|
|
||
Имя главного персонажа "Повести непогашенной луны" - командарма Гаврилова всегда представляло для меня загадку. Своей подчеркнутой простотой, даже приниженностью оно больше подходило... какому-нибудь московскому дворнику, чем герою гражданской войны; тем более - на фоне прототипа этого героя, Михаила Васильевича Фрунзе: иноземный характер фамилии которого придавал ей какой-то ореол романтичности.
И вдруг теперь, когда эта повесть вновь возникла передо мной на таком необычном фоне, как роман "Золотой теленок" Ильфа и Петрова, "Мастер и Маргарита" Булгакова и даже... роман 1902 года неведомого никому А.П.Павлова, - передо мной вдруг блеснуло возможное решение. Стало ясно, на каком ФОНЕ эту фамилию следует воспринимать, при каких условиях - она лишается сниженности, комичности своего звучания.
Гаврила, от которого образована фамилия героя, - ведь это тоже... иноземное, заимствованное имя! Это - имя... АРХАНГЕЛА ГАВРИИЛА, одного из участников Небесного воинства! С ним-то, благодаря выбору фамилии, - Пильняком и сопоставляется, изображенный в условиях беспомощности, политической безысходности, легендарный командарм. С ним - и... сопоставляется его предшествующая деятельность как главы воинства земного, распорядителя человеческих судеб, "хирурга государственного организма".
И когда это решение ко мне внезапно пришло - я и подумал: а с чего бы это случилось и - почему такое простое решение терзавшей меня литературной загадки не приходило мне раньше?
И для того, чтобы попытаться понять, что произошло, какой вновь появившийся фактор способствовал решению вопроса, - мне ничего больше не оставалось, как только... вновь обратиться к тексту рассказа Л.Андреева "Баргамот и Гараська", с его столь мифологически, библейски, как нам теперь известно, звучащим заголовком.
Именно те самые "искрящие", не соприкасающиеся напрямую контакты повести Пильняка с романом 1902 года - непосредственная соединительная линия от которого к рассказу 1898 года, как мы теперь знаем, подведена - и обусловили возможность возникновения этого простого, но никоим образом не доступного ранее решения.* * *
В магическом поле этого средоточного для многих путей историко-литературного развития романа - повесть Пильняка и рассказ Андреева соприкоснулись. И, в частности, в тексте этой изумительной, исполненной загадок вещицы - мы могли прочитать такое замечание, касающееся топографии родного автору рассказа губернского города Орла.
Один герой рассказа (действие которого, напомним, происходит пасхальной ночью), городовой, ведет, арестованного им за бесчинства, другого - бездомного нищего пьянчужку. Ведет - "на Голгофу", в участок. Все, одним словом, как и полагается, согласно точному изложению событий евангельской истории:
"Гараська шагал бодро, совмещая удивительным образом самоуверенность и даже дерзость с кротостью. У него, очевидно, была своя мысль, к которой он и начал подходить сократовским методом:
- А скажи, господин городовой, какой нынче у нас день?
- Уж молчал бы! - презрительно ответил Баргамот. - До свету нализался.
- А У МИХАИЛА-АРХАНГЕЛА ЗВОНИЛИ?
- Звонили. Тебе-то что?
- Христос, значит, воскрес?
- Ну, воскрес..."
После упоминания в рассказе 1898 года этого орловского храма (колокольный благовест которого означал начало Пасхальной заутрени), имени Архангела, которому этот храм посвящен, - сопоставить имя комнадарма (архистратига!) Гаврилова из "Повести непогашенной луны" Пильняка с именем архангела Гавриила - было уже, как говорится, делом техники.* * *
Римский аспект воображаемой Остапом Бендером санитарки - это, так сказать, проекция художественных потенций остановившего наше внимание пассажа из романа "Золотой теленок" - в будущее, к римским же мотивам романа "Мастер и Маргарита".
Но, помимо вопиющего сравнения халатика санитарки... с древнеримским одеянием, тогой, в этих строках невозможно не обратить внимания - на еще более вопиющую подробность: оперирующий хирург принимает от тех же самых санитарок, "ассистентов" (при восприятии последующего выражения сразу же рождается ассоциация употребленного авторами романа слова с... созвучным названием "ассасины", профессиональные убийцы) - ни много ни мало... "СТЕРИЛИЗОВАННЫЙ ФИНСКИЙ НОЖ"!
В одной из своих статей В.Н.Турбин (несколько лет проведший на преподавательской работе в Финляндии) также включал тот же финский нож ("puukko") в некую опозицию, существующее в сознании культуры противопоставление:
"...У нас репутация финки совершенно особенная: финский нож - опоганенный вариант благородных кинжалов, кавказских и прочих. Те - возвышенны, драматичны... Финка же вульгарна и низменна..." (Турбин В.Н. О PUUKKO, о стереотипе врага, о доносах и шмономании // В его кн.: Прощай, эпос? Опыт эстетического осмысления прожитых нами лет. М., 1990. С.3-4).
Но додуматься до того, чтобы включить финский нож... в сопоставление с хирургическим скальпелем!... Для этого уж действительно надо быть автором какого-то из ряда вон выходящего сатирического романа.
И эта скандальная подробность - апеллирует уже не к будущему литературы, а к ПРОШЛОМУ: к изучаемой нами историко-литературной линии; выдает ориентированность не только романа "Мастер и Маргарита", но и романа "Золотой теленок" (интересующий нас пассаж которого - уже связан с соответствующим текстом повествования Павлова словом "бурнус" и его каламбурными потенциями) - на исторический роман 1902 года.* * *
Финский нож, знаменитая "финка" - "вульгарна и низменна" потому, что имеет в культуре свой ареал бытования: она считается преимущественным оружием БАНДИТОВ. Подмена ею во фразе из романа хирургического орудия, скальпеля - служит отражением сюжетного состава романа 1902 года.
В этом романе, как мы знаем, огромная роль отводится - именно бандитам, РАЗБОЙНИКАМ. И, если в первой части решающие элементы действия развиваются в разбойничьем притоне, то во второй, в том самом эпизоде, в котором это опознавательное слово, слово-пароль, произносится, - вполне нейтральное место действия - также превращается в своего рода "филиал" этого разбойничьего притона: благодаря вторжению в него того персонажа, злодея-похитителя, который - и явился главным организатором, "заказчиком" доподлинной бандитской акции в первой части.
И как только эта генетическая связь фрагмента из романа "Золотой теленок" с одним из исторических романов начала ХХ века была мной осозщнана - я сразу же вспомнил, что подобный специфический аксессуар - уже останавливал мое внимание в другом.
Это произошло немного ранее нашего обращения к анализу соответствующего материала романа Павловав "Божья воля": рассматриваяя десятилетием позже появившийся исторический же роман М.Н.Волконского "Мне жаль тебя, герцог!" - мы столкнулись с тем же самым явлением: вовлечением в действие другого аксессуара, который - точно так же, как финский нож, - служит, воспринимается преимущественно орудием бандитов: кистеня.
И тоже, как в пассаже из "Золотого теленка" - с неправильным сдвинутым употреблением этого термина: по отношению к предмету, который - так же как финский нож скальпелем - ни в коем случае им не является!* * *
Тогда-то я впервые и обратил внимание на то, что родовое гнездо Владимира Дубровского в неоконченном романе Пушкина - имеет название... производное от именования этого "бандитского" орудия: Кистеневка. Можно ли сомневаться в том, что Пушкин выбирал топоним (существование которого - по определению является ПРЕДШЕСТВУЮЩИМ всем событиям сюжета) - именно в виду той метаморфозы, которую предстоит претерпеть главному герою его романа: его превращения - в разбойника; про-ро-ча-щий его, с роковой - родовой! - необходимостью его предопределяющий.
Роман Пушкина "Дубровский" в этом романе Волконского (в отличие от романа Павлова "Божья воля"), за исключением столь выдвинутого, подчеркнутого употребления слова "кистень", - никоим образом не участвует.
Но ассоциация эта, это открытие яркого проявления особенностей пушкинского сюжетосложения (подобные явления В.Н.Турбин рассматривал в своих работах на материале другого пушкинского романа - романа в стихах "Евгений Онегин") - несомненно, возникла у меня потому, что я еще раньше этого предпринятого мной анализа - читал роман Павлова. И, пусть и не осознавая этого, - помнил, что в нем - фигурирует, и тоже в качестве топонима, другое именование из романа "Дубровский": село... Троекурово (у Пушкина семья Троекуровых, во избежание недоразумений напомним, живет в селе, которое называется Покровское).
Для меня, после всех предпринятых мною ранее анализов русских исторических романов XIX - начала ХХ века, было очевидно: связь между "кистенем" (деревней Кистеневкой) в романе Волконского и селом Троекуровым (Кирилой Петровичем Троекуровым с его чадами) в романе Павлова - должна каким-то образом проявиться. Но... тщетно я искал, в дополнение к знаменитому селу Троекурову, какие-либо следы... Кистеневки в анализируемом нами в настоящем момент романе 1902 года!
И вот... теперь - я нашел их! Но где? - Ни много, ни мало - в романе И.Ильфа и Е.Петрова "Золотой теленок", в пассаже, генетически связанном с одной из сцен романа Павлова. В употребленном там названии - другого, по сравнению с фигурирующим в романе Волконского 1913 года, характерного "бандитского" орудия, финского ножа, финки.* * *
Остается указать на отражение в приведенных нами фрагментах из романа 1902 года, описывающих приезд героини на роковую мельницу, - еще одного хорошо всем известного концептуального блока пространственной организации изображения в романе "Мастер и Маргарита".
Мелькнувшее в начале этого фрагмента сопоставление "маленьких" и "больших" размеров помещений, составляющих внутренность мельницы, - служит некоей проекцией знаменитого пространственного парадокса, характеризующего "нехорошую квартиру" во время пребывания в ней компании Воланда. Проявляется этот парадокс, и даже становится - предметом открытого обсуждения, в том самом эпизоде появления Маргариты в обиталище Воланда, который соответствует этому фрагменту, включающим его сценам романа Павлова:
"...Тут стали подниматься по каким-то широким ступеням, и Маргарите стало казаться, что конца им не будет. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может поместиться эта необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница...
"Удивительно странный вечер, - думала Маргарита, - я всего ожидала, но только не этого! Электричество, что ли, у них потухло? Но самое поразительное - размеры этого помещения. Каким образом все это может втиснуться в московскую квартиру? Просто-напросто никак не может"...
- Нет, - ответила Маргарита, - больше всего меня поражает, где все это помещается. - Она повела рукой, подчеркивая этим необъятность зала.
Коровьев сладко ухмыльнулся, отчего тени шевельнулись в складках его носа.
- Самое несложное из всего! - ответил он. - Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов..."
Предвосхищающая проекция в романе 1902 года - приспособлена к условиям не-фантастического повествования, но напомним, что и сделанное героиней булгаковского романа замечание о наблюдаемых ею свойствах "пятого измерения" - тотчас же сопровождается рассказанным ее фантастическим собеседником принципиально приземленным, и даже низменным, анекдотом о махинациях с московской жилплощадью.* * *
Более того, помимо этого немыслимого для "земного", "евклидова" ума совмещения размеров простой московской квартиры с необъятностью залов, в которых будет происходить бал, - в эпизоде этом у Булгакова - присутствует и обыкновенное, физически ощутимое соседство этих огромных бальных зал с маленьким помещением: такое же, как и соседство "большой горницы" и "маленькой каморки" в повествовании 1902 года.
Пройдя по этим бальным залам, героиня романа оказывается в комнате Воланда:
"...Тут Коровьев задул свою лампаду, и она пропала у него из рук, и Маргарита увидела лежащую на полу перед нею полоску света под какою-то темною дверью... Дверь раскрылась. Комната оказалась очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою..."
Создавая свой знаменитый роман, Булгаков - ВСПОМИНАЕТ о том, как его создание - предвосхищалось, прогнозировалось во всеми к тому времени уже, конечно, забытом, тремя десятилетиями ранее появившемся романе Павлова.
И именно здесь, во второй части романа, когда на повествование ложится тень будущего романа Булгакова, - сама его повествовательная ткань, сама материя его сюжета начинает... изменяться, трансформироваться. Здесь начинает ощущаться некоторое присутствие... потусторонних сил, которые в этом булгаковском романе вовсю будут орудовать.
В условиях не-фантастического повествования это достижимо лишь при помощи сравнений и описания чисто психологических явлений.* * *
Соответствующим эпитетом характеризуется обстановка помещения мельницы, когда на нее попадает героиня. Мы уже это описание приводили: "Мрачная комната показалась ей ещё мрачнее. МЕРТВАЯ тишина, царившая вокруг, пугала её". Но тот же самый мотив - буквально воспроизводится, без изменений повторяется и при описании пейзажа, когда она, отправляясь в эту "западню", "ловушку", еще только выходит на улицу из своего родного дома:
"Невольный страх охватил её. Тёмная, непроглядная ночь неприветливо встретила молодую девушку резким порывом холодного ветра, бросившего ей в лицо целую тучу снежной пыли. Испугала её и МЕРТВАЯ ТИШИНА, стоявшая кругом, - такая тишина, в которой ей отчётливо слышалось каждое биение её трепетно стучавшего сердца".
Такое безразличное повторение характеристики окружающей персонажа среды (причем одинаковой и для пейзажа и для интерьера) - и нужно было повествователю не затем, чтобы охарактеризовать эти пейзаж или интерьер, а для того чтобы создать у читателя впечатление, что героиня - попадает в "царство мертвых".
Она сама предстает перед Долгоруким - похожей на "призрак":
"Алексей Михайлович так был поражён появлением княжны Анны, что в первую минуту, казалось, потерял не только способность говорить, но даже и мыслить. Совершенно ошеломлённый этой неожиданностью, он несколько секунд стоял, не двигаясь с места, глядя на неё таким изумлённым взором, словно перед ним стоял не живой человек, а КАКОЙ-ТО ЗАГРОБНЫЙ ПРИЗРАК".
Вернее - это он, герой, как видим, воспринимает ее как призрак (настолько удивляет его ее появление, настолько оно кажется ему В РЕАЛЬНОСТИ невозможным).* * *
Та же самая иллюзия встречи с выходцем из иного мира - настолько невозможной встреча представляется в реальности - повторяется с этим персонажем и при внезапном столкновении с героем, которого он считал (по его же приказанию) убитым:
"...Но Долгорукий не успел сказать больше ни одного слова. Он совершенно случайно взглянул на Никиту и вдруг вздрогнул всем телом, побледнел КАК СМЕРТЬ и со страшным неистовым криком отшатнулся назад.
Сзади Никитки, в пролёте ворот он увидел бледное исхудалое лицо князя Василия Матвеевича Барятинского..."
И далее, когда он узнает историю его спасения от смерти:
"Он, он! и сомневаться нечего. Ну да теперь я его не боюсь, теперь он мне не страшен. Коли ум потерял, стало, ВСЁ РАВНО ЧТО ПОКОЙНИК. Захочу над ним потешиться, так потешусь всласть!.."
Тем не менее, все эти всплески его нечистой совести приводят к тому, что он начинает чувствовать себя так, как будто его окружают невидимые обвинители:
"В последнее время он почему-то стал страшно труслив. Ему всё чудились какие-то засады, он стал бояться темноты. Порой ему казалось, что на него устремлены тусклые, стеклянные глаза Барятинского, то ему чудилось, что на пороге комнаты вырастает низенькая, невзрачная фигура Антропыча [нанятого им убийцы, умершего от рук своих же сообщников], и он нарочно стал запирать на ночь дверь своей комнаты, чего не делал раньше, точно рассчитывая, что призраки, вызываемые его расстроенным воображением, не смогут пройти сквозь запертую дверь..."
И в этой психологической атмосфере, в которую погружается персонаж, - вновь появляется реминисценция пушкинской повести "Гробовщик", которую мы наблюдали при рассмотрении первой части романа.* * *
Это отголосок сцены, непосредственно предшествующей той сцене столкновения Адриана Прохорова с похороненными им ранее мертвецами, отражение которой мы обнаружили в одной из глав первой части:
"...Порой боязливость его доходила до смешного. И даже ещё сегодня, возвращаясь из Лефортова, в потёмках зимнего вечера он страшно перепугался, подъезжая к воротам своего дома и заметив на противоположной стороне какую-то тёмную фигуру, неподвижно стоявшую на одном месте. "Барятинский! - мелькнула ему тревожная мысль. - Может быть, он убежал с мельницы и поджидает меня".
Но страшная фигура, так напугавшая Алексея Михайловича, оказалась просто сторожем соседнего двора".
Почему он возвращается из Лефортова - понятно: там, в Головинском дворце, живут его родственники - фавориты прибывшего в Москву на коронацию императора Петра II.
Но мы видели уже, что в другом историческом романе начала ХХ века, "Император-отрок" Д.С.Дмитриева (к тому же связанном тесными генетическими связями с написанным десятилетием ранее романом Павлова), упоминание пути персонажа "из Лефортова" - образует реминисценцию пушкинской повести.* * *
Точно так же - обстоит дело и в данном случае. Возвращаясь поздно вечером к себе домой - и именно из Лефортова, откуда он только что переехал на Никитскую! - пушкинский гробовщик тоже замечает каких-то нежданных посетителей:
"Было поздно. Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку и в нее скрылся. "Что бы это значило? - подумал Адриан. - Кому опять до меня нужда? Уж не вор ли ко мне забрался?..." И гробовщик думал уже кликнуть себе на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но, увидя бегущего хозяина, остановился и снял треугольную шляпу..."
У Пушкина незнакомцы - входят в калитку, подходят к калитке: находятся - в движении. В строках эпизода из романа Павлова - незнакомец стоит. Но и у Пушкина второй из увиденных Адрианом "гостей" - "о-ста-нав-ли-ва-ет-ся".
Долгорукий думает, что Барятинский его "ПОДЖИДАЕТ". И у Пушкина последний из увиденных Адрианом гостей - останавившись у входа, ЖДЕТ догоняющего его хозяина.
И даже СТОРОЖ, принятый героем романа за свою жертву, - находит себе, по своей профессиональной принадлежности, соответствие у Пушкина - в полицейском, БУДОЧНИКЕ Юрко (которого Адриан только что видел, проходя мимо Никитских ворот и которого он собрался позвать на помощь).
Неожиданные посетители у Пушкина - оказываются восставшими из могил мертвецами, которых герой неосмотрительно, как Дон-Гуан Командора, пригласил к себе "в гости". Но ведь и тот герой романа Павлова, который мерещится его врагу, - тоже некоторым образом "мертвец, восставший из могилы"; человек, которого он считал убитым!
И описывается он повествователем именно так: как некое обманное видение, продолжающее вереницу "призраков, вызываемых его расстроенным воображением".
Только пушкинский персонаж принимает мертвецов - за пришедших к нему по делу в неурочное время клиентов; а "призрак" в романе Павлова - наоборот, как выясняется, обыкновенный человек, сторож соседнего дома. Впрочем, соотношение иллюзии и реальности, представляющееся поначалу в двух произведениях обратным, восстанавливается: поскольку оказывается, что все произошедшее с ним - и было иллюзией, гробовщик видел все это - во сне.
|