— О "яйце" и командующем Флотом СЦА.
Мастер Аментола полюбовался цветом содержимого фужера на свет. Прикрыв глаза,
понюхал и подмигнул Акмеле. Рассказывал потом по-стариковски не спеша, тихо,
пригубливая время о времени медовуху. Слушая его, молодой камердинер подливал
ему, себе и старался не громко шелестеть фольгой, разворачивая очередную плитку
шоколада.
— Сооружение с инвентарным номером ЗAH13000048 и названием "Кисловодск"
— личный бункер командующего Флотом Соединенных Цивилизаций Акиана. Построен
был тысячу лет назад. Прототипом конструкции послужило, я тебе уже рассказывал,
птичье яйцо. Если, что и нарушало схожесть с ним, так это, разумеется, размер
и цвет. Причем черный карбон "скорлупы" имел свойство не отражать света, отчего
"яйцо" воспринималось дырой на фоне звездного тумана. Потому "Кисловодск"
называли еще и "Дырой".
Что под "скорлупой" в "белке" и "желтке" держалось
в секрете. Знали адмиралы флотского соединения "Крепость", но только толику.
О том, что видели, молчали. Бывали в "Дыре" исключительно только
они (жил флаг-адмир в бункере один, без адъютантов, денщиков и прислуги) и
только раз в году, когда проводились командные учения-игры. Личный катер командующего
(тоже из карбона; называли "Дыркой") болтался между корпусами флагмана
"Крепости" — известного тебе дрейдера с названием "Эсерка Каплан", —
опечатанный и даже со снятой рулевой баранкой, на время учений приваливал
с адмиралами к причальному столбу бункера и стоял на швартовых четырнадцать
суток.
Подозревали, что в сцепке "Кисловодска" с "Эсеркой" линь
швартовый на самом деле - шланг. Внутри энергокабели, коммуникации связи и
есть лифт, которым командующему доставляли продукты питания, табак, одежду
и прочее, без чего тысячу лет не просуществуешь. Адмиралы всего этого с собой
в "яйцо" не несли. Мичман, водитель катера, подрулив к причальному
столбу, указывал им: "Личное оружие, кортики, планшетки и мотылей оставить
на местах. С собой дозволяется взять только батончики". Это "Марс",
если ты не знаешь, шоколад с карамелью и орехами... Кстати, ты не слишком
увлекайся шоколадками, твои коллеги, балбесы этакие, почти все запасы обменяли
на машинное масло, а Наместник тоже любит им закусить медовуху. От шоколада,
учти, "камни" на зубах. Эту плитку доешь, передохни... На чем остановился? Ах
да. В переходе из "Дырки" в "Дыру" мичман бесцеремонно
обыскивал адмиралов. Слушок ходил, будто к командующему лифтом спускали не
только табак, а кое-что и покрепче. Что маловероятно: линь в поперечнике таков,
что переправить коробку с табаком — если на самом деле шланг — можно;
под большим вопросом — мужчину-толлюда, ну а женщину-толлюдку —
более чем сомнительно. Ты знаешь, бедра у них пошире мужских плеч будут, и
плечи тоже; красавицей считается та толлюдка, у которой плечи шире бедер.
Об упомянутых мотылях. Это телохранители. Бодрствовал ли, спал ли адмирал,
всегда знал, что жизнь его надежно защищена. Ни снайперский луч, ни яд в бокале
— ничто его не достанет. За мгновение луч упрется в непроницаемую стену,
яд прольется из расколотого бокала еще не донесенного до рта: мотыль предотвратит
любую потенциальную опасность, даже возможность заразиться гриппом. Одним
словом, адмирал с мотылем, порхающим у виска, ощущал себя как у Бога за пазухой.
Поэтому расставание с ним на время учений-игр — психологическая травма,
часто с приступами маниакальной болезни преследования и боязни покушения.
Если командующего Флотом в СЦА боялись, то адмиралы в бункере у него просто
опасались за свою жизнь. Недуг получил название "болезнь Моля" по имени адмирала
Моля, который первым ее испытал. В катере, загоняя своего мотыля в планшетку,
он плакал безутешными слезами, и это были настоящие искренние мужские рыдания.
В "белке" к "желтку" имелся проход — труба в продолжение причального
столба. В ней шли долго, пока не упирались в перегородку с дверью. За ней
— помещения с абсолютно одинаковыми интерьерами. Вагоны, из которых когда-то
составлялись железнодорожные составы. С одной стороны прохода двери в купе,
но не обычные сдвижные, а одностворчатые и открывались на себя. Открытые настежь
они перегораживали проход полностью и во время демарша адмиралов (здесь бежали,
и во всю прыть) закрывались перед носом у каждого. Захлопывались в мановение
ока, что угнетало, — со стуком пушечного выстрела. Чем купе заняты не
знали — не заглянуть. Как-то один из молодых контр-адмиралов не устоял,
попробовал открыть, так ему после учений все тридцать девять сослуживцев устроили
"темную". Избили так, что тот попросил отставки. На удивление, командующий
ее принял, и это было и осталось единственным случаем, когда он удовлетворил
подобную просьбу. Других смельчаков били с расчетом не оставить калекой, потому
как наказанного так второго контр-адмирала, носили на закорках по очереди
— бедняга остался хромым на обе ноги, и отставки не получил.
Все сорок адмиралов бежали один за другим, пригнувшись под низким толлюдам
потолком. Впереди адмиралы флота, за ними вице-адмиралы и контр-адмиралы.
Замыкал гусек гигантского роста и могучего телосложения Шмидт. Сгибался в
три погибели, ноги переставлял в полуприсяде, да еще ему приходилось чаще,
чем другим, нести на закорках покалеченного — у великана одного только
и хватало сил.
В тамбуре отдыхали. Помещение бОльших размеров, чем в вагоне настоящем, но
не настолько, чтобы в нем могли нестесненно покурить сорок толлюдов. В туалет
не заходили, если кому и приспичит, терпели до геймпарка: там оправиться можно
без особых проблем и опасений.
Адмиралы флота выкуривали по целой, вице-адмиралы "дергали" раза по три-четыре,
контр-адмиралам дозволялось только достать и понюхать сигарету. Выручал калека,
который закуривал еще на закорках во время бега. Давал затянуться раз-другой
Шмидту в проходе и по разу четверым-пятерым в тамбуре. Те рты открывали к
протянутому бычку с чувством сочувствия: "Сидит на мусорном ящике, улыбается
— не слез бы совсем с катушек".
Чтобы из тамбура одного вагона попасть в тамбур следующего, необходимо было
преодолеть стыковочную камеру. Двери в нее нет, есть лаз, как в собачьей будке.
Лезли ползком. Первыми контр-адмиралы (и по стеночкам, по стеночкам), следом
— вице-адмиралы и адмиралы флота. Из лаза в лицо валил какой-то зеленый
не то дым, не то пар, внутри — темно хоть глаз коли, и сверху чем-то
капало, тут же испарявшимся. Не кровь, но красное на цвет. В нос било запахом
нашатыря. Приступы болезни Моля в стыковочной камере проявлялись необычным
образом: досаждала странная боль, такое чувство будто тебе чем-то проникшим
в живот через пупок щупали кишки.
По выходе из стыковочной камеры в тамбур очередного вагона не курили — здесь бы отдышаться.
Преодолеть вагон и попасть в следующий требовалось за шесть минут пятнадцать
секунд, превышение этого времени каралось: "щуп" (через пупок) пронзал кишки
и скреб по позвоночнику. Такую ужасную боль за тысячу лет посещения "Кисловодска"
испытали адмиралы только четыре раза. Первый — в первый год учений-игр:
не поверили инструкции правил пребывания в объекте ЗAH13000048. По вагону
не бежали, а прошлись на расслабухе. Через остальные "просквозило". Но преодолеть
весь состав в начальном темпе сил не хватило... Второй раз — на последующих
учениях-играх через год. Моль, тогда еще молодой контр-адмирал, споткнулся
и упал. В очередное посещение бункера его поставили в "гусек" последним за
Шмидтом, в первом вагоне повернул свои стопы обратно, хотя прекрасно знал,
что дверь будет заперта на замок. Хватились и застали Моля, сидевшим на корточках
и ковырявшим в замочной скважине женской шпилькой. Последний раз — через
шестьдесят лет, когда в "Крепости" появился контр-адмирал Шварпцкофф: у этого
оказалась элергия на запах нашатыря и зеленый цвет. В лаз бросился, зажмурив
глаза и зажав нос. Промазал — потерял сознание. В стыковочной камере
очухался от истошных воплей в сорок глоток. Перед очередным лазом опустился
на колени толлюдом влюбленным в зеленый цвет и с ватными, смоченными в нашатырном
спирте, тампонами в ноздрях.
Вагоны пронумерованы — в тамбурах цифрами "-97" (с минусом) по "97".
Завершался марш-бросок проникновением в помещение "98" — из "белка"
в "желток". Тебе может показаться невероятным, но на финише открывался
вид на природу средней полосы. Большущий, с травой и цветами луг, за ним озеро
и лес. Натуральность картине придавала особенность свода: казалось, купол
над головой не имел своей поверхности — прозрачен и бесконечен. Как по
настоящему небу, проплывали по нему и терялись за горизонтом перистые или
кучевые, в зависимости от погоды, облака. Солнце всходило из-за леса на востоке,
проходило по небу и закатывалось за лесом же — на западе. Посреди луга
стояла изба — пятистенок рубленый из дуба, под крышей из дранки, с беленой
трубой, со скворечником на коньке и двумя крылечками. На дверях резьба по
кленовым доскам: "КУХНЯ", "СПАЛЬНЯ". Напомню тебе, у командующего
не было прислуги, он сам себе готовил и стирал. Старик не признавал никаких
пищевых пилюль, ел только натуральное, приготовленное им самим в русской печи,
топил которую березовыми дровами. Одежду и постельное белье стирал в стиральной
машине "Малютка".
Окна всегда закрыты ставнями; вокруг — ни других построек, ни даже забора, только
торчал из-за угла журавль бревенчатого колодца, да стояла меж крылечками одинокая собачья будка без собаки.
Погода обычно была хорошая, чаще всего жаркая в середине июля. Безусловно,
здесь бывали и осень и зима с их дождем и снегом, но адмиралы этого не могли
видеть и испытать — посещали бункер исключительно летом. Редко когда
прольет дождик с ветерком со стороны озера, бывало с грозой, а так все чаще
— солнце палящее или луна со звездами ночью. Несколько озадачивала необычная
для жаркого летнего дня или теплого июльского вечера тишина, но это не означало
того, что нет здесь живности — и скворцы были, и насекомые разные, и
утки на озере крякали. Только не всегда их всех видно и слышно. Зато постоянно,
и днем и ночью, почему-то независимо от того, есть ветер, а с ним и волна
на озере, или нет, слышно было хлюпанье воды под днищем плоскодонки —
противное на слух, но приятней грома в грозу. Успокаивал и нравился шум колосьев
пшеницы за избой.
От входного люка в геймпарк изба отстояла метров на двести. Правее на конструкции
из бревен был установлен шестисотдюймовый плазор, по низу прозрачного экрана
которого (при не включенном — за прозрачным экраном видны хитросплетения
конструкции из жердей) шла невысокая панель красного дерева с бордюром, обтянутым
черной кожей, вечно выпачканной мелом. Командующий не признавал никаких электронных
таблиц и графиков — писал и рисовал мелом прямо по столешнице своего
рабочего стола, с которого все интерактивно выводилось на плазор, Стариком
называемый "доской".
Рабочий стол — дубовый с отделкой красным деревом, на ножках колеса,
стоял на рельсах узкоколейки, уложенной в сторону леса. Стула к столу не было,
сидел флаг-адмирал в инвалидном кресле. Мела он сам никогда не вытирал; отъезжал
по рельсам в сторону на сотню метров, тогда кто-нибудь из контр-адмиралов
спешил к столу вытереть столешницу (и доску).
Перед входным люком — площадка размером восемьдесят на шесть метров —
место посетителей, и называлась она "приемной". Выделена подиумом высотой
в полтора метра, адмиралы с их ростом легко запрыгивали.
Из стального в медных заклепках пола, от входного люка до подиума торчала
металлическая арматура конструкций не действующего давно конвейера. Когда-то
узкоколейка была проложена не в сторону леса, а к конвейеру, и командующий
за столом по ней подъезжал ближе к посетителям. Те немногие из адмиралов,
при ком конвейер функционировал, с наибольшей тщательностью вытирали ботинки
носовым платеом на входе в геймпарк, помня, что это не дань хорошим манерам,
а плата за то, чтобы сей конвейер не заработал снова.
Однажды — началась третья сотня лет "Несуразного Конфликта" — адмиралы
получили копии секретной инструкции с оглавлением "Порядок идентификации личного
состава адмиральского корпуса при посещении ими воинского объекта ЗAH13000048".
К тому времени в тылу распространились диверсионные акции. Случались они и
в "Крепости": командиры штурмовых эскадр отказывались выполнять
приказ наступать или, наоборот, лезли в атаку без приказа на то. Флотская
Охранка раскрывала подмену: трусами или лихими рубаками оказывались лица подставные
— из людей, перенесших увеличение роста и пластические операции. Верховные
Главнокомандующие в Ставке опасались подмены главнокомандующего Флотом СЦА.
Тот принял меры.
Как следствие, болезнь Моля теперь случалась уже и в не "яйца" —
на дрейдере. Поперек листа с инструкцией, прямо поверх текста, было начертано
мелом: "Потренироваться!". Адмиралы все бросали. На очередные учения, и без
того невеселые, шли не просто с большей неохотой, а измученными приступами,
как они не в шутку считали, "профессиональной" болезни.
Инструкцией вменялось:
а) в помещении "96" выкрасить себе губы женской помадой;
б) в помещении "97" из вазы взять по большому яблоку;
в) в помещение "98" входить поочередно с интервалом в две минуты, предварительно
опустив яблоко в отверстие-лунку над входным люком. (Громко сказано: обыкновенный
круглый люк-штора со ста тридцатью пятью сантиметрами в диаметре и двадцатью
от пола; рассказывали, будто, однажды ступив в него, флаг-адмирал в фуражке
даже не пригнулся.);
г) в помещении "98", стоя в "шестой" танцевальной позиции и с согнутыми
в коленях ногами (в полуприсяде), поймать обе половинки яблока;
д) вытянуться в стойку "смирно" и доложить о прибытии;
е) приять прежнюю позу и половинки яблока съесть;
ж ) осеняя себя, свободной рукой вытащить из отверстия-лунки кортик;
з ) поцеловать лезвие и положить кортик на ленту конвейера;
и ) занять свое место согласно табелю рангов, чину и званию.
Кортик в яблоко, скатывавшееся по желобу из отверстия-лунки над входным люком,
метал, как ты догадываешься, флаг-адмирал. Сидя за столом в кресле-коляске,
подъезжал по узкоколейке ближе к приемной, останавливался впритык к конвейеру
и метал с шести метров. Принимал кортик, отправленный адмиралом назад на ленте,
засовывал лезвием куда-то под столешницу, тут же вытаскивал и снова метал
в очередное выкатывающееся из лунки яблоко. По каким факторам проводилась
идентификация личности? В инструкции разъяснялось: во-первых, по способности
простоять с согнутыми в коленях ногами полторы минуты, что не так просто проделать
диверсанту из людей после операции значительного увеличения роста; во-вторых,
по рисунку отпечатка губ на лезвии кортика; в-третьих, инструкция — документ
секретный, размножен был в сорока экземплярах по числу адмиралов. Выпытать
у которых в принципе не могли: мотыли-телохранители своих подопечных в плен
живыми не сдавали. Потому, какой двойник догадался бы сесть в шестую позицию
и поймать половинки яблок?
Ни одного двойника поймано так и не было, зато случались казусы. Как-то один
губы накрасил гуталином, спасло его хладнокровие флаг-адмирала, заметившего
это и успевшего отключить автоудавку. После того случая красились уже не своей
помадой, а из шкатулки-черепа, скорее толлюдского, чем людского: уж очень
был массивен. Отпечатки губ для сверки брались накануне учений. Два дюжих
мичмана в каюту к адмиралу приводили Разориту, сногсшибательную девицу, попу
которй украшали сорок фрагментов клинка кортика, россыпью вживленные в ягодицы.
На металле адмирал и оставлял отпечатки своих губ, после чего бордельное настроение
у него исчезало, а с утра начинал интенсивные ежедневные тренировки, в первую
очередь по пункту "г" инструкции.
С вводом в действие проекта "Система Охраны Здрового Духа Расы"
осмелились обратиться к флаг-адмиралу с просьбой отменить идентификацию, так
как в ней уже нет необходимости. Тот согласился: ему уже порядком поднадоело
только развлечения ради, хоть и раз в году, по часу непрестанно метать кортик
в яблоко. Какой это диверсант из людей, приняв образ флаг-адмирала, но с ОКО
не значившимся в базе данных Сервера Охранки полезет в логово командующего
Флотом — идиотом надо быть! Да и соблазну промахнуться, взяв пониже желобка,
у флаг-адмирала поднакопилось.
По нужде ходили здесь же в пиремной, причем в персональный гальюн. Кабинок
сорок одна штука по числу адмиралов, включая и командующего. Расположены по
обеим сторонам от входа в геймпарк, и собственно определяли размер площадки
приемной в кругу подиума. Вход в гальюн схож с "собачьим" лазом в стыковочной
камере, только здесь вместо шторчатого полулюка заслонка с ручкой. Выше кабинок
в стене — люки обыкновенной прямоугольной формы и нормальных размеров,
задраены и опечатаны сургучной печатью устрашающих размеров. Что за ними адмиралы
не знали. Под ручкой заслонки имелась цифра порядкового номера и нумерация
начиналась от входного люка таким порядком: "1", "3", "5", "7", "9", "11"
и т.д. (нечетные) — слева; "2", "4", "6", "8", "10", "12" и т.д. (четные)
— справа. По такой именно системе порядка входили в геймпарк адмиралы,
выстраивались и дополняли шеренгу с одной и с другой ее сторон. Первыми —
контр-адмиралы, за ними — вице-адмиралы, последними — адмиралы флота.
Стояли, заслонив до половины верхний люк с печатью и цифры нумерации на заслонке
гальюна, которые им приходились по копчик.
По началу гальюнов в приемной не было, пользовались туалетами в тамбурах ближних
вагонов. Ни кто там не убирал... Просились у командующего отлучиться в ближнюю
рощицу. Бегали по пятеро-шестеро, так как приходилось отбиваться от "вжигов"
— мерзких тварей, нападавших стаями. Отлучки флаг-адмиралу надоели, и
под люками с печатями в стене появились лазы в сорок одну кабинку ниже стального
пола. В них спрыгивали, и сидевшие на толчке видны были по шею. За выражением
их лиц наблюдать мог только командующий, что он и делал. Бывало засиживались
и сидело на толчках сразу больше дюжины, тогда флаг-адмирал выводил "сценку
естественных отправлений" на экран доски. Лица "заседателей" каменели, а у
зрителей напрягались в попытке ничего не выражать. С появлением заслонок "кина"
не стало, и мух в приемную слеталось значительно меньше. Зато наведывались
тучами комары.
На заслонке кроме номера закреплена еще и литера "М". В отличие от ручек и
цифр, деревянных, резных, она изготовлена из латуни, ее адмиралы тихонько
полировали рукавами мундиров. Чтоб блестело, и за этим занятием приступы болезни
Моля поутихали.
Попасть в гальюн можно было, только опустившись коленями на откинутую заслонку.
Каждый раз адмиралу, укладывающему ее на пол, приходило на память то, что
фамилия командующего начинается с литеры "М" — Малышев. А что если это
что-то вроде монограммы автора проекта интерьеров и коммуникаций в бункере?
А ты ее полировкой на мелкоребристый стальной пол! Справив нужду, адмирал
полировал латунь с еще большим рвением. Кстати, резные ручка и цифры нумерации
на заслонке, вывески "КУХНЯ", "СПАЛЬНЯ" на крылечках избы
и эта из латуни "М" давали основания полагать, что устройство гальюнов —
дело лично командующего. Потому как чье еще? В "Кисловодске" не только прислуги,
но и работов (домашних роботов) никогда не было. Кроме того, адмиралы знали:
избу, колодец, плоскодонку, конструкцию стойки под "доску", узкоколейку, конвейер,
все резное убранство в геймпарке Старик возвел, построил и сотворил уже во
время своего затворничества в "Дыре".
Становясь на карачки и откидывая на себя заслонку, адмиралы унижения своего
достоинства не чувствовали. Лезли с охоткой. Учения-игры проходили без перерыва
— денно и нощно, и только в гальюне можно было присесть, прикорнуть минуту-другую,
перекусить "марсом".
Но не только приятное связано у адмиралов с персональным отхожим местом. Частенько
командующий орал: "Вы у меня гальюны чистить будете!", но угрозу ни разу не
воплотил в жизнь. В кабинках не прибиралось, что-то ломалось, в конце-концов,
выходили из строя и запирались на замок. Безгальюнному приходилось пристраиваться
в очередь. Со временем начали беречь отхожие места: кто тряпочкой по кафелю
пройдется, кто сантехключом, тайком пронесенным в бункер, что подтянет. Сантехника
старинная, допотопной конструкции за тысячу лет могла не только износиться,
но и материал, из которого сработана — кафель, железо, пластик —
просто по своим физическим свойствам подвергался старению. Вообще, кабины
— странные. Узкие (толлюдские плечи только-только вмещались) и длинные
— тоннель терялся где-то далеко в глубине и темноте. Кроме того, за унитазом
с потолка все время капал тот же "нашатырь", что и в стыковочных камерах вагонов,
а из глубины и темноты тоннеля клубился зеленый пар-дым. Так что пройтись
дальше толчка ни у кого желания не возникало. Как только запирался на защелку,
снимал штаны и садился на откидушку, тут же плитка кафельная по бокам местами
откидывалась, возникали датчики, присоски, "прищепки" и все это
оказывалось на голове, шее, на запястьях и щиколодках. С заду из тонеля механическая
рука обкалывала спину, в унитазе — ягодицы. В довершении ко всему пропадала
гравитация. Усидеть, чтобы не взлететь к потолку на "реактивной тяге", составляло
целую проблему, приходилось применять "тормоза" — распираться ладонями
в стены.
Непосредственно командные учения длились семь суток, еще семь адмиралы занимались
ловлей рыбы, сбором ягод, орехов, грибов и заготовкой березовых дров.
Командующий прерывал изложение "домашнего задания", адмиралы ждали, что последует,
"Вы у меня гальюны чистить будете!" или желанное "Дайте свисток". Если второе,
у всех от сердца отлегало: в этот год разжалований не будет. Малышев катил
по тропинке к избе, у крылечка вылезал из кресла, поднимался по ступенькам,
звал: "Пройдите в кухню!" и скрывался за дверью. На кухню приглашался особо
отличившийся в учениях. Покрутится у печи с чугунками, постирает в "Малютке".
С ним же флаг-адмирал ходил за избу жать пшеницу.
Делились на команды и отправлялись кто в лес, кто за избу к озеру, кто в березовую
рощицу. Из собачьей будки доставали мешки и кошелки под орехи, ягоды и грибы,
рыболовную сеть, пилы и топоры. В приемной оставался один калека. Получив
знак завершить работы — через шесть суток в окно летел и вонзался в жердь
стойки доски кортик, — он свистел в свистульку и тогда сносили к крылечкам
орехи и ягоды (варенья Старик варил отменные: бывало, в какой год отмеченый
выносил несколько банок прошлогоднего на всю братву), сушеные грибы, рыбу,
бревна. День еще пилили, кололи, ложили поленицу, молотили у колодца пшеницу
и ставили скирду. На соломе командующий спал.
Время, проведенное на озере и в лесу, могло бы быть даже счастливым: рыба,
зажаренная в фольге с орехами на костре, — это тебе не пи-люли; сон под
открытым небом, на чистом воздухе — не тесная каюта на "Эсерке";
"сходить" под куст — не по заслонке накарачках в яму лезть. Да и вообще
— физический труд! Клево! Если бы не упомянутые вжиги: эти мерзкие создания
душу отравляли! Появлялись они вместе с комарами, а те слетались к приемной,
понятное дело, кровушки попить. Адмиралы опускали москитные сетки, и очередной
вызываемый к доске поднимался на подиум, предварительно подготовив баллончик
со слезоточивым газом — разумеется, не против комаров: вжиги от "черемухи"
забалдевали, это только и спасало.
Вжиг — мутант. Туловище и голова — крупной змеи. Ноги — как
у ящерицы, причем, по количеству на тридцать шесть больше. Есть еще одна,
сорок первая, нога. Эта, как у цапли — тонкая и длинная, костистая и
красная. Торчит она из середины туловища, в беге ее вжиг пристраивал под брюшком.
Удивительна стопа: больше похожа на кисть ребенка; вжиг ее, чтобы сорок первую
ногу нести под брюхом, вкладывал пальцами себе в пасть. Охотился так: кидался
в тучу комаров и выплевывал лапку на землю, опирался на пальцы и взмывал вверх.
Хвост вонзал для балансировки в песок и, стоя так, вытягивал сорок ножек в
стороны. Набухали вены — комары слетались и упивались. Охотнику оставалось
только слизывать. Адмиралов кусали из чистого любопытства. Укус не смертелен
и даже не ядовит, только болезненный. Одежда и москитная сетка не спасали.
Жало у вжига раздвоенное, одно с тупым концом, — им ткань продавливалась
до контакта с кожей; другое с острым, — им ткань и кожа пробивались насквозь.
Можно было б, конечно, под китель надеть бронежилет из кевлара, если б не
жара и не требование Малышева одеваться согласно уставному положению ношения
формы.
Попрыскаешь "черемухи" — вжиги в своих стойках так и замирали,
чуть только покачивались на ветру из стороны в сторону. Следовало не упустить
момент попрыскать в очередной раз, иначе оклемавшийся нападет, а за ним и
все остальные. У доски еще терпимо: твари здесь не так уж и много бывало.
Когда комары, напившись крови, улетали, адмиралы заново на свет рождались;
если по жаре или дождику вовсе не появлялись, Создателя благодарили. Вот на
озере и в лесу — не было от вжигов проходу. Самое эффективное средство
избавиться, хоть на какое-то время, — сунуть в пасть кому-нибудь одному
"марс". Тот бежать, потому что заглотить батончик целиком не мог, и на ходу
съесть ни как: мешала кисть лапки в пасти. Поэтому несся со всех сорока ног.
Собратья все за ним…
Не любили вжиги палящего солнца и проливных дождей, где-то хоронились, но
ни одного "гадюшника" адмиралами так и не было найдено.
Что еще?.. На обратном пути бежать не надо — время не лимитировано. Стыковочные
камеры куда-то пропадали и двери купе не захлопывались перед носом. Адмиралы
флота и вице-адмиралы спокойно курили сигареты контр-адмиралов. Калека шел
сам, потому что несли отмеченного в учениях. Если тот не пел "...шумел камыш,
деревья гнулись, а ночка темная была...", то спал на закорках.
Спешили на "Эсерку" из-за расстройства желудка: все же ягоды и рыба
с орехами в фольге — пища непривычная. И, конечно же, с желанием быстрейшего
наступления часа забав со сногсшибательной "железнопопой" Разоритой.
А вот в трубе бежали во всю прыть. В — прозрачные теперь — ее стенки
тыкались тупыми мордами какие-то кашалотообразные искусственного происхождения,
сделанные по всей вероятности из вутца — самого прочного и стойкого металла.
Любой другой, даже карбон, не выдержал бы в среде "белка" из жидкого
келвара, этой противоторпедной защиты бункера. Твари настолько были огромны,
что, казалось, способны ударом хвоста переломить трубу, но попыток не делали.
Впереди всех с хорошим отрывом и рыданиями несся Второй Первый заместитель
командующего адмирал флота Моль. Не потому, что боялся кашалотов, а потому,
что спешил к своему мотылю. В стыковочной камере причального столба его ждал
хоть и строгий, но все же сердобольный мичман. Со слезой в глазах он заскорузлыми
пальцами удерживал за сухосочные ножки мотыля-телохронителя, порывавшегося
навстречу своему владельцу. Как потом Моль и мотыль обнимались и целовались
— это надо видеть!
Первый замком адмирал флота Шварпцкофф бежал следом за Молем и беспрестанно
свистел в боцманскую свистульку: по его мнению, кашалоты трель слышали, пугались,
потому не делали попыток нападения.
На дрейдере устраивался общий банкет по случаю успешно, или с "потерями",
— если были разжалованные в матросы, — проведенных ристалищ. Пили
из ведерок полусухое шампанское "Советское" со льдом и подыскивали в эскадрах
тепленькое местечко разжалованному в матросы. После банкета кутили дружеской
компанией без всякого официоза — за столом с пайковыми пи-люлями, вином
и девочками. Потом, разделившись на три группы, хоронились по линкорам в укромных
местах На мальчишник приглашался стрелок из бывших адмиралов — он банковал
за столом: подливал в бокалы крутейшего ерша. Себе наливал того же, но обязан
был остаться на ногах и "уложить" собутыльников непременно всех разом и сразу
— после "двенадцатого стАкана". Валились с лавок, спешил всем мотылей-телохранителей
засунуть под колпак-присоску к ОКО. (И выскакивал за дверь, чтобы стать часовым.
Местом мальчишника была обычная на корабле техкладовая с инвентарем для уборки,
или бойлерная, поэтому сюда мог наведаться кто-нибудь из персонала.) Пьяный
вдрабодан биотроппроцессор под блоком сильнейшего энергополя мотыля "отключался"
на некоторое время и нес на Сервер Охранки всякую околесицу про попки стриптизерок
с Акиян-Бродвея и гитары с цыганами. Тогда как очухавшийся "господин носитель"
наперебой с другими клял на чем свет стоит: Поганку, эту "мудацкую войну",
Ставку, "ВерхГлавноговнокомов", терпящий все толлюдский народ и начфина
"Крепости". Последнему перепадало не из моральных и политических мотивов,
а из чисто эгоистических: последующие ночи с Разоритой разоряли адмиралов,
а начфин — эта "задница толстая" — в кредит не давал. Вот и приходилось
занимать у бывших коллег, которым, как ни странно, продолжали выдавать прежнее
адмиральское денежное довольствие. А спустив и заем, весь год трахаться в
дешевых борделях для младшего офицерского состава. Здесь в "нумерах" их находили
два дюжих мичмана и Разорита с ее "железной" попкой; а после отмены
известной инструкции — вестовой с запиской, лаконично подписанной: "МичманА",
в которой те напоминали о долге явиться в "Кисловодск" на очередные командные
учения.
Можно порадоваться за персонал техкладовой или бойлерной, где свой мальчишник
проводила группа вице-адмиралов: их по числу всего пятеро — убирать за
ними меньше...
О командующем Флотом СЦА я рассказывал вскользь, теперь несколько поподрбнее.
Фигура флаг-адмирала Малышева была одной из самых влиятельных в Соединенных
Цивилизаций Акиана, власть его распространялась повсюду, где отмечено было
присутствие Флота. Как военачальник он был решительным, удачливым, в меру
склонным к авантюрам, как индивид — обладал натурой с характером властным
и спесивым, что толлюдам не свойственно, поэтому командующего все боялись.
Стариком называли про меж себя, Поганкой обзывали под закусь и только с мотылем
в "гостях" у ОКО.
Личность Малышева поистине легендарна. Никто не помнил, откуда он взялся,
когда и кто ему присвоил несуществующее в табеле о воинских рангах звание
флаг-адмирала, назначил командующим Флотом — казалось, и звание это носил,
и командующим был всегда.
В "Великой Морской энциклопедии Акиана" о нем записано так: Малышев Савелий
Иванович — флаг-адмирал, командующий Флотом Соединенных Цивилизаций Акиана.
По окончании Высшей инженерной Академии КосмоФлота в Сан-Франциско был направлен
для прохождения службы в один из проектно-конструкторских институтов Космических
вооруженных Сил Земли, в город Кисловодск, Россия. Здесь молодому лейтенанту-инженеру
дали возможность развить талант и отточить мастерство дизайнера (по недосмотру,
разумеется, Главного конструктора ПКИ), и в этом он скоро преуспел, завоевав
признание у тамошней элиты — конструкторов космической техники. Не без
оснований Малышева считают автором идеи космических фронтовых блиндажей и
бункеров. В блиндажах схоронялись средние и малые боевые корабли от обстрела
дальнобойной артиллерией с линкоров и фортщитов планет противника, устраивались
ремонтные доки, госпиталя и дислоцировалась морская пехота; в бункерах размещались
командование и штабы. Ему же приписывают идею построения кораблей, блиндажей
и бункеров в боевой порядок с названием "Крепость". Он же — автор концептуального
решения проекта воинского объекта ЗAH13000048, непосредственно участвовал
в проектировании интерьеров и коммуникаций бункера. Лично им пленен толлюдский
дрейдер "Эсерка Каплан".
Народ, особенно матери, молился на него за то, что добивавался денонсирования
Конвенции Сойды. Призывал совсем заменить солдат-толлюдов на солдат-андроидов.
Каждый год в Рождество по всем каналам телевещания транслировали, как он половину
своего годового пайка оскоминицина расфасовывал по пакетикам с именами солдат-ветеранов
и отсылал эти подарки тем к празднику. Призывал и других имущих поделиться;
разъяснял, что продлить жизнь солдату-ветерану разумнее, чем набирать и обучать
рекрутов.
У Малышева был заметный физический недостаток, который, если и не мучил, то уж помнил о нем он всегда — это
малый рост. Любой толлюд со средним в два метра ростом казался бы рядом с ним великаном. Поэтому, наверное, командующий не
появлялся ни в войсках, ни вообще на толлюдах — безвыездно и безвылазно находился в личном космическом бункере.
Был у него и другой физический недостаток. Если с первым обходился своеобразно
— не подпускал к себе никого ближе чем на сто метров, — то другой
приходилось маскировать. Речь идет об оттопыренных ушах. Уши небольшие, с
прозрачными на свету хрящами и с кожей всегда красной, как будто отмороженной.
ОКО Малышева с годами заметно изменялся: крупнел — немного, и коробка-присоска
станет биотроппроцессору тесной — и становился необычайно активным. Рассказывали,
когда флаг-адмиралу закончили операцию по вживлению очека, и он себя в зеркале
увидел с наполовину обритым черепом и с прозрачной пластиковой присоской на
темени, — внутри глаз! — нахлобучил на голову свою фуражку, а из
полагавшейся новой прозрачной сотворил на операционном столе костер. А ведь
когда предлагали посвятить во все тонкости касательно изменений во внешности
оперируемого, отмахнулся, заявив, что он как все. Кто-то осмелился "накапать",
и из Ставки пришел запрос "объясниться". Старик на это отправил свое погрудное
видео-фото, на котором ОКО через отверстие в кокарде фуражки внимательно высматривал
ВерхГлавкомов...
Второго глаза у Малышева не было вовсе. Пустую глазницу закрывал наглазник
из черной замши обметанной по краям серебряной нитью. Старик слыл большим
эстетом. Цвета черный, золота и серебра были наиболее им любимы, а их сочетание
считал самым выразительным. Его черный китель от обычных адмиральских небесно-голубого
цвета отличался и наличием ливреи (орнамент из стилизованных листьев гилькулясового
дерева шитых гладью) на груди и на спине.
И "третьего глаза" у Малышева тоже не было — никто и никогда не видел
его с этим символом-татемом расовой принадлежности. Малышев не толлюд. Накануне
операции по вживлениию ему ОКО отправил в Ставку рапорт, в котором напоминал
о том, что сам он не толлюд, а людской крови. Мыслит, как человек. Потому,
"срывы" неизбежны. К рапорту приложил копию старинной видеозаписи сделанной
в бильярдной, где он — в обнимку с братом-близнецом на фоне транспаранта
с надписью "Привет выпусникам Ленинградской мореходки!" — пятнадцатилетний
и пьяный, уснув стоя у игрового стола, выкалывает себе кием глаз. Но, надо
отметить, отсутствие толлюдского знака, рисуемого на лбу каждым толлюдом по
утрам с большой любовью и искусством и действительно украшавшим, у Старика
компенсировалось наличием оригинальной и неотразимой прически. В Рождество
по телевизору его видели с зачесами на пробор от затылка, прижимавшими к черепу
"отмороженные" уши и на лбу сплетенными в косички воедино с бровями.
Малышев курил трубку, набивал ее табаком вперемежку с измельченными в порошок
таблетками оскоминицина; уверял, что поэтому самый старший по возрасту в СЦА.
Это свое изобретение запатентовал, и ни патента, ни лицензии никому не продал,
мотивируя тем, что неизвестно, чем все это кончиться. Трубки вырезал сам,
и это считалось за его хобби. В вагонных тамбурах висели подлинники Айвазовского
и Шишкина, но шедевры эти затмевало искусство, с каким сделаны, тут же укрепленные
на стенах меж полотнами, трубки из разных пород дерева. Рассматривать их по
пути из геймпарка не надоедало — чертовски были красивы. Адмиралы, сначала
тайком, потом и в открытую, по одной-две "умыкивали". Автор этого не замечал,
а скорее всего, укрепив на стене в вагоне, никогда не возвращался к своим
произведениям.
Встречал Малышев подчиненных, стоя к прибывавшим задом, заведя руки за спину
и оперевшись на спинку инвалидного кресла. От того, что кресло Старику великовато
(спинкой чуть ли не под лопатки), локти разводил в стороны, а плечи задирал
так высоко, что, казалось, фуражка лежит на погонах. Вот почему Старик и имел
другое прозвище — "Поганка".
Если командующий пребывал в хорошем расположении духа, тогда и у адмиралов,
вконец измученных, несколько выправлялось настроение. Входя к флаг-адмиралу
и снимая фуражки (Старик это любил), немедленно сплевывали три раза себе за
плечо в надежде на то, что и на этот раз — в этом году — все в бункере
пройдет "тип-топ".
Последним в геймпарк входил Шварпцкофф, задраивал за собой люк и коротко свистел
в свисток. Командующий поворачивался лицом и садился в кресло-коляску. Все
с поклоном щелкали каблуками и надевали фуражки. "Вице-адмирал, к доске!"
— распоряжался Малышев, и учения-игры высшего комсостава Флота начинались.
Малышев никогда не называл имени вызываемого, а произносил одно звание: "контр-адмирал",
"вице-адмирал" или "адмирал флота". Шли по очереди. Знали — никого не
преминет. Обращался к подчиненным в повелительной форме с именительным наклонением,
независимо от ситуации. А если из уст звучало: "Вице-адмирал, пожалуйте к
доске", — все мгновенно скрещивали указательные и средние пальцы на обеих
руках. Это мешало захватить рукав кителя, чтобы надраивать им "М", но в ломило
пальцах редко и латунь всегда блистела. Ну, а если звучало, например, так:
"Восемнадцатый, на подиум!" — что означало: приписанный к гальюну за
номером 18, на эшафот — знай, в высшем комсоставе Флота ты уже временный.
А пока, если ты адмирал флота, — стал вице-адмиралом, если контр-адмирал
на должности, например, комдива — разжалован в матросы на должность стрелка.
Вызванный к доске не спешил выполнять распоряжение: он ждал, и опрометью бросался
на подиум только тогда, когда Старик отдалялся в коляске со столом по рельсам
в сторону от доски на сто метров. Опрос "домашнего задания" длился по четыре-семь
часов. И, если по окончании и не звучало: "Вы у меня гальюны чистить будете!",
проэкзаменованный возвращался на место отнюдь не счастливым. По заведенной
традиции, на очередное ристалище он обязан был явится не как все с орденскими
планками, а при полном "иконостасе" своих наград и в этом году был тем самым
особо отмеченным в учении, который и помогал старику варенье сварить, постирать,
пшеницу сжать. Правда, покидали избу "счастливчики" всегда навеселе
и одаренными бутылкой старинной формы с мутноватой жидкостью. Большой палец
руки непременно держали направленным в небо и жест подкрепляли словами: "Вот
такой мужик!" Но никто не верил — потому что просто не верил, и сам,
побывав в избе, такого не помнил...
Ох, и устал же я. Спать по-стариковски хочу. Плесни... И дай шоколдки закусить...
Самое важное о Малышеве: он проподал в Океане... Однажды объявился раз на
несколько часов в "Кисловодске", сообщил, что обитатели Акиана — изгои
Океана, что Океан подвергается оккупации вэгами, пришельцами из Галактики
соседней, и Акиан сия участь непроминет. Сообщил и исчез, уже навсегда.
Что ж, будем закругляться, Акмела. И ты носом клюешь.
— Да нет! Не усну, мастер Аментола. В дремоте я запоминаю лучше.
— Ладно. Вкусовые и обонятельные рецепторы у меня поизносились, но спать
я хочу и сон у меня крепкий, как у тебя, молодого. Разливай все... Итак...
"Эсерка", "Кисловодск", Малышев однажды исчезли...
— И "Эсерка Каплан"?!
— И дрейдер. Пассажирский колониальный суперлайнер с названием "Эслан
Каперка" — на самом деле та действующая модель сверхкорабля в масштабе
1:50, на которой на полигоне "Изумрудная Планета, 16" обучались рекруты. В
нее миллион лошадей, восемьдесят тысяч верблюдов и четыре тысячи боевых слонов
вместится, но полкам развернуться уже места не хватит.
Твоя задача: выяснить, какое истинное назначение кловунов, какова их миссия..
Им отводится какая-то важная роль, сами они о ней ничего до поры до времени
не знают, это установлено досконально и сомнению не подлежит. Среди них есть
люди — из пленных, друзей домовладельцев, которых пичкали антинекротиком
еще до Указа, но их осталось мало. Современные кловуны — толлюды из числа
курсантов Школы Флота, из тех самых неудавшихся диверсантов, полурот морских
пехотинцев, что готовили в "Крепости". Толлюды выше людей, другим ничем не
отличны, поэтому курсантам, подготавливаемым для заброски на планеты СНВ,
уменьшали рост. Процесс не прост, работы проводились непосредственно на "Эсерке".
Все то время дрейдер называли "Борделем"; потому, что малорослые курсанты
пользовались неизменным успехом у женщин — "асов", солдат-андроидов
женского пола. Они взяли "красавчиков" в оборот. Командование Флотом делало
попытки прекратить разврат, но как-то вяло, неэффективно.
Сейчас, Акмела, ты узнаешь важный секрет... На дрейдер из "яйца"
по шлангу переправлялись "волонтеры", которым и было суждено перебраться
в Океан на "Эсерке" с Малышевым. Попадали на корабль волонтеры не
в своей толлюдской воплоти, а... — те самые твари, не то змея, не то
ящерица, не то цапля. Замороженными. Прятали вжигов в холодильниках с слонятиной,
вирблюжатиной и кониной, а с концом "Несуразного конфликта" и доставкой
в "Крепость" с Акияна почек-биотроппроцессоров подсадили под печень
АССам — "абсолютно совершенным солдатам". Слонятину и вирблюжатину
использоавли как "скульптурный" материал для создания их тел. Кониной
питались. Так что, как ты теперь понимаешь, боевые слоны, верблюды и кони
— блеф, мясо нужно было, "пушечное" и продовольственное. Курсантов
отправили на Акиян, волонтеры заняли их гамаки в кубриках. Развлекались с
женщинами-асами, пока не отбыли в Океан.
Курсантов отдали под трибунал и наказали, официально — за разврат на
передовой, но в честь победы в "Несуразном конфликте" пожизненное заключение
им было заменено кловунством, они сменяли по Домам кловунов из пленных людей,
состарившихся и умерших. Но есть неопровержимые сведения, что часть карликов
была вывезена из "Крепости" загодя, тайно и расселена по планетам-заповедникам
с населением из людоидов, где они себя за оных и выдают. Много можно построить
версий, но все они несостоятельны по факторам: кловуны сами не знают своей
миссии, все они получают для продления жизни оскоминицин, принимают его даже
принудительно.
Будущий Диктатор ТСНГ был свидетелем некоторых событий, происшедших в "Кисловодске",
когда Малышев прибыл за волонтерами; они дали ему пищу для заключения, что
Океан, — не вэги, а океанцы, — угражает Акиану, и Малышев —
предатель.
На сегодня все. Графин пуст — пойдем спать. Расслабься, молодой андроид,
своими действиями шпиона никакого вреда ты своей родине не причинишь. "Братья
по крови" хотят знать всю тайну с одной целью: в случае нашествия на Акиан
из Океана — наш Диктатор этого ожидает — Гараж должен быть во всеоружии.
Налей по последней и оставь мне шоколадку!
— А адмиралы?
— Что адмиралы?
— Что они делали в "яйце"?
— Комаров на озере и в лесу кормили. Теми питались вжиги.
— Зачем по двумстам вагонов бегали? С этими хлопающими пушкой у носа
дверми в купе.
— На толчке в сорока гальюнах в "прищепках" не спроста сидели...
Тайна...