Парамон Кузьмич Порываев, великий и страшный, ничтожный и беспомощный, творец и творение, созидающий разрушитель и разрушающий созидатель, вышел из своей заполненной мучительным смыслом квартиры на пустынную, как Небо Отсутствия Форм лестничную клетку, чтобы в тайне от жены выкурить сигарету.
Он вышел якобы для того, чтобы выбросить мусор, но этот смешной и нелепый предлог не усыпил бдительность его жены, которая сразу все поняла, но решила выждать момент, чтобы своим внезапным появлением напугать Парамона Кузьмича Порываесва, застать его с поличным, устыдить его и устроить разнос, который, несомненно, ему надолго запомнится, потому что Парамон Кузьмич Порываев есть натура по сути своей впечатлительная и ранимая, что ему удается скрывать от родственников и сослуживцев за непроницаемой маской напускного безразличия ко всему происходящему вокруг, даже непосредственно касающегося его собственной жизни, и даже в первую очередь всего того, что касается его собственной жизни, ибо как раз собственная жизнь на самом деле весьма мало заботит Парамона Кузьмича Порываева, при том, что он в целом человек сугубо положительный, несмотря на вредную привычку курить и не менее вредную привычку иногда размышлять на всякие отвлеченные темы, то есть простираться мыслию своей вдаль, заходя иногда так далеко, что начинает вдруг сводить челюсти и сосать под ложечкой и пейзаж за окном вдруг перестает казаться частью Мироздания, превращаясь вдруг в свою полную противоположность, окончательное отрицание самой идеи пейзажа, как такового и данного пейзажа в частности, а вечно текущий унитаз приобретает внезапно некий сакральный жертвенный смысл, из чего следует неминуемое смещение всяческих представлений и понятий, общий обвал системы ценностей и пересмотр не только взглядов на жизнь, что есть по сути неизбежный циклический и в некоторой степени календарный процесс, но и взглядов на обыденную форму не-бытия, именуемую в простонародье "смерть", "кончина", "переход в иную форму существования" или даже - "вознесение" и "нирвана".
Таким образом, Парамон Кузьмич Порываев, впав в двойной грех и нарушив тем установленный однажды миропорядок, прельщенный злом, променявший присущую ему изначально добродетель на порок, тлетворный столь же, сколь и сладостный, сотрясая самые глубинные основы Мироздания, не говоря уже об основаниях семейных и государственных, о тех тончайших и почти неразличимых причинно-следственных связях, чье разрушение несет угрозу не только миропорядку, что очевидно, но и миропониманию, что понятно интуитивно, на уровне имманентных схем и трансцендентальных конструкций, интеллигибельных построений и экзистенциальных дискурсов - словом, в виде тех ускользающих, эфемерных, застенчивых и плутоватых образов, которые способны возникнуть в меркнущем сознании только в момент крайнего отчаянья, граничащего с просветлением и окончательным освобождением, которое, несмотря на свое обманчивое название, есть не более, чем путь из тюрьмы бытия в тюрьму не-бытия, в которой все предметы и понятия сменяются отрицанием всех предметов и понятий, достигая в конечной стадии состояния отрицания отрицания созданных и мыслимых форм, что вовсе не тождественно самим созданным и мыслимым формам, ибо, пройдя через отрицание двукратно, как сквозь реторту алхимика, формы необратимо трансформируются, превращаясь в нечто большее, нечто превосходящее самое себя настолько, насколько верблюд, прошедший сквозь угольное ушко превосходит верблюда, не прошедшего сквозь игольное ушко, а тот, кто произнес имя Бога тысячу и один раз превосходит того, кто произнес имя Бога тысячу раз.
На самом деле, Парамон Кузьмич Порываев, проникая в медитативном созерцании в глубины мироздания, постигая истинную суть предметов, проносясь в озарении мистических прозрений сквозь мириады призрачных миров, постиг замысел своей коварной жены, затаившейся у двери и ждущей только момента, чтобы уличить Парамона Кузьмича Порываева в нарушении великих клятв, преступлении священных обетов и нерушимых зароков, что есть по сути своей отступничество, даже большее, чем просто предательство, более глубокое, чем заблуждение и даже ослушание, что ведет в конечном итоге к разрушению всяческих сложившихся систем.
И вот так, несокрушимый, словно пустота в своей первозданности, стоял Парамон Кузьмич Порываев, ожидая трепетным адорантом явления своей Великой Богини, жены, тюремщика и убийцы, своей пылкой любовницы и холодного палача, колдуньи, творившей борщи и сплетни, разрушающей миры одним помыслом и созидающей вселенные одним взглядом, быстрой, как грех и медлительной, как возмездие, ненасытной, страстной, холодной и неумолимой, ждал с тайным трепетом восхода и громовой решимостью заката, с предчувствием тайного и ожиданием неизбежного.
И она предстала перед ним, ужасная в своем разрушении, кошмарная в своей страсти, неумолимая в своем порыве - и постиг он терзающий страх и мучительный трепет, и превзошел их, и проник, и понял, и постиг, и узнал, и это приподняло и раздвинуло его, придало ему силы и отняло сомнения, таким образом, что все мучившее и терзающее его ушло и воздух вдруг очистился и в нем повисла тишина, мучительная, как непонятый намек.
И тогда Парамон Кузьмич Порываев произнес на священном языке тайное имя Бога и исчез, унесясь в бесконечность, но внешне ничего не произошло, ибо тут же был он заменен иным Парамоном Кузьмичем Порываевым, столь похожим на истинного Парамона Кузьмича Порываева, что даже Всевидящее Око Творца не в силах было их отличить - и заметила это каким-то непостижимым образом только жена Парамона Кузьмича Порываева, ставшая внезапно женой другого Парамона Кузьмича Порываева, с которым с этого момента предстояло ей сожительствовать во грехе, ибо только истинный Парамон Кузьмич Порываев мог назвать ее своей супругой по праву первенства, другой же Парамон Кузьмич Порываев, хоть и называл ее своей женой, но фактически не имел на это каких-либо подтвержденных обрядами или традицией прав, что странным образом огорчало жену Парамона Кузьмича Порываева, интуитивно не желающую жить во грехе, но не желающую также в одиночестве проплывать по бурному житейскому морю, что привело ее в конечном итоге к мудрому и выверенному решению не придавать этот случай огласки и сделать вид, что между двумя Парамонами Кузьмичами Порываевыми вовсе нет никакой разницы, что сделать ей было легко, ибо никакой разницы между двумя Парамонами Кузьмичами Порываевыми действительно не было, не ясно даже на самом деле, являются ли они двумя разными Парамонами Кузьмичами Порываевыми, или же это все же один и тот же Парамон Кузьмич Парываев, а все остальное, изложенное выше, есть не более, чем непроверенное и недоказуемое предположение, которое, к тому же, в силу своей юридической ничтожности вполне может быть проигнорировано.
Таким образом, Парамон Кузьмич Парываев (или же его точная копия, его сакральный двойник, его отражение, его Ка), нежно посмотрел на свою жену (или же - на жену истинного Парамона Кузьмича Порываева, постигающего в это время некие высшие миры), затем ласково ее обнял и таким образом, путем контакта на невербальном уровне, смог добиться разрешения возникшей конфликтной ситуации, что, несомненно, делает ему честь, отодвигая на некоторое время в сторону решение вопроса о его подлинности.
Что же касается невежественных в большинстве своем жильцов дома, в котором произошла эта в высшей степени мистическая история, то остались они глухи и безразличны к потрясшему сами основы мироздания происшествию, но даже их огрубевшие, потерявшие всякую чувствительность души не могли не почувствовать, не заметить и не осознать некоторое странное, загадочное и непостижимое на логическом уровне восприятия мира событие, имевшее место в этот знаменательный день и связанное множеством тонких, незримых и неосязаемых нитей с таинственной историей вознесения Парамона Кузьмича Порываева...
... в этот день, на два дня раньше положенного срока, в доме дали горячую воду.