Парицкий Александр Соломонович : другие произведения.

Молитва (часть 5)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Последнее письмо, последние деньки
  
  Из последнего ПКТ домой дошло только одно письмо, от 20.06.84 г.:
  "...Мои любимые... у меня впереди еще два месяца и одна неделя, а точнее - 69 суток Выдрино. Будем надеяться, что они пройдут так же благополучно, как и предыдущие 1027. Самочувствие мое без изменений, то лучше, то хуже. Держусь, в основном, на энтузиазме. Надеюсь, что и ты, моя любимая, не даешь себе раскисать.
  ... Каждый день я стараюсь проходить 10 км. Так что вчера я вышел пешком из Москвы в сторону Харькова, недели через две я уже буду в Туле. А там, смотришь, к 28-му августа и до Харькова доберусь (мысленно) и встречу вас у тесовых выдринских ворот, если все будет благополучно... Будем надеяться и молить Господа..."
  
  Опасения пацанов, что их камера вскоре опустеет, оказались необоснованными. В камеру стали "загонять" все новых и новых жильцов. К началу августа в камере, рассчитанной на четверых, было восемь человек. В камере стало жарко и душно. А в это время у мужиков сидело только двое. Пацаны, страдая от давки не меньше моего, предложили мне перейти к мужикам, чтобы хоть немного разгрузить камеру
  - Тебе ведь все равно с кем сидеть, да к тому же ты через две недели откидываешься (освобождаешься).
  Мне и самому надоело париться в этой духоте. Но нужно было держать марку.
  - В принципе, я не против. Но если я попрошу о переводе, то выйдет, я ломлюсь из хаты. Нехорошо. Вы сами попросите цветных об этом.
  Они согласились, стали ломиться в дверь и просить цветных перевести меня к мужикам, так как стало очень тесно. Прапора спросили меня, не возражаю ли я против перевода. Я не возражал. После согласования с начальством меня перевели к мужикам. Там сидело два человека, тихих и спокойных. Обстановка тут после давки у пацанов была как на курорте и даже.
  Я стал готовиться к выходу на свободу. Шныри, приносившие еду, "загнали" из предзонника на освобождение "вольные" серые брюки и коричневую рубашку, которые были мне впору. Я повесил их в камере на веревку и всем прапорам, которые придирались, почему в камере висит вольная одежда, гордо объяснял, что скоро откидываюсь.
  День освобождения стремительно приближался. Я уничтожил все письма, чтобы не достались "врагу", - их все равно не разрешат унести с собой, собрал фотографии детей и Поли, подготовив их к "эвакуации".
  Все ночи я спал очень хорошо. Ложился вечером камушком и только с подъемом просыпался. Я был очень спокоен и доволен своей выдержкой. Но вот подошла последняя ночь в тюрьме. Я лег как обычно, с полным намерением проспать до утра, как и все предыдущие ночи, без каких-либо волнений и тревожных мыслей. Но что-то случилось со мной в эту ночь на уровне подсознания. Как я ни старался, уснуть мне не удалось.
  Последний подъем. В пять утра сирена. Утренняя проверка. Спрашиваю у ДПНК, не видел ли он на вахте мою жену. Она там, небось, с вечера дежурит.
  - А чего это она должна приехать? - удивляется он.
  - "Откидываюсь" я сегодня.
  - Ты что-то перепутал, - ведет он свою игру. - В списках нет никого, кто сегодня освобождается.
  - Выбрось свои списки, они тебя обманывают, - отвечаю ему.
  - Не может быть. Ты наверняка ошибся.
  Утром пришел новый ДПНК.
  Этот повел игру с другого краю:
  - Слышь, Парицкий, ты что, сегодня освобождаешься?
  - Да, - говорю, - нагостился у вас. Хватит.
  - А твоя-то бабенка не одна приехала, а с хахалем каким-то.
  - Ну, это мы скоро выясним, - отвечаю ему, а сам радуюсь, что Поля не одна.
  Одно только меня печалит. С утра над Выдрино зарядил обложной дождь. Льет как из ведра. Я в камере, надо мной не каплет, а бедная Поля, да еще с кем-то, под воротами мокнет и ждет, когда меня выведут отсюда.
  
  По закону освобождать заключенного из тюрьмы положено до полудня. При мне многих из ПКТ именно так и освобождали. Вон, Николая вывели из ШИЗО в десять утра.
  Правда, был случай, когда пацана из Улан-Удэ освободили почти что в полночь, к поезду на Улан-Удэ. Я ожидал от цветных чего угодно, любой пакости. В одном лишь я был абсолютно уверен, - что сегодня меня освободят. И меня больше всего волновало, что Поля мокнет под дождем у ворот и не знает, выпустят меня сегодня или нет. А я-то знаю, что выпустят. Я сижу в сухости и никак не могу сообщить ей, чтобы она не волновалась.
  Я не знал, что Поля еще 10 августа на свой запрос получила телеграмму от начальника колонии:
  "Ваш муж жив, здоров. Беспокоиться нет оснований. Готовится домой. Начальник".
  
  Цветные
  
  Весь день 28 августа 1984 года в штабе зоны Поле морочили голову, заявляя, что начальника колонии нет, а без его подписи меня не могут освободить. От дождя Поля и Костя, приехавший вместе с ней на Выдрино, прятались в штабе.
  Прошел завтрак, затем обед. Время подходило к ужину. А дождь все шел не переставая. Я стоял у окна и сквозь маленькие отверстия решетки наблюдал за непроглядной сырой мглой снаружи. "Эти суки вряд ли сказали Поле, когда меня освободят".
  Где-то часа в четыре дождь неожиданно прекратился, и выглянуло солнце. Мокрая ржавая решетка окна вдруг ярко вспыхнула золотым сиянием в лучах заходящего солнца. Последняя песчинка проскочила в горлышко песочных часов моего заключения.
  - Все, - произнес я. - Пришло время моей свободы!
  И тут же, как будто прапора ждали моей команды, по всему коридору защелкали автоматы дверных запоров. Я стащил с себя зэковскую робу и стал натягивать "вольные" брюки. Из соседних камер раздались напутственные крики зэков. Я кричу в ответ, прощаюсь. Потом голоса у двери камеры. Заскрипел ключ в замке. Задвигался стальной засов.
  - Кто тут сегодня освобождается? Фамилия, имя, статья, срок? - Все, как в первый раз, три года назад. - Что берешь с собой на свободу?
  - Вот эти фотографии.
  - Давай на проверку.
  Двери снова захлопнулись. Минут через 15-20 опять щелканье запоров в дверях.
  - Выходи.
  Меня заводят в дежурку ПКТ. Предлагают раздеться донага. Устраивают самый дотошный шмон. Последний шмон в моей тюремной жизни. Заглядывают во все отверстия. Прощупывают складки одежды. Одеваюсь. Мне возвращают пачку фотографий. Ведут в предзонник, в кабинет. Там сидит заместитель начальника колонии по административной работе капитан Бобровников. Дает на подпись бумагу, где написано, что я получил 150 рублей, оставшихся на моем счету в зоне.
  - А где деньги? - спрашиваю его.
  - Вы получите деньги за пределами колонии.
  "Ого, на "вы" со мной перешел. Значит, я уже вольный человек".- Оцениваю я обстановку.
  - Почему?
  - В колонии деньги не положены. Мы выдадим их вам на станции.
  - На какой станции?
  - Мы отвезем вас сейчас на станцию к харьковскому поезду.
  - А жена моя где?
  - Она уже ждет на станции. Мы сказали ей, что привезем вас туда.
  - Ну, смотри, начальник, попробуй только меня обмануть! - отвечаю ему с недоверием и угрозой.
  Они и так уже нарушили закон, освобождая меня в пять часов вечера. Если и с Полей обманут...
  Мы проходим через несколько решетчатых калиток и часовых. Как же легко и просто выходить отсюда, пусть и с задержкой в три года. Зэки говорят: "Сюда легко войти, но трудно выйти". Выходим за ворота. Впервые без конвоя. Наконец-то!
  У ворот стоит автобус. В автобусе, кроме меня и Бобровникова, еще двое каких-то молодых людей в "штатском", явно гебешного вида. Это они шмонали мои фотографии. А теперь хотят лично удостовериться, что я покидаю их "благословенный край".
  - Куда едем? - спрашиваю у Бобровникова.
  - На станцию, к поезду. Там ждет ваша жена.
  Автобус трогается. Минут пять езды, и мы у железнодорожного полотна. Перехожу пути и поднимаюсь на край платформы. За мной неотрывно, как привязанные, следуют эти трое во главе с Бобровниковым.
  Впереди я вижу Полю. Она оглядывается по сторонам, ищет меня. Иду к ней. Она увидела меня, бросается навстречу. Я бегу к ней. Мы крепко обнимаемся. Боже мой! Через три таких долгих и таких тяжелых года мы снова вместе. Мы все-таки дождались нашей встречи, нашей победы.
  Боже, как же она хороша, моя Поля! Как хороша! Невозможно оторвать глаз от ее милого, прекрасного, дорогого лица.
  У каждого человека есть в жизни минуты, которые остаются в памяти до конца его дней. Прошло больше 20 лет со дня нашей встречи с Полей на платформе далекого сибирского полустанка "Выдрино". А я вспоминаю все подробности той минуты так, как будто бы это произошло только вчера.
  Мы долго не выпускаем друг друга из объятий.
  
  (Костя вспоминает: "Я увидел, как через железнодорожные пути стремительно шел 14-15-летний изможденный мальчишка, а за ним, как привязанные, три здоровенных мужика. Мальчишка взобрался на платформу и бросился в объятия Поли. Это был Саша Парицкий".)
  
  Платформа полна людей. Они все с любопытством наблюдают за нами. Подходит Костя Фуксшимов. Он поджидал меня на другом краю платформы. Мы обнимаемся. Поля ведет меня в зал ожидания, предлагает переодеться. Я с некоторым сожалением стягиваю с себя только одетые "вольные" брюки и рубашку. Поля торопит:
  - Давай быстрее. Сейчас подойдет поезд.
  Подходит Бобровников. Он отдает мне деньги, о которых я уже позабыл, и справку об освобождении. Последняя ниточка, формально связывающая меня с зоной, оборвалась. Бобровников поворачивается, чтобы уйти.
  - Стоять! Начальник, стоять! - командую я. - Назад! Я расписался за деньги, но не пересчитал их. А от тебя всего можно ожидать.
  Он покорно возвращается.
  Я начинаю медленно пересчитывать деньги. Несколько раз сбиваюсь и начинаю заново. Поля меня торопит. Да не считаю я вовсе эти деньги, только делаю вид, что считаю. Это была моя последняя возможность уколоть начальство колонии.
  - На этот раз ты меня не обманул. Все деньги на месте, - говорю я Бобровникову.- Свободен, начальник, свободен.
  Бобровников отходит. Поля натягивает на меня рубашку. Слышен звук приближающегося поезда. Мы быстро выходим на платформу и садимся в вагон. Платформа полна народу, но никто в поезд не садится. Все пришли проводить нас, посмотреть на тех, кто не давал поселку спокойно жить в течение двух с половиной лет.
  И тут, у вагона, оглядевшись по сторонам, я вдруг замечаю нечто непривычное и необыкновенно интересное. На платформе и вокруг - зеленая листва деревьев, белые стволы берез. Вагоны поезда, рубашки, брюки, платья людей - все разноцветное. Дети в пестрых костюмчиках, шапочках и туфельках.
  Боже мой! Цветной мир! Такой яркий, разнообразный и пестрый мир вокруг меня, мир, который я не видел целых три года. Я начинаю безудержно хохотать от радости, от удовольствия наблюдать эту непередаваемо прекрасную многоцветную картину окружающего мира. Я хохочу от неподдельной, чисто детской радости видеть его. Я ведь не только смотрю на него со стороны - я весь внутри цветного мира, я его часть.
  Мы в вагоне. Вокруг нас разноцветные одежды. Цветные, цветные! Я смеюсь, смеюсь и не могу остановиться.
  Поезд трогается. Прощай, Выдрино! Прощай навсегда!
  
  Дорога домой
  
  Поезд углубился в тайгу. Пыл борьбы с зоной, с начальством, закончившейся минуту назад пересчетом денег, постепенно затухает.
  "Все! Все! Это сражение закончилось. Ты победил! Ты свободен! Успокойся. Начинай жить на свободе", - проносится у меня в голове.
  Поля хлопочет у вагонного столика, уставляя его всякой фантастической снедью:
  - Как ты себя чувствуешь? Как твое сердце?
  - Как я себя чувствую? Как я могу себя чувствовать, когда я наконец-то на свободе, когда ты рядом со мной? Я чувствую себя великолепно! А мое сердце?.. Подожди, дай-ка мне послушать.
  Но сколько я ни прислушиваюсь к своему сердцу, я его не слышу. Такое беспокойное, такое своенравное в последний год, не дававшее мне лежать, постоянно ворочавшееся, толкавшее меня в спину, в бок, в грудь, оно вдруг успокоилось, притихло, и я никак не могу ощутить его присутствие. Я взял себя за руку, пытаюсь прослушать пульс. Сердце бьется ровно, спокойно, без малейшего сбоя. Чудо! Моя аритмия исчезла!
  Ну и ну! Да неужели же для выздоровления мне нужно было всего-навсего освобождение из зоны?! Про такую "мастырку" я еще никогда и ни от кого не слышал. Сам Господь устроил ее мне.
  
  Я продолжаю рассматривать людей, снующих по вагону, разнообразие лиц и одежд, любуюсь красками пролетающих мимо вагона лесов, полей, полустанков. Живой, яркий, давно забытый мир вокруг. Он удивителен! Он прекрасен! Он разноцветный! Так вот, оказывается, откуда этот странный тюремный термин "цветной". Я вернулся в мир живых людей, в мир цвета, в мир красок, в мир жизни.
  Где я был прошедшие три года? Среди мертвецов? В анабиозе? Но вот вокруг меня вновь многоцветие жизни, свободное движение и трехмерное пространство.
  Так вот что такое тюрьма и что такое свобода! Только теперь начинаешь понимать всю прелесть вольной жизни, вкус свободы. Да здравствует жизнь! Да здравствуют краски свободного мира!
  Поля со смущением посматривает на меня - "здоров ли?" Я здоров, здоров! Мне просто необыкновенно весело наблюдать эту удивительную картину цветного, свободного мира вокруг. И я хохочу, хохочу без перерыва. Вы не были там, откуда я пришел, и вам не понять, где вы находитесь.
  Поля кормит нас с Костей. Мы о чем-то разговариваем. Весь столик вагонного купе уставлен самой разнообразной и необыкновенно вкусной снедью. И я ем с огромным удовольствием. Чему удивляться? После стольких месяцев ПКТ, после стольких лет тюрьмы я "нагулял" аппетит. Но вот что забавно. На эту еду я обращаю меньше внимания, чем на удивительные краски вокруг. Именно они поражают меня больше всего, восхищают меня, завораживают. И я улыбаюсь как идиот, и не могу скрыть своего восхищения праздником разноцветья.
  
  И о той нашей встрече, о первом праздничном ужине в поезде, как это ни странно, в памяти моей осталась не великолепная снедь, давно забытый вкус и запах продуктов, которые Поля так тщательно готовила к нашей встрече. Но запомнил я на всю оставшуюся жизнь именно эту удивительную палитру пульсирующего живого мира. Эта фантастическая приправа Полиных блюд так глубоко врезалась в мою память о первых минутах свободы, что полностью затмила воспоминания о божественном разговении после трехлетнего тюремного поста и шестимесячной голодовки ШИЗО и ПКТ.
  
  Для Поли и Кости этот день был очень напряженным. Они пришли в штаб ранним утром, узнать, когда меня освободят. Им весь день морочили голову отговорками, а во второй половине дня объявили, что меня доставят на станцию прямо к поезду, и они бросились в гостиницу собрать вещи и успеть на поезд.
  А я потихоньку, медленно-медленно оттаиваю изнутри, рассматриваю снующих по вагону людей. Давно забытый мир открывается передо мной заново. Как все интересно! Никогда раньше не замечал, как он прекрасен. Я, как маленький ребенок, с необычайным любопытством всматриваюсь в происходящее.
  Вот идет мужик в синем спортивном костюме с зеленым рюкзаком на спине. Голубоглазая женщина в коричневой кофте ведет за руку девочку в розовом платье. Ствол у березы белоснежный, а ее зеленые листья дрожат на ветру. И голубое, ослепительно голубое небо над головой. Господи, какое наслаждение можно получить от простого созерцания мира! Невероятно!
  Поздно вечером мы в Иркутск. Я чувствую себя, как во сне. Меня ведут к такси, едем в аэропорт. Там огромные толпы людей представляют еще больший интерес для моего праздного созерцания. Я послушно хожу за Полей и Костей, а сам все смотрю, смотрю вокруг.
  Они толкаются в очередях за билетами. Билетов нет на сутки вперед. Вконец измученные они ищут место в переполненном аэропорту, чтобы присесть и хоть немного передохнуть, вздремнуть. Я следую за ними хвостиком с идиотской улыбкой на лице. Все скамьи в аэропорту заняты. Присесть, приклонить голову совершенно негде. С трудом мы находим кусочек свободного места на полу в каком-то углу. Мне предлагают лечь рядом. Но о каком сне может идти речь, когда вокруг такое творится и все так интересно, как на карнавале. Поля и Костя мгновенно засыпают. А я сижу рядом с ними и восторгом вглядываюсь в мир цвета и непринужденного движения, мир свободы. Я смеюсь как ребенок. Иркутский аэропорт ночью. Незабываемая картина.
  Утром моих спутников будят объявления аэропорта. Костя бодро бросается к кассам и через полчаса возвращается с тремя билетами на Харьков через Барнаул на вечер. Впереди у нас целый день. Мы отправляемся на экскурсию по Ангаре. На маленьком катере добираемся до верховьев реки, а оттуда на автобусе в Листвянку - поселок на берегу Байкала.
  Листвянка находится непосредственно напротив Выдрино. Далеко-далеко через Байкал, у самого горизонта виднеется тайга Выдрино. Ширина Байкала в этом месте километров 15. Мы долго сидим на берегу, любуемся озером.
  А я все еще в тумане. Ведь только вчера, да нет, лишь 17 часов назад, я был во-о-он на том берегу, за забором, за решеткой, сидел в темном деревянном ящике. А сегодня я любуюсь красотами озера, дышу его свежим воздухом, пью из него. Вчера я был бесправным, загнанным, как собака узником, а сегодня я свободный человек. Не удивительно, что у меня шок и легкое помешательство на этой почве.
  Теперь я хорошо понимаю чувства наших предков, которые 3500 лет тому назад в одну ночь вышли из Египта. Наверняка они были в таком же ликующе-шоковом состоянии, в каком нахожусь сейчас я, здесь, на берегу Байкала.
  Вечером мы вылетели в Барнаул, а оттуда - в Харьков. Полет проходил ночью. Экскурсия в Листвянку и все наши дневные хлопоты, треволнения и перелеты утомили моих спутников, и в самолете они спят как убитые. А я в состоянии странной эйфории ни на секунду не сомкнул глаз уже третью ночь подряд.
  Я любуюсь самолетом, пассажирами, стюардессой, видом из иллюминатора, аэровокзалом Барнаула, всем, что попадает в поле моего зрения. Я будто прилетел на Землю с другой планеты, и меня занимает любой пустяк, встречающийся на пути. И эта дурацкая улыбка, которую невозможно отодрать от моего лица.
  
  В три часа пополудни 30 августа 1984 года, через двое суток после освобождения, мы вышли в харьковском аэропорту.
  И только тут, в аэропорту, вместо естественного чувства победителя, выдержавшего все испытания и оставшегося самим собой, не изменившего своей цели, стремлению к свободе, на меня вдруг навалилась страшная усталость и какое-то смутное беспокойство. Борьба не закончена. Где та победа, за которую я сражаюсь уже восемь лет? Это лишь промежуточный этап в нашем противостоянии. Да, я выиграл этот бой, но борьба продолжается.
  
  
  
  
  Часть пятая
  
  ИСХОД
  
  
  Первые встречи, семья
  
  Дома нас встречали Дорина, Аня, Неля, Полина сестра и пес.
  Боже мой, как изменились девочки! Дорина уже совсем взрослая, самостоятельная, невеста. Аня из ребенка превратилась в девицу. Знакомая квартира. Обои, которые я наклеил перед арестом, еще на месте. Пес настороженно поглядывает на меня.
  Впервые за три года мы обедаем вместе. Потом я, смертельно уставший от впечатлений и стрессов первых суток свободы, прилег на маленьком диванчике Ани. Я проспал часа три. Поля разбудила меня, тронув за плечо - детям пора спать. Совершенно не понимая, где нахожусь, я вскочил: "Что, уже проверка?"
  Я все еще был в зоне, в ПКТ. Нет, это зона и ПКТ были во мне.
  Первая ночь дома. Все постепенно успокоились, девочки ушли спать в свою комнату. Наконец-то мы с Полей наедине. Какие-то отрывочные мысли, воспоминания. Странная смесь горечи пережитого и радости, что все уже позади, и мы снова вместе.
  Три года я не был с Полей. Три года я не ощущал вкуса ее сладких губ. От их прикосновения я начинаю терять ощущение реальности происходящего. Три года я не вдыхал запах ее волос, не ощущал вкуса ее кожи. Ее прикосновения пьянят меня. Я растворяюсь в волшебном слиянии, подаренном мне. Круг замкнулся. Я дома, в моей семье, с моей любимой.
  
  Наутро я замечаю у моих девочек то, что еще вчера заметил у нашего пса: некоторую тщательно скрываемую от меня настороженность или, скажем помягче, сдержанность по отношению ко мне. Позже Поля призналась, что они действительно были настороже, так как не знали, каким я стал после трех лет тюрьмы. Ведь все люди меняются со временем, а в тюрьме изменения могут быть очень большими и даже катастрофическими.
  Опасаясь этого, Поля заранее подготовила девочек, и они внимательно присматривались ко мне на первых порах: "Кто пришел к нам в дом из далекого Выдрино?" Я не знаю, чего именно они опасались и почему были так насторожены. Разве из моих писем не видно было, каким я стал через полгода, через год, через три?
  Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, я вновь перечитываю свои письма из зоны и поражаюсь тому человеку, который писал их двадцать с лишним лет назад. Это был сильный, стойкий, честный человек. Я, нынешний, завидую его смелости и силе духа, его уверенности в правоте. Увы, сейчас я не чувствую в себе той энергии, возраст берет свое...
  
  Сегодня я спросил Полю:
  - Неужели ты не видела за этими письмами человека, который их писал?
  Она ответила:
  - Живой человек - значительно больше того, что могут рассказать самые подробные письма. Мы ждали тебя домой живого, а не автора писем, - таким, каким помнили и знали тебя до твоего ареста. Да, если судить по письмам, ты, остался тем же, каким был прежде. Но вот ты вошел в дом, и мы не нашли того человека, который ушел три года назад. Ты изменился, стал каким-то чужим, незнакомым. И нам всем пришлось заново привыкать к тебе новому, другому... Может быть, и мы изменились за эти годы. Конечно, изменились. И возможно, наше новое восприятие тебя, вернувшегося оттуда, частично объясняется еще и тем, что мы сами изменились, стали другими, а помним тебя еще теми - трехлетней давности чувствами.
  Много позже Поля призналась мне, что сам запах моей кожи совершенно изменился, стал иным, каким-то незнакомым, тюремным, что ли. Тюрьма осталась со мной и во мне на долгие годы, если не навсегда.
  
  Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, сказал Гераклит. А можно ли дважды войти в один и тот же дом, в одну и ту же семью? Оказывается, нельзя. Потому что все мы, находимся в реке времени, которое безостановочно течет.
  
  Больше всего неприятностей мое появление доставило нашему псу. Прошло три года. Он давно забыл меня. Его хозяином была Поля, к девочкам он относился снисходительно.
  Поля рассказывала, что каждый раз, когда она начинала собираться в дорогу, пес впадал в тоску. Ничего не ел, лежал, положив голову на лапы, и неотрывно следил за тем, как Поля укладывает вещи. Но зато как он радовался Полиному возвращению. Его не забывали покормить, напоить, вывести погулять. А главное, он мог всегда совершенно спокойно лежать на диване рядом с Полей и умиротворенно дремать. Так он охранял ее, был в доме хозяином.
  Но вот появился я и занял главенствующее положение. Пес попытался устроить мне обструкцию. Нет, он не опускался до "хамских" выходок, не лаял, не кусал. Но он всеми доступными "мирными" способами пытался сохранить свое положение рядом с Полей.
  Если мы с Полей садились на диван, то он тут же на него вскакивал и сзади начинал протискиваться, вклиниваться между нами. Затем он поворачивался на бок, спиной к Поле, и лапами пытался оттолкнуть меня от нее.
  Ночью было и того хуже. Привыкший спать в Полиных ногах, он никак не мог смириться с моим появлением рядом с ней и долгое время по ночам топтался по мне. В конце концов, пришлось применить к нему строгие меры и дать ему хорошего пинка. После этого его ночные походы прекратились. Несчастный смирился со своей участью.
  
  Шок свободы
  
  Вспоминая себя в первые недели и месяцы после зоны, я должен признать, что домой действительно вернулся другой человек, отличный от того, которого увели в тюрьму за три года до этого. Тюрьма оставила в моей душе неизгладимый шрам, результат сильной психологической травмы. Это был некий тюремный синдром.
  Еще во время первого ПКТ я был настолько шокирован обстановкой, что, как мне казалось, уже никогда не смогу более не только смеяться, но даже улыбаться. Я думал, что навеки утратил способность радоваться чему-либо на свете.
  Возможно, именно поэтому я так улыбался и как дурачок радовался, всякому пустяку, встречавшемуся в первые сутки свободы. Так из меня выходил шок первого ШИЗО-ПКТ. Недорого стоило мое мрачное пророчество. Воздух свободы мгновенно превратил тоску и печаль в радость и веселье.
  Да нет, все не так. Двое суток этого дурацкого веселья были лишь проявлением шокового состояния, вызванного резким переходом из длительной герметичной замкнутости камеры в открытый мир свободы. Это была своеобразная истерика. Разве не бывает истерики от переизбытка положительных эмоций? Иногда люди плачут от радости. Ну а я вот стал хохотать как идиот при виде свободного мира. Это был приступ легкого временного помешательства, не более того.
  
  Дома я потихоньку, день за днем, оттаивал изнутри, замечая, как сильно изменился.
  Три года я жил в постоянной осаде, в состоянии круговой обороны - волк-одиночка, обложенный охотниками и собаками со всех сторон. Я не мог ни на кого положиться, никому довериться. Я подозревал всех и был настороже с каждым человеком, который оказывался рядом. Теперь я на свободе, дома, но моя настороженность, моя подозрительность, моя чрезмерная чуткость все еще при мне.
  Нас навещало множество людей, мы сами ходили в гости к родным и друзьям. Все радовались за нас, поздравляли с благополучным окончанием трех лет мучений. А я постоянно ловил себя на мысли: а что на самом деле думают эти люди, что скрывается за их словами, улыбками, объятиями? Я пытался подавить свою подозрительность и связанную с этим мрачную угрюмость, но у меня ничего не получалось. Прошло много месяцев, прежде чем я окончательно освободился от всего этого. Я оттаивал долго и тяжело, медленно изживая в себе остатки тюремно-ПКТешного синдрома.
  
  Скандал в "благородном семействе"
  
  А между тем нужно было как можно быстрее обустраиваться на месте. Милиция и КГБ вряд ли будут дремать. Они страсть как не любят "тунеядца", только что освободившегося из зоны, да еще такого неисправимого.
  Два дня я отлеживался дома, а на третий Поля взяла мою справку об освобождении и отнесла паспортистке. Она написала заявление с просьбой прописать меня на ее жилплощадь и выдать мне паспорт. Для паспортистки такое заявление было обычным делом. Она взяла у Поли ее паспорт, заявление, мою справку об освобождении и предложила зайти к ней через два дня. В конце недели Поля принесла от паспортистки мой новый паспортом с пропиской. Это открывало путь к устройству на работу.
  Мы с Полей отправились в домоуправление, где я работал до ареста, и нас тут же приняли на работу: приближался отопительный сезон, и котельные запасались кочегарами. Работа начиналась в октябре, и у меня было полтора месяца для "отдыха".
  Я начал приводить в порядок корреспонденцию, запущенную в мое отсутствие. Поля сохранила к моему возвращению все письма, полученные за три года. Огромная картонная коробка из-под цветного телевизора "Березка" объемом в полкубометра была забита доверху письмами и открытками со всего света. Невообразимое количество. Будучи верным принципу не оставлять ни одного письма без ответа, я принялся за их разборку.
  Многие письма просто выражали чувство солидарности с нами, с нашей борьбой, поддерживали нас морально. Я был очень благодарен их авторам. В других, подробных и обстоятельных, нам предлагали помощь, поддержку, выражали желание вести регулярную переписку. На эти письма я обязан был ответить.
  Справиться с таким объемом работы было нелегко, но я взялся за нее, и изо дня в день поток моих писем нарастал. Я писал о том, как прошли эти три года, как Поля боролась за меня, как меня встретили дома, о наших планах.
  В качестве примера привожу здесь одно из первых писем после возвращения из тюрьмы. Оно адресовано Доре Штурман, которая писала мне тогда под псевдонимом "Майя Гильман":
  "18.10.84 г. Здравствуйте, Майя! Давно вам не писал, года, эдак, три. Все было недосуг. Но вот наконец-то нашел место и время для письма. ...Я жив и относительно здоров. Наслаждаюсь украинской осенью и ее плодами. После скудной забайкальской природы все для меня здесь очень свежо и приятно. Мои дети и жена оттаивают потихоньку. Я уже работаю... Наша старшая дочь учится и работает. Младшая - посещает 7-ой класс. Дети здорово подросли за три годы. Жизнь не стоит на месте. Мы иногда разговариваем с Риммой (Якир). Ее (сын) Саша уехал в Липецк (получил два года за уклонение от службы в армии). Это сравнительно недалеко - 400 км от Москвы. Будем надеяться, что у него все будет благополучно. Мы посетили наш родной ОВиР. Начальник сказал, что нам нужно все начинать сначала, - вызов, справки и т.п. Майечка, ты напомни моему братику прислать вызов и пусть пишет. Я еще не получил от него ни строчки за полтора месяца, что я дома. Где-то там, в вашем районе проживает бывший харьковчанин и поэт Саша Верник. Так ему тоже привет и просьба писать иногда..."
  
  Поток моих писем на Запад, видимо, "разбудил", наконец-то, харьковское КГБ, которое до середины сентября не подавало никаких признаков жизни. Недели через две после того, как я получил паспорт, прописался, оформился на работу, к нам в дверь позвонили. На пороге стояла паспортистка вся в слезах.
  - Вы меня обманули! Вы меня обманули! - причитала она и плакала. - Вы прописались незаконно. Меня из-за вас хотят уволить. Капитан Имярек требует, чтобы вы немедленно явились к нему в кабинет.
  - Вы напрасно беспокоитесь, - ответила Поля. - Ни мы, ни вы не совершили ничего противозаконного. Не волнуйтесь. Вы все сделали правильно. А к капитану мы сходим прямо сейчас.
  Через полчаса мы зашли в означенный кабинет и представились. Сидевший там капитан вскочил и начал орать так, будто бы я прищемил ему хвост:
  - Ты не успел вернуться из зоны и опять нарушаешь закон. Я тебя упеку! Будешь у меня знать!
  Я спокойно ждал, пока иссякнет этот фонтан. Но Поля не выдержала:
  - Вы почему нам "тыкаете"? Мы с вами на брудершафт еще не пили.
  - А вы, гражданка, вообще выйдите из кабинета. Я вас не вызывал. Мне нужно с ним поговорить, - ответил капитан, указывая на меня.
  - Никуда я отсюда не выйду. Он мой муж. Я прописала его на свою жилплощадь, - заупрямилась Поля.
  - Я вызову сейчас наряд, и вас отсюда выведут, - вновь закипел капитан.
  - Пожалуйста, выйди в коридор и подожди меня там. Не волнуйся. Я скоро освобожусь, - обратился я Поле.
  Поля колебалась, не доверяя ни капитану, ни мне.
  - Выйди, выйди. Не волнуйся. Все будет в порядке, - настаивал я.
  Наконец Поля вышла, и капитан вновь открыл рот. Я молчал. Выстрелив весь заряд, капитан умолк.
  - Слушай, капитан, - начал я миролюбиво. - Орать ты будешь на свое начальство. А я в твоих начальниках пока еще не числюсь. Поэтому говори со мной спокойно. Ты меня понял? А теперь расскажи мне, что у тебя за проблема. Может быть, я тебе помогу.
  - Давай справку об освобождении, - буркнул он.
  Я отдал справку. Он вышел и минут через десять вернулся. На обороте справки появилась надпись: "Взят на учет". На словах он разъяснил:
  - В течение недели устройся на работу и принеси справку с места работы. Раз в месяц будешь отмечаться в опорном пункте милиции.
  
  Я выхожу за дверь к обеспокоенной Поле. Улыбаюсь ей, беру под руку, и мы выходим на улицу.
  - Ну что им еще нужно от тебя?
  - Сказали, чтобы в течение недели устроился на работу и принес справку.
  - Но ты уже работаешь. Ты сказал?
  - А зачем? Вот схожу, возьму справку с места работы и через неделю им отнесу.
  
  Как странно получилось. Уже три недели как я освободился. Моя справка об освобождении давно побывала в милиции, при оформлении паспорта и прописки. Это значит, что милиция три недели назад узнала о моем возвращении и отреагировала соответствующим образом, - выдала мне новый паспорт и прописала. Кто же теперь вдруг поднял весь этот сыр-бор, разозлил капитана, до смерти напугал паспортистку?
  Ясно, что это дело рук КГБ. Но как получилось, что в КГБ меня проморгал? Три недели "хлопали ушами"? На три недели забыли о моем существовании? Ведь кто-то из Кабанского районного отдела КГБ лично провожал меня на станцию, чтобы убедиться, что я сел в харьковский поезд. Наверняка он делал это не из праздного любопытства к моей персоне, и соответствующий доклад был отправлен в Москву. Ну, а их коллеги в Харькове вместо того, чтобы встретить меня как следует и с первого же дня начать прессовать, проспали самым вульгарным образом. И всполошились, когда я уже прописался, устроился на работу и отдохнул немного. Барух а-Шем, слава Богу, тут у них вышла очередная промашка.
  Вот о чем мы говорили с Полей, возвращаясь домой. Через неделю я отнес им справку с работы. Раз в месяц я ходил в опорный пункт милиции, расположенный в соседнем доме, и здоровался с участковым уполномоченным.
  Где-то через полгода мы прекратили наши встречи. Было очевидно, что милиции нет до меня никакого дела.
  
  Харьковские отказники
  
  Утром 12 марта 1985 года по радио вновь заиграла траурная музыка. Черненко, заняв свое почетное место "на лафете", отправился к кремлевской стене. Началась эра Горбачева, перестройки и гибели советского строя. Еще не зная о предстоящих грандиозных переменах, лишь услышав эту музыку, я воскликнул:
  - Замечательный подарок преподнес мне Господь ко дню рождения. Барух а-Шем!
  Вскоре Горбачев выступил с речью о "перестройке". Так началось уже не скрываемое от народа крушение самого жестокого и кровавого общественного строя за всю историю человечества.
  
  Мой арест, разгром университета и семинаров, полное пресечение выезда, тяжело отразились на настроениях отказников. Прошедшие три года правления Брежнева, Андропова и Черненко практически уничтожили надежду на ближайшее освобождение. Я чувствовал это еще в зоне по письмам друзей и знакомых.
  Можно сказать, что цель, поставленная властями, - подавление еврейской активности - была достигнута. Люди перестали верить, что можно и нужно действовать активно в вопросах, связанных с еврейской культурой, еврейской взаимопомощью и борьбой за выезд.
  Вернувшись, я застал руины того, что когда-то так старательно возводил. Все перессорились. Какие-то мелкие обиды, претензии и подозрения разобщили людей. Каждый заперся в своей скорлупе и не желал ни с кем общаться.
  Я пытался восстановить прежнее единство. Однако мои усилия ни к чему не приводили. Люди, такие смелые и открытые еще три года назад, изменились до неузнаваемости. В их душах царили страх и безверие. Никто ничего не хотел предпринимать, даже вместе отметить еврейский праздник.
  Самое удивительное состояло в том, что этот страх, это отчаяние и безверие проявились наиболее остро именно накануне победы над противником, который хоть и медленно и незаметно, но начал сдавать свои позиции, отступать. Недаром говорят, что тьма сгущается перед рассветом.
  Я имею в виду приход Горбачева и его первые шаги. Казалось бы вот-вот, еще немного, наш враг уже дрогнул, ищет пути к отступлению, затевает перестройку. Но нет. Исчезла вера в положительную перспективу, исчезла надежда. Пришла апатия, покорность судьбе.
  Письма, которые я получал в последний год в тюрьме, меня не обманывали. Народ устал и разуверился в возможности активно влиять на собственную судьбу. Несомненно, этому способствовала работа КГБ, продолжавшаяся по инерции. Людей сажали в тюрьмы по плану, установленному еще при Андропове. За отказ от службы в армии посадили Александра Якира. Взялись за преподавателей иврита.
  
  Юлий и Таня Эдельштейн
  
  Месяца через два после моего освобождения, где-то в октябре-ноябре 1984 года в Москве арестовали Юлия Эдельштейна, преподавателя иврита.
  Мы были знакомы с ним "шапочно" еще до моего ареста. В 1979-1980 годах, когда я организовывал работу университета и добывал учебники и литературу на иврите у всех, кого встречал в Москве, я встречался и с Эдельштейном.
  Его будущая жена Таня - харьковчанка. С нею я был знаком лучше. В 1979 году Таня бывала на наших еврейских семинарах.
  История Тани вкратце такова. В конце семидесятых годов ее первый муж решил уезжать в Израиль. Таня категорически отказалась ехать с ним, заявив, что ее родина СССР и ей нечего делать в Израиле. Она дала развод мужу и оставила у себя их общую дочь.
  Одно время она посещала наши семинары, что вызывало у меня некоторое недоумение. Ведь даже отказники часто сторонились нас, зная, что ГБ неусыпно следит за нами. А тут вдруг приходит на семинар человек с улицы и заявляет, что хочет изучать еврейскую историю, культуру, язык.
  Разумеется, в нормальной стране, в нормальном обществе такое стремление вполне естественно и не может вызывать недоумения. Но дело происходило в СССР.
  Позже, в 1981 году, Таня организовала в Харькове свой кружок по изучению иврита для тех, кто не желал уезжать из страны. Она специально подчеркивала именно этот аспект. Иврит в ее кружке изучали лишь те, кто не собирался уезжать.
  Вернувшись из зоны, я узнал, что Таня и Юлик поженились. Таня познакомилась с Юликом на курсах повышения квалификации учителей иврита, которые Юлик проводил в Москве. После замужества Таня, как и Юлик, стала активно бороться за выезд в Израиль. Несколько странная метаморфоза, но "любовь зла...".
  Месяца за три до моего освобождения Таня и Юлик навестили Полю, интересовались мной и зоной на Выдрино. И вот, где-то в октябре или ноябре 1984 года Юлий Эдельштейн был арестован по обвинению в хранении наркотиков. При обыске их обнаружили в одном из детских фломастеров. Было очевидно, что истинной причиной ареста было преподавание иврита Юликом, а наркотики ему подбросили во время обыска.
  Еще во время следствия по делу Юлика к нам приезжала Таня и сказала, что по ее сведениям Юлика отправят отбывать наказание на Выдрино. (Вспомните безуспешные попытки Поли, уже после моего осуждения и отправки на этап, узнать, в какой лагерь меня отправили.) Таня хотела узнать у нас подробности о выдринской зоне и получить каналы "грева" на зону.
  Я подробно рассказал Тане о зоне. Что же касается каналов, то, к моему глубокому сожалению, я ничем не мог ей помочь. У нас не было каналов на выдринской зоне. Я лишь посоветовал ни ей, ни Юлику ни в коем случае не упоминать на Выдрино среди начальства моего имени, которое может распугать всех цветных и гражданских, с кем придется там контактировать.
  Юлика действительно отправили на Выдрино, где он, как мне стало известно, неплохо устроился, работал на бункере. Я был этому очень рад. Но меня поразил тот удивительный факт, что Таня еще до приговора знала, куда его отправят. Информация и связи у Тани были налажены не хуже, чем у баптистов.
  
  Новые веяния
  
  Наткнувшись на полную апатию и инертность в среде старых активистов-отказников, я в то же время обнаружил необычайно возросшую активность религиозных еврейских групп в Москве. Они стали множиться как грибы после дождя. Причем, это была сплошь и рядом безусая молодежь, почти дети, что резко контрастировало с пожилым возрастом большинства отказников-сионистов. Новый феномен меня очень заинтересовал, и я попытался сблизиться с ними.
  Было похоже, что молодежь как бы отстранилась от своих родителей-сионистов и нашла собственный путь в еврейство, в Израиль.
  Интересным было то, что точно так же, как за несколько лет до этого в среде "идейных" сионистов, теперь в среде верующей молодежи моментально началось дробление, разделение, разобщение. В этом плане все происходило по уже знакомому сценарию. То или иное религиозное объединение, после короткого периода спаянного существования и учебы, распадалось на несколько отдельных противоборствующих групп, интригующих и борющихся друг с другом с ними, и провозглашающих себя единственно правоверными.
  Уже в свой первый визит в Москву в 1985 году я застал там расцвет религиозной активности со многими десятками течений. Поскольку я был вне всех течений и к тому же еще совсем недавно "узник", то у меня был относительно свободный доступ во многие группы, которые были открыты, вообще говоря, не для всех. Все это была глубоко верующая молодежь, свято соблюдавшая мельчайшие предписания религии.
  В отличие от идейных сионистов, перенесших удары КГБ, "религиозники" действовали в условиях полной свободы и отсутствия малейших намеков на давление со стороны КГБ, который их не замечал.
  Позже, в 1986 году, когда начался небольшой прессинг на них со стороны КГБ, я услышал из уст одного из "старейших" активистов этого направления такое удивившее меня признание. С большой обидой в голосе этот человек рассказал мне:
  - Года три тому назад меня и еще несколько человек вызвали в КГБ и сказали:
   "Вы ребята хорошие, занимаетесь чистой религией и ничего общего не имеете с сионистами-диссидентами. Молодцы. Продолжайте свою активность. Мы не будем вам мешать. Но только чистая религия, и никакого сионизма и политики, никакой антисоветчины".
   - Ну, вот, мы и действовали в точности, как они нам тогда разрешили. Только религия и ничего другого. А теперь нас опять вызывают в КГБ и предупреждают, чтобы мы немедленно прекратили свою активность. В противном случае... Угрожают. Что же это? Почему? За что? Ведь мы все делали именно так, как они нам тогда порекомендовали.
  Мой собеседник был явно обескуражен и опечален. И действительно, было над чем призадуматься. Особенно тем, кто не знал ни методов КГБ, ни его истории.
  А ведь КГБ всегда действовал именно таким образом. Он никогда не надеялся на "авось", не рассчитывал на стихийное возникновение антисоветской или какой-либо иной диссидентской активности. КГБ всегда был организацией творческой созидательной.
  Нет, иногда действительно встречались стихийные антисоветчики и инакомыслящие. Но в каких мизерных количествах! Смешно даже говорить об этом. А тем более оправдывать этой жалкой "стихией" гигантские бюджетные средства, которые отпускались на деятельность ГБ. Да и поди-ка разыщи, выследи этих стихийных диссидентов. Тогда чем же можно обосновать, оправдать гигантский штат сотрудников и чудовищный бюджет, которым располагал КГБ?
  В деле борьбы с инакомыслием, с антисоветчиной, ни в коем случае нельзя было ждать "милости от природы". Процесс их зарождения и развития следовало держать в твердых профессиональных руках КГБ. И фактически он был поставлен на хорошо организованный поток, конвейер.
  КГБ постоянно и планомерно выводил, лелеял и взращивал тут и там ростки, кустики, полянки и участки инакомыслия, антисоветчины, религиозного диссидентства. А затем, когда поросль была уже хорошо заметной и окрепшей, тут уже включались отделы КГБ по ее искоренению. Деятельность по выращиванию новых борцов против власти и их последующему искоренению и была главной задачей и целью целых отделов КГБ с многочисленной армией активных, "творческих" сотрудников.
  Она началась еще в далекие 20-е годы. Помните громко разрекламированную операцию "Трест" с поимкой Савинкова? Такую работу КГБ продолжает и поныне, чем существенно отличается от тайных полиций других стран.
  Вот почему рассказ молодого религиозного активиста меня ничуть не удивил. КГБ есть КГБ. Он постоянно готовит фронт работ на будущее. Подготавливает почву и взращивает на ней плоды для будущей жатвы или прополки, не знаю, как это лучше назвать. Ведь о будущем нужно думать заблаговременно, задолго до того, как оно наступит. Будущим нужно умело и мудро управлять.
  
  Мое сближение с религиозными активистами было продиктовано не праздным любопытством. После многочисленных чудес, явившихся мне в течение всех истекших лет борьбы, в особенности за три года заключения, я стал твердо верующим человеком и теперь пытался найти духовную близость в среде религиозных групп.
  К сожалению, этого не произошло. Там все упиралось лишь в строгое соблюдение формальностей религиозного обряда, совершенно не затрагивая душевного состояния человека, его настроя, духовной связи с Всевышним. Делай "а", "б", "в", "г", "д", зачитывай текст из молитвенника от сих и до сих, как того требуют каноны, и все. Теперь ты верующий. Нет, пожалуй, правильнее сказать - теперь ты религиозный человек. Увы, человек религиозный и человек верующий - это два совершенно разных понятия.
  А что происходит в душе? Это уже никого не интересует и никого не касается. Если ты совершаешь те самые "а, б, в, г, д", значит ты религиозный и, следовательно, верующий человек. А иначе зачем же ты все это произносишь? Вот такая довольно незамысловатая логика. Я, разумеется, не исключаю и чисто религиозного аспекта, двигавшего этими людьми.
  Но меня интересовало то, что в душе человека. Меня интересовала связь человека с Всевышним. И состояние моей души трудно соотносилось с "а, б, в, г, д", трудно выражалось словами из молитвенников
  Разумеется, я тоже молился, я тоже обращался к Богу, но не формально, не по молитвеннику от сих до сих, а лично, непосредственно от себя, от своей души. Я молил Его только об одном: "Господи! Дай мне силы выполнить свой долг!"
  Это все, о чем я просил и прошу Господа поныне. А это никак не укладывается в стандартные молитвы. Вот почему я так и не смог сблизиться с новыми юными религиозными знакомыми.
  Я очень благодарен Господу за то, что Он давал мне тогда и дает поныне возможность выполнить свой долг в этой жизни.
  Следует также отметить, что эта молодежь, несмотря на свой юный возраст, отличалась чрезвычайной заносчивостью по отношению к тем, кто не был религиозен. Да и среди своих религиозных "коллег" они считались лишь с несколькими, особо выдающимися "авторитетами". На всех прочих они смотрели откровенно свысока и презрительно.
  
  Один частный пример
  
  Я приведу, на мой взгляд, один очень характерный пример, связанный с бурным развитием религиозного движения в те годы. Поскольку эти люди, я надеюсь, живы и здоровы поныне, то я не буду травмировать их раскрытием имен.
  В массовый отказ лета 1979 года среди нескольких тысяч харьковчан попала и семья N. Это были обычные инженеры, мать и отец. Их сын, назовем его Миша, был лет 16-17 от роду. Я уже писал, что многие из харьковских евреев в те годы направляли свои помыслы и стопы в сторону США, а об Израиле не хотели даже слышать. Семья N не была исключением. Я был знаком с ними еще до ареста. Они иногда появлялись на наших семинарах, а Миша был слушателем моих лекций по еврейской истории.
  После возвращения из зоны я узнал, что Миша стал необычайно религиозен, и теперь об эмиграции в Штаты не хотел даже слышать. Если дадут разрешение, едем только в Израиль, - твердо заявил Миша. Это был тяжелый удар. Семья пребывала в глубоком унынии - им вовсе не хотелось в Израиль.
  А между тем, Миша влюбился в девочку по имени Лена, которая чуть ли не на три четверти была русской (мама - наполовину, а папа - чисто русский). Миша заставил Лену пройти гиюр - переход в еврейство. Лену переименовали в Эстер, и они сыграли свадьбу-хупу по всем правилам религиозного канона.
  Через некоторое время Миша стал поносить Израиль как самое некошерное (ритуально нечистое) место на планете, где истинным евреям жить строго запрещено. Оказалось, Миша примкнул к движению "Нэтурей Карта", отвергающему легитимность Израиля и ожидающему пришествия Мессии для получения "лицензии" на возвращение в Землю Израиля - Эрец Исраэль.
  Позже, когда наступили лучшие времена и ворота на выезд вновь открылись, вся семья благополучно выехала в США. Миша с Эстер и тремя детками поселились в каком-то особом квартале Нью-Йорка, куда закрыт доступ и для его тещи, и для его родителей из-за их некошерности. Так что и дедушка, и обе бабушки не видят своих внуков и не общаются с ними.
  Вот такая коротенькая история, связанная с новым движением религиозной молодежи в Союзе тех дней. В этой истории мне показался интересным тот факт, что Миша, в свое время уже нацеленный родителями на Штаты, в конце концов нашел "глубокое религиозное обоснование" именно этого маршрута эмиграции.
  
  Попытки активизации
  
  В Харькове был полный упадок и застой среди верующих. Я, было, попытался наладить контакт с теми немногими стариками, которые еще посещали полулегальный частный молельный дом на окраине города. Я пришел к ним с просьбой подписать обращение в Харьковский горисполком о выделении помещения под синагогу. Но бедняги шарахнулись от меня прочь, как только узнали мое имя.
  История этого письма лучше всего продемонстрировала то печальное состояние, в котором находилась еврейская жизнь Харькова в 1986-88 годах, накануне полного развала Советов и открытия сотен синагог по всему постсоветскому пространству. Именно накануне.
  Мне хотелось собрать как можно больше подписей под этим письмом с тем, чтобы оно выглядело убедительным для городских властей. Первоначально я обратился к бывшим участникам семинаров и университетских занятий, но никто подписывать его не захотел.
  Тогда я обратился к своим знакомым и родственникам, а через них к их знакомым и родственникам. А это были уже сотни, если не тысячи людей. О, Боже, мы не смогли собрать даже "миньян" - десяти подписей. Нет, не подумайте, многие были "за", но ставить свои подписи не желали. Успех ГБ и советской власти был явно "налицо".
  В конце концов, мне удалось собрать около двух десятков подписей и отправить письмо в горисполком. Основной вклад в список внесла очень немногочисленная группа молодых религиозных семей, образовавшаяся к тому времени в нашем городе как филиал московского движения. В ней было в то время три-четыре семьи.
  Официального ответа на свое письмо мы так и не получили. Впрочем, такое утверждение не совсем верно. Если считать статью в харьковской газете "Красное знамя" от 14 февраля 1988 года таким ответом, то официальные органы, хоть и с опозданием, но ответили.
  В статье "Дама... с задачкой" с подзаголовком "Осторожно, сионизм" спецкор Корсун писал:
  "...И вот уже отбывший уголовное наказание некий Парицкий решил, что лично ему и его семье крайне необходима... синагога. Значит, ее надо открыть! А детишкам хорошо бы с "младых ногтей" учить иврит. Выходит, надо ввести в школах курс обучения этому языку. Демагогия? Безусловно. Но именно таким способом и нагнетается пресловутый "еврейский вопрос". А в мутной водичке легче вылавливать рыбку профессионалам из ЦРУ, израильской разведки "Моссад"..."
  Запоздалый, но вполне "официальный" ответ на наше письмо, посланное в 1987 году. Это был уже последний выстрел в мой адрес харьковского УКГБ и советской печати. В конце января 1988 года мы получили разрешение, в феврале заканчивали дела с советской властью, и она решила напоследок еще раз лягнуть меня.
  
  У англичан есть пословица "If you can not beat them join them", что переводится: "Если ты не можешь победить их, присоединяйся к ним". КГБ поступил именно таким образом.
  Уже через год после нашего отъезда страна Советов наполнились сотнями кружков по изучению иврита и десятками вновь открытых синагог. Эта тенденция не обошла и Харьков. Через несколько месяцев после нашего отъезда в городе начали официально действовать курсы иврита и открылась синагога, которая постепенно стала заполняться верующими. КГБ, проиграв борьбу с евреями, начал активно поощрять еврейские движения в стране.
  
  Помощь и поддержка
  
  С началом борьбы за выезд мне было необходимо наладить тесную связь с еврейскими общественными организациями и частными лицами, для моральной поддержки семьи и друзей. Мы в ней крайне нуждались все годы противостояния властям. Я надеялся, что эта связь до определенной степени защитит нас от наглого самоуправства КГБ, который никогда не церемонился в выборе средств борьбы с оппонентами. Я надеялся, что КГБ не рискнет пойти на полное беззаконие в отношении нас и тех, кто был с нами связан. КГБ понимал, что о любых его противоправных действиях будет немедленно сообщено в западных средствах массовой информации. И, тем более, не могло быть и речи о тихом исчезновении в застенках человека, известного Западу.
  Я не знал тогда и до сих пор не знаю, как была организована в Израиле, США и в странах Европы помощь евреям СССР.
  С самого начала я действовал спонтанно. Я передавал с отъезжающими мои данные (имя и адрес) с тем, чтобы они стали известны на Западе. Точно так же я сообщал на Запад обо всех харьковских отказниках, если они того хотели. Это была чистая самодеятельность. Если мне удавалось встретиться с иностранными туристами, им я тоже сообщал о себе, о наших друзьях и проблемах. Я начинал перепискус теми, кто готов был меня выслушать и поддержать. Так постепенно, шаг за шагом, я расширял круг своих знакомств на Западе, круг друзей, круг поддержки нашей борьбы.
  По мере нарастания потока писем, я понял, что мое имя уже известно в среде еврейских организаций.
  Хочу подчеркнуть, что мне очень повезло с нашими многочисленными верными друзьями на Западе. Повезло настолько, что я не могу не усмотреть и тут "десницу" Господа. Какие замечательные, какие самоотверженные и неутомимые люди были среди моих друзей! Как самоотверженно, как изобретательно они искали пути связи с нами, помощи нам. Только благодаря этому, нам удалось выстоять в борьбе и победить. Эти люди никогда не отделяли наши усилия, нашу борьбу от своих усилий, от своей борьбы за нас. Наша борьба и наша свобода были в равной степени их борьбой и их свободой. Мы были единой, дружной семьей.
  Люди разных стран, говорившие на разных языках, делали одно общее дело - боролись за нас, евреев СССР, боролись за меня, за мою семью, за семьи других отказников, боролись за свободу выезда всех евреев из СССР.
  Этих людей огромное множество, тысячи, десятки тысяч людей и я не могу перечислить их всех. Поэтому я расскажу только о некоторых из них, о тех, с которыми у нас были наиболее продолжительные и тесные связи, в той или иной степени существующие до сих пор. И теперь, упоминая лишь небольшую часть этих людей, я подразумеваю всех друзей, которые боролись за наше освобождение, молились за нас, выходили на демонстрации в нашу защиту, писали письма нам, писали письма в нашу защиту своим сенаторам и конгрессменам, своим правительствам и правителям Советского Союза. Им всем - моя огромная благодарность. И пусть они видят себя в каждом из описываемых мною образов и примеров.
  
  Немного истории
  
  Шимон Визенталь, бывший узник нацистского концлагеря, знаменитый неутомимый охотник за нацистскими преступниками, возглавляющий международную организацию по поиску и наказанию нацистских преступников, в 1966 году совершил поездку в СССР, чтобы ознакомиться с положением евреев в Союзе.
  Свои впечатления от этой поездки он изложил в книге "Евреи безмолвия". В ней Шимон Визенталь пишет о том, что советские евреи полностью задавлены и безмолвствуют. Он назвал их поколением забвения. Они находятся на краю гибели, и если все мировое еврейство вовремя не очнется и не придет им на помощь, то в скором времени их постигнет судьба евреев Европы в годы нацизма.
  Эта книга вышла в свет в 1966 году и нашла глубокий отклик в сердцах евреев мира. Постепенно еврейские организации, объединения и просто рядовые евреи во многих странах начали просыпаться от летаргического сна.
  В 1971 году в Брюсселе состоялся первый всемирный еврейский конгресс, посвященный судьбе евреев СССР. В нем приняли участие представители евреев всех стран мира от Новой Зеландии до Северной Америки. Через год последовал второй конгресс. В этих странах создавались группы и объединения в помощь советским евреям.
  
  Англия
  
  В Англии борьбу за выезд советских евреев возглавил "Комитет тридцати пяти". Он возник после ареста в Одессе библиотекаря Розы Палатник, которая занималась распространением литературы об Израиле, доставлявшейся моряками израильских торговых кораблей. Во время ареста Розе было 35 лет. Движение протеста объединило 35 женщин в возрасте 35 лет. Они устраивали демонстрации протеста, сидячие забастовки перед советским посольством в Англии.
  Руководителем комитета одно время был Майкл Шерборн. В самом начале моей активности, когда наш домашний телефон еще функционировал, он позвонил мне домой и сказал несколько теплых, приветливых слов, обещал поддерку. Во время разговора телефонная связь была прервана, и телефон отключили навсегда. Этот разговор необычайно вдохновил меня и укрепил. Так я впервые узнал, что мое имя известно на Западе.
  
  Семья Меламед
  
  В 1976 году французский город Лилль стал городом-побратимом Харькова. Мэр города Лилля и одно время премьер-министр Франции Пьер Моруа был правой рукой президента Франции Франсуа Миттерана и его заместителем в руководстве Социалистической партии Франции. Во Франции имелась единственная в то время на Западе ассоциация городов-побратимов, и Пьер Моруа был ее президентом.
  С Лиллем у нас была активная переписка. Ассоциация городов-побратимов была вотчиной местных коммунистов, служившей для них еще одним каналом пропаганды коммунистических идей. Еврейские организации Лилля решили активно использовать местную организацию городов-побратимов для помощи евреям Харькова. На каждом собрании, митинге, совещании и конгрессе они выступали с требованием освободить нашу семью, выдать нам разрешение на выезд из СССР. Пьер Моруа неоднократно посылал письма в защиту и поддержку нашей семьи и семей других отказников Харькова, обращался к советским властям с просьбой разрешить нам выезд из СССР.
  Первоначально моим корреспондентом в Лилле была мадам Жаннет Бланк. Затем в переписку включилась мадам Николь Меламед, и наша связь оживилась. Иногда мы беседовали по телефону.
  Давление, оказываемое евреями Лилля, раздражало власти Харькова, не давая им забывать о нас. Их недовольство ярко проявилось после визита делегации Лилля в Харьков в 1979 году, в котором участвовали Николь Меламед и Жаннет Бланк. Сразу после визита местные газеты обрушились с проклятиями в их и наш адрес.
  Николь Меламед, ее семья и поныне наши лучшие друзья. Сегодня они живут в Иерусалиме. Они приехали в Израиль одновременно с нами, и теперь мы можем общаться друг с другом на нашем общем родном языке - на иврите.
  
  
  
  Швейцария
  
  В один из зимних дней 1978 года к нам в гости пришла пара туристов из Швейцарского города Базеля, супруги Шарлотта и Гвидо Герц. Они были примерно нашего возраста. У них было двое детей чуть постарше наших девочек. Это были необычайно жизнерадостные, веселые люди. Они провели с нами замечательный день и уехали поздно вечером. Мы рассказывали им о нашей жизни, о наших стремлениях и мечтах, о наших детях. Они рассказывали нам многое о себе. Гвидо был врач, имел частную практику. Лотти училась на курсах медицинских сестер.
  В 1986 году эти замечательные ребята вновь посетили нас, уже как старые приятели. К этому времени Лотти работала в больнице сестрой милосердия на добровольных началах. Мы очень активно переписывались на протяжении всех лет нашего "отказа". Лотти Герц встретила нас в Венском аэропорту, на пути в Израиль.
  
  Соединенные Штаты Америки
  
  За 12 лет жизни "в отказе" нас посетило около сотни туристов из-за границы. Большинство - американцы. Основная часть наших корреспондентов также было из Штатов. Американские евреи внесли наиболее значительный вклад в помощь и поддержку нашей семьи.
  У нас сохранились сотни фотографий, сделанных во время этих встреч. Писавшие нам люди, взрослые и дети, подробно рассказывали о себе, о своих семьях, о своих занятиях, подбадривали нас в нашем противостоянии властям, желали нам успехов.
  А какой радостью для всех нас было появление туристов. Это были искренние, откровенные люди, преодолевшие многие тысячи километров только для того, чтобы встретиться с нами и пообщаться, подбодрить и поддержать. Они ехали в совершенно чужую для них далекую страну. Страну с низким правовым уровнем, жестоким и беспощадным режимом правления, в страну с мало знакомым языком. И все же они ехали сюда ради нас. С их стороны это был подвиг.
  Я не запомнил всех тех, кто пробился к нам через преграды КГБ. Я помню только некоторые из этих визитов. Но все, что я расскажу о них, целиком и полностью относится к визитам всех тех, кто побывал у нас в разное время в течение 12 лет.
  
  Первыми гостями из Штатов летом 1977 года были Узи и Дороти Горен из Чикаго. Мы общались несколько часов.
  Очень запомнился нам визит Цви Маранца из Лонг-Айленда. Он пришел со своим приятелем. Оба были молоды и беспечны. Я запомнил Цви потому, что он подарил нам подсвечник. Он объяснил, что это подсвечник его младшей сестры Лиз, который она получила в подарок к своей бат-мицве. Она просила передать подсвечник тому, кто, по мнению Цви, будет достойным такого подарка. Мы были очень благодарны Цви и его сестре Лиз за подарок. Он был для нас ценен вдвойне.
  Через год произошла история, о которой я уже рассказывал выше, когда Аня забежала в дом с криком: "Мама! Мама! Там туристов бьют!" Это были муж и жена, Гиллель и Шула Маранц. Гиллель был старшим братом Цви и Лиз Маранц. Прошло еще несколько лет, и в 1987 году нас навестили их родители рабби Арнольд и Ципора Маранц. Они решили побывать в гостях у тех, с кем уже много лет были знакомы их дети.
  Семья Маранц удивительная семья. Она насчитывала четверых сыновей и одну дочь. А теперь еще и огромное количество внуков. Я боюсь сбиться со счета и потому не берусь их всех пересчитывать. Дай Бог им всем здоровья и благополучия на многие годы.
  Когда мы приехали в Израиль и поселились в Иерусалиме, нашим соседом оказался еще один, самый старший сын четы Маранц, Изи Маранц.
  
  Летом 1978 года к нам в гости приехали Руди Аппель и Шерин Шнайдер из Лонг-Айленда. Впоследствии мы узнали, что Руди Аппель был вице-президентом Лонг-Айлендского Комитета в защиту советских евреев. Но тогда мы принимали у себя простых и необыкновенно милых и приятных людей, Руди и Шерин. У нас завязалась регулярная теплая переписка.
  Руди Аппель стал одним из самых больших наших друзей. Он помогал нам не только морально, но и материально. Он поддерживал Полю в самые трудные годы, когда я был в тюрьме. Помощь Руди невозможно переоценить.
  В августе 1987 года мы встретились с Руди и Шерин вновь, в Москве. Мы прекрасно провели время. На прощание Руди сказал пророческие слова: "Наша следующая встреча состоится очень скоро либо в Израиле, либо в Штатах". Именно так и произошло.
  
  Тогда же, в августе 1987 года в Москве мы встретились еще с одним нашим многолетним корреспондентом - Кэрол Броц из Калифорнии. Эта удивительная женщина всеми силами помогала нам в нашей борьбе за выезд. На своей автомашине она установила номерной знак с нашей фамилией и так ездила по Штатам, напоминая жителям страны о борьбе нашей семьи в далекой России. Зная мое увлечение Торой, Кэрол привезла, а точнее "притащила" с собой пять томов Торы с обширными комментариями известных мудрецов. Ее книгами я пользуюсь до сих пор. Они занимают в моей библиотеке самое почетное место.
  
  Я обязан упомянуть замечательного человека и неутомимого бойца за нас Леонарда (Ленни) Маркуса.
  Ленни организовал и возглавил бостонский комитет борьбы за освобождение семьи Парицких. Это была группа молодых энтузиастов, выбравших нашу семью как главную цель своей борьбы. Нам необычайно повезло в том, что их выбор пал именно на нас. Они регулярно звонили мне и держали руку на пульсе еврейской жизни в Харькове. Именно с Ленни я разговаривал в тот поздний субботний вечер, когда на меня напали сотрудники КГБ на почте, обвиняя в шпионаже. Эти парни и девушки из Бостона изобретали разнообразные пути и способы, чтобы обратить внимание общественности Бостона на наше положение в далеком Харькове. Они устраивали демонстрации протеста, направляли письма протеста своим конгрессменам и сенаторам. Они добились присуждения мне звания почетного гражданина Бостона.
  Летом 1986 года Ленни Маркус туристом приехал в Харьков и пробыл с нами три дня. Это были уже другие времена. Мы все чувствовали себя намного свободней. Ленни привез с собой телекамеру. Мы втроем, Поля, Ленни и я, отправились в Дробицкий Яр, точно тем же маршрутом, которым немцы гнали в 1941 году евреев города на расстрел. Ленни снимал на телекамеру весь маршрут движения. Он сделал съемку братской могилы и памятного знака на ней. Мы прочли кадиш по погибшим.
  Ленни Маркус - наш замечательный друг из американского города Бостон.
  
  В течение нескольких лет нам регулярно один раз в две недели звонила Рут Блох из Швейцарии. Она извещала о содержании наших телефонных бесед всех наших друзей на Западе.
  
  Удивительная Сэнди Спиннер из Цинциннати... Она подключилась к нашей переписке и телефонным переговорам уже в конце, где-то году в 1986 или чуть раньше, после моего возвращения из тюрьмы. Сэнди приняла самое живое и теплое участие в приеме нашей Дорины во время ее поездки по Штатам. Она сообщала нам все подробности и перипетии этого путешествия. Сэнди Спиннер была первым человеком на Западе, узнавшим о том, что мы получили разрешение на выезд. Она позвонила в день, когда КГБ сообщил нам о разрешении. Поля рассказала Сэнди, а Сэнди передала эту весть всем нашим друзьям на Западе.
  
  Конечно, я не могу вспомнить всех корреспондентов, писавших нам со всех концов земли. В конце этой книги я привожу далеко не полный список наших корреспондентов. Очень часто они вкладывали в свои письма фотографии: свои, своих детей, родителей, друзей, снимки веселых и знаменательных событий и праздников.
  Фотографии рассказывали нам об этих людях, их жизни, их стремлениях и достижениях больше, чем слова. Мы храним их поныне. Но подавляющее большинство наших корреспондентов писали, не присылая фотографий. А сколько писем вообще не дошло до нас, застряло в КГБ, было уничтожено.
  Всем людям, которые писали нам, интересовались нашей судьбой, моя огромная благодарность.
  
  Музыка Торы
  
  Работа в кочегарке обладала рядом ценных достоинств. Прежде всего, она давала много свободного времени. Газовые котлы работали "сами". Необходимо было лишь присматривать за приборами и не допускать аварийных ситуаций.
  Большим преимуществом котельной был телефон, находившийся в нашем распоряжении во время дежурства. На этот телефон нам звонили друзья со всех концов земли. Но самым главным преимуществом работы в котельной было, конечно, свободное время, которое я использовал для учебы. Под непрерывный рев топок котлов я писал свои письма, читал книги, изучал Тору.
  После всех чудес, произошедших со мной, я решил углубиться в Тору, понять суть происходивших событий, осмыслить свою причастность к ним. Что все это означает и как это связано со мной?
  Я пытался проникнуть в священную книгу как можно глубже. Я начал читать Тору и обнаружил, что на иврите она другая, нежели в переводе. ++ Ее содержание в оригинале значительно глубже и объемней. Нет, она не просто ++ выглядит по-иному. Она иная по содержанию.
  Это как дальтонику, да еще лишенному обоняния, наблюдать цветущую, благоухающую розу. Ну, конечно, роза - это красивый цветок с изысканной резьбой лепестков. И не более того. А вот когда человек различает цвет, он обнаруживает, что лепесткам розы присуще множество необычайных красок и оттенков. А тот, у кого развитое обоняние, обнаружит, что у розы еще и непередаваемо нежный аромат. Думаю, что много интересного могла бы рассказать нам о розе пчела.
  Так вот и Тора. В переводе это интереснейшее литературное, историческое и священное произведение - Священное Писание. Но на иврите Тора приобретает необычайную расцветку, непередаваемый аромат, бесконечную многогранность, многоплановость и бездонную, красочную глубину. Дело в том, что в Торе на иврите смыслом наделены не только отдельные слова и предложения, но приобретает значение каждая буква священного текста. Текст Торы становится святым в полном смысле этого слова. Он приобретает глубину и таинственность мироздания, всего Божественного замысла. И это становится понятным уже с первых ее строк. Тора на иврите не просто рассказывает нам о чем-то, но она звучит, поет волшебную песню с миллионом глубинных подтекстов.
  Еврейская традиция утверждает, что Всевышний творил мир словами Торы, ее буквами и ее звуками. И я, простой смертный, ощущаю это уже с первых ее букв и первых предложений. В них я слышу звучание могучей и величественной силы божественного творения.
  Так я ее чувствую, воспринимаю, слышу. Так ее услышал Моисей, Моше Рабейну. Так ее услышал мой народ. Услышал и полюбил. Раз и навсегда. Ведь недаром тогда у горы Синай, евреи воскликнули: "Исполним и будем послушны!"
  Эти могучие, страшные звуки величайшего творения проникли в душу всего народа Израиля, стали ее неотъемлемой частью.
  Музыка. Величайшая музыка небес льется на меня со страниц Торы. Ее буквы - как отдельные ноты этой музыки, ее слова - мелодии, партии отдельных инструментов великого оркестра, вливающиеся в могучий поток величайшей симфонии творения божественного мира. Она проникает в мое сердце. Моя душа поет от счастья, купаясь в ней.
  
  Я стал с жаром, как прилежный ученик, изучать ноты и мелодии, внимать этой музыке. И точно так же, как бесконечна музыка в многообразии наполняющих ее образов для своих слушателей, так и Тора, в каждом ее слове, в каждой мелодии, вливающейся в ее могучий симфонический поток, безгранична в пространстве и бесконечна во времени, бездонна в своем многообразии. Десятки и сотни разнообразных понятий вложены в каждое слово иврита, и из слияния этих слов возникает огромное множество логически осмысленных сюжетов, песен, мелодий.
  Тора - это лучший образец свободы и разнообразия, созданного Богом, который допускает бесчисленное множество толкований Его музыкального творения, - Его мира и Его законов. Этой наукой, наукой постижения музыки Торы, занимались еврейские мудрецы на протяжении тысячелетий.
  Со временем симфония творения, прозвучавшая у горы Синай, стала забываться, затихать в душах наших предков. Тогда мудрейшие из мудрых, которые еще ощущали ее божественные отзвуки, стали записывать слышимое ими в комментарии к Торе - в Талмуд, с тем, чтобы те, кто придет через множество поколений после них, могли хоть в какой-то степени ощутить, услышать, воспринять симфонию небес.
  Мудрецы считают, что в те великие дни слияния народа с Торой, с Господом, у горы Синай присутствовали души всех поколений еврейского народа. Каждая из них внимала этой музыке, и потому она может и должна воспроизвести мелодию так, как если бы она действительно была там, в теле живого человека, воспроизвести то, что она тогда сама услышала и познала. Вот почему право на личное восприятие и понимание Торы, свое личное "ощущение" и воспроизведение ее музыки, есть у каждого еврея во всех поколениях.
  
  Под рев газовых топок, под гул насосов, шипение кранов и труб котельной я начал свои занятия по усвоению музыки Торы. Величайший Автор поручил Моисею записать ее в виде текста, специфической нотной записью. И теперь каждый из живущих на земле может изучить ее смысл в меру своего личного восприятия, в меру своих душевных способностей и стремлений, в меру своего жизненного опыта и своего настроения так, как мы обычно воспринимаем величайшие музыкальные произведения гениальных композиторов.
  Тысячи мудрецов по-своему прочитывали те или иные места этой великой партитуры. В любой книге Торы можно найти их комментарии по поводу тех или иных слов, строк, абзацев книги, начиная от Онкелоса, Раши, и многих-многих других, вплоть до мудрых раввинов наших дней. Теперь пришло время моего собственного прочтения, прослушивания, усвоения этой музыки. Конечно, такие вещи не делаются налетом, наскоком. Тору изучают многие десятилетия, всю жизнь. Только тогда можно получить, ощутить в полную силу всю сладость глубины и необъятности ее музыкальных тем.
  Я это понял лишь через много лет. К тому времени я уже жил в Иерусалиме и временами встречался со своим однофамильцем Хаимом Парицким.
  Хаим был пенсионером и регулярно посещал в синагоге лекции и молитвы местного раввина. Каждый раз, возвращаясь оттуда, Хаим сиял, светился счастьем, как вкусивший необыкновенной истины, насладившийся необычайной духовной пищей. Я ему по-хорошему завидовал в те минуты и радовался за него.
  Но это все в будущем. А пока - мне скоро пятьдесят лет. Я обременен все еще не разрешенными заботами о семье, борьбой за выезд. Разве можно в этих условиях глубоко и непосредственно воспринимать сложнейшую музыку небесных сфер? Да, нелегко. Но, как-то сами по себе, в меня проникают отдельные, услышанные мной чарующие мелодии, увлекающие меня в глубину этого божественного произведения.
  
  Одна из основных целей Торы состоит в облегчении процесса установления духовной связи между человеком и Божественным источником. Наблюдая просветленное, счастливое лицо Хаима Парицкого можно было с уверенностью сказать, что связь его души с Богом полностью установлена.
  Именно на это направлены и многочисленные еврейские молитвы. Все это музыкальные, духовные мостики между душой человека и Божественным началом. Мостики очищения и просветления души.
  Каждая буква Торы - это не просто звук или мелодия, созвучная части мира, выражающая то или иное духовное свойство мира, одну из его песен, это еще и строительный материал, из которого Господь возвел наш мир и мир будущий, это план мира, его проект. В этих буквах и словах есть все - и материальное, и духовное. В них наше прошлое и будущее. В них все наши мысли и мечты. В них наше слияние с Господом. В них наша с Ним общность и наша суть, крошечная, микроскопическая часть Его самого.
  
  Борьба за выезд детей
  
  В Москве среди "старых" отказников возникло новое движение. Судьбы этих людей, бывших в отказе по 10-15 лет, были полностью исковерканы. Многие годы они находились между небом и землей, сидели на чемоданах. Вся их нормальная жизнь осталась в прошлом, а перспектив на будущее не было никаких. Их дети за эти годы выросли, стали самостоятельными людьми, начали собственную жизнь.
  Власти отказывали им в праве на выезд из-за проблем с государственными или военными секретами. Но почему из-за этого должны страдать их дети? Какое отношение они имели к прошлым секретам родителей?
  Множество коллективных писем стало поступать в официальные инстанции страны по этому поводу. Друзья на Западе нас активно поддержали. Времена изменились. Началась перестройка. Горбачев потихоньку взламывал застарелые порядки и нормы. И нам удалось сдвинуть официальное мнение в отношении наших детей.
  Стали пересматривать дела отказников 1979 года, года массового отказа, и они стали уезжать. В 1986 году освободился из тюрьмы Юрий Тарнопольский. Сидел он в лагере в Чите. Сидел спокойно, без прессинга. Жена регулярно и без проблем "грела" его. После возвращения из зоны он получил разрешение на выезд.
  Его, поэта, "узника Сиона", тепло встретили в аэропорту Вены. Особенно многочисленной была делегация из Лилля, встречавшая Тарнопольского от имени Пьера Моруа.
  Тарнопольский всегда стремился в Штаты. Он этого не скрывал. В аэропорту его встречает сионистски настроенная делегация из Лилля, а он заявляет, что в Израиль он не едет. А затем выступает с речью, осуждающей давление сионистов на него, борца за свободу передвижения. Все это немедленно попадает в прессу, и разгорается небольшой скандал. Многие смущены таким поворотом дела. И моментально все стрелы переводятся на меня.
  Кто там сидит в Харькове? Парицкий. Так почему же он нас не предупредил? Может быть, он и сам такой, как Тарнопольский? Ну, Парицкий, погоди!
  Такая ситуация создалась вокруг моего имени после отъезда Тарнопольского. Я не знаю, чего они ожидали от меня и на что надеялись. Чтобы я "стучал"? Или чтобы я убеждал людей не ехать в Штаты?
  Из Лилля приходили письма с отзвуками этого скандала. Они так надеялись, что Тарнопольский поедет в Израиль. Особенно хотел этого Пьер Моруа. Они столько боролись за его выезд, они так его встречали, а он оскорбил их всех, "плюнул в лицо".
  Разумеется, я мог предупредить их от чрезмерных ожиданий. Но мне в голову не приходило, что они так ждут Тарнопольского и устроят ему торжественную встречу, я не знал, что они ожидают от него "так много". Они вообще не спрашивали моего мнения о нем.
  Выезд из Союза нарастал из месяца в месяц. Анатолия Щаранского "обменяли" на какого-то шпиона. Досрочно освободили Юлия Эдельштейна и Иосифа Бегуна, и они уехали. Освободился Саша Якир, и вся семья Якиров уехала. Лед тронулся. Большая часть старых отказников покидала страну.
  В сентябре 1987 года Дорина, которая была в списках детей старых отказников, тоже получила разрешение на выезд. Мы не знали, как быть, радоваться или горевать. Конечно, мы радовались тому, что хоть кто-то из нашей семьи получил, наконец, возможность уехать, о чем мы все столько лет мечтали. Но мы горевали из-за того, что теперь придется расстаться с любимой доченькой. Никто не знал, когда вновь нам доведется встретиться. Было страшно и горестно отпускать ее одну.
  Сама Дорина горевала не меньше нашего. Незадолго до получения разрешения ей предложил руку и сердце молодой человек. Его звали Вадим. Предложение Димы нас с Полей не радовало.
  Его отец был главным инженером харьковского проектного института. И мы опасались, что его семья ни за что не согласится на выезд сына. Поэтому женитьба Дорины и Димы, если бы она состоялась, означала новый отказ для Дорины, уже по семейным обстоятельствам. Разрешение, полученное Дориной, казалось бы, решало проблему. Но каково было самой Дорине? Теперь, после предложение руки и сердца любимого человека, она должна бросить его и уехать.
  Мы с Полей хорошо понимали ее чувства, но боялись, что после замужества она вообще не сможет выехать из Союза. Но ведь вся наша многолетняя борьба была в первую очередь ради детей, Дорины и Ани. И теперь может оказаться, что Дорина уже по личным обстоятельствам не сможет уехать. Это означало, что все наши усилия, все наши страдания многих лет были напрасны. Дети, ради которых мы "загубили" свою жизнь, не смогут принять нашу жертву и результаты нашей борьбы, в процессе которой мы вычеркнули самые продуктивные годы своей жизни. Это было бы ужасно, и мы вели усиленную разъяснительную работу с Дориной.
  Но Дорина вовсе не нуждалась в нашей агитации. Она была взрослой и необыкновенно сознательной девушкой. Она ясно понимала, что после стольких лет борьбы ее отказ от выезда означал бы прямое предательство всех нас. Она понимала, что обязана ехать.
  В качестве некоего утешения и в подтверждение правильности ее поступка мы с Полей убеждали ее в том, что время и новые обстоятельства сами по себе явятся лучшей проверкой чувств ее Димы. Если он действительно любит ее, то непременно приедет к ней, доказав серьезность своих намерений. Я не знаю, насколько убедительными были наши слова. Но Дорина действительно решила уезжать, хотя ей было очень тяжело, и она потихоньку от всех плакала.
  Она оказалась очень твердой и мужественной девочкой, под стать своей маме. Мы собрали ее в дорогу. Боже, да у нас самих сердца разрывались. Ну как мы отпустим ее, нашу маленькую девочку, совершенно одну, неизвестно куда. Но мы, настаивая на отъезде Дорины, тем более должны были "держать марку" и не выказывать своего беспокойства.
  
  Интервью в ОВиР-е
  
  Нас вместе с Дориной пригласили в ОВиР. Мы полагали, что это связано с выдачей визы и пришли всей семьей.
  В кабинете было трое: начальник, его заместитель и еще кто-то в штатском. Заместитель объявил о решении относительно Дорины и добавил, что он еще раз, несмотря на ранее полученное письменное согласие родителей на ее отъезд, хочет услышать его от нас лично. Когда мы подтвердили свое согласие на отъезд Дорины, слово взял незнакомец:
  - Я представитель общественности. Хочу задать вам несколько вопросов.
  - Какую общественность вы представляете? Как ваше имя? - спросил я.
  - Вы, наверное, встречали книги и статьи Эпштейна и Куценко? Я Куценко.
  - Я знаю, что вы наверняка исказите мои слова, но я готов отвечать на ваши вопросы.
  - Почему вы решились на разрыв семьи, решились отправить свою дочь в неизвестность?
  - Это решение далось нам нелегко. Но у нас нет иного выхода. Мы находимся в отказе свыше одиннадцати лет. За эти годы мы испытали и пережили больше, чем сотни других семей отказников вместе взятых, не говоря уже о простых советских гражданах. В печати было опубликовано семь грязных клеветнических статей против нашей семьи, в которых она подвергалась нападкам и оскорблениям. В различных организациях города были проведены сотни собраний, на которых наша семья подвергалась бесстыдному шельмованию. Наши дети были свидетелями многочисленных столкновений с милицией и КГБ. На их глазах у нас взламывали двери, врывались к нам в квартиру, устраивали обыски. Усилиями таких вот борзописцев, как вы, нашу семью превратили в устрашающий жупел. Наши дети посетили меня в концлагере, на берегу Байкала, и видели жуткие картины колон замученных заключенных в окружении автоматчиков и овчарок, как в кошмарных кинофильмах. Нашу старшую дочь выпустили из школы с волчьим билетом, выдали характеристику, в которой повторялся приговор, вынесенный мне судом. После всего этого у детей здесь нет и не может быть никакого будущего.
  В разговор вступила Поля:
  - Моего мужа осудили за то, что теперь можно прочесть в любой газете. Сейчас идут разговоры об изъятии статей 186-й и 62-й из уголовного кодекса. Но я не верю в вашу перестройку. Не исключено, что завтра нас всех отправят в концлагерь. Так пусть хоть наши дети успеют спастись. Да, нам нелегко отправлять нашу дочь. Но у нас нет иного выхода. Я не прощу вам ни одного дня из прошедших одиннадцати лет.
  - Моя профессия - слово. Я интересуюсь проблемами отъезжающих. Как вы расцениваете полнейший провал усилий сионистов и их пропаганды? Сотни семей отказались от выезда из СССР и написали об этом соответствующие заявления. Ваше мнение? - продолжал Куценко.
  - Я считаю, что каждый человек имеет право жить там и так, где и как он того желает, - отвечаю я.
  - Я с вами согласен.
  - Прошло восемь-девять лет с тех пор, как эти люди решили уехать. Им незаконно отказали. За эти годы у многих из них изменились семейные обстоятельства. Дети их женились, вышли замуж. Их родители стали старше на восемь-девять лет. Естественно, что изменились и их планы, - добавляет Поля.
  - Да, конечно, семейные обстоятельства сыграли определенную роль в их решении. Однако, по моему мнению, решающую роль сыграла статья Евгения Марковича Айзенберга в газете "Правда Украины". Вы читали ее? В этой статье полностью разоблачена вся сионистская агентура и методы ее пропаганды.
  - Я эту статью не читал и не располагаю информацией, которая есть у вас. Это не моя профессия. Но я также интересуюсь подобными вопросами, по крайней мере, в нашем городе. Знаете ли вы, что Евгений Айзенберг недавно уехал из СССР?
   (Наступает продолжительное молчание. Начальник ОВиРа и его заместитель перешептываются: "Это что, зять Борщевской?" Полина подтверждает: "Да, это он". Начальник и заместитель продолжают перешептываться: "А когда он получил визу?" - "Дня три тому назад...")
  - Как вы считаете, каковы задачи ООН? Почему США и Англия постоянно поднимают вопрос о семье Парицких? Неужели у ООН нет иных, более серьезных проблем для обсуждения? - вернулся Куценко к прерванному интервью, поменяв тему.
  - Я думаю, что проблема семьи Парицких не самая актуальная для ООН. Хотя вопросы прав человека весьма актуальны. Если бы нарушались ваши права или права начальника ОВиРа, то ООН занималась бы вами тоже. Однако я считаю, что у ООН есть множество серьезных проблем. Но это отнюдь не вина США или Англии, что ООН занимается не этими делами. Это СССР создал проблему прав человека, и именно СССР вынудил ООН заниматься этим.
  - Вы слышали об активистах борьбы за мир и разоружение на Западе? О голодовке американского ученого Гарольда Хайдера на площади перед Белым домом?
  - Сколько месяцев голодал Хайдер? - спрашиваю я.
  - Восемь месяцев.
  - А я голодал полтора года на Байкале. Вы что-нибудь слышали об этом?
  - А если бы я вышла на Красную площадь и объявила голодовку? Сколько минут я успела бы проголодать там? - спрашивает Поля.
  - У меня вопросов больше нет, - заявил Куценко.
  Широко улыбаясь, начальник ОВиРа вручил Дорине разрешение на выезд. Я попросил его дать Дорине выездную визу через аэропорт Шереметьево.
  Харьковчан выпускали на Запад через Чоп, закрытый пограничный пункт. В этом случае нам было бы нелегко провожать Дорину до границы. Да и ей ехать в поезде сутки одной тоже было бы не очень приятно. В случае Шереметьево, Дорина окажется в Вене уже через два с половиной часа. А нам будет значительно легче проводить ее.
  Начальник ОВИРа опять улыбнулся и сказал с сильным украинским акцентом:
  - Дорына, полэтыш самолетом, через Шереметьево. Дадым тоби самолет, Дорына!"
  Справедливости ради нужно сказать, что в дальнейшем, при любой встрече с нами, он постоянно интересовался успехами Дорины в Израиле: "Ну, як там ваша Дорына поживает?"
  
  Интервью, приведенное выше, не опубликовали. Но по его "мотивам", в газете "Красное Знамя" от 5-го сентября 1987 года появилась очередная пасквильная статья "Банкротство сионистских ловцов душ", в которой не позабыли лягнуть и меня:
  "...Поток заявлений бывших "отказников" очень болезненно воспринят сионистами и теми, кто еще крепко сидит на их крючке. Например, супругами Парицкими. На наш вопрос: чем объясняются, на их взгляд, обращения "отказников" в ОВиР с просьбой аннулировать их заявления о выезде, ответ был таков: "Семейные обстоятельства. Кто-то умер, у кого-то новая семья. А кто-то еще сломлен другими (?) обстоятельствами".
  Такое объяснение со стороны Парицких не удивляет. Несколько лет живя "в отказе", они поставили себя в положение внутренних эмигрантов, и тот факт, что кто-то из вчерашних их единомышленников одумался, вызывает у них досаду.
  "Красное знамя" уже писало о Парицком. Но коротко напомним, что этот бывший кандидат наук (ВАК лишил его ученой степени) бросил НИИ и пошел работать кочегаром. К нему зачастили эмиссары сионистских центров, которые доставляли подрывную литературу, импортные вещи, а получали взамен клеветническую информацию. За распространение сведений, наносящих ущерб Советскому государству, он был осужден, однако своего поведения не изменил".
  
  Вот такой, уже совсем легкий выпад со стороны властей был сделан в мой адрес в сентябре 1987 года. Времена стремительно менялись. Из Москвы и Харькова уехали почти все, кто был в "старом" и "новом" отказе. Поехали все желающие. Создавалось впечатление, что мы остаемся в городе и в стране в полном одиночестве.
  
  Провожать Дорину мы поехали всей семьей.
  Аэропорт Шереметьево. Сколько раз я бывал здесь, прощался с родными, друзьями. И вот теперь настало время проститься с собственной дочерью. Когда мы увидимся с ней в следующий раз? Мы радовались - хоть частично, но все же мы добились своей цели. Нам было очень грустно и страшно отпускать нашего ребенка одного в далекий неизвестный мир. Сама Дорина держалась из последних сил. Аня была в тяжелом состоянии. А о Поле и говорить не приходится. Но внешне она была тверда, как кремень.
  Последние слова прощания, последние объятия и поцелуи. Все. Дорина ушла в глубину аэропорта. Теперь мы будем общаться с ней только письмами и редкими телефонными звонками. Мы вернулись в Харьков и стали ждать известий.
  
  Дорина. Начало самостоятельной жизни
  
  В Израиле Дорину встретили очень тепло. Мой брат Изя, наши старые друзья по Харькову, - все пришли ее поприветствовать. Она поселилась в Центре абсорбции "Бейт Бродецки" на севере Тель-Авива. Там жили Якиры.
  Началась переписка. Иногда мы разговаривали с ней по телефону. В конце осени Дорину пригласили сделать турне по Штатам и Европе, посетить наших друзей, с которыми мы вели переписку многие годы. Во Франции Дорина побывала в Париже, в Лилле, проехала по множеству штатов Америки. Повсюду она выступала с рассказами о нашей жизни, о том, что нам и ей пришлось пережить за эти годы. Ее принимал сенатор Кеннеди, несколько других сенаторов и конгрессменов. В Вашингтоне она участвовала в огромной демонстрации в защиту советских евреев. Ее поездка заняла около месяца.
  Вернувшись в Израиль, Дорина поступила на подготовительное отделение Еврейского университета в Иерусалиме и переселилась в университетское общежитие.
  Она сразу же послала вызов своему Диме. Дима подал заявление и вскоре получил разрешение на выезд. Его родители не противились. Мы были очень рады этому. Ведь мы сказали Дорине, что если чувства Димы искренни, то он приедет к ней. И вот все идет именно так, как мы ей говорили.
  Дорина сообщила нам, что в конце января в Москву приедет адвокат, который будет заниматься делами отказников; он хотел встретиться со мной и обсудить планы совместной работы для получения разрешения на выезд.
  
  Победа
  
  Я поехал в Москву на встречу с адвокатом. Москва показалась мне вымершей, пустынной. Не осталось почти никого из старых друзей и знакомых отказников. Все уехали. Встреча с адвокатом должна была состояться на следующий день. Конец января, разгар отопительного сезона. Я пропускал одну из рабочих смен. Меня подменяла Поля.
  На квартиру, где я остановился, позвонила из Харькова Ляля Осадчая и сообщила, что нам дали разрешение на выезд. Я не поверил.
  
  Я сидел у телефона и не мог прийти в себя, не мог сдвинуться с места. Я вдруг почувствовал страшную тяжесть во всем теле, полное изнеможение и странную апатию.
  Сколько раз за истекшие двенадцать лет я думал, мечтал именно об этой минуте! Как я предвкушал свое торжество в тот момент, когда мне скажут: "Езжай! Ты победил!" Как я упивался в мыслях этим триумфом! Как долго и тяжко, как упорно мы шли к этому дню. Какие страшные потери понесли мы на этом длинном, изнурительном пути.
  И вот пришла победа! Наши враги сами прибежали к нам, в наш подвал, в нашу кочегарку, заползли в нашу нору и сказали нам: "Вы победили, вы добились своего. Мы проиграли, мы сдаемся. Уезжайте!"
  Так почему же в моей душе нет радости? Нет счастья победителя? Нет торжества над поверженным врагом? Где ликование и упоение победой, к которой мы шли столько лет? Ведь действительно "из сильного вышло сладкое". Так почему в душе нет триумфа?
  Я сидел безмолвно, не в силах пошевелиться. Вся тяжесть прошедших 12 лет лежала на моих плечах. Я неожиданно почувствовал этот страшный груз, который придавил меня.
  Хозяйка подошла ко мне.
  - Саша, что случилось? Почему ты не рад? Ведь вы получили разрешение!
  - Да, - ответил я. - Мы получили разрешение. И я очень, очень рад этому. Но мне необычайно трудно вспоминать, через что нам пришлось пройти. Именно эти воспоминания нахлынули на меня сейчас.
  
  Наутро я был в Харькове. Поля только что закончила смену в кочегарке и вернулась домой. Вот что она рассказала.
  - Вчера днем к нам в котельную пришел "наш знакомый" гебист. Тот самый, который когда-то, много лет назад, снимал нас в аэропорту с самолета на Киев. Он спросил, где ты.
  - Я ответила, что ты заболел и сегодня на смену не выйдешь. А он сказал мне, что уже побывал у нас дома и меня там не застал. Он сообщил, что нам разрешен выезд, и мы должны как можно скорее начать оформление документов.
  - А почему это вы вдруг стали заниматься нашими выездными делами? - поинтересовалась я. - Ведь вы утверждали, что это не в вашей компетенции, что этим занимается ОВиР. Я вам не верила тогда, не верю и теперь.
  - Да вы понимаете, что получается... - начал он объяснять Поле всю механику принятия решения по нашему вопросу. - Москва давила на Ленинград, требуя снять ограничения по секретности. Ленинград дал "добро" Москве. Москва дала "добро" Киеву. Киев дал "добро" нам, в Харьков. А ОВиР еще ничего об этом не знает. Так вы начинайте оформление документов, а к этому времени ОВиР получит тоже "добро".
  
  Вот такую короткую и, на мой взгляд, весьма правдоподобную версию закулисных игр поведал нам этот человек. Ведь все мои секреты были секретами ленинградских воинских частей. Именно они наложили запрет на мой выезд. И теперь, уступив давлению Москвы, они согласились снять свои ограничения по секретности. Получив такое формальное разрешение, московское КГБ тут же сообщило о нем своим подчиненным в Киеве, а те в свою очередь дали разрешение харьковскому КГБ. Их сотрудник пришел к нам известить о снятии ограничений на выезд по секретности. ОВиР же находится в ведомстве МВД, и до него это разрешение пока не дошло. Еще неделька, и разрешение доберется и до ОВиРа. Таким был расклад всей этой субординации.
  Почему в КГБ так спешили сообщить нам об этом? Почему вдруг у них появился горячий энтузиазм в отношении нашей семьи? Ответ на этот вопрос Поля получила в тот же день своего триумфального дежурства в кочегарке. Ночью позвонила Сэнди Спинер из Цинциннати узнать как наши дела и что у нас нового. Поля сообщила ей о разрешении. Эта весть мгновенно облетела всех наших друзей в различных концах света. У нас сохранилась магнитофонная запись этого исторического разговора, сделанная Сэнди Спинер в ту ночь.
  Вот почему харьковский КГБ спешил сообщить нам эту новость. Им было известно о предстоящем телефонном разговоре со Штатами, и они хотели как можно быстрее снять давление на Советское правительство, оказываемое нашими друзьями на Западе. Теперь для них это было очень важно. Я был у них как кость в горле.
  
  Управдом кочегарки, узнав о нашем увольнении, очень расстроился и попросил доработать до конца отопительного сезона. Мы понимали его проблемы, но ждать конца сезона не хотели. Еще одна последняя топка и все, увольняемся.
  В ту последнюю смену в кочегарку пришел наш сменщик Леня и рассказал свою жуткую историю о расстреле евреев города и о страшных деяниях его односельчан в 1941 году.
  
  Визит экстрасенса
  
  Мы собрали заново все необходимые документы. ОВиР пообещал дать ответ в течение месяца-полутора.
  Нас навещало множество друзей, знакомых и незнакомых людей. У многих были вопросы по поводу оформления документов и технических деталей выезда. Как-то пришел незнакомый симпатичный молодой человек.
  Он начал издалека:
  - Можно ли сделать вызов из Израиля, который бы пришел не на мой адрес, а на какой-то другой?
  Я объяснил, что такое невозможно, так как вызов посылается на домашний адрес конкретного человека с именем, фамилией и адресом.
  - А можно ли послать вызов на почту "До востребования"?
  - Нельзя. Все вызовы проходят перлюстрацию в КГБ, и вызов "до востребования" КГБ не пропустит. А в чем, собственно, проблема?
  Он стал мяться:
  - Понимаете, я живу с женой и ребенком. И я хотел бы уехать в Израиль так, чтобы они об этом не узнали.
  Это было что-то новенькое и о оригинальное.
  - Вы что, разве не знаете, что вам не выдадут разрешение на выезд и даже не примут документы для его оформления, если вы не представите в ОВиР все необходимые бумаги, среди которых должно быть разрешение от вашей жены, даже если вы с ней в разводе.
  - Да нет, мы с женой не в разводе, именно поэтому мне бы хотелось, чтобы она не знала, что я хочу уехать.
  Я опешил:
  - Вы что, хотите уехать, сбежать от живой и законной жены за границу, и так, чтобы она об этом не узнала?
  - Ну, в общем-то, да.
  Такого мне встречать еще не приходилось. Я объяснил гостю, что ему вряд ли удастся уехать за рубеж от жены, не оформив предварительно развода с ней и не получив ее согласия на его отъезд.
  Во время нашего беседы Поля была на кухне и оттуда слышала весь этот несколько идиотский разговор.
  - Ну ладно, - в конце концов говорю ему, - давайте мне ваши данные: фамилию, имя, отчество, год рождения, адрес, и я попробую заказать вам вызов.
  - Да вы знаете, - смутился молодой человек, - я не хотел бы пока этого делать. Я пришел к вам только для того, чтобы проконсультироваться. Но сам я еще окончательно не решил, как мне быть.
  - Ну, как хотите. Я объяснил, что вам необходимо делать в случае, если захотите оформить документы на выезд.
  - А разве вы меня не знаете? - спросил он неожиданно.
  - Да нет, не знаю. А почему, собственно, я должен вас знать. Вы что, мой родственник или работали со мной вместе? Я что-то не припомню, - ответил я.
  - Да нет, мы с вами нигде не работали. Просто в нашем городе меня знают очень многие.
  - Это интересно, конечно, но, к сожалению, я вас не знаю. А почему в нашем городе вас многие знают?
  - А я известный экстрасенс. У меня очень хорошие результаты. У меня большой авторитет. Ко мне очень многие обращаются за помощью. Я предсказываю судьбу, гарантирую успех в начинаниях. Помогаю найти подходящую пару для супружества. Могу по фотографии разыскать человека. А не так давно я даже занимался приворожением иностранца. Одна моя знакомая очень хотела выйти замуж за иностранца и уехать с ним за границу. Она выбрала иностранца из компании общих знакомых, англичанина. Он преподавал в Харьковском университете. Ну, я начал работать. И у меня, у нас, уже почти все вышло. Еще немного, и они бы поженились. Но тут его неожиданно перевели в Казанский университет, и все испортилось.
  Нужно сказать, что этого англичанина, который преподавал в Харьковском университете, мы хорошо знали. Он захаживал к нам. И мы знали, что его перевели в Казань посреди учебного года. Он сам очень удивился этому неожиданному переводу. Но подчинился. Так вот, оказывается, что было причиной... Воистину, мир тесен.
  - Нет, знаете, я до сих пор о вас ничего не слышал, - сказал я посетителю.
  Услышав интригующий рассказ об экстрасенсорной любви, из кухни вышла Поля и внимательно взглянула на знаменитость. Теперь настал черед Поли явить свои "экстрасенсорные" способности.
  - А я вас знаю, - заявила Поля, глядя в лицо медиума. - Вы Сеня Бутовецкий. Скажите, Сеня, как поживают ваша мама Миля и ваш папа Гриша? Они все там же, в Кременчуге? Не переехали? А вы в Харькове живете один?
  Эффект, вызванный Полиными вопросами, был ошеломляющим. Наш "знаменитый" гость замер в изумлении. Несколько минут он был в шоке.
  Мы не хотели ему мешать и молча наблюдали за напряженной работой его мысли, следы которой можно было легко уловить на побледневшем лице.
  Наконец он опомнился:
  - Откуда вы меня знаете?
  - Сенечка, да я же была у вас в гостях, в Кременчуге, когда вы были еще совсем маленьким мальчиком. А теперь я присмотрелась и узнала вас. Вы очень похожи на вашего папу, на Гришу, моего двоюродного брата.
  - Вы меня извините, но я тороплюсь. Спасибо за консультацию. Очень приятно было с вами познакомиться, - лепетал незадачливый экстрасенс. - Всего доброго.
  - Постойте, Сенечка. Давайте чаю попьем. Вы нам расскажете о ваших родителях, о себе, - пыталась остановить его Поля.
  - Нет, нет. Я очень спешу. Извините.
  И он мгновенно испарился.
  Ну и повеселились же мы с Полей в этот день. Поля поразила своими способностями самого знаменитого в Харькове экстрасенса. Но зачем он приходил к нам со своими идиотскими вопросами, осталось загадкой.
  
  Исход
  
  Сообщение о снятии с нас ограничений на выезд мы получили в конце января. ОВиР официально сообщил нам о разрешении на выезд в марте, в Пурим. Я расценил это как подарок ко дню рождения - пятидесятилетнему юбилею.
  Мы получили выездные визы в канун Пасхи. По возвращении из ОВиРа мы нашли в почтовом ящике уведомление на посылку. Я успел заскочить на почту и получил ее. В ней оказалась... маца. Впервые за все годы мы получили посылку с мацой. И это - в канун Песаха, и в кармане у нас выездные визы. Вся наша квартира была заставлена ящиками, готовыми к отправке в Израиль.
  Боже, сколько символов в один день! Визы, маца, ящики. И все это в канун первого пасхального седера. Просто невероятно. Если бы кто-то мне рассказал о таком стечении обстоятельств, я бы не поверил. Но вот теперь это все случилось именно со мной.
  Поля, Аня и я сидели на заколоченных ящиках и поедали мацу, как это делали наши предки несколько тысячелетий тому назад перед исходом из Египта.
  Последние приготовления. Прощания.
  В Шереметьево нас провожали Неля и Сеня. Мы оформили багаж, оплатили билеты и таможенный сбор, прошли досмотр. Наш самолет на следующее утро. Прощальные визиты в Москве ко всем оставшимся друзьям.
  На одной квартире меня попросили:
  - В Израиле создают музей политических заключенных. Там уже много экспонатов. Но нет кирзовых сапог. Уже несколько человек пытались провезти их в Израиль, но на таможне сапоги не пропускают. Говорят, это спецодежда, и ее нельзя вывозить. Не попробуешь ли вывезти сапоги?
  - Что за ерунда - вывезти сапоги. Запросто.
  Следующим утром в Шереметьево я снял с себя туфли и надел кирзовые сапоги. Они немного велики, болтаются на ноге, но ходить в них можно. Да и ходить-то особенно некуда. От одной стойки к другой.
  Накануне вечером, просматривая наши билеты, бумажки и квитанции на предстоящий полет, мы с Полей обнаружили, что нас обсчитали - взяли дважды за оформление багажа. Нам должны вернуть 120 рублей. Не дарить же Советам эти деньги? Пусть лучше останутся у Нели и Сени.
  Рано утром 21 апреля 1988 года, в День независимости Израиля, мы прощаемся. Вот он, тот волнующий момент, в котором я много раз участвовал в как провожающий. Теперь провожают меня, но мне ничуть не легче, чем прежде, когда я провожал других.
  Как будут жить без нас те, кто остается? Увидимся ли еще? Когда? Тяжело расставаться навсегда.
  Мы проходим таможню, личный досмотр. Все. Мы пересекли таможенную границу государства. Теперь обратно ходу нет. Но у нас проблема - с нас взяли за багаж дважды. Я иду выяснять, как мне вернуть эти деньги. В огромных кирзовых сапогах я шлепаю от стойки к стойке, от окошка аэропорта к другому. Меня посылают от одного чиновника к другому. Никто не хочет возиться с возвратом денег.
  Поля и Аня стоят в стороне и нервничают, наблюдая за мной. Посадка в самолет уже закончена, зал опустел. Даже таможенники покинули свой пост, и таможенная граница страны оказалась неприкрытой. А я продолжаю не спеша шлепать в "кирзе" от одного окошка к другому. Неля и Сеня наблюдают за мной издалека, не понимая, что происходит.
  Наконец в конторах Аэрофлота поняли, что им от меня не отделаться, и при пятом или шестом подходе к одному из окошек мне возвращают 120 рублей. Справедливость восторжествовала. Я беру деньги, пересекаю таможенную границу в сторону СССР и отдаю их Неле. Мы еще раз прощаемся.
  Теперь я вновь, пересекая границу и "ухожу" из СССР. Мы идем на посадку в самолет. У входа, на трапе нас поджидают две стюардессы. Мы входим в самолет. Все давным-давно сидят на своих местах. Двери захлопываются, и самолет тут же начинает выруливать на взлетную полосу. Короткий разбег, и мы в воздухе. Я меняю сапоги на туфли.
  
  Два с половиной часа пролетают как одно мгновение. Мы еще не остыли после прощания с нашими близкими. Самолет идет на посадку. Вот он коснулся колесами австрийской земли. Все. Теперь уже действительно все.
  Сегодня, двадцать первого апреля 1988 года, в День независимости Израиля мы стали свободными людьми.
  Поля плачет от счастья, от боли, от пережитых страданий. Мы победили. Но эта победа досталась всем нам, и в первую очередь Поле, очень дорогой ценой. Поля рыдает, и я никак не могу ее успокоить. Да я и сам как в тумане.
  Боже мой! Двенадцать лет такой тяжелой борьбы, таких непередаваемых испытаний за то, чтобы вот так, через два часа полета очутиться на свободе. Необъяснимые временные соотношения наших дней.
  
  Венские каникулы
  
  Большая часть пассажиров самолета евреи. Нас встретил представитель Сохнута в Вене Дов Шперлинг. Он предложил:
  - Кто в Израиль, отойдите налево, а кто в Штаты, - направо.
  Поля, Аня и я, отошли налево. Все остальные единой толпой человек в сорок двинулись направо. Чуть позже из этой группы выбрался старичок и перешел в нашу сторону. Дов с сомнением посмотрел на него и спросил:
  - Вы уверены, что хотите ехать в Израиль?
  - Я уже сорок лет уверен в этом, - последовал ответ.
  Ушедших направо Дов передал своему коллеге из "Хиаса", а нас повел в зал аэропорта. По дороге он сообщил, что нас ожидает торжественная встреча на час-полтора. В конце церемонии он к нам вернется и доставит к месту ночевки.
  Где-то в середине нашего пути по залам аэропорта к нам подошли Николь Меламед и Шарлотта Герц. Мы обнялись, немного всплакнули. Они сообщили, что нас ожидает группа журналистов, приехавших приветствовать нас, ступивших на свободную землю Европы, от имени Пьера Моруа.
  Венский аэропорт, заполненный сотнями магазинов и киосков, уставленных всякой необычайно яркой цветистой продукцией, ошеломил. Все вокруг сияло и светилось, как на каком-то сказочном карнавальном представлении или кино, хотя в кино никогда не удается достигнуть такого убедительного эффекта присутствия.
  Ассортимент товаров в аэропорту был невероятный, и никого из покупателей, одни продавцы. Хорошо еще, что мы быстро прошли мимо всего этого совершенно неправдоподобного, почти что бутафорского ярмарочного изобилия, и зашли в следующее помещение.
  Это был большой ресторан аэропорта. Нас окружили люди, защелкали фотоаппараты, нас поздравляли, задавали вопросы.
  Потом все уселись за столы. Произносили торжественные тосты, выступали с приветственными речами. Нас спрашивали, куда мы собираемся ехать, почему едем в Израиль, как проходила наша борьба в Союзе, как мы чувствуем себя, ступив на свободную землю, что мы хотим сказать тем, кто столько лет боролся за нас, задавали вопросы о перестройке, о Горбачеве, и тому подобное.
  Почти мгновенный переход из серого бесцветного мира "социализма" в совершенно невообразимый, сверкающий, праздничный мир "капитализма" венского аэропорта шокировал меня. Я был как во сне или в кинотеатре. Это был какой-то сон или кинофильм, который я наблюдал со стороны. Мне казалось, что все, происходящее вокруг, мало касается меня самого. Я был зрителем этого яркого карнавала, но никак не участником.
  Моя реакция на приветствия окружающих была вялой, замедленной, скорее вынужденной. Я отвечал им, произносил какие-то слова, благодарил тех, кто много лет помогал нам в нашей борьбе, кто морально был с нами, и, в частности, господина Пьера Моруа. Я что-то говорил и улыбался, вставал и садился, когда требовал момент. Но все это я совершал как во сне, с большим любопытством наблюдая самого себя откуда-то со стороны. Я лишь частично присутствовал на этой встрече, а сам был где-то далеко от этого ресторана и от этих людей. Это было какое-то странное раздвоение личности под воздействием ударного шока от встречи с незнакомым миром.
  В конце концов, журналисты поняли, что из меня больше ничего не вытянешь, надежд на сенсацию никаких. Все стали понемногу затихать и успокаиваться. Появился Дов Шперлинг и предложил отправиться на отдых после всех сегодняшних треволнений. Мы поблагодарили всех за теплый прием и откланялись. Я был очень благодарен Дову за наше освобождение.
  Дов посадил нас в "шикарную" по нашим "совковым" представлениям "иномарку", и мы покатили в Вену.
  Впечатления от этой поездки в город и от самой Вены были очень яркими. Автомагистрали, мосты, дорожные развязки, чистота улиц, архитектура - все весьма необычно, но слишком много для одного дня. В конце я уже совсем отупел и равнодушно рассматривал мелькающие в окне виды. Все. Я окончательно выдохся. Я был не в состоянии воспринимать еще что-то.
  Помните, насколько все было мне интересно, когда я вышел из тюрьмы? В течение двух суток я не мог насытить свое любопытство. А вот сейчас, в Вене, краски нового мира переполнили за несколько часов. Поток информации в этом случае был в тысячи раз более плотным, чем тогда.
  Дов привез нас на квартиру в центре Вены. Это оказалась переоборудованная под общежитие огромная венская квартира комнат на десять, не меньше. Непривычно большие комнаты были уставлены кроватями. В этом "общежитии" были только мы трое. По-видимому, квартира осталась с тех времен, когда алия в Израиль была более многочисленной, чем теперь.
  Дов пожелал нам хорошего отдыха, пообещал приехать утром и оставил нас в покое. И вот наконец мы одни после столь напряженного, насыщенного множеством впечатлений дня.
  
  Еще утром я в кирзовых сапогах вышагивал через московскую таможню и топтался у касс Аэрофлота, а к вечеру мы, пройдя через грандиозную встречу в феерическом венском аэропорту, через интервью корреспондентов множества газет, обед в "шикарном" ресторане, путешествие на не виданном доселе автомобиле через всю Вену, успокоились в гигантской квартире в центре Вены, в которой потолки как во дворце находятся на высоте не меньше четырех метров. Легко ли пережить такое "простому советскому человеку", "совку", в течение одного дня и без предварительной подготовки?
  Я лежал в темноте, в непривычно мертвой тишине огромной квартиры и напрасно пытался уснуть. Перед моими глазами проходил "карнавал" сегодняшнего дня, первого дня свободы. Положительные эмоции тоже нужно дозировать. В противном случае они могут вызвать шок не меньший, чем эмоции отрицательные.
  Утром приехал Дов и отвез нас в контору Сохнута, где мы заполнили какие-то бумаги.
  Дов пожаловался, что сейчас практически все евреи едут в Штаты. Каждый день по сто пятьдесят-двести человек и полдюжины собак. Он сообщил, что Израиль попросил не отправлять нас в страну на праздники и выходные дни. Нас отправят в воскресенье. А пока мы можем гулять по Вене и любоваться ее красотами.
  Мы вышли из конторы, которая была в самом центре, и пошли бродить по улицам первого в нашей жизни западного города.
  Мы гуляли по городу, любовались его архитектурой, величественным собором в самом центре, знаменитым оперным театром, улицами и парками, магазинами. Погода была довольно прохладной, пасмурной, не подходящей для прогулок. Народу на улицах было мало.
  Первое впечатление от города в целом было странным. Все совершенно другое: непривычная глазу архитектура, одежды, поведение людей, витрины магазинов.
  Нас поразила улица, где мы остановились. Ни одного человека. Только машины, плотно стоящие вдоль тротуаров. И полная тишина. Вот кто-то подъехал на машине, аккуратно припарковался. Хлопнула дверца машины. Бесшумно открылась и закрылась высокая дверь подъезда, и вновь ни одной живой души вокруг, ни звука, как в немом кино. Даже собака, прогуливающаяся вдоль тротуара со своим хозяином, делала свое дело очень сосредоточенно и без звука. Одним словом - Европа. Собаки и те цивилизованы и культурны.
  
  На следующий день за нами заехал посол Израиля в Австрии и взял нас в тур по Вене, показывал достопримечательности города и его окрестностей. Внимание посла Израиля было очень почетно и приятно.
  Домой мы вернулись поздно вечером с массой впечатлений. Так началось наше первое полугодие пребывания на Западе, которое мы провели в статусе почетных гостей и беззаботных туристов.
  Еще через день Дов отвез нас в аэропорт. Четыре часа полета, и мы в Израиле.
  
  Нас встречали Изя и Дорина, множество родных, друзей, знакомых, представители Сохнута, какие-то чиновники. Женщины плакали от счастья.
  Был короткий митинг с официальными речами. Я поблагодарил всех за помощь, которую оказывали нам на протяжении долгих лет борьбы. Поблагодарил и поздравил с победой. Это была не только победа нашей семьи. Прежде всего, это была победа наших друзей, всех тех, кто помогал нам долгие годы.
  Потом мы взяли свои вещи, загрузили в такси и поехали в центр абсорбции "Мевассерет Цион".
  
  Первая ночь в Израиле. Первые впечатления
  
  Коттедж, в который нас поселили, всю зиму простоял без жильцов, насквозь промерз, и за несколько теплых дней не успел прогреться. Несмотря на жаркую ночь, внутри дома было очень холодно и сыро, как в погребе. Матрацы, простыни, подушки, кровати - все было ледяным. Лежа на своих постелях в Израиле, в предместье Иерусалима, мы стучали зубами от холода. Такой была наша первая ночь в Израиле.
  В этот вечер мы долго не ложились спать. Не могли налюбоваться Дориной, расспрашивали ее о житье-бытье, о планах. Оказалось, она ездила в Вену встречать Диму, который уехал из Союза за две недели до нас. Она пыталась привезти его в Израиль, но он наотрез отказался. Они рассорились, и она вернулась в Израиль.
  Дорина училась на подготовительных курсах в Иерусалимском университете и жила в общежитии. Теперь, в связи с нашим приездом в Мевассерет Цион, она решила перебраться к нам в коттедж.
  За разговорами прошла половина ночи. Потом мы улеглись в ледяные постели.
  
  Утром приехал Изя и повез нас к себе. Мы ехали из Иерусалима к побережью. Горы поразили меня своей буйной зеленью.
  В тот год была поздняя весна, и в конце апреля все было зелено. Я, полагавший увидеть безжизненную выгоревшую пустыню, желтые пески и серые камни вокруг, был неожиданно приятно удивлен. В первые дни Израиль показался мне необычайно зеленым.
  Изя взял нас на экскурсию в гигантский супермаркет.
  Еще через день или два он повез нас на шук "Кармель". Так называется знаменитый тель-авивский рынок, расположенный на улице Кармель и прилегающих переулках.
  Впоследствии мы часто посещали не менее красочный шук "Махане Йеhуда" в Иерусалиме. Оба рынка являются непередаваемыми по яркости зрелищами.
  Представьте картину, совмещающую в себе знаменитый бразильский карнавал, летний праздник-ярмарку на выставке достижений сельского хозяйства СССР в Москве, фестиваль песни где-нибудь на лазурном берегу Франции, восточный колорит турецкого рынка, страстный темперамент испанского фламенко, невообразимый набор красок, ароматов и форм множества знакомых и совершенно незнакомых плодов земли Израиля. И над всем этим непереносимый по громкости сводный хор многих сотен глоток торговцев всем этим великолепием, взывающих, зазывающих, умоляющих купить у них, именно у них этот невероятный по красоте, сочности, аромату, привлекательности, аппетитности неотразимый товар.
  Что это все такое? Откуда? Где выращено? Кем?
  Да неужели же этот крошечный клочок безжизненной каменистой пустыни площадью меньше четверти Москвы в состоянии родить все это великолепие и обилие? Без единой капли дождя в течение восьми-десяти месяцев в году?
  
  Продавцы все насыпают горы овощей и фруктов. Ну куда, куда можно их сыпать. Ведь еще немного, и все это рухнет с прилавков на землю, на ноги и под ноги покупателям, которых между духанами, наверное, меньше, чем продавцов. Но нет, "монбланы" этих удивительных плодов земли Израиля вздымаются все выше и выше. Кто все это купит? Зачем столько?
  Накал страстей растет вместе с температурой воздуха. Крик продавцов усиливается. Его уже невозможно переносить моим ушам, не привыкшим к такому гаму.
  Кто эти люди? Откуда они пришли? Неужели это мой народ? Я никогда его таким не знал, не видел. Так вот он какой на самом деле, когда сам по себе, когда без оглядки на других, когда свободен на своей свободной земле! Ведь это он сам все вырастил на этих камнях и теперь продает.
  Да нет, чушь это все собачья! Не продает он это, нет! Не продает! Все великолепие плодов земли Израиля он дарит своим гостям, пришедшим на этот ежедневный карнавал. Дарит в нагрузку к концерту, к празднику красок, ароматов и многоголосного пения, дарит тем посетителям, которые пришли на шук посмотреть, послушать, ощутить.
  За вход на этот концерт, на этот фестиваль совсем не жалко заплатить. И уже в нагрузку и совершенно бесплатно ты набираешь под завязку так, что отваливаются руки и подгибаются ноги, ты нагружаешься килограммами непередаваемой по красоте, аромату, вкусу и привлекательности всякой всячины.
  
  Именно в такую обстановку попали мы на шуке Кармель, куда привез нас Изя, как на какое-то завораживающее цирковое представление, в котором мы были одновременно и зрителями, и участниками. Нужно сказать, что для нас, еще не знавших тогда иврита, все происходящее было совершенно непонятным.
  Кругом все кричали, вопили, завывали истошными голосами, пели песни, чуть ли не плясали, расхваливая свой в действительности великолепный товар, желая продать его во что бы то ни стало. А товар этот, эти помидоры, огурцы, морковь, картошка, яблоки, лук и сотни иных плодов, которых мне в жизни не доводилось видеть прежде, был необычайный.
  Это было что-то невероятное по красочности, по театральности. Всем этим нужно было только любоваться и восхищаться. Вполне достаточно было одного этого захватывающего спектакля силами самодеятельности шука "Кармель", по своему мастерству превосходящего все, что мне до сего дня доводилось видеть в кино или на телевидении, на фоне непревзойденных декораций из свежих овощей и фруктов.
  Мы с Полей ходили по рынку, не в силах оторваться от происходящего, не в силах выйти из зрительного зала его бесконечных торговых рядов. Здесь каждый актер, каждое действующее лицо играло для тебя, вовлекая тебя в свою игру, играл с тобой вместе, каждый раз выстраивая новую сюжетную линию, новый поворот в казалось бы уже известной коллизии.
  Самое интересное, что зазывалы за своими прилавками получали от этого спектакля огромное удовольствие. Они были не только его авторы, но также режиссеры, исполнители главных ролей и главные зрители. Это хорошо видно по их лицам, по энтузиазму, по их темпераменту и неиссякаемой энергии игры. Эти люди поют, кричат, говорят на разные голоса, улыбаются, смеются, неподражаемо возмущаются и вспыхивают гневом и так же мгновенно начинают хохотать друг над другом, меняя гнев на милость, и обиду на сочувствие, шутку и смех.
  Так я впервые посетил подлинный праздник, непередаваемый фестиваль жизни израильского рынка. Именно там, на израильском рынке передо мной раскрылась одна из граней глубинной сути моего народа, соединенная с великолепными плодами его трудов, с его чаяниями и надеждами.
  Так вот он каков, мой народ! Вот какой я сам, если не закрепощен, не связан, если полностью открыт и свободен! Так вот какими будут мои внуки на этой свободной и родной им земле!
  
  И еще один источник моего тихого умиления и сладкой радости в сердце тех первых дней. Язык. В автобусах, на остановках, на скамейках я с огромным любопытством наблюдаю людей, читающих книги, газеты. Особенно меня восхищают дети, молодежь. Все они читают книги на иврите.
  Еще недавно это был мертвый язык, такой же, как латынь. На нем лишь молились. А сегодня на иврите говорят на улицах и дома, по радио и на телевидении, читают книги, газеты, детективы и даже комиксы. На иврит переводят классиков всего мира. Зачем переводят, для кого? А вот для этих мальчишек и девчонок, которые первое свое слово говорят, думают, читают, пишут на иврите. На этом языке написаны древнейшие папирусы три тысячи лет тому назад и сегодняшняя газета.
  
  Такие простые картины и размышления были в первое время для меня необычайным источником счастья, согревали душу. Боже, если бы сейчас здесь был мой отец, был мой тесть. Я не могу себе даже представить, сколько радости доставило бы им созерцание детей, читающих на иврите.
  Их нет со мной, и я обязан радоваться за них и вместе с ними. Читающие дети это и их заслуга, заслуга всех прошлых поколений. Именно этими читающими на иврите детьми благословляется память наших предков.
  
  Первое полугодие
  
  Первое полугодие в стране было для нас сплошным праздником. Друзья приглашали нас к себе в гости, возили по стране, показывали свои любимые уголки. Мы старались изучать иврит, но часто пропускали занятия из-за постоянных визитов друзей и к друзьям.
  Я находился в каком-то тумане неопределенности, не знал, с какой стороны взяться за дело собственного трудоустройства. Я был как малое дите, убаюкиваемое вниманием со стороны друзей, знакомых, приятелей. Эйфория первых месяцев не позволяла задумываться всерьез над новой жизнью. Мы радовались и наслаждались, как дети, попавшие в "Диснэй- Лэнд".
  Не только я, но и Поля, в течение первых месяцев находились в прострации, не в силах приступить к вопросу о самостоятельном поиске средств к существованию. Так, по крайней мере, мне вспоминается тот первый период нашего пребывания в стране. Мы вели себя инфантильно, беспомощно.
  Помню также недоуменные вопросы наших родных, друзей и знакомых:
  - Ну что? Вам уже предложили что-нибудь? Что, никакой работы, никакого места не предложили? Странно.
  А что и кто должен был нам предлагать? Я ведь никого в этой стране не знал. А мои старые друзья и приятели ни с кем меня не знакомили. Так я и остался один. Новых друзей я не завел, ни с кем не познакомился, с официальными лицами не общался...
  Я не знаю, как начиналась новая жизнь в Израиле у других. У нас она начиналась именно так. Все с чистого листа. Никаких знакомств, связей, друзей и звонков. Да, конечно, у меня нельзя было отнять моего имени. Оно было со мной. Но очень часто, в те месяцы и даже годы, я сталкивался с ситуацией, когда мое "громкое имя" вредило мне больше, чем помогало в поисках работы. Ибо простой народ рассуждал так:
  - Если он такой "знаменитый", то чего же его никто не устраивает на работу, не ходатайствует за него? Что-то тут не так.
  Или такой вариант:
  - О-о-о, опять старый борец, сионист. Так ведь у нас уже есть один такой. С нас хватит. Мы и с этим не знаем, что делать, куда его приткнуть. Пусть лучше его возьмет какой-нибудь другой отдел. У нас все уже переполнено "борцами".
  Звучит весьма цинично. Я испытал такое отношение на собственной шкуре. Но со всем этим мне еще предстояло столкнуться. А пока мы с Полей находились в состоянии эйфории победителей.
  
  Лирическое отступление
  
  Кто-то, наверное, помнит оригинальную находку режиссера кинофильма "Бег", впрочем, возможно, это из кинофильма "Служили два товарища". Я сейчас уже не могу сказать точно. Оба фильма чем-то похожи друг на друга в части боев в Крыму между белыми и красными.
  Там в одной из сцен показана схватка красной и белой конницы в страшной сече. Две лавины кавалеристов ожесточенно мчатся навстречу друг другу и сталкиваются, чтобы изрубить противника в капусту. Сама рубка в фильме не показана. Но режиссер попытался передать нам ужас этой сцены глазами невольной свидетельницы кошмара - маленькой девочки, которая пасет козу неподалеку от места схватки.
  Картина, которую наблюдает девочка, настолько ужасна, что девочка руками закрывает глаза козе, чтобы та не видела, что творят люди.
  Оригинальный, удачный прием режиссера. Вон ведь, прошло столько лет с тех пор, как я видел фильм, а до сих пор помню эту сцену.
  
  Леня Крицун, старый харьковский приятель, взял нас к себе в гости в Бат-Ям. Мы ехали по одной из центральных улиц города, и тут перед моими глазами разыгралась сцена под стать находке советских режиссеров. Но если в их фильме эта сцена была придумана режиссером, то я увидел на улице города Бат-Ям реальную жизнь.
  Я сидел на переднем сидении справа от водителя, и все произошло непосредственно перед моими глазами.
  Автомобильную трассу перебегала маленькая собачка. Перед нами она благополучно добежала уже до средины дороги, и мы спокойно покатили дальше. Но я случайно остановил свой взгляд на идущем по тротуару мужчине, который, по-видимому, наблюдал за собакой, бегущей через шоссе.
  В какое-то мгновение его лицо исказилось гримасой ужаса, и он закрыл глаза руками. По-видимому, он увидел, что собака попала под машину. Я оглянулся. Псина благополучно вынырнула из-под колес.
  Но лицо этого человека, искаженное гримасой ужаса и страдания за судьбу несчастного животного, запомнилось мне очень хорошо. Это не был выдуманный режиссером кинематографический прием, это была жизнь.
  
  Путь Дорины
  
  Однажды Дорина пришла к нам со своей проблемой. Ее Дима, с которым она порвала в Вене, был в Италии и бомбил ее слезными письмами: "Я уехал из-за тебя, а ты меня бросила одного на произвол судьбы. Приезжай, спасай, пропадаю".
  - Я по вашему настоянию оставила Диму в Харькове и уехала в Израиль, принеся в жертву интересам нашей семьи свою любовь. Затем я оставила Диму в Вене и вернулась в Израиль, чтобы встретить и принять вас. Теперь вы, слава Господу, в Израиле. Он просит меня приехать к нему. Я хочу быть с ним. Что мне делать? Ехать к нему или остаться с вами?
  Разумеется, мы хотели, чтобы Дорина оставалась при нас. Но мы не могли себе позволить столь многочисленные жертвы с ее стороны. Хватит того, что она дважды оставляла Диму ради интересов семьи, вопреки своему желанию.
  - Дорогая наша девочка. Спасибо тебе за все твои жертвы, на которые ты пошла ради нас. Мы не имеем права и не хотим более ущемлять и подавлять тебя. Поступай так, как ты считаешь будет лучше для тебя.
  Через несколько дней Дорина улетела в Италию к Диме, и мы вновь расстались. Но теперь у нас была тесная связь письмами и по телефону. А со временем мы стали ежегодно навещать друг друга.
  Аня поступила на подготовительные курсы в Иерусалимский университет и усиленно занялась языками - ивритом и английским. Она каждый день ездила на занятия в Иерусалим, а через некоторое время переселилась в общежитие при университете. В этом возрасте жизнь с родителями до известной степени стесняет, и она полагала, что общежитие даст ей большую свободу и независимость.
  
  Поездка к друзьям. Свадьба
  
  Апогеем периода эйфории стала наша поездка в США и Европу, встреча с друзьями, помогавшими нам в трудной борьбе за выезд. Мы должны были посетить Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Цинциннати, Бостон и Майами. Инициатором поездки были Руди Аппель и Линн Зингер, руководители Комитета советских евреев Лонг-Айленда.
  У меня и сегодня, спустя пятнадцать лет, просто не хватает слов благодарности Руди за все то, что он сделал для нас. Руди Аппель - это символ всего западного еврейства, тех удивительных, самоотверженных и прекрасных лет борьбы за освобождение евреев Советского Союза, борьбы за свободу выезда из СССР. Руди Аппель - это символ всего послевоенного еврейства, пережившего катастрофу и ставшего более сильным, чистым и светлым. Руди Аппель - это необычайно яркий и, в то же время, необыкновенно скромный и удивительный образ еврея нашего времени, который останется примером будущим поколениям нашего народа.
  
  К ноябрю 1988 года Дорина вместе с Димой уже были в Нью-Йорке.
  К нашему приезду друзья приготовили нам подарок: свадьбу-хупу Дорины и Димы. Свадьба должна была состояться в доме у раввина Маранца.
  Поездка в Штаты была напряженной и утомительной. В течение трех недель мы побывали в десятках различных мест, проехали и пролетели тысячи километров внутри США, встретились с тысячами человек. Было нелегко, но очень интересно, и мы многое успели увидеть на своем пути.
  В Сан-Франциско мы гостили у Кости Фуксшимова, побывали в гигантском аквариуме, погуляли в знаменитом старом центральном парке города, повидались с Мариком Печерским.
  В Лос-Анджелесе нам устроили торжественный прием в Южно-Калифорнийском университете. Там я узнал, что являюсь почетным профессором этого университета, и что несколько лет назад был официально приглашен для чтения лекций.
  В Цинциннати, городе-побратиме Харькова, нас принимали с необыкновенным радушием, и мы выступили с десятком лекций на встречах в самых различных аудиториях.
  Но наиболее успешным был визит в Бостон. Ленни Маркус и его друзья были неподражаемы. Мэр Бостона на торжественном приеме известил о присуждении мне звания почетного гражданина города Бостона. Это решение было принято городским советом Бостона еще, когда я находился в тюрьме.
  На следующий день я встретился с профессором Айра Дайером и затем прочел лекцию в большой аудитории Массачусетского Технологического института (MIT), рассказал о некоторых своих работах в области океанографии. В лекции я сообщил о лазерном методе зондирования морской поверхности и показал снимки лазерного сечения морской волны, сохранившиеся у меня с 1974 года.
  Мой доклад был встречен с большим интересом. Никто еще не получал результатов, подобных моим, и не встречался с такими удивительными картинами поверхности моря, полученными с использованием лазера.
  Профессор Айра Дайер пригласил меня на свою виллу на берегу морского залива, и мы провели с ним весь день. Встречи в Бостоне вдохновили меня. Я узнал, что результаты моих экспериментов в море уникальны и интересуют специалистов.
  
  Во время одного из наших заездов в Нью-Йорк друзья выкроили вечер и устроили грандиозную свадьбу Дорины и Димы. На свадьбу съехались наши друзья из разных Штатов. Из Чикаго приехал мой двоюродный брат Миша Шапиро, сын покойной тети Фени, с женой.
  Все было как в сказке. Наша борьба, наши страдания и муки закончились грандиозной свадьбой, на которой присутствовали все победители. Это было феерическое событие.
  Во время свадьбы рабби Маранц рассказал весьма необычную историю о Руди Аппеле.
  Руди родился в Германии. Он был ребенком, когда случилась печально известная "Хрустальная ночь". Коричневые бандиты громили магазины евреев, арестовывали и убивали самых непокорных из них. Они разыскивали известного раввина, чтобы расправиться с ним. Маленький Руди услышал, кого они ищут, и бросился предупредить этого человека. Он нашел его в чьем-то доме и предупредил об опасности.
  Благодаря Руди этот человек спасся и бежал из Германии. Он сам поведал историю своего спасения рабби Маранцу. И теперь на свадьбе рабби Маранц впервые рассказал, как Руди Аппель спас от гибели человека 50 лет назад.
  Будучи подростком, Руди долго скрывался от нацистов в христианских монастырях Бельгии и Голландии, а затем его переправили в Швейцарию, где он дождался окончания войны.
  
  Сразу же после свадьбы мы с Полей вылетели в Майами. Там наш график поездок и встреч был менее напряженным, и мы немного передохнули. Оттуда мы направились в Париж. Мы провели два дня в Париже, а затем поехали в Лилль, где нас принимал мэр города, в прошлом премьер-министр Франции Пьер Моруа. Он вручил мне медаль почетного гражданина Лилля, и я расписался в книге почетных гостей. Непосредственно перед моей в этой книге стояла роспись премьер-министра Израиля Шимона Переса.
  В Лилле было много речей, приемов, встреч. Лео Хадад, который был нашим гидом во Франции, повез нас на своей машине в Голландию и Бельгию. Мы побывали в Генте, Антверпене, Брюсселе.
  Из Париж мы прилетели в Цюрих, а затем поездом приехали в горы, в городок Бернина и горный курорт Сент-Мориц. Правда, эти зимние курорты в ноябре еще не были готовы к приему гостей. И, тем не менее, мы насладились видами заснеженных швейцарских гор, чистотой горного воздуха, красотами озера Сент-Мориц и окружающих его вершин. Затем мы отправились в Базель, погостили в доме у наших старых добрых друзей Гвидо и Шарлоты Герц. От них мы вылетели в Израиль.
  Так закончилась эта сказочная, хотя и утомительная триумфальная поездка по США, Франции и Швейцарии, увенчанная свадьбой наших детей Дорины и Димы. Мы вернулись в Израиль очень уставшими. Эйфория закончилась. Подошел к концу очередной период нашей жизни. Пришло время начать новую жизнь, за которую мы боролись двенадцать последних лет. Жизнь свободных людей на своей земле.
  
  
  Часть шестая
  
  ПРОРЫВ
  
  Первые самостоятельные шаги
  
  Трудное это дело - начинать жизнь сначала в пятьдесят лет в незнакомой стране на неизвестном языке. Вернувшись из поездки, мы с Полей серьезно занялись ивритом и начали поиск работы.
  
  Центр абсорбции "Мевассерет Цион" был населен репатриантами из Эфиопии, СССР, Ирана, и "ильинскими".
  "Эфиопы" жили тут давно. Власти никак не могли определиться с ними. Веселый, цветущий в прошлом центр абсорбции теперь превратился в какой-то южноафриканский бантустан из кинохроники. По его улицам как тени бродили унылые, почти бестелесные фигуры "эфиопов" в белых накидках, всем своим внешним видом демонстрируя безысходность ситуации.
  "Русские" также были старожилами. Это были годы очень скудной репатриации из СССР. Малочисленные новые репатрианты из Союза, тонким ручейком притекавшие в Израиль, вливались в "водохранилище" старожилов Мевассерет Циона, старых репатриантов, которые не могли найти себя в Израиле и продолжали уныло высиживать в центре абсорбции, надеясь так надоесть израильским властям, что те не выдержат и предложат им какие-то фантастические льготы на все: на работу, на жилье, на ежемесячную помощь... Они и сами не могли толком сформулировать, чего бы им такого хотелось от сионистского государства, чтобы можно было успокоиться и начать самостоятельную жизнь, без дармовых государственных "подгузников".
  Вновь прибывавшие репатрианты из Союза, сливаясь с этим старым ядром закоренелых неудачников и пессимистов, перенимали их взгляды.
  Третью группу составляли беженцы из Ирана, где правил аятолла Хомейни. Положение евреев в Иране было тяжелым, выезд оттуда - запрещен. Иранские евреи бежали из страны нелегально, пользуясь услугами контрабандистов. Несколько таких семей проживало в Мевассерете. В отличие от "русских" и "эфиопских" ветеранов "иранцы" были такими же новичками, как мы, вместе с нами изучали иврит.
  Как-то учитель расспрашивал сидящих в классе об их профессии и занятиях.
  Большинство "русских" были инженерами. Но вот подошла очередь одного из "иранцев". Его рассказ был необычайно кратким и емким: "русим кулям меhандесим, вэ ани поэль" - "русские все инженеры, а я рабочий".
  Он был прав. Что еще умели делать евреи из Союза? Поэтому им так трудно было найти работу. Помните у Высоцкого о зубных врачах в Израиле: "А где на всех зубов найти? Значит - безработица". Где было найти рабочие места для целой армии инженеров, приехавших из СССР? Значит - безработица. А наш иранский рабочий, который на самом деле был работником торгового прилавка, уже через три месяца работал в магазине. А еще через год он копошился в своем собственном магазинчике на улицы Яффо.
  "Ильинские" были четвертой группой, населявшей Мевассерет Цион. Их кличут так по имени основателя этой иудейской секты офицера Ильина. Секта возникла в девятнадцатом веке на Урале. Я встречался со многими из них еще в Союзе и знаю, что эти чисто русские деревенские люди являются глубоко верующими иудеями.
  В Союзе им доставалось и от властей, и от своих христианских соседей, которые на дух не переносили жидов, да еще "своих", русских жидов. Эти стойкие мужики и бабы много страдали, но твердо стояли на своей вере. Когда появилась возможность эмигрировать в Израиль, на "Землю обетованную", они поехали сюда.
  В отличие от "нашего брата", еврея по происхождению, им, евреям по вероисповеданию, еще недавно обитателям русской деревни, все здесь очень нравилось, а особенно эта земля, земля их мечты - "Земля обетованная".
  Как-то, через месяц после приезда в Мевассерет Цион, нас пригласили на обряд обрезания новорожденного в центре абсорбции. Мы с Полей пошли с большим интересом. Первое, что меня поразило, были лица дедушки, державшего новорожденного на коленях, и всей семьи младенца. Не нужно было быть физиономистом, чтобы понять, что перед нами чисто русские люди. Я сказал Поле:
  - Смотри, мы от них уехали, а они тут же приехали вслед за нами.
  Вот это и были ильинские - русские иудейского вероисповедания. У меня нет никаких особых чувств симпатии или антипатии к этим людям. Но в их среде есть одна беда, которая, впрочем, имеется теперь и в среде прочих евреев из России.
  Дело в том, что ильинские, приезжающие сюда, в основном верующие иудеи. Как правило, это все пожилой народ, люди среднего возраста. Но с ними вместе приезжает молодежь, их дети, которые в своей массе уже давно неверующие. То есть по Галахе они евреи, так как их матери иудейки, но по сути своей это самые обыкновенные русские люди, со всеми их достоинствами и недостатками. И в первую очередь, с их жутким, по-черному беспробудным пьянством, драками и поножовщиной. Все это имело место в Мевассерет Ционе.
  
  Саша Верник вспоминает годы, проведенные в Мевассерет Ционе, как один из лучших периодов своей жизни. Ему необычайно повезло. А нам было чудовищно трудно находиться там. Обстановка в центре абсорбции была ужасной. Это был отстойник, концентратор безработных, населенный неудачниками. Все, кто находил работу, немедленно съезжали. Оставались лишь те, кто жил на пособие не месяцы, но годы. Они уныло скитались по городку, заходили друг к другу в гости и жаловались на свою несчастную жизнь, на свои неудачи, на черствость и бессердечность чиновников, завидовали тем, кому удавалось найти работу и уехать, распространяли множество мрачных слухов.
  Мы с Полей не могли там больше находиться, и когда после многомесячных поисков Поля наконец-то вышла на работу, а я все еще был безработным, она сказала:
  - Ты не работаешь, немедленно начинай поиск квартиры. Я не хочу оставаться здесь ни одного лишнего дня.
  Следует отметить, что Мевассерет Цион обладал одним необычным свойством. Когда нам становилось совсем невмоготу, когда мы чувствовали, что больше не в состоянии выдерживать стресс, когда отчаяние и безысходность перехлестывали все пределы, мы с Полей выходили из дому и через пять минут попадали в лес.
  Мы бродили по лесу час, полтора, любовались природой, видами окружающих гор, и постепенно все напряжение, тоска и уныние уходили из сердца. Стресс исчезал, настроение улучшалось. К нам возвращались бодрость и энергия. Мы были готовы к новым поискам работы, к дальнейшей борьбе.
  Мы давно обратили внимание на удивительные терапевтические свойства этой земли, этого леса, холмов. Все вместе и каждый элемент в отдельности, лес, камни, виды, открывающиеся с вершин холмов, вся эта простая земная обстановка, лечили нас лучше любого психотерапевта. Тяжелое душевное напряжение как рукой снималось. Мы возвращались домой совершенно обновленные и свежие, как будто бы у нас не было никаких забот, проблем, дум. Мы довольно часто прибегали к этому приему. Была такая необходимость в тот период.
  Эта земля действовала на нас с Полей богиня земли Гея на Антея, дававшая ему свежие силы, как только он припадал к ней. Припадая к земле Израиля, мы обретали новые силы, бодрость, готовность к дальнейшей борьбе.
  
  Поля энергично искала работу. Она стучалась в двери различных строительных контор и административных учреждений, последовательно обходя все потенциальные места работы, и на ломаном иврите, русском и английском объясняла, что она умеет делать, и чем она всю жизнь занималась.
  Она вышла на работу в июне, а я начал поиск квартиры. Для покупки квартиры нужно было взять ссуду в банке, которую не давали без семерых поручителей, гарантирующих погашение задолженности банку, если она возникнет.
  Наши друзья поручились за нас. Они рисковали своим карманом. Мы им очень благодарны. Без их гарантии не видать нам первой квартиры. Мы вселились в нее 31 августа 1989 года.
  Поле понравился испанский стиль дома, его открытые галереи и лестничные переходы. Квартира была на самом верху, под крышей. Мы привезли со склада свой багаж. Когда-то, "давным-давно", я упаковывал и заколачивал эти ящики в Харькове, а теперь я разбирал их и расставлял все по местам. Я не торопился, совмещая это занятие с работой в Тель-Авивском университете, к которой приступил в июле. "Меблировка" была закончена в октябре, в разгар праздника Суккот. Мы были очень довольны.
  В Иерусалим пришла "суровая зима". Ветер страшно завывал за окнами, как он умеет это делать, наверное, только в Иерусалиме. Мы сидели в нашем собственном доме на Святой земле и наслаждались уютом, теплом и покоем. Мы читали Пушкина и смеялись от радости и счастья.
  
  Мне с работой пришлось сложнее, чем Поле. Вначале я искал что-нибудь в Иерусалиме. Время было не самым подходящим. Прикрыли проект "Лави", разработку новейшего израильского истребителя. Без работы оказалось множество квалифицированных израильских специалистов. Нам, вновь прибывшим, было трудно соревноваться с ними за рабочие места.
  К тому же, разыгрались сразу два громких скандала с советскими шпионами, и все смотрели на меня как на потенциального шпиона. Я перешел из разряда израильских (МОСАД) или американских (ЦРУ) шпионов, как меня окрестили в Союзе, в разряд советских шпионов в Израиле.
  Но я упорно искал работу, пересекая страну от Беер-Шевы до Хайфы и обратно, и предлагал себя по одному из своих многочисленных прежних занятий.
  Несмотря на пропущенные 12 лет научной практики, я предполагал, что все еще обладаю некоторым потенциалом в ряде научных областей. Это мнение особенно укрепилось во мне после успешного доклада в MIT. Но Израиль - это не Америка. Тут никто не интересовался ни океанографией, ни гидроакустикой.
  
  В Хайфе находится Институт моря. В годы отказа мне удалось завязать переписку с некоторыми его сотрудниками. Я надеялся, что мои знакомые по переписке помогут мне пробить дорогу в институт. Я также заручился рекомендательным письмом бывшего директора института, в прошлом - главнокомандующего военно-морским флотом Израиля. Опираясь на эту поддержку, я отправился из Мевассерет Циона в далекую тогда для меня Хайфу.
  К моему удивлению, на рекомендательное письмо бывшего директора никто не обратил ни малейшего внимания. Один из моих друзей по переписке оказался в полугодичной командировке в Штатах, а статус другого в институте был невысок, и помочь мне он ничем не мог.
  Моя тематика и мои бывшие работы совершенно не интересовали дирекцию института, который занимался "микро-наукой" моря. Средств у института было совсем мало. Как и многие государственные научные учреждениями Израиля, он влачил жалкое существование.
  Подобная ситуация была и в военно-морском флоте. Он представлял собой крайне убогое зрелище, а служившие там люди были до неприличия необязательными и недобросовестными. Меня трижды приглашали приехать в морское управление на встречу с заинтересованными в моих проектах людьми, и трижды, проделав длинный путь, я наталкивался на запертые двери - встречи отменялись, но меня об этом никто не извещал. В общем, это были для меня месяцы жестокого разочарования.
  Мои старые и новые друзья прилагали много усилий, чтобы помочь мне.
  Бывший харьковчанин Виктор Коган свел меня со своим коллегой, американцем, много лет жившим в Израиле, Джоном Холлом.
  Джон необычайно интересный человек. Его предки были участниками знаменитого "Бостонского чаепития" бунта американских поселенцев против англичан и отличились в годы Войны за независимость в США. Он часто навещал нас в Мевассерете. Однажды он приехал к нам в День независимости Израиля. Это была годовщина нашего выезда из Союза. Из-за всех наших неудач мы с Полей были в этот день в необычайно подавленном состоянии. Джон быстро оценил обстановку и наше настроение. Без лишних слов он посадил нас в машину и повез в Иерусалим.
  Там мы увидели веселую праздничную толпу. Улицы города были запружены народом. Все веселились, плясали, чем-то обливали друг друга, посыпали конфетти. Наше подавленное состояние как рукой сняло. Мы были очень благодарны Джону за тот вечер.
  Джон, с его родным английским, помог мне оформить несколько предложений на научные работы, которые я рассылал.
  Пытался помочь мне и мой бывший коллега по институту Гипросталь Леня Гербер. Он физик-теплотехник. Это совершенно иная область науки, и, тем не менее, он знакомил меня с различными людьми и организациями. То было время не очень удачное для самого Лени. Он много болел. У него не было постоянной работы. Но это не мешало ему вновь и вновь знакомить меня с различными специалистами в разных фирмах.
  Сам я продолжал ходить, искать, рассылать письма, свои научные и инженерные биографии. Я все еще надеялся найти что-нибудь по специальности.
  
  Начало
  
  Как-то со мной связался профессор Шимшон Франкенталь. Я познакомился с ним после возвращения из Штатов. Он был знаком с профессором Айра Дайером. Оба в прошлом участвовали в совместных проектах и исследованиях, и Дайер порекомендовал мне Франкенталя, своего знакомого в Тель-Авивском университете. Мы тогда встретились с ним и поговорили.
  И вот теперь Франкенталь сам связался со мной. Он получил письмо от профессора Дайера. Тот сообщал, что в нескольких американских университетах начинается новый цикл работ в области физики океана, и он пытается включить в него мою работу по определению характеристик пузырьков воздуха в океане. Это была реакция на мой доклад в MIT в ноябре 1988 года.
  У меня до сих пор хранится тот пятнадцатилетней давности план исследовательских работ. Он называется: "План исследований акустических характеристик приповерхностного пограничного слоя моря (специальная исследовательская программа)". Июнь, 1989 год.
  
  Сейчас, вновь просматривая эту обширную программу, я могу сказать, что о такой работе я мог только мечтать, даже находясь в Союзе. Огромный объем работы по этому проекту был, по сути, адресован именно мне, моему опыту и методу исследования характеристик пузырькового слоя. 70% объема этой работы было связано с таким исследованием. Работа была рассчитана до конца 1992 года с возможностью ее продолжения в будущем. Мне предложили принять участие в работе, которая была моей заветной мечтой.
  
  Перспективы финансирования из Штатов заинтересовали Тель-Авивский университет, который прежде не хотел принимать меня к себе. На междисциплинарном отделении, где работал профессор Франкенталь и куда я тоже собирался поступить, уже был один "ветеран борьбы за выезд" и "узник Сиона" Владимир Слепак.
  Когда я появился на кафедре, все замахали руками:
  - У нас уже есть один "борец и ветеран". Хватит с нас. Пусть другие возьмут его к себе.
  В моем случае наиболее убедительным аргументом для университета было финансирование из Штатов. Этот фактор оказался решающим. Меня приняли на инженерный факультет, междисциплинарное отделение, руководимое профессором Моше Туром. И я стал быстрым темпом составлять план работ с подробным описанием техники измерения, необходимого оборудования, сроков.
  За прошедшие 13 лет я основательно подзабыл многое. Проблемой был и мой английский. Тем не менее, я в течение месяца составил проект работы и отослал его по назначению. А сам начал подготовку к работе. На кафедре мне выделили небольшую комнатку, какой-то старенький компьютер, и я стал "тыкать" пальцем свои первые расчеты и описания.
  
  Курс молодого бойца в 51 год
  
  Мы жили в Иерусалиме. Поля работала в иерусалимском муниципалитете, проектировала дорожные знаки, разметку дорог, движение в городе. Она ездила на работу автобусом.
  Я добирался на работу в Тель-Авивский университет я несколькими автобусами часа полтора в один конец. Но я считал, что мне ездить легче, чем ей, и этот вариант вполне устраивал нас обоих. Самое главное, что теперь мы оба работали, а я занимался своим любимым делом. Аня поступила в иерусалимский университет, начала осваивать зубоврачебное дело. Жизнь потихоньку налаживалась.
  В 1990 году мы купили автомобиль, и я стал экономить в дороге полчаса.
  
  Я намеревался восстановить свой "старый метод" регистрации пузырьков с использованием лазерного луча.
  Пузырьки воздуха в море - это очень нежный, капризный и трудноуловимый объект. Обычно их регистрируют с помощью специальной ловушки, которую опускают на определенную глубину, позволяя океанской воде свободно заходить внутрь, а затем захлопывают. Пузырьки, оказавшиеся в ловушке, постепенно всплывают и оседают на прозрачной крышке. Их фотографируют, определяя количество и размеры. Это очень примитивный метод "отбора проб".
  Я предложил следующее.
  Лазерный луч, направленный в воду, становится виден там только тогда, когда на его пути встречаются пузырьки воздуха. Пузырек воздуха в воде, освещенный лучом лазера, вспыхивает, как метеор на темном небосводе. Чем больше пузырек, тем ярче вспышка. Остается лишь подсчитать количество и измерить яркость вспышек на трассе светового луча. Динамично, просто, надежно.
  
  Тринадцать лет я не занимался наукой. Мысли в моей голове ворочались медленно, с большим трудом, как сильно проржавевший механизм. Моя голова напоминала мне старый паровоз, оставленный на железнодорожных путях под открытым небом на тринадцать лет. Он стоял без дела под солнцем и ветром, дождем и снегом, в жару и холод, засыпаемый пылью и грязью.
  Как заставить эту старую рухлядь сдвинуться с места? Как оживить ее? Как возродить в ней былое вдохновение, энергию огня и пара, давления и напора, стремительного порыва вперед? Это была нелегкая задача. Но я был обязан с ней справиться. Я доложен был сдвинуть с места мои мысли не только чтобы зарабатывать на жизнь, но прежде всего для того, чтобы вновь начать самое жизнь, которая без искры творчества для меня не жизнь вовсе. Я должен был сделать это, чтобы не потерять уважение к самому себе.
  И ржавый паровоз моих мыслей и идей, технической находчивости и научной изобретательности, потихоньку, с большим скрипом и скрежетом, начал сдвигать свои шатуны, поршни и маховики, и медленно, миллиметр за миллиметром, сдвинулся с места и стал набирать скорость.
  
  С чего начать? Нужен был лазер и фотооборудование для регистрации вспышек света. Нужна модель моря-океана, какой-то аквариум, что ли, в котором я бы мог начать исследования.
  Но Господь вселил в меня сомнения. Этим Он помог мне возвратить мою прежнюю научную хватку и находчивость.
  Первое такое сомнение состояло в том, что вода - это оптически мутная среда. Любое изображение объекта в ней искажается. Чем дальше объект в воде, тем сильнее искажения. При фотографировании в воде необходимо вносить поправку, коррекцию, учитывающую искажения, вносимые толщей воды. Так что сфотографированные мною пузырьки будут искажены. А их яркость будет уменьшаться по мере их удаления. Но это не беда. Внесем поправки в результаты измерений.
  Было еще одно "но". Фотоизображение, полученное в результате измерений, придется вводить в компьютер для последующей обработки, то есть, понадобится прибор для преобразования видимого изображения в цифровую форму. Это усложнит и удорожит общую конструкцию прибора.
  Размышляя над этими проблемами и их решением, я неожиданно натолкнулся на совершенно новый, простой, дешевый и необыкновенно точный метод измерения размеров пузырьков. Он был лишен всех недостатков, перечисленных выше, и был настолько "гениально" прост, что самостоятельно я бы никогда в жизни до этого не додумался. Это наверняка была Его подсказка.
  
  Каждый пузырек воздуха в воде представляет собой некоторую механическую колебательную систему, своеобразный камертон, который звучит на своей строго определенной частоте, соответствующей его размеру. Если бы удалось каким-то образом измерить частоту колебаний пузырька, мы бы тут же узнали его размер. Частота пузырька и его размер жестко связаны между собой.
  Но как измерить частоту колебаний пузырька, находящегося в свободном плавании где-то глубоко в воде? Я предположил, что если вибрирующий пузырек осветить, то свет, отраженный от него, подобно знаменитому "красному смещению" света далекой звезды, должен нести в себе следы его колебаний. В принципе - это естественно. Раз поверхность пузырька вибрирует, то свет, отраженный от нее, должен содержать в себе следы "вибрации". Умозрительно все кажется правильным. Вопрос в том, какова будет величина этой "модуляции", какова ее частота и как можно ее обнаружить в потоке отраженного света, прошедшего огромную толщу мутной воды, наполненной множеством пузырьков и других включений. Может быть, она будет такой мизерной, такой незначительной, покрытой таким ворохом разных шумов, что ее никак нельзя будет выделить из общего светового фона. Эта, казалось бы, простая с теоретической точки зрения идея, была сопряжена с множеством неизвестных факторов, о которых заблаговременно ничего нельзя было сказать. Да и вообще, будет ли какой-то там пузырек вибрировать на своей частоте? В теории - да, а в действительности? Мне следовало дать ответ на все эти вопросы.
  Никто раньше не проделывал подобные измерения, и никаких данных на этот счет в литературе не было. Мне самому предстояло определить все неизвестные. Правда, мне не привыкать работать в таких условиях. Ведь когда-то в Метрологии я тоже делал техническую разработку, решая по ходу научные вопросы. Этот метод "битвы в пути" мне теперь пригодился.
  У меня не было никаких сомнений, что эту идею подсказал мне сам Господь. Предстояло выяснить, по силам ли мне ее осуществить. Если удастся, то измерительная установка будет простой и дешевой, а результаты измерений будут абсолютными и независимыми от удаленности пузырька.
  И вот тут пришло следующее "но" - организационное.
  
  СССР и США окончательно договорились о разрядке международной напряженности, разоружении, демократизации и свободе, и президент США Рейган резко сократил бюджет министерства обороны, расходы на научные исследования в области оборонительной тематики американских университетов. А университеты стали "урезать" работы "чужаков", вроде меня. Таким образом, в результате успешной "миролюбивой политики" Горбачева, я вначале получил разрешение на выезд из СССР, а затем лишился перспектив на финансирование научной работы из США.
  Пришлось срочно искать альтернативу для финансирования уже начатой работы.
  И тут мне вновь повезло. В том же месяце, когда американцы вычеркнули мою работу из списка финансируемых работ, в министерстве науки Израиля открылась новая программа финансирования научных работ репатриантов в течение первых двух-трех лет. Она включала в себя не только зарплату, но и некоторые суммы на оплату необходимого оборудования. Это была большая удача. Но мне повезло даже вдвойне.
  Оказалось, что заведовал этим фондом отдел, который возглавил знакомый мне человек, незадолго перед этим работавший в посольстве Израиля во Франции. Как представитель Израиля он присутствовал на моей встрече с мэром города Лилля Пьером Моруа. Имя этого прекрасного человека - доктор Барух Эйяль. К тому же он оказался нашим соседом. Такие удачи не приходят сами по себе без Высшей Воли.
  Теперь моей работе не могли препятствовать никакие внешние факторы. Мой успех зависел только от меня самого, от моих рук и головы. Смогу ли я осуществить такой простой теоретически и умозрительно очень красивый метод измерений?
  Что сказать? После тринадцати лет полного забвения научного и технического творчества я вдруг почувствовал, как все возвращается. Мои ржавые мозги стали потихоньку, полегоньку проворачиваться в голове, постепенно набирая обороты. Возрождалась способность к генерации идей, поиску новых решений.
  Слава Господу! Он возвращал меня к прежним занятиям, укреплял в моих поисках.
  
  Я собрал необходимое оборудование и построил экспериментальную установку: обычный аквариум, простейший лазер, фотодетектор с усилителем и спектр-анализатор. Большой удачей было то, что все это оборудование имелось в лаборатории, где я работал. Не нужно было ничего дополнительно покупать.
  Первоначально я осаждал пузырек на каком-нибудь волоске, висящем в воде, освещал его лучом лазера, а отраженный свет направлял на фотодетектор. Вода в аквариуме возбуждалась звуковым сигналом, имитируя акустическую обстановку открытого океана. Анализатор спектра, подключенный к выходу фотодетектора, измерял частоту светового сигнала, отраженного от поверхности пузырька. В нем должна была быть компонента вибрации пузырька. Для контроля пузырек фотографировался.
  Первые эксперименты я проводил с большой внутренней дрожью. Будет ли свет, отраженный от пузырька, модулирован? Каким будет уровень этой модуляции? Какова будет ее частота?
  И вот первый эксперимент. Я направил лазерный луч на пузырек, "прилипший" к волоску в аквариуме. Он ярко вспыхнул и засверкал, переливаясь в лазерном луче. Я выбрал положение фотодетектора так, чтобы его сигнал был максимальным. Есть ли в нем модуляция? Трудно сказать. На выходе фотодетектора - очень сложный шумовой сигнал.
  Я подал его на анализатор спектра. На экране анализатора четкий одинокий пик. Есть! Срочно зарегистрировать частоту этого пика! Теперь пересчет этой частоты в размер пузырька. Получается примерно 0.33 миллиметра. Я смотрю в микроскоп на висящий пузырек, затем на масштабную шкалу, опять на пузырек и опять на масштабную шкалу. Есть!
  Размер пузырька в микроскопе в точности соответствует размеру, полученному по его резонансной частоте. Метод работает! Теория, вся идея, так неожиданно пришедшая мне в голову, полностью подтвердилась в эксперименте.
  Вот она, победа! Победа, в первую очередь, моральная. Этот уникальный результат я получил через много лет научного безмолвия, научной анестезии. Это не только моя победа, но победа всех наших друзей. Тех, кто столько лет помогал мне в тяжелой, изнурительной борьбе.
  Но, прежде всего, это Его победа. Я выполнил свой долг перед Ним.
  Я необычайно окрылен полученным результатом. Но мне не с кем поделиться успехом. Никто в Израиле этой тематикой не занимается. Мои профессора, Моше и Шимшон, только неопределенно кивнули головами, выслушав мою победную реляцию. Они далеки от проблем гидродинамики и физики океана. И бесконечно далеки от моих личных поисков, поисков самого себя в этом совершенно новом для меня мире. Им этот результат ни о чем не говорил. Где-то, что-то колеблется, модулирует световой сигнал. "So what?" А ведь это билась, пульсировала, возвращалась к жизни моя мысль, моя душа, мое желание жить и бороться в новых условиях после многолетия полного забвения науки.
  Эх, какой же можно было сделать блестящий доклад об этих результатах среди специалистов! Но где они? После неудачи договора с американскими университетами связь с профессором Дайером полностью прекратилась.
  Итак, идея измерения размера пузырька по его резонансной частоте с помощью лазера оказалась абсолютно реальной, а конструкция прибора для таких измерений - весьма простой. Подумать только. Тринадцать лет "я не брал в руки шашек", просто "забурел", и вот - сразу такой великолепный результат, что самому не верится. Невероятно!
  Нужно было еще проверить этот принцип измерений в динамике, когда пузырек движется. В реальных условиях пузырьки воздуха не стоят на месте, как в моем эксперименте, а блуждают, движутся вместе с водой, всплывают.
  Я использовал обычную систему аэрации аквариума. Под действием избыточного давления воздух просачивается сквозь стенки аэрационного камня в воду и струйкой пузырьков поднимается к поверхности. По пути наверх некоторые пузырьки пересекают трассу луча лазера, ярко "вспыхивая" на мгновение, как искры костра в темноте. Свет, отраженный от них, я подаю на фотодетектор. Пузырьки проскакивают сквозь луч света за долю секунды. Они мигают светлячками на одно мгновение и тут же "гаснут", выходя из луча.
  Но этой "мгновенной" вспышки света оказалось достаточно, чтобы анализатор спектра успел произвести измерение частоты. Каждый такой пузырек успевает оставить анализатору свой "автограф", сообщить о своем размере.
  Результаты измерений больше всего поразили меня самого. Такого блестящего успеха я не ожидал.
  По материалам этой работы я подготовил несколько докладов на конференциях Международного Оптического общества, происходящих в Израиле каждые два года. Эта работа была завершена успешно.
  
  
  
  
  Что дальше?
  
  Вся работа над проектом заняла у меня около трех лет. Завершив ее, я стал думать, как жить дальше, чем заниматься. Можно было оставаться на разного рода стипендиях и грантах, предоставляемых государством, цепляясь через каждый год-два за новый грант, выбивая его у чиновников.
  Мои занятия в университете над измерением акустических и оптических характеристик пузырька газа в воде не прошли даром. Главный результатом было мое возрождение как ученого, инженера, изобретателя - генератора идей.
  В своей работе я использовал акустические и оптические свойства пузырька газа в жидкости. В процессе исследований я обнаружил, что это необычайно интересный объект, я бы сказал удивительный измерительный прибор или датчик, своеобразный агент, чутко реагирующим на все, происходящее вокруг него в жидкости. Образно выражаясь, это был шпион, заброшенный глубоко в тыл противника, в жидкость. С его помощью можно получать массу интересной информации об окружающей среде.
  Объем пузырька, его размер, изменяется в соответствии с температурой жидкости и ее давлением. Пузырек перемещается вместе с потоком жидкости, ее турбулентностью. Поверхность пузырька колеблется в ответ на пульсации акустического давления в жидкости. Таким образом, наблюдая за поведением одного-единственного газового пузырька, можно определять дистанционно целый ряд термодинамических характеристик жидкости, таких как давление, температура, скорость и направление движения, характер турбулентности, акустический режим. Чтобы узнать все это, достаточно лишь осветить поверхность случайно проплывающего пузырька.
  Для измерения этих характеристик стандартными методами необходимо использовать полдюжины приборов различного типа, которые своим присутствием будут искажать измерения, и которые вообще невозможно одновременно поместить в одну и ту же точку. А тут единственный пузырек содержит информацию обо всем, что происходит вокруг него. Как использовать эти необычайные возможности?
  
  Полина работа
  
  Тем временем Поля осваивалась в иерусалимском муниципалитете, занималась автомобильным движением в городе.
  Подумать только. Во времена нашей юности мы вообще ничего не слышали об Иерусалиме. Несмотря на то, что ему уже больше трех тысяч лет, мы не воспринимали его как современный город. Да, это был центр множества исторических событий, легенд далекого прошлого, город великих героев древности. Но для нас это было небольшое поселение на древних руинах.
  И вот прошло сорок лет, и Поля работает инженером по организации движения на дорогах современного Иерусалима, столицы еврейского государства. Это фантастика наших дней. Если бы Полины родители могли себе представить хоть на мгновение, что их дочь будет проектировать движение в Иерусалиме... Невероятные события стали частью нашей повседневности.
  К сожалению, наряду с такими возвышенными сторонами в жизни было немало крайне приземленных проблем. Поля овладела компьютером и черчением на компьютере, с тем, чтобы все свои проекты делать в "Автокаде". Она была единственной в их отделе, кто владел этой программой и использовал ее. Затем Поля стала переносить в память компьютера старые чертежи и проекты городских дорог, чтобы все они были в едином виде.
  Поля упорно овладевала ивритом, говорила, читала и писала. Со временем ей поручили отвечать на письма жителей города по проблемам дорожного движения. Она стала представителем муниципалитета в суде по тяжбам, связанным с дорожными происшествиями. Объемы работ и ответственности возрастали. Поля освоила Иерусалим так, как будто жила в нем с детства.
  
  Но бывали и неприятные сюрпризы. К ним в отдел пришла новая сотрудница, коренная израильтянка. Она подружила с Полей и рассказала, что ее ребенок тяжело болен, она живет одна, без мужа, и ей не хватает средств на содержание ребенка. Она взяла ссуду в банке и попросила Полю подписать ей поручительство.
  Поля доверилась этой женщине, пожалела ее и охотно согласилась стать ее гарантом в банке. Ведь наши друзья тоже когда-то подписали нам такое же поручительство. Вскоре после этого женщина уволилась из муниципалитета и исчезла. А еще через некоторое время суд арестовал Полину зарплату по требованию банка, в котором она подписала поручительство. Выяснилось, что "несчастная" женщина не выплатила банку ни копейки долга. Мало того, она оказалась материально весьма обеспеченной особой, живущей в дорогом районе Тель-Авива, а ее муж был большим чином в армии.
  Шли месяцы, а Поля оставалась без зарплаты. Она начала поиск мошенницы. Дело оказалось непростым. А когда ее нашли, та посоветовала Поле: "Не переживай, береги свое здоровье, эти деньги не стоят того, чтобы ради них расстраиваться".
  В конце концов, мошенницу заставили выплатить долг, и арест на Полину зарплату был снят. Вся эта история обошлась Поле в массу нервов.
  
  Большая алия
  
  Занятые необычайно трудным стартом, обустройством, вживанием в новый мир, мы с Полей не заметили, как прошло три года. Подошел 1991 год, началась "большая алия". Это был год, когда в страну приехало около 100 тысяч человек из бывшего Союза. Народ бросился оттуда бежать: никто теперь этому не препятствовал. Штаты были закрыты. Все поехали в Израиль.
  В июне 1991 года приехала Полина сестра Неля с Сеней.
  Вначале в Израиле обрадовались обильному притоку эмигрантов из СССР. Их принимали с распростертыми объятиями. За десятилетие "большой алии" в страну приехало около миллиона человек.
  Наплыв эмигрантов породил ряд проблем, в числе которых были вопросы жилья, трудоустройства, взаимопонимания. Ариэль Шарон, министр строительства в те годы, завез в страну временное жилье - караваны, популярные в Штатах. Ватики - репатрианты, приехавшие в семидесятые годы, презрительно называли новую алию "колбасной", в отличие от своей, "идейно-сионистской". Ну, а если мы сами себя не уважаем, то кто из посторонних будет нас уважать? Страну наполнили презрительные анекдоты и шутки о "русской" алие. Мне довелось слышать высказывание какой-то женщины в автобусе:
  - Весь город (Иерусалим) полон русскими (советскими эмигрантами). Они слоняются по улицам как бездомные, голодные собаки.
  
  Большая алия. Сколько лет мы мечтали о ней, стремились к ней, добивались ее. Нет, неправда. Ее не было даже в наших мечтах. Кто бы мог поверить в шестидесятые, семидесятые годы, что наступит время, когда из Союза поедут все желающие? Что их будет миллионы? Что все они поедут в Израиль?
  Сотни тысяч смешанных браков тех, кто в прошлом пытался всеми силами уйти, бежать, скрыться от проклятия своего еврейства, изменить свои имена и фамилии, свою национальность, через смешанные браки зарыться в местную национальную почву России, Украины, Белоруссии, любую другую, лишь бы не еврейскую, хотел содрать с себя шкуру с "позорным еврейским клеймом", все эти семьи вдруг вспомнили о своих, пусть даже малюсеньких, отдаленных, но имевшихся в роду еврейских корешках, вспомнили и обратили свои надежды в сторону Израиля, в сторону Земли обетованной. Они вырвали свои корни из местной земли, которая так и не смогла дать им надежной защиты и опоры, и приехали в Израиль.
  
  Лирическое отступление
  
  Дальний родственник Поли, назовем его Вадик, сильно картавя, как-то давным-давно, еще в шестидесятых годах, заявил мне, что он никогда в жизни не женится на еврейке. Это был худой, щуплый молодой человек с внешностью типичного еврея.
  После института он поехал работать на завод в Белоруссии. Там он познакомился с белорусской девочкой. Они поженились. Мечта Вадика осуществилась, его жена - не еврейка. На свадьбу из Харькова приехал его отец, участник войны, весь в орденах и медалях. Перепившиеся родители невесты, все как один белорусы, набросились на ветерана войны с криками: "Вы, жиды, хотите пролезть в нашу семью, испортить нам нашу белорусскую кровь". Его избили и вышвырнули со свадьбы. Благородная белорусская кровь вскипела от гнева и возмущения перед унижающим ее достоинство кровосмешением с презренными евреями.
  У Вадика родилось двое детей, мальчик и девочка. Но вот пришла большая алия. Отца Вадика уже не было в живых. А его белорусское семейство перебралось на землю Израиля, поселилось в Беер-Шеве, где благоденствует и поныне.
  
  Совсем недавно я наткнулся на еще одну занятную историю.
  По случаю сорокалетней годовщины убийства президента Кеннеди московское телевидение рассказало историю его убийцы Ли Харви Освальда. Он служил в рядах американской морской пехоты, где неоднократно просматривал кинофильмы, повествующие о прекрасной жизни в СССР. Такова была "антисоветская пропаганда" в американской армии. Насмотревшись этих прелестей, Освальд после армии приехал в Москву и попросил у властей разрешения остаться в СССР. Ему разрешили жить в Минске.
  Через некоторое время Освальд женился на местной девушке, а затем, по ее настоянию, они вернулись в США, где и произошло убийство Кеннеди.
  В телепередаче выступали жители Минска, когда-то знавшие Освальда. Среди них была приятельница его жены, которая заявила:
  - Моя подруга всегда стремилась выйти замуж за еврея или за иностранца, и вот ей подвернулся Освальд.
  Не правда ли, разительный контраст между целенаправленностью "простых" белорусских девушек и стремлениями "простого" еврейского мальчика из Харькова?
  
  Такие, и многие другие печальные и курьезные факты принесла с собой массовая алия из Союза, о которой в годы нашей борьбы за выезд мы не могли даже мечтать. Не мечтали, это правда. Но я всегда верил и твердил, что "из сильного выйдет сладкое". Что это означает, я тогда не знал. Но вышло именно так. Могучая империя, могучая идеология рассыпались в прах. Время и исторические реалии разодрали ее на куски, как когда-то легендарный Самсон разодрал льва. Толпы граждан могучей в прошлом страны побежали из нее, куда глаза глядят. Началось новое переселение народов.
  
  Это была самая активная, самая "пассионарная" часть населения бывшей державы. Эти люди привезли с собой свои несбывшиеся мечты, свои идеи, свое стремление победить на новом месте, занять достойное положение в обществе, преуспеть. Этот самый дорогой капитал - народ, стремящийся к успеху, желающий добиться своего, полный инициатив, - стал прибывать в Израиль в невиданных количествах на протяжении всех девяностых годов истекшего столетия. Это был дар Божий Израилю.
  Позже стала приезжать молодежь без родителей, без семей. В создавшейся новой обстановке в бывшем Союзе образ Израиля из вечного и всеми презираемого изгоя и врага неожиданно поднялся на огромную духовную высоту, стал образцом, примером самоотверженного народа, мужественно отстаивающего свою государственность, свои идеалы в окружающем его мире мусульманского террора и насилия. Многие молодые люди из бывшего Союза восхищены нашей страной, нашим народом. У них возникает желание попробовать себя, свои силы в рядах израильской армии. И очень часто они приезжают для того, чтобы осуществить это желание. Прежде всего - именно для этого, а там видно будет. Они служат в армии и затем остаются здесь навсегда. А их родители приезжают вслед за ними, чтобы быть поближе к детям.
  В своем далеком детстве, я однажды услышал такой антисемитский анекдот, посвященный "еврейской" армии, только что созданной в новой стране:
  "Евреи объявили собственное государство и чтобы быть похожими на другие страны, создали собственную армию. Решили устроить парад еврейской армии. Стоят пузатые еврейские генералы на трибуне, ждут, когда начнется парад. А армия их еврейская все не идет и не идет. "Где же наша армия?" - спрашивают генералы. Послали кого-то узнать, где армия и почему она не идет на парад. Побежал он, а потом вернулся, запыхавшись, и докладывает: "Там на углу стоит какой-то пьяный русский хулиган и не пропускает нашу еврейскую армию на парад"".
  Такой анекдот был придуман когда-то про нас, евреев, и про нашу армию. А теперь тысячи юношей бывшего Союза стремятся всеми силами быть призванными в "еврейскую" армию, чтобы послужить и повоевать в ней. Они считают за честь служить в армии Израиля. А ведь здесь постоянно идет война. Но именно это является еще одним притягивающим моментом для тех, кто стремится служить в нашей армии.
  Воистину: "Из сильного вышло сладкое".
  
  Война в Персидском заливе
  
  Зимой 1991 года началась война в Персидском заливе. Израиль не участвовал в ней. Но именно на Израиль посыпались из Ирака баллистические ракеты "Скад" советского производства. Ни одно государство, ни ООН в целом не возмутились происходящим, не потребовали от Ирака прекращения бомбардировок страны, не участвующей в конфликте. Все было как бы само собой разумеющимся. Мало того, США потребовали от Израиля не отвечать на Иракскую "провокацию" и не ввязываться в войну.
  Эта ситуация напомнила мне Вторую мировую войну, в которой участвовало много государств, армии шли на армии, захватывались одна страна за другой, а убивали, в первую очередь, евреев, которые формально в этой войне не участвовали. Их убивали везде и повсюду, как если бы они были главными противниками немцев в той войне. И ни у кого не возникало вопроса, а почему и за что убивают евреев в войне между немцами и французами, немцами и англичанами, немцами и поляками, чехами, словаками, румынами, венграми, русскими, украинцами и белорусами. Евреев убивали не в бою и не как следствие их сопротивления. Евреев убивали после окончания боевых действий в местах, где они проживали, только лишь за то, что они были евреями.
  
  В Израиле, благодаря усилиям местных идеологов, сложилась своеобразная теория, что израильтяне - это уже не те евреи, которых преследовали и убивали тысячелетиями по всему миру. Израильтяне - это совсем другой народ, имеющий мало общего с прежними евреями.
  Странно слышать такие утверждения. Люди, переселившиеся в другое место, в данном случае, на древнюю землю Израиля, посчитали себя в результате этого каким-то другим народом. Как если бы я, переехав из Бердичева в Жмеринку, немедленно перестал быть тем, кем я был в Бердичеве, кем всегда были мои родители и родители моих родителей. Наивная, страусинная идеология. Тем не менее, она очень популярна в Израиле. Эта идеология, укоренившаяся в умах и сердцах израильтян, совершенно не разделяется народами мира, которые относят израильтян все к тем же презренным евреям, "виновным" во всех бедах мира.
  
  Как-то мне предложили дать интервью израильской журналистке, которая интересовалась жизнью бывших советских еврейских активистов в Израиле. Мы договорились о встрече, и она приехала ко мне на факультет. К этому времени война была в разгаре, и иракские ракеты каждую ночь обрушивались на Тель-Авив. Этот факт производил шокирующее впечатление на израильтян, которые привыкли, что израильская армия всегда побеждает своих врагов и обеспечивает полную защиту мирных граждан. А тут вдруг, впервые за сорок с лишним лет, безответно бомбят израильские города.
  Моя собеседница была крайне подавлена, и не столько брала интервью у меня, сколько сама давала его мне. Бомбежки были ее главной проблемой не столько из-за страха за свою жизнь, сколько чисто моральной. Она совершенно не понимала, что происходит, и несколько раз озадаченно спрашивала: за что и почему бомбят Израиль? Ведь мы не участвуем в этой войне. Мы не имеем никакого отношения к тому, что происходит в Междуречье. Так почему Ирак бомбит нас?
  Мне пришлось долго успокаивать обескураженную женщину, объяснять ей, что так было и так будет всегда потому, что мы евреи, которых весь мир всегда ненавидел, преследовал, и будет преследовать, где бы мы ни жили и как бы себя ни называли.
  Она попыталась возразить мне, что мы теперь уже не евреи, мы израильтяне, а это не одно и то же. И мне пришлось ей объяснять, что именно эти бомбардировки свидетельствуют обратное. Мир всегда видел и будет видеть в израильтянах только евреев и никого больше.
  
  Микрофон
  
  Первый свой эксперимент с использованием пузырька как датчика сигналов в воде я провел все в том же аквариуме. Пузырек, висящий на волоске, должен был выполнить роль микрофона.
  Я установил неподалеку от аквариума радиоприемник и настроил его на какую-то радиостанцию. Зазвучала музыка. После этого я осветил пузырек светом лазера, отраженный пузырьком свет направил на фотодетектор, а его выходной сигнал подал на звуковой усилитель. На выходе усилителя, через наушники, я услышал музыку радиоприемника. Ее транслировал пузырек воздуха, висевший на волоске в воде аквариума.
  Пузырек работал как обыкновенный микрофон и преобразовывал звуки радио в модуляцию света без использования электричества. Это был новый, неизвестный ранее способ преобразования звука в оптический сигнал. Его особенностью была высокая чувствительность.
  Как можно использовать это свойство?
  Первое, что пришло в голову, - создать оптический гидрофон и микрофон. Я стал копаться в литературе в поисках оптических микрофонов. Такие работы уже велись в некоторых немецких университетах, но без особого успеха. В них использовались традиционные оптические методы.
  Я случайно подошел к этой проблеме с совершенно иной стороны, со стороны гидродинамики, и сразу получил хорошие результаты - высокую чувствительность преобразования при необычайной простоте устройства. Я решил, что это направление может быть реальным путем при создании оптических микрофонов и гидрофонов.
  
  Как-то, просматривая газеты, я наткнулся на объявление, приглашающее всех, у кого есть технические идеи, обращаться в технологическую теплицу в Ашкелоне. За двадцать лет до этого я так же "случайно" наткнулся в газете "Известия" на сообщение об открытии факультетов вычислительной техники.
  Эти мои "случайные встречи" с объявлениями в газетах напоминают мне способ, который применяют для кормления слепых котят, - их берут за шею и тыкают мордочкой в блюдце с молоком, после чего они начинают лакать. Так вот и со мной. Кто-то взял меня за шиворот и ткнул носом в газету с необходимым мне объявлением.
  Позже я узнал, что это было начало новой технологической и финансовой инициативы государства, - продвижение технических идей изобретателей, местных и прибывших из Союза, для создания компаний по разработке и внедрению в производство научных и технологических инициатив в разных областях техники.
  Я послал свое предложение.
  Теплице мой проект понравился. Ее начальник, доктор Ицхак Азран, приехал в университет. Он поговорил со мной, расспросив о деталях будущего устройства. Я продемонстрировал ему аквариум с пузырьком, который транслировал звук. Он поговорил с моими коллегами-профессорами обо мне, об идее и решил включить проект в план работ теплицы.
  
  Технологические теплицы относились к министерству промышленности и торговли Израиля. Ими ведал отдел "Главного ученого" через подчиненное ему управление "Технологических теплиц" под началом Рины Придор. Порядок утверждения нового проекта состоял, среди прочего, в получении положительного отзыва о проекте со стороны "научного контролера".
  "Контролер" пришел в университет, побеседовал со мной, посмотрел на то, что у меня есть, поговорил с "моими" профессорами и удалился. Через некоторое время он дал отрицательный отзыв, заявив, что идея совершенно беспочвенна и нереальна с практической точки зрения. Проект начинать не следует. Так моя идея была похерена на корню.
  
  Начинаем проект?
  
  Доктор Азран, директор Ашкелонской теплицы, почему-то очень хотел запустить мой проект и продолжал настаивать на его реализации. По его просьбе я заполнил еще гору бумаг с разъяснениями и обоснованиями, опровергающими доводы научного контролера.
  Разгорелась напряженная бумажная война. Она отбирала у меня много сил и здоровья, изматывая основания. Ее исход был совершенно неясен.
  
  12 марта 1992 года Азран пригласил меня в Ашкелон на официальное открытие технологической теплицы. Там уже имелось несколько утвержденных проектов и еще несколько находилось в стадии утверждения. Мой проект был в их числе. Я познакомился с ребятами из разных проектов. По большей части это был народ из Союза и немного израильтян. На торжестве присутствовала Рина Придор, еще какие-то официальные лица. Как водится в Израиле, произнесли короткие речи и подняли бокалы за успех нового начинания. Азран дал мне заполнить очередную кипу бумаг, и я занимался этим допоздна, когда все давно разошлись.
  Поздно вечером я отправился домой. Путь из Ашкелона в Иерусалим не короток, километров сто двадцать по узким извилистым дорогам. Дорогу я знал плохо. Где-то на подъезде к Бейт-Шемешу, вписываясь в очередной поворот, я почувствовал, что он слишком крутой для моей скорости. Машину стало заносить. На повороте с моей стороны был небольшой обрыв и деревья. Я сильнее нажал на тормоза, и дальше со мной случилось что-то трудно объяснимое. Машина, видимо, пошла юзом. Ее развернуло, занесло и бросило на противоположную сторону дороги.
  Когда я немного пришел в себя, то обнаружил, что машина стоит на крошечной полянке, на которой она едва поместилась, развернутая в прямо противоположном направлении на обочине дороги среди деревьев.
  Ко мне подбежало несколько человек из встречной машины, перед носом которой я устроил этот "кульбит". Они спросили о моем самочувствии, сказали, что я явно родился в рубашке. Я был в порядке, цел и невредим. Посидев еще минут десять в машине, переведя дух, я вышел наружу.
  Машина стояла среди деревьев, так тесно подступивших к ней, что было непонятно, как она туда попала. К тому же, вокруг - кучи хвороста, об который я изодрал руки, пытаясь оттащить в сторону, чтобы он не поцарапал машину, когда начну двигаться. Но на самой машине - ни царапины.
  С большим трудом, путем множества маневров, я выбрался из лесу, выехал на дорогу и развернулся по направлению к Иерусалиму. Обеспокоенная моим поздним возвращением, Поля отругала меня за то, что я не позвонил и не предупредил ее. Я скрыл от нее происшествие, чтобы лишний раз не волновать. Слава Богу, все обошлось благополучно.
  Потом, позже, я вдруг вспомнил, что в этот день ровно пятьдесят лет тому назад, во Фрунзе, я чудом спасся от грабителей. Но, может быть, ассоциации тут неуместны. Тем не менее, я серьезно задумался над перспективами новой работы, на которую я истратил столько сил, времени и нервов, а она была так же неопределенна, как и год назад, когда я только раздумывал над ее возможностью.
  Я воспринял это происшествие как грозное предостережение. Стоило ли вообще продолжать? Ведь если работа пойдет, мне придется ездить по этой дороге многие годы. Не об этом ли предупредил меня сегодняшний случай?
  
  А тем временем все вновь затихло. Никаких признаков жизни проекта. Я уже думал, что он окончательно заглох. Однако в конце сентября 1992 года мне позвонил Азран и сказал, что я могу выходить на работу. Проект утвержден, хотя и с большими оговорками.
  Его разрешили только на ближайшее полугодие и с крайне ограниченным финансированием. К концу срока я должен буду представить Главному ученому (читай контролеру) полное теоретическое обоснование идеи проекта и доказательство его практической реализуемости. Причем объем этого "теоретического обоснования" должен быть не менее ста страниц (!?). Об этом в решении указывалось особо. По-видимому, те, кто принимал решение, не представляли себе научно-техническое обоснование такого "гигантского" объема и полагали, что это требование, как та "последняя соломинка", окончательно переломит хребет верблюда.
  А так как вся работа по проекту должна была быть бумажной, то на ближайшее полугодие субсидировалась только зарплата; расходы на покупку материалов, инструментов, приборов и изготовление образцов не предусматривались.
  
  Проект начался в управлении по регистрации частных бизнесов при налоговом управлении страны. Там записали имя компании, направление ее деятельности, и выдавали номер дела в налоговом управлении для будущего взимания налогов.
  Я назвал компанию "Kol-Or", что в переводе с иврита означает "Звук-свет". Название не приняли - в Израиле уже была компания с таким названием. Недолго думая, я составил это же по смыслу слово на двух языках: первая половина - на английском, вторая - на иврите. У меня получилось "Phone-Or", все тот же "Звук и свет", но эдакий двуязычный кентавр.
  Налоговое управление выдало регистрационный номер, номер налогового дела и таким образом "вдохнуло жизнь" в нашего младенца. Компания обрела собственное дыхание, стала жить и сосать (деньги). Я и бухгалтер стали получать зарплату за свою работу.
  Так началась моя предпринимательская деятельность и "пошла есть" компания "Фон-Ор". Это произошло 1-го октября 1992 года.
  
  
  
  Даешь теорию!
  
  "Лиха беда начало". И действительно, беда. На третий день работы над проектом я угодил в тяжелую автомобильную аварию. В меня врезалось старое мощное "Пежо". Весь зад моей машины был смят в лепешку. Мы с Полей получили сильные травмы.
  Это происшествие вновь не на шутку обеспокоило меня. Небо о чем-то грозно предупреждало, было против нового начинания. Тем не менее, придя в себя, я взялся за проект в "далеком" Ашкелоне.
  Вновь знакомое мне писание бумаг и теоретических обоснований. Крепко потрудившись, я выполнил "основное" требование Главного ученого - теоретические выкладки заняли 101 страницу. В конце были приведены чертежи предполагаемой конструкции будущего оптического микрофона. Их выполнил квалифицированный инженер-механик, хорошо знакомый с оптикой, Борис Дородный, мой знакомый по Харькову.
  Как-то я спросил Борю, не знает ли он какого-нибудь специалиста-акустика. Я готовился к следующему этапу, и мне нужен был хотя бы один помощник на последующую разработку микрофона. Как раз в это время к Боре обратился за помощью в поисках работы инженер, кандидат наук, акустик.
  Так я познакомился с замечательным человеком, специалистом высочайшего класса, который стал вскоре моей правой рукой, душой всего проекта, моим соратником и хорошим другом. Его зовут Александр Коц.
  
  Саша Коц
  
  Пути Господни неисповедимы... Саша Коц родом из Ленинграда. Он окончил Ленинградский кораблестроительный институт и многие годы работал в институте имени Крылова с тем самым военным заказчиком, с которым работал и я, будучи в харьковской Метрологии. Мы бывали в тех же самых воинских частях в Ленинграде и Эстонии, работали на тех же самых военных полигонах. Но встретились только в Израиле и начали работать над оптическим микрофоном.
  Саша никогда прежде не имел дела с оптикой и оптическими волокнами. Но у него было одно удивительное увлечение, "хобби" - он занимался ювелирными поделками. Именно это увлечение стало наиболее ценным для нашей технологии. Наша встреча с Сашей была огромной удачей для нас обоих. Он получил возможность продолжить свое увлечение ювелирным делом, теперь в качестве официальной работы, на зарплате.
  Но вначале требовалось, чтобы приняли теоретический отчет и дали добро на продолжение проекта. Это был решающий момент для проекта. На судьбоносное заседание нас не пустили, и мы ждали высочайшего решения под дверью, перетаптываясь с ноги на ногу от волнения. Но вот вышел Азран и объявил "соломоново" решение высокого начальства:
  - Теоретические расчеты и выкладки каждый дурак напишет. Подумаешь, исписали сто страниц бумаги. А вот кому ваш микрофон нужен в промышленности? Кто будет у вас покупать и использовать его?
  В месячный срок надлежало предоставить если не заказы, то отзывы предприятий, готовых покупать и использовать наше изделие. В противном случае финансирование проекта прекращается.
  В известной русской сказке подобное высочайшее повеление было сформулировано значительно более четко: "Пойди туда, не знаю куда! Принеси то, не знаю что!"
  Вот так. Ни больше, ни меньше. Вначале запретили работать над изделием. Только бумагу давай. А теперь, без какого-нибудь даже плохонького макета изделия, я не говорю уже об образце, пойди и принеси отзывы предприятий, которые будут готовы это изделие покупать. А что покупать, если у нас на нет ничего, кроме общей идеи будущего изделия?
  Расчет "контролера" был абсолютно точен:
  - Теперь им наверняка крышка. Никто не даст положительный отзыв на несуществующее изделие.
  Дело было совсем плохо. Ну, куда я пойду? С кем мне встречаться и говорить? Я ведь никого в Израиле не знаю, ни с какими предприятиями и их продукцией не знаком.
  Но Азран был не из тех, кто легко сдается:
  - Я приглашу специалиста по маркетингу. Он сведет тебя с нужными предприятиями. Ты только продумай и сформулируй, кто именно и в какой области может применить твое изделие, чтобы он свел тебя с нужными специалистами. Ну а дальше - уже твоя работа. Встречайся с людьми, объясни им, в чем твоя идея, каким будет изделие, и как они смогут его применить.
  Пришел специалист по маркетингу. Мы с Сашей объяснили ему, где и как можно будет наше изделие применить. Он выслушал нас и взялся за организацию встреч. Еще через два дня мы отправились на первую встречу продавать будущее изделие, существующее пока что только в наших головах...
  В Израиле не было ни одной фирмы, изготавливающей микрофоны. Поэтому мы обратились в компании, занимавшиеся выпуском или использованием датчиков давления, вакуума, тензодатчиков и тому подобного.
  Мы посетили пять или шесть фирм, встречались с руководством и техническими специалистами, на пальцах и на бумаге, пользуясь жуткой смесью иврита и английского, объясняли, в чем суть идеи, как будут выглядеть наши датчики, каковы их особенности и чем они лучше известных приборов.
  Некоторые предприятия прислали свои отзывы. В них было написано, что предлагаемые приборы представляют интерес и могут быть использованы в изделиях этих фирм. Нам очень повезло. Большинство людей, с которыми мы встретились, были достаточно любезны, чтобы, несмотря на свою занятость, терпеливо выслушать наши объяснения до конца и затем взять на себя труд написать положительные отзывы.
  Состоялось новое совещание, и, наконец, нам разрешили проект в полном объеме. Это решение тоже было на ограниченный срок и требовало от нас в дальнейшем доказательств в виде конкретных заказов на наш микрофон. Но теперь мы наконец могли приступить к построению микрофона.
  
  Первый в мире оптический микрофон
  
  Вначале мы сами должны были убедиться в том, что вся наша идея не блеф. Первый "живой" макет нашего микрофона имел мембрану диаметром один дюйм - как у большинства электрических микрофонов. Источником света был лазер, которым я пользовался в моих прежних экспериментах. Мы собрали микрофон на оптических стеклянных волокнах толщиной 0,6 миллиметра. Вся работа по обработке и сборке оптических волокон, выполнявшаяся под микроскопом, требовала высочайшего мастерства, превосходящего мастерство ювелира. Вот когда я понял, какого помощника Господь послал мне в лице Саши Коца. Мы использовали толстые оптические волокна потому, что они оказались под рукой. При отсутствии опыта обращения с оптическими волокнами с толстыми волокнами было легче иметь дело. В толстое волокно было легче попадать лучом лазера.
  Корпус микрофона был из нержавеющей стали, а мембрана - из никелевой фольги толщиной в одну десятую миллиметра. Мы закоптили ее сажей. В ее центре находилась полированная выпуклость диаметром в один миллиметр, имитирующая сферическую поверхность пузырька. Одно волокно подводило свет к полированной сфере. Второе - отводило отраженный сигнал на фотодетектор.
  Первоначально мы произвели опыт в "статике", ввинчивая и вывинчивая мембрану в корпус микрофона. Зная шаг резьбы, мы определили чувствительность микрофона к изменениям положения мембраны. Затем мы подали звуковой сигнал от динамика, стоявшего вблизи микрофона, и измерили сигнал микрофона на осциллографе.
  Результаты измерений превзошли наши ожидания. Наскоро и грубо "сколоченный" макет микрофона обладал необычайно высокой чувствительностью, фантастической по нашим тогдашним представлениям. Его разрешающая способность составляла 5 Ангстрем по перемещению мембраны.
  Мы не поверили и повторили измерения и расчеты многократно. Результат оставался неизменным: уровень шума по перемещению - 5 Ангстрем. То есть макет нашего волоконного оптического микрофона мог регистрировать изменения расстояния до мембраны, превышающие величину в 5 Ангстрем. И тогда мы смело заявили, что наша технология позволяет измерять расстояния с невероятной точностью.
  Я напомню, что один Ангстрем - это диаметр атома водорода. В научной литературе такой разрешающей способности при измерении расстояний до перемещающихся объектов мы не встречали. Теперь мы были абсолютно уверены, что наш микрофон будет самым чувствительным в мире.
  
  Технологическая теплица
  
  Ашкелонская технологическая теплица занимала второй этаж большого здания, предназначенного под офисы. Длинный коридор опоясывал по периметру весь этаж. В коридор выходили двери кабинетов и лабораторий, где размещались проекты.
  Нашему проекту, в связи с постоянной неопределенностью его судьбы, отвели одну небольшую комнатку. Вначале там сидел только я. Потом пришел Саша Коц, и мы поставили еще один стол, на котором он разместил свои инструменты.
  Из-за всех перипетий финансирование проекта было минимальным, и нам все время приходилось "жить" на "подножных материалах", которые мы частью приносили из дому, частью выпрашивали в соседних лабораториях или выискивали в мусорных отвалах (в буквальном смысле этого слова). Свой рабочий инструмент Саша принес из дому, где занимался ювелирным делом.
  
  Судьба Саши Коца в Израиле вначале складывалась довольно трудно. Этот сорокалетний мужчина, ученый, кандидат наук, инженер-акустик, необыкновенно талантливый и изобретательный, с блестящим умом и золотыми руками, приехал в страну 24 апреля 1990 года, в тот же день, что и я, только на два года позже. У него много друзей в Израиле. Они, хорошо устроенные, ничем не могли ему помочь. Саша работал грузчиком, таскал мебель.
  Вначале из-за сильного прессинга Саша не верил, что наш проект выживет. Но работа над микрофоном его увлекла, и он делал ее с большим энтузиазмом, инициативой, находчивостью.
  Мы сидели вдвоем в одной маленькой комнатке, думали вместе, созидали вместе, а он исполнял, собирал. Он купил на блошином рынке школьный микроскоп, привезенный кем-то из Союза. Микроскоп нужно было держать в руке. Изображение в нем было перевернуто вверх ногами.
  Саша берет в руку микроскоп, рассматривает обрабатываемую поверхность и решает, что именно и как нужно сделать. Потом откладывает микроскоп в сторону, берет необходимый инструмент и начинает обработку "вслепую", по памяти. Затем он вновь берет микроскоп, смотрит, что получилось, и опять берется за инструменты. Так он выполнял работу, которую без микроскопа не сделать. А на нормальный промышленный микроскоп у нас не было денег, нам их не давали. Микроскоп, даже самый плохонький, стоит несколько тысяч долларов. Мы позволяли себе покупать из средств компании только самое необходимое, в частности, оптические волокна.
  В соседних с нами комнатах размещались другие проекты теплицы. Мы им завидовали. У них были деньги, дорогое оборудование, хорошие помещения, много работников.
  Вот проект мощного и экономичного лазера - "суперлазер". Это идея израильского инженера. У него уже есть американский патент. Он выглядит наиболее уверенным и благополучным во всей теплице. Но большинство проектов - это идеи новых репатриантов из Союза. Они все подавлены, нерешительны, осторожны и малоинициативны, ходят как неприкаянные.
  А вот проект еще одного коренного израильтянина - измерение кривизны поверхностей лазерным способом. Делают голограмму поверхности, которую затем обрабатывают на компьютере. Построение трехмерного профиля поверхности производится в доли секунды и зависит только от скорости компьютера. Будет компьютер более быстрым, будут быстрее производиться измерения. Доктор Азран особо благоволит к этому проекту. Он выделил для него специальное помещение - три отдельные комнаты со своим коридором. Работа над проектом ведется обособленно от остальных, замкнуто. Им никто не мешает. В проекте занято пять человек.
  Все проекты негласно разделены на те, которым пророчат большой успех, и те, успех которых находится под сомнением. Наш проект в самом низу этой иерархии. Нас просто терпели.
  
  Технологическая теплица проводила всевозможные маркетинговые мероприятия. Первым таким мероприятием было участие теплицы в общеизраильской выставке новейших технологий.
  Однако такие выставки были явлением довольно редким. Значительно больше внимания доктор Азран уделял личным контактам, которые в Израиле имеют решающее значение. Он часто приглашал в теплицу влиятельных лиц, представляющих различные фонды.
  
  Лирическое отступление
  
  Я купил автомашину и по требованию страховой компании установил на ней противоугонную сигнализацию. Когда игнализация вышла из строя, и я поехал в мастерскую.
  Хозяин посоветовал заменить старую сигнализацию новой, более современной. Я согласился. Мне поставили новую сигнализацию. Через день или два она отказала. В следующий выходной я вновь отправился в ту же мастерскую. Мне все поменяли. Но история повторилась, и в следующий выходной я вновь был в мастерской. Работники мастерской меняли блоки сигнализации в моей машине один за другим, но они отказывались работать. Все это время я был рядом и с любопытством наблюдал за работой.
  Вот рабочий идет внутрь мастерской, берет там необходимый шуруп, несет к машине, чтобы прикрутить блок. Он наклоняется к машине, подносит взятый шуруп. Тот выпадает у него из рук под машину. Рабочий разворачивается и идет в глубь мастерской за следующим шурупом. Вся операция повторяется с точностью до последнего движения. Шуруп падает под машину, и рабочий отправляется за следующим. Так происходит раз шесть или семь, пока, наконец, коробка прикручена на свое место, сигнализация включена и... вновь не работает.
  В мастерской безуспешно перепробовали все имеющиеся у них в запасе блоки. После этого хозяин послал на своей машине одного из работников на склад, привезти новую партию блоков. Человек уехал, а я остался ждать, наблюдая незабываемую картину деятельности мелкого израильского бизнеса.
  Через некоторое время у хозяина зазвонил телефон. Оказавшись невольным слушателем разговора, который велся на повышенных тонах, я понял, что речь идет все о тех же злополучных блоках. Кто-то далекий не желал выдавать их приехавшему рабочему из-за непогашенного денежного долга. После длительного переругивания хозяин мастерской написал какую-то расписку и отправил с ней на склад второго рабочего - на такси, так как его машина была на складе с первым рабочим.
  Вскоре они вернулись, но без желаемых блоков сигнализации. Выслушав их, хозяин окончательно рассвирепел, уселся в машину и умчался. Минут через двадцать он вернулся и вытащил за "косы" проводов целую связку блоков сигнализации. Он принес их к моей машине и стал опробовать поочередно - "на весу", без установки. Где-то третий или четвертый блок оказался нормальным. Тогда хозяин сам взялся за его установку. Нужно сказать, что установил он этот блок в один момент, не потеряв при этом ни единого шурупа.
  Я спросил его, что за балаган с этими сигнализациями. Он ответил, что почти все блоки выпущены с браком.
  В завершение рассказа я должен отметить, что эта последняя сигнализация проработала у меня благополучно еще несколько лет, пока я не продал машину.
  Но интересует меня вопрос, что это за капитализм, в котором такие нерадивые и неумелые работники (шуруп вкрутить не могут), и что это за производство, в котором выпускают бракованную продукцию. Ведь ее никому не продают, а деньги за ее изготовление и за комплектующие материалы кто-то получил. Как же окупается такая вот работа в этом капитализме? Загадка.
  
  Еще пример, который поведал мне Саша Коц.
  Приехал он как-то в мастерскую, где нарезают стекла по размеру. Ему нужно было нарезать с дюжину стекол под рамки с фотографиями. Он принес с собой рамку, для образца. А ему говорят:
  - Ну, давай стекла, мы их нарежем.
  - А что, разве у вас стекол нет? - удивился Саша.
  - Нет, - говорят ему. - Мы нарезаем стекла "из материала заказчика".
  - А где стекла продаются? - спрашивает Саша.
  - А вон там-то и там-то, - объяснил ему резчик стекол.
  Делать нечего. Поехал Саша искать стекла. Нашел склад, купил огромный цельный лист стекла и осторожно привез его в мастерскую для нарезки. Пришел к тому же самому работнику. Положил перед ним лист стекла. А тот сидит, скучает и о чем-то очень глубоко и печально думает, Сашу в упор не замечает. Тогда Саша говорит ему:
  - Мне бы вот это стекло порезать. - И показывает на лист стекла, который лежит перед работником.
  А тот посмотрел на Сашу и отвечает:
  - Слушай, приходи-ка ты в другой раз. У меня сегодня нет настроения стекла резать.
  Пришлось Саше найти еще один хозяйственный магазин, купить там алмаз для резки стекол и самому порезать купленное стекло под необходимый размер.
  
  Эти примеры характеризуют загадочную еврейскую душу и удивительный мир мелкого бизнеса израильского капитализма. Как люди живут в этом мире? Как они кормят себя, свои семьи, как оплачивают свои автомобили и дома? Неразрешимая загадка.
  
  Первые заказчики
  
  Временами в коридорах теплицы можно было встретить людей, которых Азран водил от проекта к проекту, показывая им "товар лицом". Иногда, довольно редко, эти люди заглядывали в нашу комнату, где мы с Сашей "коротали время". Помимо гостей Азрана в теплицу заглядывали и другие любопытные, наслышанные о технологических чудесах, привезенных репатриантами из Союза. Кто-то из них, наверное, мечтал сделать на этих чудесах свои быстрые деньги. Разный народ крутился вокруг технологических теплиц.
  Однажды к нам в теплицу зашли два шустрых бизнесмена, несших на своих лицах мину замкнутой таинственности и делового успеха. Прослышав про наш микрофон, они пришли выяснить подробности. Как крысы у Гоголя: "пришли, понюхали и ушли". Но через некоторое время вернулись и дали заказ-задание на сверхминиатюрный и сверхчувствительный микрофон, выполненный из неметаллических материалов.
  - Можете ли вы сделать такое? - был их вопрос.
  - Конечно, можем, - ответили мы с Сашей, необычайно ободренные этим заказом, который был интересен сразу с двух сторон.
  Во-первых, он четко формулировал техническое задание на разработку, а это в деле разработки один из самых важных моментов, можно сказать, половина дела. Ведь до сих пор мы с Сашей терялись в догадках, какое именно изделие нам делать в первую очередь. Микрофонов в мире тысячи разных типов, размеров, форм, назначений и областей применения. А тут пришли люди и четко сформулировали, что именно их интересует. Это сразу упрощало задачу.
  А во-вторых, это ведь был уже заказ. Пусть неофициальный, не на бумаге, но заказ.
  И мы принялись за его изготовление.
  Волокна для нашего первого макета микрофона, который вдохновил нас своей потрясающей чувствительностью, я взял в университете. Но они были слишком толстыми и жесткими и для выполнения этого заказа не годились.
  Мы купили тонкие волокна и на их основе изготовили наш первый микрофон на заказ.
  Требования по чувствительности, предъявленные заказчиком, были на уровне характеристик лучших в мире микрофонов. Но в отличие от них, наш микрофон был самым миниатюрным в мире и не содержал в себе ни одной металлической детали. Головку микрофона мы изготовили из кусочка перламутровой пуговицы. А его корпус - из отрезка стеклянной пипетки. Все это была работа удивительных рук Саши.
  Прошел месяц, отведенный нам на изготовление микрофона. Явились заказчики, и мы вручили им первый и единственный в мире оптический микрофон, сделанный вручную без чертежа, а просто умением рук, глаз и находчивости Саши.
  Заказчики взяли микрофон на проверку. Нам ничего не оставалось делать, как отдать им в руки наше единственное изделие, нашего первенца. Ведь у нас не было даже элементарного акустического оборудования. Мы сделали лишь прикидочные проверки, которые убедили нас в том, что микрофон отвечает требованием заказчика. Через десять дней заказчики вернули микрофон и сообщили, что он им подходит и можно начинать переговоры о цене и о заказе.
  Мы были на седьмом небе от счастья. Первый заказ на наше уникальное изделие увенчался подлинным триумфом. Сам Господь послал нам этого заказчика.
  
  А тем временем проблемы между нами и Главным ученым продолжались. Из-за каких-то неурядиц в бухгалтерии, которая целиком была в руках теплицы компания осталась без зарплаты. Нам пообещали разобраться и все выплатить. Но пока мы сидели без денег. В этом отношении нам ужасно не везло. Нас непрерывно наказывали, штрафовали и вновь наказывали. Причины были разные, но наказания не прекращались. Это был какой-то рок.
  
  Юваль
  
  Наша Аня училась в Иерусалимском университете. Вначале учеба давалась ей нелегко. Лекции - на иврите, учебники - на английском. Первое время она записывала лекции на магнитофон, а затем дома прослушивала их заново и переносила в конспекты. Глядя на нее, я вспоминал свою учебу в Каунасе. Ей было так же трудно, как мне тогда. Но через год она перестала пользоваться магнитофоном. Иврит у нее пошел. А ее жалобы на тяжкую судьбу стали звучать все реже и реже.
  На последнем курсе университета в августе 1994 года она вышла замуж.
  Я пригласил на свадьбу всю компанию "Фон-Ор", своих друзей, родню. Поля пригласила сотрудников Иерусалимского муниципалитета. Из Штатов приехала Дорина. Свадьба была многолюдной и веселой. Со стороны жениха было множество родственников, друзей, сослуживцев.
  В 1997 году Аня с мужем купили квартиру в новом городе Модиин. Он только начал строиться. Через холмы, на которых его строили, я ездил в Тель-Авив много лет. Это были предгорья Иудейских гор. Здесь в древности было поселение Модиим, в котором проживало семейство Матитьягу, отец и четверо сыновей, поднявших известное в истории победоносное восстание Маккавеев против эллинов.
  Старинная дорога, связывавшая морское побережье Эрец-Исраэль с Иерусалимом, пролегает в этих местах и известна множеством исторических событий. По этой дороге торговые караваны со всего Средиземноморья поднимались в Иерусалим. По этой дороге шли греческие когорты на штурм непокорного Иерусалима. На этой дороге произошел знаменитый в истории бой между Маккавеями и греческой армией, оснащенной боевыми слонами, которых евреи никогда прежде не видели. В том бою победили Маккавеи, и греки были вынуждены признать независимость еврейского государства.
  Это были прекрасные тихие места, из окна автомобиля казавшиеся абсолютно безжизненными. Дорога была узкой и извилистой. Летом иногда можно было наблюдать, как через дорогу торопливо перебегает выводок куропатки. И опять никого вокруг. Лишь высоко в небе парят коршуны.
  И вот сюда пришли бульдозеры и краны, и начали поднимать на холмах новый город. В один из первых домов города вселились Аня с мужем. Цены на жилье здесь были ниже, чем в Иерусалиме. Это была главная причина их переселения в Модиин. Иерусалим был им не по карману.
  Вскоре после вселения, в ноябре 1997 года Аня родила сына, Юваля, что на иврите означает "юбилей", "приток". Аня служила в армии зубным врачом.
  "Брит-милу" Юваля мы устроили в одной из гостиниц Иерусалима. На торжестве присутствовало много народу. Вся наша компания, Анины армейские друзья, наши старые друзья по Харькову и по "отказу", многочисленные родственники с обеих сторон. Во время этой "кровавой" операции приобщения нашего внука к племени иудеев я держал Юваля на коленях. Перед началом процедуры раввин поднял младенца высоко над головой и громко произнес: "Посмотрите в последний раз на этого гоя перед тем, как он станет евреем!"
  Так наша семья начала врастать в эту жизнь, пускать тут свои корни. Юваль стал нашим новым росточком на земле Израиля.
  
  Первая продажа акций
  
  В 1994 году, в условиях полного безденежья, когда компания была на грани банкротства, я впервые пошел на продажу части своих акций.
  Звучит невероятно: продажа акций компании. Кто был безумец, купивший акции нашей компании?
  В какой-то момент мне предложили продать 7% акций за весьма скромную сумму - 10,000 долларов. Я категорически отказался от этого предложения. Оно меня унижало. Я был уверен, что наша компания, наше изобретение и изделие стоят во много раз больше. Человек, предложивший эту сделку, пожал плечами и ушел.
  Его звали Акива. Он был директором только что созданного израильского венчурного (рискового) финансового фонда "Инвентек", предназначенного для вклада средств в перспективные технические разработки. Это был один из нескольких подобного рода фондов, возникавших в стране, как грибы после дождя. В Израиль хлынули репатрианты из СНГ. Многие из них привезли с собой массу технических идей и новинок, неизвестных на Западе. В надежде на плодотворное использование в бизнесе этих изобретений многие стали вкладывать свои деньги в венчурные фонды, поощряя развитие компаний "start-up".
  "Инвентек" был организован в 1992 году. Он был одногодок с "Фон-Ор". Акива и другие руководители фонда неоднократно посещали нашу теплицу по приглашению доктора Азрана, который надеялся заинтересовать их каким-нибудь из проектов. Надежды Азрана были связаны, в первую очередь, с проектом измерения кривизны поверхности лазерно-голограммным способом. Это был наиболее перспективный проект теплицы, ее особая гордость. Ради этого проекта в теплицу приглашались потенциальные вкладчики и представители различных фондов.
  Обычно, после знакомства с этим проектом, гости обходили другие "второстепенные" проекты теплицы. Так в поле зрения потенциальных вкладчиков попал и наш проект, еще не умерший, но и не совсем живой из-за непрерывных попыток Главного ученого удушить нас административно и финансово.
  
  Оглядываясь на прошлое, я не могу с уверенностью сказать, вредили нам непрерывные попытки чиновников прикрыть наш проект, не дать ему развернуться в полную силу, или же все это только помогало нам стоять, держаться и развиваться. В условиях постоянного зажима и удушения мы изо всех сил боролись за "живучесть" нашего "суденышка" по имени "Фон-Ор". В ответ на каждую попытку чиновников прикрыть нас мы с удвоенной силой развивали нашу технологию, изделия, наши навыки, находчивость и смекалку, искали потенциальных заказчиков. Каждая попытка прикрыть наш проект была для нас еще одним стимулом идти вперед.
  Подумать только. Ведь мы работали практически без измерительных приборов, без инструментов, без денег, без материалов, и абсолютно без какой-либо поддержки с чьей-либо стороны. Мы держались лишь на энтузиазме, на своем страстном желании сохранить проект, выжить и преуспеть, ответить непрерывно нарастающим требованиям со стороны администрации. Мы держались за нашу работу всеми силами и всей нашей сноровкой и удачей, всем, что давал нам Господь в этой борьбе.
  В результате нам удалось создать уникальное изделие. Наш первый оптический микрофон был самым миниатюрным из всех известных в то время в мире микрофонов. Будучи размером со спичечную головку, он обладал необычайно высокой чувствительностью. Заказчик, после проверки его характеристик, был полностью удовлетворен. Начались переговоры о цене изделия и величине заказа.
  Сам факт переговоров о заказе на наше изделие убедил чиновников, что закрывать наш проект им не стоит. Нам разрешили жить и дышать дальше.
  Но мы уже второй месяц подряд оставались без зарплат. При всех наших успехах с микрофоном, с предстоящим заказом, я не мог смотреть в глаза Саши и Ильи, инженера-электронщика, работавшего в проекте. Какой я директор, какой я "хозяин", если не могу платить своим работникам зарплату?
  И тут ко мне вновь подошел Акива. Он узнал о нашем трудном финансовом положении и о наших успехах с изделием и вновь предложил мне 10,000 долларов за 7% акций компании, а я опять отказал ему. Тогда он сказал:
  - Послушай, я хорошо понимаю тебя, твою уверенность в том, что твоя компания и технология в будущем преуспеют и будут многого стоить. Но ведь вкладывая эти деньги, я беру на себя часть обязательств перед будущим, я беру на себя часть твоей уверенности в будущем компании. В конце концов, я тоже буду заниматься маркетингом твоей компании, а иначе зачем же мне вкладывать свои деньги в нее. Так разве моя будущая работа по маркетингу компании ничего не стоит? Вот и считай, что за те 7% акций компании, которые я покупаю у тебя, я плачу тебе, помимо этих 10,000 долларов, еще и нигде не учтенной будущей работой по маркетингу.
  Признаться, это был для меня наиболее убедительный довод, если не считать того "голодного" положения, в которое поставил нас Главный ученый.
  Я согласился на сделку, и мы составили наш первый официальный договор о продаже 7% акций компании "Фон-Ор" венчурному фонду "Инвентек". Сразу же после этого я выплатил зарплаты за два месяца своим инженерам, а вскоре подошла зарплата и за следующий месяц. С этого момента в нашей компании уже никогда не было проблем с зарплатой.
  
  В поисках направления
  
  Несмотря на то, что у нас появился могущественный партнер, "Инвентек", я не прекращал поиск заказчиков. Наша технология позволяла изготавливать самые разнообразные измерительные приборы и обладала большими потенциальными возможностями. Я пытался искать заказчиков во многих направлениях.
  Однако универсальные возможности технологии были не только ее преимуществом, но и значительным недостатком. Тот факт, что мы могли создавать множество разнообразных измерительных приборов, ставил нас в полный тупик. Что делать, куда идти, какое направление развивать в первую очередь? Следовало выбрать одно, наиболее перспективное направление. Мы были в положении "Буриданова осла", стоявшего между двух копен сена и умершего от голода, будучи не в состоянии решить к какой из них идти в первую очередь.
  Мы искали наиболее надежное направление развития из множества возможных: микрофоны, датчики давления, акселерометры, измерители расстояний, датчики температуры. Для выяснения потенциала того или иного направления нам нужны были контакты, заказы на изделия, партнеры по будущему производству и продажам. Мы предлагали наш метод измерений фирмам в Израиле и за рубежом.
  Мы буквально разрывались по нескольким направлениям, что было нам не по силам. Требовалось остановиться и определить, какое из них для нас наиболее перспективно и обеспечит надежное финансирование. При этом очень медленно и неровно продвигались наши переговоры о заказе миниатюрных микрофонов.
  
  Шумоподавление
  
  Акива искал убедительные аргументы в пользу нашей компании, пытаясь обосновать необходимость ее финансирования перед советом директоров "Инвентека". За это мы были ему очень благодарны.
  Акива - типичный израильский "номенклатурный работник". Система номенклатуры, знакомств и протекции широко практикуется в Израиле. Высшие офицеры армии, министры и высшие работники правительственных канцелярий, все числятся в рядах номенклатуры, и для них всегда находятся места на руководящих постах частных компаний, как только они прекращают свою работу в правительственных учреждениях. В число номенклатуры попадают также люди со связями - родственники и приятели крупных номенклатурных работников, независимо от того, каковы их деловые качества.
  Больше всего поражает тот факт, что речь идет о частных независимых компаниях. И, тем не менее, именно в частных компаниях вся эта государственная номенклатура находит свои рабочие места, а точнее, именно частные компании предоставляют рабочие места для обширной израильской номенклатуры.
  Интересно, что никто не навязывает этим компаниям номенклатурных работников. Компании сами охотятся за ними, стремясь привлечь в свои ряды. Вероятно, я плохо понимаю рыночные отношения в капиталистическом мире и не в состоянии объяснить, почему имя бывшего генерала или чиновника, его знакомства и связи, имеют большее значение для компании, чем его деловые качества. Этот феномен имеет место не только в Израиле, но и в других странах мира.
  Я лично был свидетелем того, как в совет директоров нашей компании пытались протащить бывшего премьер-министра Израиля А.А., да еще на приличную зарплату, в то время как никто из других директоров совета зарплаты не получал. И предлогом тому было утверждение, что громкое имя А.А. в совете директоров улучшит позицию компании на рынке. На самом деле, все затевалось из чисто шкурнических соображений инициаторов этой операции.
  
  Может быть, во всех этих случаях предполагается, что известный своими прошлыми заслугами человек, став президентом компании, одним своим именем гарантирует успех ее биржевых операций, а его деловые качества не имеют большого значения.
  Следует принять во внимание также давление родственных связей, старые армейские знакомства и многое другое. Ведь в нашей маленькой стране эти связи необычайно сильны, и очень часто начальство оказывается в родственных, приятельских, соседских отношениях друг с другом. "Ну, как не порадеть родному человечку", - говорил еще Грибоедов. Вот и приходится его выдвигать и назначать. Ведь не ровен час, завтра тебе самому придется устраиваться или устраивать кого-то из родных или знакомых.
  
  Но вернемся к Акиве. Он любил вспоминать, как под его руководством когда-то в Израиле был запущен первый заводик по изготовлению каких-то радиоаппаратов, "первый радиозавод за последние две тысячи лет существования нашего народа". Вот с тех счастливых пор он и попал в номенклатуру, а возможно, еще раньше.
  Будучи в рядах номенклатуры, Акива побывал президентом множества различных компаний: его следы мы встречали повсюду. Среди них была и относительно молодая израильская компания DSP, в которой еще недавно он был то ли президентом, то ли председателем совета директоров.
  Компания DSP разрабатывала программы обработки сигналов в мобильных телефонах. А поскольку телефон и звук неразделимы, Акива посоветовал нам отправиться в DSP для выяснения, что нам делать с микрофоном. Нас приняли, как только мы произнесли его имя. Мы продемонстрировали наш микрофон и спросили, где, на их взгляд, нам следует его использовать.
  Почесав в затылках при виде нашей диковины, хозяева пожали плечами. Они понятия не имели, куда это "чудо" можно приспособить. Но просто отослать нас куда подальше им было неудобно, все-таки мы пришли от самого Акивы. И тогда один из них заявил:
  - Мы ничего не можем сказать и порекомендовать вам относительно оптического микрофона и его удивительных свойств. Мы ведь совсем из другой области. Мы специалисты по "software" (программному обеспечению), а не по "hardware" (конструктивному исполнению). Но мы знаем, что сейчас в мобильной телефонии есть серьезная проблема, связанная с окружающим акустическим шумом. Мобильные телефоны, как правило, используются в открытых пространствах - на улице, в поезде, в автомобиле - с относительно высоким уровнем окружающего шума, который мешает нормальному ведению разговора. И мы неоднократно слышали от наших заказчиков, изготовителей телефонов, об этой проблеме. Вот если бы вы могли предложить что-то связанное с подавлением таких шумов, это могло бы представить определенный интерес в телефонии.
  Этот разговор произошел в конце 1994 года.
  Мы решили попробовать себя в решении проблемы шумов, которая лежала в совершенно иной плоскости, чем все разработки, которые мы вели до сих пор. Но с другой стороны, это актуальная технологическая задача, и если бы нам удалось с ней справиться, мы могли бы сказать, что у нас есть еще одно рыночное направление. "Волка ноги кормят". Нам нужно было найти, создать рынок для нашей компании во что бы то ни стало. Этого требовала жизнь. Вот почему одновременно с разработкой новых образцов изделий, основанных на принципе оптического измерения расстояний, мы занялись поиском путей подавления окружающих акустических шумов.
  Никто из нас раньше ничем подобным не занимался, впрочем, точно так же, как оптическими волокнами, оптическими микрофонами и оптическими датчиками расстояний. Мы были пионерами в этих областях или, говоря откровенно, были полными профанами. Но мы очень хотели добиться успеха.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"