Панков Андрей Владимирович : другие произведения.

Русская не народная сказка - Как баба Ягой стала

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда я был маленький, то в старом чёрном секретере, что стоял в чулане у бабушки с дедушкой, я нашёл пару волшебных книг. Не смотря на то, что слова в них были русские и легко узнаваемые, но написаны они были странно, да с использованием буковок, которых не было в моём букваре первоклассника. Читать Крылова в первоисточнике мне довелось с пожелтевших страниц ещё тех, царских, времён. Потом я рос, часто листал эти книжки. У меня родился двоюродный брат. Кузен, как говорят в Европе. Он был тоже внуком моему дедушке и он, дедушка, подарил эти книжки моему братику. Тогда я не обратил ни какого внимание на это, ведь в сарае нашлась настоящая будённовка со жгучим щёки ворсом и огромной звездой на лбу и потеря старинных книг меня не трогала от слова абсолютно. Много позже, когда уже подрос понял, что я потерял с теми изрисованными ручкой и выброшенными в макулатуру драгоценностями ушедшей эпохи. Те страницы, мне до сих пор кажутся волшебными, со своими рисунками, запахами и буквицей Ятями. Пусть мои "русские не народные сказки" будут реквием нашей загадочной ушедшей эпохи. В которой были лешки и русалки, барабашки и банники, дворовые и жихари, водяные и кикиморы болотные. Где погост - не могилы предков, а место сбора дани, да и Бог не один...

  Когда я был маленький, то в старом чёрном секретере, что стоял в чулане у бабушки с дедушкой, я нашёл пару волшебных книг. Не смотря на то, что слова в них были русские и легко узнаваемые, но написаны они были странно, да с использованием буковок, которых не было в моём букваре первоклассника.
  Читать Крылова в первоисточнике мне довелось с пожелтевших страниц ещё тех, царских, времён. Потом я рос, часто листал эти книжки. У меня родился двоюродный брат. Кузен, как говорят в Европе. Он был тоже внуком моему дедушке и он, дедушка, подарил эти книжки моему братику. Тогда я не обратил ни какого внимание на это, ведь в сарае нашлась настоящая будённовка со жгучим щёки ворсом и огромной звездой на лбу и потеря старинных книг меня не трогала от слова абсолютно.
  Много позже, когда уже подрос понял, что я потерял с теми изрисованными ручкой и выброшенными в макулатуру драгоценностями ушедшей эпохи. Те страницы, мне до сих пор кажутся волшебными, со своими рисунками, запахами и буквицей Ятями.
  Пусть мои "русские не народные сказки" будут реквием нашей загадочной ушедшей эпохи. В которой были лешки и русалки, барабашки и банники, дворовые и жихари, водяные и кикиморы болотные. Где погост - не могилы предков, а место сбора дани, да и Бог не один.
  
  
  Июль 2016
  
  ***************
  
  В помощь родителям
  
  Автор не в коем ряде не считает, что уважаемые мамы и папы, а так же их родители не знают некоторых слов из этой сказки, или, скажем целых понятий. Просто иногда, читая, и сам не замечаешь как пропускаешь мимо внимания что-то само-собой для взрослого человека разумеющееся. А вот для деток наших, особенно живущих в некотором отрыве от живого русского языка, для них такие слова и понятия могут быть тем камнем преткновения о который мамы и папы, а так же их родители смогут, опешив от вопроса, вот так запросто и не ответить.
  Поэтому я решил собрать небольшой список пояснений (тем более, что некоторые слова у читателя могут вызвать иные ассоциации и толкования), из которого можно быстро получить значения странных слов, используемых мною в сказке.
  Сноски поэтому размещены не в конце сказки или не внизу страниц. Они размещены в самом начале и обращены именно для взора мам и пап, а так же их родителей, всех тех, кто будет читать сказку детям.
  
  Попонки - так папка Матвея называл напольные дорожки в доме (видимо это - специфика той местности где он вырос, где смешались несколько языков).
  Знахарка - от древнерусского знахарь, знахорь - "знать", целительствовать.
  Ведунья - в старости к людям владеющим тайными, как им (людям) казалось знаниями относились сверх настороженно, но в случае болезней, и не только физических, бежали именно к бабушке-ведунье. Больше всего пострадало ведуний в период крещения Руси. Церковь не могла позволить конкуренции в овладении душами. Образ злобной Бабы-Яги именно оттуда - один из инструментов пропаганды, построенный на боязни простым людом ведуний. Так из целительниц, знающих тайны мира, ведуньи стали страшными ведьмами. Так же ходят легенды, что мужчины не могли быть ведунами. Заметьте, в русском фольклоре (в сказках) нету ведьмаков, ведьм - сколько угодно.
  Хворатьба - болезнь.
  Ладанка - талисман или мешочек с каким-нибудь снадобьем. Ладонку носят на груди.
  Оберег - талисман, способный охранить от разных бедствий - напастей
  Кромка - в теперешней этимологии это звучит как "тот свет", т. е. - посмертный мир.
  Туесок - небольшой берестяной (береста - кора берёзы) короб с крышкой (обычно цилиндрической формы), Слово туес было позаимствовано у одного из народов, вместе с которым русские издревле жили - коми. Означает это слово "береста".
  Тычок - туески заменяли почти все современные сосуды для хранения и переноски еды и напитков: термосы, коробочки для специй, злаковых и прочее. В зависимости от назначения крышки делали из еловой или кедровой доски, в случае предназначения для переноски делали ручку, а если туесок предназначался для стационарного использования, то вместе ручки в отверстие в центре крышки вставлялся подогнанный тычок - вырезанный обычным ножиком деревянный заклёпышек.
  Свиток - на Руси берёза была очень важным деревом, из неё добывали такое количество полезных людям вещей, что представить себе трудно. Оттого берёза - так почитаема русскими, от того о ней столько песен и сказок сложено. Вот и свитки - основа древней письменности Руси были выполнены на коре берёзы.
  Тын - забор, изгородь.
  Городьба - деревянная изгородь, плетень.
  Скрынка - ящик, коробка.
  Судно - в России слово "посуда" относительно молодое, то из чего если называли обычно "судно", а из чего можно было пить - "сосуд".
  Сосуд - столовая посуда.
  Блюдо - один из самых древних предметов столовой посуды. У русских было принято есть из блюда вдвоём или даже втроём. Именно что из одного блюда. И на пиру сильно обращали внимание кто с кем вместе ел из одной посуды. Менее именитым гостям подавали блюда малого размера и называли их - блюдце или блюдечко. Очень много рецептов царской кушаний рассчитаны для блюда на двоих.
  Баба-Яга - это такой глобальный всеобъемлющий персонаж, что об него сломали зубы все учёные, которые пытались разгадать происхождение имени Яга, да и самого персонажа. Выше я привёл свою версию, при описании бабушки ведуньи. В этой сказке я решил не нарушать традиций.
   "Ткачиха" - игра. Играющие делятся на две половины - это "станок". Двое играющих - "челноки". Под определенные слова две половины станка сходятся и расходятся, а "челноки" должны пробежать между ними, поменяться местами.
  Опушка леса - переходная полоса между непосредственно самим лесом и смежной растительностью (лугом, болотом и т.д.).
  Тать - (от таить), хищник, похититель, крадун (заметьте, что раньше ворами называли мошенников).
  Шелыга свода терема - верхняя точка.
  Детинец - название внутренней городской крепости. Что-то близкое к понятию кремль. В детинце обычно располагалась дружина. Ещё в детинец при нашествии врагов сбегался народ окрест.
  Терем - жилое помещение в верхней части дома или дом в виде башни ( в зависимости от контекста - тюрьма, куда заточали).
  Волхв - на древней Руси выполнял роль сказителя, прорицателя и даже лекаря. Главным "магическим" средством практики его было - слово. Кстати, от слова "волхв" происходят русские слова "волшба" и "волшебство", от которых не тянет потусторонностью и которые в народе не имеют такой негативный окрас как колдовство.
  Волох - старое название представителя романского народа (чужеземец, иностранец, кельт и тд). В данной сказке Волох не имеет отношение к древнему идолу/богу Велесу.
  Гость - купец, обычно иноземный (отсюда - "гостинец").
  Корчага - большой, обычно глиняный сосуд, служащий для разных хозяйственных надобностей. Имел округлое тулово и две ручки. Позже он превратился в некоторое подобие горшка с широким горлом. Потом его судьба сделала чугуном или чугунком. Были корчаги щаные или пивные.
  Волоковое оконце - специальное небольшое оконце в стене под потолком, в которое выходит дым при отоплении избы по-чёрному.
  
  Что бы ещё хотелось отметить по поводу самого текста и его некоторой исторической правдивости. Сказка есть сказка. Не надо пытаться тут найти идентичность эпохе, а уж тем более аутентичность чего-то-там. Просто читайте её такой, какова она есть. Ведь: "сказка - ложь, да в ней намёк"...
  И да, некоторые слова мною намерено искажены, чтобы придать немного колорита.
  
  *****************************
  
  Глава первая. Почин, значит.
  
  
  В главе этой рассказывается про мальчика одного,
  что жил-поживал, да в носик сопел.
  Про то каким он пригожим был, всем помощник да дружок.
  А ещё говорится о бабушке-ведунье, что жила-была недалеко в лесу,
  про сердце её доброе, да полезность людям.
  Было ли это или нет, нам теперь не узнать,
   но если и было то было давно, в то время и люди иначе жили,
  да и разговаривали немного по-другому.
  Вроде и понятно, но, однако по-другому.
  
  
  
  В одном дальнем селе семья жила зажиточная. Мужик коров стадо имел, дом - хоромы, да подворье большое. Людишек, знать, было у него вдоволь, что работу всякую справляли. Кто по дому бегат, половики трусит, пыль со скамей сметат, кто за конями ходит, а кто коровушек на выпас рожками по заре зовёт, разливая трели на солнышко красное. Рожки у пастушек мужиковых были уж больно заливисты. Вот станет пастушок коровушек зазвывать, а вся округа выходит евойные трели-пересвисты послушать. Бывало, сам мужик, голова семьи, выйдет да бубенцами на бубне позвякиват в мотив трели, значит, чтобы.
  
  
  А у мужиковой жонки-то, детка был - о шести годах. Матвеем нарекли, Матвеюшкой по дому кликали. Бывало выйдет мужик с позаранку в сени. С утра ещё свежестью утряной тянет. Попонки ноги холодить не дают, но озноб, знамо, пробират. Зачерпнёт кружкой водицы и зовёт: Матвеюшка, сынок, просыпайси, пойдём утречко встречать, дела-заботы разрешать.
  Подождёт немного мужик и опять: Матвеюшка, сынок, пришла пора петушкам вторую зорьку петь, вставай, отцу помогай, мужики вон и в поле уже пошли.
  Матвейка встанет, штанишки до самого подбородку подтянет и прыснет вон с горницы на помощь батяньке-то. Уж больно любил сынок с папкой вот так-то по утру выехать да по уделу проехаться.
  Дружный народ жил у мужика. Все разом-то песню затянут, то со смехом шалость какую уладят. Но не гадскую подлость, а радости ради. То пастушка подъиначат на жалейке плясовую заиграть, да сами же и спляшут. Прямо вот так с утреца, прямо в пути-дороге. Не злобливые мужики были-то. Хорошие. Хозяина уважали, да и сынка-то его.
  Одна беда-печаль была. Сестра его, знай, мужикова-то - хворой шибко была. Постоянно к травницам да ведуницам в леса шастала, за снадобьями, да зельями всякими. То молодость хворую чтобы одолеть, а то уж и расцвет женский в себе поддержать.
  
  А по ту пору жила в лесу бабка - ведунья. Долго уж больно жила. Её, поди, и дед мужиков-то по молодости помнил, а он, почетай, семьдесят годков-то пожил, пока мест перед Богом-то не представился. Старая ведунья знахаркой знатной была. Добрая. Бывала придёт к ней с чем человечек, хворатьбу какую в себе принесёт. Нету у человечка того чем отблагодарить старушку-то знахарку, ведунью лесную, а она его всё одно излечит и до дому ступать велит. Добра бабушка та была. Чего о мужиковой сестре сказать ни как нельзя было. Она всегда была злая. То на солнце утреннее, что так рано встаёт, то на снежок морозный, что хрустит громко, да то на Матвейку младого, что глуп, да кричлив, в виду годков своих детских. Всё сварливостью своей несусветною грешила.
  Не было у сестрицы мужиковой деток-то своих. Боги-то, не-то наказал за желания глупые, не-то оградил деток малых от горестей иметь в мамках такую-то. Ни как не могла ведунья лесная совладать с норовом мужиковой сестры. Всё та норовила пакость сотворить вопреки настояниям старушкиным-то.
  И задумала, значит, мужикова сестра хитростью завладеть секретами ведовства и долгих лет жизненных лесной ведуньи. Совсем извести старушку-то удумала окаянная. Придумала польстить старой и напросилась к ней в ученицы. Дескать, возьми меня в обучение, всё тебе помощь какая ни есть, да и дело своё ведовское передать кому станет. А то, вон, всё одна, да одна - горемычная. Размышляла старушка-то, размышляла, да так и решила: всё погляд за мужиковой сестрой станет, коли она рядом обитаться будет.
  Вот и стала мужикова сестра, злыдня, у старушки - знахарки жить, да делу её ведовскому в меру сил своих утлых учиться.
  
  
  А сынишка, мужиков, что Матвейкой покликали шибко-больно бабушку ту ведунью любил. Быват побежит один по лесной тропике-то, прямёхонько к старушкиной избёнке. Бабушка-бабушка, расскажи как соседску козу подлечить заговором-то? Больно козляток жаль её. Коза совсем квёлой стала: блеет да блеет, да лечь всё норовит. Козляткам молока совсем от матки ни какого нету. Бабушка, бабушка, расскажи - помоги.
  Бабушка Матвейку выслушает, улыбнётся устами старческими, да давай приговаривать: не мужицкое то дело, милок, в ведуны-то записываться. Не сподобили вас Боги-то на дела такие. Сие - бабска стезя наша. Да и нашепчет чего-то. Пока обернётся Матвейка до дому, а там, глядь - козья мамка-то оздоровила уже. Козлятки вокруг бегают радостные, молока в маминых сосках полным-полно. Матвейка в радость, а козья хозяйка вообще на осьмом небе от счаться такого. Как-же: кормилица оздоровила.
  Любила лесная старая бабка-ведунья Матвейку за желания его людские, за сердечко доброе, а сестра мужикова, отрава, просто возненавидела, за это же. Она уже и козе той полынь подсовывала и другие злодейства учиняла. Не переносила доброты-то сестра мужикова совсем не переносила.
  А бабушка-ведунья Матвейку знамо-дело привечала. Поди никогда уж и не отказывала просьбам его незамысловатым. Простой паренёк рос Матвейка-то. То соседкеной козе, вот опять же, помочь, то коровушку отцову разрешить телёнком малым, то ещё какой зверюшке счастья её звериного принести. Знай себе за малых хлопочет, да бабушку-ведунью уговаривает его делу своему научить.
  Но так уж природой в людей заложено, что не может мужицкое бабье-то перебороть. Что на роду написано, того не миновать. Знахарками-то, да ведуньями испокон веков, поди, одни бабы и были. И не ведает ни кто иного, чтобы мужик ведал всякие лесные тайны с наговорами. Сказители да волхвы - были. Даже знахари были могучие, но ведунами быть мужикам не приводилось. Хотя молва людская носила всякие были и небылицы-то.
  Так и текло время: Матвейка прибегал к знахарке, то за советом, то с горестью какой приключившейся, а мужикова сесрта, злыдня, училась у знахарки делу её ведовскому.
  
  
  
  Глава вторая. Печальная.
  
  
  В которой вы узнаете куда ушла бабушка-ведунья,
  что случилось с Матвейкой и тёткой его, папкиной сестрицей,
  да про секрет - наследство бабушки-ведуньи.
  
  
  
  И вот по весне как-то настал час старой ведунье отправиться в дорогу дальнюю, в миры иные, для людей живущих недостижимые. За кромку, значит. Видит ведунья, не совладала она со злостью мужиковой сестрици-то. Ни одолела хворатьбы злости в ней. А помирать пора пришла. Не передала всех таинств своих ведовских бабе несносной. И вряд ли кому ещё передать успеет.
  Отослала тогда ведунья свою ученицу злобную за кореньями. Дескать: "принеси мне вот этого и того корня для отвару молодящего".
  Не хочу уходить в миры иные, хочу жить ещё годы долгие, по земле молодыми ноженьками ступая.
  Только ушла ученица знахаркина, мужикова сестрица, как Матвейка к знахарке прибежал: Бабушка-бабушка, что за хворь с тобой приключилась, может помочь чем можно, ты только скажи...
  Выслушала ведунья Матвейкины причитания и говорит:
  - Ты, Матвейка, не плачь и не горюй о старушке-то. Пожила, посмотрела на свет этот я уже. Теперь вот пришла пора и на тот свет посмотреть. Ты же обещай помнить меня и выполнять заветы, что дам теперь тебе я. Будешь слушаться всё у тебя всегда получаться станет.
  Ну, и, знамо-дело, Матвейка-то и согласился. Научила бабушка ведунья лесная Матвейку маленькому заговору, да и не заговору-то совсем, а словам тайным, да ладанку-обережек на шею повесила и всю силу свою ведовскую в ладанку-то и вложила. А слова тайного заговора просто были ключиком к тому, что в ладанке той заключено. Заговорённой ладанка та стала и Матвейка знал тайну заговора, да как его в свою пользу обернуть.
  Вложила, значит, бабушка-ведунья силу-то свою, да и померла.
  
  Вернулась сестрица мужикова, глядь а бабушка мёртвая в избушке лежит да Матвейка рядом плачет-убивается. Стала сестрица мужикова Матвейку последними словами ругать, дескать: "по что бабушку, злыдень, извёл да на тот свет спровадил. Поди, опять просил помощи какой ненужной, да бабушка силы-то последние свои ведовские на игры твои с животинками-то да и растратила".
  
  Прогнала она Матвейку из избушки, бабушку-ведунью на костёр водрузила, да и за кромку спровадила. И стала в избушке той сама жить. Дескать, вот я теперь вам и ведунья новая.
  Ну, что сказать? Знамо-дело, ведунья старая кое-чему научила мужикову сестрицу-то. Травами та владела некоторыми, небольшие хвори приключившиеся снимать могла, к животным лесным какой никакой, а подход иметь научилась. Да только пустое всё знание это было. Что капля в море по сравнению со знанием ведуньи-то старой. Понимала это мужикова сестрица-то, вот от понимания этого и разбирала её злоба лютая. Всё казалось ей будто бы виноват в том весь мир её окружающий.
  Так и жила в злобе. Кое-чем кому то если и помогала, но сварливостью своею просящему плешь выедала. Да никогда не забывала испросить за труды свои. Да сторицей. А уж коли попадался человечишко совсем бедный и облагородиться неспособный, то вовсе гнала того с порогу своего.
  И всё то время жила она в избушки ведуньи умершей. Жила, да все сокровенные уголочки обнюхивала, всё потаённую книжицу какую изыскивала, нечто запись ведуньи старой, что позволила бы мужиковой сестре знания ей не принадлежащие присвоить. И отчаялась уже окаянная, да случилось ей как-то надобность в туеске берестяном. Залезла она в чулан да ну выбирать тот, что пустой, в котором, значит, весу меньше чем в других. Дошла до одного туеска высотой от других отличающегося, да по весу лёгкого. Ну, вот, думает, ентат и подойдёт. Взялась она за тычок на еловой крышке, потянула да и обомлела...
  Туесок был целиком свитками заполнен с рецептами всякими да наговорами. Забыла видать ведунья старая-то, что когда-то ещё по молодости да глупости записывала всяко на свитки-то эти. Потом уж перестала, забросила туесок берёзовый на полках, да и память стёрлась о нем. Не нужными записи оказались, мудрости в них не было, а знания без мудрости - так, глупость сплошная к жизни не применимая.
  Обрадовалась сестрица мужикова: вот они знания-то потаённые, вот оно ведунство желанное-то! Грамоте сестрица-то обучена сызмальства была, поди не в землянке родилась с курями да козами в обнимку чай не спала. Поэтому прочесть уж сдюжила свитки ведуньевские. Да поначалу ничегошеньки не поняла в надписанном. Больно мудрёными показались записи-то. Но не сдавалась новая хозяйка избушки ведуньи, этак она прикидывала, да так прочитанное всё в голове вертела да и припоминала о чём старая ведунья ей да как говорила. Долго ли коротко, да стала мало-помалу то один наговор признавать, слышала как-то, как старая хозяйка избушки его нашёптывает, то другой раз рецепт распознает слово какое заковыристое вспомнив. Так пыхтя над записями старыми и подучилась сестрица-то мужикова новому. Понятно дело, не так уж и много знаний в туеске том упрятать можно было, но так вышло, что всё больше, чем их было в злой головушке-то сестрициной.
  
  
  
  
  
  Глава третья. Лесная.
  
  
  В этой главе вы узнаете, как
  можно в одночасье злой колдуньей стать.
  
  
  
  
  Лето давно закончилось, осень озолотила дубки да берёзки, а потом и снежок всё укутал одеялом свои тёплым. Пожаловал в гости на Русь, знамо-дело, великий дед, почитай, всякому знакомый, Морозом которого кличут. Да и он долго не прогостил. По весне трели весёлые птицы завели, снег стаял, разбежавшись ручейками озорными, а там и травка зазеленела, да веточки листиками приукрасились. Потеплело. Вот и год почти прошёл как живёт новая ведунья - мужикова сестра в избушке-то. Одна живёт. Отшельница почти. Редко люди к ней заглядывают. Отвадила своим склочным невыносимым характером, да скрипучим противным голосом. Лишний раз человек и не пойдёт. Да и боязно люду местному стало как-то. Придёшь от хворобы какой излечиться, излечить-то излечит, да вот придя домой смотришь - коровушка-кормилица прихворнула. Стали люди замечать недоброе за ведуньей новой. Да и глаз тяжелый у неё. Приведёт девка дедку своего подлечиться, глянет на неё ведунья и враз у девки женихи пропадают. Перестаёт она им нравиться, как не прихорашивайся, как глазками не стреляй по парням-то. Всё без толку. И смекнули людишки - лучше в дальние веси ноги стаптывать к ведуньям тамошним, чем у местной на ведьмин глаз попадаться.
  А тут ещё удумала мужикова сестра красоту да молодость в себе возродить. Да стала наговоры со снадобьями для этого разные смешивать. Нету у бабы мудрости, да и знаниями боги особыми не наделили да и возомнила-то себя могущею сама даже не замечая как люди на неё смотрят, что и ходить, поди, почти перестали уже. Всё тешилась обманом, что вот выучилась ведовству уже, всё теперь спроможно.
  И стала она на себе придуманное пробовать. То этот рецепт травный для лёгкости вот с тем для розовости щёк смешает, а то и наговор к ним применит. А сама всё в бронзовое зеркальце смотрится, пригожей ли стала нежели давеча. Так и сидит - бронзу полирует тряпицей-то, а сама наговор составляет новый. Накинет наговор на себя, да в зеркальце на результат смотрит.
  Решила она волосы себе пышные вырастить, талию словно у ивушки сделать, а кожу отбелить словно берёзовая. Долго пробовала то одно то другое. Но как-то так выходило, что-либо грива вырастет пышностью, что конская, то талия истончится, да зад раздуется. Не подбирались снадобья да наговоры. И решила ведунья молодая испробовать нового, незнамого. Мышь поймала белую с гладкой шерсткою - волосик к волосику, кореньев взяла разных, что силу дают, будто у молодухи, коры всякой, травинок, да решила взвар сотворить. Глупая баба, хоть и называла себя ведуньей, да главного не ведал, что чёрное дело творит - ведьмовством в народе называемого.
  Заварила мужикова сестра в котелке травы молодильные, сдобрила их наговорами силу старому телу дающими, будто в молодость относящими, да и бросила туда коренья живого дерева, а потом и мышку-бедняжку так живьём в этом вареве и сварила, дабы силы и красота передалась вареву.
  Остудила котелок-то сестриц мужикова, да и решила спробовать отвар. Глоток сделала да к ощущениям прислушалась. И чудится ей, что лёгкость в теле образовалась, будто десяток годков сбросила, и не девка, но и не баба уже к старости склонившаяся. Глядь в зеркальце бронзовое - а из него вроде и не она сама отражается. Румяна на щёках выступила, волосы вроде гуще стали, да выгладились и словно отливают на свету чем. Стала себя ощупывать: и зад кажется не огромен и талия хороша. Одно плохо - голос так и остался скрипуч и сварлив. Мало помолодела, думает она. Дай ещё к котелочку заветному приложусь, раз от одного глотка так похорошела и помолодела так уж и опять девкой пускай стану!
  Раз глотнула, да для пущей верности ещё один.
  Задрожали руки у колдуньи-то. Ведьмовство её на неё саму же и обрушилось в момент этот. Так как то, что сотворила сестра мужикова и было самым настоящим ведьмовством. Стала она прямо на глазах меняться: пальцы на руках истончились, ногти потемнели и отросли, волосы на голове начали клоками вываливаться, спина согнулась как коромысло и надломилась промеж лопаток, а в надлом-то горб врос, кожа не лице стала морщинистой, а нос крючком. Хотела дурная баба талию словно у ивушки, а получила ветхое тощее тело, что и вправду за ивой срыть можно бы, кабы не горб, ножки - как две спички да коленями врозь.
  Упала ещё вчерашняя баба, а теперь ведьма - баба-Яга, как ещё таких в народе кличут. Упала она на пол в избушке-то, да и стала в истерике себя когтями расцарапывать, жить ей в таком виде стало невыносимо. По полу каталась, да так выла, что всю живность вокруг распугала. Даже вороны чёрной стаей в небо унеслись, лишь старый подслеповатый с тыну не слетел. Так и остался сидеть на городьбе при избушке колдуньи-то.
  Лишь глубокой ночью забылась ведьма сном от изнеможения.
  
  
  
  
  
  Глава четвёртая. Дарёнка.
  
  
  В этой главе рассказывается про подружку
  Матвейкину, её кошку Мурлыку, да её друга - Тимошку,
  Матвейкиного кота распрекрасного.
  
  
  
  
  А по ту пору, ни чего не зная о злоключениях папкиной-то сестры, Матвейка жил да поживал себе. С робятками в прятки-салочки бегал, да когда какое печальное дело случится к оберегу бабушки ведунье обратится со словами потаёнными. Глядишь и дело сладится, печаль случившаяся к счастливому окончанию разрешится. Бывало, побежали они на лужок в ткачиху с другими детьми играть, да поди-же ты челноки в станке как столкнутся, да кто-нибудь ушибётся больно. Жалко его. Сидит на травке, слезу пускает. Матвейка подойдёт, возьмётся за тайную ладанку, наговор бабушки-ведуньи прошепчет, а потом да за болезного попросит. Боль то и отходит. Отпускает. Добрый он был. Всех жалел. Что зверюшку какую бездомную, что старикашку хворого. Всем помогал, коли смочь можно было.
  
  Папка на него всё нарадоваться не мог. Вот возьмёт с собой Матвеку-то к животинушке, обиходить её помочь или ещё с какой целью, а у сынка всё справно выходит. Животинка будто чувствует добро его. Глядишь, провёл по холке коняшки, а тот и перестал сердиться, ноздри раздувать, фыркать да копытом земельку-то бить. Собачка дворовая приболела, так Матвейка с ней всего-то и полдня провозился и вона - здоровая по двору весёлая бегат.
  Матвейку все любили, а теперь так и вообще в каждый дом вхож стал. Привечали его сельские-то.
  
  Жила в избёнке одной девчушка с дедом, бабаней, да матушкой с батюшкой. Задорная говорушка с глазами на пол лица. Танцевать любила, да ко всяким резвостям готовая. То на дерево залезет, да там на ветке покачели устроит, то давай через тыны да городьбы поскакушки устраивать. Баловство. А всё-одно смешно. Любил Матвейка с ней играться. Да частенько за теми играми приходилось синяки да ноги расцарапанные подружки добрым словом, да ладанкой-обережком подлечивать. Подует, пошепчет просьбу к подарку бабушки-ведунье, ранки и затягиваются, а синяки болеть перестают.
  Непоседу подружку-то Дарьей звали, а папка то с мамкой всё больше Дашей покликали, а уж дедушка с бабушкой так и вообще Дарёнкой. Шебутная девчонка была. Любили её в доме шибко. А ещё смешной у них с мамкой всегда разговор был промеж собой. Мамку-то её Марфой звали значит, вот Дарёнка-то мамкой её покличет, а то и мамусей, а то возьми и да назови Муся. А сама смеётся озорная.
  А мамка в ответ: "вот уж ты моя Дуся".
  И смеются вдвоём заливисто. Приятно смотреть на них в такие моменты Матвейке было. Хорошо. Мирно.
  Жила у Дарёнки кошка Мурлыка, а у Матвейки кот Тимофей. Тоже вместе любили играться да на прогулки всё совместные ходили, как и их хозяева. Выйдет вечером Матвейкин кот Тимошка, шмыг со двора да по улице бежит, лапками перебирает, хвост трубой, волосы на нём пушистые, в разные стороны, будто ёлка. Да и до тына подружки Мурлыки. Сядет, лапку облизывает, да в окошко зелёным глазом поглядывает. Ждёт, значит, подружку-то. А та уже, поди, знает, что Тимка поджидает, да выходить не торопится, то о ножку Дарёнки потрётся, помурлыкав, упрашивая чтобы её погладили, то к мамке то её пристанет с ласками своими кошачьими.
  Те смеются: "иди уже, не видишь, что ли ухажёр пришёл давно? Вон сидит. Ишь прихорашивается".
  А Тимоха знай себе языком хвост обиходит. И в ус не дует, а знает, что о нём говорят. Слух уж больно хороший у Тимохи-то.
  Выйдет, наконец, кошка Мурлыка, спустится с крылечке да и пойдёт со двора. А Тимка - прыг с забора да с ней рядом. То в поле выйдут мышку полёвку вместе скрасть, а то смотришь и в соседний лесок наведаются, аккурат от опушки леса по тропинке в сторону избушки то бабушки-ведуньи. Жаль нету её там больше. А то бы она их встретила, да приветила как следует, в блюдечко молочка сбитого налила: "угощайтесь друзья любезные".
  Вот и в сей раз случилось так же. Убежали усатые зверьки Матвейки с Дарёнкой в лес, наведаться решили к старой своей знакомой бабушке. Уж как забыть про угощения, да доброту её. Жаль только не знали они, чтоб вместо бабушки-ведуньи-то живёт там теперь ведьма страшная - баба-Яга.
  А Матвейка с Дарёнкой и знать про это не ведали, а то бы уж не за что не пустили любимых своих лохматых друзей к этот тати. Сопел себе во сне Матвейка у себя в избе-то, а Дарёнка сопела, подложив кулачок под светлую головку у себя в избе. Снился им луг зелёный, бабочки красоты неописуемой, порхающие под горбатым мостом разноцветным, что радугой зовётся, да что дети резвые по тому лугу бегают. Что жить легко и хорошо: нету на свете бед и ведьм страшных.
  
  
  
  Глава пятая. Козни начинаются.
  
  
  А в этой главе - сказ о том, как ведьма злая со старым
  вороном подружилась, да задумала Матвейку скушать,
  чтобы забрать себе его молодость.
  
  
  
  Как часто говаривал папка-то Матвейкин: "великий лоб, да в голове мох". Не было в сестрице-то его ни понюшки мудрости. Да и жизнь её ничемушеньки не научила. Была бы баба разумней, разве учудила бы над собою такое?
  
  
  
  Очнулась страшная баба-Яга под самое утро. Спина горбом согнутая болит от сна на полу-то голом. Побежала первым делом в зеркальце бронзовое смотреться, не причудилось ли ей этого? Да как взглянула, так в голос и заголосила. Вышла во двор и закинула зеркальце, собственноручно столько раз полированное, за тын подалее в кусты лесные. Вот и вышло, что видом была она соколица, а на поверку вороной оказалась.
  Смотрит, а и к слову у дальной стороны двора на тыну ворон сидит. "Ишь ты, только он и не испугался меня" - думает она. Подошла к ворону и спрашивает:
  - А чего же ты со всем зверьём не сбежал, чёрный?
  А ворон стар, глуховат, да и подслеповат изрядно. Сидит, головой вертит, то одним ухом послушает, то другим. Сослепу, видимо, и ответил то:
  - А с чего-же меня от тебя бегать, красавица?
  Удивилась ведьма страшная, но порешила отблагодариться перед вороном за слова его. Пошла в избушку то, да в клети отсыпала в ковшик из туеска зерна немного, подала его старому ворону. Долго ворон разглядывал ковшик, то одним глазом повернётся, то другим. Не поймёт чего это баба ему в деревяшке принесла.
  - Что же ты не угощаешься? - спрашивает ведьма.
  А ворон ей и отвечает:
  - Да что ты, баба, да разве вороны такое едят? Ты бы мне мышку поднесла полёвку или рыбки.
  Но от угощения не стал всё-таки отказываться. Он по слепоте своей не сразу то и понял, что ведьма еды ему предлагает. Давно уже самому ему еду добывать трудом великим было. На мышек не охотился. Что собратья найдут, тем и питался. Да, улетела теперь его компания, пойди найди. Не привередничать теперь ему, когда уже тридцатый годок пошёл. Это людишкам тридцатый годок ещё не такая старость глубокая, а ворону она всем трёмстам равняется.
  Склевал ворон зёрна, да и пересел с тына на ковш сначала, а уж потом по руке на плечо бабе взгромоздился. Думает: "прогонит - умирать придётся в одиночестве, оставит - быть тому, стану с ней жить". Баба решила старого ворона оставить. Всё хоть с кем словом перемолвится. Да и мудрые они, говорят.
  Ворон и вправду много где летал, много где бывал. Хоть и жил на шелыге свода терема в детинце, а человеческий язык выучить сумел. Самого князя великого видел, волхвов многомудрых слушал, да на их ворожбу посмотреть не раз приходилось. Бывало, что и волохи разные до князя с гостями приходили, говорили на своих наречиях. Ворон молод был, всем интересовался. Там - русское слово, сям - инородное услышит, да запомнит. Вороны хорошо запоминают речь человеческую, вот и этот выучился.
  Любил он падалью всякой полакомиться, где лошадь падшую вместе с сотоварищами расклюёт, а то где и на грудь богатырскую спикирует на поле брани. Не любили люди воронов за то. Хулой воздавая за их чёрные пиршества.
  Стала баба-Яга с вороном вместе жить. То мышку полёвку ему раздобудет, то притащит из лесу падали какой. А ворон служит ей. Всякие мудрости из своей памяти доставая, да ими с бабой делясь. Где советом своим чёрным, а где и подсказкой из подсмотренного за волхвами, да волохами.
  Бывало рассказывал он бабе про разное виденное, да чудное. Сказывал, что кровушка человеческая имеет силу огромную. Стало быть, если испить кровушки добро-молодца-то и часть силы его перейти может, а уж коль мальчонку какого и вовсе съесть, то можно часть его молодости себе забрать, дескать чудна и велика сила в том. Бывало, попирует ворон на поле бранном, откушает человеченки, испьёт кровушки молодецкой и крылья крепки становятся, мышцы силушкой наливаются. С любыми ветрами справится можно от такого пира.
  И задумалась баба злая, батюшки Матвейкиного сестрица-то, ведьмой страшной ставшая по своей глупости, что вот как она вернёт себе молодость да стать с силою. Споймать молодца ей пока не по силе, а вот взять мальчонку-то хитростью вполне может. Скрасть того же Матвейку - плёвое дело.
  И стала злыдня, баба-Яга, придумывать как бы ей Матвейку к себе заманить...
  
  Вот в такую пору и пришли к её избушки-то Тимошка с подружкой своею кошкой Мурлыкой.
  
  
  Глава шестая. Тимка пропал.
  
  
  Не знали Мурлыка с Тимкой, что вместо бабушки-ведуньи
  встретит их ведьма. Вот и попались в её лапы. Да только...
  
  
  
  Не ведала усатая компания что баба-Яга затеяла, а кабы ведала то не пришла к избе старой хозяйки бабушки-ведуньи.
  Пришли Тимка с Мурлыкой, хвосты трубой, нога к ноге, носик к носику, усы топорщатся в разные стороны словно у одуванчика зонтики на лысинке в ветреную погоду. Идут, мурлыкают-мяукают, бабушку-ведунью не то зовут, не то здороваются так. А бабшки-то и нет.
  Заметила баба-Яга пришлых Тимошку да Мурлыку и смекнула как ей Матвейку к себе приманить, поймать да и съесть. Вышла, блюдечко нежданном визитёрам с молочком выставила. А сама, негодная, мешок приготовила.
  Стоило Тимошке-то над молочком мордочку склонить, как баба-Яга хвать его, да и в мешок. Только кошка-Мурлыка успела отскочить, да через лес домой наутёк броситься. "Пускай, - думает злая баба, - прибежит вся запыханная, а Тимошки ни где нету, вот и кинется Матвейка любимца сваво выручать. А уж тут-то я тут как тут. И мешочек уж припасу, и корчагу с варевом большую приготовлю. Будет у меня знатное застолье". И стала баба-Яга готовиться, да Матвейку поджидать, а кота Тимошку в клеть заперла: "пускай там посидит, да мышей погоняет, всё - дело ему, а мне выгода".
  Прибежала кошка-Мурлыка домой одна, да давай мяукать на помощь звать. Домашние-то по кошачьи ничегошеньки не понимают вовсе. Что с кошкой стряслось? Чего она так размяукалась-то никто не ведает. Тут Дарёнка о Матвейке и вспомнила, уж больно у него с животными всё хорошо ладилось. Вспомнила да и побежала его в помощь звать, чтобы узнать, чего это Мурлыка такой стала и что ей надобно-то.
  Привела Дарёнка Матвейку:
  Вот, посмотри, прибежала с утра моя Мурлыка и всё время не ласкается, да к ножкам мамкиным не льнёт, всё кричит по своему, по-кошачьему. Чего хочет не ясно мне. Может хворь какая с ней приключилась, только хворой не больно уж она и выглядит. Скорее случилось что, а что именно? Понять как? Мы то и не ведаем!
  Прислушался Матвейка к кошке-Мурлыке, погладить хотел, на руки взять, а та в руки не даётся: то жалобно мяукнет, то громко так, а то на загривке шерсть вздыбит. Того и гляди шипеть и царапаться начнёт. И так Матвейка с кошкой сладить пытался и этак. Задумался. Решил Матвейка, чтобы Мурлыку чуть успокоить кота своего Тимофея на помощь позвать. Кинулся искать его, да безрезультатно. Сколько не выкликивал имя его, сколько окрест не бегал с Дарёнкой - нету Тимошки-то.
  А Тимоха, для Матвейки-то маленького был друг великий! Что не придумает в том завсегда Тимоха Матвейке помагнёт: хочь просто лаской своею кошачьею, хочь игрою для детворы подходящей.
  Тимоха за всегда был - душа, а душа это - центр всего! Вот и потерял Матвейка центр то свой.
  Долго кликал он, всё Тимошку выискивал, да пустое всё.
  Решил Матвейка идти Тимофейку своего искать. Знамы были ему все дружковы дорожки-то. Никогда Тимофей далеко от родного тына не отходил, разве что к избушке бабушки-ведуньи в лес наведывался. Может в лесу, что худого случилось с дружком пушистым?
  
  
  
  
  Глава седьмая. Попался.
  
  
  Сам погибай, а товарища выручай.
  Как Матвейка Тимошку спасать взялся.
  
  
  Побродил - попетлял Матвейка малость по окрестностям-то, да и понесли его ножки по знакомой тропинке к избушке бабушки-ведуньи. Лесок - знакомый, тропинка - хоженая, да ходок быстроног. Не успел и обернуться, а смотрит: и тын знакомый, и избушка почти родная, уж сколько к бабушке-ведунье хожено раз.
  Прибежал, по двору прошёлся, на тыне ворона приметил. Сидит глазами хлопает. То так повернётся, то этак. У тына череп конский обглоданный. Зачем сюда попал? Не ворон же его приволок для пира своего чёрного. Не хорошо стало Матвейке от увиденного. Да ещё тихо как-то вокруг, даже пташки щебечат где-то уж совсем вдалеке, а у знакомой избушки и мышки не видно даже. Травка не шелохнётся, ни дятла стука не услыхать. Только ворон важный всё башкой крутит, не то приглядывается, не то выслушивает дыхание человеческое.
  Матвейка уже собирался совсем уйти от места этого странного, изменившегося так, что из родного в чужое как по ведьмовству превратившееся. Хотел да не ушёл. Почудилось Матвейке будто за клетью Тимошка мяучит, его кличет. Страшно Матвейке, да товарища выручать надо. Вызнать бы, тут ли Тимка, да бежать от этого старого - нового места во все пятки.
  Не сбежал. Постучался в знакомую небольшую, но теперь такую страшную дверь. Дверь скрипнула на кованных и не смазанных петлях и стала внутрь избы медленно отворяться. Хоть в лесу не так солнечно как на лужке, а всё-же показалось Матвейке, что внутри избы тьма стоит кромешная. Будто солнышко боится внутрь заглянуть. Жуть пробрала мальчонку-то. Так и стоял боялся да ожидал пока отворят ему.
  
  Ждала баба-Яга Матвейку. Уже подготовила всё. Травки-корешки собранные разложила, водицы ключевой с болотной гнилью смешала, наговоры нужные шептала, чтобы в самый нужный момент не забыть. Тут-то и увидела в оконце мальчишку - племянника. Потёрла руки, проверяя не жирные ли, а то выскочит сорванец, да Тимошку, кота Матвейкиного, хворостинкой и шпыганула. От чего тот и промяукал жалобно. А не то, чувствовала ведьма, что сбежит пожива её желанная. Как услыхал Матвейка кота своего так и пошёл обречённо к дверям избушки ведьмы страшной.
  Ухватила ведьма холстину, встала за дверью и потянула дверь на себя.
  Не видно было Матвейке кто там в сенях-то. Он и ступил внутрь, чтобы разглядеть где его товарищ усатый-полосатый. Тут-то ведьма и накинула холстину на Матвейку, а поверх для пущей надёжности верёвкой опоясала, чтобы не сбежал. Да и потащила бедного в клеть к Тимошке. Затащила, кулём у порога бросила, дверку на щеколду закрыла, да брёвнышком подпёрла. Да не углядела горбатая, как Тимофей у её ног на выход прошмыгнул. А когда заметила, то и беспокоиться не стала: "а и пёс с ним, с волосатым. На кой он мне понадобен, мышь и скрадёт, так сам же её и съест, а ни мне для дела оставит, ни ворону моему на зубок".
  Радостное у ведьмы было настроение. Пожива сама пришла, сама вошла, ещё бы сама в котёл полезла, да больно сомнительно, что такое случится. Не полезет Матвейка сам в котёл, чтобы там свариться.
  Стала баба-Яга думать как бы ей половчее с мальчишкой справится, а то не ровен час упираться начнёт, орать или, чего уже пуще - заплачет, да станет отцову родственницу умолять пощадить. Убоялась ведьма, что сжалится над мальцом, не так уж и давно она такой стала, чтобы и вовсе очерстветь к мольбам детским. Решила она Матвейку порошком сонным усыпить, в котёл спящего уложить, да и сварить.
  Стала в запасах бабушки-ведуньи рыскать в поисках старых запасов сон-порошка. Надо сказать, этого порошка у прежней владелицы избушки было всегда в достатке. Придёт кто пораненый, либо кость сломивший, бабушка-ведунья за всегда угостит того сон-порошком, а когда болезненный очи смежит, то и приступает к лекарским делам своим, пока человек во сне боли не чувствует, а чувствуя не боится её нисколько.
  Ведала некоторые секреты баба-Яга, да не все. Например, не ведала она, что обережек, тот который бабушка-ведунья Матвейке на шею повесила имел всякие заговоры потайные, но главным был - оберегающий от напастей разных да злых дел враждебной ворожбы. И как только сыпанула под холстину-то ведьма порошку сонного, а Матвей вздохнул его, да расчихался засыпая, оберег то в полную силу и заработал.
  Не бывает такого оберега, что возьмёт человека, да унесёт того от беды за три-девять земель. Он только помочь может тому кто и сам к борьбе способный. Вот, к примеру, как Матвейка. А он всё пытался из пут ведьминых вырваться, да до последнего о дружке-товарище Тимошке думал. С тем и уснул - увидев Тимошку словно живым, как тот на двор из избушки выбегает.
  
  Не понимал Тимошка, за что же его злая сестрица батьки Матвейкиного в клеть к мышам домашним бросила. Это для людей сестрица изменилась неузнаваемо, а для животинки-то она прежней осталась. Ну и что с того, что голос стал хрипловат, да на спине горб? Была бабой, бабой и осталась. Только вот страшно стало Тимошке, что шерсть на загривке вздыбилась отчего-то. Не мог Тимошка найти объяснения почему. А тут ещё и ворон на тыну за стеной клети раскаркался противно, да с ведьмой по-человечески заговорил. Эх, кабы раньше Тимошка почувствовал подвох, не пришёл бы сюда, да уж что теперь-то.
  Злющая баба еды не давала, а только зло разговаривала, да голосом скрипела. А через какое-то время и вовсе вздумала хворостиной по спине пройтись. Возмутился Тимоха, да в сердцах мяукнул на злюку. Тут, глядь, баба дверь в клетушку распахнула, да куль какой-то упирающийся тащит. Вот Тимошка-то и прыснул вон подальше от этого нехорошего места.
  Выскочил на двор, солнышко через ветви деревьев пробивается, глазки слепит. Глядь, тень с тына в его сторону махнула, метнулся Тимка назад к избушке, под защиту стены, значит. Смотрит - то ворон давешний на него летит, крылья расставил, увернулся Тимка, пришлось отпрыгнуть в избушку даже. А ворон, будь он не подслеповатый, может и поймал бы Тимку, а так только брякнулся клювом о стену.
  Тут Тимошка и услыхал как в избушке Матвейка чихать стал.
  
  Когда стал засыпать Матвейка, а Тимошка услышал как тот чихает бабшки-ведуньи ворожба то и заработала. Стал Матвейка вроде как Тимкиными глазами всё видеть, а Тимка по-человечески понимать, да с Матвейкой прямо в голове, как во сне разговаривать. Рассказал Тимка Матвейке про тётку его злыдню, как та его в клеть посадила, как он сбежал, как ворон на него напал. И решили они, что за подмогой бежать надо, спасения искать.
  Да кто же Тимку-то послушает да поймёт, когда Матвейка тут в полоне у бабы-Яги сидит ждёт своей участи?
  
  Побежал Тимошка к своей ненаглядной кошке-Мурлыке...
  
  
  Глава восьмая. Край.
  
  
  В которой рассказывается о спасении Матвейки от
  злой ведьмы бабе-Яги, о том, куда она после этого делась,
  да что с ними всеми сталось.
  
  
  Ни как Матвейка не мог с глазами кошачьими да его ростом сладить. Всё ему казалось непривычным, большим, да немного мутноватым, словно через слюду оконную смотришь. Не дали боги кошкам дальнего зрения. Зато слышал Тимка превосходно, даже мышка за десятью деревьями слышно как шебуршит. А ещё Матвейке было странным, что лес глазами Тимки какой-то серо-желтый с синим. Непривычно это. Не знал раньше он, что его драгоценный приятель на столько иначе смотрит своими глазками на мир окружающий.
  Ну, да делать-то нечего, спасаться надо из лап злой ведьмы - бабы Яги. Приноровился. Так вот они вместе и пробежали знакомой обоим тропкой из лесочку домой. Добежал до знакомой избёнки, вспрыгнул на крылечко и ну призывно мяукать Мурлыку звать знамо-дело. Выбежала Дарёнка с кошкой своей, обрадовалась - Тимошка нашёлся, жаль, что Матвейка теперь куда-то запропастился и рассказать весть радостную некому. Поскакала она вприпрыжку к нему домой: поди сидит чай с баранкой пьёт и не знает, что радость-то хвостатая вот она у ног ужом извивается и, наверное, от радости-то зубами подол платьица прихватит, то царапнуть норовит, словно задержать собирается. Смеётся Дарёнка не понимает, что это Матвейка с Тимошкой знак подать ей хотят какой особенный. Эх, непригодно кошачье-то горлышко к речи человеческой. Кроме "мяу" на разные лады ничегошеньки из него и не вырывается на волю. Уж и так Матвейка испробовал да этак. Стал тогда Тимошка кошке Мурлыке всё обсказывать, что да почему, тут-то они вдвоём на Дарёнку и набросились. Повалили почти, вцепились в платьице, между мог шастают, ходу дальше не дают. Удивилась девочка: когда-же такое было, чтобы её мохнатые любимцы так себя вели? Остановилась.
  Тут-то Матвейка и смекнул что делать.
  Смотрит Дарёнка, а Тимка уж совсем странным и не кошачьим делом занят. Лапкой по серой земле дорожки, кажется, рисует. А приглядевшись и обомлела вовсе. Сначала Тимошка нарисовал себя и кошку Мурлыку. Смешно так нарисовал, не умеючи ведь. Потом тын с домом и деревья рядом. Потом нарисовал птицу непонятную, а потом и вовсе горбунью какую-то в платке. А уж когда нарисовал, что горбунья эта кого-то в мешок сажает, то Дарёнка руками-то и всплеснула. Догадалась, что умный Тимошка ей сказать хочет.
  Стала Дарёнка думать, как друга выручать. То ли к папке матвейкиному бежать о беде докладывать, то ли самой быстрее за кошачьей компанией вслед бежать, куда укажут, ведь Тимошка может "обсказать" где эта горбатая злыдня живёт. Схватила Дарёнка своих пушистых помощников и со всех ног кинулась к дому матвейкиному.
  Прибежала и давай в ворота пяточками "громыхать". То, что громыхает ей, конечно, только казалось. Что в ней весу-то? Пуд, да и тот пока не набирается. Тарабанила ножками - тарабанила, не открывают. Не слышат. Выпустила тогда Дарёнка друзей своих, да и к окнам дома быстрее. Шумнула в оконце одно - другое, тут-то её наконец и заметили.
  Стала она Матвеевым домочадцам рассказывать всю историю. Не верят. Где это видано, чтобы кот рисунки в дорожной пыли лапкой рисовал. Да ещё такие, чтобы распознать в них горбунью, тын с домом, да и птицу можно было?! Эх, не ведали, что-то не Тимошка сам лапкой водит, куда ему усатому до такого, то Матвеюшка указывал: проведи лапкой так да этак, вот тут коготки выпусти и им дереву веточки пририсуй. Не знает, Дарёнка как заставить взрослых поверить ей, а время идёт, песочек сыплется...
  
  Заснул, значит, Матвейка, а баба Яга и рада. Вот теперь и самое главное делать можно начинать. Спешить в этот раз никак нельзя. Поди, что пропустишь или не так сделаешь поторопившись, как в прошлый раз ещё беда какая приключится. Не то, что горб, того и гляди рога вырастут и хвост из под подола покажется. Не-е-ет, в этот раз она решила всё обстоятельно делать.
  Запалила она огонь под пивной корчагой, такой большой что Матвейка в ней запросто поместится (в этой посудине старая бабушка ведунья всё больше хозяйские дела-заботы справляла и не ведала, для чего её новая хозяйка избушки-то применит). А баба-Яга стала ждать когда вода закипать начнёт. Корчага большая, воды в неё достаточно вошло, времени, чтобы вскипеть требуется изрядно.
  
  Уморилась Дарёнка взрослым объяснять что к чему. Схватила она Тимошку, посмотрела в глаза его зелёные и говорит: "а ну рисуй сейчас же, иначе нам самим Матвейку-то не спасти!". А Матвейка уже и не чаял, что к нему с Тимошкой кто-то взор обратит. Прыгнул Тимка на песочек у заборчика и нарисовал ушастую и усатую кошачью мордочку, потом избу и лошадку с телегой, а на ней вроде как два человека: большой и поменьше, ну ни дать не взять - Матвейка с батенькою поутру.
  Тут все разом Дарёнке-то и поверили. Мужики похватали кто что. Кто рогатину из хлеву притащил, кто за топор лесничий на длинной ручке ухватился, а кто и просто дубьём вооружился.
  Ну, Тимошка, веди к хозяину своему малолетнему, выручать мальчонку надобно! Услыхав это Матвейка сразу всё Тимке разъяснил и тот стремглав кинулся в сторону леса. Кошка Мурлыка не отстаёт рядом бежит, шерсть на загривке топорщится, усы в разные стороны, глаза злые. Опасно такой попадаться. Прыгнет на ворога - глаз лишит. Бежит, шипит, почище твоей змеи - гадюки. А позади Дарёнка, с мужиками. Те гомонят дубьём-кольём размахивают. Гам стоит - далеко слыхать.
  
  Вот и водичка у бабы Яги в корчаге побулькивать маленькими пузырьками начала. Знамо-дело, снадобья для ведьмовства приготовленное время в дело пускать. Травки-корешки разложенные в посудину с правильным наговором высыпать, а там уж и мальца от одёжки освободить да и проварить как следует.
  Чу, ворон на тыну что-то неспокойное горланит. А то и вовсе к оконцу-то полетел и непонятное бормочет. Впустила ворона баба Яга ворон в избушку. А он ей давай рассказывать, что шумно как-то в лесу, на опушке птицы всполошились, да мимо их тына стаей пролетели, что давно уже не было (боялась лесная живность Ягу-то). Опасность чует, дескать, ворон. Всё бросать и бежать надо, пока чего не вышло-то.
  Сомневается бывшая сестра Матвейкиного папки. Ой сомневается. Кто-же мог прознать про замыслы её чёрные, не Тимошка ж рассказал ведь? Но к мудрой старой птице прислушалась. Вышла на крыльцо. Слух-то у неё, получше чем у подслеповатого и дряхлого чернокрыла. Только вышла так сразу услышала о приближающихся. Не стала долго она раздумывать, сгробастала что под руку попалось в котомку у притолоки висевшую, ухватила ворона и вон из избушки. В самую глухую чащу лесную, туда где среди болот и завалов лесных не отыщут. Знала, что такое не простят ей людишки-то ненавистные. На Матвейку наплевала. Не в добрый час, видать, отпустила кота Тимофея и не утащить с собой мальчонку в лесную чащу, он хоть и мал ещё, да весу в нём, поди, всяко больше чем в Дарёнке, подружнице его. Нет ни как не утащить.
  Вот с такими мыслями и мчалась по знакомым ей дорожкам баба-Яга. Много раз ножки её тут хаживали, пока ещё была она обычной бабой - сестрой Матвейкиного папки. Собирала травки, да слушала сказы старой бабушки ведуньи.
  
  А тем временем вся спасительная компания под предводительством кота Тимошки, кошки Мурлыки, да Дарёнки прибежала к избушке бабушки ведуньи. Вбежали в избу, а там: батюшки мои родные! Посреди избы стоит огромная пивная корчага, вода в неё кипит, пар к потолку поднимается и там смешавшись с дымом сквозь волоковое оконце на улицу вытягивается. А в клети за подпёртой дверцей да в холстине завёрнуты Матвейка посапывает.
  Еле растормошили Матвейку-то. А он глазками хлопает, ничегошеньки не понимает, ни столечко не помнит, что да как с ним приключилось.
  Побегали - побегали мужики по окрестностям, не сыскали горбунью злую. Уже было думали, что-то бабушка ведунья в ведьму-то переметнулась, да Матвейка настоял на своём, что быть того не может. Вот уже год поди как старая бабушка-ведунья за кромку-то ушла.
  Испугала горбунья народ честной, вот и порешили спалить избушку лесную, а пепел развеять.
  Так и сделали.
  
  
  Прошло время. О горбатой злодейки ни кто и слыхом не слыхивал. Матвейка всё так же дружится с Дарёнкой, а кошка её Мурлыка с котом матвейкиным - Тимофеем. Очень Матвейка с Тимофеем уж друг-друга понимать хорошо стали. Много лучше нежели чем ранее. Ещё людям кажется, что Матвейка будто бы как с животинкой заговаривать стал. Подойдёт, приласкает, слово доброе скажет, а потом и спросит, что случилось. И стоит молчит, будто бы вслушивается. И кажется, что что-то в немом ответе да понимает. И, ведь что интересно: хоть и не ведун, да и лечить не умеет, а всегда точно обсказать может чего у животинушки случилось, где болит или что тяготит. А там уж и сами сельские помочь смогут.
   Баба Яга забралась в самую чащу. Выстроила себе избушку на проплешине среди болота. Не то полянка, не то бугорок. Вкопала два бревна обугленных в землю, знамо чтобы те от сырости не гнили, да на них избёнку махоньку и приютила. В избёнке той только что и поместилась печка с лежанкой, да лавка. Ворон живёт с бабою. Чем живут ни кому не ведомо. Но знаем мы точно, что злая ведьма горбатая - баба Яга, злость-обиду копит, наговоры всё разные выдумывает, да долгими одинокими днями у ворона секреты, что он ещё вспомнить может выспрашивает. Знамо подлости людишкам готовит.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"