|
|
||
Это случилось, когда я читал первое явление первого действия комедии А.Ф.Писемского "Подкопы"; вариант заглавия: "Хищники" (1873).
Читая драматургическое произведение, я, при появлении нового персонажа, заглядываю в список действующих лиц, чтобы вспомнить краткую характеристику, клоторая там ему дается автором.
В первом явлении пьесы участвует действующее лицо по имени Вильгельмина Федоровна. И, взглянув на оформление этого имени в общем списке, я... вздрогнул, ВПЕРВЫЕ заметив то, на что не обращал никакого внимания до сих пор, приступая к чтению пьесы.
Фамилия этого женского персонажа, поименованного в тексте лишь по имени-отчеству, как оказалось - была:
ВУЛАНД.
Да нет, не может быть! - отмахнулся я от пронзившего меня жуткого озарения. По ходу чтения сцены становится понятным, что разговаривает она - со своим мужем. Муж, наверное, тоже носит какую-то фамилию? И мозги мои - начали со скрипом поворачиваться, постепенно ставя меня перед лицом той картины, с которой, как оказалось, я имею дело.
Действительно, в списке действующих лиц фигурирует то, что я проглядел, знакомясь с ним по первому разу:
"Вуланд, Владимир Иваныч (!), директор".
А это, как вы понимаете, фамилия уже мужского персонажа, а не женского, - что делает сходство еще выразительнее. Тем более, что имя-отчество этого "директора", то есть начальника одного из двух департаментов, "экспедиций", как они называются автором, изображаемого в пьесе "ведомства", - почти совпадает... с именем-отчеством будущего (но уже... родившегося к моменту написания пьесы, находящегося в трехлетнем возрасте!) вождя первого в мире пролетарского государства!
Разговорно-сокращенная форма отчества: "Иваныч" - делает его созвучным отчеству "Ильича".* * *
Можно сопоставить это - с образованием имени-отчества профессора Персикова в повести Булгакова "Роковые яйца": Владимир Ипатьевич. Оно вызывает ту же ассоциацию, тем более, что, как давно обратили внимание исследователи, вторая часть его - соответствует фамилии купца Ипатьева, в доме которого в Екатеринбурге была расстреляна царская семья.
То же самое наблюдается и в отношении ЛИЧНОГО имени второго участника сцены: оно также соответствует... имени знаменитого политического деятеля, главы государства - германского имепратора Вильгельма. И тоже, как и в отношении фамилии Вильгельмины Федоровны, - это соответствие предполагает перевод имени из женского рода в мужской.
А отчество той же героини - уже без поправок совпадает с отчеством... будущей русской императрицы, Александры Федоровны, при которой Россия будет с императором Вильгельмом воевать. Уж не говоря о том, что имя-отчество этой императрицы - является... женским вариантом имени-отчества главы русского правительства после свержения самодержавия, Керенского: что, кажется, и инициировало все эти травестии!
В ремарке к первому явлению пьесы, как за всем этим выяснилось, - фигурирует и вовсе сногсшибательная фраза, также обернувшаяся для моих глаз "невидимкой" при первом ее прочтении:
"Утро. Большой кабинет. Пред письменным столом сидит Владимир Иваныч Вуланд, плотный, черноволосый, с щетинистыми бакенбардами мужчина".
В первом явлении происходит диалог мужа с женой, из которого выясняется, что оба они угнетены тем, что мужа - обошли по службе, назначили вместо него на освободившуюся должность "товарища" (!), то есть заместителя, "главного начальника ведомства" (понимай: министра) - его сослуживца.
Этот бюрократический термин императорской России обыгрывается в тексте пьесы... в свете политической истории будущего, ХХ века - но обыгрывается очень осторожно: поскольку контакт с БУДУЩИМ идет в ней все-таки через посредство ЛИТЕРАТУРНЫХ явлений, так что политические реалии могут проникать в нее - лишь постольку, поскольку они этими явлениями художественной литературы будут затронуты.* * *
Но контакт этот - все же происходит, и что характерно - именно через посредство ЯЗЫКОВОГО выражения, словосочетания послереволюционных лет, передающего ироническое отношение к представителям новой, "рабоче-крестьянской" власти: "ГОСПОДА-ТОВАРИЩИ".
В одном из контекстов диалога персонажей, происходящего в одном из последующих явлений того же первого действия, - диалога, где встречается термин, обозначающий привычную нам должность "заммминистра", - это выражение... прямо воспроизводится. Директор департамента министерства спрашивает представляющегося ему соискателя на должность:
"... - Вы недавно причислены к нам?
- Точно так, ваше превосходительство!
- Но по чьему, собственно, представлению?
- ГОСПОДИНА ТОВАРИЩА!..."
Но этого недостаточно. Одна предвосхищающая аллюзия, языковая, и в том же самом диалоге, сменяется другой - на этот раз уже социально-политической. Происходит это, когда тот же самый соискатель, который произнес это сакраментальное выражение, - рассказывает о своем предыдущем месте работы.
И перед нашими глазами возникает до боли знакомое явление, которому предстоит получить полное свое развитие на почве первого в мире социалистического государства:
" - ...Оставимши военную службу, я занимался частными делами и почесть что все именья князя Михайла Семеныча пущал на выкуп, и так как он остался оченно доволен мной, то и сделал меня потом смотрителем Огюнского завода.
- Смотрителем Огюнского завода вы были?.. Но завод этот, как мне помнится, ПРОИЗВОДИТСЯ ЭТИМИ НЕСЧАСТНЫМИ ССЫЛЬНЫМИ?
- Точно так, ваше превосходительство!.. Оченно трудно было управляться!.."
Но все дело еще в том, КЕМ преподносятся в этих репликах эти реалии.
Один из собеседников нам знаком - "директор Вуланд". А другой...* * *
Ведь уже во втором, предшествующем тому, в котором состоялся цитированный нами разговор, явлении пьесы - нас подстерег новый удар, который меня окончательно - и добил, и который - вновь открывает нашим расширившимся от ужаса глазам то, что должно было стать ясно при первом же взгляде на список действующих лиц.
Входит "курьер" и громогласно, во всеуслышание заявляет:
" - Камергер Мямлин и ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ВАРНУХА".
Балансирующая на грани уголовного, если не государственного, преступления сенсационность этого нового заявления усугубляется тем, что в этой огласовке фамилия еще одного персонажа пьесы не только ПОЧТИ совпадает с фамилией администратора театра Варьете из романа Булгакова, но и - становится похожей, очень созвучной фамилии - именно "генерала": ГЕНЕРАЛА ЧАРНОТЫ из пьесы Булгакова "Бег": чем и объясняется, видимо, высокое воинское звание, которое получает здесь этот будущий булгаковский "администратор".
Это происходит, повторю, В 1873 ГОДУ. И если можно еще предположить, что исследователи Булгакова принципиально не читают сочинения Писемского, то неужели же исследователи Писемского - никогда не читали роман Булгакова?!
Однако приходится сделать вывод, что это - именно так. И даже... более того.
Известный и пользующийся отличной репутацией литературный критик ЗАКАНЧИВАЕТ главу о Писемском своей книги:
"Он прожил еще семнадцать лет [после выхода получившего скандальную известность "антинигилистического" романа "Взбаламученное море". - А.П.] в тихом переулке, между Поварской и Арбатом, в доме, купленном на щедрый катковский гонорар. Он написал еще четыре романа и с полдюжины пьес. Романы были опубликованы в малозаметных журналах, пьесы поставлены, но ничего не было по-настоящему замечено: Писемский вывалился из большой литературы".
А раз "вывалился" - значит... эти "четыре романа и с полдюжины пьес" можно - не читать? Вот уж о ком, о ком, а об авторе этих строк можно сказать наверняка: роман Булгакова он знал вдоль и поперек. Но - сам лишил себя возможности узнать его - в "вывалившейся из большой литературы" сенсационной комедии Писемского (Аннинский Л.А. Три еретика: Повести о А.Ф.Писемском, П.И.Мельникове-Печерском, Н.С.Лескове. М., 1988. С. 142).* * *
Автор же пьесы - не оставляет нам ни малейших сомнений в происходящем.
Обратим внимание на то, что каждое из этих БУЛГАКОВСКИХ имен отличается от имен персонажей будущего романа - ОДНОЙ БУКВОЙ. И, если, по отношению к этому сверхъестественному феномену, мы еще можем, ссылаясь на привычные нам "законы мироздания", сказать: "Это невозможно", - то в тексте того же самого первого явления та же самая игра с ономастикой производится автором и в том случае, когда это - возможно, и даже - обязательно.
В первой же реплике фигурирует фамилия бывшего товарища главного начальника ведомства, на место которого назначен соперник заинтриговавшего нас персонажа:
" - Я сегодня в газетах прочла, что на место ЯНСОНА товарищем назначен Андашевский".
Точно так же: фамилия этого действующего лица - всего лишь одной буквой отличается от имени персонажа древнегреческого мифа о плавании за золотым руном, ЯСОНА.
А какое значение имеет тут... миф о золотом руне - может выясниться лишь в общих рамках задуманного нами бескрайнего (как уже сейчас можно быть в этом уверенным) исследования о "Мире Писемского".
С другой стороны, это имя из пьесы - одной буквой, но уже не согласной, а гласной, - отличается от имени капитана яхты "Аризона" ЯНСЕНА в написанном более полустолетия спустя знаменитом советском приключенческом романе "Гиперболоид инженера Гарина".
Имя же персонажа, занявшего вместо него должность "товарища главного начальника ведомства", - АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ - совпадает... с именем-отчеством автора будущего романа, А.Н.Толстого.
Тот же самый прием, значимое изъятие из имени персонажа одной-единственной буквы, имеет место и в фамилии назначенного вместо Вуланда на должность заместителя министра Андашевского: в первоначальном варианте у Писемского она была образована - от женского имени Ванда. Иными словами: так же... как и фамилии-псевдонимы будущих большевистских вождей: Ленин, Зиновьев...
Цель, преследуемая произведенным затем сокращением, выясняется при сопоставлении имен двух этих соперников: одно из них - начинается на то же самое трехбуквенное сочетание АНД, на которое - кончается другое. Как и имя... булгаковского Воланда!* * *
А в одной из реплик Андашевского, в четвертом уже действии, это наметившееся отождествление - доводится до конца. В ней идет речь - о новом его сопернике, которого могут назначить на должность самого министра, на которую он теперь претендует. И фамилия АНДашевского в этой реплике - приходит в соприкосновение... со звериным сравнением, которым он этого нового своего соперника наделяет:
" - Сюрприз, при котором невозможно будет оставаться служить, потому что господин этот... деспот в душе и упрям, как ВОЛ..."
При соединении этих двух трехбуквенных сочетаний - получается... полное, без каких-либо отличий, имя: ВОЛАНД. А в том, что оно ДОЛЖНО получиться, что сложение это, ПО ЗАМЫСЛУ АВТОРА, должно быть произведено, - мы можем быть уверены, поскольку, с минимальным искажением, оно, как таковое, УЖЕ присутствует в тексте!
И буквенная операция эта по сложению сочетаний - свидетельствует, в свою очередь, об обратном: о том, что присутствует оно - именно как искажение, орфографический вариант имени из БУЛГАКОВСКОГО романа.
Таким образом, два антагониста, действующих в пьесе, Вуланд и Андашевский, - отождествляются, сливаются как бы под одним именем. Тем более, что второе трехбуквенное сочетание, требуемое фамилии Андашевского для этого, - приписывается не только его второму антагонисту, сопернику в борьбе за должность (пусть даже и в его, Андашевского, собственной реплике) - но и, некоторым образом... ему самому.
Это достигается с помощью другого звериного сравнения, с другим животным, - сравнением, данным... его супруге ее собственным отцом в последнем, пятом действии пьесы:
" - ...Только пасть свою удовлетворить вы желаете, хищники ненасытные!... ты всегда была ВОЛЧИЦЕЙ честолюбивой, это видел я с детских лет твоих..."
Если супруга "волчица", то, значит, муж ее - ВОЛК!* * *
Операцию с подстановкой в слово одной буквы, с теми же самыми фантастическими результатами, - нам, читателям, словно бы предлагается автором произвести и еще в одном случае в самом первом явлении пьесы, где персонаж по фамилии Вуланд произносит - следующие слова по поводу упреков жены, недовольной тем, что его обошли по службе:
" - Эти женщины хуже змей!.. У меня и без того ад на душе, а она еще ПИЛИТ своим милым язычком!..."
Рядом с именем "Вуланд" (у которого, к тому же... "АД на душе"!) - слово... "пилит": которое, путем замены одной гласной буквы, - преобразуется... в имя ПИЛАТ - имя главного героя романа, сочиненного Мастером, иерусалимских глав романа Булгакова!
Уже первый случай игры с именами должен заставить задуматься. В отличие от своих исследователей, Булгаков Писемского, несомненно, читал и, наделяя именем героя своего романа, полностью должен был отдавать себе отчет в том, что устанавливает тем самым отношения литературного родства.
Но появление ВТОРОГО имени - уже вовсе выводит вопрос из сферы отношений Булгакова к творчеству Писемского, какова бы ни была важность этой впервые в истории литературы обрисовавшейся перед нами проблематики.
Вопрос после этого - заключается совершенно в другом. ЧТО вообще здесь происходит?! Кто к кому тут "относится"? Или, может быть, дело обстоит - прямо наоборот, и это отношение - не порождается впервые его участниками, а существует... еще до того, как кто-нибудь из них в него вступил?
Как бы то ни было, но такое острокризисное, для научно-исследовательской мысли, положение дел не оставляло ничего, кроме одного: с жадностью следить, не будет ли появляться в тексте пьесы - еще каких-нибудь свидетельств... "отношения" ее к будущему роману Булгакова?* * *
Как выяснилось в дальнейшем, ответ на этот вопрос - тоже заключен... в самой первой реплике пьесы, уже приведенной нами. О новом назначении соперника мужа по имени Алексей Николаевич - жена узнаёт ИЗ ГАЗЕТ.
И эта тема - развивается дальше, проходит лейтмотивом через всю пьесу. Один из героев ее - ли-те-ра-тор; более того: как и Булгаков в первые годы своей литературной карьеры - жур-на-лист; печатает ФЕЛЬЕТОНЫ в газетах!
Более того, если приглядеться к фамилии этого персонажа - то становится видно, что она носит... отчетливо булгаковский характер; образована по тому же принципу, что и некоторые фамилии (в том числе - и литератора, журналиста!) в романе "Мастер и Маргарита": ШУБЕРСКИЙ.
Ключ к установлению тождества - нам известен: отличие на одну букву. И действительно: только одну букву нужно подставить, чтобы в этой персонажной фамилии - проступила фамилия всемирно знаменитого композитора: ШУБЕРТ. Точно так же персонажи романа Булгакова названы в честь композиторов: Гектора Берлиоза (председатель МАССОЛИТ'а и редактор толстого литературного журнала), Игоря Стравинского (главный врач психиатрической клиники).
Вот в этом лейтмотиве, связанном с занятиями этого персонажа, мной и были обнаружены, начиная еще с первого действия пьесы, - первые отголоски будущей литературной деятельности Булгакова.
Булгаков, как мы сказали, тоже начинал как фельетонист; в том числе - газетный фельетонист; являлся штатным сотрудником профсоюзной газеты железнодорожников "Гудок".
Этим предвосхищающим отголоском, между прочим, и вызвана аллюзия на А.Н.Толстого, содержащаяся в именах двух замещающих последовательно одну и ту же должность персонажей. Помимо московского "Гудка" (и ряда других моковских и ленинградских периодических изданий), Булгаков сотрудничал в берлинской газете "Накануне", в литературном ее отделе - который и редактировал А.Н.Толстой.* * *
Отражены в тексте комедии, но уже в последнем ее, пятом действии, самые первые шаги журналистской карьеры Булгакова. Согласно воспоминаниям В.П.Катаева, они с ним еще в 1922 году собирались издавать сатирический журнал под названием "Ревизор": игра слов строилась на совпадении названия гоголевскй комедии и названия должности ревизора - лица, в обязанности которого входит борьба с безбилетным проездом, - на железнодорожном транспорте.
И в диалоге о текущих делах министра графа Зырова со вновь назначенным директором департамента его министерства - звучит соответствующее слово, обозначение соответствующей деятельности:
" - Что у вас приготовлено?
- Я, ваше сиятельство, сегодня ничего приготовленного не имею, потому что все это время РЕВИЗОВАЛ мою экспедицию.
- Но что же такое, собственно, вы РЕВИЗОВАЛИ? Не мои же распоряжения, надеюсь?
- О, конечно, нет!.. Но вообще весь этот ход и порядок дел..."
Сходство доходит до того, что в рассказе Катаева - БУКВАЛЬНО ПОВТОРЯЕТСЯ одна из прозвучавших в этом диалоге реплик! Булгаков с Катаевым отправляются к знакомому чиновнику, от которого зависит выдача разрешения на издание нового журнала.
И тот их сразу же спрашивает: "А что вы, собственно, собираетесь ревизовать?" - имея в виду, что в условиях советской власти и господства партии большевиков... издавать журнал с таким названием - не-воз-мож-но (и тем не менее: сатирический журнал с таким названием появился-таки позднее, в конце 1920-х годов на краткий срок в Ленинграде!).
О том, что этот дважды произнесенный устами персонажей пьесы глагол несет на себе особый смысловой акцент, а не является случайно попавшим под перо автора словом, - говорит и то, что, как мы увидим в дальнейшем, концовка пьесы Писемского - представляет собой... пародию на финал самого гоголевского "Ревизора".* * *
С той же степенью буквальности повторяется в пьесе - диалог персонажей повести Булгакова "Роковые яйца". Персонаж пьесы, министр граф Зыров, лелеет по отношению к журналистам... те же планы, что и герой булгаковской повести. Своему подчиненному, начальнику отдела Шуберскому, пишущему фельетоны в газеты, в последнем, пятом действии он так и говорит:
" - Все вы одинаковы! Все!.. Правительству давно бы следовало обратить на вас внимание и позажать вам рты!..."
А профессор Персиков у Булгакова, одолеваемый после сделанного им открытия журналистами, - спрашивает посетивших его, после появления в институте иностранного шпиона, представителей власти, агентов ГПУ:
" - А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли?..."
В ответной реплике, переданной в авторском повествовании несобственно-прямой речью, сотрудник карательных органов - упоминает и ПРАВИТЕЛЬСТВО, к которому апеллирует персонаж пьесы Писемского:
"...Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только хмурый маленький, но даже дымчатый улыбнулся в передней. Ангел, искрясь и сияя, объяснил... что пока, гм... конечно, это было бы хорошо... о, видите ли, все-таки пресса... хотя, впрочем такой проект уже назревает в Совете труда и обороны..."
И дело тут не только в совпадении професии персонажа комедии Писемского и будущего писателя Булгакова. Дело - в сходной трактовке самой профессии журналиста, газетчика.
Мы в наших работах, посвященных ранним шагам писательского творчества Булгакова, пришли к выводу, что его обширная, неизмеримо бóльшая, чем это представлялось до сих пор, журналистская деятельность 1920-х годов - была средством активно влиять на государственно-политическую жизнь страны; принимать участие в ее формировании.
В этом Булгаковым - реализовалась мифопоэтическая функция власти, с архаических времен присущая носителю творческого слова, наряду с носителями политической власти, правителями народов и государств; власти - осуществляемой самим актом произнесения, изречения поэтического слова.* * *
Именно об этом: о ВЛАСТИ - заходит речь в первом же разговоре с участием журналиста Шуберского; хотя понимание этой "власти", по сравнению с булгаковским, - здесь до смешного мелочное, опошленное, профанированное.
По словам собеседника Шуберского в первом действии, Вуланда, нынешний замминистра Алексей Николаевич Андашевский, ставший, будучи еще директором департамента, жертвой первого его, Шуберского, фельетона, -
"рассказывал так, что когда вы сделались фельетонистом газеты, то беспрестанно стали являться к нему и просить себе наград и повышений, но он, не находя вас заслуживающим того, отказывал вам, - тогда вы написали на него этот пасквиль...
- Нет-с, я не пасквиль на него писал, а передал действительно случившийся факт".
"Факт", изложенный в этом давнишнем "пасквиле", имеет значение потому, что становится пружиной всей дальнейшей интриги, заключающейся в борьбе высокопоставленных чиновников министерства между собой.
Но для нас он в данном случае представляет интерес в том смысле, что служит - инструментом осуществления власти журналиста Шуберского, являющегося одновременно начальником отдела, "столоначальником" в этом министерстве.* * *
Ему сейчас грозит увольнение за публикации против Андашевского, и тот же собеседник, к которому он приходит с имеющимся у него компроматом на их общего врага, вразумляет его:
" - ...Как это, вы, умный молодой человек, и не понимаете того!.. Если бы он действительно имел глупость вытеснить вас, так вы об этом можете напечатать во всех газетах, потому что это явное пристрастие и проведение в службе личных антипатий, и поверьте вы мне-с: господин Андашевский не только не станет вас преследовать теперь, а, напротив, он будет возвышать вас..."
И в ответ на сомнения, высказанные еще не вполне осознавшим свою собственную роль журналистом, возражающим в том смыле, что этого, мол, "никогда не может быть", - его собеседник и формулирует, в силу своего разумения, ту самую мифопоэтическую, восходящую к самым архаическим временам теорию о власти Поэта, параллельной власти Правителя, - о которой мы говорили применительно к Булгакову:
" - ...Очень возможно-с! Мы [то есть носители государственной власти. - А.П.] обыкновенно смелы и деспотичны только против слабых. У нас есть, конечно, власть, чины, кресты, которые мы раздаем; а у вас есть другая сила и вряд ли не более могучая, чем наша: это печать, и в руках ваших, некоторым образом, общественное мнение..."
А теперь обратим еще раз внимание на то, КТО является в пьесе Писемского этим собеседником журналиста Шуберского, развивающим эти оригинальные теории.
Что это, спрашивается за "ведомство" такое, одним из департаментов которого заведует персонаж по фамилии... Вуланд (а другим, если хорошо к нему приглядеться, и вовсе... Воланд)? Где мы, вообще, находимся? В Петербурге? На планете Земля? Или, может быть... в преисподней?* * *
Ответить на этот вопрос затруднительно. Цензура поработала на славу. В печатном тексте исчезло указание: "Действие происходит в Петербурге". Прозаические обозначения "министерство" и "департаменты" - сменились какими-то туманно-эвфемистическими "ведомство" и "экспедиции".
А простое и понятное слово "министр" превратилось в почти карикатурное выражение "главный начальник" - подозрительно приближающееся... к обозначению должности "Главначпупс" в "Бане" у Маяковского.
Кстати, фамилия этого "Главнач...", уже промелькнувшая перед нами: "Граф ЗЫРОВ", и это - также имеет ближайшее отношение к будущей журналистской деятельности Булгакова.
Вновь: только одной буквой отличается оно, его первый слог - от... последнего слога в слове "РЕВИЗОР". А кроме того, мы ранее уже выдвинули и обосновали предположение, что некоторые из публикаций Булгакова в периодике появлялись за подписью (если применить все тот же известный нам ключ), отличающейся от фамилии персонажа пьесы другой гласной буквой: "ЗАРОВ" (вариант: "ЗОРОВ").
И это родство с будущим булгаковским псевдонимом - было обыграно... в тексте самой пьесы 1873 года! В прямой связи с персонажем по фамилии Зыров - появляются слова, в которых корень этот фигурирует уже именно в "булгаковской" огласовке.* * *
В третьем действии это происходит в диалоге Андашевского - с самим носителем этой "говорящей" фамилии, графом Зыровым:
" - Ваше сиятельство, в выборе людей вы показывали всегда такую ПРОЗОРЛИВОСТЬ, что вам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять его..."
В четвертом действии один из вновь назначенных директором департамента, в связи с происходящими министерскими перестановками, заявляет:
" - Я теперь торжественно и всем говорю, что выбор Алексея Николаича и предпочтение его другим кандидатам показывает в графе ЗЫРОВЕ величайшую ПРОЗОРЛИВОСТЬ и величайшую мудрость".
Эта словесная игра продолжается в реплике дочери графа (выходящей, нужно подчеркнуть, чтобы был понятен ее смысл, замуж... второй раз, и за человека, прошедшего все ступени чиновничьей карьеры вплоть до министерского кресла!), - звучащей в той же сцене:
" - ...Мы с мужем, как молодые оба люди, женясь, ничего не помышляли о том, что будет впереди, и все нам представлялось в РОЗОВОМ цвете; но ПАПА очень хорошо понимал..."
И, наконец, сам этот Зыров - поддерживает ту же игру со своей фамилией, уже в пятом действии комедии. Дочери, которая убеждает его уйти с занимаемой должности по состоянию здоровья, чтобы освободить ее для ее нового мужа, Андашевского, - он язвительно замечает:
" - Какой ПРОЗОРЛИВЫЙ доктор, и как эти слова его должны тебе нравиться".
Действие пьесы - как бы двоится: между реальностью петербургской чиновничьей жизни, со всеми ее вскрываемыми драматургом интригами и склоками, - и жизнью... какой-то иной: призрачной, потусторонней.
Но это "наведение тени на плетень", вынужденное цензурными условиями, - лишь подчеркнуло тенденцию, просматривающуюся уже для нас, в свете пронизывающих эту пьесу предвосхищающих отголосков.* * *
В этом - автор пьесы следует литературной традиции, заложенной еще М.Ю.Лермонтовым в неоконченной поэме "Сказка для детей" и ставшем хрестоматийным романе "Герой нашего времени". Чорт... и в самом деле может оказаться директором департамента, столоначальником или даже мелким чиновником - "мелким бесом из самых нечиновных".
Пройдет несколько десятилетий - и выражение из лермонтовской строки будет заимствовано Ф.А.Сологубом для его знаменитого романа о гимназическом учителе Передонове. Так что Писемский в "Подкопах" в этом отношении - выступает его предшественником.
Но, где бы ни происходили действие комедии 1873 года - в реально-достоверном или условно-фантастическом пространстве, - в ее мизансценах, ситуативных коллизиях для нас теперь и впрямь начинают явственно проступать изобразительные черты будущего булгаковского романа.
Вернемся к диалогу персонажей о возможностях, открывающихся перед "четвертой властью". Литератор, в данном случае - журналист-любитель (!) Шуберский - перед персонажем по фамилии... Вуланд. Да ведь это - уже было: воскликнет любой современный русский читатель! Вернее, по отношению ко временам автора пьесы Писемского, - будет.
В диалоге персонажей романа речь идет не только о бытовом устройстве Мастера. Воланд обсуждает с ним и перспективы его будущего литературного творчества. В ответ на возражение Мастера, что таких перспектив - больше не существует, предлагает ему тему возможного будущего сочинения:
" - Так, стало быть, в арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?
- У меня больше нет мечтаний и вдохновения тоже нет, - ответил Мастер, - ничто меня вокруг не интересует... меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.
- А ваш роман, Пилат?
- Он мне ненавистен, этот роман, - ответил мастер, - я слишком много испытал из-за него...
- Но ведь надо же что-нибудь описывать? - говорил Воланд, - если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
Мастер улыбнулся.
- Этого Лапшённикова не напечатает, да, кроме того, это неинтересно".
То есть, герою предлагают стать... автором булгаковской "московской" части романа, обрамляющей - его собственный роман о Понтии Пилате.* * *
Напомним: прощаясь с ним, Воланд называет героя романа - "РОМАНТИЧЕСКИЙ МАСТЕР". Он - как бы навязывает ему свою волю, предначертывает ему - проявлять в дальнейшем своем облике и образе жизни черты пристрастия к романтической эпохе. Однако... прежде, до этой встречи - в том, как его описывал Булгаков, что он рассказывал о себе (Иванушке) сам, не было ничего "романтического"!
Это неожиданно грядущее превращение, этот слом в образе персонажа - всегда, при чтении романа, представлял для меня загадку. И вот только теперь, сравнивая его с пьесой Писемского, я, кажется, прихожу к ее решению!
А решение состоит в том, что "РОМАНТИЧЕСКИМ" - был... сам Воланд. И проявляется это "романтическое" (то есть, я хочу сказать: именно в ЛИТЕРАТУРНОМ отношении, в том виде, в каком он навязывает его Мастеру) - именно через... ИСКАЖЕНИЕ ЕГО ИМЕНИ В ИМЕНИ ПЕРСОНАЖА КОМЕДИИ 1873 ГОДА.
Произведем "ключевую" операцию с именем ВУЛАНД, только - в другую сторону. Не будем менять одну гласную букву на другую, а просто - отнимем одну от него: а именно, согласную, первую. И тогда мы получим имя... Людвига УЛАНДА - основоположника "швабской школы" НЕМЕЦКОГО РОМАНТИЗМА.
Буквенная операция эта - напрашивалась; только я никак не мог понять смысла достигаемого ею результата: до тех пор, пока не сопоставил эти две составляющих: принадлежности поэта Уланда к течению романтизма - и... тенденции булгаковского персонажа по имени Воланд навязывать свою романтическую "генеалогию" окружающим!
Нам теперь становятся понятными причины искажения имени персонажа Булгакова в комедии 1873 года: сближая это имя с именем поэта-романтика - автор ее... словно бы иронизирует над этим финальным жестом героя, над совершенным им присвоением автору романа о Понтии Пилате... титула "романтического мастера"; отвечает ему - тем же!
Но, опираясь на это наблюдение, мы в то же время можем сказать... и обратное: что и Булгаков строил образ своего таинственного персонажа - сквозь призму комедии Писемского; наделял его теми чертами, которые подсказывало расслышанное им, несомненно, в фамилии ее персонажа - имя поэта Уланда.* * *
Персонаж с этой фамилией в пьесе Писемского - точно так же, как Воланд в сцене с Мастером, намечает перспективы будущей литературной деятельности журналиста Шуберского. Причем - он сам не чужд таковой, вполне компетентно разбирается... в вопросе об авторстве. Жена в первом явлении спрашивает его:
" - ...Неужели же Андашевский был полезнее тебя на службе и больше твоего участвовал хоть бы в тех же реформах?
- Не думаю!.. По реформе бóльшую часть работ производил я, А ЛИЧНЫЕ ДОКЛАДЫ ГРАФА УЖ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ПИСАНЫ МНОЮ".
Причем сопоставление деловой прозы с беллетристической, и даже - с поэзией, присутствует в пьесе открыто. Именно на этот уровень - уровень беллетриста, создателя художественных сочинений - возводит дочь графа Зырова автора "разоблачительных" газетных фельетонов Шуберского, когда он окончательно присоединяется к их с ее мужем компании чиновников, "партии":
" - А вы давно занимаетесь литературой? Давно получили призвание к ней?
- С детских почти лет.
- Как это приятно! Все-таки это творчество, поэзия, а не сухая служебная проза!.."
Учитывая, что фельетоны Шуберского представляют собой - ябеды, кляузы, а то и просто клевету, - заявление его о том, что он пристрастился к этому занятию... "с детских почти лет", и вообще весь этот диалог в целом, - начинают звучать несколько двусмысленно!* * *
Так что директор Вуланд, вполне компетентно разбираясь в теме, вполне может давать советы литератору. И это именно происходит, после того как его заявление о "силе печати" получает самый пылкий отклик у собеседника:
"... - Это совершенно справедливо, и если вы, Владимир Иванович, так на это смотрите... то позвольте мне за все, что вы сделали и сделаете для меня, этой печатью служить вам, в чем только вы прикажете...
- Благодарю вас! Но, может быть, вам не совсем будет удобно писать, например про наше ведомство, так как вы служите у нас: опять, пожалуй, выйдет какая-нибудь глупая история!"
Персонаж - можно сказать, "продает душу дьяволу", его... "ведомству"! Напомним: булгаковская журналистская деятельность отражается в этом диалоге, но отражается - в кривом зеркале, в перевернутом виде; "сила печати" - опошляется, трактуется сугубо приземленно и становится предметом злоупотреблений.
Но ведь нечто похожее происходит... и в самом булгаковском романе. Разговор Воланда о литературных планах Мастера - в "кривом зеркале" же повторяет... начальный диалог М.А.Берлиоза и Иванушки Бездомного о перспективах написания поэмы об Иисусе Христе (свидетелем этого диалога он же, Воланд, и был):
"...Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича - изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, - но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем - простые выдумки, самый обыкновенный миф...
- Ты, Иван, - говорил Берлиоз, - очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но... необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении... А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!.."
В приведенной реплике персонажа пьесы 1873 года - прямо-таки звучит... лексика самой булгаковской сцены: "выйдет какая-нибудь ГЛУПАЯ ИСТОРИЯ" - "сегодня вечером на Патриарших будет ИНТЕРЕСНАЯ ИСТОРИЯ". Воланд - Вуланду?...* * *
Несмотря на "кривозеркальность" отражения, собеседник отвечает... точно так же, как булгаковский Мастер:
" - Я сам ничего и не буду писать..."
Однако продолжение фразы - вновь восстанавливает диаметральность противоположности:
"...но у меня есть очень много приятелей фельетонистов, которые напишут все, что я их попрошу".
Впрочем... восстанавливает ли? В ходе исследований журналистской деятельности Булгакова, мы тоже пришли к выводу, что далеко не все выявленные нами публикации, квалифицируемые как "булгаковские", обязательно должны принадлежать ПЕРУ Булгакова. Они во многих случаях - могут являться результатом реализации булгаковских ЗАМЫСЛОВ, щедро раздаваемых... тем самым "приятелям-фельетонистам", которых у Булгакова, как и у героя пьесы, тоже было "очень много"!
В дальнейшей реплике собеседника Шуберского - и звучит такой... замысел; проект фельетона, который должен реализовать - другой автор:
" - Отлично это, бесподобно!.. И я, признаюсь, весьма был бы доволен, если бы, по поводу назначения господина Андашевского, которое все-таки считаю величайшей ошибкой со стороны графа, в газетах прошла такая инсинуация-статья, что отчего-де наше правительство так мало обращает внимания на общественное мнение и на довольно важные посты выбирает людей, у которых на совести дела вроде дел по Калишинскому акционерному обществу и которые женщину, двадцать лет бескорыстно их любившую, бросают по первом своем возвышении. Понимаете, чтобы в одно и то же время затушевано все было и прозрачно!
- Понимаю, и не прикажете ли еще прибавить, что общественное мнение тем более бывает удивлено, что в подобных случаях иногда обходят людей, истинно призванных на известный пост.
- Нет, это зачем же уж!.. Довольно и того!
- Слушаю-с!"
Иными словами, организуется - газетная травля бедного Алексея Николаевича Андашевского. И именно в этой функции - журналистика, печать, литратурная критика опять же выступают... в романе Булгакова: организуется травля написавшего свой "несвоевременный" роман Мастера, когда он попытался его опубликовать!* * *
В пьесе 1873 года та же сцена будущего романа с "извлечением Мастера" - разыгрывается и с участием другого персонажа. Но тоже - носящего "булгаковскую" фамилию: уже известного нам "генерал-майора Варнухи".
Понятно, почему: Мастера, если отбросить все эвфемистические литературные наслоения, "извлекают" - из сталинских лагерей (в черновых вариантах он появлялся в телогрейке зэка). Генерал-майор Варнуха - некий прообраз чина из системы ГУЛАГ'а. Он сам об этом рассказывает в первом действии... Вуланду:
" - ...Очень трудно было управляться!... [Срв. расшифровку будущей аббревиатуры: "Главное УПРАВЛЕНИЕ лагерей"!] На собственной руке даже имею несколько шрамов!.. (Заворачивает рукав мундира и показывает несколько шрамов.)
- Это отчего?
- Бил их-с из собственных рук!.. Сечь не велено... По суду когда еще что будет, а между тем они буянствуют каждый день, только этим самым и усмирял их!
- Вы там и получили чин генерал-майора?
- Точно так, ваше превосходительство!.. Три года уже состою генерал-майором и тепериче бы желал получить более высокую должность".
Здесь, как видим, тоже присутствует феномен "зеркального отражения" - но совсем уж в гротескно-неправдоподобной форме!
Бьют - "зэков", "несчастных ссыльных", а шрамы остаются - у того... кто бьёт! Этот абсурдный парадокс в тексте реплик - получает такую же гротескную мотивировку, разрешение.
"Бил... из собственных рук": выражение построено - на подмене (следовало бы сказать: "...собственными руками"); по образцу - другого фразеологизма: "кормить из собственных рук" (между двумя словосочетаниями - посредует... иносказательное название тех самых розог, которыми "сечь не велено": "березовая каша").
И поэтому, когда на этих руках - оказываются... шрамы, мы понимаем, что в этом сложном словесно-образном построении реализуется выражение: "кусать руку, которая тебя кормит"! Иными словами: перед нами вырисовывается палач, ко торый упрекает наказуемых им - в неблагодарности!* * *
Генерал-майор Варнуха - бывший управляющий имениями "князя Михайлы Семеныча" (закулисный персонаж, высшее лицо в российском правительстве, особа, приближенная к императору); с ним вместе, как мы помним, у Вуланда появляется племянник князя - чиновник того же министерства Мямлин. И вот именно он-то и становится в этом эпизоде носителем предвосхищающих булгаковских мотивов.
Булгаков, как мы упомянули, был в первой половине 1920-х годов сотрудником газеты профсоюза железнодорожников "Гудок". И вот, именно в связи с камергером Мямлиным - в сцене появляются... железнодорожные мотивы:
"... - А я, ваше превосходительство, только вчерашнего числа возвратился из моей скучной и длинной командировки.
- Знаю это я!
- В три тома дело произвел!.. Вот каких три тома!.. (Показывает рукою на аршин от земли.) Двести пятьдесят деревень объехал; с ЖЕЛЕЗНЫМИ ДОРОГАМИ семь тысяч восемьсот верст сделал, - надобно было на это употребить времени и труда!..."
Как видим, здесь вновь появляется мотив - исписанной бумаги; некиих литературных сочинений - пусть и деловой литературы (которая, как мы знаем, в дальнейшем будет сопоставлена с беллетристической прозой).
Сам по себе этот последний мотив - первоначально не произвел на меня в данном случае никакого впечатления. Но когда мне стала ясна булгаковская подоплека его реализации в следующей сцене, с участием Шуберского, - я невольно вспомнил... и о только что процитированной реплике!
И мне - вновь: показалось в ней что-то очень и очень знакомым; и вновь - имеющим отношение к все той же сцене "извлечения Мастера", которая проступила в том же дальнейшем развитии пьесы.* * *
Тема концлагерей из черновиков булгаковского романа и тема журналистской деятельности Булгакова - роднят, как видим, эту более раннюю сцену с планом предвосхищающих проекций сцены, где появляется Шуберский. И это показывает, что здесь, в этой более ранней сцене - можно расслышать и другие отголоски эпизода булгаковского романа.
"Дело", "произведенное" камергером Мямлиным, - разрослось на ТРИ ТОМА; нам наглядно представлена - физическая величина совокупности этих томов.
А в романе Булгакова, вместе с "извлечением Мастера", происходит и возвращение его сожженного романа. И рукопись его - тоже состоит из НЕСКОЛЬКИХ ЭКЗЕМПЛЯРОВ, томов:
"...Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей. ВЕРХНИЙ ЭКЗЕМПЛЯР кот с поклоном подал Воланду".
И точно так же: нам повествователем - физически наглядно показывается объем этих размножившихся тетрадок; и именно - высота их от земли, и тоже... с помощью - не рук, но... лап:
"... - У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, - напыживись, воскликнул кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него все экземпляры злополучного романа".
Судьба романа Мастера, как мы знаем, на этом не заканчивается. "Ваш роман вам принесет еще сюрпризы", - обещает Воланд. А потом - выясняется, в чем эти сюрпризы - состоят: "Ваш роман прочитали" (то есть прочитали - в самых высших сферах мироздания).* * *
И та же самая участь - взыскуется автором трехтомного "дела", столь уподобленного в своем зримом преподнесении - рукописи романа Мастера:
" - ...Я что ж? Признаюсь: патриот! Люблю мое отечество! И теперь вот прямо самому графу и вашему превосходительству осмелюсь сказать и просить рассмотреть мои труды, может быть, и в них найдется что-нибудь полезное! Никакой поблажки или снисхождения не желаю себе; а прошу только рассмотреть их и оценить по достоинству.
В л а д и м и р И в а н ы ч (мрачным голосом). Наша обязанность просматривать все поступающие к нам дела".
Но, оставшись наедине с самим собой, тот же самый Владимир Иваныч Вуланд сулит трехтомному "делу" - совсем иную участь, чем у романа булгаковского персонажа:
" - ...Погоди же: я воздам вам по делóм вашим!.. Этот дуралей-то прокаженный с ключом воображает, что я его дурацкие три тома стану читать; да я, без всякого чтения, прямо докажу графу, что это чепуха великая, и наперед уверен, что не ошибусь!..."
"КЛЮЧ", упоминаемый здесь, - это знак придворного камергерского чина, в котором состоит Мямлин. Как видим, в этой реплике персонажа озвучивается, артикулируется тот подход к раскрытию ономастической игры, практикуемой в этой пьесе, - с применения которого мы и начали наше исследование.* * *
Теперь на вопрос, который поставило перед нами обнаружение этой удивительной ономастической игры, - мы можем ответить утвердительно. Оказалось, что первое действие пьесы (сюда нужно присоединить то и дело замечаемые нами теперь, при ретроспективном взгляде, точечные булгаковские "цитаты" и в последующих) - в самом деле наполнено мотивами будущего романа Булгакова, а именно - одной его сцены, происходящей после "беле у сатаны".
Кстати, этот последний - также находит ближайший отзвук... в дальнейшем тексте комедии, в четвертом ее действии. Как известно, моделью для изображения бала у Воланда послужил Булгакову прием В АМЕРИКАНСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ, на котором ему довелось побывать.
Когда же новоназначенный замминистра Андашевский женился на дочери своего непосредственного начальника - он упоминает о посещении ею "БАЛА У АВСТРИЙСКОГО ПОСЛА", где ее поздравляло с замужеством вышестоящее начальство, сам "князь Михайло Семеныч".
И вот, после этого, я перехожу ко второму действию пьесы - и, как нарочно, все мои предыдущие наблюдения подытоживаются обыгрыванием... центральной темы, центрального мотива булгаковского "романа о дьяволе"!
Причем это обыгрывание - находится в прямой связи именно с "булгаковскими" мотивами первого действия, поскольку возникает оно - по поводу тех самых газетных фельетонов, с помощью которых Вуланд намеревается бороться с Андашевским.
Прежняя сожительница Андашевского, в руках у которой находится "компромат" на него, говорит, прочитав один такой фельетон, в котором описываются их отношения и который ей преподнесла супруга Вуланда, чтобы этот компрометирующий документ у нее выманить:
" - И это совершенная правда!.. Но кто же, душа моя, мог все это узнать и описать?
- ЭТО ПИШЕТ ЧОРТ, который, куда поведет луч волшебного фонаря своего, везде все видит.
- КАК ЧОРТ? ГОСПОДИ, помилуй!
- Конечно, не ЧОРТ, а человек, но у которого везде есть лазейки, шпионы свои, чрез которых он все знает.
- Уж, действительно, НАСТОЯЩИЙ ЧОРТ: всё описал".
Здесь обыгрывается также сюжет романа Лесажа "Хромой бес", в котором бес по имени Асмодей обладал способностью заглядывать сквозь крыши во внутренность человеческих жилищ. Образ "волшебного фонаря" находится в самом тексте цитируемого участниками диалога фельетона:
"Мы сегодня луч нашего фонаря наведем во внутренность одного из петербургских домов, в небольшую, но мило убранную квартиру...
Переменим направление нашего луча [и тут-то, когда это слово было употреблено изолированно, мне и вспомнилось: профессор Персиков в повести Булгакова "Роковые яйца" изобретает... "ЛУЧ жизни"; практическое использование построенного им аппарата производится в совхозе под названием "Красный ЛУЧ"! - А.П.]: перед нами богато убранная гостиная..."
Таким образом, предположение, вызванное именами персонажей пьесы, оправданное мотивами, обнаруженными в первом ее действии, - сменяется во втором тем, что является по отношению к этим мотивам уже ПРЕДСКАЗУЕМЫМ, ожидаемым: другими, самостоятельными по отношению к предыдущим, логически из них не вытекающими, но связанными с ними - сюжетно, ходом действия - мотивами того же булгаковского романа!* * *
И с этого момента - пошло-поехало. Стоило только его впервые заметить, оказалось, что этот последний мотив (так же как мотив газетной фельетонистики) - пронизывает пьесы, звучит во множестве реплик ее персонажей.
После первого же явления, разговора Вуланда с супругой по поводу постигшего его несчастья по службе:
" - Эти женщины хуже змей!.. У МЕНЯ И БЕЗ ТОГО АД НА ДУШЕ, а она еще пилит своим милым язычком!..."
А в четвертом действии по поводу все тех же газетных фельетонов один персонаж (камергер Мямлин) так прямо и высказывается, с патетической интонацией:
" - ДЬЯВОЛ это речет в них и говорит их устами".
С другой стороны, тот же Мямлин в первом действии - о своем новом замминистра:
" - ...И, наконец, души АНГЕЛЬСКОЙ!"
Вуланд по этому поводу, оставшись один:
" - ...В Андашевской какого-то уже АНГЕЛА открыл и говорит мне это прямо в глаза; одно это показывает, что он дурак набитый!"
А по поводу самого Андашевского и его отношений к министру - он же чуть позже:
" - ...Вначале он обратил на себя внимание графа; а потом стал льстить ему и возводил графа В КАКИЕ-ТО БОГИ".
Ну, и разумеется, "ангелы" - женщины. Слова Андашевского к своей сожительнице по поводу полученной им взятки, передаваемые в цитируемом во втором действии фельетоне:
" - ...АНГЕЛ мой, - говорит он ей, - побереги эти деньги до завтра в своей шифоньерке".
Источником этой информации, однако, был не "волшебный фонарь чорта", а... деверь Шуберского, который, как оказалось, был служащим шантажируемого Андашевским акционерного общества и самолично ему эти деньги и передал!
И снова Мямлин, в третьем действии, на этот раз - по отношению к дочери графа Зырова (которая протежировала ему перед отцом):
" - ...А вам, Ольга Петровна, могу высказать только одно: я считал вас всегда АНГЕЛОМ земным, а теперь вижу, что и не ошибся в том; за вас я и молится не смею, потому что вы, вероятно, угоднее меня БОГУ".
А сама Ольга Петровна, в том же действии, - вновь переадресует это определение... Андашевскому:
" - ...И даже это Калишинское дело; как оно происходило - я не знаю, но знаю только одно, что муж мой тут чист... КАК АНГЕЛ".
Одним словом, персонажи пьесы - то и дело драпируются в то в "чорта" и "дьвола", то в "ангелы", а то и... в "какие-то боги". Тоже, кстати, булгаковская фразеология: "Боги, боги мои!" - восклицание, лейтмотивно повторяющееся и в "московских", и в "иерусалимских" главах его романа.* * *
Помимо одной булгаковской сцены с участием "чорта" в комедии 1873 года - обнаружима, надо сказать, и другая.
О ее присутствии заставляют догадываться два мотива, сами по себе нисколько не "булгаковские", но в соединении друг с другом - дающие... "критическую массу", рождая ярко-узнаваемый образ.
О том, что эти мотивы нужно "сложить"; что с ними - вообще нужно что-нибудь сделать, обратить на них особое внимание - тоже затруднительно было бы узнать, исходя из них самих, как таковых.
Но дело в том, что один из этих мотивов - повторяющийся, и его повтор, его узнавание, когда он появляется вновь в другом месте и в совершенно новом видоизменении, - это-то и заставляет догадываться, что с мотивом этим, образом - что-то... неладно; что он несет на себе - какую-то дополнительную художественную функцию.
Это - мотив "укола". В первом действии один партнер, когда его напарник легкомысленно расхваливает перед их начальником его личного врага, - так сказать, "сидит как на иголках"; образ этого выражения - реализуется в ремарке:
"Каждое слово Мямлина КАК БЫ БУЛАВКОЙ КОЛОЛО генерала Варнуху, так что он слегка даже вздрагивал...".
Причина замены, при реализации внутреннего образа фразеологизма, слова "иголки" - словом "булавка" выяснится - при следующей реализации мотива. Тогда окажется, что трансформация, которой подверглось фразеологическое выражение в первом случае, - была нацелена на то, чтобы сблизить, сравнять его - с фразеологическим выражением, которое будет фигурировать во втором.* * *
В третьем действии, когда дочь графа Зырова рассказывает ему о своей пикировке с его врагом, недовольным выбором нового замминистра, тот же внутренний образ - используется в рамках другого фразеологизма:
"... - Как же ему и понять мой выбор, когда он сам просился на это место.
- Я это почувствовала и даже КОЛЬНУЛА его этим..."
Здесь уже место подразумеваемого выражение "сидеть как на иголках", то есть "беспокоиться", - заступает столь же фразеологизированный образ... "БУЛАВОЧНЫХ уколов" (означающий: "беспокоить").
Это-то слово, "булавка" - и связывает два случая реализации одного наглядного образа; намекает - на существующее между ними единство. Спрашивается: что же общего между ними, двумя этими языковыми употреблениями одного зрительного образа? А вот, наверное, именно это: сам этот... зрительный образ!
Человека - колют булавками. Вернее, не человека, а куклу, изображающую какого-нибудь определенного человека, содержащую частички его собственного тела: типичный, хрестоматийный образец вредосносной, ЧЕРНОЙ МАГИИ. Уколы, наносимые кукле, должны, согласно этим представлениям (они красочно проиллюстрированны в известном американском кинофильме "Иствикские ведьмы" с Джеком Николсоном в роли... чорта), - наносить раны самому человеку.
И такая ассоциация, в свете развивающихся в пьесе предвосхищений булгаковского романа, - вполне правомерна. Воланда - нет-нет, да и называют именно: "черным магом". В романе даже есть целая глава, которая так и называется: "Черная магия и ее разоблачение". Вопрос в том - есть ли в пьесе что-нибудь еще, что поддерживало бы эту, вполне правомерную относительно ДРУГОГО произведения, ассоциацию; делало ее правомерной - относительно... самой этой пьесы?
И вот тогда-то, когда я представил себе зрительно этот образ "укола" и попытался понять, что он, как таковой, означает, - я и вспомнил о наличии в тексте пьесы... еще одного фразеологизма.* * *
Причем звучит этот фразеологизм из уст не кого иного, как... Вуланда. Звучит - в ответ на опасения его жены, высказанные еще в первом действии по поводу его намерения разоблачить перед министром Зыровым взяточничество Андашевского:
" - И граф, разумеется, рассердится на тебя за это, потому что Андашевский все-таки его создание [то есть, согласно более привычному нам в этом контексте варваризму: "креатура"], и потом они уже вместе, вдвоем начнут тебе мстить и преследовать тебя!
- Да хоть бы они ГОЛОВУ СНЯЛИ С МЕНЯ за то, так я сделаю это!.."
Эта реплика звучит в конце первого действия и воспринималась мной - тоже на фоне всех обнаруженных мной в этом действии отголосков булгаковского романа.
Неудивительно поэтому, что слова о "снятой с кого-то головы" заставили меня вспомнить... конферансье Жоржа Бенгальского, снятую с него (и приставленную потом обратно по просьбам зрителей) на представлении голову. Но, повторю, ничего специфически булгаковского в этом фразеологическом выражении - нет.
И поэтому у меня не было никаких оснований квалифицировать этот пассаж - как еще один отголосок, еще один штрих "черновика" будущего романа "Мастер и Маргарита".
А вот зато потом, когда одним действием позже вновь возник мотив "булавочных уколов", когда он заставил вспомнить, что такой же мотив встречался и в первом действии, - эти две разрозненные, индифферентные каждый по отдельности образы - слились воедино; каждый - освещая друг друга; каждый - выявляя друг в друге яркую БУЛГАКОВСКУЮ подоплеку, присутствие которой становилось несомненным - только в их единстве.* * *
Этот образ "укола" имеет в дальнейшем тексте пьесы, в четвертом действии, и другую, еще более яркую реализацию (но в рамках той же коллизии столкновения дочери графа Зырова с оппонентом ее отца):
" - Странно!.. Встречаясь в обществе, я всегда с ней немного ПИКИРОВАЛСЯ и на ее маленькие СТРЕЛЫ отвечал довольно КОЛКО; но, может быть, этим самым я выигрывал в ее глазах..."
Образ "булавочных уколов" приобретает в этой реплике вид - поединка, дуэли или даже... турнира: благодаря упоминанию таких аксессуаров - деталей вооружения, как "СТРЕЛЫ" и "ПИКИ".
И что самое интересное - этот сгущающийся в реплике персонажа образ "рыцарского турнира" (он и вправду был бы "рыцарским", поскольку завершился сердченым примерением противников, - если бы... целью его не был поиск дочерью союзников - в борьбе против отца!) - действительно получает себе в другом месте пьесы ЛЕКСИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ!
Происходит это в том же самом диалоге графа Зырова с дочерью в третьем действии, где фигурирует образ "укола" еще в ослабленном его модусе. Престарелый государственный муж, растративший общее с дочерью семейное достояние размером в пять тысяч душ (то есть - еще до отмены крепостничества в 1861 году, за двенадцать, как минимум, лет до времени действия пьесы)... на "балетчиц", - сравнивает свое поколение с нынешней молодежью:
" - ...Между нами всегда было, кроме уж желания трудиться, работать, некоторого рода РЫЦАРСТВО и благородство в характерах..."
Таким образом, мотив "укола" и в данном случае, встретившись с другим, совершенно независимым, казалось бы, по отношению к нему мотивом, - составляет в совокупности с ним "критическую массу".* * *
Чрезвычайно показательно, В ЧЕМ состоит, с точки зрения Зырова, это "рыцарство" его поколения (повторим, что он угрохал все свое состояние - на артисток балета):
" - ... А теперь вот они В ТЕАТРЕ накричат и набуянят, и вместо того, чтобы за это бросить, заплатить ТЫСЯЧИ ДВЕ-ТРИ, они лучше хотят идти к мировому судье под суд: это грошевики какие-то и алтынники!"
Развитие мотива "рыцарства" - переплетается, таким образом, с прослеженной нами только что (и присутствующей именно в этом диалоге графа Зырова с дочерью в метафоре "булавочных уколов") линией отражения представления в ТЕАТРЕ ВАРЬЕТЕ из булгаковского романа!
И это - не только упоминание самого "театра" в реплике персонажа. В ней же присутсвует и мотив... ДЕНЕГ: тот же самый мотив, как известно, разворачивается у Булгакова в эпизоде раздачи "волшебных червонцев".
И даже предосудительные пристрастия Зырова - отражены в булгаковском романе. Раздача червонцев прерывается в романе вмешательством председателя акустической комиссии московских театров Аркадия Аполлоновича Семплеярова - требующего обещанного в анонсе "разоблачения черной магии".
И в ответ на это требование подручные Воланда - и в самом деле производят "разоблачение", но... пристрастий самого Аркадия Аполлоновича, которые оказываются у него - одинаковыми с пристрастиями "его сиятельства" графа из комедии 1873 года. И которые - тут же иллюстрируются исполнением соответствующих теме куплетов: "Его превосходительство Любил домашних птиц И брал под покровительство Хорошеньких девиц".
Но... речь у нас идет о: "рыцарстве".* * *
Все мы знаем, что в романе "Мастер и Маргарита" - тоже есть... РЫЦАРЬ. Вообще-то, ведьма Гелла склонна всех посетителей "нехорошей квартиры" - титуловать "рыцарями", но это, скорее уж, - псевдо-"рыцари", пародии на рыцарей. И, тем не менее, НАСТОЯЩИЙ рыцарь в романе, в свите Воланда - есть. Это - Фагот, он же КОРОВЬЕВ:
"На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый РЫЦАРЬ с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом".
В этом случае дело обстоит точно таким же образом, как и в предыдущем, с "черной магией" и "снятой головой": выражение "рыцарство", с одной стороны, и "пикироваться" и "метать стрелы", с другой, - сами по себе вполне индифферентны.
Но в данном случае - очень легко ответить на вопрос о... причинах возникновения ярковыраженного булгаковского образа при их соединении; о его, этого образа, художественной функции. Он - служит подготовкой к появлению в тексте пьесы 1873 года еще одного минимально видоизмененного имени из будущего булгаковского романа.
Будучи назначенным заместителем министра, Алексей Николаевич Андашевский ведет "подкоп" под своего тестя; стремится занять его место главы "ведомства". И сам подкоп этот - удается. Но заканчивается пьеса тем, что на место получившего отставку графа Зырова назначают, как это называется в чиновничьем мире, "варяга", человека со стороны.
А зовут этого "варяга": Яков Васильевич Карга-КОРОВАЕВ.
Имя это звучит несколько раз в четвертом действии, из уст высказывающего опасения по поводу такого возможного поворота событий Андашевского и беседующего с ним по этому поводу князя Михайлы Семеныча. Именем этим, сообщением о назначении Короваева главой министерства - пьеса заканчивается.* * *
Впрочем... автор оставляет нам возможность думать, что назначение это является - плодом воображения впавшего в безумие Зырова.
Концовка, во всяком случае, строится по аналогии с финалом комедии Гоголя, где звучит сообщение о прибытии в город - настоящего ревизора. Мы уже видели, что сама заглавная лексика гоголевского произведения - фигурирует в тексте того же последнего, пятого действия пьесы.
Игра с именами персонажей будущего романа Булгакова, начавшись в первом действии именами Воланда и Варенухи, сделав круг, заканчивается в последнем - именем "фиолетового рыцаря", ФАГОТА-Коровьева: как видим, даже это добавление, удвоение имени - воспроизводится в фамилии отсутствующего на сцене, действующего лишь по ту сторону кулис Карги-Короваева!
В данном случае, повторим, ответить на вопрос о художественной функции построения булгаковской подоплеки при реализации мотива "укола" - легко. А зачем в пьесе Писемского возникает аллюзия на эпизод сеанса "черной магии с ее разоблачением" - понять уже гораздо труднее.
Но мы надеемся, что дальнейшее исследование "черновика" романа "Мастер и Маргарита", обнаруженного нами в пьесе 1873 года (если таковое окажется возможным), - позволит нам это сделать.
|