Павлик Анастасия : другие произведения.

Большой Белый Мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть Вторая

  Часть Вторая
  
  
  
  Глава 36
  
  Бросая в ранец книги, попутно вороша залежи одежды в поисках рубашки, наступая на окурки, я все силилась понять, каким образом умудрилась разбить будильник о стену. Будильник теперь был горкой железных косточек. Интересно, все ценители образования так реагируют на сей звенящий гробик?
  Бутылки с треском покатились по полу, разбрасывая по стенам клоны света. Я с остервенением пнула их ногой. Ну, и кто соизволит разгрести эту помойку? Я? Та, которая и капли спиртного в рот не взяла?!
  Насколько я помню, вчера милашка Ева не спешила проваливать из моей комнаты. "Никто не спешил", - глумливо поправил меня внутренний голосок. Мало того, что никто не спешил, так еще Локи, хрипло ворча: "Курю, пью, курю, пью - и что?" порывался заночевать на моей постели, но я спровадила его смачными подзатыльниками, швырнув ему вслед все его барахло, которое он успел нахально стянуть с себя.
  В сравнении с другими берлогами моя комната имела неоспоримое преимущество - окно, в пяти метрах от которого некая гибридная фигня, иначе говоря, деревце, раскинуло малую часть своих громадных ветвей. Живущие на дереве твари были редкими гурманами - пристрастились собирать окурки и, устраиваясь на ветке напротив окна, докуривали их. Иногда какую-то страхолюдину выворачивало от чересчур крепкого табака. Какой тогда поднимался гогот! В общем, забавное зрелище.
  Окно, следует отметить, не только сногсшибательная панорама на один из внутренних университетских двориков, но еще и хитрое приспособление, позволяющее избавиться от нежелательного дыма эффективней любой вентиляции. Рыскающим по коридорам блюстителям порядка не к чему придраться. Иногда я думаю: не чертово ли окно помогло мне завести друзей? Уж что-то, а с комнатой мне повезло, Глафира позаботилась о моем устройстве.
  В моей руке осталась пуговица. Спокойно, девочка, не теряй самообладания. Если я сейчас найду пиджак, он сможет прикрыть выглядывающий бюстгальтер. А он у меня, верьте или нет, очень даже женственный и вопиюще кружевной. Так, хорошо, ищем пиджак. Дело в том, что в Национальном существовал хлесткий дресс-код. Когда толпа нашего потока собирается в актовом зале, не хватает только гроба на помосте и венков. Если ты не в форме, ты в дерьме. Плевать, кто ты - сопляк богатенького папаши или суперзлодея, форма - правило для всех. Это как каждодневный похорон. Или как монастырь, в котором становятся алкоголиками, или могут завтракать овсянкой, заправленной перламутром.
  Взвалив на плечо ранец, я метнулась к зеркалу. Пригладив волосы, поправила лацканы пиджака и мои многочисленные подвески и браслеты. Я обожаю кольца, раньше носила колечко в носу, но его пришлось заменить металлической бусиной - некоторые преподы, читающие на нашем курсе, старой закалки. Я и так выгляжу весьма своеобразно, поэтому проблем хватает.
  Дыхнув в ладошку, я поморщилась, но на умывание и зубную щетку времени нет. Ну что ж, если не впустят в аудиторию, я вернусь и приведу себя в порядок. Странно только, что мысль об этом не внушала спокойствия. Пропущенные лекции - минус баллы. Пропущенные семинары или практические - минус баллы и обязательная отработка. Нехватка баллов в конце семестра - и студента не допускают к сессии. За не допуск по голове не погладят. Потому что головы у вас уже не будет, заведующая кафедрой отгрызет ее вам. О, поверьте, мои хорошие, такова ее природа. Я до сих пор никак не могу взять в толк, какой идиот снял с нее ошейник и отправил работать к детям.
  На мою дверь кто-то приклеил листок: "Ты, проклятая сука! Убирайся к чертям собачьим, иначе от твоего лица останутся клочья!" Никак наш факультет обзавелся неизвестной величиной по части игры слов. Я никогда не умела красиво писать, зато говорить - всегда более чем красиво. Своим говорком я очаровываю всех, произвожу такой эффект, что после встречи со мной меня еще долго помнят и хотят прикончить. Видимо, так произошло и на этот раз. Дешевое общество с мерзкими постулатами и культом денег.
  Я сорвала записку и сунула в карман.
  Да кто я, черт побери, такая, чтобы осуждать людей? Воистину, жизнь слишком коротка! Я молчу в тряпочку, понимая, что все произошедшее со мной действительно дико. Примерно так: никому не известная малышка без денег и связей приезжает в Порог и тут же становится подружкой одного из самых влиятельных паршивцев столицы. Потом завязывает интрижку с публичным человеком, закончившуюся распадом призванной СМИ "идеальной пары". Итак, ее имя все чаще мелькает в прессе, она ходит по самым дорогим магазинам с рок-звездой, ее одевает именитый кутюрье. На Приеме у Патриция она блистает не хуже какой-то там актриски, а с Приема уезжает в лимузине с владелицей крупных предприятий, которая становится ее протектором и, щедро обеспечивая всеми благами, устраивает в Национальный университет. Одежда мировых брендов, косметика, аксессуары, украшения, - эта малышка с платиновыми волосами - ходячая реклама.
  Ага, самой жутковато. Феникс Страхов тоже убивается. Все хочет вывести меня на чистую воду путем туманных намеков. Я понимаю, к чему он ведет. В метро взмыл призрак, поскольку я нуждалась в нем. Моя вина, ведь я чувствую зерна и призраков. Я помечена призраками. Но я не хочу висеть на столбе. Страхов ведет тонкий бой, шаг за шагом подбираясь все ближе. Слава Богу, меня пока что держат только за шлюху и дитя дьявола. Но не за убийцу. Глафира говорит, чтобы я не обращала внимания. О"кей, не обращаю. Зато другие обращают. В универе полно психов.
  Коридор общаги был пуст. Я прикинула: чтобы добраться до нужной аудитории понадобиться не меньше десяти минут. Придется лететь сломя голову. Спорт - не самая сильная моя сторона и, в конце концов, я начну задыхаться как бешеный пес. Собственно говоря, любой бешеный пес завидовать будет.
  Натянув светодиодную перчатку, я запросила карту. Не поверите, но здесь без карты заблудиться - раз плюнуть. В перчатку вкладывалась определенная программа, которая обеспечивала непрерывный поток свежей информации: где находится какой препод, аудитория, коридор, нужная лестница или лифт, место проведения практической. Благодаря новой программе можно было договариваться о встречах и планировать свои маршруты. Однако даже при огромном уменьшении вся паутина переходов не уменьшалась на ладони. Здание университета уходило глубоко под землю. Представьте себе зеркальце, на котором стоит спичечный коробок. Под землей расположилась примерно такая же махина, что и над землей. Исследовательский сектор почти не выходил их своих подземных лабиринтов, так как исследовательская работа требовал самопожертвования и время. Туда было страшно спускаться - никогда не знаешь, а вдруг эти придурки от нехватки солнечного света и женского тепла друг друга порешили? Страшно спускаться туда в юбке. Но оставим это.
  Вообще, экономика - мутная наука. Судя по всему препод, скорее всего, излагал свой личный взгляд. Он неплохо рассказывал, но я никак не успевала записывать его излияния, и в конце пары всегда приходилось брать у кого-то конспект и дописывать. В такие моменты я действительно начинала верить слухам, что он убил и съел свою женушку. Спрашивается, какого черта писать всю эту хрень от руки? Говорят, университет следует старым традициям. Поверить не могу, что шкрябать ручкой по бумаге - традиция! Заворот мозгов, а не традиция.
  Я неслась к лестнице и думала о том, что было бы чудесно, если бы какое-то меньшинство затеяло мятеж. Тогда, возможно, занятия отменят. Впрочем, куда вероятней, что именно преподы затеют потасовку. Они жили на верхнем этаже, и конкуренция порой выходила за рамки обмена непристойностями и заверениями, что кто-то кому-то что-то оторвет (а что именно, у каждого по-разному). По слухам, самые жуткие события разворачивались не в исследовательском секторе (хотя там вполне хватало своего дерьма), а именно на последнем жестко огороженном этаже. До меня доползали леденящие кровь истории. Между клубками факультетов, впрочем, тоже хватало распрей. Не сомневаюсь, дело не раз доходило до кровопролития, просто все тщательно пряталось под ковер Ректоратом. Много дряни бегало и по этажам: некоторые студенты незаконно подвисали в университете после выпуска. Некоторые рано понимали, что обучение - сплошная задница, и уходили за горизонт темных переходов. Как зверей, их приходилось вылавливать. Их называли Крысами. Всякие шестерки за лишний балл закладывали нелегалов. А ведь исчезни это меньшинство, и вам негде будет доставать пиво, сигареты, наркотики. Как потом жить? В природе должно быть равновесие.
  Придется вам поверить мне на слово: университет был именно НАСТОЛЬКО большим. Когда я впервые увидела его, то попросила Глафиру ущипнуть меня. Древо дриад не шло ни в какое сравнение с этим монстром. Краткая справка: Левый берег, аристократический район Сад Грешников, Кварталы, спускающиеся к реке, как на ладони, поэтому прекрасно видна вся Полночная Чаша. Здание доминировало над окружающими постройками. Роща из гигантских деревьев ставила незримую границу между университетскими постройками и остальным городом. Деревья выглядели нетронутыми и первозданными. По периметру была такая охрана, какой позавидовали бы гламурные обитатели Хортицы. Кроме разнообразных технологических устройств, предназначенных для создания безопасного окружения, по периметру ходили дюжие гибриды непонятного происхождения. После вступления на мое тело была поставлена печать, и я могла спокойно выходить за пределы. Или под предлогом выхода за территорию пофлиртовать с мускулистой охраной.
  Само здание представляло собой скорее колоссальную паутину, из которой сплеталась картина. Оно поднималось на невообразимую высоту и трудно было понять, какой внутренней гармонией руководствовался архитектор. Да и не было, черт возьми, никакой гармонии! Просто когда запустили строительные зерна, они последовали собственной программе. Глядя извне, скорее наблюдался полнейший хаос. Но внутри ты понимал, что все четко организовано и тщательно продумано - если так можно сказать о технологическом разуме. По сути дела это было маленькое общество, так как число студентов не уступало населению маленького городка. Тут было все, в чем ты нуждаешься. Бывало, прешь по коридору на полном морозе, и - хлоп! - выходишь на широкую лужайку, не догадываясь о том, что она находиться на высоте ста метров, и является частью поддерживающей консоли паутины.
  Вся учебная часть здания была разбита на факультеты - микрокосмы в этом космосе. Факультеты - это просто нечетко очерченные части паутины, но, приглядевшись, можно увидеть, что кое-где клубок переплетающихся нитей более густ. Так и приходило на ум, что из этого переплетения на тебя жадно смотрят глаза хищного гигантского паука. И, причем, здесь я не погрешу против истины, так как вопросы финансирования вызывали нешуточные страсти.
  Меня пнули в плечо, ранец съехал, расплескивая свое содержимое.
  - Офигела, что ли?! Под ноги смотри! - закричала я хрипло.
  Девчонка нехотя присела и помогла мне собрать тетради и книги. У меня этого барахла хоть задницей ешь. К тому же, был этот пресловутый "женский мусорок". Всякие меленькие бумажечки, перышки, кнопочки, меленькая пластмассовая дребедень, помада, разодранная упаковка от сигарет, брошюра, канцелярский хлам, даже парочка цветных карандашей и хохочущий, когда им что-то трешь, ластик. Из-за ластика мы с Эдуардом целую пару вели ожесточенное сражение, как результат: обрисованные люминесцирующим маркером пиджак Эда и следы зубов на моей руке.
  Раз в неделю Глафира присылала за мной человека, и мы с ним обследовали все магазины Центра. Я могла тратить сколько хочу и на что хочу. Это угнетало. Угнетало потому, что я ненавидела Глафиру, ее деньги и этот ласковый смех, похожий на перезвон колокольчиков, который буквально бродил по моей коже. Ненавидела всей душой и лелеяла сладкую мысль, что смогу убить ее, убить ее же средствами - технологической магией. У меня было много времени на размышления. И теперь я знаю, чего хочу от жизни. Одно из заветных желаний: вновь обнять Нелли и Филиппа. В общем, все это стриптизерское кодло. Даже Яна, будь он сто раз неладен. Глафира старается вести демократичную политику по отношению ко мне. Плевать на достаток и статус. Старая ведьма уж очень постаралась подточить ножницы и обрезать все нити, связывающие меня с Филиппом и Нелли. А еще она считает, что безопасность усыпляет мою бдительность. Догадывается ли она, как сильно заблуждается?
  - Быстрее, - рявкнула я девчонке. Она бессовестно облапывала мои вещи, шумно тянула носом воздух. - Быстрее, мать твою! - продавила я сквозь зубы, вырывая из ее рук тетрадь.
  - Какой твой секрет? Приворотное зелье? Чары? Вуду? Что?
  По-моему, у нее тревожное расстройство. Она не говорила, а бессвязно бормотала.
  Секунду-другую я застывшим взглядом - таким, каким змея смотрит на птенца - пялилась на девицу. Песня не нова. Именно о таких шизах я говорила. Сжав зубы, я встала. Я не знала, что ответить, чтобы не оскорбить эту соплячку. Поэтому, закинув сумку на плечо, рванула прочь.
  Я не занимаюсь вуду или черной магией. Ничего подобного! Я учу интуитивную гребаную математику. Истинная магия (то есть стереотипная, первичная, такая, какой вы ее представляете) и вуду преподаются на других факультетах. Ритуалы и заклятия санкционированы, проблемы начинаются лишь тогда, когда студент начинает заниматься самодеятельностью. Буквально неделю назад утопленной в ритуальном тазике была найдена девчонка со второго курса. В том тазике и мышь-то сложно утопить. Я видела ту картину: руки раскинуты по столешнице, шелковый красный халатик оголяет неприлично много, черные волосы как побеги тропического растения, лицо в воде. Карты, зеркальце, иглы, свечи, опиум, белладонна. Кажется, она призвала что-то нежелательное, и у этого нежелательного в тот момент как раз были личные проблемы: то ли жена ушла, то ли Босс зарплату урезал... Не знаю. Люди, с демонами и фантомами надо соблюдать дистанцию. В свои восемнадцать я осознаю это предельно четко. Я сыта по горло тем, что видела на острове. Может, мне на лбу написать: "Программирование - не культ"?
  - Продай мне его! Я знаю - это черная магия! Продай мне свой секрет!
  Да, отличная идея, таки напишу.
  - Игнорируй, Аврора, - пробормотала я. - Игнорируй.
  Я протащилась через ворох коридоров, и мое дыхание, как и следовало ожидать, из пугающего стало по-настоящему страшным. Так может дышать только зомби. Была мысль утробно завыть на весь коридор: "Крови мне, крови!", но, боюсь, после этого меня скрутят и зашвырнут на воспитательные работы до конца весны. Иногда я чувствую на себе косые взгляды препов, и некоторые не упустят шанса отработать на мне свою фишку.
  Стукнув для приличия костяшками по высокой черной створке, я толкнула дверь. На меня разом уставились двести пар глаз.
  Кто-то громко хихикнул:
  - О, нет! Он без сопровождающего! Нам конец.
  Цыпочки поддержали говорившего дурашливыми смешками. Аудитория зароптала.
  - Закройте рты, - флегматично сказало существо за кафедрой.
  Тишина воцарилась в ту же секунду.
  Преп, трехметровый экземпляр, что, кажется, плюнешь, и он переломится сразу в нескольких местах, повернул иссохшую голову на звук моих шагов. Невероятная помесь растения и насекомого. У него есть справка? На миг я растерялась, проглотила все, что хотела сказать, лишь как-то тоскливо по полу шаркнула туфелькой. Он вперил в меня свои маленькие красные глазенки. Когда сидишь за последним столом, не замечаешь таких мелочей, как цвет глаз. Я была не готова к этому. Застыла абсолютная тишина - такая, в которой слышно, как на пол сыпется перхоть. Я стояла, смотрела на мохнатого богомола, в его красные пуговицы и думала: "Вот блин, встретишь такого в темном коридоре, и заикание в кармане".
  Преподаватель мягко попросил:
  - Пожалуйста, покиньте аудиторию.
  - Но...
  - Покиньте, пожалуйста, аудиторию.
  Кто-то вновь хихикнул. На меня смотрели с мрачным наслаждением. Я тоже была любительницей поупиваться чужими проблемами. Не лишать же этого удовольствия других?
  Я вышла, трясясь от злости, едва сдерживая себя от того, чтобы не сунуть в дверной проем руку с оттопыренным средним пальцем. Хлопнув огромной дверью, я прислонилась спиной к стене, и сползла на пол. Виктор мог бы мной гордиться. Он всегда говорил, что с моим характером двери надо распахивать только ударом ноги, а закрывать так, чтобы везде стекла дрожали. Ах, Аврора, девочка, а из тебя когда-то хотели воспитать человека.
  Я внедрилась в систему под конец первого семестра, но уже на первой неделе обучения смогла показать неплохие результаты. По крайней мере, по программированию. Глафира сказала: "У тебя талант, ты ощущаешь зерна полновесно, а остальные оперируют на более мелком уровне. Когда-нибудь ты сможешь задать такую программу, которая убьет, а они - нет". Она будто в воду глядела. Уж ради того, чтобы однажды задать смертельную программу, я готова была шагать как пони по кругу, от семестра к семестру, и дергать за поводок свою несдержанность.
  В моем распоряжении было чуть больше часа, я решила вернуться к себе и принять душ. В общем, привести себя в сносный вид, поскольку чувствовала себя взбешенным вурдалаком. Чудесное комплексное восприятие. Впрочем, я всю жизнь чувствую себя взбешенным вурдалаком, поэтому ни один утренний душ не поможет мне избавиться от вульгарных привычек.
  И почему меня это не расстраивает? Хм-м, сложный вопрос. Но для девочки сомнения что кулаки - вещи первой необходимости.
  
  
  Глава 37
  
  Я стояла под душем. Универ - тот же летний лагерь за исключением того, что здесь вы моетесь относительно чистой водой (вся таблица Менделеева устраивает свадьбы и похороны на вашей коже). Сколько угодно воды! Конечно, ее потом подвергают таким процедурам, о которых я не хочу знать, но результат меня устраивает. Еще немного и я почувствую себя святой с нимбом из белых волос.
  Полотенце у меня черное, пушистое, темно-серые буквы, дизайнерски забрызганные кровью, в темноте слабо люминесцировали. Это мы с ребятами лазили в ближайшую торговую точку, и среди прочих вещей старого цыгана, чей рот был набит золотыми зубами будто кукурузный початок зернышками, я увидела этот безобразно мягкий лоскут. Все, кто видел это полотенце, ни разу не улыбнулись.
  Замотавшись в полотенце, я взяла расческу, и пару раз провела по влажным волосам. Волосы казались серыми, но когда они высохнут, непременно станут до неприличия белыми. Перебросив сырую копну на левое плечо, пальцами распушивая ее, я толкнула бедром дверь из ванной.
  - Твою м-мать!
  Я так и замерла, хлопая глазами, точно в них попал перечный дымок. Рефлексы подвели, и если бы передо мной сейчас сидел плохой парень, мне бы уже никто не помог. Но передо мной сидел не просто плохой парень, а негодяй, каких еще поискать надо. И каких вы вряд ли где найдете, кроме темных коридоров университета.
  - Аврора, рад видеть тебя.
  Чувак облокотился о мои подушки. На подушки, к которым я и только я вправе прикасаться! Его длинные пальцы сжали брюшко зебры. Я поджала губы. За зебру я готова покалечить. Может, стать социофобом, закрасить окна в черный цвет и забаррикадировать все ходы и выходы?
  - Что ты здесь забыл? - голос срывался на дрожь. Я никак не могла понять, из-за чего - от того, что я была напугана до полусмерти, или от того, что я так ярилась. Обоих чувств хватало.
  - Я думал, ты обрадуешься.
  - Тебе? Ты о себе высокого мнения. Прекратим этот цирк и пригласим дежурных. Я приглашу дежурных, не возражаешь?
  Не переставая улыбаться, он встал с моей разворошенной постели и подошел ко мне. Зебру он сжал в левой руке, причем так, что игрушка перекосилась. Ах ты, черт. Роста в нем было примерно под метр девяносто, что означает, что хоть на пару сантиметров, но он был выше. Хорошо слаженный, в меру худощавый, брюнет с потрясающими голубыми глазами и улыбкой, способной сводить женщин с ума. Меня она тоже сводила с ума. Ее хотелось порвать, как полароид. Он замер передо мной, небрежно похлопывая себя по бедру. Он всегда стоял, похлопывая себя по бедру.
  - Спишь с игрушками, а?
  В голове пронеслось: "И как у меня могло быть что-то с этим человеком... пардон, выродком?"
  - О, рекомендую.
  Зебра рисковала лишиться своих блестящих достоинств-пуговок, так он стиснул ее в кулаке. А, черт! Ударить мерзавца? Нет, позже, до этого все равно всегда доходит.
  Нелегалы вездесущи, неуловимы, следовательно, осторожны. Но что один из них мог забить в моей комнате, к тому же в девять утра?
  Тимофей был нелегалом, Крысой. Одним из "чистых" существ в универе. Типом из узкого круга - очень узкого и тесного. Из клана, братства. В нем не было ни звериных ген, ни зерен. Такие, как он, свободны, их нельзя контролировать - в них нет того, что может это позволить. Хотя на том, что в его организме нет технологического или биологического дерьма извне, его человечность заканчивалась. У него хватило дерзости ввалиться в мою комнату в дневное время суток. После всего-то! Я ненавижу сюрпризы, они делают меня нервной.
  Мало что изменилось. Тимку наверняка обряжали, когда он лежал покойником: всегда черные джинсы, черная куртка или жилет, рубашка может быть на тон светлее, тем самым выпадая из общего ансамбля. Если вы его не знаете, вы непременно положите на него глаз. Голос - низкий, словно весь в язвах. Не хватало дыхания с присвистом.
  Я подошла к Тиму, и он расплылся в улыбке. У него была чудная мальчишеская улыбка, в которой сквозила какая-то трудноуловимая странность. Собственно, с некоторых пор любая чудная улыбка вызывает во мне подозрение. Я улыбнулась не менее обворожительно. И откуда, спрашивается, во мне эти сволочные манеры? Во мне, Авроре Востоковой? Мы разглядывали друг друга. Пришел вновь попытать счастья? Не-е, навряд ли.
  - Если ты немедленно не уберешься из моей комнаты, я сломаю тебе нос.
  Перед глазами, оформленная в ярких красках, возникла такая картина: Тимофей тискает в объятиях третьекурсницу, шепча ей на ушко что-то сладострастное и, несомненно, лживое. Я проклинала себя за глупость. За то, что купилась на его голубые глаза. Меня снедало любопытство, и мы с той третьекурсницей потом поговорили. Как результат: меня лишили выходных, заставив два дня заниматься не самой приятной деятельностью, а девчонку убеждали, что синяки будут не так заметны, если их замазать тоном.
  Тимофей протянул руку, но я отпихнула ее.
  В комнате воцарилась тишина.
  - Я думал, все в прошлом. - Кажется, удивление было неподдельным.
  - Все в прошлом. Убирайся прочь.
  - Повежливей, ладно? - Что-то промелькнуло на его лице. - Девочка, твоя грубость наталкивает на занимательные мыслишки. А что, если ты не забыла о прошлом?
  - А, может, наоборот? Ведь это я бросила тебя. Как поживает твое самолюбие? Трещинок нет?
  - Готов спорить, в глубине души ты рада видеть меня, - самодовольно произнес он, справившись с раздражением.
  - Ты сказал - в глубине души? А что это такое? Знаешь, чувак, все-таки свинство приходить без приглашения, черт возьми.
  - С твоей стороны - свинство не запирать дверь.
  Я выругалась.
  Тимофей потер широкими ладонями лицо.
  - Ох, нельзя ли потише? Я пришел не для того, чтобы слушать твои нервные взвизгивания.
  Что? Что этот мудак только что сморозил? "Врежь, врежь ему!" - звенел-заливался внутренний голосок. Я толкнула Крысу в грудь и он отступил на шаг. Не ожидал, так исказилась смазливая физиономия. Я ткнула в него пальцем и прорычала:
  - Взвизгивания! Да я тебе сейчас френос спою. Свали ко всем чертям! Слышишь? Сгинь!
  Тимофей нахмурился, но руку мою не перехватил. Я видела, он хотел, но не перехватил. Кому понравиться, когда в тебя тычут пальцем? Разве что сосредоточенно ползущему жуку. Ему до лампочки, что в него тычут пальцем. Ему вообще все до лампочки.
  - Не нервничай так, блонди, - усталость и безмятежное спокойствие, спешно побросав свое барахло в чемоданы, убежали в сторону ближайшего аэропорта. В голосе и на морде расцвел сарказм - худшее из того, что можно представить. - Я уйду. Но только после того, как испорчу тебе аппетит. Кажется, ты не видишь ничего дальше своего маленького носика. А тучи-то сгущаются.
  Я тупо смотрела на него. В следующее мгновение, захохотав в две глотки, как злодей, подошла к двери и распахнула ее одним резким движением. Тимофей с интересом наблюдал за моими действиями. Мы не виделись больше двух месяцев, но, как ни странно, я о нем не вспоминала. Все, кто уходят, не снятся мне. Мне не снятся даже родители. Я очень тяжело переношу такие слова как "предательство" или "прощание". От меня либо уходят насовсем, либо делают такую подлость, после которой убить мало. Промежуточной категории не существует.
  Тимофей усадил зебру возле моей подушки, даже ухо ей расправил.
  - Премного благодарна.
  - Закрой, будь добра, дверь. То, что я тебе сейчас расскажу, не для посторонних глаз и ушей.
  Я видела, что он чем-то на самом деле обеспокоен, хотя в глазах до сих пор блестела игривая искра. Его забавлял тот факт, что он сейчас торчит в моей комнате. Ему нравилось осознавать, что он находиться на запретной для нелегалов территории. На опасной территории, где тебя могут скрутить дежурные. А дежурные только рады будут. Тимофея знала практически вся бабская половина универа. Сногсшибательный котяра, потаскун, вам стыдно, когда он рядом с вами, но вам хочется, чтобы он был рядом. Он словно сошел со страниц историй "под покровом ночи оно пробирается в вашу комнату..." В мою комнату он под покровом ночи не смел пробираться. Без моего разрешения, разумеется. Он знал, что последствия будут не слишком живописно смотреться на его светлой коже. Сейчас он стоял передо мной, чем-то обеспокоенный, немного задумчивый. Прежде я не встречала никого, у кого был бы такой взгляд. Задумчивый, немного тоскливый. Человечный.
  Я как-то заказала самокруток. Парень, который должен был доставить их, не появился. Появился Тимка. Взгляд так и цеплялся за него, что, в принципе, не свойственно для меня. Бывает, с одними проще сходиться, вы сразу находите общие темы для разговоров и улыбки, с другими - больше препятствий. Тимофей не пекся обо мне, как, например, Локи, романтики в нем было не больше, чем во мне. Я это сразу оценила. На первой нашей встрече я колола ему пупок. А он в благодарность повел меня на выяснение отношений между Крысами, не поделившими территорию в норе. Неплохо, а? Кстати, когда появилась я, зубастые парни один за другим зазвенели снимаемыми с кулаков цепями. Кажется, дело в том, что в тот вечер я только-только вымыла голову, и мои волосы белели как нимб. Взрослые мужики, а верят в такую чушь, ей-богу! Реже голову надо мыть, что ли. В тот вечер не был сломан ни один нос. Ребята взломали одну из кафедр, и мы играли в покер. Помню, сигаретный дым стоял завесой. Я единственная не пила, так что сидела полностью одетая, ликующая злобной потехой, ведь большинство авторитетных типов, некоторые из которых - вы будете удивлены - получили диплом о высшем образовании, причем, с отличием, уже сидят без штанов. Есть в обществе нелегалов один сероглазый злодей, Себастьян, являющийся кем-то вроде Большого Босса Крыс. Он сказал, что мне парнем надо было родиться, ведь в таком случае, черт возьми, я бы стала "левой рукой тьмы". На себя намекал, подлец. Или выше брал? "При всем моем уважении к слабому полу, - на этих словах он заправски ухмыльнулся и подмигнул мне, закидывая волосатые ноги в зеленых носках на профессорский стол, - я не могу позволить себе подвернуть вас еще большей опасности, чем игра в покер с кучкой голых и пьяных головорезов". Я не возражала. Комплименты от таких, как Себастьян, на вес жемчуга. Кстати, на уход "в подполье" я смотрю положительно. Слабый пол? Сказочки обезьянкам на ночь глядя.
  Я осторожно прикрыла дверь и, впечатав плечо в стену, сложила руки на груди.
  - Это твой звездный час. Говори, что хотел.
  Тимка кивнул.
  - Скоро Ночь мясника. - Тимофей взял с прикроватной тумбы мой дезодорант и покрутил в руках. - Первокурсники из трусиков выпрыгивают, так хотят попасть на устраиваемые старшекурсниками гулянки. О, вам официально будет разрешено лизнуть алкоголя. Налижутся все: приличные детки, извращенцы, отличники, старосты, преподы... Так заведено.
  - Я не пью, - мрачно отрезала я.
  - Да, мне жаль тебя. Но я не о жалости, - поспешил добавить он. - Тебе еще не знаком этот обычай. Первокурсников в эту ночь выгоняют в коридоры. Вас, как стадо барашков, как мертвяков по кладбищу, гонят вглубь, прочь от уютных загонов. Четверокурсники считают это традицией. Принято говорить, что только после первой сессии студент по праву может считать себя студентом. Но негласно все знают, что именно после Ночи мясника вы перестаете быть абитуриентами. Вам предстоит тяжелая ночка.
  - Что делают школьники, когда напьются? Что могут делать студенты, когда достигнут кондиции дров? Ну вот, вопрос разъяснен. Чувак, я слышала о Ночи мясника. Не новость.
  - Верно. Ведь помимо прочего, ходят слухи, что в эту ночь по коридорам будут разгуливать жертвы Игнаца, на полных двенадцать часов вернувшиеся в мир живых. Образность поражает, но таковы слухи. И знаешь что? - Он задумчиво покрутил в руках дезодорант. - Никто, Ректорат включительно, не будет удивлен, если на следующее утро на завтраке не досчитаются двух-трех студентов.
  - Не новость, - повторила я, но ладони почему-то вспотели.
  - Даже мы, знающие Паутину как свои пять пальцев, не имеем представления, куда пропадают дети.
  Я демонстративно зажала рот рукой.
  - Какими бы нежными словами нас не нарекали змеи из Ректората, - Тимка не смог сдержать улыбку, увидев мою гримасу, - но на нас не перекладывают эту ответственность. Блонди, ты что, не веришь в духов? Ты телевизор вообще смотришь?
  - Ты пришел, чтобы выложить мне всю эту хрень? Аппетит ты мне уже испортил. Считай, своего добился.
  Тимофей нетерпеливо поправил упавшую на глаза челку.
  - А ты не подумала о том, что определенные люди под шумок, типа, захотят поквитаются с тобой? И пыли на твоей тумбочке понятно, что тебя здесь не особо потчуют. Предположим... простой способ: познакомить твою симпатичную мордашку с кислотой. Они провернут все быстро и тихо...
  - Послушай, мальчик, ты мне угрожаешь?
  - Нет, это ты меня послушай, девочка! - Он с треском поставил дезодорант обратно. Кажется, я вздрогнула. - Ты сейчас должна мне энконий во всю петь.
  Мне не понравилось, что он это сказал, и, тем более, как он это сказал.
  - Я - нелюдь большого обаяния. О том, что в меня повально влюбились все психи, мне известно. Записки, ругань в спину, пинки в плечо... Школа отдыхает. Поскрипят-поскрипят, и заткнуться.
  - Устами младенца.
  - Что ты хочешь от меня услышать? Какой реакции ожидаешь? Ты прекрасно знаешь, что все человеческое чуждо мне. О, постой! Кажется, я знаю, - я щелкнула пальцами. - Ты рассчитываешь, что я облегчу всем задачку и удавлюсь подтяжками с твоих чулок!
  Парень поморщился, привычный к моим злокозненным ухмылкам и колючим словам. Он всегда только и бормотал: "Я не ношу чулок". И теперь он стоял возле моей кровати и с проскользнувшей в глазах грустью напомнил мне:
  - Блонди, я не ношу чулок.
  - Так если не носишь - вали и купи их, - огрызнулась я. - За версту видно, кто из нас гуманитарную помощь не получал.
  Мне всегда было сложно заводить новые знакомства, но по иронии случая все происходило так, что, сама того не желая, я оказывалась в очередном капкане. Куда катиться мир? К черту, Аврора. Мир катиться к черту. Люди уходят, а если возвращаются, то другими. По пальцам правой руки можно пересчитать тех, кого бы я хотела вернуть в свою жизнь. Но вернуть лишь тогда, когда я буду готова к этому. Сейчас я была не готова.
  Покачав головой, Тимка извлек откуда-то смятый листок и протянул мне. Как бы я хотела, чтобы его взгляд при этом был полон вызова и насмешки! Но он выражал лишь сочувствие. Сочувствие? От таких, как Тимофей?! Как бы там ни было, но стал бы человек, с которым я не виделась около двух месяцев, а момент расставание изобиловал ядреными матами и лихорадочными порывами перейти от страстной матерщины к кулачной расправе, метить в мою комнату с утра пораньше, чтобы предупредить о затаившемся под моей кроватью буке? О буке, существование которого давно не было для меня секретом.
  Помедлив, я приблизилась к парню и взяла листок. Волки и те принимают пищу из рук людей.
  - Это было на твоей двери, - почти что ласково произнес он, и я невольно вздрогнула от близости его голоса.
  - Откуда мне знать, что это не твоих лап дело? - спросила я, глядя на черно-белую зарисовку.
  Пальцы парня неожиданно прошлись по моей щеке и погрузились в волосы. Я подняла на него вопросительный взгляд. Ладно-ладно, мне очень хотелось, чтобы этот взгляд был хотя бы вопросительным.
  - Неоткуда, - улыбнулся он.
  Я вновь посмотрела на рисунок, и меня замутило.
  - Почему я?
  - Наверно потому, что ты удивительна. До встречи с тобой я думал, что таких не бывает. Таких, как ты.
  Я отступила от него на шаг, чтобы оказаться вне пределах его досягаемости, скомкивая листок в кулаке. Не хотелось хмуриться, не хотелось делать эти шаги, было огромное желание произнести: "Повтори, что ты только что сказал". Но я старательно заставила себя вспомнить прошлое, поворошить его палкой.
  - Сволочь. Ненавижу тебя. Ты испоритил мне не только аппетит, но и настроение.
  - Хочешь, я завтра загляну к тебе? И пусть только попробует кто-то сунуться с набором маньяка - голову оторву.
  Тимка произнес это так легко, что я ни на секунду не сомневалась: так и будет. Я видела, как он дерется и это впечатляет.
  Но, должно быть, у меня действительно нет ни души, ни сердца, ни печени. Вместо внутренностей у меня один огромный кусок студня из гордыни.
  - Говорить о таком в присутствии девушки! Говорить о том, с чем девушка сама может справиться! Хочешь сделать из меня должника? - Я крепче стиснула кулак, и листик тихо треснул. - Фигушки. Проваливай. Мне на пару скоро.
  Тимка коротко кивнул и прошествовал к двери. Я бы многое дала, чтобы мои глаза гневно вспыхнули, но те наотрез отказывались вспыхивать, тем более гневно.
  - Ты знаешь, как меня найти.
  - Иди, парень, иди. И не оглядывайся.
  Он вышел и не оглянулся.
  "Я его уязвила", - подумала я.
  Впрочем, какая разница?
  В комнате воцарилась тишина. Прижимая кулак к животу, я почувствовала, как слабеют коленки, и тяжело осела на постель, бормоча:
  - Да-да, не оглядывайся, а чудные кружевные чулки есть в магазинчике на углу.
  Нет смысла говорить, что было нарисовано на этом чертовом листке. Любая насильническая смерть - дело неприятное. Кто-то когда-то сказал, что смерть - это всего лишь немного боли. И все же сие почему-то никогда не успокаивало жертв убийц. Я уверена - никогда. Я не склонна верить слухам, но о Ночи мясника много говорили, особенно в последнее время, когда праздник замаячил на горизонте. Признаюсь, в словах Тимки был смысл. Могла ли я предположить, что неприятие моей персоны настолько сильно и имеет такие масштабы? Вспомнился седьмой класс и тот мальчуган, выпрыгнувший из окна - из-за какой-то дрянной вещички не стало ребенка, оборвалась толком не начавшаяся жизнь. Поводы для жестокости разнообразны, жестокость и неприязнь сейчас лучами прожекторов направлены на меня. Но я ведь безобидна, черт побери! Я как каракурт - на меня не наступают, и я не укушу.
  Что мне делать? Связаться с Виктором? С Глафирой?
  Наверно, я сумасшедшая на оба полушария. Наверно. Но даже перед самой собой я не хочу быть слабой.
  Пространство над кроватью пестрило бумажным барахлишком: постеры времен молодости планеты, раритетная афиша рок-концерта, исполненная в черно-белых цветах, за которую старый цыган запросил неприлично много, карта луны, где название морей, гор, долин и кратеров люминесцировали бледно-розовым, и многочисленные листочки с моими заметками. Малость из того, что порой страннейшим образом возникает в моей голове. Проведенное в библиотеке время оказывает благоприятное влияние на мои извилины. Плевать на непринятия меня коллективом. Когда меня начинают волновать такие мелочи, я лезу под холодный душ. Сейчас мои поиски были обращены на Зерно-Мать.
  Подойдя ближе, в глаза бросились неровно выведенные на одном из листков слова. Мои каракули гласили:
  "Стоит на долю процента поменять те физические постоянные, которые входят в законы, управляющие нашей Вселенной, и все кардинально изменится. Вселенная будет развиваться, но по другим законам, и внутри этого процесса вряд ли найдется место человеку. Мы, психофизические программисты, изучаем те процессы, которые описывают Вселенную внутри каждого зерна. Зерно-Мать - вся Вселенная, поэтому оно присутствует сразу во всех зернах".
  Даже самое маленькое зерно вмещает в себе столько разнообразных проявлений, механизмов, заложенных в основу их функционирования, что зачастую его внутренняя структура действительно выглядит подобно Вселенной. Я знаю, что некоторые из нас уже выходят на этот уровень. Я в состоянии изучать процессы не только внутри зерен, но и изменять те программы, в соответствие с которыми они функционируют. С другой стороны, кто-то ведь их создавал. Кто-то выписывал эти законы. И для нас эти древние мыслители подобны если не богам, то олимпийцам. Мы, программисты, тоже можем сравниться с маленьким божествам, которые изменяют законы природы внутри этой нановселенной. Как далеко все зайдет?
  Череда плывущих, как зубастые лошадки, мыслей оборвалась отравляющей и вдрызг прозаичной штукой. Неустойчивая психика - это не временно, а на всю-всю жизнь. Скверное положение вещей во всех смыслах.
  - Где синие носки? Куда ты их дела, в самом деле, черт возьми, - проворчала я, вороша одеяло, пытаясь хоть что-то вытрусить из него. Кажется, туфли придется надевать на босую ногу. Я опаздывала, а холодным душем угощу себя вечерком - все-таки безобразие нервничать из-за носков, даже если они волнуют меня больше, чем магнитные бури. Только я могу перескакивать с жизненно важных тем на всякую ерунду. Но ведь пара любимых носков - не ерунда, верно?
  Стянув полотенце, сунув в угол рта сигарету, я начала одеваться. Еще одна пара и в столовую. Я соврала, сказав, что мой аппетит испорчен. При мыслях о еде у меня потекли слюнки. О хорошей натуральной еде, без канцерогенных добавок. За это заплачено. Я очень странная девушка, сама признаю. Невероятно странная. Мне угрожают отделением головы от тела, а я думаю об овсянке с вареньем. Неадекватность? Причем, самая настоящая, выстоянная. Натягивая гольфы, я посмеивалась.
  
  
  Глава 38
  
  Когда я выбирала одним из предметов демонологию, я помнила слова Зевса. Как-то раз я случайно обронила, что встречала этого патлатого мерзавца, так девицы такие визги закатили, что у меня барабанные перепонки едва не лопнули. Да, Зевс пользуется популярностью как у озлобленных сытых чиновников, так и у сопливых девич. Я пыталась втемяшить бабам истину, да только эти дуры не слушали: всполошились, идиотки, затряслись до самых корней волос, заведя яростный спор о редчайшей пошлятине. Помнится, я быстренько подобрала свое шмотье и свалила.
  Демонология - это наука и практика, объектом которой являются сверхъестественные существа, по-нашему демоны или бесы. Демон - это человек или животное, "одержимые" вселившимся в них духом. Существует духовная иерархия, в которой демоны фигурируют в качестве посланцев или посредников одного высшего духа. То бишь старины дьявола. Выучить иерархию демонов - переломить себя. Зубрежка и постоянная проверка знаний. Поражает и то, насколько тесно мистика переплелась с технологией.
  Дьяволизм и демонология - две разные науки. Магия, колдовство и ведовство - тоже иная категория, подразумевающая попытку человека постичь волю всего сверхъестественного. Раньше колдовство было смесью языческих вытяжек, соединенных с практикой целительства, теперь эта "смесь" обладает мощной базой, а шансы вашей реализации в колдовском деле до безобразия высоки. Если серьезно подойти к делу, результаты будут видны очень скоро, да еще невооруженным глазом. Шаманов, медиумов, колдунов и ведьм в Пороге хватает как всяких уродов в теплотрассах и на Черных фермах. Какие к черту гонения церкви? О чем вы? Священники на байках ездят да пыхнуть любят. У них есть занятия куда интересней, чем терроризировать меньшинства. Например, терроризировать своих коллег по порно-бизнесу. Не верите - идите и убедитесь.
  Демонологию у нас читал экстравагантный татуированный скелет. Вполне милое существо, если оно в настроении быть оным, а если нет - поминай, как знаешь. Он брел от стола к столу, иногда замирал и вглядывался в чью-то работу. Мой вопрос звучал так: "Дьявол: исторический и культурный феномен". Я достаточно хорошо знала вопрос, потому что интересовалась этим "лукавым" парнем. Я всегда считала, что знания должны быть разноплановы. Человек вы или монстр, а всестороння развитость обязательно подкинет вам несколько очков при знакомстве с кем-то.
  Я сдала работу одной из первых и, чопорно попрощавшись, вышла из аудитории. С демонологией я дружу. Вот с латынью, обязательным предметом, дела обстоят иначе. Латынь уже давно не мертвый язык. Это - один из государственных языков. Большинство надписей, знаков, даже некоторые газеты на латыни. Хочется сказать, что Порог пытается возродить историю, но, увы, не могу.
  В одиннадцать в факультетской столовой собиралась голодная орава студентов и на протяжении получаса поглощала вкуснейшую стряпню. Состоятельные мамаши и папаши знали, что ждет их чад в Национальном. В учебном процессе существовали определенные формы наказания за невыполнение прописанных норм. Боль закрепляется в обоих полушариях, и студент волей-неволей начинает учить предмет. Мне уже доставалось и по рукам, и по плечам. Говорят, в существовавших когда-то давно alma mater розги были вторым учителем. Я, конечно, не против такой стимуляции подкорок головного мозга, но, видя приближающуюся опасность в лице препода, мне то и дело хочется вскочить и принять боевую стойку. Вырываю знания зубами. Вот так и дичают. Но стоит мне вспомнить о здешних подливках и салатах, как я расслабляюсь. Еда в этом гнезде грешников залихвацки компенсировала все минусы.
  В зале с высоким покатым потолком, имитирующим фреску Рафаэля "Триумф Галатеи", царил смех. Даже крутящие рыхлыми попками херувимы не могли отбить аппетит. Здесь разрешалось все, кроме курения, распития алкоголя и потасовок. По мне, так запрещалось практически все. Рассказывать пошлые истории - одно дело, а отжарить какую-то бабенку за волосы и окунуть ее наштукатуренную физиономию в суп - другое. Девочки меня здесь не жаловали. Мальчики заступаются за девочек. Печаль. Успокаивать недовольных приходится кулаками.
  Кто-то швырнул мне под ноги скомканную салфетку и что-то прошипел. Но мы на идиотов не в обиде, правда?
  Ребята тесной компанией разместились возле панорамных окон, выходящих на парк Св. Олимпиады, сдвинув два стола. В их углу сейчас гремел дикий хохот - черти собрались справлять поминки.
  - Востокова! - веселый возглас полоснул по ушам, когда я подошла ближе. Едва не опрокинув стул, из-за стола вскочил высокий, худощавый, темноволосый тип с такими длинными и пушистыми ресницами, что девушки завидовали, а эти взблескивающие миндалевидные глаза разбили не одно сердце. Галстук перекинут через левое плечо, рукава рубашки закатаны. - Бери мой хлеб, бери мою воду!
  - Отвали, - ухмыльнулась я.
  - Нет, я серьезно! Я люблю тебя, Востокова.
  - Да что ты тарахтишь, как ходячее пособие по этикету? Тебя слишком много, Локи. Ты вульгарен и навязчив. Нет, ты только посмотри на свой галстук! Вульгарен как наш декан!
  Послав мне воздушный поцелуй, что означало крайнюю степень признательности, Локи придвинул ко мне тарелку с дымящейся овсянкой, а Эдуард с хрипом "дорогу старикам" кивнул на свободный стул. Ладно. Ничего не оставалось, как скорчить соответствующую физиономию и принять оказываемые мне любезности. Мы все знаем, что неспроста мне стул выдвигали, да овсянку ставили. Кто вчера громче всех читал грязные стишки гоблинов? То-то же. Ростислав улыбнулся и сказал:
  - Доброе утро.
  Я не стала с ним спорить, рискуя возражать с набитым ртом. Никогда не спорьте с набитым ртом - это дурно смотрится со стороны. Умница Ева возразила за меня, съездив брату по макушке рядовым подзатыльником с видом "ничего ты не понимаешь, сиди и помалкивай".
  - Иногда ты напоминаешь мне ведьму из Пряничного домика. Та тоже калории не считала.
  Я не донесла ложку до рта, с ложки на стол плюхнулась каша. Я еле переборола себя, чтобы не зарычать и, психанув, не швырнуть ею в тарелку или, что во сто крат соблазнительней, в лицо Локи. Тут следует кое-что пояснить. Во-первых, то был не Пряничный домик, а кое-как приведенная в порядок хибара в одном из Районов Упадка. Во-вторых, ведьма-людоед была чертовски толстой, такой толстой, что когда ее пристрелили, долго не могли протиснуть сквозь дверной проем ее брюхо. Найденные в углях кости отличались режущими следами возле суставов и сухожилий. Подобные следы могут остаться только на свежей кости. Кости своих жертв старуха скоблила от плоти, головы бросала в огонь, чтобы спечь мозг, потом раскалывала на две части. Аскания известна не своими заводами, а маньяками-педофилами. И нет причин радоваться, что меня сравнивали с этой ненормальной.
  - Я могу есть сколько угодно, а о мои ребра все равно можно будет натереть сыр. Локи, это не фигура речи, а отсутствие каких бы то ни было форм.
  Локи обменялся многозначительным взглядом с Эдом, и оба парня, взяв по гренке, начали сооружать немыслимые бутерброды. Догадайтесь, кому. Большинство парней почему-то считают, что девушке нравится такое калорийное внимание; что, идя в кафе, своей спутнице обязательно надо заказать не то мороженное, не то блины, а лучшим подарком признаны конфеты. Черт, я ем, чтобы не загнуться, и никакие блины меня не заводят, тем более, если они поглощаются перед тем, кто вперил в вас влюбленные пуговицы. Я не смогла себя откормить синтетикой из фаст-фуда, так что про полноценную сбалансированную пищу вообще молчу. У меня не обмен веществ, а вихрь. Глафира предлагала мне сделать портфолио, мол, на мое черепоподобное табло будет спрос. А я ведь просто очень худая девушка, но не кривляка. Зачем так оскорблять?
  Всякий раз, сидя за этим столом, вернее, за двумя сдвинутыми столами, я невольно отмечала, что собравшаяся здесь компания эффектна. Мне нравилось сидеть в обществе этих ребят, нравилось, подперев рукой голову и медленно потягивая горячий кофе, наблюдать за возней студентов и маршем дежурных. Или же смотреть в окно, на парк Св. Олимпиады, на его мертвые в дневное время суток исполненные под старину фонари и склонившиеся над дорожками кусты жимолости. Это до сих пор было ново для меня, я не могла привыкнуть. Пять лет я оглядывалась через плечо, и не отрицаю, что трагедия, произошедшая с родителями, повлияла на меня - повлияла так, что я стала наплевательски относиться к смерти и обретению любви, а паранойя стала моей верой. Школьная столовая была опасным местом. Бывало, пройдет какая-то скотина мимо, не понравится ей что-то, она возьмет да харкнет тебе в тарелку. Да, и такое было. Чаи у нас разбавлялись таким количеством воды, что, скорее, ощущался вкус очистительных средств, чем чая. На спине надо было не иначе как капкан носить. В универе цивилизация, безусловно, ярче выражена, но о капкане я все равно задумываюсь.
  Итак, знакомьтесь. Худой парень с длиннющей челкой и миндалевидными глазами - Локи. Стиляга, редкостный негодяй, упрямый гад. Названный в честь скандинавского безобразника еще воспитателями в приюте, он был тяжеловесом во всех предметах, и не оставлял сомнений, что попал в Национальный благодаря собственным мозгам. Он изучал физику и был, пожалуй, единственным на моей памяти человеком, которому эта наука нравилась. Будучи еще малышом он был усыновлен именитой четой. Сейчас его так называемые предки ожидали первенца и, как с едкой ухмылкой сообщил Локи, были безмерно рады сплавить его. За этим брюнетом охотилась вся женская половина университета, глянцевые издание пророчили ему яркое будущее, а парень однажды с тоской признался, что после окончания обучения скорее пойдет работать преподавателем, чем торговать собой под объективы камер. Что ж, посмотрим.
  У нас было три свидания. Я надела кремовое платье, одолженное Евой, даже пирсинг сняла, Локи выбрал черный пиджак, футболку и джинсы под кеды. Этот кретин повел меня в ресторан. На двадцатой минуте пребывания в этом манерном логове я чуть не выла от горя. Честно признавшись ему в этом, я потащила его прочь. Выбрала заведение сама. Вечер мы провели в прокуренном баре рокеров, где не было тошнотворно вежливых официантов и начищенных до блеска вилок. Меня вполне устроили окурки в пепельницах и заляпанные бокалы, а армреслинг был приятной неожиданностью. Локи окончательно убедился в моем безумстве. Остаток вечера мы шлялись по прибрежным улочкам и выпытывали у прохожих часы выдачи трупов в морге. Между нами может быть только дружба, однако Локи, хворающий эгоцентризмом и надменностью, хочет то ли мне, то ли себе доказать обратное. А я только улыбаюсь, да хлопаю его по щеке. Быть может, он плачет по ночам, но исключительно для поддержания фишки.
  Эдуард был закадычным дружбаном Локи. Эти придурки знали друг друга еще тогда, когда трепетный возраст не позволял им лакать алкоголь или обсуждать появившуюся на обложке июльского порножурнала детку. Сложно поверить, что эти негодяи когда-то могли разве что гукать да ползать. Они посещали одну школу. Именно "посещали". Эд говорил, что их чаще можно было встретить в баре на углу школы, чем на уроке биологии. Локи - динамичный и непредсказуемый, обладатель злокозненного характера и острого языка, Эдуард - настоящий Черный дьявол, чьи всегда наглаженные брюки давят из глаз слезинку умиления. Он единственный из нас, кто нес в себе гены животного. Он был на треть Черным дьяволом, хотя внешне, не смотря на бугристые плечи и чертовски кровожадную ухмылку, когда выпьет, скорее, напоминал маленького медвежонка, чем дьявола. Его отец был мелким предпринимателем, постепенно распродающим свой бизнес, а мать - наркоманкой.
  Родители близнецов владели парочкой ресторанов в Пороге, не самыми крупными, но весьма посещаемыми. Ева и Ростислав были как две капли воды похожи: у обоих огромные зеленые-презеленые глаза и длинные каштановые волосы. Ева недавно заплела косички, и различие между ними стало более явным. Сейчас волосы Ростислава были стянуты в низкий хвост, спрятанный под ворот рубашки. С распущенными волосами Ростислав похож на девочку. Поразительно, но это никогда не мешало ему знакомиться. Он не без язвительной насмешки заявляет, что является стопроцентным парнем. Я ему, кстати, тоже говорила о тонкой схожести с девочкой, его заверения меня не убедили, и я попросила доказательств. Ева смеялась долго и громко.
  В моей паскудной жизни редко появляются люди, с которыми мне хотелось бы проводить время. А если быть точным, за последние годы таковых вовсе не было. Кстати, Глафира Тагирова действительно удочерила меня. Виктор оставался вне сцены и света рампы и вряд ли кто сейчас знал, что у меня есть брат. О нем лучше не заикаться. Привет! Мой братец - киллер, которого мечтают увидеть в стенах Дедала - дороги в один конец. А вы как поживаете?
  Я говорю, что сирота.
  Отправив в рот поджаренный кусочек гренки, предварительно смахнув на салфетку шаткое сооружение из сыра, бекона и джема, я выставила перед собой ложку как орудие пыток и ткнула ею в сторону Евы.
  - Догадываешься, принцесска, о чем сейчас пойдет разговор?
  Ева от изумления поперхнулась:
  - Черт возьми, я не брала твою тушь!
  - А вот с этого места поподробней.
  - И пудру тоже не брала, - всполошилась девица, перебрасывая на спину косички. Безусловно, это отличная актерская игра. Мы обе прекрасно знали, чья косметика чаще всего одалживается и не возвращается по адресу. Был у меня замечательный серый карандаш для глаз, где он теперь - черт знает. Был соблазн напомнить ей об этом карандаше. И о туши с пудрой, раз уж на то пошло.
  Глядя в кошачьи глаза на пол лица, сложно предположить, что эта девчонка ни чем не уступает пирату по привычкам и хищному говорку. Она запросто могла участвовать в фестивале пива, при этом имея все шансы на победу. Ростислав отличался большей вдумчивостью. Без него Ева становилась неукротима. В первые дни моего знакомства с этой девицей мы готовы были четвертовать, потрошить и варить друг друга в кипятке одновременно. У нас схожие характеры. Мне нравится, что можно дать ей подзатыльник. Несомненно, она думает также. Мы не леди и не носим каблуки, хотя Ева, если захочет, может проникнуть на "вражескую территорию" с минимальной вероятностью быть раскрытой. В ней больше грации, и она не ходит широким шагом, как я.
  Как узнать девчонку лучше? Погрызться, подраться, и только потом одалживать косметику и принимать гренку. Хотя с Нелли мне было достаточно учиться в одном классе, видеть ее каждый день, грустить вместе с ней и вместе строить святые планы мести очередному нерадивому пацану. Вдруг вспомнился седьмой класс и наша первая серьезная ссора, когда на следующий день мы обе рыдали, клявшись друг другу в вечной дружбе.
  Я сокрушенно покачала головой и, пробурчав нечто вроде "сброд алкоголиков", размазала по тарелке овсянку.
  - Да брось ты рога выставлять! - Эдуард приобнял меня за плечи. - Мы хотя бы на экономику доползли вовремя. Что случилась, малышка Аврора?
  "Малышка", "крошка", "детка" - не для меня. Во мне метр восемьдесят пять, я далеко не крошка. Малышкой я перестала быть в тринадцать. А детка... Право называть меня так имеет только один негодяй, и это Виктор.
  - Малыш Эдуард, а ты готов поставить на кон свое здоровье, доказывая, что у меня есть рога?
   Эд обнял меня и стал скрупулезно прощупывать мой лоб.
  - Ну, маленькие рожки определенно должны быть...
  Под тихий смешок Черного дьявола я отпихнула его руку. Однажды мы взмылили друг друга: я доказывала, что в потасовке пьяных в топор Дракулы и оборотня победит второй. Эд вредничал, пока я не набросилась на него с кулаками. Промяли мы друг друга здорово, галантности с его стороны было не больше, чем от моего братца по утрам, когда тот пытался разбудить меня. На следующий день Эдуард суетился вокруг меня, моя разбитая губа чертовски смущала его. Ага, джентльмен, как же. Помниться, мое терпение лопнуло, и я пригрозила ему жестокой расправой. Мы вновь едва не подрались, но с тех пор ладим. Я этого парня и теперь периодически тягаю за волосы, а он - меня. Причем, такой порядок вещей вполне устраивает нас обоих, мы оба чертовски много узнаем друг от друга, закаляя как свое умение сквернословить, так и кулаки. Мы дополняем друг друга. И теперь, если ребята хотят пойти в бар, они всегда заглядывают ко мне. "Своя в доску" - лестный титул.
  - С тобой сейчас приключится беда, если будешь продолжать мешать мне завтракать. Не трогай психа.
  Эдуард дурацки разулыбался.
  - Не мыслей, а маленьких черных кошмариков, - поправил меня Локи. - Масло? Сливки? Нет? Еще гренку?
  - Оставь ее в покое, - сказала Ева и запустила в парня кусочком гренки. - Один против всех - это же классика!
  Локи поперхнулся. Соседние столы покосились на нас, девицы скривились, наверняка проклиная нас с Евой и искренне недоумевая, почему не они сидят плечом к плечу с этими высокими улыбчивыми парнями. Постоянных подружек у ребят сейчас не наблюдалось.
  Со словами "кстати, о классике" Локи затянул одну поучительную историю, правда, абсолютно ничего общего не имеющую с классикой. Спустя минуту, а то и меньше, все гоготали. Надо видеть Локи, слышать его голос и следить за мимикой, чтобы понять секрет его успеха. Такими, как он, рождаются, а не становятся. Кто знает, может, в этом пареньке действительно воплотился соскучившийся по земной жизни божок?
  Ребята знали о знаках любви, периодически возникающих на моей двери, и не ленились заверять меня, что покажись только этот неудавшийся клоун, так они хорошенько проутюжат ему бока. Я верила им, как поверила сегодня Тимке. Тимка принес с собой кусочки мглистой правды. В его словах была истина. И в моей голове было немного мозгов. Мало ли что болтает Ева о Ночи мясника. Я слышала об исчезновениях, но не предавала этому значения - я вновь глянула на часы - до девяти утра. Да, до гребаных девяти часов сегодняшнего утра.
  Доливая себе кофе, я проговорила:
  - Скоро Ночь мясника и, не к столу будет сказано, я не знаю, что одеть. Кстати, детки, кто будет мясником?
  - Наш махонький шаловливый мальчик?
  - За такие слова тебя бы на исправительные работы, - я ухмыльнулась Еве. - Ага, кто же, как не декан. Только пьяный в дымину.
  - Возрадуйтесь, у нас будет настоящий утренник! - Локи вскочил со стула, окидывая столовую отцовским взглядом. Один из дежурных угрожающе покосился на нас.
  - Да сядь ты, - Эдуард потянут приятеля за рукав. Помахав дежурному, Локи, бесспорно довольный собой, плюхнулся обратно на стул.
  - Осталось только решить, кто купит мандарины, - пробормотала я. - И все же, - я отложила ложку, - откуда пошел этот обычай?
  - Мандарины покупать?
  - Ехидная все-таки нечисть, - я бросила в Локи один из своих фирменных взглядов "только пикни". - Нет, обычай проводить праздник с таким непраздничным названием. А мандарины - это ведь...
  - Знаю, Востокова. Это твой любимый фрукт.
  - Когда ты, черт побери, научишься не перебивать?
  Почему-то хотелось верить в то, что мой цвет серый, и у меня нет предпочтений в пище. А тут вдруг простая, как липа, вещь вгоняет меня в краску. Учитывая, что будущее пророчило мне, в лучшем случае, быструю смерть, я должна подготовить себя к тому, чтобы забрать с собой идущих первыми в очереди. Виктор, этот разгильдяй, в бою ведь опасен не потому, что имеет выточенный список приемов. Конечно же, в нем не без этого, но, в некотором плане, он свободный боец. Не наблюдается любимых приемов и любимого оружия, все приходящее и уходящее. Из этого проистекает преимущество: нет слабых мест, которые можно предугадать. И я должна также.
  Эдуард вперил в чашку такой скрупулезный взгляд, будто в ней плавали мухи. Ева переглянулась с братом. Я сухо продемонстрировала ей свое призрение к ситуации. Ростик, убрав упавшую на глаза сестры косичку, озорно посмотрел на меня.
  - Был когда-то такой человек - Игнац Гавел, - произнес он ни с того ни с сего. - Знаю, начало походит на сказку, но сказочного в этой истории, кроме непостижимого насилия этого типа, больше нет. Но ты ведь хочешь знать предысторию. Тот, кто положил фундамент будущему празднеству, был убийцей-садистом, орудующий на территории, где теперь стоит университет.
  - Опять у нас интересный разговор, - Ева покосилась Локи, затем на брата. - Умеешь найти аппетитные темы.
  Ростик приобнял сестру, но та ткнула ему в бок локтем и отодвинула свой стул к краю стола.
  - Прости, Ева, чувствительное дитя мое. Позволь, мы все же вернемся к нашим мясничкам, - ухмыльнулся Локи, обводя нас взглядом "молчать, я здесь угрожаю". Галатея покосилась на парня и, держу пари, томно вздохнула, херувимы, эти рыхлые ножки-попки, всполошились и стали о чем-то недовольно переговариваться. Вечно этим комочкам злобы что-то не по душе.
  - Урод, - прорычала Ева.
  - Итак, жил-был некий стиляга, на взлете своей карьеры убийцы-садиста растворявший детей в кислоте...
  - На самом деле все куда круче, Локи, - в голосе Ростислава лязгнула мрачность.
  Ростик зачитывался старой НФ. Хотя большинство этих книг теперь вызывали лишь скупые смешки, он не променял бы свою коллекцию ни на что. Знает предысторию Ночи мясника? Не удивительно. Чувак лазит со мной по библиотеке и, признаться, здорово помогает, с ним информационная пища устаивается лучше. А еще он наловчился проносить в читальный зал бутерброды. Не знаю, что меня больше соблазняет: его помощь или эти чудесные бутерброды, под угрозой жестокой расправы со стороны библиотекарши, поедаемые над считающейся раритетной макулатурой.
  - Хочешь услышать немного фактов? - И с безмятежностью мумии, почесав нос, Ростислав начал рассказ: - Гавел рос без матери, а отец не упускал случая выплеснуть на ребенка свой пьяный гнев. За издевательства над детьми юношу впервые задержали еще в школе. Сухая констатация ограниченности его умственного развития и признание его невменяемости, и подростка отпустили. После этого случая его неоднократно арестовывали за хулиганство. Игнац рос сильным и крупным. Вернувшись домой после армии, он сколотил немалый капитал и открыл мясную лавку. Позвольте обратить ваше внимание, братья и сестры: лавка была на территории универа, и в этой лавке в последующие годы он и проворачивал свои кровавые делишки. Возле речного порта, который когда-то располагался неподалеку, постоянно крутилось множество молодых людей. Там Игнац и рыскал, подбирая себе жертву, затем предлагал переночевать у себя или выполнить какую-то работу по лавке, которую мог хорошо оплатить. Подавляющее большинство покорно следовали за ним, как овечки, не подозревая о том, что их ждет. Сильному Игнацу не составляло труда скрутить жертву и разделать тело. Некоторые тела он растворял в кислоте, другие выбрасывал в реку, третьи освежовывал и добавлял мясо с мягких частей тела в колбасы. - Еву перекосило, и она с грохотом отодвинула от себя тарелку с беконом. - В колбасы, которые не только ел сам, но и продавал. В его доме обнаружили коллекции кожи, голов и других частей тела.
  - Что я слышу? Толика ехидства в голоске нашего ученого? Эй, никак пропадает в нашем дорогом Ростике маньячище.
  - Заткнись, Локи, - бросила побледневшая Ева. - Мне с этим придурком еще три года торчать в одном летнем лагере.
  - И всю свою кровавую практику этот...
  - Да, Аврора, всю свою кровавую практику этот ублюдок осуществлял здесь, в районе, именуемом сейчас Садом Грешником. Его лавка и пристройка, где он жил, стояли на теперешней территории универа. По самым скромным подсчетам он разделал около ста человек, не считая тех, чьи кости вспенились в кислоте.
  - Интересно, только я не в восторге от грядущего действа? - рассеянно пробормотала я, глядя в чашку.
  - Да брось ты! Веселье гарантированно. Разве что девственники на утро будут чувствовать себя обманутыми.
  Локи получил увесистый пинок в бок от меня. Эдуард же, вскочив, заключил шею приятеля в локтевой сгиб, и потащил парня из зала, приговаривая:
  - По собственному опыту, да, старый ты черт?
  За соседним столом второкурсницы возмущенно залепетали. Вы замечательны, при полном параде, и на вас не обращают внимания. В самом деле, какого черта!
  - Только что ты продемонстрировал чувствительность, достойную ржавого молотка, - ворчал Локи.
  Я провожала парней взглядом, Ева поругивалась. Ну что ж, согласна с ней, история будила воображение. Будила, но не настолько, чтобы обвешиваться защитными амулетами-фетишами и иссохшими частями тушек. Криминальные хроники делают из вас равнодушного наблюдателя. Немыслимое количество грязи день ото дня, ночь от ночи льется, мигрирует по улицам, бедным кварталами, Черным фермам, какие есть в каждом уважающем себя гадючнике. Устраиваемые почитателями сатаны шабаши, пожалуй, входят в десятку моих лучших ночных кошмаров. Изумительный антураж из смерти и изнанки тел. Ежесекундно кто-то гибнет насильнической смертью. По бедным кварталам бегает столько уродов, что "фараоны" давно перестала заостряться на такой ерунде, как свеженький труп, или дымящаяся пирамидка из таковых. Жор, банды головорезов, эмигранты, Черная месса... К этому привыкаешь и, будь все проклято, если как-то реагируешь. К этому вырабатывается стойкое безразличие. Лично у меня дела обстоят именно так.
  История Мясника - старая-старая криминалистика. Сто человек? Кислота? Разделка? Каннибализм? Уж чего-чего, а каннибалов хватает везде. Та же людоедка из "Пряничного домика". Но не нюансы насилия сейчас бродили по моей коже. Мы ходим по земле, выстланной подстилкой из костей. Кто-то умирает, кто-то рождается. Человек - симбиоз клеток, которые со временем ссорятся и устраивают бойкот. Старые кладбища остались в толще земли, и уже черт знает сколько существует мода на кремирование. Горстки праха, - с ними никогда не возникает возни, от них легко избавиться, прах емок и молчалив. Человечество (я правильно говорю?) потеряло чувствительность. Вошедшие в историю благодаря своей кровожадности маньяки - легкий налет на историю, проворачивающуюся сейчас. Столица дышала и разрасталась на кладбище. Процессы не прекращаются и поныне. Останки спокойны. Но останки убитых спят с приоткрытыми глазами. Перекрестки, места бывших висельниц, захоронений самоубийц... Тяжелая энергетика, медиумы сходят сума. Сад Грешников - одно из таких мест.
  Верю ли я, что мертвые возвращаются на какое-то время в мир живых? Не знаю. Но наверняка знаю следующее - со мной попытаются свести счеты. В принципе, я понимаю ребят, лучшего повода не найти. Плохо будет, если они все загубят. Болтают они слишком много.
  
  
  Глава 39
  
  Неделю спустя на уроке психопрограммирования или, как говорили не слишком культурные студенты, "программирования с психом", всех ждал сюрприз.
  Преподаватель прогуливался между партами, зловеще поглядывая по сторонам, видать, вчера перебрал, так как периодически с трудом подавлял икоту и, судя по изыскано зеленоватому оттенку лица, рвотные позывы. Еще траванет, гаденыш. Когда он проходил мимо меня, я невольно отодвигалась в сторону, подальше от этого зловонного гения. С другой стороны, это был один из немногих стоящих специалистов, который действительно мог чему-то научить, к тому же в дисциплине - психофизическое программирование - без таланта не обойдешься. Конечно, кроме врожденного дара необходимо обладать и конкретными знаниями, ведь можно до бесконечности дергать за ниточки, так и не распутав клубок, а только все больше затягивая узлы. Кроме наблюдения и умения воздействовать необходимо понимать цели и функции, как раз для этого мы здесь и просиживаем свои задницы, вынужденно общаясь с разнообразной, далеко не симпатичной братией.
  Близнецы попали в другую группу, программирование у них шло пятой парой. У Локи сейчас была физика. Эдуард сидел со мной и провожал напряженным взглядом хмельного препода, который как раз привалился к стенке, прикрывая глаза и тяжело дыша.
  Программирование - обязательная дисциплина этого курса. Интуитивная математика - вторая вещица в комплекте. Занятия программирования включали лекции, практические и семинары. Весь поток разбивался на группы по десять-пятнадцать рыл. Мне нет дела до своих одногруппников. Я не лезу к разбившимся на кучки студентам перед парой, чтобы спросить: "Все выучили?" или: "Ой, девчоночки, а я ни пса не знаю!" "Девчоночки" - сдохнуть можно от такой пошлятины! Перед предметом, рядом с которым в моем личном списке стоит галочка, я молча повторяю материал, и болтовню не развожу.
  Кто-то, преданно глядя в глаза преподавателя, кивал в такт его невнятного бормотания, словно намекая на глубокое понимание смысла не совсем связной речи. Эти энтузиасты разместились на первых партах и, широко распахнув глаза, крутили головами. А кто-то рассеянно таращился по сторонам, позевывая с видом "зачем мне все это надо". Лениво выводя на парте "курить вредно, пить противно, а умирать здоровым жалко", я прислушивалась к бормотанию. Эд с совершенно бессмысленным выражением на лице пялился на копну черных волос сидящей впереди девушки. Я взяла маркер и по-деловому вывела на левом рукаве его пиджака: "Козел". И сама себе удивилась. Надпись сороконожкой промчалась по рукаву, на плечо, и сползла на спину. Я ликовала злобной потехой.
  - Но довольно заумного трепа, отойдем от канонов и постулатов нашего дешевого общества и почувствуем себя богами... Последняя парта, если не закроете рты, я не поскуплюсь на средства, чтобы зашить их вам. Да, кстати, если узнаю, какой сосунок распространяет обо мне эти скверные слухи... Эксгумация, пристрастие к трупам, социопат, носитель вселенского зла... У меня большой жизненный опыт, но, черт подери, не настолько!
  Покачиваясь, преп подошел к своему столу и достал антикварный с виду ключ. Вздохнув, открыл им нижний ящичек. Все прекратили писать и следили за его действиями. Онемели от страха. Я сидела сбоку и поэтому могла разглядеть, что ящичек разделен перегородками на множество маленьких отделений. А там... там была куча зерен! Я даже вскрикнула, но тут же прикрыла рот ладошкой. Эдуард, как и несколько впередисидящих одногруппников, усмехаясь, покосился на меня. Деревенщина, небось, подумали. Ничего не могу с собой поделать, всякий раз, когда вижу зерна, мной овладевает детский восторг. Детский восторг - это светлая частичка меня. В закусочной, в которой я отработала два года, спиногрызы справляли свои юбилеи - по-своему, по-детски. Наверно, набралась я этой заразы из детства именно от них. Однажды меня заставили нацепить колпак и вести программу. Это было... трогательно. Детвора из бедных семей Аскании. Их восторг был пузырящимся, звонким, сладким. От воспоминаний свело плечи и защемило сердце. Дети заслуживают большего, чем спелый яд. На месте президента я бы всем сытым говорунам разослала по желтому шнурку. Император в Китае именно так и поступает. Можно решать проблемы за счет людей, а можно за счет себя. Будьте мужчинами, черт бы вас подрал.
  Ящичек с зернами завладел моим вниманием. Когда-то зерно работало во мне, но тогда я еще не знала, что однажды зерна станут важной частью моей жизни. Такое богатство, сосредоточенное в одном места, я никогда прежде не видела. Я знала, что это целое состояние. Вот в чем преимущество образования в богатом университете.
  Препод тоже, по-видимому, наслаждался открывшейся картиной, но это был взгляд не уличного барыги, торгующего из-под полы негодными зернами, а, скорее, взгляд созидателя и настоящего исследователя. Серьезно, он начинал мне нравиться. Запустив руку в ящик стола, он не спеша начал подбирать зерна, тасуя их в непонятном порядке. Когда лишь понятный ему одному комплект зернышек оказывался у него в руках, он бросал взгляд в журнал и называл очередную фамилию. Жертва вставала, протягивала свои дрожащие ручки и получала свою долю вселенского сокровища.
  Когда пришла моя очередь, я чуть не сгорела от нетерпения. И так всегда. Детский утренник. Возможно, я слишком поспешно подошла к столу, так как препод пытливо зыркнул на меня и сразу же поменял несколько зерен из заранее отобранных. Это смутило меня, но на свое место я садилась, предвкушая наслаждение от созерцания внутренней структуры этих замечательных созданий. Кого-то это суеверно пугало. Но теперь, после латыни, меня может напугать разве что рычащий на рок-шабаше песни собственного сочинения преподаватель по демонологии.
  Эдуард высыпал на стол свои зерна, и несколько тут же скатилось на пол. Преподаватель в то же мгновение бросил набирать горочки зерен и зачитывать фамилии, и ринулся к парню.
  - Болван! Мне плевать, кто твои предки! Трипуй с удовольствием с нулем за практическое!
  Рыча маты, он взашей вытолкал парня из аудитории, при этом собственнически подобрав все зерна. Своими действиями и внешним видом он напоминал упыря, ревностно подбирающего монеты возле могилы. Было вселенское желание потыкать в сторону захлопнувшейся за Эдом двери пальцем и захохотать как злодей. Но дурные наклонности надо подавлять, а то люди нервничать начнут.
  В воцарившейся тишине было слышно, как скрипят вылазящие из орбит глаза перепуганных девочек. Меня напряженная тишина никогда не смущала. Напротив, она провоцировала у меня дикий хохот.
  - Приступайте, дорогуши, - пробормотал препод, откидываясь на стуле. - Приступайте, мать вашу так, - еле различимый шепот.
  Закрыв тетрадь, я склонилась над полученными артефактами. Конечно, все это просто красивый хлам. Бесценный, внутренне совершенный, ни на что не годящийся хлам. Как древнее барахло вроде старых книг на черных рынках. И все равно было приятно иметь возможность поглазеть и прикоснуться к наномеханизмам. Возможно, одна из этих безделушек когда-то подтолкнула восстание? Итак, знание - сила, не зря же я зубрила этот курс на протяжение последних месяцев. Теперь я понимала, что можно, а что нельзя, за какую ниточку дернуть, чтобы сезам открылся.
  В процессе исследования зерен, которые я с наивной точки зрения проводила до того, как поступила в университет, я видела, что в каждом зерне, будь оно функциональное, работающее, или избитое в хлам, всегда существует что-то потаенное и далекое. И когда подходишь к этому темному участку, то ощущаешь некое сопротивление, которое не пускает тебя дальше.
  Первое зернышко, на первый взгляд, вообще казалось никаким - совсем не интересное. Я даже сначала не врубила, для чего оно. То ли строительство, то ли восстановление. А, может, боевое? Сидела несколько минут, тупо таращившись на эту гадость.
  А потом свет померк, и я проникла внутрь.
  Вот оно - едва заметная брешь на том участке, который не подвергся деструкции. Теперь я шагала по ровной дороге, чувства подсказывали верный путь. Когда неожиданно возникло препятствие, я безболезненно сварганила нехитрую инструкцию. Раз плюнуть, я была внимательна на лекциях. Как только я поняла, что закончила формирование, то встроила ее прямо в зияющий провал. Были и сомнения, разумеется. Все-таки частой практикой в работе с зернами я похвастаться не могла. От того, как правильно я все проверну, может зависеть моя дальнейшая карьера. В худшем случае можно закрыть зерно навсегда.
  Я бодро продвигалась вперед, мимо развалин, которые когда-то служили приютом для идей загубленной эпохи. Время здесь течет не так, как мы привыкли. Время тянулось как жвачка, когда впереди возникло что-то осмысленное. Да, похоже на ядро. Путешествие близится к концу. Тут главное - не спешить. Я осторожно придвинулась ближе. Что-то призывно зашевелилось.
  "Плохо соображаешь - вали и не оглядывайся", - так нас учили теоретики на лекциях. Но разве тут можно остановиться? Черта с два.
  Я сделала еще пару шагов. Еще немного... еще.
  Медленно-медленно, непонятно откуда считывая информацию, передо мной поднялось нечто. Сколько ж тебе лет, дружочек? Сколько времени ты провел в этом заточении? Трудно назвать осмысленным поведение этого маленького ублюдка, но что-то в нем таки было осмысленного. Чем тяготится этот бездушный набор, каким образом он сумел воплотить в последовательности логических символов столько эмоций, пусть примитивных и неосознанных, я не знала, но не могла ошибиться: это нечто жило и страдало. Когда я удалила эту программу, предварительно раскрыв ее до конца, ей-богу, я почувствовала благодарность, благодарность за небытие.
  Свет хлынул в глаза. Я вернулась и, щурясь, огляделась.
  Преподаватель стоял возле моего стола, в аудитории была такая тишина, от которой малейший шорох закручивается в спирали. Болели глаза. Что-то холодило щеку. Недоумевая, я поднесла руку к лицу. Кто-то захихикал, и меня наполнили гнев и раздражение. Сжимая зубы, я нарочито не спеша открыла тетрадь и стала делать запись. Смейтесь, подонки, смейтесь. Я уже познала зерно, познала так, как никто не умеет. Ко мне в мозг встроилась программа. Зерно, окончательно погибая, передало мне то, что я никогда никому не отдам, не отдам ни за какие зачеты и оценки на экзамене. Я просто сохраню программу в себе. Все очень просто: раньше я не умела что-то делать, а теперь умею. Благодаря зерну, получила определенное умение. И только попробуйте проникнуть ко мне в голову, я сломаю вам руки.
  Неожиданно с первых парт донесся истошных визг. Одна из девчонок вскочила со стула и, прижавшись к стене, уставилась на свою парту, при этом воя во всю глотку. Студенты стушевались. Я тоже готова была заорать, только не от ужаса, как эта дура, а от восторга. На меня какой-то ангел (несомненно, по ошибке) пролил благословение. Это девочка только что запустила программу зерна! Ее зерно было не холостым.
  Что-то шевелилось на парте вопящей девки. Механизм, напоминающий не то жука, не то паука-сенокосца, прощелкал по парте своими длинными тонкими лапками и юркнул под стол. Крики стали на несколько децибел громче. Но я уже не слышала их. Этот наноробот вполне мог быть боевой машиной, машиной убийств. Я читала о подобных созданиях: наряду с крупной техникой они широко применялись в последней войне. Подчищали врага. Они как мошкара, против которой нужен аэрозоль. Крупные чиновники-стратеги боятся за свою жизнь. Боятся того, что ее оборвет не пуля, а именно такой вот маленький механизм, действующий безукоризненно четко. Как "бурый отшельник", забравшийся под ваше одеяло. Если боевой наноробот заберется на вашу ногу, ему хватит секунды, чтобы перерезать бедренную артерию именно там, где она достигает размера туннеля. И вам точно не поздоровится. Конечно, есть и более эффективные машины убийств. Эта, скажем прямо, была мелюзгой, но свое дело знала.
  Я хотела вскочить, но препод положил руку мне на плечо.
  - Не двигайся, - прошипел он.
  Механизм несся к стене. Преподаватель бросился к нему, но паук быстро вскарабкался по стене и юркнул в технологическое отверстие. Тут-то и воцарилась гнетущая тишина. Словно провернули невидимый выключатель. Эхо звука растаяло в воздухе. Все застыли, со злобой поглядывая на виновницу происшествия. Она подобострастно опустила ресницы, ее лицо расплылось в медовой улыбке. Казалось, если бы у нее был хвост, что зачастую является украшением для многих, она бы им замахала.
  И тут погас свет.
  Я поборола себя, чтобы не заплескать в ладоши и не провопить какую-то гадость. Вот так маленький механический гаденыш!
  Преподаватель еле сдерживался, его ноздри расширились, с шумом выпуская воздух, уголки губ опустились, клыки сжались. Он сделал угрожающий шаг, неудачница взвизгнула и... прозвенел звонок с пары. Все вскочили и бросились к выходу. А по коридору уже спешила бригада ремонтников.
  Я быстро сунула книги в ранец и вскочила. Черт возьми, девчонка раскрыла зерно и включила древнюю программу, которая сейчас усердно продиралась через переплетение кабелей. Чувство, будто я увидела Иисуса, прогуливающегося по набережной в шумной компании.
  
  
  Глава 40
  
  Близнецы, я и Локи стояли под дверью в актовый зал. Понемногу с занятий подтягивались студенты, наполняя пространство спокойным гудением, и создавалось впечатление, что по коридору летел рой пчел. На этаже, где у нас прошла судьбоносная пара, не было света, и эта граница медленно ползла. Бригада ремонтников не преуспела в поимке наномеханизма. Все погружалось в полумрак, основные системы работали, но освещение отсутствовало. Зернышко выпустила настоящего саботажника.
  - Их разыскивает милиция, - ухмылялся Локи, выглядывая поверх голов. Темно-русые волосы растрепаны, галстук на плече, мятые брюки, ранец валяется в ногах. На ранце был один-единственный значок анархии. "Однажды, - любил говорить Локи, - мир станет зеленым лугом, на котором будут пастись лошади и гулять женщины". Где-то я уже это слышала, однако в моменты, когда Локки начинает плести подобную ерунду, меня больше волнуют пути расправы над этим лохматым анархистом, чем источник возможного заимствования сей дерзости. Анархия продуктивна только у муравьев-странников. Интересно, у юных невротиков тоже?
  - Пропустить болтовню декана? Да как он смеет!
  - О, Боже. Ты заткнешься? - рявкнула нервная до чертиков Ева.
  Декан собирался забросить удочку по поводу начала сдачи модулей. Поток снимали с пары, все обязаны явиться. Встроенное в косяк каждой двери устройство отмечает вас всякий раз, когда вы входите или выходите из аудитории. Преподы могут не тратить свое драгоценное время, зачитывая длиннющие списки имен. Достаточно просто сделать запрос, и вы сразу ознакомитесь с фамилиями отсутствующих.
  На диванчике тесной компанией разместились завсегдатаи рок-шабашей. Сразу видно, кому по душе черная форма.
  - О, тот парень прокалывал мне губу, - заулыбалась я и помахала рукой высоченному типу с красными дредами. Увидев меня, он с улыбкой кивнул.
  Наша староста стояла под погасшими светодиодными экранами в окружении стайки щебечущих девочек, прижимая журнал к груди точно реликвию. Она поймала мой взгляд, нахмурилась на мгновение, но затем просияла улыбкой, сверкнув белыми, как жемчуг, заостренными зубками. Отвернувшись, она что-то шепнула окружившему ее серпентарию, в мою сторону тут же повернулось несколько голов. Моя улыбка была ослепительной. Я притянула к себе Локи. Если он и удивился, то вида не подал, наоборот, приобнял меня и чмокнул в щеку. Сразу видно - давно ждал. Староста с ненавистью уставилась на нас. Если бы не маникюр этих цып, мне бы давно выцарапали глаза. Существует множество способов укрепить неприязнь к собственной персоне. Этот - один из них.
  Мимо протискивались упакованные в черное подростки, но хоть бы кто толкнул или задел меня. Спасибо Локи. Ева оглушительно хохотала, глядя на кого-то. На нее недоуменно позыркивали. Ростислав обнял сестру, в его глазах плясали смешинки. Я проследила за их взглядом. К нам направлялся Эдуард. И выглядел он... странно. Будто его огрели по башке.
  Я оттолкнула от себя Локи, и он навалился на какую-то рыжеволосую девчонку. Метнув в меня раздраженный взгляд, парень несомненно, мне на зло, развернулся к девочке и погладил ее по веснушчатой щеке. Наша староста сжимала кулаки. Подавляющее большинство по сути умных баб многое бы отдали, чтобы очутиться на месте этой рыжеволосой крошки.
  - Какая симпатичная, - сладко улыбнулся Локи. - Как звать тебя, солнце?
  Караул, как он это произнес!
  Не веря своему счастью, которое так нагло обтоптало ее замшевые туфельки, девчонка ошалело распялила рот.
  - Мика.
  - Красивое имя. А я Локи. Рад знакомству. - И обольстительный наглец левую руку положил девчонке на плечи, правой же поигрывая медальоном, висящим на ее шее. Медальон действительно был необычным: полосатый, покрытый эмалью кружок с пластинкой белого минерала посередине. Этот минерал был слюдой. К тому же "mica" в переводе означает "слюда". Не имя, а китайская головоломка. Локи наклонился ниже с твердым намерением шепнуть млеющей малышке какую-то приторную гадость.
  Я схватила парня за шею. Он обернулся, его взгляд напомнил мне об орудиях пыток, какие мы видели в документальном фильме. Дыба, гильотина, жидкий свинец... Да уж. Я указала на Эдуарда, и Локи посерьезнел. Девчонка призывно смотрела на нас, вот только знаками внимания ее больше не почивали. Я послала ей воздушный поцелуй, и у нее покраснели шея и уши.
  Эдуард протиснулся мимо зажимающейся парочки, и при взгляде на это действо его пробрала дрожь. Я приложила руку к его лбу.
  - Не знала, что ты такой ранимый и утонченный, - присвистнула я. - Дай угадаю: заперся в туалете, где у тебя грянула мужская истерика?
  Эд поджал губы.
  - Медвежонок, ты многое пропустил. Одно из зерен было в рабочем состоянии, и активированный наноробот перерезал парочку кабелей. Серьезная, кстати говоря, оказалась машинка. Думаю, кому-то не поздоровится, что не усмотрел. Так, черт возьми, могли и серую слизь активировать, тогда всем каюк: карантин, санитарная зона, просеивание - если, конечно, останешься жив... Света нет уже на целом этаже.
  Эдуард смотрел на меня и не видел. Я щелкнула пальцами перед его носом. Его передернуло. Он оглянулся через плечо, и его вновь передернуло.
  - Ты пьян? - все еще посмеиваясь, спросила подошедшая Ева. - Просто смех - совершенно окосел, сволочь. Нет, ей-богу, напился как сапожник узкопрофильный!
  - Дитя мое, какие проблемы? - тоном священника вопросил Локи. - Ты где был? И почему выглядишь как девочка после ночной смены? Не позорь меня, причешись, поправь пиджак.
  Ответа не последовало.
  Схватив парня за лацканы пиджака, я легонько встряхнула его. У него клацнули челюсти. Ни в какие ворота! Схвати я его еще вчера таким вот бесстыжим образом, и мне бы выкрутили руки, а потом, обняв, защекотали до икоты. Иными словами, безнаказанной я бы не осталась.
  - Мне забили стрелку, - сказал тогда Эдуард и, пожав плечами, растеряно улыбнулся.
  Я обернулась к Еве с Ростиком.
  - Слышали? Ему забили стрелку. - Вновь уставилась на Эдуарда. - Посвятишь?
  Локи с интересом наблюдал за нами.
  - Я... общался с одной девушкой, а она... - гримаса была исполнена блестяще. - В общем, у нее есть ухажер. Ревнивый псих. И мы с ним будем драться.
  В стенах универа не имеет значения, чье ты чадо - музыканта или старого смердящего козла-политика. Здесь другие правила. Знаете правила выживания в подростковом коллективе? В бедных школах, больше напоминающих колонии для несовершеннолетних преступников, они наиболее жесткие. В такой вот "колонии" отучилась и я, поэтому знаю расклад.
  - Ну, и кто она? Из-за кого дюжие дяди подправят твою невероятную фотогеничность?
  В ответ Эдуард только пожал плечами, но я подозревала, о ком идет речь. Слишком часто я замечала его взгляд, обращенный на эту курочку.
  Есть на четвертом курсе одна девица - холодная неприступная стерва, которая негласно была признана парнями самой красивой кисой в универе. Казалось, ничего особенного в ней нет - обычный полный набор подправленных форм. Но ее призывный взгляд и меня бросал в дрожь. Представляю, как она действовала парней. Эдуард должен был понимать, что у такой девицы уже есть своя компания и свои воздыхатели. Безрассудства я за ним до сих пор не замечала, это по части Локи. Теперь же Черный дьявол нажил себе неприятности, да еще какие: драться с четвертым курсом, мягко говоря, больно.
  - Да она же блондинка!
  - Ты тоже, - заметил Локи. Перекатившись с носков на пятки, он подмигнул мне.
  - Кроме цвета волос у нас с ней нет ничего общего. Просто она... чересчур блондинистая. Нет, даже не так: неприлично блондинистая.
  - Как кукла?
  Сжимая кулачки, я повернулась к Эдуарду и заглянула в его черные глаза. Елки-палки, так дело не пойдет. Этот парень дружит с головой, следовательно, распустить слюни он может только в состоянии крайнего опьянения, когда голова начинает функционировать отдельно. Сейчас же парень был трезв, к тому же наверняка угнетен ситуацией, произошедшей на программировании. Ко мне закрались подозрения.
  Зрачки Эда были как две черные дыры. Глаза Черного дьявола. Что-то скользяще коснулось моего мозга, но тут же схлынуло, когда я моргнула. Звериные гены, эхо зерна, проглоченного его отцом. Или нет?
  Ева придвинулась ближе, вцепившись в край пиджака Локи. Она прекрасно знала: если кто-то из твоих друзей нарвался на неприятности, готовься подставить под удар свой нос. Такая вот политика.
  - Да на тебе чары, - вырвалось у меня. Никто не засмеялся. - А что? Вполне может быть. Простенький приворот. Какая-то девчонка решила поквитаться таким вот изощренным образом. А свое дело ты сделал ювелирно. Вот получишь по ушам от ошалевших от сессий дядек, и прекратишь знакомиться с кем попало. Хотелось бы знать, кто эта обиженная мордашка. С другой стороны, диковинно, что в этом ты опередил Локки. Но, гляди, а там и его очередь подойдет. Я правильно говорю, Локи?
  - А теперь еще раз и с улыбочкой, - потребовал парень, поправляя галстук. - Востокова, ты становишься такой миленькой, когда злишься.
  Этот прием всегда срабатывал. Я уже ярилась как черт. Вцепившись в лямки ранца, я повернулась к Эду, волосы метнулись на плечи снежным шквалом.
  - Как ты себя чувствуешь? - Это должно было прозвучать участливо, но таковым не прозвучало. Скорее, с почти неприличной угрозой. Господи, видели бы вы, до чего я ярилась!
  - Спать охота, - Эдуард потер лицо кулаками.
  - У меня есть одна книжонка. Я просмотрю кое-какие разделы. Но меня волнует другое...
  - Понимаю. Рори, я не хочу никого впутывать, - без обиняков заявил Эд. - Я в состоянии сам решить эти проблемы.
  Некоторое время все хранили молчание. Локи первым решил высказаться:
  - Во дает, - покачал он головой и, поудобней взвалив на плечо ранец, стал прокладывать себе путь к открывшимся дверям. - Право, он меня так до ручки доведет!
  - Это дело чести, Черный дьявол, - не выпуская из цепких пальчиков пиджак Локи, заявила Ева. - Мы с тобой.
  Что тут поделаешь? Друзья.
  Нас подхватила загудевшая толпа. Я одернула Эдуарда за руку, он посмотрел на меня, и это следовало понимать: "Ну что еще?" На миг свет сбежал из его красивых глаз и они превратились в две полированные монеты. Во рту пересохло и я забыла всю ругань, какую хотела ему последовательно выложить. Ну вот, что еще я могу ему сказать?
  Наверно, вот что: у меня неплохой удар левой. В университете постоянно кто-то с кем-то конфликтует. Я не удивлена, что это случилось. Будь готов защитить свою честь, принять или бросить вызов.
  Мы заняли места в одном из задних рядов. Я заметила, что рыжеволосая Мика присела сразу за нами. Зал был переполнен разговорами и гоготом. Староста глянула на меня, проходя к первым рядам. Бормоча: "Давай, пока", я оттянула блузу и лязгнула бретелькой. Странное дело, но мне стало лучше.
  Мимо нас, вдоль по ряду, протискивалась парочка сопливых щенков. Он - весь из себя, она - куколка с белыми локонами и родинкой на щеке. Чувак наступил мне на ногу, а когда я встала - нет, не для того, чтобы урезонить выскочек, а благородно пропуская этих богов, упал пенал Евы. У Евы, должна вам сказать, совершенно безумный пушистый пенал, который мне постоянно хочется придушить. Нет, серьезно, если долго смотреть на него, вы поймете, что он дышит. Ева тоже встала, пропуска неотразимых. Естественно, им было глубоко наплевать на наши царские манеры - девица от всей души наступила на пенал. Ева вскрикнула, и тогда мое терпение лопнуло. Я оттолкнула блондинку и наклонилась на мохнатым пеналом. Мальчишка, безусловно, хотел совершить ответный выпад. Однако я даже не посмотрела на него, для этого со мной Локи, Эд и Ростик. По полу шаркнули кеды Локи, и быть побоищу, но тут пришел декан и надменному щенку и его кукле пришлось быстренько смотаться ко всем чертям.
  Декан носил серый с металлическим отливом костюм, перчатки и парусинные туфли. У старика был потешный мысик на лбу, то есть только к старости он избавился от лишней волосатости, а раньше, вероятно, вставал каждое утро и брил все лицо. Он полтора часа нес всякую чушь, в направленном на него ярком свете прожектора были видны искорки мысли, сверкающие возле его лица. Иными словами, он во всю брызгал слюной.
  Актовый зал приобрел поразительное сходство с сонной лощиной. Я пустила слюну, и меня растолкали под конец, да и то потому, что я в полудреме начала бормотать. Дернувшись, я вскочила, но вовремя прикусила язык, чтобы не заорать на весь зал: "Какой наглец меня лапает?" Локи выглядел счастливым, Ева давилась смехом, согнувшись пополам, косички облепили ее покрасневшее личико, а Эдуард похрапывал на плече какой-то красотки. Хотя нас с деканом разделяло внушительное расстояние, я знала, что его взгляд заблестел холодом. Я села на свое место и сделала умное лицо, заранее зная, что выходные пропали.
  Когда погас свет, я невольно почувствовала уважение к древним инженерам, создавшим такой простой, но эффективный механизм. По залу прокатилась волна удивления. Потом все захлопали и заулюлюкали точно перевозбужденный контингент в "Саду Любви" после особо горячего выступления, когда я присоединялась к вышибалам и помогала им разбираться с наиболее настырными самцами. Несмотря на все призывы давно пунцового декана (неистовые вопли с угрозами) соблюдать порядок, студенты вскакивали с мест и в кромешной тьме, налетая друг на друга, неслись к выходу. Это была не паника, а тяга убраться подальше от этого старого паршивого ломака. Весь первый курс давно убедился, что пользы от речей декана как от дыры в башке. То бишь совсем никакой. Его можно стерпеть только тогда, когда он спит зубами к стенке.
  Кто-то не своим голосом уморительно орал:
  - Саботаж! Сволочи, саботаж!
  Наверно, какой-то отличник. Не волнуйся, малыш, пару вряд ли отменят из-за отсутствия света. Наверно, просто выделят аудитории с окнами.
  Я бы могла продолжать делать умное лицо, но меня вдруг такая тоска взяла, что захотелось разбить кому-то морду. Впрочем, Эд это уже организовал. Устала я предельно, но мне еще надо было на латынь - лицезреть занимающуюся с нами четвертую группу, сдерживать себя, чтобы не наговорить с три короба гадости, когда ко мне обращаются "милочка", а еще успевать делать перевод. Но кто сказал, что я не смогу?
  Стараясь держаться независимо и беспечно, я зашагала по темному коридору, то и дело спотыкаясь.
  
  
  Глава 41
  
  На ужин были тушеные овощи и мясо. Столовая была освещена тусклым светом, производимым запасными генераторами, и многие парочки, учуяв в атмосфере романтику, ворковали над какао и бисквитами. Локи тоже предпринял попытку. К счастью, я так и не научилась кокетничать. Ковыряясь в овощах, мой отказ прозвучал по-востоковски незамысловато. Да, я нервная. В глаза парня мелькнул какой-то неясный огонек, я и поняла: ах ты, черт, неужели замышляет очередную гнусность. Впрочем, если он предложит мне прогуляться по прибрежным кварталам, я не откажусь. В том чудном баре, где бородачи балуются армреслингом, делают вкуснейшие коктейли.
  Некоторые территории университета были доступны круглосуточно. Нет смысла устанавливать график, студент сам в состоянии решить, когда ему лечь баиньки. Поэтому, договорившись о встрече в парке Св. Олимпиады в начале полуночи, мы продолжили нашу молчаливо-торжественную трапезу. Правда, когда тарелки с запеканкой опустели, Эд едва не сцепился с Ростиславом за то, что тот безмятежно заметил: "И все-таки, дорогой Эдуард, согласитесь: вы лишний раз доказали, что мечта идиота - жена соседа". Бить по рукам и шеям пришлось нам с Евой.
  Парк Св. Олимпиады относился к местам свободного посещения. В любое время суток ты можешь выползти в этот оазис красоты и насладиться тишиной. Ретро, классика. Беседки, лавочки, желтые, как апельсины, фонари, водяной гиацинт и кувшинки в искусственных прудах, осыпающаяся жимолость, аромат ночной фиалки... А на выходных разрешено выбираться в город. Если вам подпишут разрешение, вы можете покинуть стены университета в будни, но причина для этого должна быть уважительной. На территории Паутины работало множество притонов. И все же напиться без ухищрений, по-свински, с размахом можно только вне универа.
  После ужина я отправилась к себе в берлогу. Не стану темнить: под дверью я ожидала увидеть белладонну в перевязанном бантиком горшочке. Но, завернув угол, никакой белладонны, дарящей конвульсии, под дверью не оказалось. То, что сжалось под стеночкой, положив подбородок на голые коленки, было куда симпатичней ядовитой белладонны, но конвульсии почему-то все же вызывало. Не было ни записок с угрозами, ни мусора. Только эта рыжеволосая девочка с редким именем.
  Я хотела юркнуть обратно за угол, но рыжеволосая уже заметила меня и улыбнулась. Видели бы вы, до чего лучезарно. Я отвечу: до чертиков. Что она забыла под моей дверью?
  Подойдя к Мике, я пристально посмотрела на нее. Во мне проснулся азарт: стану ли я сквернословить, или нет. Не стала. Просто стояла и думала, чем бы заполнить тишину, протянувшуюся между нами.
  Мы заговорили одновременно и одновременно запнулись. Тремя мгновениями позже фокус повторился. Краска залила веснушки Мики, девица закусила нижнюю губу, виновато глядя на меня. Так, если кто-то узнает, что за пару с этой мелюзгой покраснела и я, моя репутация будет подпорчена. Я просто малость охренела.
  - Прости, в гости я тебя не приглашу. Да и чая у меня нет.
  - Ничего страшного, - улыбнулась девица, - я и чай-то не очень люблю.
  Моя фраза насчет чая - ветер в скалах. Но рыжая восприняла ее вполне серьезно. Добродушное "ничего страшного" просто обезоруживало.
  Первокурсники тянулись со столовой. Под конец дня здесь не услышать громких разговоров. Стоит подождать пару часов, тогда улей оживает и начинает жужжать. Одно правило: шумовое загрязнение должно снизиться до минимума после половины одиннадцатого.
  - Кстати, моя комната...
  - Мне это не интересно, - мягко урезонила я. Открыв дверь, я попридержала ее и развернулась к девочке.
  Росту в ней было около метра семидесяти пяти. А значит, я смотрела на нее сверху вниз. Я бы назвала ее миниатюрной: тонкая талия, узкие плечики, чуть сутулая, но это лишь придает ей очарования. Розовый блеск на губах. Рыжие кудри подобраны, карие глаза смотрят внимательно, и этот взгляд можно с легкостью выдержать, потому что он не несет в себе тяжести. Было в нем что-то вязкое и сладкое, но не тяжелое.
  - Ты сидела под моей дверью не для того, чтобы сказать, в какой комнате живешь. Я права?
  - Именно такой я тебя и представляла.
  По непонятным мне причинам я не хлопнула дверью перед ее носом.
  - Слушай, если хочешь сделать девушке приятно, морячок, угости папироской. Нет папироски? Ну, морячок, в таком случае говори, зачем приплыл, у тебя есть пять секунд.
  - Не знаю, понравиться ли тебе это...
  - Конечно же, не понравится.
  Толку отрицать: это было грубо. Любой другой на ее месте давно бы сверкал пятками, но рыжая либо была настойчивой, либо просто не понимала, куда лезет. Я не ребенок-цветок, мои родители не были хиппи. Люди давно друг другу стали чужими. Мы бродим по земле так, словно нас подстрелили, наш взгляд всегда устремлен вперед, никто уже не заглядывает в лица случайных прохожих, ища ушедшего однажды в беззвездную ночь друга, или, быть может, любовь. Лишь единицы по-настоящему заботятся о вас, вспоминают, глядя на паутинки мороси на окне, грустя, незаметно для себя смахивая слезы... Но о чем это я? Вечерело, а работы не убавилось. Гадское черчение, семинар по истории, а еще эта рыжеволосая.
  - Тик-так. Ладно. Всего хорошего, - вполне искренне пожелала я, толкая дверь в свою комнатушку.
  - В столовой, проходя мимо, он даже не глянул в мою сторону, а когда я подошла к нему, он... он...
  - Вот блин! - зашипела я, бросая неконтролируемый взгляд в оба конца коридора. Схватив Мику за локоть, я втолкнула ее в свою комнату, и захлопнула за нами дверь. - Ну и какого ты разоралась?
  Ответом мне был протяжный всхлип. Клацнул выключатель.
  Мика сидела на моей кровати и ревела. Осоловело глядя на нее, я меланхолично подумала: "Приплыли". Одно из лохматых чудовищ, свивших гнезда на ветках громадного дерева, заглядывало в мое окно. Оно увидело, что я смотрю на него, и скорчило жуткую рожу, оголив желтые клыки. Послав его по известному адресу, я в два шага пересекла комнату и дернула шторы. Тяжелая ткань с мягким шуршанием скрыла от меня черное зеркало окна и кривляющуюся рожу, легонько коснувшись моего носа.
  Быстрый перестук каблучков.
  - Поматросил и бросил? - все себя от потрясения гаркнула я, оборачиваясь.
  Рыжеволосая отчаянно цеплялась за дверную ручку.
  - Но ты ведь только что...
  - Да не тебя я посылала, дуреха! Понимаешь, там, за окном, настоящий рассадник заразы. Любой не выдержит. А что на счет Локи... Не такой уж он подонок, каким кажется тебе после случившегося.
  Мика замерла, притихнула. Стоя ко мне спиной, вытерла тыльной стороной ладони лицо, шмыгнула носом, и только тогда развернулась.
  - Видок что надо, - присвистнула я, пальцем описывая кружок вокруг своего лица. - Ты знаешь, где ванная.
  Зашумела вода. А я пришла к следующему выводу: "В голове у тебя, Востокова, не что иное, как навоз, и пахнет он соответственно".
  Кто бы мог подумать, что я предложу девчонке, которую пару раз мельком замечала бредущей по коридору, зайти в мою ванную комнату, перед этим остановив ее, когда она добровольно решила дать деру?
  - Сбрендила, - заключила я с усталым вздохом.
  
  
  Глава 42
  
  Я листала "Магию для чайников", когда перестала шуметь вода. Что можно делать в ванной четверть часа? Вопрос на миллион.
  Мика вышла из ванной, и я глянула на нее поверх книги. Она смыла с лица штукатурку, тяжелые от воды пряди прилипли к веснушчатым щекам. В кукольном домике она была бы как дома, прошу прощения за каламбур.
  - Больше никаких слез, ладушки? Послушай, у Локи все мировоззрение укладывается во фразу: "Я использую". Ну и что, что он обнял тебя и полез знакомиться? Это ничего не значит, тем более для него. И для тебя ничего не должно значить. Смотри проще на вещи. Проще, но не на такие вещи, как Локи. Он котяра, и с ним лучше не связываться.
  Мика прошла по комнате и присела на краюшек кровати. Я крепче стиснула книгу - безопасность периметра, то есть моего личного пространства, нарушена. Не так уж много на моем веку было людей, с которыми я сидела на одной постели и трепалась о парнях.
  - Вы друзья, - полуутвердительно произнесла рыжая, убирая волосы за уши, и удобней устраиваясь напротив меня. Никак собираемся почирикать, как райские птички.
  - Локи понимает, что нравиться окружающим, даже впервые видящим его. Он влюбляет в себя. А влюбляться не стоит. С ним здорово шататься по городу, но не заводить интрижки. Последнее может превратить ваше лицо в размокшую клюкву, как это произошло с тобой. Советую плюнуть на все и иди к себе делать домашку. Кстати, как раз в этом я сейчас пытаюсь преуспеть.
  - Просто когда он подошел ко мне, я...
  - Почувствовала себя нужной.
  Стоп, это я сказала? "Продолжай в том же духе, - рявкнул начинающий злиться голосок, - и ты от нее никогда не отделаешься". Я заткнула маленькому простофиле рот.
  Мои глазища полезли на лоб, когда я поняла, что мы обе слышим хрипловатый, но в то же время удивительно мягкий голос:
  - Когда такие, как Локи, говорят, что вечер прекрасный или что у тебя грустные глаза, ты невольно веришь...
  В комнате вдруг стало очень тихо. Опустив книгу, я смотрела на Мику. Говорила-то ведь, оказывается, я. Рыжеволосая положила подбородок на коленки и смотрела на меня. В ее зрачках плавали сгустки золотистого света. Как от свечей, которых в помине не было в комнате.
  - Кто он?
  - Что?
  Вновь убрав волосы за уши, Мика улыбнулась.
  - Кто этот парень? Ты ведь о нем сейчас думаешь. Кто он?
  Я первой отвела взгляд. Что на меня нашло?
  - Редкостный кретин, - ответила я, разглядывая свои ногти, словно впервые видела их. Ободранный черных лак. Ободранная полуулыбка на губах. - Это все, что он позволил о себе узнать.
  Было слышно, как шаркают в коридоре подошвы шатающихся студентов.
  - Девчонки говорят, что тебя, перекрестившись, надо обходить седьмой дорогой, - Мика плавно подалась ко мне, и на ее лице читалось какое-то странное веселье, даже ликование. - Они вообще много всякого болтают, впрочем, сидя под твоей дверью, я готовилась к худшему. Ты уж прости, но ты не дьявол в юбке. Могу я чем-то помочь тебе? Если скажешь "нет", я не стану тебя больше отвлекать.
  - Дело в том, - задумчиво произнесла я, - что ты свидетель брутального преступления, которое я провернула со своими принципами. А нежелательных свидетелей принято гасить. Даже если я скажу "нет", ты отсюда не выйдешь.
  - Мне нечем крыть, - Мика показала мне белые, как бумага, ладошки. Убрав с лица волосы, она обхватила ступни руками. Локи был прав: она - солнце. Где она научилась так улыбаться? - Я всегда говорю, что более паскудного дня у меня еще не было, и всегда находится день паскудней: недобор баллов по квантовой механике, проблемы с соседкой, Локи... а еще, кажется, скоро месячные. Наверно, в глубине души я надеялась, что ты накинешься на меня и вправишь мозги. Но оказалось...
  - Что мозги не тебе, а мне вправлять надо, - я подавилась сухим смешком.
  Я стараюсь забыть слово "откровение", вычеркнуть его, выбросить. Но происходило что-то странное. Рыжая девочка улыбалась, словно бы говоря: "Тебе нечего бояться, это естественно". И я сдалась. Впервые за долгое время, сдалась на милость незнакомке.
  - Мне больно говорить об этом, Мика, действительно больно. Никогда бы не подумала, что могу чувствовать подобное. Мне кажется, в этом чувстве есть ненависть, я ненавижу этого человека, хотя никак не могу найти причин для ненависти. Ну вот, - поморщилась я, представив, как бы отреагировал Виктор, узнай он, что меня греет чувство, прикрепленное к папке "Неназванное", - еще немного, и я попрошу тебя вылить мне за шиворот тазик холодной воды.
  - Да, и я вылью, потому что ты не права. Тот, о ком ты сейчас говорила, не человек. А изверг, запрещающий мне делать такую же прелесть, как у тебя на руке.
  Я посмотрела на своего скорпиона, затем на девочку, и вновь на сонного, как осенний лист, скорпиона. Маршрут моего взгляда повторился еще раз пять.
  - Чего?
  - Я знала, кто ты, еще до того, как ты появилась в университете. Но не из СМИ. Угадай откуда.
  Голова закружилась. В следующий момент я уже сжимала запястье рыжей.
  - Нет, моя очередь. Кто ты?
  Для нее все было шуткой, для меня - холодным вопросом. Я разозлилась. Девица что-то ответила, ее взгляд, все еще искрящийся весельем, медленно переплыл с моего лица на запястье, которое я крепко стиснула. Сердце ноюще забилось, и я прыгнула на девушку. Мы скатились с кровати. Вцепившись в плечи Мики, я придавила ее к полу и, склонившись над ее веснушчатым личиком, прорычала:
  - Имей совесть, крошка! Я не тупица, поняла уже, что ты нелюдь. Мне тоже однажды втемяшивали, что мои глаза говорят безобразно много обо мне. Счастливое стечение обстоятельств, мать твою так! - Я встряхнула ее, припечатав к полу. - Ты что, разумница, раньше не могла отметиться? Нет, надо было Локи раскромсать твое настроение, чтобы ты соизволила прийти! Такие, как ты, всегда приходят и уходят, но никогда не соглашаются на пирог с почками. - Резкая смена настроения и я едва не кричу: - Хочешь, я врежу Локи за тебя? Наполню его физиономию цветом! Он заслужил!
  Я слезла с рыжеволосой и, спотыкаясь, побрела в ванную. Что-то холодило щеки, капало на воротничок рубашки, мой мир стал мутным и соленым. Ощущение глубокого ноющего облегчения. Привалившись спиной к стене, я сползла на пол. Великолепно! Одно за другим, и вот я размазней сижу под дверью в сортир. Чем черт еще шутит, случайно не знаете? Мика уже была рядом, гладила меня по щекам, вытирая мои слезы. Кажется, так заведено у девочек. А у нелюдей?
  - Вот объясни мне, пожалуйста: как ты выносишь чужие слезы? - всхлипнула я, поперхнувшись смешком. - Лично для меня это проблема из первой пятерки. Никак не пущу ее на ремни.
  - И все-таки здорово ты прижала меня. Не-а, девочки не врут, - Мика погладила меня по щеке, - ты - настоящий дьявол в юбке, только очень-очень милый. А еще по уши влюбленный.
  - Я же предупреждала! - взвыла я. - Предупреждала ведь, морячок! - Сердце ухнуло, когда я заглянула в глаза рыжеволосой... Ее глаза были прекрасней, чем рассвет. - У тебя человеческие зрачки, но сетчатка как драгоценный камень, - вдруг икнула я.
  Не подобную ли ахинею я молола еще осенью?
  - Да, иногда это сложно контролировать.
  - Контролировать - что?
  - То, что сидит внутри.
  Я бы многое отдала сейчас, чтобы почувствовать раздражение или злость. Но внутри разлилась белая и весьма симпатичная пустота, оставалось разве что икать, да хлопать глазами.
  - Ты знаешь... - стоически выдавила я, но голос охрип, и слов было не разобрать. Я прокашлялась. Так, Востокова, а теперь еще раз и с чувством: - Девочка, ты знаешь Георга?
  - Он мне как старший брат. - Мика комично свела брови. - Но в прошлые выходные, когда мы ходили в Луна-парк, мне упорно казалось, что старшая я. Что ты с ним сделала? Теперь его спасет разве что дьявол.
  - То есть я? - Я посмотрела на девицу, и у меня запылали щеки. Избавьте меня от такого позорища. - Ребята, вас много?
  - Целая семья. И она держится на связи того, что внутри нас.
  - Блин, секта, что ли?
  - Нет. Мы говорим "семья" или "стая".
  Я выжидающе смотрела на кнопку, которая должна была открыть для меня еще одну створку Большого Белого Мира. Благо, Мика сообразила, что мне надо все тщательно разжевать и скормить с ложечки, иначе я буду пялиться на нее, пока не засохну и на мне не проклюнется мох, зеленые прутики, иголочки и тому подобная хрень. Кивнув, она разжевала и скормила:
  - Я говорю не о чем-то нематериальном, духовном, вообще не о вере. Мы держим в себе существо, реальное и вполне осязаемое. Семья тех, кто живет внутри нас. Кстати, Георг - тигр.
  Я молчала.
  - Аврора?
  - Отвяжись.
  - Аврора...
  - Тигр? Серьезно? Тигр?!
  Мика пожала плечами. До меня доходило, только очень медленно. Я вспомнила теплое пламя подбивки пальто, черные, как воронье крыло, волосы, глаза из самой темной ночи, глаза его зверя... И такие мягкие руки. Я мельком глянула на Мику, и к моему огромному огорчению, щеки и шею вновь залила теплая волна. Я вспомнила совсем не то, что следовало бы.
  - Да, тигр, - девочка улыбалась. - Потомственный ликантроп, как и я. Как и десятки других. Ты ведь тоже не совсем человек, и ты родилась такой. Мы не подсаживали себе гены. Эти гены были в нас с самого рождения. Они не были искусственно привиты и нашим родителям. Они были всегда. Это как наследственность или как болезнь, передающаяся по наследству. Только до сих пор никто не знает, - рыжая хихикнула, - откуда болезнь взялась и как от нее вылечиться. Но даже если бы это было известно, вряд ли кто-то из нас пошел бы на это. Вот ты бы изменила себя полностью - привычки, манеру поведения, разговора, тембр голоса, внешний вид - только потому, что прежняя ты отторгаешься социумом как не прижившаяся конечность?
   "Нет, Мика. Ни за что", - ответила бы я, если бы горло не сжало.
  - Деточка, - я встала на колени и положила руки на узкие плечики Мики, - я не успеваю за тобой. Ты хочешь сказать, что вы - те, кто изначально рождается не человеком, что вы - продукт не технологии? Мика, ты понимаешь, что вас хотят заполучить натасканные в генной инженерии дядьки из большинства крупнейших лабораторий мира?
  - Мы неплохо научились играть в прятки. Но все равно здорово, правда?
  Вскочив на ноги, я влетела в ванную, хлопнув за собой дверью с такой силой, что зеркало над раковиной задрожало. Меня вывернул наизнанку. Обняв унитаз, я прижалась спиной к холодному. Дыши, Аврора, дыши.
  Мой братец как всегда был прав: "Посмотри в зеркало, - сказал он как-то со смертельно пустым лицом, - и в тебе умрет слезливый философ. Не все технология. В этом ублюдском мирке действуют законы не только физики". Хорошо, с этим я смерилась. Я со многим смерилась. Вот она, жизнь - своенравная, вредная и высокопарная со своим иронично-философским юморком. Вот они, наследники прошлого, прячущиеся от лабораторного месива в эре упадка. Наследники прошлого? А, может, они и есть прошлое? Как кресты в небе второй мировой.
  Да и вообще, кто такие шаманы, медиумы, жрицы вуду, ликантропы? Откуда они черпают силу? Можно ли этих, воспитанно говоря, людей назвать бесполезной массой, опускающих свои жизни на алтарь муравейника, и умирающих также незаметно, как дни? Негласный закон, вокруг которого вращается современная жизнь, гласит: "Все фигуры на шахматной доске имеют свои позиции, маршрут хода известен, фигура подчиняется этим постоянным". Если это не технология, то природа. Но ведь природа не подчиняется ничему, она - то, что было с самого начала. Природу нельзя создать. Или можно? Говорят, что города, такие, как Порог, - новый вид природы. Огромный конгломерат со своим пульсом и дыханием, жирный ненасытный зверь, простирающий свои лапы во всех направлениях и пожирающий все больше пространства. По-моему, это все иллюзии, ведь нельзя создать что-то, что станет новой шахматной доской, которая, к тому же, разрешит своим фигурам менять позиции и переводить пешек в ферзи. Делать из людей ликантропов. В мире, где не осталось и сантиметра, где бы чумой не прошлись лапы механизмов, тесно тем, кто не подпустил эти лапы к себе. Но их оберегает природа - старая, с серым лицом, покрытым густой сетью морщин и шрамов, еле дышащая, нашептывая: "Прячься, прячься..."
  
  
  Глава 43
  
  Я рухнула на кровать, раскинув руки.
  - А у тебя тут классно.
  Обняв зебру, я перевернулась на спину и села, волосы упали на лицо.
  Мика сидела в уголке, в синем кресле. Свет падал так, что это место - лучшее для чтения, о чем рыжеволосая умница догадалась и, положив на колени какую-то книжонку, листала ее. Я без ума от этого кресла и никому не позволяю садиться в него. Но, видите ли, эта нескладная девочка рассказала мне то, на что не хватило смелости двум взрослым типам. Она заслужила мой синий трон.
  - Внемли, рыжая: если проболтаешься кому-то, что я распускала нюни...
  - Не проболтаюсь. Слово ликана.
  Я хотела улыбнуться, но Мика говорила на полном серьезе. Что ж, судя по всему, это должно меня успокоить.
  - Ты тоже полосатая?
  Мика поддела зеленым ноготком медальон с пластинкой слюды и кивнула.
  - Я и еще несколько ребят. А вообще, у нас целый зоопарк.
  Выходит, Георг больше трех месяцев назад предлагал Филиппу помощь этого самого зоопарка? Из оборотней вышла бы неплохая охрана. Я чертыхнулась.
  - И кто директор зоопарка?
  - Как кто? - изумление было неподдельным.
  Итак, дети, лучший друг Филиппа - не просто ликан, а главный среди них. Да что там мелочиться! Нелли, насколько я поняла, тоже в друзьях у мехового парня... у мехового в прямом смысле слова. Тут не чертыхаться, а затягивать мат-перемат надо.
  - Принц? - кисло усмехнулась я.
  - Ну, мы решили, что это будет звучать клево.
  - Да уж, клево, - я замолчала, озадаченная игрой света и тени в карих глазах. - Знала бы, что твое "он даже не глянул в мою сторону" зайдет так далеко, подготовила бы речь. Ты застала меня врасплох. Можешь прямо сейчас перекинуться?
  - Ага, - кивнула Мика беззаботно, точно я спрашивала совершеннейшую мелочь, вроде: "Курнуть хочешь?". - Вот только зрелище это отнюдь не самое привлекательное. Не хочу лишать тебя аппетита на несколько дней.
  И чего все так пекутся о моем аппетите? В этой форме я кажусь просто очень худой девушкой, но не скелетом, коим являюсь на самом деле. Я посмотрела на девчонку своим самым жестким взглядом.
  - Слово Востоковых, Мика, что тайна о вашей хищной семье превратиться в прах вместе с моим телом.
  - А я, Аврора, даю слово, что не испорчу твой имидж дьявол в юбке.
  Молчаливое согласие расползлось между нами. Мы одновременно стали вставать. Замерли. Книжка, лежащая на коленях Мики, соскользнула на пол.
  "Магия для чайников".
  Мика подняла книжонку, на обложке усатый фокусник тянул из цилиндра белого кролика.
  - Хочешь освоить магию?
  Я пожала плечами:
  - Нет.
  На меня выжидающе смотрели. Эй, с каких это пор односложные ответы не приветствуются? Пришлось выдать еще пару-тройку звуковых дорожек:
  - На моего приятеля свили заговор и не мешало бы узнать, кто так управно мечет бисер. Месть отверженной пассии, дерьмо в этом роде. Простой, но эффективный приворот: берут любую вещь, принадлежащую будущей жертве, обматывает травой или шерстяными нитками, и читают нараспев заранее приобретенный по скидке заговор. И вот ты уже с мыслями о тонких любовных материях подваливаешь к тому, кто занят давно и прочно. Наш медвежонок скоро схлопочет по мордашке за это.
  - Медвежонок? - Мика заулыбалась. - Это темненький такой, симпатичный?
  Я выдавила из себя улыбку.
  - Согласна, некоторые говорят, что этот бесполезный кретин весьма симпатичен, - я едва сдержала фырканье. - Я познакомлю вас с Эдуардом. Хотя, знаешь что, я познакомлю тебя еще и с близнецами. У нас, между прочим, тоже что-то вроде семьи. Но чтобы стать ее членом, не обязательно уметь надевать меховую шубку.
  Мика прижала книгу к животу. Конечно, чтобы не развизжаться от радости.
  - Надо пойти по следу, - вместо истерик сказала рыжая. Несомненный плюс ей. - Пойти по следу того, кто наложил заговор.
  - А как узнать, кто стащил твое барахло? У меня есть правило: свое я всегда забираю с собой. Хотя заберешь тут, когда у тебя без разрешения то одалживают косметику на редкость нахальные кадры, то едва не сшибают с ног в коридоре, выворачивая твой ранец наизнанку. Ущерб как после урагана. Вечером, гляди, не досчитаешься... - Я застыла с приоткрытым ртом, проглатывая часть фразы. В голове защелкали пружинки и завращались колесики. - Твою же мать, - чеканя каждый шаг, я подошла к ранцу и вытрусила его содержимое на пол. Перебрав все вещи, я не обнаружила ластика. Просто я четко знала, что хотела найти. А еще знала, что не найду этого.
  Повисла тишина.
  - Не досчитаешься чего?
  Вне себя от злобы, я развернулась к Мике и зарычала:
  - Сегодня утром какая-то ненормальная влетела в меня! Она прикасалась к моим вещам!
  - Но причем здесь...
  - Заговор предназначался не Эдуарду, а мне, вот причем! - Я выругалась. Ну что за фигня! Я могу пережить, что под моей дверью дымят благовониями, бросают мусор, лепят макулатуру, обещающую мне не жизнь, а малину. Но проклятие - чертов адский перебор. Хоть Эд и заслуживает встряски, однако заговор должен был лечь на меня. - Найду суку, - примерно так, дрожа от ярости, выразилась я, - и заставлю вырыть языком себе могилу.
  - Давай искать вместе.
  Мика отложила книгу и подошла ко мне. Склонившись над разбросанными на полу вещами, она некоторое время всматривалась в них, затем шумно втянула носом воздух. Притихла.
  - Здесь определенно что-то есть, - девочка заставила меня наклониться, потянув за руку. - Почувствуй.
  Вырвав свою руку из ее, я прикрыла глаза. Спрашивается, что я должна почувствовать?..
  И тут я ахнула. Игла из поверхностной и легкой, как дым, силы скользнула по ноздре в мой мозг.
  - Что за...?!
  - Магия. А еще запах.
  Я отшатнулась и замотала головой. Рыжая пояснила:
  - Ну, с магией все понятно. А запахи - это по моей части. Кстати, здесь роза.
  Кому понятно все, а кому ни пса. Почувствовать магию? Маленькая неожиданность, безгранично изумившая меня.
  Ощущаю технологию - это нормально, поскольку я психофизический программист. Но не магию. Признаться, ощущения схожие, но основы несомненно разные. Оба ощущения проникают в ваш мозг цыганской иглой - холодной и бесконечно острой, но иглой, сделанной из разных металлов. Выходит, я несколько расширила горизонт своих способностей. Что ж... скука меня не перекособочит.
  На следующее утро я была полна еще большей мрачной решимости, чем накануне. Дверь открыла кареглазая кошечка в шелковых пижамных штанишках и кружевном топике. Не девочка, а обложка модного глянца.
  - Приветули, - с ангельской улыбкой поздоровалась я.
  И прошла мимо нее в комнату, Мика мягкой поступью вошла следом, и тут же двинулась по периметру. Кареглазая мгновение-другое ошалело смотрела на меня. А потом выбежала в коридор. Грубо. Я к ней с ангельским оскалом, а она на меня смотрит так, словно на мне лес рогов, да еще сваливает, не попрощавшись. Ладно, переживу.
  Ведьму-то я сразу узнала. Она подняла на меня свои большие аквамариновые глаза с аккуратными кошачьими стрелками, напомаженный бриллиантовым блеском рот приоткрылся в недоумении. Бессмысленно таращась на меня, она продолжала сжимать в руках журнал, когда я подошла к ней и присела на краюшек кровати. Улыбнулась шире, вытащила из капкана ее пальцев глянец с Ником на обложке, и в доверительной манере проговорила:
  - Эд не лупит девочек. По крайней мере, старается, - я решила не распространяться о том, как он здорово умеет подсекать и перекидывать через себя. - Но вот Ева очень даже лупит. Я тоже. Черт возьми, заговор не дурен собой, да только шарахнул он не по адресу. - Я потрепала ее за щечку. - На случай, если ты знаешь других энтузиастов сего дела, предупреждаю: Святой Николай уже вычеркнул вас из списка послушных поросят. Не рассчитывайте на Ночь мясника. Придется вам обломаться.
  - Нашла!
  Улыбающаяся Мика демонстрировала мне наполовину замотанный в зеленые нитки ластик. Голубоглазая ведьма отреагировала мгновенно: ее пронзительный вопль резанул по ушам.
  Я ударила ее по лицу. Из разбитого носа брызнула кровь. Девчонка глухо взвыла. Вздохнув, я сгребла ее волосы в кулак и шепнула в окровавленный рот:
  - Это мое первое и последнее предупреждение.
  
  Бывает, сложно отличить новый день от прошедшего. Я всегда старалась искать во всем светлые оттенки. Это не всегда получалось, но, видит Бог, я старалась. А сегодня я поняла, что устала это делать. Мне надо было остаться в Аскании, рядом с родителями. Похоронить там свое упорство и надежду, как люди в белых халатах сделали с мамой и папой. Вдруг захотелось оказаться комнате, обитой мягким войлоком, видеть бледный свет сквозь замочную скважину в двери, слышать крики проснувшегося сумасшедшего, который грозиться покончить с собой... И этот сумасшедший - я. Потом будет тишина и запах медных монеток, и тепло от крови на моих руках.
  - Кто я? - спросила я у своего отражения.
  Отражение, как пробравшийся в курятник лис, хитро ухмыльнулось в ответ.
  - Нет, Аврора, это не верная постановка вопроса.
  Я глубоко вдохнула, понимая, что, если произнесу это вслух, то еще на шаг приближусь к собственному закланию. И это почему-то не пугало меня.
  - Что я?
  - Молодец, - похвалило отражение.
  Шум воды заглушил его низкий, хрипловатый смех.
  Лис смеялся, впиваясь в теплые шеи спящих наседок.
  
  
  Глава 44
  
  Ночь выдалась холодной, хотя синоптики обещали потепление. Соцветия трав щекотал ветер - ледяной, обжигающий. Совсем не весенний. Он замораживал кости и мысли. Небо, как чаша, полнилось текущим с города светом. Впечатление, будто у ангелов корпоративная вечеринка, а Большой Белый Босс поет караоке.
  Парк Св. Олимпиады был окружен причудливыми в полутьме университетскими строениями. Словно над добычей тесным кругом собрались великаны. Поднимите взгляд выше, и мягкое оранжевое свечение фонарей уступают место небу, пламенеющем в лихорадке отраженного света города. Здесь, в парке, забываешь, что за обнимающими тебя стенами лежит огромный, не дремлющий ни секунды, мегаполис, а его главная артерия наполнена такой черной кровью, что с высоты птичьего полета кажется, будто это не кровь, а каменная бездна. Здесь тихо и спокойно. Как, наверно, должно быть в смерти.
  Прямой луч прожектора разрезал на две части небо, и в этом луче плясала дымка. Я ступила прочь из сладко пахнущих ночных фиалок на выложенную декоративным камнем дорожку. Фонари облили ее оранжевым цветом. Светом была вызолочена и беседка, увитая диким плющом и розами, возле которой мы ожидали гостей.
  - Брось вредничать, Востокова, - Локи хлопнул по лавочке рядом с собой. - Я согрею тебя.
  - Нет.
  Он секунду подумал над этим.
  - Обидно.
  - Переживешь, - сказала я.
  Вздохнув, парень придвинулся к Еве. Теперь она выглядывала из-под широких плеч брата и Локи, мельчайшие косички почти скрывали задумчивую полуулыбку. Потершись макушкой о подбородок брата, девочка улыбнулась мне. На Еве были джинсы и бордовая тенниска. Надпись на растянутом свитере Локи "Антихрист суперзвезда" слабо люминесцировала. Эдуард привалился к фонарю и невидящим взглядом таращился на геоционты. Подойдя к нему, я сказала:
  - Может, Локи прав и вместе действительно будет теплее? - Не дождавшись ответа, я прижалась к его боку; кожанка заскрипела. - Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо.
  Почему я произнесла эти рядовые фразы? Возможно, я чувствовала себя виноватой. Становящееся опасным ребячество затрагивает не только меня, но и людей, не имеющих к этому никакого отношения. Под ложечкой лежал свинцовый шарик, но я знала, что это естественно, а любые слова, даже самые сопливые, произнесенные мной в этот момент, смягчаются обстоятельствами.
  - Спасибо, Рори, - Эдуард пощекотал меня по подбородку.
  Внезапные звуки, словно лезвия, вскрыли тишину - удивленное восклицание, хлесткое ругательство, плеск воды и взрыв хохота. Сквозь кусты жимолости на площадку вывалилось четверо парней. Высокие, крепкие, опасные. Хохочущие как дети в рождественское утро. Один из них - плечистый метис с пробитой губой - недовольно косился на свою штанину, черную от воды. Парни ссутулились от гремящего смеха. И хотя мое сердце сжалось от задышавшей прямо в затылок беды, я не сдержала улыбки.
  Помнится, учась в школе, гуляла я с одним парнем. Была зима, о которой напоминала лишь хрустящая корка под ногами подозрительного серого цвета да липкая морось. Смывшись с уроков и купив по горячительному напитку, мы бродили по территории старого детского сада, который заняли бомжи-лешие. Главное правило: не подходи к зданиям, иначе тебя сожрут, окрестности же в твоем полном распоряжении. Дружочек осмелел и решил продемонстрировать сноровку фехтовальщика: размахивая сигаретой, выбрался на скользкую дорожку вокруг бассейна. Через два шага он поскользнулся, и по колени оказался в ледяной воде. Отряхиваясь и совсем не литературным языком выражая свое отношение к ситуации, он бросился домой, даже не попрощавшись.
  - Эй, пацаны, вы только посмотрите! Ребятня уже в сборе. Ого, сколько красивых рыл нам нужно укатать.
  Все четверо вытаращились на нас.
  - А среди нас девочки, - мурлыкнул блондин, пройдясь пальцами по аккуратной стрижке-шапочке, челка казалась зеркальной тканью. У него были очень светлые волосы, но не белые, как мои.
  Метис в упор смотрел на меня.
  - Блонди, откуда ты такая?
  Ну и как, извольте, реагировать? Цвет волос - и на мне поставлено чертово клеймо куколки, как на окороке.
  - Впечатляет? - Я стянула резинку с волос.
  - На девять из десяти.
  Я почувствовала, как сжимаются кулаки, и напрягается спина.
  - Извини, но у меня очень низкий уровень терпимости к тупой ерунде. К тому же, вряд ли ты будешь так же ворковать, когда мы познакомимся ближе. - И я потерла костяшки.
  Гогот ударил по ушам, причем, гоготали не только четверокурсники. Лишь обнимающий меня Эдуард сохранял спокойствие. Впрочем, не знаю, как называется отсутствие какого бы то ни было выражения на лице.
  Но - плюньте на показушный смех. Далекий, как гроза, рокот опасности наполнял воздух, заставлял его вибрировать. Что-то коснулось моей спины и защекотало вдоль позвоночника. Как в нервном тике задергалось правое веко. Проползший над площадкой ветерок холодил выступившую над верхней губой испарину. Что это было?
  Я забыла о странном ощущении, когда заговорил метис.
  - Тебе придется подождать, куколка блонди, - метис коснулся колечка в губе. - Вначале нам надо познакомиться ближе с вашими клоунами. Потом ты покажешь мне, где твоя комната. Как тебе такой расклад?
  Ева осуждающе засвистела. Она свистела лучше всех на курсе. Естественно, после меня.
   - Прости, - парень с пробитой губой улыбнулся Еве, - конечно же, ты пойдешь с нами. Втроем веселее.
  Мы переглянулись с Евой и разразились громким смехом. Был, конечно, вариант внешне изображать миролюбие и кокетливую трусоватость, но этот поезд давно ушел.
  - Остынь, красавчик, - посоветовала как всегда потрясающе хладнокровная Ева. - Мы здесь не для того, чтобы хлопать в ладоши. Скорее, бить кулаками. На мне спортивный бюстгальтер. Улавливаешь?
  В воцарившейся тишине было слышно, как кусты сирени и веточки жимолости сплетничали с ветром.
  - Воинственные девицы, - присвистнул до этого моментами хранивший молчание парень в массивных армейских ботинках. Лично мне он показался самым опасным из четверки. Было в нем что-то нездоровое и безбашенное. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: этот ужас в подбитых железом ботинках сломал не одну челюсть.
  Улыбка метиса, скукожившаяся было, вновь разлезлась на всю ширь морды. Четвертый тип - бритоголовая горилла - шагнул в нашу сторону, и цепочки на его штанах звякнули. Блондин смотрел на нас, его узкое лицо с соколиным носом стало пустым. Держу пари, у него в голове зазвучал белый шум.
  - Хватит, - коротко сказал он, когда Ева в ответ на "воинственные цыпочки" продемонстрировала средний палец. - Вы сделали свой выбор, крошки. Мы пришли показать, что бывает, когда забываешь свое место. Это одна из дисциплин, которую желательно усвоить на первой курсе. Ты, ушлепок, - блондин ткнул в сторону Эдуарда, а, значит, и в мою сторону, указательным пальцем с массивным перстнем, - не жилец.
  И блондин стянул свитер, оставшись в черной футболке. Остальные отступили от него. Метис ухмылялся, только теперь эта ухмылка стала зловещей. Он напялил кепку козырьком назад. Парень в армейских ботинках разминал шею и потирал ладони, словно готовился приступить к готовке какого-то блюда. Пожалуй, в моих словах больше правды, чем хотелось бы.
  Блюда из наших лиц.
  
  
  Глава 45
  
  Я рывками стащила с себя куртку. На мне были черные, в белых крестах штаны и черно-белые кеды. Ева подошла ко мне, подбирая спускающиеся до талии косички в высокий хвост, блеснули три колечка в левом ухе. Ростислав и Локи уже были рядом с Эдом, разменивая улыбки на менее приятные гримасы.
  Господа, вот скажите, можно ли назвать это делом чести? Восстановлением социальной справедливости? Сильные на слабых? Взрослые на детей? Это я образно, хотя в той жизни, которую я успела увидеть за свои восемнадцать зим, именно так всегда и происходило. Тоскливо вдруг стало на сердце. Знаете, устала я от этого. Бывает бессознательный предел, к которому подходишь и начинаешь ходить вдоль, семенить и выглядывать за, но ничего не видишь. И этот предел - тонкую черточку, проведенную на песке, перламутровую дорожку, где постоянно увязают ступни, - не переступить. Я бросила короткий взгляд в небо. Вместо неба - разбавленная грязью кровь. А потом кровь оказалась на камнях, брызнув из разбитой губы блондина. Хотелось протянуть: "Может, все-таки по пиву?" Но механизм уже заработал.
  Шумно дыша, не обращая внимания на вьющуюся по белой коже струйку крови и Еву, во всеуслышание обещавшую тортуры за друга, блондин двинулся по кругу. Эдуард стоял, не шевелясь. Во всем этом штиле блестели лишь черные глаза-молнии. Внезапно блондин выбросил вперед кулак. Треть-дьявол уклонился. Кулак скользнул по его скуле. Быстрая подсечка и Эдуард упал на спину. Нога нападающего опустилась на то место, где секунду назад была голова Эда. Перевернувшись и вскочив на ноги, треть-дьявол открытой ладонью ударил блондина сначала в плечо, затем между лопаток, заставив сделать несколько шагов к пруду. И всем телом поддался вперед. Я видела характерное напряжение, пробежавшее по его плечам. Он был стремителен, в нем шептали животные гены. Именно поэтому он сейчас должен был сбить блондина с ног.
  Но не сбил.
  На Эда прыгнул метис. Парни покатились по площадке, возня продолжилась в высоких соцветиях. Губы блондина разъехались в кривой ухмылке. Он небрежно отряхивал штанишки. Я переглянулась с Евой. Она коротко кивнула вправо. При этом на ее лице была растерянность, вытесняющаяся бешенством.
  - Ребята... Парни... Мужики... Да вы что? - Я быстрым шагом направилась к бритоголовой горилле. Качок нерешительно развернулся. Одним хлестким ударом я разбила ему нос. Он покачнулся, а когда его глаза вновь обратились на меня, я сразу поняла - этот мой. Костяшки обожгло, но ситуация уже начала тоскливо забавлять меня. Я услышала собственный голос - хрипловатый, бархатный: - Иди ко мне, бельчонок.
  - Зови меня папочкой.
  Кулак прошел в сантиметре от моей скулы. Поднырнув по его руку, я локтем врезала ему в затылок, потом подсекла. Бритоголовый с глухим выдохом опустился на одно колено.
  - Ну, и кто теперь папочка?
  Я подняла взгляд и отсалютовала Еве. Ее "папочка", крепыш в армейских ботинка, хрипя, согнулся, схватившись за отбитые умницей Евой погремушки. С крепкими матами, обещая "шоколадному" оторвать все, до чего дотянется, Локи бросился к сцепившимся парням. Ростислав закружил в танце с блондином. Веселье в разгаре.
  Я все еще улыбалась, когда завизжала Ева. Мой мир перевернулся и смазался. Элементарная подножка - и вот я растянулась на земле, да так, что несколько мгновений не могла вдохнуть. Легкие опустели. Голову наполнил низкий гул, в глазах потемнело. Склонившись надо мной, бритоголовый заглядывал в мое лицо, смакуя мою боль. Сила и скорость являются первостепенными качествами эффективных ударов. Я вывернулась и ударила. Он растянулся рядом со мной. Перекатившись, я залезла на него и занесла кулак. В глазах все еще плескались черные скользкие рыбки.
  - А вот это было по-настоящему подло.
  Он подхватил меня подмышки - руки как стальные тросы - и швырнул на землю, во второй раз. И вот он уже на мне. Его ладонь опустилась на мое лицо. Врезал не кулаком, а ладонью, наотмашь, как взбалмошную бабенку. Он занес руку для следующего унизительного удара. Дрался со мной как с девчонкой. Не считал меня достойным противником. Вдруг Ева обвила шею гориллы согнутой в локте рукой. Я помогла свалить его с себя ногами. Толчок, создаваемый при использовании бедер увеличивает скорость движения ноги и дает огромный выигрыш в силе. Я пару раз угодила ему в лицо. Ну и кто теперь недостойным противник, урод?
  Прижав ладонь к пекущей щеке, я поднялась и, чуть покачнувшись, всадила носок кед бритоголовому под ребра. Ева, отряхивая ладони, выпрямилась рядом со мной, носок ее кроссовка угодил примерно туда же, куда и мой. Мы не благородные парни.
  - Ты как?
  Я отняла руку от лица.
  - Дядя баловал меня таким каждые два дня. Терпимо.
  Но Ева уже увидела слезы на моем лице. Поздно бравировать.
  - ЧТО ЖЕ ТЫ ДЕЛАЕШЬ, УБЛЮДОК?!
  Мы обе подпрыгнули от прогремевшего вопля. Орал Локи. Спотыкаясь, цепляясь за белые метелки трав, он карабкался к площадке. Его лицо было в грязи и крови, челка прилипла ко лбу, глаза лихорадочно блестели. Никогда прежде не видела, чтобы на его лице появлялось подобное затравленное, жуткое выражение. Мое сердце тоскливо ухнуло в груди.
  Ева стала оборачиваться. Что-то с треском порвалось. Я проследила за бешено горящим взглядом Локи. И время поползло нестерпимо медленно, точно у него садились батарейки. В моей памяти это мгновение навсегда осталось таким - ползущим черепахой, тормозящим, как сбоящая программа.
  Бритоголовый в армейских ботинках отщелкнул лезвие на ноже и уверенным шагом приближался к Ростиславу со спины. Эдуард два раза опустил кулак в место, скрытое соцветиями и, пошатываясь, стал подниматься вслед за Локи.
  "Не успеет, - подумала я, - никто не успеет".
  Схватив Ростислава, бритоголовый прижал нож к его горлу. Блондин развернулся к Локи и что-то коротко бросил. Локи остановился и, в конце концов, ему пришлось удерживать Эда.
  Бритоголовый закряхтел. Он смеялся.
  - Ева, нет, - я схватила подругу.
  Кто-то вскрикнул.
  Я обернулась.
  Ростислав опускался на колени - как в замедленной съемке. В накрывшей парк тишине были слышны лишь его хрипы. Тип с ножом шагнул прочь, нож он все еще держал перед собой, да только видела я, нет больше в этой позе уверенности. Его тело продолжало хранить определенную форму как капля, летящая в воздухе, но сознание уже скомкалось, ударившись о твердое.
  Закричала Ева, и я пришла в себя. Она бросилась к брату, оттолкнув с дороги блондина. Ростислав резко сел, согнув ноги, Ева схватила его за плечи и что-то с всхлипами стала говорить в лицо. Но брат плохо ее слышал. Возможно, вообще не слышал. Его правая ладонь была черной и блестящей, совсем как лезвие ножа.
  Земля ушла из-под ног. А потом я поняла, что должно произойти. Самым страшным ощущением была растерянность, которая сделала из меня просто наблюдателя. Секунды. И секунд было достаточно, чтобы все изменилось, навсегда.
  Тьма вышла из земли и устремилась к парню в армейских ботинках. У меня создалось впечатление, что эта тьма - живое существо. Абсурдная мысль - изначально я знала, что никакое это не существо. Существо существует, а то, что появилось, было пустым, мертвым. Я даже подумала, что это плод моего воображения.
  Трехметровая тьма мелькнула возле парня. Тот упал подкошенным, засучил ногами. Из его рта толчками пошла черная жижа. Пронзительно, непереносимо, как ночное насекомое, вскрикнул блондин. Он рухнул на живот, не сделав даже попытки подставить руки. Кровь, походящая на грязь, стала расползаться вокруг его головы - быстро, обильно, словно кто-то поставил фильм на перемотку. Блондина выворачивало наизнанку, буквально.
  Я опустила взгляд, когда пальцы метиса царапнули по моим кедам. Его лицо стало плоским и пустым, слюна и кровь блестели на подбородке. Кожа на его шее лопнула. Соленый привкус во рту.
  Стон. На бок рухнула Ева. Сглотнула, открыла рот; казалось, она хочет что-то сказать. Я осела на колени. Страх накрыл с головой. Стиснув кулак, я изо всех оставшихся сил ударила им по плитке. И еще. И еще. Пока рука не онемела, а кровь на пропитала рукав. Боль была сильной, и именно она помогла мне начать соображать связно.
  Черное пламя замерло. Я помнила слова этой дьявольщины о том, что оно не даст причинить мне боль. А что, если боль буду причинять я?
  - Убирайся! - Я вложила в голос всю твердость, которая еще осталась во мне, прижимая к животу руку. - Убирайся прочь!
  Соцветия вновь озолотились светом фонарей.
  Оно ушло.
  Все закончилось. Также быстро, как началось.
  Рыдая, я ползла к Еве. Привстала, сделала несколько шагов и вновь упала, колени хлюпнули в луже, темно-красная вода брызнула в лицо. Теплая, пахнущая медяками. Еще никогда в жизни меня так не трясло. Нет, обманываю, трясло, когда позвонил незнакомый мужчина и сказал, что умерли родители.
  И вокруг было тихо как в смерти. Никаких "наверно".
  Я сидела под беседкой, увитой розами, вся в чужой крови, и покачивалась. Безумие надвигалось, как тьма, и тучи здравомыслия проплывали где-то далеко внизу. Вскоре парк Св. Олимпиады стал очень людным местом. Вокруг собирались люди. Вечеринка без музыки. Помню, как вильнул свет - меня куда-то несли. Потом везли. Плохо помню. Меня, вращающейся во тьме, осталось слишком мало. Я была сторонним наблюдателем, созерцая мир из чужих глаз.
  
  
  Глава 46
  
  Белые коридоры. Бормочущее эхо. Как насекомые гудят лампы дневного света. Запахи антисептика, человеческих тел и лекарств.
  Спустя пару часов, а, быть может, пару лет, когда женщина с кошачьей мордой ушла, плотно притворив за собой дверь, я встала. Откуда-то навязчиво тянуло жасмином и ванилью. Все прояснилось, точно кто-то включил в моей черепушке свет. Тело затекло от долгого пребывания в неудобной позе, чесались вены. Сердце билось сильно. Я подошла к окну и влезла на подоконник. Окно не открывалось, тогда я разбила стекло. Рука была плотно забинтована, но кровь все равно выступила и совсем скоро белая ткань сделалась багровой и тяжелой. Я ступила на карниз и, держась за раму обеими руками, наклонилась. Ветер ударил в лицо, отбросив волосы с лица на спину. Белые, как пурга, длинные волосы. Снежная буря там, где не может быть снега. От холода на глазах мгновенно выступили слезы. На мне была лишь больничная роба, и бедра покрылись мурашками. Больше ста метров подо мной. Так близко.
  Здания как склепы - вытянутые, псевдоготические. Дороги - электрические реки света, эти составляющие микросхемы. Сквозь дымку по небу ползает стеклянный свет прожекторов, рекламы накачивают воздух неоном, живые картинки как вторая жизнь, жизнь технологии. Где-то вдалеке хохотал и никак не мог нахохотаться великан.
  Я разжала пальцы, но лапы шакалоподобного санитара уже обвились вокруг меня. Мгновение я висела над городом, ветер свободно шарил ледяными пальцами по моему телу, словно оно стало его собственностью. Однако чертовы "нитки", завязавшиеся на мне как на марионетке - лапы санитара - лишали меня возможности подарить себя ветру. И тогда я стала отбиваться столь яро, что в какой-то момент поверила - он выпустит меня.
  А затем по телу прошла колючая волна боли. И я больше ни во что не верила.
  Прежде чем отключиться, я успела подумать: "Хорошо и холодно. Весенняя ночь".
  Сон не пришел, а потек по венам кошмарной тьмой.
  Когда мне ввели транквилизатор, по телу разлилась туманная пустота, и я проспала ночь и весь день, сны были черной комнатой с наклеенными на стенах обоями с уточками. Черный цвет - то, что я из себя представляла, обои - иллюзия, то, чем я хотела казаться. Когда я открыла глаза, то увидела радужные брызги, заляпавшие стены огромной палаты - белой и невыносимой пустой палаты. Ни камера, ни клетка, а белая, как кость, палата. Ни одного типа в форме. Ночью произошло то, за что приговаривает народный суд. Но палата на самом деле была пуста и в ней гуляло эхо. Глафира ласково улыбалась мне, смерть через повешение стремительно отдалялась от меня. Ведьма произнесла одно-единственное слово: "Доченька". Нет, в ней не проснулись материнские чувства - их в ней никогда не было. Я была инструментом, продолжением ее загребущих рук. Скверно все-таки, что меня не повесят.
  Как только ведьма убралась, появился Виктор. Он не произнес ни слова - просто лег рядышком и слушал мое дыхание. Понял все без слов. Я могла уйти от него, но его взгляд шепнул: "А я ушел бы за тобой".
  Он вновь был рядом, мой старший брат. У него были поддельные документы, преступник номер один каждый день без проблем проходил через охрану. Больничный персонал думал, что мы любовники. Он завтракал, обедал, ужинал со мной, читал мне, когда я не могла заснуть, сопровождал на прогулках по лабиринту больничного сада, не разрешал просматривать новости в Сети. Судя по тому, что в коридоре периодически раздавались вопли санитарок и сумасшедший топот, я рассудила, что на мне появился штрих-код. Репортеры пробирались на территорию больницы, но ни разу так и не достигли финальной цели - двери моей палаты.
  Мысль вечно прятаться за спинами телохранителей отягощала, вызывая отвращение к себе. Что-то упорно следовало за мной, даря мне такую защиту, от которой гибло все вокруг. Не знаю, было ли это мое отражение, мое безумие, но Виктор говорил, что это постороннее. Я чувствовала потребность в оружии, как когда-то в никотине. Паранойя во мне разрасталась, как опухоль.
  "Твоя проблема в тебе. И в тебе ее решение", - кричали стены по ночам, и моя душа бродила по комнате, обнаженная и растерянная, и плакала.
  Я пробыла в психиатрической лечебнице около месяца. Мне вправляли мозги, лепя из меня блаженного нелюдя. Тут были и тихий час, и групповая психотерапия, а на руке ты обязан носить цветной резиновый браслет. На браслете был логотип монастыря Сестер Милосердия. На обратной стороне - "Вonа mente. Via sacra " и рекомендованная цена. Однажды я видела одну из Сестер - не касаясь пола, она вплыла в соседнюю палату, музыка лилась из-под тяжелых складок ткани, в которые было закутано ее огромное тело. Лицо кукольное и пустое. Записанный ангельский хор еще долго гудел у меня в голове.
  Стоит вам попытаться свести счеты с жизнью, как все врачи Порога, вдохновленные нулями в своих чеках, начинают корчить из себя милейших существ. Мое лечение осуществлялось методом групповой психотерапии, где мне пытались помочь "преодолеть внутренние противоречия, повысить самоуважение, достичь самоидентификации и избежать саморазрушительных действий, научиться жить в согласии с собой и не стремиться к достижению нереалистичных целей".
  Иными словами, смириться и плыть по течению.
  Я быстренько объелась этими участливыми "почему бы вам не рассказать о себе" и любящим взглядом психотерапевта-хиппи, которая однажды съела столь мощную программу, что с тех пор от нее остался один лишь взгляд. Она до чертиков пугала меня. Когда возникало желание вскочить, опрокинуть стул и завопить: "Нет! Вы не знаете меня. Вы совсем меня не знаете!", я напоминала себе, что тем самым отдаляю себя от цели. А целью моей было свалить из этого дурдома к чертовой матери. Из меня лепили блаженного урода, и я должна была подпевать.
  Невротических больных часто преследует страх сойти с ума, или заразиться инфекционным заболеванием, страх рака или болезни сердца, смерти или самоубийства, боязнь людей или животных. Слушать невозможно, а уж тем более нащупать "дух группы". Я корчу из себя дурочку, дескать - никакого сопротивления, враждебности, соперничества и механизмов избегания. Что вы, что вы! Мне ведь пытаются помочь. Помогают достичь "эмоциональной реализации". В мой созревший для зла мозг вновь пытаются вкрутить шурупы любви и сделать из моей жизни роман любви. А я подстегиваю: "Шурупы! Больше шурупов! Люблю шурупы!" Когда я думаю об этом, ловлю себя на том, что начинаю ухмыляться под нос. Но с подобными улыбочками стоит быть предельно осторожной. Камеры повсюду. Я помню об этом. Даже когда гаснет свет, музыка не прекращается - Сестры скользят по коридорам, в волнах ангельских голосов и тканей.
  Курить запретили, и Виктор следил, чтобы я не нарушала запрет. Еще он убедил меня снять весь пирсинг. А, может, я еще станут вегетарианцем и полюблю детей? Как-то я увидела некое отражение в зеркальной двери - прошла мимо, глядя на тонкую фигурку, ехидно подумав: "Ну и ну. Что за страхолюдина". Минуту спустя вернулась бочком-бочком и уставилась на отражение, казалось, незнакомого мне человека. Мне от силы можно было дать шестнадцать: высокая, тонкая, лицо белое, совсем длинные волосы, курносый нос, а глаза огромные и смотрят как-то недоверчиво. Это была я со старых фотографий. Я сделала неутешительный вывод: здоровье мне не к лицу.
  Передвигалась я исключительно в плюшевых шортиках и розовых мокасинах, в послеобеденное время сидела в зимнем саду под лихими сводами арок и читала, а вечером братец покупал мороженное и мы поедали его из общего ведерца. Лучше мороженное, чем таблетки, вызывающие расслабление мышц и замедляющие дыхание. Вы становитесь кротким, как ягненок, и сон ваш глубок, как темная река, скованная льдом. Каждую ночи, теснее прижимаясь к Виктору, я старалась заснуть без лекарств.
  Университет стал глыбой льда - давящей, замораживающей. С моей стороны последней каплей было бы покрасить окна своей комнаты в черный и наглотаться снотворного. Но я останавливала себя: ни один подросток не был счастлив в свои восемнадцать. Откуда взяться этому счастью? Свистуны те, кто говорит, что подростковые годы - лучшие в жизни. Что же в этом гнусном дерьме хорошего? Сначала тебе не дают переехать в тихое место, потом заставляют уживаться там, где тебе по меньшей мере кишки хотят вывернуть. Взрослые - притворы редкие. Сами ни черта не смыслят, но других морочат.
  Я не искала встреч с ребятами. Кончики пальцев немели, когда я видела их: то на паре, то бредущими в конце коридора, то в столовой. Эдуард обычно вскакивал с места и направлялся ко мне, его губы шевелились: "Рори, Рори, пожалуйста..." Локи напряженно следил за происходящим. Я всегда оказывалась быстрее. Потом я почти перестала ходить в столовую, сосредоточилась на обучении, время от времени прогуливалась по тропам Крыс. Я была в курсе самочувствия Ростислава, но не смела заглядывать к нему.
  За мной алым шлейфом тянулась дурная слава, она пачкала все, к чему я прикасалась.
  Поначалу я игнорировала все попытки Мики достучаться до меня. Но однажды рыжая умудрилась влезть в мою комнату, а я чертовски устала и была не в состоянии выбросить ее обратно в окошко. Я просто знала: она приземлиться на лапки, а я лишь силы потрачу. В тот вечер я говорила много, долго и все про себя. Эффект был поразительней, чем после групповой психотерапии.
  А через полтора месяца ко мне в комнату постучал другой человек. Однако не о моих проблемах он хотел побеседовать. А о своих. Когда не интересуешься собственной персоной и имиджем, который ей создали СМИ, откровения незнакомца, касающиеся тебя, становятся настоящим открытием. Конечно, в случае с ночным гостем моему имиджу способствовала не бульварщина, а связи, которыми обладают блистательные и успешные мира сего. И мне вдруг стало интересно: ну что еще? В самом деле, разве я стою не перед сплошной стеной? Я познакомилась с безумием и - благодаря брату - оружием, а сам Патриций стучит в мою дверь в университетской общаге. Его не отпугнули слепленные возле моей двери алтари, которые мне просто-напросто надоело убирать, а на следующее утро находить на месте прежних новые, поэтому теперь они перманентно украшали коридор. Нет, господин Патриций держался достойно. Произошло вот что: у него пропала крестница, в ее комнатке - пепел гувернантки. В криминалистике я полный ноль. Я так и сказала господину Патрицию: "Если убийца - человек, не напичканный изменяющими тело программами, я ничем помочь не смогу". Именно так и сказала, сидя в майке с узором из черепов и трусиках, на мятой постели, с зеброй, прижатой к животу. Он тактично отводил глаза, говоря, что ему не нужен следователь: милиция еще отхватит свое, я же - разумеется, если соглашусь, - исполню роль психофизического сенсора. Я смотрела на Патриция и с тоской подумала, что этой ночью подушка не дождется меня. Мне ничего не оставалось, как одеться, прихватить оружие, подаренное братом, портмоне и выйти вслед за Патрицием.
  Разве могла я поступить иначе? И дело вовсе не в том, что это был Патриций. Моей помощи в первую очередь просил отчаявшийся человек, а не босс всего Порога. Ему ничего не стоило отправить вместо себя одного из своих многочисленных прихвостней. Но он явился лично. Я это оценила.
  
  
  Глава 47
  
  Дом супругов Кавелиных по достоинству носил звание особняка. Он находился на окраине застроенного сектора Хортицы, и утопал в огромном саду с фруктовыми, ободранными весенним холодом, деревьями, будто зефиринка в торте. Естественно, дело было не в холоде: все, кто имел недвижимость на острове, могли заставить даже луну покраснеть от стыда. Но хозяева этого сада, кажется, уважали времена года. И деревья здесь были ободранными весенним холодом как и положено, и месяц, проплывая над ними, не исключено, вспоминал дни своей молодости.
  Даже во мраке ночи дом производил впечатление. Его окружал невысокий каменный забор с коваными воротами, которые открылись, стоило нам подъехать. Тут был и газон, и гравий, и клумбы для цветов. Из занавешенных окон первого этажа на траву падали прямоугольники света. Садовые гномы зловеще выглядывали из-за деревьев, вращая глазенками и похихикивая.
  Было три часа ночи, но в доме никто не спал.
  Господин Патриций заглушил двигатель и отстегнул ремень безопасности. Сидя рядом с ним, я время от времени позыркивала на его профиль. Виски были затронуты сединой, которой, казалось, стало больше с нашей первой встречи. Жизнь трепала его, не смотря ни на что. Дорогая куртка-пуховик, не слишком объемистая, в самый раз, чтобы не стеснять движений; из-под пуховика выглядывала серая стойка гольфа. У него было такое же выражение глаз, как в моем наваждении. Вот только рядом не было той, чье недомогание объединило наши силы. Там, в наваждении, во сне.
  Патриция звали Александром.
  - Александр, - позвала я и легонько коснулась его плеча.
  На улице было тихо. Район частных собственников - здесь и должно быть тихо. Но сейчас в окрестностях царила особенная тишина, пронизанная напряжением, пропитанная привкусом ужаса недавней смерти. Просто я знала, что стряслось в этом доме, и заранее готовилась к худшему. Со мной была беретта с запасной обоймой и небольшие ножны на поясе. И я медлила.
  - Ладно, - Патриций вздохнул и потер ладонями лицо. - Идемте.
  Я видела, что ему не по себе. Еще недавно он полностью соответствовал образу ловчилы из черно-белых гангстерских фильмов - влиятельный плечистый мужик с проникновенной улыбкой. Если бы не известие об исчезновении девятилетней крестницы, он продолжал бы в том же духе. Черт возьми, мне было жаль его.
  Поправив стойку гольфа, он вышел из машины. Терпеть не могу чувствовать себя чьим-то хвостиком, но я промолчала. Все-таки у нас разница как в возрасте, так и в социальном положении. С другой стороны, у меня крыша посерьезней.
  С первым порывом ветра я почувствовала, что замерзаю. На мне был свитер грубой вязки с накинутой поверх курткой. На ногах - джинсы, заправленные в высокие замшевые сапоги с вышитыми на каждом ультрамариновыми черепами. Но я покупала сапоги не из-за черепов, а из-за овчинной подкладки. В таких не замерзнуть в холодную весеннюю ночь.
  Гравий перекатывался под подошвой и хрустел. На полпути к дому открылась входная дверь, и упавший из нее свет выдрал из лап ночи белизну гравия. На пороге стоял широкоплечий, немногим выше меня, мужчина со светлыми волосами и серыми, как дождевая вода, глазами. На нем была клетчатая рубашка, открывающая кусочек груди, и спортивные штаны. Выражение лица собранное, серьезное. Я поняла, что это маска. Под маской собранности этого мужчины было много горя и, пожалуй, злости.
  Он крепко пожал руку Патрицию, и при этом на лице каждого присутствовала мрачная решимость, граничащая со слепой отвагой, будто друзья в любую минуту готовы были голыми руками придушить совершившего преступление ублюдка. Возможно, так и было. Но оружие здесь есть только у меня. По крайней мере, насколько я знаю. Мало быть готовым придушить кого-то.
  Я наполовину расстегнула куртку. Помимо пистолета, я посчитала нужным прихватить разрешение на его ношение и студенческий. С некоторых пор я в тесных отношениях с огнестрельным. К слову, беретта - такая же классика, как красная помада или платиновые локоны. Терпеть не могу, когда говорят о моде, но тем не менее я была в моде. Где еще вы встретите высокую блондинку в свитере из натуральных волокон и с раритетной автоматикой в качестве средства защиты?
  Мужчина пожал мою руку и представился:
  - Павел Кавелин.
  Голос у него был низким и в общем-то приятным.
  Я улыбнулась, не совсем понимая, уместна ли здесь улыбка.
  - Аврора Востокова.
  - Спасибо, что согласились приехать.
  У этого мужчины похитили дочь, и вряд ли девочке сейчас приходится сладко. Я не знала, что сказать, поэтому промолчала.
  - Проходите, прошу вас.
  В его голосе появилась еле различимая нотка страха. Непривычно слышать в клокочущем рыке страх. Но от окутывающей окрестности темноты, в которой совсем недавно лазил опасный ублюдок, не только страшно станет.
  Павел держался прямо, на щеках то и дело бугрились желваки, серость глаз сверкала болью. Хотелось пропеть: "Пицца помощи доставлена", но я заставила себя заткнуться. Вряд ли мое остроумие кто-нибудь оценит. Меня и так считают сумасшедшей, и не только зеваки, но и врачи, на вполне справедливых основаниях.
  Из прихожей вел длинный коридор, из которого расходились арочные проемы, напоминающие распяленные в немых криках рты. Паркет цвета гречаного меда мягко отбрасывал эхо моих шагов. Алеющий тусклый свет садовых фонарей пробирался сквозь полуприкрытую дверь и ложился на паркет. Словно на загорелой коже открылась рана и выступила кровь. Нет, так не пойдет, не надо о ранах и крови.
  Павел закрыл за нами входную дверь. Тишина хлестнула по ушам, пустая и страшная. На полу бежевый ковер, стены обклеены обоями с шелковистым набивным рисунком. Веерная пальма в керамическом горшке, вешалка из темной вишни. Словно оказалась в прошлом.
  Из арки вышла женщина, тонкая и хрупкая, как ива. Фиолетовая текучая блузка, джинсы немного великоваты. Молодая и испуганная. Рыжеватые волосы разметались по плечам, алебастровое лицо без намека на косметику.
  - Алекс, - только и выдохнула она.
  Патриций обнял женщину. Он заслонил ее своим ростом, но я видела, что его объятия были бережными. Так обнимают избранных.
  - Как вас зовут? - спросила женщина, отстраняясь от Александра и глядя на меня. У нее были васильковые глаза и рыжие брови, практически незаметные на светлом лице.
  Во второй раз за ночь я представилась и протянула руку, которую женщина пожала после секундного колебания.
  - А я Кристина. Пожалуй, сделаю вам кофе. - Я открыла рот сказать "это совсем не обязательно", как на ее лице появилась безмолвная мольба. Все ясно: она не хотела вместе с нами подниматься по лестнице и приближаться к комнате дочери. Ну что ж...
  - Было бы здорово, - вымученно улыбнулась я. Однажды я потеряла маму, а эта женщина сегодня, вероятно, дочь. Я не умею утешать, но понимаю ее, как никто другой.
  Кристина поспешила уйти.
  - Комната Киры на втором этаже, - проговорил Павел ровным голосом, но я давно научилась распознавать боль под всеми этими масками. Да, маска Павла давала брешь. Теперь я точно знала, что до нашего приезда супруги утешали друг друга.
  Тяжело топая, Павел провел нас по коридору. Уютное семейное гнездышко. Черное фортепиано в одной из арок. Прекрасный дом. Но даже здесь умудрилось поселиться горе.
  Второй этаж не выделялся по контрасту. Все те же бежевые тона, двери из светлого дерева, мягкий ковер песчаного цвета. Разве что растений здесь было больше.
  Мы подошли к двери с калейдоскопом вырезанных на ней ноток и красивой медной ручкой. Помедлив, Павел толкнул дверь, однако сам входить на стал, предоставив это сделать мне. Никто не жалеет первокурсников.
  Я заглянула в дверной проем. Стены выкрашены в теплый оттенок желтого, распахнутое в ночь окно. Белая широкая кровать с цветочным узором на спинке и фиолетовыми подушками. Большущий плюшевый медведь в углу. Трюмо, заставленное разноцветными флакончиками. Напротив трюмо - пуфик из красного бархата. Нетипичная девчачья комнатка - здесь не было светодиодного загрязнения. Комнатку портил труп. Страх, как портил.
  То, что когда-то было гувернанткой, вкривь лежало посередине комнаты. Вернее, рассыпалось. Две обутые в тапочки ноги, упирающиеся в ничто. В пепел, вероятно, когда-то бывший человеческим телом. Слегка почерневший ковер вокруг пепла, как черный фон. Смотрелось жутко.
  Я сделала несколько осторожных шагов. Ковер оказался мягким, как пружинящий мох. Умения просыпались невероятно быстро. Я стояла на входе в замечательно обставленную комнату. Мечта любой девочки. Пепел вдребезги разбивал картину идиллии. Пепел оттого, что некогда было человеческим телом. Нет, так не бывает. Не бывает настолько аккуратного поджога. Словно ноги были положены с горсткой пепла лишь после. Жаль, что "словно" здесь не уместно. Ноги были частью тела, когда оно горело. И причем горело без помощи каких-либо воспламеняющих средств. Это было бы сразу заметно. В доказательство этого воздух был вполне свеж, лишь едва вязок. В нем перекатывался слабый-слабый осадок мощи. Как чаинки на дне чашки. На ощупь словно трогаешь манную кашу.
  Я отшатнулась, пораженная догадкой.
  Тело загорелось само. Чертовски редки эти самовозгорания.
  - Павел, - внезапно осипшим голосом позвала я, - здесь пусто, как в раковине. Человек бы ничего не ощутил. Это как скрытая неприязнь. Никаких программ, лишь вязкая сила. - Я покачала головой, боясь давать ей название. - Это из разряда вон выходящий случай. И если вы ждете милицию, она вам вряд ли не поможет.
  Патриций глядел на тело, и по его лицу нельзя было понять, что он чем-то обеспокоен. Павел покачал головой.
  - Мы ждем Отдел аномалий.
  Я знала, про что он говорил. Отдел аномалий являлся последним нововведением правящих верхушек города. Он расхлебывает дерьмо тех, кто при всем своем желании не попадает под определение "простых смертных". Тролли, например, чертовски часто противятся аресту и, в приступе дикой ярости, начинают рвать налево и направо. Во избежание подобных происшествий стоит оперативно выслеживать сукина сына и брать его шквалом. Тогда, по старинке, ему зачитывают права и тащат в тюрьму. Но если вы покалечите или, Боже упаси, прикончите, защищая свою жизнь, вас скрутят и отдадут под суд, исход которого в большинстве случаев предрешен. Троллей, рвущих людей на куски, оправдывают чаще, чем бедных придурков, убивших своих мучителей в целях самообороны. У нас не государство, а выгребная яма, и проще дать себя порезать на чипсы, чем представать перед судом, отвечая за убитого мохнатого маньяка.
  - Ноги были частью тело, когда оно горело, - сказала я.
  - Что вы сказали?
  Мне не нравилось, что ко мне обращались на "вы", уважительно, как... как к тому, кто действительно знает свое дело. Как к специалисту, хотя таковым я не являлась. Пока что. Я была в этом доме исключительно потому, что всегда умела тоньше, чем остальные, ощущать окружающую действительность, и этот врожденный порок требовал развития. Я говорю "порок", поскольку давно перестала называть себя "человек".
  - Видите ли, Павел, совсем не обязательно, чтобы женщину кто-то убивал. Это самовозгорание. В организме увеличивается число каких-то соединений, которые и горят. Пылает само тело, прослойки жира, тело сгорает изнутри. Это может возникать на фоне сильнейшего стресса или нервного истощения. Огонь тела не перекидывается на другие предметы. Как видите, ковер почернел лишь слегка. Я видела много фотографии с тем, что осталось от человека после самовозгорания. Простынь, подушка, одеяло, матрас целы, появился только черный прожженный налет, а на них - пепел.
  - Значит, это не убийство?
  При других обстоятельствах меня бы взбесило такое количество вопросов. При других обстоятельствах, верно.
  - Да.
  Дрожащими руками Павел достал сигарету. Зажигалка выплюнула огонь, расправил крылья табачный дым.
  - Простите, - он кивнул мне и ушел. Нервы лопнули, такое бывает. А я уже хотела просить у него сигаретку. Мои нервишки тоже были не крепче.
  Я обратилась к Патрицию:
  - И вы меня простите. Больше ничем помочь не могу. Пусть приезжает Отдел аномалий. Я поделилась всем, что знала, - сунув руки в карманы, я вжала голову в плечи. Вдруг стало чертовски неловко находиться в комнате. У меня чудовищное предубеждением к светлым цветам. Потому что все, что было в моей жизни светлого и невинного, рано или поздно начинает покрываться ржавчиной. Да и стоит мне, несчастной дурище, распространяться на эту тему?
  Александр шагнул ко мне.
  - А как же Кира?
  Мужчина глядел на меня увеличенными то ли от страха, то ли от потрясения глазами.
  - А вот этого я не знаю.
  Именно, я сказала "может быть".
  Александр подошел к окну.
  - Пожалуйста, как можно меньше следов, - предупредила я, - не будем уменьшать шансы ребят в форме.
  Но мужчина не обратил внимания на мои слова. Действительно, кто я такая? Подошел к окну и стал вглядываться в ночную тьму. Он молчал. Молчание было напряженным, я видела, как напряглись его плечи, как пальцы с резкой силой впились в край подоконника. Его тело подалось вперед, а потом медленно, мучительно медленно, он сделал шаг назад.
  Господин Патриций вновь стоял ровно, лишь пальцы продолжали впиваться в подоконник.
  - Аврора, - наконец позвал он, - там что-то есть.
  - Что? - переспросила я.
  - В саду что-то шевелится. - Он продолжал стоять возле окна, глядя в темень.
  Аккуратно ступая, я подошла к окну. Чертовски хотелось спросить: в кустах - чего-чего? Но вместо этого, по сути, идиотского вопроса, я задала другой, не менее, впрочем, идиотский:
  - Где?
  Он кивком головы указал на кусты жасмина. Темнота давила на сад и сгущала краски. Я ничего не увидела.
  - Там ничего нет.
  - Но я что-то видел, - упрямо повторил Патриций.
  Я коснулась его руки. Он не глянул на меня, неморгающе глядя в сад.
  - Там ничего нет, Александр. Вам показалось. Стресс. Мне тоже после эмоциональной встряски начинает мерещиться...
  - Опять! Ну же, - перебил он.
  Сверкнули и погасли четыре, размером с монету, бледные точки, как уменьшенные в размерах луны. Отсвет лампы, сияющей над нами. Две пары глаз, обращенные в нашу сторону.
  - У Кавелиных нет собак? - спросила я.
  Мне не надо было смотреть на Александра, чтобы понять, что он покачал головой.
  - Что это было, Аврора? - в свою очередь спросил он.
  Я кисло усмехнулась и, сжав руку господина Патриция, медленно стала отходить от окна. Раз не домашние животные, значит нечто другое и вряд ли оно замашет хвостиком, подойди мы ближе. Конечно, я могу и ошибаться. Все может быть.
  Я расстегнула куртку, оголяя кобуру. Александр недоверчиво спросил:
  - Зачем тебе оружие?
  Быстро же он перешел "ты", я тоже больше не хотела манерничать.
  - Ты прав, в кустах не просто мельтешат огоньки. За нами кто-то наблюдает, и сомневаюсь, что этот "кто-то" человеческого происхождения.
  - Убийца гувернантки? - с заметным напряжением спросил он.
  Я покачала головой.
  - Я же сказала, что ее не убивали. В комнате не было животных. А вот в саду они есть.
  - Животные?
  В интонации Александра было столько удивления, что я просто обязана была посмотреть на него. Его взгляд вопил: "Я не сталкивался с таким". Значит, ему повезло, его жизненные позиции в чем-то ограничены отсутствием опыта. И при всем моем желании я не могу пожелать ему его получить. Подобный опыт приходит рука об руку с болью, травмами и смертью. К сожалению, к моему брату он постучался именно так. Виктор ничего не чувствует тремя пальцами на левой руке, не различает нескольких цветов, переломов у него было больше, чем войн за всю историю. Будучи наемником, вы не расчитываете сесть на корабль, который доставит вас в старость. Будучи психофизиком, вы рискуете увидеть в кустах жасмина чьи-то жадные глаза. Фатализм сплошной.
  - Ну да, животные, - подтвердила я. Я видела, как дернулось его горло: вверх-вниз. Мне и самой вдруг стало не по себе. - Так, ладно, какая бы хрень там не пряталась, а лучше держаться от нее подальше. Держаться подальше и ждать Отдел аномалий.
  Точно капризный ребенок, я потянула Патриция к выходу. Мы прошли мимо пепла, и вышли за дверь. Окно напоследок блеснуло черным зеркалом, и потухло, когда я плотно закрыла дверь.
  - Что предлагаешь делать?
  - Надо же, то же самое я хотела спросить у тебя. Как думаешь, где сейчас Павел?
  Мы оба прислушались. Тишина. Я глянула на Александра - снизу вверх.
  - Пожалуйста, найди его. А я пошла вниз, к Кристине. Давай так: как только найдешь Павла, спускайтесь оба к нам.
  Чертовски неловкая и нелепая форма общения с тем, кто стоит во главе двадцатимиллионного конгломерата, должна признать. К такому сложно привыкнуть, но можно попытаться вести себя непринужденно, не демонстрируя собственного смущения.
  Александр кивнул, и зашагал в ту сторону, куда, по идее, убежал Павел. Ну и ну, со мной считаются?
  Первый этаж был затоплен ярким светом и запахом кофе. Два ощущения, которые ножом врезались в мозг. Свет и кофе. И тяжелая, словно свинцовое покрывало, тишина. Светлая уютная кухонька и сидящая за полированным обеденным столом из темного дерева Кристина Кавелина не сочетались друг с другом. Эта кухня была примером идеальной семьи, стандартом богатых, успешных и манерных. Слезы все к чертям портили. Перед Кристиной стоял чугунный поднос с двумя белыми чашками, от содержимого которых поднимался бодрящий аромат. Фарфоровая посуда. Контраст отлично выдержан. Еще одна чашка, лиственного цвета, с золотистыми геральдическими лилиями, стояла аккурат перед женщиной. Кристина подняла на меня заплаканные глаза и виновато произнесла:
  - Аврора, я хотела отнести вам кофе, но... - Она всхлипнула, прижимая платочек ко рту.
  У меня не было желания сегодня кого-либо утешать. И сегодня, и вообще. Я это не умею. Я взглядом нашла окно. Оно было занавешено плотными кремовыми шторами, заметавшими пол. То, что ты не видишь страхолюдину, которая, вероятно, рыскает за ним, большой радости не сулило.
  Где-то рядом взвыла псина, да так, что мурашки побежали по спине.
  - Господи, что это? - выдохнула Кристина.
  Хотела бы я знать. Дворняги так не воют.
  - Кристина, идите ко мне.
  Правой рукой я потянулась за береттой. С тех пор, как я разбила руку, она часто ноет, да и почерк у меня испортился. Но в то же время в ней появилось нечто, что заставляло меня нервничать. Реакция, ловкость, когда особо не стараешься. И эта зараза расползалась по телу. Возможно, все дело в тренировках, которые я стала посещать после случая в парке Св. Олимпиады. А, может, и нет. Что называется "пристрелите меня, пока не поздно". Вот только поздно для кого?
  - Зачем вам пистолет? - взвизгнула женщина, шарахаясь от меня. Стул опрокинулся. Мое имя определенно было для нее пустым звуком.
  - Все, все! Спокойно. - Я убрала от рукояти руку. - Видите?
  В оконное стекло что-то стукнулось.
  - Кристина!
  Расширившимися в страхе глазами молодая женщина уставилась на неподвижную штору, ноль внимания на меня. Снова стук, на этот раз громче и напористей. Про себя обругав женщину, я быстро подошла к ней и, бесцеремонно схватив за запястье, потянула к арочному проходу.
  - Что вы делаете? Что вы делаете, Аврора? - запричитала Кристина.
  - Бессмысленная дань моде! - проворчала я на свой лад. - Почему на первом этаже сплошные арки? Ни одной двери! Сквозняки же кругом!
  Грохот разбившегося стекла, Кристина вскрикнула, и я мельком оглянулась: штора извивалась, в ней что-то барахталось, запутавшись, и это "что-то" было большим, очень большим. Секунду спустя мы уже со всех ног бежали к лестнице.
  - Черт побери, да, двери на больших и тяжелых замках! - выдохнула я.
  С лестницы нам навстречу спускались Павел и Александр.
  - Что за?.. - Павел остановился.
  - Живо все наверх! - заорала я, пытаясь перекричать раздающийся из кухни дьявольский хохот. Оба мужчин непонимающе застыли, глядя поверх меня. - Делайте, что вам говорят! - провопила я.
  Это подействовало, и они стали быстро топать по лестнице. А я и не знала, что могу так орать. Нечто среднее между визгом школьницы и криком умирающего.
  Мы взбежали по лестнице, когда в прихожую выскочило нечто бурое, не меньше, чем по пояс человеку. У меня екнуло под ложечкой, взвизгнула Кристина, и мы обе припустили что было сил. Я не выпускала ее запястье, а она не пыталась высвободиться. Нам явно было не до этого.
  В дальнем конце бежевого, как заварной крем, коридора стоял Павел и махал нам. Не очень умная идея - закрыться в одной из комнат, но практически ничего другого у нас не оставалось. Мы влетели в просторную комнату, которая оказалась рабочим кабинетом, за нами хлопнула дверь. Сквозь учащенное сердцебиение, которое мешало говорить и колотилось в ушах, я услышала двойной щелчок проворачиваемого в замке ключа. Люблю замки. Нет, я действительно в восторге от замков. Воздух в комнате был теплым, с привкусом колючей весенней прохлады.
  - Что оно такое? - разворачиваясь ко мне, сдавлено спросил Павел.
  "Оно" - самый шик. Павел заслужил похвалу.
  - У вас в доме гиена и, скорее всего, не одна. И, прошу вас, не спрашивайте, откуда, - добавила я, скорее себе, чем ему. Кристина пискнула и стала быстро переводить взгляд с меня на Павла и обратно. Павел подошел к ней и обнял.
  - Гиены? В Пороге?
  Я проигнорировала второй вопрос. Хмурясь, сунула руки в карманы и пробормотала:
  - Та бурая ерунда может доходить мне до пояса, а то и выше, проверять не хочу. Насколько я знаю, обыкновенные гиены размером со среднюю дворовую псину, а эта - с теленка.
  Рыжеволосая женщина прижалась к мужу и заплакала. Да уж, чего-чего, а слез нам явно не хватало. Он принялся утешать ее, периодически бросая на меня взволнованные взгляды. Фу ты, черт возьми, почему на меня?
  - Аврора, объясни, что происходит!
  Рядом со мной выросла крепкая фигура господина Патриция.
  - Хотела бы я знать.
  - А ты не знаешь?
  - Нет, - во рту пересохло, - не знаю... какого черта эта твари напали на дом! - последнюю фразу я провизжала - в дверь вмазалась мохнатая скотина. И дверь содрогнулась. Воистину, то, что мы заперты в рабочем кабинете Павла Кавелина отнюдь не гарант безопасности.
  Дверь затрещала. Распахнутыми в ужасе глазами Кристина глядела на нас. Патриций сжал кулаки, его карие глаза теперь были переполнены искрами тлеющего гнева. Как и у Павла.
  Треск возвестил, что наши дела совсем плохи. Мне совсем не хотелось приглашать нежданных гостей сюда. Значит, держим оборону.
  - Помогите пододвинуть стол к двери, - скомандовала я.
  Мужчины откликнулись с готовностью. Кристина попятилась к стене и вжалась в нее спиной, бледная и заплаканная. Главное, чтоб не впала в истерику.
  Стол был из настоящего дерева и, соответственно, тяжелый. Ногой я откинула ковер, и мы пронесли стол через комнату. Мышцы на руках заныли. За дверью оглушительно взвыли. Стол подпер дверь и вой тут же оборвался. В воцарившейся тишине были слышно наше учащенное дыхание и всхлипы Кристины.
  - Дальше что?
  Александр не хотел говорить во весь голос, и я прекрасно понимала, почему.
  - А дальше молчим и ждем милицию.
  Но что-то явно было не так.
  - Вечно я лезу не в свои дела, - пробормотала я и, стараясь ступать как можно тише, подошла к двери. Опершись руками о стол, я наклонилась, едва не касаясь носом двери. Создавалось впечатление, что в коридоре никого нет. Обманчивое впечатление.
  - Назад, - прошептала я, шарахаясь от стола. У меня было всего мгновение - дверь треснула от сильнейшего удара, и в образовавшуюся дыру, рассерженно хохоча, просунула крупная бурая морда с двумя пуговицами-глазами. Я выхватила пистолет и спустила курок. Ничего другого я больше не могла предпринять.
  Морда исчезла, но я точно знала, что не попала в нее. По коридору понеслось что-то тяжелое и грузное. Прочь. Вряд ли тварь испугалась выстрела. Зуб даю, здесь что-то другое.
  Я подняла беретту стволом вверх, как учил брат.
  В дыре, сквозь которую был виден коридор, никого не было.
  Патриций протопал ко мне и тупо уставился в острые кружева щепок.
  - Каково дьявола?
  Я безбоязненно встретила карий взгляд. Мне нечего скрывать.
  - Хорошо. Я отвечу на незаданный вслух вопрос: это приходили не за мной. В каких бы сводках я не упоминалась, но это не за мной. Я вообще впервые вижу этих тварей. Впервые, блин, - для пущей весомости повторила я. - Но не они - похитители. В комнате Киры магия. Не технология, а магия - настоящая и сильная.
  - Аврора, - Патриций смотрел на меня, будто впервые видел, - ты чувствуешь магию?
  Я пожала плечами.
  - Спрячьте, пожалуйста, оружие, - потребовал Павел.
  - Слушаюсь. - Я была в его семейном гнездышке, и мне ничего не оставалось, как сунуть беретту в кобуру.
  Павел подошел к жене и крепко обнял ее.
  Снизу донесся шум, а потом мужские голоса. Прямо целый хор.
  - Что на этот раз? - вздохнул господин Патриций, точно ему все происходящее приелось по самое горло.
  - У тебя скучающий вид, - заметила я.
  Он в упор посмотрел на меня.
  - Скучающий? - переспросил он.
  Да, мое замечание было более чем неуместным. Я искренне сказала:
  - Все мой длинный язык. Прости.
  Он кивнул. Превозмогая неловкость, я прислушалась. Вот мы и узнали, почему нас покинули мохнатые гости. Претендентов надрать задницы нарушителям спокойствия богатых и знаменитых появилось больше.
  Первый этаж как чаша наполнился голосами. Звуки затопили все за раз. Топот как барабанная дробь, а выкрики вроде "здесь окно разбито" или "наверху кто-то стрелял" лишь подтвердили мою догадку, что приехали ребята из Отдела аномалий.
  
  
  Глава 48
  
  В кружеве дверных лохмотьев появились колени, а затем человеческая голова. Крючковатый нос, впалые щеки, короткие темные волосы с сединой на висках, колючая щетина, мешки под глазами. Ну и видок.
  - С вами всеми все в порядке? - прогремел голос. Когда мужчина глянул на меня, я кивнула.
  - У вас оружие. Это вы стреляли? - спросил он.
  Я снова кивнула, но менее охотно.
  - Пожалуйста, откройте дверь. Черт подери, у вас там что, стол к ней придвинут?
  - На нас напали.
  Емкий ответ, но сейчас Павел на большее не способен.
  - Напали?
  Я хотела помочь управиться со столом, и мужчина, заткнувшись на полуслове, предупреждающе бросил в мою сторону:
  - А вы, девушка, не двигайтесь, - он прищурился. - Беретта? И ножны? Это становится интересным. - Без юмора, без иронии, пустые слова засыпающего, но черные глаза продолжали угрожающе блестеть из-под кустистых бровей.
  Рядом с этим типом я все меньше и меньше хотела находиться вооруженной.
  - Игорь, не стыдно? Это же Аврора Востокова, - в дыре появилась еще одна голова, увенчанная кепкой и выглядывающей из-под нее копной русых волос. У парня была бородка и усики. - О, Рори, я мечтал о нашей встрече! - парень прижал руку груди. Издевательские нотки дымящимися гильзами посыпались на пол.
  - Я вам не Рори. Не называйте меня так, пожалуйста. - Я смягчила слова улыбкой.
  - Аврора Востокова? - Игорь окинул меня внимательным взглядом. Вторым по счету и, причем, оценивающим. Я полезла в карман достать портмоне, но меня остановил внезапный рычащий приказ: - Держите руки так, чтобы мы их видели! И, пожалуйста, откройте эту проклятую дверь!
  Он говорил с повелительной интонацией. Увы, эта интонация была оправдана. Игорь не производил впечатление работающего на публику. Его внешность, тембр голоса, взгляд говорили сами за себя. Такие, как он, не избалованы публичным вниманием.
  - Я просто хочу достать разрешение на ношение оружия.
  - А я хочу живым вернуться к жене и детям. Объяснитесь после. Или, быть может, вам больше придутся по нраву наручники?
  Да, вижу, улыбка не помогла. Я враждебно сжалась. Как понимать - по нраву?
  - А я совсем не против браслетиков, Рори, - протянул бородатый парень.
  - Я вам не Рори! Не можете запомнить - зовите Востоковой. А уж если вам по душе грубое заигрывание, я с удовольствием пристегну вас к трубе в туалете. Это достаточно грубо для вас?
  Он восхищенно покачал головой:
  - Страстная женщина!
  Стол откочевал от двери, Павел провернул в замке ключ, его руки подрагивали. Ах, свобода, пахнущая криминалом. Сидящие под дверью мужчины встали. Игорь оказался ростом с Патриция. Худой, сутулый, плечистый, в старой потертой кожанке и джинсах; под кожанкой - пиджак и кое-как выглаженная рубашка. На широком ремне - кобура под девятимиллиметровый "Макаров", с которым я уже была знакома.
  Каждое слово давалось Павлу с трудом. Просто жуть какая-то. Он представил себя и жену.
  Игорь кивнул, вытягивая шею вперед, будто готовясь к броску:
  - Игорь Крапивский. Я возглавляю Аномалию. А это Федор Глазунов, следователь. - Он указал на сосунка в дрянной кепке, который тут же шутливо отсалютовал мне. - Так, все по порядку. Пожалуйста, пройдите вниз. Там наши люди. Выпейте воды. Чуть позже я хочу побеседовать с каждым из вас.
  Супруги кивнули и, обнимая друг друга, направились к лестнице подобно дрессированным пуделькам. Горе связывает вас крепче любых веревок, надежней любых цепей.
  Господин Патриций деловито протянул Крапивскому руку.
  - Вы уж простите, но команда ваша - сплошь проходимцы, только государство разворовывают, - вместо "рад знакомству" или подобной рядовой липы, сказал Крапивский и кивнул на комнату. Точнее, на меня. - Глазунов, будь добр.
  Федор Глазунов был выше меня, зато примерно одного возраста. Одет он был небрежно. На линялый красный свитер натянута мятая спортивная кофта с капюшоном, а на нее, в свою очередь, наброшен пуховик кислотного зеленого цвета. Под всей этой аляповатой рясой скрывалось спортивная фигура. У него были светло-голубые глаза, шрам над верхней губой и тонкий подвижный рот, который сейчас придавал его лицу нахальное выражение. Он подмигнул мне. Я сделал вид, что не заметила. Тогда он поправил кепку с рекламой пива и улыбнулся, как завербованный сердцеед.
  - Где вы взяли такую кепку?
  - Блошиный рынок - мой второй дом.
  - Это многое объясняет.
  Я сложила руки на груди.
  - Оп! Держите руки на виду, - с торопливой ухмылкой предупредил парень, притормаживая в своих грубоватых заигрываниях. У него тоже была напоясная кобура. - У вас беретта? - Я кивнула. - Сколько она весит?
  Неожиданный вопрос, но Виктор натаскал меня и в теории.
  - С пустым магазином - 950 грамм.
  Глазунов присвистнул:
  - Тяжелая.
  - Немного. Если умеете с ней обращаться - получаете отличный баланс. У нее много преимуществ, поэтому вес - только выигрыш.
  - Чтобы уметь вести себя с такого рода оружием надо иметь должную физическую подготовку, - он помедлил, - Рори.
  Глазунов заржал. Меня так и подмывало заткнуть ему рот его же вшивой кепкой.
  Я с тоской смотрела вслед уходящего Патриция. Не хочу оставаться наедине с незнакомыми мужиками, которые следят за каждым моим движением, будто я здесь самый крутой ублюдок.
  Глазунов выжидающе замер в шаге от меня.
  - Боковой карман, - я закатила глаза.
  - Игорь, - произнес обернувшийся Патриций, - это действительно Аврора Востокова, психофизик. Она здесь, чтобы помочь.
  "Она здесь, чтобы помочь" - что может быть напыщенней? Эти треклятые слова, впрочем, не остановили парня. Его пальцы скользнули в карман моей куртки и выудили разрешение - пластик с моей фотографией и бегущей строкой.
  - Ну, как делишки? Убедились? - спросила я, стараясь держаться с достоинством, которого во мне оставалось все меньше.
  Глазунов кивнул:
  - Миленькая фотография.
  Я вырвалась из его рук документ и сунула обратно в карман.
  - Вы наверняка хотите узнать, что здесь произошло, - сказала я, шагнув к Крапивскому. Настроение гнуснее некуда, но часики тикают - я доказала свою святость перед законом, и теперь хочу доказать свою компетентность.
  - Спешу. Но не от вас. Простите за грубость, но вам придется уехать.
  - Послушайте, Игорь, я здесь как психофизик. То, что осталось от тела, вряд ли результат садистских извращений психопата-убийцы. Здесь нужны шаманы, а не погоны, - я вышла в коридор с намерением провести служителей закона к телу.
  В коридоре не ощущалось отпечатка перекидышей. Ноль того, что я ощущала от Мики или Георга. Лишь тонкий, далекий, выветрившийся аромат магии. Словно ныряешь в холодную воду. В доме побывали огромные твари не природного или технологического, а магического происхождения. Мои мысли, впрочем, упрямо возвращались к Мике и Георгу. И все же я не уверена на все сто, что это не ликантропы, у меня недостаточно опыта, нельзя исключать вариант, не проверив его.
  - Я не просил вас устраивать мне экскурсию по дому. Я попросил вас уехать.
  - Совершенно верно. Вы не просили, а приказали. Однако, с вашего разрешения, я кое-то расскажу вам. Ночка не из спокойных и, как ни крути, мне не заснуть. Вы еще скажите мне "спасибо".
  С каких это пор я рвусь в бой и вступаю в словесные баталии с такими, как Крапивский?
  - Если на месте преступления есть сверхъестественные улики, к делу выдвигают нас. В кого вы стреляли?
  Я мгновенно поняла, к чему он клонит. Пытается свести на "нет" мою работу и свалить все дерьмо на мохнатую тварь, сыгравшую с нами в салочки.
  - В гиену.
  - Ваши шутки только раздражают, - с затаившейся в голосе угрозой сказал Игорь.
  - Это не шутка. Спросите у свидетелей.
  - А если Рори дело говорит?
  Я не оглянулась - слышала, что голос Федора был предельно серьезен. По-видимому, парни из Отдела аномалий изрядно повидали за время своего существования. Но любой намек на появление в городе чего-то новенького и кровожадного холодит кровь не только им.
  - Так или иначе, это был не человек, - покачал головой Крапивский.
  - Да, но...
  - Не человек.
  - Игорь, в доме произошло самовозгорание.
  - Самовозгорание? - переспросил Федор, достал из кармана светодиодную перчатку, напялил на руку и сделал кое-какие записи.
  - Я проведу вас в комнату девочки.
  Игорь тяжко вздохнул, будто мой треп изрядно достал его. Без "будто".
  Как мне показалось, увидеть пепел и обутые в тапочки ноги не было ни для кого потрясением. По просьбе Федора я повторила все, что знала о самовозгорании. Он делал записи, а Игорь в это время вышагивал по комнате.
  - Нам сказали, что пропала девочка, - произнес Крапивский.
  Я кивнула.
  - Гиена? - спросил Глазунов.
  - Нет. В комнате магия, вернее, ее осадок. Здесь было произведено чертовски мощное магическое действие. Вероятно, это и есть осадок от самовозгорания. Но самовозгорание - это не магия... насколько я знаю. Это специфический химический процесс внутри организма. Другими словами, напавшие твари здесь не причем.
  - Значит, не они?
  - Нет, Федор, не они.
  Честно говоря, я вообще не ощущала присутствия в доме перекидышей. В комнате мощь, вязкая, но остывшая. Черт, самовозгорание - не магия, не магия! Нельзя заставить человека сгореть. Да и кто мог подобное совершить? Такой человек должен быть чертовски мощным... кем? Чернокнижником? Колдуном? А, может быть, это была ведьма? Ответ: понятия не имею.
  - Если не гиены, тогда кто? - спросил Федор, снимая светодиодную и натягивая резиновые перчатки.
  Давно забытое старое вновь в обороте. Поговаривают, на Хортице хотят возродить то, чем жили люди еще в молодость планеты. Вон, даже гравий на подъездной дорожке есть. Все должно соответствовать имиджу острова. Кто знает, может, Отдел аномалий потому и обрел известность, что не пренебрегает старыми методами расследования, и дело не в романтичном образе Хортицы и капризах его обитателей, а в проверенной методике следователей. Это патрульные да охранники могут припугнуть автоматикой, а эти ребята работают мозгами. Вот, полюбуйтесь: подойдя к телу, Федор присел и ткнул указательным пальцем в ногу. Методика - полный улет.
  - Кто забрал девочку и превратил эту женщину в суповой набор?
  - Я же уже говорила, что самовозгорание...
  - Это процесс, не зависящий от внешних факторов. Я записал. Можете не повторять.
  Глазунов сидел над человеческими останками и ухмылялся, будто ждал, что я подойду к нему и поглажу по голове за внимательность: "Молодец, парень!"
  - Спасибо, Аврора, я теперь все-таки езжайте домой. И вот что: не привлекайте средства массовой информации.
  Ну да, про меня пишут, моя физиономия мелькает по ящику, в Сети появляются громкие заголовки то о моем безумии, то о корнях, роднящих меня с самыми кровожадными маньяками и диктаторами эпох. Я стараюсь проводить все свободное время над книгами. Если людям нравится заниматься сочинительством липы и прогресс на усатую физиономию, я не хочу ненароком погубить чей-то талант. Вдруг кто-то из этих молящихся насекомых однажды вырвется из навоза в лазурную гладь?
  - Когда это я специально афишировала что-либо?
  Пожалуй, угроза в моем голосе была лишней.
  - Позвольте дать вам совет, - Крапивский смотрел на меня со спокойствием Будды. - Займитесь чем-то более подходящим для девушки вашей ангельской внешности. А для начала - дуйте домой спать.
  Тонкая? Хрупкая? Ангельская внешность?
  Федор растерянно пожал плечами, Игорь же выражал полную готовность, если потребуется, вытолкать меня прочь.
  Один мой знакомый однажды сказал, что если ангелы в раю такие же, как я, то он лучше попытает счастья в аду. Что у меня чудесные большие глаза, белые, как хлопок, волосы, фигурка отпад, но общество испортило меня. Мол, он не желает видеть ангелов с сигаретой в уголке рта и с черными ногтями.
  - Мой номер есть у Александра. Если понадобится, звоните.
  - Не понадобится, - отрезал Крапивский и таким образом подвел всему жирную черту. Просто потрясающе.
  С тихой руганью я спустилась по лестнице. Внизу был еще один служитель закона. На бордовой куртке красовался овчинный воротник, а на подбородке - двухдневная щетина.
  - Здравствуйте, - поздоровалась я. Видите, я вежливая. Злая, как огретый черт, но вежливая.
  Мужчина окинул меня взглядом.
  - Чего?
  - Здравствуйте, - повторила я.
  - А, здрасьте.
  Покачав головой, я прошла по коридору и заглянула в одну из арок, откуда лились голоса. На широком красном диване сидела подавленная горем супружеская пара Кавелиных, в кресле - Патриций. Он замолчал на полуслове и уставился на меня.
  - Прошу прощения. Александр, но меня отправляют домой, -сказала я полувозмущенно-полугрустно.
  Господин Патриций вздохнул:
  - Мне надо остаться, Аврора.
  Пошаркивая ногами, я вышла на улицу. На крыльце стоял мужик самой обычной внешности. На рукаве куртки был знак милиции, а на овчинном воротнике - маленький серебряный значок с изображением потешного мишки с пятью колечками на пояске. Какой-то новый культ? От сигареты вилась призрачная лента дыма. Увидев меня, он заметил:
  - Прохладная ночка.
  - Да уж, прохладная.
  Я видела роскошное авто Патриция, на котором мы приехали. Кованые, выкрашенные в цвет вороньего крыла ворота закрыты. Чего нельзя сказать о калитке. Животные проникли в сад через калитку?
  - Скажите, когда вы приехали, калитка была закрыта?
  - Да, но ждать не стали, пока нам кто-то откроет. Сорвались на звук выстрела. Вы не знаете, кто стрелял?
  - Я.
  - Вы? - Его голова дернулась в мою сторону, в глазах появилось странное выражение. Ну, мужики. - А у вас есть?..
  Прежде чем он закончил фразу, я достала разрешение.
  Его глаза округлились. На меня часто так смотрят, так что переживу. Сигаретный дым усиливал тупую боль в висках.
  - Не могли бы вы затушить сигарету?
  - Как скажет леди.
  Леди? Кто - я?
  - Я вам не леди.
  - Э-э... Ладно. Как скажет
  Замкнутый круг.
  Щелчком отбросив сигарету на гравий, горе джентльмен скрылся в доме. Я наступила на окурок, чтобы затушить его. Меня остановило визгливое хихиканье. Садовой гном бессовестно пялился на меня, подмигивая глазками-фарами. Синий камзольчик, красный колпак, алые деревянные щечки. Псевдоразумная куколка из ада. Заткнуть бы его мерзкую вяколку.
  - Вот ведь недоносок, - фыркнула я. Гном воспользовался универсальным приемом: игнорирование.
  Нервы не выдержали: сунув в сторону псевдоразумного украшения средний палец с серебряным перстнем-черепом, я спустилась с крыльца, под подошвами сапог захрустел гравий.
  Что я собиралась делать? Уж точно не откручивать чердак надоедливому декору. Свет из окна Киры падал на газон, сад чернел, укрыв ветвями плотные тени. Свернув с гравия налево, я ступила на траву и величественно прошествовала вдоль дома, замерев под окном пропавшей девчонки. Присев на корточки, я стала всматриваться в землю с вылезшими из него стебельками травы, и только через минуту сообразила, что вижу отпечатки маленьких ножек. Невероятно! Если не присматриваться, не заметишь, но я уже заметила и теперь не могла оторвать глаз. Следы Киры?
  - Востокова! Что вы там забыли?
  Я подняла голову. Отвратительный, черт возьми, тип, этот Кровопийский. Не слишком любезный.
  - Мы с господином Патрицием приехали на одной машине, - откликнулась я, корча в тени дома перекривляющие Крапивского гримасы.
  - Я попрошу и вас отвезет один из моих парней.
  Ехать на заднем сиденье в машине с мигалками. Да уж, только этого не хватало.
  - Слишком много чести, спасибо, я подожду Патриция.
  - Ладно, ладно... - отмахнула он от меня, как от забродившего мусора. - Только живо мотайте с газона! Это ясно?
  Мне показалось, к сказанному он добавил: "Невыносимый подросток".
  - Яснее некуда.
  Тут Крапивский помедлил:
  - Вы кривляете меня?
  Готова поклясться, в голосе сквозило иронией.
  Я перестала кривляться и холодно проговорила:
  - Я рада, что вы это видели.
  Тихо ругая всех и вся, я подошла к крыльцу и подождала, пока крючконосое лицо Крапивского не спрячется в окне. После чего, стараясь не шуметь, вжимая голову в плечи, я совершила небольшую пробежку, вдоль гравия по траве, а потом нырнула под прикрытие плотной тени фруктовых деревьев. Если не под домом, то под прикрытием сада.
  Итак, в траве следы Киры, ее маленьких босых ножек. Да, я занималась самодеятельностью, но если я буду аккуратна, никто ничего не заметит. The lunatic is on the grass . Ветки царапали по куртке, деревья были плотно посажены. Вблизи кусты жасмина походили на спрессованный шмат изломанного спагетти.
  Я достала нож. Я чувствовала его, как если бы он был продолжением руки. Это ощущение приходит со временем, я привыкла к своему клинку. Нельзя бояться оружия, которое должно помогать вам. Приобретая холодное оружие, вы обязаны прочувствовать рукоять, надеясь больше не свои интуитивные чувства, нежели на зрительное восприятие. И нож - естественно, если вы приложите определенные усилия - становится продолжением руки, пропадает мышечная боязнь.
  Это Виктор научил меня, заставляя все "домашние" дела выполнять с зажатым вначале в левой, а со временем и в правой руке, клинком. Доходило до того, что я спала с ножом, сжимая его в лапке. Разумеется, были и болезненные порезы, и раздражение, и дискомфорт, но все прошло. Я привыкла. Затем последовали изнурительные тренировки, становящиеся все более сложными. Но это того стоило. Нож стал моим лучшим другом.
  Я продолжила свой тенистый путь. Сбоку, в двадцати метрах, было окно и Крапивский, что-то говоривший балбесу Глазунову. Черт, надо не шуметь, иначе меня примут за какую-то опасную дрянь и нафаршируют пулями. Я продолжала ступать тихо, стиснув в правой руке рукоять клинка. Должно же быть объяснение тому, почему на траве - эти миниатюрные следы?
  Сделав глубокий вдох, как перед погружением в воду, я раздвинула кусты жасмина. Секунду я была уверена, что на меня что-то набросится и искромсает на лоскутки. Обошлось. За кустами были деревья. Я чувствовала себя Люси, бредущей по платяному шкафу, в Нарнию. Свет от окна тускнел, но я четко знала, что иду аккурат напротив него и миниатюрных следов. Ветка хлестнула по лицу, я наклонилась, чтобы поднырнуть под нее, но споткнулась и упала на колени. Руки уперлись не в траву, а во что-то мягкое. Я сглотнула и пошарила ладонями.
  Ткань.
  Глаза достаточно привыкли к темноте, чтобы я смогла разглядеть кружевные воланчики рукавов.
  Это была ночная рубашка малышки Киры.
  
  
  Глава 49
  
  Я встала, сунула нож в ножны и глянула вправо - туда, где был забор, невидный за деревьями. Мне нужен был фонарь. Я потопала обратно и безбоязненно вышла на гравий.
  Оказавшись в гостиной, я ничуть не удивилась, увидев всю ту же сцену объятий. Словно и не уходила никуда. Мрачный Патриций, убитые горем супруги, Крапивский, о чем-то переговаривающийся с Глазуновым, и уже знакомый мне по бесценной реплике про леди горе джентльмен.
  - Игорь, можно вас на два слова?
  Я тут же оказалась в центре внимания. Вероятно, что-то в моем лице заставило Крапивского проглотить готовые сорваться с языка слова.
  - Мне надо вам кое-что сказать. Пожалуйста, - добавила я тихо.
  Он медленно кивнул, точно клюнул воздух своим кривым носом.
  - У вас фонарь есть? - спросила я, когда мы отошли и никто не мог нас слышать.
  - Бога ради, вы это хотели сказать мне? Маленькая девочка заблудилась и не может найти дорогу к калитке? - выплюнул он и отвернулся, чтобы уйти.
  Я схватила его за руку.
  - Вы даже не представляете, насколько, вероятно, близки к истине. Как я понимаю, вы еще не осматривали сад. А я уже. И нашла там рубашку Киры. Так что берите свой сто раз гребаный фонарь и чешите за мной.
  Я шагнула к двери, когда крепкая рука металлической клешней сомкнулась вокруг моего левого запястья. Лицо Крапивского на самом деле чем-то напоминало маску, у которой вместо рта - колючая проволока с крошевом злости, а вместо глаз - мерцающие угольки. "Меня сейчас ударят", - подумала я.
  - Я позову Глазунова. У него фонарик, - чеканя каждое слово, произнес мужчина и, один за другим разжав пальцы, отпустил мою руку.
  - Никогда больше так не делайте, - сказала я в спину уходящему следователю.
  Он остановился и посмотрел на меня.
  - По правде говоря, я поражен.
  Я массировала передавленное запястье. Пожав плечами, фыркнула:
  - Я поразительный девушка.
  
  В доме осталось два члена Отдела аномалий: господин Здрасьте и горе джентльмен. Луч от фонарика воровски скользнул по белому, будто пудра актрисы, гравию и переметнулся на меня. Я обернулась сказать "пока можете выключить", как свет уже ударил в лицо, ослепляя. Замечательно! Теперь я ни хрена не увижу в темноте. Перед глазами плясали белые зайчики. Луч вновь ударил в лицо.
  - Глазунов, ану убери эту чертовщину от моих глаз! - Я устала обращаться к сверстику на "вы".
  Свет раздирал тени, и голубенькая рубашка в ярком ореоле показалась кусочком неба, заблудившимся в ночи.
  - Под окном следы. Ножка маленькая. Держу пари, их оставила Кира. Они тянутся через всю лужайку, сюда. А здесь ее рубашка. Федор, посвети.
  Луч проехался по траве. Ничего. Ни следов, не вмятин, словно трава - пластмассовая.
  - Следы обрываются, - констатировал Крапивский.
  Я присела на корточки и вгляделась в землю. А когда провела рукой по траве, трава прошла сквозь ребро ладони, неподвижная. Иллюзия целостности Трава была пропитана магией. Меня прошиб холодный пот. Все страньше и страньше. Кто мог подумать, что этой ночью я буду не пускать слюни в подушку, а отбиваться от всяких зубастых скотин да следователей на острове притвор? Моя роль психофизика плавно трансформируется в нечто менее заковыристое, но более опасное.
  - Смотрите, - я повторила движение.
  - Никогда не видел ничего подобного.
  - Это магия, Игорь. Кто-то очень хотел убрать следы.
  - И этот "кто-то" был в комнате?
  - Не исключено, что в горение тела была положена чья-то сила. Но на лужайке отпечатки ног девочки и никого больше.
  Я подошла к забору. Каменная кладка была значительно выше меня. Перелезть можно, если только вы не маленькая девочка.
  - Говорите, на вас напали гиены? Множественное число. Сколько в доме было зверей?
  Две пары огоньков в кустах, но одна ворвавшаяся в дом тварь. Я ответила.
  - Но мы не видели ничего, что выбегало бы из дома.
  Смысл сказанного не сразу дошел до меня.
  Значит, гиены могут быть еще в доме?
  Ветер скользнул по ветвям деревьев и отбросил с лица волосы. Когда я отняла холодные ладони от лица, то увидела за Крапивским всплеск двух лун цвета рыбьего брюха. Я выхватила пистолет, но тварь оказалась быстрей. Она прыгнула. Я отшатнулась, споткнулась и упала на спину. Прогремел выстрел, но не мой.
  И все стихло.
  Я встала, крепко стискивая в руке ствол. Крапивский лежал на боку и баюкал левую руку. Крови было много.
  - Зараза, - выдохнул он и выругался. Живой.
  Неожиданный крик, маревом накрывший сад, был полон ужаса. Визжала женщина.
  - Аврора! - Лицо Глазунов была бледным и осунувшимся, он кивнул на дом. И снова этот отчаянный вопль, от которого у меня заныло сердце.
  - Бегите же! - зарычал Крапивский.
  В руке Глазунова был девятимиллиметровый ПММ, в моей - беретта. Мы неслись напролом сквозь ветви деревьев. Должны были успеть. Ведь тем, кто остался в доме, повезло гораздо меньше. Споткнувшись о корень, я упала на четвереньки, но боли не почувствовала. Глазунов помог мне подняться. Вывалившись на лужайку, в глаза ударил свет. Дверь дома распахнута, и из его недр хлестали резкие тошнотворные вскрики, глубокий мужской бас проорал что-то нечленораздельное, грянул выстрел.
  - Не так сразу, - напряженно шепнула я и загородила Глазунову путь.
  Я смотрела на мир поверх прицела, палец лег на курок.
  Очередной вопль прозвучал чертовски близко, ударив по ушам приливной волной. И я поняла Глазунова, сама чудом подавив поползновение лететь в гостиную сломя голову. Я хотела помочь тем, кто оказался в ловушке, но вряд ли мне это удастся, подставь я себе под удар.
  Ковер смят в гармошку, шлейф крови на паркете тянется в арку. Туда, где остались Кавелины, Патриций и двое из Отдела Аномалий.
  Очередной выстрел сотряс стены дома и я начала действовать. Вжавшись спиной в стену и выставив беретту стволом вверх, я резко повернулась и замерла на пороге гостиной.
  Кристина лежала возле перевернутого дивана. Павел Кавелин пытался подняться, его лицо было блестящей алой маской. Что-то изломанное и исковерканное до неузнаваемости валялось прямо под моими ногами, отблеск света срикошетил от медведя-броши. Над господином Здрасьте склонялась здоровенная гиена, и вместо лица у мужчины теперь был окровавленный шмат мяса. Забрызганная рубиновым конфетти, рука в судороге сжимала "Макаров".
  Александр вжался в стену, перед ним хохотала вторая гиена, немного меньше первой. Она склонила морду, как в приветствии, и я выстрелила. Тварь заметалась. Александр схватил со столика медный поднос - фарфоровые чашки оказались на полу - и, закричав, погрузил его в спину животного. Я еще несколько раз спустила курок. Оглушительно визжа, зверь свалился с застрявшим в спине подносом. Первая тварь отлепилась от того, что некогда было лицом человека, и прыгнула на меня. Секунда показалась вечностью, но тут что-то сбило меня с ног, я упала, подо мной хлюпнул мокрый от крови ковер. Стоя там, где мгновение назад была я, Глазунов поднял руку с пистолетом и успел пару раз спустить курок, прежде чем монстр рухнул на него, и их обоих вымело прочь из комнаты, в прихожую. В арочном проеме дернулись ноги в кроссовках, прозвучал еще один выстрел и мой крик.
  Левая рука онемела от падения. Спотыкаясь о собственные ноги, я выскочила в коридор. Распахнутая в ночь дверь, скомканный ковер, и Федор Глазунов, с кружащими вокруг него перьями. Куртка-пуховик разодрана до основания, впрочем, крови не видно. Как и гиены.
  Я впечатала затылок в стену и медленно сползла на пол.
  - Ты не ранена? - прозвучал глухой голос Федора. Он с кряхтением отлепился от пола и схватился на бок. - Черт, ребра...
  - Не надо было геройствовать.
  - Все ради тебя, - попытался он пошутить.
  - Проверь, нет ли на твоем теле открытых ран. Если есть, тогда не вини меня в своем геройстве. Твоя возможная мохнатость - не мой промах. Я бы и сама справилась.
  - Нет в ней великодушия, - пробормотал парень, снял кепку и взлохматил волосы.
  Я сунула беретту в кобуру и, опираясь о стенку, встала. К черту великодушие. Колени подгибались, адреналин уступал место тупой пульсирующей боли, и я знала, что скоро будет гораздо больнее.
  - Идти можешь?
  Он поморщился, кивнул.
  - Дуй к Крапивскому и приведи его сюда.
  Не дожидаясь ответа, я скользнула обратно в гостиную. Открывшаяся взору картина леденила кровь. Некому кричать и молить о пощаде. Почти все были мертвы. Под ногами хлюпнула кровь, и я со стоном отшатнулась.
  Патриций сидел на коленях возле Кристины.
  - Александр, - позвала я тихонько.
  Он не ответил, не повернулся на звук моего голоса. А продолжал смотреть на женщину. В висках заколотился пульс. Я знала, что Кристину уже поцеловала смерть. Павел приподнялся со стоном боли, у него был разбит висок, и кровь пропитала рубашку. Увидев неподвижное тело жены, он затрясся, как в лихорадке и позвал ее по имени.
  Но ответа не получил. И никогда уже не получит.
  Из глотки Павла прорвался громкий вопль. Обняв жену, он прижал ее к себе и зарыдал. Тонкая ручка женщины безвольно повисла.
  Под стенкой лежал мужчина со съеденным лицом, рядом - гиена с размозженной башкой. Смерть и скорбь сочились отовсюду, наводняя дом. Жизнь неприкосновенна. Человек - это целая Вселенная, но в итоге всего лишь пакет с водой, который не составит труда раскромсать.
  Комната поплыла перед глазами. Я пошатнулась и, елозя рукой по стене, направилась к выходу. В ушах стоял плач Павла. Всхлипнув, я бросилась вон из дома. Оказавшись на крыльце, заторопилась к калитке, прочь от оставшегося позади безумия.
  Шептались голые ветви деревьев, под ногами хрустел гравий; сапоги оставляли на нем красные следы.
  Я остановилась и подняла лицо к небу. Звезды сверкали драгоценным крошевом, далекие, ясные и вечные. Я оглянулась - под тем же углом распахнута входная дверь. По крыльцу ковыляет поддерживающий Крапивского Глазунов. Здоровой рукой Крапивский махнул мне. Я пробормотала что-то нечленораздельное.
  Одно-единственное слово, и я могла разреветься.
  
  
  Глава 50
  
  Игорь Крапивский позвонил участок и сообщил о случившемся. Приехала "скорая" и много-много мужиков в форме, и теперь дом гудел. Впечатление, что стоишь в центре пчелиного роя. Да вот толка от скупого чесания языков было немного. Вернее, вообще не было. Мертвым это не поможет.
  Как я и предполагала, похищение девочки отчалило на задний план, пепел гувернантки никто не трогал. Думаю, его просто сметут в целлофановый пакет, а ноги, вместе с тапочками, забросят в больничную печь. Никому это не надо. До меня то и дело доносилось: "Господи, там кровь кругом... А ведь я знал того парня..." Все сводилось к разговорам и куреву. Из распахнутой двери пара медиков выносили прикрытое простыней тело. На ткани распускались страшные алые цветки.
  Добавить к произошедшему было нечего: нападение перекидышей. У меня больше нет стопроцентной гарантии, что в комнате девочки не побывали животные. Возможно, побывали, вот только оставили после себя не мощь своего животного, а магию. Я оперировала словом "перекидыш", хотя оно было не совсем правильным. Это были отнюдь не перекидыши, а сгустки магии. Зверолюды не перекидываются; они живут со своими генами, ходят на работу, проводят вечера в обнимку с бутылкой пива. Но не перекидываются. Перекидываются только ликантропы. Вот только они не оставляют за собой шлейф магии, потому что они - не магия. Черт подери, мне нужно было поговорить с кем-то об этом.
  "Иногда это сложно контролировать... то, что сидит внутри".
  А что бывает, когда ты теряешь контроль над своей второй сущностью?
  А оно, деточка, вываливается из кокона розовенькой, как мечта принцессы, кожи и начинает жрать.
  Ночь разукрасили мигалки милицейских машин и фургона "скорой помощи"; в чреве "скорой" в судорогах бился Павел, пока ему не ввели успокоительное. Патриций не отходил от друга. Пожилая медсестра с зелеными волосами и татуировкой на пол лица усадила меня на кухне возле батареи, и вручила большую чашку сладкого чая с несколькими каплями успокоительного. Врачиха, как только увидела меня, всполошилась не на шутку, и едва не схапала в свой белый фургон счастья. Ух, и перепугалась же она, увидев на мне кровь! Я объяснила, что кровь - не моя.
  - Выпей, деточка, сразу станет лучше, - сказала она, глядя на меня с жалостью.
  Деточка?
  - Мне и без этого хорошо. Просто замечательно.
  Она покачала головой и с материнской заботой положила руку мне на плечо. Не нужно меня жалеть. Хотя ее старческий взгляд был настолько проникновенен, что я невольно пожалела о своем ответе. С некоторых пор все экстравагантные пожилые женщины вызывают во мне калейдоскоп страха и ненависти.
  - Если понадобится помощь - только скажи.
  - Всенепременно.
  Я принципиально отказалась пить транквилизаторы, которые и лошадь-то запросто свалят. Чашка чая согревала замерзшие ладони, и то неплохо. Федор порывался остаться, но после недолгих уговоров его увели: со сломанными ребрами долго не повыпендриваешься.
  Игорь Крапивский сидел напротив меня с перемотанной рукой, бинты, источающие специфический запах лекарств, пропитались кровью, крючконосое лицо следователя было бледным и осунувшимся, но он упорно отказывался следовать за врачами. Мол, настоящее мужичье потерпит.
  - Вас укусил зверь, - заметила я, плотнее обхватывая чашку.
  Он глянул на меня одним глазом, словно хищная птица.
  - Не смертельно, заживет.
  - Вы понимаете, о чем я.
  Он вздохнул, и этом вздохе был чистый гнев:
  - Сделаю уколы от бешенства.
  - Это не поможет.
  - Вы что, специально нагнетаете обстановку? В данный момент меня волнует другое.
  - Что именно?
  - Почему звери напали.
  Мы какое-то время травились в тягостном молчании.
  - Погибли мои люди, у каждого из них осталась семья, - сказал Крапивский после долгой паузы, и впервые за время нашего недолгого знакомства я увидела в нем то, что понятно обычным людям. Чувство утраты переполнило его, и он готов был действовать любой ценой. Как говорится, лицо - дверь души, а глаза - зеркало.
  - Я выясню что к чему. И почему гиен было только две...
  - Вам мало?
  - Циничное замечание. Я почему-то не учла тот факт, что гиены живут стаями, охотятся тоже вместе, за пятнадцать минут от жертвы не остается и костей... Однако, вероятно, в появившейся в городе стае другие правила.
  - У Порога заберут еще одну звездочку.
  Уже прошло некоторое время с момента нападения и все, кто пережил его, могли бы шутить и благодарить своих богов. Но внутренних сил не хватало даже не улыбку. Вся мощность сознания, словно у разряженного аккумулятора, ушла на одну-единственную мрачную мыслью.
  Ликантропы не принимают непосредственного участия в постановке, которую ставит современное общество. Есть туманные свидетельства в пользу их существования. Но когда туманные свидетельства - с некоторой толикой романтики - подтверждены разорванной рукой, взгляд на этот вопрос трансформируется... Игорь вздохнул: пришло время шутить по черному. Я понимала Игоря. Словно ребенок, играющий в построенной правительством песочнице, он лепил замки по тем чертежам, которые ему давали.
  "Стая гиен" звучит так себе. А вот "стая ликантропов"... Это ужетянет на первые полосы. Иными словами, жила-была в Пороге стайка ликанов, а в одну подбитую морозцем ночь решила выйти на красную ковровую дорожку. "В результате погибли люди", - будут бушевать СМИ. А влиятельные челы в Органах быстренько решат вопрос дальнейшего существования стаи: соорудят карательные отряды и буду выслеживать, словно диких зверей. Вряд ли кого будет волновать совсем недавно начавшийся жизненный путь девочки Киры. Скорее всего, ее признают погибшей. Родители? А что родители? Кристина мертва, у Павла в венах плескается с десяток препаратов. И быть еще одной кровавой бане. Все для радости толпы. Для тех, кто решает судьбу смертника на Площади. И никого не взволнует даже на секунду, что думает узкий круг нелюдей, который способен понять, оценить, проанализировать истинный ход вещей... и потом с тоской наблюдать, как невиновному набрасывают на голову петлю, не в силе помешать. Ведь толпа хочет зрелища. Ведь боссы Порога хотят пять звездочек на аквариуме. Стаю заколют. Уничтожат всех.
  А думаю я вот что: "В воздухе нет мощи зверей, но есть магия. Магия и в доме, и в траве".
  Мои мысли вернулись к Георгу и тому, что бродит в его глазах. Являются ли гиены - частью зверинца, который подопечные Георга зовут семьей? Что будет с ним, с Микой, когда карательные загоны двинутся по их следу, при этом четко зная, что искать, и что цель столь же материальна, как и стаканчик с "Ам-Незией" в их руке.
  - Не знаю, где и как, - сказал Крапивский, - но разузнайте, что сможете.
  Воистину, пришло время шутить по черному... Но знаете что? Сегодняшние жертвы были бессмысленны. Для себя я давно решила, что из шкуры вон вылезу, найду виновных.
  Из шкуры вон вылезу...
  - А я знаю, где. Хотя не совсем уверена, как... В гостиной - туша гиены, Игорь. Можно мне взглянуть на нее поближе?
  Я что, действительно об этом прошу?
  Крапивский медленно кивнул.
  Комната больше не была бежевой, поскольку неизвестный творец, осуществляя свой зловещий замысел, изменил ее цветовую гамму и разлил всюду алую краску. Я досчитала до десяти, пытаясь унять головокружение, а затем глянула на стоявшего за мной Крапивскому. Судя по выражению его лица, он надел одну из своих совершеннейших масок - маску непробиваемости. Ладно, вперед.
  Бурая туша походила на холмик меха, когтей и зубов. Голова, точнее, ее содержимое, расползлось по полу и хлюпнуло под подошвами моих сапог. Я присела возле мертвого монстра и закрыла глаза.
  - Пусто, - минуту спустя разочарованно констатировала я. - Я ничего не чувствую. Даже магии. Будто рядом со мной... ничего нет.
  Я протянула руку, чтобы коснуться свалянной в крови шерсти, когда...
  - Вы знаете, что вас хотят забрать в Отделение для дачи показаний?
  Рука упала, я тяжело вздохнула и замотала головой.
  Куда делась магия, будь она сто раз неладна? Выветрилась?
  - Нет, никак нельзя. Я не могу. Пожалуйста, не заставляйте меня. На это просто нет времени.
  Крапивский сверлил меня холодным взглядом.
  - Хорошо, - сдался он, - я замолвлю за вас словечко.
  - Большое спасибо.
  Он молча протянул мне визитку с номером своего телефона.
  Уже направляясь к выходу из комнаты, взгляд скользнул по каминной полке, по фотографиям в золотистых рамках. Я остолбенела, ощутив толчок узнавания в груди.
  Голубые, как июльское небо, глаза, веснушки, длинные рыжие волосы, нет переднего зубика... Вот улыбающаяся Кристина обнимает дочурку на фоне заснеженных гор, шапочку девочка сдвинула со лба и медные пряди спадают на раскрасневшееся от холода личико... А вот вся семья на пикнике, Павел обнимает Кристину, девочка машет фотографу, и в блестящих рыжих волосах запуталось солнце...
  
  
  Глава 51
  
  Патриция я нашла возле фургона "скорой помощи". На обочине были запаркованы три милицейские машины, как новогодние украшения сверкающие красно-синими огнями, и четыре автомобиля ребят Отдела аномалий. Некоторым из них они больше не понадобятся.
  Затяжка за затяжкой, Патриций приговаривал сигарету. Я стояла в тени забора и не решалась подойти. Неприятности сближают. Но произошедшее было не просто ворохом неприятностей. А трагедией. Убийство - всегда потеря как для любящих, так и для всего мира в целом. Мы - частички окружающего нас водоворота. И утрата маленькой песчинки отыгрывается на всем механизме.
  - Мне надо сделать срочный звонок. Можно воспользоваться твоим мобильным? - тихо сказала я, вступая в полосу мигающего света.
  Господин Патриций повернулся ко мне спиной, в холодный воздух поднялось облачко сигаретного дыма.
  - Машина не закрыта. Телефон в "бардачке".
  Я открыла рот промямлить что-то утешительное, но с таким же успехом могла попытаться спеть арию. Я уже шла прочь, когда Патриций прошептал мне вслед:
  - Произошедшего не изменить. Вот и все.
  Да, вот и все.
  Черный, как электрическая тень, автомобиль поджидал своего владельца во дворе. Дверцы не закрыты. Я растеклась по переднему сиденью и некоторое время просто слушала звенящую тишину, звукоизоляция салона была изумительной.
  Я знала, с какой стороны хочу начать резать торт. В "бардачке" нашарила мобильник. В груди что-то тягостно сжималось. Разумеется, ничего хорошего моя предприимчивость не принесет, но и тупо отсиживать задницу, наблюдая за снующими по саду милиционерами, я не могу. Палец скользил по сенсорной панели, в горле щекотало, уголки глаз сжимались.
  Семь набранных цифр, десять длинных заунывных сигналов и сонный, как дорога на кладбище, голос.
  - Алло.
  -Знаешь, за эту ночь я успела выпустить пол обоймы и познакомиться с ребятами из Отдела аномалий.
  Молчание в трубке, а потом резкий шорох и тихое женское восклицание.
  - Говори, Аврора, - голос Филиппа больше не был сонным. Я вздохнула.
  Пожалуй, Филипп был удивлен, услышав меня после пропасти времени, забранного у нас Глафирой. Возможно, даже взволнован, впрочем, не буду судить по себе. Я слышала его дыхание, он слышал мое. В какой-то момент между нами выстрелом протянулись невысказанные слова - целые полчища, и всей ночи не хватило бы, чтобы озвучить их. Они были неповоротливыми и скользкими, как донные рыбины, и постоянно уплывали во мрак пучины, оставляя после себя илистую муть, поднятую со дна. Да, мы могли видеться, но это было опасно для обоих. Для тех, кого я любила, кого любил он. Да, да, да...
  - Две гиены растерзали трех человек; одна тварь скрылась, вторая прилегла отдохнуть на коврике в гостиной, мертвая и жуткая. Я знаю тайну Георга, Филипп. Улавливаешь ход моих мыслей-кошмариков?
  Филипп хранил молчание, наверно, пару минут.
  - Никакие чертовы гиены не вхожи в семью... - И он грязно выругался. Впервые слышу, как он ругается. Лицо бросило в жар. Филипп быстро смекнул, во что выливается проблема и по кому она нанесет основной удар. По нашему общему другу.
  - Значит, появилась новая гоп-компания? - похолодев, спросила я.
  - Гиены не ходят парами, - его голос звучал низко и резко.
  - Вот и я о том же. К тому же, гиен было всего две.
  Он шумно выдохнул:
  - Невозможно!
  - Точно?
  - Абсолютно.
  - Спасибо. Это то, что я хотела услышать. Ладно, может, как-нибудь увидимся, а сейчас мне пора.
  - Аврора, ты с чьего номера звонишь?
  Прежде чем нажать "отбой", я ответила:
  - Патриция.
  Я вышла из машины, хлопнув дверцей. Секунду постояв, подставив под обжигающий ветер лицо, я скользнула за калитку. Звезды - раны в сплошной бархатной черноте неба. Мазки облаков, гонимые ветром. Весенняя непогода.
  Патриций курил сигарета за сигаретой.
  - Павла увозят в больницу, там о нем позаботятся. Бросай это дело, - мягко сказала я, положив руку ему на спину.
  Он обернулся, шагнул ко мне и схватил за плечи.
  - Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь! Для тебя это пустые слова, - прошипел он, каждая фраза подкреплялась внушительной встряской, словно он хотел вытрусить из меня душу.
  Было удивительно обидно.
  - У меня, кроме брата, не осталось никого! Я прекрасно знаю, что такое смерть. Ты видел, как убивают. Ты сам убил!
  Патриций выпустил меня и ударил ладонью наотмашь. Я увернулась, пропустив его руку над собой, но, потеряв равновесие, тяжело опустилась на пятую точку. И вот какой из меня грозный перец? На ногах даже не стою. Александр заслонил собой пол неба. Он вновь потянулся ко мне, при этом его взгляд неоднозначно сверкал - мужчина хотел выплеснуть на меня свою боль и гнев.
  И вот, впервые за долгое время после смерти Евы и тех бедных придурков, я испугалась - по-настоящему испугалась того, что уже подсознательно начало свой путь наружу, грозясь смести все на своем пути. Я устала и не смогла бы постоять за себя. Зато мой безымянный страж мог.
  Заслонившись рукой, я вскрикнула:
  - Пожалуйста, не надо!
  Руки схватили меня за куртку и рывком поставили на ноги. После нескольких секунд тишины, я опасливо открыла глаза.
  - Я отвезу тебя в университет, - сказал Патриций он и протянул руку, видимо, чтобы убрать залезшую мне в рот прядь волос, но я отшатнулась. - Прости меня, Аврора... прости, - прошептал он и, будь я проклята, его глаза заблестели невыплаканными слезами.
  Я скверно веду себя в эмоциональных ситуациях, поэтому выдавила из себя одну-единственную неуверенную улыбку. Так, надо сосредоточиться.
  Сосредоточиться на девочке по имени Кира. Хотя в моих снах рыжеволосую прелестницу звали иначе.
  
  
  Глава 52
  
  Кусок мяса под ногами в пропитанной кровью одежде, куртка с овчинным воротником, а на нем значок - забавный мишка с этим паршивым пояском... Мужчина без лица... И все вращается, вращается, вращается...
  Я закрывала глаза и тут же мысленно возвращалась в гостиную дома Кавелиных. Отстегивая ремень безопасности, я поняла, что мои руки дрожат.
  - Знаешь, как говорил Да Винчи: где умирает надежда, там возникает пустота.
  Помедлив, я поцеловала Патриция в щеку. По его лицу пробежала тень боли. Отвернувшись, я вышла из машины и, ссутулившись, подняв воротник куртки, быстрым шагом направилась к университетским корпусам.
  Ничего не замечая вокруг себя, я пропустила коридор, ведущий к моей берлоге. Направляясь к ближайшей "тропе" Крыс, я рассчитывала на то безымянное, что мы с Тимофеем однажды испытывали друг к другу. У меня не было денег, чтобы заплатить ему за свой заказ, но было прошлое, в нашем случае - бесценное.
  Коридоры Крыс, как артерии, уходили вглубь здания. Образно их можно было сравнить с тропами, по которым ходят хищники. Вот только, в отличие от хищников, нелегалы не оставляли следов, но об их тропах знали. Я шла и молилась, чтобы меня не остановили дежурные. Неясным светом пульсировала перчатка, коридоры, переходы, лестницы на ней сменялись все новыми и новыми. Проще было смотреть на перчатку, чем перед собой - заворачивая за угол, я находила там очередной поворот, и каждый раз сердце пропускало удар. На перчатке создавалось хоть и схематическое, но представление о развернутом пространстве. Так продолжалось около часа.
  Надо же, думала я, остаться наедине с ночной тишиной после увиденного и пережитого.
  Есть три истории: орущего стада коров на скотобойне, маленького человечка, бредущего по темным коридорам свитой механизмами коробки, и пчелы, посягнувшей на трон королевы, отложив личинку. Но стадо, человечка и пчелу объединяет единый финал - смерть: от мясницких ножей, одиночества и руки ближнего. Единый финал на всех.
  Я почти убедила себя, что где-то в середине пути сбилась и свернула не туда. Это означало, что теперь я могла сколько угодно бродить по темным коридорам, но не найти нужных мне. Дело в том, что случайно вам не выйти на трупу. Тропы существовали исключительно потому, что существовало тесное переплетение путей внутри университета. Такое тесное, что, если изначально ступить на неверную дорогу, шансы выйти на "тропу" уменьшаются пропорционально с каждым шагом.
  Остановившись, я накрыла лицо ладонями и тихонько выругалась. Надо взять себя в руки, успокоиться и вернуться. Найти поворот, на котором я споткнулась, и все исправить. Выйти на "тропу".
  - Приличные девушки не позволяют себе таких выражений.
  Я отняла ладони от лица и уставилась перед собой. Ну вот, приплыли.
  - А кто сказал, что я приличная девушка? - спросила я. Из-за долгого молчания голос стал хриплым. Мне показалось, что это не прокуренная хрипотца, а слезы. Высокомерно вздернув подбородок и сглатывая слезы, я добавила: - Все приличные сейчас спят и видят сладкие сны.
  Встретившая мне Крыса была настроена решительно: парень шагнул ко мне, складывая мускулистые руки на груди, дреды доходи ему до середины спины. Одет он был во все черное, как и требует крысиный дресс-код.
  - Расценки знаешь? - поинтересовался он.
  Ну что ж, я тоже настроена весьма решительно.
  - А ты - Тима?
  Нелегал помрачнел, но я уже поняла - знает.
  - Заказываю только у него, видишь ли, - улыбнулась я.
   Парень окинул меня долгим, изучающим взглядом.
  - Зовут-то как?
  - Аврора Востокова.
  - Да ну? - Нелегал недоверчиво нахмурился.
  Крысы знают подружек своих братьев, даже бывших.
  - Ну да, - рявкнула я и хлопнула его по плечу. - Мне нужен Тимофей. Между прочим, я и с Себастьяном знакома. Кстати, ваш босс проиграл мне свои штаны. За ним должок. Так вот: давай закроем этот должок прямо сейчас.
  - Идем, - коротко бросил парень и растворился в тени.
  
  Увидев меня, Тимофей поднялся из-за стола. Аккурат над столом с прожженной окурками столешницей висела желтая и круглая, как само солнце, лампа. Захотелось прикоснуться к ее теплым бокам и согреть холодные руки. Но Тимка уже был рядом. Он обнял меня, положил ладонь на мой затылок и бережно прижал мою голову к своей груди. Я не сопротивлялась, хотя первым порывом было прошипеть: "Ану убрал свои огромные руки!" В данный момент мне необходимо было почувствовать себя в безопасности.
  - Блонди, что случилось?
  - Не для твоих это ушей, Крыса, - я уткнулась в теплый изгиб его шеи, черные волосы спутались с моими, белыми. Мне вдруг показалось, он горячее любого солнца. "Устала, устала, устала..." - билось в голове.
  Тим не обиделся. Видел, как мне плохо. Кажется, я немного переоценила себя и держалась не так уж и круто.
  - Черт, ты совсем замерзла, бедняжечка...
  Отстранившись, я заглянула ему в глаза.
  - Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу, когда меня жалеют. Не надо соплей. Давай сразу к делу: мне нужен Набор Маньяка.
  Его физиономия треснула в самодовольной ухмылке, но в глазах появилось волнение и, пожалуй, щепотка злости:
  - То есть я.
  - Блондиночка не тебя, дуралея, снимает, - сказал крупный рыжеволосый детина, все это время наблюдавший за нами со своего поста за столом, - а наркоту заказывает. - Детина пристально глядел на меня, и смех пузырился в его наглых глазенках. Ему определенно нравилось то, что он видел.
  - Блонди? - Затаив дыхание, Тимка таращился на меня.
  Я пожала плечами.
  - Пожалуй, и от тебя не откажусь. Ты чулки купил?
  - Ах, малышка, что же ты делаешь... У тебя большие проблемы? Прижали?
  - Уже почти раздавили, - я позволила ему усадить себя на стул. Рыжеволосый детина предложил опрокинуть стакан янтарного рома, но я отказалась. Мне надо было сохранить предельную ясность сознания.
  Тимофей ушел, а когда вернулся, в руке у него был заветный тканевый мешочек.
  
  
  Глава 53
  
  Люди старшего поколения используют наркотики для снятия стресса в условиях конкуренции, притупления чувства собственной несостоятельности, разочарования, фрустрации. Молодое поколение - ради интенсивного удовольствия, подъема настроения, как бунт против существующей системы.
  У меня была своя причина желать Набор Маньяка.
  Поразительно, что вещество без цвета, запаха и вкуса может обладать такой активностью, возникают галлюцинации, искажается чувственное восприятие. Мне, впрочем, надо было уловить не звучащие цвета и не звуки, обладающие запахом, формой и цветом, не шквалы эмоционального состояния, я не стремилась лететь с мыслью, что неуязвима. К черту. Я хотела к Ванде. Та девочка на фотографиях с каминной полки была из моих снов, моих раздвоений сознания... Не знаю, кто она, что она и каким образом проникает в мой мозг. Я рассчитывала на наркотик, как на билет в другую реальность.
  Тимофей пододвинул кресло под дверь и опустился в него с твердым намерением провести остаток ночи, охраняя мой сон, навеянный Набором Маньяка. Я лежала на кровати, подложив руку под голову, и смотрела на парня, однако зрение уже подводило меня. Так скоро...
  Тени на лице Тима стали замысловатыми узорами.
  Свет ночника взорвался, на миг комната утонула в ослепительном сиянии.
  А затем все погрузилось во мрак.
  ...Где-то далеко-далеко впереди, в сумерках, возникли два алых огонька. И они быстро приближались. Нет, постойте, это я приближалась к ним. Вдруг на душе стало тревожно. Холодное голубоватое свечение, исходившее от приборной доски, сделало из моих пальцев когти утопленника. Как бы я хотела проехать мимо, умчаться прочь, но что-то не позволило.
  И вот я уже вижу его. Автомобиль, съехавший в кювет и наполовину проглоченный черным кружевом кустов. На асфальте - тормозной след. Я съехала на обочину, и еще некоторое время упрямо стискивала руль. Потом разжала пальцы, отстегнула ремень безопасности, открыла дверцу и вышла в душные сумерки. Очень много неба, а тихо так, что слышно шуршание крыльев летучих мышей, то и дело задевающих звезды.
  Сумерки были сливками - густыми и еле ворочающимися. Тьма ползла из-под деревьев. От асфальта поднималось тепло. Платье опало на ноги, легкий ветерок прижал шелк к икрам. Я не хлопнула дверью, а тихо прикрыла ее, не дав щелкнуть замку. Мне почему-то совсем не хотелось шуметь.
  Поправив спавшую на плечо бретельку платья, я приблизилась к автомобилю и остановилась, не спускаясь в кювет. Бампер "Опеля" промялся, въехав в чахлое деревце. Тихо выругавшись, я подобрала юбку и бочком-бочком засеменила вниз. С мрачным раздражением сделала последний шаг, потеряла равновесие и уперлась ладонями в багажник, чувствуя, как сухой сорняк царапает дорогие туфли, а каблуки цепляются за вьюны. Волосы снежным шквалом метнулись на голые плечи и лицо.
  - Эй, с вами все в порядке?
  Тишина. Нет ответа. Слышен лишь тонкий писк носящихся под звездами кровососущих недомерков да сонное ворчание двигателя.
  Передние фары без сомнения раскрошены. Задние фары полыхали зловещим багрянцем. Пять метров - и деревья образовывали практически непроходимую преграду, словно застывший секрет паутины кругопряда. Ловчие тенета паука - отличное сравнение. Ну да, супер. А у меня легкая форма арахнофобии. Мне все меньше хотелось делать каждый шаг.
  Подобрав подол платья, я обошла машину, переступила через сухую ветку акации, ощетинившуюся колючками, и заглянула в окошко водителя.
  За рулем была девушка. Водопад длинных белых волос, скрывающий лицо. Голова на руле, будто она устала и умостилась вздремнуть.
  Я ощутила сильный толчок страха, острой иглой входящий в живот.
  Откуда этот страх? Ощущение, схожее с тем, когда вы залазите в вагончик американских горок. Страх, предвкушение таинства.
  - Твою же мать! - поднеся глаза к небу, с чувством произнесла я. Мне надо было проверить ее пульс.
  Закусив губу, я открыла дверцу и застывшим взглядом уставилась на девушку, на ее модный летний жакет, короткую юбку, открывающую стройные ноги. Мне действительно казалось, что, стоит лишь коснуться ее длинных, изумительной красоты волос, как они оживут, угрожающе затрепещут и начнут оплетать мои запястья; у них появятся сочленения, которые станут похрустывать. Будто много-много паучьих белых лап на голове.
  Руки свисали плетьми. Точно белокурая девушка сама себя сервировала, умащиваясь на руле.
  Мне захотелось прикоснуться к ней.
  Затаив дыхание, я протянула руку. Отдернула и вновь протянула. Кончики пальцев почти любовно прошлись по платиновым, окрашенным в жутковатый багрянец фар, волосам, перебирая их. В голосе пронеслось: "После прекращения работы сердца клетки тела живут от четырех до шести минут. В последнюю очередь гибнут клетки корня волос и ногтей, продолжающие жить в течение нескольких часов". Откровенно завороженная, я откинула прядь белых волос.
  Я не закричала, хотя было желание.
  Я смотрела на себя. Из разбитого носа сочилась кровь. Я ощутила тепло, исходящее шеи, которая наверняка была сломана.
  Где я настоящая?
  Хрустнул подлесок. Я подняла голову и посмотрела на стену деревьев. Пели сверчки. Хруст повторился, на этот раз прозвучал ближе. Шаги? Я обхватила плечи ладонями и прикрыла глаза, слушая. Это может быть все, что угодно, вплоть до бездомной псины. Меня не испугал хруст. Скорее, насторожил, не исключено, заинтересовал. Я вижу собственный труп, и тут же отвлекаюсь на левые звуки. Нормальной меня не назовешь.
  Сломалась большая ветка. Звук прозвучал выстрелом в сумеречной тишине. Я смотрела на деревья, пытаясь разглядеть источник звука, и сердце неистово колотилось в груди.
  Рычание вывалилось из глубины тени и прошлось по моей коже, заставив ее покрыться мурашками. Сверчки оборвали песнь. Воцарившаяся тишина была тяжелой и свистящей, словно выключили звук на телевизоре, но все равно слышен далекий свист. Мне показалось, я вижу тень, которая куда темнее и глубже остальных.
  Стараясь не бежать, но и не идти прогуливающейся походкой, я двинулась к склону и начала взбираться, хватаясь руками за высокий сорняк, погружаясь в землю на всю высоту каблука. На мгновение я застыла. Возникла сильнейшая уверенность, что кто-то наблюдает за мной. Выдохнув, я вцепилась в куст. Колючки впились в ладонь. Вскрикнула, я потеряла равновесие и упала на спину. На ладони выступили пять рубиновых бусин.
  Что-то неслось сквозь подлесок, продиралось сквозь ветви, ломая их. Хруст стоял такой, точно огромные челюсти пережевывают леденцы. Я закрыла глаза, сжала челюсть. Тяжелые шаги, тяжелое дыхание. Нет, определенно не человеческое. Так не дышит даже курильщик со стажем. Вонь подобралась к ноздрям и наполнила легкие со вдохом. Гнуснейший запах грязного животного, а сквозь него пробивается что-то нежное, бархатное... Я не шевелилась, крепче стиснув зубы. Черт, что это?
  Синий неон неба, белый - звезды. Летучие мыши мелькали над дорогой, пикировали и вновь игриво взмывали ввысь.
  Тонкий мяукающий звук. Кто-то приплямкивал губами. Вонь стала сокрушающей, и я ощутила горечь на корне языка. Приподнялась на локтях и перевернулась на бок, прикрывая коленки юбкой. Я почувствовала, как тускнеют и суживаются мои глаза.
  Тень ожила и стала шматом черной шерсти. Мне показалось, что я вижу бедро - лоскут розовой кожи. Существо было невысоким, но... грузным, пушистым. Острые лисьи уши, вытянутая морда. Оно не обращало на меня внимания. Просунулось в салон автомобиля и склонилось на телом. Я подтянула ноги и одним плавным движением привстала на корточки. Существо не отреагировало. Услышало меня, разумеется, но лишь по понятным ему одному причинам не обратило внимания. Тогда я встала. Нас разделяло семь метров. Я была растеряна, но не настолько, чтобы потерять голову и, вопя "боже мой, боже мой", броситься прочь. Что это за бархат в воздухе? Знакомый...
  Я взбиралась наверх, прочь из оврага. Удовольствие ниже среднего, особенно если ты на каблуках и в длинном платье.
  Черт подери, откуда у меня каблуки и шелковое платье?
  Я обернулась всего раз. Лучше бы я этого не делала. Существо смотрело на меня. Склоняясь над моим трупом, оно повернуло голову и смотрело на меня! Наши взгляды встретились, и ток ужаса пронзил тело. Что-то в этих глазах... Нет, они не могут быть человеческими. Челюсти лязгнули. Оно зарычало, словно в замедленной съемке распяливая пасть. Уши прижались к голове. Я застыла, парализованная ужасом. А затем побежала так быстро, как могла. Цепляясь за колючие кусты, взлетела вверх по склону, и что было сил припустила к машине, когда ступня съехала с танкетки. Пытаясь смягчить падение, я подставила руки и содрала кожу с ладоней.
  Я лежала, подмяв под себя руки, ощущая тепло асфальта щекой и ждала сокрушительной боли от острых зубов и когтей.
  Но боли все не было.
  Я отняла ладони от лица, и меня ослепило солнце. Ни трассы, ни стены деревьев, ни летучих мышей. Щурясь из-за слепящего солнца, я смотрела на лежащее передо мной море. Маленькие волны лениво набегали на берег, вороша песок. Вдалеке сверкающее зеркало падало за горизонт, где объединялось с небом в лазурное дружество. Напекало макушку. Водная поверхность рябила и сверкала, солнечный свет дробился на мозаику.
  Это было море из кабинета Филиппа. Море грез.
  На самом ли деле оно такое соленое, как говорят? Было ли вообще когда-то соленым?
  Я подбирала камушки с морского дна, но накатывали волны, закручиваясь у моих ног в барашки, пенящиеся лохматой пеной, и камушки маятником опускались обратно на дно, вздыхая вихрями песка. Скользкие и холодные, как рыбы. Я наклонилась ниже, и мои волосы погрузились в лазурь, потекли белой акварелью. Ладонь накрыла плоские, точно трафареты, камни, зачерпнув целую горсть. Сжимая их в кулачке, я подбрела на берег, рассекая коленями воду, пурпурный шлейф моего платья сочился по воде, за мной. Филипп стоял на линии прибоя, в черных солнцезащитных очках, и держал большое синее полотенце, его огненные волосы скользили по ветру.
  На миг из-за наползшего на солнце облака на песок легла тень. Передо мной стоял не Филипп, а миниатюрная рыжеволосая девочка. Камушки рассыпались по песку. Совсем как игральные кости. Самым печальным было то, что я знала: это имеет огромное значение. Однако не могла посчитать набранные мной очки.
  - Правда, здесь красиво? - спросила девочка, касаясь пальчиками переносицы; веснушек было не различить на порозовевшей, зацелованной солнцем коже. Спросила тихо-тихо, одними губами, но я услышала. Ее я способна была услышать, даже ставши глухой.
  Над морем, как стада овец, кочевали белые неповоротливые облака. Вопили чайки, но мне казалось, что беззвучно. Расправляя то и дело крылья, выпячивая грудь, они слонялись по песку, подбирая оставленные отдыхающими огрызки. Бриз был ароматным.
  - Красиво, - согласилась я и, медленно подойдя к ней, присела на корточки. Мои руки, с непомерно длинными пальцами, на которые, как на детские башенки, нанизаны кольца, дрожали. Я медлила, боясь этого прикосновения, боясь, что девочка исчезнет вместе с ощущением ее присутствия, бесповоротно, со сладким запахом цветения фруктовых садов, который исходил от нее и оборачивался вокруг меня.
  Я обняла ее и притянула к себе, уткнувшись лицом в рыжие волосы.
  - Крымский воздух - лечебный, - заявила девочка. - Я знала, что тебе здесь понравится.
  - Ванда, - позвала я.
  Она отстранилась и посмотрела на меня, чуть нахмурив медные бровки.
  - Что?
  Я молчала, вдруг остро ощутив себя лишней.
  - Почему ты ушла?
  На детском веснушчатом лице появилась совсем не детская улыбка.
  - Хотят жить, как я. Да не выйдет у них. Слишком близко к огню. Горят, как мотыльки.
  - Мамы больше нет, - прошептала я.
  - Аврора, о чем ты? Не надо так говорить... Хочешь, я отведу тебя домой?
  - Куда?
  Где мой дом?
  Ванда посмотрела мне за спину, на море.
  - Говорят, если прислушаться, здесь можно услышать ад, - невпопад ответила она.
  Вырвавшись из моих рук, ребенок побежал по песку. Я побежала за малышкой, когда меня окликнули по имени. Остановившись и досчитав до трех, я обернулась. Голос показался мне знакомым.
  - Аврора.
  Что-то выходило из толщи воды. Брызги от разбившейся о берег волны окатили меня с ног до головы. Я подняла руки к солнечному свету, который вдруг заалел, как в лихорадке. На коже были брызги крови.
  - Повиновение и смерть неизбежны.
  Я застывшим взглядом таращилась на свои руки. С меня хватит.
  - Да пошли вы все к черту! - заорала я, сжимая кулаки. - К черту! Слышите? Ублюдки недоделанные!
  В ореоле брызг в небо вырвалось что-то темное и больше. Темная фигура мгновение висела между небом и водой, просто секунда перед падением. Но падения не последовало. С шорохом расправились крылья, заслонив собой небо. Я не успела испугаться и закричать, не успела побежать за Вандой и предупредить ее об опасности, как мир затрещал, вздулся и лопнул, чернея по краям...
  
  - Это что еще за новость? Это кто здесь ублюдок недоделанный? Все, Аврора, прекращай. Возвращайся, детка. Рори, ты слышишь меня?.. Что ты ей подсунул?!
  - Не надо! - взвизгнула девушка.
  Возня. Шаги. Ругательства молодых и дерзких. Теплые пальцы на моих щеках, лоб что-то щекочет.
  - Ну дура, ей-богу...
  Веки задрожали, я приоткрыла глаза. В горле сильно пересохло. Смутно знакомая физиономия надо мной. Это черные волосы мужчины щекотали мой лоб.
  - А? - Я нахмурилась, уперев ладони мужчине в грудь. Руки были ватными, ладони вспотели.
  Злость, раздражение и нежность смешались во взгляде, обращенном на меня.
  - Котелок не варит, ага? - участливо поинтересовалась саркастическая физиономия. - То-то, немудрено. Чего ресницами хлопаешь? Хочешь, чтобы я тебя поцеловал? Ну, как спящую принцессу в сказочке. Вот только до принцессы тебе далеко. Но не обессудь: я тебя все равно...
  Какой-то парень, низко зарычав, вынырнул из-за спины черноволосого и, схватив того за плечо, развернул к себе. Кулак прошел над головой черноволосого. Девушка с ураганом рыжих кудрей тут же оказалась возле злобно сгорбившихся мужчин - растрепанная, с гримасой праведного гнева, чудная, славная такая в своем возмущении, улыбнуться хочется. Но не можется.
  Девушка встала между дерущимися и зашипела:
  - Прекратите, вы, оба! Вам бы только морды бить!
  - Мика, что за слова? - спина черноволосого расслабилась, голос стал усталым.
  - Сделай милость - заткнись, - девушка встряхнула кудрями и опустилась на кровать рядом со мной. Ее тон из рассерженного мгновенно сделался участливым и мягким, как подтаявшее масло: - Аврора, дорогая, воды принести?
  Я перевела мутный взгляд с веснушчатого лица на незнакомца. Черные волосы спускались на воротник роскошного пальто, родинка на левой щеке, разбитая губа. Мне надо подумать, подумать...
  Рывком сев, точно во мне сократилась пружина, я взвизгнула:
  - Георг?!
  Георг ослепительно улыбнулся и кровь из разбитой губы потекла по подбородку, капнула на воротник. Тимофей шагнул ко мне, но Георг со словами "полегче, бриллиант" сжал его плечо. Я видела, что лицо Тима сделалось темным от злости, и знала, что он сейчас сделает... нет, попытается сделать. Впрочем, больно будет обоим.
  - Хватит! - хрипло выкрикнула я и хотела встать, но ноги подвели. Покачнувшись, я свалилась, шибанувшись рукой об угол прикроватной тумбы. Лампа с грохотом упала на пол, все, что стояло на тумбе - вслед за ней.
  - Ох, глупышка...
  - Не лезь, - рявкнула Мика и помогла мне подняться. - Дай гляну...
  Отпихнув руки Мики, я ввинтила тяжелый взгляд в Георга.
  - Детка...
  Я перевела дрогнувший взгляд на Тимку, на его разбитый нос. Когда я вновь посмотрела на Георга, меня колотило.
  - Какого черта ты хулиганишь? - дурным голосом вопросила я. В голове немного прояснилось. - Что ты делаешь в моей комнате? - Тут уж работа мысли потекла резвее. Я схватилась за голову и зажмурилась. Рука вспыхнула болью, но мне было плевать. Тогда я собрала в кулаки плед и поочередно посмотрела на присутствующих в комнате, готовая озвучить самый главный вопрос: - Кстати, что вы думаете о подземных коммуникациях?
  
  Я видела свою смерть. Вновь. Байки о судьбе и о том, что каждому человеку предначертана своя дорога, меня никогда не интересовали. Я блуждаю в сумерках с тех пор, как умерли родители. Но Ванда указала мне новую дорогу, и она ведет вниз - туда, где страх может показаться ошеломляющим.
  Первоначальная субстанция, зерно-прародитель. К каким катаклизмам оно способно привести?
  Вниз, вниз, вниз...
  Люди живут с мыслями о зерне-Матери, прародителе всех программ, программе, которая простирается над всем, что было создано и еще будет создано с помощью самодостаточных механизмов.
  Мне нужно иди за Вандой, она знает путь к освобождению... всех нас. И не будет больше принуждения, Глафиры Тагировой и глупых правил. Освободиться от всего, что тяготит долгие годы, раз и навсегда.
  Если Ванда может отыскать меня там, где нет карт, я смогу отыскать ее в Пороге. Исчезла Кира Кавелина. Здесь она Кира, а там... А кто там я? И где это - там?
  Взрослый: "Что делает месяц, когда ты идешь гулять?"
  Ребенок: "Он идет за мной".
  Взрослый: "Почему?"
  Ребенок: "Его заставляет идти ветер".
  Взрослый: "А разве ветер знает, куда ты идешь?"
  Ребенок: "Да, всегда".
  Кажется, я начинала понимать.
  
  
  Глава 54
  
  Мика принесла мне воды. Тимофей постукивал костяшками по стене, угрюмо глядя на Георга. Георгу же, кажется, было фиолетово - с обезоруживающей улыбкой он поднимал и расставлял на тумбочке мои вещи, каждая вещица награждалась таким взглядом, от которого дергалось левое веко. Разглядывая дезодорант, улыбка Георга стала поистине гнусной. Мой взгляд примерз к нему.
  На протяжении четверти часа, с тех пор как я осознала его присутствие, я искала возможные изменения в нем. Но он был прежним - эффектным и прекрасным. Таким, каким я впервые увидела его в кабинете Филиппа.
  Этот тип был в первой пятерке тех, с кем я бы предпочла не видеться вообще. Ради себя. Он стоял в паре метров от меня и ухмылялся, а меня уже крючило. Подобный эффект производит на меня только мой брат. Георг же был незнакомцем, однако играл очень опасно. Кажется, я знала, что привело его сюда.
  Георг поднял глаза, ощутив мой взгляд. Но я была подготовлена к тому, что увижу.
  Я говорила, что золотой середины не существует. Но - черт с ним, я ошибалась. Середина есть! И именно она выглядывала из глаз мехового парня.
  - Я смотрю, Аврора, - поигрывая моим дезодорантом, Георг окинул комнату демонстративным взором, - хоть и живешь ты по принципам минимализма, но барахлишко у тебя стоящее. А начинали-то почти на улице... Твой спонсор души в тебе не чает, правда?
  - Поставь на место.
  - Спокойно. - Мика положила руку мне на колено.
  Я убрала ее руку.
  - Что за хрень? Я спрашиваю, что за хрень это твое "спокойно"? Со мной как с психом не надо. Устала я от этого дерьма.
  Георг молча взял стул и поставил его передо мной. Сел, распахнул пальто, подбитое огненным мехом, закинул ногу на ногу. Кожаные сапоги до колен тихо хрустнули. Достав пачку сигарет, ловко извлек одну - тонкую, как прутик, с изумрудным фильтром.
  - Убери, - сказала я.
  - Что?
  - Убери эту бабскую дрянь, говорю.
  Возможно, будь Георг большая сволочь, то ответил бы мне за "бабскую дрянь".
  - Молодые люди, а не побеседовать ли нам? - спросил черноволосый, но сигарету убрал. - Юноша, присоединяйтесь.
  Тим пробормотал что-то сквозь зубы.
  - А придется, - безмятежно пожал плечами Георг. - Аврора, буду честен, не ожидал увидеть тебя в таком состоянии. Твой приятель в крайне грубой форме отказался отвечать на мои вопросы, - он прикоснулся к губе и поморщился. - Согласен, юность - время отваги, но сомневаюсь, что Стендаль подразумевал нападение на незнакомых людей. Я не слишком дотошен?
  - Слишком, - буркнул Тим.
  - Вы чертовски не вовремя, верите? - Я выразительно посмотрела на Мику. Она залилась краской.
  - Не обязательно глотать всякую дрянь, чтобы заснуть.
  - Тебя, мать твою, не касается, на что я иду, чтобы заснуть.
  - Обойдемся без твоих матерей, ладно?
  Когда я вновь заговорила, мой голос упал до шепота:
  - Будь здоров, чувак. Ты знаешь, где дверь. Передавай привет Софии.
  - Ведешь себя как ребенок, - сказал он с абсолютно пустым лицом.
  Мика крепче сжала мою руку. Я не обратила внимания. Смотрела на Георга и жаркая злость окутывала меня.
  - Ты просто исчез. Ушел, целуя шлюху. Ты как призрак - появился, забрал что-то важное и исчез. Да, пусть как ребенок, зато в свои восемнадцать я знаю, что из чего слеплена жизнь! Нет, молчи. Не хочу ничего слышать!
  Я встала и подошла к окну. Дернув штору, уселась на подоконник, потеснив пепельницу, хранящую старый пепел - останки моих переживаний. Пылились наполовину расплавленные свечи, воск застыл в маленьких скульптурах. Я зажмурилась и сжала зубы, чтобы не разреветься. Никогда бы не поверила, что смогу чувствовать подобное. Это было так странно и так... больно.
  - Точно не хочешь ничего слышать? - Не слова, а легкий ветерок. Люди так не умеют. Рука опустилась на мои плечи, пальцы коснулись щеки. - Ничего не понимаю. Разве Мика не рассказала тебе о моем маленьком секрете?
  - Вдвойне противно, когда "маленькие секреты" хранят мужчины, - он мог прочитать это по моим губам. Прочитал. Рука сделалась мягче.
  - А еще я пользуюсь парфумом - очень даже женским - и слежу за волосами. Ну как? Тебе противно втройне? Вот я и любопытствую: моя категория "извращенец" или "ублюдок"?
  Я подавилась смешком. Георг был так близко, что у меня закружилась голова.
  - Вы с Филиппом стоите друг друга.
  - Кстати, ты звонила ему. Поэтому я здесь. Возникшая проблема касается семьи. Детка, ты знаешь, о какой проблеме я говорю?
  Знала. Обещала Крапивскому кое-что разузнать. Наверно, сейчас я представляла собой жалкую картину; если я немедленно не возьму себя в руки, то подведу многих. Это не игра, а жизнь: если не ты, то тебя. Уничтожать всегда легко, достаточно двум самолетам появиться в небе. Сложнее - создавать, ведь тогда приходится действовать сердцем. А действовать сердцем нас никто не научил.
  - Животное, - сказала я.
  Меня удивило, с каким равнодушием я это произнесла. Да, признаюсь, глупая блондиночка надеялась, что Георг пришел не ради дела. Я звонила Филиппу, и подсознательно уже знала, какая встреча ждет меня в ближайшем будущем. Расположилась на чужом горе, как на коврике для пикников. Но Георгу бы только услышать ответы на свои вопросы да свалить. Если бы он хотел увидеть меня, нашел бы способ. Воистину, хотел бы - нашел бы. Видно, все же не хотел. На кой черт я ему сдалась, малолетка с травмированной психикой? Но это уже другая сторона монеты. Я не забываю о том, что пообещала Крапивскому. Не забываю о Ванде.
  - Да, я такой.
  Я открыла глаза.
  "Хорошо, я чудовище. Да, я такой", - сказала кривая усмешка черноволосого ликана.
  Что же я творю?
  - Георг...
  - Не надо, - жест, которым он оборвал меня, был слишком поспешным. Жалким.
  Заразили мы все-таки друг друга, а лекарства нет.
  Я свесила ноги с подоконника, сидя прямо перед ним. Совсем как любопытный ребенок перед змеей.
  - Говори, - шепнула я.
  - Гиены не наши. Это подстава. С часа на час следует ждать объявления травли. Пирамида пожирает саму себя. Она должна расти интеллектуально, учиться управлять своим увеличившимся за последние столетия телом, питаться знаниями и духовностью, но свое собственное мясо оказалось слишком вкусным. И она начнет жрать. То, что сложно понять и принять, проще выжрать. Боже, благослови еду. Пирамида уже не сможет остановиться. И начнет схлопываться.
  Потрясенная, я молчала.
  - Гиены не из нашей семьи, Аврора. Наша семья - единственная в Пороге. Те, кого ты видела - фальшивка. Аврора, а теперь слушай меня внимательно. Ты должна связаться с Отделом аномалий. Вместе с патологоанатомом, нотариусом и несколькими милиционерами осмотри труп... ощупай. Чем больше свидетелей, тем лучше. На трупе должно быть что-то вроде застежки... что-то, что можно было бы расстегнуть.
  До меня доходило, но медленно.
  - Значит, твари - продукты магии?
  - Да, девочка, - он улыбнулся, взгляд стал задумчивым. Интересно, догадывается ли он, как затуманиваются его глаза, когда он смотрит на меня? У большинства, с кем мне приходилось иметь дело, туманный взгляд - результат крайней степени раздражения, у этого же типа - черт знает чего. - Ты чувствуешь поистине глубоко. Я ошибался. В тебе не одно начало.
  Поджав губы, я насупилась. Моя физия, наверно, стала совершенно дебильной. Рехнуться можно. Получается, мы с братом самые настоящие цирковые уроды. В том плане, что мы постоянно на виду, с нас смеются. Да и красотой, впрочем, тоже не блещем, ну знаете, не расписная я барышня, а брат - не качок, да и волосы у него совсем как у девчонки... Что же выходит? Технология, призраки, магия. Призраки и технология - это не магия. У меня в наборе три стихии - абсолютно разноплановые. Но моя стихия - это, несомненно, технология...
  Взгляд Георга медленно переплыл за окно. Он вздохнул, и выражение его лица стало иронично-усталым. Я обернулась и... завопила как резаная. Нехороший вышел вопль, мол, хана, пробки выбиты. Зубастое рыло, прильнув к оконному стеклу, вперило в меня влажные бусины глаз. Из пасти высунулся пупырчатый язык и лизнул стекло, оставив мокрый след. Я зарычала в отвращении и спрыгнула с подоконника, прямо в объятия Георга. Он кивнул за окно.
  - Что за паскуда?
  - Соседушка мой ненаглядный. - Я вцепилась в Георга, стуча зубами от бившего меня озноба.
  Он шепнул мне то, на чем бы я не хотела акцентировать внимание, и засмеялся.
  - Нет, это лишнее, - отрезала я. - Воспитывай в себе гуманность. Послушай, на счет застежки, о которой ты распространялся... Хорошо, я осмотрю гиену, тщательно, со свидетелями. Теперь, когда я знаю, что она из себя представляет, это будет... поучительно.
  Только сейчас я поняла, как тихо в комнате. Просто дело в том, что кроме нас с Георгом в ней никого не было. Как давно?
  За окном светало и, пожалуй, я бы непременно залюбовалась светлеющими крышами университетских построек, если бы они не уходили высоко в небо. Я бы непременно захотела стать птицей, если бы птицы летали на той высоте. Панорама осточертела. Я кусала губы, за спиной не раздавалось ни звука. Георг умел не шуметь.
  Осыпались лепестки с циферблата. Я не выдержала и обернулась. Никого. Лишь едва уловимый запах его парфума.
  Переодевшись в форму, я собрала волосы в "хвост" и уставилась на свое отражение в зеркале. Под глазами залегли тени, появились напряженные складочки между бровями, скулы заострились. Я отшатнулась.
  Я была точной копией мамы - той мамы, которая не узнает своих детей и не остановит санитара, если он проведет ее дальше по коридору, мимо них.
  Опустившись на колени возле тумбы, я выдвинула нижний ящичек. Сигареты, зажигалки, томик Набокова...
  Нет, мне никогда не стать такой, как она. Она была изящной, красивой, грациозной. Виктор видите ее во мне. Просто он сильно скучает. Нет, Виктор, я - не она. Сложно оставаться изящным, живя эту гребаную жизнь.
  Закурив, я потянулась за железной коробочкой и вернула на место весь свой пирсинг. Скорпион спал, застыв черным угольком на запястье. А у хозяйки твоей нет времени даже вздремнуть. Прогнав свое отражение в кровать, я встала. Разгорался новый день, через полтора часа - первая пара. Хотелось забиться в темный угол и смотреть, как клубится в тусклых лучах солнца пыль. Мне упорно казалось, что ночь длилась год, образовав черный длинный туннель между далеким Вчера и безрадостным Сегодня.
  Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко...
  Закрыв дверь на замок, я еще некоторое время дергала за ручку. Бодрящее чувство паранойи.
  Сонная тишина, приглушенный, щадящий глаза, свет, ковровое покрытие, впитывающее каждый мой шаг. Остановившись возле двери Мики, я постучалась. Дверь приоткрылась.
  Несмотря на сумрак, комната была тошнотворно жизнерадостной. Все светлое, мягкое и пушистое. Соседка Мики заворочалась во сне. Розовое одеяльце с мишутками - умереть можно. На креслах разбросана одежда, на прикроватных тумбочках - лес флаконов, баночек, тюбиков. Разве кроме мыла и черного карандаша для глаз есть что-то еще? Над кроватью миловидной даже во сне соседки был присобачен постер какого-то знаменитого проститута, заткнувшего большие пальцы рук за пояс штанов.
  Тим сидел на Микиной кровати. Мы кивнули друг другу.
  Рыжеволосая порывисто обняла меня. В ее глазах стояли слезы.
  - Ушел?
  - Да.
  Я уселась под стенкой, поскольку все кресла были заняты дизайнерским барахлом, а сидеть на кровати рядом с Тимофеем я не хотела. Мика села возле меня, уткнувшись лбом в мое плечо.
  - Сегодня Ночь мясника, - сказала рыжеволосая и было слышно, что голос ее дрожит. Она плакала, сжимая в кулачках края моего пиджака. Совсем как карапуз, который больше всего на свете не хочет, чтобы мама выключала ночник и уходила, оставляя его одного в темной комнате с чуланом...
  Я пожала плечами. Дерьмо до кучи. Одной лопатой больше, одной меньше - какая к черту разница?
  - Что ты видела?
  - Видела где, рыжая?
  - Во сне, навеянном Набором Маньяка.
  Я мрачно уставилась на Тимофея. Его лицо было нечитаемым.
  - Знатное же ты трепло, Крыса.
  Проститут с постера дразняще улыбнулся. Казалось, он единственный из нас сохранил присутствие духа и оптимистичный настрой. Вздрогнула спящая девчонка, нарощенные ресницы дрогнули, увеличенные хирургическим путем губки приоткрылись.
  - Отрубить ей голову! Отрубить... - забормотала она во сне.
  В моем распоряжении будет ночь. Ночь, чтобы написать другие правила. Глафира перевернет Порог с ног на голову лишь на следующее утро. Когда я буду уже далеко.
  В прекрасное далёко я начинаю путь .
  
  
  Глава 55
  
  Какая-то девица в практически ничего не прикрывающей маечке застыла при виде нас. Что она делает в коридоре в такую рань? Собственно, а чему я удивляюсь? Не семинар же она ходила доучивать в комнату к парням. Всю ночь доучивала, бедняжка. Проколотые соски просвечивают сквозь дорогое кружево цвета шампанского. Ее взгляд был бессовестно направлен на Тимофея. И быть беде, если бы не натасканный в соблазнении Тим. Парень подошел к ней, придавливая своим ростом, и приложил палец к губам. Девица выпала в осадок. О, эта цыпа будет молчать, готова спорить на что угодно.
  Я зло сорвала уже налепленные на мою дверь листы с оскорблениями, угрозами и неприличными рисунками. Письма счастья, будь они прокляты. Тимофей закрыл за нами дверь, забрал у меня из рук этот мусор и смыл в унитаз. Остаток часа мы провели в разных углах комнаты. Я листала символьную математику, однако слова и значки, вызубренные мной, этим утром были просто бессмысленными загогулинами. Тим курил, сидя на подоконнике. Никто из нас не проронил ни слова.
  Когда я принялась собирать ранец, он сказал, что будет ждать. Я надела проецирующую перчатку.
  - У тебя есть пистолет, - сказал он мне в спину. - Ты никогда не рассказывала.
  Хорошо, что он не видел моего лица.
  - Извини, но с чего бы я стала рассказывать?
  - Таких, как ты, блонди, нет, не было и никогда не будет. Пожалуйста, не иди на занятия. Скажи, что плохо себя чувствуешь. Придумай что-то.
  - Нет. Это страусиная политика. Не собираюсь показывать, что напугана.
  - Конечно, не собираешься! Ведь ты слишком гордая.
  - А Упрямство - мое второе имя, - пропела я.
  Но Тим бы не прав. Он думал, что я крутая, что вместо потрохов у меня - змеи. Но не была я крутой. А была обыкновенной восемнадцатилетней напуганной девчонкой, которая просто преодолела еще одну точку невозврата.
  Я вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Тиму было тяжело. Сложно отпускать человека, когда уверен, что над ним - медленно опускающаяся бетонная плита: все ниже и ниже. Я, впрочем, скоро буду так низко, что страх раздавливающей меня бетонной плиты покажется детским лепетом на лужайке.
  Мику я заметила возле лестницы, сидящей на корточках под светодиодными стендами "Ad notam ", на которых крутили ролики жизненного содержания. Без цензуры. Хочешь - смотри, плевать - проходи дальше. Но я смотрела, и меня всегда бросало в холодный пот. Документальные хроники третьей мировой были наиболее жуткими. Фермы смерти, плачущие дети, кресты в небе. И я всегда спрашивала себя: что изменилось? Просто люди нашли новые способы убивать, много новых способов. Все, что транслировалось на стендах, нашло свое отражение в действительности.
  Этим утром я старалась не смотреть на экраны.
  ...Мужчина с обрубками вместо ног. Снарядом ему оторвало ноги...
  В молчании мы поднялись на два этажа, но, когда пришло время расходиться по аудиториям, девушка закатила истерику. Не хотела отпускать меня. Пришлось влепить ей рядовую пощечину. Шмыгая носом и вытирая слезы, она пробормотала: "На завтраке увидимся", и побрела прочь.
  
  Задача сосредоточиться на предметах оказалась непосильной. Одногруппники согласились бы со мной, да только изводились они отнюдь не из-за предстоящего общения с тушей неизвестной дьявольщины. Их головы были забиты мыслями о Ночи мясника. Ночь мясника - просто повод развлечься, никому нет дела до старой смерти. До смерти вообще. Когда ты молод и полон сил, смерть - просто байка, какие рассказывают друг другу жмурики в Домах престарелых.
  В голове звучала заунывная, тошнотворная мелодия, какие обычно сопровождают вашу поездку на карусели. Выбери лошадку, садись, приготовься к поездке всей твоей жизни. Когда я закрывала глаза, то видела белый гравий и распахнутую настежь входную дверь, а вот и смятый в гармошку ковер, и шлейф крови, и выкрашенная в рубиновые пятна гостиная...
  Поправив на плечах норковое манто и закинув ногу на ногу, демонстрируя кокетливые подтяжки на чулках, профессор улыбнулась. Она гордилась своей улыбкой - результатом генных манипуляций и дорогого зерна, и ненавидела меня, поскольку я говорила, что цвет моих волос - не наработок врачей, а мой родной. Окончательно потеряв интерес к ее тщеславным изливаниям, я заштриховывала клетки в тетради. Два-три штриха делали из пустого квадрата камеру. Заштриховать весь лист, и выйдет тюрьма... Наверно, клетки в нашем теле тоже считают, что они - составляющие тюрьмы под названием Человек. Как из первоначальной материи родилось то пестрое разнообразие, которое мы наблюдаем вокруг? Рождалось долго, а изменяется какими-то штрихами, мгновенно; штрихами, которые чиркают самые авторитетные из паразитов, мрущие с огромной скоростью, но размножающиеся и того быстрее. А что, если я хочу оставить свою клетку не заштрихованной?
  
  В столовке по обыкновению было шумно. Пахло овсянкой, кофе и предвкушением ночного праздника. Поправив ранец, я старалась не смотреть по сторонам, а шла точнехонько к своему столу. На меня пялились, подталкивали зазевавшего соседа, хихикали и кривляли. Неизбежно. Беззаботные сучата. Хотелось разозлиться, намылить пару-тройку шей, окунуться в агрессию как в море. Но - пусто. Бессонная ночь наложила свой отпечаток. Мне было плевать на окружающих.
  Я выдвинула стул, села, ранец бросила под ноги. Ухмылки девчонок за соседним столом. Проходя мимо, кто-то задел меня локтем. Нарочно, разумеется. Чей-то смех. Я опустила глаза.
  Мика поставила передо мной чашку кофе с чем-то огромным и несъедобным на вид наверху. Коснись его, и оно отхватит тебе пальцы.
  - Завтрак, - объявила она. - Кофе и сэндвич с тунцом.
  - Тунец да утром!
  - Ничего, польешь его кленовым сиропом.
  Ладно, не то приходилось есть, когда денег не было - безнадежные поиски еды на задворках столовых и кафетериев. Ага, было время, мы давились черным хлебушком, обильно политым сиротскими слезами и мечтали хоть раз наесться до отвалу, когда пузатые парни в шикарных костюмах толстым слоем намазывали на блинчики икру. Ладно. Тунец так тунец. Вкуснятина.
  Я управилась с громадным сэндвичем за две минуты. Рогалики с вареньем из водорослей, яблоко, батончик из мюсли и зеленый сыр "Оз" Мика сунула в ранец, для Тимофея. Я дала ей ключь от своей комнаты с просьбой накормить этого троглодита.
  Один из херувимов делал в мою сторону неприличные жесты. Я угрюмо подняла руку, продемонстрировав этому говнюку профи-класс. Физиономия с пухлыми щечками-яблочками потекла от недетской ярости. Ах, технология потрясающе наловчилась прививать любовь к классике. Например, я бы с удовольствием вызвала на разы Галатею, или ту обезличенную особу с картины Мане .
  Я украдкой посмотрела в сторону панорамных окон. Эдуард встретил мой взгляд. Локи дернул его за рукав и кивнул на остывающую тарелку, но было видно, что ему тоже не по себе. Треть-дьявол продолжал смотреть. Он теперь всегда просто смотрел, а я всегда отворачивалась.
  А ведь когда-то нам было мало двух столов. Нам было целого мира мало...
  
  Раздав скрепленные металлической ниткой листы модульной контрольной работы по символьной математике, преподаватель некоторое время побродил по аудитории, теребя галстук в золотой горошек и шумно дыша.
  - Я сегодня выпил, - признался он наконец, - много выпил. Но хочу еще, поэтому не буду вас пасти.
  Подхватил свой щегольский портфель и был таков.
  Я придвинула к себе модульную и первым делом подписала, дорисовав возле фамилии череп с костями. Наверно, именно поэтому многие уверены, что истребить меня можно лишь святой водой или распятием. А лучше ручной гранатой.
  Наш математик - настоящий шизик. Этот лунатик неплохо знает свой предмет, но в голове у него маршируют черви. Он часто забивает на пары и прет в ближайший притон.
  Через десять минут после ухода преподавателя дверь впустила сквозняк. Студенты лихорадочно зашуршали записями, заметая постыдные следы жульничества. Нас ждал сюрприз. Вошедший декан очень быстро обрел нужную кондицию: его самообладания и сдержанных "где преподаватель" хватило ровно на двадцать шесть секунд. Брызжа слюной, схватившись за спинку стула, он стал реветь о стандартах обучения, системах оценивания и прочем унылом дерьме. Короче, не модульная, а свистопляска.
  Моей обязанностью по традиции стала демонстрация отношения к слышимому в целом, и к старому болвану в особенности. Уж мою персону он любил. Наравне с самыми богатыми лентяями я драила парты и стены уборных от нецензурщины. К некоторым из святых писаний я лично прикладывала руку, потому-то обидно было вдвойне.
  Отодвинув модульную на край парты, сложив ладошки на коленках, я всласть зевала. Лицо декана совсем осунулось и распухло, он выставил в мою сторону сухую, как прут, руку и уже приготовился проорать мое наказание, как в аудиторию вошел лунатик-математик. Декан был неподражаем: на прощание хлопнул дверью, да так, что задрожали плафоны. Смею надеяться, меня здесь не будет к тому времени, когда этот высокопоставленный маньяк с мысиком на лбу придумает сценарий моей очередной выволочки. Если бы он мог засылать в Сибирь, я была бы в первой десятке. В Сибирь, в один из промышленных городков. С удовольствием бы уехала, серьезно. Увидела бы и белые, продуваемые ветрами просторы заповедника, и необъятное небо, и синюю траву с крупными соцветиями, и снег, запутывающийся в бурой косматой шерсти мамонтов.
  - И он еще будет учить меня преподавать? - с презрением задался вопросом хмельной математик, усевшись за стол и переплетя пальцы на татуированном затылке - памятью о лихой молодости. Его полиэфирные штаны зашуршали, когда он закинул ногу на ногу, и поморщился от топота удаляющихся шагов. Вздохнув, устало сказал: - Ваши зачетные книжки, господа кретины. Всем по пятерке.
  Таким образом, я освободилась на час раньше и тут же направилась в Отдел кадров. Но отдел кадров был опечатан. Тупо стоя перед массивной дверью с тяжеленный ручкой в форме головы льва, я вспомнила: кража каких-то там пособий. У меня не было выбора и я поспешила в приемную ректора.
  У секретаря был острый маникюр гранатового цвета, уложенный под несколькими слоями лака мех и беспощадно запудренное лицо. Пудра осыпалась на воротничок блузки. Стразы на ее украшениях переливались всеми цветами радуги. Она наорала на меня за то, что я отвлекла ее от работы. Кося под клиническую дурищу, я извинилась и пробормотала, что содержать совесть мне не на что. И, выставив зубы на просушку, поинтересовалась, что это за восхитительный аппарат у нее на столе. Женщина прошипела сквозь зубы "твою мать" и пододвинула в мою сторону телефон. Так, пол дела сделано.
  Я уселась в дальнем углу приемной, залезла в кресло с ногами и набрала номер с визитки, врученной мне Крапивским. Стиснула скользкую от пота ладонь, да так, что корпус трубки хрустнул. Секретарь бросила в меня тяжелый взгляд. А, плевать на старую выдру.
  - Игорь, это Аврора Востокова. Кажется, я знаю, как помочь.
  - Кажется? - Без приветствий. Наверняка спать Крапивский так и не ложился. А кто, черт возьми, ложился? Хорошо, постараюсь быть лаконичной. Нужные, верные слова - это труд. Я пожалела, что редко ставила перед собой эту задачу.
  - Мне нужно увидеть труп.
  - Какой именно?
  - Прошу вас, не надо. Гиены.
  - До приезда специалистов она будет остывать в морге Областной больницы.
  Областная больница - одно из самых страшных мест Порога. Если вы из бедной семьи, вам наверняка есть что сказать по этому поводу. Это такая же неотъемлемая часть любого населенного пункта, как Черные фермы или кладбища домашних животных.
  - Могу ли я взглянуть на нее до приезда специалистов? Дело в том, Игорь, что магии здесь куда больше, чем животной основы, и если дяди в белых халатах хотят именно основы, то велико будет их разочарование, когда получат они фокус-покус.
  - Сегодня?
  - Да. В ближайшие пару часов.
  - Аврора, это очень скоро. Мертвые подождут.
  - А Кира Кавелина тоже подождет? Игорь, мне действительно нужно увидеть гиену. Сегодня. Я не даю обещаний, но готова ответить за свое рвение... Должны быть свидетели. Кто-то, кто может зафиксировать происходящее. Я знаю, что много требую. Но у меня есть одно предположение, и я должна его проверить.
  Он молчал. На другом конце комнаты секретарь пощелкивала длинным острым когтем по часам, мол, пора закругляться.
  - Хорошо, - наконец сказал Крапивский. Вдруг стало страшно. А что, если мы с Георгом ошибаемся? Я сказала, что готова ответить за свое рвение. Да, готова. Но дай Бог, чтобы мы все-таки оказались правы. Ведь не уверена, что в случае неудачи будет с Георгом и его семьей. - Где вы находитесь?
  Я сказала, назвала даже ворота, к каким ему будет удобней подъехать.
  - Через час вас устроит?
  Пошли гудки, прежде чем я смогла что-либо ответить. Значит, через час.
  В дверях я столкнулась с заведующей кафедрой психопрограммирования. Вот уж действительно счастливая встреча.
  - Почему студент не на паре? - поинтересовалась она, улыбнувшись на всю россыпь острых пластин в пасти. Зловещего в этой улыбке всегда было больше, чем приветливого. Таким ртом да глотки вырывать. Она и вырывала в конце каждого семестра тем, кто недобирал баллы. Вот она, материнская любовь.
  Я вытерла вспотевшие ладони о юбку.
  - Только что получила пятерку по модульной, профессор. Работаю на стипендию. Очень хотелось бы, честно.
  - А чего вам еще хотелось бы? -Мне показалось, или ее улыбка действительно стала шире? - Не бродите по университету, пока идет пара.
  Я вылетела в коридор и, вцепившись в лямки ранца, бросилась по коридору.
  Вот так. Заведующая никогда не сыпала пылью. Какая стипендия, девочка? Я брякнула первое пришедшее на ум, но то, что услышала в ответ, вызывало нервную гримасу.
  Я знала, что рано или поздно обучение придется бросить. Пренебречь достатком, странными чувствами Глафиры, возможностью расти и развиваться как специалист в области психопрограммирования ради... чего? Верить в существование прародителя всех технологий и идти по острию дозволенного за ним. Виктор указал, книги вели. Это как клеить бумажных птиц в тайне от всех, сидя на месте, будучи уверенной, что ты - лучше, перспективней остальных. Не выходя из комнаты, ставшей тебе просторным гробом.
  Но пора выйти.
  
  
  Глава 56
  
  Мой силуэт растворился в отбрасываемой воротами тени. Я была в форме: черный пиджак, плиссированная черная юбка, белая рубашка, ослабленный галстук, черные колготы и кеды. С кедами я едва не нарвалась на беду - декан увидел меня с другого конца коридора, по-видимому, узрел-таки, в какой я обуви, и рванул в мою сторону. Как вы можете догадаться, я была быстрее - свернула в боковой коридор, бормоча: "Не будем устраивать сцен, милый".
  Миновав охрану - мускулистых рогатых парней в униформе, - я стала напевать под нос какую-то незамысловатую детскую песенку, заканчивая каждый куплет самодельным "к черту". Я садилась в автомобиль к Крапивскому, все еще мурлыча "к черту". Вот мы живем себе в Большом Белом Мире, живем, а потом кто-то бородатый и модный на небе посылает нас к черту. И мы безропотно бредем по указанному адресу, поскольку идти-то больше некуда.
  - Что вы там бубните? - Игорь мельком глянул на меня. Левая рука, замотанная в бинт, сжимала руль. Стоящее мужичье действительно может потерпеть. Ради дела.
  Пристегивая ремень безопасности, я улыбалась. Благо, Крапивский не видел моей улыбки.
  Я наблюдала, как ветер несет вдоль дороги медузы плакатов с первоклассной липой стремящихся к власти партий. Зыбко дрожала цветочная стрелка на часах башни. Солнце садилось, и проглядывающее сквозь облака небо было нездоровым красным. Возле молла, представляющего собой нагромождение стеклянных сот, развернули сцену и экраны. Люди толпились на дороге, и сигналящим водителям приходилось объезжать. Толпа заревела, когда запудренное лицо некоего политика, взирающего на столпотворение с отцовским теплом, объявило о раздаче бесплатного кофе. Порой так хочется продать себя за стаканчик кофе.
  Через квартал пришлось сворачивать и ехать в объезд. Дорога, выходящая к плотине, была перегорожена мужиками в яркой форме. По дороге, вдоль высокой гряды домов, вышагивала десятиметровая кукла. Двигалась она превосходно. Репетиция к параду в честь Дня Победы. Голова девочки-куклы повернулась, я увидела курносый профиль. И тут тучи проткнул последний луч солнца, и огромный карий глаз, словив этот свет, влажно сверкнул. Как живой. Я поспешила отвернуться.
  Плотина - лучшее место в Пороге для самоубийства. Высота и синий неон в аспидно-черной воде, - это сверхъестественно красиво. С наступлением темноты кажется, будто это массивное сооружение начинает парить над бездной. Когда открыты шлюзы, пронизанная лучами прожекторов и голограммами вода с грохотом взбивается в пену и несется ниже по течению, закручиваясь в водовороты, огибая выступающие из воды камни. Контролируемое бедствие.
  Я любовалась Порогом и натекающим в него светом до тех пор, пока мы не подъехали к больнице. Вот тут-то я и поняла, что свою остановку пропустила - надо было еще на плотине сигануть вниз головой.
  - Вот блин! - в сердцах бросила я.
  Существа в импортных костюмах, с безупречными прическами, ногтями и зубами хлынули к автомобилю, выставляя перед собой микрофоны и объективы камер, взблескивающих самым зловещим образом.
  - Как они узнали? - только и смогла пролепетать я.
  Игорь мрачно покачал головой:
  - Это уже не важно. Нам надо поторопиться.
  Я попыталась открыть дверцу. С первого раза не получилось. Тогда я постучала костяшками пальцев по стеклу. Мой жест заметили, чуть расступились. Я вышла, прикрывая ладонью глаза. Шквал вопросов, обрывков фраз, выкрикиваний моего имени. Пошатнувшись, я вцепилась в дверцу - ослепленная, оглушенная. Чьи-то пальцы впились в мою руку выше локтя. Крапивский. Быстро же он сориентировался.
  - Аврора, Аврора!
  - Как вам понравился...
  - ... мертвый ребенок...
  - ... смерть...
  - ...всему, что...
  - ...существует...
  - Пропустите! С дороги! - рычал Крапивский, прокладывая путь через столпотворение.
  Микрофоны и камеры едва не колотили по лицу, приходилось заслоняться. Свет рикошетил от металлических поверхностей и взрывался, будто световая граната, ослепляя, сбивая с толку. Холод обжигал щеки, не по-весеннему пронизывающий ветер залазил под пиджак, сворачиваясь на животе в колючий клубок. А, может, это не ветер вовсе, а страх? На острове представители СМИ были гуманней, но и повод нашей встречи тогда был другим. Я не была готова к такому внимания. Никогда не готовилась.
  И пожалела я об этом буквально через пару шагов - кто-то схватил меня за волосы, выдирая клок. Я завизжала. Перед глазами возник баллончик. Чей-то сумасшедшей высоты крик. Я непроизвольно отшатнулась, прикрывая лицо, и тут же согнулась пополам, судорожно закашлявшись. Игорь выпустил мою руку. Я начала тереть глаза, но от этого их разъедало еще яростней.
  Вспышки, вспышки, вопли, вопли... Детская считалочка.
  - Вздернуть убийцу на виселице! - хрипло орала женщина.
  Кто-то обнял меня за талию и заставил пригнуться. Мое имя, произносимое скороговоркой. Белые вспышки. Я ничего не видела и не почувствовала боли, когда чьи-то ногти полоснули меня по лицу. Боль пришла с теплом, стекающим на подбородок, по шее, за воротничок рубашки. Я кашляла, глаза пекли, рука волокла меня все дальше и дальше, сквозь ад.
  Хлопнула дверь, отрезав часть воплей. Меня заставили сесть. Я согнулась пополам, хрипло кашляя и растирая лицо. Воздуха не хватало, он вдруг сгустился в один маленький желеобразный ком, который надо втянуть в себя через тонкую соломинку.
  - Принесите воды! - прогремел голос Крапивского.
  Казалось, прошла целая вечность, прежде чем меня заставили откинуться назад и промыли глаза каким-то раствором. Потом напоили водой. Тогда я согнулась и сплюнула тягучую слюну вперемешку с желчью в катку с каким-то высоким колючим растением. Приоткрыла глаза. Слезы текли по щекам, смешиваясь с кровью.
  Пахло лекарствами, моющим средством, грунтом, потом. Я полулежала-полусидела на скамье в приемной больницы, возле меня стояла приземистая пожилая женщина с пучком белой паутины вместо волос и стеклянным глазом, а Крапивский поддерживал меня за плечи, не давая окунуться мордой в собственные слюни. Дежурная мусолила в руках чашку с рекламой какого-то страхового агентства и хмурилась, от чего лицо перечеркивали длинные и пыльные дороги морщин. Не лицо, а карта.
  - Мало, что ли, проблем, - пробормотала она, косясь на стеклянные двери, за которыми репортеры кружили в понятном лишь им одним танце. И совсем недавно я была в той мясорубке! Жаркий гнев затянулся вокруг шеи. Ничего не могла с собой поделать: сунула в сторону дверей палец. Камеры неистово замигали. Казалось, они вот-вот задымятся.
  - Аврора, не надо, - устало прозвучал голос Крапивского; он заставил меня опустить руку. Я вдруг подумала, что он, должно быть, хороший отец.
  Камеры ослепляли. Неугомонные. Бездушные. Как и те, кто смотрит на меня сквозь их объективы.
  Гнев сменило отчаяние, тут же приобретя вселенские масштабы. Оставьте меня в покое, просто оставьте меня в покое!
  Я зарыдала и обняла Крапивского.
  - Господи Иисусе Христе! - причитала над головой старушка-дежурная со стеклянным глазом и пыльной картой вместо лица.
  В приемной больницы гуляло эхо. Сквозь крики с улицы пробивалась отвратительная заунывная мелодия, отскакивала от обшарпанных стен, то и дело рыпела помехами. Мелодию сменил мужской голос, начитывающий прогноз погоды.
  - Аврора, успокойтесь, - сказал Крапивский, неуверенно поглаживая меня по спине. - Все уже позади.
  Во его взгляде была жалость. В единственном глазу старушки блестели слезы. Вот черт. Я утерла рукавом нос. Расцарапанная щека пекла, но я выдержу, я сильная.
  - Придется наложить швы, - пробормотала дежурная, имея в виду мою щеку.
  - Вот и чудненько, - я взяла Игоря за руку и, все еще покашливая, потянула его вглубь коридора.
  Мне уже было стыдно за пролитые слезы. Стертый линолеум под ногами, давно и прочно пропитавшийся дешевой химией, то и дело отражал всполохи искусственной грозы. Я выровняла спину вопреки боли.
  - Аврора...
  - Нас ждут.
  Крапивский вздохнул.
  Возле лифтов топталось четверо. Первый - представительный мужчина в сером костюме-тройке, малиновом галстуке и с зализанными назад черными волосами, два бугорка рожек выставлены на всеобщее обозрение. Портфель из крокодильей кожи в холеной руке. Невооруженным взглядом видно: крупная шишка. Второй - в белом халате, с хитроватым бледным лицом. Двое других - служители закона, в синей форме и фуражках.
  - Вы опоздали, - первым делом заявил демон. Он демонстративно посмотрел на свои дорогие часы, затем на меня, словно это я виновата в опоздании.
  - Прошу прощения, - сказала я, встретив его неморгающий взгляд.
  - Ладно. Не будем и дальше терять время, - врач лихо развернулся на пятках и размашистым шагом двинулся по коридору. Он скрылся за первым поворотом. Пришлось поспешить.
  Крапивский что-то говорил милиционерам. Те кивали. Демон молчал, всем своим видом демонстрируя надменность, достаток и профессионализм. Лишь когда мы миновали несколько коридоров, освещенных дрожащим белым светом дневных ламп, и притормозили перед металлической дверью с табличкой "Морг", он вполне вежливо поинтересовался:
  - Что у вас с лицом?
  Проигнорировав его вопрос, глядя на металлические двери, я невесело усмехнулась:
  - Выдача трупов. Даже время указано. Вот и ответ, Локи...
  
  
  Глава 57
  
  Выдвигая стол, медработник искоса глянул на меня. На его обескровленном лице словно кто-то выцарапал: "Сблюешь - пеняй на себя". Я улыбнулась и показала ему знак мира. Нотариус стоял поодаль, в свете дневных ламп блеснул краюшек позолоченного пера, выглядывающего из кармана импортного костюма. Интересно, какую полку этот демон занимает в иерархии? Милиционеры стояли по обе стороны от двери, безуспешно кося под крутых парней. Первый с угрюмым выражением заткнул большие пальцы за пояс, оттягивая кобуру; второй вжимался в стену, глядя на пластиковый мешок, чем-то напоминающего поверженную пиньяту. Совсем еще мальчишка, не старше двадцати одного. Наши взгляды встретились. Он моргнул и отвернулся. Перепуган, птенчик. Что ж, я тоже.
  - И пришел Бука, - пробормотала я. - Ладно, давайте покончим с этим.
  - Девонька! - Медработник поджал губы, когда я задела какую-то тележку и на ней загрохотали блестящие и острые на вид инструменты. - Лапонька!
  Пот выступил над верхней губой. Я подошла к медработнику - бесшумно, кеды скользили по кафельному полу. Он хитренько улыбнулся, потянут за "молнию" пластикового мешка и...
  Большая часть головы была снесена к чертям, оставшись на коврике в гостиной Кавелиных. Пасть зверя оскалена, кровь засохла на морде, глаза как стекляшками с дешевых бус. Кончиками пальцев, превозмогая себя, я коснулась шерсти. Жесткая, как елочный "дождик". Пальцы скользнули к пасти. Холодные, черные от крови клыки. Я сделала глубокий вдох, и это было ошибкой. В воздухе были еле различимые нотки старой крови, животного, дерьма. Поперхнувшись, я прижала руку к груди. Вдруг подумалось, что в этом помещении не один труп, а по меньшей мере сто. Медработник схватил меня за запястье.
  - Оставь, - шепнула я и посмотрела на него. Он застыл, словно его ноги по щиколотки погрузились во внезапно потекший пол. Потом дернулся, лицо стало плоскостью, шахматной доской без фигур, по которой бродили страх и отвращение. И с тихим стоном отшатнулся от меня. Человек, вот кто он. Всего лишь человек. С другой стороны, это все, что у него есть.
  В мертвой тишине, под мертвым светом я вновь прикоснулась к мертвому телу. Моя рука сползла с шеи на грудную клетку, немного ниже, еще ниже... Я расслабилась, контролировала свое сердцебиение, руки шарили по телу гиены, пальцы с черными ногтями перебирали косматую шерсть. Позвоночник был перебит, а потому труп лежал в замысловатой позе. Нарочно так не уляжешься. Зверь не прилег отдохнуть, а словно был моделью для начинающих творцов-сюрреалистов. Я закрыла глаза и бросила все свое существо в осязание.
  Выступ был жестким и холодным. Металл. Я поддела его и повела вверх, по направлению к шее. Эта странная линия перечеркивала все брюхо. Не линия, а железная дорога.
  Застежка-молния.
  - О, Господи Боже.
  Кажется, эта был медработник.
  Я открыла глаза и смотрела на то, как моя белая жилистая рука ведет металлический бегунок, как расходятся края бурой шкуры и как под ними проступает что-то немыслимое. То, что я совершенно не ожидала увидеть. Рана открывалась. Исковерканное почти до неузнаваемости, бурое от засохшей крови, сломанное, там было некогда живое существо. Внутри шкуры гиены.
  Игорь уже стоял рядом со мной. Его лицо еще больше осунулось и побледнело.
  - Это девушка, - полувопросительно выдохнула я.
  - В шкуре зверя, - каркающее добавил следователь. Нервы нынче капитулируют у всех. Эх, не заснуть мне и этой ночью. А на утро будет уже все по барабану - рехнусь от недосыпа. Бывают такие моменты в жизни, когда перспектива сойти с ума кажется отличной.
  - Она надела на себя шубку гиены и стала гиеной. Липа, а не перекидыш. Не оборотни, а фальшивки. И второй такой костюмированный остряк до сих пор на свободе. Что-то подсказывает мне, Игорь, что лучше бы вам схватить его за задницу как можно быстрее.
  Вспомнилась ведьма, жившая в моей доме в Аскании; костюм кота, найденный в заляпанной кровью квартире, те девять убитых жесточайшим образом детей. И то, ради чего все это затеивалось.
  Костюм гиены.
  А сегодня Ночь мясника - ночь, когда грань, разделяющая два мира, истончается.
  Где-то бродит псих, владеющий магией в достаточной степени, чтобы, застегнув зиппер, стать кем угодно, чем угодно.
  Похищенная девочка. Дети.
  Черт возьми, сегодня Ночь мясника!
  Я вышла из морга. Нет, я не бежала, а просто шла очень быстрым шагом, к заветной цели - двери уборной. Влетев в кабинку, я упала на колени перед унитазом. Возле унитаза валялись окурки и ярко-розовая обертка из-под шоколадки. Я еще успела подумать: "И какой извращенец точит шоколад в сортире?" А затем меня вывернуло.
  
  
  Глава 58
  
  Слишком сильное потрясение. Да я вообще впечатлительная личность. Я не могла заставить себя выйти. Сидя в кабинке, на холодном жестком полу, я думала, как все-таки гадко быть обремененным физической оболочкой - вечно она в чем-то нуждается. То просит что-то забросить в нее, то выталкивает это наружу. Или требует другой оболочки, желательно на застежке-молнии.
  Перед глазами мелькали картины из прошлого: хоровод нот на двери в детскую комнату, мишутка-брошь с идиотским пояском, рыжие волосы мертвой Кристины.
  Юбка сползла с коленей на бедрах, я расстегнула пиджак и верхние пуговицы на рубашке, ослабила галстук. В корзине для мусора лежал пакетик от сока. Сокрушительно воняло лимонным моющим средством. С глухим стуком я впечатала затылок в перегородку между кабинками. Из крана с промежутком в шесть секунд капала вода. Свет чуть дрожал от мотающейся вокруг лампочки черной лоснящейся твари размером с ночную бабочку. От подпрыгивающего света меня вновь начинало мутить. Просто рвотные позывы, ведь в желудке давно ничего не осталось. Я считала вдохи и выдохи. Капала вода, прыгал свет, тихонько открылась и закрылась дверь... Постойте, дверь? В уборную кто-то вошел.
  Я открыла глаза и уставилась перед собой - на перегородку в метре от моего носа. На ней было небрежно выведено: "Механизируйся! Это круто!" Кафель заскрипел под чьими-то ботинками. Медленно, размерено ступая, будто прислушивался к чему-то, вошедший шел вдоль кабинок.
  Припав к полу, едва не прижимаясь к нему щекой, я выглянула в щель между дверцей и полом, я увидела черные лакированные туфли на шнурках-макаронинах. Мужчина прошел к ряду умывальников, туфли хлюпнули в натекшей из ржавой трубы воде. Ругнувшись, наклонился и протер лакированный носок белым платком. От белизны платка резало глаза. Я затаила дыхание. Вошедший некоторое время стоял перед умывальниками, затем двинулся к выходу. Нет, я не вздохнула с облегчением, поскольку видела, как туфли со шнурками-макаронинами замерли перед дверцей в первую кабинку. Секунду-другую ничего не происходило, было слышно, как потрескивают трубы да стучит о лампочку ошалевшее насекомое. Потом дверца в первую кабинку заскрипела, ленивый удар о стену.
  Мужчина немного постоял и перешел к следующей кабинке. Дверца распахнулась. Вновь шаги и ленивый удар.
  Мне вдруг чертовски не захотелось, чтобы чел в этих демонически сияющих ботинках открыл дверцу кабинки, в которой была я. Стараясь не шуметь, я взяла ранец и протолкнула его в соседнюю кабинку, в щель между перегородкой и полом. Легла на живот и, положив ладони перед собой, подтянулась. Оказавшись в соседней не менее зловонной комнатке задумчивости, я слышала, как еще одна дверца отлетает к стене - так, что едва не слетает с петель. Сердце неистово заколотилось, стало сложно дышать. Ладони вспотели. Я повторила свои манипуляции с ранцем, затем попыталась подтянуться, прижав ладони к кафельному полу, но ладони скользили. За моей спиной с грохотом распахнулась еще одна дверца. Незнакомец стал более настойчивым.
  В следующей кабинке унитаз забился, в воде плавали клоки бурой шерсти. Или все-таки волос? Мокрая бумага на полу. Стараясь дышать ртом, я проползла под разделяющей кабинки перегородкой, шершавый край которой так и норовил зацепиться за пиджак.
  Вошедший все быстрее распахивал дверцы. "Не успею", - подумала я.
  Над последним в ряду храмом задумчивости было вентиляционное отверстие, прикрывающая его решетка явно служила для украшения. С моей худобой не составило бы труда туда пролезть. Не самая удачная мысль, но других мыслей в голове не осталось.
  В очередной раз я протолкнула ранец между полом и перегородкой, как над головой распахнулась дверь. Я попыталась за что-то ухватиться, когда чьи-то руки вцепились в меня и, как котенка, потянули из-под перегородки. Ногти скользили по плитке, попадая в желобки, и боль была подобна ярким вспышкам. Я успела схватить ранец, прежде чем меня поставили на ноги. Резко развернувшись, я врезала мужчине ранцем. От удара его голова мотыльнулась. Он устало прикрыл глаза, блестящая дуга черных волос выбилась из прически, упав на модного трупного оттенка лоб.
  Я вновь замахнулась, но он был готов к этому.
  Демон-нотариус ударил меня по лицу. Если бы он вложил в удар чуть больше силы, то сломал бы мне челюсть. Я отлетела к стене и стала сползать на пол. Сжалась возле унитаза, в голове все перемешалось, из глаз норовил убежать свет.
  Демон возвышался надо мной и брезгливо вытирал руки платком.
  - Не советую подавать на меня в суд. - Он сгреб мою рубашку в кулак и потянул. Я обеими руками вцепилась в его запястье, рубашка натянулась на спине и под мышками, больно врезаясь в тело. - Если не уберете руки, я разобью вам голову и, будь все проклято, если я опечалюсь из-за денег, которые не получу.
  Без малейших усилий, точно я ничего не весила, он выволок меня из кабинки и, перевернув ведерко для мусора, усадил на него. Я наблюдала за ним из-под упавших на глаза волос, смутно понимая, что из разбитой губы идет кровь и что я не могу ее вытереть. Вздохнув, демон подошел к раковине и открыл кран. Хлынула вода - вначале ржавая, потом - мутная. Демон взял кусочек рассохшегося мыла, вымыл руки и стряхнул капли. Поправив выбившуюся из прически прядь, он развернулся ко мне.
  - Пойдете в таком виде? Или все же приведете себя в порядок? Что я настоятельно рекомендую.
  Сплюнув на плитку кровавую слюну, я исподлобья смотрела на него.
  - А не пойти бы тебе к дьяволу со своими рекомендациями?
  Его лицо не дрогнуло. Поразительное хладнокровие. Эмоций не выдавали даже глаза.
  - Очень смешно, - заметил он. - Вас хочет видеть Феникс Страхов. Должен признать, он очень настойчив в своих желаниях. Вы пойдете со мной.
  Я расхохоталась ему в лицо. По-видимому, не ожидавший такой реакции, демон осуждающе поджал губы.
  - А это ты видишь? - Я выше подняла руку с загнутыми, кроме среднего, пальцами.
  - Вижу. Позвольте, я расскажу вам, что предприму, если вы будете и дальше оказывать сопротивление.
  И он рассказал. Перед глазами потемнело. Кажется, я охнула, поскольку демон усмехнулся, показав идеальные клыки. Вполне профессионально. С клиентами он душка. Вот влипла.
  И почему я не удивилась, когда денди из ада назвал имя Страхова? Все в этом мире покупается и продается. Крапивский нашел нотариуса, однако этого нотариуса еще раньше нашел Страхов. Что Страхову снова от меня надо? Впрочем, ему постоянно что-то от меня надо. Наше общение заходит слишком далеко.
  Страхов однажды назвал меня убийцей, а такие, как он, не отказываются от своих слов, даже если эти слова не ценнее, чем куча коровьего дерьма.
  - Меня будут искать, - сказала я, подходя к умывальникам.
  - Право, это уже не мои заботы, - ответил демон и протянул мне бумажное полотенце. Я намочила его и прошлась по щеке и подбородку, вытирая кровь. Бросила в сток, вода окрасилась в ржавый. - Прошу. - Он попридержал дверь, пропуская меня вперед. Я нацепила ранец и вышла в коридор. Затылок окаменел, между лопаток чесалось от пристального взгляда рогатого стиляги.
  Я надеялась, что Крапивский окликнет меня. Да хоть кто-то! Зря надеялась. Я прекрасно помнила последовательный и крайне подробный рассказ демона. Поверила ли я ему? Да. Было в нем что-то жуткое, вопиюще нечеловеческое. Холодный, невозмутимый, как глыба льда. Вот почему среди демонов так много киллеров. Среди нелюдей, внешне похожих на человека. В конце концов, посудите сами: Страхова бы вполне удовлетворило и то, что осталось бы от меня после действий нотариуса. Но ради брата и девочки с солнцем в волосах я готова быть послушной овечкой.
  Нотариус поравнялся со мной.
  - Не через центральный вход, - сказал он.
  Мы свернули в один из боковых коридоров. Из какой-то палаты неслись крики, полные боли и страдания. Вскоре они слились в одно монотонное гудение. Мимо нас пробежал ребятенок, шлепая по грязному полу босыми ножками. Личико перекошенное, заплаканное, а из головы торчит гвоздь.
  В столовой демон сунул протирающему столы мужчине банкноту, и нас вывели через кухню, на задний двор, где возвышались баки с мусором и прогнившие ящики. Худющий пес греб помои; сквозь синтетическую шерсть проступал пластиковый позвонок, одного глаза не было вовсе, а сама глазница внутри проржавела. На асфальте были выбоины, в которых всеми цветами радуги сверкала жирная вода - ядовитое украшение бедных районов.
  Демон открыл передо мной дверцу черного тяжеловесного автомобиля.
  - Пристегнитесь, - преисполненный вежливости, сказал он и захлопнул дверцу. Я едва успела убрать руку. С шорохом сработал замок.
  - Куда мы? - спросила я.
  Он не ответил.
  Заурчал двигатель. С внутреннего дворика мы выехали на дорогу. Я увидела рассевшихся кто в машинах, кто на парапетах людей в строгих костюмах с самыми разнообразными записывающими устройствами. Некоторые повернули головы вслед нашему тяжеловесному монстру. И тогда я потеряла самообладание и вцепилась в руль. Пальцы рогатого сжались на моем горле. От нехватки воздуха отяжелели глаза, в висках застучало, я захрипела. Демон убрал руку, достал из внутреннего кармана пачку сигарет и протянул мне.
  "Наверно, я сегодня умру", - подумала я, выпуская дым через нос. Повезло так повезло.
  
  
  Глава 59
  
  На первом этаже возле мусоропровода кто-то выцарапал: "Хватит механизироваться, сволочи!" Чуть выше: "Механический Иисус, убирайся прочь!" и "Я и моя двустволка обслужим наносемьи без очереди". Кнопка вызова лифта была залеплена жвачкой. В лифте кто-то сблевал; из лужи улыбались разноцветные пуговицы. Демон с брезгливостью втолкнул меня внутрь и вошел следом, прикрывая нос и рот платком.
  Казалось, прошла целая вечность, прежде чем лифт, угрожающе рыпя, замер. Мы остановились напротив обшарпанной двери, демон втиснул кнопку звонка.
  - Мой лучший друг предал меня. Он хотел ее, а я слишком сильно любил, чтобы допустить это. Он потерял свою жизнь, когда хотел забрать мою. Потом я убил и ее, а то, что осталось, положил в детский сундук. Теперь она всегда со мной, и никакой сукин сын больше не разлучит нас. Симфония, ты пришла забрать ее у меня?
  Я ощутила покалывание на загривке. На площадке с нами появился кто-то из самой жуткой категории нелегалов - ходячих кошмаров, чьи тела были наполнены таким количеством программ, что вытягивало дыхание.
  Демон не отреагировал, словно ничего не слышал. Он стоял лицом к двери, дыша сквозь свой ослепительно белый платок. Носок правого ботинка в блевотине. Боковым зрением я видела что-то огромное, косматое и черное. И оно шумно дышало. Выдыхаемый им воздух прижимался к моему телу жаркой зловонной волной. Черт, как оно близко! Существо топталось на месте, затем неожиданно скрипнула дверь и оно слилось с непроницаемой чернотой своей норы. А дальше была настоящая жуть.
  Быстрые шаги. Сильнейшая вонь с новой силой ударила в лицо. Что-то с влажными звуками рассыпалось по площадке. Возле моей ноги лежал обрубок ступни, ногти выкрашены в фиолетовый, а на мизинце - колечко. Существо бубнило, мечась между лифтом и дверью своей норы. Кто-то из жильцов приник к дверному глазку - я почувствовала приток новых программ.
   Из какой-то квартиры завизжала женщина:
  - Ану заткните свои мерзкие вякалки!
  Демон схватил меня за плечо и потянул за собой, в открывшуюся дверь. Квартира была жуткой и грязной, в коридоре стоял тяжелый запах падали. Неожиданный выбор для неприлично богатых ушлепков.
  Феникс Страхов стоял возле окна, свет обтекал его, выточив строгий плечистый силуэт на фоне окна с непостижимым переплетением дорог и неона. Демон завел меня в комнату, где из мебели было два стула, раздвижной стол, пружинный диван, от которого несло псиной, и полки с макулатурой. Меня усадили на стул. Нотариус взял конверт со стола, наверняка с обещанными денежками, и вышел. Тихо щелкнула дверь.
   Между мной и Фениксом была полоса света. Полоса света, всего-навсего. Мне мучительно не хватало пистолета. Будь у меня пистолет, я бы сию секунду спустила курок - создала храм из крови, кости и металла в его красивой голове. Любой из вас, оказавшись на моем месте, сделал бы то же самое.
  - Вы могли просто пригласить меня в гости, Феникс, а не устраивать этот дешевый спектакль.
  - В самом деле?
  Я секунду подумала.
  - Разумеется, нет. У меня нет ни малейшего желания видеть вас.
  Тихий смешок.
  - Я о спектакле, Аврора. Вы в самом деле считаете, что он был из дешевых?
  Феникс шагнул в полосу света. Я не понимала, что творится. Почему этот представительного вида черт смотрит на меня как на нечто съедобное. Его шелковый костюм блистал в своей безупречности, а белоснежная улыбка растягивала губы в неестественно мягкий изгиб.
  - Обсудим творчество Набокова?
  Я хотела вскочить, когда мне в лицо уставился ствол пистолета.
  - Давай будем нежны друг к другу. Я хочу поговорить. А не разнести твою блондинистую головку на куски. Жаль убивать такую девочку. Ты очень красива, Аврора, и ты знаешь это.
  - О чем поговорить? - спросила я.
  Я еще не научилась сохранять хладнокровие в опасных для жизни ситуациях. Меня всегда выдавал голос. Это было унижение, медленная пытка. Я почти начала говорить "пристрели меня сразу", однако мысли вновь вернулись к Ванде.
  - О жизни. О смерти, - ответил он. - И вновь о жизни. Хочешь знать больше? Ты и так уже знаешь непозволительно много. Давай поступим следующим образом: я уберу пистолет, а ты будешь хорошо себя вести.
  Стискивая зубы, я кивнула. Он убрал пистолет, сунув его за пояс. Выдвинув из-за стола стул, он сел напротив меня и, как маменькин сынок, положил руки на колени. От него несло табаком, вишневой жвачкой и мужской туалетной водой. Запонки из платины, с полночно синими сапфирами, в ушах взблескивают крупные бриллианты. От сладкой ухмылки этого публичного котяры мог начаться сахарный диабет.
  - Ты разочаровываешь меня, - наконец со вздохом признался он. - Этой ночью ты стреляла в меня. Да, однажды ты могла бы стать достойным противником... если тебе никто не помешает. А пока что ты просто маленькая глупенькая принцесска.
  Страх вытискивал жаркий гнев.
  - Только позволь мне, - низким клокочущим голосом произнесла я, - и я покажу тебе, кто из нас маленькая глупенькая принцесска.
  Или я ошибаюсь, или у Страхова в самом деле перекосилась ухмылка. А вот и первый сигнал той злобищи, которая булькала в нем: на виске дернулась жилка.
  - Ты приложила руку к убийству моего человека.
  - А она была симпатюлей. Разумеется, до того, как решила связаться с таким ублюдком, как ты.
  - Сука, - зарычал Страхов.
  - Это ты о ней?
  Он вскочил и ударил кулаком. Стул вывернулся из-под меня. Я оказалась на полу. В голове с шорохом разбежались мысли.
  Шаги. Я приоткрыла слезящиеся глаза. Страхов вновь стоял напротив окна, сложив руки за спиной.
  - Что с девочкой? - Я не сразу узнала собственный голос.
  - С какой именно? - уточнил Феникс, вновь беря себя в руки и заворачиваясь в обаяние и вежливость, как в одеяло.
  - П-подонок, - приподнявшись, я сплюнула кровь. - Такие, как ты, подонки, так или иначе оказываются в луже.
  - Замолчи, иначе я сломаю тебе челюсть. Ты нужна мне живой. На определенном этапе ты нужна мне живой, - уточнил он.
  Ведьма в костюме кота, дети...
  - Ночь мясника. Отличный выбор. Столько невинной кровушки. Что ищешь? Другую жизнь? Вот только скажи: какую на фиг другую жизнь? Этой мало?
  - А тебе разве нет? - Он подошел ко мне. - У меня есть все, о чем могут мечтать остальные, грязь на подошве моих ботинок. Дело в том, Аврора, что здесь слишком душно. Порог - свалка заблудших душ и механизмов, здесь давно не осталось ничего человечного. Технология убивает человека и это необратимый процесс. Впрочем, жизнь большинства так ничтожна и незначительна, что технологии стоит сказать спасибо, - он улыбнулся. - А ты - глоток свежего ветра. У меня есть ты, а, значит, есть надежда.
  - Во-первых, Феникс гребаный Страхов, - я утерла рот рукавом, - в тебе пропадает романтик. Во-вторых, я - не надежда, а гибель. Там, где я, там смерть.
  Страхов протянул руку.
  - Я покажу тебе кое-что. Мы вместе сделаем нужные приготовления.
  Я съежилась, ожидая возобновления побоища. Но ударов не последовало. Я вложила свою руку в его. Он поднял меня на ноги и рывком прижал к себе. Я начала отбиваться, но он был выше и сильнее. Схватив меня за волосы, он оттянул мою голову назад и накрыл мой рот поцелуем. В уголках глаз выступили слезы. Ударив его коленом в пах, я дернулась в сторону и налетела на полки, сильнейшим образом ударившись виском и грудью. Мгновение я не могла сообразить, где вообще нахожусь и что происходит, почему задыхаюсь, и слезы душат меня. Я открывала и закрывала рот, словно пойманная в сети рыба, пытаясь вдохнуть. Захрипев, я пошатнулась.
  Феникс потащил меня куда-то. Кухня. Раковина насквозь проржавела, газетные листы вместо ковра, от линолеума остались гнилые клочья. Окно заклеено теми же газетами, бумага пожелтела и лущилась от клея. Холодильник стоял за раковиной, в углу, и почему-то именно он насторожил меня. Возле него блестела лужица какой-то темной дряни. Воняло так сильно, что у меня разболелась голова.
  - Что... что...
  - Сейчас увидишь. Жаль, та малышка не с нами...
  - Ванда? Что с ней? Где она? - Я попыталась дотянуться до руки Феникса, с остервенением впившейся в мои волосы.
  - Ты зовешь то существо Вандой? - Страхов усмехнулся, без особых усилий подтаскивая меня к холодильнику. Я сучила ногами и жмурилась от боли. Вонь усилилась, я едва не теряла сознание. - Ах, откуда же мне знать, где теперь Ванда? Надеюсь, ты понимаешь, что она не человек? Она казалась идеальной конфеткой. Кавелины живут по соседству, я много наблюдал за ней...
  Паззл щелкнул и сложился. Да, вот так просто. Все самое гнусное случается именно так - до одури просто.
  В горле булькнуло, я прижала ладонь ко рту. Феникс фыркнул и толкнул меня, я упала на давно истлевший линолеум. Перевернувшись и привстав, меня вывернуло наизнанку.
  - Неважно себя чувствуешь? То ли еще будет. Вот, знакомься. Сегодня эти детишки будут помогать нам.
  И он открыл холодильник... Словно вы распахнули дверцы шкафа, доверху набитого старыми вещами. Вот только из холодильника посыпались не старые вещи. А части тел. И все в крови.
  Посмеиваясь, Страхов подошел ко мне и схватил за волосы, принуждая подняться. От этого рывка все перед глазами смазалось, боль была электрической вспышкой... Он заставлял меня обмазывать заклеенные газетами окна кровью. Улыбался, нашептывая какой-то кровожадный вздор, а его пистолет упирался в мои ребра. В конце концов, я упала на колени и не смогла встать, рыдания душили. Феникс что-то напевал, оттаскивая меня в середину комнаты, а я бормотала: "Убей меня..." Кожу стягивала высыхающая кровь. Одежда липла к телу. Я материла ублюдка, материла так, как никогда никого в жизни. Но он лишь улыбался. Кажется, Страхов находился в превосходном расположении духа.
  - Твоя очередь, Лилит моя, - шепнул он.
  Возле моего лица блеснул перочинный нож. Онемение разлилось на левом плече, юркнуло на левую скулу, потом скользкой рыбкой сползло к животу. Я обмякла в его руках и почти отрубилась, когда стекла задребезжали в оконных рамах.
  Обмазанные кровью, стекла дрожали так, будто к нам на всех парах несся кто-то неимоверно большой и тяжелый. Возможно, так и было. Кто-то неимоверно большой и тяжелый. Или что-то.
  Внезапно в комнате стало прохладно, по-зимнему свежо. Я моргнула. Пришла очередь посуды на кухне дребезжать. Феникс вздернул меня на ноги, левую руку положил на свое плечо, а правую сжал в ладони. И мы начали вальсировать.
  
  И вот теперь, в том самом фраке,
  в котором был вчера убит,
  с усмешкой хищною гуляки
  я подошел к моей Лилит .
  
  Дребезжала посуда. Я закричала, но не услышала собственного крика. И тогда комната поплыла. Мир потек, став осадками из цветов и формул. Мы уже вальсировали в полной тьме. Губы Феникса коснулись моих. Где-то взвыл ветер. А затем пропало и ощущение тепла, исходившего от тела Феникса. Я пошатнулась и...
  
  Открыла глаза.
  Я стояла, прижимая ладошки к невероятно красивой отделке. Сиреневые, красные, голубые цвета, тонкие нити металла, в которых можно увидеть свое бледное лицо и большие серые глаза. Мир вокруг меня гудел. Люди были везде. Копошились, словно мартышки на вечеринке. Шорох одежды, какофония голосов. Запахи еды и цветов, кондиционированный воздух.
  - Девушка, проходите.
  Я на каблуках. Туфли кремовые, с закругленным носком и завядшей розой вместо украшения.
  - Девушка!
  - Да, да, - забормотала я, протискивая мимо людей, наступая на ноги и то и дело тыча в кого-то локтем. - Извините, прошу прощения...
  Я выскочила в стеклянные двери. Холод вжался в лицо, въедаясь в кожу кислотой. Шел снег, словно где-то там, в свинцовых небесах, рассыпалось от ветхости старое кружево. Остановившись на вымощенной плиткой, расчищенной от снега дорожке, я поняла, что не в состоянии сделать еще хотя бы шаг.
  То, что я увидела, наверняка было сном. Но ветер, треплющий мои волосы, снежинки, налипшие на мои чудные кремовые туфли, непередаваемый запах зимы, голоса, холодная капелька на щеке, были слишком реальны.
  Я видела небо. И крыши домов. Проходящие мимо люди не задевали меня плечом. Да, люди, а не манекены с серыми лицами. Фонари возвышались по обе части дороги. Мгновение я была уверена, что они вот-вот сдвинутся с места и торжественно, словно участники черного парада, зашагают прочь. Перекресток освещен мягким светом; свет отражался и сверкал в крошках падающего снега, в сугробах и заиндевевшей плитке, отражался от машин, ползущих по дороге, от моих ногтей, выкрашенных в перламутр. На пронизывающем ветру шелестели огрызки объявлений на столбах. Мама, держа малыша за руку, переходила через дорогу, ее догоняла обнимающаяся парочка, на лицах - улыбки. Вдаль тянулась аллея, лавки пустовали, занесенные снегом. Над дорогой - лента с рекламой футбольного матча. Никаких голограмм и багряного осадка с заводов на ладонях. Нет патрулей, топота милицейских сапог, толкачей, крабов, закинувшихся мощной наркотой проституток, смеющихся стен. Лишь как в сказке, подгоняемый порывами ветра, падает снег.
  Зима, настоящая зима, пахнущая не зловонными миазмами с предприятий, а холодом. На своем веку я не застала настоящей терпкой зимы.
  - Аврора!
  Я обернулась и тут же очутилась в чьих-то объятиях. Сильные руки на моем теле.
  - Тебе не нравиться здесь? Можем пойти в другое местечко.
  Дрожащее вздохнув, я уткнулась лицом в платиновые волосы брата. Виктор тихонько засмеялся.
  - Нет. Здесь славно... - я прижалась щекой к груди брата и слушала его сердцебиение, - но холодно.
  - Идем внутрь. Ты вся дрожишь.
  Я сжала пальто Виктора в кулаках и заглянула в его лицо. Взгляд светлый и легкий, как парящий мотылек.
  - Разве ты не замечаешь?
  - Не замечаю чего, Аврора? - терпеливо спросил он. Ямочки на щеках, ласковый смех в глазах.
  Хотела бы я объяснить ему все так, чтобы он понял.
  - Виктор, - вздохнула я, целуя его в уголок рта, - люблю тебя.
  - Идем, родная.
  От горячего шоколада по телу разлилось сладкое тепло. Напротив него в меню стояло называние: "Большой Белый Мир". Да, мы заказали "Большой Белый Мир". Черный шоколад с шапкой из воздушных сливок. Мною овладело умиротворение. В воздухе дрейфовала тайна. Я утонула в бездонных глазах брата. Ничто не имеет значения, кроме этих глаз и любящей улыбки.
  Мы сидели друг напротив друга, левую руку я положила на стол, и Виктор бережно сжал ее. На нас заглядывались. Я могла представить, как мы смотрелись: оба в черном, а волосы - как большой белый мир за окном, только белее.
  - Кстати, Георг выдал себя, что неровно дышит к тебе.
  Если и был мгновенный порыв задать Виктору встречный вопрос: "Откуда ты знаешь Георга?", то он испарился, стоило брату крепче сжать мою руку. Георгу есть место в моем мире... неважно, в каком из двух.
  Я улыбнулась. Виктор положил серебряную ложечку на салфетку.
  - Подозрительно. Не впечатляющая реакция. Накричи на меня для приличия, что ли, или покрасней от смущения. Приличные девушки всегда кокетливо краснеют.
  Голубые мамины глаза встретились с моими. Словно тонешь в сказочной бездне.
  - Видимо, я неприличная девушка. Каким образом выдал?
  - Начал придурковато улыбаться, когда речь зашла о тебе.
  - Минутку, он улыбался так же, как ты сейчас? О, в таком случае вы определенно стоите друг друга.
  Виктор пожал плечами:
  - Аврора, понимаешь, мужикам не положено сопли разводить. - Его рожа стала подлой: - Что у тебя с Георгом?
  Я посмотрела на него так, будто он меня смертельно оскорбил.
  - Брось, Аврора! Ответь. Это ведь между нами. Между братом и сестрой. Ну где еще ты встретишь двух настолько похожих людей? У нас с тобой даже волосики стали практически одинаковой длины.
  Нет, вы только подумайте - "волосики"! С ума сойти. Мне пришлось не по вкусу нелепое "практически". Если бы кто-то сравнивал не только наш с Виктором по сути схожий характер, но и внешность, это бы изрядно нервировало меня. У него фора в семь лет.
  - Обещаю, что не буду дразниться, сестренка. Расскажи, что между вами, и я успокоюсь.
  - Я тебя сейчас так успокою, милый, что мало не покажется.
  Глаза Виктора искрились. Не понимаю, что он нашел забавного в моих словах. Черт подери, мои угрозы не воспринимают серьезно. Даже родной брат, и тот покатывается со смеху.
  Я начала вставать. И вот Виктор уже рядом и обнимает меня.
  - Пожалуйста, не злись. Останься.
  - А я могу?
  Его объятия начали таять. Как сорвавшийся альпинист, я стала падать, падать, падать... в белую пропасть, ощетинившуюся далеким, как раскаты грома, смехом и ускользающими прикосновениями. Кто-то выключил свет. Я закричала, зовя брата, но ответом была тишина. И в этой тишине, где-то далеко-далеко, за панорамными окнами, падал снег.
  
  
  Глава 60
  
  На корне языка - горечь. Шершавая ранящая поверхность под щекой. Тело одеревенело, ноги затекли и замерзли. Я открыла глаза, но могла и не открывать - все равно ни черта не видно, все краски сгустились и перетекли в черный. С зарождающейся паникой в груди, я силилась разглядеть хоть что-то, когда полоса ярчайшего света пронеслась по полу и стенам, ослепив меня.
  Застонав, я приподнялась. Правая рука стиснута в кулак. В ней было что-то зажато. Ослепительное лезвие света вновь рассекло комнату и исчезло, но я уже поняла, куда мне надо доползти. Головокружение и тяжелый запах, повисший в комнате, сводили с ума. Покачиваясь, я подошла к окну и ногтями впилась в газетные листы, срывая их. Свет снова перечертил комнату. Я закрыла глаза, а когда открыла - увидела огромную лампу на доме напротив. Она вертелась, как глаз без зрачка.
  Я разжала ладонь. В ней оказалась пуговица - черная, матовая. Пуговица с пиджака Виктора.
  До меня доходило нестерпимо медленно. Я осторожно положила пуговицу на искромсанный подоконник и смотрела на нее, пока свет с улицы плескался в ней, точно в выбитом, мертвом глазу. Но в то же время она была бесконечно прекрасна. Вот оно, доказательство, что я не брежу, что не спятила. Все, что я переживала, было реально! Так реально, что я смогла сорвать пуговицу с пальто того, другого Виктора, который никогда не убивал за деньги. Выходит, в том месте и я была другим человеком? И девочка с рыжими волосами? И Георг?
  Я взяла пуговицу и сунула в карман юбки.
  Света было недостаточно. Возможно, именно это спасло меня. Стараясь не думать о Фениксе Страхове и о том, что он, возможно, ошивается где-то поблизости, я на ощупь двинулась к двери, выводящей в коридор. Пару раз мои кеды скользили на чем-то. Дверь была открыта и я напоролась на нее, больно ударившись грудью и носом. Я почти была уверена, что сломала нос, но не остановилась. Сквозь глазок сочился больной свет. Припав к глазку, мне показалось, что пол выворачивается из-под ног. Я зажала рот ладонью.
  На площадке лежала гора шерсти - то самое существо, которое заговорило со мной. Возле него стояло два высоких угловатых урода с черными мордами. Еще одна тварь спускалась по лестнице.
  Шакалоподобное чудовище внезапно заслонило глазок. Я отшатнулась. Могильный холод скользнул из-под двери.
  Раздался звонок.
  Фараон звонил в дверь квартиры, в которой наверняка было больше девяти трупов. А я вся в засохшей крови. Вот ведь дерьмо.
  Я вжалась в стену, боясь вдохнуть, пошевелиться. Вновь звонок. Если фараоны попадут в квартиру и найдут меня...
  Стискивая зубы, я отняла ладони от лица и двинулась вдоль стены. Глаза привыкли к темноте. Я подняла ранец и надела его. Что я собиралась делать? Я не знала. Зато знала вот что: я хотела выбраться отсюда, ко всем чертям. Желательно не к тем, кто топтался по ту сторону двери.
  Здесь был балкон. Некая непрочная на вид конструкция протянулась на всю высоту здания. Я попыталась открыть окно, но рама ссохлась; стоило мне нажать на нее, как краска трещала, облущиваясь чешуйками, до крови царапая подушечки пальцев. Квартиру то и дело разрывал визг звонка. А когда он прекратился, словно делая передышку, я услышала рык, с большим опозданием складывающийся в моем сознании в слова. Эти слова поставили точку в моих сомнениях и сожалении о расцарапанных пальцах. Я красочно представила, что меня ждет, если я не открою это гребаное окно.
  Я втиснула ногти в щель и потянула. Боль была такой, что я прокусила губу, пытаясь не закричать. Окно нехотя поддалось, треща старой краской, высохшим в крупинки клеем и налепленными толстым слоем газетами. Мне пришлось очень постараться, чтобы приоткрыть его. Ледяной ветер пробрался в комнату, сквозя низко-низко у пола, скручиваясь змеями по углам. Сглатываю металлическую на вкус слюну, прижимая кровоточащие пальцы к животу, я прислушалась. За дверью было тихо. В голове замигала красная лампочка.
  Я протиснулась в оконную щель и подставила руки, чтобы не упасть. Железо было обжигающе холодным. Ладони заскользили, как дохлые рыбы. От неожиданности я ахнула. Мне было не за что ухватиться! Если я не предприму что-то, то съеду за край, и моя попытка избежать шакальего правосудия обозначится на асфальте тридцатью этажами ниже.
  Я сжала руки в кулаки и аккуратно перевернулась на спину. Подтянула ноги - сначала одну, потом другую. Сжавшись, еле дыша, я просидела так около минуты, обдуваемая всеми ветрами, сердце готово было выпрыгнуть из груди.
  - Спокойно, Востокова, еще не в таком дерьме тонули, - пробормотала я и встала на колени, с колен - на ноги, придерживаясь за стену. - Вот так, девочка, медленно, но верно. Будь умницей.
  Передо мной открылся потрясающий вид. Потрясающий до самых кишок.
  Это время суток всегда было странным гибридом ночи и ранних сумерек. Впрочем, вечером его тоже не назовешь. Небо отражает свет города и тошнотворное свечение заводов, приобретая оттенок сырого мяса, вместо крови напоенного неоном. Если подняться выше облаков, можно увидеть звезды. А где-то там крутятся в неизвестных количествах спутники, готовые с нажатием кнопки какого-то неумытого ублюдка в погонах сбросить нам на голову боеголовку или незаметно для всех применить бактерицидное оружие, еще горяченькое, только из лаборатории. Пальчики оближешь.
  Переплетение дорог и улиц Порога с высоты ассоциировалось с микросхемой. И оно лежит перед тобой, как на тарелке с голубой каемочкой, готовое к употреблению.
  Кошечка с рекламы "Ам-Незии" улыбалась, как богиня.
  С балкона вела лестница. Вниз. Стоило мне ступить на нее, и она задрожала. Ветер ударил с новой яростью, выдавливая слезы из глаз, хлестко отбросив волосы с лица. Шатая проклятую лестницу. Я крепче вцепилась в ступени, упрямо продолжив спускаться. И всякий раз, когда я достигала площадки и ступала на очередную лестницу, передо мной открывалась восхитительная панорама: лист металла наверху и внизу, а ты лихорадочно сжимаешь единственную опору, зависая над городом.
  Я старалась не сбавлять темп. Многими этажами ниже, жавшись к стене, пытаясь нащупать ногой ступень, я услышала топот. Стена вздрогнула. В нее кто-то со всей дури врубился, послышался мяукающий рык. Что-то большое заслонило льющийся сквозь заклеенное окно грязный свет. Я упала на колени и судорожно влезла на лестницу, еле дыша от сдавливающего грудь страха.
  Все, казалось, уже позади, однако на втором этаже из окна высунулся седой, как паутина, старик с двустволкой. Направляя ружье мне в голову, он завизжал:
  - Имел я вас всех!
  Выбор был прост: либо мои мозги переселяться из черепа на асфальт, либо я разожму руки. Говорю же, простой выбор.
  Я разжала руки. Уже над головой прогремел выстрел. Упала я на спину, из легких ударом выбило воздух. Но не было времени ныть - старый психопат уже перезаряжал ружье, по всей видимости, всерьез намереваясь прикончить меня. Стрельба - музыка паршивых районов, и она непременно привлекает внимание стражей порядка, если таковые есть поблизости. А таковые поблизости были.
  Перевернувшись на живот, я стиснула зубы, но стон вырвался. Задрожал металл в трех метрах надо мной - на него ступили. И я даже знала кто. Хрипя, я подскочила и бросилась вдоль дома. Громыхнул выстрел, и я инстинктивно упала, прикрывая голову руками. Не теряя ни секунды, я подскочила и завернула за угол. Я помнила дорогу, по которой меня сюда привез демон. Запомнила, где ближайшая остановка. Хромая, я бежала именно к ней. Адреналин притуплял боль, но я знала, что ушиблась здорово и скоро (если буду жива), мне станет чертовски больно.
  Вцепившись в перила, преодолев два пролета, я поднялась на остановку. Монорельсы - удобная штука, они могут раскроить воздух где угодно, причем, за рекордный срок.
  Поезда все не было, и я села на скамью под навесом. Адреналин испарялся из крови. Я уже начала замерзать, пульсировал левый бок, левый локоть онемел, ткань рубашки приклеилась к телу. К тому же, Страхов хорошенько постарался ножом. У меня была порезана скула, тянуло живот. Я соскребла с площадки то, что до сих пор называют снегом, и попыталась оттереть от крови лицо, руки, кеды. Одежда сделалась непонятного цвета - кажется, что она скорее в грязи, чем в крови. По городу передвигается столько рванья, что вряд ли я буду выделяться. Какой-то лохматый тип мочился на остановке, мурлыча национальный гимн. В самом деле, выделишься тут.
  Непонятно откуда, тряся жестянкой, вылез закутанный в смердящие лохмотья старик. Он взял курс на меня. Я продолжала смотреть перед собой, игнорируя шарканье, громыхание жестянки и шумное свистящее дыхание. Тогда старик направился аккурат к мочащемуся типу. Тот терпением не отличился: выхватив жестянку, продолжил делать свое дело в нее. Мелькнуло кривое лезвие. Тип хрипло вскрикнул. Он попытался ударить старика, но потерял равновесие и упал, громко стоная. Я продолжала неподвижно сидеть, дескать ничего-не-вижу-ничего-не-слышу. Дерьмо в лохмотьях, неизменно шаркая и тряся банкой, предварительно опустошив ее, двинулось в противоположном направлении - туда, где маячили силуэты бродяг.
  Поезд остановился с тихим шипением. Я заплатила за проезд мелочью, найденную на дне рюкзака. Какие-то типы с покрытыми головами прошли мимо. Капюшоны хранили в тени их лица, но свет на миг разбавил тень и я заметила нечто, напоминающее лисью морду. Один из леших полуобернулся. Мне кажется, он хотел что-то сказать, когда напротив меня уселся тролль. Расставив ноги и раскинув по спинке сиденья руки, тролль прорычал:
  - Иди ко мне на колени, махонькая, я тебе сказочку расскажу.
  Мне было так паршиво, что никакой тролль или леший не могли выбить меня из колеи. Для того чтобы выйти из подобной ситуации целой и невредимой, мне больше не нужно оружие - я чувствовала это. Пол года назад я бы не стала делать столь безумные заявления, но все течет, все меняется, я уверенно съезжаю с катушек.
  А еще я презираю сказки - ложь о лжи.
  Посмотрев в мохнатую крупную морду тролля из-под полуопущенных век, я сказала:
  - Отвали ко всем чертям, брат. Без обид. Монстры должны понимать друг друга.
  Когда секундой позже он встал, я кивнула ему. Он кивнул в ответ и направился в другой конец вагона. На его мохнатой морде появилось то, что я меньше всего ожидала увидеть - уважение.
  За окном проносились силуэты зданий, один непрерывный мазок. На следующей остановке в вагон ввалил некий урод. И надо же, черт возьми, он подсел именно ко мне. Краем глаза я покосилась на него. Это был бритоголовый, в хлам пьяный верзила, бутылка опасно кренилась. Я чувствовала, что он смотрит на меня, шумно дыша. Чувствовала каждым сантиметром кожи. Что ж тут поделать, когда такое дерьмо цепляется? Смотрит, шумно дышит, потеет.
  - Как такая красивая баба может быть при людях? - наконец родил он, сглатывая слюну. - Как такое может быть, а?
  Тролль молча схватил ублюдка за шиворот и потащил прочь. Я была ему благодарна.
  Я вышла через три остановки. Да, я отдавала себе отчет в том, что рискую, возвращаясь в университет. Но - кровь из носа, а мне надо было забрать оружие и, если будет возможность, смыть с себя кровь. Это ведь так мало, в чем нуждается девушка.
  
  
  Глава 61
  
  Кажется, всем было наплевать мне. Справедливо. Ведь мне было наплевать на всех.
  Сегодня особенная ночь. Плохой сон мятежного духа. Микшированные кошмары под пряным соусом из смеха и алкоголя. А, может, и чего-то запрещенного. Сегодня студенты закидывались колесами и любовью. Строения университета походили на пульсирующие раны. Окна, точно оголенные порезы, были кроваво-красными. Они терялись в грязных столичных небесах, отчего исходящий от них свет рассеивался, и небо приобретало еще более зловещий оттенок. Я старалась смотреть под ноги. От красного цвета начинало мутить.
  По коридорам бродили подростки - лица дряблые и довольные, глаза-пуговицы. Мимо, мастерски подражая подстреленной походке зомби, промчалась тесная группка первокурсников, с гоготом и улюлюканьем их выпасали старшие курсы. Меня не слишком бережно отпихнули с дороги, к стене. Неужели вы, идиоты, считаете это весельем? Неужели это действительно цепляет вас, идиотов? Когда-то я тоже считала возможность напиться и укуриться благородным делом. Приоритеты меняются. Мне бы сейчас в живых остаться. Было бы здорово, серьезно. Моя ночь Мясника не шла ни в какое сравнение с их. Впрочем, ночь только начиналась. Я не знала, что случилось со Страховым, где сейчас фараоны, окажусь ли я в их лапах рано или поздно, или нет. Я ничего не знала, но при этом было дикое желание заорать на весь коридор, чтобы все, кто видел меня, принесли под мою дверь по десятке. Потому что таких, как я, ни в одном зоопарке не увидишь.
  Чья-то клешня сомкнулась на моем плече. Я обернулась, готовая врезать по морде.
  - Эй, полегче! - Тимофей поморщился. - Почему ты вся в... грязи?
  Первый вопрос, а он уже бесит меня.
  - А ты как думаешь? От счастливой жизни, ясен пень.
  Он потянул меня куда-то.
  - Где Мика?
  Тим не ответил. Мы завернули за угол. В конце коридора были двери в душевые. Парень за руку подвел меня к ним и подтолкнул, чтобы я вошла.
  - Что случилось? - Я попыталась заглянуть ему в лицо. Дверь закрылась со скрежетом. - Что, черт возьми, происходит?
  Он развернулся ко мне, темные пряди упали на глаза. Я отшатнулась, спиной наткнувшись на перегородку душевых кабинок. Мокрый кафель затрещал под подошвой.
  - Ты вместе с тем недоноском Георгом? Ты вместе с ним, да? - спросил Тимофей, оттолкнувшись от двери и шагнув в мою сторону.
  Я никак не могла понять, чего он хочет, не могла прочитать это в его глазах. Башка плохо варила. А если быть точным - вообще не варила.
  - Какого черта, Тим?
  Тим подошел ко мне вплотную. Схватив за лацканы пиджака, он приподнял меня на цыпочки. Я понимала, что должна закричать, что должна предпринять хоть что-то. Оцепенела.
  - Аврора, - он рывком прижал меня к себе. Я прикусила язык, рот стал наполняться слюной и кровью. - Ты постоянно ускользаешь от меня. Почему? Ты была у него? Ты ходила к нему? - С каждым вопросом он встряхивал меня. Я и не заметила, когда по моим щекам потекли слезы. Я открыла рот, чтобы позвать на помощь, и ничего не услышала - просто тихий хрип. Тим зарычал и оттолкнул меня от себя. Затрещала ткань пиджака.
  Я упала, перекатилась на бок, силясь хоть что-то сообразить. Мое тело давно было одним сплошным синяком. "Господи, разве ты не видишь следы ножа, ударов? Что происходит? Что вообще происходит?" Примерно это я и спросила, перемежая слова всхлипами. Я с ужасом увидела, что по бледным щекам Тимки катятся крупные слезы. Он потянулся ко мне. Я ударила его ногой в грудь. Он отшатнулся и секунду стоял неподвижно, будто пытался понять, что здесь делает. А когда вновь посмотрел на меня, слез исчезли из глаз, от них остались лишь мокрые борозды. Его глаза заблестели странным решительным огнем.
  Я хотела закричать, когда он ударил меня ногой по ребрам. Выдохнув, я попыталась перевернуться на живот и встать, но он вцепился в мою рубашку. Я стала вырываться, и тогда он ударил наотмашь. Слезы хлынули из глаз с новой силой. Горло сдавила горечь, я вдруг почувствовала себя такой одинокой, брошенной, преданной всеми, что перестала сопротивляться...
  Дверь распахнулась с глухим ударом и в душевую протиснулась обнимающаяся парочка. Я всхлипнула, и парочка оторвалась друг от друга. В руке парень держал бутылку.
  - Ну и дела, - пробормотал он. - Не хотели помешать...
  Девушка начала было хихикать, но тут ее глаза встретились с моими. Она уперлась ладонью в грудь парня, изумленно переводя взгляд с меня на Тима и обратно. Я глядела на эту хрупкую девицу, и в голове фейерверком взорвались слова, рассыпаясь в задутом, будто свеча, разуме брызгами искр: "Нет больше необузданно посторонней силы. Есть лишь парочка старшекурсников, которые могут помочь тебе. Спасти от человека, которого ты считала своим другом".
   - А не перебрал ли ты, приятель? Что-то девушке не нравятся твои ласки. - Парень шагнул в нашу сторону, однако Тимофей уже отпустил меня. Его лицо оказалось в тени.
  Я встала, придерживаясь за кафельную стену. Рубашка разорвана, не осталось ни одной пуговицы. Я попыталась прикрыться. И тогда девушка сняла с себя пиджак и набросила мне на плечи.
  - Идем, - сказала она.
  Я посмотрела на Тимофея, на его окаменевший затылок; затем - на девушку с вихрем малиновых кудрей вместо волос; на парня с пирсингом нижней губы и брови.
  - Оставьте нас, пожалуйста, - вот что произнесла я.
  Девушка кивнула.
  В воцарившейся тишине эхом отдавалось мое дыхание. Я подошла к Тимофею и протянула руку, но он шагнул глубже в тень, плечи ссутулились, изо рта вырвался тихий вздох.
  - Тише, тише, - шепнула я, горло сдавили слезы. - Уйдем отсюда. Уйдем из университета. Вместе. Да, ты был прав, у меня проблемы, большие проблемы. Я ничего не рассказала тебе. Но теперь расскажу. Все-все. Обещаю. Мы сядем у меня в комнате и...
  - Уходи, Востокова.
  Я всхлипнула, но тут же зажала рот рукой. Нет, я не выпущу этих звуков, ни за что.
  - Не надо так говорить.
  - Я сказал - уходи. Свали, Аврора! Избавь меня от этого... ада. Нет, - хохотнув, он сгорбился в тени, - истории не врут. Как наркотик, совсем как наркотик...
  И я поняла. Он подсел на меня, хотя я не имела технологических доработок. Но ведь на любовь подсаживаются лишь в том случае, если эта любовь дается синтетическим партнером. Что же это значит?
  - Ты...
  - Свали ко всем чертям! - заорал он не своим голосом. - До тебя не доходит? КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ!
  Да, ко всем.
  Я выбежала из душевой. Не помню, как я добралась до своего общежития. Я толкнула дверь комнаты и влетела внутрь. Мика вскочила с постели, книги посыпались на пол. Локи сидел на подоконнике, Эдуард стоял рядом. Из-за сигаретного дыма было не продохнуть. Вопрос почти созрел в голове, я готова была вытолкнуть его, но побитое тело диктовало свои правила. Я ввалилась в ванную, захлопнула дверь, встала под душ и открутила оба крана. Вода с шипением хлынула на меня. Я ничего не слышала, не видела, только чувствовала. Я стояла под обжигающими струями, в одежде, и вода подо мной окрасилась в бурый. Не знаю, сколько я так простояла. Мне нужно было время, и я получила его. Не закрывая воду, я вышла из душа и подошла к зеркалу. Ладонь скользнула по жемчужной запотевшей поверхности. На меня смотрело жалкое существо. Глядя себе в глаза, я несколько десятков раз повторила, что должно сосредоточиться. И я сосредоточилась. Отсекла часть мыслей, точно руку.
  Я вышла из ванной комнаты, оставляя за собой цепочку мокрых следов, вода стекала с одежды ручейками. Ни на кого не глядя, я открыла шкаф и достала обтягивающий темно-синий комбинезон и ботинки на шнуровке. Мика таращилась на меня, будто видела чудовище, сделавшее выбор между ботинками и кедами. Я поймала ее взгляд и улыбнулась уголками губ. По крайней мере, я хотела думать, что это была именно улыбка, а не тонкий, как лезвие, оскал сумасшедшего.
  - Когда я войду сюда через пять минут, комната должна быть пустой. Вечеринка окончена.
  Мика разрыдалась - стоило мне закончить фразу, как она накрыла лицо руками и разрыдалась. Меня застали врасплох.
  - Издеваешься? - подвывала она в перерывах между всхлипами. - Издеваешься, Востокова? Ты моя подруга! Не забывай о тех, кому ты небезразлична! Потому что они не забывают о тебе!
  Верно, им лечиться придется, чтобы забыть. Как Тимке.
  - Куколка, у тебя удивительная способность избегать встреч.
  - А ты вообще фонтан прикрой, - рявкнула я Локи. Не знаю, какую по счету сигарету курил каждый из парней, но пепельница была полной.
  - Я волновалась, - прошептала Мика, ее сдавленный голосок потряс меня. Никак малая действительно волновалась. А я-то думала, что делаю полезное дело. Кто еще, как не я, попрется в морг, следуя безумным, но верным догадкам знакомого ликана? Неужто найдется человек, который превзойдет меня по количеству очков-неудач? Сомневаюсь, и эти сомнения устойчиво стоят на земле своими многочисленными лапами.
  - У меня были дела на стороне. - Я вспомнила ветхого психопата с двустволкой и невольно усмехнулась. - Когда много пожилых ухажеров...
  - Да ты рехнулась!
  Нет, с меня хватит. Я показала Локи средний палец.
  - Вначале подстригись и оденься прилично, и только тогда у тебя появится право говорить, что я рехнулась. А до этого, мать твою, рассчитывай лишь на шлепок по морде.
  - Попридержи язык, цыпленок, - с тихим бешенством предупредил он, - иначе...
  - Иначе - что?
  Я видела, что Локи уже начало захлестывать раздражение. Но вместо его несомненно достойного, насмешливо-грубого ответа меня ожидало кое-что другое. Я обернулась на голос.
  У меня подкосились колени и я, придерживаясь рукой за стену, стала сползать на пол. Локи подхватил меня. Эд забрал у меня из рук одежду и ботинки, сложил все на кровати, где сидела отчаянно кусающая губу Мика.
  - Привет, Рори. Открытки и цветы были замечательными, - улыбнулся вошедший Ростислав. - Спасибо.
  Локи уселся на полу рядом со мной и подмигнул Ростику. Ростислав протянул руку. Не понимая, что творю, я приняла его руку. Парень мигом поставил меня на ноги, и - право, не знаю, как так вышло - притянул к себе. Я обняла его так крепко, что рукам больно стало. Ростислав тихонько засмеялся.
  - Нет-нет, постой, - я положила руки ему на плечи и заглянула в лицо. - Ты состриг волосы. Где твои волосы? Ростик, что ты сделал со своими волосами?
  Налысо. Он постригся налысо. Состриг свои длинные каштановые волосы. Которые были такими же, как когда-то у Евы.
  - Теперь я такой, Рори.
  - Твой шрам... - Я коснулась шеи бритоголового парня, которую, будто розоватая тесьма, огибал безобразный шрам. Если бы лезвие было острее, оно погрузилось бы глубже, и тогда парня не спасти... Если бы отец Нелли в тот вечер выпил меньше, ее не стало бы еще шесть лет назад. Везде это проклятое "если бы".
  - Не болит, - сказал он.
  - Я вела себя отвратительно.
  - Но ты не жалеешь об этом, правда?
  Поразмыслив над этим, я кивнула:
  - Просто так было надо.
  - Но сейчас все будет иначе. Ты куда-то собралась?
  Я отступилась от Ростислава на шаг.
  - Черт, Востокова, ты мне на ногу наступила, - проворчал Локи.
  Ростислав улыбнулся.
  - Даже не думай об этом! - рявкнула я, видя по глазам бритоголового парня, что настроен он решительно.
  - Какая-то дрянь забрала мою сестру, - жутковатая улыбка не сходила с его лица. Я не знала, из каких глубин поднялась эта улыбка. - И ты хочешь, чтобы я взял и забыл? Забыл о Еве? Рори, а ты забыла о ней?
  - Ты знаешь ответ.
  - Да, знаю. А ты, кажется, знаешь, где искать Зерно-Мать.
  Стараясь не подавать виду, что потрясена упоминанием зерна-Матери, я подошла к кровати и взяла одежду, обувь.
  - Веришь в эту сказку?
  - Ты же веришь.
  Я закрыла глаза.
  - Начну-ка базар по существу, объясню вам, недотепам, почему со мной лучше не связываться. Это был скверный по всем статьям денек. Возле больницы меня встретила толпа обезумевших от запаха сенсации репортеров, затем кто-то брызнул мне в лицо из баллончика и поцарапал щеку. Прелестные царапины, как считаете?
  - Аврора...
  - Кстати, Мика, Георг был прав на счет гиен. Большой белый мир оказался грустнее, чем я думала... - Я стискивала правый кулак до тех пор, пока не почувствовала боль. Затем разжала руку и безразлично смотрела, как краснеют четыре полумесяца, оставленные ногтями. - Итак, когда после увиденного в морге меня выворачивало в больничном сортире, туда вошел демон-нотариус. Славный малый. Он съездил меня по лицу и отвез к моей давней любви, Фениксу Страхову. О нем вы тоже скоро услышите по ящику и, надеюсь, он будет фигурировать в совершенно новой для него роли - трупа. Я жива, он мертв. Правда, фараоны дьявольски накалили обстановку. Боюсь, за мной скоро придут мохнатые парни, к тому же, скоро даст о себе знать Глафира. А у меня куча незаконченных дел. Одно из них - спуститься в ад.
  Все молчали. Моя исповедь произвела впечатление.
  Но, как оказалось, недостаточно сильное, чтобы спугнуть моих друзей. Спаси их от будущих ошибок. В том числе, от главной ошибки - меня.
  
  Я ориентировалась при помощи перчатки. Конечно, еще давно надо было обзавестись электронной картой - маршрут перед вами в виде голограммы с вложенной сенсорной системой, так что можно ставить маркеры и выделять наиболее приемлемый путь. Но карты-голограммы не было и теперь, отыскивая путь на крошечной светодиодной поверхности, у меня глаза едва не лопались от напряжения.
  Подкараулили меня на повороте к лифту пятью этажами ниже общежития. Навстречу выступил высокий юнец, белые дреды, дешевый микс технологии в теле. "Вот дерьмо, - устало подумала я, - могла и раньше заметить его".
  - Не волнуйся, - улыбнулся он почти дружелюбно, - никто не заметит твоего исчезновения.
  Моя очередь?
  Я подмигнула негодяю, глядя на него поверх ствола пистолета. Он все еще улыбался, туго въезжая в новый расклад. Ну и кому теперь веселее?
  - А я и не волнуюсь. - Я деланно насупилась. - Всего лишь в растерянности, придурок: прострелить тебе коленную чашечку или ограничиться погремушками. - Я щелкнула предохранителем. - Скажи своим придуркам, чтобы мотали отсюда к чертовой бабушке. Или тебе сегодня чертовски не повезет.
  Парень сделал несколько шагов назад.
  - Ты бы иначе чирикала, забери у тебя пистолет.
  - Верно, придурок, - улыбнулась я.
  Его горящий взгляд переметнулся за мою спину. Парень еле заметно кивнул, горло дернулось вверх-вниз. Чтобы не смущать его, я опустила пистолет. Энтузиастов было шестеро а, может, все семеро. Мой фан-клуб растворился в темноте коридора. Я свистяще выдохнула сквозь зубы.
  - С тобой лучше не связываться, - Эдуард опустил руку мне на плечо.
  Я сунула пистолет в кобуру, закрепленную на комбинезоне.
  - Повезло, - пробормотала я, понимая, что взмокла. Поверх комбинезона была накинута нейлоновая куртка с капюшоном, скрывающая кобуру. На спине - ранец с мелким барахлом.
  - Ты не веришь в везение.
  - Не придирайся к словам, рыжая. - Я повернулась к девушке. Она чуть смущенно улыбнулась. Меня захлестнуло раздражение. - Ребята, - промурлыкала я, окидывая ласковым взором моих друзей-недотеп, миновавших еще одну точку невозврата, - вы те же придурки, раз вместо теплой постельки выбрали ночную вылазку со мной.
  Локи пожал плечами.
  Лестница была узкой, лампочки мигали от прыгающего напряжения. Мика шла за мной, сразу за ней - Ростислав, Эдуард и Локи. Ненавижу озвучивать гнусности, но нынче мир трансформировался и превратился в одну большую выгребную яму. Выйди за колючую проволоку, сделай шесть шагов и умри. И кто-то умрет. Кто-то, кто сейчас идет за мной, кто успел стать мне другом. Получается, я вела ребят на смерть.
  Сглотнув застрявшее в горле сердцебиение, я решила, что спущусь в подземные коммуникации сама.
  
  
  Глава 62
  
  Мы покинули периметр. В красных щелках глаз охранника я увидела возражение, но стоило нашим взглядам встретиться, как он отступил в тень. Я надвинула на глаза козырек кепки и поправила накинутый поверх кепки капюшон. Мы вышли к дороге - пульсирующей жиле света.
  На огромное полупрозрачное, подсвечивающееся изнутри здание был напылен светодиодный экран - площадь, равная нескольким этажам, разбрасывалась цветами и звуками, как политики обещаниями накануне очередных баталий за свои паршивые портфели. Такие экраны как плесень - паразитируют практически на всех поверхностях. Это и есть плесень: достаточно нанести на стенку затравку из органики, вернее, из биоорганического полупроводника, настроить программу самоорганизации, как эта дрянь, формируя светодиодную сеть, начнет расти, захватывая все новые и новые поверхности, до тех пор, пока на его пути не встретится другая плесень, с другой, дружественной программой, и тогда они остановятся в своем нелепом консенсусе. Обычно подобные паразиты вызывали во мне раздражение. Сейчас же вдруг заинтересовали.
  На семи экранах, разбросанных по улице, синхронно шла прямая трансляция. Прохожие останавливались, задирали головы, указывали пальцами. Голограмма джинна с обнаженным торсом рябила помехами. Сбоило напряжение. Я остановилась, глядя на экран.
  О чем-то распинался мужлан с шикарнейшими усищами. Его микрофон и галстук превосходно сочетались, и сие сочетание представляло собой цвета флага нашей страны. Картинка дрогнула и сместилась - видимо, оператор нашел более интересный объект съемки. Невообразимой высоты звук тут же затопил воздух. Сирены. Механические сирены вращали головами, в ужасе распяливая рты; кто-то швырнул бутылку с зажигательной смесью и волосы на одной из них вспыхнули. Мика вцепилась в рукав моей куртки, указывая пальцем на экран. Но я и так все видела. Сердце бешено колотилось.
  Центральный проспект, Проспект Ветров, заволок черный дым. Какие-то типы в косухах, хохоча и глумясь, раскачивали бентли, за рулем - толстяк с безумным взглядом и вздрагивающими брылами. На дороге дымилась куча. В эту кучу непрерывно что-то подкидывали - то покрышку, то колесо, то плащ, снятый с богача. Дым валил будь здоров. Иссиня-зеленая витрина, состоящая из сот, выбита сразу в нескольких местах; из бутика прут вандалы, таща в руках награбленное. На грязных джинсах одного красуется пояс с бриллиантовой пряжкой, сильные руки работяг взблескивают драгоценными часами, какой-то качок ухахатывается, демонстрируя приятелю пиджак с нефритовым отливом поверх его растянутой линялой футболки... Из боковых улочек на Проспект выбегали люди, в руке каждого - что-то увесистое. Инвалид колотил металлическим прутом по стволу ближайшего железного дерева. Расплескивая жидкий огонь, злобного вида старикан лихо перебирал механическими протезами. Задними фарами мигала уборочная машина, врубившаяся в витрину ресторана, в котором мне однажды довелось поужинать. Люди прибывали, вал за валом, как цунами, круша все на своем пути. Картинка прыгала. Оператор направлялся в гущу. Люди теперь проносились мимо, задевая его, обругивая, подстегивая и подбадривая.
  - Иисусе Христе! - неожиданно заорал репортер. Камера качнулась и уставилась на него. Крепко сбитый олигофрен, ухмыляясь на всю ширину пасти, приближался к нему. - Останови его! Останови! - завизжал господин Моржовые Усы в камеру. Оператор продолжал снимать. - Скотина! Продажное сучье! - Мгновение спустя репортер получил огромным кулаком по лицу, на асфальт брызнула кровь. Олигофрен сплюнул, затем расстегнул брюки и стал мочиться на пальто репортера.
  Оператор бросился наутек. Скорее всего, это был один из тех, кто продал свои глаза. Знаете, есть люди, торгующие телом как билбордом, а есть те, кто не прочь сливать увиденное каналам, находясь в гуще событий. Но ничто не освобождало его от страха, никто не согласился купить его страх. Оператор бежал.
  Серия выстрелов. Механические сирены неистовствовали, одна из них, дотлевающая, заваливалась набок, ее глаза текли, точно сапфировые реки.
  На ступенях перед кинотеатром стоял мужчина в затертой кожанке. Он созерцал происходящее, всполохи огня плясали на его лице и мешали верно истолковать застывшее на нем выражение. Оператор направлялся к нему. Громыхнуло, картинка подпрыгнула и уперлась в асфальт. Оператору понадобилось какое-то время, чтобы подняться на ноги. Вскоре стала ясна причина толчка. Выше по Проспекту, с верхних этажей рукотворной стеклянной горы на дорогу хлынула вода. Огромный острый осколок пригвоздил к земле женщину, пронзив ее насквозь. Орали люди. Замкнуло сразу несколько деревьев и они, взорвавшись искрами, погасли. В светодиодные экраны бросали взрывоопасные смеси. Счастливые лица, призывающие покупать и поглощать, обзавелись выжженными дырами.
  Внезапно Проспект накрыл громогласный голос. Оператор, до сего момента глазеющий на подергивающихся в предсмертных судорогах людей, настигнутых водой и электричеством, уставился на ступени кинотеатра. На мужчину в затертой кожанке. Вот чей это был голос, многократно усиленный программой в глотке:
  - ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС - ЭТО МАШИНЫ УБИЙСТВ В СТРАНАХ ТРЕТЬЕГО МИРА? ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС - ЭТО МЕРТВЫЕ ДЕТИ? ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС - ЭТО КАМЕРЫ ОГНЯ?
  Люди роптали все громче и громче.
  - А, МОЖЕТ, ВЫ ХОТИТЕ, ЧТОБЫ ПАРЕНЬ, НОСЯЩИЙ ВМЕСТО ШЛЯПЫ БОЕГОЛОВКУ, ПОЯВИЛСЯ НА ПОРОГЕ ВАШЕГО ДОМА? РАЗВЕ ЭТОГО МЫ ХОТИМ?
  К кинотеатру хлынула вопящая толпа. Крики, крики, крики... В живот будто вдвинулось что-то ледяное. "Проспект Ветров", - молоточком стучало в голове. Мне нужно на Проспект Ветров.
  
  
  Глава 63
  
  По вагонам бродил мальчишка лет одиннадцати, одноглазая обезьянка на его плече скалила желтые клычки. Грязный бант на подбитой лишаем шее обезьяны, волочащаяся левая нога мальчишки, такой у него скверный протез. Никто не заботится об этом одноногом пацаненке, но он не хочет вырасти таким, как окружающие его манекены. А хочет стать человеком, и поэтому ухаживает за паршивой обезьяной. Однажды скотинка сдохнет, и мальчишка от отчаяния пойдет убивать. И будет он жить не за счет секундной жалости незнакомцев, а за счет их смертей. Я теснее прижалась к Ростиславу.
  Когда торможение скрутило желудок, над пассажирами поплыло оживление. Люди стали вытягивать шеи, привставать с сидений, чтобы получше рассмотреть ублюдков с закопченными лицами и с оружием, угрожающе бродящих вдоль платформы. Это была не милиция, а мятежники. Невероятные гибриды к крупнокалиберными игрушками.
  - Вам не кажется, что карательные загоны припозднились? - пробормотала пожилая горгулья и стала ловко стаскивать с себя золотые украшения.
  Какой-то мажор с явным отвращением обратил на женщину желтый взгляд своих кошачьих глаз, всем своим видом демонстрируя, что он выше пошлых материй, о которых клекотала она. Однако ответ пожилой особе уже крутился на кончике моего языка.
  - Надеюсь, они вообще не появятся, - сказала я.
  Водянистые глаза женщины встретились с моими. Белый безобразный шрам на щеке как в замедленной съемке исказился, гримаса ужаса и отвращения расползлась по морщинистому лицу в толстом слое дорогой косметики.
  Старуха узнала меня.
  - Будь ты проклята, - забормотала она, повышая голос. - Ведьма, детоубийца... Будь ты проклята. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТА! - завизжала она во всю глотку.
  Люди вскакивали с мест. Кто-то заорал, чтобы горгулья заткнулась. Но большинство хотели дотянуться не до горла старухи, а до моего. Какой-то мордоворот с подвижной татуировкой на скуле схватил меня за волосы.
  - Отребье! Дерьмо! Мутанты! - визжала старая карга.
  - Эй, мамаша, ану закрой свою большую трепливую пасть!
  Кто-то уже не мог справляться с эмоциями и просто громко рычал.
  - Дегенераты, вызывайте карателей! Он схватил девчонку! Он схватил ее! Схватил!
  Мика врезала мордовороту в пах. Согнувшись и закряхтев, он разжал кулак, к пол вагона легчайшей паутинкой устремился клок моих волос. От боли из глаз катились слезы.
  - Мутанты, вон, вон они! - ревела старуха как умалишенная. Морщины были глубокими реками на запудренном лице. Кожа вокруг рта покраснела, глаза лезли из орбит, а руки уподобились когтистым лапам. - Хватайте их, паскуды! ХВАТАЙТЕ!
  Мы выскочили из вагона и побежали к лентам эскалаторов, над которыми плавала алая голограмма "ВЫХОД". В нашу сторону сию минуту двинулось около десяти вооруженных гибридов. За нами многоголосием неслись агрессивные выкрики. Этим насекомым оставалось лишь орать. Они не осмелятся выйти из своей железной коробки на этой станции, я уверена.
  Если выбирать между гражданами Порога, накормленными веселыми картинками с сияющих экранов, и этими вооруженными до зубов типами, я выбираю вторых. Наверно, почувствовала некое родство.
  - Котятки, - ласково улыбнулся мохнатый крендель с дробовиком, - вам не следует быть здесь. - Когда он посмотрел мне за спину, пасть блеснула сточенными клыками. Его одновременно удивляло и забавляло увиденное.
  Я позволила себе короткий взгляд через плечо. Двери закрылись и поезд заскользил прочь. Рты пассажиров беззвучно открывались и закрывались. Я невольно усмехнулась. Надо же, "мутант". Что-то новенькое.
  - Нет, это вам не следует говорить комплименты незнакомым девочкам, - Локи шагнул вперед. Что он, черт подери, несет? Паренек смотрел на зверя с дробовиком, и лицо его было таким беззащитным, что мятежники дружно расхохотались. Один из них как бы между прочим вскинул ружье. Угадайте, целясь в кого.
  Шипел отдаляющийся поезд. В камерную музыку подземки вдруг вдвинулся дробный звук шагов. Я посмотрела мимо направленного в мое лицо ствола. Если этот двинутый ублюдок спустит курок, от моей головы останутся ошметки, как раз на корм мятежным псам.
  У спешащего к нам мужчины были широченные плечи и повязка на глазу, а впечатляющую мускулатуру не мог скрыть даже изрядно поношенный рабочий комбинезон. Судя по всему, именно его появление откладывало фатальный исход.
  - Опусти двустволку, - рявкнул одноглазый, подойдя ближе. Ремень на талии оттягивали ножны и кобура. В мочки ушей вставлены многочисленные кольца. - Немедленно!
  Целящийся в меня мятежник повиновался.
  - Девочка, - обратился ко мне одноглазый работяга, - ты знаешь, к чему тебя приговорили?
  "Дыши", - приказала я себе.
  Старуха из вагона произнесла "детоубийца". Обвинение легло на меня Значит, Страхов либо мертв, либо преуспел в своем кошмарном замысле. Либо то и другое одновременно. Мертв для этого мира.
  - Аврора... - Мика схватила меня за рукав. Я отпихнула ее руку. Гудели голограммы - те, что еще не потухли. В мертвом белом свете ламп кожа казалась тонкой, как бумага. Даже тоньше.
  "Что это будет? - промелькнуло в голове. - Газовая камера? Камера огня? Инъекция?"
  Нет, меня повесят. Повесят для того, чтобы я подавала пример. Надеюсь, глядя на мое болтающееся в петле тело, у кого-то зародится чувство несправедливости, жажда борьбы. В обществе страха и потребления должны быть аутсайдеры, которые даже после смерти смогут подавать пример, вселять в маленькие разбитые сердца противоречивые чувства. Шаг за шагом я приближалась к концу. Виктор, милый мой Виктор, где ты сейчас?
  - Аврора Востокова, - сказал мужчина и кивнул. В его единственном глазе застыло холодное спокойствие. У таких, как он, все схвачено. Прирожденный лидер.
  - Понимаю, какое счастье привалило, - я улыбалась своим мыслям. Мужчина немигающе смотрел на меня. Я не стала разубеждать его, что улыбка предназначалась не ему.
  Будь доброй, пока добры к тебе, но жди подходящий момент, чтобы вцепиться в глотку.
  Рука сжалась в кулак.
  
  Рывок - и эскалатор остановился, обесточенный. Сквозняк принес в себе запах едкого дыма. Оставшееся расстояние мы преодолели пешком и оказались на улице, под задымленным небом.
  Я закашлялась, и мне тут же протянули респиратор, а ребятам велели накрыть рот и нос рукавами. Без колебаний я отдала респиратор, а свой рот накрыла рукавом куртки. Дорога была усеяна осколками и дымящимися кучами. Откуда-то сверху, словно снег из ада, спускались черные полосы пепла. Они цеплялись за одежду и всякий раз, когда я пыталась их стряхнуть, рассыпались на мелкие фрагменты и едва ли не срастались с тканью. Псевдоразумный пепел, или чем бы эта чертовщина ни была, вонял паленой шерстью и мочой.
  - Когда ты освободишься? - вопрос был задан кем-то из наших сопровождающих.
  Ответ долетел из-за разбитой витрины ювелирного салона. Во лбу гротескно восседающего над ней джинна застрял топор. Контакты замкнули, и джинн бешено вращал глазами. Периодически глаза закатывались, сверкая жемчужными белками, или наоборот безумно выпучивались, едва не вываливаясь из орбит. Пугающее зрелище.
  - Только на том свете!
  Чем дальше я шла, тем сильнее хотелось повернуть назад. Ребята, мягко говоря, невесело восприняли мое предложение направиться на Проспект Ветров, однако наотрез отказались бросать меня. Страх свернулся в скользких ледяной клубок в животе. Где-то поблизости ошивался Зевс, а у меня в рюкзаке лежало то, что могло его осчастливить. Знаю, грязная я скотина, его бы кулаком по морде в первую очередь осчастливить надо. Но, проходя мимо разбитых витрин, дымящихся этажей, вдыхая тяжелый запах плавящейся резины и пластика, содрогаясь от крушащих ударов и следующих за ними звуками, я поняла, что не жажду присоединяться к хаосу. Я была наблюдателем. Надолго ли?
  - Смотрите! - внезапно сказала Мика.
  Из горящего автомобиля выскочил тучный мужчина. Он пытался сбить с себя пламя, его лицо было в прекраснейшей из вуалей - огне. Он кричал так, что у меня закружилась голова. Я готова была поклясться, что слышу, как шипит сгораемый жир. Толстяк со всего разгона врубился в металлическое дерево и рухнул. Его тело еще некоторое время подергивалось в судорогах. Я старалась не смотреть, но дующий в нашу сторону ветер принес запах горелой плоти.
  Я не узнала в лежащих передо мной руинах Проспект Ветров. Не было милиции, карательных загонов, фараонов. Чего они ждали?
  Мы вышли к кинотеатру. Здесь уже образовалось настоящее столпотворение, галдящее скопище, нафаршированное искусственностью, смятением и гневом. Оратор, Террорист Номер Один собственной персоной, жестикулировал и не стеснялся в выражениях. Я не вслушивалась в то, что он говорил. Дмитрий (так звали одноглазого мужчину в рабочем комбинезоне) и его подопечные помогли нам подобраться к ступеням, образовав клин, внутри которого мы шли. Стена широкоплечих мужчин отделяла толпу от оратора; возможно, это типы из шайки Зевса. Доверенные головорезы? То, что делал этот ловкач с претензионным именем, всегда попадало на первые полосы. Это была не шайка, а целая подпольная организация. "Луддиты, - вспомнила я слова Георга, - выступают против стихийного распространения и применения машин". Да, судя по тому, что я видела, рабочий класс действительно боготворил их.
  Зевс увидел меня и на мгновение запнулся. Но только на мгновение. Вместо того, чтобы биться башкой о ступеньку от странного чувства, похожего на печаль, я щелкнула по козырьку кепки и махнула ему рукой, показав знак мира. Стоп, знак мира? Я опустила руку, сжав ее в кулак. Те механические сирены были совсем как люди, которые не хотели умирать. Никакого мира.
  - Будьте бдительны, товарищи! - закончил Зевс и поманил меня рукой.
  Мы попали под своды фойе кинотеатра. Я не справилась с собой и толкнула Зевса в грудь. Кто-то протестующе вскрикнул, но Зевс поднял руку. Я даже не поняла, кто кричал. Ясно было одно - стоит Зевсу щелкнуть пальцами, как на нас накинутся первоклассные убийцы. Его влияние можно было сравнить с влиянием Глафиры или Филиппа.
  Убрав с черные лица пряди длинных спутанных волос, перебросив их на спину, Зевс достал пачку сигарет. Его обветренные губы ехидно кривились.
  - Будешь?
  - Дети? - Я развернулась.
  Все стрельнули по сигаретке. Скрипя зубами, но пряча негодование за хищной ухмылкой, Зевс сунул пачку дорогого табака во внутренний карман кожанки. Вновь почувствовав готовность вершить подвиги, он приосанился и попытался обнять меня, но я отступила. Тогда неуловимый редактор "Зова Парнаса" сунул большие пальцы рук за пояс, усыпанный металлическими клепками и хмыкнул. Настоящий пират современности.
  - Что привело тебя сюда, прекрасная незнакомка?.. Хотя нет, пардоньте, теперь я знаю, кто ты, Аврора Востокова.
  Я сняла капюшон, кепку и пальцами вспушила белые волосы. Реакция окружающих была неоднозначной.
  - Ты в курсе, что посягнула на мою территорию? - Зевс выпустил дым мне в лицо. Я не подала виду, что хочу вцепиться когтями в его прокуренную морду. - Я запомнил твою милую мордашку, Аврора, - сказал дебошир, оценивающе щуря то один глаз, то другой и поглаживая подбородок. - Фу ты, дьявол! - Он отдернул руку от подбородка. - Недавно же брился! Борода прет как неродная... Юные мятежники, позвольте поинтересоваться: чем я озадачил ваши красивые головушки? К вашему сведению, настоящий мужчина должен быть заросшим и пахнуть так, точно только что разгружал вагоны. - Зевс продемонстрировал.
  - Потрясающе, - осклабился Локи.
  - Так, ладно, хватит, - я бросила свирепый взгляд на ухмыляющихся парней.
  Неужели это забавляет их? Неужели это действительно забавляет их, идиотов? Или происходящее настолько ужасно, что им просто необходимо выпустить пар и подребезжать нервными смешками? Эдуард погладил меня по лбу. Я смотрела на него до тех пор, пока он не шагнул прочь. Так-то значительно лучше. Совсем хорошо, впрочем, мне станет лишь тогда, когда я буду уверена: ребята в безопасности. Мика непрерывно теребила рыжий локон. Мне хотелось обругать ее и схватить за руку, чтобы прекратила. А потом отвести туда, где ей ничего не грозит. Если такое место еще осталось в этом мире.
  - У меня есть старый наномеханизм, - сказала я, дождавшись тишины. - Зевс, я могу сделать так, что во всем квартале пропадет свет.
  Зевс поджал губы и окинул меня пристальным взглядом. Без насмешки. В его глазах я впервые увидела то, за что его, пожалуй, и любил народ - острый ум, страстность, щепотка безумия. Он был опасен, потому что верил.
  Сунув сигарету в угол рта, я взяла луддита за руку и отвела в сторонку. Вслед нам засвистели. Высокие створчатые двери в большой зал кинотеатра распахнуты, из полутьмы рубят вопли - гогот и громкие разговоры.
  - Я никого не убивала... нарочно, - сказала я. Зевс кивнул без напускной важности. - Ты тоже, - добавила я неожиданно для себя.
  - Считала меня чудовищем?
  - И сейчас считаю. Ты пьяница, буян и просто подонок. Но, знаешь, даже в тебе есть что-то от хорошего парня.
  Он ухмыльнулся, но когда заговорил вновь, его тон был деловым и медицински сухим.
  - Оглянись вокруг! Разумные машины давно превзошли человека. Человеческий контроль над ними почти утерян. Помимо прочего, если мы попытаемся их выключить, это будет приравниваться к убийству. Технологии интеллектуальны и самобытны, и статус домашних животных не для них. Их слишком много...
  Сила жрецов вуду, шаманов, медиумов, ведьм... призраки, мутации, растянувшиеся на поколения, мой Виктор и я, затянутые в жернова упадка, гибельной эксплуатации древних технологий. Кто мы? Части головоломки? Что означают мои видения? Что где-то есть жизнь лучше этой? И для того, чтобы это узнать, придется многим пожертвовать: своим сознанием, физическим благополучием... Жертвы. Они всюду.
  - И их надо выключить. - Я смяла сигарету о стену, решительно стянула со спины ранец и запустила в него руку. Пришло время. Пальцы коснулись чего-то запредельно холодного. До чего же щекотно!.. По руке взобрался средних для механизма размеров паук-сенокосец, пощелкивая тонкими лапками. Он замер, добравшись до моего плеча.
  - Впечатляет.
  Я глядела на блестящий корпус, подвижные сочленения лап, на сенсоры, имитирующие паучьи глаза. И находила это сверхъестественно красивым.
  - Этот парень однажды дерзнул познакомиться со мной. Вылупился из зерна, которое считали нерабочим. Я научилась сворачивать его программу, и эмиссию не обнаружили. Эта мелюзга родом из военного ада третьей мировой. На корпусе даже дата есть. Военные технологии, секреты которых давно утеряны. Я читала про подобные механизмы - про машины убийств. Они чертовски опасны, если ослабить поводок. Ты понимаешь, о чем я?
  - Терпеть не могу поводки.
  В груди словно что-то оборвалось. Я развернулась к дверям в большой зал и зарычала:
  - Дьявол!
  - Ты мне льстишь.
  - Убирайся ко всем чертям!
  - Я знал, что ты будешь рада видеть меня, белокурая девочка, - сказала высокая фигура в черном пальто. Рыжий мех полыхал из-под стойки воротника. - Продолжай, - мужчина привалился к стене и сложил руки на груди, - я внимательно слушаю.
  - Выключи спецэффекты, - попросила я, когда убедилась, что не буду демонстрировать ущербность своего словарного запаса. - Ты что, следишь за мной?
  Георг отлепился от стены, подошел ко мне и убрал мешающие мне моргать волосы.
  - Руки убрал. Паук ревнует.
  Георг насмешливо улыбнулся, взгляд скользнул по моему плечу. Улыбка пожухла и он поспешно сунул руки в карманы.
  Наномеханизм был неподвижен, но я чувствовала его той частью себя, которая делала меня психофизическим программистом. Да, мир создан зернами, и я изначально чувствовала их глубже других. Глафира говорила, что духи - это сгустки психофизической энергии, что они созвучны сразу со всеми зернами на земле. Духи - электронные импульсы? И они, эти духи, эти электронный импульсы, против того, чтобы я доводила начатое до конца. В таком случае, кто же я? Мне помогли достигнуть черты, но когда я переступила ее - покинули. И теперь, находясь здесь и собираясь помочь Зевсу, я чувствую гнев своих призрачных "помощников". Именно гнев.
  Единственный выход - найти Зерно-Мать и выключить к чертям все, что строит мертвую жизнь.
  - Зевс знает о Матери всех программ. "Мы, психофизические программисты, изучаем те процессы, которые описывают Вселенную внутри каждого зерна. Зерно-Мать - вся Вселенная, поэтому оно присутствует сразу во всех зернах".
  - Ты лазил в моих вещах!
  Черноволосый словно и не слышал меня.
  - Пора добраться до Матери и активировать ее. И тогда все, что ты видела за пределами этих стен, станет началом...
  - Конца, - закончил за Георга Зевс. Казалось, он стал еще выше и шире в плечах, а в волосах будто затрещало электричество. Он открыл рот и проревел: - УБЕРЕМ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ ВСЕ ЗЕРНА И ПОСЛЕДСТВИЯ ИХ РАБОТЫ! - Усиленный программой, голос разнесся под сводами кинотеатра. Люди на улице дружно вскричали.
  - В данный момент карательные загоны обшаривают каждый сантиметр Порога, - Георг подкурил, и облачко сиреневато-розового дыма обволокло его. - В поисках нас, разумеется. Похищение девочки подтолкнуло этот процесс, и его уже не остановить.
  Да, процесс. Образы вертелись перед глазами. Страхов добился своего, оставив после себя много загубленных судеб. И десятая, еще не решенная судьба Ванды, девочки с тех фотографий.
  - Нужен переворот, детка, - подытожил Георг, стряхивая пепел на свои сапоги.
  Я вытянула руку, и паук бесшумно перебежал к запястью. В паре со скорпионом наномеханизм смотрелся великолепно. Усилием воли я вторглась внутрь программы. Странное ощущение. Психофизическое проникновение...
  Я моргнула и огляделась. Грань между погружением и явью была непомерно тонка. Я сидела в малиновом кресле с высокими подлокотниками в фойе кинотеатра, и сжимала руку Георга, пытаясь сообразить, взаправду ли все это. Сколько времени прошло с тех пор, как я погрузилась в транс? Меня обступили заметно нервничающие ребята.
  Задрожал свет, тени стали разбухать, увеличиваться, затапливать углы.
  - Магия! - выкрикнул кто-то.
  - Нет, - возразила я сиплым от долго молчания голосом, - не магия. А интуитивная математика.
  Тьма, как неповоротливое насекомое, ползла с дальней галереи, одна за другой мигали и гасли лампы, оставляя после себя в воздухе неясное гудение. Я посмотрела в панорамное окно. Перетекающие в нем цвета поблекли, стекло посерело. Выключилось. На улице наступила настоящая ночь. Одно за другим вырубились еще работающие металлические деревья, голограммы свернулись до точки и исчезли. Иллюминация, плавающие надписи, экраны - тьма съела все.
  Мгновение стояла тишина - такая, в которой можно услышать свое сердцебиение.
  Потом с улицы донесся победный клич. Рев толпы оглушал.
  
  
  Глава 64
  
  Единственные, кто получит выгоду из происходящего, все равно будут политики, а не те, кто бегает, провозглашая лозунги. Это же Порог, столица самой коррумпированной на Земле выгребной ямы. Здесь люди меняют жизнь на смерть, ведь смерть, по их мнению, безопасней. Нас учат быть ничем с рождения, учат подчиняться. Как на скотобойне, на самой дорогой скотобойне на свете, где люди берут кредиты на тридцать лет, где существует культ еды и страха. Заплатите за свою смерть заранее, господа.
  Воя сирен все не было. Богачам наплевать на рабочий класс. Им будет плевать, даже если мы помочим друг друга. Особенно если мы помочим друг друга. Им выгодна дестабилизация. Толстосумы вмешаются лишь тогда, когда посчитают нужным. Как сказал один сытый политикан: "Биомасса требует". Для них мы даже не люди, а биомасса, голодное стадо. Кто знает, может, именно сейчас они обговаривают свою стратегию. Карательные загоны тоже ждут, любовно поглаживая оружие.
  Мы разбили стекло в автомате и, сгрудившись тесной компанией на полу,
  потягивали сок. "Восстановлено из натурального продукта" - фосфоресцировало на банке. Локи положил голову на коленки Мики. Эдуард приобнял меня. Поодаль, беседуя с каким-то головорезом, стоял Ростислав. Отблески полыхающих на улице костров танцевали на наших лицах. Взблескивали фитили самопалов.
  - Когда имеешь дело с механизмами такого класса, - рассказывала я, - следует быть осторожным. Очень-очень осторожным. Теперь квартал обесточен. Чего ждут службы? Почему они бездействуют? В район Красных Дождей фараоны прибыли в течении получаса. Они не спешили, потому что знали: никому не скрыться...
  - Не думай об этом, - сказала Мика, понизив голос до полушепота. Наверно, это должно было каким-то образом повлиять на меня. Повлияло. Гнев поднялся вслед за страхом. В последнее время я и так была сгустком не слишком позитивных эмоций, любое неверное слово выбивало почву из-под ног. Собственно, так и случилось.
  Я уставилась на девчонку. Ниже по Проспекту что-то зарокотало, яркий отсвет на мгновение выхватил из тени наши лица. Мике не следовало перебивать меня столь беспечной фразой. Беспечность - удел ангелов.
  - Зато тебе надо подумать вот о чем: где будешь ты, когда объявятся фараоны.
  Светлая по природе кожа Мики стала просто-напросто бледной, веснушки казались пятнами. Рыжеволосая была подобна фарфоровой кукле, которую можно разбить. И это неминуемо, если я ничего не предприму.
  Я подозвала одного из приближенных Зевса и сказала:
  - Детвора не может и дальше идти за мной. Совершить еще одну ошибку. Если с ними что-то случится... это будет на моей совести.
  - Но кто-то же должен прикрывать твою... - я почувствовала на себе взгляд Локи, - спину!
  Я отодвинулась от Черного дьявола и встала.
  - И этот кто-то - ты? А вот кто будет прикрывать твою задницу, Локи? Кто будет прикрывать ваши задницы, мелюзга? Нет, все зашло слишком далеко. Чем я только думала... - Я закинула ранец на плечо.
  Все были настолько потрясены моим внезапным решением, что некоторое время хранили молчание. Затем что-то выкрикнул Эдуард, но Мика шикнула на него.
  Из фойе я попала в широкий коридор. Отсветы с улицы проникали и сюда, но слабые. Красная ковровая дорожка, персиковые плафоны, лепнина, венецианская штукатурка. Роскошно и недоступно для обыкновенных трудяг. Кафетерий, детская игровая комната, бар с бархатными стенами и фиалковым полумраком... Это был не кинотеатр, а целый комплекс.
  Женская уборная была огромной и роскошно декорированной. Я подошла к раковине из оникса в форме лилии и открутила кран. Со мной были пистолет и нож, и я была готова постоять за себя. Глаза привыкли к темноте, и мир обрел четкие очертания. Я сунула в рот сигарету и подкурила, глядя на свое отражение. Все просто: белые волосы, светлая кожа, серые глаза. Когда мало цветов, глаза не так напрягаются.
  Это было умение, которое однажды встроилось в меня. Умение из зерна, которое, погибая, передало частичку себя. Во мне была программа из зерна, модифицирующая мое ночное зрение. Потребовалось какое-то время, чтобы понять это. Просто, вставая ночью в туалет, я перестала налетать на углы.
  Дверь почти бесшумно скользнула в сторону. Да, "почти". Я подняла голову и посмотрела в зеркало.
  - Только для дам, - сказала я. - Или ты заблудился, пилигрим?
  Георг замер.
  - Как ты услышала, что я вошел?
  - Ну, все верно, - фыркнула я, - не услышала, а почувствовала запах твоего сладенького парфума.
  - Ты сейчас видишь меня, правда? - Черноволосый нахмурился.
  - Да, и у тебя совершенно безумное выражение лица.
  На его губах появилась кровожадная улыбка.
  - Сгинь, Георг, это дамская уборная!
  - Кто бы мог подумать, - он рассмеялся. - Белокурая девочка да подружилась с запрещенной программой.
  - Какая теперь разница. Лучше помоги мне выбраться отсюда.
  - Выбраться нам, - поправил Георг.
  Толку спорить? Если я знала, что именно так и будет. Что, попрощавшись с друзьями, я не останусь одна. Вздохнув, кивнула. Он знал, что я кивнула. Вне сомнения, темнота и для него не была помехой. Плеснув в лицо ледяной водой, пару секунд постояв с закрытыми глазами, я собралась с духом и последовала за вышедшим из уборной ликантропом.
  Коридор заводил прямиком в круглую, как пончик, комнату. Держу пари, тут были шикарные расцветки, поскольку фактуры поражали разнообразием. Кожаные диваны, мех на стенах. В середине комнаты - экран-проектировщик. Эта штучка дарит вам эффект присутствия, светодиодные покрытия по сравнению с ним - полная хрень. Заплати деньги - и любая остросюжетная жвачка для мозгов станет для вас испытанием на прочность. Высококачественная греза.
  - Зевс позаботится о детишках, - сказал Георг.
  Вне всякого сомнения, это были отличные новости. Сам Зевс. Неужели можно перестать волноваться за своих бедных храбрых друзей? А Георг мог перестать волноваться за Мику.
  Я положила руку Георгу на плечо. Он полуобернулся. Его правая рука была обмотана тряпкой. А в разбитое окно сочился холодный напоенный дымом ветерок. Да, я сложила два плюс два. Теперь ясно, каков его план побега.
  - Время отваги, - заметил он, коснувшись моей щеки.
  Я накрыла его запястье ладонью. Его пальцы поглаживали мою щеку, затем погрузились в волосы.
  - Люблю твои волосы, - внезапно шепнул Георг.
  Он смотрел на мои губы, но медлил, не решался. И тогда я обняла его и поцеловала. Рука скользнула под пальто. Как давно я хотела это сделать! Его сердце, как и мое, учащенно билось. Я улыбнулась и заглянула ему в лицо.
  Зрачки Георга отражали свет с улицы, превратившись в две белые монеты.
  
  
  Глава 65
  
  Глаза с водянисто-голубой радужкой неморгающе уставились на меня. Не взгляд, а стоп-кадр. Ах ты, черт, только тебя тут не хватало, дружище. Надвинув на глаза козырек кепки, я размашистым шагом направилась к оператору.
  - Эй, ты! Да-да, ты! Я к тебе обращаюсь!
  Он сделал несколько шагов назад, пока не уперся спиной в стену.
  - Не пора ли баиньки?
  Я свалила его прямым хлестким ударом в лицо. Прямая трансляция отменяется. Под серым плащом - рубашка с голографической вышивкой на воротнике, в кармане брюк - портмоне с кредитками и удостоверением. Я покачала головой, задергивая обратно его плащ. Георг окинул оператора скептическим взглядом.
  - Я без макияжа, - объяснила я, - а он снимал. - И сплюнула под ноги: - Спектакль окончен.
  Быстрым шагом мы двинулись мимо дымящихся магазинов. То и дело кто-то пробегал мимо, таща награбленное. Четверо негодяев избивали мужчину, молотя его ногами. Вряд ли бедолага был еще жив. Нам навстречу брели подростки в черном. Парень с запудренным лицом и густо подведенными глазами улыбнулся мне. С кожи его девушки спиралями взвивалась дымка.
  - Мы все умрем, - бормотал слепой старик, шаря руками по мостовой. Костлявые пальцы нащупали медальон на цепочке. Кто был на фотографии внутри тусклого поцарапанного медальона? Старик прижал безделушку к груди и разрыдался.
  Чуть дальше, прислонившись спиной к стене, сидел бездомный, лохматая собачонка спит на его острых коленках. Он молился. Таким голосом он мог читать внучке сказки о счастливых краях, где короли и королевы справедливы, а зло всегда наказывается. Да только видела я, что не было у него внучки, и добрых сказок тоже. В его уставших глазах отражалась ворочающаяся в огне и горящей плоти реальность, отсутствие правой кисти говорило о ненасытности пирамиды.
  Посреди дороги рыдала молодая женщина. Когда-то она была красива, но кровь из глубокого пореза на лба превратила ее лицо в кровавую маску ужаса, правая ступня вывернута под неестественным углом. Некогда дорогое платье в гари и крови. Она умоляла помочь ей.
  Трупы, вандалы, калеки, тащившие бесполезный хлам, подстрекатели, подростки, крикуны, подростки в карнавальных масках... Я споткнулась. Мертвец с перерезанным горлом. С него были сняты ботинки. Я выставила перед собой руки и упала на колени. В тот же миг над головой что-то прогрохотало. Стеклянное крошево присыпало волосы. Георг навалился сверху, прижав мою голову к тротуару.
  - Быстрее, - зашипел он, опережая мои вопросы. - Шевелись!
  Опять этот странный звук. Из стены над головой взвилось облачко пыли. Выстрел. Мы припустили по тротуару. Низкий гул по нарастающей. Из-за поворота вылетел огромный черный фургон, лихо заскользил боком и замер, перегородив дорогу. Гул давил на перепонки. Люди орали, мечась по улице, блокируемой все пребывающими черными фургонами. Задрожали лежащие на асфальте осколки. Я вцепилась в руку Георга, указывая вверх по улице. Пронзая полумрак невыносимо белым светом, к нам приближался бронетранспортер. Несколько вертолетов пронеслись над Проспектом. Георг втолкнул меня в ближайшее помещение и закрыл за нами то, что осталось от двери.
  Проспект Ветров перекрывался фургонами из Преисподней, набитыми фараонами. И никто не избежит... чего, правосудия? Одна из машин не успела затормозить. Старая вешалка пронзительно завизжала. Ее затянуло под фургон и размазало по асфальту. Шакалы повалили из дверей, держа наготове оружие. Даже с такого расстояния я видела черные влажные глаза, в которых отражались полыхавшие костры.
  Перед бронетранспортером выстраивались солдаты - элитное подразделение. На них были противогазы, так что не поймешь, где человек, а где робот. В руках - автоматы. На дорогу, вопя, выбежал ребенок. Короткая очередь. Ребенок упал, как срезанный цветок.
  - Пороговцы, - Проспект накрыл стальной голос из громкоговорителей на крыше бронетранспортера, - оставайтесь на местах. Сотрудничество в поимке нарушителей спокойствия смягчит ваше наказание. Сотрудничество в поимке диверсантов избавит вас от уголовной ответственности. Повторяю...
  - Смотри, - я похолодела.
  Над Проспектом, проецируемые какой-то установкой на генераторах, развернулись огромные дисплеи. Изображения были колоссально увеличены. Казалось, привстань на цыпочки и можно дотянуться до них кончиками пальцев. Среди голограмм было много незнакомых лиц. Однако были и те, кого я знала, кого видела сегодня. На одной из голограмм была я.
  Я смотрела на свое лицо, увеличенное в десятки раз. Представители верхушки власти знали гораздо больше, чем говорили. Я представляла собой опасность, ведь за мной стояла сила, которой все они боялись. Иными словами, мне крышка.
  - Ведьма спряталась! Ведьма спряталась! - запела какая-то женщина, выбегая на дорогу. Я смотрела на женщину, а она на меня. Она указывала в меня пальцем, ее рот был перекошен в слюнявой ухмылке.
  - Назад! - крикнула я, но Георг привалил меня к стене, не позволив покинуть наше убежище. Женщина чему-то неподдельно радовалась. Я до крови закусила губу, слезы катились по щекам.
  - Оставайтесь на месте, вам ничего не угрожает.
  Один из солдат, вскинув автомат, прострелил ей голову. Пуля на вылет. Кровь брызнула на стену, капли попали на меня. Женщина осела на землю, судорога пробежала по телу, ноги хлюпнули в луже.
  - Оставайтесь на месте. Вам ничего не угрожает.
  Георг толкнул меня и прикрыл своим телом. Я вцепилась в его пальто и зажмурилась. Дождь из пуль и осколков накрыл нас.
  Может, прошло десять минут, а, может, десять часов, когда звук изменился. Я приоткрыла глаза. Мы лежали в кругу света. Свет бил сквозь то, что осталось от витрины. Изрешеченная стена пропускала голубоватое сияние маленькими порциями - прямыми лучами, будто пальцы, ворошащие пыльный воздух, рисующие фигуры смерти. Грохот стрельбы сменился на рокот зависшего над нами вертолета. Возник еще один источник света. Кроваво-красный, ядовитый. Разведчик стремительно пронесся над дорогой. Кажется, он что-то заметил. Едва не врезавшись в стену, он развернулся. Красные сосуды просвечивались сквозь сметанную кожу, фасеточные глаза сканировали местность. Разрез на голове приоткрылся и разведчик издал тихий скрежет. В тот же миг механический голос из бронетранспортера скомандовал:
  - Стерилизовать!
  Вперед вышел один из солдат, опустился на колено, снял с пояса маленький цилиндр и почти бережно положил его на асфальт. Цилиндр покатился. Совсем как детская игрушка.
  - Не может быть... - Я не договорила. Осколок вошел под кожу. Втянув воздух сквозь стиснутые зубы, я поддела осколок ногтем. Кровь согрела пальцы.
  - Может, - мрачно заверил Георг и, пригнувшись, бросился вглубь магазина.
  Истошно орали люди - фараоны приступили к работе. Дым, как гордое божество, возносился в небо, яркий свет прожекторов скользил по дороге. Нет, это был не рок-шабаш. Это была бойня. Солдаты забирались обратно в бронетранспортеры. Но что это? Я смотрела на цилиндр.
  - Что происходит?
  - Похоже, старина Чистильщик вышел из отпуска. Ну что ж, теперь тут не останется ни мертвых, ни живых.
  Сердце пропустило удар. Я знала, о чем говорит Георг. Туман, состоящий из полуживых-полумеханических организмов, ползающий по реке с целью ее очищения. И скоро он проползет по центральному проспекту столицы, сжирая все на своем пути.
  И я молилась, как умела, чтобы Зевс успел спасти моих друзей.
  Я пригнулась, когда слепящий световой шар ударил в лицо. Стекла, пластик, лед хрустели под подошвой. Если бы район не был обесточен, ток мгновенно убил бы меня.
  Георг, ссутулившись и сунув руки в карманы, бродил по служебному помещению. Неужели это конец? Неужели нам не выбраться отсюда?
  - Что, черт подери, ты делаешь?
  - А, привет. Присоединяйся.
  Меня точно ледяной водой окатило. Наверно, я была на грани срыва. Это то состояние, когда люди сидят, курят и в напряжении показывают друг другу кулаки. Вот только не было у нас времени сидеть и курить.
  Вдруг Георг опустился на корточки, сдвинул одну из плит и поманил меня рукой.
  - В каждом общественном помещении есть выход в подземные коммуникации, - объяснил он.
  Я свесила ноги в пустоту. Дохнуло сыростью и прохладой, волосы взметнулись вокруг лица белым ураганом. И что-то во мне шевельнулось.
  Нет, это неправильно! Так не должно быть! Я утратила какую-либо надежду со смертью родителей.
  - Но сейчас надеюсь, - вслух произнесла я, подумав о Мике, Ростиславе, Локи и Эдуарде, вспомнив Еву, Виктора и Ванду.
  Надвинув на глаза капюшон, я спрыгнула. Георг скользнул следом, полы пальто опустились вокруг него подобно крыльям, черными волосами играл воздушный поток. Оставшийся в двух метрах над нами квадрат тусклого света блокировало с треском упавшее перекрытие. Мгновение гнетущей тишины. А потом появилось жужжание. Оно, казалось, шло не сверху, не из-за перегороженного плитой люка, а поднималось из моего желудка. Ошеломленная и парализованная, я смотрела перед собой, во тьму. Осознание случившегося пришло как эхо.
  - Все эти люди...
  Я поняла, что по щекам катятся слезы и капают с подбородка на воротник куртки.
  Георг тянул меня прочь. Я попыталась оттолкнуть его, но он схватил меня за плечи и резко встряхнул.
  - Им, как и нам, уже ничто не поможет. И никто. А теперь шевелись.
  
  
  Глава 66
  
  Уже довольно скоро потолок стал выше, а убегающие в темноту по обе стороны от дрянного сочащегося ручья бортики расширились. Шум воды усилился. Мы вышли в большущий зал, из которого вело множество коридоров. Георг поднял тяжелую крышку люка и помог мне спуститься.
  Говорят, подземные коммуникации расширялись вместе с Порогом, то есть благодаря технологиям. Я знаю, что существуют карты переходов, близких к поверхности, но чем глубже под землю, тем эта система запутанней. Интересно, она до сих пор дышит? Если градостроительство было приостановлено неимоверными усилиями, то о расширении нор под землей некому было позаботиться. Порог стоит на чудовище из костей-коридоров и легких-залов. Без схем, плана, чертежей, - механизмы строят именно так. Анархично. Я пару раз пыталась сверяться с перчаткой, но мои запросы каждый раз получали "ноль совпадений".
  Привалившись к шершавой стене, я сползла на пол. Тьму можно было пощупать - холод и сырость были ее телом, а фосфоресцирующий мох - глазами. Сколько над нами тонн камня и мертвой земли? Хотя нет, не хочу знать. Ощущение изолированности дополнялось полной тишиной. Тоже мертвой. За время нашего пути мы никого не встретили (а шли мы без отдыха уже долго). Словно коммуникации опустели. Обманчивая мысль. С малых лет детям рассказывают, что под землей поселилась сама Смерть. Ладно, если не сама Смерть, то определенно те, кто ее носит. Отбросы общества, невостребованные формы жизни. Понимаете, о чем я? Известно, что земля под Порогом напоминает губку. Так вот: мы были на верхушке торта. Коржи и начинка оставались под нами. Самое интересное еще впереди. Вернее, внизу.
  Я накрыла лицо ладонями. Перед глазами запрыгали белые точки. Георг опустился рядом и обнял меня.
  - Устала, - покачала я головой.
  - Когда ты в последний раз спала?
  Когда в последний раз спала? Я не смогла вспомнить.
  - Отдохни, - сказал он. - Я разбужу.
  Стоило закрыть глаза, как мертвецы поволокли меня за собой, в глубины сна. Вниз, вниз, вниз...
  
  Проснулась я внезапно. Мгновение между сном и бодрствованием - и я открыла глаза. Откуда это давящее чувство тревоги? Тяжелое дыхание вырывалось из груди. Мое дыхание. Липкая испарина на лбу. Пошевелившись, я с ужасом поняла, что нахожусь не в своей кровати в университетском общежитии. Шершавые стены, сырость.
  - Где я?
  На мой рот легла чья-то ладонь.
  - Тише. Не шуми, - шепнул Георг. В слабом свечении мха его лицо проступало острыми линиями. Бледное, будто неживое. Если бы не его рука, я бы непременно закричала. - Мы же не хотим, чтобы нас услышали, не так ли?
  Остатки сна улетучились. "Услышали - кто?" Я кивнула. Георг убрал ладонь и помог мне подняться на ноги.
  - Будьте осторожны! Очень осторожны! - из недр коридора донесся рычащий бас. Голос проповедника.
  Из-за поворота вынырнул свет, запрыгал по стенам и полу. Я была дезориентирована. Ослеплена! Боль хлестнула по глазам. Вскрикнув, я зажмурилась. Шаги, шаги. Георг что-то сказал. Я мельком глянула перед собой. По стенам скользили тени. Шок, усталость и боль позаботились о моей реакции. Охнув, я отшатнулась и, споткнувшись о собственные ноги, тяжело грохнулась. Фигуры наползали. Я стала лихорадочно отползать. Сложно вести себя показательно, когда ты и минуты не провел в бодрствующем состоянии, а тебе уже надо спасать свою шкуру от двухметровых стокилограммовых угроз. И не спрашивайте меня, как я это выношу.
  - Аврора, родная!
  - Не подходи! - заорала я, выбрасывая вперед руку, словно таким образом могла защититься от заслонившей полмира фигуры. Не могла, потому что это была левая рука.
  Ствол береты был направлен аккурат в грудь незнакомцу.
  - Аврора! - прорычала фигура укоризненно.
  Правая рука не дрогнула.
  Стоп, незнакомец знает, как меня зовут?
  Я коротко посмотрела на Георга. Он стоял в метре от меня, целясь в названных гостей двух пистолетов. "Откуда, блин?" Но этот дурацкий вопрос не решил бы возникшей проблемы, правда ведь? В то время, как Георг изображал хладнокровного типа и с какого-то черта не спускал курок, я валялась на полу и пыталась схватить суть происходящего за горло.
  - Да, так меня зовут, - хриплым от потрясения и досады голосом сказала я и, придерживаясь о стену, встала.
  - Любимая, я прекрасно знаю, как тебя, черт подери, зовут, - сварливо отозвался здоровяк.
  Тени позади него шумно пыхтели. По всей видимости, им было глубоко наплевать на нашу славную беседу. Трубки в их руках рассеивали мягкий зеленоватый свет. Их внимание было приковано к Георгу. А меня, значит, не считали угрозой? Высоченные тела скрывали длинные плащи, а лица - капюшоны. Оружие не видно, но такие дружочки в нем чаще всего не нуждается.
  - Это шутка такая, да? Целиться в меня из игрушки, которую я же тебе и подарил.
  - Ненавижу, когда ты так делаешь, - отрезала я, опуская пистолет.
  И шагнула к брату.
  Леший ухмылялся на всю ширь лисьей морды, на которой, как два озера, сияли голубые глаза. Он развел руки в стороны и я залезла в его объятия.
  - Рад, что с тобой все в порядке. С тобой же все в порядке? - В рыке лешего так или иначе угадывались интонации Виктора. Он положил когтистую лапу на мой лоб и стянул с моей головы кепку и капюшон. Я улыбнулась, когда он провел шершавыми подушечками пальцев по моему подбородку. В этих прикосновениях было много личного.
  - Чувствую себя как слегка разогретый труп, - ответила я. - Виктор?
  - А я в полном дерьме, детка. В полнейшем.
  - Глафира?
  Кивок.
  - Ее планы нарушены. И теперь ей срочно нужна ты. В ближайшее время я больше не смогу связаться с тобой. Но с ними ничего не бойся.
  Я перевела взгляд на леших с рассеивающими тусклый свет трубками в лапах. Располагающая к истерике атмосфера.
  - Им можно доверять?
  - Да. Они чувствуют мою силу, - ответил Виктор. - Твою тоже. Они знают, кто мы, сестренка.
  - Или "что", братец.
  - Пока вы мило воркуете, - сказал Георг, - я пытаюсь прохавать ситуацию. И это, к моему огорчению, у меня не получается.
  - Опусти оружие, - рявкнул Виктор. - Это твои гиды, а не мишени. Вот что, я помню тебя. Видел с сестрой в "Столовой Горе".
  Бесцеремонно выпутавшись из моих объятий, брат приблизился к меховому парню и протянул руку. Георг уже спрятал стволы, в очередной раз демонстрируя благоразумие, однако руку протягивать не стал. Он прожигал меня взглядом. Я кивнула, мол, да, ты все правильно понял.
  Мужчины обменялись рукопожатиями.
  - Что у тебя с моей сестрой? - деревянным голосом спросил брат.
  - Анну полегче там! - фыркнула я.
  - Если ты обидишь мою сестренку, - продолжал Виктор, - я убью тебя.
  Загудела тишина, лишь зеленый свет плескался о стены.
  Предупреждение прозвучало особенно внушительно, учитывая то, что голос лешего больше походил на рычание бешеного пса, чем на человеческую речь. Нет, мой брат сейчас был самим собой, и рычание, держу пари, было бы не менее впечатляющим, находись он сейчас в своем теле.
  Георг кивнул, принимая его слова к сведению. Виктор разжал рукопожатие.
  - Аврора, когда я уйду, эти ребята пойдут с вами. Они хотят того же, чего хотим мы.
  То есть свободы?
  Но брат уже ушел и я не успела задать свой вопрос. Небесные глаза потемнели, точно солнце зашло, и стали янтарными, лисьими. Тело напряглось, откуда-то резко повеяло раскаленным шлаком, влепив в лицо обжигающую пощечину. Нечеловеческий вздох прокатился по туннелю. Раскаленный воздух почти обжигал легкие. Но секунду спустя он уже был просто дурным сном, ушел, как муссон, и вновь чувствовалась липкая сырость.
  - Виктор? - позвала я.
  Леший продемонстрировал клыки в том, что даже с натяжкой не назовешь улыбкой.
  - Идемте, котятки, идемте, - пробасил он. - Золтан присмотрит за вами. Но прежде я вам вот что скажу: мои приказы не оспариваются. Если я говорю лечь, вы ложитесь, если говорю спасать свои шкуры, вы, мать вашу, спасаете. Усекли, дорогуши?
  - Усекли, - ответил Георг за нас обоих - я была не в состоянии.
  Оскал Золтана стал на несколько миллиметров шире:
  - Выражаю надежду на приятное свинство... вернее, сотрудничество.
  - Не смешная шутка, - пробормотала я.
  Ощущение такое, будто только что я сказала "прощай" самому близкому мне человеку.
  Шествие замыкали два леших. Плечистые мрачные лисы не обмолвились с нами ни словом. Один из гибридов шагал по правую лапу Золтана, другой затерялся где-то впереди. Его трубка была потушена. Для того чтобы ориентироваться в переходах, ему не нужен был свет. Это - потребность чистых и бедных. Золтан не спрашивал, нужен ли нам с Георгом свет. Он знал, что мы не были чистыми.
  
  Трубка засветилась от резкого удара об пол. Мы замерли. Не слышно ничего, кроме дыхания. Страх парализовал. Вот тут-то Черные Фермы и показались мне неплохой урбанистической мечтой.
  В кромешной тьме свет сделал неожиданно глубокий надрез. Тишина была кошмарным испытанием, в ней можно было услышать, как трубка катиться по неровному полу. Она катилась к нам, треща, как детская погремушка. Свет на мгновение выхватил из тьмы забрызганную кровью стену. Кусок размером с мой кулак медленно сползает вниз, оставляющий после себя комочки и кровь.
  - НАЗАД! БЫСТРО! - заорал Золтан.
  Мы бросились в противоположном направлении. Прямо перед нами с потолка что-то посыпалось. Именно посыпалось. Оно быстро уплотнилось, скрепившись в каком-то соединении, заполнив проход перед нами. Один из замыкавших леших влетел прямо в мясистую паутину. Брызнула кровь. На щеку попало что-то горячее и мокрое. Я попыталась выхватить пистолет, но Георг прижал меня к стене. Второй из замыкавших, державший наперевес двустволку, попытался ее вскинуть, но поскользнулся. Его ноги и половина туловища прошли сквозь паутину. Я чувствовала, что должна закричать, но не могла.
  Волосы Георга щекотали лицо. Я видела, как черт знает откуда возникший совершенно голый мужчина поднимает трубку. Похлопывая ею по бедру, он улыбался. Его кожа была бледной, как брюхо ночной твари. Лысая голова, водянистые глаза.
  - Танцуйте, сосунки! - тихонько пропел бледный человек. Нет, не человек, совсем не человек.
  В семи метрах стоял другой мужчина. Он держал две трубки, окружив себя ореолом изумрудного света. Его вялая кожа наполнялась свечением.
  - Танцевать будут... раз, два, три, - посчитал он. - Трое.
  - Ай-яй-яй! У кого-то запрещенные радости!
  - Радости абсолютно нелегальные и запрещенные, - подтвердил стоявший поодаль, - Не будем устраивать сцен.
  Золтан шагнул к трупу с двумя трубками в костлявых руках. Брызги крови на шерсти лешего походили на следы крупных дождевых капель.
  - Что он...
  Георг надавил лбом на стену, черные волосы залепили мое лицо. Он умолял, чтобы я молчала.
  - Покончим с этим, - сказал Золтан.
  - Приносим извинения за причиненные неудобства, - хихикнуло существо и склонило лысую голову на бок.
  Плеск зеленых волн очень скоро стал неразличим вдалеке, обесценился, слившись в симбиозе с холодной тьмой. Золтан ушел с белыми тварями. Просто взял и ушел. Он сказал: "Покончим с этим" и ушел.
  Я стала затравленно оглядываться. Из горла все-таки вырвался стенающий звук.
  - Нам надо двигаться дальше, - сказал Георг.
  Уцелевший леший мрачно взирал на нас из-под низко опущенного на морду капюшона. Под ботинком что-то хлюпнуло. Я медленно отвела взгляд от черной дыры под капюшоном и опустила глаза. Георг ударил меня ладонью по лицу. Совсем не сильно, но достаточно, чтобы в мозгу прояснилось.
  - Спасибо.
  - Обращайся.
  - О чем говорили те страхолюдины?
  - О прелестях вроде твоей программы или зерна, - вместо Георга ответил леший. Он снял капюшон, рыжая шерсть в кровавых брызгах. "Программа? Зерно?" - хотелось процедить мне, но не было надобности. Я знала, о чем он говорил.
  - Нелегальные? Запрещенные? Что подразумевается?
  - А ты головой подумай. Здесь - другие правила.
   - Это были не люди, верно?
  - Слушай, подруга, ты всегда так безнадежно тупишь?
  - Не забывай, дружище, что мы не знаем здешнего меню, - проговорил Георг.
  Леший вздохнул.
  - Их называют наноподсевшими. Их тела - колония микромеханизмов. - Он продолжал рассказывать, глядя во тьму, словно в чье-то разбитое сердце: - Они настолько наполнены нанороботами, что практически все инородные механизмы, которые им удается достать, выполняют уже ту или иную жизненно-важную функцию. Как наркоман тянет за перламутром, так и их влечет пополнить свою колонию... Была вероятность, что они атакуют, - он издал странный звук - что-то среднее между рычанием и стоном. - Золтан нес с собой несколько программ. Они почувствовали его программы, и не почувствовали твоих. Тебе очень повезло, девочка. А теперь надо линять, - лис поднял скользкий от крови дробовик. - Они могут вернуться. Нет, они наверняка вернуться. Надо спешить. Ведь когда они вновь нападут, - он полуобернулся, - я вам уже ничем не смогу помочь.
  Меня бил озноб.
  Кто следующий?
  
  
  Глава 67
  
  - Друг, - позвал Георг.
  Леший остановился и обернулся; кровь высыхала, превращая его шерсть в сваленную бурую массу.
  - Девушке отлучиться надо.
  - Отлучаться она никуда не будет, - возразил лис и отвернулся. - Здесь.
  Георг пожал плечами и отошел в сторонку. Я так и осталась стоять, глядя в спины мужчин, понимая, что спорить бесполезно.
  Я расстегнула куртку. Пальцы скользили по материалу комбинезона. Я подпрыгнула раз-другой, силясь отодрать от себя ткань, но она прилегала второй кожей. Несмотря на сырость и постоянное понижение температуры, я вспотела, ноги крутило от усталости. Но тело выдержит, в то время как дух может сломаться. Психологически было очень тяжело. Казалось, будто в моей голове проделали дырочку и запустили туда рыбок, вытягивающих все соки, и оставляющих после себя шлейф густого багрянца. Я впилась в ткань проклятого комбинезона и прислонилась к стене.
  Вернее, я хотела прислониться к стене. А вместо нее рухнула на плиточный пол университетской душевой.
  
  Я лежала, хрипло дыша. Тяжелый тошнотворный запах заполнял легкие с каждый вдохом, оседая на корне языка. Запах мертвечины.
  - Эй, ты, немочь! Принеси мне еще пива. - Этот голос. Низкий и рыпящий, точно старая дверь. - Я к кому обращаюсь? Поднимай свою ленивую задницу и тащи мое пиво. - Что-то заскрипело. Так скрипели пружины только одного кресла, одного старого синтетического кресла, купленного на распродаже "Хлам по десятке". - Мать твою, где мое пиво?!
  Я вскочила.
  Валентин сидел в своем любимом кресле, закинув ноги на журнальный столик. Телевизор, настоящая находка для коллекционера, отбрасывал неспокойные тени, сворачивающиеся колючими клубками по углах, в душевых кабинках и трещинах плитки. Посередине университетской душевой каким-то образом оказалась часть гостиной - гостиной, которую я покинула много месяцев назад. И Валентин, совсем как в старые добрые времена, стискивал подлокотники в огромных татуированных кулаках, не скрывая пьяного раздражения. Я видела его затылок, черные волосы, тяжелые от геля. Возле кресла валялись несколько пустых бутылок. Он уже изрядно накачался и совсем скоро словит момент. "Carpe diem" плясало на отбитых костяшках. Находясь в скверном расположении духа, то бишь будучи чертовски собой, дядя любил устраивать мне выволочки. Он колотил меня по поводу и без.
  Но это прошлое.
  Прошлое?
  Валентин сидел в кресле и требовал пиво, его правый кулак побелел от напряжения.
  - Сейчас, - еле слышно сказала я. - Сейчас.
  Я отвернулась. Передо мной ложилась длинная тень, перечеркивающая душевую. Тень почти скрыла длинный кровавый след, уводящий в дальний конец комнаты. Почти.
  Валентин начинал выходить из себя.
  Вдох, выдох, вдох, выдох... Шаг, еще один, еще... Руки сжаты в кулаки, зубы стиснуты, ужас лезвием щекочет кожу. Я шла вдоль кровавого следа, и телевизор развлекал самого себя.
  Тимофей лежал под стенкой. Чудовищная рана от горла до паха, из которой выглядывают шесть банок пива. Вместо конденсата - капли крови. Тимофея выпотрошили и оставили в душевой, как ненужный хлам.
  Телевизор ухахатывался.
  - Ты никогда ничего не могла сделать самостоятельно, Аврора, - голос стал почти ласковым, - ты такая же, как твоя мать. Ничтожество.
  Меня придавила тень. Валентин стоял в шаге от меня. Его лицо оставалось в тени, я видела лишь нездоровый блеск выпученных глаз.
  - Пожалуйста...
  - Придется тебя наказать, Аврора.
  - Дядя... прости...
  - Сколько раз я просил тебя быть скромнее? Все это могут. Но только не моя девочка.
  Холодный пот выступил на лбу и спине.
  - Ты убил его... убил...
  - И что? Ему все равно была крышка. Он подсел на чувство, полюбил фальшивку... Ну-ну, не плачь, крошка. - Валентин встал вполоборота. - так, чтобы свет упал на его лицо. - А теперь обними меня, своего любимого дядюшку.
  Свет, подобно рассвирепевшему животному из клетки вивисектора, ударил по глазам. Больной свет, весь в бинтах и крови... Лицо Валентина походило на размокшую тыкву. С его волос и одежды капала вода, собираясь в лужицы под ногами. Висок был вдавлен. Верхняя рыбья губа поползла вверх, словно слизняк, оголяя желтые зубы.
  Валентин стал размахивать ножом. Его рот перекосился, черная прядь прилипла к вдавленному виску. Он замахнулся. Я отшатнулась, закрывая лицо рукам.
  Я не споткнулась об обезображенное тело Тимофея, не упала, сбитая с ног ударом лезвия. Не было ни тела, ни удара, ни боли. Моя спина впечаталась в стену.
  Открыв глаза, я увидела зеленый туманный свет. Две фигуры стоят спинами ко мне. На моих ботинках была кровь. И я не знала, чья - леших или Тимофея. Но это несомненно была кровь и она лоснилась. На корне языке остался запах гнили и дешевого одеколона.
  
  Вначале повеяло холодком. Предчувствие. Я сразу поняла, что они вернулись. За мной. Их было много. Ублюдки собирались попировать.
  - БЕГИ!
  Леший оттолкнул меня, а сам развернулся к дышащей нано-паутине и выстрелил. Я упала, потеряв из виду Георга. Лис вновь закладывал патрон и перезаряжал - быстрые, точные движения. Грохот. Чей-то крик. Спотыкаясь, я вскочила и побежала.
  - Беги! Беги! Беги! - неслось мне вслед. Быть может, это было эхо и оно принадлежало тому, кого уже не стало. Скорее всего.
  Передо мной из стены вышел костлявый торчок. Это было даже забавно. Как в старых телешоу. Я попыталась остановиться, но подошва скользила. Я упала на спину, пистолет в руке. Попавшая в башку торчка пуля обеспокоила его всего лишь на мгновение. Затем он потянулся ко мне и его тело стало меняться. Крик вырвался из моего горла - пронзительный вопль ужаса. Я завопила, когда рука с пистолетом попала в эту воронку. Попала и ее просто не стало! Словно наблюдая за происходящим со стороны, я поняла, что Аврора Востокова сейчас должна испытать кошмарную боль. Эй, кто ведущий этого телешоу? Почему нет боли? Девушка закрыла глаза, ресницы дрожат... Аплодируйте же!
  Боль взорвалась снарядом, размазав тело по стене. Я замерла, зная, что кровь не остановится, не высохнет, а закатным багрянцем будет продолжать вырываться из тела. Долгожданная свобода. Без ангелов, закидывающихся мощными галлюциногенами на Небесах, среди генетически совершенных организмов. Просто пустота.
  Я вращалась в пустоте. И я была там лишней. Что-то стремительно затягивало меня туда, где даже пустота казалась всем миром.
  Или, наоборот, выбрасывало прочь?
  
  
  Глава 68
  
  - Ваш текущий счет: ноль. Спасибо.
  Мысленно я уже вдыхал запах пожарищ и трещащего, запускающего в персиковую ночь снопы искр гнева. Я закрыл глаза, сплюнул набежавшую в рот кровавую слюну и прохрипел:
  - Послушайте, мне действительно нужно сделать этот звонок...
  Гудки.
  Мы живем в мире, в котором операторы с голосом Мэтта Монро говорят нам "спасибо"
  Это продолжалось уже некоторое время, я имею в виду, разговор с куском железа, раз от разу зачитывающим мне один и тот же приговор: ваш текущий счет "ноль".
  Спасибо.
  Вконец рассвирепев, я вновь набрал оператора и заорал в трубку:
  - Ты, электронный ублюдок!
  - Использование ненормативной лексики...
  - Однажды я доберусь до тебя и сотру все твои вшивые схемы в порошок!
  Голос оператора - жизнеутверждающий, сочный, глубокий - не изменился:
  - В связи с возникшими трудностями ваш номер временно блокирован. Хорошего вам дня. Спасибо.
  Секунду-другую я слушал гудки. Затем положил трубку на рычаг и накрыл лицо ладонями.
  Это было началом конца. Представьте себе автомобиль, на всей скорости слетающий с трассы, в овраг. Это была моя жизнь - потерявшая управление, на всей скорости катящаяся под три черта. Я падал в бездну, нору, в которую я, как и Алиса, угодил из-за кролика. Влюбился в проклятого белого кролика и сорвался вниз. Я впадал в панику - мой живой наркотик ровно час и семь минут назад покинул порог этого дома, неофициально прекратив мое существование. Отлучение от любви, причем, такое резкое, не предполагало будущего. Вообще никакого.
  Я сидел за прожженным окурками столом, купленным на распродаже "Хлам по десятке". На кухне, где не помешало бы обрызгать все, включая тарелки, "Смертью с запахом хвои", копошились сквозняки да личинки сосунков под плинтусами. Из надбитой чашки я достал потушенную сигарету, выровнял ее между пальцами. Спички лежали возле проржавевшей мойки. Чиркнул - спичка сломалась. Достал новую, снова чиркнул. Затянулся сигаретой. Это не принесло облегчения, только новый приступ кашля. Я согнулся пополам и схаркнул мокроту. Она была окрашена кровью. Мгновение я смотрел на кровь, потом просто сунул сигарету обратно в угол рта. В конце концов, что еще мне оставалось?
  Конура была холодной и унылой, и сводила меня с ума. Раньше я не замечал, насколько здесь холодно. Да, потому что раньше здесь была Рита.
  Но теперь она ушла, и тишина и холод ошеломляли.
  Все очень просто: Рита, моя Рита, проснулась этим гнусным пасмурным утром и вдруг поняла, что больше так не может. Шесть утра, я возвращаюсь с ночной смены и застаю ее у подъезда. Она спускается мне навстречу, ледяной ветер играет ее длинными рыжими волосами, в маленькой белой ручке - тканевый рюкзак с пожитками. Задумчиво-мечтательный взгляд скользит по предметам, которых в помине нет на мили вокруг. В ее глазах - грезы и цветы. Я не смог двинуть ее, обозвать, хотя очень хотел. Она подошла ко мне и поцеловала - просто прижалась своими сухими, в чешуйках омертвелой кожи, холодными губами, ее проколотый язык уперся в мои губы. Я грубо отстранил ее от себя. Я спросил, что происходит, куда, черт подери, она собралась. Она сказала: "Это очень странное утро. Дело не в тебе, а во мне. Я ухожу".
  Возле подъезда пыхтел фургон, который должен был увезти ее. Я достал армейский нож и понесся к чертовой проржавевшей колымаге, чтобы вспороть сучьи шины, а потом и сучьи глотки пассажиров. Но тут я увидел, как Рита улыбается сидящему рядом с ней типу - нежно, сонно. Влюблено. Еще недавно эта улыбка принадлежала мне. И ярость покинула меня. Я опустил нож. Рита уехала с шайкой каких-то торчков, а я остался стоять один, чувствуя, что весь мой мир вспыхнул и стал одним огромным пожарищем, сочащимся огнем и дымом, как рана кровью. Не дожидаясь, пока кто-то из психов-соседей вызовет патруль, я поднялся к себе в нору. Достал выдранный из телефонной будки справочник и собирался набрать одну цыпочку, к которой Рита обычно сваливала, когда мы цапались. С этого момента вы все знаете: я угрожал оператору с голосом Мэтта Монро, после чего мой номер заблокировали.
  7:11 утра.
  Вот так я и сижу возле телефона и курю. Паскудней бывало лишь тогда, когда я перебарщивал с психоделиками и пытался вскрыть себе вены.
  На окно, выходящее на гаражи, где обычно тусуются торчки, тролли и подростки с криминальными наклонностями, липла ржавая морось. Весна бредила.
  Я поддел ногтем газету, наклеенную на стекло, и отодрал тонкую полоску. Скомкал ее и бросил на пол, размышляя о том, куда же ушли мои последние деньги. Ах да, скотине-домовладельцу, который, несмотря на собачье дерьмо, шприцы и масло механизированных бродяг, отказывается ставить кодовый замок. Черт, я был на нуле. На нуле! Если бы мои соседи всякий раз при виде меня не грозились засунуть меня в обезьянник, я бы непременно занял у них денег. Или попросил бы о телефонном звонке. Они думают, что я этот-поганый-нарик-который-забивает-трубы-собачьей-шерстью.
  Я не забивал трубы собачьей шерстью.
  Сняв с вешалки пальто, я вышел в подъезд. И я думал: ладно, может быть, смерть - не так уж и плохо. Я просто знал, чего хочу: догнать своего белого кролика, а соблазнившую его шлюху-Алису прикончить. Если мой гнев до этого момента не прикончит меня. Гнев, как и любовь, может убить. Четкого плана у меня не было, что всегда обещает приятное времяпровождение.
  Зашедшись в кашле, я облокотился о дверь, выудил из кармана не начатую пачку "Помутнения" и, хрипя, стал чиркать отсыревшей спичкой по не менее отсыревшему коробку. Чиркал, а про себя во всю ухмылялся: действительно, смерть не самое поганое, что может стрястись с вами, потому что отсыревшие спички - вот что самое поганое.
  - Что-то давненько не заглядывал ко мне мой котеночек.
  Я поднял голову, сигарета в уголке рта, спичка потухла, испустив ленту дыма.
  Дверь напротив приоткрылась, из черной дыры медузой выплыла кошмарная вонь. Высокий худой лис - худой настолько, что кости разве что не рвут пушнину - вылез из смердящей тьмы и уставился на меня. Когда-то этот тип проглотил нелегальную смесь из нано и вызывающей мутации дряни. Он был засранцем, а теперь стал мохнатым засранцем, который гадит по всей берлоге, но только не в сортире. Этот чувак был начисто лишен принципов и толкал перламутр даже детям.
  - Свали, - вежливо попросил я, чиркая по коробку.
  - Заходи, котенок, не упрямься. У меня для тебя найдется понюшка-другая. Бесплатно.
  "Бесплатно" означало "подставь попку". Чертов лис любил мальчиков.
  Я поднял глаза и увидел, как когтистая лапа скользнула по животу и почесала между ног.
  - Знаешь что, любовь моя? - вкрадчиво начал лис. Влажные пуговицы глаз смотри на меня, внутрь меня, сквозь меня. - Благопристойный из тебя никудышный. Твоя цыпочка упорхнула, и теперь будет расставлять ножки перед другим. Или другими. Послушай меня, детка, я...
  В глаза потемнело.
  Я ударил.
  Лис схватился за нос, кровь стремительно заливала морду и грудь. На его хвосте было крошево дерьма.
  - В следующий раз я достану нож, - пообещал я, встряхивая немеющую руку. - Отрежу хвост. А лучше - спущу с тебя, говнюка, шкуру.
  Шипя и брызжа кровью, лис юркнул во тьму своей выгребной ямы, хлопнув дверью так, что у кого-то из жильцов сработала охранная система - музыка фараонов. Я наклонился и поднял выпавшую изо рта сигарету. На площадке была шерсть и бусины крови. А, черт. Вытряхнув из пачки новую сигарету, я стал спускаться по лестнице. Я не боялся грязного ублюдка, но никогда не знаешь, кем он пользовался этой ночью и кто на что готов ради еще одной дозы.
  - Я ведь не знаю, что совершаю, ибо не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то творю! Моя паства, моя бедная убогая паства! - разрывался старик из 311-ой. Когда-то он был пастырем и, вкусив щедрот с пира ангелов, однажды загремел за педофилию. У него была двустволка. Кто в здравом уме тронет его?
  Надвинув на глаза капюшон, я вышел по свод Божий и окунулся в ржавую морось. Неба не было, вместо него - клубящаяся ржавчина с предприятий Крабовидной туманности. Ботинки месили темный песок. Пески - специфический район, соседство с черными фермами творит чудеса с аппетитами домовладельцев. Это - райские угодья для нелегалов, толкачей и гибридов.
  На стене дома люминесцировало розовым: "ОНА ПОЛЗЕТ КАК НАСЕКОМОЕ ИЗ КОСТЕЙ, ПРУЖИН И ВОЛОС". Рядом - символ популярной нынче рок-группы "Мертвая невеста". Визитной карточкой этих парней было:
  
  ...Чтоб не страшно было жениху
  В голубом кружащемся снегу
  Мертвую невесту поджидать.
  
  На светодиодном покрытии транслировалась какая-то фигня - происходящее в данный момент на Проспекте Ветров. Солдаты, фараоны, лицо девушки с белыми, как снег, волосами... Мне было наплевать. Угрюмый бритоголовый тип выгуливал двух псов на двойном поводке. Скотина скалила пасти, из которых обильно шуровали слюни. Я ускорил шаг.
  Натягивая тугие перчатки, я брел вниз по склону, вдоль припаркованных на обочине гробов на колесах, выбирая подходящий. Лис был прав - благопристойный из меня никудышный. Вот что: в глубине того, что Маргарита называла душой, я скучал по тому образу жизни, который вел до нее. Мне нужна была тачка, и я собирался ее угнать. Легкость, с которой я шел на это спустя месяцы воздержания, забавляла.
  С тех пор, как мой пикап сгорел полгода назад, я не садился за руль. Дерьмовая вышла история. Сучата из гаражей возжелали праздника, и подпалили мое авто. Помню, запах гари и пламени просачивается сквозь щели в окнах. Запах пожарища у меня в голове... Рита кричит, кусается, хватает меня за руки, поливает непечатными словами. Она мечется по квартире как сгусток огня, в абсолютной панике - боится, что я уйду и не вернусь, что меня загребут мусора. Шок в ее зрачках... Я ненавидел ее в таком состоянии. Но в тот вечер меня конкретно переклинило, наверно, впервые с тех пор, как мы были вместе. Гнев петлей затянулся вокруг моей шеи - старый, прогорклый, запрещенный гнев, который я пытался отравить любовью к женщине. Казалось, то, с чем было покончено, вновь восходило во мне подобно электронной лавине. Но, черт возьми, с той тачкой было связано столько всего, столько хороших воспоминаний! Прекрасных воспоминаний. Я шлепнул Риту по лицу и ушел, оставив ее рыдающей в углу. Ушел к гаражам с купленным на блошином рынке револьвером и ножом. Ушел с намерением убить.
  Я помню ту ночь.
  Ночь была персиковой. Дети танцевали возле трещащего ада, ранее бывшего моим автомобилем, нюхали клей, пакет брел из рук в руки. Мерцание огней в густом смоге. Все поплыло. Гнев и пламя - мой мир. Я выстрелил в воздух. Помню, как надрывно завизжали сучата, когда я схватил одного из них и засунул ему в рот ствол. Я был сам не свой, стоило чуть надавить на курок, и голова пацана осталась бы на воротах гаража. Но я не сделал этого. Да, вот так все и было. Именно так. Всполохи догорающей машины на протяжении всего пути в конуру, которую Рита называла домом, выплясывали передо мной.
  Сказать вам, почему я тогда не сделал этого? Почему не спустил курок? Не снес пацану голову к чертовой матери? Рита, это все она. Чертова любовь, чертово чувство вины и нежности.
  Знаете, о чем толкуют неблагополучные во всех этих барах с закрашенными окнами? Они верят в то, что, когда человек опускается слишком низко, когда кажется, что пути назад нет, кто-то там, наверху, за ржавыми облаками, за электрическим небом, дарит ему шанс. И я, гнусный урод, получил этот шанс. Когда-то я был заблеванным нариком, воровал, спал со шлюхами, дни текли сквозь сигаретный дым, пары дешевой выпивки и наркотический бред. Потом выиграл Джек-Пот. Встретил ангела. Риту.
  Все мы живем ради того, чтобы хоть один день на отведенном нам веку быть счастливыми, по-настоящему счастливыми. Да, хотя бы один день.
  А я был счастлив целый год.
  Был. Но время прошло.
  Ваш счет, спасибо. Как будете расплачиваться?
  К черту память. Мог бы - выпотрошил ее.
  Я остановил свой выбор на раздолбанном "бьюике" в большей степени потому, что на нем были хлипкие замки. Рядом стояла тачка с пробитыми шинами и выцарапанными на капоте словами: "Отвали от моей сестры". Я вскрыл замок отмычкой из серии "на все случаи жизни: взлом, угон, угроза". Влез на водительское сиденье, соединил кое-какие провода, и детка подо мной заурчала. Пальцы помнили все движения, я мог бы проделать все манипуляции с закрытыми глазами.
  Еще два часа назад я был добропорядочным, почти в законе. У меня была низкооплачиваемая тупиковая работа, у меня была девушка. Теперь я несся по улице на украденной тачке, без прав, без страха, увеличивая скорость. И мне было хорошо. По-настоящему кайфово! Басы классики рока, как и фары дальнего света, вспарывали воздух, выпуская ржавые завихрения кишок. Я зачеркнул все. Так наркоман, пройдя длительный курс реабилитации, выходя из центра, вновь идет и покупает дозу. Рита свалила, и я хотел вернуть ее, вернуть мой живой наркотик, мою дозу. Черт, оно начинало болеть, это проклятое сердце.
  На перекрестке я ударил по тормозам. Пешеходы стали оборачиваться. Тащившаяся через дорогу старуха завизжала, уставившись на капот приближающегося "бьюика".
  Я высунулся в окошко и заорал во всю мощь легких:
  - Ты, чертовая медлительная корова! Прочь с дороги!
  Кто-то стал звать фараонов. Кто-то - обзывать меня наркоманом, психопатом, чудовищем. Иными словами, всем тем, кем я и являлся.
  Когда я был пацаненком, старик мой, опуская на меня свои огромные кулачища шахтера, ревел, что я ублюдок, не его сын. В школе я был хулиганом и тупицей; учителя, а больше всех старался ублюдочный Боснак, шипели оскорбления мне в лицо, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых безобразиях. Однажды я шел по коридору, думая о том, что неплохо было бы пойти погонять мяч с пацанами после звонка, когда из-за угла сгустком тупой злобы вылетел Боснак. Он схватил меня за волосы, потащил в сортир и окунул тыквой в унитаз - в прогорклую, холодную мочу, оставшуюся после какого-то козла, решительно кладущего на напоминание: "Смывать после себя". Я говорю "прогорклая", потому что знаю ее вкус - в то утро моча вихрилась вокруг моей головы желтым ореолом, булькала в моем горле, стекала по пищеводу. Помнится, я стоял на коленях перед унитазом, положив руки на фаянсовые бортики, и смотрел на свое отражение в моче. Это было несправедливо. В то утро я и близко не подходил к кабинету биологии, не ссал Боснаку в стол. Однако вот он я - стоящий на коленях перед унитазом, со стекающей по волосам мочой, наказанный за то, чего не делал. Меня колотит от вопиющей несправедливости, унижения и злобы, а вокруг столпились мои однокашники, ребята с параллели, и все смеются, смеются, смеются, как гребаные гиены. И именно в тот момент во мне что-то сломалось. Я смотрел на свое отражение в моче, и видел ублюдка, хулигана, тупицу. Может, я всегда был таким? Кому верить: себе или десяткам людей, день ото дня вдалбливающих в твою голову определенный набор качеств? Общество видит тебя угрозой, нарушителем спокойствия, значит, таким ты и являешься. В тот момент я усвоил один из главных уроков за всю свою жизнь: нельзя обманывать ожидания окружающих, надо соответствовать приписываемому тебе набору качеств, иначе тебя так и будут до конца твоих дней окунать в мочу.
  Пару недель спустя Боснака увезли в больницу - какой-то урод пырнул его заточкой, когда тот возвращался домой. У Боснака открылось внутреннее кровотечение, и вскоре он испустил дух. Я был рад узнать это.
  Однако если в школе после смерти Боснака мне стало спокойней дышаться, если меня стали сторониться, то дома царил все тот же долбанный хаос. Шахту, эта разлагающуюся помойку, где старик провел половину своей жизни, собирались закрыть, его работа висела на волоске. Вот он и стал пуще прежнего прикладываться к бутылке. Старушка теперь ходила на работу в прачечную исключительно с желто-зеленой парчой синяков на лице. Тогда я пошел и купил свой первый нож. Не сказать, что в детстве я получил много тепла и заботы от моей старушки, этой взбалмошной языкатой коровы, но даже когда она давала мне подзатыльник так, что я летел несколько метров, даже когда она визжала, что я неблагодарный маленький мерзавец, я твердо знал - она меня любит. Материнская любовь и все такое. Наверное, я тоже любил старушку, потому что мое сердце крошилось от боли, когда я видел, что с ней делал старик. Я боялся старика, потому что он был огромным, крепким, свирепым сукиным сыном. Но и я окреп. Мне было шестнадцать. В общем, я купил нож и заступился за старушку - в первый и в последний раз. Я до сих пор помню до мельчайших деталей тот сладостный миг: как в комнате стало тихо-тихо, как глаза бати вначале округлились, затем злобно сузились, превратившись в две демонические щелки. Старик увидел во мне угрозу. Конкурента, посягнувшего на его территорию. Молодой волк выступил против старого побитого самца. Молодой волк прогнал старого самца из пещеры. С тех пор я не слышал о моем старике. Месяц спустя шахту закрыли. Может, старик спился и закончил в канаве, где-нибудь на черных фермах. Надеюсь, именно так и закончил.
  Я окончил школу, пошел работать, снял квартиру. Оброс зависимостями и дурной славой.
  Я всю жизнь только и слышал перешептывания у себя за спиной: "Вот он идет, мразь, психопат, убийца". Но никто, заметьте, никто не смел сказать мне это в лицо. Меня устраивало такое положение вещей.
  Высунув в окно руку с оттопыренным средним пальцем, я газанул и с трудом вписался в поворот на боковую улочку. Все правильно, я был невменяемым - несся, как маньяк, мимо мрачных бетонных халуп, едва не сшибая мирских. А ревность и любовь ворошились во мне подобно личинкам сосунков под плинтусами моей кухни, отравляя разум.
  На скорости девяносто километров в час я проскочил туннель, едва не размазав по асфальту просящего подаяние бродягу, затем свернул на Космос, пронесся как угорелый по Пластиковому району, и оказался на дороге, ведущей прямиком на черную территорию - на черные фермы. На эту плодородную грядку к фермерам, круглый год вспахивающих благодатные почвы человеческих тел. Я прибавил скорости, распевая гимны жизни и смерти.
  Цыпочка жила в бетонной пятиэтажке. Прямо напротив этого радиоактивного пристанища формировалась перспективная свалка, на бордюрах сидели бомжи и сортировали какой-то пластмассовый хлам. Я еле вписал "бьюик" в поворот направо. Потом - налево, на обочину. Бомжи чудом умудрялись отскакивать от колес автомобиля. Резкое торможение, меня дернуло вперед.
  Я открыл дверцу и, скрючившись, стал выхаркивать слизь. Мои легкие горели, спазматический кашель нашел резвые отклики у бездомных. Некоторые начали что-то тарахтеть, ухмыляясь беззубыми ртами, другие угрюмо поглядывали на меня. Я был польщен - настолько, что уже хотел достать револьвер и снести к черту пару голов. Один из бродяг, без ушей и левой руки, встал и поплелся в мою сторону, протягивая единственную руку. Заботливый скальпель фермера однажды собрал с него урожай, который потом сбыли на рынке органики. На его груди висела картонная табличка: "Помогите, люди добрые, чем можете ветерану войны".
  - Кто бы мне помог, - пробормотал я, вытирая рукавом губы. Посмотрев на бродягу, ухмыльнулся: - Мой тебе совет: продай ноги и забей на все. Кому она нужна, такая жизнь?
  Придерживаясь за дверцу, я вылез из "бьюика" и, не обращая внимания на смердящего однорукого, поплелся к подъезду. Ржавая морось стала полноценным ржавым дождем. Мое настроение было таким же ржавым, как и капли, ударяющиеся об осколки под ногами.
  Во всем подъезде, бьюсь об заклад, не осталось ни одного целого стекла. Я вступил в дерьмо и, недолго думая, вытер подошву о чей-то половик с надписью: "Ненавижу гибридов. Остальные - добро пожаловать". Ну вот, теперь этот умник будет ненавидеть гибридов еще сильнее. Клочья бурой шерсти зацепились за решетку лестницы и дрожали под дыханием сквозняков. Откуда-то доносилась ловкая игра на гитаре и бархатистый голос Джонни Кэша. Джонни пел: "Помни меня. Я тот, кто любит тебя". Лучше Джонни о жизни никто не скажет.
  Хрипло дыша, я остановился перед искромсанной ножом, дерматиновой дверью ? 126 и позвонил.
  Тяжелые шаги. Дверь открылась на длину цепочки.
  - Ну? - гаркнули из темноты. Низкий породистый голос.
  - Кто там? Кто к нам пришел, Парис? Кто это?
  - Никто, - отрезал чувак и закрыл дверь.
  Я вновь позвонил.
  - Кто это, Парис?
  - Я бы поставил вопрос несколько иначе: а кого ты ждешь, милая? Милая?.. Милая! Кого ты, черт возьми, все время ждешь? - Быстрые шаги, женский вскрик. Кажется, я пришел не вовремя. Меня это, впрочем, слабо волновало. Тем временем, возня за дверью набирала обороты: - Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Я тебя предупредил! Предупредил ведь! Я сказал - смотри на меня! Черт подери, я даю тебе все самое лучшее, а ты до сих пор кого-то ждешь!! - уже взбешенно орал Парис. - Проклятие, да почему ты никогда не смотришь в глаза?!
  Рухнуло что-то тяжелое.
  - Чертова сучка! МНЕ ЖЕ БОЛЬНО!!
  Щелканье замка, звон цепочки. Дверь распахнулась.
  На пороге стояла невысокая худая девчушка, ровесница Риты. На губе - запекшаяся кровь, лицо напряжено, иссиня-черные кудри взъерошены. Я улыбнулся во весь рот и произнес:
  - Привет. Я парень Риты.
  - Елена, закрой дверь! - рявкнул согнувшийся пополам, держащийся за промежность Парис; из зализанной шевелюры выбился локон и упал ему на глаза. - Закрой дверь! - потребовал он властно, его голос вырвался в подъезд и эхом покатился по этажам.
  Девчонка выразительно посмотрела на меня, кожа вокруг ее глаз белая-белая.
  Возможно, черненькая просто понравилась мне. Возможно, я хотел помочь. Возможно, в день Святого Валентина действительно ломаются сердца. Кто скажет наверняка?
  Я вошел вслед за девчонкой, глядя на ее стройные ножки и едва прикрытую мужской рубашкой попку. Надо признать, попка у нее была ладная. Дверь захлопнулась за моей спиной, отрезав тусклый свет лестничной клетки. Я оказался в тесном пространстве с двумя молодыми ссорящимися любовниками. Пахло опиумом и сигаретным дымом. Пахло весной и любовью.
  - Ты спала с ним, да? - по-деловому спросил Парис, кивая на меня. - Ну так как, спала? - Черная рубашка расстегнута, оголяя белую грудь и клепочный ремень на штанах. С гримасой злости и боли на лице он сверлил девушку взглядом. Знал ли он, что это и называется настоящей любовью? - Все, голубки, я иду за ружьем.
  А как же, знал.
  Елена накинулась на него. Запрыгнула, как кошка, ему на спину и начала лупить кулачками. Парис яростно заорал и попытался стряхнуть ее с себя. Но девка была склочной - впилась ноготками в его обнаженную грудь, а зубами - в шею. Они начали самозабвенно бороться. Парис, остервенело матерясь, пытался ослабить хватку обвившихся вокруг его шеи рук, въезжая в стену спиной, на которой повисла Елена. Девчушка рычала, но держалась.
  Я подошел к дерущимся. Черт возьми, я чувствовал себя заболевающим. Парис наконец сумел стряхнул с себя девчонку и теперь сидел на ней, уворачиваясь от ее когтей, давая оплеухи. Чистая страсть, хоть по баночкам разливай и пей. Я схватил черноволосого за шкирку. Я просто пытался направить свои эмоции туда, где еще мог их контролировать, понимаете? Парис вскочил, его кулак пронесся над моей головой. Второй удар, впрочем, попал в цель - в мою скулу. И мне как пробки выбило. Ярость примазалась к стенкам черепушки точно моровая зараза. Я хотел убить Париса за то, что он въехал мне в табло. Ярость во мне ревела и бушевала, и я хотел убить темпераментного ревнивого парня просто за то, что он ударил меня. Да и не больно вовсе ударил, признаться...
  Я потянулся за ножом, когда позвонили в дверь.
  Парис застыл на полудвижении, тяжело дыша, глядя на меня из-под завесы смольных волос. На вздымающейся и опадающей груди - полумесяцы, наполняющиеся кровью, на шее - следы от зубов.
  Я не вытащил нож. Этот малый понятия не имеет, как ему повезло. В висках шумела кровь. Я запахнул пальто.
  Мир был бы сплошными райскими угодьями, если бы такие, как я, чаще запахивали пальто и убирали руки от рукоятей ножей.
  - Поправься, - прошипел Парис Елене и протиснулся к двери.
  Елена зло оправила рубашку, пряча маленькие острые белые грудки.
  - Кто беспокоит? - спросил черноволосый.
  Я услышал шепоток. Затем - голоса, стекающие в один, сладкий и чуть-чуть эфемерный:
  - Совершенство - продукт знания. Все, что совершенно - природно красиво. Вы тоже можете довести себя генетически до совершенства, до природной красоты, скинуть рясу ущербности, которую вы носите...
  - Рясу ущербности? - Парис, заводясь, дернул дверь. - Мать-перемать! Оно сказало рясу ущербности?
  - Мухи всегда будут откладывать яйца. И яйца - тоже продукт знания. Купите яиц механического Иисуса и присоединяйтесь к нам.
  На площадке стояла и улыбалась в десяток глоток наносемья - бродячая автономная бионанохрень. Истинное ублюдство. Люди, одержимые тягой к механизации своих тел, а затем и желанием продать вам так называемся яйца механического Иисуса - зерна, содержащие нано, которые сделают из вас стихийного урода до конца ваших дней. Я не доверяю тем, кто говорит, что ему жалко этих отбросов. Почему? Да потому что знаю следующее: это механизированным жалко нас, немеханизированных. Наноторчки проповедуют веру в механического Христа: в то, что не эволюция, а колоссальный механизм создал жизнь - и биологическую, и механическую. Одни называют этот якобы существующий колоссальный механизм механическим Иисусом, другие - Зерном-Матерью, зерном-прародителем. Но какая разница? Какая вообще разница, кто во что верит? Верьте во что угодно, но рано или поздно у вас это заберут, вырвут с корнем, а затем подожгут.
  Пожарища бушуют круглый год. Однако самое главное пожарище было, есть и будет в наших головах.
  - Так-так, приехали. Мухи? Иисус? Я сейчас отрежу вам ваши поганые механизированные яйца или что там у вас, и пойду продавать их по квартирам. Вот обрадуются мои соседи! - Парис высунул физиономию на площадку: - Слышите? Вы все уже здесь загадили! Если узнаю, из-за кого случился засор системы, я пойду и забью чувака, слышите? Меня зовут Парис! Квартира 126-ая! Забью гада на хрен гада!
  - Совершенство найдется? - неожиданно для себя спросил я и шагнул мимо черноволосого, на площадку.
  Парис пропустил меня, озадаченно-злобно глядя мне вслед.
  Наносемья покачивалась на своих многочисленных ногах, десятки рук тянулись ко мне, десятки ртов расправились в подобии улыбок.
  - Никаких мутантов! - завизжала Елена, подскакивая к двери. - Никаких мутантов в моем доме! Если хочешь закинуться, закидывайся подальше отсюда! Но не в моем доме! - Цыпочка дернула меня за рукав. Я отпихнул ее руку, а потом и ее саму.
  - Ладно, ладно, - пошел на попятную Парис; я видел, как он одобрительно хмыкнул, когда Елена отлетала к стене, - перетерли и хватит. Возвращайтесь, откуда пришли, ребята. То бишь в ад. Глядя на вас, это непременно должен быть именно ад. Интересно, чем сейчас занимается механический сатана?
  Парис захохотал и сокрушительно хлопнул дверью. Развернувшись к нам с Еленой с выражением смирения на лице, он как священник распростер руки. Елена залезла в его объятия и уткнулась лицом в его грудь. Он хозяйственно стал оглаживать ее попку.
  Глядя на них, счастливых и влюбленных, я почувствовал себя во стократ печальнее. И тогда словами сами полились из меня. И сказал я:
  - Елена, Парис, послушайте меня. Я подсел на чувство, но меня отлучили. Мне нужно знать, где Рита. Мне действительно нужно это знать. Иначе жить мне осталось считанные часы.
  - Не ерунди, - ухмыльнулся Парис, хозяйственно оглаживая попку своей девчонки. - Найдешь себе новую подругу. Или, может, перепрофилируешься на мальчиков?
  Гнев вспенился. Я потянулся к ножу. Елена встретилась со мной глазами. Потребовалось все мое самообладание, чтобы наступить себе на горло и сунуть руки поглубже в кармане.
  - Рита была для меня всем, - я смотрел на стену, с обоями с рисунком резвящихся кокер-спаниелей. - Без нее я перестану существовать, исчезнет все то хорошее, что появилось во мне благодаря ней. Оно уже исчезает, понимаете? Все то хорошее, я имею в виду.
  Елена серьезно смотрела на меня. Она понимала.
  - Да, - кивнула девушка и, спихнув с себя руки Париса, поманила меня за собой.
  Кухня была маленькой и неубранной. Дешевые синтетические шторы; поднесешь к таким спичку, и они вмиг займутся, превратив целый дом в ревущее, сочащееся дымом пожарище. За окном болтался обрезанный кабель. Я сел за стол и вздохнул. Словно и не покидал своей хибары. Сегодня многие так живут. Нищета становится новой религией.
  - Забудь ее, - сказала Елена, доставая из холодильника надбитый графин.
  - Что?
  - Забудь ее, - повторила цыпочка. - Отпусти ее, забудь. Ты что, совсем мозги выжег? Ничего не соображаешь? Нет, ты только посмотри на себя! Ни черта не соображаешь! - Она с треском поставила графин на стол, белые капли расплылись на поверхности клеенки.
  Парис опустился на стул напротив и закурил.
  - Ох уж эти бабы, - сказал он, качая головой.
  Он включил телек и стал клацать каналы. Транслировалось происходящее на Проспекте. Огонь, крики, стрельба. Мне казалось, что все это принадлежит другому, чужому миру. Разве все эти крики, все эти жертвы имели хоть какое-то значение, когда гибнул мой мир?
  - Она была подделкой! - кричала тем временем Елена. - Фальшивкой! Слышишь ты это или нет? Ее программы были нелегальными! Она сделала себя, заставила других любить себя, при этом питаясь от них. У тебя кровь в уголках рта. Ты умираешь, потому что она забрала всего тебя, но в обмен дала любовь и счастье... Они всегда уходят, потому что хотят быть кем-то другим, но только не собой! - Голос Елены с неистового крика упал до еле различимого шепота: - Но ни одно зерно на свете не спасет Риту от себя самой. Она живет в собственном мире, видит то, чего не видишь ты. Поэтому она и ушла. Скорее всего, она уже стала кем-то другим. И если ты теперь встретишь ее на улице, - Елена печально улыбалась, - она не узнает тебя. Пройдет мимо, и не оглянется. Не узнает. У нее началась новая жизнь. Это ты способен понять?
  Да. Понимал. Наверное, даже догадывался с самого начала, но улыбка не сходила с моих губ. Понимаете? Чертова улыбка не сходила с моих губ.
  Я вспомнил, как Рита улыбалась пареньку, сидящему рядом с ней в фургоне - нежно, сонно, влюблено. У нее началась новая жизнь, а я, выходит, остался там, в старой жизни.
  Ваш текущий счет: ноль. Спасибо.
  - Я всегда думал, что Рита только для меня. Ангел. В свое время я встретил ангела. И подсел как на наркотик.
  В глазах Елены застыло это странное выражение. Я не привык, чтобы на меня так смотрели. Что угодно - страх, ужас, отвращение, - но только не это. В ее глазах была жалость.
  - Ну вот и круто! - встрял Парис. - Да таких, как ты, подсевших на механизированного партнера, бродит кругом! Послушай, чувак, ты очарователен. Покури, успокойся. Будешь молоко? Елена, налей ему молока.
  Я встал и направился в коридор.
  Живой наркотик ровно два часа и двадцать шесть минут назад покинул порог моего дома, неофициально прекратив мое существование. Отлучение от любви, причем, такое резкое, не предполагало будущего. Вообще никакого.
  - Я не люблю молоко, - сказал я.
  Ваш текущий счет: ноль.
  Спасибо. Спасибо. Спасибо.
  Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, как хотели бы провести свой последний день на земле? Я вот задумывался. Я бы хотел начать его в объятиях Риты. Потом поехать к моей старушке, отдать ей мои сбережения, возможно, узнать о судьбе старика. От старушки заехать на Приречное кладбище и молча стоять над могилой Боснака. Там, на Приречном кладбище, многие лежат с моей руки. Таким образом, я скажу им всем: скоро, скоро, там, по ту сторону, у вас появится шанс отомстить мне, но имейте в виду, что так просто я не дамся.
  Мне двадцать шесть, но по-настоящему я жил-то всего год.
  Рита...
  За ее улыбкой всегда было что-то тусклое и холодное. Задумчиво-мечтательный взгляд скользит по предметам, которых в помине нет на мили вокруг. В ее глазах - грезы и цветы. Она видела мир иным - не таким, каким его видел я. Ночью она сидела у окна и шептала названия созвездий, говорила, что звезды сегодня ярче, чем вчера. А я не видел никаких звезд. Потому что их не было. Проклятых звезд. Я так и говорил: звезд нет, потому что ночью небо светит отраженным светом города. На что Рита улыбалась и целовала меня своими сухими, холодными губами.
  Год счастья. И теперь счетчик на нуле.
  Ваш текущий счет: ноль.
  Спасибо.
  Вот что: я сейчас пойду и размозжу башку первому попавшемуся на пути фараону. Потом запрыгну в "бьюик" и понесусь в Центр, к Проспекту. За мной будут ухлестывать мусора, а я буду улыбаться ублюдкам. Если повезет, доберусь до реки, до плотины, надавлю на газ - и прямиком в синий неон, покачивающийся в черной воде как в колыбели.
  - Полная чушь! Не бывает ничего незаменимого. - Елена выскочила вслед за мной. - Вот, пей! Пей! - Она обогнала меня и ткнула в мою сторону рукой со стаканом, доверху наполненным молоком. - Пей, - повторила она. И мягко улыбнулась: - По крайней мере, у тебя остался ты. Не так много и не надолго, но все же... А у Риты не было даже себя. Никогда не было. Рано или поздно, - добавила она тихо, - рано или поздно, такие, как она, устав от всего, становятся частью наносемей.
  Я подумал о многорукой-многоногой амебе, пытавшейся продать Парису яйца механического Иисуса. Ох, Рита...
  - Откуда ты все это знаешь?
  Елена перевела взгляд с меня на Париса.
  И я понял, почему она говорила так проникновенно, почему ее глаза блестели от слез, а на губах играла слабая улыбка.
  Прах к праху, бродяга к бродяге, ангел к ангелу...
  - Видишь, какая хорошая у меня девушка? - сообщил Парис.
  Я вдруг решил, что он действительно славный малый. Сейчас у него был источник света, но скоро электричество отключат, света не станет, придет счет. Однажды Парис будет улыбаться также как я, и кровь в уголках его рта будет делать эту улыбку трагикомичной. В конце концов, в этом вся суть. Умирай смеясь.
  - Черт знает кто заваливает к нам и начинает впаривать о сбежавшей девчонке, а Елена помогает ему. Она чудо, не так ли?
  - Заткнись. - Елена смотрела на меня. Однажды ее тоже лишат света. Она лишит света саму себя. Любовь - это всегда страдание. Она знала, что является имитацией, но продолжала жить, как умеет, любить и страдать. Да, как умеет. - А ты пей, иначе я опять разнервничаюсь.
  Терпеть не могу молоко, но я взял стакан и выпил.
  - В этом стакане - Большой Белый Мир, - сказала Елена. - Знаешь, в чем превосходство человека над силой, управляющей нашей жизнью? Некоторые могут выбрать свободу изучать, созидать, осмысливать, анализировать. И мечтать. И это то, что выбрал ты.
  Она прижалась губами к моей щеке. Холодные сухие губы, с чешуйками омертвелой кожи. Отстранилась и заглянула мне в лицо. Что-то смотрело на меня из глубин ее черных теплых глаз. Тень из ее глаз вливалась в мои глаза, унося боль прочь.
  Я выронил стакан и привалился к стене. Сполз на пол, опрокинув вешалку, беспорядочно шаря руками, пытаясь удержаться. Но, кажется, мне было уже все равно.
  Я падал, падал в нору, погнавшись за белым кроликом.
  Перед глазами замелькали точки.
  Я впервые увидел звезды.
  
  
  Глава 69
  
  Звезды покачивались на черном зеркале реки. Течение, подобно царю, брело вдоль берега, осматривая свои владения. Я легла на спину и прижалась к Виктору. Он поправил на мне шотландский плед и обнял за плечи. От песка шло слабое тепло, солнце осталось в нем на ночь. В ветре - аромат воды и молодой клейкой листвы. Пляж был пустынен, где-то вдалеке сияли ночные забегаловки. Небо казалось вдавленным - стеклянный шарик изнутри. Может, оно и было стеклянным.
  Ванда посапывала рядышком, съежившись под пледом, убаюканная звуком накатывающих на берег волн. Обнимая Виктора, я смотрела на звезды и слушала, как дышит девочка. Дети дышат украдкой, тихо-тихо, словно это вовсе не дыхание, а забредший из Безвременья ветерок. Весенний ветер, с лугов, где цветут травы и осыпаются черешни. Это было все, о чем я когда-либо мечтала. Годы лишений и борьбы, и все ради этого мгновения.
  Холодало. Распитая Виктором бутылка вина была воткнута в песок. Брат задумчиво перебирал мои волосы.
  - Мир такой же белый, как твои волосы.
  - Ты пьян, - сказала я.
  Он состроил иронично-усталую гримасу и поцеловал меня.
  - Смотри, - я обратила взор на небо. - Большая Медведица.
  - И откуда только берутся столь глубокие познания у малышки Авроры?
  Я спрятала лицо в складках его пальто, чтобы хихиканьем не разбудить Ванду.
  - Люблю тебя. Замерзла?
  - Ага.
  - Поехали домой.
  Да, дом... Самое прекрасное место на земле.
  Виктор осторожно поднял спящую девочку на руки и понес ее к машине. Я собрала вещи, сложила мягкий плед и, прежде чем покинуть пляж, бросила последний взгляд на реку. У охватившего меня внезапно чувства было двойное дно. Будто я впервые видела живую реку с отражающимися в ней алмазами звезд. Хортица дремала во тьме. Одновременно это были родные сердцу места и чужие, такие странные, неправильные широты. Здесь было спокойно и тихо, и невольно в душу закрадывались сомнения: а жила ли я до этого мига. Жила ли вообще.
  Я хотела остаться. Здесь. Навсегда.
  - Аврора, - позвал Виктор.
  Я бросила прощальный взгляд на гладь реки и, подхватив плед и корзину с вещами, направилась к автомобилю. Шаг за шагом, погрязая каблучками в песке. Ключи оттягивали карман. Всепоглощающее ощущение финала. Сама Жизнь шла по песку за мной.
  Брат аккуратно опустил девочку на заднее сиденье, а я укутала ее в плед. Затем, подобрав юбку, села за руль, Виктор - на пассажирское сиденье, и неспешно вывела машину на дорогу. Ветер подхватил мои волосы, как ребенок - рождественские подарки. Набирая скорость, мы неслись вдоль пляжа. Фонари убегали вдаль. Невесомый свет, паутиной повисший в воздухе, над водой. Гул ресторанов и ночных клубов походил на шорох огромного муравейника, музыка задавала примитивный ритм, люди беззаботно следовали ему, ни во что не веря, ничему не поклоняясь... У всех этих людей тоже не было ни богов, ни больших надежд. Обремененные желаниями и амбициями, они ничто не признавали, кроме денег, трудовой книжки и развлечений, и в гробы на всякий случай начинали ложиться с шестидесяти. Жизнь, тронутая медленным гниением. Везде. Люди, сжигающие за собой мосты, шагающие вперед, как безумцы, по пеплу грез. Со стенда улыбалась совершенно омерзительная физиономия с двойным подбородком. И меня будто током ударило: да, здесь больше человека, но меньше человечного. Впрочем, здесь - это где? И я знала где. Дома. Мой дом был ничуть не лучше тюрьмы, из которой я сбежала.
  - О, это просто идеальный день, - улыбнулся Виктор. - И я счастлив, что провел его вместе с тобой и с Вандой.
  Его голос был мягким и сладким, как рахат-лукум. Голос засыпающего. Он смотрел на меня, развернувшись вполоборота, в безупречно голубых озерах глаз отражались силуэты и предметы, которых не было в автомобиле. На многие километры вокруг не было.
  - Я знаю.
  Замедленная улыбка, тяжелые веки. Чудный смех, совсем как шорох дождя по желтым лепесткам тюльпанов, прилетел из сна Ванды. Что снилось рыжеволосой малютке? На каких глубинах сейчас парил ее разум? В каких призрачных далях шел дождь?
  А потом я увидела его. Посреди дороги, задрав голову к небу, стоял человек. Свет фар облил его, одинокую сутулую фигуру. Парень посмотрел на меня, на его лице застыла мечтательное выражение.
  Время остановилось.
  В навалившейся тишине зазвонил колокол, зазвонил откуда-то издалека. Или это стук сердца? Звук был гирляндой, нанизанной на мечту, которой не суждено осуществиться. Губы человека разлепились: "Звезды". Он обращался ко мне, и только ко мне, и при этом был безгранично счастлив. Блестящая пылинка в свете фонаря ярко взблеснула и потухла. Фатум. Не мне, а ему, этому парню, была отведена главная роль.
  Стрелки вновь сдвинулись с мертвой точки.
  Я ударила по тормозам. Слишком поздно. Удар. Машина подскочила. Каменный парапет, разрисованный граффити, надвигался на нас. Капли крови на лобовом стекле, королевский пурпур на моем лице. Прикосновение камня к автомобилю. Ослепительная вспышка в голове...
  Мотыльки летели отовсюду.
  
  
  Глава 70
  
  Окрашена в алый прядь волос прилипла к щеке. Где-то меня больше не было. Где-то больше не было Виктора и Ванды. Сжав зубы, я зашарила по полу здоровой - единственной - рукой. Подтянула к груди ранец и вытрусила его содержимое. Невзрачный серый предмет упал на камень. Программа паука свернулась, обретя первоначальную целостность. Это зерно уже невозможно было активировать.
  Зерно, данное технологией умение видеть во тьме, моя татуировка (наверняка давно всосавшаяся в тело наноторчка), сам наноторчок, бродяги, тролли, мелкие торгаши, знатные ценители прекрасного, наносемьи, вещающие об истинном спасителе - механическом Иисусе, миллионы и миллионы других зерен и программ...
  Да, спаситель существовал. Зерно-Мать.
  И программа всех программ свернулась.
  Грезы, которые навевала рыжеволосая девочка, были приторны на вкус, с легкими, как весенний ветерок, нотками другой реальности, лежащей за гранью электрического неба и бетонной земли. Далеко-далеко. Все, что осталось под затянутым красным смогом солнцем, зависело от малышки, которой в мгновение ока не стало. Где-то она погибла, где-то - выключилась. Я стиснула в непослушных пальцах брюхо зебры, холод тек отовсюду, ноги околели.
  Технология совершила ошибку - приблизилась к природе. Она стала красивой, пластичной, анализирующей, мечтающей, и в последствии заменила природу, выстлала все по-новому и начала строить "мертвую жизнь". Технология стала Природой. Эта эволюция - мимикрия технологии. Естественно, соединяющая в себе все истоки субстанция - малышка Ванда, Зерно-Мать - тоже уподобилась человеку и, как часто бывает с людьми, устала; она не знала, что искусственна, и позволила себе обрести слабости. У технологии пробудился инстинкт самосохранения, она попыталась спастись от себя самой. Обретя покой в руках тех, к кому она стремилась, Ванда - или то, что называло себя Вандой - выключилась, потянув за собой всю пирамиду. Трогательное страдающее создание, которое не хотело быть собой. Все, созданное культурой технологии, в мгновение ока рухнуло. Синтетическая цивилизация с точной самосогласованной структурой сдвинулась с места.
  Звучащий на краю моего сознания звук постепенно обретал силу, наводняя собой туннель. Щелканье приближалось сразу со всех сторон, как шорох дождевых капель в черешневом саду.
  Усилие - и я села.
  Мир схлопывался, программа утягивала за собой все, что принадлежало ей.
  Но не меня.
  Уже была чума серой слизи. Мы просто не запомнили этого. Чума опустошила мир. Репликаторы действовали избирательно, мастерски, и природа ошиблась, перепутала, стала оберегать то, что ловко приспособилось под нее. Психофизика влияла на постоянные структуры, вызывая аномалии, концентрируя их в том, что мы называли призрачными эманациями. Выходит, ловчилы, обладающие экстраординарными способностями, демоны, зверолюды, напичканные модифицирующими программами, не что иное, как посевы аномалии.
  Кто мог подумать, что однажды, одержимые целью выключить то, что строит мертвую жизнь, мы выключим окружающий нас мир, самих себя? Не без посторонней помощи я помогла реализовать эту цель. Я организовала поистине красивые похороны. Во мне не одно начало, но один-единственный конец для всех.
  В выключившихся джунглях уже сейчас, в эту самую минуту пишутся новые постулаты. Готова спорить, Глафира все еще дышит, более того - пишет свои правила. Что ж, скоро и я приступлю. Свитые технологией крылья осыпались, и то дерьмо, то бескрылое, свергнутое с технологического престола стадо очень скоро ощутит тягу ползти дальше. И жить. И совьет себе другие крылья. Совьет новое совершенство из рыхлого знания.
  Во мне умер слезливый философ. Но родился кто-то другой. Кто-то, чья сердцевина сомкнулась в плотное образование: тот, о ком знали все мои мучители и покровители, но кого не знала я. Я знала лишь его имя: Человек. И я буду жить. Несмотря ни на что, буду.
  Оглянитесь - не стоит ли за вами, вращая фасеточными глазами, муха с оторванными крыльями и частью лап? Если да, то улыбнитесь: технология продолжает собирать урожай. То, что выжило, отличается необыкновенной тягой к жизни.
  То, что выжило, очень скоро захочет жрать.
  Что-то шумно дышало мне в затылок. И я улыбалась.
  Занималась утренняя заря.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"