В Англии живут красные божьи коровки. Если среди них появляется самка с желтым окрасом, то она пользуется огромной популярностью. Жизнь требует разнообразия. А популярность обусловлена естественным желанием насекомых, инстинктом эволюции продолжать род, снабдив нетривиальным генотипом.
Божьи коровки с желтыми крыльями быстро умирают. От интенсивной сексуальной жизни воспаляется пищеварительная система.
Семен любил занимать руки чем-нибудь. Музыкальная школа подарила пальцам тонкость и гибкость. Любил онанировать на рассвете, купаясь в клоках и обрывках ватных мыслей. Обвивая, они душили спящий мозг.
Семен спал на продавленной кровати. Жар тела, утомленным только что высвобожденным белым веществом, вкупе с теплотой, исходящей от батареи, а так же от одеяла буквально вводил юношу в изнеможение. Свесив ноги, пытаясь встать, и в то же время, будучи плененным слабостью, разлившейся по всему телу, Семен лежал без движения несколько минут. Свет от сосульки - лампочки без абажура, держащийся на проводе, изъеденным пылью в желтый цвет, как инородный предмет, пугающий завершенностью и агрессивными лучами, вводил в уныние мальчика.
Качающееся юное создание шло в ванную комнату. Глаза блестели, влажными проталинами смотрело на этот мир чудо бытия, окунувшееся в тайну зачатия. Когда Семен смывал с лобка остатки спермы, старательно вымывая черные упругие волоски, то задумывался неизменно о том, какую жизнь мог бы подарить.
КОСТЯ
Дни проваливаются в лоно безвременья, словно пятаки в свинью-копилку. Жизнь стоит где-то в стороне и созерцает, игриво стреляя фарфоровыми очами хрюшки.
Озябшие от холода пальцы опасливо подкидывали замерзшие продукты. Погрязнув в мыслях, замерла Груша. Мучительно вспоминала, какой сегодня день недели, и сколько же осталось до прихода почтальона с пенсией.
Когда вытянутые старушечьи кисти окоченели, Груша опомнилась. Выбрав сосиски, взгляд упал на бархатный зеленый тапок. С траурной черной каймой из него живописно торчал большой палец. Зрелище ужаснуло старушку. Казалось, палец явился сосредоточием зла, всего черного. Пол, стены, окружающее пространство поплыло перед глазами. С трудом, сдерживая себя, трясущимися руками, зажгла конфорку, налила воды в ковшик, и бросила туда сосиски.
Жар плиты расслаблял. Груша придвинулась поближе. В лоб ударило теплым воздухом с запахом гари. Впав в расслабленность, она машинально взяла со стола вилку и помешивала весело булькающие пузырьки.
Поняв, что пригореть сосиски в воде вряд ли способны, она помыла вилку.
Наконец, от тарелки исходил аппетитный пар.
Шоркая тапками, победоносно несла блюдо в зал. Усевшись возле подоконника, Груша щурилась яркому и колючим лучам.
Прохожие, сновавшие мимо, игнорировали скрюченный силуэт за грязными стеклами.
Счастье воспоминаний уводило далеко от насущного. Сквозь дремоту, различая людей, вспоминала деревню, как, будучи босой девочкой, с растрескавшимися цыпками на загорелых ногах, они прыгали через ледяной ручей. До нее доносились запахи душицы и чабреца. И сознание находилось где-то далеко от пыльной комнаты, дырявого тапка, от поблекших обоев.
"Компьютерный класс Бумер" - привычно скользила по белым буквам на грязной фанере.
Каждое утро приходит толстый, неумытый дядька, с грязными, спутанными волосами, в кожанной куртке.
Сам моет полы в классе. Через четверть часа он выльет ведро грязной воды на самый порог...
Всю жизнь Груша созерцала сражение добра со злом. И каждое утро, казалось, что открывается тайна миросотворения. Черные потоки воды, струящиеся по ступенькам, поглощали цементный парапет. ОДнако, вода впиталась почти моментально, и уже белесые прожилки врезались в мощь крыльца.
Пройдет несколько минут, а белый цвет выиграет битву. Победит добро. Беззубый рот старухи расплывался в безвольной перед очевидностью улыбке, да шаркающие тапки о стертый линолеум, покрашенный в грязно-коричневый, говнистый оттенок, извещали, что Груша ползет на кухню. Привычно нырнув в поток теплого с гарью воздуха, она ждала, пока закипит чайник.
За окном послышались крики, шум хлопающей железной двери. Старушка ринулась к окну. Всякое проявление жизни интересовало и приводило в малопонятный, инстинктивный трепет.
Два подростка, выряженные в маркие, мешковатые вещи стучались в темно-бордовую железную дверь.
Через толстые линзы очков старушка заметила их черты лица. Один, что постарше напоминал хорошенькую девушку, с тонким, вытянутым носом, с румянцем во всю щеку, и с непокорной шевелюрой темных волос, переливающихся на солнце. Второй, чуть ниже ростом, полноватый, насквозь ухоженный, с гладкой белесой кожей.
Они о чем-то бойко шуршали, брюнет то и дело оглядывался по сторонам, стреляя в прохожих вострыми глазками.
Наконец, железная дверь отворилась, и подростки вошли внутрь.
За окном уже палило солнце, резало глаза от света, и Груше стало томительно. На душе висел ком. Тягучее, мало понятное чувство ело всю сущность ее.
Желая отвлечься, взяла пыльную газету, осторожно села на диван.
Мутноватые синие глаза самопроизвольно закрывались, помимо воли хозяйки. Груша знала, что засыпает, но прибывала в пограничном состоянии. Мозг, все еще хотел читать газету, скользить по черным маленьким буквам на тонкой бумаге, хотел внимать запаху типографской краски нос. Изо всех сил, наперекор, Груша раскрыла ресницы. Глаза сжались до щелочек, и через просвет старушка едва разбирала буквы, догадываясь зачастую до смысла.
Она читала статью, где доказывалось, что частый, чрезмерный секс сжигает лишний жир, повышает тонус организма и продлевает жизнь.
Дряблый рот, прошептал "иеээх, срамота и охальство". Посидев в оцепенении, Груша вспомнила о чае, и вскоре, шаркающий звук огласил квартиру.
Полдень в разгаре, а на душе опять все таже щемящая боль.
В открытую форточку послышался скрежет открываемой железной двери. Старушка устремилась к окну. Струя сухого воздуха обдала лицо, и она увидела двух выходящих утренних подростков. Шли медленно, и какой-то странной, расслабленной походкой.
Дуя в горячую кружку, Груша пыталась рассмотреть черты лица юношей. Молодость всегда необъяснимо притягивает; как-будто, налюбовавшись ею можно зацепить себе частичку живительных сил и сумосбродства, коим так характерна пора ошибок.
Испив чаю, Груша села на диван, и уже более не смогла противиться тяжести, смыкающей глаза, а тело безвольно расслабиться заставляющей.
ОКСАНА
- Деньги? - гаркнула Оксана, выпучив синие глазки на продавца.
- О, простите, я забыл... Вот, пожалуйста.
- Ничего страшного - загремела мелочь, сыплясь в розовую сумочку.
- Оксана любила легкие, изящные вещи, которые плотно обнимают фигуру, и ткань немного сдавливает кожу, делает силуэт соблазнительным. Девушка, весьма стройная в юности, к 25 годам утратила былое изящество и приобрела пышные формы.
Ослепляло солнце медным диском длинные волосы девушки. Резь в глазах. Проникало внутрь, хрупкость и уязвимость вселяя, делая походку осторожной и легкой, наполненной боязливой грацией. Налитые груди напрягались под блузой и бюсгалтером, соски превращая в темные точки. Твердели мышцы ног. Оксана смотрела прямо, далеко от себя. Всесильной представляла себя юная девушка, осознавая в тоже время, что за безоблачным мигом всевластия последует страх и зыбкость, темнота крохотной комнаты, с выцветшими желтыми шторами и одиночество, разлитое в каждой крупице, в каждом моменте времени. И от понимания власти на секунду, Оксана, осатанело крутила округлыми бедрами, откинув голову назад, отдав на волю сухого ветра гладкие волосы. И синие глаза устремлялись все дальше и дальше за горизонт, пытаясь найти опору в уходившем миге.
- Девушка, а можно с вами познакомится?
- Мужчина, что вы себе позволяется? - слишком театрально вздернув бровь, резала синими глазами Оксана. Не можно, а нужно! - напусканно рассмеявшись, с вящей томностью грудным голосом скорее прохрепела, чем сказала Оксана.
Губы безудержно растянулись в улыбке, искажая лицо, сладливостью, и гадкой противоестественной услужливостью нескрываемой озаряя изнутри его. И такая покорность, ощущение ХОЗЯИНА, непреклонной и недоступной бывшей минуту назад девушки, разжигала похоть и сладострастие в случайном мужчине.
Мужчина, с благородным пробором белых волос, тщетно старался скрыть скованность и взволнованность. Оксану забавлялась, словно кошка, чувствуя азарт и, опять-таки - власть.
Уйдя с математического кружка пораньше, или пропустив полностью, мальчик бродил по наитию по своим излюбленных окраинным местам. Семен всегда заглядывал в глаза случайным прохожим, иногда доходило до назойливости, когда, чуть-чуть наклоняясь, он силился пристальнее посмотреть в глаза, будь-то пожилой дамы, то ли маленькой девочке, смотрящей вниз, погруженной в свои детские думы.
Ему всегда хотелось проникнуть под черепную коробку человека, понять, что же там происходит, у этих ОСТАЛЬНЫХ людей.
Забываясь и уходя глубоко в себя, мальчик механически передвигал ноги, иногда шаркая и сбиваясь с ритма - он был погружен в думы. Сетка образов сознание ловила и уносила в бытие другое, призрачное, размытое. Семену казалось, переставляя картинки, он решает сложную задачу, мыслит, и блаженство от понимания, и радость от фантазий проникала под кожу, в крови растворялась. Учащенно билось сердце, оттого что может быть так, как замыслил он, что так непременно будет, не может иначе быть. Достигнув апогея яркости и красочности, удовольствие, сопоставимое с оргазмом, удалялось. Мальчик выходил из ступора и глаза, бывшие минуту назад замутненными, разрезали реальность.
Подходил к своему двору. На лавочке восседала привычно тетя Клава. Желе растекалось по лавке, складки кожи проникали сквозь промежутки досок. Обернутое в серое, под мрамор платье, глыба, скважину открывая, сотрясая отвислость на подбородке: "Со школы, небось?". Господствовала, и притупляло мысль, закидывала крючок глыба. Обмануть хотела, кролик перед удавом содрогался, и от желания иррационального, чтобы кролик был кроликом лишь, чтобы мальчик стереотипу соответствовал, мальчик говорил: "Да". - "Обманываешь, гад. Портфель где?". "Да в школу за тетрадками ходил я". - "Непоподя где мотался. Хам и лгун. Бессовестный. Марш домой, мать на стенку лезет, небось. Встал что? Не мозоль обзор". Прыг-скок, ускакал счастью не веря, одарив стрелой в оглядку тетю Клаву. Сидела. Сидела. Таинственно молвила отрыжкой: "Развелось". В спячку впав, потухла. Переваривала.
Костяшкам больно. Звонок далеко.
- Иду. - зычно.
Скрип.
- Идем есть.
Аккуратно туфли. В нижнюю полку шкафа. Параллели судеб. Два башмака. Ходят по земле, изнашиваются. Протираются. Стояли бы век, блестели. Покрылись пылью. Пролежали бы долго. Выбросили. Без пользы все. А так нельзя. А вот ходячие башмаки пользу приносят. Мало живут, да видят много. Полной жизни кличется сие.
И походка неправильная. Передвигает, переставляет. Боком словно ходит.
- Мам, как ты ходишь. Топ-топ. - кривляясь и улыбаясь...
- Поживи с мое. Ешь и уроки учить. Посуду помоешь.
Трук-трук о доску бельем. Из ванной. Стирает.
Кролик кушает самостоятельно. Как сладостно. Малина. Один во всей кухни. Сам с собою. И голова пуста, да горда. Один. Во рту хорошо. Тепло.
Тускло, разбирает буквы, силясь прочитать. Спотыкается. И опять. Вперед. Так нужно. Только вперед. Иначе - блестеть и неподвижность - болезнь.
Отвлекается. Смотрит в окно темное. Как интересно. Комнату видит, смотрит на улицу-то. И сугробы редкие просвечивают, где голова свет, струящийся и блеклый, загораживает. Пыльные лучи. Пятна от сосульки огрызками желтыми.
- Ты, почему отвлекаешься? Хочешь унитазы, что ли всю жизнь драить? Учись, сколько раз говорить.
Ах, разбили мозаику. Опять буквы, отречение, бессмысленность и непонимание. Для чего? В сугробы рвется. Вот где прелесть. Синева и спокойствие. И понятно все. Где снег там мягкость. Да тает красивый от тепла, сдувается в слякоть превращаясь, и увязаешь в жиже, пачкаешься.
Лежа в постели. Ворочается. Брыкнется, перевернется. Уснет, забывшись, что надо сопротивляться.
КОСТЯ
Груша проснулась поздно. Сразу вскочила, села на кровать, оперлась руками на подушку. Кровь, устремилась на подушку. От резкого движения закружилась голова, перед глазами возникли "мушки".
Груша решительно, превозмогая боль в коленях, зашаркала в ванную. Умывшись, надела старый крепдешиновый сарафан. В фиолетовой материи, облегающей тело, с оранжевыми приземистыми деревьями, нелепо скрюченными, начинающий зарождаться горб выразительно выступал. Убрав волосы под белой косынкой в красный горошек, Груша вышла на лестничную клетку.
Доковыляв до лифта, прислонилась к грязной стене, прямо на надпись углем: "хачеки - пидоры".
Глаза слезились от внезапного солнца, сердце клохотало, правую ногу сводило в судороге. Щавкая губами, превозмогая боль, Груша села в маршрутное такси: струю газель, с расхлябанной дверью.
Старушка уткнулась в окружающее пространство, растворилась. Не проехав и минуты, скрипучим старческим криком выплюнула: " Остановите возле базара, молодой человек", на издыхании, коробясь: " плохо вижу, все сливается".
Водитель, почти забыл о просьбе. Резко притормозив уже проехав рынок. "Бабуля, тебе пора".
"А, спасибо, сынок".
Выйдя из салона, Груша только теперь увидела, в какой дали находится от рынка.
Палило солнце, хотелось пить.
Старушка собрала волю в кулак, превозмогая боль в суставах, ринулась.
Через час отыскала обувные ряды.
- Почем отдашь, сынок?
- Для тебя дорогая, хоть за просто так.
Найдя, свой любимый елочный зеленый, старушка купила тапки. Довольно улыбаясь, рукой прижимала сверток к боку. Груша чувствовала твердость, их материалистичность. Можно потрогать.
Грузно сев в маршрутку, рассыпаясь, на последнем издыхании, добралась до дома. Захлопнула входную дверь и устремилась на кровать сразу, забыв разуться.
Лежа на спине, прижимала к груди бархатные новые бархатные тапки, обмотанные грубым картоном.
Утром, протирая глаза затекшими руками, вспоминала сон. Покойная матушка наливала душистого борща. Низкий, грудной мамин голос сетовал на засыхающие цветы в кадушка, о том, что следить за ними у нее нет времени, а ни в чем неповинные растения засыхают на окне.
Докушав, проводив утром мамку, Груша первым делом, как взрослая, набрала в лейку воды, взяла с собой табуретку, и поставив возле подоконника, взгромоздясь, лила теплую воду прямо под корешок пожелтевшего ствола.
Днем прибежали подружки. Шумной гурьбой дети устремились попрыгать через арык.
Когда настало время обеда, мама молчала, сведя губы в маленькую трубочку, в две воинственных нитки превратив, налитых алой кровью.
- Садись. Кушай. Кушай. И слушай. Ты цветы поливала? - мама придвинула теплую чашу к коричневым от загара тощим рукам дочери.
- Да! Решила тебе помочь. Правда, здорово?
- А потом ты пошла гулять?
- Ага. Мы пригали через арык. И еще я увидала сегодня воот такого жука. Он черный, и страшный.
- Когда доешь, пройди в зал, посмотри все ли там в порядке.
- Да, хорошо. Мам, но ведь ничего же не случилось?
Мама развернулась спиной и загромыхала грязной посудой в мойке.
На спех доев, Груша устремилась в зал.
"Ой!" - вырвался возглас. \
Ящики с цветами опрокинуты, растоптанная земля валялась по полу, а тюль с низу пожевана.
- Мама, мамочка. К нам приходили воры! Мама, мама! - обливаясь слезами, чувствуя вину, Груша бежала на кухню. Схватив за юбку маму, она потащила ее в зал, показать, что там случилось
- Ты думаешь, ворам нужны цветы? Это соседская коза была у нас в гостях. В следующий раз тебе будет наука. Закрывай за собой дверь.
- Мама, прости, я же не нарочно.
- Ладно. Бог с тобой. Подмети землю, и расставь горшки. Я опаздываю. Перерыв заканчивается. До вечера.
- Хорошо, мамочка.
Груша, отходя ото сна, пробуждаясь, сжимала сверток по инерции. Когда-то слышала по радио о гимнастике для глаз. С тех пор считала своим долгом, перед тем, как встать с постели, непременно бороздить взглядом паутину на потолке.
Затем, кряхтя, старушка встала, опираясь на шаткий край кровати. С живота упал сверток. Будоражащая мысль в праздник превратила утро. У нее теперь есть новые тапки! Груша забыла о ноющем позвоночнике, о ломоте в ногах. Она взяла старый тапок с дыркой, положила скомканное одеяло, и рядом примостила новые, лоснящиеся от первозданности. Сравнивая, оценивая, Груша любовалась зрелищем.
В желудке раздалось недовольное урчание. Вспомнив о завтраке, старушка лихо нацепила тапки на сморщенные, с синюшными венами ноги.
Груша открыла форточку.
ОКСАНА
Оксана считала себя банальной коровой с большой грудью и заурядной судьбой.
Оксана всегда напоминала Семену эдакую грудастую кобылу с тонкой талией и приличным задом. Девушка, изящная в юности к 25 годам превратилась именно в типичную телку. Так считала сама Оксана. Детство прошло в среднестатистической коммуналке, с обшарпанным потолком и выцветшими обоями. На окна вместо штор мамаша-медсестра стащила из больницы байковые одеяла. Прокола по бокам дырки и повесила, вбив гвозди в углы оконной коробки. Еще был папаша. Маляр. Коренастый детина с лупами на носу, плешью на макушке. Класса до шестого, Оксаночка, будучи влюбчивой еще девушкой, как и подобает всем романтическим натурам, увлекалась книжками, прилежно выполняла уроки в школе, хотя без успеха. К сожалению, автоматическое заучивание штампованных фраз из совдеповских учебников не гарантирует и не огораживает от пагубы и не приучает к самостоятельности мысли.
Изредка, пока родные были на работе, Оксана запирала комнату и подкрадывалась на цыпочках к трюмо, с разбитым зеркалом. Нагнувшись, инстинктивно боясь, девочка с осторожностью ювелира двумя пальцами брала мамины бусы и примеряла, а точнее, прислоняла к своему наряду. Замерев, любуясь на переливающиеся камешки циркония, дешевого горного хрусталя Оксана представляла себя Потаповой, толстой дородной бабой с комнаты напротив, которая держалась в доме царственно и деспотично, тем паче, что ее муж тянул лямку в министерстве.
Затем точно такую же операцию по "надеванию" Оксана проделала с оставшимися вещами.
- Положи, где взяла! Ишь ты, нацепила. Пава какая! Да будет тебе известно, их еще заработать надо! Свои лапать будешь! Нахалка. Мало тебя били!
У мамы Жени выдался выматывающий рабочий день, полный конфликтов с главной медсестрой. Всю скопившуюся, сбереженную досаду мама Женя имела привычку спускать на чаде, придираясь к ее шагам.
Так было не всегда. Сначала Женя любила свою дочку, но постепенный быт коммуналки развращал и распускал. Семя упало на благодатную почву, и, не чувствуя преград, несдерживаемая грубость и тиранство стали привычными в тесной комнатке, с одеялами на окнах. Трепетность и участие исчезали, а теплота сменилась жесткостью, а порой жестокостью. Но до 7 лет девочка успела получить то тепло и нежность, необходимые каждому ребенку. И, словно потерянный рай, изредка Оксане являлись образы из солнечного и всегда в воспоминаниях беззаботного прошлого.
Папаша по характеру слыл мягче и податливее мамы. Дядя Колян, так величали приземистого, плотного, с оливковым венком из седых волос на блестящей лысине, мужичка.
По природе своей мужчина стремиться господствовать, проявлять главенствующее положение и зачастую самоощущения и чувство реализованности и полноценности бытия в нашем скромном мире проистекает из такчиности жены выполнять те задачи, с которыми муж, в силу тех, или иных причин, а паче лени, справиться не может (не хочет). Маме Жене поначалу хватало выдержки и хитрости заставлять папу Коляна вертеться вокруг каблучка.
Деспотичность озлобленной женщины, к тому же не лишенной житейской сметки и коварства, вкупе с беспорядочным желанием папаши доказать свою полноценность, утверждая авторитет свой бессмысленными придирками к поведению дочери выработали в Оксане страх быть наказанной, и, как следствие, некоторая инертность, трусость и вялость в проявлении собственной инициативы. Система добилась своего - в девочке постепенно угасала природная подвижность, находчивость, а желание мыслить сменилось на неосознанность бытия. Вакантное место в душе занял хищнический инстинкт брать от жизни все, любыми путями.
Еще в раннем детстве девушка поняла, как много можно взять от мужчин. Обладая весьма миловидным личиком, с густыми светло-русыми волосами она пользовалась популярностью в детском саду. Мальчики носили ей конфеты, которые она бережно откладывала, никогда сразу не ела, а растягивала удовольствие на долгое время, выкушав по одной сладости в день, затаившись в темном углу огромной детсадовской спальни, или накрывшись простыней.
С ранних лет девочка поняла к тому же, что, будучи слишком мягкой, мальчики дергали за волосы, не давали прохода и щипали за уши. Таким образом, буквально с первых самостоятельных шагов в мире была привита страшная истина - мужчины любят стерв. Но натура ее была бы слишком простой, если бы в кладовых души, где-то на дне, в укромном, загороженном от всех месте, не уживалась бы слабая надежда на истинную любовь, чистую и непорочную, взлелеянную многочисленными романами, которые Оксана проглатывала в огромных количествах, больше из классики, во время учебы своей в старших классах.
Первый сексуальный опыт, как и первый мальчик, случился внезапно. Он был из выпускного 9. Широкоплечий, с маленьким ротиком, прямым маленьким носом, и, что особенно впечатляло, с темными выразительными бровями. Из-за этих прямых черных бровей и смуглой кожи угадывалась восточная примесь, соблазнительная и выделявшая его из общей массы школяров.
Они гуляли за ручку, целовались вечером, украдкой ускользая от выполнения уроков и домашних дел, и раскидистые карагачи, хаотично высаженные в полузаброшенном огромном сквере, скрывали от глаз редких прохожих их поцелуи.
СЕМЕН
Семен забрел на вокзал, мороз колол оголенные кисти рук. Вонь, залапанные, бывшие когда-то поштукатуренными в белый, стены. И всюду кальцинированная сода, да запах хлорки доносился нещадно до носа, смешиваясь в реакции с мочой. Мальчик сел на корточки на унитаз. Дверь оставалась прикрытой, но не запертой.
Пальцы. Короткие, мощные, в трещинах кожи возле ногтей. Грязь под ногтями и черные волосы покрывают поверхность. Семен хорошо запомнил их. В момент пика боли, когда разгоряченный маргинал агонировал... Мох, эти волосы черные, впиваются глубоко, засасывают. И боль, боль, боль. Боязнь, утопая, смешивалась с болью. Пляска бесконечная, и время без дна. Вниз и вниз. Когда амплитуда стала особенно сильной, Семен потерял сознание.
- Кто тут лежит еще? Кошмар, такой щегол, а туда же. Маш, глянь. Смотри, какой малолетка, а уже напился и под унитазом валяется.
- Батюшки мои...
- Ментов вызовем?
- Да нет, ты смотри, вроде приличное шмотье-то. Чистое. На беспризорника не катит.
- Ну что, так и будет тут?
- Давай снесем на газон за задним двором. Там очухается. Домой пойдет.
- А вдруг простудился он? Целую ночь, небось, валялся...
- Да что станется? У нас тут тебе не вытрезвитель. Пусть знает в другой раз.
Ах, как летом солнышко греет, озаряет травку зелену светом. И лучи попадают на всех тварей земных. И на муравьишек, и на пташек малых, и на людей. И ползают, оживают под лучами теплоты, и лучшего ждут по природе своей.
КОСТЯ
Груша глядела в окно весь день. Раскидистый тополь, загораживающий солнце, жалобно шатался, постанывал особым, тягуче-утробным скрипом. Под лозунгом очистить воздух от тополиного пуха, ревела бензопила.
Старушка испуганно сморщилась, когда цепь соприкоснулось с вековой мощью дерева. Жаль. Сколько лет подряд зеленый ворох на прямых, костляво-серых ветках, загораживал солнце.
"Ведь главное впустить солнце в душу. Мне нужно солнце. Тепло" - твердила старушка подбадривая себя. Проверяя квитанции в почтовом ящике, Груша нашла вместе с аккуратными четвертушками белесой бумаги со счетами, газету знакомств.
Огромное название, в половину первой полосы, кричало - "Розыгрыш". Чуть ниже следовало, набранное мелким, едва различимым шрифтом, словно пугливое, смазанное извинение - "знакомства для Вас".
Груша, пропустив первую страницу с рекламой, открыла разворот. Мелкий, убористый шрифт, сливался в один монолит из букв, словно бисер, рассыпанных по бумаге. Груша надела очки и села за подоконник, придвинув табуретку. Все равно серая масса противостояла, предупреждая о бессмысленности всяческих попыток прочтения.
Кровь прилила к голове. Груша походила на большую свеклу, раздувшуюся, а кончиком корня служил жидкий посидевший ручеек волос, блестевший то и дело, от лучей солнца, открываемых шатающимся тополем.
Кое-как наклонившись, превозмогая боль, она достала из нижнего ящика большую лупу умершего мужа- филателиста. Из футляра пахло чем-то далеким и родным. Давно позабытым. Она почти забыла мужа, привыкла обходиться одна. Проживать дни без, созерцая стены, бороздя вздувшимися ногами серый асфальт. Путь от квартиры и до магазина растягивался в вечность. Перемена мест, будь то улица, подъезд, квартира сливалось в однородную дымку, комок. Груша старалась всячески мысли, путаницу, беспокойство гложущее изгнать, отречься на минуту в пустоте похоронить страхи. Когда боль и ломота врывались в кости, растекались по телу, или, наоборот, сосредотачиваясь в точку, точили изнутри, просила Господа "прибрать ее поскорее. К Сашеньке". Особенно, жажда быть рядом с покойником-мужем терзала в первые годы после утраты.
Стеная по квартире, истовала, голосила, тряся безудержно руками. "Саша, Сашенька. Саша". Страшное, отчаянное скрыто в скрипе срубаемого тополя, убийственное, холодное, из другого света голос Груши, кличущей в безысходном кругу "Сашенька, Саша".
Прожив лет пять без мужа, Груша потихоньку успокоилась. Бытовые неурядицы, преследующие каждую старость, заглотили.
Стараясь прибрать квартиру, она каждую минуту занятие себе находила. Более придумывая, чтобы в мелочных, пустяковых заботах, утратить свой век догорающий.
Затем, когда движение приносило боль, тупую, безжалостную, Груше приставили соцработка из собеса. Измотанная женщина, полная, раз в неделю приносила Груше продуты, мыла полы, стирала белье. Сначала Груша не могла взять в толк, почему дама приходит вместо положенных дней - раз в месяц. Столкнувшись с соседкой, она поделилось бедой. Та сказала, наклонив голову, сожмурив ехидно глаза: " Так ты, милая, на рукчку-то ей позолоти. Чай, тоже есть хочет". И, точно. Зина - так звали барышню, исправилась. Приходила по часам и в срок.
Груша долго сетовала кухонному чайнику, разглядывая свое отражение в начищенный металл. "Куда катимся... Деньги, деньги. Копейки, тьфу!" - она увидела, как некрасиво взметнулись ее нестриженые седо-черные космы, отдаленно напоминающие челку.
"Раньше ведь иначе было. И любили, и заботились о стариках. Да что же это такое-то" - уже сдержано, словно диктор, сложа руки на столе перед чашкой, лицезрела Груша свое налитую овальную голову, обтянутую в белый платок, испещренный ручной вышивкой. Ядовито-красные розы в зелени терялись, меркли.
(см. ПРОДОЛЖЕНИЕ)
ОКСАНА
В деревянной, недавно построенной церкви холодно и досками пахнет. В сочетании с ладаном и гневными очами Спасителя, рясами темными протоптаны, бородами в вкрадчивым басом священника ознаменованы, в горбатой старухе у входа страшной излиты страх и горечь заранее. Да именно то, что крестится старуха, и очи к небу щелевидные возводит, улыбается. Призрак словно, наваждение будто. И все будем такие. И то, Бог, если даст срок столь длинный дожить. А не хочешь старухой быть - умирай сразу, жизнь прожигай. А мужества не хватает. Да не мужество это вовсе, а суицид и жажда извращения, легкостью бытия порожденное. Нечто множится день ото дня. И стыдно и терпко и в азарт входит Оксана, удовольствие от порока получая. И как воздушно, поверхностно и смело. А дни минуют, просачивается время, сквозь пальцы утекает. А мысли обыденно-резиновые быт стирают, изгоняют призрак, отчуждение от самоей себя усиливая, воли лишая.
А глаза смотрели в переносье прямо Оксаночке. Желтым листком высохшим трепеща от баса попА, верещала девочка сбивчиво. Сохрани, Господи, помилуй, и прости. Листок ветром и страхом задуло на исповедь. А стыдно, Господи, стыдно-то как. А лень шепчет, разъедает: постой, да пойди. А дома пота запах и тела бренные. Пляска и поклонение. Отпусти, Господи, грехи детей твоя темных.
КОСТЯ И ОКСАНА
Костя любил целоваться. Чувствительность в нем оборачивались болезненной мужественностью, но от подростка требовать мужественности в век вящего инфантилизма неразумно. На фоне остальных одноклассником Костя казался намного взрослее, а едкое чувство юмора, покалывание и ухмылки, проистекавшие от знания собственных слабостей и проецирования их на других, избавляясь и отрекаясь от них одновременно, создавали столь привлекательную репутацию отчаянного парня.
- В пятницу родители уезжают на дачу.
Широко открытые напряженные синие глаза... Костя хотел было поцеловать Оксану, но разлитые моря отторгали.
- Я принесу чаю.
- Мне без сахара.
- Какой горячий.
Костя сел у ног Оксаны и начал дуть на кружку, одновременно гладя руки. Природное чутье подсказывало мальчику, как следует поступать, что нежность никогда не бывает лишней. А сердце стучало, и кровь приливала к голове. Кружилась голова. Волшебство. И понимание счастья, смешанное с животным инстинктом обладания.
Тонкая рука и длинными пальцами поставила чашку на журнальный столик. Обняла спину. Девушке было мягко и легко. Как никогда. Костя впился в губы. Размазанная помада возбуждала, и глаза хлопающие, испуганные. В тупик. В тупик.
Одело сверху и одежда из-под на пол комом. Упорство и гибкость, приобретенная в танце.
Трепет и глаза, трепет и глаза.
ОКСАНА
- А хатка приличная у тебя.
- Кто бы сомневался. Не в бордель же тебя привела.
- Проститутка, она и в Африке проститутка.
- Мы будем разговаривать или делом заниматься? - Оксана все еще ощущала себя королевой.
- Молчи сучка, постанывай только. Люблю, чтобы со звуком!
Сильные руки толкнули девушку на тахту, упав, бессильное тело подскочило от удара о пружинную поверхность.
Треск разорванной юбки, ноги произвольно, во избежание боли, раздвинулись. Жестко блондин налег на выхоленное тонкое тело.
КОСТЯ И ОКСАНА
Трепет, и глаза. Изящные мускулистые линии Кости растворялись и исчезали - Оксана ритмично прищуривалась. Темнота. И бродит как-будто во мраке. Приятно и захватывающе. Открывая очи - мускулы и наслаждение. Закрывая - темнота и домыслие. Девушка перестала зажиматься, стыдиться. Доверилась и растворилась тоже. Изгибалась и льнула. Руки скользили по телу, разжигали, и тепло... его дыхания на шеи...
ОКСАНА
Как ни старался парень, ничего не выходило. Студинистый и вялый член скользит по телу, на правой руке напрягаются бицепсы, и взгляд прикован, молит об одном - ни оплошаться как?! Отчаяние от бессилия происходящее вызывало досаду и странную робость. Он уже боялся дотронуться до белесых грудей девушки, с напряженными темными сосками, с маленькими белыми же волосиками по краям. Ему так захотелось тепла в эту минуту, и так довериться, влюбиться, признаться безраздельность двух тел, находящихся рядом, во слияние душ.
Оксана, видя тщетность попыток, привстала, поцеловала живот. Губы уходили все ниже и ниже, до паха. Девушка, то покусывая, то лаская, пыталась поправить положение, отлично понимая, что в случае "неудачи" мужчина может не заплатить.
Девушки пришлось применить весь незаурядный арсенал свой любовных уловок.
Ничего не выходило. Вялость не изменилась. Парень хотел сказать что-то в утешение, слова с трудом лезли в голову, и, резко вскочив с тахты, проследовал в прихожую, достал из кармана сигареты. Закурил тут же в комнате. Девушка побоялась сделать замечание. Даже сейчас, щепетильность, страх выглядеть неуклюжей, а так же пренебрежение собственными интересами несмотря на комичность положения, в коем слово "интеллигентность" неупотребимо и смешно. Оксана наблюдала с едва скрываемой улыбкой, скорее нежной, чем с укором. Каждое живое существо право на мечту имеет. Без мечты ведь жить нельзя. Надеется Оксана на принца, каждый, кем бы ты ни был, принца ждешь. Спасет, согреет, простит. Вот беда в чем. Раньше принцем называли Бога. Самоуверенность, тщеславие и эгоизм от сего века Бога девальвировали; неустанное право обладать всем, уверенность в законности поползновений своих в душах, дерзновение посеяло с Богом быть, жить с Богом, ОБЛАДАТЬ Богом, ВЛАСТЬ над Богом, ибо в мире слаще власти ничего и нет. Любая роскошь становиться бессмысленной рано или поздно, но сладость власти постоянна, нетленна до часа, когда пороки людские существуют, пока грех и добро, а значит - до срока. И чем ближе исход, чем слаще пир во время чумы.
КОСТЯ И ОКСАНА
Они проспали обнявшись. От тел веяло потом, но сладок был, манящ. Приняв душ, пошли гулять. За руки взявшись, соединившись в одно целое бродили по парку, смотря друг на друга, боясь упустить, боясь отдаления и чувствуя интуитивно, что скоро наступит неизбежно.
Костя проводив Оксану до дома, и грустно посмотрел в глаза ее. Девочка обняла его, внезапному порыву души подчиняясь, столь сильному в детях еще, согретых жизнью и парниковыми условиями существования. Мокрыми глазами похлопав, удалилась, не обернувшись. Преждевременная тоска и отчаяние в них пророческие.
ОКСАНА
Блонд застегнул ширинку, подпрыгивая влез в джинсы. Заметив белое засохшее пятно, соскребывал ногтями. Тут только Оксана заметила аккуратно подпиленные ногти, и тонкие пальцы. Неопытность некая, неуклюжесть и угловатость в делах любовных, в купи с застенчивостью, невели на мысль, что парень оказался девственником. Когда девушка жевала свои незамысловатые мысли о том, как вообще возможно такое, чтобы дожив примерно до 23 лет человек оставался невинным и неопытным, терялся в постели... Блондик перебил ее:
- А теперь слушай, шалава. Ты мне понравилась. Я буду приходить к тебе где-то раз в месяц.
Девушка давно так не смеялась. Чувствуя некую силу и проявляя необузданность, Оксана сказала:
- А ты каждую девушку, которую не смог трахнуть называешь шалавой?
- Ты... ты! - беззащитно, робко, и с детской надеждой сказал парень, чувствуя свою слабость и беззащитность, как-будто призывая, умоляя прекратить глумиться над ним.
- Зайчик, вижу, что у тебя деньги водятся. Хочешь, лишу тебя девственности. В следующий раз. Сегодня мне лень. Приходи в денька через три, когда сил наберешься. И денег захвати. Это для меня вопрос чести. Чтобы клиент со мной потрахался. Усек?
- Вот, возьми. Прости, что так вышло. Не ожидал от себя.
- Расслабься, никогда не поздно начинать. - Девушка громко захохотала, и смех, проникал в самый мозг, в клетку каждую, становился невыносимым.
Не говоря ни слова, парень пошел в прихожую. Оксана едва успела крикнуть вдогонку:
- Как зовут тебя, стажер?
- Семен меня зовут.
Чуть шатающейся спортивно-мягкой походкой мужчина вышел из квартиры. Остановившись на лестничной площадке, внимательно оглядел джинсы, придирчиво скривил губу, когда взгляд остановился на по-прежнему плохо очищенном пятне. Старательно слюнявя палец, облокотившись о косяк, боясь измазаться о штукатурку подъезда, он колупал полу засохшее пятно.
Оксана почувствовала духоту, как бабочка упорхнула на балкон. Кружилась голова, по телу разливалось недомогание. Сладость и слабость в паху одновременно раздражали и вызывали приятные эмоции. Столь нетривиальное происшествие подняло настроение девушке.
СЕМЕН
- Где ты был? Где ты шлялся всю ночь? - очень спокойно, едва слышно проговорила мама.
- Мне захотелось в туалет. Я проходил как раз мимо вокзала. Меня избили там.
- Что? - мать тревожно осмотрела сына. Волнение улеглось противоестественным образом и холодное сознание заставило работать мысль с бОльшей силой. Тут только она заметила, что куртка и брюки сына в грязи, и ее сын весьма странно пахнет.
- Ты цел?
- Да, все хорошо, я убежал, но по дороге упал, измазался в грязи.
- Насколько я знаю, вокзал находится немного не в той стороне, где твой математический кружок.
- Нас сегодня опустили. Петр Аркадьевич не пришел сегодня. Вахтерша сказала, что он заболел и уже 2-ой день не ходит в школу.
- И почему ты не пошел домой? Ведь тебе нужно учить уроки, а мне нужна помощь по хозяйству! Как ты посмел не придти сразу же домой!
- Мне захотелось погулять.
- Иди в ванную. Потом поужинаем. - казалось, что мать уже перестало волновать то обстоятельство, что сын отсутствовал ночью дома - подумал Семен. Горечь, от скрытой правды, от всей постыдности ситуации, видимое безразличие матери, тщательно скрываемая забота и беспокойство за сына, делали Семена беспомощным. В этот момент мальчику показалось, что мир лишен смысла, что, и он сам лишен смысла.
Скрипнула дверь в ванной комнате, послышался звук падающей воды. Мальчик лежал неподвижно. Мерзко и муторно на душе, лицо матери. Ее проницательность и ошибочная уверенность юного существа в том, что она ВСЕ знает.
Еще резкая боль в заднем проходе давала о себе знать. Семен лег на живот, подняв ноги. Ему было нестерпимо больно. Вода проникала в тело, омывала кожу. Горечь от загнанности, и гнев от бессилия, от неспособности отомстить, от парадоксальности и противоестественности ситуации. И надломленная психика на всю жизнь, как результат. Логическое детерминированное течение жизни сокрушилось, потеряло основу, обратилось в прах. Хотелось долго выть, и лежать неподвижно. Чувствовать, как боль от горячей воды, как тепло, смывая запекшуюся кровь, заставляет сжимать зубы. Каждый человек имеет право на сказку между тем. Лишать ее - величайшее преступление. Ибо сказка - это надежда. А сказки имеют свойство сбываться неизбежно, ведь чудеса лишь следствия существования Бога. И чем раньше понимает человек, тем сильнее верит, тем большего добивается.
Вода доходила до подбородка, Семен почувствовал, как рот наполняется теплотой. Захотелось неизбывно лежать в полном оцепенении. Мальчик слишком напуган, чтобы побороть горечь, слишком юн, чтобы отречься от любви к себе, и признать себя испорченным уже. Именно - "испорченность" - позже отождествит он состояние свое после катастрофы.
Вода, как вата, окутывала Семена. Горечь от воды, проникшей в носоглотку. Лень внезапная, усиливающаяся и довершаемая пытка временем. Ужас перед неизвестным доселе состоянием. Ежесекундная тревожность и тоска утраты, едва вместимой в колеблющийся мир неокрепшего индивида. Потому что червь душу глодает, съедает нутро.
КОСТЯ И ОКСАНА
В последующие время произошло взаимное отторжение. Парочка, как две однополярные частицы, пересекая критическое расстояние, отдаляются. Костя, сглаживая интуитивно вину, за то, что сберечь крайне трудно - близость моральную, после произошедшей физической - разорился и подарил Оксане духи. Девушка с кокетливым негодованием произнесла:
- Ведь дорого же. Сколько можно завтраков купить... - произнесено мило, чисто, без тени жеманства, что Костя, расправив крылья, молвил:
- Нужно наслаждаться тем, что имеешь сейчас. Слишком все быстро происходит и проходит.
- Да. Ты прав. - Оксана посмотрела в глаза Кости, и немного наивно, ничуть не торопясь, с царственным спокойствием сказала:
- А ты уверен, что мы успеем насладиться? Ты уверен, что все не пройдет слишком быстро?
- Иначе просто было бы глупо жить на свете, золотко!
- Подумай, я чувствую, что, прости, но утрачиваю интерес. И наша сегодняшняя прогулка ни так мила, как раньше. Мы сделали что-то не то, поторопились?
Любой мужчина корыстолюбец. Человек, как особь прагматичная, наделен мозгом, смысл которого - извлекать выгоду из любых вещей. Косте понравилось их "воскресное происшествие", ведь в том, что естественно, нет ничего безобразного, но юноша чувствовал размолвку, бывшую со всеми, пересекшими границу души другого, забравшись далеко. Костю и Оксану пугало все инородное. Считая себя образцом, но не идеалом, все-таки, чужд и заброшен мир других, и, порой, недостает даже не любви и отнюдь не разума, а наивности принять положение без изменений; ведь всякое, отличное от идеала, представляемого нам, имеет право на существование. Нужно лишь найти силы и заставить себя поверить.
Дальше - вот обоюдоострый вопрос. Они порезались, не смогли пройти по лезвию дозволенности, надеяться не смогли, быть может.
- Кость, мне пора. Много уроков, и еще нужно подготовиться и экзаменам. Времени мало. Я, кажется, не успеваю.
- А мне кажется, что ты в любом случае поступишь. "Побудь со мной еще немного" - на распев сказал он - Вон до того поворота. Ну, пожалуйста - Костя, все еще чувствуя вину, старался УДЕРЖАТЬ Оксану.
- Мне правда пора, извини.
Девушка поцеловала Костю, не разжимая губ. Грустно оглядев его с ног до головы, прошептав "пока", удалилась.