|
|
||
Имеет себе параллель в соответствующем эпизоде повествования 1911 года и третий, следующий за двумя прежде рассмотренными, пассаж из булгаковской сцены с описанием открытия профессора Персикова.
В романе, при изображении той самой, решающей манипуляции персонажа, после которой модель полетела:
"...Птица закачалась на животе, как на качалке, и остановилась, уткнувшись носом в стол.
Сеня радостно улыбнулся, КАК БУДТО ТОЛЬКО ЭТОГО И ЖДАЛ, и, взяв со стола кусочек свинца, привязал его к хвосту птицы..."
У Булгакова, когда Персиков хочет проверить, появляется ли "красный луч" от дневного освещения, - присутствует аналогичная реакция предвосхищения происходящего:
"Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все огни и заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые брови [срв. в романе - перед самым началом полета "птицы": "Лицо Сени стало серьезно, почти торжественно"].
- Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. Понимаю. По-о-нимаю, - протянул он, сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, - это просто".
О герое романа сказано: "как будто только этого и ждал" - но ведь это и означает то, что герой повести выражает словами: "По-о-нимаю". Причем в том и другом случае это "понимание" возникает в ответ - на ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ результат в ходе эксперимента: "птица" утрачивает равновесие, действие "луча" - прекращается при дневном свете.* * *
В результате операции, сопровождающейся этим "пониманием", напомним, герой романа, как он сам говорит, - "НАШЕЛ". Персиков же, заявляя далее о своих намерениях точно определить источник луча, его "найти", - использует другой, но означающий у Булгакова ту же окончательную победу изобретателя, глагол:
" - Я его ПОЙМАЮ, - торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху, - ПОЙМАЮ. Может быть, и от солнца [то есть от прямых, неотраженных солнечных лучей, которых в лаборатории еще нет на данный момент, ранним утром. - А.П.]".
Канал циркуляции между двумя произведениями - обрамляется здесь в булгаковском тексте - тройным созвучием слов: "ПОНИМАЮ" - "ПОЙМАЮ" - "ПОДНИМАЯ".
Аналогичное стилистическое явление, вторжение в прозаический текст стихотворной речи, - мы могли наблюдать, когда в булгаковский текст проникало название аппарата из романа 1911 года: "подстреленная птица в светящейся столице".* * *
Мы видим, что в романе 1911 года и повести 1924 года - сходными оказываются и обстоятельства изобретения, его случайный характер; и наличие в нем некоей тайны, секрета - сердцевины, "души", без которой изобретение становится невоспроизводимым; и наконец, парараллельно строится даже самый процесс открытия - последовательность состояний, осуществляющего его человека - изобретателя.
Но по одному и тому же плану строится в обоих произведениях, далее, - и ход разработки сделанного их героями открытия.
Микроскопы, в которые Персиков "поймал" луч жизни - сменяются их увеличенными моделями, лабораторными камерами, позволяющими производить опыты над объектами, большими, чем микроорганизмы. В идеале, они, по окончании серии экспериментов, могли бы смениться и третьим поколением аппаратов, промышленными их образцами: но эти испытательные камеры были, как известно, злодейски экспроприированы А.С.Рокком.
Затем, в конце 20-х годов, эта схема этапов работы над научным открытием - повторится в романе А.Н.Толстого "Гиперболоид инженера Гарина" (о взаимсвязях которого с творчеством Булгакова у нас ранее тоже шла речь): Гарин сначала орудует "моделью" своего смертоносного аппарата, а затем, завладев деньгами Роллинга и попав на Золотой остров, создает ее промышленный, для бурения к центру земли, и боевой, для охраны острова и для вооружения яхты "Аризона", вариант.
Но все дело заключается в том, что эта схема, и именно в трехчастном ее виде, так или иначе присутствующем у Булгакова и Толстого, со всей отчетливостью разработана и применена - именно в романе 1911 года.* * *
Сначала, как мы видим, герой-изобретатель тоже создает модель своего летательного аппарата - "птицу". Затем он уже изготавливает - "крылья", с помощью которых, надевая их на себя, мог бы летать человек:
"...Семен решил не уезжать [в Петербург], пока не испробует своих крыльев на соседней поляне. На другой же день в раннее росистое утро, когда в усадьбе все еще спали и чуть брезжил рассвет, Сеня, мучимый страхом и надеждой, тихонько, как вор, вынес из своего сарая придуманные им крылья. Он не спал всю ночь, подгоняя одна к другой отдельные части.
Теперь все было собрано и готово. Потом по приставной лестнице Сеня взобрался на крышу сарая и начал прилаживать себе крылья.
Его снаряд состоял из двух длинных палок, которые укреплялись параллельно на его плечах.
К обоим их концам были приделаны по две складных лопасти, состоящих из рамки с натянутым холстом. Лопасти складывались сверху вниз.
Под передними лопастями были сделаны петли для рук, от задних протянуты веревки с петлями на конце для ног.
Кроме того, под передними лопастями был укреплен толстый камыш, согнутый, как лук, и его тетива круто была закручена вокруг оси, соединявшей обе передние лопасти...
Он положил крылья на плечи, вставил ноги в петли, принял положение человека, бросающегося с высоты в воду, потом быстрым движением руки распустил узел тетивы, помещавшийся под его рукой у правой лопасти.
Со страшной силой выпрямился стянутый толстый камыш. Быстро захлопали передние лопасти, и Сеня бросился вниз. Он быстро работал ногами, и задние лопасти сжимались и расширялись, как крылья птицы. И вот в безветренном воздухе Сеня плавно и тихо понесся вперед..."* * *
И, наконец, получив поддержку своему начинанию в Петербурге, герой романа создает - самый настоящий... са-мо-лет, фантастический характер которого и отличие от всех последующих реально существоваших в истории летательных аппаратов заключается в том, что он - по-прежнему работал на мускульной тяге:
"...Работа Сени быстро подвигалась к концу. Оставалось лишь собрать отдельные части, это уже не были крылья, надеваемые на руки и ноги, нет, это был целый аппарат, с сиденьем, с четырьмя крыльями, с хвостом и головой, представляющей собой две длинные широкие лопасти. Вся машина приводилась в движение одной ручкой, помещавшейся близ сиденья, которая заставляла работать крылья, бьющие по воздуху, как крылья птицы...
Прошло несколько дней, в течение которых Сеня старался облегчить и усовершенствовать свой снаряд, что ему отчасти и удалось...
"Машина... теперь... легче держится на воздухе, можно работать только ногами, обе руки будут свободны, после последнего усовершенствования ее", - по крайности, так полагает Сеня..."
Описание всех этих трех устройств, как видим, дается очень туманно; по нему невозможно даже представить себе внешний вид этих столь отличных друг от друга летательных аппаратов.
Повествователь, как и Булгаков в случае изобретения профессора Персикова, видит свою задачу в том, чтобы создать образ некоего устройства, обладающего, во-первых, крыльями, делающими его похожими на птицу, а во-вторых - чем-то таким, "перекатывающимся", "со страшной силой выпрямляющимся", заставляющим "быстро хлопать лопасти" и "бить по воздуху крылья", - что составляет секрет, "душу" этой машины.* * *
Аналогичная иллюзия создается - и при описании процесса изобретения. И в том и в другом произведении автор описывает напряженную, вдохновенную работу изобретателя. И дело не только в том, что построено это описание в обоих случаях - сходным образом. Автор и того и другого произведения - использует ОДИН И ТОТ ЖЕ ПРИЕМ, на котором держится вся эта впечатляющая картина.
В том и в другом случае за этим искусным детализированным описанием незамеченным читателем остается то, что столь вдохновенно и напряженно трудятся оба они - над... сущей е-рун-дой. Персиков - открывает и закрывает... шторы своей лаборатории; вычисляет... в какой час дня солнце будет освещать в ней то место, где располагается микроскоп!
Герой-изобретатель в романе 1911 года "радостно улыбается, как будто только этого и ждал", когда поставленная им на стол "птица"... клюнет носом, будет иметь неправильно расположенный центр тяжести! Можно подумать, что РАНЬШЕ он изобретенный им аппарат на горизонтальную плоскость никогда не ставил, и только в мыслях догадывался, что с центром тяжести у него - что-то не в порядке, а теперь - свою догадку ВПЕРВЫЕ решил проверить на практике.
У Булгакова эти простейшие манипуляции персонажа получают хоть какую-то благопристойную мотивировку: в самом деле, профессор Персиков - НЕ ЗНАЕТ, получается ли открытый им "завиток" от солнечного или искусственного освещения, хотя и прилагает он для того, чтобы это выяснить, гомерически несоответствующие усилия, так, как будто ему нужно проникнуть в тайну уранового ядра.
Изображение же повествователем 1911 года героя, догадывающегося, что, для сохранения равновесия, к хвосту его аппарата надо привязать кусочек свинца, - и вовсе носит характер ЧИСТОГО АБСУРДА. И это становится видным наглядно - именно на фоне булгаковского описания: герой изображен с нарушением естественной логики поведения - НЕ ЗНАЮЩИМ о том, в чем он, вне всяких сомнений, мог ранее уже много раз убедиться.
Именно поэтому, кстати, потому, что эта примитивнейшая техническая операция помещена повествователем в столь впечатляющее читательское восприятие поле действия вопиющего абсурда, - и возникает предположение, о котором мы сказали ранее: что будто бы именно в этой подробности, в... привязанном к хвосту кусочке свинца, - и состоит та "душа" открытия, о котором повествователь потом постоянно напоминает читателю!
Но делается под пером обоих писателей это одинаковым образом достигнутое абсурдное изображение - конечно, вовсе не для того, чтобы "разоблачить" из героев - горе-"изобретателей". Вновь: автор и того и другого произведения, с помощью одного и того же используемого им комплекса средств, создают ОБРАЗ вдохновенной работы первооткрывателя, без того чтобы читатель углублялся в содержание их открытий и тех процессов мысли, благодаря которым они были сделаны.* * *
Точно так же как у Булгакова, описывается в романе 1911 года - и уничтожение аппаратов после смерти изобретателя. И вновь - нас встречает в описании этого события противоположность.
Камеры, находившиеся в совхозе "Красный луч", погибли в ходе сражения армии с гадами; остававшиеся в институте - в ходе погрома. В романе же совершается это уничтожение, главным образом, не смертельными врагами, а... любящей невестой героя:
"Напрасно описывать отчаяние Вареньки и горе всех знавших Сеню, когда они глядели на его бледное, прекрасное лицо, такое спокойное, такое просветленное.
Прозревая истину, полная безумного отчаяния, Варя разломала и сожгла чудную машину, причину ее бесконечного горя...
Жизнь текла, по-прежнему, словно никогда и не было Сени. Крылья, оставленные им во дворце [после проведения показательного полета], когда он торопился освобождать Кочкарева, исчезли неизвестно куда. Вероятно, пошли на дрова.
Маленький Карл [сын Бирона, которому они были подарены в качестве игрушки] давно сломал своих чудных птиц, и, жалкие, изувеченные, они лежали в углу, пока не были брошены в печку..."
Все три варианта изобретения, как видим... СЖИГАЮТСЯ. Та же самая участь ожидала мастерскую героя еще в начале романа, во время несостоявшегося ее погрома: разбушевавшиеся крестьяне собирались ее сжечь. И мы уже тогда, анализируя эту сцену, обращали внимание на то, что этот мотив губительного огня - служит в романе 1911 года предвосхищением того пожара, в котором погибнет здание Зоологического института в булгаковской провести.
Теперь мы можем убедиться, с какой последовательностью проводится этот предвосхищающий мотив по отношению к судьбе всех без исключения изобретений героя романа! И это удивительное постоянство - служит выражением его, этого мотива, "заимствованности", направленности его на другое произведение, в котором он пребывает, будет пребывать - в исходном своем состоянии.* * *
Одинаковы в том и другом произведении - последствия уничтожения изобретенных их героями аппаратов: а именно, их больше никому, после гибели самих изобретателей, воспроизвести не удалось.
Красный луч профессора Персикова у Булгакова, как мы выяснили, никому не удалось воспроизвести потому - что автор... "забыл" о том, что не ему одному, первооткрывателю, была известна главная формула его изобретения.
По его воле (или, если угодно, произволу) эта скрытая, но подразумеваемая формула открытия - ИС-ЧЕ-ЗА-ЕТ: но исчезает не из сюжета, не в результате стечения описываемых в произведении обстоятельств; а из ПОВЕСТВОВАНИЯ: точно так же как раньше молчаливо подразумевалось ее наличие, теперь (как нечто само собой разумеющееся!) - подразумевается ее отсутствие.
В романе же 1911 года этот секрет изобретения, как мы знаем, наоборот, материализован, фигурирует в сюжетной реальности в виде утаенного от всех остальных листочка с записью. И эта окончательная утрата изобретения происходит именно из-за того - что этот листочек с главной записью открытия - был изъят героем, по совету Тредиаковского, из рукописи, предоставленной академику Эйлеру.
Убийство же героя в данном случае - совершается не в результате стихийного эксцесса толпы, а в результате... хладнокровно обдуманного намерения. И именно потому - что Бирон считает, будто бы секрет изобретения - у него в кармане.
Именно ради того, чтобы его заполучить, для того чтобы стать его единоличным владельцем, - он, и сразу после знакомства с открытием, и в ходе дальнейшей работы изобретателя-героя над усовершенствованием аппарата, - отдает распоряжение Эйлеру забрать у него все относящиеся сюда материалы.* * *
После первого же пробного полета на "крыльях", показанного герцогу Бирону, тот отдал приказ академику Эйлеру и самому герою-изобретателю:
" - Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал эту тайну. Возьмите у молодого человека все документы. У вас в академии они будут надежнее...
- Так слышишь, все свои чертежи, все, что касается этих махинаций, немедля передай Эйлеру, а у себя даже не оставь копии. Понял?
В последнем вопросе чувствовалась угроза".
Это распоряжение касалось первых двух вариантов изобретения, показанных Бирону, - то есть "птицы" и "крыльев". Но Семен тогда же объявил о своем намерении построить новую, окончательную модель, способную поднимать человека на воздух, уже не в виде "крыльев", а в виде летательного аппарата.
И Бирон - собственноручно финансировал эту работу, требующую, разумеется, - новых чертежей и расчетов, на основе уже существовавших до этого:
"...В это время вернулся адъютант с увесистым мешочком золота.
Герцог взял из его рук мешочек и, подавая его Сене, сказал:
- На, бери, работай и скажи всем, что мы ценим то, что творится на благо. Ты хочешь вручить свое изобретение в руки монархини, так помни, что отныне ты не можешь располагать им... Оно уже принадлежит императрице и никому более. Храни тайну. Мы поможем тебе. Ты говорил, что можешь выстроить большую машину - строй. Строй скорее!"* * *
Потом, по прошествии времени, когда работа над последним вариантом летательного аппарата близилась к концу, снова возникает этот мотитв:
"Герцог часто призывал его [Эйлера] к себе, подробно расспрашивал, как идут работы, и каждый раз прибавлял, чтобы тайна была строго соблюдена. По его приказанию, Сеня передал Эйлеру все чертежи и расчеты, касающиеся устройства птицы и крыльев, за исключением того, что давно посоветовал ему не открывать Тредиаковский".
Однако Бирон словно бы почувствовал, что от него - что-то скрывают, и, не вытерпев, нагрянул в мастерскую героя с неожиданной проверкой его новой "машины":
"Однажды Эйлер в страшном испуге приехал к Сене. Оказалось, что его вызывал сам герцог, которому донесли, что Сеня уже каждое утро совершает полеты на машине. Герцог был сильно гневен, что ему не доложили об этом раньше. Эйлер едва успел его успокоить тем, что аппарат еще не окончательно готов и что никто не думал скрывать от его светлости...
Эйлер решил на другой же день идти к герцогу с подробным описанием снаряда и просить указать время и место, где можно было бы на глазах его светлости сделать пробный полет.
Но герцог предупредил его.
В строжайшей тайне, сопровождаемый только своим любимым адъютантом фон Краузе, герцог верхом сам приехал к Сене".
И тогда приказание это - было отдано заново:
"...Когда утомленный Сеня плавно спустился на землю, лицо герцога было мрачно. С недобрым выражением взглянул он на Сеню, так что тот даже смутился.
- Тебе опасно держать у себя описание этой чудной машины, - медленно начал герцог, - тут немало недобрых людей... Передай все Эйлеру, как раньше. Понял? У себя не оставляй ничего, ничего!
- Хорошо, ваша светлость, - ответил смущенный Сеня".
Смущен же герой-изобретатель - по известной нам причине: потому что - утаил часть документации своего открытия и от Эйлера, и от Бирона.* * *
А ведь в повести Булгакова - происходит... ТО ЖЕ САМОЕ. Только узнать это повторение, догадаться об этом - трудно, потому что тот же самый мотив, коллизия - приобретает у него другой внешний вид.
У героя романа 1911 года - последовательно отнимают чертежи и расчеты всех вариантов его изобретения. Но ведь у профессора Персикова - тоже... от-ни-ма-ют: но не документацию его открытия, ее-то, как мы выяснили, в повести Булгакова... нет; взамен этой необходимой реалии - в повествовании мы находим пустое место.
Отнимают - само изобретение; сами камеры, созданные приват-доцентом Ивановым для экспериментов с "красным лучом".
И, если делается это в романе по распоряжению фактического правителя государства, то в булгаковской повести - А.С.Рокк тоже является к Персикову "с казенной бумагой с Кремля", по выражению сторожа Панкрата, и о которой впоследствии у него с приват-доцентом Ивановым происходит краткий, но выразительный разговор, демонстрирующий уровень власти, с которого поступило это распоряжение:
"... - А отказаться нельзя было? - спросил Иванов.
Персиков побагровел, взял бумагу и показал ее Иванову. Тот прочел ее и иронически усмехнулся.
- М-да... - сказал он многозначительно".
В одном случае у изобретателя отчуждается сам предмет, материя его изобретения, в другом - его невещественная составляющая, сама его идея, сам замысел. Роман Зарина, собственно говоря, - сам выступает, по отношению к будущей булгаковской повести... таким ЧЕРТЕЖОМ; зарисовкой ЗАМЫСЛА произведения, которому предстоит возникнуть, осуществиться, и соответствия между которыми - мы теперь прослеживаем во многих отношениях.
И в романе 1911 года, по сравнению с булгаковской повестью, несмотря на все эти многочисленные соответвтсия, - точно так же как в чертежах, переданных его героем, - тоже словно бы отсутствует, изъята некая необходимая часть, сердцевина, без которой он не может... "взлететь", подняться до уровня булгаковского повествования.* * *
Повествуя об этой коллизии, Булгаков - даже сохраняет один след, прямо свидетельствующий о ее происхождении, предсуществовании в романе 1911 года. Первая модель изобретения, сделанная в виде птицы, была, как уже упоминалась, после ее демонстрации подарена малолетнему сыну Бирона в качестве игрушки:
"Маленький Карл взвизгнул и бросился ловить чудесных птиц. Он подпрыгивал, кричал, хлопал в ладоши...
- Дайте мне ее! Дайте мне ее! - причем всеми силами старался поймать какую-нибудь из них за хвост, но они летали довольно высоко, и это ему не удавалось...
- Отдай мне птицу, - кричал Карл.
- Ваша светлость, - обратился к нему Сеня, - за те благодеяния, кои оказал мне ваш светлейший отец, за честь и счастье почту поднести вам сей ничтожный дар...
Карл сейчас же захватил обеих птиц и потребовал, чтобы Сеня научил его, как пускать их".
Именно об этом и вспоминает Булгаков, когда рассказывает о том, как герой его повести переживал утрату своего изобретения:
"К вечеру кабинет Персикова опустел... Опустели столы. Люди Рокка увезли три большие камеры, оставив профессору только первую, его маленькую, с которой он начинал опыты...
- Вот, Панкрат, - сказал Персиков и указал на опустевший стол...
- Вот, - повторил Персиков, и губы у него дрогнули точно так же, КАК У РЕБЕНКА, У КОТОРОГО ОТНЯЛИ НИ С ТОГО НИ С СЕГО ЛЮБИМУЮ ИГРУШКУ".
Персиков - уподобляется повествователем мальчику из романа 1911 года. И, заметим, наоборот: в этом эпизоде романа - коллизия на какой-то момент приобретает именно тот внешний вид, в котором она предстает у Булгакова. Героя лишают - уже не только чертежей, но и самой модели изобретения. Только он расстается с ней охотно, в полную противоположность лишившемуся своих камер профессору Персикову.* * *
В ходе внезапной инспекции мастерской, предпринятой Бироном, и сам герой-изобретатель, и покровительствующий ему Эйлер - вследствие той, изначальной утайки, идут даже на прямой обман.
И здесь, выясняется, в частности, что известное нам уже описание уничтожения всех моделей изобретения после смерти героя - было даже не нужно, для того чтобы мотивировать его утрату; а следовательно, описание это - служит лишь данью... куда более широкой и интенсивной разработке той же коллизии в будущей булгаковской повести:
"... - Да, вот еще, - продолжал герцог, - скажи, если кто рассмотрит твою машину, сумеет ли сделать такую же?
Сеня отрицательно покачал головою.
- Нет, ваша светлость, - ответил он, - без расчета и чертежей нельзя построить такой машины. Тут есть секрет.
- А Эйлер знает его? - быстро спросил герцог.
- Знает, - слегка краснея, ответил Сеня".* * *
Аналогичный дезинформирующий администратора-покровителя диалог - происходит у него и с самим академиком Эйлером:
"...Вечером в тот же день герцог принял Эйлера. Эйлер уже знал, что герцог был у Сени. Сеня сейчас же принес ему все чертежи и расчеты.
Герцог снова расспрашивал Эйлера, хорошо ли он усвоил изобретение, все ли у него документы. Встревоженный и удивленный этими расспросами, Эйлер отвечал утвердительно.
- А мог ли бы ты сам устроить такую машину? - спросил его герцог.
Эйлер вспомнил, что Сеня не все открыл ему, но, не желая выдавать его, он ответил:
- Конечно, ваша светлость!
Этот ответ, по-видимому, удовлетворил герцога.
Он милостиво отпустил ученого.
"К чему все эти расспросы, - думал академик, - чего он хочет, чего добивается? Конечно, если надо будет, я построю машину. Сеня для своей же пользы не скроет секрета от своего учителя и друга".
Эйлер, как видим, в свою очередь, ощущает присутствие какой-то тайны, чего-то скрываемого от него в расспросах Бирона; но ему не хватает последнего шага в рассуждениях, чтобы понять - почему герцог допытывается у него, может ли он самостоятельно построить эту машину, БЕЗ Сени.
Бирон же, охваченный после всех этих допросов ложной уверенностью, - принимает окончательное решение, как автор дает это понять читателю, - о физическом устранении героя-изобретателя.
|