Месяц-просинец, январь...
Открываем календарь.
Много будет в нем страниц,
трав, цветов, зверей и птиц.
Будет мрак и будет свет,
будет множество примет.
Мир очнется ото сна —
сменит зимушку весна,
за весною — лето,
солнышком согрето.
А за летом — осень,
золотая вовсе.
Месяц-просинец, январь...
Открываем календарь.
В белой шубе спит земля —
города, леса, поля.
Под пуховой шапкой дом,
дремлют реки подо льдом.
Заплутался — не беда,
выводи, дорога!
В синих сумерках звезда —
хоть рукой потрогай.
На закате голубом
переулок звездный...
Над избушкой дым столбом —
будет день морозный.
Круторогая луна
слишком улыбается —
это к холоду она
духу набирается.
Месяц-просинец, январь.
Новогодье синее.
Небо сказкою, как встарь,
над Россиею.
Но в мороз не страшно мне
у телеантенны.
Сам Стужайло на окне
вывел хризантемы.
Вывел папоротник, сад,
просто диво дивное...
А в берлогах звери спят,
холод-холодина!
Спит сурок, и спит барсук,
норке благодарен.
С теплой лапой на носу
спит медведь-боярин.
Глухозимье, сонь и снег...
В хлеве спит корова.
А лиса чихнет во сне —
будь здорова!
За окошком зимний сад,
урожай несметный.
Что за яблоки висят,
пламенеют с веток?
От какой такой зари
птицы красногруды?
Это взяли снегири
гусли-самогуды.
Дует рядышком в свирель
непоседа-свиристель.
Песни слева, справа...
Молодец, красава!
Песни зимником летят
до клестов и до клестят.
А на речке поутру
отметал налим икру.
В поле к зайцу-русаку
подойдешь не очень,
все услышит на скаку —
воздух, что ли, звонче?
Месяц-просинец, январь...
Лютым холодом ударь!
Заморозил воду,
не убил природу!
Вся она (придет весна)
встрепенется ото сна.
А пока ведет меня
через поле в лес лыжня.
Ой зима-зимская,
без конца и края!
Февраль-бокогрей
Ты зачем, скажи, Федул,
на поля теплом подул?
Холодны твои подруги —
сплошь метелицы да вьюги,
что который день подряд
завывают, февралят.
Ставят белые сугробы...
Только их напрасна злоба.
Много снега на полях —
много хлеба в закромах.
Крепко спит у печки кот,
даже ухом не ведет
и на зимнее ненастье
стенку больше не дерет.
Снятся кошкам и котам
двор, завалинка, а там —
солнце лучиком их гладит
по пушистым животам.
А пока окутал даль
снежень-баловень, февраль.
Ледяных своих кровей
лютый лютень, вьюговей.
Как межа зимы с весной,
месяц-межень, царь лесной.
А в избушке лесника
у печного камелька
удивительные сказки
греют зябкие бока.
Заяц вести приносил
и на свадьбу пригласил.
Накрывал под елкой стол,
угощал корою...
Был когда-то холостой —
нынче пир горою!
Подавал другим пример
лопоухий кавалер.
Волку серому не спится,
в жены взял себе волчицу.
Лис женился на лисе,
елки в свадебной красе.
Задавали гопака,
след печатали,
разбудили барсука
с барсучатами.
Встал на вьюгу посмотреть
злой-презлой шатун-медведь:
рявкнул для порядка —
эвон как несладко!
Отчего, узнать бы,
в этакий мороз
учинили свадьбы,
довели до слез?
Ой февраль-февралюшко,
бабушкины варежки!
Проверяет месяц лютый,
в чем одетый, в чем обутый,
как ценил осенний час,
сколько дров к зиме припас,
чтоб теперь у лесника
сказке греть свои бока...
Ой февраль-Федулушка,
золотая думушка.
Дума в самом сладком сне
о красавице-весне.
Март-протальник
Все же как зима ни злится,
только марту покорится.
Небо вышло из оков —
ледоход из облаков.
Скоро понесет река
ледяные облака.
Будет их раздолен бег —
март пришел на поймы рек.
Половодьем — на лугах,
всем снегам и льдам на страх!
Март-протальник, чудодей!
Весели и тешь людей!
Лужа — разве не водица?
Из нее (гласит молва)
нужно курице напиться,
чтоб затем была трава.
Если в марте нет воды,
то в апреле нет травы.
Март шагает по стране,
низко кланяясь весне.
Пробудившись, влез на сук
деловитый бурундук.
В кладовых припас давно
и орехи, и зерно...
Спал бы, да лежать устал —
за нос март пощекотал.
А в лесу пустил росток
теплых дней разведчик —
мать-и-мачеха — цветок,
за весну ответчик.
Здравствуй, март! Весна воды,
добрая примета!
Утром года станешь ты
и весною света.
Сам-барсук сошел с ума,
бродит над норою,
ведь в тени — еще зима,
но парит землею.
Евдокия, хватит ветра!
Видишь: опушилась верба.
Скоро ляжет у крыльца
золотистая пыльца.
Пусть ветра со всех сторон —
яйца в гнездах у ворон.
Не проклюнулась заря —
слышно песню глухаря.
Звери заняты с утра:
шубы им менять пора.
У медведя (на пороге
пробуждения земли)
в теплой заспанной берлоге
потягушеньки пошли.
Началось у птиц потенье —
гнезд уютных обретенье.
Это март — заря весны —
будит жителей лесных.
Грач, взгляни-ка, на горе —
знать, весна уж на дворе.
За тепло, что всех нас греет,
март-разнопогодник
Тимофея-весновея
отругал сегодня.
С жаворонками из теста
ребятишкам нынче тесно:
— Жаворонки, к нам летите
и весну-красну несите.
Зима надоела,
весь хлеб поела!
Пусть зима покуда в силе,
но за посвистами вьюг
пробираются в Россию
сорок сороков пичуг.
Апрель-водолей
Счеты свел апрель с зимою,
месяц-квитень. Прель и трель.
Снегогон всему виною,
и поет-звенит капель.
Велика апреля сила,
весноводье, даль светла...
Щука лед хвостом разбила,
трясогузка помогла.
Чибис утром прилетел,
принес воду на хвосте.
С горихвосткой покалякал
и зорянку разбудил,
для отвода глаз поплакал,
сок березовый попил.
Отряхнулись от мороза
наконец-то лес и дол.
Сладок нынче сок в березах,
зол апрель-березозол.
Из далекого заморья
прилетали кулики,
возвращали из неволья
нам весенние деньки.
Ах апрель, — запевка года!
Лишь увидишь ты скворца —
пробуждается природа,
знать, весна уж у крыльца.
На полянах, где искрятся
говорливые ключи,
краснобровые красавцы —
вновь токуют косачи.
Все пернатые в заботах —
семьи, гнезда завели...
На глухих лесных болотах
пляшут пляски журавли.
Под порогом спозаранку —
брод, а дальше смытый мост.
Льет овсяночка веснянку:
«Покинь сани, возьми воз!»
Из берлоги встал медведь
с голодухи пореветь.
— Перестань, дрема, дремать,
Пора дремушке вставать.
Свет увидели волчата,
и лосята, и лисята.
Медуница сквозь листву
появилась наяву.
Снова деда ждут Мазая
горностаи, лисы, зайцы.
Приплывай скорей, Мазай,
и зверей своих спасай!
Первый дождик налетел,
порезвиться захотел.
— Дождь, дождь!
На бабину рожь!
На дедову пшеницу!
На девкин лен!
Поливай ведром!
Ставьте же скворечни, что ли,
иль дуплянки, как отцы!
Отпускайте птиц на волю,
пусть летят во все концы.
Водолей-апрель идет,
а весна сияет,
как заправский скороход,
к северу шагает.
Май-травень
Май леса принаряжает,
лето в гости ожидает.
Зеленеет в поле травка —
значит, молока прибавка.
От звезды и до звезды
гомонят в лесу дрозды:
«Чай пить, чай пить!
Спиридон, Спиридон!»
Первотравье. Месяц май.
Под любым кусточком рай.
Соловья послушать любо —
знать, вода пошла на убыль.
А коровам на опушке
задают вопрос лягушки:
«Трава — какова? Трава — какова?»
Почки лопаются вдруг —
вылетает майский жук.
За черемухой в ложбинах
набирает цвет рябина.
Дарят чистую накидку
лесу-баловню в избытке
с белым цветом, майским снегом,
с молодым звериным следом.
И прекрасно: май холодный —
год, конечно, хлебородный.
Май с дождями, май сырой —
значит, в колосе зерно.
Март сухой да мокрый май —
будет знатный каравай!
Лишь к земле опустишь палец —
он окажется в траве,
в чистом золоте купальниц,
в незабудок синеве.
А береза под окошком
наряжается в сережки.
А в лесочке, у реки,
первые грибы — строчки.
Ждет кукушка виновато
кладки маленьких пернатых,
чтоб содеять вероломство —
подложить свое потомство.
Где кукушке куковать —
там морозу не бывать.
Сей морковь — цветет осина,
сходится с зарей заря,
свистозарник соловьиный
посреди календаря.
На полях Борис и Глеб
деловито сеют хлеб.
Им напомнил Еремей:
«Про посевы разумей!
Коль весною пролежишь —
зимой с сумою побежишь».
Помни о примете верной,
открывая в лето дверь:
ты не верь касатке первой,
первой ласточке не верь!
Для рассадницы Арины
у капусты именины.
Сохраняя свой порядок,
говорит она у грядок:
«Не будь голенаста, будь пузаста,
не будь пуста, будь туга,
не будь красна, будь вкусна,
не будь стара, будь молода,
не будь мала, будь велика!»
Коням майская роса
лучше всякого овса.
Дятел с белкой-работягой
пьют березовую брагу.
Рыбаки — как неулыбы,
нерестятся в реках рыбы.
Только этот нерест скор —
наступает рыбий жор.
В ясный день склонись едва —
слышно, как растет трава.
Спорят вновь, опережая
беспокойных маток,
с быстролетами-стрижами
стригунки-лосята.
Шум зеленый, словно песня,
даль прозрачна и ясна,
до свиданья, май-кудесник,
до свидания, весна.
Июнь-разноцвет
Распогодилась природа,
плещет красками в глаза...
Ах июнь! Румянец года,
светлояр и светозар.
Загустели цветом травы,
в птичьих гнездах писк и крик...
Лета первенец, муравник,
хлеборост и гнездовик.
Вся в цвету стоит рябина:
поздним заморозкам — крест.
Медоносная калина
зазывает пчел окрест.
Пусть сперва дожди и грозы
дней погожих не сулят,
но шиповниковы розы
нам о лете говорят.
Лось в росе рассвет встречает
(хоть вокруг травым-трава) —
от кипрея, иван-чая,
ходит кругом голова.
Небо — сказочное море,
одевает Митрофан
распластавшиеся зори —
ярко-красный сарафан.
Вышел папоротник длинно,
динозавров помнит он.
Ляг на мшистую перину,
окунись во мглу времен.
За ночь сотни песен спето.
Только после зимних дней
спит до самого рассвета
лежебока-воробей.
Сядь в траву — и станет легче,
одуванчик тихо сдунь.
— Не шуми в лесу! — прошепчет,
хороня покой, июнь.
Там, где жимолость простерла
ветки в сонмах мотыльков,
осторожная тетерка
водит по лесу птенцов.
Травы сочны и немяты,
и в охотничий задор
плутоватые лисята
шустро выбрались из нор.
Перволетье над лесами,
за зарей спешит заря,
и светло от самых-самых
длинных дней календаря.
Вновь пора солнцеворота
(так уж водится в миру) —
солнце на зиму воротит,
ну а лето — на жару.
Вызывает перепелка
в огороды на прополку:
«Подь-полоть! Подь-полоть!
Хватит языком молоть!»
Ну а полюшко полоть —
руки белые колоть.
А уж если не полоть —
так и хлеба не молоть.
Ах июнь! С ядреным квасом,
скопидом не задарма,
под осенние припасы
ты готовишь закрома.
Примечай, дружок, впервые:
только колос налился,
только встали яровые,
у кукушки песня — вся.
Сеностав-июнь босой
по лугам прошел с косой.
Говорит: «Коси, коса,
пока в полюшке роса.
А едва роса — долой,
то и мы пойдем домой».
Всюду люди рады лету,
словно пчелы рады цвету.
Пышет свежестью в лицо
духовитое сенцо.
Не сеяно, не полото
зеленое золото.
Краснолетье по России,
сенокос — желанный труд.
Если вовремя скосили,
значит, в сене меда пуд.
Хочешь — в стог заваливай,
хочешь — в чай заваривай!
Солнце ходит высоко,
и до ночи далеко.
Ах июнь! Края родные!
Море света и тепла.
И, соловушки ржаные,
все поют перепела.
Июль-грозовик
Истекает липа цветом.
Месяц-липец, грозовик.
Ты, июль, — макушка лета,
зрелость лета, праздник лета,
сенозарник и страдник.
Жарит солнце три недели,
в дымке месяц-светунец,
всюду реки обмелели,
ключ закрылся — студенец.
А бобры в заботе древней:
— Мелководья не хотим!
Строят новые деревни
из каналов и плотин.
Закричала квакша криком —
быть дождю, затянет синь.
Заманиха с волчьим лыком
пьют целебную теплынь.
Ветра нет, а лес в тревоге,
до чего же душный день.
Змей свернулся на дороге,
и собакам лаять лень.
Над водою рыба дышит,
в берег рак уткнул усы,
журавли летают выше —
жди ненастья, жди грозы!
Воробьи ватажатся,
жаркой пылью мажутся.
У ежа нора закрыта —
будет градом не побита.
Перепелочка во ржи
всех с известьем обежит.
Не устанет повторять:
«Пить-подать! Пить-подать!»
Где ты, ливень-грозовик?
Брось-ка молнию на миг!
Ливень вдарил на немножко,
был силен, а грязи — ложка.
Всеми выпита вода,
не пропала никуда.
К тихой заводи тропинка
привела тебя едва:
одолень-трава — кувшинка,
а над ней — плакун-трава.
Лис кружится мелким бесом
возле заячьей избы...
И туман парной над лесом
зазывает по грибы.
Чтоб к лисичке наклониться,
а в лукошке чтоб — сполна,
береги, дружок, грибницу,
сотни лет живет она.
Ласточка над речкой вьется,
спрятался медведь в овсы,
солнце летнее смеется
в каждой бусинке росы.
Говорит народ: «На Прокла
поле от росы промокло».
Наступил большой покос —
время самых длинных рос.
А когда в траве роса —
легче ходит в ней коса.
В закромах в июле пусто,
но зато на поле густо.
На престол тепла и света
покушаются дела...
Всем, дружок, пригоже лето,
да макушка тяжела.
Если зерна в колоске —
не валяйся в холодке.
Говорит Борис и Глеб:
«Поспевает знатный хлеб!»
По июлю — сердцу лета —
россыпь ягод и грибов,
тяжелеют яблонь ветки
от тучнеющих плодов.
Лето красное недаром
брызжет солнышком с крыла,
упивается нектаром
золотистая пчела.
Значит, будет целый год
на столе вкусняга-мед.
И летят во все концы
из родимых гнезд птенцы.
Здесь они познали счастье,
здесь же встали на крыло.
Впереди их ждут ненастья
и заморское тепло.
А пока цветет крушина,
в белых таволга цветах,
году — ровно середина,
дверь в природу отперта.
Август-серпень
Прошумел июльский ливень,
освежились лес и дол...
Наступает месяц-жнивень,
густоед и хлебосол.
Безмятежно, ясно, тихо,
называли август встарь
собериха-припасиха,
ленорост или густарь.
Лен по лугу расстилали,
густо ели — полон стол.
Август также называли
месяц-зарев, разносол.
Август — лето на ущербе,
ближе дали, глубже синь,
а поля тучнеют щедро,
и в пруду жирует линь.
Розовый прибой гречихи,
лен лазурный — долгунец.
Вновь зайчонок у зайчихи —
листопадник и малец.
А в июле Петр и Павел
день на целый час убавил.
В августе Илья-пророк
два с собою уволок.
Потому-то ночь длинна,
и водица холодна.
Ровно, мирно, величаво,
все заботы наяву:
косят сочную отаву —
вновь отросшую траву.
Дождь идет не там, где просят,
а идет, где сено косят.
И не там идет, где ждут,
чаще там идет, где жнут.
Жатва — время дорогое,
никому тут нет покоя.
И покуда колос в поле —
ты уж, брат, трудись подоле.
Жатва — хлебороб в ударе,
счастлив — если хлеб в амбаре.
Хлеб-кормилец в закрому —
за хозяина в дому.
Вот примета нам в наследство,
сотни лет, а молода:
видит Бог, калач — приестся,
хлеб-родимец — никогда!
Пали ночи-моросейки,
длинен дождик-грибосей,
поливает, как из лейки,
над Россией нашей всей.
Грузди, рыжики открыто
предлагает влажный бор,
и холодно-ядовитый
ждет кого-то мухомор.
Белка сушит гриб на ветке,
а барсук — на старом пне.
Зреют яблоки-ранетки,
полыхают, как в огне.
В паутине вся рубаха,
в помидорах — огород,
медом пасека пропахла —
знатен августовский сот!
Жир нагуливает мишка,
убегает лето вскачь,
и манит созревшей шишкой
всех на пиршество кедрач.
А береза и осина,
две красавицы-сестры,
зажигают осенины —
листопадные костры.
Ласточки подались к югу,
следом — стаи певчих птиц,
аист в Африку подругу
поведет сквозь сто границ.
За стрижами-быстролетами
тают иволги вдали,
над полями и болотами
курлычат журавли.
Росы длинны, ночи темны,
и на пологе небес
звезды ярки и ядрены,
с подмигушками и без.
С севера на юг полого
пролегла Вселенной жуть —
звезд жемчужная дорога,
ставший видным Млечный Путь.
Из созвездия Персея
метеорный рой летит,
и Земля боками всеми
входит в ливень Персеид.
Звездопады над планетой
только августу сродни...
Это дни сгорают лета —
золотые лета дни.
Сентябрь-листопадник
Осень правит именины,
златоцвет со всех сторон,
наступили сентябрины,
месяц-хмурень, дождезвон.
Где в бору поляны дремны,
месяц-вересень цветет,
собирают пчелы темный
терпкий вересковый мед.
Горизонт в лиловой дымке,
тихоструйный воздух чист,
на глухой лесной куртинке
ткет ковер красавец-лист.
Покидая мглы лесные,
украшая все ручьи,
выплывают расписные
Берендеевы ладьи.
Вновь молочные туманы
на холодный пали луг,
снова птичьи караваны
с плачем тянутся на юг.
В черном фраке крошка-птица,
лета бабьего венец —
со скворечником проститься
прилетел певун-скворец.
Где под солнышком полянка
и грибной осенний дух,
большеглазая зорянка
промышляет сонных мух.
Белка тысячу орехов
натаскала про запас,
все грибочки без огрехов,
прямо на зиму как раз.
Бабье лето карауля,
видел ежик поутру:
устилал барсук-чистюля
листьями свою нору.
Паутины лет и проседь
по сентябрьскому дню,
серебрит ночами осень
чутким инеем стерню.
По глухим трущобам бродит
озабоченный медведь:
зимний холод на подходе,
где берлогу приглядеть?
Весь укутанный мехами,
чтоб следов не отыскать,
вновь завалится Михайла
перед самым снегом спать.
Волчий выводок веселый
поохотиться спешит,
и жируют по озерам
щуки, судаки, ерши.
Насладившись деревами,
пишут летопись свою
глухари с тетеревами
по овсяному жнивью.
Не дудит пастух в сопелку,
ветер холоден и юн,
месяц — осени запевка,
вечер года и ревун.
Слышишь рев и треск ветвей?
Гон начался у лосей.
По лесам бои кровавы,
обагрятся снова травы.
На болотине в тревоге
собирались журавли,
уговор держали строгий,
как лететь на край земли.
Вновь синицы по балконам,
любопытны, хоть куда!
Снова галкам и воронам
возвращаться в города.
Любо было им под солнцем,
но пока сентябрь румян,
запаси, дружок, подсолнух
или тыквенных семян.
Галки до застав мотались —
были проводы грачей,
восвояси возвращались —
север все-таки родней.
На квартирах зимних вольно,
трудно будет, чудаки!
Занимали колокольни
и пустые чердаки.
Равноденствием осенним
месяц этот знаменит.
В закромах хлеба осели,
в торжестве грибной зенит.
Небо звездами звенит!
Млечный Путь в далеком трепете,
в эту россыпь глянь-ка, друг,
и найди созвездье Лебедя —
птиц, стремящихся на юг.
Октябрь-грязник
Снова нынче именины —
наступили октябрины.
Оголилась вся опушка,
знатен желтень-листобой.
Месяц — осени макушка
и зазимник молодой.
Ой ты, батюшка Покров,
натопи избу без дров.
Месяц-хлебник, древопилец
и последних всех плодов.
Собран урожай-кормилец,
только шаг до холодов.
Наряжается Аксинья:
загулял пожар в крови —
месяц первого предзимья,
месяц свадеб и любви.
Тихо бродит бабье лето,
полднем вянущим согрето.
Пряная листва покорна,
красен сказочный ковер...
Из созвездия Дракона,
из тумана Ориона
пролетает метеор.
Снова блещут звездопады,
и Земля, в октябрь входя,
проплывает сквозь армаду
метеорного дождя.
Птицы дружно отлетают —
значит, скоро зиму жди.
Ветры-сиверы в ударе,
моросящие дожди.
По осеннему ненастью
насчитали семь погод:
сеет, веет, мутит, крутит,
сверху льет, внизу метет,
ну и все вокруг ревет.
Потому — октябрь не любит
полоза и колеса,
в сапогах не приголубит,
не зовет уже в леса.
Хохотнув, сова-неясыть
по владениям летит.
Заяц вновь перестарался —
шубка белая блестит.
Спрячься с ней теперь попробуй,
всюду голые кусты,
виден он по чернотропу
чуть ли не за три версты.
Еж в листве закувыркался —
нужен стройматериал,
утеплять гнездо собрался,
на иголки листья взял.
Холод рыбу в ямы спрятал —
пусть подольше видит сны...
В омут старый сом усатый
увалился до весны.
Цепенея пред снегами,
на глухом лесном юру,
глубоко в земле, под камнем,
жабы вырыли нору.
Лишь южане удалились —
гости с севера явились.
Слышен дятел-работяга,
а за дятлом во весь дух
принеслась синиц ватага
и чечеток, и пищух.
С тихим посвистом порхают
у калины снегири,
свиристели отдыхают
на рябинах до зари.
Стадо белых куропаток,
рябчик в ельнике примолк...
А глухарь на клюкву падок
и в бруснике знает толк.
В голубом цвету цикорий,
пижма золотом горит...
Только ночь взъярится вскоре,
лужи льдом посеребрит.
Лед осенний тонок, цепок,
вешний лед хоть толст, да прост...
Лишь сирень в убранстве веток,
зеленеет в полный рост.
Ах октябрь, унылый месяц,
слякоть, ветры и дожди...
Хочешь — плачь, а хочешь — смейся,
только снега в гости жди.
Лесоводы садят лес,
чтобы вырос до небес.
Значит, жизнь идет вперед,
продолжается, зовет.
Ноябрь-полузимник
Рад народ: в амбарах груды
хлеба, овощи — горой...
Потому ноябрь — грудень,
зябкий месяц — листогной.
Груды смерзшейся земли
по дорогам пролегли.
Сентябрю — он внуком будет,
октябрю — он сын-малец,
колесо и полоз любит,
а зиме — родной отец.
Наступили ноябрины,
и курятник-месяц гол,
на курячьи именины
ставьте курицу на стол.
На полях осиротелых
индевелая трава,
и с деревьев облетела
вся последняя листва.
Стынет солнце на востоке
при морозце молодом,
покрываются протоки
голубым и звонким льдом.
Выйди в поле ранним утром —
только лужицы хрустят,
только северные утки
запоздало пролетят.
Неуютная дремота,
холод, а порою — хлябь...
Знать, ноябрь — зимы ворота,
года сумерки — ноябрь.
Говорила бабка Настя:
«Света нынче — курам смех.
Долги сумерки — к ненастью,
поздний гриб — на поздний снег».
Одевай хоть сто одежек —
вряд ли зимушке помочь,
ведь дневной снежок — нележек,
первый прочный — ляжет в ночь.
Зелен папоротник в роще,
листья — только на дубах,
и на выпавшей пороше
тайны спрятаны в следах.
Желудей объелись вепри,
впереди зима — строга...
А в непроходимых дебрях
лоси сбросили рога.
Оттепель — иным тревога,
сверху каплет (не с руки!),
жирные, в своих берлогах
завозились барсуки.
Охая, ворча — и кверху,
с любопытством заодно
выходным похвастать мехом,
глянуть снежное рядно.
Не остались без вестей —
сто узнали новостей.
Сто березовых сережек
тетерев упрятал в ларь,
можжевельник с хвоей гложет
в продувном бору глухарь.
Рябчик-лакомка — к рябине,
рядом зайцы-беляки
в мелколесье, где осины,
примеряют башмаки.
Мышкованье у лисицы,
выдра — рыбою сыта,
и ватажатся синицы,
где кормушка не пуста.
Взяв корзину не впервые,
по пороше, для души,
на болота моховые
ты за клюквой поспеши.
Ход природы мудр и вечен,
и, порядок свой храня,
в ноябре рассвет и вечер
повстречались среди дня.
Но от осени и к лету,
видит Бог, возврата нету.
У бобров с комфортом хатки,
и в любой лихой мороз
сытно в них, тепло и сладко,
а харчей на зиму — воз.
Время промысла пушного,
и охотник с лайкой рад:
в ноябре таежник снова
«мягким золотом» богат.
Вечера во мгле кромешной,
только светятся дома,
все упорней и успешней
спорит с осенью зима.
Декабрь-студень
Спит без задних ног Михайла,
глухозимье по полям,
студит мир декабрь-стужайло,
добрый ход дает саням.
Глаз декабрь тешит снегом
и морозом уши жжет,
на окне узор неведом —
хитро их декабрь плетет.
«Знамо дело, — говорят, —
надевай тулуп до пят!»
В первых днях, как водится,
еще разнопогодица.
Из земли не все тепло
в небо хмурое ушло.
Под стреху сорока влезла —
ждать погоду бесполезно.
Воробей укрыться рад —
будет верный снегопад.
А с утра пищит синица —
тут морозу объявиться.
У барометров-ворон
все прогнозы испокон:
на пургу — купаться рады,
на мороз — орут, галдят,
хороводят — к снегопаду,
на земле — к теплу сидят.
А когда на нижней ветке —
это значит точно к ветру.
Посреди большой России
белоснежная постель...
«Свири-свири-свири-стии...» —
льет красава-свиристель.
Навалился на рябину,
на боярышник, калину,
на шиповник в гости зван,
непоседа и гурман.
Месяц бледного восхода,
солнца низкого разгар...
Ах, декабрь — полночь года,
хладолюб и снегояр.
Стелет белые холсты,
а мороз навел мосты.
За окном трещит Варюха:
«Берегите нос да ухо!»
Вновь она мосты мостит,
Савва гвоздики острит,
их подать не забывает,
а Никола прибивает.
В зимний холод всякий молод,
льдом зима не дорожит,
проверяет молох-город,
что припас и где лежит.
Летом, что ногой копнешь,
то зимой рукой возьмешь.
Зиму сытить нелегко,
слишком брюхо велико.
Раскатал морозец губы,
встал стеною у крыльца,
а без валенок и шубы
и зима-то без конца.
Первозимок ледостава,
у налима сытый вид,
рыбака прийти заставил
перволедья фаворит.
В воду прорубил окно
и сидит давным-давно.
Капельмейстер тишины —
ходят руки от блесны.
Наловил мешок — и хватит,
видит, в шубу пряча нос:
столб от солнца на закате —
это на большой мороз.
Заяц наследил в саду —
принесет мороз беду!
Промышляет росомаха —
этот хищный зверь без страха.
Вновь пора солнцеворота,
и уже вполне всерьез
солнце на лето воротит,
а зима же — на мороз.
И Михайла, лежебока,
углубляя свой покой,
с одного, озябнув, бока,
повернулся на другой.
Хоть на воробьиный скок
да прибавится денек!
Под шагами деда-года,
уходящего в простор,
снег поземистый заводит
свой скрипучий разговор.
Много дивного в природе,
тайн, загадок и красот...
Скоро грянет новогодье,
до свиданья, старый год!
Сказка о первом снеге
Первый снег — зимы знаменье.
Лист последний — спрячь его.
Воробей в недоуменье
и кричит: «Чего? Чего?»
Разлетелся, разбежался,
с головой в сугроб залез.
И совсем разволновался:
— Где тут солнце? Где тут лес?
Недогадливая птаха!
Это ж, братец, первый снег...
Вон — соседская Натаха
рассыпает звонкий смех.
Не бежит мороз по коже,
хоть и холодно окрест.
Для нее впервые тоже
этот сахар из небес.
Из домашнего покоя
вышел кот — глаза вразбег:
— Это надо же такое! —
и ступил на первый снег.
Деликатно лапку поднял,
чинно мордочку умыл:
— Что случилось-то сегодня?
Вроде помнил, да забыл!
— Недогадливый котенок! —
удивляется Олег. —
Ты и вправду, как ребенок!
Это ж, братец, первый снег!
Это Дед Мороз не в духе
и Снегурочка сама...
Полетели белы мухи —
значит, брат, пришла зима.
У задиристого Саньки
на балконе так легки
необкатанные санки
и с ботинками коньки.
Санька вовсе не обижен,
знает: скоро купят лыжи.
И тогда на зависть всем
будет он спортсмен совсем.
Снег летит, щекотит лица,
уши, переносицу.
Черноглазая синица
на рябину косится.
Шибко ягода красна,
и ядрена, и вкусна!
За морями, за лесами
спит далекая весна.
Ветки пламенем обдало.
Всем пришлась ты ко двору.
Сколько пташек побывало
на рябиновом пиру!
Сколько осенью унылой
в пору лета журавлей
ты поила и кормила
соком-ягодой своей!
И сейчас, под белым небом,
слыша рядом детский смех,
с первым снегом, белым снегом
ты вкусней и краше всех!
Первый снег. И город синий.
И автобус, и трамвай.
Лист последний на рябине
ты смотри не прозевай!
Он, как добрый собеседник,
ждал тебя под ливня свист...
Понимаешь, лист последний —
это самый смелый лист.
Лист последний — память лета,
он родился в ту весну,
он встречал тебя с рассветом,
провожал тебя ко сну.
Впереди пурга, метели,
снегопады в темноте...
Все-то листья облетели,
он один не улетел.
Он один остался с нами
этой зябкою порой.
Развевается, как знамя,
во дворе над детворой.
Первый снег — зимы знаменье,
лист последний — спрячь его...
Воробей в недоуменье,
все кричит: «Чего? Чего?»
Свадьба
Как надумал кот жениться
(в марте-месяце как раз) —
перестала мышь ловиться,
пыл охотничий угас.
Спрыгнул с теплого полена
(все-то здесь не по уму!):
— Вот ужо мне эти стены,
этот веник... Чтоб ему!
Коготки, урча, расправил
о цветастый половик
и, зажмурившись, представил
кошку Мусю в этот миг.
Встретил как-то на охоте —
сразу мысли набекрень.
Не она ль в окне напротив
глазки строит пятый день?
Засылать бы сватов вскоре,
только пес Дружок исчез,
рявкнул: «С Муськой мы в раздоре!» —
отказался наотрез.
Дверь закрыта, нет отмычек,
волос лезет от тоски.
Где уж тут блюсти обычай,
свадьбу справить по-людски!
Через подпол, в тайном месте,
сквозь один секретный лаз
кот направился к невесте,
весь пушистый, напоказ.
А навстречу — полюбуйся
(где ж ее девичья честь?) —
молодица... — Здравствуй, Муся!
Принимай, каков уж есть.
Друг на друга не глядели,
думки думали сполна,
под поленницей сидели
долго-долго, дотемна.
Вот беседу их узнать бы!
Да не выдала заря.
Тут и вся кошачья свадьба —
ни колец, ни алтаря.
Журавлиные пляски
По весне, когда грохочет
всюду талая вода,
посреди болотных кочек
и лугов — своя страда.
С юга Африки в Россию,
с самой Огненной Земли,
к нам красавки возвратились,
невелички-журавли.
На совет зовут счастливо
и трубят: «Грлан! Грлан!»
На сухую выйдут гриву,
там спектакль будет дан.
Собираются пичуги —
население округи.
Вдалеке сидят лягушки,
держат ушки на макушке.
Поглядеть охота — страсть,
только б в клювы не попасть.
С кочек шепчутся ужи:
«Что там, что там, покажи!»
Зайцы прыгают вдали:
«Ох уж эти журавли!»
В центре гривы, где повыше,
где совсем суха земля,
в середину круга вышли
два мудрейших журавля.
Приосанились слегка
два красавца-старика.
Шеи вытянули статно
и подскакивают странно.
Головами закивали,
распустили перья,
молодежи открывая
древние поверья.
В интересные моменты
были им аплодисменты:
бил крылом передний ряд,
в пляс пустились все подряд.
Под бескрайним небом синим
затрубили: «Грлан! Грлан!
Здравствуй, родина-Россия,
после дальних жарких стран!»
И вприпрыжку, и вприсядку,
просто парами и в круг...
Журавли, устав порядком,
выбрали себе подруг.
Смаковали, токовали,
и когда взошла звезда,
дружно пары улетали
на гнездовья, кто куда.
Разливая так веселье
посреди родной земли,
день весны и новоселья
отмечают журавли.
Верный лосось
По реке к родному дому
пробирается лосось.
Мир, как никому другому,
повидать ему пришлось.
Видел в Тихом океане
сотни чудищ и глубин,
хищной рыбой был поранен,
ну а дом — всегда один.
Сколько звезд на небе синем
с высоты мигают нам,
столько речек из России
затекают в океан.
Доверяя только чувству
в океанской той воде,
ищет он свою речушку
по единственной звезде.
По шальному перекату,
где недолго до беды,
по родному аромату
с детства памятной воды.
Переходит речку лось,
говорит: «Привет, лосось!»
Где мотался эти годы?
Что увидеть привелось?
А лосось молчит, как рыба,
мог бы лося поучить,
но уж если сделал выбор —
лясы некогда точить.
До последнего причала
говорит себе: «Держись!»
Возвращается к началу
жизнью заплатить за жизнь.
Как легко плылось когда-то
по течению ему!
В сотни раз трудней обратно
выплыть к дому своему.
С верными друзьями рядом
он спешит закончить век,
по уступам, водопадам
поднимаясь вверх и вверх.
Сколько б странствий ни бывало
и скитаний вдалеке —
нужно выбраться к началу,
к милой родине-реке.
А потом большой и толстый,
вырыв яму поутру,
прячет в ней лосось потомство —
знаменитую икру.
Прячет он не ради смерти,
и хотя погибнет сам,
но зато помчатся дети
по речушке в океан.
Чтоб с годами возвратиться
по нелегкому пути,
чтобы в детях повториться
и бессмертье обрести.
Муравьиная ферма
Помимо поедания мелких вредителей леса и их личинок
муравьи занимаются разведением и доением тлей.
Держит ферму муравей:
сто коровок — дойных тлей.
Лишь весной сойдет прохлада —
он на луг выводит стадо.
Говорит: «Паситесь, тли,
холода в лесу прошли.
Наливайтесь целиком
сладким соком-молоком!»
Муравьиные «коровы»
целый день жевать готовы,
чтобы к вечеру как раз
стать тучнее в десять раз.
Просыпаясь раным-рано,
пастухи творят охрану,
и сменяют в росный час
тех, кто стадо ночью пас.
Летом пастбища обширны,
тли упитанны и жирны,
копят сутки напролет
сладкий сок, как пчелы — мед.
Муравейник весь в заботах,
круглый год кипит работа:
в жаркий полдень, охмелев,
муравьишки ладят хлев.
Чтобы стадушко «коровье»
сохраняло поголовье.
Молоко вошло в меню,
слаще, гуще день ко дню.
Пусть не доля львиная,
не коровье — тлиное.
Муравьям не до забав —
молоко несут в зобах.
В хлеве стройбригада
им, кормильцам, рада.
Как напьется молока —
так работа вновь легка.
До холодных самых дней
бродит стадо дойных тлей.
Все-то лето на лугу.
Муравьи у них в долгу!
Лишь настанут холода,
вновь с «коровами» — беда.
Спячки ждут, пусты и тихи,
обессиленные тлихи.
Их уносят муравьи
в муравейники свои.
Будут в хлеве до весны
спать они и видеть сны...
А весна проснется гулко —
муравьишки, осмелев,
тлих выносят на прогулку,
на ночь — снова прячут в хлев.
Просыпаются «буренки»,
оживают «коровенки».
С пробуждением земли
на луга выходят тли —
в благодарность за заботу
выполнять свою работу.
Снова муравьиный дом
будет с тлиным молоком.
* * *
Синицы собирают крошки
в кормушке, семечки лущат...
А кошка смотрит за окошко,
и у нее печальный взгляд.
Шумят синицы... Что за музыка!
Такой устроили содом!..
Она бы семечки полузгала,
но только с ними — за окном.
* * *
В богатом доме, в золотистом мраке,
где никогда не вила гнезда злость,
тысячелетний снился сон собаке —
погоня, схватка, сахарная кость.
Никто в дому и не заметил даже,
как поутру скатилась невзначай
слеза собачья в вырезку говяжью —
живая подколодная печаль.