Старик сидел на лавочке. Был прохладный, ветреный осенний день из тех, когда природа уже напрочь прогнала зеленый цвет с улиц, оставив грязно - желтые, унылые тона. Тянуло дымом от костра, видимо где-то угрюмые тетки - дворничихи жгли листья. Мимо иногда проходили одинокие прохожие, закутавшиеся в куртки и плащи. Народу на улицах было немного, большинство находилось на работах, а остальные, наверное, валялись по домам с простудой, которая весело разгуливала по городу, и укладывала в постели всех решивших пренебречь теплой одеждой. Обычно многочисленные старухи тоже видимо отсиживались по своим маленьким уютным комнатушкам. Мимо лавочки неторопливо прошли две молодые мамаши с колясками, затянутые в шарфы, о чем - то оживленно беседуя. Протопал беззаботный школьник, разбрасывая ногами кучки листьев, и выкрикивая одному ему понятные кричалки.
Старик сидел, положив сухие коричневые руки на трость с отполированной до блеска кривой ручкой. Одет он был в военного сукна плащ, теплые шерстяные брюки, и старомодные нечищеные ботинки. Голова его была совершенно седа. Лицо, испещренное сетью морщин, казалось сосредоточенным и неподвижным. Лишь иногда по нему перемещались желваки. Старческие мутноватые глаза смотрели в одну точку. По щеке, заблудившись в морщинах, медленно ползла слеза. Старик вспоминал. Он не обращал внимания ни на болтливых мамаш, ни на шумного школьника, ни на пронизывающий холодный ветер. Он был далеко от этого парка; он был очень далеко отсюда.
Стоял такой же осенний день 1939 года. Молодой лейтенант Красной Армии, орденоносец шел по этому парку, чеканя шаг новыми хромовыми сапогами. На нем ладно сидела серая мохнатая шинель, а коричневая хрустящая портупея перетягивала его мужественную спину. При ходьбе по боку похлопывала тяжелая кобура. В одной руке он держал коричневый чемоданчик с металлическими уголками, а в другой - маленький букетик, завернутый в газету. На мужественном лице лейтенанта цвела ослепительная улыбка. Молодые мамаши, гулявшие с детишками в парке, с интересом провожали этакого стройного красавца. Мальчишки завистливо глядели ему вслед. Даже ветер немного поутих, видя, что ему никак не помешать молодому лейтенанту Красной Армии.
Он подходил к большому кирпичному дому. У ворот стоял, опершись о метлу, щетинистый дворник в замызганном фартуке, и беседовал о чем-то с толстой старухой в ватнике и сером платке, завязанном крест - накрест на груди. Через двор были натянуты веревки, на них сушились полотенца, и грузно хлопали на ветру тяжелые желтоватые пододеяльники. Около подъезда, словно огромный степенный жук, стоял новенький черный легковой ЗиС 101. Его безупречный вид нарушал лишь грязновато - желтый лист, прилипший к блестящему капоту. За рулем сидел молоденький водитель в штатском.
Дверь подъезда распахнулась, и из темноты навстречу лейтенанту вышел худощавый мужчина с неприятным лицом в черном кожаном плаще и фетровой шляпе. Под плащом угадывалась военная форма. Лейтенант остановился в пяти шагах от подъезда. Мужчина тоже остановился и посмотрел на лейтенанта. Его взгляд был колюч и страшен. В нем читались неприятности, доставшиеся тут же каждому, кто посмел бы поступить против воли этого человека. Лейтенанту захотелось отвести глаза. Но он не опустил взгляда. Он сразу понял кто этот человек и откуда. Ему, боевому офицеру, были противны люди из этой конторы. Злобные, жестокие животные, самоутверждающиеся за счет унижения других. Получающие почти сексуальное удовольствие от пыток и истязаний. Особая каста, ужасное порождение тяжелого времени. Презирающие и рвущие на куски даже своих.
Тут из-за спины мужчины появились двое верзил в штатском. У лейтенанта замерло сердце. И еще, будто ледяной кулак сжал внутренности. Он увидел Ее. Эти двое вели Ее под руки. Лицо Ее было неестественно бледным, в нем не осталось ни кровинки. Голубые глаза были широко раскрыты. Такими Ее глаза он никогда прежде не видел. Страх парализовал Ее настолько, что этим двоим приходилось Ее практически волочь. И еще лейтенант заметил в руке у одного из конвоиров объемный узел. Это была их скатерть. Они часто собирались на кухне за большим дубовым столом, Ее мать покрывала стол этой скатертью, и они вместе допоздна гоняли чаи. Такая обыкновенная белая скатерть в бледно- розовую клетку. Мать обменяла эту скатерть на базаре за полфунта сахару. Они еще тогда смеялись. Зачем, мол, скатерть, если за ней и чаю не с чем попить. Теперь лейтенант смотрел на этот белый ком. В узле угадывались очертания книг, на нем был виден след от сапога и пятнышко крови.
Она посмотрела на лейтенанта, и он понял, что, несмотря на состояние близкое к обмороку, Она его узнала. В глазах теперь читалась боль. Рот Ее исказился в безмолвном крике. Лейтенант и не подозревал, что Она может быть такой некрасивой. Конвоиры потащили Ее к машине. Лейтенант сделал шаг в Ее сторону, но мужчина в черном плаще преградил ему путь.
- Какие-то вопросы, лейтенант?
- Н - нет.
- Вот и ступайте. Ступайте! - И этот жесткий взгляд опять полоснул прямо по сердцу. Лейтенант отвел-таки глаза.
Он оглядел двор. Все было как обычно. Будто бы ничего не произошло. Дворник и старуха о чем-то шептались, исподтишка поглядывая в сторону машины. Детишки копались в песочнице, как ни в чем не бывало. Равномерно урчал двигатель. Лейтенант повернулся и направился к подъезду. Плечи его опустились. Чемоданчик вдруг налился свинцом. Он сделал еще шаг, задержался. Медленно повернул голову. Они затаскивали Ее в машину. Она молчала. И только смотрела на лейтенанта. Ей было безразлично, что один из конвоиров выкручивает Ей руки. Она улыбнулась и кивнула лейтенанту. Улыбка получилась слабой, еле заметной, но это была Ее улыбка. Он грустно улыбнулся, и кивнул в ответ.
- Эйн момент! - Они настолько были увлечены работой, что одновременно вздрогнули, услышав этот окрик, эхом отдавшийся во дворе. Эхо долго блуждало, ударяясь о кирпичные стены, пока не затерялось среди верхушек деревьев. Старший, уже садившийся в ЗиС, оглянулся. Лейтенант стоял, широко расставив ноги, и смотрел весело и бесстрашно. В глазах его горели озорные искорки. Он широко улыбался. Теперь все смотрели на лейтенанта. На миг все замерли. Во дворе повисла тишина. Лишь тарахтел мотор, да ветер колыхал полы новенькой шинели.
- Эйн момент. - Произнес он уже тихо, разжал правую руку, и отпустил чемодан. Старший следил за чертовски медленным падением чемодана, а когда тот, наконец, цокнув металлическими уголками, грохнулся об асфальт, поднял глаза. Лейтенант стоял в той же позе, но в правой руке его блестел восьмизарядный ТТ. Старший отрыл рот. Незажженная папироса повисла на губе, помедлила мгновенье, и соскользнула вниз. Лейтенант видел метаморфозы, которые происходили с лицом этого монстра в кожаном плаще. Он видел испуг на этом уродливом лице. Он наслаждался. Ему стало легко и смешно.
-Вот так-то, - ухмыльнулся он, и начал стрелять...
Первая пуля угодила старшему прямо между глаз. Он даже не попытался увернуться. Выстрел отбросил его назад. Он упал на спину, раскинув ноги. Левая нога его несколько раз конвульсивно дернулась, и он затих. Черная фетровая шляпа, показав обшитые белой подкладкой внутренности, и очертив несколько замысловатых кругов, закатилась под машину. Конвоиры обладали более быстрой реакцией, и успели выскочить. Один даже полез во внутренний карман пиджака за стволом. Но они были убийцами, они пытали и убивали связанных, беспомощных людей. А перед ними стоял боевой офицер, закаленный и прошедший хорошую школу в Испании воин. ТТ - грозное оружие в опытных руках. Вторая пуля попала одному верзиле в живот. Он согнулся пополам, и, охнув, начал опадать. Лейтенант переместил руку левее, и выстрелил два раза в другого. Тот замахал руками, резко вздохнул, грузно начал заваливаться на спину. Пиджак его распахнулся, и на белой рубашке прямо на нагрудном кармане расцвело красное пятно. Если бы не цвет, казалось, что у него потекла ручка. С ним было покончено. Лейтенант сделал шаг в сторону, фиксируя взглядом водителя, который сидел за рулем с выпученными глазами в состоянии полного ступора. Раненый верзила лежал на боку, на асфальте, сучил ногами, и стонал. Под ним растекалась темная лужа. Лейтенант прицелился, и послал две пули в его череп. Раздался неприятный хруст. Одна угодила в глаз, другая в челюсть. Последняя пара пуль пробила лобовое стекло, а заодно и грудину водителя, приковав его навсегда к водительскому сиденью. Затворная рама последний раз отошла назад, и замерла.
На асфальте остывали восемь гильз. В левой руке лейтенант по-прежнему сжимал букетик цветов.
Все произошло в считанные мгновения. Во дворе стояла такая же тишина, как и перед стрельбой. Остро пахло пороховой гарью. Было слышно только, как хлопает под напором ветра белье на веревках, да урчит осиротевший автомобиль. Лейтенант подошел к машине. Она сидела на заднем сидении, сжимая в руках клетчатый узел. Из глаз Ее катились слезы. Он сказал Ей что-то и протянул руку. Она не расслышала, в ушах гудело после пальбы. Он улыбнулся, и повторил. Она едва расслышала: "пойдем". Попыталась улыбнуться. Протянула руку ему навстречу. В ворота медленно въезжал грузовик, набитый вооруженными солдатами. И только тогда дико закричала старуха.
Видно было, что он запыхался, спускаясь по лестнице. В руке он держал стопку книг, наскоро перевязанную грубой бечевкой.
- Забыли! Товарищ капитан, книжечки забыли!
- Спасибо. - Старший брезгливо принял от услужливого мужичка стопку книг, бросил их на сиденье, сел сам, пристально посмотрел на лейтенанта, ухмыльнулся, и с силой захлопнул дверцу.
- Трогай!
Машина, окутав реальность клубами дыма, унеслась прочь со двора. Лейтенанту показалось, что он в последний момент увидел Ее лицо. Кажется, она улыбнулась. Он повернулся и, сутулясь, направился к подъезду.
***
Потом было многое: война, жестокие бои под Москвой, контузия, страшные месяцы плена, голод, побег, не менее страшные годы лагерей, болезнь, одинокая жизнь на свободе. Но главное, старик понимал, что он не должен сидеть вот так здесь, он должен был остаться, спасти Ее и умереть с Ней в тот день, в тридцать девятом. Все, что было после, уже не имело никакого значения. Он жестоко наказан за то, чего не сделал тогда. Все эти последующие годы он уже был мертв. Для чего же он еще живет? Старик сидел на лавочке, и пытался плакать, но лишь одна слеза блуждала по щеке, теряясь в морщинах. Было уже темно. В окнах зажигался свет, люди торопились домой к семьям, а старик все сидел. Ветер трепал его седую шевелюру. Заканчивался еще один пасмурный осенний день.