Самое печальное, что есть в жизни - то, что ее нет.
Сколько раз уж бывало: кажется, вот оно, счастье! А протянешь доверчиво руку - пыль, тлен и прах тихо текут между пальцев...
Да, коротка и эфемерна жизнь человеческая, а еще мимолетней в ней радость и не умеют люди ни найти, ни узнать, ни удержать ее.
Лишь гениальный писатель может проникнуть в истоки и разрешить все загадки. Вскроет, бывало, бесстрашно пласт нашей жизни огромный, или копнет так глубоко, что самого уж не видно... Где ты, писатель, откликнись, миру о тайнах поведай! Поздно - не слышит, не слышит, тихо шуршит под землею да что-то бормочет из ямы...
Один великий русский писатель мудро сказал о тщете всех наших упований:
Глупый пингвин робко прячет
Тело жирное в утесе -
Так никто и не узнает,
Где Чапаева могилка...
И разве можно удержать то, что любишь? Никак, никак нельзя удержать того, что любишь!
Промелькнет, пробежит время, глядишь, и ты уж не тот, и в объятьях твоих - не счастье, о нет, не счастие вовсе, а Вера Ивановна Кузькина из четырнадцатой квартиры, которая не только на счастье, а вообще ни на что не похожа.
Прав, прав был один великий японский писатель, заметивший:
Чтобы сегодняшний вечер
Не показался печален -
Утро начни с харакири.
И лишь в светлой сказке... Хотя, и в сказке счастье не удержишь:
--
Наконец, ах, наконец-то, - воскликнула счастливая Золушка, - я смогу жить во дворце, плевать в потолок и бить баклуши! Да ради этого я согласна умываться хоть каждую неделю...
--
Наконец, ах, наконец-то, - просиял Принц, - я нашел вторую хрустальную туфельку! Сами понимаете, любому фетишисту обидно, когда у него только один башмак, да и то чуть больше наперстка. Это уже не фетишизм, а прямо извращение какое-то!
--
Наконец, ах, наконец-то, - захлопали в ладоши родные дочки Мачехи, - мы сможем причесываться у настоящего парикмахера, а платья шить у приличного портного, не боясь этой ненормальной, которая себя почему-то считает великим кутюрье!
--
Наконец, ах, наконец-то, - блаженно вздохнула сама Мачеха, - в кои-то веки я смогу попробовать свою любимую тыквенную кашу! Между нами, девочками: все эти годы я растила тыкву вовсе не для того, чтобы эта фифа раскатывала в ней по своим бесконечным танцулькам.
--
Наконец, ах, наконец-то, - радостно просияли мыши, - мы будем друг друга любить и нарожаем мышат! Ясно ведь, что не до секса будет двум маленьким мышкам, если они ежедневно с места на место таскают аж до полуночи самой тыкву огромных размеров с кучером, парой лакеев и здоровенной кобылой!
... и только Добрая Фея сверху зудела, как муха: - Помните! Memento more! Помните, тайм - это бабки!
Горе вам, люди и звери! Вы отмахнулись от Феи, но разве можно от жизни вам отмахнуться? Куда там!..
Вся наша жизнь - юдоль с коркой. Вы позабыли про время, но уже близятся сроки!
Чу! Три минуты восьмого гулко часы отбивают! С их предпоследним ударом Золушка стала вдруг мышкой, Мачеха - Феей, а Фея стала ливрейным лакеем.
И остальные герои, метаморфозы изведав, вновь беспредельно несчастны: Золушка снова, как Чацкий, требует: "Тыкву мне, тыкву!"; новые Дочки, как прежде, ходят с дурацкой прической; тот, кто стал принцем - почти что так же невинен, как мышки...
Об этом великий немецкий писатель хоть ничего не сказал, но, подняв назидательно палец, трижды качнул головой медленно справа налево. И тогда всем вокруг стало стыдно, неловко, светло и печально, так что они покраснели, будто помидоры, побелели, как репчатый лук, позеленели, словно огурцы и пожелтели вроде постного масла... А соль была вот в чем:
Люди!
Хватайте в охапку Мачеху, Кучера, Дочек, Фею и мышек и туфли - все, что годится для секса - и уже больше до смерти ни за какие коврижки НЕ ПОДНИМАЙТЕСЬ С ПОСТЕЛИ!
Ибо - кто знает, кто знает, кем суждено Вам вернуться -
Золушкой,
Принцем
иль Тыквой?
... как одному великому африканскому писателю, который неожиданно приехал из командировки...