Святый господи, если ты существуешь; а ты существуешь - иначе чего бы это я тут распинался?.. Так вот. Сделай меня, пожалуйста, богатым. А то моей зарплаты даже на еду толком не хватает. А ведь мне ещё и пить надо и шлюх покупать. Да и много чего ещё охота. Ты же сам видишь, что по телеку показывают: рестораны, клубы, путешествия, яхты, тусовки, зрелища. Всякое такое. Разнообразное. Всё хочу попробовать. Везде побывать. Всё потрогать. Ты не подумай - я не жадный. Я на благотворительность подкидывать буду, тоже. Церкви восстанавливать, памятники разные. Зверячьим питомникам буду жертвовать, детдомам всяким. Пусть все радуются, доброту мою прославляют на весь мир. Только ты дай сразу побольше, а то этих нахлебников дофигищща ведь, куда ни плюнь - побирушки и нищие вокруг.
Ещё здоровья. Это важно очень. А то на все удовольствия моего здоровья не хватит, боюсь. С теми же шлюхами - надо, чтоб всё функционировало ровно, иначе зачем они - мне, а я - им ? Ну ты понимаешь... И чтоб деликатесы всякие - надо желудок крепкий. Да и вообще, чтоб не болело ничего, не изнашивалось годов до девяноста пяти хотя б. И память чтоб нормальная, и сознание ясное. А то глянь на некоторых старых пердунов: ничего не помнят, два слова связать не могут, путаются, повторяют одно и то же. Как ты их только терпишь? Мерзость какая. Надеюсь у тебя там с ними никаких проблем нет, со старичьём. Ты-то наверное сообразил, как с ними вопрос решить.
Вот. И сила чтоб была в теле, и ловкость, и жир не накапливался. Беда у меня с этим, сам знаешь. На второй этаж поднимаюсь - уже одышка. А охота - чтоб с медведем бороться можно было. Подвиги чтоб совершать, если захочется. Чтоб круто так: кто-то не понравился, а я ему - кийя, пару ударов и он в нокауте! А вокруг все уважают и боятся сразу. Я, как ты и говоришь, ему, так и быть, потом щёку подставлю, чтоб ударил. Ну как положено. Только ведь и он не дурак, наверно...
Можно красоты ещё чуть-чуть. Подправить - там, там; поднарастить кой-чего. Ну да ладно, не заморачивайся, если денег будет достаточно - я потом пластику сделаю попозже. Не вопрос, в общем-то. Я и так ничего, красивый пока, кажется.
Вот ещё власти бы тоже чуток не помешало. Я б самые справедливые законы бы установил. И следить бы за ними заставил всех. А то ишь ты... Что вокруг - бардак сплошной: воровство, убийства, безработица. Ты легко мне с этим сразу можешь помочь оттуда, сверху. Просто сделай так, чтоб никто не обижал никого и только. А безработицу решить можно. Те же церкви тебе надо строить кому-то ? Да придумаю! Только вот...
Только вот ума, пожалуйста, ты тоже дай. А то пока я разберусь, как всё правильно сделать - и жизнь пройдет. Ни на какие развлечения времени не останется. Это ж непросто, порядок навести везде. Половину-то людей нехороших всяко грохнуть придется, чтоб другой, хорошей половине не мешали. И поди ты, разберись, кто из них нехороший. На них не написано ведь...
Знаешь, вот пока с тобой разговаривал - подумал: а может ты давай, айда к нам обратно? Мы вдвоем по-любому быстрей сообразим, как да чего сделать. Только не так, как в прошлый раз. Чего ты им доказал своим поступком этим? Не так с ними надо, не так...Мы с тобой вдвоем в этот раз можем все по-другому сделать, быстрей и правильней. Я у тебя значит, типа, апостол. Один, нам больше никого не надо. Я тебе покажу: что, как. Планами поделюсь. Закатим великий квест, покрошим всех ублюдков, забабахаем общество благоденствия, церквей построим всяких. И будем потом в шоколаде всю жизнь, а все нас уважать будут. И все девки - наши. И без этой жертвенности, без мазохизма. Чего ради подставляться так? Больно ведь, согласись, и обидно. А толку - чуть, базар один и тема для сплетен. Всё не так надо будет сделать...
Ладно, ты, наверно, и сам понимаешь, что к чему. На вот свечку тебе, самую толстую купил. Даже не знаю куда вставлять, никуда не влезает. Кучу денег стоит, зараза. Зацени. И это: ты, значит, не обижайся, что я пьяный пришел. Разговор-то серьёзный, сам понимаешь, как на сухую-то ? Вот и я думаю, что никак...
Ладно, пойду я, пожалуй. А ты подумай на досуге о том, что я тебе толковал. А пока думаешь - про мою просьбу не забудь, пожалуйста. Чтоб богатым меня, значит, сделать. И здоровым, и сильным. И ума чтоб. Я на тебя рассчитываю, смотри.
Да, кстати, чуть не забыл. У меня мама тут ходила к тебе молиться и на коленях стояла, зачем-то. Простудила, в общем, колени. Мучается теперь. Ты уж помоги ей, а то нехорошо как-то. Она с душой к тебе, а ты... Ну, бывай, аминь. Не подведи меня. Я в тебя верю.
Доброе утро
Утром, закончив с мойкой и чисткой загрязненных поверхностей своего тела, я подолгу стою перед зеркалом, репетируя выражения лица. Радость, восхищение, учтивая, приветливая улыбка. Я работаю над мимикой как профессиональный артист - мим, актёр или клоун. Признательность, благодарность, сосредоточенное, напряженное внимание. Лицевые мышцы послушно расслабляются и напрягаются. Угодливость, предупредительность, сочувствие. Глаза блестят. Белеют зубы. Сострадание, восторг, подобострастие, раболепие. Так, над последними масками поработать получше... Разминаю лицо тонкими пальцами; формирую и запоминаю формы. Ну вот, так лучше...
Я и в повседневности такой. Деликатный, со всем согласный, сладкоречивый. Внимательный и "сочувственный" к чужим поступкам, словам, желаниям, настроениям. Да - подхалим. Да - лицемер. Это основные части моей натуры, так получилось... Но я давно не стесняюсь и не считаю эти качества негативными. Если уж они помогают мне в жизни, а они , несомненно, помогают... То, что происходит вокруг, обтекает меня как вода. Я не имею своего мнения, прогибаюсь перед всеми, всем рад услужить и угодить. Невзгоды и бури не причиняют мне вреда. Я податлив, легок; меня несёт течение и везде я уместен и незаметен и, в тоже время, вездесущ и стою вне индивидуальных препитий и над ними. Неконфликтен. Уступчив, а в случае агрессии - просто поддаюсь. А вредить мне или обижать меня неспортивно и грязновато. Потому, что убедителен в свой беспомощности и слабости. И в целом, произвожу впечатление забитого, недалекого, ничтожного человечка, каким себя, в общем, и считаю самокритично.
Я маленькая шестеренка социума. Даже не шестеренка, а прокладка между многими полноценными детальками. Я незаметен, сер, неприхотлив, бесформен. Я вне каст, сословий, вне классов. Я просто пыль и смазка. Я ничто. Только из вежливости или по нужде вы замечаете меня. Я притворно стеснителен и робок, и уничижительно-угодлив со всевозможным начальством (подобострастие! Лучше, лучше прорабатывать выражение лица!!!). С рядовыми же сослуживцами и согражданами - одинаково предупредителен, исполнителен и приветлив.
Но я же ненавижу вас всех!!! Твари. Чистоплюи. Выскочки. Самовлюбленная, важничающая, брезгливая МРАЗЬ. Ненавижу вас - успешные, умелые, талантливые, способные, удавшиеся. Ставшие хоть кем-то... ДОБИВШИЕСЯ И ДОБИВАЮЩИЕСЯ. Может потому, что сам ленив и инертен и глуп (ДА!!!), чтобы достичь чего либо... Но вот ненавижу вас и подачки ваши и вежливое ваше (нечастое, впрочем) "замечание" меня. Ненавижу вас, за то, что вы такие, какие вы есть. Радостные и грустные, влюбленные и разочарованные, удовлетворенные и ищущие, мудрые и ошибающиеся. Такие цельные, такие разные, такие недостижимые и непостижимые... И я рад помочь вам морально, физически и материально, хотя бы лишь потому, что только так вы чувствуете себя чем-то обязанными мне, даете мне скупую иллюзию какой-то неясной власти над вами. И невыносимо приятно делать вам больно, незаметно и внезапно жалить вас, вредить вам. Обливать грязью "исподтишка". Смотреть на вашу боль, недоумение, растерянность, отчаяние, страх. Оставаясь при этом инкогнито, осознавать вашу уязвимость и ранимость. Ощущать некоторую даже сопричастность вам и сопереживание.
Я умею изобразить бурную, кипучую деятельность. Но все это только видимость. Работать скучно и неинтересно. Особенно оттого, что работа неважна, грязна и невидна. Основное мое занятие: собирать информацию об окружающих и правильно преподносить её в нужное время и в нужном месте. Общительный, располагающий к откровенности. Я узнаю и собираю все ваши постыдные тайны и грязные секреты. Я копаюсь в нечистотах слов ваших и дел, чтобы найти что-то интересное и рассказать вашим недругам и недоброжелателям. Причем преподнести это в такой форме, что, якобы, это известно всем. И это неизвестное вскоре действительно становится достоянием гласности. И приятно мне смотреть на ваши копошение, и ссоры, и оправдания, и унижение, в результате правильно и грамотно распространенной сплетни. От накала ваших эмоций мне достается немного энергии. От ваших междоусобиц и конфликтов я испытываю короткое, яркое (болезненное иногда даже) удовлетворение, похожее чем-то на оргазм.
Я ничего не умею, ничего не знаю, ничего не желаю, ни к чему не стремлюсь. Я плыву по жизни, наблюдая за людскими взлетами и радуясь их падениям. Презирая их пороки и испытывая злость их успехам и достижениям. Я никто, я среда для чужих страстей и эмоций. Я ничто, но почему же я так часто говорю слово Я? Загадка...
Вечером, в своей маленькой, темноватой, грязноватой конурке подолгу сижу без движения, уставившись в одну точку. Не думая, ничего не чувствуя, отрешенно и безмятежно. Лицо, уставшее за день кривляться, каменеет и со стороны, наверное, похоже на лицо мертвого или парализованного человека.
Вечерами я ничего не делаю. У меня нет увлечений или рутинных ,утомительных, обязательных дел. Незачем и не для кого вкусно готовить, стирать, тщательно убираться, и прочей себя изводить чепухой. Я свободен и никому, кроме себя, ничем не обязан. А на себя я трачу совсем немного времени и усилий.
Укладываясь спать, я прошу у Господа простить меня, за что там положено прощать. И защитить мое здоровье (потому, что это мое единственное достояние) и дать мне сил продолжать мое такое нелепое, неуклюжее существование. Мою странноватую жизнь, которая никому не нужна и неинтересна. Жизнь, в которой я никем не любим, и которая для меня самого - неудавшееся, затянувшееся испытание. Жизнь, которая стала просто привычкой...
Монолог здания
Добрый вам вечер, медленно прогуливающиеся прохожие! Позвольте представиться - я типовой трёхкомнатный дом. Раздельный санузел, высокие потолки, электрификация, центральное отопление. Я одет в свеженькую штукатурку. У меня строго, но со вкусом, накрашены наличники и ставни. Я расположен в красивом месте, обсажен большими высокими, и, маленькими низкими растениями. Я принадлежу среднестатистическому жителю данного населенного пункта, средних лет и средней наружности. Мне уже десять лет, а хозяину - тридцать пять.
Мой хозяин обычный человек. Впрочем, много ли я знаю других людей? Но из того, что я знаю о людях, он вполне нормальный. Ни разу не обидел меня. Регулярно моет и чистит меня изнутри. Красит снаружи, чем добавляет мне привлекательности. Мне не стыдно перед другими домами. Я хоть и небольшой, но крепкий и симпатичный.
Хозяин ходит на работу 5 дней в неделю по 10 часов в день. Остальное время мы вместе. Я даю ему тепло - когда снаружи холодно, и прохладу - в жару. Закрываю собой от стихий. Поддерживаю в себе атмосферу уютного уединения. Я считаю, что прилежно выполняю свои обязанности. Мне кажется - нам хорошо вместе.
Правда, не знаю почему, но иногда мой хозяин хандрит. Меняется его вибрация и свет от него исходящий наполняется нитками тьмы. Он не делает ничего такого, не подумайте. Не приводит в меня никаких других людей, не захламляет, не пачкает, не ломает меня изнутри (я слышал некоторые так делают). Он просто пьёт этиловый спирт. Запирается во мне, выключает почти весь свет, включает красивую, но очень грустную музыку и пьёт. Несколько дней не подходит к телефону, к плите, к холодильнику. Иногда он плачет... Тогда мне хочется сделать что-то домам не свойственное. Я тихо вздыхаю и открываю форточки, чтобы впустить к нему вкусно пахнущего воздуха. Мне жалко его, бедного, в такие моменты. Мне больно от его остановившегося взгляда и стеклянного хруста его печали. Больно наблюдать меркнущий свет его жизненной силы...
Проходит время, и воздух во мне очищается от сивушных паров. Хозяин привычно пустеет изнутри, избавляясь от непонятной своей тоски, снова становится собранным, уравновешенным и равнодушным. Тяжелые раздумья не тревожат его спокойное лицо. Он ходит на работу. Я встречаю его вечером тишиной и пустотой, которым только он полноправный владелец.
Вокруг меня живут другие дома, мои соседи. Я совсем не похож на них. В них живет по нескольку людей, а иногда даже животные, которые преспокойно могут жить и на улице. Вот ведь чудеса!.. В этих домах постоянно слышны разговоры, смех, крики, плач, ругань. Соседние дома плотно заполнены голосами людей и животных и птиц и сигналоприемников. А во мне торжественно и печально играет волшебная музыка. Иногда. А так я тихий и спокойный, чем выгодно выделяюсь среди вибрационно-неопрятных соседей.
Надеюсь, я произвел на вас благоприятное впечатление, многоуважаемые прохожие. Иногда так хочется покрасоваться перед кем-нибудь. Нам, домам, тоже присуще некоторое тщеславие.
Я думаю, что я образец правильного дома. Без лишней скромности скажу - я лучше скучно-деловых офисов. Лучше грязнуль -магазинов, кишащих паразитами. И уж куда как лучше многоквартирных бетонных уродов, сходящих с ума от переполняющих их эмоций, звуков, страстей и переживаний. Брррр...
А вот и хозяин идёт! Заговорился я совсем. Сейчас мы проведем обычный наш спокойный вечер. Ни суеты, ни спешки: размеренное, расписанное поминутно времяпрепровождение. Приготовление еды, чтение детектива, вечерний туалет. Ближе к ночи я убаюкаю человека скрипом своих деревянных сочленений, а утром разбужу на работу бликами чисто-вымытых стекол окон спальной. Все-таки нам так хорошо с ним вдвоем!
Конец октября
А снег лежит белый-белый... Падал всю ночь, почти отвесно, большими, тяжелыми хлопьями, почти не сдуваемый сырым ветром. Белое покрывало закрыло развезённую людишками грязь.
Белая земля, серое небо, бурый лес на горизонте, черные точки следов. Ещё тепло. Вот она осень, вот безвременье, вот преддверие долгого сна.
Иди без эмоций, известным, нахоженным за годы маршрутом, воткнув подбородок в воротник. Жуй сигаретный фильтр, смотри вокруг отрешённо и пусто. Втягивай со всхлипом дым и влажный воздух, пока легкий ветерок ерошит волосы, кашляй мокро.
Вот она осень. Время размышлений о прожитом. Ждал ли ты ее? Ещё летом, холодным и мрачным слышал ли ты поступь осени, чувствовал её приближение?
Вот и ходи, бездумно и тяжело переставляя скрипящие в суставах ноги. Думая отвлечённо и рассеянно об ушедшем. Не переживая о свершенных ошибках и несбывшихся желаниях, об упущенных возможностях.
Пой мысленно несыгранные песни, читай нерассказанные никому стихи. Осень с тобой, осень в тебе - ты в осени.
Попроси у погоды, природы, времени года и Бога Абстрактного и Непознаваемого то, что просил бы для себя - попроси для своих любимых людей. Повторяй про себя мантру:
- Боже, дай им добра и покоя от мрачных мыслей. Дай любимым моим светлой радости бытия, забвения бед и печалей. Дай им, природа, листьев опавших и тихих ночных дождей. Дай им, судьба, счастий всяческих, сохрани драгоценных моих от потерь и беды, защити от людских злобы и глупости. Не будь с ними жестоким, боженька...
***
Умирание - это, прежде всего, одиночество... - сказал ГОЛОС. Окончательное, беспросветное, полнейшее, всеобъемлющее. Ты остаешься наедине со своей болью, со своими мыслями. Мыслями, для которых не хватает ни слов, ни жестов, чтобы их высказать. Тебя преследует эта невысказанность, а равно, как и осознание того, что переживания твои с тобой разделить некому. После того, как переходишь грань между миром живых и миром "там" твои эмоции не нужны остающимся в "здесь".
Тебя жалеют, но не желают и страшатся заглядывать за ту черту, которую ты уже перешел. Каждому свое. Живым - печаль прощания, умирающим - одиночество смерти.
Тебя будут преследовать самые яркие и самые счастливые впечатления и воспоминания из уходящей из тебя жизни. Когда боль будет ненадолго и недалеко отступать, оставаясь на перифирии восприятия, сменяясь тошнотной, сосущей пустотой - любой запах, обрывок разговора, любая мысль будут провоцировать воспоминания и вместе с ними тоску по прожитым радостям. Ах как много захочется вернуть назад и пережить ещё раз...
Пугают мысли о похоронах. Пугает пустота неизвестности. Жалость и тоска в глазах близких вызывает отчаяние и желание расплакаться. А невозможность вместить в себя всю любовь к ним в какую-либо форму угнетают ещё сильнее.
Потом возвращается боль, и ты начинаешь баюкать ее. Сколько ты носил ее в себе, как ребенка? Сколько раз во время судорожных спазмов и ярких вспышек и мерных пульсаций и медленного этого огня ты просил свою боль быть потише? Хоть немного успокоиться? Сколько раз пел ей про себя колыбельные песенки?
***
Там, далеко-далёко, за лесами дремучими, за горами высокими и низкими, за реками широкими и не очень, там, там, там ... Море. Там - море.
Морю сейчас неспокойно. И тошно ему, осеннему. Море мечется, хлещет волной истерзанный берег, взрыкивает, выплёскивает на сушу комки водорослей. С хлюпаньем втягивает в себя из пустот в камнях соленую пену.
Признайся - ты ведь скучаешь по нему? Ты ещё помнишь, как засыпал на его берегах, когда оно тихо вздыхало рядом, большое, загадочное, бесконечное. И как сладко спать было под его древнюю песню, и как ярко светили звезды, и какими далекими и ненужными и поверхностными казались все твои переживания?
И каким родным был берег, каким мягким казался песок, какое доброе светило солнце? Какая бесконечность впереди лежала, какими перспективами праздничными манила она, каким всё было светлым, простым, достижимым? Было. Былобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобылобыло.......
***
Успокой меня Мама
В мире лжи и обмана
Мне соври, что все хорошо
Что не сломаны судьбы,
Что всё здорово будет
Что всё правильно будет ещё...
***
Сколько слов в словаре современного человека.. И как мало их, когда пытаешься сказать о своем отношении к тем, кто для тебя дороже всех. И те, вокруг кого вертится твоя вселенная, могут и не узнать никогда, что их любовь - и есть тот ангел-хранитель твой, часть большого и непонятного Бога-Любви. Как бедно, пресно, банально, сухо звучат слова признательности, благодарности, любви произнесенные вслух. Как мало нот и созвучий. Бог-Любовь, забери все, что есть во мне хорошего, доброго, чистого. Раздели среди них, раздай им душу мою. Пожалуйста...
***
- Дальше будет только хуже, - сказал Голос. - Но, в конце концов, это лишь вопрос времени. Со временем всё проходит и время всё лечит, заглаживает, как твое любимое море зализывает следы на кромке прибоя. Время отразит твои нематериальные составляющие, как солнечные зайчики разбросает вокруг.
- Баю-бай, - сказал Голос Моей Грусти. - Не надо переживать, предначертанное случится в срок. Ничего не бойся: всё уже было; всё проходит и это пройдет. Все мы ничто для времени. Спи спокойно, - сказал Голос Моей Усталости.
***
А назавтра был день. И бесприютный ветер метался между серым небом и белой землей, разнося запахи наступающей зимы. И так же бурый лес на близком горизонте мозолил глаза, выжимая слезу. И где-то там, далеко-далеко, вздыхало о чём-то море.
Спокойной ночи
Сегодня был спокоен и собран. Иронично усмехался самому себе в зеркале. Был почти красив, красотой уравновешенного и уверенного человека. Включил проигрыватель с заранее подобранной музыкой. Спросил у зеркала - "Что приступим?". Зеркало промолчало. Ответил за него, открывая на ощупь воду. - "Приступим, родной".
Вода шипела и журчала, вытекая в ванную. Пела девушка. Голос добрый, успокаивающий. Закурил и выпустил дым, глядя в глаза отражению. Как же ты притомился, бедный. Видно по пустым глазам твоим - неинтересно тебе тут. А впрочем - кто говорил, что будет легко? Да и ладно, что уж теперь...
Начал намыливать лицо. Вот это лицо гримасничало родителям , любовницам, друзьям и врагам. Вот это лицо заливалось потом, слезами и кровью. Было печальным, задумчивым, злым, веселым, похотливым. А часто - просто равнодушным. Сделаем это лицо гладко выбритым? Сделаем, барин. Конечно, почему нет? Шуршит бритва, журчит вода. Поет музыка. Переливается.
Ах жалость, сигарета истлела совсем...Ну не беда, мы сейчас ещё одну. Вот так, затянуться покрепче. Сигареты они помогают. С ними хорошо. И думать легче.
Хотя о чем уже думать то? О себе? Об ошибках, заблуждениях? О своей жестокости, ограниченности, глупости? О жалости к себе? О причиненных себе и другим страданиях , разочарованиях, да попросту неудобствах? Или о них же, но причиненных другими - тебе? Нет уж, дружище, спасибо, хватит. Все уже давно обдуманно, и мысли эти вызывают скуку и раздражение. Достаточно.
Отражение , запотев, стало размытым.
Вот мы сейчас все эти размышления спать отправим, правда? Вот из этой красивой хрустящей обёртки таблетки повыталкиваем, вот сюда: в кучку. А потом стакана донышком похрупаем их родимых. И порошок вот сюда же, в стакан и водичкой разбавить, да помешать хорошенько. Что вы там говорили про усталость? От усталости у нас для вас лекарство. Самое лучшее лекарство на свете - сон, так ведь? Можете не отвечать. Это был риторический вопрос...
Как бы эту жижу посподручнее выхлебать-то?
Ну а теперь в воду поглубже. И сигаретку еще. И чаю - вкус противный забить. Так: расслабиться, представить себе какую-нибудь картинку. Каким ты всегда себя представлял, в жизни. Кукла, марионетка, удивленно-печальный клоун Пьерро, робко заглядывающий в равнодушное ничто.
Вот и спать захотелось. Вовремя. Как и планировалось, в общем то. А теперь немного вашего драгоценного внимания, уважаемая публика, достопочтенные дамы и господа. Впервые, на ваших глазах, вытащенным из бритвы лезвием, нелепая марионетка обрезает свои нитки. Да будет так. Вот таким образом. Теперь на другой руке. Надежно. Наверняка.
И совсем не больно...
Скоро будет хорошо... Остается надеяться, что и правда загробной жизни нет, иначе зря все. Растворить вместе вытекающей соленой краской жизни в теплой воде беспокойный разум. Такой наивный, такой глупый, такой смешной разум.
Холоднее чуть и немеют конечности. - В воду их. По "эмбрионовски" скорчась. Кровь - жирная. Мысль в цепенеющем сознании : "вкусный бульон". Засыпая, сравнению этому кривить в ухмылке губы на онемевшем, резиновом лице. Всем счастливо оставаться, однако... Спокойной ночи...
***
Запрограммированный на выключение в конце плейлиста проигрыватель, допев последнюю песню, замолчал. В наступившей тишине, звонкие капли падали из крана в ванную с почти секундными интервалами.
Зеркало остыло. Очистилось от осевшего на него пара и отразило запрокинутое лицо и бессмысленную улыбку.
Машинка
Вчера я выменял у Витальки во дворе его модельку. Это такая игрушечная машинка, только выглядит она, как настоящая. Она железная, с открывающимися дверками и багажником и капотом. Как настоящая, только маленькая. Я такую у мамы давно прошу, всю жизнь, но она не покупала мне такую никогда. В нашем Детском Мире - таких нет. А Витальке папка привез из Москвы, он туда на работу ездил.
Я поменялся с Виталькой на две медали. Я их у дедушки с парадного пиджака снял. Он его уже давно не одевает. Раньше одевал, когда ещё мог ходить везде по городу, и даже дальше, куда захочет. А теперь он старенький совсем и дома сидит всегда. Вот я решил взять их, эти медали - тихонько, с самого краешка, самые маленькие. Там все равно ещё много их на пиджаке с двух сторон и красивых и больших. А я ведь самые маленькие снял и некрасивые.
А Виталька давно такие хотел, только не знал где взять. У него-то дедушки нету. А медали - чтоб в войнушку играть. Он бы с ними тогда как герой был, с наградами, и его бы за это командиром сделали. Командиром просто так тяжело стать, а с медалью если - то можно. Вот мы и договорились с ним: всё по-честному. И поменялись утром.
Я сразу домой пошел - играть своей машиной. А Виталька пошел собирать ребят играть в войну на стройке, на пустыре, вечером.
Я дома целый город построил в своей комнате. Попросил меня не отвлекать никому, прикрыл дверь к себе и стул поставил. Чтоб никто меня с моделькой не увидел. Вдруг ещё прикопаются - "Где взял?". Скажу, если что - нашел. Но лучше, чтоб не видели, конечно. Взрослые - они такие приставучие...
Весь день играл. Не то, что мои пластмассовые машины. Эта в тыщщу мильёнов раз бащще. Такая уверенная, такая важная. Все мои машины, как игрушки, даже противно было их рядом с ней ставить. Представлял себе, что это я, такой, на ней еду. Что я взрослый, как бы. И как бы шофер. Еду, а мне завидуют все. Решено: вырасту - обязательно шофером буду. И будет у меня такая машина, как эта, только большая, настоящая. И ещё какая-нибудь.
Потом я устал играть и просто катал ее перед глазами близко-близко: любовался и радовался, что она теперь моя.
***
Вечером пришел Виталькин папка. И Витальку привел за ухо. Уже мои мамка с папкой дома были. И дедушка с бабушкой. Папка Виталькин с моими взрослыми на кухню ушел, и заговорил о чем-то, тихо, не разобрать. Мы с Виталькой зареванным в коридоре остались. Я хотел спросить, что случилось, у него, но он не слушал меня, икал только и опять ревел. Потом слышно было, как бабушка охнула и дедушка вскрикнул что-то. Потом все вместе заговорили, было, и опять замолчали страшно. А потом вышел мой папка и Виталькин. Папка мой каким то чужим, задыхающимся голосом велел мне отдать машинку Виталькину. За его спиной, с каким-то странным, испуганным и растерянным выражением на лице, мама стояла. А за мамой, бабушка наливала дедушке сердечные капли прямо в рот. А он плакал. Мне стало страшно, и я отдал сразу, без разговоров. И Виталькин папа с ним вместе вышел, ни на кого не глядя.
А мой папка, с каким -то хрустом ремень из брюк выдернул, накинулся на меня, повалил и стал этим ремнем хлестать. Он никогда меня ещё не бил! А тут бил - и так больно, просто ужасно больно! Я кричал не переставая. А он с ума сошел и бил и бил. А про себя слова говорил - дикие, злые, страшные - такие слова злые дядьки только говорят, мне их даже повторять, даже в мыслях бабушка и мама запрещали всегда, чтоб язык не отвалился.
Я так кричал, что сорвал голос. А под конец просто задыхался, хрипел и всхлипывал. Звал маму и бабушку, даже дедушку звал. Но никто меня от папы не спас, все меня предали. И никто меня не пожалел, когда папа меня отбросил от себя, и сказал сидеть в своей комнате, наказанным, и никуда не ходить, только в туалет. Сказал мне, что я вор и подонок. У меня так разболелась голова от моего крика, что я еле соображал. Добрался до кровати и упал в обморок, как будто. А потом утром со мной никто не разговаривал. И никто не пожалел. Да и мне боязно спросить - неужели из-за двух некрасивых маленьких медалей папа мой так взбесился, и дедушке так плохо стало? Их же ещё вон сколько! Что ему - жалко?!! Или из-за того, что просто нельзя меняться ни с кем ничем?
Ладно, потом спрошу, когда все успокоятся. А сейчас я и сам на них всех обижен. И ещё больно мне и обидно и страшно: вдруг ещё раз накажут. А мне ещё от вчерашних ужасов и битья грустно. И голос пропал - не могу разговаривать - шепотом только. Лежу, в подушке лицом, чтоб никого не видеть.
***
Теперь я дома, наказанный. Я себя ужасно чувствую: как больной очень, но впервые в моей жизни, никто из моих родных меня не жалеет. Болит попа и спина от отцовского ремня. Стараюсь лежать на животе, иначе никак. Очень не хочу вспоминать, как выглядел вчера дедушка - беспомощным, слабым, плачущим - никогда не видел его таким. У него тряслись губы, слезы стекали по морщинам и капали с небритых белых щек. Страшно было в полной тишине слушать, как он всхлипывает: как я вчера, почти, только ещё горше.
***
А ещё так жалко, что машинку отобрали и вернули Витальке. А ведь она была уже моей! Я уже привык к тому, что она моя! Такая красивая, тяжёленькая, блестящая, как настоящая почти. И дверки с багажником открывались! Если б только можно было все назад вернуть - я бы с Витальки клятву взял, что он не будет никому медали дедовы показывать. Всё он виноват!...
C"est La Vie
Старик встает около десяти. Тяжело опираясь в журнальный стол одной рукой, и отталкиваясь от кровати другой, с четвертой или пятой попытки встает. Берет две прислоненные к кровати трости и медленно, словно боясь оступиться, идет в новый день. Он живет по расписанию : от одного принятия пищи к другому, с походами в туалет и редкими вылазками на крыльцо. Остальное время занимает полусон, полудремота, полубеспамятство. И блуждания по своему славному, героическому, достойному прошлому. Которое, впрочем, на то и прошлое - что никому кроме него и не нужно. И обдумывание своего однообразного настоящего, имя которому - старость. Не зрелость, а именно бесполезная, муторная, беспросветная старость. И думы о неумолимом, безудержно бегущем и влекущем в никуда времени.
Да, Время беспощадно и старость ужасна. Старость отвратительна и неряшлива и слаба и болезненна и тошнотворна и смрадна и стыдна и неловка и ...
Старик сам стесняется своих немочей. Своего разрушенного временем тела. Неудобств, которые оно доставляет ему и родственникам. Ещё горше оттого, что многие изъяны возраста так отвратительно зримы, так впечатляюще-зрелищны. Нельзя скрыть недержание мочи и метеоризм. Западающую в рот верхнюю губу, в пустоту, где раньше были крепкие острые зубы. Дрожание конечностей, шаркающую походку. Седину и коричневые пятна пигментации.
Иногда старик раздражается. Раздражает всё - сузившийся горизонт восприятия, ухудшающаяся память, слабость. Горькие таблетки выводят из себя, ограничения в еде и неспособность переваривать некоторые продукты. И ещё сотни мелочей, связанных с собой. А ещё домашние...
Их чванство, апломб, категоричность, строгость. Отношение к нему как к малому ребенку. Не так ли давно он был для этих людей высшим авторитетом, не к нему ли они бегали со своими надуманными маленькими бедами, прося его мудрости, помощи, совета и участия?
Их: то - утомленное безразличие, а то - напускная, наигранная опека. Да ещё и гордость тем, с каким великодушием и терпением и самоотречением они возятся с докучливым дедом. А не им ли он отдавал последнее от себя, не их ли оберегал когда-то от жизненных бурь? Не им ли подарил счастливые - детство и юность? Два поколения лелеемых, пестуемых, защищенных, и позабывших в одночасье обо всем этом. Так, будто все их воспитание, характер, образ мыслей были даны в одночасье кем-то свыше, а он обвалился внезапно в их быт, из ниоткуда, неприятным довеском к их благоустроенной жизни. Неужели это какое-то святотатство, попросить их о помощи и заботе сейчас, когда последний выдох так ужасающе близок?..
Впрочем, вспышки раздражения быстро проходят, сменяясь апатией, унынием и привычной сонливостью.
А иногда старик плачет. Годы сделали его сентиментальным. Плач этот, тихий стыдливый, маскируемый кашлем - домашние старательно игнорируют. Слезу выжимают случайные вещи. Дешевые, жалостливые, глупые и жестокие истории, рассказанные телевизором. Поток разнообразных размышлений. Внезапно нахлынувшие многочисленные воспоминания, которые так охота выплеснуть наружу, поделиться со всеми. Но только никто не захочет выслушать, ни у кого не хватит терпения, внимания и чуткости выслушать хныкающего деда, а у того не хватит слов для нормальной коммуникации. Вот и текут невысказанные чувства мутными слезами по морщинистым щекам...
***
Внук приходит с работы серый и тусклый. Смотрит на обеденный стол, где остался недоеденный стариком ужин. Демонстративно, так чтобы тот видел, выбрасывает остатки еды в мусорное ведро. Молчание, повисшее между этими двумя людьми можно резать ножом. Молодой боится того, что без выброшенных в мусор килокалорий дед ослабеет и сляжет окончательно; будет ходить под себя и питаться только с посторонней помощью. Старый пристыжено отводит глаза: да, жалко выбрасывать еду, жалко усилий, приложенных к тому, чтобы она оказалась на этом столе. Но не стоит и пытаться объяснить, что иногда просто воротит от пищи, да и запоры и газы мучают все сильней и чаще...
А внука, на фоне эксклюзивных проблем, терзают видения беззаботного, радостного детства. Где все так таинственно и удивительно, загадочно и интересно. Где, кстати, этому, тогда ещё нестарому человеку, отведена была такая важная, яркая и значительная роль. Парня часто мучает стыд за свою чёрствость, холодность и эгоизм. Понимает напрасную свою вспыльчивость, но не может заставить себя относиться к старику терпимей, мягче. Злится на разбросанные везде тряпки, которыми подтираются текущие безудержно выделения. Досадует на работающий (под него так приятно дремать) вхолостую ТВ, единственное оставшееся развлечение деда. Как угнетают его умение мешаться под ногами, когда торопишься, занимать надолго туалет, его путаные речи, напоминания о важных (на самом деле - совсем незначительных) делах...
Как быстро этот человек одряхлел ... Как стал немощен... Как трудно заставлять себя ухаживать за ним, купать его, подбирать за ним разбросанные по столу крошки и объедки, кутать в одеяло, слушать многочисленные жалобы. И сознавать, что когда-то, ещё недавно он для тебя делал то же, но гораздо более легко: добрее, спокойнее, терпимее. А ещё тяжелее, постоянно видя его рядом, осознавать, что подобная участь ожидает в ближайшее время уже - родителей. Неужели, о боже, неужели и они будут такими?!!
Старик помнит внука любопытным, доверчивым, ласковым, мечтательным ребенком. Наивным и пылким юношей. Видит все этапы взросления и упадка. Видит его сейчас - замкнутого в себе, безразличного, колючего, переживающего личные неприятности и глухого ко всему вокруг. Видит старик и себя, бывшего таким же. Для деда просты и понятны метания и поиски внука; и он прощает парню его невнимательность к нему, старому. Прощает все недостатки и промахи и пороки молодости, "недоопытности", незрелости. Просто охота иногда быть к нему ближе...
***
Когда то случается неизбежное - почему не теперь? При очередном, казалось бы, незначительном усилии - яркий резкий свет, острая боль, непослушность членов. Возглас - какой-то птичий - короткое, просительное, жалобное чириканье...
Старик обессилено откидывает назад тяжелую голову и уже не чувствует, как внук поднимает его на руки и несет к ожидающей на улице машине. Звуки стихают, пропадают ощущения. Он видит сон-воспоминание: ему всего пятьдесят семь, он силен, крепок, ловок и доволен жизнью. Они с внуком возвращаются с неудачной рыбалки. Неугомонный рассеянный мальчишка подвернул ногу на мокрых камнях и вот теперь приходится нести его, на закорках домой. А путь ещё не близкий, солнце печёт и тело прижавшегося малыша, такое же горячее как солнечные лучи. Дома ещё будет нагоняй от бабки за то, что не уследил за ребенком. А как за ним уследишь?.. Мужчина с ребенком на плечах и рюкзаком на спине идет, не чувствуя тяжести. Он полон любви и заботы. Посмеивается про себя: "а ну как вырастет, постреленок - меня, старого, так на себе будет с гулянок носить..."
Пара слов напоследок.
Извини, сказал я, глядя в гроб на заострившийся нос, впалые щеки, кустистые, но клочковатые брови.
Извини, повторил я, не зная, за что же, конкретно, я извиняюсь.
Сейчас мы были с ним вдвоем в прибранной, насколько это возможно, большой комнате. Несколько странновато, если учесть, что обычно мы не очень-то ладили и сторонились друг-друга. Первый закрылся у себя в дальней комнате и не выходил даже поесть или в туалет. Ну, в туалет - ладно, он в горшок сходит там, у себя. А поесть? Я пробовал было ему что-нибудь отнести, так он наорал на меня, выгнал, а потом заплакал. Ругался и плакал. Ужасное сочетание - злые ругательства, произнесенные дрожащим, плачущим, слабым - не старческим даже, а каким-то детским - голосом. Даже когда Среднего привезли в ящике - не вышел.
Извини, - снова, как заклинание повторил я ему шепотом.
Поводов извиняться накопилось порядком.
Прости меня, я часто был груб с тобой и недостаточно внимателен. Молодой, непочтительный, горячий - всего семьдесят - нахальный, задиристый мальчишка. Хотя и ты поводов давал на тебя срываться - будь здоров. Но о тебе теперь плохо нельзя, так что, получается, опять таки, я один виноват. Ну и ладно...
Оправдываться не буду, признаю вину свою полностью. Принято считать, что с возрастом люди становятся мудрее и терпимее - так вот это не про меня. В чем-то, благодаря опыту - мудрее, да. Но насчет терпимости - тут полный провал. Если бы я был обласкан чьим-то вниманием, если бы со мной возились и сюсюкали, спрашивали бы советов и относились с уважением - тогда ещё может быть. А когда ухаживаешь за двумя вздорными стариками, которые тебя и в грош не ценят - трудно быть добрым и не впасть в постоянную раздражительность. К тому же от вас с Первым я ни разу слова благодарности не слышал. Словно это в порядке вещей - мне, как младшему, возиться с дряхлыми братьями, готовить, убирать, мыть, и в нагрузку ещё выслушивать постоянные жалобы... То есть, это, как раз, я считаю - так и должно быть, почему нет... Но спасибо-то сказать, лишний раз, рот не сломается, правда? Чтобы не только упреки в мою сторону и критика моих безрукости, невнимательности, бестолковости. Как удержаться от раздражительности, когда тебя, седого старика, гоняют и шпыняют, как мальчишку. Пусть и более старшие люди.
Почему-то, лезут на ум ваши с Первым поучения. Вот если бы ты, мол, завел семью и не прожил весь век бобылем, сейчас была бы нам помощь и прочее благополучие. Ладно, у старшего сыновья померли, не успев наследников оставить. Но у тебя ведь были дети - где они сейчас? Две дочки, их дети и дети их детей - где они? Пусть при жизни твоей у них ни времени, ни желания не было с тобой видеться или как-то помогать. Но ведь они и проститься не приехали, вот какие дела. Так что споры наши по этому поводу разрешились и не в твою пользу, признай это. Хотя это, наверное, и не споры даже. Так, заполнение пустоты, привычный поиск виноватых в своих неудачах и злость за не сложившуюся, как того хотелось, жизнь.
Обидно, стыдно, жалко, что все, во что мы когда-то вкладывали смысл, все, что мы строили, чего добивались, сообразуясь со своими принципами и убеждениями: все это оказалось бессмысленной суетой, и заканчивается так бесславно и убого. Ветхое, грязноватое жилище (хотя, видит бог, я стараюсь поддерживать порядок изо всех сил), скудная и не очень вкусная еда, надоевшая компания таких же неудачников. Раз в год, на День Пожилого Человека, или 23 Февраля, или ещё какой подходящий праздник - визит равнодушных спецов из соцзащиты с подарками и неискренними пожеланиями долгой, счастливой жизни. А вместо этого старческие немочи и болезни, тоска, и ностальгия по былым временам и ушедшим людям.
Очень обидно, что я нашел тебя так поздно. Да, я был для тебя обузой, пока был ребенком. Ты не замечал меня, а если замечал, то только для того чтобы поддеть, посмеяться над несмышленышем и слабаком. Я обижался на тебя за это; обидно, когда старшие братья, которых обожаешь, так далеки, так заняты собой. Но потом у меня было столько времени, столько не на то потраченного времени - я мог бы найти тебя, и мы могли бы попробовать подружиться. Но я отдалился и от тебя, и от Первого; я жил полно и самодостаточно, некогда и неохота мне было возводить мосты через реки детских обид и непонимания. Прости, что меня не было для тебя, что я не делил с тобой твои поражения и не радовался твоим победам. За неподдержку, за невнимание, за равнодушие - извини меня.
Извини, что я так и не узнал тебя толком. Только из твоих воспоминаний вслух. Но воспоминания эти: во-первых, были постоянно хвастливые, во-вторых - не совсем достоверные, потому как некоторые события - явный вымысел. Ну и часто ты перескакивал с одного на другое, теряя нить и путаясь. А с годами и вовсе стал отождествлять себя с литературными или историческими персонажами. Из этих сбивчивых и сумбурных рассказов трудно составить мнение о человеке. У меня остались только затертые временем детские воспоминания и старческие впечатления - уже после того как мы стали жить все вместе, чтобы удобней было друг-другу помогать(мне за вами присматривать, иначе говоря). А этого, согласись, мало для того, чтобы составить объективное представление о человеке. Так что мне, к сожалению, и рассказать о тебе нечего, если кто спросит. Впрочем, никто о тебе не спросит, так что не волнуйся, что я могу поведать о тебе что-то недостоверное и невразумительное.
Жалко, что ты умер так рано. Не по годам, в смысле, а так рано утром. Мы позорно проспали твою смерть, некому было проводить тебя на тот свет. Тебе, наверное, было страшно и тоскливо, страшно тоскливо умирать в полном одиночестве и тишине. Что ж, это, видать, судьба. Или наказание за какой-нибудь из старых грешков. Зато врач сказал, что ты почти и не мучился - вон лицо какое спокойное у тебя. Если так - я рад за тебя, завидую даже. Ты всегда подозревал меня в том, что я тебе завидую - так вот, в этот раз - это правда.
Ты вообще везучий. Ты самый первый ушел. Есть кому тебя засунуть в ящик и проследить, чтобы вся процедура захоронения твоего трупа прошла без глумления и насмешки. Есть кому тебя помянуть: я купил бутылку парням, которые тебя понесут и закопают. Ну и нам с Первым чекушку взял. Выпьем сегодня по пятьдесят вечером, черт с ними, с врачебными предписаниями и противопоказаниями. Хоть насчет этого не ворчи на том свете, если он есть - тот свет.
Страшно представить, как это будет с нами, когда мы преставимся. Первого у меня ещё хватит сил похоронить, если он не затянет до того, что я сам одряхлею и ослабну напрочь. Или вдруг меня паралич какой-нибудь разобьет. А вот если со мной случится вдруг что, летальное? Кто будет возиться с моими останками и с Первым, после того как меня не станет? Так что повезло тебе, можно сказать - хоть об этом тебе задумываться не надо.
Вот ты лежишь сейчас в этой комнате, где привык проводить все свое время. Где вы с Первым, полулежа в своих креслах перед телевизором, однообразно и монотонно ругали власть, порядки и современные нравы. Где вы, периодически громко пуская газы, рассказывали друг-другу об одном и том же, возмущались и поносили что-то одними и теми же словами, и выражениями, уже и не слушая друг друга и не заботясь о том, чтобы быть услышанными. Здесь ты ел сваренные мною и поданные каши, супы, компоты. Здесь же и дремал в кресле, откинув назад голову и открыв беззубый рот; время от времени чавкая и давясь собственным храпом. Теперь, видимо, мне придется занять твое место, чтобы старший не зачах от твоего отсутствия. Моя участь отныне слушать его бессодержательные и неконструктивные монологи, поддакивать в нужных местах; а может быть даже - говорить какие-то твои фразы твоими интонациями. Хорошо еще, что я их запомнил за годы. Посмотрим, получится ли мне тебя заменить...
И, по-хорошему, мне бы надо пустить по тебе слезу, показать, как мне жалко с тобой расставаться, но - никак. Не получается, хоть убей. Нет горя по тебе, вообще никаких сильных чувств нет. Только печальное смирение и ощущение некоей пустоты, в том месте, где что-то находилось так долго, что стало казаться вечным. И сожаление о том, что и это вечное уходит, что все вокруг, в конечном счете, и не вечно вовсе. Подозреваю, что мне даже будет не хватать привычного раздражителя и моего ответного раздражения. Брюзжания твоего, жалобных охов и стенаний будет недоставать, физиологических звуков тобой производимых, беспорядка, который надо за тобой прибирать. Теперь вся забота Первому достанется, надеюсь, ему будет ее хватать - с учетом того, что я и сам теряю силы и здоровье.
Вот ведь - всегда смеялся, когда в кино герой, обращаясь к покойнику речь произносит. Дожился - сам говорю. Пусть мысленно, пусть не всерьез, но общаюсь с тобой. А вообще мне и при жизни поговорить с тобой не о чем было - слишком уж мы разные. А уж после смерти...
Ты передавай маме с папой привет, если встретитесь где-нибудь ТАМ. Скажи - я скучал по ним всегда, и очень переживал, когда их не стало. Не так как сейчас, к стыду своему, а - по-настоящему, очень сильно горевал. До сих пор вспоминаю их. Ну а на меня зла не держи. Я ведь правда хотел быть тебе - если уж не любящим братом, то хотя бы - братом преданным и верным. Надеюсь, что за моей раздражительностью и угрюмостью ты это успел разглядеть, заметить, почувствовать. И за то, что не говорил тебе милых, ободряющих, приятных слов никогда - тоже прости. Видно так и не научился за все мои годы. Где уж от тебя этого было требовать.
Прощай, Средний. Или - до скорой встречи...
Отец не тот, кто...
Моему воображаемому сыну Тимошке около десяти лет. Не с момента, так сказать, возникновения, а вообще: ему всегда было и есть приблизительно десять. Я благополучно пропустил период пеленок и сосок, грязных подгузников и отрыгиваемой еды, режущихся зубов, младенческих недомоганий и бессонных ночей. Зато в полной мере застал возраст познания окружающего мира и его обитателей. Забавно, когда он называет меня "Папа". Меня, человека, который всегда бежал от отцовства. Меня, закоренелого детоненавистника, холостяка и одиночку.
Папа, а почему так бывает? А почему ты поступил так, а не иначе? А что будет, если...? - задает вопросы Тимофей. Много разных вопросов. А мне, в свою очередь, надо придумать ответы и пояснения, понятные ребенку. Трудно это, между прочим...
Тимоша внимателен, Тимоша настойчив, Тимоше нельзя соврать. Приходится быть чертовски понятным, убедительным и многословным. Думаю, если бы я волею случая контактировал с настоящими детьми, я бы нашел с ними общий язык - так я наловчился с Тимкой за эти годы. Только вот неохота мне с живыми - они мне не нравятся. У них масса недостатков. У моего же воображаемого сына этих изъянов нет и не будет. А ещё у него не будет и взрослых пороков. Тима не свяжется с наркотиками, алкоголем, азартными играми, не совершит дурацких ошибок, не впутается в дрянные, мерзкие, опасные, гиблые переделки. Я его на своем опыте предостерег от всего такого, своими примерами научил.
***
Вчера заходил в гости к Андрюхе. У него трое карапузов. Реальных, со всеми детскими заскоками, громких, приставучих, капризных, надоедливых. В такой обстановке общаться почти невозможно. Постоянное выяснение отношений, борьба за внимание, крики, обиды, суета, беготня - эти неугомонные создания могут свести с ума любого. Я за два часа вымотался так, будто две смены подряд отдежурил. А я ведь отдохнуть пришел, коньяка попить. Как бы не так!
- Как ты выдерживаешь это ежедневно? - спросил я Андрея. - Западня, чувак, я бы сбрендил за неделю...
- Тебе только кажется так. Привыкаешь к этому. Втягиваешься. Со временем учишься отфильтровывать незначительное и сосредотачиваться только на самом важном. - Глава семейства расслабленно - невозмутим, спокоен и не обращает внимание на круговерть вокруг. Наливает, выпивает, делает попутно какие-то нехитрые домашние дела, да ещё и мне о чем-то рассказывает. Изредка отвлекается - действительно в самые нужные моменты: кого-то похвалит, на кого-то рыкнет, кого-то шлепнет слегка по заднице. Погасит в зародыше начинающуюся ссору или драку, кому-то из детей даст совет или заставит что-то делать. Или что-нибудь запретит делать. Железной воли человек. Я бы так не смог. Вот уверен - не смог бы. Хорошо, что я - не он. Плохо, что я не такой, как он.
***
Однажды, в порыве пьяной откровенности, я рассказал о Тимохе другу Наташке. Что я ей только не рассказывал: единственная женщина, с которой я разрешал себе говорить о сокровенном. Да и вообще единственный человек, которому я был интересен. И в тот раз она заинтересовалась. И хотя все это и было преподнесено в шуточной манере, смеяться и высмеивать не стала, наоборот попросила подробностей.
Это ведь ужасно интересно! - загорелась она тогда. - Мне столько раз попадались в кино и литературе такие приемы, но всегда казалось, что это приемы и есть. Попытка автора сконцентрировать или отвлечь внимание наблюдателя, хитрый ход творческой мысли. От реальных людей я ни разу о воображаемых друзьях или детях никогда не слышала. Хоть и спрашивала специально. Детально давай!
А подробностей я и сам не вспомню. Однажды подумал, каким бы мог быть мой сын, если бы не разные "если". И увлекся, представляя, и воплотил его для себя. А потом частенько представлял его рядом в разных житейских ситуациях. Как бы я повел себя, если бы он живой был рядом и смотрел, как я выкручиваюсь из разных коллизий. Немного напрягает, но это хороший способ быть честным с собой. Когда творение твоего надразума задает вопросы, которые себе предпочитаешь не задавать чтобы не получать ответы, которые не хочется озвучивать.
И какой он? - занимало Наташку. - Опиши. Познакомь нас.
Как мне описать Тимку? Внешне - щуплый, темненький, застенчивый мальчишка. Задумчиво-мечтательный, с немного растерянным, слегка удивленным и открытым лицом. А что касается характера... Тихий, внимательный, спокойный ребенок, без всякой детской глупости, без рисовки и кривляний. Ласковый. Тактичный и деликатный. Справедливый. Идеальный ребенок, в общем. Я мог бы им гордиться. Жаль, что вы никогда не увидитесь, - пожалел я друга-Наташку. Жаль, что его вообще не дано никому увидеть...
***
Каждый день вешнее солнце ярче светит и сильнее греет. Глаза не справляются со светом. С крыш повернутых скатами к востоку и юго-востоку то и дело съезжают пласты снега со льдом. На теневых сторонах растут и срываются вниз сосульки. Ветер все игривей и теплей.
Эта весна убивает меня...
Раньше это было любимое время года. Теперь каждая весна переносится все тяжелей и мучительнее, и кажется невероятно трудным делом дотянуть до лета. Все хвори объединились в грозную армию, и ведут наступление по всем фронтам, разбалтывая, расшатывая, разрушая мой уставший организм. Боль выкручивает тело как грязную тряпку. Не хватает воздуха, постоянно знобит, мутит и лихорадит, кружится голова. Сердце сдавливает так, что отдается под лопаткой и в шее. Доктора разводят руками и советуют сменить климат.
Сосредоточась на самочувствии, я все меньше уделяю времени своему выдуманному ребенку. Тимошка все понимает и не пристает ко мне. Жалеет только по-своему. Иногда я почти чувствую на себе его ладошку, которой он пытается унять, прогнать мою боль.
По пути на работу - сгорбившись, кривясь, скрипя остатками зубов - думаю, что неплохо бы завести для своего воображаемого сына Тимошки воображаемую собаку. Чтобы мальчишке не было скучно, или грустно, или одиноко, когда я далеко. Чтобы у него всегда был рядом надежный и преданный друг, если меня, внезапно, совсем не станет.