Полуденный Гелиос выплескивал неистовую любовь на землю, щедро поливая и то, что находилось на ней. Кажется, даже камни потели и размягчались. Что там говорить о людях!
Ахиллес устало отер от пота лицо. Вот уже несколько секунд (часов? дней?) он пытался догнать это ужасное существо. Существо ускользало. И вовсе не потому, что было скользким. Скорее всего, даже вовсе нескользким. Но оно точно было. Говорят, это была Черепаха. Но Черепахи не говорят. Поэтому, Ахиллес бежал молча. Стремительный, как стрела, в начале пути, теперь он почти выдохся. Между тем, расстояние явно не сокращалось. Или сокращалось, но неявно. Не то, чтобы Черепаха двигалась быстро... Не то, чтобы Ахиллес бежал...Медленно
поднимая лапку, Черепаха старалась не смотреть назад. На зад смотреть было сложно. Поэтому, Черепаха всегда смотрела вперед. Она изо всех сил вытягивала морщинистую шею, пытаясь увидеть, что там, далеко впереди. Впереди была вечность. Черепаха порой любила поиграть в игры с вечностью. Эти игры не всегда заканчивалось в пользу Черепахи, но обязательно оставляли отпечаток вечности. Отпечатки Черепаха бережно хранила. Иногда украдкой примеряла, пытаясь представить себя в иной ипостаси. И тогда ощущала, как на маленькие рожки накалываются робкие секунды и тягучие часы. Правда, так как рожки не были острыми, то секунды легко смывались очередной порцией воздуха. А часы расслаивались - снова на секунды. Таким образом, все секунды были вторыми. Но черепаха не расстраивалась по этому поводу. Потому что она расстраивалась по-другому.
Ахиллес бежал и бежал. Его пятки давно затвердели от мозолей. Его некогда светлый хитон покрылся вечносерой пылью. Его упрямые руки двигались синхронно. Его прищуренные глаза высматривали впереди безобразное животное. Ахиллес никогда не видел раньше черепах, и то, что он не видел, казалось безОбразным. А также, отвратительным. Потому что отвращало от остальных дел. За пройденное время он мог бы одержать победу, прославиться, стать государственным мужем, прославиться, на худой конец, жениться, нарожать детей и ими прославиться. Но победа не давалась просто так. Она давалась непросто. Пройденное уже время пройти было нельзя. Было множество других отвратительных безобразных существ, но Ахиллес почему-то всегда видел одну Черепаху. Поэтому его время никогда не заканчивалось. В это время
расстроенной Черепахе казалось, что она не одна. И даже не вдвоем. Виной тому ли было палящее солнце, или непоседливые секунды, или черепахина близорукость, но результат был налицо. Лицо утраивалась. "Я - не я" - думала Черепаха, примеряя на себя новые ипостаси. Иногда она себя чувствовала верблюдом, иногда львом. Но чаще всего Черепаха представляла себя безОбразным человеческим детенышем с вечно немытой пяткой. Тогда Черепаха крепко задумывалась, зажмуривалась и бежала, куда глаза глядят. Но глаза не глядели.
Ахиллес уже почти не помнил, когда и как начался его путь. Вспоминал лишь первоначальное ощущение легкости и формы: литые мышцы перекатывались под гладкой кожей; все тело, каждую клетку наполняли эйфория и жажда действия. Полубог! Можно все, что можно богам. Нужно все, что нужно людям. Запрокинув голову, он радостно засмеялся, разглядев вдалеке выпущенную неловкой рукой соперницу. Соперница показалась ему маленькой и пугливой. Сейчас ему уже не казалось. "Была ли соперница?" - подумал Ахиллес и махнул на всякий случай старому другу, призывая в свидетели. Гелиос недоверчиво закрылся облаком в ответ. В его глазах Ахиллес был полукровкой. А половинчатость - начало дробления. В глазах
Черепахи очертания окружающих предметов продолжали размываться. Вечнозеленые, колючие даже на вид, заросли маквиса расплывались и превращались в незнакомые стелящиеся кустарники с мелкими глянцевыми листьями. Дохнуло влажным. Черепаха закашлялась. На очередную секунду ей даже стало немного страшно. Но любопытство взяло верх, и она смело вступила в разверзшуюся перед ней податливую хлюпающую жижу. Откуда-то сверху в сознание Черепахи вплыли знакомые, но непонятные слова: "Ктулху", "Йожин", "Хакуна". "Это знак", - подумала Черепаха, растворяясь в новой второй секунде.
Ахиллес уже совсем устало перебирал - ногами и воспоминаниями. Ноги еле двигались, прямо как щупальца осьминога. Воспоминания вообще то и дело застывали комочками. Расстояние то сокращалось, то распухало до бесконечности. Время дробилось на бесчисленные мгновения, а потом снова собиралось в кучу. Ахиллес ощущал себя чудовищно. Невозможное существо невозможно было догнать. Возможно, оно было очень большим, или слишком сильным, или суперумным, или сверхактивным. "Невозможное возможно..." - так думал Ахиллес, упуская из виду самое важное. И это не была Черепаха. "Во время
моей молодости не было такого безОбразия"- размышляла некогда Черепаха, погружаясь в теплую зыбкую субстанцию. "Все таки, самое главное - попасть вОвремя. Но не пропАсть во времени. Иначе будет просто прОпасть времен". - Так думала обновленная Черепаха, исподтишка наблюдая за некогда Ахиллесом.
Между тем позади ее пропасть прогрессировала. Гелиос то вставал, то садился. А Ахиллес переживал хронический катарсис, который являлся производной безобразно парадоксальной реальности, которая представляла парадоксально безобразное существо, которое умеет парадоксально и безобразно быстро двигаться в пути, который безОбразен и парадоксален по определению.
А Черепаха... Черепаха, в сущности, просто не менялась. ( "Не просто менялась", "менялась, но не просто" - выбрать необходимое).
А неизменное - значит, вечное.
"Ну, и кто из нас тогда ЧУДОвище?" - задумалось безОбразное существо, устраиваясь поудобнее в вязкой субстанции, чтобы мысленно начать свой девять тысяч девятьсот девяносто девятый круг.
***
Полуденный Гелиос, выйдя из облака, насмешливо прыснул лучом в перемещающиеся внизу беззащитные фигурки. У некоторых смотрящих возникала устойчивая иллюзия хаотичности их перемещений, но это было не совсем так: фигурки менялись строго непоследовательно. "Конечно. Ведь, хаос - это порядок беспорядочного. А порядок - это хаоидный хаос, - непонятно, но красиво подумал Гелиос. И засмотрелся в отражение.
Отражение тоже посмотрело на него в ответ. Было оно немного дикое, но симпатичное. "Ничего, приручу" - подумал Гелиос, протянул протуберанцы и задумался над подходящим именем, так как, у любого отражения должно быть имя. "И будет Йожин", - решил, в конце концов, немного помучившись, Гелиос. "Ведь, в сущности, какая разница, кем быть?" "От перемены мест сущности не меняются". И на такой неизменно радостной ноте в следующую секунду Гелиос выпустил на землю очередную порцию безобразных неизвестных.