Набухший, неотжатый снег,
и сапоги на босу ногу,
и над мостками талый смех,
и та, что голосистей всех,
лукаво смотрит на дорогу.
Выкатывайся в степь, лети,
каленый говор приворотный!
Легли заторы на пути.
И только берегом пройти,
мостками, глубью переметной.
Сквозь всплески,
через талый смех,
вдоль одинокого парома
и той, что голосистей всех...
Домой, как на голову снег!
Домой!
И не увидеть дома.
* * *
К чему не привыкает человек!
И к жизни,
а при жизни даже к смерти,
и к адресу любому на конверте,
к звучанью песен и теченью рек...
К чему не привыкает человек!
Он на плечах несет свой дымный лек.
А встретившись в житейской круговерти,
он говорит: «Здорово, что ли, черти!»
Но забывая все-таки о смерти,
к любви не привыкает человек!
* * *
Я вижу: половодье крыш,
и в теплом ливне без оглядки
ты с ярким зонтиком бежишь,
смешно закидывая пятки.
Гляжу с балконной высоты
как будто с птичьего полета...
Такая крошечная, ты
напоминаешь мне кого-то.
Из дальней сказки, из такой,
где есть исход благополучный,
где стоит лишь взмахнуть рукой
и отведешь печальный случай.
Но жизнь от сказки далека,
а этот грустный ливень — вот он.
И разливается река,
и ты уже за поворотом.
Ты ушла
Что происходит у меня в душе?
Широким холодом сверкают льдины
и, громоздясь, жестоко ранят берег
отточенными сизыми краями.
Что происходит у меня в душе?
Далекий взгляд сияет, как луна,
своим холодным выверенным светом
пронизывая сдавленную воду,
в которой пляшут сморщенные звезды.
Что происходит у меня в душе...
В ней столько льда и холода чужого,
что я, не слыша дня и зябко ежась,
пока не вижу выхода из ночи.
* * *
В петушиное зычное утро
я проснусь, а вокруг — ни души.
Наша старая лодочка утло
придавила собой камыши.
Ох как сяду в нее да поеду,
да разрежу рассветную гладь.
По туманному сизому следу
только прошлого не видать.
А зачем оно?
Было — так было!
Каждый с прошлым своим не в ладах.
И любила — да вот не любила,
и любил — да не вышел в годах.
Никакого от прошлого толка,
ни веселья тебе, ни беды.
Остается оно ненадолго,
как на веслах следы от воды.
Продувное мое настроенье!
Что ж тебе не хватает огня?
А по берегу зябнет селенье,
что вчера приютило меня.
Ода брынзе
Р. Гамзатову
Что хранит от всех болезней,
что любых лекарств полезней,
что само себя несет,
словно хлеб и соль?
Брынза!
Что делил в дороге дальней
под чинарою случайной
у вечернего костра
с другом пополам?
Брынзу!
Чем на праздниках гордился,
как за тесный стол садился
и оглядывал гостей,
поднимая тост?
Брынзой!
А чему в любом селенье
отдавали предпочтенье
с теплым хлебом наравне,
с чистою водой?
Брынзе!
Эй, ягненок голенастый,
в дом входи, над нами властвуй.
Мы тебя хотим назвать
именем таким:
Брынза!
Твоя матушка во хлеве,
вся в заботе, вся во хлебе.
А хозяин твой в лугах, где звенит коса:
— Брын-за! Брын-за! Брын-за!
Громадья
«Громадья» — словечко это
бабке выдали зятья.
А увидишь бабку Свету,
понимаешь — громадья!
Ей, дебелой, не слукавишь.
Руки — во и во — спина!
Что положишь, что поставишь —
одинакова она!
Голова уходит в плечи —
выплывает как ладья,
и на лавочке под вечер
громоздится громадья.
Словно предки встали кругом...
И откуда столько сил?!
То ли дед ходил за плугом,
то ли плуг за ним ходил.
То ли в пахоте глубокой
у деревни на краю
шли быки и ненароком
откопали громадью.
Бабка Света мечет громы —
сила есть и толщина...
По ее словам, худому
кукиш — красная цена.
Захолоньте и не троньте
стылой наледи седин!
Пять сынов легло на фронте,
оставался лишь один.
Оставался в Синегорье,
посреди озер и скал...
В черном горе,
в синем море
в белой замети пропал...
Ты увидишь до рассвета
в мае или сентябре,
как на лавке бабка Света
громоздится во дворе.
Как тяжелыми глазами
у стены качает век...
«Громадья» — вы мне сказали,
я услышал — человек.
В дороге
Под Клином, в чайной придорожной,
над полной порцией борща
о нашей бытности тревожной
мы помолчали сообща.
И то: дороги — как дороги,
любая — посреди земли.
Голосовали, спали, дрогли
на них, но все-таки дошли.
Хотя бы вот до этой чайной,
шоферской, суточной в пыли.
Не специально, не случайно,
а просто взяли — и дошли.
Нет, не петлять, не колобродить,
а отыскать щемящий клад,
что называется в народе
землей, куда глаза глядят.