Холодным морозным вечером возвращался я домой со своей дачи. Дача-то у меня на Божьей горе, что перед Сурским водохранилищем, близ Пензы. А между Новым Годом и Рождеством баловать там стали: то стекло разобьют, залезут, то дверь выставят, все ищут, чем бы поживиться. И никто этих озорников поймать не в силах, милиция в городе порядок навести не может, куда там, в садах. Вот я, стало быть, инспекционную поездку и делал.
Смеркалось. На конечной остановке маршрутного автобуса, что в деревне Куриловке находится, поджидали вместе со мной попутный транспорт еще человек десять-двенадцать. Были тут и такие, как я, дачники, были и местные жители. Топали ногами в сторонке несколько рыболовов, любителей подледного лова. Замерзли, видать, горемычные. Сам я рыбалку эту не люблю, но, говорят, очень уж она нервы успокаивает, от жены и нудного начальства позволяет отдохнуть. Рыбаки, изрядно подогретые изнутри, громко о чем-то переговаривались. Все они были в брезентовых непродуваемых робах, надетых поверх овчиных тулупов, примерно одного возраста, на вид, лет около сорока.
Тут автобус подошел. Погрузились, поехали. Кондуктор, пожилая женщина, не потерявшая, однако, еще былой привлекательности, быстро продала билеты и уселась на свое место. Захмелевшие мужички продолжили прерванный было разговор, да так горячо, что волей-неволей пришлось вслушиваться. А шел он, разговор то есть, как и водится обычно в мужских компаниях, о женщинах и, конкретно, о вторых половинах наших , женах стало быть, и имел откровенно критическую направленность. Каждый стремился излить на них накопившуюся за годы совместного проживания обиду, правда, справедливости ради, отмечу, что делалось это незлобливо, а как бы жалуясь на свою судьбу-злодейку, что свела с такой вот неудачной бабой.
Постепенно и остальные пассажиры становились невольными слушателями, да и не закрывать же уши, в конце концов! Одни посмеивались нетрезвым, если так можно выразиться, мыслям, другие, наоборот, согласно кивали головами, все, мол, они такие, не понимают мужскую душу; да и где им, баба есть баба - куриные мозги.
На пересказ повествований времени тратить не хочу, а вот об эпитетах, которыми награждали рассказчики своих благоверных, пожалуй, стоит упомянуть.
Один "крестил" свою жену клушкой, другой - мымрой, третий - шваброй, а четвертый называл по имени, ЗОЯ, выделяя все буквы и не склоняя по падежам.
Как потом выяснилось, буквы те расшифровку свою имели, а именно: Змея Особо Ядовитая. Во как!
Ну, да ладно. Так, под пьяный говор катили мы по зимней дороге; за окнами вьюжило, в стекла лепил крупными хлопьями снег и, казалось, что автобус не едет вовсе, а будто бы летит в туманной, пыльной, молочно- бледной круговерти. В тепло натопленном салоне мягко, приятно и успокоительно покачивало и, несмотря на пронзительные, будоражащие голоса, я смежил веки и расслабился...
-А вот меня мой муженек Зоренькой зовет!- неожиданно вывел из томного состояния сильный, но приятного тембра женский голос. Глаза распахнулись сами собой, увидев замерших в каком-то вопросительном ожидании людей, разом упершихся взглядом в кондуктора, единственную, находившуюся среди нас особу противоположного пола, которая, видимо вдосталь наслушавшись хмельных выступлений, решила таким образом встать на защиту несправедливо поруганных и отсутствующих здесь сестер.
На минуту стало тихо, только мотор, преодолевая напоры встречного ветра, надсадно и недовольно урчал, да снежинки стукались о стекло.
Слегка смутившись, но уже с некоторым вызовом, женщина продолжала:
-И особенно, когда выпьет.-
При этих словах все насторожились еще более.
-Вот утром проснется и зовет: "Зоренька, поди сюда!" Подойду, а он мне ласково так: "Лапушка, дай похмелиться". А я в ответ: -Не дам, пока , мол, ты остатки хмельные из себя не выгонишь!-
-А как?- спрашивает.
-А сбегай-ка пять раз за водой с ведрами до колодца .-
-Хоть живем мы в многоэтажном доме и водопровод имеется, но стирать я предпочитаю колодезной водой, помягче она будет. Мой, конечно, возражать начинает, уговаривает и так и сяк, потом сам спиртное найти пытается, да куда там, хорошая хозяйка спрячет - ищи, не найдешь.
Ну, покряхтит, поупирается, а делать нечего,- идет. Пока он последний раз на седьмой этаж поднимается, а лифт, как назло, не работает, из заветного местечка достаю бутылочку и ставлю ее на подоконник; стоит она там на солнышке, переливается. Муженек-то, бедный, умаянный весь входит, поглядела бы я на вас, молодых, какими вы после такой нагрузочки будете. А у него все остатки хмеля за это время улетучиваются и с каждой ходкой он все мрачнее делается.
Пройдет молча на кухню, нальет стакан полнехонький, опрокинет в себя. Потом, не закусывая, губы рукой вытрет, ухмыльнется, да как гаркнет во все горло: "И где ты только ее, сука, прячешь!!!"-
Конец рассказа потонул в нашем диком гомерическом хохоте. Казалось, автобус вздрогнул и скривился от дружного заразительного смеха, мужики хохотали до слез и навзрыд, захлебываясь приговаривали: "Ну, мать, насмешила, ай да баба, ай да молодец!"
Тут и подъехали мы. Видели б вы, как из открытых дверей буквально вываливались задорно хохотавшие люди и, как прохожие, оглядываясь на них, выразительно крутили пальцами у виска.
Не знали они, что причиной неожиданного веселья стала для всех Зоренька.