолжать борьбу за свержение того же политического строя, монархии, за спасение которой борется этот герой. Иными словами - герой, благодаря этой портретной черте, отождествляется со своим антагонистом; получает ее - в ознаменование соединяющей их обоих в некое историческое единство борьбы противоположных начал:

"...Офицер храбрый, человек отличных достоинств; но бедный и почти безобразный: ЖЕСТОКАЯ ОСПА ИСПОРТИЛА ПРАВИЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ ЛИЦА ЕГО..."

Никакой ровным счетом роли в дальнейшем развитии сюжетных событий эта резко индивидуализирующая портретная черта - не играет; единственный смысл, который мог бы оправдать ее появление под пером автора повести - продолжение построения того образа будущего властителя Советского государства, которое было начато в первом абзаце этого произведения!

То же самое мы можем сказать, прослеживая развитие одной выдающейся, ошеломительной черты этого литературного произведения, которая - коренным образом меняет, взламывает наши представления о его АВТОРСТВЕ, появляющиеся у нас при первом, поверхностном взгляде на эту вещь, как и об издании, на страницах которого она была напечатана, вообще. Это - не что иное... как ПРЕДВОСХИЩАЮЩИЕ МОТИВЫ МНОЖЕСТВА БУДУЩИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ А.С.ПУШКИНА, в изобилии роящиеся в ее повествовательной ткани, особенно - в первой половине этого произведения.

Читатели наших работ уже знают логику рассуждений, порождаемых подобными наблюдениями над литературным материалам пушкинской эпохи: кому же еще, кроме самого Пушкина, могли быть известны, причем - во многих мельчайших подробностях, замыслы его еще не написанных произведений, - рассуждаем мы. И следовательно: кто же еще, кроме Пушкина, мог быть причастен к написанию таких произведений, в которых роятся эти мотивы?

То же самое мы можем сказать и относительно рассматриваемой нами в данный момент повести 1818 года. И одной из групп таких предвосхищающих мотивов - являются здесь мотивы будущей повести Пушкина "Пиковая дама". Нам интересно рассмотреть их сейчас, повторю, с точки зрения сходства тактики их обнаружения в тексте повести - с той, при помощи которой обнаруживаются мотивы, слагающиеся в неповторимый образ будущего исторического деятеля - И.В.Сталина.



*    *    *


Мать героини повести носит титул - ГРАФИНИ; а дальше - начинают вырисовываться общие контуры сюжетной ситуации пушкинской повести 1833 года. Эта графиня - деспотически распоряжается жизнью своей дочери, манипулирует ею - так же, как старуха графиня - жизнью своей воспитанницы Лизаветы в повести Пушкина. Затем появляется герой - ее тайный избранник, соответствующий Германну "Пиковой дамы".

Зовут героя, впрочем, Модестом, однако само событие наречения его именем - характерно: оно, это событие, становится предметом обсуждения в самом повествовании; признается нуждающимся в обосновании, оправдании перед лицом читателя. И это - вызывает, по сходству, воспоминания об аналогичных, обыгрываемых повествователем, актах наречения именем своих персонажей в произведениях Пушкина:

Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим...

А в журнальной повести 1818 года, в том самом ее фрагменте, где дает провиденциальное описание внешности главного героя, - говорится прямо противоположное:

"...В числе сих последних находился Капитан... (назовем его обветшалым именем Модеста, что делать, если нет лучшего?)..."

В ответ на эти странные заверения автора об отсутствии... личных имен для наречения персонажей - так и хочется воскликнуть: как же нет? А вот очень хорошее имя, например: Германн...

Тот же самый прием, в редуцированном виде, повторяется и при наречении именем той самой Графини. При первом упоминании ее фамилии в тексте - автор тоже снабжает ее комментарием, делает к ней подстрочное примечание: "Имя вымышленное".

И остается только - назвать само это имя, эту "вымышленную" фамилию, которую получает у него деспотичная мать героини. Вы не поверите, но ее зовут: ГРАФИНЯ ДУБРОВСКАЯ! Повторю: эта фамилия - появляется НА ФОНЕ всех остальных многочисленных предвосхищающих реминисценций будущих пушкинских произведений, пронизывающих текст этой повести. Это, так сказать, - парадигматический ряд, приобщающий текст этой повести сфере будущего пушкинского творчества.

А кроме того, вписывается эта сенсационная фамилия (да еще и отмеченная характеристикой: "ВЫМЫШЛЕННАЯ" - то есть не обязанная своим появлением никакому реальному, не зависящему от автора повести источнику, а только - СФЕРЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ВЫМЫСЛА; той же самой, в границах которой позднее возникнет озаглавленный той же фамилией роман Пушкина) - вписана она в ряд СИНТАКСИЧЕСКИЙ, то есть в ряд тех же самых мотивов, с которыми эта фамилия будет связана в романе Пушкина "Дубровский".

Ведь сходство сюжетных ситуаций, отмеченное нами, когда мы в связи с титулом героини начали вспоминать о "Пиковой даме", - самое абстрактное, пустое; его ни в коем случае не было бы достаточно для того, чтобы говорить о генетическом родстве произведений. И, если бы дело и в этом, и в других случаях ограничивалось только этим - мы бы не только ни о каком родстве, но даже и об этом очевидном сходстве сюжетных ситуаций - даже бы и не заговорили!

Напомню, начинает эту повесть, в первом абзаце, предшествующем второму - тому, в котором появляется эта фамилия, мотив НАРОДНОГО ВОССТАНИЯ, то есть для романа "Дубровский" - мотив магистральный, сюжетообразующий. За ним последуют и другие мотивы того же ряда, с которыми эта фамилия пушкинского персонажа соотносится в границах повести 1818 года в дальнейшем развертывании ее повествования, - схематически, конспективно намечающиеся уже здесь.



*    *    *


Но мы заговорили сперва - о подобном же пунктирном синтаксическом развертывании мотивов другого будущего пушкинского произведения, повести "Пиковая дама". Судите сами, какова густота наполненности этой вещицы современным ее появлению содержанием творческого сознания Пушкина! Поэтому закончим сейчас с экспонированием этого ряда, строительных мотивов, относящихся к замыслу этого произведения Пушкина.

Дальше, в том же абзаце, где впервые произносится имя "Дубровская" (впрочем, мы обнаружили предвосхищение мотивов пушкинского романа и даже... самого имени его героя: "помещик Добров" - в более раннем издании того же А.Е.Измайлова, журнале "Цветник"), - рассказывается о том сложном положении, в которое попала эта графиня после смерти своего мужа, и о том, что она хочет поправить это положение удачным замужеством своей дочери.

Нас же интересует вовсе не композиционное место этого расхожего мотива в сюжете данной повести, а то - КАКИМИ СЛОВАМИ ЭТОТ МОТИВ ВЫРАЖЕН, и особенно то обстоятельство, что выбор слов для выражения этого мотива - вовсе не диктуется этим актуальным сюжетом, в рамках которого он манифестируется; по отношению к этому сюжету - он произволен; выбор слов - мог бы быть и иным:

"Одним словом, удачное замужство дочери БЫЛО ЕДИНСТВЕННЫМ ПРЕДМЕТОМ ВСЕХ ПОМЫШЛЕНИЙ Графини".

Что касается лично меня, то одного соединения этого титула, отождествляющего героиню повести 1818 года с заглавной героиней "Пиковой дамы", с этим оборотом, выражающим сюжетный мотив, выделенным в приведенной нами фразе, - было достаточно для того, чтобы - УБЕДИТЬСЯ В НАЛИЧИИ ПРЕДВОСХИЩАЮЩЕЙ РЕМИНИСЦЕНЦИИ ИЗ ПОВЕСТИ 1833 ГОДА в данном произведении, опубликованном на страницах журнала "Благонамеренный" в 1818 году.

Здесь, в отношении к функции этого выражения быть реминисценцией будущей пушкинской повести, важно то, что в этом выражении - отсутствует; то, что образует ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ сделанному в нем утверждению. И если мы задумаемся об этом отсутствующем, подразумеваемом противопоставлении, попытаемся мысленно его для себя сформулировать, то нам (еще раз подчеркну: в данном случае, в данной конкретной герменевтической ситуации - лично мне) сразу же придет на память (еще раз: в сочетании с этим титулом - "Графиня") не что иное, как знаменитая фраза, сентенция из повести Пушкина, отмечающая начинающееся сумасшествие ее героя:

"Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место".

А Графиня из повести 1818 года - как раз и может служить... иллюстрацией этой философической максимы, высказанной применительно к герою другой повести о Графине, 1833 года: иллюстрацией - от противного; у нее-то как раз - в плане психического здоровья все благополучно; в ее помышлениях, как и подобает, - существует только "единственный предмет" - одна "неподвижная идея"!

Что же, теперь спрашивается, нам следует думать, если в дальнейшем тексте повести - нам встретится... повторение этого рассуждения, этого построения мысли? Уже само по себе такое повторение свидетельствует, что ДЛЯ АВТОРА ПОВЕСТИ оно является - не просто речевым оборотом, использованным наряду с другими такими оборотами при ведении повествования, но - предметом его специального, особого внимания, выделяющего эту словесно-мыслительную единицу среди всех остальных, придающего ей некий особый статус.

А если при этом окажется, что повторение это - не является дословным, что высказывание это звучит во второй раз в измененном виде (да так, что его - не сразу и узнаешь, не сразу отождествишь с предыдущим случаем его манифестации), что рассуждение это - претерпевает определенную трансформацию, - то станет ясным для нас и содержание, направленность этого авторского внимания.

Такая трансформация, видоизменение литературного мотива при его неоднократном использовании - означает, что автор - ИСПЫТЫВАЕТ различные его выразительные возможности, сопоставляет разные его варианты, иными словами - СОЗДАЕТ ЭСКИЗЫ фрагмента возможного будущего литературного произведения; ищет такую вариацию данного мотива, которая является оптимальной, которая имеет возможность стать КЛАССИЧЕСКОЙ, иными словами - именно ту, которая и известна нам... по тексту повести Пушкина "Пиковая дама".

Короче говоря: автор повести 1818 года (в данном конкретном случае) занимается не чем иным, как РАБОТАЕТ НАД СОЗДАНИЕМ ПОВЕСТИ "ПИКОВАЯ ДАМА", ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ КОТОРОЙ БУДЕТ ОПУБЛИКОВАН В 1834 ГОДУ. Отсюда - легко себе представить, КТО является истинным автором этой повестушки, опубликованной на страницах журнала "Благонамеренный" в 1818 году. Кто, кроме Пушкина, - работал над созданием... повести "Пиковая дама"?!



*    *    *


И действительно, второй случай такого художественно-литературного построения - встречается нам в дальнейшем повествовании, и на этот раз - он приобретает уже не отрицательную, негативную форму (по сравнению с окончательным, "пушкинским"), как в первом случае, но - положительную, максимально приближаясь к тому виду, в каком мы встречаем его в повести 1833 года, вплоть до того, что узнаваемым становится его словесно-текстовый облик.

О герое повести, первой поре его влюбленности в героиню, говорится:

"Тайный голос сердца и самолюбия шептал ему: она тебя любит; но робкая недоверчивость, всегдашняя спутница наша в подобных обстоятельствах, почти заглушала сии приятные внушения. Такое состояние мучительно".

"Робкая недоверчивость", стало быть, - тоже... "шепчет"; причем, надо полагать, прямо противоположное: "она тебя не любит". Эти две "неподвижные идеи" - сталкиваются в "нравственной природе" героя, делая его "состояние мучительным". Но продолжив наш анализ этой фразы, мы увидим в ней и другое: эти "идеи" в ней - выражены ГОЛОСОМ, двумя прямо противоположными друг другу голосами (пусть и "шепчущими"). То есть - стихиями, существующими... В "ФИЗИЧЕСКОМ МИРЕ"; сталкивающимися В НЕМ; стремящимися одна другую - ВЫ-ТЕС-НИТЬ (буквально: "заглушить").

Иными словами, рассуждение о состояние внутреннего мира героя - переводится на язык описания телесного существования: точно так же как в пушкинской фразе - оно сравнивается с законами существования физических тел. Рассуждение из повести 1818 года, таким образом, не только построено по схеме рассуждения из повести "Пиковая дама"; не только имеет то же самое содержание, что и там; но и состав этого содержания, его расчленение - уже предвещает, проектирует облик фразы, который она получит в пушкинской повести!

У Пушкина в окончательном варианте структурные элементы этого рассуждения - будут переставлены в обратном порядке: сначала идет сентенция (соответствующая употребленной в данном случае фразе: "Такое состояние мучительно"), а затем - описывается это мучительное состояние его героя, Германна.

И если бы дело ограничивалось только этим! Но вслед за персонажем, именуемым "Графиней", вслед за этими рабочими, эскизными вариантами знаменитого описания состояния героя после его встречи с призраком старухи графини в повести Пушкина, - мы встречаем... эскизный вариант еще одного сюжетного элемента будущей пушкинской повести, и - не менее знаменитого, не менее крепко запечатлевшегося в памяти русского читателя. Это - ни много ни мало, один из предшествующих эпизодов повести, сцена проникновения Германна в дом "пиковой дамы".

Германн, как мы знаем, вместо того чтобы пройти из спальни графини в комнату Лизаветы Ивановны, на свидание с которой он якобы пришел, сворачивает в некий "темный кабинет", примыкающий к старухиной спальне, и, прячась там, становится "свидетелем отвратительных таинств ее туалета"; иными словами - под-сма-три-ва-ет за ней.

Тем же самым... занимается герой повести 1818 года!

И в данном случае - мы находим точь-в-точь то же самое, что мы наблюдали при работе автора этой повести с будущим пушкинским рассуждением о "двух неподвижных идеях". Автор - работает над различными вариантами будущей классической пушкинской сцены; пробует располагать те же самые ее строительные элементы - в другом порядке; воспроизводит те же самые образно-повествовательные структуры - в их трансформациях, делающих их внешне неузнаваемыми, так что - нужно добраться именно до самих этих структур повествовательной изобразительности, чтобы понять, убедиться - что они те же самые, что и в будущем эпизоде пушкинской повести.

Ведь автор, создающий повесть 1818 года - ЕЩЕ НЕ ЗНАЕТ, какое расположение этих, предназначенных им к созданию литературного произведения, строительных элементов, какая из трансформаций этих глубинных повествовательных структур - СТАНЕТ КЛАССИЧЕСКОЙ; ему этот "классический" вариант их воплощения - ЕЩЕ НУЖНО НАЙТИ. И именно этим - он и занимается, набрасывая свою повестушку 1818 года; иными словами - создавая ЧЕРНОВИК, один из многочисленных черновых вариантов, будущей "Пиковой дамы".



*    *    *


И первая из этих трансформаций - заключается в том, что герой в 1818 году подсматривает не за графиней, а за тем персонажем произведения, который в данной диспозиции соответствует Лизавете Ивановне: за молодой героиней повести, девушкой, в которую он влюблен.

Последовательность, таким образом, перевернута и в данном случае: рассуждение о герое появляется у Пушкина - после ночной сцены в доме графини; подглядывание за возлюбленной - нужно герою повести 1818 года как раз для того, чтобы избавиться от того "мучительного состояния", описание которого - соответствует пушкинскому рассуждению о "неподвижных идеях".

И вторая из трансформаций будущего пушкинского эпизода заключается в том, что подсматривание это ведется не ВНУТРИ одного и того же дома, из одного из его помещений - в другое; но два этих помещения, в одном из которых находится подсматривающий, а в другом - тот, за которым подсматривают, - превращаются в два отдельных дома, расположенных друг напротив друга; процесс подсматривания - переносится ВОВНЕ:

"Против дома Графини, и именно против окон Аделаиды, был лучший в городе трактир. Модест нанимает в нем две комнаты, платит за них почти все свои деньги, и в первое воскресенье, возвратившись домой, садится у окошка. Если она действительно любит меня и старается только скрывать это в присутствии других, думал он; то оставшись одна, без свидетелей, конечно будет так же как и я грустна, задумчива".

А самое главное - повторяется в этой сцене из повести 1818 года мотив пушкинского эпизода, который в нем является СИМВОЛИЧЕСКИМ, соответствует упоминаемой в повести Пушкина евангельской притче о 12 девах, ожидающих Жениха; и, как мы показали, - сосредотачивает в себе самую сущность авторского замысла этого произведения.

Вот этот мотив и открывает саму сцену "подсматривания", вслед за ее вступительной частью, выдвигаясь тем самым в ее смысловой центр, заявляя себя в качестве основной цели, ради которой она, эта сцена - и создана:

"ОГОНЬ БЛЕСНУЛ В КОМНАТЕ АДЕЛАИДЫ; она вошла и скоро отослала служанку. Модест угадал. Любезная его казалась очень расстроенною: она то ходила взад и вперед; то садилась, печально облокотившись на руку; брала книгу, в рассеянии перебирала листы, оставляла ее и снова погружалась в задумчивость; словом, все движения ее показывали сильное душевное волнение. Она тосковала..."

Если мы продолжим наложение этих сцен одна на другую и дальше - то мы убедимся, что одна из них представляет собой "негатив" другой; то есть и совпадает с ней, и ей прямо противоположна. Героиня повести 1818 года: "она вошла и скоро отослала служанку". Графиня в "Пиковой даме":

"Раздевшись, она села у окна в вольтеровы кресла и отослала горничных".

Героиня повести 1818 года - наоборот: то она сидит, то на ногах; то листает страницы книги, то неподвижно задумывается. Однако - сам ритм этих колебаний повторяется в описании героини повести 1834 года:

"Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево..."

Сам ритм, само построение фразы - дано уже в повести 1818 года: "...она то ходила взад и вперед..." И наконец: "все движения ее показывали сильное душевное волнение". Героиня же "Пиковой дамы" - прямо, демонстративно наоборот:

"...В мутных глазах ее изображалось полное отсутствие мысли; смотря на нее можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма".

И вновь, как и во многих других аналогичных случаях обнаружения нами "черновиков", "эскизов" будущих знаменитых пушкинских произведений - в произведениях, публикациях, подписанных... именами совсем других авторов, - данный эпизод, соответствующий ключевому для раскрытия символического замысла эпизоду повести "Пиковая дама", - носит КОММЕНТИРУЮЩИЙ по отношению к ней, этой повести и ее символическому замыслу, характер. Мы ссылались на тот евангельский контекст, в котором возникает "световая" символика повести 1833 года - это "богословие света" в Евангелии от Иоанна, и особенно - лейтмотив тех его эпизодов, сцен, которые соответствуют реминисцируемой в повести Пушкина притче о 12 девах: "ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма..."

А в повести 1818 года - как раз наглядно и разъясняется то, что представляется загадочным, остающемся на долю ума и воображения читателя повести "Пиковая дама"; показывается, иллюстрируется на примере - что это значит: "ходить в свете"; какова может быть эта ситуация, для "хождения", пребывания которой - нужен этот загадочный "свет".

Г Л А В А   В Т О Р А Я

После этого сомневаться было уже невозможно: черновой набросок повести "Пиковая дама" - действительно присутствует в этом произведении. Обнаруженные постепенно, один за другим, перечисленные нами элементы - по мере их разглядывания и осмысления, слились в результате во вполне узнаваемые очертания пушкинской повести; очертания эти - проступили, высветились в тексте произведения 1818 года.

Этот процесс постепенного узнавания явился столь поглощающим, захватывающим - что далеко не сразу, и уж конечно не в ходе его, а лишь после его завершения, когда результаты его отстоялись, отдалились и позволили воспринимать себя более хладнокровно, возник - совершенно другой, и несколько обескураживающий вопрос: а почему, собственно, реминисценция ЭТОЙ ИМЕННО пушкинской повести - возникла в этом произведении? Имеет ли она к нему самому - какое-либо существенное отношение, или же текст повести 1818 года - служит лишь равнодушным фоном, безразличным поводом для создания этого пушкинского "черновика"?

Для этого, конечно, в первую очередь - нужно было получить ясное представление о том, что это, вообще говоря, за повесть такая? В чем оно состоит, ее существо, к которому что-либо, включая данную пушкинскую реминисценцию, могло бы относиться; в чем заключается - ее авторский замысел?

И, поскольку самое общее представление о замысле этой вещи - как политическом памфлете, откликающемся, отвечающем на ближайшие современные события, предназначенном - быть репликой, таким же событием в их ряду, играть активную роль в их совершении, формировании, - поскольку такое представление нами было уже давно составлено, то и ожидать пришлось не столько ответа, сколько появления самого вопроса; а ответ - словно был уже готов, словно бы ожидал его появления, так что возник у нас почти сразу и как бы сам собой.

Старуха и девушка: героини пушкинской повести. Ради этой пары, ради ее введения в художественную сумму мотивов, образующих повесть 1818 года, - и была помещена (именно в ее текст) пушкинская реминисценция. И мне вспомнилась известная загадочная картинка: профильный портрет старухи с большим крючковатым носом, упрятавшей свой выступающий подбородок в меховой воротник. А загадка заключается в том, что в этом портрете - спрятано... изображение молодой женщины: полуотвернувшейся от зрителя, нарисованной в одну четверть, так что нос старухи - превращается в линию ее скулы и подбородка; подбородок же - в обнаженное плечо, воротник - в окутывающую это плечо меховую накидку, мохнатая бровь старухи - в кокетливую шапочку...

Самый ранний вариант этого рисунка появился в 1888 году на немецкой почтовой картинке; ее классический вариант, по которому он известен всем нам, создан в 1915 году английским карикатуристом. Но рисунок этот - хорошо передает суть той коллизии, которая уже встретилась нам, когда мы анализировали первый абзац повести 1818 года: варшавская резня 1794 года, поднявшая волну анти-русской пропаганды в Европе и ставшая предметом дискуссий последующих историков.

Кем были Суворов и его солдаты-богатыри: герои или злодеи? Тут - точно так же, как на этой загадочной картинке: одно - скрывает в себе другое; при взгляде на это историческое событие с разных позиций - возникают прямо противоположные его истолкования.

Вот в этом - и заключается отношение реминисценции из повести "Пиковая дама" - если не к самому замыслу повести 1818 года в целом, то - к одному из ее собственных строительных, сюжетных элементов, реальному историческому материалу, положенному в ее основу. Реминисценция, рассмотренная таким образом, - служит комментарием к этому материалу, стоящей за ним проблематике; демонстрирует, каким образом смотрит на этот материал автор повести, автор - этой реминисценции.

Как видим, вспомнившийся нам рисунок, которого, как будто бы, не существовало в пору ее написания, как и в пору написания "Пиковой дамы" (разве что... в пору создания написанной в 1890 году на ее основе оперы П.И.Чайковского, к написанию либретто которой его брат... Модест [!] приступил - как раз в начале 1888 года, когда в Германии была выпущена соответствующая почтовая открытка!), - служит посредствующим звеном между этими элементами, комментарием и комментируемым, помогает связать их и понять замысел включения этой предвосхищающей пушкинской реминисценции в повесть.

Как всем известно, этот мотив непритязательной графики, создаваемой ради развлечения, ради забавы, - принадлежит... самой пушкинской повести 1833 года и играет в ней существенную роль. Повесть потому и называется "Пиковая дама" - что героиня ее, старуха графиня - сравнивается с ИЗОБРАЖЕНИЕМ НА ИГРАЛЬНОЙ КАРТЕ. Более того, изображение это - оживает; сходящему с ума Германну в момент проигрыша кажется, что изображение на выпавшей ему "пиковой даме" - подмигивает; и он узнает в нем - старуху, открывшую ему гибельный секрет трех карт.

Для нас же теперь в этом изображении на игральной карте (вот что значит гипноз гениального автора: женщина, изображенная в качестве пиковой дамы, - ВОВСЕ НИКАКАЯ НЕ СТАРУХА!!!) - проступает... тот самый рисунок-загадка; именно - СТАРУХА, изображенная на нем. И, спрашивается, какое еще мог иметь основание Пушкин назвать молодую женщину, изображенную на игральной карте, - "старухой", поставить все свое произведение целиком под знак параллели с этой женщиной - своей героини, древней старухи, - кроме того, что и для него самого... в этом карточном изображении тоже проступало - изображение старухи на том самом загадочном рисунке (пусть и в пору написания его повести - еще не существующем).

Изображение - идеологически "заряженное"; скрывающее в себе - полную противоположность изображенному; дающее камертон для восприятия событий истории. Быть может, и сам художник, создававший этот рисунок, - вспоминал при этом о пушкинской "Пиковой даме", о противоположности старухи-графини и Лизаветы Ивановны, заключенной в ней (а в повести Гоголя "Вий", как известно, эта противоположность - молодой панночки и ведьмы-старухи - и впрямь... соединится в одном персонаже!); о том, что этот его рисунок - уже подготовлен мотивом "лубочного" изображения на игральной карте, характеризующим ее персонажа...



*    *    *


Да и сама эта противоположность, сам этот рисунок-перевертыш - подразумевает в себе именно структуру игральной карты. Два изображения, ориентированных друг по отношению к другу в противоположные стороны: вверх и вниз. На игральной карте СОДЕРЖАНИЕ этой структуры - не реализовано: оба изображения - о-ди-на-ко-вы-е. Но само их расположение, сама их ориентация друг по отношению к другу - подразумевает, что на рисунке такого рода - должны быть изображены именно диаметральные ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ.

И наоборот, на рисунке, изображающем старуху, превращающуюся в молодую женщину, - эта же самая структура игральной карты внешне не выражена; даже наоборот: противоположные друг другу изображения (совсем как в героине гоголевской повести!) - спрятаны друг в друге, образуют графическое ЕДИНСТВО. Но именно по содержанию своему - изображение это воплощает в себе ИДЕЮ той же самой пространственной структуры, что и на игральной карте; двух изображений - ориентированных друг по отношению к другу в прямо противоположные стороны.

На удивление проницательная исследовательница пушкинской графики, Л.А.Краваль, обнаружила случай использования той же самой графической структуры на одном из пушкинских рисунков конца 1810-х - начала 1820-х годов. Это, ни много ни мало, портретные изображения, в которых исследовательница идентифицировала облик царствующего русского императора Александра I и его брата, великого князя Николая Павловича, которому несколько лет спустя суждено будет прийти ему на смену.

Изображения эти на листе пушкинской рукописи расположены - именно так, как фигуры на игральной карте: один, Николай, устремлен вверх, другой, Александр, обращен вниз. Причем этой ориентированности портретных изображений полностью соответствует и психологическая характеристика изображенных лиц, приданная им рисовальщиком. Первого из них исследовательница называет "ярким", облик второго определяет как "жухлый". Из этих характеристик, а также благодаря открытию, опознанию пространственной структуры, которая ОБЪЕДИНЯЕТ два этих изображения, исследовательница делает - необычайно смелый вывод: Пушкину в момент создания этого рисунка - было известно, кто придет к власти в декабре 1825 года; что угасающего, выпускающего из своих рук бразды правления Александра - сменит полный сил, бодрый Николай!...

Все это мы говорим в свидетельство того, что созданный для забавы, ради досужего развлечения рисунок-загадка, который объяснил нам смысл реминисцирования повести "Пиковая дама" в журнальном произведении 1818 года (то есть - современном тому рисунку в пушкинской рукописи, о котором мы только что говорили), самый принцип создания такого рисунка - входил в сферу художественного мышления Пушкина, являлся его органической составляющей.

Мы уже не однажды вспоминали в своих работах об этом пушкинском рисунке, честь объяснения замысла которого принадлежит Л.А.Краваль. Вспоминали - и еще об одном, сопоставимом с ним впечатляющем рисунке, созданном в той же журнально-"лубочной" манере, что и рисунок-загадка с превращающимся изображением старухи, и привлеченном нами, в свою очередь, - для выяснения смысла одного из эпизодов другого произведения Пушкина, для которого это изображение, принцип его устройства, по нашему мнению, актуален, - поэмы "Полтава".

История этого рисунка, время его создания и автор, нам неизвестны; его воспроизведение можно встретить в одной из книг известного французского оккультиста Элифаса Леви (а они-то как раз появлялись, в то же самое время, в ту же самую эпоху, что и тот рисунок-перевертыш, о котором мы до сих пор говорили). Это - символическое изображение двух старцев, черного и белого, расположенных точно так же, как фигуры на игральных картах - по пояс и ориентированными в противоположные стороны друг по отношению к другу, и вместе с тем - крепко сцепившимися друг с другом руками, что передает ту же самую идею, что и на рисунке старухи, прячущей в своих чертах изображение молодой женщины: неразрывного единства противоположного.

Этот рисунок из книги Э.Леви - и вспомнился нам, когда мы говорили об эпизоде пушкинской поэмы, где обезумевшая от горя Мария встречает Мазепу, возвращающегося после поражения в Полтавском сражении. Он и представляется ей - именно в облике двух прямо противоположных друг другу, и вместе с тем - соединенных в одном и том же человеке (вновь повторю: как героиня гоголевского "Вия"!) старцев: сначала - прекрасного, беззаветно любимого ею, а потом - безобразного, отвратительного для нее, убийцы, палача ее родного отца.

И вот мы начинаем теперь понимать, почему рисунок, символизирующий в себе персонажную композицию "Пиковой дамы", благодаря реминисценциям из этой пушкинской повести, - оказался столь актуальным для понимания идейных коллизий, отразившихся в повести 1818 года. Потому что реминисценции из этой повести Пушкина встречаются в этой невозможной, невероятной публикации из журнала "Благонамеренный", с реминисценциями произведения, для построения кульминационного эпизода которого - актуален другой, мистический, оккультный вариант этого "лубочного" рисунка: из поэмы "Полтава".



*    *    *


Мы начали замечать, различать этот новый ряд пушкинских реминисценций в повести 1818 года - лишь после того, как обнаружили в полном смысле этого слова - черновой набросок поэмы "Полтава" среди стихотворений, образующих цикл рылеевских "Дум"; в стихотворении "Петр Великий в Острогожске"; и детально проанализировали его. И только после этого, после осознания того, что повесть 1818 года - тоже является составной частью творческой предыстории пушкинской поэмы 1828 года, замысел этого неказистого, на вид, беллетристического произведения стал открываться перед нами вполне.

Читателю этого нашего исследования известно, по какому поводу было привлечено нами к рассмотрению это замечательное стихотворение, считавшееся до сих пор принадлежащим К.Ф.Рылееву. Исследуя "батюшковскую" историю 1821 года, мы обнаружили, что именно в ее рамках, среди произведений, в ходе нее появившихся, - заключаются ИСТОКИ всего этого цикла рылеевских стихотворений, "Думы". И нам показалось небезынтересным исследовать одно из этих стихотворений, чуть ли не единственное отмеченное положительной оценкой Пушкина. Результаты этого любопытства - изложены в указанном нашем исследовании.

Параллель с повестью 1818 года - сразу представилась мне, когда я, в связи с этим стихотворением (рассказывающем о встрече Петра с Мазепой в 1696 году), заговорил о поэме "Полтава": в обоих этих произведениях - проблематизируется феномен "доноса". В поэме Пушкина - донос генерального судьи Кочубея на гетмана Мазепу, злоумышляющего, по его мнению, против царя Петра. В повести 1818 года - какие-то таинственные "моравские" заговорщики, готовящие некий "заговор" против австрийского императора, правда - в чем же именно этот заговор заключается, в повести ни слова не сказано.

И оба этих произведения - имеют очевидную, хотя и в обоих случаях НЕПРЯМУЮ, связь с животрепещущими событиями современной отечественной истории: с вялотекущим заговором "декабристов", замыслами цареубийства.

Параллель эта - представлялась поначалу самой общей, ничего не говорящей о генетическом родстве этих произведений и не обещающей - обнаружения такого родства. Теперь же, когда я вновь обратился к ТЕКСТУ журнальной повести 1818 года, - в ней, один за другим, стали обнаруживаться явственные следы прикосновенности, принадлежности ее - к той же самой, прослеживаемой нами, постольку поскольку на нее бросает след "рылеевское" стихотворение, творческой предыстории поэмы "Полтава".

И сразу же - встает вопрос о связи этой истории с жизненной и творческой драмой К.Н.Батюшкова, которая разрешилась событиями 1821 года. В этом - заключается разгадка смысла еще одной (повторю: из поистине бесчисленных!) пушкинской реминисценции, обнаруживаемой нами в первых же абзацах этого произведения. В этих строках приводится обоснование матримониальных замыслов овдовевшей Графини, послуживших завязкой и любовной, и политической историй, рассказываемых в этой повести:

"Графиня имела много причин оплакивать потерю такого мужа; но она сокрушалась всего более о том, что он, оставив ей знатное имение и славное имя, НЕ ОСТАВИЛ НАСЛЕДНИКА".

При чтении этой фразы - сразу же вспоминается... реплика героя трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" - также служащая обоснованием ее конфликта, заключающая в себе причины, по которым Сальери решился на убийство своего друга, гениального музыканта:

...Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
НАСЛЕДНИКА НАМ НЕ ОСТАВИТ ОН.

И, если мы еще в чем-то сомневаемся, если еще у нас остается подозрение в том, что это предвосхищающее воспроизведение знаменитых пушкинских слов является простым совпадением, - то нам остается вспомнить только хрестоматийное определение, трюизм из учебников: "Моцарт - великий австрийский композитор".

И - в предыдущей же фразе текста повести, во фразе, представляющей собой - предыдущее звено той же самой цепи логического обоснования семейной политики персонажа, - мы встречаем... прямое, дословное отражение этого трюизма:

"Она пользовалась общим уважением, сколько по богатству своему, столько и по причине лестного покровительства, которое во всяком случае оказывал ей АВСТРИЙСКИЙ двор; ибо покойный супруг ея, посвятив себя службе Императора, принес на одном сражении самую жизнь свою в дар избранному им новому отечеству".

И если после этой фразы, содержащей это именно слово, - мы встречаем реминисценцию из будущей трагедии, посвященной великому АВСТРИЙСКОМУ музыканту, чуть ли - не современнику происходящих в этой повести событий, всего каких-то три года до них не дожившему, - то ни о каком "совпадении" речи уже, конечно, идти больше не может.

Речь же - идет теперь об ином; сомнения, которые вызывает в нас эта встреченная нами предвосхищающая пушкинская реминисценция, - вызываются теперь другими причинами: какое отношение к данной повести, к происходящему в ней, к ее художественному замыслу, - имеет... трагедия Пушкина "Моцарт и Сальери"? Именно с этого, с затруднения с ответом на этот вопрос - и началось для меня обнаружение и прослеживание следов присутствия в повести 1818 года... поэмы "Полтава"! Потому как мы давно уже поняли, что "маленькая трагедия" 1830 года - служит в творчестве Пушкина не чем иным, как именно - аллегорическим рассказом о судьбе... Батюшкова; о причинах, вызвавших трагические события 1821 года.

Г Л А В А   Т Р Е Т Ь Я

После того, как стало понятно, что такое необъяснимое, казалось бы, обращение автора повести 1818 года к мотивам будущей трагедии Пушкина - может найти себе истолкование в свете гипотезы о родстве замысла этой повести с творческой историей поэмы "Полтава", - естественно, встал вопрос: а до каких пор можно проследить эту линию родства? И оказалось, что... вплоть до мельчайших деталей.

Начать такое сравнение естественнее всего с наложения друг на друга этих произведений, повести и поэмы, в тех их очертаниях, сходство которых изначально было наиболее очевидно: то есть - в ситуации, сюжете доноса, общих для них обоих.

И тогда оказалось, что своеобразие, специфика этой ситуации, как она представлена в поэме Пушкина, - в точности соответствует, повторяет это своеобразие в повести. Донос ведь в поэме делается не на какого-то подпольщика, а на... властителя государства, лицо всемогущее, в руках которого находится судьба доносчика, - правда, подчиненного властителю еще более могущественному, против которого и строится предполагаемый заговор. В повести 1818 года безымянные моравские заговорщики - характеризуются тем же самым; они являются некими влиятельными людьми, разоблачение которых, так же как и разоблачение Мазепы Кочубеем, может дорого обойтись - самому разоблачителю:

"...Здесь, в Моравии, также есть неспокойные головы, и ко мне дошли слухи, что существует опасный для спокойствия Государства заговор. Им управляет человек хитрый, предприимчивый, на все способный; я знаю его и страшусь тем более..."

Здесь следует обратить внимание еще на одно обстоятельство: "я знаю его" - говорит вдохновитель главного героя повести о главе заговорщиков. В данном контексте это означает не только то, что ему известно - кто он, его имя; но еще более - то, что он с ним - лично знаком, находится с ним в более или менее близких отношениях. Иными словами - точно так же, как Кочубей по отношению к Мазепе, который ведь был настолько с ним близок, что являлся крестным отцом его дочери.

Эта близость, объясняет пушкинский повествователь в поэме, и позволила Кочубею проникнуть в тайные замыслы Мазепы, несмотря на всю его скрытность:

    Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни,
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они -
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной, ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал...

В повести этот мотив - личная близость к заговорщику и проникновение в его замыслы - расщепляется надвое и распределяется между двумя персонажами. Второе - войти в доверие и раскрыть заговор - предоставляется герою повести, Модесту:

"...Если б ты, Модест, взял на себя предупредить сей гибельный умысел - а это состоит в том, чтобы вкравшись в доверенность заговорщиков и искусно обо всем разведав, донести во время Императору - тогда признательный Монарх... конечно не откажется в знак благодарности ходатайствовать за тебя у Графини".

Однако, несмотря на эти отличия в диспозиции мотивов - самая мотивная структура сюжетной ситуации, нюансировка ее в повести - точь-в-точь предвосхищает конфигурацию сюжетной ситуации в поэме; создает как бы - МАКЕТ ее; пробную МОДЕЛЬ перед созданием основного произведения.

Дальше - наоборот, сюжетные функции, которые в поэме будут распределены между двумя персонажами, - в повести объединяются в одном. Как мы знаем, перед Кочубеем - встает проблема гонца, доверенного лица, "связника": кто доставит разоблачительные сведения о малороссийском гетмане русскому царю? В поэме находится казак, влюбленный в Марию, который охотно готов подвергнуть себя опасности, чтобы отомстить счастливому сопернику. В повести такой проблемы не возникает - потому что сам же Модест, проникающий в замыслы заговорщиков, и выступает в функции такого гонца:

"Через полгода заговор наконец созрел; время исполнения приближалось, медлить было опасно. Модест улучил минуту, скрылся и поскакал в Вену. Является во дворец, просит, чтобы его допустили к Императору, бросается к ногам Государя, открывает о существовании заговора и в подтверждение слов своих вручает бывшия при нем бумаги".

И вновь - развитие сюжета возвращается к своеобразию его трактовки у Пушкина. Опасения дяди Аделаиды, вдохновившего героя на это предприятие, как будто бы начинают сбываться, и Модесту... начинается грозить участь героев поэмы "Полтавы" - быть схваченным, подвергнуться допросу, пыткам и казни:

"Таким доносам обыкновенно верят не скоро. Модеста учтиво проводили в крепость, а между тем послали разведывать..."

В отличие от хода развития событий в поэме, здесь эта коллизия оканчивается благополучно: для героя-разоблачителя, но не для заговорщиков. Мы в свое время обратили внимание на то, что этот мотив ареста лица, делающего донос на злоумышленников, - восходит... к мифу о древнегреческом певце Арионе, как он рассказан в "Истории" Геродота: герой, который, как известно, благополучно спасся, благодаря дельфину, - подает жалобу на ограбивших его корабельщиков по прибытии в ближайший город, и его - точно так же заключают под стражу, как лицо подозрительное, которое - и само может оказаться злоумышленником, обвинителем невинных (каковым и был сочтен Мазепа в пушкинской поэме) людей!



*    *    *


Здесь, как и в случае с самой поэмой "Полтава", остается только поражаться. Историки литературы, все как один, до сих пор героически хранят гробовое молчание о том, что в своем аллегорическом стихотворении Пушкин изображает себя в образе древнегреческого легендарного певца Ариона (сходство усиливается тем, что традиция называет Ариона - зачинателем трагических хоров, а Пушкин в пору, к которой относится эта аллегорическая картина, сочинял трагедию "Борис Годунов"), окружавших же его до 1825 года включительно заговорщиков-"декабристов" - в виде корабельщиков, которые, согласно сюжету этого мифологического рассказа, НАМЕРЕВАЛИСЬ ЕГО УБИТЬ И ОГРАБИТЬ!

Во всей истории пушкинистики, кажется, только один-единственный исследователь, А.Ю.Чернов в своей брошюре о поиске места захоронения пятерых казненных "декабристов", вслух сказал об этой поистине сенсационной коллизии, образующей миф, положенный в основу "декабристского" стихотворения Пушкина, - но тут же... отрекся от своих собственных слов, сделал вид, что ничего не случилось: заявив, что эта коллизия к замыслу стихотворения под названием "Арион" - никакого отношения не имеет.

Выбирая для своей политической аллегории подобный мифологический сюжет, Пушкин, конечно же, хотел сказать только одно: прийди эти "умные кормщики" к власти ("великий кормчий" - общеизвестный титул... Мао Дзе Дуна!) - его бы ожидала участь Ариона, и только чудо, подобное сверхъестественным образом появившемуся в мифе дельфину, могло бы его спасти. Накануне восстания, в 1825 году, он пишет стихотворение "Андрей Шенье" - о другом поэте, не древнем, но современном, но тоже - казненном революционерами за участие в роялистском заговоре. Как говорится, тенденция в отношениях Пушкина к движению декабризма ясна нам насквозь.

И поэтому в повести 1818 года реминисценция сюжета об Арионе - сопровождается... наброском будущего стихотворения Пушкина об Андрее Шенье. Повесть публикуется - как раз накануне выхода, в 1819 году, посмертного итогового собрания поэзии Шенье, сыгравшего решающую роль в его общеевропейской славе и формировании его облика в сознании последующих поколений (о предвосхищающем отклике на страницах журнала "Благонамеренный" на другой этапный для французской и европейской поэзии сборник, элегии А. де Ламартина, мы говорили в другом месте).

"Куда, куда завлек меня враждебный гений?..."

- начинается вторая часть монолога поэта в темнице перед казнью в стихотворении Пушкина 1825 года. А в повести 1818 года, в той же мере являющейся политическим памфлетом, косвенным откликом на те же политические события современности, мы находим - прообраз этой фразы, узнаваемую синтаксическую формулу восклицания, по которой она будет построена:

"Неосторожный рыцарь! или не знал ты своего сердца, которое хотя билось в груди геройской; но было нежно, чувствительно? КУДА ВЛЕЧЕТ ТЕБЯ ТВОЕ ЛЮБОПЫТСТВО?..."

Причем - это фраза, произнесенная по отношению к герою, которого затем, как мы только что видели, "учтиво проводили в крепость", который - получил возможность почувствовать себя на месте Андрея Шенье (так же как - и томившихся в Петропавловской крепости современников Пушкина, арестованных по делу 14 декабря)! Об этом мы и говорим: что повесть эта - наполнена СХЕМАТИЧЕСКИМИ НАБРОСКАМИ, "чертежами" будущих пушкинских произведений.

С этого, с обнаружения сюжетного мотива мифа об Арионе, - и возникло у нас обостренное внимание к этой повести. В аллегорическом рассказе, в котором прозрачно выступают современные события заговора "декабристов", - использован тот же самый сюжет, который, после разгрома этого заговора, будет использован Пушкиным - для аллегорического же рассказа о нем! Спрашивается: чьей же рукой было сделано это литературное заимствование в 1818 году, чтобы почти десятилетие спустя - быть повторено в классическом, программном стихотворении Пушкина!

Уже тогда, на первых шагах исследования этой повести, ответ мне представлялся очевидным. Теперь же, взявшись изучить текст этого произведения детально, я убеждаюсь в своей правоте, на каждом шагу встречаясь - с предвосхищающими реминисценциями других пушкинских произведений. А главное - с магистральной, пронизывающей весь сюжет этой повести нацеленностью на создание поэмы "Полтава": почти одновременной написанному в 1827 году стихотворению "Арион" и, подобно ему, как мы в этом (впервые, пожалуй в истории пушкинистики) убедились, сопоставляя эту поэму со стихотворением, входящим в цикл Рылеева "Думы", - служащей откликом на декабрьское восстание 1825 года.

Единая отнесенность к политическим событиям современности рождает общность двух этих, на первый взгляд, художественно несоизмеримых произведений, объясняя, почему предварительный набросок "Полтавы" - мы встречаем именно в данной повести 1818 года, а также - их обоюдную обращенность к мотивам одного и того же греческого мифа, который затем будет использован при создании поэтического манифеста Пушкина 1827 года.



*    *    *


Говоря о разработке проблематики политического доноса в поэме 1828 года, мы вспоминали имя Ф.М.Достоевского, о том, что у него эта проблематика будет сформулирована в виде мучительно-неразрешимой нравственной коллизии. И теперь обратим внимание: автор повести 1818 года, обращаясь к предварительным, эскизным разработкам сюжета "Полтавы", - ЗНАЕТ О ТОМ, ЧТО ПРОБЛЕМАТИКА ЭТОЙ, ЕЩЕ НЕ НАПИСАННОЙ ПОЭМЫ СТАНЕТ ПРЕДМЕТОМ РАЗДУМИЙ БУДУЩЕГО РОМАНИСТА!

А проявляется это - в выборе... имени главной героини повести. Мы уже обратили внимание на последовательно проводимый в этом произведении ПУШКИНСКИЙ жест: выбор имен героев - становится предметом авторского комментирования; значимость имен персонажей - входит необходимой составной частью в сферу самого замысла этого произведения. Происходит это, как оказалось, и с именем героя повести, Модеста.

Поначалу мы усомнились, когда, говоря о системе предвосхищающих реминисценций "Пиковой дамы", обратили внимание на то, что это же ведь - имя... брата величайшего русского композитора, написавшего либретто для его знаменитой оперы на основе пушкинской повести, Модеста Ильича Чайковского! Но потом, когда мы увидели, что в эту же повесть 1818 года вторгаются и мотивы будущей пушкинской "Полтавы", наша неуверенность - начала испаряться, потому что мы осознали, что вместе с этой группой реминисценций в литературном плане повести приобретает актуальность и ЛИЧНОЕ ИМЯ самого автора оперы, и одновременно - героя поэмы 1828 года: ПЕТР!

Точно так же обстоит и с именем героини, хотя и в этом случае специальный комментарий при его выборе автором - отсутствует. Но насколько значимо это отсутствие! АДЕЛАИДА - имя... одной из сестер Епанчиных в будущем романе Достоевского "Идиот".

Здесь - вновь, как и в случае с "батюшковской" реминисценцией из ненаписанной еще трагедии "Моцарт и Сальери": совпадение имен героинь повести 1818 года и будущего великого романа - было бы необъяснимым, если бы - мы не вскрыли существенного генетического родства этой повести с поэмой "Полтава". Теперь же дарование героине этого имени, имени одной из будущих героинь Достоевского, - становится для нас не чем иным, как закономерным проявлением этого родства; знаком изначальной, еще до ее написания, еще у самых истоков ее замысла, ориентированности поэмы Пушкина - на будущую проблематику Достоевского.

И наоборот: имена героев будущей пушкинской поэмы - обнаруживают свою значимость, свою "внутреннюю форму" - будучи обыгрываемы в тексте повести 1818 года. С этим явлением мы уже встретились в другом таком эскизном наброске поэмы 1828 года, стихотворении "Петр Великий в Острогожске". Героем его не только является "пушкинский" Мазепа, но этот исторический персонаж - предстает уже в этом стихотворении 1823 года... как бы в том же персонажном окружении, что и у Пушкина, что и в поэме "Полтава".

И происходит это - именно благодаря ИГРЕ СЛОВ; в лексике этого стихотворения - обыгрывается имя другого персонажа поэмы, ИСКРЫ: "Где герою вождь свирепый Клясться в ИСКРЕННОСТИ смел?..." - вопрошается по поводу участия Мазепы в описываемом в стихотворении историческом событии, о присутствии при котором самого Искры - история, как и стихотворение, умалчивают.

С этого и началось для нас обнаружение функционирования аналогичного приема в повести 1818 года. То же самое имя, и в той же самой лексике - обыгрывается уже в тексте этой прозаической вещи, за пять лет до написания "рылеевского" стихотворения:

"Добродушный дядя благосклонно принял Модеста... Он нежно любил племянницу и потому ИСКРЕННО желал бы соединить судьбу ея с судьбою такого достойного человека".

После того, как мы это заметили, у нас - как-то сам собою, независимо даже от нашей воли возник вопрос: а нельзя ли встретить в тексте этого произведения - случая обыгрывания... имени и другого, помимо Мазепы, героя будущей поэмы Пушкина: наряду с его единомышленником Искрой - и главного разоблачителя гетмана, Кочубея.

Потом, вновь вглядываясь, с этой именно точки зрения, в окружающий текст - в текст, окружающий, соседствующий со случаем обыгрывания имени Искры, - я понял, откуда взялся такой "автоматизм" направленности моего интереса. Дело в том, что именно этот окружающий текст, следующий же его (правда - чрезвычайно пространный) абзац, - предоставляет нам очередную "неразрешимую" повествовательную загадку:

"Решись, Модест, назваться слугою; перемени платье, ОБСТРИГИ ВОЛОСЫ: тебя не узнают и примут в камердинеры",

- советует герою дядя его возлюбленной.

А загадка - заключается в том, что в одной из дальнейших фраз - этот же самый мотив повторяется, и, повторяясь, еще при этом и детализируется, более того - историзируется, неожиданно предъявляя нам историческую специфику причесок времени действия повести и соответствующую им терминологию:

"Как сказано, так и сделано: Модест надел приличное новому званию своему платье, ОБСТРИГ ПУКЛИ, ПРИГЛАДИЛ ТУПЕЙ и явился в Олмиц, в дом главного заговорщика..."

Да еще и затем, в следующей же фразе, - пародируется; прячется в словесном составе текста, делается неузнаваемым, трудноидентифицируемым:

"...Его осмотрели с ног ДО ГОЛОВЫ".

Спрашивается: чем же объясняется такая интенсивная и тонкая работа с мотивом? Именно неразрешенность этого вопроса - как я теперь понимаю, и заставила меня задуматься о... присутствии в тексте повести - имени второго персонажа пушкинской поэмы. Ведь в имени Кочубея - присутствует слово, обозначающее - именно деталь, элемент прически (а если говорить об известных нам по творчеству Гоголя малороссийских козаках - то и "прически" в целом!): ЧУБ.

Таким образом, настойчивое экспонирование перед читателем и такая изобретательная нюансировка мотива "прически" - является у автора повести 1818 года не чем иным, как способом обыгрывания в ее тексте имени второго, наряду с простенько, одним-единственным словом репрезентированным именем Искры, персонажа поэмы "Полтава".



*    *    *


Имя АДЕЛАИДА, однако, имеет в повести 1818 года еще одно значение, входит еще в один реминисцентный ряд; самостоятельный, но тоже - пересекающийся с содержанием поэмы "Полтава".

Этот ряд - уводит в ту же самую современность, которой принадлежит отмеченный нами в самом первом абзаце этого произведения сталинский афоризм о наступлении в СССР основного социалистического общества, и обнаруживает себя реминисценцией, фразой, напоминающей об одном из известных художественных произведений, которые будут созданы в эту эпоху. О первоначальных шагах любви Модеста к героине повести говорится:

"Неустрашимый на войне, смелый в опасностях, он боялся, не зная сам чего, подойти к ней".

В этой фразе - кратко сформулирована коллизия, разворачивающаяся в песенке, распеваемой неунывающим энтомологом Жаком Паганелем в кинофильме "Дети капитана Гранта" по одноименному роману Жюля Верна - старом, односерийном, снятом еще в 1936 году. В первом куплете - излагается первая часть сформулированного в повести 1818 года парадокса:

Жил отважный капитан.
Он объездил много стран
И не раз бороздил океан.
Раз пятнадцать он тонул,
Погибал среди акул -
Но ни разу даже глазом не моргнул.

А потом - с ним случается происшествие, которое приводит его - к тому же самому положению, в котором находится и герой повести:

Но однажды капитан
Был в одной из дальних стран
И влюбился, как простой мальчуган.
Раз пятнадцать он краснел,
Заикался и бледнел,
Но ни разу объясниться не посмел.

А несколько ранее в тексте повести - происходит первое знакомство читателя с этим влюбленным ее героем, то самое, в котором обсуждается выбор для него имени автором, - и в этой фразе, как бы невзначай, на этот раз - уже безо всяких комментариев, звучит... воинское звание, в котором он находится в это время, в эпоху взятия Суворовым Варшавы.

И конечно же, звание это - находится в полном согласии с той кинематографической реминисценцией, которая будет характеризовать развитие его любовного романа: КА-ПИ-ТАН! Звание это - особенно поражает слух, на фоне пронизывающих всю повесть пушкинских реминисценций, потому что заставляет, конечно, вспоминать о... романе Пушкина с соответствующим заглавием: "КАПИТАНСКАЯ дочка" - и настороженно наблюдать: не появится ли в дальнейшем повествовании каких-либо черт, которые бы - подтвердили возникающую у нас догадку, что и это произведение Пушкина - отразилось, предвосхищено в этой повести; что об этом предвосхищении - сигнализирует бросающееся в глаза звание его главного героя.

Так ли это, или не так - об этом мы будем рассуждать в дальнейшем, а пока что подчеркнем, что такой эффект - привлекает особое внимание к этому воинскому званию; выделяет его, ставит на нем особый акцент, и эта его выделенность - сразу же находит себе оправдание в предвосхищающей реминисценции, относящейся - не к историческому роману Пушкина, а роману французского писателя-фантаста и к советскому кинофильму, который будет поставлен сто лет спустя после написания знаменитой пушкинской повести.

И вот имя АДЕЛАИДЫ - продолжает эту линию жюль-верновских реминисценций! Аделаида - название... одного из крупнейших городов Австралии. А в романе-то (и в фильме) "Дети капитана Гранта" - действие одного из наиболее впечатляющих и запоминающихся эпизодов происходит - как раз в Австралии. Именно по совету географа Паганеля - герои и принимают дерзкое решение пересечь весь этот континент вдоль по 37-й параллели, в поисках точки пересечения с неизвестной им долготой, на которой может находиться разыскиваемый ими... капитан.

И если мы теперь зададим вопрос о причинах появления в повести 1818 года этой удивительной реминисценции - то ответ на него может быть получен очень легко, и вновь - в свете формирующегося в тексте этой повести замысла пушкинской "Полтавы". Исполнитель роли Жака Паганеля в том старом фильме - Николай Черкасов. А на следующий год - он сыграет не менее впечатляющую роль... царевича Алексея в фильме по роману А.Н.Толстого "Петр Первый": где русский самодержец будет представлен не менее панегирически, чем в пушкинской "Полтаве", и к тому же - в качестве предшественника, прообраза и своего рода исторического оправдания сталинского "самодержавия".

Г Л А В А   Ч Е Т В Е Р Т А Я

Теми же мотивами, наполненностью повести 1818 года замыслом поэмы "Полтава", обусловлено появление на ее страницах отдаленного отражения, тени - и предшествующего властителя советского государства, "вождя мирового пролетариата". Уже давно, когда обращенность поэмы Пушкина - к НАШЕЙ современности только начинала осознаваться мною, у меня родился вопрос: одного из героев поэмы зовут ИСКРА. Значение этого слова и в личной биографии Пушкина (одно из его дружеских прозвищ), и в истории его поэзии ("Из искры возгорится пламя" - ответ, данный от имени декабристов на пушкинское "Послание в Сибирь") - общеизвестно.

Но строка из этого ответного стихотворения, авторство которого приписывается А.И.Одоевскому, стала впоследствии - эпиграфом к известной газете Российской социал-демократической рабочей партии, названной тем же словом: "Искра". Вот я и задумался: имела ли какое-нибудь актуальное отношение эта тематика революционного движения в России начала ХХ века, фигура самого организатора этой газеты, "Н.Ленина", - к поэме "Полтава", учитывалась ли она Пушкиным при создании этого произведения?

Никаких следов этой именно темы, этой именно политической фигуры в поэме "Полтава" мне до сих пор обнаружить не удалось. Но, может быть, это объясняется тем, что фигура эта - вынесена за ее пределы; всякое сходство, сопоставление с ней - заканчивается, оборвано на сопоставлении этих слов, этих имен: "Искра"?

И вот теперь, именно - за границами канонического текста пушкинской поэмы 1828 года, в произведении, эту поэму - подготавливающем, в повести 1818 года - мы, наконец, следы присутствия этой фигуры - наблюдаем; нацеленность имени исторического персонажа, введенного Пушкиным в число действующих лиц своего произведения, на будущий печатный орган РСДРП - здесь наконец-таки ре-а-ли-зу-ет-ся!

"О, можно ли описать восторг его, как однажды по окончании музыки, пользуясь всеобщим движением и тусклым светом нагоревших люстр, он осмелился наконец изъявить Аделаиде удивление свое к ея таланту и был выслушан с знаками отличной благосклонности? - Между тем заиграли Польской, и Модест, ободренный ласковым взором Аделаиды, просит ее танцевать с собою.

Кто не знает, как выгоден Польской для объяснений всякого рода?..."

- говорится о первом сближении героев повести на балу в доме Графини. И мы слышим в этом риторическом вопросе - фразу... венчающую известный политический анекдот о наследнике первого вождя советского государства.

Приходит Крупская к Сталину и говорит: "Товарищ Сталин, вы меня, конечно же, знаете. - Нет, не знаю. - Как, вы меня не узнаете? Я ведь Крупская, Надежда Константиновна. - Нет, извините, не узнаю. - Совсем не узнаете? - Совсем. - Ну, а мужа-то моего вы должны знать?! - Ну-у, кто же не знает товарища Крупского!"

Помимо воспроизведения самой схемы риторического вопроса (такого же, какое мы наблюдали для риторического вопроса из стихотворения "Андрей Шенье"), - название танца, повторенное в составе этой именно фразы, - сходно, созвучно с фамилией... мнимого "супруга" Надежды Константиновны КРУПСКОЙ. Более того, два этих созвучных слова - связывает еще и смысловая игра, перекличка: ведь "крупа", зёрна, составляющие затем "крупу", - созревают... именно в "полях"!

Единство же обработки текста анекдота и текста будущего стихотворения "Андрей Шенье" - также не остается без последствий. В свете "декабристской" аллегорики этого стихотворения Пушкина, так же как и аллегорики стихотворения "Арион", реминисценцией из которого, как мы видели, предвосхищение элегии "Андрей Шенье" здесь сопровождается, - может быть прочитана... и фраза, следующая непосредственно за этим риторическим вопросом, начинающая открываемую этим вопросом общую характеристику бального этикета:

"...Ловкой волокита с большой смелостию напевает под шумок танцующей с ним даме о страстной любви своей, постоянстве, верности, которые у него только на языке..."

Действие будущего антисоветского анекдота - как бы распространяется за его собственные границы; супружеские отношения покойного главы государства, при аллегорическом прочтении этой фразы, - могут быть спроецированы... на политическую историю страны.

Большой почитатель "товарища Крупского", Иосиф Виссарионович Сталин - предстает, благодаря этой фразе, "ловким волокитой", обольстившим, коварно завлекшим в свои сети ненаглядное детище Владимира Ильича Ленина, любовно созданную им (при помощи, в том числе, того же "органа" - газеты "Искра"), выпестованную "партию" ("составить партию кому-либо", замечает в своих рассуждениях по аналогичному поводу В.Н.Турбин, - означает также: вступить в брак).

И... ну, всем известно, что "товарищ Сталин" с этой партией, с большевиками-"ленинцами" потом сделал.



*    *    *


Теперь возникает вопрос: какое отношение вся эта система политических реминисценций в повести 1818 года - имеет к поэме Пушкина "Полтава". Сформулируем вопрос точнее: на основании чего мы говорим, что такое отношение - существует?

Основание для этого известно нам также уже давно. Отношение это - отношение пушкинской поэмы 1828 года к жгучим, кровавым политическим коллизиям столетнего будущего - проявилось... в написанном в связи со смертью Ленина в январе 1924 года очерке М.А.Булгакова "Воспоминание...", изучению художественного замысла которого мы посвятили отдельное исследование.

Нас тогда, по мере того как мы вглядывались в структуру художественных мотивов, образующих это произведение, поразило - насколько интенсивно здесь присутствие реминисценций из пушкинской "Полтавы". Мы указали целый ряд мотивов булгаковских мотивов, восходящих к этой поэме.

Потом, уже по завершении исследования, когда мы обратились к самой поэме Пушкина в поисках разрешения нашего недоумения по поводу этой историко-литературной загадки, мы поняли: поэма Пушкина, сама по себе, настолько интенсивно ориентирована на БУЛГАКОВСКУЮ СОВРЕМЕННОСТЬ, вернее - историческую эпоху, следующую за той, которой посвящен этот очерк, эпоху 1930-х годов, - что обращение к ней Булгакова как к своему литературному источнику, использование ее в качестве строительного материала для очерка, посвященного событию, открывающему эту эпоху, завершающему предыдущую, смерти Ленина, - более чем естественно и закономерно.

Таким образом, апелляция к "ленинской" теме в повести 1818 года, анекдотический взгляд на политическую историю Советской России, - действительно может рассматриваться как составная часть творческой истории поэмы "Полтава". И это родство, органическое вхождение этой темы в предысторию величайшего творения пушкинского гения, опосредовано - именно очерком Булгакова; ответным пристальным его вниманием к созданию Пушкина, ощущением им родства этого произведения - собственной современности.

Воспоминание, которым делится Булгаков с читателем в своем очерке на смерть Ленина, посвящено не столько самому Ленину, сколько - его вдове. При этом, анекдот о роли и месте Крупской в будущей партийной жизни - едва ли не подразумевается в самом этом булгаковском очерке. Во всяком случае, в центре его - находится тот самый мотив, на котором этот анекдот построен: несовпадение, рассогласование фамилий вождя и его супруги. Спрашивается, как бы должен был прореагировать в той же, избранной сочинителем анекдота ситуации Сталин, напомни ему Крупская о себе - по-другому: "Я - Надежда Константиновна Ульянова-Ленина!"

Никакого бы анекдота - не получилось; второй персонаж его - должен был бы, в устах рассказчика, немедленно выскочить из-за своего письменного стола, залебезить, засеменить перед Крупской, начать усаживать ее в кресла, потчевать чаями и т д. Но потому анекдот и получился, что Крупская - НЕ ИМЕЛА ПРАВА так себя называть; "Ульянов-Ленин" - в советской иерархии было ТИТУЛОМ, перед которым Сталин, конечно же, обязан был расшаркиваться, но которым - бедная Надежда Константиновна, несмотря на то, что являлась вдовой его носителя... не обладала.

Все это - азбучные истины. Но дело в том, что в очерке Булгакова - именно это, нафантазированное сейчас нами - и происходит! Возникает ТА САМАЯ КАРТИНА (несопоставимая, конечно, по уровню своего исполнения с нашей), которую - мы только что предложили вообразить себе читателю!

Булгаков рассказывает одну из тех фантастических историй о близких контактах с властями предержащими, которые он любил рассказывать и в своих художественных произведениях, и в устных новеллах, некоторые из которых известны по воспоминаниям его супруги, Е.С.Булгаковой: в борьбе за жилплощадь сразу по приезде в Москву, он проник, якобы, на прием к своему вышестоящему начальству - одному из руководителей Наркомпроса, Н.К.Крупской и добился... чтобы она поставила визу на его заявлении.

Виза эта - имела тот самый вид, о котором мы только что сказали: "Н.Ульянова (Ленина)". А дальше - описывается, как он пришел с этой визой в свою жилконтору и что при виде этой подписи произошло с ее функционерами, всеми этими клонированными "сталиными". И все это, повторю, - происходит на фоне, переплетается с мотивами пушкинской "Полтавы" (вплоть до того, что присутствуют они, как мы обращали на это внимание в нашем исследовании, - в том числе, и в самой этой невероятной сцене визита повествователя в кабинет Крупской!).

Вот отражением этого литературно-реминисцентного построения, я думаю, и было воспроизведение, отзвук фразы из анекдота о Сталине и Крупской в повести 1818 года, прозвучавший на фоне таких же предвосхищающих отзвуков пушкинской поэмы, как и отзвуков других пушкинских произведений.



*    *    *


О судьбе партии большевиков в терминах семейных отношений - "рожденной" Лениным и "соблазненной" и погубленной Сталиным - Турбин говорит в своей работе о Маяковском ("Ангел революции"), вошедшей в последнюю его книгу "Русские ночи: Три новеллы о поэтах, сочинявших свои стихи во время бессонницы..."

Теперь, заново, своими словами и применительно к рассмотренному нами фрагменту повести 1818 года пересказав это метафорическое построение Турбина, я неожиданно для себя самого осознал, что ведь это - сюжет пушкинской "Полтавы"! Судьба Марии Васильевны Кочубей - это ведь... модель судьбы партии большевиков, если взглянуть на нее так, как это сделал Турбин. Конец героини, ее сумасшествие, ее прозрение в супруге, сожителе кровавого злодея - с этим все ясно. Это - судьба "старых большевиков", прозревающих, оказавшись в созданных их же руками пыточных застенках.

Но интересно с этой же точки зрения взглянуть и на предшествующие сцены семейной жизни героини поэмы. Ее препирательства с Мазепой, и одновременно пылкие изъявления своей любви к нему - не служат ли они отображением партийных дискуссий второй половины 1920-х годов, безудержного восхваления победившего в них, вопреки им, Сталина - начавшегося в 1930-х?

Еще интереснее, если использовать сюжет "Полтавы" в качестве такой модели, - то, что в таком случае отношения Мазепы и Кочубея - являются... отображением отношений Ленина со Сталиным! Спо-движ-ни-ки; причем сподвижники - ин-те-рес-ны-е: Д.Н.Бантыш-Каменский в третьей части своей "Истории Малой Россиии" (вышедшей в 1822 году и служившей одним из источников пушкинской поэмы 1828 года) рассказывает:

"Из записок Кочубея видно, что вражда между им и Мазепою возымела начало еще в 1691 году",

- то есть задолго до похищения Мазепой Кочубеевой Матрены, случившегося в 1704 году и послужившего прообразом сюжета пушкинской поэмы; все это время, испытывая к нему ненависть, Кочубей - оставался сподвижником Мазепы.

В конце концов, отношения Ленина и Сталина, как известно, подобно отношениям пушкинских персонажей, переходят в открытую конфронтацию: дело доходит до того, что Сталин едва ли не физически устраняет своего предшественника, а Ленин - как и Кочубей, сочиняет на своего преемника... до-нос: донос партии - свое знаменитое политическое "завещание":

"Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д."

Уж в этом, в том, что Пушкин - ЗНАЛ "завещание" Ленина, содержащуюся в нем характеристику Сталина, знал самый его ТЕКСТ, - можно быть СОВЕРШЕННО УВЕРЕННЫМ. По той простой причине - что он, на пороге собственной смерти... повторил, спародировал этот ленинский жест! Написал - нечто в роде такого "завещания": "Письмо к издателю" (опубликованное в третьем томе "Современника" в ответ на рецензию Белинского на предыдущий том пушкинского журнала) - содержащее сдержанно-негативную характеристику, нет, не Иосифа Виссарионовича Сталина, но... Виссариона Григорьевича Белинского, причем сформулированную - В ТЕХ ЖЕ САМЫХ ВЫРАЖЕНИЯХ, содержащую ОТЧАСТИ ТЕ ЖЕ САМЫЕ ОЦЕНКИ, что и в письме Ленина своему партийному съезду!

"Если бы с независимостию мнений и с остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности - словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного".

Воспроизведение в этом пушкинском тексте ленинского письма - совершенно очевидно, и никогда у меня сомнения это не вызывало. Недоумевал же я в этом случае - по другому поводу: хорошо, Пушкин каким-то образом умудрился заглянуть через плечо пишущему это письмо Ленину, на девять десятилетий вперед, но зачем, спрашивается, ему нужно было - его, это письмо, пе-ре-пи-сы-вать; какие причины побудили его - этот текст, тогда, в 1836 году, воспроизвести?

И как теперь я понимаю, все дело заключается в том, что эта транс-историческая шутка великого поэта - являлась лишь ЧАСТЬЮ, краешком пушкинских раздумий над политической историей будущего, ХХ века, плодом которых и явилась, в частности, поэма "Полтава". В письме с характеристикой Виссариона Белинского (воспользовавшись, конечно, этим громогласным совпадением имен) он - показал, продемонстрировал нам этот краешек: чтобы мы - недоумевали по этому поводу, ломали головы, строя догадки о причинах такого разительного "совпадения" текстов, и в итоге - добрались до восстановления, реконструкции картины его провидческих раздумий - в целом.

Окончание

---

Оставить комментарий © Copyright Панфилов Алексей Юрьевич (litteraturowed@yandex.ru) Размещен: 06/12/2018, изменен: 10/05/2019. 90k. Статистика. Статья:

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"