Она любила складывать города из разноцветных стеклышек. Кажется часами могла сидеть на скамейке в заросшем дубами парке, и осторожно передвигать длинной палочкой маленькие стеклышки. Складывая в результате, причудливые, понятные, пожалуй, ей одной, картины. Иногда это были целые пейзажи, с изображением морей, гор, равнин. Но, почти никогда - портреты. Так вышло, что она не любила людей. Нет, совсем не потому что они наделали ей много гадостей, как это может показаться. Просто, она не могла отличить одного из них от другого. Все они были для нее копиями копии: серые, угрюмые, непонятные. В чем-то даже не четкие. Однако при этом, она никогда не отрицала того что она сама человек. Как бы это получше сказать... Она, наверное, жила с этим. Как инвалид живет со своей стигмой, - каждый день проводя в тихом перемирии со своим я. Так и она, - жила человеком, но мечтала стать блестящим стеклышком. Маленьким, красивым, таким вечным. Но главное, как ей казалось, в существовании стеклышка было то что, каждое из них когда-то было одним целым с чем-то большим. И каждое, повинуясь палочке, могло стать чем-то еще большим. Например городом.
И так, уже несколько лет - день ото дня она сидела на скамейке и выкладывала узоры из стеклышек. Которые, кстати, собирала по всему городу, и хранила в специальном мешочке скромно повешенном на поясе, так они всегда были с ней. За этим занятием проходили ее светлые дни. Потому что как только темнело - она исчезала со страниц парка. За ней приходила ее мать, и она уходила, туда где, наверное, был ее дом.
Иногда к ней приходили люди. Фотографировали ее, и фотографировались рядом с ней. Задавали глупые вопросы, старались понравиться. Может быть, даже искренне восхищались ее узорами из стекла. Но она отлично умела притворяться глухонемой. Да и если надо - могла и палкой по спине, той самой - которой она двигала стеклышки. Так что проблем с людьми, у нее почти не было.
Верно. Почти - не значит совсем. Любая тишина рано или поздно должна быть нарушена, пусть звуком падающей капли, или наоборот ясным и громким звоном колокола, но будет. Трудно сказать на кого он был похож больше: на маленькую незаметную каплю, или на веселый перезвон колоколов, но определенно в нем что-то было и от того, и от другого. Тот парень был из тех людей которых и не заметишь-то если не приглядишься. Но, однако, если заметишь то он тебе скорее всего понравится. Слегка полноватый, с жидкими темными волосами и по-юношески небритыми усиками. Эдакий среднестатистический, ничем не примечательный юноша. Совсем не популярный, немного глупый. А может быть даже в чем-то плохой, но несмотря ни на что странно обаятельный. От друзей он услышал о странной художнице из парка, и решил сходить посмотреть на нее собственными глазами.
Наверное, нет смысла описывать тот момент когда он увидел ее, тем более, что его и не опишешь-то толком. Он пришел в парк, дошел до того места где сидела она: худая девушка с некрасивыми чертами лица и в мятой одежде. Посмотрел на нее немного, стоя поодаль. Затем собрался с духом и подошел ближе. На что, впрочем, она никак не отреагировала. Он конечно, счел это разрешением подойти ближе. И вот уже через плечо наблюдал за тем как она передвигает странноватые гладкие стеклышки палочкой по асфальту. Ему даже на миг показалось, что он может разобрать тот узор который она старалась выложить. Увы, только показалось. Так он простоял минут двадцать, наблюдая за ней, буквально дыша ей в затылок. Околдованный плавными движениями стержня и кадрилью чудесного калейдоскопа ожившего прямо на асфальте. Откуда-то в его захламленной голове возникло слово "каллиграфия", жаль только он не смог вспомнить откуда. Кажется, он простоял за ее спиной вечность, которая закончилась темнотой. И только зажглись фонари - она молча встала, собрала стеклышки, выкинула палку и ушла. Так и не обернувшись. Даже не взглянув в его сторону.
Он приходил к ней каждый день. После школы, едва забросив домой пакет с тетрадями, спешил к ней. И ни говоря ни слова сидел рядом с ней на скамье, зачарованно наблюдая. Ей, конечно, было все равно. Она ни разу не отводила взгляда от земли, и почти не прерывала движения рук. Достроив один узор - тут же вносила резкими движениями хаос, в только-только выстроившуюся композицию, и начинала танец заново. А он только тихонечко сидел рядом. Может быть он любил ее, хотя скорее он любил то что она делала. Ему нравилось любоваться получающимися узорами. Однако при этом - он ниразу не решался попробовать сам. Просто ему казалось, что у него не получится. Да и не очень-то и хотелось, здесь он был зрителем. А художником - она. Но однажды, он нарушил тишину и, не выдержав, сказал ей: "Слушай... А у тебя отлично получается!..". Тогда ее движения на миг прервались, как будто бы она споткнулась обо что-то. Ему даже показалось, что на некоторое время его коснулся ее взгляд. Но, однако, она невозмутимо продолжала творить свои картины. А он, отчего-то разволновавшийся, вскочил и убежал. Стараясь не оборачиваться.
На следующий день он пришел к ней снова. С нелепым букетом тюльпанов под мышкой. В тот день, его самого трудно было отличить от красных тюльпанов в его руке: лицо было жутко красным, видимо от волнения. И он, подойдя быстрым шагом к ее лавке, положил-кинул рядом с ней тюльпаны, пробубнил что-то вроде: "Тьбе!", и быстро убежал. Оставив художницу наедине с цветами. Позже, уже в этот день, но вечером он вернулся в парк. Без труда нашел ту самую скамейку, и жутко обрадовался не найдя там ни ее, ни тюльпанов. "Значит - взяла с собой! Значит - понравились!.." - бодро било в висок. В ту ночь, он почти не спал, а на следующее утро в школе был как пьяный. То и дело поглядывал на часы. Ждал, когда, наконец кончатся уроки и он сможет уйти к ней. И они, конечно, кончились. Тогда, он побежал в парк, где, конечно, нашел ее на своем месте. И снова, сидел рядом с ней. По детски счастливый, - сидел и любовался ее картинами.
Шли дни, которые превращались в недели. Недели, постарев становились месяцами, а они - годами. Он был рядом с ней каждый день. Родители и друзья давно привыкли и махнули на странную привычку рукой. Как, впрочем, и на него. Потому что с тех пор как он увидел ее, ему больше ни до кого не было дела. Включая себя, конечно. Он был рядом с ней. В холод, в дождь и мороз. Сидел на скамейке, наблюдал. Иногда, когда ему казалось что становилось слишком холодно: накидывал на ее плечи свою куртку. Когда начинался дождь: раскрывал над нею зонт. Он был готов на все, только ради того чтобы не прекращался танец стеклышек по асфальту. А ей... Ей было все равно. Она просто творила свои картины из холодного стекла. Понятные и видные только ей одной. Но однажды, он не выдержал и рассказал ей все. О том что было внутри него, о том, что будет. О том как иногда он замерзает, о том как она прекрасна. О том как любит ее, о том, что им обязательно надо быть вместе. О том, что только он один понимает. И о том, что только он знает. Он том, что не может жить, есть, пить. Черт, не может даже умереть... Дышит, только рядом с ней. Улыбается, только глядя на ее картины. Счастлив, только сидя рядом с ней на ее скамейке. Он говорил, и плакал - странными, чистыми слезами. Всхлипывал. А она оставалась холодной. Ему показалось, что ход палочки раскладывающий стекла не остановился ни на секунду. Только слезы как капельки стекла бежали по ее щекам. И они окончательно добили его, в сердцах он дернул ее за плечи и развернул к себе лицом. Не глядя, зажмурившись прижал к себе. И плакал... плакал, уткнувшись в ее теплое плечо. Плакал и гладил ее волосы, целовал ее кожу прижимал к себе. Пытался сдержать свои и ее всхлипы, угомонить дрожь. Наконец, они были вместе.
Наконец дождь утих. Он почувствовал, что слез больше не осталось. И тогда впервые решился посмотреть прямо в ее глаза. Поднял взгляд и увидел себя в отражении бесконечной глубины неба, где он был - лишь облаком. А она, провела рукой по его щеке, ласково улыбнулась и прошептала: "Глупый...". Затем обняла, и он снова заплакал, слезами ребенка в объятиях матери. Наверное, это и было счастьем.
Чуть поодаль. Зажав открытый рот рукой, со слезами на глазах стояла его мать. И смотрела на сына плачущего уткнувшись лицом в ладони. Одинокого. Уже второй год сбегающего из дома, туда - где его никто не ждал. Второй год сидящего одного посреди старого парка, сейчас запорошенного золотом листьев.