Десятая строфа главы восьмой романа "Евгений Онегин" начинается стихами, которые содержат выражение, вынесенное в нами заглавие:

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно ЖИЗНИ ХОЛОД
С летами вытерпеть умел...

Это типичный для пушкинской поэзии и общеизвестный мотив: символика СОЛНЦА, солнечного света, тепла (есть очень хорошая книжка М.О.Гершензона, целиком посвященная анализу этого мотива у Пушкина и его месту в истории мировой культуры, "Гольфстрим" называется).

Но только взят этот мотив в данном случае в своем отрицательном значении - холода, анти-солнца. Все дело и состоит в индивидуальной неповторимости вариации литературного мотива (в том числе - и вариации его словесного выражения). Я хочу предложить несколько беглых замечаний, связанных с этим "вариантом", и начать - с его отражения в произведении из журнала "Корабль" (Калуга, 1922) - статье А.Чичерина "Каждый человек".




*



Остановимся на одном пассаже, уже встретившемся нам в одном из наших исследований, посвященных творчеству М.А.Булгакова, в конце второй ее главки, там, где говорится о парадоксе движения... в неподвижном:

"Человек на камне сидит, неподвижно - "как камень..." Знаю - движется в нем... Если бы камнем быть, - знал бы, что в камне; а вот - будто не знаю его... будто и знаю: холоден, чуж.., а нагреется от подсолнышка, значит и холодеет он без него... и я так, - то нагреваюсь, то холодею... от солнышка... и камень я знаю".

Появление этого примера с "подсолнышком" очень показательно для БУЛГАКОВСКОГО колорита статьи. Как выясняется, в творчестве Булгакова неожиданно большое, принципиальное значение имеют - впрочем, далеко не лежащие на поверхности - КОСМИЧЕСКИЕ мотивы. И не только в своем поэтическом и символическом качестве, но и в виде представлений современных Булгакову передовых естественнонаучных и технических идей: А.Эйнштейна, К.Э.Циолковского...

Именно они, эти космические мотивы всплывают на поверхность в том самом финале "Белой гвардии", деталь из которого - крест статуи св. Владимира, превращающийся в меч, - отразилась в соседнем с очерком Чичерина рассказе Хлебникова "Перед войной". И содержатся оба этих образа - крест и космос - буквально в одном и том же пассаже:

"...Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла - слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.

Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?"

Вообще же о космологических представлениях современного естествознания в двух вещах на страницах журнала "Корабль" (я имею в виду - рассказ Хлебникова и очерк Чичерина) - стоило бы поговорить особо. Само появление таких мотивов ИМЕННО ЗДЕСЬ выглядит... литературным приемом: ведь журнал издавался в Калуге, где в эти же самые годы жил и работал - не приобретший к тому же привычной для нас громкой славы - К.Э.Циолковский.

Что же касается роли современных естественнонаучных представлений о космосе для творчества Булгакова, то я посвятил этому предмету несколько историко-литературных "разведок" (говорю так, потому что вопрос этот до сих пор вообще не разрабатывался и приходится делать самые начальные шаги), - опубликованных на "Прозе.ру" и в "Самиздате".

То, что космическим мотивом, призывом... к изучению звезд ЗАВЕРШАЕТСЯ такая капитальная у Булгакова вещь, - само по себе заставляет задуматься, и странно, что до сих пор никто не задался в связи с этим вопросом: а изучал ли сам Булгаков... звезды?! Ведь если нет, то финал "Белой гвардии" - это пустая риторика!




*



Но возвратимся все же к тому, с чего начали. Существует у Булгакова произведение, в котором солнечный мотив процитированного пассажа из очерка Чичерина развивается в своей АЛЬТЕРНАТИВНОЙ форме - точно так же, как в строках пушкинского романа. Это псевдобиографический рассказ "Воспоминание...", опубликованный в феврале 1924 года и посвященный недавней смерти Ленина. Мотив, пронизывающий это произведение, связан с обстоятельствами ленинских похорон: это были дни сильных морозов, когда тысячи людей выстаивали многочасовые очереди, чтобы попасть в Колонный зал Дома Союзов проститься с телом Ленина.

Этот мотив - и звучит у Булгакова в очерке "Часы жизни и смерти", репортаже (и тоже... псевдо-репортаже!) с места событий. Но он же введен Булгаковым и в рассказ - прямо не посвященный смерти вождя, а повествующий о том, как его супруга - Н.К.Крупская помогла писателю получить первую московскую квартиру. Ради его введения Булгакову пришлось даже пойти на искажение истины: он приехал в Москву в сентябре 1921 года, а описал дело так, будто это случилось - в ноябре. Благодаря этому и появился неправдоподобный рассказ о том, как писателю пришлось за неимением, где остановиться, провести в сильную стужу ночь на скамейке Пречистенского бульвара. Иными словами - испытать то же, что и отстаивавшие ночь в очереди у Колонного зала люди в 1924 году.

Вот тут-то повляется картина, которая варьируется в финале "Белой гвардии": автор смотрит на звездное небо - но не над памятником св. Владимиру, а над храмом Христа Спасителя и... задается астрономическими, космологическими соображениями. Он думает об "абсолютном нуле", стуже в -273 градуса, которая господствует в пространствах, где расположены эти звезды... Иными словами, писатель приоткрывает ответ на тот вопрос, который мы задавали по поводу "Белой гвардии". Не просто призывает к изучению звездного неба, а показывает краешек, клочочек своих сведений, обнаруживающих, что сам-то он этим изучением занимался! Нам теперь остается всего ничего: узнать - в каких масштабах!..

Повторю, что я попытался кое-что сделать в этом направлении, именно - установить, что Булгаков серьезно занимался теорией относительности Эйнштейна, его знаменитой формулой, показывающей величину атомной энергии. И отсюда можно предположить о причинах появления естественно-научного мотива в рассказе "Воспоминание...": абсолютным нулем считается температура, при которой исчезают все формы энергии, кроме - атомной. Булгаков в 1924 году думал о том, о чем тогда думали считанные единицы его современников, даже среди ученых-физиков: о способах использования этой энергии, которая позволила бы согреться не то что на скамейке Пречистенского бульвара, но даже в адской стуже космического пространства... Вытерпеть "жизни холод"...




*



"Вытерпеть холод"... Этот мотив пушкинских строк звучит ведь не только в булгаковском рассказе 1924 года, но и в пассаже из очерка Чичерина: камень - "нагреется от подсолнышка, значит и холодеет он без него... и я так, - то нагреваюсь, то холодею... от солнышка..." Собственно - то же самое происходит с повествователем в рассказе "Воспоминание...": нагревается... холодеет...

Более того: и в той и в другой вещи - человек изображен еще и РАЗМЫШЛЯЮЩИМ об этом, медитирующим над этим простейшим жизненным фактом и восходящим от него к философским, научным обощениям! "Чичеринский" очерк написан в конце 1922 года - в нем словно бы содержится эскиз булгаковского повествователя, который появится в рассказе начала 1924-го! Повествующего же - о событиях, предшествующих как той, так и другой вещи: совершавшихся поздней осенью 1921 года...

Булгаков относится к солнцу по-пушкински: мифопоэтически. Собственно, атомная энергия, о которой мы говорили, - это модель процессов, происходящих на Солнце. Булгаковская мечта о ней - мечта о стяжании Солнца, и потому окружается она - сакральными, храмовыми мотивами.

Раньше мы говорили о солнечных мотивах в повести "Роковые яйца": солнце там изображается в виде... пса, лижущего купол храма Христа Спасителя = руку Христа... Тот же самый купол, но на фоне ноябрьского, звездного неба - появился годом ранее в "Воспоминании..." А в финале "Белой гвардии" - пусть не храм - статуя человека, но тоже, как у храма: крест в его руках, над которым повествователь точно так же видит черное ночное небо.

К тому же в повести храм - уподобляется человеку, самому Христу. Мы видим во всех трех случаях: повести, рассказе, романе - варьирование одного исходного образа, "архетипа".




*



Появление солнца в повести "Роковые яйца" - не случайно. В одной из указанных работ о Булгакове и Эйнштейне я изложил свою точку зрения, что в этом произведении... предсказывается конкретный облик ядерной реакции, которая будет открыта полтора десятилетия спустя. "Луч жизни", открытый профессором Персиковым (сама фамилия напоминает - о древних солнцепоклонниках, зороастрийцах!) - это, так сказать... "краденое солнце", солнце в некоей своей оборотной, УНИЖЕННОЙ ипостаси (как у Чуковского: в пасти крокодила!). Потому-то свой фантастический, неимоверный "луч" Персиков получает не от солнечного, а от электрического света: ЛЖЕ-СОЛНЦА.

Но пойдем еще дальше и выдвинем предположение, что ход художественной мысли у Булгакова в "Воспоминании..." идет ОТ САМИХ ПУШКИНСКИХ СТРОК. Я хочу сказать: как луч, исходящий от них, а не "параллельно" с ними. Возможно ли такое? - Об этом говорит уже происхождение булгаковской сцены из литературы пушкинской эпохи.

Я показал в статье о рассказе "Воспоминание...", что этот эпизод на бульваре восходит у Булгакова к книге воспоминаний о войнах с Наполеоном писателя - пушкинского современника И.И.Лажечникова "Записки русского офицера". К тому же на страницах этой книги мелькают мотивы, которые затем появятся в стихотворении Пушкина с таким же почти названием, как и рассказ Булгакова: "Воспоминание" (у Булгакова к пушкинскому заголовку только добавлено многоточие).

А очерк Чичерина, коль скоро в нем портретируется будущий рассказчик "Воспоминания...", может внести новый штрих в эту картину.

Летом 1922 года в одном из своих фельтонов ("Сорок сороков") Булгаков оставляет намек на знакомство с книгой Лажечникова: он говорит о чтении купленных им букинистических книг и в связи с этим у него возникает мысль о том, как он пойдет смотреть панораму Москвы с Воробьевых гор, откуда видел ее - нет, нет, не будущий герой его последнего романа! - Наполеон. Вероятно, ассоциация возникла из-за того, что эти букинистические книги, часть из них - и были посвящены войне 1812 года? Так что "Записки русского офицера" вполне могли быть одной из этих букинистических книг.

Да и сам этот фельетон повествует о том же, о чем говорится и в финале "Белой гвардии", и в рассказе "Воспоминание...": о прекращении жизненного "холода" гражданской войны, "военного коммунизма". И если действительно в этом году рассказы из книги Лажечникова стояли перед глазами Булгакова, понятно тогда, что уже полгода спустя возникает очерк Чичерина, а в нем - эскиз рассказа, в котором будет использован эпизод прочитанной летом книги...




*



Эпизод у Булгакова в рассказе на смерть Ленина - совмещается с мотивом строк пушкинского романа. Совмещение это, если присмотреться, можно увидеть еще более тесным, детальным.

Обратим внимание, что Пушкин в этих строках допускает некую тавтологию: говорит "постепенно", а потом еще добавляет - "с летами". Это не одно и тоже, однако значения этих слов в большой степени "перекрывают" друг друга. Мне уже ясно, что подобные "ляпсусы", и особенно Пушкиным, допускаются СОЗНАТЕЛЬНО. Они выполняют роль остановки внимания. В данном случае - чтобы можно было заметить... каламбур, который, напротив, не так-то бросается в глаза: "ХОЛОД" - "С ЛЕТАМИ".

Для обозначения хода человеческой жизни, с ее "ХОЛОДОМ", выбирается слово - производное от слова, обозначающего нечто, в общем-то, противоположное "холоду": "лето". "Холодное лето 53-го" - помните, был такой фильм: о прекращении очередного кошмара нашей истории; эпохи, связанной с появлением атомного оружия, началом "холодной войны"... А, между прочим, другое произведение Булгакова, связанное со смертью Ленина, очерк "Часы жизни и смерти", носит название, восходящее к тем же словам Книги Экклезиаста, что и название романа Э.-М.Ремарка "Время жить и время умирать", который появится... в том самом 53-м году.

Быть может, у Пушкина здесь звучит ирония? Что жизненный холод - не настолько уж страшен, холод - летний? И у Булгакова - о кресте, превратившемся в меч: "Но он НЕ СТРАШЕН. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор..." Но у Булгакова мы можем обнаружить... и сюжетное развитие этого каламбура. Уже в "Воспоминании...": сентябрь подменяется ноябрьской стужей.

А в повести "Роковые яйца"? "Гады", которые расплодились в результате безответственных опытов профессора Персикова, сгинули... благодаря необыкновенным морозам, ударившим в августе месяце! Быть может эта очередная невероятность, которой завершается повесть, и обясняется именно тем, что Булгакову захотелось обыграть каламбур в пушкинских строках. Тогда уже нельзя сомневаться, что эти строки были использованы им для другого своего произведения, рассказа "Воспоминание..."




*



Обратим внимание, что заинтересовавшее нас пушкинское выражение прозвучало также в стихотворении Блока "Я - Гамлет. Холодеет кровь..." (1904):

Тебя, Офелию мою,
Увел далеко ЖИЗНИ ХОЛОД,
И гибну, принц, в родном краю
Клинком отравленным заколот.

Причем, взгляните: у Блока в связи с этим выражением, так же как у Булгакова, появляются евангельские мотивы, аллюзия на смерть Христа. "Принц" в английском языке - это не только наследник престола, но и сам Государь, король. Собственно, Гамлет - и был законным королем, трон которого узурпировал Клавдий. Смерть Царя, и - отравленный клинок, напоминающий о жале "древнего змия"... У Булгакова тоже: крест, орудие казни Христа, - превращается в меч, клинок - орудие убийства Гамлета.

И ведь у Пушкина - тоже... Евангелие: в Х строфе ("Блажен, кто смолоду был молод...") звучат, пародируются... евангельские "заповеди блаженства" из Нагорной проповеди Христа: "Блаженны нищие духом..."



7 - 9 апреля 2009 года