Молодой человек просунул аккуратный в чёрную точку нос в узенькую дверную щель. Запах старой краски и тысяч истоптанных сапог запылил сознание неотложным желанием чихнуть.
- Пчхи, простите, к вам можно?
- Войдите, посмотрим...
Человечек вошёл, говоривший посмотрел: красивая вельветовая кепка, немного потёртые штаны и чистые ботинки оставляли приятнейшее впечатление вещей интеллигентной персоны. От смущения или ещё от чего, неловко перемяв в руках кепку, он робко начал:
- Я это, собственно говоря... Э, по объявлению... эта...
На массивную фигуру за таким же дубовым столом, покрытым тёмно-зелёной бильярдной
тканью, сбитое вступление не произвело никакого адекватного эффекта. Даже угрюмые очи не удосужился приподнять на вошедшего, только пробурчал рокочущим голосищем:
- Ну и?
- Э, ну... Работу... Это... Мне бы, - вконец разнервничавшись и расстроившись, молодой человек больно прикусил себе язык, отчего всхлипнул.
- На жалость берёте... - медленно, как самосвал, начал тяжелый. - Работу, говорите... - плавно, мягким движением он оторвал нелепый взгляд от пухлых сарделичных пальчиков и удивлённо уставился на человечка:
- Опять вы, Колобков?!
- Я не... - начал оправдываться вошедший.
- Опять сюда? Вон отсюда! - загремела махина.
- Так я же...
- Вон отсюда, я сказал. Чтоб духу здесь вашего не было! Еще раз придёте, я вам... я вам, а не то я вам ... я... Я обижусь! - сбито окончил тяжёлый и заплакал.
Посетитель окоченел, широко уставившись на столь необычную картину, и попытался успокоить гражданина:
- Товарищ, я не Колобков, я...
Застольный красными измученными глазками выел посетителя и взмолился:
- Христом б-гом прошу, уйди, оставь меня, умоляю... Ну хочешь, ну хочешь я тебе денег дам? Только не приходи! Ну умоляю, на колени падаю... - грузный исчез под стол, от чего дубовое изваяние задрожало его всхлипываниями. - У меня жена... дети... Оставь, пожалуйста, уйди... Уйди!
Юноша внимательно осмотрел свои напедикюренные ногти и промолчал по известным причинам. Голова осторожно высунулась, разочарованная полным бездействием собственных слов:
- Ну... Колобков... Вы ещё здеся... Тогда уйду я! - с весомым достоинством промолвил заплаканный рот тяжёлого. Фигура вдруг выросла, как новоиспечённый могучий вулкан.
- Но я не...
- Ай, не говорите мне ничего, я всё понял! Вы - моё адово наказание за отнюдь неправедную жизнь... - с обидными этими словами, Гора опустил голову на четвёртый снизу второй подбородок и грустно поплёлся к выходу.
Однако тут приключилась некоторая неприятность: в дверной проём он не протиснулся. Сделав пару тщетных попыток, Грузный окончательно застрял, огорчился и потерял сознание.
Г-ди, да как он вообще сюда зашёл? - не без чуточки удивления подумал юноша-Колобков, но, не придумав нужного ответа, решил выбираться. О скорой он не подумал, так как боялся, что приедет она именно за ним. В изрядно штормящую голову пробралась спасительная идея:
Может, мерещится? - но независимый мозг нашёл ответ много быстрее зависимого сознания: Не-а!
Так-так, в наличии: небольшой параллелепипед-кабинет с низким потолком, тяжёлые засаленные шторы, устаревшие наполовину развалившиеся шкафы с жёлтыми бумагами и... Конечно же, стол. Грандиозный дубовый стол с бильярдной тканью и, между прочим, антикварной лампой, на одну электрическую лампочку под зелёным фарфоровым абажуром. Обстановка казалась омрачённой, учитывая бессознательное толстое тело, наглухо застрявшее в дверном проёме.
- Эй, с вами всё в порядке? Вы живы? Эй!
- Ммм... Хм... слад... куме... - ответила непоколебимая махина. Юноша, к которому недвусмысленно успела подобраться паника в область горла, расшифровал сказанное не иначе как "сладкий кумыс". Что бы оно значило? Надо пробираться!
Всего лишь второй этаж, а окошко за шторами приветливо встретило парня кирпичной стеной на расстоянии полуметра от носа. Что поделать, коли проклятая новостройка...
Ответом на, не менее чем пронзительный, ор прислужились тишина и мерные хрипы из груди больного.
- Батюшки! Да у вас же бронхогенная карцинома! - взвинтился уже не рабочий.
Обхватив себя руками и постукивая головой о гипсокартонную стену, он принял единственно возможное решение. Вернее, их насчитывалось два.
Один: разрезать застрявшего на кусочки канцелярским ножом для вскрытия писем... А потому, человечек приступил ко второй идее.
Масса, скорость... Вот - наши настоящие друзья! Разгон небольшой, отдышатся, подумать о приятном... О вскрытии, например. С детальнейшими подробностями, красочными иллюстрациями на разворотах и всего за 5(пять) рублей 48(сорок восемь) копеек. С трудом и потом оторвав кресло, в котором размещался тяжёлый, от пола, юноша устремил остатки истощённых сил на бег с предметами. С первой попытки, кресло поскрипело, но мужик остался на месте. Со второй попытки, мужик остался на месте, а кресло поскрипело. В третий раз закинул старик море в невод, и, сломав креслу ножку о два ребра застрявшего, герой таки расчистил путь на волю.
- Ура! Свобода! - завопил он, радостно подпрыгивая. Руки жалобно ныли, ибо вывихнули суставы, но на том беда и закончилась. Тяжёлый упал, как гром среди неясного неба. Да так, что лампочка, заменявшая в кабинете люстру советской модели, лопнула со смеху, залив пространство чёрной темнотой...
Главное, чтобы костюмчик сидел, но разобрать что-либо не стало возможно.
Эх, и зачем я курить не начал? - тоскливо спросил у стенки-на-ощуп-холодной интеллигентный человечек в чёрную точечку.
Стенка не ответила,
Отослав подальше...
Я спросил у стульчика,
Где же бродит выход мой,
Стульчик поскрипел разок,
Предложив: домой!
А ещё стульчик сказал, что развелось хулиганья немеряно, тунеядцев и обормотов! Которые, гады, того и норовят перебить все до единой-парадной лампочки в подъезде! А лампочки-то не простые, а частная собственность данного предприятия, за которую несут уголовную ответственность согласно криминальному кодексу страны-производителя. Впрочем, куда несут, осталось неизвестным.
- Не казённые лампы! Нечего их бить! И вообще, освободите мою руку от своей ноги! Уж больно она у вас нелёгкая.
Вот так дела... Стул и не стул-то вовсе! А местный уборщик помещений, по-простому: дядь Коля.
- В... в... выход! - взмолился кепочный.
- А, так это просто, счас встану, спичку зажгу, а там и покажу, за умеренный рассказ... С нами крестная сила! Что ж приключалося здеся?
- Ой, расскажу - не поверите, спаситель вы мой родненький... - полез с лобзаниями на уборщика спасённый.
- А вот этого не положено. Служба такая! Пройдёмте вниз по узким коридорам прогрессивного социализма... Со светом перебои.
- Представляете, пришёл я, значит на работу устраиваться... Днём ещё...
- Фу ты бес, последняя спичка!
2.
Молодой человек засунул аккуратный в чёрную точку нос в обезжиренную газету объявлений. Красным маркером на воде на многих непонятных надписях стоял нервный крестик.
- Мало. Мало остаётся! Это увеличивает мои шансы с каждой минутой! Надо стараться... и живот бурчит...
- Рекламное агентство слушает.
- Алло! Алло!
- Да, я слушаю вас.
- Здрасьте, а Ларису будьте добры к телефону.
- К сожалению, её убили.
- Экая неприятность, хорошо, спасибо, я перезвоню.
- Всего хорошего!
- До свиданья.
На газете поселился ещё один красный крестик. Уже рядом.
Ага, вот нечто отдаленно напоминающие истину:
" Так-то и так-то, требуется постоянный работник...
Работник - это хорошо... Хотя какой, к бесу, из меня работник? Ну да ладно... На должность... стера..."
Проклятье! Размыли дальше текст! Ну что им, краски жалко, что ль? Так никакой работы отыскать... Отыскать... не отыскать! С этими... типографами! "...На должность стера..." - попробовать можно, ибо, как люд простой болтает, чем чёрт не шутит!
Телефон желанного работодателя, как назло, спокойно покоился под той частью объявления, которая размыта. Зато вот адрес! Целиком и полностью! И, к радости небезызвестного юноши, был прекрасным образом знакомым и родным.
- Поехали! - сказал он - и рука его провалилась в бездну.
3.
Древний Град золотоглавый, словно ленивый кот разлёгся по зелёным холмам и мелким ущельям, получая сладостное удовольствие от Солнца, показывая свою доброжелательность и снисходительность... Что Город? Как он стар, сколько душ вынесет ещё на своей вечной спине? Сколько крови вымоет в водостоки и напоит червоной влагой блестящую ширь Деда Реки? Как много рождённых, как много неумерших, навсегда впечатавших имена дорогой жизни своей в память Города... Город помнит.
И тот момент, как свет разрезал небо и отразился в куполах... Из мешковатых туч пролившись и возвеличив беспристрастную свидетельницу лихих событий - Проклятую Лавру. В тот день она безмолвствовала. Монахи и прочий лживый сброд за "богоугодной" рюмочкой вина, привычно опошлив религию и всяческую веру, упрятались в грязные рясы где-то в недрах подсобных помещений. Менее грешные люди гуляли по своим делам, по паркам... Под, гордым своим именем, мостом-метро сегодня вяло проходил летний катер "Ирина".
На катере перегнулся через поручень печальный человечек, грустно всматривавшийся во внутренности воды. Он не плакал, как дождик, он кричал душой, и телом молчал. Капризная вода закрылась коричневым отображением туч и только частые барашки развлекали око...
Человек бодро вышагивал по Городской брусчатке. Ничто не волновало его, как своевременное объявление. Живот вчера, сильно взбунтовавшись, отдал прямой приказ желудку не работать, желудок работать перестал. Усох бедняга. А рёбра, обрадовавшись подвернувшейся перспективе покрасоваться, тот час же вылезли на поверхность невысокого тела, предельно натянув тонкую кожу. Бледная кожа не сопротивлялась, создала приятный мраморный блеск, совсем не обидевшись на практически полное отсутствие жира в себе. Вот поднялась вверх, не по сезону вельветовая и мятая кепка, повинуясь движениям хозяина. Юноша в который раз зачаровано глядел на Алексеевскую церковь. Нет, до чего же она нелепа и хороша! Славится Город историей, славится Город величием, мудростью и теплом. Никого ещё не встречал Он холодом, лишь тех, кто не способен чувствовать и ощущать... Здесь всегда находилось место для обездоленных, которые не потеряли вкуса к жизни, которые стремились к свету, обретая смытые черты радости. Город мудр и юноша ощущал всю мощь Его и величие.
Внутри недовольно заурчало, торговцы раритетными атрибутами (те, что с кровавой символикой) наперебой спорили о политике, а фундамент некогда завалившейся Налоговой Церкви мечтал о новых стенах.
Весна забирала своё и романтика ощущалась в каждом вздохе, травинке, шорохе... Наглядевшись и с тягостной неохотой отлепив взгляд от прекрасного строения, юноша аккуратным носом в чёрную точечку направился вниз по мистическому Алексеевскому спуску. Адрес, похоже, тот, что надо. В подтверждение того, на доме красовался полубюстик человека без загадки. Это вроде лица, только в рамочке. И глаз у человека, следует отметить, добрый.
Юноша позвонил электрическим звонком в деревянную дверь без ручки.
Позади, на той стороне улицы, под лучами побеждающего Солнца, маленькая девочка, летиков три, рыдала и канючила. Её мать (сестра, бабушка - кто их нынче разберёт?) снисходительно пыталась что-то объяснить дитю, но плаксивое дитё назиданиями не успокаивалось.
- Не хочу домой! НЕ ХАЧУ А-А!!! - вопил ребёнок, извиваясь в держащей руке.
Изверги какие-то! - подумал юноша.
В этот момент, без скрипа, распахнулась входная дверь, на пороге предстало нечто неописуемое. Бесформенное, жуткое и любопытное одновременно. Юноше показалось, что происходящее ему, на самом деле, кажется. Он легонько ударил себя по голове. На пороге стоял полупрозрачный серый призрак в разодранных и истлевших лохмотьях, никогда одеждой и не бывших; собственной персоной немолодой симпатичной девушки:
Потустороннее существо криво улыбнулось, оголяя гнилые пеньки зубов, и, некультурно развернувшись гнутой спиной, ушло внутрь дома.
- Ну так и мне того же! - просиял юноша, не совсем понимая, что говорит.
Он вошёл, принюхался и разделся. Дверь закрылась, пахло, какого-то чёрта, больницей. Разделся же до штанов, ботинок и вечнозелёного свитера. Кепку на крючок, калош с собой не было.
- Следуйте за мной - прохрустел голос мёртвой знакомой прислуги.
4.
У выходящего в родной дворик занавешенного лёгкими полями окна, в глубокой задумчивости выкуривая сигару, куда-то смотрел тот самый из бюста. В тёмный угол комнаты жалась почти невидимая тень в больничной пижаме.
- Не обращайте внимания! - грозно предупредил смотрящий.
- Не буду! - с готовностью ответил вошедший, не обнаружив в руках кепки, и поздоровался. - Драсьте!
Фигура не шевельнулась, не сказала ни слова, но отчего-то входящий понял, что она ответила на приветствие.
- Бред... - спустя полминуты ровно, растянул человек у окна.
- Простите? - не расслышал юноша.
- Не прощу! Бред, говорю... Да вы не стойте, присаживайтесь. Располагайтесь...
- Спасите! - вместо "Спасибо!" выпалил без кепочки и моментом поправился, ужаснувшись бесцеремонному возгласу.
Из кубинской сигары, непотревоженной губами, всё так же беспечно разливался сизоватый дым. Не обратил внимания. Что ж я должен сказать? Должен же что-то!
- Интересная у вас тут обстановка, - принуждённо усаживаясь в удобное кресло против стола, выдавил человечек.
- Ничего интересного! - возмутился хозяин, несколько нахмурившись. - Бред! Сходил я, на днях, в театр! - не меняя интонации, но соизволив развернуться лицом к собеседнику, гневно процедил он. Получилась отличная такая возможность разглядеть работодателя:
Невысокий, некрасивый мужчина лет сорока, несколько профессорской внешности, гладко выбритый квадратный подбородок и заросшие глаза. Вишнёвые, как сок, глаза. Причём не этот пакетированный полуконцентрат, а настоящий, живой, только сделанный сок. На даче, летом, под звук настырных ос и щекотание лодыжек мухами, под слепящим зенитным Солнцем в отблесках на его поверхности... Прохладный, терпковатый, утоляющий любую жажду и желание... Сок, в морозном стакане со следами изморози, искристый, как бенгальский огонь. Такие были эти глаза.
Дуга, подобно остывающему куску металла, изогнулась, подвигая сигару. Смягчился, значит...
- А представление-то, представление как называется? - не теряя волны, поинтересовался молодой.
- Да это ж... Ну, сейчас везде... афиши... Проклятье! "В поисках..." Как его... Этого дьявола... Ну?
- Каутского? - наугад предположил юноша.
- Да нет же! - импульсивно отмахнулся стоящий. - Проклятье! Зиночка! - это он уже Зиночке, стало быть жутковатому призраку. - Зиночка, принесите, пожалуйста, либретто со вчерашнего спектакля, оно в прихожей, на столе.
- Медное, как трава? - не то прошелестело, не то ещё чего из приоткрытой дверной тьмы.
- Точно оно! Будьте добры...
Дверь приотворилась ещё, тень в пижаме и вовсе в стену провалилась: так, что торчали одни больничные тапочки. На столе объявилось ярко-красное либретто вчерашнего спектакля.
- Ну, я ж и говорю: "В поисках Счастья"! - "Счастье" он прочитал с нескрываемой издевкой. - Видите ли, счастия им захотелось... А игра актёров... Г-ди прости! Нет, ну игра ещё ладно, Юнг с ней: молодые актёры... Но сценарий! Я такого убожества сроду не видал! Счастие у них пропало и они его ищут! Представляете? Новогодний концерт! И из-за этого в театре отменили потрясающую пьесу и, кстати, моего одного замечательного друга... Так нет же! Бред! Вздор! А знаете причину? "Отсутствие социалистического элемента"! И куда катится театральное искусство?... - ни к кому конкретно не обращаясь, окончил он проповедь.
- А этот чёрт... Вообще ни в какие рамки не лезет! - или не окончил. - Нет, я, конечно, многое понимаю... Но забыть (забыть!) свою реплику, стоя на коленях перед публикой... Ещё глазами моргает... Так, выразительно! Позор! Сколько ж они репетировали? Как так можно выходить на сцену, когда не помнишь... Да ладно бы чужую роль забыл! Но свою! - сполна насладившись внимательностью посетителя и немного запыхавшись, хозяин таки умолк.
А юноша что? А юноша сначала смущённо заалел, потом возмущённо побагровел, затем краска закончилась, подарив лицу возможность приобрести мраморный белок, слегка притрушенный мелом. Аккуратные чёрные точки на носу, впрочем, остались. По виду его было видно, что он сильно переживает. И струйки пота по спине, плавно переходящие в мощные реки, и валик наждачной во рту вместо привычного мокрого языка, и огорчённый, уставший взгляд насыщенной зелени из-под кустистых, но симпатичных бровей.
- Нисколько они не репетировали! Не было у них репетиций! - не выдержал и обижено вставил он.
- Простите?
- Прощу, но я говорю...
- Я прекрасно слышал, что вы сказали. Но вот к чему? Это уже любопытно. Я, знаете ли, теперь редко что-нибудь интересное узнаю...
- Правда-правда? А я... А я и есть сценарист "В поисках Счастья"! И, между прочим, чёрт... - тихо-тихо, признался горе-чёрт. Хотя и не признался, что он ещё и был режиссёр.
- Голубчик! - всплеснул в ладоши поражённый театрал. - Нельзя же так! Ай-ай-ай, как нехорошо получается... Дайте-ка я сяду, а то ноги не держат... Это же надо такому случится!
- И то правда, случилось одно с другим...
- Ай-ай-ай! Простите, Фрейда ради, ничем не хотел оскорбить и покоробить, но, понимаете... Такое дело... Тут друг мой написал отличную пьесу, гениальную пьесу! А театр ставит... Вашу. Нет, не подумайте, и мысли не было унижать вас! Искра есть у вас, где-то, наверное... Я вижу, но... Слабовата. Откровенно слабовата пьеса. Честно... А роль черта... У вас что-то случилось? - Да...
- Говорите! Может чаю?
Совсем не здесь и не в это время, а где-то очень далеко и неправда ярко светило Солнышко! Тепла оно не давало, а только белейший снег отражал его, заставляя жмуриться прохожих и жильцов окрестных домов. Ярко на улице и воздух свежий и морозный, самое дело: наполнить им здоровые лёгкие! Или, может, квартиру проветрить. Мир готовился к Новому Году. К году обновления, перемен и, разумеется, усвоенных уроков. Город иногда любил праздники. Как правило, жизнь закипала с новой силой, Цельсий ворочался в гробу, люди становились добрее, в предвкушении Новогоднего чуда. Везде разноцветные бумажонки, поздравления, частые улыбки без повода... Да и не нужен он, когда воздушное настроение распирает изнутри. Люди счастливы!
Кроме одного. Он угрюмо сидит и накапливает ненависть. На диване с успокоительным пером и средством под неизвестным названием "Диазепам". Давным-давно заброшенный куб покрывается дополнительным слоем пыли с каждой секундой, обрастая грязью, словно снежный ком на спуске. Нет-нет, сегодня Новый Год, 31 декабря... Праздник удастся на славу, несмотря на то, что никто не придёт. И тут дракон какой-то в голове засел! Проклятый змий, а может и бес. Шут его разберёт! Зачем он сидит, оно непонятно, но известно - переживает. Видели вы человека, который себя пережил? Вот он, этот человек, переживший дату собственной смерти, вернувшийся из пепла, что тот Феникс, возродившийся, копируя подвиг Иисуса. Жив он или мёртв, для нас не имеет значения. Он двигается, размышляет, но вряд ли живёт. И не существует, не влачит существование. Он где-то между гранью бытия и небытия.
Скоро полутёплый полуостров с его бесполезным климатом и дворцами. Зачем жизнь человеку, который не живёт? А чтоб выполнять!
Быть исполнительным органом Его Убогого Величества. И никак иначе. Чудаки люди: живут, мечтают. Оно и правильно, когда не знаешь, что над шеей висит топор. Не надо прятаться. Никто и не прячется. А он выходит на тропу. Не войны, в войне он победит. На тропу охоты. Очень скоро, безжизненный человек...
- Да, пожалуй, вы безоговорочно правы! Без кружки хорошего крепкого чая ни один рассказ не может считаться рассказом! Зинаида Михайловна, Зиночка, поставьте, пожалуйста, самовар, да приготовьте-ка нам по чашечке моего чая, - предвкушая "свой" чай, хозяин прижмурился.
- Сию минуту, господин... - замогильный голос прошипел слова, да такой, что юноша зашёлся гусиной кожей и потерял всякое желание к чаю; мышцы напряглись, готовые, если что, моментально пружинить с невероятной силой. И всё же:
- А у вас пряников нету?
- Да, Зинуля, и пряничков блюдце! Тех, что с маком, они вкуснее.
- А у вас что, разные есть? - заинтересовался, немного обмякая, испуганный.
В ответ хозяин остро улыбнулся. Стол накрывался в волнующей тишине. Неловко как-то и непривычно. Блюдце на проверку оказалось миской, и немаленькой. И пряников там навалено было тьма, и варенье вприкуску, и тихий музыкальный мотивчик неизвестно откуда. Словно детская шкатулка - тоненькие колокольчики. Вот-вот - и начнётся ария. Но ария не начиналась.
Зина ушла, бережно разложив на накрытой скатерти приборы и расставив кушанья. Сердце у юноши отпустило, он расслабился полностью: пот быстро испарялся, слюна выделялась, пробиваясь из уголков сжатого рта.
- Ну? Говорите же, не томите старика сердце, прошу вас!
Сказать что-либо молодой человек решительно не мог, так как между зубов у него крепко- накрепко обосновался большущий пряник. Заметив этот фантастический факт, хозяин виртуозно спас положение:
- Ах да, простите мне мою забывчивость... Позвольте представиться: Поляков Филипп Васильевич, хозяин дома...
- Гу-гу, гу-гу... влов... гу-гу, -гов... но! - пожал протянутую руку юноша, полусогнув колени и немного привстав. Суховата на ощуп рука. Суховата. И не хватало в ней чего-то, вроде мозолей.
- Павлов Анатолий Сергеевич? Что ж, взаимно! Очень приятно! Анатолий, расскажите, что случилось, что произошло? Безумно интересно! - поднажал Филипп Васильевич.
- Да, понимаете, - доедая пятый пряник и изрядно накрошив на персидский ковёр, решился Павлов, - все нервы измотал, а они мне штраф за неустойку, а между прочим, дебют! Да как же ж тут? А тут ещё этот блин круглый... И плоский! Комом... А я их репетировать, а они мне - во! Не хотят. Сценарий ругают. А я ж впервой. Ну, задёргали! За кулисами стоишь - роли спрашивают. Не выучили. С музыкой провалы, звукооператор что-то напутал, а курить я и не начинал - мал ещё! А актёры двое заболели, пришлось заменять, а некем, ну нашли, а потом я выхожу, а она стоит передо мною и я знаю, что она скажет, а в зале сидит... Да нет, где-то возле двери и смотрит, а я же для неё... И... Устал я. Кушать хочу. Вы уж простите, - проглотив слёзы и восьмой пряник, Толя уткнулся носов в грудь, дожёвывая десятый.
- Батенька, не из жадности чистой, но вам же плохо будет от такого количества мучного! Вы Пейте больше... Ах, как исхудал-то...
- Угу, нейвы! - двенадцатый пошёл.
- Вам бы водички лучше выпить, как доктор вам говорю, вредным делом маетесь. Зачем же так, простите, насиловать желудок? Не привык он, гляжу... Зинуля, искренне прошу прощения, что дёргаю Вас по пустякам, но не могли бы Вы приготовить постный бульон и ведёрце металлическое?
- Да, господин... - тут Павлов даже поперхнулся.
- Вы уж простите, любезный, - Филипп Васильевич деликатно убрал со стола мисочку с пряниками, - но здоровье такого замечательного человека для меня почти что важно! А вы сладкой отравой перебиваетесь, вместо нормальной пищи.
- Да где возьмёшь её? - из-под брови полюбопытствовал юноша. - Я... денег в душе - ни гроша, а с сумой побираться - не по мне фасон. Лучше голодным помру.
- Ай-ай-ай! А что близкие и родные?
- Один я тут. Близкие стали друг дружке ближе, а родные - всегда самые ненавистные предатели и, наверное, шпионы. Простите, не хотел. Не так-то оно и плохо выходит, видите? Вот, подручным к вам явился. Пахать и работать.
- Ах да, работа... М-да... Подождите минуточку, я отлучусь, что-то прихватило... Один момент, - и взаправду, Павлов и не заметил за грудкой своих мытарств странных изменений в собеседнике: будто тот сморщился, а кожа помертвела... Испарина прошлась по его лбу ротой солдат и глаза заблестели ртутью заболевшей влаги.
Диавольщина!
Сигара отыскала приют у пасти чёрного пуделя-пепельницы с крохотными наглыми глазками из какого-то дорого камня. Лишь изредка напоминая о своём существовании, сигара испускала тонкую паутинку дыма, невидимую глазу против солнечного света.
Без хозяина кабинет оказался пустым. Пряников не хотелось. Не хотелось и пить.
Предчувствие болевых неприятностей за необдуманные действия заставляло мозг тупеть и ждать.
Грустного Павлова отвлёк шум снаружи, вроде даже, повеяло Кавказом... Вспомнился сладкий кумыс. Напиток гор. Сейчас он вызывал стойкое отвращение, но всё-таки! Что же там творится за окошком? Желание вставать забаррикадировалось глубоко в подсознании копчика. Впрочем, молодой человек вовремя заметил длинный шнур, привязанный к ручке его кресла. Недорогого усилия стоило дёрнуть за шнурок - и двор уставился на Павлова всей своей красой. Кусочек почвы, ограждённый забором, словно авангардистский зоопарк, держал в имении проржавевшие конструкции развитого социализма. Прогнутая детская горка, поваленный жираф с кольцом, раздавленный, впитанный в грунт некогда зелёный крокодил. Картина зачаровывала душу художника. Особенно тем, что на площадке играли крохотные совсем дети... Более того, получали от игры нескрываемое удовольствие!
Фантазия..... Просто. Очень просто руины империи превращаются в детскую площадку, которая воспитывает будущих вождей! Или прошлых, прошедших?
Дети бегали друг за дружкой с пластиковыми саблями, случайно попадая саблей по сабле. Раздавался приглушенный звук. Дети смеялись.
Глаз Павлова помутнел, слух сбивался неведомым желанием: он слышал крики, видел кровь! Скользкой плёнкой покрыло двор и из недр её поднялись горы Кавказа, сквозь призрачное окно прилетел запах гари, пороха, смеси крови, пота и слюны. Шёл бой. Люди вопили и, извиваясь, под проткнувшим железом, глохли. Плёнка лопнула.
Анатолий Павлов прирос к креслу посреди кровавой бойни. Брызги из разорванной плоти пачкали ему лицо. Под ноги свалился несоветский офицер - они проигрывали. Из дёргающегося действа вырвался осатаневший человек с посечёнными руками и белой кокардой, натурально впаянной в лоб. Человек, крепко держась, подбежал прямиком к юноше. Выплёвывая с мокротами остатки зубов, он проорал Павлову аккуратно, в самое ухо:
- А мы тебя предали, а мы тебя предали! - и захохотал.
Хохотал он и тогда, когда крепкая сталь отличной шашки прошила его грязное сердце, прошила грудину, выплёскивая наружу кровь. Тело билось в конвульсиях под десятками сапог, тело умерло, но тело продолжало смеяться. Грязно-бежевый туман залил юноше глаза, звон тысяч ос о металлическую стену заменил слух. Юношу вывернуло. Очень кстати пригодилось металлическое ведро, любезно поставленное Зиной.
- Дышать не... могу... - кашляя, прохрипел он.
Действительность вернулась в нормальность. Первым делом трясущаяся рука выдрала, отмотала шнурок. Шторы мягко сошлись по центру, прикрывая окно.
Следующий позыв отделил мир очередной завесой забытья. Организм категорически протестовал! Против насилия над собой и нерационального использования оставшихся ресурсов. Пряники с удовольствием вернулись к свету в первозданном виде и упокоились в ведре.
Прошло. Бил озноб, но, в целом, ничего страшного. Ведро исчезло, унесённое запахом сухих листьев, появилась салфетка. Не одна, а в паре. Рядом с издевающимся пуделем стояла тарелочка ароматного бульона. Рефлекторно юношу отвернуло от него. Обидно!
Через полторы минуты, когда хозяин войдёт в просторный кабинет, наполненный неоднозначным букетом ароматов, молодой человек без кепки будет уже в полном расположении и даже улыбаться. Да и сам Филипп Васильевич изрядно посвежеет! Одно будет нарушать его стройный стан: еле различимая внутренняя усталость. Как тень, но так, что и не видно. А так - умница, как хорошо будет выглядеть. Может, сил где каких набрался?
- Эх, что в мире творится! Вам уже лучше?
- Безусловно.
- Отведайте бульона.
- Угу, так а что с миром, вы говорите?
- А вы... газет не читаете?
- И кубики не слушаю! - гордо ответил Павлов.
Филипп Васильевич слегка подкинул брови, точным движением поймав их на уровне удивления.
- Да, где-то здесь было... - он перевернул пару медицинских бумаг на прекрасном кабинетном столе, пошарил в ящиках. - Да! Вот, пожалуйста, утренняя газета. Полюбуйтесь!
На заглавной странице в приглушённом шторами свете красовался Анатолий Павлов, собственной персоной. Единственное что, в костюме черта, стоя на коленях перед кокой-то барышней. Локация - сцена Молодого Театра вчера днём. Заголовок под вульгарно-красным названием газеты вопил: "Грандиозный провал премьеры года!"
Издевается...
- Э-э, нет, спасибо, уже налюбовался... А всё ж быстро работает пресса! Правда, у меня некоторые сомнения по поводу "Премьеры года"...
- Я не издеваюсь, - серьёзно сказал Филипп Васильевич. - Вы на развороте откройте.
Не зря юноша открыл разворот... А может и зря. Где-то на четверть полосы газетчики впечатали цветную фотографию очень неприятного убийства. А именно: на паркетном полу одной квартиры, подле советской кровати с верблюжьим пледом, лежала мёртвая женщина, прикрывающая тело маленького сгустка девичьего мяса.
- Матерь б-жья!
- Нет, ребёнок б-га - сын, - возразил хозяин, и, конечно же, был прав.
- Да ведь я же... - оборвал Павлов, вчитываясь между строк, с каждым словом зрачки его расширялись. Не как блюдца, конечно, но тоже сильно.
Непонятно почему, тела остались неприкрытыми, и множество колотых ран уставились на читателей грубым напоминанием о боли и страдании. Кровь, между тем, разбрызгалась по всей фотографии. Настолько много крови, что столько не бывает! Юноша узнал.
"... Вчера днём были обнаружены... мёртвыми в своей квартире... трёхлетняя... и её бабушка, сорокапятилетняя... более ста ножевых ранений... возбуждено уголовное дело... одна из рассматриваемых версий... ограбление по-бытовому..."
Изверги какие-то!
- Из-за денег дитя убить? Диявол, куда мир катится? - губами прошептал Толя.
- Согласен. А теперь, с вашего позволения, откройте, будьте добры, третью страницу...
- Но ведь я только что их видел! Прямо здесь вот, на улице, - юноша вскочил, переворачивая кресло. - Этого не может быть. Если... - он призадумался, но ненадолго. - Тогда... Их ещё можно спасти! За мной, умоляю, за мной! С этими словами Анатолий Павлов, молодой, в аккуратную точку человечек с плечика оттеснил входную дверь дома - и очутился на улице...
5.
Запах театра нельзя спутать ни с чем! Оставьте человеку из всевозможных чувств только нюх - и он точно укажет вам, когда попадёт в театр! Наверное, запах - древний наркотик, зовущий к себе зрителей да лицедеев много-много лет к ряду. Такая у него работа... Со временем, театральное искусство отмирает, но не умрёт никогда.
Ранее - основное развлечение, теперь - экзотическое. Потом, быть может, главное... Ответы знает кто-то другой, а я не он.
Генеральная репетиция. За кулисами - решительно никакого порядка. Метушня, бегают все, что-то спрашивают, переговариваются... Только в гримёрных витает относительное спокойствие и расшатанные нервы актрис.
В зале, съедая ногти по направлению к предплечью, восседают режиссёр-постановщик, ассистент режиссёра, пара никому не известных личностей и одна симпатичная девушка невысоко роста, с пухлыми губами и косой до полного копчика.
Дирижёр нервно поправляет обязательный парик, который ненавидит больше вся во всём крестном мире, да тихо ругается на неизвестном наречии. Примадонна прочищает горло вечной гадостью. Что за гадость, знает только она.
Театр был не простой, а очень даже оперный. И, к слову, несколько известный. За оправданным хаосом угнался и шут. Костюмчик у него такой и роль без слов. Да вот, к несчастью своему, заметил, что кулиса наверху зацепилась за один из тамошних канатов. Проблема техников, но время-то ещё есть. Сон минувшей ночи не тревожил, сны шуту запоминались плохо. Довольный, как мартышка с бананом, взобравшийся актёр освободил от несвободы благодарную кулису и начал спускаться вниз. С тальком перебои или с памятью, но чешка скользнула с перекладины, в тот момент, когда он переставлял руки. Божественный полёт вниз головой...
Все бегали, метушились, бутафорщики - за техниками, техники - за молоденькими актрисами, а молоденькие актрисы - от техников, жадных до любви и понимания. Падения шута, в общем, никто не заметил.
Пришёл в себя он очень скоро, с тошнотворным головокружением и непонятной лёгкостью. Какова же была его радость обнаружиться живым! Там, как минимум, шесть метров высоты. Он встал, но что-то мешало ему. Актёр не сразу понял что. Тяжёлый дискомфорт и отсутствие боли несколько настораживало, но надо играть! Дебютная роль, нельзя себя не показать! Готовность три минуты. В глазах туманилось, шут вышел на сцену.
Совсем недалеко от лестницы, по маршруту полёта, торчала строительная арматура, оставшаяся, после перепланировки верхнего яруса пару лет назад. С неё тёмной жидкостью текла кровь. Вот прилипший органический кусочек упал на плечо статисту.
Девушка с любопытством посмотрела на шута. Грим смазался, костюм запылился, известная шутовская шапочка с колокольчиками одета боком. Молодые актрисы закричали, режиссёр- постановщик впитался в кресло, нервный дирижёр уронил палочку, кого-то громко стошнило. Вполне нормальная обстановка, когда у человека...
Шут не понял в чём дело, почему повесился крик и повисла тишина. Он осмотрелся: некоторые плакали. И кажется, догадался, что мешало ему идти, но не танцевать.
Актёр стоял посреди сцены оперного театра с выпущенными кишками. Кишки не испытывали
сильного смущения перед зрителями, отчего слабо раскачивались, делая поклоны. Взад-вперёд, взад-вперёд... Модная нейлоновая одежда испорчена окончательно и бесповоротно. От жуткой этой мысли шуту стало грустно. Придётся платить. Разодранная прямая мышца живота возмущённо кровоточила, судорожно содрогаясь от потерявшихся электрических импульсов, внутренности наоборот - просто умывались артериальной кровью.
"Г-ди, режиссёр видит меня, в неглиже! Да он же запретит мне играть!"
- П-простите... - залепетал он, пытаясь засунуть кишки обратно. - Простите, Сакса ради.
Он рванул со сцены так, что, как говорят, пятки засверкали.
На улице белыми хлопьями падал снег. Солнце неопределённо засело за ярким небом. Снежинки красиво кружились по спиральке, делая па и изящные реверансы друг дружке. Свежо.
Через порядком обескровленные щёки актёра не пробился румянец с доброй ручки щипающего Деда-Мороза. Да и грим мешал.
"Побыстрей, из театра! Дальше!"
Возле конюшен стояли малые сани. Он побежал к ним. Сзади разлетелась дверь чёрного хода, вывалился крепкий статист:
- Эй, стой, ты куда!
"Ага! Не поймаете!!!" - азартно думал шут.
Ему ничего не стоило плюхнуться животом в кожух на санях, придавливая болтавшийся кишечник.
- Стой! - вопил статист, двухметровыми прыжками покрывая расстояние к конюшням. Во дворе собиралась толпа отвратительных зевак, включая режиссёра-постановщика. Чуть в сторонке от всех стояла девушка с улыбкой не то Джаконды, не то дьяволёнка.
Вниз от оперного, а точнее, с его заднего двора в город спускалась брусчатая дорога, покрытая сантиметровым слоем гололёда. Испуганные вороны взмыли в небо, кружась и осматривая опасную толпу под холодными крыльями.
Ему удалось оттолкнуться: сани послушно заскользили вниз, прощаясь с мелькавшими деревьями.
Наконец, несколько человек сорвались в погоню.
- Ушёл! Ха-ха-ха! Ушёл! - победоносно орал шут, набирая скорость и теряя кровь. Скоро крики смолкли, сани быстро увозили его в рай. И только глубоко в недрах театра кто-то продолжал взахлёб смеяться! И просто ржать.
Филипп Васильевич коротко рассмеялся. Среди прочих зубов его на месте заострённых клыков мелькнули коронки, судя по всему, из платины и золота.
- Дорогой Анатолий, вы слишком близко принимаете к сердцу. Так и неврозы недолго заработать. Поберегите себя!