Аннотация: Этнографический постапокалипсис. Окончилась последняя мировая война. Группа выживших ищет ответы на вечные вопросы. Но смогут ли они противостоять новому, более сильному врагу?
К вечеру от реки поднялся туман. Растянулся над лугами тонкой, долгой куделью. Алое солнце ушло за холмы, за старые стога и рощу. Улеглось где-то там, накрылось пепельными облаками, и казалось, что если сейчас побежать туда по росе - увидишь, как оно лежит, круглое, мерцающее, посреди поляны.
От брошенного хутора наползала тьма. Свиристел у дороги сверчок.
Райка послушала - и не выдержала простой, торжественной тишины: вышла к лугу, глянула на туманы и растрёпанную полынь - запела. Её голос, сильный, чуть грубоватый, будто сплетался со старой полынью, дрожал на верхах, как вода у берега речки, долетал до глухого неба и медленно скатывался обратно на луг.
Ой, хмелю ж мiй, хмелю,
Хмелю зелененький,
Де ж ти, хмелю, зиму зимував,
Та й не розвивався?..
Серый высунул голову из палатки. Едрить твою коромыслом... Так тихо было, хорошо после жаркого дня - нет. Стоит человек посреди полей и орёт. А чего не орать, если силы есть: грёб сегодня, считай, один Серый. И, как назло, мазь закончилась - нечем лечить растёртые до красных шишек ладони. А Райка знай наяривает.
Зимував я зиму, зимував я другу,
Зимував я в лузi на калинi,
Та й не розвивався...
[1]
Про зиму - это она верно. Август закончится, вода в ключевой речке и так не тёплая... а там и дожди... Неуютно будет сплавляться. Надо где-то осесть, найти одежду на зиму, печку устроить...
- Райка, - позвал Серый. Она не слышала: выводила голосом какую-то завитушку. - Райка-а!!
Обернулась.
- А?
- Хорош тоску наводить.
- Ой, да иди...
- Я б пошёл. Некуда.
- Что случилось-то? Стёпушка опять беспокоится?
- Спит твой Стёпушка. Хватит, говорю, вопить.
Райка отмахнулась и побрела к речке. Встала у лодки, высунувшейся на берег, будто диковинное шероховатое существо.
Ты, заря моя, зорюшка,
Ранняя заря, утренняя...
Молодая княгиня Мария
Обошла горы зарею,
Вдарила в ворота тучею -
Пролил силён дождь по двору.
Сама поплыла лебедью,
Лебёдушкой белою...
[2]
Это почти речитативом, мелкими и ровными волнами-перекатами.
- Твою дивизию, - пробормотал Серый, выбираясь из палатки. Костёр давно погас, а спичек не так много осталось. Серый отодвинул полешки, разгрёб палкой верхние угли, добираясь до алой сердцевины. Вот она - переливается, будто сокращаясь. Он подбросил веток и принялся раздувать огонь.
От запаха древесного дыма сразу захотелось пожевать чего-нибудь, а лучше с чаем. В закопчённом чайнике ещё оставался отвар, который Райка делала - чабрец вперемешку с другой полевой растевухой. Это, пожалуй, единственное, что Райка хорошо умеет - заваривать чаи, душистые и горьковато-неповторимые.
Вот угораздило встретиться. Институтское дитя, в деревне не жила, а распевает на каких-то славянских наречиях выученные песни.
...Райка пошла вдоль реки, напевая уже тихо, переместив звук на связки, отчего он стал мягким и сиплым. Потом умолкла совсем.
Стемнело. Туман раскинулся над водой паутинными мостками. Река негромко лепетала у коряг, и было не различить: водоросли там колышутся или выбрался на охоту скользкий ночной житель.
Вот так, бывало, раньше выезжали с ребятами. Так же тянулись туманы, журчала чёрная вода, пахло костром и холодным ночным небом. Но тогда вдали ещё были огни деревень. Там перебрёхивались сонные собаки, кто-то слушал громкое "тыц-тыц" или заводил дребезжащий двигатель. Проезжали по дальней трассе машины... А сейчас была тишина. И тёмные, пустые поля.
В темноте подкрадывалось беспокойство. Казалось, не от течения движется осока у противоположного берега. Не туман смутно белеет вон там, среди серых лозин.
Райка смотрела на реку, и тишина начинала давить - навязчиво, неразборчиво нашёптывать что-то тревожное. Будто говорило само прошлое, голоса всех тех, кто ушёл так быстро и странно. Эхо мира и войны, чьих-то невыполненных обещаний, непрожитых судеб. Высокий, дрожащий звон. Почему-то подумалось, что звенит оборвавшаяся цепочка истории.
Ещё немного - и расслышишь в тишине слова, полубезумные, печальные, потерявшие смысл. От этого становилось жутко. Пора было возвращаться, но удерживало любопытство - услышать, увидеть то, на что закрываешь глаза.
И Райка увидела. Заметила краем глаза движение. В ужасе прикрыла рот ладонью.
По противоположному берегу на фоне синеватого неба шла горбатая тень. Шла беззвучно. Она напоминала человеческую, только была намного выше, ссутуленная и - почудилось Райке - с длинными, свисающими как плети руками. Тень медленно проплыла среди тёмных зарослей, не повернув головы, и скрылась за ними.
Райка проморгалась. Сердце колотилось часто-часто; казалось, его слышно на том берегу. Мысли кружились, как мошки у фонарика. Райка боялась двинуться, пошуршать травой.
Наконец свистопляска в груди поутихла. Ну же, посмотри внимательно. Там просвет между ивами. Ветки их едва заметно колышутся от ветра. А в просвете - край горбатого облака. С перепугу сложишь чёрт знает что. Если б вправду там кто-то блуждал, хруст стоял бы. И не разглядишь отсюда в темноте ничьих рук...
"Если в дверь стучатся брюки - не пугайся, это глюки". Райка тихонько хмыкнула. Было жутковато идти обратно, повернувшись спиной к тому неведомому, что скрыл другой берег. Но не стоять же в одиночестве у шепчущей осоки.
...Серый поддел палочкой картофелину и аккуратно перекатил на другой бок, от огня подальше. Услышав шаги, поднял голову.
- Напелась?
- Там... ходит там кто-то, - Райка присела у костра, зябко ёжась.
- На. Эта испеклась вроде.
- Говорю, видела кого-то. На том берегу. Тихо-тихо шёл, высокий, кривой...
- Ага, а на руках цепи у него. Хватит накручивать. Одни мы тут. Сегодня одни, вчера, месяц назад. И состаримся в одиночестве, и помрём тоже. Вот это правда жутко. Хотя...
- А кто сказал, что выжили только мы?
Серый молча поворошил угли, наконец промолвил:
- Ну, может, ещё парочка. Но не станут они по кустам ховаться. Делить теперь нечего. Прибегут, как ты, с распростёртыми.
- Как будто сам не бежал...
- Так что либо привиделось, либо там не человек был. Мутант. Призрак.
- Ай ну тебя. Ещё страшнее.
От костра отлетела одинокая искра.
- Может, за сто километров полно людей. Просто сюда не идут, потому что боятся.
- Чего?
- Последствий. Ты же сам говорил, что они не изучены.
- Ты сама-то веришь?
- Не очень.
Слишком ощутимо, явно разливалась по лугам и долинам безлюдная тишина. Были бы там, за горизонтами, люди - не молчали бы радиостанции. Хоть однажды бы в чистом небе пролетел самолёт.
- Что с ними стало, Серый?
- Опять двадцать пять, - он укусил картофелину. - Ваши с нашими друг друга транклюкировали.
- Я не о том. Это бионейтрализующее оружие... дурацкое какое название... ты ведь его просто выдумал? Чтобы хоть как-то объяснить, почему все исчезли.
- Может быть, - Серый вздохнул. С ним всегда так: то ли шутит невесело, то ли врёт и сам верит; то ли выдаёт обрывочную, злую правду. Говорит, воевал. Чуть не в каждом разговоре у него проскальзывает. А где, кем, когда - поди выспроси.
- Ну и как оно действовало?
- А я знаю? Мне не докладывали. Увидел то же, что ты. Просто накатило, вроде невидимой волны или ветра. Задрожало - сам воздух задрожал, очертания... и все исчезли. Здания остались, вещи их... Солнечно было; ветром пакет какой-то гнало... А я стоял и ждал, когда исчезну сам. Долго стоял... Наверно, они не почувствовали. А может, нет.
- Ну, допустим, оно уничтожило тела, - Райка опять не могла согреться, всё водила руками над угольем. - Но исчезла даже одежда, которая на них. Будто что-то забирало человека целиком.
- В параллельную реальность, угу. Добрые марсианы.
- И сделано это с умом. Много ты видел пожаров в городе, перевёрнутых машин? Если бы люди просто погибли - представляешь, что было бы? Приборы не выключены, проводку закоротило, машины мчатся без управления... А они стоят, как брошенные.
- Умная больно, - буркнул Серый, улегшись на куртку.
- В городе ни собак, ни крыс. Тараканов на складах - и тех нет. А здесь сверчки, ящерицы, рыба в реке... только то, что не может нам навредить.
- Ага. И комары ещё.
Райка обхватила руками колени, положив на них подбородок. В глазах отражался огонь.
Серый как-то рассказывал, что во время болевого шока самой боли не чувствуешь. Может, сочинял, но примерно это с ней и творилось в последние месяцы. Когда оставила опустевший город и научилась не помнить, что надо извиниться перед Светой, забрать на почте письмо, дописать статью. Что нет ни Светы, ни адресанта, ни толстого редактора с пушистыми бровями. Нет тех, о ком память молчала, словно их имена запретны и святы. Был лишь город, где на пустых улицах глупо скалятся машины, а сквозь асфальт растут одуванчики.
...Впервые она разбила стекло. Нашла увесистый обломок кирпича и разбила. Витрина расплескалась, по ней побежали волны-трещины, но осыпаться целиком стекло не хотело. Пришлось идти во дворы, брать штырёк от лопаты и добивать, откалывать острые края. Сигнализация, захлёбываясь, добросовестно вопила. Так Райка сходила в магазин в новом мире.
Ночью она сидела при свечах в немом доме, держа на коленях ноут, и печатала свой постапокалиптический дневник. В фильмах положено это делать. Через несколько часов батарея села, осталось только тёплое дрожание свеч. А на рассвете Райка ушла.
- Знаешь, я думаю, это эксперимент. Там, в нашем мире, всё на местах. Войны идут, люди смотрят телек... А здесь - другой мир, копия. Кто-то хотел изучить нас. Может быть, дать нам шанс...
Серый дремал. Всё это было слишком старо и описано в куче книжек. Вообще его мало беспокоило, почему машины стоят, а свет выключен. Не пылает кругом, не дымит, АЭС не повзрывались - и хорошо. А перевёрнутые машины он всё-таки видел. Правда, немного: видимо, опоздали к эвакуации, которая всё равно не спасла.
Брезент у входа в палатку зашуршал. Вылез, жмурясь от костра, взъерошенный Стёпушка.
Серый тихонько сплюнул. Сколько проблем с этим кренделем - а она ещё и сюсюкает... Хотя, может, так прикрывает свою боязнь.
Стёпушка подбрёл к костру и уселся прямо на землю. Высокий, весь какой-то удлинённый и нескладный. Трудно сказать, сколько ему лет: щетина не растёт, а волос на голове редкий, будто Стёпушка уже начинает лысеть. Взял обеими руками чищеную картошку и стал запихивать в рот.
Нашли они Стёпушку возле этой самой реки. Колобродил в кустах так, что за версту было слышно, и болтал про какую-то "забиваку". Насколько поняли, он колышек искал - может, шалаш строить. Серый его поначалу и прозвал Забивакой, а Райка зачем-то переделала в Стёпку.
Встретив его, оба вдруг почувствовали: круг замкнулся. Все звенья собраны, некого больше искать.
Первые ночи они дежурили. Потом устали и отказались. Водить машину никто из них не умел, а пешком тащить на себе весь скарб приятного было мало. Тогда Серый и вспомнил о старом причале.
Они мало говорили о прошлом. У каждого оно было своё и вряд ли имело отношение к изгибам реки, стрёкоту кузнечиков и шелесту ветра в сухих колосьях. И была какая-то неуслышанная при той, прежней жизни правда в этих колосьях, в том, как скатывались после дождя капли с листьев мать-и-мачехи.
Райка лежала, накрывшись спальником, глядя в сетчатое оконце палатки. Там покачивалась тёмная ветка в сером небе. Тишина снаружи снова стала навевать тревогу. Невольно подумалось, а далеко ли отсюда мост или брод. Хотя, если переплыть...
Слева дышал Серый. Тоже не спал: было слышно, как смежаются и раскрываются веки. Поодаль, за рюкзаками, прихрапывал Стёпушка.
- Ты правда на войне был?
- Был.
- И людей убивал?
- Да.
- Наших? Или вот его?.. - Райка взглянула в темноте на Стёпушку.
- Всяких. Своих.
- И много?
- Руки в крови по локоть.
- Да врёшь ведь. Дома в стрелялки рубился.
- Вру. Спи уже, хватит мозг выносить.
Она лежала неподвижно, согревшаяся и на что-то сердитая. Странная у них семья. Не то братья с сестрой, не то давно разругавшаяся пара и вечный ребёнок.
Серый подумал и, протянув руку, молча подгрёб к себе Райку. Уткнулся лицом куда-то за ухо.
- Одурел, что ли? Тут же этот...
- Этот дрыхнет, как Т-34.
- Отвянь, сказала, - Райка выпросталась из-под руки, отпихнула его и уползла куда-то к рюкзакам. - Ещё родить в чистом поле не хватало.
- А мы можем...
- Вот нашло... Завтра вставать рано, на разведку идти. Были вы извращенцами и остались, - Райка повозилась в темноте и затихла. Задышала ровно: уснула.
Серый вслушивался в ночь. Журчит вода у гнилых коряг. Видно, старая бобровая плотина.
Может, прошлой ночью он бы из палатки вылез, посвистел... Но сейчас лишь порылся в углу, где стояла посуда, нашарил нож и положил рядом с собой.
Лай больше не повторялся.
Серый стал постепенно забываться: тело теряло чувствительность, растворяясь в уютной темноте; ночные шорохи сплетались с воспоминаниями; хвостатые звёзды перед глазами превращались в силуэты людей; слышалось эхо взрывов и свист, сбивающий листья. Всё это складывалось в путаный, рваный сюжет. Встряла то ли в памяти, то ли во сне одна сцена: раненый человек кричал на земле. Было в этом крике безумное и тоскливое, как в волчьем вое. А Серый никак не мог перейти какую-то черту в себе и добить - всё стискивал рукоять, рука немела и замирала...
Этот крик разбудил его. Серый сел, хлопая в темноте глазами, ткнулся лбом в брезент.
- А ну прекратить концерт! Совсем с глузду посъезжали? Сейчас обоих к речке спать отправлю, - Серый нашёл наконец фонарик, включил. Стёпушка повернулся на свет захлюпанным лицом, зажмурился. Орать перестал, только подрагивал.
- Кошмар приснился, что ли? Услышал что-нибудь?
- Не зна-а...
- Может, у тебя болит что? - засуетилась Райка, разворачивая его к себе. - Ты скажи, не стесняйся... Пить, может, хочешь?
- Ещё поцелуйтесь, - процедил Серый, укладываясь обратно. - У него каждый раз: если ночью проснётся - орёт. Моцион. Дети, они такие.
- Циник... Совести в тебе нет.
Серый покивал и закрыл глаза. Стёпушка опять угнездился в своём углу, носом во влажную стену. Райка погасила фонарь. Некоторое время молчали.
- Ты спишь, Серый?
- Да.
- Расскажи что-нибудь.
Он усмехнулся.
- Ну слушай.
Удары сердца твердят мне, что я не убит.
Сквозь обожженные веки я вижу рассвет.
Я открываю глаза - надо мною стоит
Великий Ужас, которому имени нет...
Райка слушала, почти касаясь головой его плеча. Кажется, за стенками палатки начинался короткий ночной дождь.
Они пришли, как лавина, как черный поток,
Они нас просто смели и втоптали нас в грязь.
Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок.
Они разрушили все, они убили всех нас...
Шёпот Серого был твёрдым, скорым и чётким.
И можно тихо сползти по горелой стерне,
И, у реки срезав лодку, пытаться бежать,
И быть единственным выжившим в этой войне...
Но я плюю им в лицо. Я говорю себе: "Встать!"
Сквозило торжественное, заговорщическое воодушевление в его шёпоте.
...Я вижу тень, вижу пепел и мертвый гранит.
Я вижу то, что здесь нечего больше беречь,
Но я опять поднимаю изрубленный щит
И вырываю из ножен бессмысленный меч.
Последний воин мертвой земли...
[3]
- Хватит, - тихо сказала Райка.
- Чего, не понравилось?
- Хватит вот этого. Ты войной бредишь. Никаких "их" не было, только мы и наша погань. Она всё уничтожила. Сами с собой воюем теперь.
- Вот как...
Райка вдруг поняла, кого видела на том берегу. Собственный страх она видела.
- Давай спать.
Двое лежали рядом. Тихо накрапывал дождь, а утро было, напротив, ясным.
Они возвращались по лугам из недолгой разведки, неся полупустую сумку. Стрекотали под солнцем кузнечики. Спина у кузнечика в августе чешется, что ли, - он трёт быстро-быстро лапками по крыльям и стрекочет. Пахло шалфеем и растёртой между пальцев полынью.
- Не от трактора, а от танка. Звенья видишь какие.
- Ржавые.
А кузнечики заливались.
На бугорке (это и впрямь был вросший в землю обрывок гусеничной ленты) сквозь металлические сочленения прорастали низенькие стебли, похожие на укроп. Высокими они не бывают, а цветут желтоватыми пуговками. Обычно у дороги, на обочинах, а тут...
- Ерунду говоришь опять. Не наигрался.
Райка смотрела, как тянутся за горизонт кучевые облака. Донца у них плоские, и кажется, что облака ползут по невидимому стеклу.
Серый шарился в траве у бугорка. Вот охота... Ведь всё, что нужно, на заброшенном хуторе взяли. Пора в путь, пока солнце не высоко.
- Оп-паньки. Что нашёл...
- Двигатель от подводной лодки?
Серый, усмехаясь, поднял руку. Ярко заблистало солнце на лезвии. Прищурился.
- Ну нож. Своих мало, что ли?
У них было два хороших ножа - рыбу резать и очинять колышки.
- Это не просто нож. "Ка-бар" называется. Боевой и не наш. Такие в степи не валяются.
- Дай, - Райка взялась за рукоять, повертела, подержала на ладони. Солнце сверкнуло на чуть загнутом кончике светлой каплей. - А по-моему, штык. Только странно, что новенький.
- Да-а... тяжко с бабами.
- Выкинь ты его. Ещё таскать с собой.
Солнце греет отрешённо и ласково, теплом заливает луга, по-прежнему пахнет травами. Но неспокойно здесь. Видения ночные, нож этот... Сейчас вернёмся, палатку смотаем да поплывём.
Серый, однако, не торопился. Сидел со своей находкой, как заворожённый. Вроде Стёпушки, когда тот какую-нибудь бутылку найдёт, лупит ей по воде, радуется и показывает - "Гля, гля...".
- Вот прямой хват, - чистое лезвие смотрит вверх, рука сжата, аж костяшки побелели. - А это обратный...
От того, как умилённо Серый игрался с ножом, стало не по себе.
- Пошли, бесноватый. На обычных покажешь.
- А бить знаешь как?
- Кого?
- Врага.
- Тебя, что ли? Когда шарики за ролики заедут?
- Да хоть бы и меня, - Серый глянул вдаль, вздрогнул слегка и уже не улыбался. Воткнул нож в землю. - Пойдём. Ну его к чёрту.
Двое шли мимо ольховой рощи, задевая уже почти сухие лохмы конского щавеля. Почему-то он любит лужки возле рощ. Щавель тихонько звенел.
- Стёпушка сегодня шебутной какой-то. Может, надо было его с собой взять?
- У тебя другие темы есть вообще? Не случится с этой колодой ничего. Главное, чтоб на палатку не мочился, как тогда.
Райке захотелось ударить Серого. Не от обиды за Стёпку и даже не оттого, что не слушал её никогда, попрекал неумелостью. "Не вопи, не хнычь, не умничай, ага, как же"... Просто в размеренных движениях Серого, в его усмешке было какое-то странное, зловещее торжество. Может, те обрывочные кровавые бредни, которые он рассказывал вместо прошлого, - правда?
Вины он не чувствует. Скорее - скучает по тем временам, когда у него была цель. Интересно, а на войне пощадил бы Райку?.. Колко и холодно от его взгляда.
Шрам у него на груди крестовой. Сначала выпендривался, что стреляный; потом забыл и обмолвился, что в ножевой драке... Райка в шрамах не разбирается, да и ловить на слове смысла не было.
А может, цели своей он добился? Ни разу не ощущалась в его тоне заглушённая боль по ушедшему. Ему привольно и спокойно в безлюдье. Все луга и зори, рыбы в реке, дома и покинутые вещи - его. И двое, что следуют за ним безоговорочно. Бухтят, жалуются, но замолкают, когда прикрикнет.
Солнечный свет в глазах Райки словно тускнел. Поднималась глухая, затаённая ярость.
Кто он такой-то? Почему рядом с ним страшно? Иногда так, что не хочется рассматривать в костровых отсветах его лицо.
Лёгким ветерком побежало по траве: "Враг...". Повеяло в лицо с дымчатого горизонта: "Враг он". Разлилось в луговом звоне, отдаётся в ушах, в мозгу - почему раньше-то в голову не пришло? - "враг".
Война не окончена, пока под твоим кровом тот, кто виновен, что нет хохотушки Светы. Что не ждёт в другом городе бездетная, нервная тётя, не кидается печь пирог с вишнями, узнав, что Рая приедет. Виновен, что толстый редактор не ждёт среди стопок макулатуры, не ратует, раздувая щёки, за каждый знак... Виновен, что не о ком беспокоиться; что распалось, разметалось по луговым ветрам всё, бывшее её жизнью. Даже те, кто хранил вековечные песни. Канули, сгинули тихо, безропотно, как жили и сносили войну, голоды, холоды... А он жив и идёт, стаптывая шалфей.
Всё это высветилось внезапно, как отблеск на лезвии.
- Рай, ты куда?
- Куда надо, - огрызнулась она, направляясь к кустам.
- Что, со страху, что ли? - хохотнул вслед Серый. Понимает ведь. Значит, правда.
Райка влезла в заросли и некоторое время смотрела, как он неспешно удаляется к берегу. Потом продралась через ветки в обратную сторону, оглянулась ещё раз и втопила к бугорку. Подбежала, запыхавшись, путаясь в травах.
Нож словно ждал её. Покорно и удобно лёг в руку, увесистый, новый. Куда б его спрятать... ещё напорешься... Примотала бечевой к поясу наискось, вроде шпаги, обвязалась поверх курткой - как будто жарко ей стало. Неуклюже, конечно, но, кажется, не заметит. Потом можно какие-нибудь ножны придумать.
Скорым шагом направилась в лагерь. Солнце ползло к зениту.
- Чтоб тебя!.. - услышала Райка, подходя к берегу. - Макака бесхвостая! - и жалобное мычание Стёпушки. Из прибрежных кустов показался Серый, вытряхивая на ходу спальник.
Причина скоро стала понятна: уставши их дожидаться, Стёпа решил порыбачить. Как это делается, он знал хорошо. Вот только земля у реки после дождя была сырая. Поэтому Стёпушка, недолго думая, вытащил из палатки и подостлал под себя новёхонький спальник. Белой, изнаночной стороной на топкую землю, свесив край в камыши. Ещё и по колючкам провёл. Случайно или нет, но спальник был Серого. А Серый любил чистоту и размеренность.
- Руки пообрывать, - он досадливо отпихнул с дороги крутившегося тут же Стёпушку. Тот чуть не покатился в реку.
- Не смей, - глухо сказала Райка.
- Что?
- Не смей. Говорить. И трогать его не смей.
Она стояла на возвышении, спиной к солнцу - растрёпанная и строгая. Штаны в ботинки заправлены, подпоясана курткой... смешная девка.
- Так, давай коврики скатывай и в лодку неси. Очертенеешь с вами.
- Сам отнесёшь.
- Не понял, - Серый поднялся с корточек. - Бунт на корабле?
- Ударить решил? - голос Райки был ледяным. Серый и вправду хотел если не отлупить их обоих, то объяснить жёстко и доходчиво, что хватит дурить. Но осёкся.
В правой руке Райки холодно блеснуло. Луч на заострённом кончике.
- А-а, - понимающе кивнул Серый. - "Брось, - говорит, - от греха подальше...". Вот оно, значит, эхо войны. А чего ж не в спину? - он выжидающе перемялся с ноги на ногу.
- Стой, не двигайся!
- Боишься - не попадёшь? В живот можно. Или в кадык. В сердце-то, конечно, сноровка нужна...
Райка скользнула глазами в сторону: где Стёпа. Ходит возле палатки, ловит что-то в траве.
- А не боишься, - Серый снова ухмыльнулся, щурясь от солнца, - что я потом тебя вместе с Забивакой твоим? Я, может, давно хотел. И будут два призрака вдоль речки шататься. А, Райка?
- Тварь, - выдохнула Райка и кинулась. Ударила с размаху, из-за головы, сверху вниз... Серый перехватил её руку и мёртво сжал, выворачивая. Райка дёрнулась раз, другой, стукнула его по плечу и разомкнула пальцы.
- Наигралась? - Серый отступил на шаг. Уже не ухмылялся. Рука чуть согнута в локте, нож на уровне бедра, остриём вверх. Как там - прямой хват?.. И шагнул к Райке. Она даже не отступила.
Взгляд у него был... наверно, такие глаза у пискливых и наглых из подворотен, которые за кошель горло перегрызут. Даже нет - нет ни сравнений, ни слов для этого взгляда. Только виделось в нём, как горят чьи-то избы и хаты. Слышатся взрывы и хриплый крик. Это война смотрела на Райку.
И вдруг он согнулся, поник всем телом. В глазах промелькнуло странное и погасло - ушло, вытекло через пальцы, отползло от него, схлынуло. Рука опустилась совсем, пальцы беспорядочно теребили рукоятку.
Накатил не страх, не отчаяние, не злость, а какое-то внезапное прозрение. Словно ведро ледяной воды на голову вылили: да что ж это с нами творится?..
Серый отвернулся, поглядел на реку. Золотилась мелкими лодочками солнечная зыбь.
- На, - хрипло выдавил он, протягивая нож. - Возьми и выкинь. Только чтоб я видел.
Райка осторожно, как хрупкую, непонятную вещь, приняла, посмотрела на Серого, на его вдруг осунувшееся лицо. А потом зашвырнула нож в реку. Плюхнулся он где-то в камышах.
- Мазила, - фыркнул без улыбки Серый и пошёл сворачивать палатку. Постояв немного, Райка потянулась за ним.
Его нигде не было. Десять минут назад тут крутился, а как отплывать - будто канул.
- Может, поиграть решил? Ну, прятки-пожмурки...
- Ага. После такого махача я б тоже в прятки играл.
- Стёпушка! Эй! Не бойся, мы баловались!
- Пошли по кустам. Небось опять рыбу удит.
Разделяться не стали. На рыбачьих местах, всё ещё натоптанных, с покосившимися мостками, Стёпушки не было.
- Утонуть он не мог? Не мог. Хоть дурак, а в одежде не купается. Если б случайно бултыхнулся, мы бы услышали.
Солнце трепетало на листьях. Вода говорила часто-часто о чём-то житейском и светлом, и не верилось, что здесь, сейчас ещё может остаться зло.
Наваливалась усталость. Не хотелось после всего куда-то грести.
- Да тут он где-нибудь. Может, до ветру человек отошёл. Или заснул под кустиком. Подождём - вернётся.
В заводи у осоки сидели стрекозы. Синие, со звенящими тонкими крыльями. Раньше стрекоз вроде не было... Вдруг подумалось: а может, всё возвращается? Просто люди, их заботы, любови и горести на миг перестали существовать, чтобы земля отдохнула и сами они отдохнули. Потом они возвратятся, и жизнь потечёт привычными перекатами. А вдруг такое случалось и раньше?..
Серый, чтобы не задремать, тронул веткой кромку воды. Задрожала, пошла кругами, спугнув одну стрекозу.
- Райка.
- Что там?
Она тихо подошла сзади, присела на корточки. И почему-то обняла его, уткнувшись в куртку.
- Задабриваешь? Да не трясись, резать не буду. Толку от вас никакого; хотел бы - давно чикнул обоих.
Она отпрянула.
- Сумасшедший дом, - вздохнул Серый, обнимая её почти грубо, зарываясь лицом в растрёпанные, когда-то коротко стриженные волосы, царапая щетиной щёку.
Ветер стряхнул с лозин не то невысохший дождь, не то сок, которым они вечно плачут.
- Вон ты где, - обрадовалась Райка, завидев знакомую нескладную спину на песчаной косе, по ту сторону камышей. Вот ведь забрался. Стёпушка обернулся коротко, скривил губы в улыбку и вновь наклонился к чему-то, что он там ваял. Дворец из песка, что ли.
Райка разулась и побрела к нему по отмели. Стёпушка сидел себе с отрешённой улыбкой, расставив ноги. Наверняка слышал, как звали его на всю речку.
- Ты обиделся, да? Серый - он не хотел, - говорила Райка, подходя ближе и заглядывая - чего он всё-таки лепит так увлечённо. - Он хороший. Просто все мы иногда... Стёпа, ты... Что ты сделал?!
Она закричала. Разом вернулся весь ужас, скрытый и явный.
На песке перед Стёпушкой лежала ящерица. Обычная, довольно крупная, коричневой окраски с двумя полосками на спине. И без хвоста: видно, отбросила, пока ловил. Ящерица была мёртвая. Точнее, недавно убитая - аккуратно зарезанная ножом. А в руке у Стёпки...
- Так, - Серый в три прыжка очутился возле них. - Что опять за?.. Ё моё...
Он совершенно спокойно ухватил Стёпку за грудки, рывком поднял. Нож выпал из стёпушкиных рук и вонзился в песок.
- Нашёл, значит? В камышах? - Серый был ростом пониже Стёпки, и Стёпка болтался сейчас на полусогнутых. Мыкнул в ответ что-то совсем нечленораздельное.
- Значит, так. Если ещё раз. Вот этой штукой, - Серый ткнул мокрым ботинком нож, - порежешь кого-нибудь... ящерицу или другого кого... Я тебе... - он сжал губы, озверело уставясь в стёпушкины прозрачно-васильковые глаза, прямо в душу, в мозг. - Больше не встанешь тогда, понял? Здесь будешь лежать. Ни Райки тебе, ни костра, ни харчей - вот тут в камышах положу. Понял?