Нас миллиардов десять,

Но мы есть одиночество...

1.

Я ненавижу ангелов. Ангелы злые.

Их мерзкие приторные улыбки уже готовят к самому худшему, а безупречно чистые халаты наводят на мысль о том, что неплохо бы помыть с утра голову. Они различны, но в то же время отталкивающе одинаковы, подобно однояйцевым близнецам, сросшимся у пояса.. И когда переводишь взгляд с одного на другого, тебя начинает мучить стойкое ощущение дежа-вю.

Ангелы злые. Они приветливо тебе улыбаются, всем своим видом как-бы говоря: "Бедняжка! Ей, наверное, так тяжело!". Но глаза... глаза остаются холодными и безучастными. Внешность обманчива, как обманчив их слащавый подкупающей добротой голосок. В глазах ангелов читаются скука, усталость и раздражение, желание поскорее скинуть халат и оказаться в нежных объятиях любовников и любовниц. И их усталость так же одинакова, как и их грёбаные одеяния.

"Ты сдохнешь, тупая тварь, а я получу прибавку к зарплате... Как же вы все меня бесите! Живёте, не думая о завтрашнем дне, а потом бежите к нам, моля о помощи. Бежите, надеясь на возвращение к "праведному" образу своей никчёмной жизни... Нет уж, ты остаток своих дней будешь мучиться, а я всласть позагораю в каком-нибудь райском местечке у экватора!"

Ангелы правы, и поэтому я ненавижу их ещё сильнее.

Меня тошнит от подобных взглядов, потому что с того момента, как приветливый ангел в белом (ради Бога, запихни эту чёртову улыбку поглубже, сволочь!) возвращает тебе твою медицинскую карту, ты перестаёшь быть человеком; Превращаешься в отработанный кусок мяса, которого приговорили к смерти без права на апелляцию.

Из кабинета наконец появляется мой лечащий врач. Первое, что приходит в голову при виде этого убелённого сединой и нарастившего за долгие годы сидения внушительное пузо пожилого человека - "Что ТЫ здесь делаешь?". Он достаточно стар, чтобы выйти на пенсию и принять заслуженный отдых, но он продолжает бороться за чужую жизнь, как за свою. Не понимаю, что он забыл на этом празднике средь бубонной чумы? Естественный человеческий страх стать ненужным, оказаться на обочине жизни? Или упрямство, нежелание оставлять всё на молодых неопытных салажат?

Как бы то ни было, он - верховный жрец, держащий ангелов на цепи. Его морщинистое лицо, украшенное шикарной густой бородой, преисполнено мудрости, и сразу становится понятно, кто он.

Главный ангел. Ангел Смерти

2.

Уважаемая Анастасия Петровна, у меня для вас неутешительные новости, - уверенно начинает врач. В его голосе, нет дилетантских сомнений и непрофессионализма, но он почему-то старается не смотреть мне в глаза. На миг мне кажется, что слащавый аромат дорогих лекарств и эйфории, царящий в отталкивающе чистой обители ангелов, немного притупляется. Становится легче.

Снова какие-то осложнения из-за препаратов? Я, знаете ли, не имею возможности регулярно подсаживаться на новые лекарства...

Доктор мрачнеет ещё больше, морщины на его лбу становятся глубже, выдавая в его облике долю сочувствия. Он выдерживает довольно продолжительную паузу, время словно замедляет свой бег. Он говорит прерывисто, растягивая слова: "Э... Вы, наверное, не поняли... Эм... Видите ли...мы больше не сможем вам помочь".

У меня второй раз в жизни громко ёкает сердце. Тоненькая ниточка, на которой беспечно раскачивалась моя душа, с треском лопнула, скинув неосторожную акробатку в пропасть. Душа, зашедшись в диком беззвучном крике, шлёпнулась на пол, корчась на безупречно чистом кафеле и судорожно глотая ртом воздух.

Несмотря на все наши усилия, болезнь... прогрессирует.

В тот момент, всего секунду, длившуюся целую вечность, моя больная душа испустила последний вздох и затихла, уплывая в небытие.

3.

А... операция? Должен же быть хоть какой-то способ! - на мои глаза наворачиваются крупные слезинки, заливая трупик души потоками солёной влаги. А седовласый Ангел Смерти, не заметив моего состояния, силится что-то увидеть в бездонной черноте своих ботинок.

Вы неаперабельны, так как опухоль поразила более девяти процентов мозга. Сожалею, но вы обратились за помощью слишком поздно. Думаю, вы не пойдёте на риск ради того, чтобы прожить остаток жизни "овощем". Продолжать лечение бессмысленно и...

Старик смотрит на меня и запинается, узрев мою реакцию. Его взгляд лишь миг отражал растерянность, но, собравшись с духом, он бесстрастно молвит: "У вас есть выбор: вы можете прямо сейчас подписать бумаги о переводе в Центр Дожития..."

Мой ответ срывается с губ непроизвольно, словно моими устами говорит та часть меня, которую я всегда пыталась запереть, обуздать, как то контролировать.

Нет, - коротко и жёстко. Нет, не собираюсь умирать в окружении престарелых пессимистов и мразматиков, не хочу!

Вы уверены? Подумайте о преимуществах, которые вы получите!

Нет.

Ну что ж.... Тогда вам придётся пройти переформирование идентификационных документов. Пройдите за медсестрой, - рядом, словно из воздуха, возникает молодая практикантка, этакий мило улыбающийся серафимчик. Не хватает только тоненьких полупрозрачных крылышек. Приветливо мне улыбнувшись, она что-то говорит, сверкая всё тем же холодным жестоким взглядом. До ушей доносится: "Пойдёмте, пойдёмте...".

Доктор... сколько я проживу?

Восемь месяцев, может год. Но я не хочу давать вам надежду, которая вполне может оказаться ложной. Вы можете умереть в любой момент.

Развернувшись, иду за медсестрой, чувствуя на своей спине участливый взгляд Ангела Смерти. Думая о том, сколько таких же смертников этот врач проводил своим диагнозом в последний путь, чувствую, как к горлу подступает твёрдый, будто скала, ком. От этого на душе становится ещё гаже, ощущение полной обречённости захватывает сознание, разрывая его на куски. Мозг капитулирует, а огонь в груди еле теплится, в голове пульсирует ярко-красными буквами: "Ты мертва, тебе конец... конец... мертва..."

Наконец мертва.

4.

Больница людна, но одиночество гуляет среди этих белых, вычищенных до блеска стен, сквозняком проносится по кабинетам, лёгким невесомым ветерком колышет страницы медицинских карт в регистратуре. Здесь царят сладковатый запах препаратов, вызывающий лёгкую тошноту, и давящая атмосфера чужих страданий. Входя, ты получаешь сполна, разделяешь чужую беду и оставляешь частичку своей собственной.

Практикантка ведёт меня по череде одинаковых и бесконечно длинных, словно спагетти, коридоров, смотря прямо перед собой. Невзрачные, лишённые разнообразия стены меняли свой цвет с белого на нежно-салатовый и наоборот, изредка украшенные яркими кричащими о какой-нибудь страшной инфекции плакатами. Пациенты плотными группами толпились у кабинетов, пыхтели, ворчали или просто переговаривались, ожидая своей очереди. Кто-то сетовал на медлительность докторов: "Копошатся, будто бы блохи на собаке, гиппократишки неопытные. Вот, помню, Евгений Олегович, Царствие ему Небесное - тот да, тот был врач, что надо, безногих бегать заставлял. Золотые руки! А это..."

Вспомнились те дни, когда я тоже стояла вот так и ждала, пока врач не соизволит впустить в кабинет. Странно, но ждущие своей очереди могут стать лучшими друзьями, обсудить последние новости и даже обменяться телефонами, а через пятнадцать минут забыть друг о друге, сосредоточенные на своей убогой будничной жизни. Невозможное свойство человеческой души; Быть может, если бы люди перестали забывать тех, кого встречают в больнице, мир был бы лучше?

Плакал ребёнок. Успевшая занять свободное кресло женщина (одна из немногих) неприкрыто зевала, да так, что при желании можно было разглядеть её желудок.

"Счастливица... Она знает, что прописанные ей пилюли помогут. Поэтому она может позволить себе такую роскошь, как беззаботный широчайший зевок" - думаю я, проходя мимо.

Наш путь неожиданно обрывается, медсестра сворачивает в один из кабинетов. Помещение кажется не слишком просторным за счёт громоздкого стола и стеллажей, занимающих слишком много пространства. Полки стеллажей до отказа заставлены папками, наполненными справками и результатами анализов коробками вперемешку с разного рода справочниками по медицине и физиологии человека. Более всего это "вместилище знаний" походит на архив безумного гения, Герберта Уэста, если хотите, который держит всё в немыслимом, не поддающимся никакой логике беспорядке, но всегда способного найти то, что нужно в этом бедламе.

Вот, распишитесь, пожалуйста, здесь, здесь и здесь.

Бумаги лежат передо мной, вынося немой приговор.

"Подпиши, и тебя не станет..."

Неожиданно голову пронзает жгучая боль, подобно стреле излишне меткого индейца. Боль несколько секунд нарезает круги в голове, а затем прочно оседает в центре лба, глаза начинают слезиться. Не раздумывая, беру протянутую ручку (фирменную, со слоганом "Забота о тех, кого любим!") и дрожащей рукой через силу нацарапываю подпись там, где нужно.

"И тебя не станет..."

Переформированием Ваших идентификационных актов займутся прямо сейчас. Прошу сдать свой паспорт, свидетельство о медицинской страховке, кредитную карту и другие удостоверяющие личность документы.

Да, да... сей... сейчас, - я стою, усердно массируя виски, но боль не утихает. Титаническим усилием концентрируюсь на документах, которые достаю из сумки. Голову словно разрывает пополам, и документы, проделав половину пути в моей дрожащей руке, падают на землю. "Простите, я..." - не успеваю договорить, как практикантка, не стерев со своего лица всё той же мерзкой улыбки, услужливо нагибается и поднимает бумаги.

Я ненавижу чёртовых ангелов.

Видеть, как твоя медицинская страховка разрывается надвое бесстрастной рукой - ужасное зрелище. Только теперь я поняла, что пути назад нет, и что теперь я правда Отвержена. Но ещё ужаснее видеть, как половинки скрепляются и складываются в одну из многочисленных коробок на стеллаже... В этот момент я ощущаю такой страх, такую тоску, что хочется убежать отсюда, громко рыдая и воя в голос. Но вместо этого из моих глаз текут ручьи слёз. Я осознаю, что все эти коробки и папки до отказа забиты сотнями, тысячами разбитых покалеченных судеб, галлонами рек Страдания, миллионами стонов боли.

"Сколько же их здесь?!" - всплывает в голове. Страшно осознавать, что до тебя ещё не одна сотня таких же новоявленных Парий роняла документы на пол. Вторя моим мыслям, сознание подсказывает, что со всех сторон на меня смотрят души предшественников.

А серафимчик так и не сменит гнев на милость.

5.

Вы не имеете права удалять полосу с ваших волос. Удаление полосы является нарушением...

Давайте поскорее с этим покончим. У меня голова болит.

Грузная, тяжёлая, словно ледокол, женщина-врач хмурится, посмотрев на меня видом мамочки, объясняющей ребёнку, что надо всегда слушать старших. Её забранные в массивный хвост волосы всколыхнулись вслед кивку головы, - Хорошо, милочка, вот вам буклетик, там всё подробно расписано. И вот документы. Не потеряйте и... удачи.

Очень смешно, - стараюсь изобразить улыбку, но выходит уродливая гримаса боли. Женщина-Ледокол даже легонько вздрагивает.

День на редкость тёплый и солнечный; Щебечут птицы, ветер, словно умелый любовник, ласкает зелёные кроны деревьев, на лицах большинства людей играет улыбка. На небе ни облачка. Воздух накалён до предела.

Хочется плакать, но слёзы льются внутрь, смачивая высыхающее сердце, крик отчаяния застревает в горле твёрдым комом. Склонив голову, точно покоряясь невидимому губителю, пытаюсь скрыться в толпе.

6.

Давай, детка, за счёт заведения, - бармен отодвигает деньги, которые я кладу на стойку и ставит рядом полную рюмку.

Но я... х-хочу ИК! Заплатить! Я же человек, у меня есть пара сотен, которые я хочу потратить. И вообще, - прерываюсь, чтобы залпом выжрать свою водку , и, не закусив, обдать уставшее пожилое лицо бармена облаком перегара.

Не надо, дорогуша, понимаю; У меня внучка пару дней назад отправилась на встречу со Всевышним, - он вздыхает, почёсывая густую седеющую бороду, - Поверь, будь на моём месте любой в этом баре, он бы содрал с тебя три шкуры за это дешёвое пойло.

А... ладно, - махаю рукой, - Значит, мы родня по несчастию.

Бармен ничего не отвечает на это, этого просто наливает ещё водки и ставит тарелку с закуской. "Лучше закусывай, а то на улице тебя могут принять за биологическое оружие", - ухмыляется старик.

На сцене играет одна из молодых групп, которые сегодня плодятся, словно тараканы. Какие-то недопанки, все разукрашенные и обвешанные совершенно чудовищными аксессуарами. Хотя играют неплохо. В отличии от многих, которые видят музыкальные инструменты только во время выступлений.

Показывая на них пальцем, спрашиваю у сидящего рядом посетителя: "Это хто?"

Эй, не дыши на меня! Это эти, как их... "Зубы". Мерзкое название для мерзкой музыки.

Тем временем, "Зубы" начинают песню. Бодренький, хотя и тяжеловатый ритм. Солист подносит микрофон к губам и отлично поставленным голосом затягивает:

Моя мать - Смерть,

Мой дом - поле боя.

Я повторно рождён был из царства червей.

Сердце кровоточит, изрыгая огонь,

Я не чувствую боли и не знаю потерь...

В его голосе есть что-то необычное, такое, что мигом спасает ужасную песню от осмеяния. Посетители, хотя и не все, внимают с умными лицами. Ага, после четвёртой все великие критики.

И как тебе? Нравится? Во-во! Видишь, куда катитесь вы, молодые? Всё вам смерть да черви... Лучше бы цветы разводили, или картины рисовали, - слышен разочарованный голос слева. Даже не утруждаю себя ответом.

Выпиваю очередную рюмку. В конце концов, может человек хоть раз в жизни всецело отдаться горю?!

Не помню, как оказываюсь на полу, корчась от немыслимой боли, раздирающей голову на куски. Должно быть, крики отпугивают посетителей, так что огромный вышибала, похожий на железнодорожный состав, который может перемолоть тебя в пыль, подхватывает меня за шкирку и выталкивает на улицу. Прямо копия Конана - варвара - гора мышц и полное отсутствие мозгов.

Эй, придурок, иди сюда! Давно не получал?! - пошатываясь, встаю, борясь с отголоском страданий. Вышибала молча сплёвывает на тротуар и захлопывает за собой дверь.

На улице никого, лишь фонари и луна составляют мне убогую компанию. Наверху сияют звёзды, сплетаясь в причудливые узоры созвездий. Лениво проплывают рваные облака, то закрывая, то вновь обнажая мертвенно-бледный лик луны. В пространстве витает море запахов, они смешиваются, превращаясь в дикий зловонный коктейль под названием "Воздух большого города". Сколько бы не говорили о том, что человек - венец Природы, мы всего лишь разрушители.

Шагаю, ёжась от ночной прохлады, заползающей под одежду. По телу то и дело пробегают мурашки. Хмель выветрился слишком быстро, и душу снова заполняет ужасное чувство одиночества.

"Может, пора прекратить страдания? Отдаться на волю Господа, уйти из этого жестокого мира?! Что ты скажешь? Заманчиво, правда?" говорит мне внутренний голос.

Пошёл ты! Я хочу умереть достойно, а не глупо.

Простите...

Я вздрагиваю. Поднимая глаза, смотрю на юношу, в которого влетела, не следя за дорогой. Чумазый молодой человек, в заношенной куртке, расстёгнутой наполовину, и знававших лучшие времена камуфляжных штанах. Волосы нестрижеными патлами ниспадают на плечи, несколько прядей закрывают правую половину лица. Резкие изгибы физиономии, затравленный взгляд. Он похож на обычного бомжа, каких очень много в городе... Но всё же в его облике есть что-то необычное, ускользающее от беглого взора. Не могу понять, что.

Нет, это вы простите. Мне надо было смотреть, куда я иду, - говорю я и иду дальше, не оборачиваясь, хотя и чувствую, что парень смотрит вслед.

Слиться с толпой - слиться с бурным потоком манекенов, торопливо куда-то шагающих, вот что мне нужно! Приятно осознавать, что в этом водном потоке ты - пятно нефти, портящее зевакам настроение. Вновь и вновь прокручивая этого парня в своей памяти, я отмечаю маленькую, но самую необычную деталь: Серая роба с двумя красными полосами на груди.

"Бежал из Учебного Корпуса; Значит, он очень изобретателен, счастливчик"

Забавно.

Вокруг меня грязной коркой нарастают спальные районы. Старые здания, большинство из которых уже сослужили свою службу человечеству, и давно отправлены под снос. Почти каждое видело смерть, каждое видело крушение мечты. Многие стены пропитаны слезами и отчаянием похожих на меня калек.

Шагаю, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды прохожих, и не отзываться на брошенные мне вслед реплики. Останавливаюсь у двери очередного бара, раздумывая: "Зайти или нет?"

На противоположной стороне улицы драка: пара крепких ребят от души обтёсывают лицо какому-то мужчине в костюме. Тут, словно из воздуха вырастает толпа человек в восемь и затевает побоище, так что становится непонятно, где свои, а где чужие. Крики, стоны, удары и проклятия сливаются в одну несуразную мешанину, столбом поднимается пыль. Мужчину в костюме прижимают к стене, на что он незамедлительно отвечает ударом в пах обидчику. Немного правее двое, сцепившись и переворачивая мусорные баки, пытаются выдавить друг другу глаза. Один из подлетевших позже, рыжеволосый небритый юноша в порванных джинсах и застиранной футболке с надписью "Господь играет всеми нами", ударив первого попавшегося головой в живот, подхватывает его и, выбросив на тротуар, ногой выбивает из бедолаги дух. Со своего места я даже замечаю, как по мостовой катятся насколько зубов.

Кому-то угодили локтем в солнечное сплетение, кого-то задорно ухают коленом в живот, кто-то обессилено отползает, умываясь кровью. Драки в это время суток скоротечны и предсказуемы, как мыльная опера: остаётся пара-тройка человек, которые обчищают карманы отключившихся.

Ох, знала бы мама, где я влачу своё жалкое существование! - с улыбкой говорю я, шагая дальше по улице. Нет, сегодня дружба с алкоголем явно не пойдёт мне на пользу.

7.

Тихо поднимаюсь по лестнице, стараясь не задеть ни одной скрипящей доски. Ступаю на носочках, тяжело дышу, от напряжения меня то и дело заносит в сторону, и, чтобы не упасть, стараюсь как можно бесшумнее размахивать руками, удерживая равновесие. У самой вершины всё-таки наступаю на скрипучую ступеньку. От резкого противного звука уши сворачиваются в узкие соломинки, через которые обычно потягивают молочные коктейли.

"Чёрт! Точно услышала!"

Дверь хозяйки остаётся закрытой. С неуверенно прыгающим в голове "Пронесло!" всё так же на цыпочках иду по коридору. Он - как и всё здесь - лишь отголосок былого величия и крепости жилого здания. Не сомневаюсь, если ударить кулаком по стене, то можно проделать сквозную дыру.

Когда до моей каморки остаётся метров шесть, дверь в хозяйскую квартиру распахивается, и наружу стремительно вылетает миниатюрная, но от этого не менее воинственная Олимпиада Макаровна, хозяйка этого "дома". Наверное, в молодости она была красива, теперь же напоминание о её красе служат лишь роскошные каштановые волосы, с которыми она носится, как со списанной торбой. Лицо покрывают морщины, глаза сверкают злорадством и немым торжеством.В каком-то смысле её можно считать родной сестрой этих квартир: они уже видели золото век, и теперь могут лишь бессильно чахнуть, отдавшись на милость стихий.

Ага! Наконец я тебя поймала! Когда ж ты, скотина такая... - она запинается, злорадство во взгляде затухает, словно его и не было. Она говорит всё тише и тише, пока не замолкает совсем, - ...мне деньги отдашь за три месяца и...

Повисает тяжёлое молчание. Я стою, потупив взор и переминаясь с ноги на ногу. Мы стоим молча довольно долго, я начинаю ощущать себя ягнёнком пред сытым хищником, который борется с собственной жадностью.

А... Хочешь чаю? С вареньем... малиновым, - произносит она неожиданно. Я недоверчиво смотрю на неё, вопросительно подняв бровь; "Вы что, шутите?!" - так и подмывает спросить, но я вдруг понимаю, куда она смотрит.

На мои волосы.

На эту долбанную чёртову полосу.

П-простите, давайте в другой раз? Я сегодня по больницам замоталась, мне нужно поспать.

Хорошо, Настенька, как хочешь. Отдыхай. Если что-то понадобится - позови.

Обязательно, Олимпиада Макаровна. Приятной ночи.

Тебе тоже, Настенька.

Не раздеваясь, проваливаюсь в жёсткую пелену нервного, неприятно реального сна.

"Так вот как, значит?!"

"Доброй ночи, Настенька"

Меня даже во сне начинает тошнить от этого неприкрытого лицемерия.

"Дайте мне карандаши! Я нарисую вам мир!" - кричит неспокойный комочек в груди.

"Пожар!! Горим!!"

Взбрыкиваются дальние уголки Вселенной, дрожат небесные сфиры. Всё сливается в адский круговорот, и меня с влажным хлюпом засасывает внутрь воронки.

"Дайте мне карандаши!! Или я буду плакать!"

"Вы не имеете права удалять полосу с ваших волос..."

"А ведь смотри-ка, какой счастливец! Сумел-таки пробиться!"

"Пожар!!"

"Отче наш..."

"Вы не имеете права..."

"Дайте мне краски! Я нарисую вам полосы!"

Точно по взмаху волшебной палочки, мне дают краски. Я стою, в длинном балахоне, накинув капюшон и прижимая к груди ведро с эмулисьонкой. За горизонт уходит длинная очередь инвалидов, жаждуших получить промеж глаз измазанной жёлтым кистью. Я уверенно делаю замах...

Работа спорится, перед глазами проносятся сотни... нет, тысячи лиц! Старые и младые, красивые и дурные собой, толстые и тонкие, крепкие и щуплые - моя длань не щадит никого, щедро раздавая мазки жёлтой краски каждому.

"Сколько же вас?!"

Убогие и приговорённые обступают со всех сторон, в каждом лице читается немой укор, вопрос "За что?" виден в глазах. Их руки тянутся, готовые разорвать на куски, их лица перекошены от злобы. Они видят во мне Судию, карающюю без жалости и милосердия.

"Нет! НЕТ! Я тоже с вами!! СМОТРИТЕ!!!" Ору я, скидывая капюшон.

Толпа отшатывается, стадом овладевает страх. Они ошиблись, нашли не того. Воздух сотрясают разочарованные крики и стоны. Но через миг их взоры обессилено потухают, и они вновь выстраиваются в очередь, медленно бредущую куда-то.

Над нашими головами падают и сгорают мириады звёзд, лопаются галактики, целые миры рвутся на куски, радугой разливаясь по небу.

"Эй, загадывайте желания!! Куда же вы?! Вверх посмотрите!!!"

Выбрав одну из бесконечного потока падающих светил, загадываю

Проснуться.

8.

Надо же, проснулась в холодном поту, - шепчу в никуда, проводя по лицу рукой. Затхлый воздух в моей каморке повисает густым киселём, становится невыносимо дышать в этом тесном тёмном аду. Я встаю, понимая, что заснула в одежде. Выгибаю спину, разминая затёкшие конечности, и прислушиваяськ хрусту затёкших позвонков. Смотрю на часы.

:54

Ночь... Теперь в моих действиях ещё меньше жизни. Меняется настрой, меняется само мышление. Реальность отступает на второй план, давая шанс второму "Я" выбраться наружу и принять участие в ожесточённом споре с самим собой. Неважно, кто выйграет сегодня - возможно, в следующую ночь ты сможешь отыграться. "Выйграть сражение, но не войну" - слова для слабаков. Если ты не можешь нахрапом порвать оборону врага, то ты обречён на поражение.

"Главное - не победа, а участие"? Заткните это поглубже. Твоё второе "Я" - хозяин в пределах ночной кухни. Не поддайся ему, ибо тогда тебе конец.

Открываю окно в спящий город. Визжат сирены, где-то играет гитара под надрывные голоса всмятку ухлопаных алканавтов. Воздух врывается в крошечную кухню небритой пенящейся волной, сухую кожу обдаёт шершавой свежестью. Из глубины нутра вырывается облегчённый вздох, поющий реквием по старым убеждениям и шоковому состоянию.

Кофе, хлеб, масло, пыль холодильника. Глотки обжигающего напитка будят во мне Тайлера. Обратная сторона моей монеты встряхивает головой, прокашливается и что есть мочи орёт от радости.

Нарезая хлеб умудряюсь поранить палец.

Наблюдаю, как по руке течёт алая капля.

Так легко, так быстро.

Перевожу руку на нож.

Медленно, смакуя каждое мгновение, надрезаю вену.

"Я нарисую вам целый мир, ЦЕЛЫЙ ПОЛОСАТЫЙ МИР"

Нарисую жёлтые полосы...