Павлов Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Политический детектив

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В романе повествуется о судьбе простого русского парня Ильи Глазкова, который волею судьбы оказывается вовлеченным в политические события современного Узбекистана, в конечном итоге приведшие к трагическому событию мая 2005 года, известного всему миру из средств массовой информации, под названием ЈАндижанский расстрел", и до сих пор трактуемый западной общественностью, не иначе, как акт тирании со стороны действующей узбекской власти по отношению к собственному народу. В романе Сулейман-Гора политические события в России и республиках Средней Азии, конца девяностых - начала двухтысячных годов, накладываются на судьбу главного героя книги Ильи Глазкова - современника всех этих событий, волею судьбы втянутого в жестокую и опасную борьбу за власть и влияние во всем Среднеазиатском регионе, между президентом Узбекистана и его политическим оппонентом Мадаминбеком Халедом, считающимся духовным лидером ваххабитского террористического движения Хизб-ут-Тахрир.
  
  
  
  
  ...к читателю:
  Ассалом алейкум тебе, О! Уважаемый, и непревзойденный в своей любознательности Читатель! Хвала твоим мудрым и терпеливым учителям, благодаря которым ты можешь сейчас скрасить свой, трижды заслуженный досуг чтением этого незатейливого опуса. Но, предвосхищая твою доверчивость сразу же хочу тебя предупредить: не принимай мой рассказ близко к сердцу, ибо все персонажи и их имена, равно, как и все события с их участием, описанные в этой книге - вымышленные, а любые их совпадения - случайны.
  К своему стыду вынужден сразу признаться тебе в том, что и мой главный герой, Илья Глазков - тоже никогда не существовал в реальности, а потому пусть тебя не смущает обилие опасных приключений и душевных страданий, выпавших на его долю. Однако, разве это может быть препятствием для того, чтобы он стал примером для подражания своим реальным сверстникам?! Ибо человек, пусть даже и существующий только на страницах этой книги, но тем не менее с честью и достоинством переносящий все испытания, ниспосланные ему судьбой, а также богатой фантазией автора, вне всякого сомнения, достоин всяческого уважения! Не так ли, Мой Уважаемый Читатель? Ведь, как справедливо отметил в одном из своих, берущих за душу рубаев, живший за тысячу лет до выдуманного мною героя несравненный поэт, великий восточный мудрец и беспутный шейх Абуль-Фатх-Омар Хаям Нишапурский:
  Кто жизнью бит, тот большего добьётся.
  Пуд соли съевший, выше ценит мёд.
  Кто слезы лил, тот искренней смеётся.
  Кто умирал, тот знает, что живёт!
  И пусть, с размышлений на тему этой бесспорной истины человеческого бытия, подмеченной великим мудрецом и поэтом Востока, да начнется эта книга...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Пролог
  Звенящая тишина, повисшая над Священной Сулейман-Горой в этот знойный полуденный час, казалась содержимым огромного сосуда, высеченного из прозрачного, словно женская слеза горного хрусталя. Невероятно огромного и совершенно прозрачного сосуда, который заодно с тишиной был до краев наполнен зыбким маревом чистейшего горного воздуха, поднимавшегося от разогретых на солнце и обглоданных ветрами скал. И сей драгоценный сосуд, отгороженный от равнинной суеты лазурным куполом неба, с разбросанными по нему в необозримой вышине перьями облаков венчал южную оконечность Ферганской долины, словно царственный кубок с дорогим вином, стоящий во главе пиршественного стола.
  Облака висели над ним так, словно они были прикленны снаружи к этому хрустальному куполу и горделиво, но вместе с тем - равнодушно взирали на все земное, происходящее под ними на самом дне этого огромного сосуда, и их недоступное олимпийское спокойствие не трогали ни творящиеся под ними земные дела, ни разворачивающиеся на земле драмы - такие же плоские и невыразительные, как и сама земля под ними.
  Их спокойствие нарушал только ветер, долетавший до них и приносивших им с подножья Сулейман-Горы таинственный шепот о делах людских, до которых облакам не было никакого дела. И уж тем более им не было никакого дела до отдельной кучки людей, казавшихся им с их заоблачной высоты крохотными, словно муравьи. Своей недоступной высью они, казалось, насмехались над их жалкой попыткой приблизиться к их заоблачному величию, ибо как раз в этот момент эти непонятные люди - муравьи, выстроившись короткой цепочкой, ползли на остриё одного из горных каменных пальцев Сулейман-Горы, упершихся в небо посреди зеленой чаши Ферганской Долины.
  Безмятежный покой и тишина, царившие вокруг этой древней, как и сама Средняя Азия Сулейман-Горы были почти абсолютными и нарушались людьми только на одной из вершин этой горной гряды, где специально для туристов была организованна смотровая площадка, обращенная на город Ош, лежавший у ее подножья. Но, именно этот - последний из пяти горных пиков вытянутой на Юг гряды, образующих эту горную систему был как раз совсем необитаем, поскольку забраться на эту, самую высокую вершину горы неподготовленному туристу было практически невозможно. И на этой, самой южной вершине горной гряды, уродуя ее первозданный величавый и неприступный вид, торчала стальная вышка связи, причем, как раз к ней упорно и настойчиво ползла та самая маленькая группа людей, пытавшаяся бросить вызов величественным облакам, повисшим в вышине над вершиной.
  Отчетливые звуки их шагов наодной из горных, каменистых троп восточного склона горы, сейчас нарушали ее мудрый, девственный покой, и эти звуки, отскакивая от выветренных каменных стен, взметнувшихся почти на четверть километра в бездонное небо Средней Азии, дробились о камни и затихали в них причудливым эхом, а когда, у идущего впереди процессии, состоящей из пяти мужчин парня, из-под ноги вывернулся и с грохотом укатился вниз, к подножью горы, крупный, угловатый камень, то этот шум, казалось, должен был потрясти до основания весь город Ош, докатив свои громовые раскаты от подножья Сулейман - Горы до самых городских окраин.
  Однако городу, лежавшему у подножья древней и без преувеличения - Священной вершины,тожене было никакого дела до группы людей, взбиравшихся сейчас по самому неприступному из ее каменных склонов, как не было до них никакого дела и самой Сулейман - Горе, именовавшейся в ветхозаветные времена горой Барра - Кух и помнившей еще жену великого иудейского царя Соломона - царицу Савскую Балкинду, попиравшую ее склоны больше трех тысяч лет назад, и подарившую ей на тысячелетия вперед имя своего бывшего возлюбленного, пославшего ее сюда, на верную гибель, вместе со своим родным сыном Навуходоносором. Видела эта древняя гора, называвшаяся в античные времена Скалой Согдов, и сны о не менее великомгреческомцареАлександре Македонском, прозванного в этих краях Искандером Двурогим, и стоявшим на ее вершине, над покоренной его войскамиСогдианой, несколько столетий спустя, после жития мудрейшего из царей земных.
  Эти гордые и величественные скалы, овеянные тысячелетними легендами, не замечали назревающей кровавой драмы, разворачивающейся сейчас на каменистой тропе восточного склона, ведущей к самой южной вершине Сулейман - Горы, ведь они, как никто иной, знали, насколько суетными и быстротечными были на самом деле людские жизни, уже не раз обрывавшиеся на этих склонах и уносившие в вечность людские души. За минувшие тысячелентия, с этих каменных склонов возносились в вечность и души великих, оставивших яркий след в истории, людей, и души неведомых странников, канувших в лету безвестными.
  А древнее кладбище у ее подножья, за эту тьму веков, ужене раз дарило вечный покой и суровым воинам, пришедшим сюда через половину мира, и поправшим на пути сюда величие и могущество, павших перед ними ниц, царств. Ипредприимчивым торговцам, бредущим с груженными товаром караванами, по великому Шелковому Пути, и бродягам всех рас и мастей, беспокойным и мятущимся духом своим, оторванным от своих семей, племен и народов, изаброшенным сюда, вслед за обрывками услышанных ими легенд и преданий.Тех - самых преданий, что разносятсяпротяжнымпением дервиша - по пустыне, неспешным рассказом чабана - по горам, и цветистой притчей торговца - по базарам. Тех - самых преданий, что входят в душу услышавшего их навсегда, словно наконечник стрелы в смертельную рану, и не отпускают душу бедолаги, уже до самого конца его земных дней.
  Древняя и Священная Сулейман - Гора, ревниво охраняла людские мечты и надежды, навек погасшие на ее склонах, вплетя их обрывками легенд в причудливые украшения своей истории, и развесив разноцветными ленточками по ветвям чахлых деревьев и засохших накорню кустарников, зацепившихся корнями за ее каменистые склоны. И молодой, русский мужчина, первым из группы путников,карабкавшихся сейчас по горной тропе на южную вершину, в эти - самые мгновения, с нарастающей в его душе смертной тоской, глядел на эти разноцветные ленточки и предавался своим унылым мыслям о том, что может и его судьбе, спустя всего лишь какой-нибудь час, суждено будет раствориться в бесконечной реке времени, омывающей эти каменистые горные склоны.
  Однако, древние легенды о давно почивших на этих склонах беззвестных странниках и знаменитых царях, навеки связавших свои судьбы с этой Священной Горой, мало занимали сейчас его мысли, поскольку он всецело был занят мыслями о своей собственной судьбе, уже отчетливо видневшейся там, на вершине Сулейман - Горы, а также о судьбах своих близких, связанных с ним сейчас незримыми нитями случая, забросившим его в опасные перепетии этого приключения, за тысячи километров от дома и относительно мирной и спокойной жизни, которой он прожил последние полгода.
  Этого мужчину звали Ильей Глазковым, и он - единственный из всей группы путников, взбиравшихся сейчас на южную вершину Сулейман - Горы, не имел при себе никакого оружия, потому что находился на правах пленника у своих темноволосых спутников, азиатской внешности, гнавших его вверх на вершину горы, к стоявшей на стальных опорах вышке связи, в одной из которой должен был находиться тайник Ильи, наполненный золотыми слитками. И даже более того - его руки, заведенные за спину и скованные стальными наручниками, мешали Илье держать равновесие на узкой горной тропе, и поэтому он шел гораздо медленнее своих спутников, вызывая их раздражениеи частые бранные окрики в свой адрес. А идущий следом за ним по горной тропе азиат, даже время от времени поднимал полиэтиленовый пакет, со спрятанным внутри него пистолетом, и с размаху тыкал им Илью между лопаток, почему-то сопровождая весь этот процесс, бранью на чистейшем английском языке, с отличным оксфордским произношением.
  "Неужели - это все, конец, за которым быстрая, но от того не менее страшная и мучительная смерть?!"Не обращая внимания на эти болезненные тычки в спину, мучительно думал Илья Глазков, взбираясь по узкой горной тропе, которая словно серая горная гадюка, тугими петлями обвивала южную вершину Сулейман - Горы, свесив свой хвост к ее подножью, и пропустив кончик этого хвоста сквозь каменную арку, густо поросшую жасмином там, далеко внизу. Его мозг, словнопойманная в силок птица, бился, изобретая десятки вариантов спасения одновременно, но всякий раз беспомощно отлетал от глухих стен неумолимой логики, которая угрюмо твердила ему, что выход из той ловушки, которую он САМ для себя подстроил, и сам же ДОБРОВОЛЬНО в нее шагнул, для него теперь только один - смерть!
  И там, в самом конце пути, для него будет уже совершенно безразлично от чьей пули он эту смерть примет: от пули ли идущего в двух шагах позади него, его кровного врага Бахрома Рустамова, сжимающего в руке пистолет системы Heckler-&-Koch, с навернутым на ствол глушителем, и предусмотрительно засунутый им для маскировки, в бело-голубой, полиэтиленовый пакет, с рекламой сигарет. Или же от пуль бодигардовпрезидентской дочери Гульназ Исламовой, возможно, поджидающих их в засаде на вершине Сулейман - Горы икоторые, разумеется, не будут разбираться, кто из этих пятерых идущих след в след по узкой, горной тропе мужчин - друг, а кто враг их хозяйке.
  При этом Глазков прекрасно отдавал себе отчет в том, что даже если Гульназ и приказала своим телохранителямне трогать его, то все надежды на то, что бойцы элитного узбекского спецназа"Скорпион" Службы Национальной Безопасности, набранные из личной бригады президентской гвардии, подпустят четверых вооруженных ваххабитов вплотную к себе, а затем сойдутся с ними врукопашную, при этом рискнув собой в скоротечной ножевой схватке, и все ради сохранения его жизни, были бы по меньшей мере - наивными!
  А если телохранителей старшей дочери Президента Республики Узбекистан и вовсе не окажется на месте, то там, в конце пути, на вершине горы, его все-равно растерзают ваххабиты из радикального крыла "Акромия" исламской партии Хизб-ут-Тахрир, идущие сейчас следом за Бахромом Рустамовым и ожидающее только его приказа для того, чтобы убить неверного гяура. При этом, все это должно случиться непременно, потому что никакого золота, за которым эти ваххабиты прибыли сюда через половинумира, в тайнике на вершине Сулейман-Горы, уже давно не было и в помине! Поскольку это золото, сутками ранее вытащил из тайника, устроенного Глазковым на вершине Сулейман - Горы в одной из опор вышки связи, его лучший друг Ильяс Тулягенов, и не просто вытащил, но и уже успел переправить его через границу Киргизии в Джамбульскую область Казахстана, под надежную охрану подполковника Константина Петровича Коробца, чем окончательно отрезал для Ильи Глазкова, даже призрачный шанс на спасение.
  Но разве не сам Илья разработал этот хитроумный план? Разве не онсам посвятил в него своего лучшего армейского друга, Ильяса Тулягенова, позвав его вместе с собой в самое сердце Средней Азии - в знаменитую Чуйскую Долину, воспетую многими древними и некоторыми, относительно современными поэтами? И разве не он сам, теперь приводил свой план в исполнение? Да, все это было именно так и Илья сейчас прекрасно понимал, насколько мизерными были его шансы на спасение, но несмотря на это понимание, ему ужасно хотелось жить, пусть даже и вопреки всем его логическим постулатам и здравому смыслу.
  И сейчас, с трудом карабкаясь со скованными за спиной руками и подгоняемый тычками пистолетного ствола в спину, на вершину Сулейман - Горы Илья, несмотря ни на что, верил в то, что в последний момент найдется какой-нибудь путь к его чудесному спасению, ведь вера в чудеса в человеке - поистине неистребима!
  Хотя, если разобраться непредвзято, то этого пути к спасению у Ильи Глазкова не было изначально, поскольку его закрыли для него с того-самого момента, когда его намечавшийся, но так и не состоявшийся тесть Калинин Виталий Николаевич,отправил его на собственном джипе в южную столицу Киргизии, в город Ош, в тайне от Ильи, загрузив свою машину золотом, принадлежавшим узбекским исламистам, готовившим в Республике государственный переворот.
  А сам Илья, по своему незнанию и доверчивости переправивэто золото через границу, и превратившись в эдакий фитиль поднесенный к пороховой бочке гражданской войны, должен был сгореть вместе с ней, погибнув от рук своего случайного попутчика, навязанного ему все тем же Виталием Николаевичем Калининым, ибо попутчик, представленный Илье Глазкову в качестве абитуриента, поступающего в один из институтов Оша, был на самом деле опытным и хорошо подготовленным боевиком террористического движения Хизб-ут-Тахрир-аль-Ислами, справиться с которым, в открытой схватке, у Ильи Глазкова, не ожидавшего этого внезапного нападения, не было ни единого шанса!
  И вот тут, судьба сыграла с ним злую шутку в духе голливудского триллера, с тем избитым сюжетом, в котором главный герой все-равно гибнет, выполняя предначертанный кем-то свыше план, но при этом получает внезапную отсрочку на своем пути к смерти, из-за неожиданно вмешавшегося в его судьбу случая.
  В случае же с Ильей судьба подарила ему целых три года жизни за тот отчаянный поступок на трассе Андижан - Ош в том трагическом мае 2005-го года, запомнившийся всему миру трагическим и кровавым "Андижанским расстрелом", когда Илья Глазков, благодаря своей проницательности и решительности не только спас себе жизнь, но и стал обладателем без малого двух центнеров чистого золота в слитках. И вот теперь, спустя три года он возвращал судьбе тот давний должок вместе со своей жизнью, в уплату за жизни своих близких, брошенных сейчас ею на чашу весов.
  План Ильи Глазкова был прост и в то же время по-восточному изощрен и изящен, и его можно было даже признать отчасти гениальным, если бы не та фатальная обреченность, сквозившая в каждой его детали, ведь он состоял в том, что по прибытию со своим другом, Ильясом Тулягеновым, в казахский город Джамбул, ныне именуемый Таразом, Илья пообещал своему знакомому - начальникуследственного отдела областного УВД по Джамбульской области, подполковнику Константину Петровичу Коробцу, часть золота, спрятанного Ильей три года назад в своем тайнике на вершине Сулейман-Горы, взамен на его помощь в борьбе с узбекскими исламистами. А в том, что это золото не вымысел, Константин Коробец, тогда еще майор, успел убедиться тремя годами ранее описываемых событий, гоняясь за Ильей Глазковым по пескам Чуйской Долины.
  Все дело было в том, что майор Константин Петрович Коробец, в Чуйской Долине был больше известен деловым людям, кормившимся с наркотрафика, под кличкой Белого Курбаши, и слыл настоящим хозяином этих мест, без разрешения которого через Чуйскую Долину не могла прошмыгнуть даже мышь.
  Само собой разумеется, что Константин Петрович Коробец вовсе не был эдаким "удельным князем", позволявшим себе что угодно, а работал в четко выстроенной, а точнее сказать - встроенной в криминальный мир властной структуре управления краем, в той его теневой системе, когда "Большие баи", кормясь из рук все того же Константина Петровича Коробца, предпочитали не обращать внимания на его незаконную деятельность. А потому все транзитные караваны с легальными, а также и нелегальными грузами, следовавшие через Чуйскую Долину - попросту грабили люди Белого Курбаши, либо оказывали им экпедиторские услуги за очень приличные дляэтих глухихмест деньги, немногим отличающиеся по своим суммам от прямого грабежа и вымогательства.
  Иногда этот грабеж преподносился несчастным в довольно элегантной форме предоставления охраны и экспедиционного сопровождения груза за умеренную плату, ну а караванам с грузами нелегальными, или попросту говоря - с наркотиками, обеспечивали охрану и экспедиционную поддержку за определенное вознаграждение, размер которого оговаривался заранее, еще до пересечения караваном казахской границы. И все это происходило при полном попустительстве местных властей и полном незнании властей столичных. Оттого и вел себя Константин Петрович Коробец, словно некий пустынный капер, бороздя на своем джипе пески Чуйской Долины и абсолютно самостийно решая все вопросы передвижения по своей территории, за что и получил свою кличку Белого Курбаши.
  Свой незыблемый авторитет среди деловых людей Чуйской Долины, Белый Курбаши поддерживал не только при помощи милицейского удостоверения в кармане, крутого нрава и огромных кулаков, но и при помощи хорошо организованной и вооруженной группы молодых головорезов, часть из которых служила в местной милиции под началом все того же Константина Петровича, а другая ее часть, представляла собой самый, что ни на есть отвязный и безбашенный криминал, которыйк тому времени уже давно отмер в России, по большей части с честью упокоившись на многочисленных кладбищах близ крупных российских городов, под мраморными стеллами с высеченными на них пожеланиями усопшим от благодарной братвы"спать спокойно", но в то же время, как-то умудрившись сохраниться здесь, в этом дальнем и пыльном углу Средней Азии, в своем нетронутом, так сказать, "реликтовом" виде.
  За обещанное ему золото Белый Курбаши должен был подстраховать Ильяса Тулягенова своими вооруженными людьми, в момент передачи заложников, поскольку Илья Глазков всерьез и не без оснований опасался, что при передаче его родственников, взятых в заложники ваххабитами из Хизб-ут-Тахрир, узбекские исламисты постараются их убить, тем-самым устранив опасных свидетелей деятельности этой радикальной исламской организации в Центральной Азии вообще, и в Узбекистане в частности.
  Константину Петровичу Коробцу же была обещана солидная доля того-самого золота, которое Ильяс Тулягенов забрал из тайника и доставил в Джамбул, опередив Илью Глазкова ровно на одни сутки и побывав на вершине Сулейман-Горы до того, как он повел к своему тайнику своего врага Бахрома Рустамова и его людей. Полученную фору во времени Илья потратил на пересечение Казахско - Узбекской границы и организацию экспедиции, к Сулейман-Горе, в этой части плана, готовя страховку уже для самого себя.
  Его собственная страховка заключалась в том, что, добравшись до Ташкента, он собирался встретился со старшей дочерью президента Узбекистана, Карима Исламова -Гульназ, и рассказав ей о том, какую роль в кровавых андижанских событиях мая 2005 года сыграли отец и сын Рустамовы, попросить ее подстраховать его на вершине Сулейман - Горы своими телохранителями, посулив ей себя в качестве живца в поимке ключевых фигур, действующей в Республике террористической организации Хизб-ут-Тахрир.
  Самым слабым местом плана Ильи Глазкова, как раз и была эта встреча с Гульназ Исламовой, ведь к дочери президента целой страны не придешь в гости на пиалу чая просто так, с улицы! И вот тут Илья всерьез рассчитывал на безумную удачу, карауля Гульназ у принадлежавшего ей салона красоты "Айша" в центре Ташкента, недалеко от станции метро Гафура Гуляма, поскольку именно в этом салоне, три года назад он был представлен Гульназ, его невестой Оксаной.
  То знакомство со старшей дочерью Президента, было очень мимолетным и состоялось более даже не благодаря Оксане, которая и до этого была лично знакома с Гульназ Исламовой, а ее личному телохранителю Сергею Мирабо, или попоросту Сэму - однокласснику и школьному другу Ильи Глазкова, бывшего его взводником во время прохождения Ильей альтернативной службы в Узбекистане, и даже однажды спасшего ему жизнь на леднике Абрамова в таджикских горах под Баткентом, осенью девяносто девятого года. И в тот момент Илье оставалось лишь уповать на то, что при встрече с ней, Гульназ Исламова его все же вспомнит, несмотря на минувшие с тех пор три года.
  И вот как раз в этом, самом тонком месте, его план хромал сразу на обе ноги, ибо слишком много удачных, для него обстоятельств должны были успешно сложиться на ограниченном временном отрезке. Но тут удача, что называется, улыбнулась Илье в "тридцать два зуба" и он не только встретил Гульназоколо салона красоты "Айша", но и был немедленно принят ей, а после того, как она услышала его душещипательную историю о похищении его близких, то сразу и без колебаний согласилась помочь ему, заодно, поведав Илье о том, что она потеряла в тех, трагических для Республики, андижанских событиях, близкого ей человека - того самого Сергея Мирабо, бывшего для нее больше, чем просто телохранителем, а следовательно, все те, кто так или иначе были причастны к его гибели, причинили боль лично ей, и она теперь готова им за это отомстить.
  После того, как Илья Глазков соединил все пазлы своего плана в единое и более или менее логичное целое, ему оставалось просто сдаться людям своего смертельного врага Бахрома Рустамова, что он и сделал, отправившись в город Имлак, где он выдвинул Рустамову - младшему условие возврата золота, в обмен на свободу своих близких, и потребовал доставить их в Казахский город Тараз, для передачи своему другу Ильясу Тулягенову, что называется "из рук в руки".
  И вот теперь Илья Глазков, завершая осуществление своего плана, вел Бахрома Рустамова вместе с его ваххабитами из Хизб-ут-Тахрир-аль-Ислами, к пустому тайнику на вершине Сулейман-Горы. Другая часть банды исламистов, в этот-самый момент, пересекала Узбекско - Казахскую границу, везя для совершения обмена родственников Ильи Глазкова, взятых Рустамовым в заложники, а его лучший друг Ильяс Тулягенов, ждал их в пустыне под Джамбулом, страхуемый вооруженными людьми подполковника Константина Петровича Кробца, который сам же и руководил всей этой операцией. Интригаразработанного Ильей плана, заключалась в том, что обе противоборствующих стороны считали себя охотниками и полагали, что именно они держат в руках судьбы своих врагов и что их враги - обречены!
  На очередном повороте тропы крутого горного серпантина, Илья Глазковнемного скосил глаза в сторону и успел как следует рассмотреть своих врагов, идущих за ним по пятам. Это были четверо крепких мужчин, восточной внешности, на бронзовых от загара лицах которых, белыми пятнами выделялись скулы, еще совсем недавно заросшие густыми бородами. При этом каждый из ваххабитов был вооружен, что Илье было доподлинно известно, но в отличии от Бахрома Рустамова, оружия на виду не держал. Однако, их плавные движения и хищные взгляды не оставляли у Ильи никаких сомнений, что при малейшей опасности трое боевиков-исламистов "обнажат стволы" гораздо раньше, чем Бахром Рустамов успеет поднять свой навороченный Heckler-&-Koch.
  У каждого из ваххабитов, за спиной был объемистый туристский рюкзак, из тех с какими отправляются в многодневные походы по горам, бывалые альпинисты и запросто выдерживающиепоклажу, весом в два пуда, а именно столько, по их скромным подсчетам, каждому из них придется тащить золота в слитках, с вершины Сулейман - Горы.
  "Если бы вы знали, какой сюрприз ожидает вас там, наверху, то пристрелили бы меня немедленно, прямо не сходя с этого места, а потом застрелились бы сами, чтобы не попасть в лапы к узбекской СНБ!"Про себя подумал Илья, зло усмехнувшись собственным мыслям и перед тем, как поворот горной тропы, скрыл от него всю четверку провожатых, ему еще раз бросился в глаза бело - голубой пакет с рекламой сигарет,вруках у его врага Бахрома Рустамова, а на ум пришла неожиданная мысль о том, что Рустамов, скрывающий в этом пакете оружие, скорее похож на ходячую социальную рекламу о вреде курения, нежели на крутого рейнджера. Невольно улыбнувшись этой новой мысли, он продолжил свое восхождение на Сулейман - Гору, которая возможно очень скоро станет его личной Голгофой и местом искуплением собственных грехов юности.
  В груди у Ильи Глазкова было холодно и пусто, а живот при этом отчаянно крутило от страха, и чтобы как-то отвлечься от начинающей сковывать его рассудокживотной паники, он начал смотреть по сторонам, невольно залюбовавшись открывающейся с высоты птичьего полета, перспективой. Отсюда, с крутого серпантина горной тропы, открывался прекрасный вид на среднеазиатский город, с более чем трехтысячелетней историей. Ранняя осень еще не вступила в свои права, а только лишь обозначила своё присутствие и яркая азиатская природа, словно женщина, почувствовавшая свою беременность, налилась той спокойной и гордой красотой, которая делает ее неотразимой в глазах окружающих.
  В городских садах, на фруктовых деревьях еще не было ни одиного желтого листочка, но в то же время прилавки базаров Оша, уже давно ломились и благоухали потрясающими ароматами, от сложенных в огромные пирамиды душистых, мирзачульских дынь, а торговый люд, с облегчением стряхнул с себя сонное оцепенение изнуряюще - знойного периода летней "чилля", гнетущего людей своим невыносимым и изнуряющим зноем, не дающим покоя ни днем ни ночью. И базарные торговцы азартно и весело торговались со своими клиентами, порой сбрасывая "подвешенному на язык" покупателю, аж до половины цены, и давая ему еще столько же своего товара сверху "с походом".
  И всё это буйство жизненных красок, кипело всего лишь в одном квартале от него, а Илья Глазков, выброшенный из этого стремительного потока жизни на берег, словно задыхающийся без воды сазан, сейчас обреченно и угрюмо ловил ртом последние капли жизни, бредя по пути к своей смерти. Нет, он вовсе не смирился с её неотвратимостью, и, поднимаясь по горной тропе, продолжал в уме искать пути своего спасения. Но, пройдя уже половину пути до вершины, он как-то сжился с мыслью о скорой смерти, если понятие "сжиться", вообще применимо к смерти! Илья, скорее, успокоился, отгородившись от этой мысли о своей скорой смерти, стеной совершенно посторонних мыслей и созерцанием окружавшей его первозданной красоты природы.
  До вершины оставалось еще около двухсот метров, это если карабкаться к ней по склону напрямик, однако, закрученный вокруг горы серпантин горной тропы, превращал это расстояние в целый километр, так что у Ильиеще было время на то, чтобы вспомнить свою жизнь, хоть от момента, когда он начал себя помнить, и лёжа в детской кроватке, с любопытством слушал, как его родители рассуждали о переезде из морозной и неустроенной Сибири в богатую солнцем и фруктами Среднюю Азию. И вплоть до сегодняшнего дня, когда он сделал свой первый шаг на горную тропу, заранее зная, что живым ему вниз уже скорее всего спуститься было не суждено.
  Однако, вместо калейдоскопа проносящихся перед его мысленным взором жизненных вех, в памяти у Ильи Глазкова, упорно вставали картины тоговечера в Саратовском ночном клубе "Саратога", положившего начало в цепи удивительных и страшных событий, приведших его сегодня сюда, к подножью Священной Сулейман-Горы...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 1
  Первый тост Джинна: "За нас с вами и хрен с ними", или тайная вечеря на борту Саратоги. Горячий R-&-B, под холодный Айрон-Брю. Игра в "Царя горы". Люди в белых халатах. Мой лучший друг Акын. Здравствуй, юность в сапогах.
   ...И тебе в вечернем синем мраке
   Часто видится одно и то ж:
   Будто кто-то мне в кабацкой пьяной драке
  Саданул под сердце финский нож
  
  С.А. Есенин "Письмо матери".
  - Леди энд джентльмены! С вами говорит кормчий нашего музобоза и предлагает прослушать информацию о нашем сегодняшнем плавании: он будет проходить на высоте вашего седалищного нерва, а для тех, у кого он вдруг вздумает отключится от обильных возлияний - на высоте палубы этого достойного заведения. Благодарю вас за выбор нашей достойнейшей компании и желаю всем вам приятного путешествия к мозговым центрам вашего удовольствия. А сейчас, расстегните ваши брючные ремни, развяжите галстуки и давайте выпьем: "За нас с вами и хрен с ними!"
  Провозгласил я свой первый тост, поднявшись из-за стола и картинно держа рюмку в руке с отставленным в сторону мизинцем. При этом присутствующие за столом "леди", сделали послушно - постное выражение физиономий, какое у дам обычно предшествует рюмочному пятидесятиграммовому залпу, а вот затоменее малочисленная аудитория "джентльменов", широко представленная мною и приблудившимся к нашей сегодняшней компании Серегой,фамилии которого я так никогда и не узнал, отнеслась к предстоящему священнодействию по разному: к примеру Серега, очень распространенный в здешних местах типаж эстета - халявщика, несмотря на свой необычайно серьезный и торжественный вид, внутренне дико хохотал надо мной, считая меня простоватым чудаком-спонсором, или попросту - богатым лохом. И все время, силой ускользающей от него мысли, пытался проникнуть в мой бумажник для того, чтобы выяснить: насколько долго ещё продлится счастье такой внезапной халявы.
  Ну а что до меня, то мне, если честно, было абсолютно наплевать на то, что вся эта гоп - компания гуляет за мой счёт, и я по меткому выражению Остапа Бендера, наплевав слюной на дорогивизну стульев для трудящихся всех стран, просто и незатейливо расслаблялся после своей длительной и тяжелой командировки.
  Нет я, конечно, не граф Монтэ-Кристо и денежные знаки, в отличии от него, ценю и от всей души уважаю. Но, конкретно эти дензнаки были добыты мною не совсем честным путём: подделкой на сканере гостинничной квитанции в которой я на самом деле никогда не останавливался, ночуя во время своей служебной командировки где придется: на съемной квартире, на электростанции, на которой моя организация подрядилась выполнять ремонт генератора, а то и просто - на заднем сидении служебного микроавтобуса.
  Таким образом, в результате нескольких несложных манипуляций сканером - эдаким орудием борьбы пролетариата за свою экономическую свободу, образца двадцать первого века, мне-таки удалось доказать бухгалтерии моего родного завода, что я изволил целых две недели проживать в одноместных апартаментах лучшей гостинницы города N, а вовсе не отлёживать бока на жестком сидении служебной "Газели", то и дело толкая при этом в бок водилу, спавшего на соседнем сидении и прося того включить печку. И поскольку сэкономленные командировочные были щедро оплачены моими бытовыми неудобствами, то я и не особо мучился совестью, просаживая их сейчас в этом ночном клубе, созвучном с названием грозного американского авианосца и успокаивал себя одной умной мыслью, вычитанной как-то у Ремарка в его "Триумфальной арке" о том, что, дескать: "Преступность - это есть нормальная реакция нормальных людей, на ненормальные условия жизни".
  А что до совести, морали и корпоративной этики, то вся эта возвышенная чепуха, о которой твердили мне на производственных совещаниях мои дорогие начальники, меня сейчас абсолютно не трогала и не волновала, поскольку щедро выплачеваемые ими суточные, в размере аж целой сотни рублей в день, которой не хватало мне даже на ежедневный проезд до работы, не говоря уже о ежедневном питании для здоровоготридцатилетнегомужика, работающего по двеннадцать часов в день, заставляли мою совесть, мораль и корпоративную этику - впадать в голодный и беспробудный летаргический сон. И все призывы к ним, вызывали у меня лишь легкую тошноту и злобную усмешку, вкупе с пожеланием всем моим драгоценным начальникам, так радеющим душой за процветания родного предприятия, попробовать самим прожить в командировке хотя бы один день на эти сто рублей, утвержденных ими в положении по нашему предприятию, в качестве возмещения суточных затрат командировочного!
  Итак, "залп" был произведен, и водка, скатившисько мне в желудок, привычнообдала его жаром и горечью сивушного "выхлопа". Поворочавшись там, она с трудом уместилась у меня внутри, заоднозаставив подвинуться пару кусков пиццы, закинутых накануне в горнило моего еще сравнительно молодого организма, и не причинив ему при этом никакого вреда, ибо еще какой-то год назад, в горах Северного Кавказа, мы с моим другом Акыном после боевых рейдов и зачисток горных аулов, стаканами глушили чистый медицинский спирт, плотно закусывая его едким дымом забитого дурью косяка, и успели привыкнуть к этому пойлу настолько, что водка теперь казалась нам чем-то вроде минеральной воды!
  И хотя пить дешевый технический спирт без закуски, я начал еще со своего студенчества, мое негативное отношение к закуске было продиктованно не столько глупой студенческой лихостью и бравыми лозунгами типа: "Закуска - градус крадет", сколько странной физиологической особенностью моего организма. И все дело тут было не только в том, что нам - нищим студентам, просто нечем было этот спирт закусывать, а в том, что после первых, выпитых ста грамм, закуска не лезла в меня, ну просто ни в какую! Эту странную несовместимость выпивки и закуски я прекрасно знал за собой еще с ранней юности, а некая многоопытная в интимных делах дама, в свое время серьезно занимавшаяся моим половым воспитанием (оставим сейчас ее имя за скобками нашего повествования), всерьез утверждала, что спиртное в любых его видах и проявлениях для меня - смертельный яд, поскольку я не могу его правильно закусывать, а следовательно рискую очень быстро спиться, словно эскимос, однажды отведавший "огненной воды" и уже не имеющий возможности остановиться.
  Откинувшись на спинку низкого диванчика, и напустив на себя деланно - равнодушный вид, я изо всех сил пытался под столом разжать обтянутые нейлоном гладкие и круглые коленки моей боевой подруги Валерии. И зная, что сила женщины - сродни лошадиной, и кроется в ногах, я не очень-то надеялся на победу грубой, физической силы своих мужсих рук, а скорее уповал на сознательность и милосердие своей подружки, движимой извечными женскими слабостями: жалостью и любопытством. Однако, моя подружка Лерка, относилась к тому редкому типу чертовок, которым нравится,как мучать, так и мучиться самой, а потому, как я ни старался, но коленки моей подруги не разжались ни на миллиметр, не подпустив мою страждущую длань к своему запретному плоду.
  В редком сочетании садо - мазо пристрастий своей подруги, я убедился однажды вечером, когда неосторожно предложил сделать Валериирасслабляющий массаж спины. И вот, спустя полчаса, сидя на Лерке верхом, я обливался потом, разминая своими отчаянно хрустящими пальцами ее плечи и "трапецию", под подбадривающие возгласысвоей подруги, типа таких: "Тебя что не кормили сегодня что ли, неужели сильнее мять меня не можешь!?", а заодно поражаясь недосягаемости ее болевого порога, ведь все-таки, руки мастера спорта по пауэрлифтингу чего-то, да стоили! Лично я бы давно уже отрубился от болевого шока, а она, при всех моих стараниях, не издала ни единого жалостного звука, а только лишь совершенно искренне и не наигранно продолжала млеть от удовольствия!
  Так неосторожно взваленные на себя обязанности массажиста, стали бы для меня ежевечерней и бессрочной пыткой, если бы не своевременно внесенное мной в наш с Леркой вечерний досуг, рационализаторское предложение, которое заключалось в том, что как-то, во время массажного сеанса, я украдкой стянул с разомлевшей и расслабившейся Лерки трусики из-под юбки, остальное же, обреченно вздохнув, она сняла с себя уже сама. И вот, устроившись на ее скульптурной попе, я мял ей плечи, одновременно массируя постанывающую Лерку изнутри, без помощи рук и получая от ее сладострастных стонов несказанное моральное удовлетворение.
  Однако, этому моему несомненному достижению в укрощении строптивой подружки, предшествовала целая череда неудач и конфузов на сексуальной почве, едва не доведшая меня до полного отчаяния. А ведь отчаиваться мне действительно было от чего, поскольку после целого месяца платонических ухаживаний и пары вечеров страстного петтинга, мое мужское достоинство объявило мне дефолт и напрочь отказалось отдавать моей спутнице свой супружеский долг - ну, хоть оторви и выброси!Очевидно, что таким прискорбным образом на мою психику подействовало все то, чем мы с моим другом Акыном, весь прошлый год занимались в командировках на Северном Кавказе, служа там в оперативных подразделениях специального назначения Внутренних Войск, и воспоминания, о чем, теперь так не вязались с таким веселым и жизнеутверждающим процессом, как занятия любовью!
  И если в первый раз я объяснил ей свою постыдную неудачу слишком долгой прелюдией, то после следующего "Ватерлоо", и контрибуции в виде покупки новой юбки, взамен испорченной, я стал всерьез склоняться к тому, чтобы добровольно разделить судьбу бедняжки "Му - му" из бессмертного творения русского классика Тургенева. Меня удержало от этого отчаянного шага лишь то обстоятельство, что на дворе стояла зима, ирека Волга была скованна льдом, а сверлить проруби я не умел, поэтому, благополучно оставив эту бредовую затею и вслед за Наполеоном Бонапартом сославшись на помешавшие моим великим свершениям русские морозы, я сосредоточил все свои усилия на достижении основной цели, питая большие надежды на чудо.
  И вот, однажды вечером, чудо мое наконец окрепло и цели своей достигло, к полному удовлетворению обеих сторон, кстати. После этой славной победы, валяясь на развороченном в порывахлюбовной страсти диване, в блаженной истоме, я слушал Леркин трёп о том, что я, дескать, лишь слегка затронул ее девичью честь, а потому, как в песне поется: "...покуда кровь не пролилась". Однако, мне в тот момент было решительно наплевать, какой представитель фауны, а может быть даже и флоры, успел затронуть ее девичью честь до меня, ибо главным для меня в тот момент обстоятельством было то, что "холостая" пристрелка по юбкам, наконец-то, благополучно закончилась и начинался настоящий русский секс - ну, в смысле такой же бессмысленный и беспощадный!
  На будущее, я решил для себя особо не увлекаться игрой в чувства, потому как сделал одно невероятное для себя открытие, из коего следовало, что по-видимому порывы душевные и физические, ну, в смысле те - самые "Души прекрасные порывы" и зов грешной плоти, у меня генерировались одним и тем же источником, а как говаривал Михайло Васильевич Ломоносов, формулируя свой знаменитый закон сохранения массы и энергии: "Ежели все выпито вечером, то надеяться на опохмел с утра - глупо!
  Если же выразить эту неожиданную мысль сухим научным языком, то это звучало приблизительно так: "Ежели что-то где-то прибыло, то сталобыть столько же где-то и убыло". Касательно меня это звучало еще циничнее и проще: "лучше сделать то, что задумал молча, чем сначала наобещатьдоверившейся тебе девушке стри короба, а после покупать ей новую юбку за случившийся по твоей вине конфуз".
  В этот момент, совершенно неожиданно, столь милые моему сердцу воспоминания оборвало Леркинозловещее шипение на ухо:
  -Ты же мне затяжек на колготках понаделал, вот будешь теперь новые за это покупать!
  Так ненавязчиво возвращенный этим нежным шепотом на грешную землю, я повел вокруг себя дурным, как с просонья, взглядом, однако, натолкнувшись на полный праведного гнева, взгляд моей боевой подруги, понял, что в ее устах фраза "...вот будешь мне за это новые покупать!" звучала все-равно, что команда "К бою!". И в тот же миг я почувствовал, как моя рука, застигнутая на месте преступления, то есть на Леркиной ноге, значительно выше колена, мгновенно вспотела, а между лопаток пробежал неприятный озноб. И было отчего, ведь в жилах моей боевой подружки буйно бродила кровь ее гайдамакских предков, среди которых встречался даже настоящий гетман, проливавший кровь шляхтичей, турок и даже москалей ведрами, не то что там за какие-то порванные колготки, а просто - за косой взгляд!
  В нашей с Валерией нынешней связи, наверное, было даже кое-что от евгеники, иначе как еще объяснить тот факт, что далекий потомок русского казака Ефима Глазкова, лихо резавшего татар хана Кучума на берегах Священного Байкала, сошелся с дальней праправнучкойукраинского гетмана Захара Кулаги, не менее лихо резавшего турок султана Ибрагима на Азове, и там же сложившего свою буйную, чубатую головушку?!
  Однако, поскольку сдаваться без боя было отнюдь не в моих правилах, к тому же, я, как гусар по призванию и джентельмен по сути, не мог позволить ходить своей девушке в дырявых колготках, а потомуя сейчас и попытался с честью отступить с занятых мною позиций, переведя эту прямо скажем опасную и чреватую для меня нервными, а также материальными потерями ситуацию, в безобидную шутку:
  -Лерик - холерик, ну прости ты меня ради Бога! Я ведь тебе уже говорил, что с несравненно большим удовольствием я бы сейчас обнимал тебя дома, причем лучше вообще без колготок, вместо того, чтобы трескать водку под этот нигерский фольклор!
  - А все потому, что "ар-энд-би" - это музыка молодых, и тебе-старику, ее никогда не понять!
  Мгновенно отбрила все мои поползновения к премирению,Валерия с негодованием отбросив от своей коленки мою руку.
  -Да кто бы спорил, Лерик! Мне, конечно же, гораздо уютнее чувствовать себя под потрепанным в классовых сражениях красным знаменем, и вот этим вот дедовским мотивом: "...веди ж Будёный нас смелее в бой!", чем под ваши "айрон-би" или "айрон-брю", уж и не помню, как там правильно произносится?
  Попытался оправдаться перед своей подругой я, в душе надеясь на ее снисхождение и помня известную поговорку о том, что дескать "повинную голову и меч не сечет".
  -Можешь не вспоминать, а то свою оперативную память перегрузишь, и твой древний процессор зависнет, а то и вовсе - сгорит!
  Ехидно хмыкнула Лерка в ответ на мое замечание, продолжая сидеть напротив меня с надутым и совершенно неприступным видом."Ах вот ты как заговорила?!"Возмущенно подумал я про себя, готовясь дать Лерке отповедь за свою уязвленную гордость. И хотя разница в возрасте между нами действительно была довольно солидной - в неполных десять лет, однако стерпеть такой явный намек на собственную отсталость от современной жизни из уст своей юной подруги я, разумеется, не мог, и потому собрав весь свой сарказм, на который только был способен, я смело ринулся в опасный диспут на околомузыкальную тему:
  -Кстати, а может быть юная леди объяснит мне - старику, почему это в названии музыкального стиля присутствует слово "айрон"- то есть железка и "би"- то есть дважды? Что, если дать кому-нибудьжелезкой по башке только один раз - весь музыкальный смысл произведения до молодого поколения не дойдет? Или для вашегопродвинутого поколения "PEPSI" все нужно делать в дублирующем, или контрольном, так сказать варианте: контрольный выстрел, контрольное изнасилование, и так далее?!
  Видимо, произнося свою обвинительную речь современной молодежи, я незаметно для себя, настолько завелся, что Валерия,забыв про свою недавнюю обиду из-за испорченных мною колготок, уже с нескрываемым восхищением смотрела на меня, держа наготове чистую бумажную салфетку, и едва я только закончил говорить, как она тут же прижала ее к моему лбу, словно ассистирующая оперирующему хирургу медсестра. Отняв салфетку от моего лба, она быстро написала на ней что-то губной помадой и сунула мне эту салфетку под нос со словами: "Ну ты и артефакт!", при этом вся моя обвинительная речь современной молодежи мгновенно полетела ко всем чертям собачьим, ибо на салфетке было крупными и ровными латинскими буквами написано R&B.
  -Слышь, артефакт ты мой, пошли лучше на танцпол, "ЖО" покрутим, а то я тут отсидела себе уже все?!
  Примирительным тоном сказала мне Лерка и не дожидаясь моей реакции, бодро вскочила с диванчика, при этом ее высокая и пышная грудь, упруго подпрыгнула под тонким топиком, а я при виде этого зрелища, сглотнул тягучую слюну.
  -Ну пошли, покрутим.
  Согласился я на предложение своей подруги к перемирию, и ехидно добавил при этом:
  -И пусть они потом после меня песок со своего танцпола убирают!
  Но Лерка, не дослушав меня до конца, уже шла к танцполу искуссно лавируя между столиками с отдыхающими и покачивая при этом своими скульптурными бедрами туда, где в мерцании огней, будто гулом далекой артиллерийской канонады, наполняли зал рокотом басовсменяющие друг друга музыкальные направления, такие как: TRANS,HAUSE, нуи конечно же проклятый R&B!
  Я тоже вслед за своей подругой поднялся с низкого дерматинового диванчика, и по еще не выветрившейся из меня армейской привычке, сунув большие пальцы рук за ремень своих джинсов, одним четким движением согнал все складки на своей рубашке себе за спину, заставив ее что называется "облить" предмет моей немалой гордости - мой плоский живот, лишенный даже малейшего признака на жировые складки, несмотря на совсем уже не юный возраст.
  "Ну вот, наконец, и представился повод взглянуть на результаты того, за что я целых два месяца платил такие сумасшедшие по местным меркам деньги!" Подумал я про себя, шагая вслед за Леркой к танцполу.Все дело было в том, что моя девушка Валерия, месяца два назад заявила мне, что пойдет учиться танцевать стриптиз и танец живота, для того чтобы очаровать меня окончательно. Я тогда согласился и не стал ее травмировать своими познаниями о том, что движения рук и бедер женщины во время исполнения ей танца живота - это лишь видимая, и вовсе не основная часть этого танца, а его главный смысл, как раз и кроется в глубине этого - самого живота, и искусство этого танца заключается в том, что женщина должна суметь довести мужчину до оргазма, не сделав при этом ни одного видимого движения своим телом, а воздействуя на него исключительно одной лишь игрой своих внутренних женских мышц.
  Расскажи я ей все это тогда, я в серьез рисковал нарваться на настоящее расследование с ее стороны, ведь моя подруга была девушкой сообразительной, с пытливым и аналитическим складом ума, как у настоящего следователя, и недаром тянула на красный диплом в Саратовском институте МВД! При этом я нисколько не сомневался в том, что она очень быстро установит причинно - следственную связь между моими столь глубокими и специфическими познаниями особенностей восточных танцев, и юностью, проведенную в Средней Азии...
  ***
  Трое дагестанцев, принадлежавших к разным народностям, населявшим этот суровый горный край: аварец, табасаранец и кумык, спокойно и неторопливо потягивали светлое пиво из высоких стаканов у барной стойки, и молча наблюдали за одним из столиков в самом дальнем углу зала, за которым оттягивалась случайная публика, ставшая компанией только на сегодняшний вечер. Это сразу бросилось им в глаза по целому ряду признаков и не требовало от парней глубокого мыслительного анализа, поскольку, во-первых, девушек было в два раза больше чем парней, и те непрерывно стреляли глазами по сторонам, в поисках пары, а во-вторых, один из парней, сидевших за столиком, явно пришел сюда сегодня один без девушки, и сейчас цеплялся ко всем своим соседкам по столу, в надежде эту самую пару себе, наконец, обрести.
  При иных обстоятельствах, "южные друзья" обязательно занялись бы скучающими девчонками, но сегодня кавказцев интересовали вовсе не девушки, а один из парней, сидящий вместе с ними за этим столиком, поскольку он полностью подпадал под описание, данное им заказчиком их сегодняшней миссии - узбеком по имени Бахром, которому велел помочь в одном деликатном и опасном деле, старший по дагестанской диаспоре Саратова по кличке Юнусбек Залим (Залим - Великан в переводе с аварского - здесь и далее примечания автора). Русский парень, бывший их сегодняшним объектом, а вместе с этим и жертвой, был невысоким и плотно сложенным, с дурацкой козлиной бородкой, рыжеватыми усами и длинными, почти до плеч, кудрявыми светло - русыми волосами, при виде которых, все трое дагестанцев, не сговариваясь дружно усмехнулись, поскольку им, борцам - разрядникам, даже и в голову бы никогда не пришло отращивать себе такие длинные патлы, ведь ухватив за них покрепче и рванув на себя, можно было одним лишь коротким движением, свернуть своему противникув рукопашной схватке шею.
  Правда узбек, заказавший троим кавказцам этого парня, что-то там говорил насчет того, что их клиент в прошлом не то каратист, не то таэквондист, да и судя по его тяжелым, литым плечам, он был не понаслышке знаком с тяжелой атлетикой. Однако, гордые и отважные горцы пропустили весь этот трёп узбека между ушей, потому что они были абсолютно уверены в своей сегодняшней победе, ибо этот козлобородыйрусский придурок - им не противник! В лучшем случае, когда дело дойдет до драки, он начнет им блеятьчто-нибудь типа: "Пацаны, ну чё вы ко мне пристали, в натуре? Забирайте деньги, мобильник и давайте жить дружно!", а в худшем - взмахнет один, или два раза рукой, потому что больше - просто не успеет, ведь встретившись с Ахмедом по прозвищу АхаЦи (Ци - Медведь в переводе с аварского - здесь и далее примечания автора), еще никто не уходил невредимым, да и вообще - не уходил, а оставался спокойно лежать там, где его и уложил на землю АхаЦи!
  Ведь его знаменитый бросок с прогибом через спину, по-другому еще называемый в греко - римской борьбе и американском рестлинге - суплексом, когда противник, сжатый в стальных объятиях могучих рук непобедимого доселе борца, и подсеченный под колено опорной ноги, вдруг ни с того ни с сего взлетал в воздух и со всего маха, врезался затылком в землю - оставлял валяться в грязи парней, покрепче этого патлатого русского! В крайнем случае, у Магомеда по кличке Мага Костолом, в кармане лежал тяжелый, литой кастет, ау Вахида, который носил соответствующую своемуимени и маленькому росту, кличку Ваха Гюитнаб (Гюитнаб - Малышв переводе с аварского), всегда под рукой был отточенный под бритву, нож - бабочка.
  Однако, все трое дагестанцев искренне надеялись на то, что применять весь этот арсенал к заказанному им парню сегодня не придется, да и их заказчик узбек заплатил им вовсе не за то, чтобы они просто и без затей завалили этого русского, а зато, чтобы они доставили егок нему на съемную хату, в готовом, так сказать, к употреблению виде - то есть с помутненным сознанием, а лучше и вовсе без такового! Поскольку, как объяснилим узбек, этот парень был ему немного должен, и он собирался провести его допрос с пристрастием на предмет выяснения того, куда он спрятал от него этот должок. По поводу того, чего и сколько должен был узбеку этот русский гяур, их заказчик не распространялся, зато он не скрывал от кавказцев своих методов дознания, потому что им в предстоящем мероприятии, как раз и отводилась ведущая роль "дознавателей".
  Методика допроса, выбранная узбеком по имени Бахром, была простой, жестокой и изощренной, одновременно и состояла в том, что предварительно обездвиженного парня кавказцы должны были, что называется "уестествить" перед включенной видеокамерой спереди и сзади, поочереди, до полного просветления его слабой памяти. А для того, чтобы он в процессе "дознания" не откусил комунибудь его хозяйство, нужно будет на выбор самих кавказцев: либо выбить парню передние зубы, либо вставить ему в уши по заточенному карандашу и пообещать в случае чего вогнать их ему в мозгпо самые "буркалы".
  При этом как-то само - собой подразумевалось то, что парень после такого вот активного полового "дознания" расскажет узбеку все, что тот хочет от него узнать, ну а если он все же окажется крепче, чем они ожидают и не сломается при подобном допросе с пристрастием, то на этот случай у узбека заготовлен абсолютно убойный козырь, который заключается в информации о том, что где-то в одной из Республик Средней Азии, верные люди этого узбека взяли в заложники женщину и родного сына этого русского парня, и теперь их судьба и жизнь, всецело зависели от степени его откровенности с узбеком.
  Все трое кавказцев сходились в едином мнении о том, что как раз с этой информации, о захваченныхв Средней Азии в заложники родственниках этого русского и следовало начинать этот их разговор с похищенным клиентом, авовсе не городить весь этот огород с ненужными пытками и извращенным изнасилованием его перед камерой! Но тут, видимо, как раз и проходила та грань личной неприязни узбека к этому парню, которая заставляла их заказчика выдумывать для своего врага такие изощренные пытки и издевательства. К тому же в последнем раскладе с сообщением о захваченных заложниках, совершенно отпадала надобность в самих кавказцах, а потому они без малейших возражений приняли правила игры, установленные их заказчиком - узбеком, представившегося им Бахромом.
  Что этот Бахром будет делать с этим русским парнем дальше, троих дагестанцев совершенно не касалось, да им это было и не интересно, ведь они и так этим своим вечерним мероприятием убивали сразу двух зайцев: во первых помогали своему брату по вере разобраться со своим врагом - неверным гяуром, а во вторых зарабатывали столько, что им с лихвой хватит этих денег на целый месяц безбедной и веселой жизни в Санкт - Петербурге, куда они и направлялись в поискахэтой беззаботной жизни сежедневным забористым гашишем и белыми, грудастыми девками по вызову, ради которых можно было один раз не побрезговать и этим русским козлом.
  О самом заказчике этого похищения - узбеке, дагестанцы не знали вообще ничего, кроме его имени: он представился им Бахромом, но было ли это его настоящее имя, или нет, парням было неизвестно, да признаться и не особо их интересно, поскольку этот узбек действовал через старшего по Саратовской дагестанской диаспоре, Юнусбека - Залима, а как он на него вышел, и почему их старший решил помочь этому узбеку поквитаться с его русским врагом на своей территории, дагестанцы не знали и не собирались ни у кого спрашивать, ибо их это совершенно не волновало. Они были всего лишь рядовыми бойцами, призванными своими старшими соплеменниками в Россию, из далеких горных аулов Дагестана, для того чтобы пополнить армию "уличной пехоты" национальной диаспоры в Питере, и заменить собой выбывших из строя бойцов, которые к тому моменту либо терпеливо ждали суда в Питерских Крестах, либо уже благополучно кормили рыб в Неве.
  И вот, по дороге в Санкт - Петербург, саратовская дагестанская диаспора в лице своего старшего Залима, решила использовать этих троих молодых бойцов по своему усмотрению. А тот факт, что они не отказались помочь своим саратовским соплеменникам, несомненно зачтется им в Питере, ведь их старший по Саратовской диаспоре Юнусбек Залим, был в хороших отношениях с самим Железным Махачем- старшим по дагестанской диаспоре Санкт - Петербурга, и после выполнения ими этого,относительно несложного задания, Залим, разумеется с радостьюсопроводит всех троих молодых дагестанских парней, направляющихся к его другу Махачу в Санкт - Петербург, самой лучшей и лестной рекомендацией от себя. А им сейчас, ох как нужны были любые положительные рекомендации признанных национальных авторитетовв их нелегкой борьбе за место под солнцем!
  Ведь если разобраться объективно, кто они были такие? Всего лишь дикие и полуграмотные горцы, которых, как не ряди в самое дорогое и модельное тряпье от знаменитых европейских кутюрье, а один чёртиз-под него всегда будет торчать заскорузлый бешмет, и им до того же самого ЮнусбекаЗалима было так же далеко, как до лауреата Нобелевской Премии! Вот взять, хотя бы его манеру одеваться: на первый взгляд, легкая небрежность в одежде, на самом деле была расчитанным тонким шиком. Этот слегка помятый костюм, ослабленный узел галстука, и наискось прицепленная к галстуку заколка, производили впечатление провинциального базарного торговца.
  Однако, подобноевпечатление, внешний вид Залима производил только на таких диких абреков, как Аха Ци, Мага Костолом и Ваха Гюитнаб, для которых спортивный костюм от Adidas, из дешевой и шуршащей при каждом движении синтетики, турецкая кожаная куртка и кроссовки Puma, до сих пор еще считались последним писком современной моды! А вот действительно сведущий в европейской моде и стилечеловек, сразу же разглядел бы наметанным взглядом то, что костюмчикто на Залиме - от самого Brioni, и его небрежно повязанный галстук- от "Стефано Риччи", ну а эта криво прицепленная к модному и стильному галстуку заколка, была вовсе не дешевой бижутерией с базарного лотка, а сделана из настоящей платины, с большим и настоящим бриллиантом, который один стоил приличного мерседеса!
  А чего стоила ходившая по городу между земляками - дагестанцами легенда, о проигранном однажды Юнусбеком на бильярде какому-то заезжему фраеру, своем новеньком внедорожнике Lexus 570 в полной комплектации?! И ведь Залим после этого своего проигрыша спокойно отдал ему свой проигранный дорогущий джип, стоимостью в роскошную трехкомнатную квартиру в самом центре города, даже не поморщившись, хотя одно только его слово, и этот фраер до конца своих дней ездил бы вместо нового "Лексуса" - на инвалидной коляске! Вобщем, весь этот влекущий, красочный и волшебный мир крупных российских городов и мегаполисов, пока проплывал мимо троих дагестанских парней так, как проплывает фешенебельный круизный лайнер мимо острова со скачущими на немпо пальмам дикими обезьянами.
  И вся беда Ахи, Маги и Вахида состояла в том, что-они-то как раз и есть те самые скачущие по пальмам дикие обезьяны, а все эти старшие саратовских, самарских, питерских и московских национальных диаспор, плывут себе мимо них на своем белоснежном лайнере, комфортно потягивая "Будвайзер" на верхней палубе, и напрочь отказываются признавать тот факт, что-сами-то они, как раз от этих самых обезьян и произошли! Ведь прошел какой-то жалкий десяток с небольшим лет, с тех пор как все эти Ахмеды, Магомеды и Юнусбеки, спустившись с гор и отмывшись от бараньего навоза, сели в "бумеры", "мерины" и лексусы, и теперь каждый из них ведет свой род, как минимум от одного из девяти шейхов - прямых потомков самого Пророка Мухаммеда, а таких как Аха, Мага и Ваха, они считают подходящими только лишь на должность нукеров - сиречь, своих ручных псов!
  "Ну ничего!", изо-всех сил утешали себя парни: "Пройдет не очень много времени и каждый из них тоже будет именоваться с гордой приставкой "Саратовский", "Питерский" или даже "Московский", ибо не даром в Коране сказано: "Дорогу осилит идущий!" А пока...пока вся троица голодных до славы, денег и признания дагестанских парней, не сговариваясь, уперлась тяжелыми взглядами в свою сегодняшнюю жертву - русского козлобородого парня, который дойдя до танцпола, присоединился к своей подружке, и стал выписывать ногами какие-то замысловатые коленца и кренделя.
   Для троих кавказцев этот русский сейчас тоже был олицетворением того красочного и недосягаемого для них мира, в который они так мечтали попасть. И пусть он сейчас спускает свой последний рубль в этом ночном клубе, а завтра с утра опять пойдет на завод, зато в отличии от Ахи, Маги и Вахи - он наверняка знает, чем отличается Дольче от Гуччи, а мегабайт от мегагерца. Вот только есть одна неувязочка во всем этом: никуда этот русский завтра и даже послезавтра уже не пойдет, и все события сегодняшней ночи, еще много лет будут преследовать его в ночных кошмарах. А может быть и недолго бедолаге осталось мучиться на грешной земле, кто знает? Как говорится: на все Воля Аллаха!
  С этой философской мыслью, горцы встали из-за барной стойки и неторопливой походкой разошлись в разные стороны зала. План предстоящей операции по захвату языка созрел у них еще накануне: Вахид, как самый мелкий и на первый взгляд не самый опасный из них троих, подойдет и пристанет к девке этого русского парня. Тот, конечно же распетушится перед своей подружкой, и учитывая несерьезные габариты своего соперника, легко согласится на предложение Вахида прогуляться с ним один - на - один на улицу, а Аха с Магой, тем временем будут следить за развитием событий откуда-нибудь из темного угла зала и как только Вахид с парнем отойдут с танцпола, они немедленно последуют за ними.
  На улице Ахмед, незаметноподойдя сзади к разговаривающему с Вахидом парню, молниеносно проведет свой коронный бросок, впечатав русского в асфальт, а если понадобится, то подоспевший Магомед тут же добавит гяуру своим кастетом по черепу, и все - дело сделано! На стоянке, перед клубом их уже ждет в машине, оформленной на подставное имя, их заказчик Бахром, и сцена посадки мертвецки пьяного посетителя ночного клуба в такси, ни у кого из окружающих подозрений не вызовет, а частный дом,снятый Бахромом накануне, также через подставное лицона окраине соседнего с Саратовом города - спутника Энгельса, расположенного на левом берегу Волги, уже давно готов к приему дорогого гостя, словом - все учтено могучим ураганом!
  ***
  ...тугие удары басов упорно рвались сквозь барабанные перепонки в мой затуманенный водкой мозг, аббортируя из него даже самые примитивные эмбрионы мыслей и оставляя там лишь голое, природное естество.И всему этому коллективному помешательству, креативно именуемому клубными ди-джеями "зажиганием пипла", дополнительно способствовали короткие вспышки яркого света, выхватывающие из мрака танцпола, то чей-то, туго обтянутый юбкой зад, то бурно вздымающуюся в такт басовому ритму музыки, пышную грудь с затвердевшими под тонкой тканью сосками, то россыпь длинных волос, в такт танцу чувственно разметавшихся по обнаженным плечам.
  Мне уже успело порядком осточертеть изображать из себя гиббона, во время исполнения брачного танца, к тому же, моя девушка Валерия, вела себя явно злокачественно, все время норовя перебежать на противоположную сторону круга, образованного танцующими, и покрутить своими пышными формами перед Серегой, прибившимся сегодня к нашей скромной компании. Тот, конечно же, меня уважал и где-то в глубине души даже побаивался, но вот насколько у него хватит инстинкта самосохранения, и как скоро над ним преобладает основной инстинкт, я доподлинно не знал. К тому же "зеленый змий" делал свое черное, а точнее - "зеленое дело", и в голову ко мне лезла та злая и бесшабашная удаль, которая вечером заставляет бросаться в одиночку на целую толпу обидчиков, а утром горестно восклицать "Ой - ё!", любуясь в зеркале на свой разбитый фэйс.
  Тем не менее, раз я - царь природы, то и на выпады матери ее - природы, должен отвечать голосом разума, а как прикажете отвечать, когда этот - самый разум, придушенный зеленым змием, не велел беспокоить его до завтрашнего утра?! И все-таки следовало хотя бы попытаться:
  - Ваше сиятельство! Разу-у-ум, ау-у-у! Просыпайтесь!
  - Ну, чё те надобно, старче?
  - Как это чё?! Смотри, что творит, подлая: можно сказать,разваливает практически сложившуюся ячейку гражданского общества!
  - Фи, нашел тоже проблему! Стоило меня из-за такой ерунды беспокоить!
  - Ну нифига ж себе, ерунда! Тут, можно сказать вся личная жизнь у тебя на глазах под откос летит!
  - Ничего, далеко не улетит, вон, видишь, ту татарочку, что в твою сторону глазками стреляет?
  - Где? Никого я не вижу, ибо тут темно, как у кое-кого в заднице!
  - Нет, я понимаю, конечно, что сейчас твоя лобовая броня, после принятого на грудь целого стакана водки, непробиваема, словно у тяжелого танка типа КВ, или "Климент Ворошилов", но даже я за ней чувствую эти прямые попадания страстных женских взглядов!
  -Короче, Склифософский!
  -Короче, даешь этой татарочке заарканить себя и увести за собой с танцпола, а как только твоя благоверная Валерия увидит, что ее крупного - рогатого уводят прямо у нее из-под носа из родного стойла, то сама побежит тебя у нее отбивать. Заодно и посмотришь на настоящее женское родео!
  -Но-но! Ты насчет крупного - рогатого-то не очень. У меня рогов, пока нет.
  -Ничего, напьешься как следует - будут! Короче, ты мою команду понял? Ну, так действуй! Дальше, я надеюсь, и без меня справишься, а если что, пусть тебе, вон - основной инстинкт поможет, а я, а - а - а, пойду дальше спать.
  Я обернулся и, действительно, поймал недвусмысленный взгляд карих, миндалевидных глаз. В тот же миг, основной инстинкт зацепил меня и неумолимо поволок на подвиги, однако, не успел я изобразить и нескольких па перед объектом моего вожделения, как меня кто-то грубо толкнул плечом, а сам объект,внезапно оказался в немытых и поросших густой, черной шерстью лапах, невесть откуда вынырнувшего передо мной "сына гор". Сын гор - маленький, совершенно лысый и плотно сбитый крепыш, сначала облапал мою наметившуюся подружку, а затем изобразил перед ней какое-то странное танцевальное движение - эдакое сочетание лезгинки с ламбадой(нужно будет на досуге обязательно попробовать крутить задницей в прыжке!).
  Моя татарочка, словно погибающий на посту часовой, выстрелила в меня последним, умоляющим взглядом, и уже приготовилась было дать неравный бой лапавшему ее горцу, за свою девичью честь, когда ярешительно шагнул к сыну гор, и взяв того за плечо, резко развернул его к себе лицом, спросив у него:
  -Эй, амиго! А ты не заблудился ли, часом?
  Кавказец, легко смахнув с плеча мою руку, смерил меня уничтожающим взглядом своих глубоко посаженных глаз, хотя смотреть ему на меня, пришлось снизу вверх.
  -Пашоль на хэр, Вася!
  Наконец, огрызнулся он, чувствуя, что проигрывает мне в этом поединке взглядов.
  -Нэт, дарагой, адын дарога нэ дайду - правады мэнэ, да!
  В тон ему ответил я, искуссно копируя его чудовищный горский акцент, чем взбесил кавказца окончательно.
  -Э-э, пашлы давай улица, да! Я щаствая рот абать буду!
  С этими словами, маленький и шустрый кавказец, решительно ринулся сквозь толпу к выходу, и я нехотя побрел за ним, напоследок бросив беглый взгляд в зал. Удивительно, как много успеваешь заметить вот таким вот, вскользь брошенным взглядом, в моменты предельной концентрации! Где-то там, на другом краю танцпола, словно видение из моей прошлой жизни, вспышка света вырывала из тьмы танцпола образ моей благоверной, повернувшейся в этот, ответственный для меня момент, ко мне задом, затем большие, с мечущимися в них беспокойными искрами недавно пережитого страха, глаза татарочки, а следом за ними - двух здоровенных кавказцев, прущих сквозь танцующую толпу, словно ледоколы сквозь ледовые торросы.
  -Та-а-ак! Стоп! Вот как раз эти два лица кавказской национальности, идущие у меня в кильватере, явно никак не вписываются в общую мизансценунашей тусовки.
  Это разум, пришедший на смену основному инстинкту, уверенно "берет штурвал на себя" и дальше уже каждый из нас действует сам - по себе: тело покорно плетется в указанном ему направлении, а очнувшийся ото сна разум, словно Чапай над картой, анализируетоперативную обстановку на невидимом фронте, пользуясь при этом несложными умозаключениями, приблизительно следующего характера:
  -Что будет, если в первой серии индийского кино на стене висит ружьё, а? Правильно! В последней серии оно тебе споет и спляшет. А что будет, если один сын гор с решительным видом ведет тебя на улицу, а двое других, с не менее решительным видом, пристраиваются к вам сзади? Элементарно, Ватсон! На улице эти трое кавказцев вас будут бить, наверняка - по лицу, и скорее всего - ногами.
  Отсюда напрашивался вывод, вернее народная американская мудрость: "Бей первым, Фредди!" Хотелось бы еще добавить к этому: "И никогда не оглядывайся!", но в том-то все и дело, что в этой ситуации не оглядываться - это просто не разумно и поэтому я, слегка скосив взгляд себе за спину, сразу же замечаю, как те двое кавказцев, что идут за нами следом, уже совершенно не скрывая своих намерений, дышат мне в затылок.
  Маститые психологи утверждают, что в экстремальные моменты жизни, мозг любого мужчины, за три секунды способен абсолютно адекватно оценить степень привлекательности женщины и опасности врага, и видимо эти психологи действительно не врут, потому что я успеваю своим беглым взглядом, брошенным себе за спину, отметить ширину плеч и грузную косолапость, шагающего за мной медведеподобного горца, и тяжесть ноши, оттягивающей карман спортивной куртки второго сына гор. Тут уж, как говорится: "Вот и свела судьба нас..."
  С тоской бычка, ведомого мясником на бойню я понимаю, что для меня выйти на улицу с таким вот эскортом - это всеравно, что перебежать с закрытыми глазами МКАД! А мы, между тем, уже спускаемся по последней лестнице в вестибюль. Тьфу - ты! Словосочетание-то какое неприятное - "последняя лестница"! Ведь в моей ситуации очень не хочется,чтобы что-нибудь было последним, пусть это будет даже и лестница.
  Ну, что же, как пели в моем розовом детстве весельчаки из группы Дюна: "Слушай сейчас мой боевой приказ, ты троечник недаром!". Под эту песню мы с пацанами играли во дворе в одну развеселую игру, называвшуюся "Царь горы" - это когда стайка чумазых пацанов, пихая друг - друга локтями и коленями, пытается забраться, а забравшись - удержаться на вершине какой-нибудь мусорной кучи, и единственный, оставшийся на вершине этой кучи, и считался тем - самым "царем горы".
  Так вот, сын гор, идущий впереди меня - явно не был царемэтой горы, потому, что, получив от меня могучий пинок в спину, он,растопырив руки, настоящим горным орлом влетает в гардероб, и там еще долго что-то рушится в полной темноте и с ужасным грохотом. А я быстро, насколько это только возможно, оборачиваюсь к идущему следом за мной широкоплечему кавказцу, и тут же выясняется, что делаю я это, все же недостаточно быстро, и теперь уже наступает моя очередь лишиться трона горного царства, поскольку получив от него сокрушительный удар ногой в грудь, я лечу через перила вниз, что называется: "Теряя перья, ломая крылья...", и по пути прихватываю с собой декоративное дерево в большой деревянной кадке.
  Растянувшись на полу, в обнимку с элементом этого клубного декора, я успеваю заметить несущихся на меня по лестнице, словно горная лавина, кавказцев, идаже успеваю вскочить на ноги прежде, чем меня настигает бурный и праведный гнев "воинов Аллаха". А дальше все происходит стремительно и неумолимо, и от этого появляется даже полузабытое ощущение из детства, навсегда врезавшееся в мою память: когда я двенадцатилетним мальчишкой, купаясь в бурном и глубоком канале - эдаком чуде ирригации Узбекистана, промахнулся мимо "контрольного" колышка (такого короткого куска арматуры, торчавшего из бетонных плит, образующих русло канала) и поплыл, увлекаемый водным потоком дальше, туда, где начиналась не чищенная часть канального русла, изобилующая кучами мусора и металлолома на дне.
  При этом, стремительный и бурлящий поток, протащив меня метров семьдесят и приложив раз двадцать о различные железяки, торчавшие на дне, уже почти затащил меня в черный зев протока под мостом, когда я чудом (ох, не ухмыляйся читатель, ведь чудеса иногда можно творить и руками!) зацепился за какую-то ржавую цепь, свисавшую с перил этого моста. И несмотря на свое чудесное спасение из смертельных объятий бурной водной стихии, с тех самых пор, злой рок у меня стойко ассоциировался с тем бурлящим водным потоком, несущим меня по глубокому бетонному желобу.Вот и сейчас, у меня возникаетстойкое ощущение того, что меня несет куда-то стремительный горный поток. Хотя, точнее было бы сказать, что это горный поток несся на меня!
  Я оказался на ногах как раз вовремя: оба оставшихся в строю кавказца, прыгая через две ступеньки и угрожающе рыча, неслись друг за другом вниз по лестнице, грозя растоптать меня, словно стадо разъяренных носорогов. И тогда, как со мной обычно бывало в подобные моменты, я начинаю воспринимать все происходящее, словно в какой-то замедленной съемке, при этом наблюдая за собой откуда-то со стороны. Вот, сориентировавшись в пространстве, я неуловимым для глаза движением, качнувшись вбок, выхожу на оперативный простор -в центр фойе и тут же изящной "вертушкой" прыгаю навстречу несущемуся на меня переднему кавказцу. При этом мое тело, в которое этот замысловатый удар был вбит на уровне рефлекса, пятью годами упорных тренировок в зале таэквондо, выполняет все это само, практически без моего сознательного участия, а мое сознание лишь только с удовлетворением отмечает положительный, или точнее сказать - "уложительный" результат этого моего прыжка.
  Мое движение было рассчитано поистине с хирургической точностью: прыжок чуть вправо от противника, разворот вокруг своей оси в полете, и распрямившаяся заряженной пружиной правая нога, врезавшись несущемуся на меня сыну гор в живот, легко и непринужденно смахивает моего второго противника со сцены театра боевых действий. Это удивительно, но и второй кавказец, почему-то тоже улетает по уже проторенной первым его земляком траектории - прямиком в гардероб. И вот, на сцене театра развернувшихся в клубном фойе боевых действий, остаюсья, на пару с третьим действующим лицом, о котором театральный драматург нашей лирической пьессы, сказал бы наверное так:те же и Квазимодо. Нет, я конечно не придирчивый физиономист и не последователь Чехова, бывшего страстным поклонником человеческой красоты, но, признаться честно, рожа у этого парня - в самый раз для съемок фильма ужасов, причем в нем ему можно будет обходиться даже без грима!
  Парень сбегает по лестнице вниз, оказываясь лицом к лицу со мной, и вдруг, в руках у этого урода появляется массивный свинцовый кастет, при этом он начинает работать им с удивительной грацией, и я бы даже сказал - изяществом, опровергая постулат Антона Палыча Чехова о том, что в человеке, дескать, все должно быть прекрасно!Взмах, я инстиктивно закрываюсь от него руками в жалкой попытке уберечь свой череп от таранного удара летящей в него свинцовой чушки, и тут же тягучая волна острой боли, заставляет их бессильно обвиснуть плетьми вдоль моего тела. Еще один взмах, и теперь уже моя голова отзывается на него звонко, словно пионерский барабан, а в глазах при этом вспыхивает, и мгновенно гаснет ослепительная вспышка, унося вместе с собой мое сознание...
  ***
  Я стою на удивительно ровной и гладкой поверхности, которая простирается так далеко, как только хватает взгляда, и нет при этом ни неба, ни солнца над ней. Нет ни земли, ни даже травы на ней, под моими ногами. Короче, вполне себе полная иллюстрация к понятию "первичное ничто". Почему-то я смотрю только в одну определенную сторону, где в месте слияния низа и верха, появляется крохотная цветная точка - эдакий зелено - голубой шарик, и эта точка на горизонте приближается ко мне, одновременно разрастаясь в размерах от теннисного мяча до чего-то невообразимо огромного.
  И вот, мимо меня в абсолютной тишине уже катится громадный шар, при этом, он настолько огромен, что его истинные размеры можно оценить только внутренним оком, потому что он заслоняет собой все вокруг, и мне даже кажется, что я вижу на боках этого шара очертания континентов, покрытых рельефом горных хребтов и каньонов. В какой-то момент все эти горы, леса и реки, покрывающие континенты, превращаются в земную твердь, несущуюся мне на встречу, но вот, рельеф поверхности на боках шара начинаетсливаться в сплошное серо - голубое покрывало и он постепенно снова уменьшается в размерах, катясь прочь от меня, сначала до баскетбольного мяча, затем до теннисного, пока, наконец, крохотной яркой горошиной не исчезает вдали за горизонтом.
  На самом деле, это не глюки наркомана, перебравшего оксибутирата, это самый настоящий сон, который психологи обзывают модным словом "дежавю", и этот сон я вижу с самого раннего детства, вернее с того момента, когда стал отдавать себе отчет в том, что я - это Я! А этот сон, возможно существовал в моем подсознании, в той его реликтовой зоне моей подкорки, еще задолго до того, как я сказал свое первое слово МАМА, хотя, я и не знаю, какое слово впервые в жизни, сорвалось с моих губ. Но, так или иначе, а этот сон - верный спутник самых драматических моментов моей жизни, будь то гриппозный, горячечный бред, или отключка от удара по голове в уличной драке.
  И я всегда с улыбкой слушал бредятину всяких экстрасенсов про "свет в конце тоннеля", и полет к этому свету в тот момент, когда тебе приходит время "отдать концы", потому что отлично знаю, что я увижу в последний момент своей жизни. Да, да! Это будет тот самый шар, катящийся из великого ниоткуда, в не менее великое никуда. Только вот в этот - последний раз, я не увижу того, как он величественно удаляется за горизонт, сливаясь в крохотную голубую точку, потому что в тот миг, когда очертания континентов на его боках сольются в одно сплошное покрывало, наброшенное на земную твердь, гигантский шар раздавит меня своей чудовищной массой, и даже не почувствовав этого, унесет куда-то туда, в вечность. Одним словом, все это похоже метафизическую иллюстрацию к одной известной детской частушке о том, как: "Ехал Петя на машине, весь размазанный по шине!".
  Но видимо сегодня путешествие в вечность мне не грозит, потому что гигантский шар, медленно уменьшаясь в размерах, наконец совсем растворяется на горизонте, а вместо него возникает другой шар - уже поменьше, но зато ярко светящийся. Он светит мне прямо в глаза из далекой, кипельной белизны неба, согревая своим светом все живое под собой, а все живое при этом, представленно мной и каким-то мужиком на соседнем со мной столе - каталке, причем мужик этот, был в странной одежде: какой - то простыне, обмотанной вокруг его худощавого и синюшного тела, на манер древнеримской тоги, и занимал в пространстве весьма интересное, если не сказать больше - пикантное положение: кверху задницей, отчего его задравшаяся древнеримская тога, скрывала его лицо на манер средневекового плаща. Зато все остальное, что обычно мешает плохому танцору, напротив - жизнерадостно тянулось к свету во всех своих мельчайших подробностях.
  По мере наполнения клеток моего мозга живительным кислородом, до меня начинал доходить весь сакральный смысл представленной композиции: шарообразное светило, щедро льющее свои лучи вниз - это вовсе не солнце, а всего лишь сто ваттная лампочка фокусника Ильича. Ослепительно белое небо - это не более, чем свежевыбеленный потолок больничной палаты, а странный мужик, так требовательно тянущийся к солнцу не тем, чем нужно - вовсе не Гай Юлий Цезарь, и даже не коварный сенатор Брут, задумавший погубить солнцеподобного видом своих прелестей (очевидно, по задумке недругов, Цезарь должен был скончаться от смеха, лицезрея подобное), а всего - лишь "человек, измученный нарзаном", а точнее наркозом, причем скорее всего - наркозом общим, и рухнувшим с каталки в момент своего пробуждения от него.
  К счастью, заскочившая в бокс реанимации медсестра, немедленно прервала мучения Гая Юлия. О, нет Уважаемый читатель, не подумай ничего плохого! Служительница Гиппократа, заскочив реанимационный бокс на посторонний шум, совершила вовсе не благородный и гуманный акт эвтоназии, прикончив беднягу, а просто попыталась задернуть простыней мужиково достоинство, чем окончательно низвергла Гая Юлия с каталки на бренный пол, вдобавок присовокупив к грохнувшемуся на пол мужику, еще и штатив для капельницы.
  Далее, события потекли своим чередом: Гая Юлия еще два раза роняли на пол при попытках водрузить его назад на каталку, сначала две, а потом и три медсестрички, пока на помощь им не подоспела грубая мужская сила в лице санитаров. Водрузив мужика на каталку, санитары увезли его в палату, а поскольку я при этом активно проявлял признаки жизни и щупал глазами медсестричек, в момент их манипуляций с мужиком, то и меня сочли скорее живым, нежели мертвым и отправили в палату вслед за Гаем Юлием.
  А вот в палате меня уже ждал сюрприз, причем он ждал меня довольно давно и уже успел отсидеть себе задницу на жестком больничном табурете, и потому мое триумфальное появление в больничной палате, он приветствовал вставанием с большой охотой. В следующую секунду после моего появления в палате, на меня с тревогой уставились узкие казахские глаза, в которых легко читался немой вопрос: "Ты жив, старик?", и я поспешил развеять сомнения моего закадычного армейского друга Ильяса Тулягенова, бодрым вопросом:
  -Ты как здесь оказался, Акын?
  Глаза Ильяса затопило влажной волной радости, но внешне он остался совершенно бесстрастным и невозмутимым, как и положено суровому степному воину.
  -Стреляли...
  Пожав своими широкими плечами борца, неопределенно протянул он, подражая Саиду из "Белого солнца пустыни".
  -Ну, тогда ты зря ищешь подлеца Джавдета в сухом ручье, его здесь нет, он ушел по гипотенузе.
  Подыграл я своему закадычному другу, подражая товарищу Сухову все из того же бессмертного творения кинорежиссера Владимира Мотыля.
  -Уф, ну Слава Аллаху! Шутишь - значит башку тебе не до конца снесли.
  Облегченно вздохнул мой друг и тут же потребовал от меня:
  -Ну, тогда рассказывай, как же ты докатился до такой жизни?!
  -Ты же сам видел как - на каталкеи докатился!Да ирассказывать-то мне особенно нечего: шел, поскользнулся - упал, очнулся - гипс.
  Попробовал отшутиться я, хотя до меня уже начало доходить, что Ильяс оказался рядом со мной в больничной палате не случайно, и явно что его появление здесь имеет к недавнему происшествию со мной, прямое и самое непосредственное отношение, потому что Ильяс Ирбисович Тулягенов - был участковым оперуполномоченным одного из городских отделений внутренних дел города Саратова, и тот злополучный ночной клуб "Саратога", где я так неудачно отдохнул накануне, был расположен, как раз на его "земле". И вот сейчас напротив меня, улыбаясь во все свои тридцать два зуба, сидел мой лучший армейский друг по прозвищу Акын, в новенькой милицейской форме и еще не обмятых погонах старшего лейтенанта на своих широких плечах.
  -Акын, ты меня извини, я все понимаю - служба, но может быть это ты, сначала расскажешь мне все, что знаешь?
  Попросил я его подружески.
  -Да, не вопрос Джинн!
  Легко согласился Ильяс и принялся коротко по-военному излагать мне суть дела:
  - Какие у меня могут быть служебные тайны от лучшего друга?! Собственно, и мне тоже рассказывать-то практически нечего: вчера вечером, в районе двадцати двух часов, проводилось очередное оперативное мероприятие по городу, из разряда "ноу - хау" нашего нового областного руководства. То есть я, вместес приданным мне нарядом из ППС (Патрульно - Постовая Служба МВД) обходил свою землю в надежде обнаружить на ней то, как кое-кто у нас порой... Ну вообщем, идем мы значит мимо ночного клуба "Саратога", облизываемся на то, как люди там шикарно отдыхают. Эх, думаю - сейчас бы нам с Джиномзакатиться сюда, принять по "соточке" коньячку на душу населения, да склеить девочек, посимпатичнее, а тут, вот-те нате хрен в томате, вместо коньячка и девочек: ходи себе и ищи неизвестно кого!
  И тут, вдруг, из ресторации той выходишь ты в компании каких-то незнакомых мне джигитов, кавказской национальности. Причем выходишь, прямо скажем, очень неровно, можно даже сказать - выползаешь на бровях, а джигиты те, нежно обнимая тебя с двух сторон, ведут к какой-то тачке с намерением посадить и увезти в совершенно неизвестном направлении. Ну, тут меня - понятное дело, обидаи взяла за живое: это ж надо, думаю до такого дожиться, что мой лучший друг Илья, гуляет себе без меня в крутом кабаке, да еще и в компании каких-то незнакомых мне абреков! Вот я и решил подойти к вам и поинтересоваться: по какому же это поводу, их благородие соизволило так круто нарезаться, что даже само идти уже не в состоянии?!
  Подхожу я, значит, к вам легкой джазовой походкой, глядь, а у их благородия-то башка разбита так, что умище из нее едва ли не наружу выпирает! Но, тут признаться небольшой и досадный конфуз случился: я как назло в этот рейд в своей новой форме поперся, да еще и наряд ППС-ников у меня за спиной своими кокардами и бляхами маячит. Короче, абреки эти, как только нас увидали, сразу бросили тебя на землю, прыгнули в тачку и укатили, причем, что сука характерно - укатили они, нув совершенно неизвестном направлении!
  Мрачно усмехнулся Ильяс, закончив свой краткий доклад по моему делу.
  -Ну а если по номеру тачки ее владельца пробить?
  С надеждой спросил я у Ильяса, и тот только криво усмехнулся в ответ:
  -Обижаешь, старик! Сразу же и пробили, как только тебя в больничку отвезли. Да только вот с тачкой той - глушняк полный оказался! Она на одногомаразматичного и полуспившегося деятеляоформлена, который сторожем на стоянке, там неподалеку работает, и этот дятел пестрый на нее чуть ли не каждый деньдоверенности выписываетвсем кому не лень, причем, последнюю выписанную доверенность, он естественно - потерял исамужене помнит, кому он свое ржавое ведро дал "для покататься" в последний раз! Короче, обычный вариант для курьерской тачки: перевез дурь, или там оружие куда нужно, без палева, и скинул тачку, а если что, слился вовремя и порядок, все концы-то всеравно к этому старому придурку - хозяину машины, выписавшему "доверку" приведут, удобный и ненавязчивый сервис бляха - муха!
  Горько вздохнул Ильяс, прокомментирвав мне свое неожиданное открытие.
  -Ну, а если по словесным портретам? Ты же все-таки сам их рожи в натуре, так сказать, срисовал!
  Снова с надеждой спросил я у своего друга.
  -И не просто срисовал, а даже в оперативную разработку их фотороботы уже успел сунуть по всей нашей области.
  Похвалился мне Ильяс, но тут же помрачнев, добавил:
  -Но, оказалось, что по нашей базе эти джигиты к сожалению, никогда не отсвечивали, поэтому сейчас мы пробиваем их по федеральной: может кто-то из них там и засветился. Да, кстатиДжинн, ты тоже давай на них подивись - может кого и вспомнишь?!
  Ильяс вытащил из черной, дерматиновой папки распечатанные на черно - белом принтере фотороботы и положил их на мою койку. Я внимательно вгляделся в лица на портретах, но кроме того, что я узнал в них своих недавних знакомых из ночного клуба "Саратога", дело у меня дальше не продвинулось ни на йоту.
  -Да, Акын, я их узнал - это были они, но кто они такие, я не знаю и видел их в "Саратоге" впервые, зуб тебе даю!
  Побожился я, щелкнув ногтем большого пальца по своим зубам.
  -Да верю я.
  Отмахнулся от моей божбы Ильяс.
  -Но, как ты сам понимаешь, мой верный друг Джинн, для случайной встречи это-слишком крутой замес, да и обстава у них былатакая, словно для шпионского боевика!
  Снова мрачно усмехнулся Ильяс и потребовал от меня:
  -Поэтому давай-ка поподробнее, расскажи мне все о своем ночном рандеву с этими детьми гор - может ноги тут растут от твоих старинныхи заклятых азиатских "друзей", о которых ты мне еще в армейской учебке тогда рассказывал?!
  Выдвинул свое предположение мой друг, и я со всеми подробностями описал ему все, что произошло со мной в тот вечер, не утаив от него даже наметившееся у меня, было приключение с той симпатичной татарочкой на танцполе, на что Ильяс только горестно вздохнув, осуждающе покачал головой:
  -Узнаю тебя, кобеля! Вот я всегда тебе говорил, тезка,что бабы тебя до добра не доведут, а доведут они тебя, в лучшем случае - до больнички, а в худшем - сразу до морга!
  Наставительно поднял палец вверх Ильяс и неожиданно добавил:
  -И вообще, жениться вам пора, ваше благородие.
  -Вот как только, так сразу Акын!
  С улыбкой пообещал ясвоему другу и пояснил:
  -А пока, я знаешь ли, в творческом поиске нахожусь, я же все-таки поэт и мне нужно постоянно черпать вдохновение из своей непроходящей влюбленности.
  -Ага, вот только находишь ты себе больше приключения, а не невест и все твои стихи, рожденные от такого вдохновения, как раз тебе на могилку и пойдут, в качестве эпитафии!
  Недовольно проворчал Ильяс.
  -Ладно, старлей, не ворчи!
  Отмахнулся я от нравоучений своего друга и попытался резко сменить тему:
  -Ты бы лучше за звездочку проставился, а то зажал, понимаешь звание, втихую от своего лучшего друга, да еще и права мне тут качаешь и жизни учишь!
  Наигранно обиделся я, указав пальцем на высовывающийся из-под накинутого на плечи Ильяса больничного халата, погон с тремя звездочками.
  -Извини, старый!
  Мгновенно сконфузился Ильяс и принялся торопливо шарить себя по карманам.
  -Это мы сейчас поправим!
   С этими словами, он вытащил из кармана кителя плоскую бутылочку казахского коньяка, а из своей дерматиновой папки вакуумную упаковку с колбасной нарезкой. Взяв с тумбочки немытый стакан с каким - то подозрительным желтым налетом, Ильяс повертел его в руках и решительно поставил на место.
  - Не хватало еще какойнибудь бытовой сифилис здесь подцепить!
  Проворчал он, комментируя свою находку и протягивая мне бутылку с уже свернутой с нее пробкой.
  - Да брось ты Акын, это же "травма", а не кожвендиспансер.
  Хохотнул я, принимая бутылку из его рук и с удовольствием принюхиваясь к густому коньячному духу, шибающему из ее горлышка.
  -Ну, за будущего генерала милиции - Тулягенова!
  Провозгласил я тост и опрокинул бутылку в добром глотке, после этого поспешно закусив коньяк любезно предложенной мне Ильясом колбасой.
  -Ну, это ты хватил старый - за генерала! Тут бы до капитана дослужиться, и то - хлеб.
  Отдышавшись после своего глотка коньяка, ответил мне Ильяс.
  -Не переживай, Акын!
  Успокоил я своего друга и пообещал ему:
  - Вот раскрутишь мое дело, глядишь -и станешь капитаном, ведь сам же только что сказал, что здесь крутым замесом пахнет. А там я тебя резонансными и убойными делами обеспечу, вплоть до самой генеральской звезды!
  -Если тебе за мою будущую капитанскую звездочку башку кастетом пробили, то что с тобой будет, когда я в генералы выйду? Не иначе как из гаубицы в тебя шмальнут! Как ты, кстати, себя чувствуешь, болит твой тяжелый и тупой предмет?
  Указал Ильяс пальцем на мою забинтованную голову.
  -Ты знаешь, ощущения странные: какбудто я - это паровоз, а моя голова - это дымовая труба. И вот из этой самой трубы болью, словно паром, так чух-чух-чух!
  Пояснил ядругу свои странные болевые ощущения.
  -Ну тогда давай поддадим еще парку в твою трубу?!
  Весело сказал Ильяс, снова протягивая мне бутылку.
  -А за что мы поддавать-то будем?
  Спросил я у него, поднося бутылку к губам.
  -Знаешь, Джинн, давай выпьем за наших с тобой родителей, чтобы поменьше им вот таких вот сюрпризов выпадало!
  Я, кивнув в знак согласия с его словами, приложился к бутылке в смачном глотке, но тут же спохватившись, отнял ее ото рта:
  -Вот блин, "пичалька-то"какая! Сейчас наверняка мои отец с матерью ко мне придут, а от меня перегаром за километр прёт!
  Пояснил я другу свой внезапный переполох, и Ильяс тут же поспешил меня успокоить:
  -Не переживай, Илюха: твои предки здесь всю ночь просидели возле реанимационной палаты - все ждали, что ты в себя придешь, а ты только утром очухался! Им теперь нужно отдохнуть от бессонной ночи которую ты им устроил, так что жди их только к обеду.
  Я почувствовал, как предательски повлажнели мои глаза от воспоминаний о родителях, и поспешил соскочить с темы:
  -А что, товарищ старший лейтенант, может по- третьей?
  -Можно и по третьей.
  Согласился Ильяс и тут же задал мне традиционный для всех алкашей вопрос:
  -А за что пить-то будем?
  Я задумался и Ильяс, видя, что мой творческий порыв выдумывать тосты иссяк, весело расхохотался:
  -Ну, прямо как в аннекдоте: сидят мужики, выпивают, а тут неожиданно тосты закончились, и вроде как уже и повода выпить нет. Нотутодиннаходчивый вытаскивает мобильник, набирает номер и просит позвать Юру, а на вопрос какого: "Как какого, Гагарина конечно!" тут же уточняет он, но после ответа бледнеет и переспрашивает: "Как погиб?! Когда?" и после этого со скорбной физиономией повернувшись к своим собутыльникам, говорит: "Мужики, стоя и не чокаясь!"
  -Ну, тогда давай наш традиционный?
  Отсмеявшись, предложил я и произнес его вступление:
  - За нас с вами...
  -И хрен с ними!
  Тут же подхватил мой тост Ильяс. Мы выпили, и я почувствовал, как приятное тепло, разливаясь по телу, вытесняет из него боль от вчерашних побоев.
  -А помнишь, тёзка, нашу первую пьянку в плацкарте поезда Волгоград - Нижний Новгород, когда я впервые услышал от тебя этот тост?
  Отдышавшись и закусив, ударился в воспоминания Ильяс, пересаживаясь с жесткой табуретки на мою больничную койку. Однако, я краем уха прислушиваясь к его такой привычной хмельной трескотне, витаю мыслями где-то очень далеко от этой давно небеленной больничной палаты с желтыми разводами от протеков на потолке. И мне на мгновение даже начинает казаться, что мое сознание сейчас носится не только где-то в другом измерении, но и в совершенно другом времени.
  Я смотрю в его улыбающиеся монгольские глаза и на меня, неожиданно накатывают необыкновенно яркие и реалистичные воспоминания, и эти воспоминания, как и сам мой друг Ильяс - это целый пласт прожитой мною маленькой жизни, под названием АРМИЯ. Акын еще что-то возбужденно говорит мне и сам же смеется, активно жестикулируя руками, а я думаю: когдаи где я все это уже видел? Неужели это снова сон - очередноедежавю? Да нет же, все в нем так отчетливо, будто это происходит со мной сейчас, будто и не было этого полугодатихой гражданской жизни под крышей родительского дома. Но, ведь было же - я точно это знаю, что было!
  
  ГЛАВА 2
  Мир цвета "хаки". Закон сохранения энергии по - армейски: упал - отжался.Скованныеодной пищевой цепью. В гостях у сказки: там на неведомых тропинках, следы невиданных зверей. Гулям и только гулям, через Магадан, да под Энгельсским мостом!
  Что за беда, что ни хлеба, ни кваса?
  Пуля найдет солдатское мясо!
  
  Из сочинений Козьмы Пруткова.
  
  - Пишите на бумажках адреса родных и свои фамилии. Засовывайте эти бумажки под завязки мешков, и ваши вещи перешлют вашим родным по указанным адресам.
  Я стою голый посреди темного и грязного зала, заваленного всевозможным тряпьем, которое можно назвать одеждой только с большой натяжкой. Передо мной небольшой целлофановый пакет для мусора. Небольшой - это очевидно с поправкой на май - месяц, хотя, сейчас меня бы уже не удивил тот факт, что такой же полиэтиленовый мешочек выдают на этом сборном пункте призывникам и зимой, скажем в декабре. И сейчас, именно в этот мешок мне предлагают сложить то рванье, в котором меня привезли на Саратовский областной сборный пункт, и отправить его моим предкам я должен, очевидно лишь для того, чтобыте добывали из этой промасленной ветоши нефть, ведь рабочая спецовка моего отца, которую он отправил на мне в последний путь, была насквозь пропитана маслом!
   И тут, вдруг я наталкиваюсь на беспомощный взгляд раскосых казахских глаз, в которых плещется откровенное отчаянье: напротив меня стоит, переминаясь с ноги на ногу, смуглый мускулистый парень, и с собачьей тоской смотрит на тех счастливцев, которые карябают сейчас на клочках бумаги родительские адреса, огрызками заначенных карандашей. На этом парне одет вполне приличный костюм, и даже стрелки на брюках, и те - присутствуют! И ему, разумеется, очень хочется отправить этот костюм домой, да вот незадача -за щедрым предложением отправки бандеролей родным и близким в мусорных мешках, не последовало столь же щедрого предложения бумаги и писчих принадлежностей для этого, и теперь каждый призывник выкручивается как может, а большинство парней - просто бросают свои гражданские вещи в одну общую братскую кучу, которая скорее всего пойдет на ветошь, либо же сразу в печь. Именно так поступаю я, и моя грязная спецовка мгновенно скрывается под грудой таких же грязных футболок, джинсов и спортивных штановот Adidas, Nike, Reebok, а то и просто - безымянных кутюрье!
  -На вот, земляк - пишисвой домашний адрес моим фамильным "паркером"!
  С этими словами, я протягиваю ему свой клочок целлюлозы и огрызок карандаша, которыми снабдил меня на прощание мой отец, и парень тут же выхватывает у меня из рук это сокровище, забывая от волнениядаже поблагодарить за них, и принимается что-то вдохновенно писать...
  - Меня зовут Ильясом, а тебя как?
  Это парень, закончив свое эссе, обращается ко мне.
  -Ты забыл добавить: "Хвала тебе о, мой нежданный благодетель!", но на первый раз я тебя прощаю.
  Улыбнувшись, ответил я и добавил:
  -А звать меня Илюхой, так что мы с тобой в какой-то степени тёзки! Но, так как к старшим и мудрым товарищам в такой форме не обращаются, то зови меня просто - Джином, джахши?!
  -Джахши, а почему "Джином"?
  Не понял Ильяс, даже не удивившись вставленному в мою напыщенную фразу, казахскому слову.
  -Так меня называют мои друзья, Джинн - это уменьшительное от слова "джингалляк", что с узбекского переводится как кудрявый.
  Нехотя раскрываю я ему тайну своего звучного позывного.
  -А - а! Ну спасибо тебе, Илюха!
  Улыбаясь в ответ, протягивает мне руку Ильяс, тут же забив, как рыба - молот на мое пожелание зваться Джином.
  -Ну, а меня тогда можешь звать Акыном, акын - это поэт по казахски.
  Добавляет он, и подумав продолжает:
  - А то с этими проводами - ну просто беда какая-то: представляешь, вчераприехал из Самары мой дядька, а утром я по ошибке его костюм надел.
  Сокрушенно признается мне Ильяс, и мы обмениваемся рукопожатием, которое у него оказывается сухим и очень крепким. "Черт с ним!", решаю я про себя, "Будет у меня еще время объяснить ему, что такое уважение к старшим - мы ведь с нимкак-никак, приписаны к одной команде". В слух же я произношу:
  -Лучше бы ты по ошибке, вместо себя этого своего дядьку из Самары служить отправил!
  На что Ильяс беззаботно и весело рассмеялся и махнул рукой.
  -Да ладно, моя "пичалька"- это еще мелочь! А вон видишь чувак в углу стоит, так у того ва-а-аще ситуевина!
  Ильяс кивнул мне на парня, явно маявшегося с похмелья, и доверительно продолжил делиться со мной впечатлениями:
  -Ты прикинь, этот чепушила с утра, по ошибке, напялил вместо своих трусов - стринги своей подружки, и теперь мучается диллеммой: то ли отправить брюки с рубашкой отцу, то ли эти стрингисвоей подружке.
  Ильяс смотрит на меня, в ожидании моего смеха.
  -А я бы эти стринги себе оставил.
  Без малейшей тени улыбки заявляю я.
  -Нафига?!
  Не понимая, таращит на меня глаза Ильяс, и я поясняю ему:
  -Да так, на память о доме...
  За сим следует немая сцена, или как говорят в народе: только что родился будущий сотрудник нашего славного ведомства МВД. Нашего, потому что мы с Ильясом в одной команде едем куда-то на север в сторону Перми, служить во Внутренних Войсках Министерства Внутренних Дел, и если Ильяс попал в эти войска вполне закономерно - окончив Саратовскую Академию Права имени Столыпина, то меня занесла в них злая ирония судьбы, ведь в армию я пошел, а точнее - спешно сбежал, скрываясь от узбекского правосудия. Впрочем, может и не правосудия, а как раз - наоборот, ведь это - Восток и там границы добра и зла размыты настолько, что порой можно с легкостью принять одно за другое!
  И надо же мне было при этом, попасть именно в войска охраны правопорядка! Хотя, по многу раз обдумав за последние две недели недавние события, произошедшие со мной в Средней Азии и вынудившие меня искать убежища в такомсомнительном месте, как армия, я начал серьезно сомневаться в том, что ко всему, что случилось со мной в Ферганской Долине и в пригороде киргизского город Ош, причастны СлужбаНациональной Безопасности, или Министерство Внутренних Дел Узбекистана. А мой собственный анализ всего произошедшего, вынудивший меня бежать из Республики Узбекистан по поддельным документам, а по приезду в Россию спешно уходить в армию с последним весенним призывом, указывал на то, что за всем этим,скорее всего, стоят вовсе не узбекские спецслужбы или правоохранительные структуры, а как раз те - самые непримиримые исламисты, входящие в радикальное крыло партии Хизб - ут - Тахрир, которые начиная с 1991-го года предприняли уже не одну безуспешную попытку свергнуть режим законного Президента Узбекистана Карима Исламова.
  Выходило, что я умудрился увести два центнера чистого золота из-под носа у узбекских террористов - ваххабитов, которые, возможно, с его помощью собирались устроить какой нибудь чудовищный теракт на территории Республики, или даже вовсе - государственный переворот в ней! В любом случае было совершенно очевидно, что я сдуру, влез в темные политические игры и перешел дорогу очень серьезным людям, которые теперь меня в покое не оставят. И даже более того - теперь я становился носителем постоянной угрозы еще и для своих близких, которых, так же как и меня, может убить это треклятое золото - желтый дьявольский металл, покоящийся сейчас на одной из пяти вершин Сулейман - горы!
  Эту же здравую мысль подтвердил мне и Константин Петрович Коробец - начальник следственного отдела Управления Внутренних Дел по джамбульской области республики Казахстан, с которым я познакомился в самый драматичный момент своей жизни, когда отбившись от некоего навязчивого типа, бывшего скорее всего одним из членов ваххабитского подполья, совершенно случайно завладел двумя центнерами чистого золота, и после этого, пересекая знаменитую Чуйскую Долину, расположенную в песках пустыни Кызыл - Кум на Юго - Востоке Казахстана, совершенно неожиданно нарвался на Константина Петровича, или Белого Курбаши, как его все здесь звали и теневой бизнес, которого как раз и состоял в том, чтобы не давать никому бесплатно шляться по Чуйской Долине!
  Надо ли говорить о том, что моя встреча с Белым Курбаши проходила вовсе не в формате дружеского застолья, и по всем законам логики и здравого смысла, Константин Петрович должен был бы ухлопать меня к чертям собачьим в этой пустыне. И лежать бы сейчас моим бренным останкам на дне заброшенной урановой шахты под Джамбулом, если бы не случай: тот - самый случай, который помог мне отбиться от ваххабита Алика под Ошью, а затем - сладить и с Белым Курбаши в Чуйской долине, напрочь опровергая при этом постулат о том, что снаряд, дескать, не попадает в одну воронку дважды.
  После того, как Белому Курбаши не удалось сыграть в Олега Кошевого, причем со мной в главной роли, он проникся ко мне искренней симпатией и даже помог мне выправить казахский паспорт и посадил на поезд до Волгограда (благо, мне тогда хватило ума в моей контуженной головушке, не называть ему настоящую цель своего пути - город Саратов, а назвать первый подходящий мне по направлению город на Волге). Кстати, он же и посоветовал мне скрыться от преследования в армии, заявив, что лучшего места спрятаться от исламистов или узбекских спецслужб, а может и от тех и от других, мне не найти, а в том, что они будут меня искать,а найдя - убивать, ни он, ни я уже ни капли не сомневались.
  Правда вот, сделал все это для меня Константин Петрович вовсе не бесплатно, а за два килограмма чистого золота, прихваченных мною на память с вершины Сулейман- Горы. И сделал не сразу, а после лихой и отвязной погони с перестрелкой по пескам пустыни Кызыл-Кум, и фактического захвата мною в заложники его жены с маленькой дочерью. Но как утверждал товарищ Сухов: Восток-штука тонкая! Я же пошел в своей теории еще дальше и сравнил его с кубиком-рубиком, в том плане, что одним неожиданным поворотом его грани, можно превратить смертельного врага в закадычного друга и наоборот. Так вот, после моих неожиданных поворотов этих граней в Чуйской Долине у меня там остался, если и не совсем друг, то надежный человек - это точно, который еще мог мне очень пригодиться в жизни, и покидая его дом в Джамбуле, я просто физически ощущал, что мы прощаемся с Белым Курбаши ненадолго.
  Правда Коробец так и не узнал, что перед тем как взяться бороздить пески пустыни Кызыл - Кум, я спрятал еще сто девяносто восемь килограмм желтого, дьявольского металла в Киргизии, в тайнике на вершине Сулейман-Горы, и Белый Курбаши, искренне считая, что весь сыр - бор разгорелся как раз из-за этих двух килограммов, также искренне взялся помогать мне покинуть столь "гостеприимную страну степей". А узнай он истинное количество золота, попавшего ко мне в руки, и я отправился бы совсем не в Саратов, а на дно шахты заброшенного уранового рудника, в центре пустыни Кызыл- Кум, причем проделал бы все это вовсе без документов, с предварительно развязанным пытками языком. Потому что майор Константин Петрович Кобец, повторюсь, боролся с казахской преступностью исключительно в свое рабочее время и за ведомственную зарплату, а вот в нерабочее, он трудился за долю малую, ипотому в узкихбандитскихкругах широкой Чуйской Долины, заслуженно носил уважаемую кличку Белого Курбаши!
  Но об этом, Уважаемый читатель, я расскажу тебе чуть позже, а сейчас, чтобы не терять нить нашего повествования, мы вернемся к суровым армейским будням, которые начались для меня сразу же, едва только я переступил порог областного сборного пункта Елшанка, города Саратова.
  ***
  -Эй, бойцы, трах-тибидох грубым образом вашу бабушку! И это называется Российская военная угроза Северо - Атлантическому, мать его за ногу, Альянсу?! Заберите их с глаз моих долой, немедленно!
  На пороге вошебойки, на официальном военном языке называемой - вещевым складом, стоит широко расставив ноги капитан третьего ранга, в полной морской форме, при кортике и с сияющем яркой бирюзой, Андреевским флагом на шевроне, красиво и объемно обтекающем его налитое могучее плечо, словно горьким шоколадом облитое черной полушерстяной тканью его морского кителя. А сам морской офицер - огромный, словно авианесущий атомный крейсер, выглядит в этом своем черном морском кителе, перечеркнутом крест - накрест рыжими ремнями портупеи - настолько внушительно, что мне кажется будто скромная звезда капитана третьего ранга оказалась на его двухпросветном золотом погоне чисто случайно, вместо полагающейся ему по его стати контрадмиральской звезды. За спиной уэтого бравого морского офицера, с несчастным видом переминаются с ноги на ногу два бритых наголо,голыхи худющих салабона, которых он приволок в таком вот растерзанном и униженном виде с собой на склад, невесть откуда.
  -Спасибо вам, товарищ майор!
  Неожиданно за всех призывников разом, отвечает морскому офицеру мой новый приятель Ильяс, причем, очевидно плохо различаяспецифику морской и сухопутной стихий, он ошибочно называет капитана третьего ранга по-сухопутному - майором.
  -Но нам этих лохов в команду не надо, а не то они своим унылым видом могут довести нас всех до эректильной дисфункции!
  Тем же спокойным и даже слегка нагловатым тоном продолжает мой приятель, чем повергает морского офицера в полнейший ступор, ибо пререкание со старшим по званию на флоте и в армии, является не только нонсенсом, но и делом - из ряда вон выходящим!
  -Какой - какой "дишпунции"?
  Озадаченно переспрашивает "кап - три", а сам, с откровенно охреневшим видом и глазами, начинающими наливаться кровью, начинает разыскивать в полумраке душной вошебойки умника, ответившего ему только что не по уставу, ипрактически сразу же находит его в лице моего нового знакомого Ильяса, который совершенно не скрываясь от праведного гнева морского офицера, стоит перед ним в одних кальсонах и нахально улыбается во все свои тридцать два зуба. Подойдя к поджаромуи жилистому Ильясу вплотную и нависнув над ним, словно громадный авианосец над утлой китайской джонкой, офицер, упершись в него тяжелым взглядом, не предвещающим Ильясу ничего хорошего, сразу же проводит разведку боем:
  -Это сейчас ты сказал, друг степей!?
  -Никак нет, товарищ майор!
  Лихо и совершенно по-уставному, отчеканивает ему в ответ Ильяс, поясняя:
  -Я всеголишь интерпретировал слова дедушки Зигмунда Фрейда.
  Кап - три начинает меняться в лице, которое за считанные секунды проходит у него последовательно все вазомоторные фазычеловеческой реакций: от бешенства до изумления, и наконец справившись с собой, офицер решает подавить своего молодого и не в меру грамотного противника огневой мощью, а проще говоря - поразить Ильяса своим интеллектом:
  -Н-да, уж! Всякое повидал, но чтобы монгол с еврейской фамилией?! Мила-ай, а не твою ли пра-пра-бабушку Чингис-Хан приволок в Россию с последнего моря?
  С каким-то ласковым и совершенно стриковским подвыванием, спрашивает у моего приятеля морской офицер, и Ильяс ни на секунду не задумавшись, тут же отбривает капитана третьего ранга, не менее остроумной чем у него, фразой:
  -Скорее всего, это вашу бабушку уволок из России в Китай Мао Цзедун, товарищ майор!
  Глаза Ильяса от смеха превращаются в узкие щелки, из которых брызжут искры веселья, а моряк, поперхнувшись своими последними словами и понимая, что его атака на юного наглеца безнадежно захлебнулась, снова начинает багроветь от ярости.
  -Значит так, призывник Фрейд! Для начала упор лёжа - принять, и выполнимне сначала по пятьдесят телодвижений за Чингис-Хана, и столько же за Мао Цзедуна,а уж после - мы с тобой продолжим наш научный диспут о твоей "дедукции". Выполнятьприказ!
  Внезапно сменив тон, громовым голосом рявкнул на Ильяса офицер, и тот послушно распластался на грязном бетонном полу.
  Куча лысых пацанов, обступив место экзекуции со всех сторон, с интересом смотрит, как упав на бетонный пол и упершись в него своими смуглыми жилистыми руками, Ильяс, словно метроном, отщелкивает по полу не застегнутой пряжкой ремня, висящего у него прямо поверх кальсон, сотню прописанных ему офицером телодвижений, а один из "наблюдателей" - пухлый увалень колхозноватого вида, при этом глупо хихикая, даже пытается поставить ногу в новом кирзовом сапоге на спину экзекутируемому Ильясу.
  Тут уже не выдерживаю я, и забывая про принцип невмешательства, формулируемый на Востоке приблизительно следующим образом: "каждый баран за свои яйца отвечает", хватаю этого пухлого колхозника за шиворот и, придав ему своей неслабой, прямо скажем, дланью достаточное ускорение, швыряю парня прямо на офицера, сам мгновенно растворяясь в толпе таких же как и я полуголых и лысых пацанов. Пухлый увалень, словно самолет японского камикадзе, с разгона врезается капитану третьего ранга в "борт", едва не сбивая того с ног, а я, благополучно успевая вовремя скрыться в толпе, теперь с интересом наблюдаю за разворачивающимися боевыми действиями, со стороны.
  Колхозник с разгона больно боднув офицера головой в грудь, плюхается на задницу у его ног и таращит на него свои глупые свинячьи глазки. Однако, офицер не остается в долгу и несчастный парень тут же попадает под "удар возмездия": широченная, словно лопасть шлюпочного весла, ладонь моремана, отвешивает по бритому затылку увальня увесистого леща, отчего сбитая с его головы пятнистая кепка, неопознанным летающим объектом проносится над головами призывников. Сам колхозник бухается перед капитаном третьего ранга на колени, а тот вконец выйдя из себя, начинает крыть его, а заодно и всех нас забористым морским матом, загибая сразу по нескольку этажей в каждой фразе.
  При этом, из доходчивой и берущей за душу речи моряка, очень быстро выясняется то, что любовь оказывается живет не только "на двадцать пятом этаже", но также и множеством этажей ниже, и уже начиная со второго этажа, офицер умудряется породниться со всеми родственниками сидящего перед ним на заднице колхозника, как по прямой линии, так и по различным касательным траекториям, включая при этом в процесс своего родства, даже особей мужского пола! Дойдя до прабабушки несчастного увальня, которая судя по его конопатой рязанской физиономии - никогда не испытывала на себе тяжесть татаро-монгольского ига, эротические фантазии морского офицера, неожиданно идут на убыль и он успокаивается также внезапно, как и взорвался и вспомнив, наконец, зачем он сюда пришел, офицер подняв с пола увальня за шиворот и как следует его встряхнув, указывает ему на распростертое на полу в коридоре телоот которого за версту несет перегаром и рядом с которым, беспомощно переминаются с ноги на ногу двое тех - самых давнишних голых и лысых призывника, лохообразного вида, с появления которых в вошебойке и разразился этот нешуточный скандал.
  Само же лежащее на голом бетонном полу неподвижное тело, принесенное этими двумя голыми типами, довольно себе жизнерадостно попердывает, и время от времени пытается испачкать свою новенькую форму, своим же содержанием.Сразу сообразив, чем все это может закончится, я, пользуясь общей неразберихой, хватаю в охапку Ильяса, продолжающего отбивать земные поклоны, и утаскиваю его следом за собой, в полуголую и разномастно обмундированную толпу. Спрятавшись за спинами призывников, мы с Ильясом наблюдаем, как колхозный увалень под чутким руководством офицера осваивает навыки выноса раненного товарища с поля боя.
  -Кудыть его несть-то?
  Беспомощно взывает к капитану третьего ранга увалень, взвалив тело "раненного" себе на плечи.
  - Кудыть - кудыть? Тудыть, ети иху мать!
  С мрачным видом передразнивает его деревенский сленг морской офицер, и тут же поясняет:
  -В войска правопорядка - куда же еще девать такую сволочь, не на флот же - ей Богу?!
  Деревенский увалень, натужно сопя, волочет неподвижное тело до ближайшей лавки, а кап-три сочтя на этом свою миссию полностью исполненной, бодро шагает к выходу, но, уже дойдя до входной двери и при этом неожиданно что-то вспомнив,офицер круто оборачивается на пороге и обводит строгим взглядом притихшую толпу пацанов:
  -Эй, на палубе! Призывник Фрейд, куда ты там погрузился? А ну-ка вынырни!
  Зычным голосом спрашивает он, обращаясь к Ильясу и тот немедленно отзывается на его призыв:
  -Здесь я, товарищ майор!
  Бодро отчеканивает Ильяс, делая шаг вперед из толпы призывников.
  -А что такое эта твоя "рептильная индукция"? Тока давай по-простому мне объясняй, без всякой этой твоей дедушкиной науки!
  Строгим голосом предупреждает Ильяса мореман и мой новый приятель тут же расплывается в хитрой улыбке, предвкушая очередную забаву.
  -Легко объясню, товарищ майор!
  Бодро отвечает Ильяс, продолжая:
  - Вот представьте себе: заводите вы свои часы - крутите у них ручку, трясёте их по всякому, аж вспотели уже от усталости, а на них по прежнему пол-шестого, и ничего с этим уже не поделать!
  Напустив на себя горестный вид, тяжело вздыхает Ильяс и замолчав, выжидательно глядит на моряка.
  -Не понял я тебя, призывник Фрейд?
  Хмурится в ответ офицер, старательно морща извилины на своем лбу.
  -Они что, китайские часы эти, что не хотят заводиться ни в какую?
  -Никак нет, товарищ майор - самые что ни на есть наши часы - командирские, точнее - адмиральские!
  Бодро отвечает моряку Ильяс и тот снова принимается морщить свой лоб.
  -Тогда чего же они не заводятся?
  Недоумевает морской офицер, все еще не соображая куда клонит этот узкоглазый шутник и какую торпеду готовится запустить ему под ватерлинию.
  -Да и Бог с ними, с часами, товарищ майор! Отмахивается от него Ильяс. - Зачем они вообще вам нужны эти часы, ведь всегда рядом найдется боец, у которого на часах будет ровно двеннадцать, и он спасёт своего командира от позора.
  -Это правильно, это по морскому уставу!
  Одобряюще гудит ему в ответ моряк, и с удовлетворением от услышанного, добавляет:
  -Высшая доблесть любого рядового матроса - этоспасти в бою своего командира и начальника! Вот только я опять не понял: при чем здесь эта твоя "дишпункция", и о каком позоре для моей чести офицера, идет речь?
  -А эректильная дисфункция, товарищ майор, может иметь место в том случае, когда у вас на часах пол-шестого, а рядом с вами не окажетсяздорового рядового матроса, у которого на часах будет ровно двеннадцать, чтобы прикрыть собой тело вашей... кхм, виноват, товарищ майор - прикрыть тело командирской жены.
  Бодро и без малейшей тени улыбки, заканчивает свое объяснение Ильяс, глядя на офицера преданным и честным взглядом.
  Взрыв торпеды под килем его судна, наверняка произвел бы на капитана третьего ранга меньшее впечатление, поскольку броню его командирской рубки смог бы прошибить разве что - камикадзе за штурвалом, груженного взрывчаткой какого-нибудь "Митсубиси - Зеро". Кстати я как-то вычитал в какой-то бульварной газетенке, что камикадзе чуть ли не поголовно страдали этой самой эректильной дисфункцией, о которой втолковывает сейчас офицеру Ильяс. Страдали, а потому так люто ненавидели китайцев, у которых с этим всё в ажуре, вернее в поднебесье, тогда как у япошек только всходит, причем безрезультатно! Но это всё - вариации на излюбленную тему херра Зигмунда Фрейда о сублимации подсознательного инстинкта продолжения рода, а мы вернемся на сцену театра боевых действий, где тонет в хохоте призывников доблестный капитан третьего ранга. При этом, как водится,тонет гордо - не сдаваясь, не покидая тонущего судна и не спуская флага!
  -Ах ты кусок бараньего навоза! Ты над кем это издеваться вздумал?! Пятнадцать румбов тебе в картушку!
  Залпом выпалил грозный морской волк, справившись наконец с захлестнувшими его эмоциями, и одновременно шаря руками вокруг себя, в поисках чего-нибудь тяжелого. Ну, а далее, последовала команда "Воздух" и наднашими головами просвистел новенький кирзовый сапог, и поскольку команда "Воздух", как в прочем и множество других прекрасных и нужных в воинском быту команд, были пока за гранью нашего гражданского восприятия, то выполнить ее и пригнуться догадались далеко не все. К чести сказать моего нового знакомого Ильяса, он выполнил этот маневр следом за мной одним из первых, причем выполнив он его так лихо, что мне на ум невольно пришли строчки Александра Твардовского из его "Василия Теркина": "...в час, когда тебе тоскливо и снаряд берет разбег, Теркин также ждет разрыва, камнем бросившись на снег".
  Одним словом, мы с Ильясом успели пригнуться, а вот толстый увалень - нет, и сапог, запущенный могучей дланью капитана третьего ранга, в тот же миг, наглядно опроверг знаменитую солдатскую теорему о том, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. С гулом прошелестев над нашими головами, словно бризантный снаряд, выпущенный из дальнобойного морского орудия, кирзовый сапого звонко щелкнул бедолагу - колхозника по лбу, отчего тот, закатив глаза, молча выпал в осадок, а кап - три, немного стравив пар и поостыв, глядя на то, как пострадавший деревенский увалень сидит на жирной заднице и трясет головой от легкой контузии, вздохнув начал пробираться к нему сквозь расступающуюся перед ним толпу призывников. Добравшись до "очага поражения", моряк за шиворот легко поднял парня и слегка встряхнув, поставил его на подгибающиеся ноги, а после, наклонившись к нему и заглянув в осоловевшие глаза, офицер ласково, насколько мог обратился к увальню:
  -Как самочувствие, солдат?
  -Угу.
  Бессвязно изрек в ответ ему тот, продолжая смотреть сквозь офицера. Капитан третьего ранга обреченно махнув рукой, выпрямился и обратил свой пламенный взор на Ильяса, как на главного возмутителя спокойствия, но тот, возведши очи горе, стоял с совершенно невинным видом, словно пион на клумбе. Однако у офицера при виде Ильяса в мозгу родилась совсем другая ассоциация:
  -Стоишь тут, как в штаны нас...ал, ремень до самых яиц болтается, башка не стрижена, подворотничок не подшит! Не военнослужащий, а...
  Офицер задумался, подбирая верное определение для Ильяса.
  -...просто какой-то сливной бачок в гальюне!
  Наконец подобрал нужное определение он, и постепенно расходясь, снова принялся "песочить" моего приятеля:
  -Вместо того чтобы умничать, лучше бы правильно обращался к старшему по званию: я тебе не какой-нибудь мазутно - сухопутный майор, а капитан третьего ранга! Понял, рядовой Фрейд?
  -Так точно, товарищ контр-адмирал!
  Закатив глаза, браво гаркнул Ильяс, на что, польщенный таким неожиданным повышением в звании кап - три, только довольно хрюкнул.
  -Вот видишь солдат, и всего-то стоило сто раз отжаться, а уже прогресс на лицо! А ну-ка рядовой Фрейд, еще раз упор лежа принять! Буду делать из тебя настоящего военнослужащего самым проверенным флотским способом: через упорный труд, тяготы и лишения воинской службы!
  Ильяс, вздохнув, снова упал на пол, ожидая чем на этот раз озадачит его морской офицер.
  - Итак, слушай боевой приказ, солдат: сто раз под счет, а счет будет вести вот этот вот боец.
  С этими словами, капитан третьего ранга сгреб за плечи стоявшего неподалеку от него постадавшего колхозника, уже пришедшего в себя после удара сапогом по лбу, и поставив его над Ильясом, подал тому поистине дьявольскую вводную:
  -Считать будешь медленно и вдумчиво, а если собьешься со счета - то начинай сначала, понял меня боец?
  -Так точно, товарищ контрал - адмирал!
  Невпопад, но оглушительно громко гаркнул увалень, которого явно зацепило услышанное им только что новое и красивое словосочетание "контр - адмирал".
  -Ну вот и славно!
  Обрадовался кап - три, пропустив между ушей "контрал - адмирала".
  -Как твоя фамилия, сынок?
  Не сходя с места, "усыновил" послушного увальня офицер, тут же превратив его в нечто среднее между сыном полка и капитанской дочкой.
  -Призывник Могила!
  Снова на всю вошебойку гаркнул он, отчего капитан третьего ранга расплылся в довольной улыбке и прокомментировал его ответ:
  -Ну вот и пусть горбатого Могила исправит! А я пошел, чао буратины, можете даже писать мне письма из своих казарм по вечерам, мой адрес сегодня такой: www.мой_любимый_военком.ruСебастьяну Пэрейро - торговцу черным деревом, до востребования, так что аста -ла-виста, мужчины!
  Обширная капитанская корма скрылась в глубине коридора, оставив после себя выхлоп водочного перегара, смешанный с легким бризом потных подмышек и лосьона для бритья, а призывник Могила, стоя над моим новым другом, словно гвозди в крышку гроба, все еще продолжал вколачивал числительные, ведя подсчет отжиманиям Ильяса. При этом, я отметил одну характерную и жутко не понравившуюся мне тенденцию: досчитав до десяти, Могила начинал счет заново, возможно таким образом, воплощая в жизнь мстительную вводную оскорбленного Ильясом кап - три, а может быть просто не умея считать дальше десяти! В любом случае, моего нового друга Ильяса нужно было спасать от Могилы, поэтому, подойдя к Могиле со спины я во всю мощь своих легких гаркнул ему в ухо:
  -Боец, трах - тибидох твою прабабушку, самымы грубым и извращенным образом! Почему шнурки на спогах не завязаны и козырек к шапке не пришит?! А ну, упор лежа принять!
  И перепуганный такой внезапной сменой вводной призывник Могила, даже не посмев обернуться и взглянуть на того, кто осмелился отдать ему такой приказ, тут же послушно бухнулся носом в пол, а я не давая ему опомниться начал счет:
  -Делай раз, делай два - не филонить, до конца отжиматься, боец, ибо только через преодоление тягот и лишений ты сможешь постичь все прелести воинской службы!
  Наставительно произнес я, и перешагнув через пыхтящего на полу увальня, подошел к своему другу Ильясу. Подняв его за ремень с пола, я в пол-голоса сказал ему на ухо:
  -Вставайте, ваше благородие, ваша девушка уже давно ушла!
  Все это время не забывая грозным голосом вести отсчет отжиманий для увальня Могилы, пыхтящего на полу в паре метров от нас. После чего, уже вдвоем с Ильясом перешагнув через отжимающегося Могилу, мы направились обмундировываться дальше, ибо морское сражение с капитаном третьего ранга отняло у Ильяса, а за компанию и у меня, минут сорок, вследствии чего мы значительно отстали в вопросе обмундирования от остальных призывников, оставшись в одних только кальсонах и почему-то выданных нам в первую очередь ремнях, с огромными звездами на выкрашенных в зеленый цвет стальных бляхах.
  Протолкавшись к заветному окошку, в котором добрые фокусники из доблестной службы тыла, превращали разноцветную и разношерстную волжскую шпану в унылое серо - зеленое армейское стадо, мы с Ильясом пристроились в самый хвост очереди, и тут же стали свидетелями увлекательнейшей сцены армейской жизни: прапор в окошке на выдаче, словно продавец дынь на Ошском базаре, отчаянно торговался со стоящим впереди нас лопоухим бритым малым, при этом как оказалось, предметомотчаянного торга - стал маленький дерматиновый хлястикс внутренней стороны пятнистого кителя, очевидно пришитый туда нерадивой швеей по какой-то оплошности.
  Однако, хитрец -прапор, вовремя сообразив, что на этой оплошности неопытной швеи можно неплохо навариться, в последний момент вырвав китель из рук парня, вдруг на полном серьезе заявилпарнишке, что китель этот - офицерского пошива, поскольку, дескать на солдатских кителях таких хлястиков нет, чем разумеется, вызвал вполне закономерное желание лопоухого призывника обладать именно таким вот "офицерским кителем". А дальше, прямо у нас на глазах и совершенно никого при этом не стесняясь, прапор, как опытный и прожженный комивояжер, принялся ездить по ушам будущему Чонкину о том, что этот хлястик будет выгодно отличать его среди прочих его сослуживцев, и несомненно станет предметом зависти всех сержантов в части.
  А уж местных девок из окрестных деревень, по соседству с этой военной частью, можно будет ловить на этот кожаный хлястик, словно диких кобылиц на аркан - просто десятками! Но, вся беда заключается в том, что командование этой части непременно пожелает узнать, откуда произошла утечка столь редкой и ценной военной формы, предназначенной для высшего офицерского и генеральского состава, и вот тут как раз, бедняга прапорщик и сгорит, аки шпирт, попавшись на сбыте ценного военного имущества!Кроме того, продолжал доказывать лопоухому парнишке интендант, китель этот сшит из специальной ткани по новейшей нано - технологии и может даже менять цвет в зависимости от местности. Плюс к этому, с хитрым прищуром добавил прапорщик: "Китель простеган специальной сверхпрочной кевларовой нитьюи его не берет ни штык, ни пуля!И все это счастье обойдется будущему Чонкину всего в пятьсот рублей, и то, потому что он сегодня какой-то подозрительно добрый, возможно на меняющуюся погоду - будь она неладна!"
  -Я же говорю тебе, балда ты деревенская - всего пара комплектов такой формы поступила на склад для сверхсекретной команды, которую набирают в земноводный спецназ Главного Разведывательного Управления Минобороны!
  С пеной у рта продолжал доказывать прапор, при этом понижая голос до заговорческого и порываясь спрятать пыльный китель под стойку выдачи, но, сраженный наповал такими убийственными аргументами, лысый и лопоухийЧонкин, уже не мог выпустить уникальный предмет из рук, и изо-всех сил торгуясь, пытался заполучить столь редкийи дорогой предмет армейского туалета, хотя бы за четыреста рублей. Наконец, под страстным напором бойца прапор сдаетсяи шустро пряча деньги в карман, в притворном отчаянии принимается качать головой, горестно и как-то по бабьи, причитая при этом:
  -Как же я теперь буду отчитываться за один офицерский,спецназовскийкомплект формы?!
  А довольный Чонкин, прижав свой "офицерский" китель к груди, уносится в дальний угол вошебойки, чтобы примерить на себя свое новое приобретение. Подойдя к заветному окошку выдачи, я вставляю в него свой фэйс, но кроме объемистого пуза прапорщика разглядеть мне там больше ничего не удается, зато оттуда, немедленно раздается его уверенный баритон:
  -Так, понятно, размер обуви сорок четвертый.
  Уверенно заявляет мне интендант, и прямо под нос мне бухается на стойку выдачи, пара кирзовых сапог сорок четвертого размера.
  -Товарищ прапорщик, у меня не сорок четвертый, а сороковой размер обуви. И потом как вы его определили, по глазам что-ли?!
  Пытаюсь справедливо возмутиться я в ответ на такое неожиданное заявление военного завхоза, но прапорщик остается абсолютно непоколебимым:
  -Вопервых, салага, я не прапорщик, а старший прапорщик!
  Он многозначительно поднимает кверху палец в своем затемненном окошке так, будто это обстоятельство должно немедленно повлиять на размер моей ноги, увеличив его с сорокового до назначенного им для меня - сорок четвертого.
  -А вовторых, я что, первый день служу что ли?! Да, я могу по глазам сказать сколько двоек в твоем аттестатео среднем образовании и на каком месяце беременности твоя подружка, которую ты оставил на гражданке, а не то там, какой-топаршивый размер твоей обуви по глазам определить! И вообще, солдат, слушай меня и впитывай свою первую армейскую мудрость, повторять ее для тебя здесь кроме меня никто не будет: большая обувь - это настоящее счастье для солдата, потому что можно по три портянки на ногу накрутить и в такую обувь засунуть, а это значит, что зимой подставки свои уже не отморозишь, понял?!
  Тут же, прямо не отходя от кассы, а точнее - от окошка выдачи армейского вещевого имущества, награждает меня первой армейской мудростью, прапорщик, на которую я только скептически качаю головой, не решаясь, однако, спорить с владыкой вошебойки дальше:
  -Ну да, тем более, чтонынче май - месяц у нас выдался на дивоснежный и люто - морозный, поэтому намотать по три портянки на ногу, для меня сейчас будет в самый раз!
  Ворчу я про себя, но у прапора со слухом оказывается - полный порядок и он тут же дает мне отповедь:
  -Отставить разговорчики, товарищ призывник! А не то я ознакомлю вас с общевоинским уставом, особенно с тем его пунктом, где сказано, что военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, и для закрепления пройденного материала, выдам вам валенки вместо сапог и ватные штаны, вместо положенного х/б. Получил, расписался и шагом марш обмундировываться, размер его видите ли не устраивает! Может еще скажешь, что фасон - не тот, или коллекция эта из моды уже вышла?
  Недовольный моим ироничным замечанием, ворчит старший прапорщик, и следом за кирзовыми сапогами сорок четвертого размера, вываливает передо мной на стойку выдачи, кучу пыльного, армейского скарба, а я послушнои уже без лишних слов, сгребаю все это добро со стойки и босиком шлепаю к длинной, деревянной скамье в углу вещевого склада, на которой Ильяс уже предусмотрительно занял для меня место.
  -А вот интересно, с другими частями тела у этого снабженца - так же легко дело обстоит, ну в смысле он любой размер по глазам определить может, или только размер обуви?
  Вслух рассуждает Ильяс, который слышал всю мою перепалку со старшим прапорщиком у окошка выдачи обмундирования, и проникшись моими обувными проблеммами. Не отвечая на его вопрос, я с грехом пополам мотаю портянки и вставляю свою ноги в свои новые фасонные сапоги сорок четвертого размера, однако, уже через пару шагов портянки вполне закономерно сбиваются, образовывая две жесткие кучи тряпья в носах сапог, но, зато ноги в сапогах хоть как-то фиксируются и перестают убегать вперед меня на лишних четыре размера.
  Во время своей первой срочной службы в Узбекистане, в Чирчикском учебном антитеррористическом центре специального назначения, куда я попал милостью своего несостоявшегося тестя - Калинина Виталия Николаевича, выправившего мне поддельный паспорт гражданина Республики Узбекистан, нам выдавали носки, вместо портянок и удобные матерчатые берцы американского производства, вместо сапог. А потому, за все три года своей альтернативной службы с регулярными армейскими сборами, парашютными прыжками, и даже той короткой двухнедельной войной в горах под Баткентом, я так толком и не научился мотать простые русские портянки, и не привык к старым добрым кирзовым сапогам, но Ильясу об этом, разумеется, знать не следует, ибо для него я - такой же точно дух - первогодок никогда не нюхавший воинской службы, как и он сам.
  -Человек, который это придумал... я найду тебя и повешу на этих портянках!
  Отчаянно рычит и ругается у меня за спиной Ильяс - он накрутил свои портянки так, что его ноги тут же превратились в бесформенные культи и не лезут в сапоги.
  -Ничего у тебя не выйдет, уважаемый Ильяс ибн Ирбис аль Энгельс! Со смехом отвечаю я ему.
  
  
  -Это почему же не выйдет?
  Недоверчиво переспрашивает у меня Ильяс и я старательно ему поясняю:
  -А потому не выйдет, глубокоуважаемый Ильяс ибн Ирбис, что мода на портянки в русской армии не меняется уже лет, эдак, триста! И придумал их наверняка кто-то из самодержцев рассейских, например Алексей Михайлович, царь - тишайший. А посему,грешно тебе - нехристю замахиваться на русскую царскую особу-то, а?!
  Весело подмигиваю я своему приятелю и тот принимается озадаченно скрести у себя в затылке:
  - А при чем тут русский царь-то?
  Совершенно искренне удивляется Ильяс и мне приходиться объяснять моему новому другу, что в дореволюционной России государи-императоры, а также императрицы, не гнушались самолично заниматься моделированием военной формы для своей гвардии, не то что в нынешние времена, когда этим благородным царским делом занимаются всякие новомодные кутюрье, причем иногда - сомнительной половой ориентации!
  -А теперь представь себе, мой брат по славному и непобедимому русскому оружию, Ильяс ибн Ирбис - как было бы круто, если бы мы носили форму, разработанную лично Президентом Российской Федерации, а?!
  Я плотно зажмурился и моя богатая фантазия нарисовала перед моим мысленным взором следующую фантастическую картину:
  "...на Москву опускается короткая майская ночь и куранты на Спасской Башне неторопливо и величественно отбивают полночь. Александровский сад погружен в таинственную тишину, напоенную запахом цветущей сирени, у тщательно подстриженных кустов которой, ветер не качнет ни единой веточки! Громада Спасской башни тонет во мраке весенней ночи, словно пирамида Хеопса во тьме веков, и только одинокое окно Кремля, призывно льет мягкий желтый свет на серую брусчатку Красной Площади. А там, за толстенными стенами, помнящими еще бессонные ночи Иоана Васильевича Грозного, до кровавого исступления бьющего о пол земные поклоны по очередному боярину, забавы ради посаженного им же на кол, или ночные бдения родственника всех советских народов, по политической линии - товарища Иосифа Виссарионовича Сталина, за этимитолстенными стенами, пропитанными историей и куриными яйцами (ей - ей не вру! Когда-то давно вычитал в одной умной книжке, что при строительстве Московского Кремля зодчие, строители то - бишь, добавляли в строительный раствор белки куриных яиц), в кабинете с неизвестной мне геометрией (вот в штатах, точно известно, что кабинет президента - овальный). Так вот, в этой самой светёлочке сидит, шутка сказать - сам Гарант Конституции Рассейской!
  И не просто сидит, а терзаемый неописуемыми муками творчества, и поминутно поминая всуе отца и сына Бушей, а также их боевую соратницупо госдепу - Лизу Райт, с очень неблагозвучной для русского уха, приставкой к имени, вырисовывает на эскизе солдатских кальсон, гульфик! При этом,еще и попутно решая важную стратегическую оборонную задачу: на какую сторону в нем разместить солдатское хозяйство? Ведь, как ни крути, а оно - хозяйство это, является стратегическим орудием для воспроизводства нации, а стало быть и средством для преодоления глубочайшего демографического кризиса, в который нашу многострадальную страну вогнали кариес, вкупе с коррупцией и критическими днями!"
  Заканчиваю я свою фантастическую зарисовку на политическую тему бессонных кремлевских ночей, эдакой философской увертюрой, и вопросительно поглядывая на своего единственного благодарного слушателя в лице Ильяса, в ожидании заслуженных мною оваций.
  -Ну, ты и наплел здесь: Кремль, Президент, секретутка американского госдепа Кондолиза Райт!
  Со смехом хлопает меня по плечу Ильяс, вместо оваций. Он стоит напротив меня, переливаясь своим новеньким, ярко - зеленым камуфляжем, словно ящерица только что сменившая кожу, и теперь его восточное происхождение выдают только лишь узкие глаза, хищно поблескивающие под козырьком кепки, да по - кавалерийски кривые ноги, которые не может скрыть даже широкий покрой армейских брюк.
  -С американским госдепом и воспроизводством российской нации - все вроде бы ясно, а ты вот лучше мне скажи, где и чем бы нам с тобой подкрепиться, чтобы наши средствавоспроизводства нации сохранили свою функциональность?!
  Добавляет он, и я совершенно отчетливо чувствую в своем желудке сосущие позывы.
  -А у тебя разве нет ничего, чтобы на зуб положить?
  С надеждой спрашиваю я у Ильяса.
  -Да я бы сейчас с удовольствием положилне только на зуб, но и на все это заведение разом! Но вот только боюсь, то что я готов положить - будет не съедобно для нас с тобой, а свою корзинку со снедью, лобстерами там, фуагра, бутылкой Шабли и прочей чепухой я, к сожалению, забыл в своем фамильном имении, на рояле Бекштейн - вот такая незадача вышла, граф!
  Подражая моему возвышенному старорежимному слогу, отвечает Ильяс, и мои робкие надежды полакомиться домашним мясом по - казахски, тут же погибают в страшных судорогах (не иначе как от свинного гриппа).
  -Ну что же, пойдем тогда пообщаемся с народными массами, как говорится: "С простыми сельскими парнями, которые у нас на каждом шагу!" может быть и удасться разжиться чем нибудь съедобным для поддержания функции воспроизводства нации.
  Предложил я своему новому другу, и поскольку после своей упаковки в пятнисто-зеленое обмундирование, мы с Ильясом стали решительно никому не нужны, то мы с ним наугад побрели по гулким, полутемным коридорам областного сборного пункта, в воздухе которого, почти осязаемо, носилась тревога, вперемешку с вонью нестиранных носков и портянок.
  Миновав несколько бетонных кишок, сдавленных со всех сторон выкрашенными в унылый серо-зеленый цвет стенами, мы, наконец, добрались до актового зала, плотно заставленного старыми ученическими партами. Здесь было людно и шумно от одетых в такую же как и на нас, пятнистую зеленую форму, лысых парней и мы с Ильясом сразу же органично вписались в эту людскую массу, спаянную общими проблемами и заботами армейской жизни. А они оказались довольно себе примитивными и компактно уместились в два простых желания: поесть и откосить от неожиданных работ, которые так же неожиданно и спонтанно возникали в похмельных головах, забредающих в этот стихийный зал ожидания, время от времени, офицеров и прапорщиков.
  Причем, как мы вскорости с Ильясом выяснили, первое желание систематически превалировало над вторым, ичастота смены этих желаний всецело зависела от степени наполнения солдатских желудков. Однако, в данный момент, нашими с Ильясом умами, всецело завладел инстинкт потребности в хлебе насущном, а это заставляло нас шевелить мозгами, преимущественно только в этом направлении.
  Я огляделся, в этот момент сам себе напоминая Кутузова, одним глазом озирающего с Филёвских высот позиции неприятеля, правда глаза у меня все же было два, что выгодно отличало меня от прославленного князя - победителя не менее прославленного императора Наполеона. Однако, стоило мне ошибиться с выбором объекта атаки, и я рисковал уподобиться ему, по крайней мере, до первой звезды.
  -Итак, ваше превосходительство, как видите, перед нами неприятельский продовольственный обоз.
  Подмигнул я своему новому другу, продолжая развивать продовольственную тему.
  - И наша задача состоит в том, чтобы отбить его у противника. Вопрос лишь в том, какими при этом воспользоваться средствами: лихой ли кавалерийской атакой, или скрытным партизанским рейдом?
  Я глянул на Ильяса, ожидая его реакции на свое предложение, и эта реакция не замедлила себя долго ждать:
  -Лично я бы прибег к банальной экспроприации, в лучших традициях большевиков! Я, к примеру, знаю десять сравнительно честных способов отъема еды.
  Сглотнув слюну, ответил мне Ильяс, и при взгляде на своего друга, мне стало нехорошо, поскольку его его узкие монгольские глаза горели голодным огнем, и он сейчас был живым олицетворением картины Батый под стенами стольного Киев-Града.
  -Ну что же, ваше превосходительство! Готов выслушать вашу диспозицию относительно предстоящей операции по захвату вражеского обоза.
  Подбодрил я своего товарища по несчастью.
  -Легко, моншер!
  Тут же озвался Ильяс, чем несколько покоробил мои гражданские чувства:
  - Впредь, граф, если вам приспичит перейти на язык великого отца и сына Дюма, а также их Парижской Богоматери, то я предпочел бы зваться нейтрально - "ситуаен", что по французски означает гражданин, причем, желательно в этом обращении благополучно опустить перечисление всех моих титулов и регалий! Впрочем, извольте продолжать дальше.
  -Ну, так вот, мой брат по оружию, обрати внимание на тот факт, что часть этих особей,
  С этими словами, Ильяс широким жестом обвел пеструю толпу, собравшуюся в актовом зале и продолжил изложение своего стратегического замысла:
  - Имеет характерный зеленый окрас шкур, тогда как некоторые из них еще не облиняли на лето, а следовательно, что?
  Вопросительно поднял он свой указательный палец к потолку и сам тут же ответил на свой вопрос:
  -А, следовательно они, то есть эти пока еще не облинявшиеособи, совсем недавно попали в естественную среду обитания, в наши, так сказать дикие армейские джунгли!
  Я вгляделся в разношерстную толпу, в которой по крылатому выражению поэта "...смешались в кучу кони, люди", и действительно - заметил ее резкий диссонанс: так, здесь рядом с чьей-то абсолютно лысой башкой, соседствовали буйные русые кудри, а новенький и еще не обмятый армейский китель, пачкался о чью-то мятую и засаленную гражданскую футболку. И ничего удивительного в этом не было, ибо все, кого уже определили в какую либо команду (так сказать купили, как меня с Ильясом) и кто ждал отправки в свою воинскую часть со дня на день - были уже полностью обмундированы, а вот те, чья армейская судьба еще не обрела своих четких очертаний в виде номера будущей воинской части, ходили, словно колхозные пугала, в старом и грязном гражданском тряпье, в котором их привезли на сборный пункт.
  -Ценное умозаключение, коллега!
  Согласился я со своим другом и тут же спросил у него:
  -Ну, и что же из этого следует?
  -Как это что, как что?!
  Ильяс от волнения даже вытаращил глаза и стал похож на китайца, страдающего запором.
  -Меня в первый же день по приезду сюда два каких-то упыря знаешь как лихо развели? Ну, просто, как последнего лоха! Подошли и говорят, что как только тебя в воинскую команду определят и выдадут форму, так тут же сержанты из этой команды отберут весь твой домашний харч и сожрут его сами, а потому, если не хочешь давиться военкоматовской перловкой, съедай все сейчас. Ну я и рад стараться - уминать домашние пирожки, а так как сам все не осилил, то с этими двумя и поделился по доброте душевной, все-равно думал, что сержанты отберут!
  -Ах, вот как!? Так значит харч все - таки был? А кто мне только что заливал, что лобстеры, блин, на рояле забыл? Злокачественно ты поступаешь с другом, уважаемый Ильяс ибн Ирбис!
  С укором покачал я головой, заметив неподдельное смущение в глазах Ильяса.
  -Расскажи я тебе об этом сразу, ты бы подумал еще, что связался с каким-то лошарой!
  Смущенно сознался мне Ильяс, выдавая свои сокровенные мысли.
  - Ну, тогда бы и я тебе рассказал о том, что мой тормозок с едой банально сперли едва только я переступил порог сборного пункта, и мы были бы с тобой на равных в плане "лоховатости".
  С усмешкой ответил я, подмигнув Ильясу и совершенно успокоив его.
  -Ну вот видишь, значит получается, что мы с тобой собираемя действовать по классической большевистской формуле: "экспроприации экспроприаторов"!
  Радостно улыбнулся мне Ильяс, оценив откровенность моего признания.
  -Иначе говоря, уважаемый Ильяс ибн Ирбис, ты предлагаешь мне обуть еще не одетых?
  Рассмеялся я, оценив стратегический план моего друга.
  -Ну да! Пойдем сейчас и обрушим их продовольственную пирамиду, заодно исключив парочку лохов из здешней пищевой цепочки.
  Прищурил свои и без того узкие глаза Ильяс, впившись взглядом голодного хищника в дальний угол зала. Я тоже глянул в ту сторону, куда метал свои алчные взгляды мой боевой друг и обнаружил там четверых, скучающих за столом парней. Все четверо были одеты по-гражданке и любовно обнимались с объмистыми пакетами и сумками, один вид которых вызывал в наших с Ильясом желудках, голодные спазмы.
  -Начинаю я, ибо вид у меня, пардон, более представительный! А ты сам подбирай момент, когда включиться в мою игру, и не давай им, сукиным детям, опомниться: крой их личными примерами, ведь они их все-равно не проверят! Как говорил Остап Бендер: побольше цинизма - людям это нравится!
  На ходу шепнул я последние инструкции Ильясу, уже настраиваясь на роль экспроприатора.
  -Слушаюсь, ваше благородь!
  Буркнул мне в ответ Ильяс, пристраиваясь мне в затылок. Приняв скучающе - равнодушный вид бывалых солдат - окопников и старательно отводя взгляд, чтобы не было заметно голодного блеска в наших глазах, мы с Ильясом, морской походкой в развалку, подошли к намечающимся жертвам экспроприации.
  -А-ну, анализы, в темпе расчистили для двух ветеранов посадочную площадку!
  Зычно скомандовал я, заставив кемаривших за столом пацанов вскочить, как ошпаренных, а крайний от нас паренек, без лишних вопросов сдвинул свой мосластый зад, освободив для нас краешек скамейки, и тут же Ильяс, с присказкой "ну и штормит сегодня!" ухватился за этот край скамейки и рывком подняв ее над полом, сгрузил обоих сидевших на ней парней, на пол.Оба будущих воина, шлепнувшись на пол и не выказав при этом ни малейшего возмущения, шустро вскочили на ноги и обежав стол вокруг, тут же примостили свои зады на второй скамейке, усердно кряхтя и пихаясь при этом своими пятыми точками с коренными ее обитателями.
  "Итак, начало было положено!" Про себя отметил я, приготовившись разыграть второй акт интермедии под названием "самое слабое звено". Руководствуясь своими принципами искусственного отбора "слабых звеньев", коих у меня насчитывалось целых два и первый из этих принципов гласил, что намечающаяся жертва не должна быть особенно обременена интеллектом, причем, желательно, чтобы этот благоприятный фактор был написан заглавными буквами на ее, жертвы то есть, лице. Второй же принцип предполагал выбор в качестве жертвы доминирующей особи, которую бы послушалось остальное стадо, ибо назвать это разношерстное сборище сплоченным воинским коллективом - просто не поворачивался язык!
  Под оба этих моих критерия отбора, очень удачно подходила сидящая напротив меня, в центре, особь и это уже потом, в процессе естесственной армейской эволюции, на смену рафинированному дарвиновскому термину "особь", придет простое, рабоче - крестьянское определение этого подвида млекопитающих - "тело", которому, впоследствии, суждено эволюционировать сначало до "духа", ну а после пройти славный эволюционный путь до самого "дембеля". Однако, не будем опережать сей процесс, ведь всему назначенно свое время, а вместо этого сосредоточимся пока на делах насущных, которые занимали нас с Ильясом гораздо более всех остальных дел, ибо наши с ним желудки настоятельно требовали пищи.
  -Ну что, братва, скучаете?! Небось у вас уже "шакалы" побывали и оставили вас без единой капли бухла и крошки жратвы?
  Подмигнул я выбранному мной объекту экспроприации, пока Ильяс, пользуясь благоприятным моментом,окучивал его соседа, применяя при этом на нем добрую, обезоруживающую улыбку монгольского завоевателя и ненормативную русскую лексику, отчего парень весь пошел малиновыми пятнами.
  -Какие - такие "шакалы"?
  Заинтересовался мой "объект", среагировав на мое, отдающее кастовой значимостью и успокаивающее бдительность обращение "братва".
  -Ну, как какие! Вы что, пацаны, с луны что ли свалились?!
  Искренне удивился я его вопросу.
  -Вы что, еще ни в какую команду не зачислены?
  Округлил глаза Ильяс, присоединяясь к нашему диалогу и старательно подыгрывая мне.
  -Ну почему не зачислены - зачислены, в шестидесятую "бе"!
  Гордо отрапортовал мне мой подопечный, причем я нисколько не удивился, услышав вместе с номером команды литер "б", ибо в наличии именно этого литера "бе" у своего подопечного, я нисколько не сомневался, побирая себе объект для экса, как раз из таких вот - ограниченно годных инвалидов умственного труда. Все дело было в том, что литер "б" в личном деле, обозначал категорию годности призывника и начинаясь с неограниченно - годной категории "а", заканчивался на полностью негодной "г", что вобщем-то было очень символично и говорило само за себя. Таким образом в категорию, обозначенную литером "б", сливали ограниченно - годных призывников, так сказать второй сорт, но вместе с тем, никто из носивших на себе это позорное тавро, даже и не думал огорчаться, подтерждая тем самым народную мудрость о том, что только в России ограниченный человек имеет неограниченные возможности, как впрочем, не думал огорчаться этому обстоятельству и мой подопечный. Вместо этого принявшийся дотошно выпытывать у меня, чем для него чревато зачисление именно в эту команду, а не в какую то иную.
  -А че с нашей командой не так?
  Спросил он у меня, все еще внешне храбрясь, но уже предчувствуя какую нибудь пакость со стороны своей армейской судьбы - злодейки.
  -Да все с вашей командой так, не бзди ты так, братело! Шестидесятая команда обозначает, что служить вы будете за шестидесятой параллелью, где нибудь на мысе Дежнева, или на земле Санникова, а буковка "бе" обозначает, что оружие вам-не положено, да и ни к чему оно вам там, на северном полюсе-то, там же одни только пингвины, а они на человека не нападают!
  С радостной улыбкой успокоил я свой объект.
  -А шакалы тут, при чем?
  Мгновенно изменившись в лице, неуверенным голосом спросил у меня мой объект за всех четверых своих товарищей по команде.
  -А шакалы, браток - это офицеры, которые служат здесь, на сборном пункте, и вот как-раз они и должны были все это до вас довести, а заодно объяснить: где получать форму, ну и...отобрать все домашние харчи, разумеется!
  Подключился к моему спектаклю, Ильяс.
  -Как это - отобрать домашние харчи? Почему отобрать? На каком основании?!
  Разом загалдели все четверо парней, вскочив со своих скамеек.
  -Что значит на каком основании?!
  Искренне удивился я и пояснил им:
  -Конечно же на основании Устава Вооруженных Сил Российской Федерации! В армии все делается на основании этого устава, понятно?!
  -А при чем тут устав Вооруженных Сил и наши домашние харчи?
  Не сдавался мой подопечный, у которого в руках был самый увесистый пакет с едой, и торчащими из него в разные стороны палками копченой колбасы.
  -А при том, что в уставе Вооруженных Сил русским по белому написано, что военнослужащий обязан бережно относится к вверенному ему военному имуществу, а ну как у тебя от протухших домашних харчей понос случится? И все- обос...ал новую форму, выданную тебе на целый год вперед, то есть намеренно испортил вверенное тебе военное имущество, а это уже, землячок, статья 122-я пункт "бе": "Умышленная порча государственного имущества", и карается она сроком до двух лет лишения свободы!
  Любезно разъяснил моему подопечному Ильяс, при этом сделав пальцами выразительный жест, сложив их в виде решетки, сквозь которую голодным хищным блеском,выразительно сверкнули его восточные глаза.
  -...а когда у нас харчи отобрать должны?
  Неуверенным голосом протянул один из парней, притихшей четверки.
  -Да вот как только форму вам новую выдадут, так сразу домашний харч и отберут, прямо в вошебойке, или по научному - на вещевом складе, а вас самих, за это - поставят на полное армейское довольствие.
  Ответил я ему, подробно описав интересующемуся призывнику весь процесс принятия призывника на армейское довольствие. И тут уже не выдержал мой подопечный:
  -А как тут кормят-то?
  -Да не переживайте, пацаны, кормят здесь нормально: утром - пшеная кашка на водичке и без хлебушка, а вечерком - по одной вареной свекле на двоих. Ах да, забыл совсем, еще бывает из офицерской столовой вареный лук приносят - ну тот, что из борща выловят, так что с голоду -точно не помрете!
  Подмигнул я своему подопечному одним глазом, не в силах отвести второй от его пакета с едой из которого так аппетитно торчат дубинки копченой колбасы.
  -Вот же бля, попали мы с вами, пацаны !
  Шумно, словно тюлень, выдохнул мой подопечный, активно превращаясь в "самое слабое звено" этой пищевой цепочки, и мне теперь осталось провести лишь последний легкий толчок для того, чтобы запустить весь наш стройный план в действие, при этом рычаг для этого волшебного толчка, словно по щучьему велению незамедлительно является мне, материализовавшись в образе маленького и пухлого прапорщика с огненно - рыжими усами. При этом прапор, дико вытаращив глаза, орет на нашу деморализованную пищевую цепочку так, что у нас с Ильясом начинает звенеть в ушах:
  -Товарищ призывник, твою мать! Ты какого х... здесь, аж вчетвером прохлаждаешься, когда вся команда уже получила вещевое довольствие, а мы там бегаем один на один сам с собой и ищем: а где же это, позвольте вас спросить, наш призывник, в количестве целых четырех штук ходит? А он здесь, значит, расселся, весь вчетвером, и в ус себе не дует! А ну-ка, каждый поочереди - встал и всем дуэтом марш на вещевой склад получать новое обмундирование, сапоги и прочее пищевое довольствие!
  Признаюсь честно, от такого монолога охренели не только четверо пацанов из шестидесятой команды, к которым это воззвание и относилось, но и мы с Ильясом, тщетно пытаясь перевести его речь на нормальный русский язык и понять из слов прапорщика: во скольких экземплярах он посчитал себя, и почему четверку пацанов он называет дуэтом - возможно прапорщик не знает, что четверо исполнителей составляют не дуэт, а квартет, а может быть как раз и знает, просто двое из этой четверки призывников приписанны совсем к другой команде?
  Правда этих целых четыре штуки призывников, были сейчас обеспокоены вовсе не дикими лексическими выкрутасами рыжеусого прапорщика, а перспективой расстаться со своими сумками и пакетами, под завязку набитыми домашней снедью, и потому "вставать поочереди и маршировать всем своим дуэтом на вещевой склад за новыми сапогами и прочими съестными припасами" совсем не торопились.
  -Ну вот, видал, друг Илюха, еще четверых лохов сейчас "обезжирят" на благо Родины.
  Вздохнув обратился ко мне Ильяс, успев незаметно подмигнуть и давая мне тем - самым сигнал подыграть ему, что я немедленно и сделал:
  -А вы чего сидите - команды не слышали, что ли?! Вам же приказали: шагом марш на вещевой склад получать казенное и сдавать домашнее, им там как раз вашей колбасы на закусь не хватает!
  Подыгрывая Ильясу, напустился я на убитую горем четверку.
  -Вот же б...дь пиз...ц какой-то! Да еб...сь вы все конем, суки тыловые!
  Прорвало, наконец, моего подопечного, на глазах которого, аж выступили слезы от обиды. Впрочем, в глазах остальных тоже метались вполне различимые страх и отчаяние.
  -А че мне теперь делать-то: мне же вся родня хавку собирала на проводы, и все теперь этим сукам потным отдать?
  Выматерившись как следует, на этот раз более конкретно сформулировал свою мысль он.
  -Ну зачем же отдавать им такое богатство на халяву! Предлагаю поступить так: вы перекладываете в наши вещмешки свой харч, у нас там один хрен- только уставщина, и мы идем вместе с вами и там ждем вас на выходе из вещевого склада, ну, а там как только вас обмундируют в новую форму - тут же получите все назад в полной целости и сохранности, а то нас достало уже смотреть как эти военкоматовские шакалы реальных пацанов разводят!
  Выступил со спасительным предложением я, с удовольствием отметив как в глазах всей четверки при этом вспыхнула надежда. "Нет, ей Богу, с вас бы сейчас картину писать под названием: "Вера в светлое будущее", про себя усмехнулся я, решительно поднимаясь из-за стола и протягивая руку к пакету с едой.
  -Слушайте, пацаны!
  Это уже вступает в разговор мой друг Ильяс:
  -Бывает и так, что из вещевого склада выводят через черный ход, прямо к автобусу, идущему на вокзал, и тогда - прощай половая жизнь!
  Он закатываетсвои узкие монгольские глаза, изображая насколько плачевным может быть в их случае финал, и тут же добавляет:
  -Так что вы парни, того - налетай на закусь по дороге на склад, не стесняйтесь!
  Именно в этот момент я оценил глубину души своего нового друга, ведь он отлично понимал, что предложенный мной вариант экспроприации, предполагает полную конфискацию съестных запасов у этих бедолаг, а так, Ильяс давал им возможность насладиться домашней снедью, хотя бы на бегу до вещевого склада. И меня неприятно поразила эта неожиданная мысль: "Неужели я настолько черств и циничен, что смогу вот так, запросто отнять последний кусок у пацана, который младше меня лет на восемь?!" Понятно, что в свое оправдание я мог бы привести множество контраргументов, типа "Не я такой - жизнь такая", или классическое Плавтиевское: "homohominilupusest" человек - человеку волк! Либо, уж и вовсе банальное: "В большой семье "жевалом"не щелкают", и все же факт оставался фактом: я без зазрения совести собирался отнять у этих сопливых пацанов всю их еду! А потому я был несказанно рад выдумке Ильяса и поддержал выдумку друга со всем пылом своей очерствевшей души:
  -Да, пацаны, мой друг конкретное дело говорит - бывает и так: вот вчера, к примеру, забирали отсюда команду десантников в Рязанскую дивизию ВДВ, так одному чуваку даже поср...ть не дали - так не сра...ши и увезли Родину защищать! Пообещали, правда, что дадут ему возможность облегчится по дороге до воинской части, пока будет лететь с высоты трех километров и в свободном падении изучать матчастьсвоегопарашюта, их ведь, бедолаг, так сразу с парашютами и забрали, погрузили в самолет и над Рязанью, говорят, всех повыбрасывали с высоты какраз тех - самых трех километров. Так что вы, парни, действительно - рубаните на последок-то!
  То что происходило с нашими подопечными дальше, хорошо бы показывать по каналу AnimalPlanet, в рубрике "Голодные игры акул", ибо пацаны на ходу рвали съестные припасы из своих пакетов и котомок, с таким остервенением, что от этих пакетов мгновенно остались одни лохмотья, а количество положенных в пакеты вареных яиц уменьшалось не по минутам, а буквально - по шагам! Где-то через полгода, в темном углу казарменной "располаги", прячась от озверевших от голода дедов, эти четверо еще с благодарностью вспомнят нас за то пиршество желудка, которое мы устроили им на Саратовском сборном пункте Елшанка, но, тогда ими уже будет владеть сосвсем другая реальность, существующая в совершенно иных измерениях и координатных системах. До них, наконец, дойдет весь смысл древней армейской мудрости - исчислять время продуктами, и эти четверо несчастных салабонов будут, словно мантру твердить строки неизвестного им армейского поэта, ведя свой унылый подсчет вяло текущим серым армейским будням:
  Масло съел - и день прошел
  Съел яйцо - и нет недели!
  Что б еще такого съесть,
  Чтоб два года пролетели?
  
  Перед самыми дверями вещевого склада, старший этой прожорливой команды, по собачьи заглядывая нам с Ильясом в глаза и торопливо дожевывая колбасу, произносит:
  -Ну че, пацаны, мы пошли, а вы уж тут, того - посторожите харч до нашего возвращения, ну а мы как вернемся-так с вами им по братски и поделимся?!
  Не в силах говорить от подкатившей к горлу голодной слюны, мы с Ильясом только утвердительно киваем головами, и втолкнув четверку торопливо дожевывающих пацанов в темное чрево вещевого склада, бегом устремляемся назад по полутемным коридорам сборного пункта, и сдерживая при этом себя из последних сил, долго и придирчиво выбираем для себя место поукромнее, и, наконец, найдя такое место в дальнем и совершенно темном аппендиксе тупикового коридора, раскладываем там добытое нами съестное богатство прямо на подоконнике. При этом, пока мой новый друг Ильяс "сервирует стол", раскладывая на извлеченном из одного пакета чистом полотенце, добытую нами снедь, я будучи не в силах смотреть на все это - отворачиваюсь от негои начинаю нервно прохаживаться по коридору, в паре метров от подоконника, то и дело сглатывая голодную слюну.
  -Ну что, граф, прошу к столу!
  Наконец радостно и немного пафосно восклицает Ильяс, широким жестом приглашая меня к подоконнику и добавляя при этом:
  -Отобедаем, чем Бог послал.
  Дважды приглашать меня не пришлось и через десять минут, будучи уже в самом конце процесса поедания пищи и слегка отупев от сытой истомы, я в уме пытаюсь подсчитать количество съеденного нами за эти десять минут, при этом полученная цифра впечатляет меня и с трудом умещается в моей голове, что не мешает каким-то совершенно невообразимым образом всему съеденномууместиться в наших желудках. А съесть за эти десять минут мы умудряемся, ни много ни мало: двенадцать вареных яиц, две целых вареных курицы, плюс запчасти от уже разобранной до нас четверкой парней, третьей и совершенно неподдающееся подсчтету количество пирожков с различными начинками, а также - большой кусок сала домашней засолки.
  Останавливаемся мы с Ильясом только тогда, когда отхлебнув по разу прямо из горлышка вакуумной упаковки с томатным соком, неожиданно обнаружив там вместо сока - чистейший деревенский первач, лишь слегка подкрашенный томатом. Искренне восхитившись находчивостью местной голытьбы, я еще раз и уже аккуратнее прикладываюсь к горлышку пакета с псевдо - соком, и едва отдышавшись от крепкой деревенской сивухи, снова удивленно таращу глаза, на этот раз уже от увиденного: мой новый друг Ильяс,предварительно сделав изрядный глоток первача, лихо закусывает его шматом соленого сала!
  -Ну ты даешь, амиго! А как же Аллах и все - такое, или его взор просто брезгует проникать под кров этого недостойного заведения, шайтан бы его побрал?!
  Искренне восхищаюсь я подобным глумлением над догматами Ислама, а Ильяс, спокойно дожевав сало, с невозмутимым видом изрекает:
  -А мне мулла этот грех - заранее отпустил!
  -Как это?
  Не понял я, впервые слыша о чем-то подобном и мой новый друг старательно мне разъясяет:
  -А вот так, в Коране в одной из его Сур сказано, что мусульманин, находящийся в военном походе, во время священной войны -Джихад, освобождается от некоторых запретов, наложенных на него в мирной жизни, но это происходит только в том случае, если мулла согласится взять его грех на себя и замолить его потом перед Аллахом!
  Назидательно поднимает указательный палец кверху Ильяс.
  -Ну и как, согласился он в твоем случае?
  Выдыхаю я, на одном дыхании выслушав от него эту теологическую справку.
  -Конечно согласился, я же ему целого барана привел!
  Гордо ответил мне Ильяс, довольно ухмыляясь своей находчивости.
  -Надо же, век живи - век учись! А я до сих пор считал для вас - мусульман, все послабления "режима" заключаются только в возможности трескать от пуза по ночам, во время вашего поста Рамадан.
  Хмыкнул я, еще раз прикладываясь к горлышку пакета "с секретом".
  -Что-то наших горе - вояк не видать.
  С прищуром оглядев темный аппендикс коридора, печально вздыхает Ильяс.
  -А может их действительно забрали прямо из вошебойки?
  Предполагаю я певое, что приходит мне на ум.
  -Ну да, вместе с выданными парашютами!
  Криво ухмыляется мне в ответ Ильяс, вспоминая выдуманную мною для устрашения байку.
  -А если их шестидесятая команда, набирается в подводный флот?
  Устало зевнув, спрашиваю я у него, предоставляя своему другу возможность вслед за мной схохмить на эту тему.
  -Ну тогда значит отправили их всех прямо с аквалангами и в ластах.
  Бодро отвечает мне Ильяс, с любопытством оглядываясь по сторонам.
  От выпитого самогона мне сделалось тепло, легко и приятно на душе и жизнь,отныне, воспринималась исключительно в верном аспекте и мажорных тонах, войдя в правильное и размеренное русло, до того спокойное и правильное, что меня уже даже перестал смущать царивший здесь всеобщий бардак, а также ввергать в постоянное уныние вид облупленных и местами покрытые плесенью, серых стен.
  -Сейчас бы еще соснуть где нибудь пару часиков.
  Широко зевнув, сладко потянулся я и продолжил:
  -И можно считать, что исполнение моего гражданского долга, началось для меня так же приятно, как и исполнение долга супружеского!
  Но моего нового друга - достойного потомка ордынских ханов, в свое время устроивших грандиозную пьянку на костях русских князей, проморгавших вторжения их войска и разбитых в битве на реке Калка, теперь, похоже потянуло на подвиги:
  - Ну что, ваше благородие: предлагаю выдвинуться пешим порядком, для рекогносцировки местности.
  Бодрым тоном, предложил мне Ильяс, продолжая пристально всматриваться в полутемный коридор областного военкомата.
  -Ага, и во время этой рекогносцировки нарваться на раскулаченных нами "обозников".
  Лениво ответил ему я, пытаясь примоститься на расстеленном прямо на полу бушлате, который я отстегнул от своего вещмешка и посетовав при этом:
  -Эх, маловата кольчужка!
  Сокрушенно вздохнул я, наконец, умастив на бушлате свое бренное тело, лишь наполовину.
  -Ну, а если и нарвемся на них - то дадим им бой и глядишь - еще что нибудь у них "откулачим"!
  Не сдавался Ильяс, возражая против моих доводов об опасности этого похода.
  -Да нечего у них уже ничего "откулачивать"!
  Зевнул я в ответ, и пояснил другу свой скепсис:
  -Ровно полчаса назад, вся наша героическая "обозная" команда была переведена на полное государственное довольствие, а ты, помнится мне - сам говорил о том, что покушение на государственное имущество карается какой-то там статьей Уголовного Кодекса Российской Федерации!
  -Ну и хрен с ним тогда - с этим государственным барахлом!
  Решительно рубанул воздух ладонью Ильяс и добавил:
  -Пошли тогда просто так по военкомату пошляемся, а то еще геморрой себе здесь насидим!
  Замечание было верным, ибо последние полчаса мы, сытые и полупьяные, совершенно разомлев, сидели в дальнем углу темного коридора, подложив под свои филейные части бушлаты и вещевые мешки, набитые нехитрым армейским скарбом.
  -Ладно - уговорил, рекогносцировка - так рекогносцировка.
  Вздохнул я, поднимаясь на ноги и подбирая с пола свой бушлат.
  Подобрав свои вещевые мешки и пристегнув к ним скатки бушлатов, мы неспеша двинулись по темному коридору, в конце которого в духе жанра, мерцал неясный зеленоватый свет. Двигаясь на этот свет, который сулил мне новую, и доселе не изведанную жизнь, я и подвел итог своим первым армейским впечатлениям, совершенно не считая сейчас ту странную череду месячных сборов с разгульными студенческими сессиями, которые у меня были в Узбекистане - настоящей армейской службой.
  "Нет, поистине армия - это не просто другая, скрытая от нас до поры форма жизни, это, если угодно - застрявший во всех измерениях, сразу, мирок, живущий по своим собственным обособленным законам, а порой и вовсе - без таковых. А заодно с законами, этот странный мирок анархически игнорирует всяческие нормы поведения, вместе с правилами приличия и прочей шелухой, которой обычно стыдливопокрыто голое природное естество нашего мира, и потому всякий, попавший в этот мирок впервые, из другого, вдоль и поперек исхоженного и привычного для него мира, в первые мгновения предсказуемо теряет почву под ногами, поскольку эта почва в том, прежнем мире, была составлена из всевозможных "можно - нельзя" и "хорошо - плохо", и обильно удобрена с ранних лет воспитанием, обучением и наставлением на путь истинный.
  И эта мгновенная метаморфоза, привычного для нас окружающего мира, в новый мир - "мир цвета хаки", на каждого действует по разному, лично у меня, первые часы адаптации в нем оставили стойкие ощущения персонального участия в русской народной сказке, причем, сразу во всех ее сюжетах и с практически не изменившимися персонажами. Так, вместо удалых и румяных купцов Калашниковых, здесь на каждом шагу попадались толстые и веселые прапорщики с сальными и красными, как вареная свекла, щеками.Они что-то непрерывно жевали, при этом передвигаясь по коридорам с такой бешенной скоростью, которая реально угрожающей здоровью окружающих!
  Вместо страшных и косматых ведьм, из добрых молодцев во всю сосали кровь пожилые толстые врачихи, в мятых и давно не стиранных халатах, а русалки в откровенных мини - юбках, сидели вовсе не на ветвях, а на расшатанных стульях, в кабинетах с огромными картотеками, и добрых молодцев в свои ласковые и тихие омуты заманить не пытались, поскольку, во первых от добрых молодцев за версту разило перегаром и запахом нестиранных носков, а во вторых, кроме обещаний жениться через два года, взять с этих добрых молодцев больше было нечего, тогда, как салон нижнего белья "Дикая орхидея" через дорогу, настойчиво манил к себе такие нестойкие перед искушением,русалочьи души.
  А потому русалки, тяжко посетовав на свою горькую русалочью долю, заманивали в свои омуты толстопузых купцов - прапорщиков, да дядек - черноморов с погонами кавторангов и майоров, и тогда купцы - прапорщики от радости начинали сорить шальными деньгами, добытыми способами, четко описанными в некоторых статьях Уголовного Кодекса, а степенные дядьки - черноморы, вздохнув, распечатывали свои заначки, припрятанные на этот случай от своих сварливых жен - ведьм, которые, зачастую, какраз и сосали кровь у добрых молодцев по врачебным кабинетам.
  Но, вместе с этим, несмотря на всю внешнюю несуразность и неприглядность этого мира цвета хаки, именно здесь наиболее отчетливо чувствовалось начало того могучего корневища, которое уходило во тьму веков и составляло основу непобедимого духа русского солдата. И пускай этот дух, порой, проявлялся в самых гротескных и нелепых формах, но даже они не могли ни скрыть, ни даже нивелировать всю духовную мощь русского солдата! Ну, в какой еще армии мира, вы могли бы увидеть такую картину и услышать подобный диалог, приблизительно следующего содержания:
  - Призывник, а ну-ка руки уберите от... ой, Тамара, да у него же...стоит! Неси скорее мокрое полотенце!
  Необъятная врачиха с порослью редких седых усов под носом, приспустив очки на кончик носа удивленно рассматривает мнущегося перед ней тощего, лопоухого, совершенно голого и вдобавок красного от стыда призывника, у которого инстинкт продолжения рода сработал очень не вовремя - прямо посреди врачебного кабинета, сподвигнув его мужское достоинство, налиться грозной мужской силой и жизнеутверждающе устремиться кверху! И прибежавшая на зов врачихи с мокрой тряпкой, молоденькая медсестричка, смущенно улыбаясь и стараясь не смотреть вниз, сует эту мокрую тряпку в руки не менее смущенному парню.
  - Призывник, приложите мокрое полотенце к своему...кхм...детородному органу, сейчас холод подействует и мы продолжим врачебный осмотр.
  Густым басом командует врачиха и паренек послушно прижимает мокрое полотенце к своему паху, тут же синея и покрываясь гусиной кожей от холода. Однако, несмотря на эту жестокую процедуру, детородный орган у парня продолжает торчать вверх с угрюмым вызовом всему окружающему.
  - Та-ак! Тамара, а ну сходи и намочи полотенце еще раз, только в воду в раковине спусти - пусть будет похолоднее.
  С этими словами, раздраженная врачиха, совсем сняв со своего носа очки, швыряет их на стол, воспринимая не сломленный холодом и продолжающий торчать к потолку детородный орган призывника, как брошенный всей медицине и ей лично, дерзкий вызов. И в тот момент, когда жестокая процедура "успокоения" повторяется, добавляя несчастному призывнику синевы и пупырышек на коже, парнишка, пугаясь собственной смелости, заявляет грозной седой врачихе нечто такое, что с головой выдает в нем истинного патриота своей страны:
  - Извините, товарищ военврач, но я сюда пришел Родину защищать, а не ваши мокрые тряпки сушить!
  Услышав такое, с гордостью понимаешь, что есть еще кому и чему постоять за честь Родной Державы! А любому агрессору - стоит задуматься о своей личной половой безопасности, если конечно этот агрессор - не госсекретарь США Кондолиза Райз, которой думать, похоже - просто нечем. Впрочем, даже и для такой упертой защитницы американской демократии от всего остального мира, у нас найдется орган достойный ее трепета и фаллического страха, перед мужской мощью русского солдата, например такой, как "Тополь - М"!
  Чувство от погружения во все это серо - зеленое "Лукоморье", стало у меня еще острее в тот момент, когда мы с Ильясом добрели до первой лестничной площадки. Надо полагать, что в гостях у нашей сказки, эта лестничная клетка несла на себе символический смысл перепутья - ну того, в котором витязь натыкается на огромный валун с начертанными на нем загадочными намеками на свое ближайшее будущее, типа: "Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - женатому быть, ну а прямо, дурак, пойдешь - ухлопает тебя, дурака, в ближайшей дубраве соловушка - разбойник!". И вся разница с этим распространенным сказочным сюжетом, состояла лишь в том, что отвязная компания сказочных разбойников, человек эдак в шесть, в мешковатой и плохо подогнанной новой форме, преградившая нам дорогу, особого выбора пути нам с Ильясом не давала.
  От этой пестро - зеленой компании, немедленно "отпочковались" два типа, и зыркая по сторонам изподлобья, нагловатой походкой в развалку, направились к нам. На обоих парнях красовались новенькие голубые береты, пока что - без кокард, но зато лихо заломленные на правое ухо, видимо для того, чтобы всякому встречному с первого взгляда становилось ясно, что он имеет дело если и не с богом, то уж как минимум - с его наместником на этой грешной земле! И для того, чтобы топтать эту грешную землю дальше, следует непременно поднести этому полу-богу жертвоприношение.
  -Стоять-бояться! Вы из какой команды, анализы?
  Приказал нам первый подошедший голубой берет, уперев два пальца, на манер пистолетного ствола, в грудь Иьясу, и я только сейчас как следует успел его разглядеть: ростом парень был на целую голову выше меня с Ильясом, а вот с саженной шириной плеч природа ему явно подгадила, наградив требуемой шириной совсем другую часть тела - тазо-бедренную, и потому этот бравый воин был похож на грушу: массивная задница превосходила шириной его плечи, придавая парню некие плавные "гитарные" формы. Я переместился влево и, встав между голубым беретом и Ильясом, спокойно но твердо отвел упертые в грудь Илясу пальцы наглеца, и обернувшись к своему другу, я тоном менеджера в автосалоне, произнес:
  -Обратите внимание, коллега - на последнюю разработку киборгостроения, ведь он спроектирован специально для ВДВ: тяжелая задница позволяет правильно располагать его тело под куполом парашюта, а уши с повышенной парусностью, помогают управлять этим телом в полете!
  Голубой берет уперся в меня тяжелым, воловьим взглядом и после непродолжительного зрительного поединка снова повернулся к Ильясу:
  -Эй, слышь ты - чурка не русская, я к тебе обращаюсь! Или ты по - русски не понимаешь ни хрена?!
  -А может быть мне ему с ноги в башню задвинуть, чтобы лучше доходило?!
  Это вступил в разговор второй голубой берет - такой же высокий и рыхлый, как и его товарищ.
  Ильяс быстро подмигнул мне, давая понять, что он собирается бутафорить и одновременно прося меня ему подыграть.
  -Йие! Засем ругался, насяльник?
  Ильяс скорчил умильную и в то же время обиженную гримассу и пояснил, оправдываясь:
  -Моя каманда-шмаманданэзнат савсем, моя пыростахадит на здэсь, сматрет гыде можна мала - мала пакушат пакупат, а то мая дэнга - ест, а пакушат - савсэмджок!
  -Не понял, чурка, бля! Это ты чего предлагаешь тебя до ресторана проводить что-ли?!
  Аж задохнулся от праведного гнева первый голубой берет, тот, что тыкал в Ильяса пальцем.
  -Да, да!
  В ответ радостно закивал головой Ильяс и с тем же жутким азиатским акцентом, продолжил объяснять:
  -Моя нэзнат сапсем куда хадит нада, моя из кишлак сегодня прыехат дэлал, а насяльника в таким красивым синий кэпканаверно всё знать будет, он мою паказыватбудэт!
  С этими словами, Ильяс ткнул пальцем в голубой берет, лихо нахлобученный на лысую башку парня, и вытащил из кармана внушительную стопку сторублевых купюр, при виде которых глаза у обоих будущих десантников, алчно засверкали.
  -Ну, ты чурка даешь, в натуре!
  Радостно выдохнул первый голубой берет, понимающе перемигнувшись со своим товарищем.
  -Сразу бы сказал, что у тебя бабла - полные карманы, мы бы мигом что-нибудь придумали!
  - А ну, пойдем-ка, землячок, отойдем за угол, мы тебе там расскажем, где здесь классный хавчик достать можно, а то здесь ушей лишних много - еще на хвост тебе упадут, корми их потом нахаляву!
  Снова вступил в разговор второй воин, кивнув Ильясу на свою компанию, уже с неподдельным интересом поглядывающую в нашу сторону, и схватив Ильяса за лямку вещмешка, висевшего у него на плече, первый голубой берет поволок его в темноту коридора, того - самого, из которого мы с Ильясом только что вышли на свет Божий, при этом второй "десантник" шел следом за ними, я же - замыкал всю эту процессию. Оба голубых берета, уверенно ведя Ильяса в коридорную темень, в уме уже наверняка делили между собой отобранные у незадачливого "чурки" деньги, и ни о чем другом, в том числе и о собственной безопасности, думать уже не могли. Обуянные жадностью, они даже не обратили внимания на то, что я незаметно пристроился в хвост их короткой колонне и теперь дышу в затылок замыкающему колонну десантнику.
  Ильяс, покорно бредущий за первым десантником, незаметно стянул с плеча свой вещмешок, и тот же самый маневр за ним немедленно повторил и я, а заодно с этим ускорив шаг и сократив расстояние до замыкающего процессию голубого берета до двух шагов. Узкий коридор шагов через восемь поворачивал вправо после чего продолжался еще пару десятков метров такой же длинной, каменной кишкой и впереди меня Ильяс с первым десантником уже успели повернуть за угол, когда я начал свой обратный отсчет, пропорциональный количеству шагов, оставшихся второму голубому берету до поворота за угол. Едва свернув за угол следом за парнем, я хорошо поставленным командным голосом, рявкнул на весь коридор:
  -Товарищи призывники, смирно!
  В полумраке коридора, дико сверкнули белками, суматошно вытаращенные глаза повернувшегося ко мне перепуганного насмерть десантника, явно не ожидавшего такого поворота событий за этим поворотом коридора. А в следующую секунду, я двумя руками уверенно послал свой вещмешок, словно баскетбольный мяч, прямо в побледневшее лицо парня, сопроводив свой трехочковый бросок, командой "лови!". Как я и ожидал, у моего противника мелкособственнические инстинкты возобладали над охотничьими, и он, вместо того чтобы пригнуться от летящего в него вещмешка, послушно его поймал, а секундой спустя, он также послушно, поймал своими гениталиями мой сапог сорок четвертого размера!
  Вот какраз в этот момент, до меня и дошел весь пророческий смысл фразы многоопытного старшего прапорщика с вещего склада о том, что я, дескать, еще скажу ему спасибо за эти сапоги, которые были на четыре размера больше, чтов итогесейчас и произошло. Мысленно поблагодарив пройдоху - прапора, я перескочил через мешком рухнувшего на пол голубого берета, и в трех шагах от себя, все в том же полумраке коридора, различил катающихся по полу Ильяса и второго "крылатого пехотинца". И поскольку времени на рыцарский поединок с секундантами и обязательным соблюдением дуэльного кодекса, у нас не было, то я, просто ухватив парня за шиворот и рывком оторвав его от своего друга, швырнул головой об стену. Войдя в нее точно своим лбом, десантникмолча выпал в осадок, осев у стены бесформенной серо - зеленой кучей.
  -Тезка, валим скорее отсюда!
  Прошипел мне Ильяс, мгновенно вскочивший на ноги и опрометью кинувшийся вон из коридора, и я, схватив с пола наши вещевые мешки, тоже бегом устремился за ним следом. Перейдя на шаг только перед лестничной площадкой и успокаивая отчаянно рвущееся из наших грудей дыхание, мы вышли к терпеливо ожидавшей возвращения своих товарищей, группе парней, и я при этом, как можно непринужденней сказал им:
  -Эй, парни, если вы сейчас не поторопитесь, то эти два проголота, тамза углом,все самое вкусное без вас сожрут!
  Фраза сработала и пацаны возбужденно галдя и бестолково размахивая руками, устремились за угол, откуда мы с Ильясом только что вышли, а мы, пройдя по очищенной от противника территории лестничной клетки, спустились на первый этаж военкомата и нас тут же подхватил и понес куда-то бешенный людской водоворот. Какофония звуков, составленная из несмолкаемых перекличек фамилий призывников, набираемых в команды, обрывков песен под бренчание расстроенных гитар, забористый мат и елеслышные интеллигентские жалобы в мобильные телефоны, слившись в сплошной "белый шум", неимеверно угнеталимое сознание, и мне жутко хотелось дотянуться до некоего потаенного тумблера и, щелкнув им, отключить звук, а заодно со звуком, хорошо было бы погасить и изображение, чтобы не видеть всей этой пестрой, шевелящейся биомассы.
  Как жаль, что я не аутист и не могу уходить в себя, отключая свое сознание от окружающего мира. Но аутизм - это психическая болезнь с которой в армию не берут, аследовательно - никуда мне теперь не деться от этого пестрого и шумного "мира цвета хаки", ибо с недавнего времени я - его неотъемлемая и не делимая часть, что-то вроде атома, или электрона. Глянув на своего друга, я увидел те же чувства, написанные на его смуглом лице, которые сейчас проступали даже сквозь его восточную невозмутимость. И вдруг, над всей этой мешаниной бритых макушек, армейских кепи, разноцветных беретов и гражданских бейсболок, легко расколов висевший над пестрой толпой звуковой "белый шум", прокатилось могучий и зычный, практически боцманский клич:
  -Гуля-а-ам и только гуля-а-ам! Через Магадан, да под Энгельсским мостом!
  Это было настолько неожиданно, что гул толпы на мгновение стих, и совсем рядом с нами кто-то весело выматерился ломающимся тенорком:
  -Вот же бл...дь нерусская, сто х...в тебе в панамку! Ты смотри: опять свой "гулям" открыл, а ято думал, что хоть пару "катек" в дорогу оставлю. Эх, да еб...сь она такая жись, гулям - так гулям!"
  Мы с Ильясом озадаченно переглянулись, и необычайно заинтригованные таким нестандартным маркетинговым ходом, не сговариваясь двинулись на раскатистый бас, доносившийся до нас откуда-то справа. Продравшись сквозь толпу, мы очутились в небольшом помещении, очевидно раньше бывшем гардеробом, но поскольку армия - это не театр, а скорее тир, где все свое всегда носят с собой и никогда нигде не расстаются со своим имуществом, чтобы оно не стало мишенью для чьих-то завидущих глаз и загребущих рук, то и гардероб, словно некий атрибут оставшейся за забором военкомата культурной жизни, отмер сам - собой, словно рудиментарный орган, отмирающий в процессе эволюции. И помещение бывшего гардероба немедленно занял какой-то предприимчивый армянин, оборудовав его на манер сельского клуба, и надо признать - у него вышло совсем не плохо!
  Здесь было почти все, что нужно молодому парню для того, чтобы достойно проститься с гражданской жизнью на целых два года: несколько вконец раздолбанных игровых автоматов, среди которых был даже "однорукий бандит", развешанные по стенам мишени для дартса и обшарпанная барная стойка, с которой официально торговали только лимонадом"Колокольчик", но за сотню - другую, называемую здесь на местном жаргоне "катьками", пузатый, красномордый армянин, ловко и незаметно для окружающих вливал в лимонад из маленького аптечного пузырька, двадцать пять граммов настойки боярышника. И этот же армянин, время от времени надувшись и вытаращив глаза, наполнял это маленькое помещение густым паровозным ревом, который мы и слышали из коридора: "Гуля-а-а-ам и только гуля-а-ам...", и от которого дрожали стеныобластного военкомата.
  Это и был знаменитый "Гулям" Саратовского областного сборного пункта, где дикий и разгульный дух Запорожской Сечи, смешанный с хмельной удалью пиратской Тартуги, сам - собой выворачивал карманы призывников, и заставлял их, махнув рукой на бережно собранные для них на проводах всей своей деревней "подорожные", опрокидывать в себя напоследок,стакан за стаканом напрочь сносившую им крышу "текилу - бум" и дергать за пластиковую руку, однорукого бандита, стоявшего в углу.
  Мы с моим другом Ильясом купили литровую бутылку минералки, причем сдачи со ста рублей у хозяина "гуляма", как водится, не нашлось, поэтому на сдачу он дал нам два дротика от дартса и предложил попытать удачу, пообещав нам еще одну бутылку минералки бесплатно, за выбитую в мишени десятку. Ильяс, едва услышав про приз, тут же, не отходя от импровизированной барной стойки гуляма, нашел глазами одну из висевших на стене мишеней и метнул свой дротик, и оттуда немедленно послышался жалобный вскрик и отборнейший мат:
  -Вот же б...дь! Какая падла тут иголками в людей швыряется?! Найду суку -всю ж...пу ему на британский флаг порву!
  Заслышав этот возглас, Ильяс, испуганно втянул голову в плечи и торопливо отошел от барной стойки, а я, бросив свой неизрасходованный дротик назад в руки "гулямщику", к полнейшему его восторгу, поспешилследом за своим другом слиться с гуляющей в гуляме толпой призывников.
  Присесть в гуляме было совершенно некуда, ибо все помещение бывшего гардероба, не расчитанного не то что на нормальные сидячие, но даже и на полноценные стоячие места, было забито разношерстным народом: бритым и все еще по граждански заросшим, обмундированным в новую пятнисто - зеленую форму и в рваные джинсы с футболками. Впрочем, такой же аншлаг наблюдался и в вестибюле перед гулямом, с той только разницей, что там не дергали за руку однорукого бандита и не пили из под полы настойку боярышника, апросто бесцельно бродили вдоль по коридору, задевая сидящих и оттаптывая им ноги, и потому мы с Ильясом протиснувшись в самый дальний угол помещения гуляма, и присев прямо на пол возле однорукого бандита, стали строить планы на свое ближайшее будущее.
  Это ближайшее будущее, называемое еще по научному - горизонтом планирования, просматривалось нами где-то до завтрашнего утра. То, что сегодня нас уже никуда не заберут - это было понятно, ибо сформированные воинские команды отправляли в основном до обеда, а сейчас было уже что-то около десяти часов вечера, стало быть ночь нам предстояло провести здесь - на сборном пункте. Но, сначала неплохо было бы сходить "до-ветру", или попросту - по малой нужде, и выйдя из гуляма мы с Ильясом отправились на поиски этого, столь необходимого нам обоим заведения. Однако,бесцельно потолкавшись по коридорам и этажам областного военкомата, и всюду натыкаясь лишь на запертые, или как сказал бы наш недавний знакомый - капитан третьего ранга, наглухо задраенные двери гальюнов, нам оставалось лишь следовать давно проторенным народным путем - на улицу. Впрочем, двери военкомата были задраены также, как и двери всех его туалетов, и даже более того - рядом с каждой дверью стояло по дневальному в кепке с кокардой и с настоящим штык - ножом, болтавшимся у него в ножнах на широком солдатском ремне.
  Понаблюдав за закрытыми входными дверями минут пятнадцать, мы заметили, как скапливающуюся перед выходом толпу из переминающихся с ноги на ногу призывников, дневальные строили в колонну по - четыре и под конвоем двух сержантов, с красными повязками на рукавах, их выводили наружу. Пристроившись в хвост одной из таких организованных и готовых к выходу колонн, мы с Ильясом и вышли на улицу по своей малой нужде.
  Пока мы с моим новым другом бродили по этажам военкомата в поисках гальюна, на улице уже совсем стемнело и пригородный саратовский поселок Елшанка, погрузился в такой волнующий сиреневый туман, какой можно наблюдать, наверное только над Волгой, и лишьузкая полоска периметра областного военкомата, обнесенная высоким кирпичным забором, да четкий квадрат плаца перед его центральным входом, были выхвачены из этих теплых майских сумерек, яркимбелым светом мощных прожекторов. В самом дальнем углу плаца стояла приземистая, кирпичная коробка с черными провалами, зияющими своими темными провалами, вместо окон и дверей, а исходивший от нее смрадный дух доносившийся даже сюда, почти за сотню метров, не оставлял ни укого ни малейших сомнений о назначении этого одинокого и приземистого строения.
  -Направляющий, в направлении туалета шаго-о-ом мар-р-рш!
  Громко рявкнул сержант и наша колонна извиваясь длинной змеей и то и дело сбиваясь с ноги, засеменила в указанном нам направлении, должно быть походя в эти мгновения со стороны, на колонну этапируемых военнопленных, а вовсе не на марширующий строй солдат! Приблизительно на середине пути, на встречу нам попалась вторая такая же нестройная и неопрятная колонна, бредущая также, как и наша - не в ногу, но при этом - уже более широким и уверенным шагом, и состояла эта колонна, из уже облегчившихся счастливцев.
  Внезапно, Ильяс дернул меня за рукав кителя и глазами указал мне на переднюю шеренгу приближавшейся к нам колонны. В этой шеренге понуро опустив свою бритую голову, брел наш недавний противник - десантник, из той - самой группы парней преградивших нам дорогу на лестничной площадке военкомата, вот только на его лысой башке, вместо голубого берета теперь красовалось вылинявшее и потерявшее форму пятнистое кепи без кокарды. Под этой, надвинутой на глаза своим длинным козырьком кепки, десантник скрывал два огромных синяка, расползавшихся сейчас от переносицы к его глазам, и превратившими их в узкие щелки. Очевидно, стесняясь своих "мужских украшений", парень и брел не поднимая глаз от асфальта плаца, именно поэтому и не заметив нас с Ильясом.
  -Только я не понял: почему этот паратрупершарится, нахлобучив на башку какую - то старую и грязную ветошь, а куда подевался, его голубой берет?
  Недоумевающе спросил я у Ильяса, когда мы разминулись со встречной колонной и десантник с подбитым глазом, благополучно скрылся из вида.
  - А потому, что его голубой берет теперь - стал моим военным трофеем!
  Хитро ухмыльнулся Ильяс, вытаскивая из кармана своих штанов мятый голубой берет и протягивая его мне.
  -Хочешь, подарю?
  Щедро предложил мне мой друг.
  -Да на кой он мне сдался!?
  Хмыкнул я, решительно отвергая его неожиданный подарок и заодно предупреждая Ильяса о последствиях огласки нашего недавнего конфликта с десантниками:
  -Кстати, и тебе его таскать в кармане - не советую, потому, что этот урод, наверняка уже настучал на нас военкоматовским ментам, и если они нас вдруг "примут" за драку по его заявлению, то кроме твоих узких казахских глаз, сообщенных им в качестве особых примет нападавших, у ментовпротив нас будет и еще одна улика -вот этот твой несчастный голубой берет, и тогда нам с тобой от "хулиганки" и побоев - уже точно не отвертеться!
  -Так мы с тобой и сами, вроде как - менты, неужели они своих тронут?!
  Искренне возмутился Ильяс, которому явно жаль было расставаться с таким редким трофеем.
  -Мы - менты, да не совсем!
  Покачал я головой в ответ и пояснил своему другу,процитировав по памяти один старинный армейский стишок, слышанный мною еще от моего школьного друга Сэма:
  -Слышал поговорку такую про нас: "Учти, браток, один момент: солдат ВВ - менту не кент"?
  -А кто же мы тогда такие с тобой?
  Снова совершенно искренне поразился Ильяс.
  -Ну ты же слышал, что говорил нам кап - три: вы, говорит, пока - анализы, а по прибытию в воинскую часть станете - духами бесплотными, и только по дембелю выйдете из этой воинской части теми, кем вас туда призвали.
  -Так скорее бы уже попасть в эту часть, чтоли!
  Печально вздохнул Ильяс, засовывая мятый голубой берет обратно в карман своих штанов.
  -Аты уверен в том, что нам там будет лучше чем здесь?
  Спросил я у своего друга.
  - Ну, лучше - не лучше, а будет уже хоть какая-то определенность.
  Проворчал Ильяс.
  -Ну да, определят тебя там сортиры драить, вот и будет тебе "определенность"!
  Усмехнулся я над чаяньями своего нового друга, и добавил:
  -А определенность, она у нас и здесь есть: вот видишь, мы уже определенно с тобой пос...ли, теперь бы еще определенно найти где поспать и плюс к тому - "заточить"на сонгрядущий остатки нашего царского обеда, да тяпнуть "кровавой Мэри" из той упаковки сока, и до самого завтрашнего утра все у нас будет определено - окончательно!
  Над правобережными волжскими холмами отчаянно свистел ветер, путаясь в колючей проволоке, натянутой поверх высоченного кирпичного забора, которым был обнесен областной сборный пункт, и своим заунывным воем, выдавливал из глубин моей мятущейся души, строки песни о неизбывных страданиях резидента, чем-то сходных с моими собственными: "И окурки я за борт бросал в океан, проклинал красоту островов и морей, и бразильских болот малярийный туман, и вино кабаков, и тоску лагерей". Бредя после вечерней оправки назад к зданию военкомата, мы с Ильясом не сговариваясь обернулись на пороге перед самым входом, пристально вглядываясь в сиреневые сумерки. Где то там, в самом дальнем углу плаца, там где рядами стояла выставочная боевая техника, мелькала крохотная голубая точка, словно крохотный кусочек неба, проглядывающий сквозь прореху затянувших небо грозовых туч. Никто не обратил на эту крохотную точку внимания, и только мы с Ильясом знали, что там у забора, отчаянные порывы ветра треплют, пытаясь сорвать с дульного тормоза 76-ти милимметровой противотанковой пушки, измятый голубой берет без кокарды...
  Всем известно, человек - это самая умная обезьяна, склонная к обучению. Причем, эта склонность у нее значительно повышается в нестандартных, или экстремальных жизненных ситуациях, и в этом мы с Ильясом смогли наглядно убедиться уже через какой нибудь час, на общем вечернем построении. Памятуя старинную солдатскую мудрость -не лезть на глаза начальству, мы с моим другом тихонечко "загасились" позади строя, состоявшего из четырех шеренг, растянувшихся от одной стены до другой стены актового зала, и примостившись на своих вещмешках, спокойно принялись за поздний ужин, который у нас состоял из остатков обеда, захваченного у бедолаг из неведомой никому "шестидесятой команды".
  И пока где-то там, впереди шла вечерняя поверка, во время которой выкрикивались фамилии призывников, из лежащих стопками на столах личных дел, и назначались уборщики единственного, открытого на ночь военкоматовского сортира, причем их назначали как раз преимущественно из тех, кто стоял и что называется "пожирал глазами начальство" в передних шеренгах,мы с Ильясом спокойно доедали остатки курицы и допивали из пакета сока "кровавую Мэри". А ровно через час, который потребовался нам на то, чтобы достояться в очереди в единственный на весь областной военкомат открытый сортир, мы с моим новым другом, уже лежали на самом нижнем ярусе трехэтажных, узких и обтянутых красным дерматином шконок, которые, судя по их виду, были сделаны из снятых с плацкартных вагонов спальных полок. При этом вертикальный просвет между этими "шконками" был такой, что позволял пролезть на свою шконку только вытянувшись плашмя, но повернуться на ней набок было уже решительно невозможно, поскольку мешала нависающая над тобой верхняя полка.
  В спальном кубрике, в котором осталось только дежурное освещение, состоящее из тусклой и засиженной мухами синей лампы под потолком, разместилось больше ста человек, и поскольку все они были до крайности возбуждены и взволнованы намечавшимися крутыми переменами в своей судьбе, то понятно, что никто из них даже и не подумал заснуть, а потому и гул в нашем кубрике стоял просто - невообразимый! И зашедший на этот гул в наш кубрик дежурный офицер, с погонами майора, немедленно скорчил брезгливую гримасу, при этом ему было отчего, ведь помещениестойко благоухало неповторимым букетом грязных портянок, потных подмышек и неподтертых задниц. Офицер своим зычным голосом попытался было навести порядок в кубрике и восстановить тишину, но в ответ майора тут же откровенно послали из самого дальнего, утонувшего во мраке, угла кубрика. Офицер, недобро усмехнувшись, вышел, а через пару минут в кубрик влетели два сержанта, звероватого вида, немедленно вспыхнул яркий электрический свет, и словно выстрел по нашим ушам хлестнула команда:
  -Кубрик, подъем!
  По кубрику разнеслось неуверенное бормотание и шевеление, которое сразу же обозначило тех из призывников, кто ночевал здесь уже не первую ночь: такие мгновенно вскочили со шконок и вытянулись в проходах. Более "свежие" призывники при этом недоуменно поглядывая на своих вскочивших с полок товарищей, и решали для себя в уме: стоит ли им последовать их примеру, или же лучше остаться лежать на своей полке. Однако, были и такие, кто даже не пошевелился, словно команда сержанта их не касалась вовсе.
  Тогда сержанты, наблюдая такое откровенное игнорирование воинского устава со стороны полуголых и лысых салабонов, еще даже не начавших свою срочную службу, разделились и каждый пошел по своему проходу между трехэтажными койками, при этом не торопясь, деловито и методично стаскивая с полок и швыряя в проход тех, кто не успел вскочить при их приближении. А попытавшийся было качать права рыхлый увалень, еще одетый по"гражданке", мгновенно улетел вдоль прохода между койками, получив сокрушительный удар сапогом в грудь, и заодно "собрав" спиной всех своих соседей по полкам.
  Не спеша дойдя до самого конца кубрика и таким радикальным способом поставив всех призывников на ноги, сержанты вернулись и встали спиной друг к другу в самом центре помещения, для того, чтобы держать в поле зрения всех, кто в нем находился, а один из них глухим, хриплым голосом и практически ласковым, отеческим тоном осведомился у всех нас разом, при этом ни к кому из нас, конкретно, не обращаясь:
  -Ну что, анализы! Спать мы, значит, не хотим, да еще и не хотим уважать старших по званию, так что ли?!
  И поскольку ответом на его слова служила гробовая тишина, сержант продолжил свою проникновенную речь:
  -Ну тогда мы будем навевать на вас крепкий и здоровый сон! Итак, кубрик, слушай мою команду: на счет делай раз - приседаем, на счет делай два - поднимаемся, счет делай полтора - означает, что необходимо замереть в полуприседе до тех пор, пока я не подам вам команду "два". Кубрик, делай раз!
  Зычно скомандовал сержант и по его команде вся сотня пацанов, населявшая наш кубрик, дружно опустилась на корточки в проходах между своими спальными полками.
  -Делай два!
  Спустя несколько секунд, скомандовал сержант, и все сто человек, также дружно поднялись, наполнив помещение кубрика гулом от синхронного выдоха сотни глоток.
  -Делай раз! Делай полтора!
  Продолжал громко считать сержант, и весь кубрик при этом, послушно замер в полуприседе. Внезапно второй сержант, сняв с себя ремень, кошкой метнулся в самый дальний и темный угол кубрика, и в следующий миг ремень в его руке пронзительно свистнул в воздухе и начищенная до солнечного блеска латунная пряжка со звездой, звонко щелкнула когото по лбу. Этот кто-то, громко ойкнул на весь кубрик, и с шумом сел на задницу в проходе.
  -Вам было сказано, что команда "делай полтора" - означает полуприсед, а не отдых, сидя на заднице!
  Тем же ласковым и почти отеческим тоном, прокомментировал нам свои действия сержант, и после этих его слов кубрик немедленно наполнился старательным кряхтением и острым запахом пота, потому что сотня перепуганных пацанов, не желая повторять опыт своего товарища по знакомству со сверкающей латунной бляхой сержанта,изо-всех сил пыталась удержаться в неудобном положении полуприседа.
  -Делай два!
  Разрешил нам, наконец, первый сержант, и кубрик, облегченно вздохнув, поднялся во весь рост.
  Сержант - счетовод, продолжал мерный отсчет наших синхронных приседанийна "раз - полтора -два", иногда меняя счет "два" и "полтора"между собой местами, а второй сержант, взявший на себя функцию надзирателя над нами, ходил между рядами трехэтажных коек и старательно бдил за тем, чтобы никто из нас не сачковал, при этом потертый от времени ремень в его руке, время от времени, посвистывал в воздухе, наполняя помещение спального кубрика повизгиванием, шипением и даже возгласами "мама!". Сам же сержант назидательно, и практически поотечески, увещевалнаказанных им провинившихся призывников:
  -Что, тело? Такую задницу отрастило, что и удержать ее на весу десять секунд не можешь?!А ну, выше ж...пу!
  За этими словами, следовал звонкий шлепок пряжки по чьей-то заднице и звучное междометие "ой!", получившего пряжкой по заднице, призывника.
  -А ты что, боец - немощная бабка с ходунками, что ли!? Чего за кровать уцепился, тебя ноги уже не держат?! А ну-ка быстро спрятал свои корявые культяпки за спину, иначея их тебе сейчас отшибу!
  Продолжал свое воспитание сержант, и за этим наставлением, снова следовал хлесткий щелчок ремня, на этот разуже по рукам нерадивого призывника, уцепившимся ими за спинку кровати, и спальный кубрик оглашало новое восклицаниеочередного пострадавшего "тела".
  Тем временем, первый сержант - счетовод, повторив свой изнуряющий цикл приседаний под свой счет: "раз - полтора - два", около ста раз, наконец сжалился над нами имилосердно скомандовал:
  -Кубрик, отбой!
  И сто человек, обливаясь потом и натужно дыша, но в тоже время, не скрывая на лицах блаженных улыбок, тут же полезли по своим тесным и узким полкам.Улеглись на свои полки и мы с Ильясом, и вытянувшись на полке, которая была коротка даже для моих довольно средних стасемидесяти сантиметров, я закрыл глаза и почти мгновенно провалился в сон.
  ...я стою посреди трассы Андижан - Ош, а навстречумне несется машина - тот - самый Калининскийджип, OpelFrontera, сгоревший две недели назад в песках Чуйской Долины, под Джамбулом, за рулем которого сидит Алик с разможженныммною черепом, и при этом залитыми кровью,незрячими глазами, целится мне в живот высоко поднятым бампером внедорожника. Я пытаюсь отпрыгнуть от несущейся на меня смерти, но за обе руки меня крепко держат отец и сын Рустамовы, стоящие по обе стороны от меня, и мне остаетсятолько отвернуть в сторону свою голову, чтобы не видеть неестественно медленно приближающийся ко мне и заслонивший от меня все небо,автомобильный капот и прокричать кому-то прячущемуся в пустыне, чтобы он не высовывался оттуда.
  Однако, понять кого и о чем я пытаюсь предупредить, отчаянно выкрикивая непонятные мне слова на чужом для меня языке, в красноватую, пыльную степь, я не успел, потому, что в следующий момент, вместо ехидно улыбающегося мне в лицо Бахрома Рустамова, мертвой хваткой вцепившегося в мою правую руку, я вижу тревожно распахнутые глаза, склонившегося надо мной Ильяса, не сразу сообразив, что я уже не сплю и его раскосые глаза - вовсе не сон.
  -Джинн, что случилось? Приснилось что?!
  Встревоженным голосом спрашивает у меня Ильяс и от его слов, я просыпаюсь уже окончательно.
  -Ага, только не "что", а "кто" приснился.
  В общих чертах, поясняю я своему новому другу:
  -Два очень душевных человека: отец и сын Рустамовы, вместе с ними,еще и третий - некто Алик, который уже скорее всего даже не человек, а просто бесплотный дух, пришедший проведать меня с того света! А как ты понял, Акын, что мне сейчас кошмар снится?
  Настороженно спрашиваю я у Ильяса, переживая за то, что во сне мог взболтнуть что-то о золоте, спрятанном мною на вершине Сулейман - Горы.
  -Так ты только что поузбекскиорал на весь кубрик, о том что не знаешь где спрятанно их золото!
  Ехидно хмыкнул мой новый друг и тут же поинтересовался,придвинувшись ко мне вплотную, и понизив голос до заговорческого шепота:
  -Слушай, а о каком золоте речь-то идет, и где оно спрятано?
  -Тебе показалось, дружище!
  Неловко попробовал отшутиться я от его распросов, сославшись на свое незнание узбекского языка:
  -Я и узбекского языка-то не знаю, да и в Узбекистане никогда не был, а родился и вырос в Саратове!
  -Не держи меня за идиота!
  Не поверив мне, нахмурился Ильяс, и пояснил свое недоверие:
  -Я же чистокровный казах, или ты уже забыл?
  -Как же тут забудешь, когда твои узкие казахские глаза предо мной уже больше суток маячат!
  Улыбнулся я в ответ своему обиженному другу, пытаясь скрасить неловкость ситуации, и тут же задал ему встречный вопрос:
  -Только ответь мне, Акын: а причем здесь твое чистокровное казахское происхождение,и мой узбекский язык?!
  -А притом, что узбекский похож на казахский, приблизительнотакже, как украинский похож на русский язык, и уж такие знакомые мне слова, как"олтын" и "бильмайман", я расслышал и понял - отлично!
  Отрезал Ильяс и решительно потребовал от меня:
  - Так что ты, Джинн, давай не гони здесь, что ты узбекского не знаешь, и колись скорее про это золото, а то я забуду о нашей дружбе и руки тебе больше не подам!
  -Эй, пацаны, бляха - муха! Хорош там трындеть, а то сейчас опять прискачут эти два урода, и начнут на весь наш кубрик здоровый и крепкий сон "навевать"!
  Прошипел нам с Ильясом, наш сосед по верхней полке, свесив сверху к нам свою лысую голову, и под двумя уродами, которые должны прискакать на шум из нашего кубрика, подразумевая тех двух сержантов со своими физическими упражнениями в качестве снотворного.
  -Ну, вот видишь, Ильяс - значит не судьба мне сегодня раскрывать перед тобой страшные тайны об острове сокровищ и сундуках с золотыми дублонами! Давай уж, какнибудь в другой раз расскажу, а?
  Улыбнулся я своему другу, кивнув головой на ходившую ходуном полку под нашим недовольным соседом, у себя над головой.
  -Ладно, Джинн, так и быть - уговорил, давай спать.
  Неожиданно легко согласился на мое предложение Ильяс, и неожиданно ткнув меня пальцем в грудь, добавил:
  - Но, только имей в виду, Джинн: если соберешься во сне еще раз поорать, тогда ори по - русски, а то я толмачить с твоего корявого узбекского, для всего кубрика - не нанимался, понял?!
  С некоторой обидой в голосе сказал Ильяс, и отвернулся на своей полке.
  -Ладно, старый, без обид!
  Ткнул я своего друга кулаком в плечо, и радуясь тому, что инцидент оказался исчерпан такой малой кровью, пообещал Ильясу:
  -Расскажу я тебе все, и про золото, и про своих врагов - отца и сына Рустамовых, и про священную Сулейман - Гору. Столько всего расскажу, что тебе еще надоест слушать эти мои восточныесказки!
  Ильяс обиженно дернул плечом и пробурчал мне в ответ нечто нечленораздельное, но судя по тону однозначно - примирительное, а я снова закрыв глаза, попытался уснуть и тот, кого я увидел во сне на этот раз, был для меня гораздо приятнее отца и сына Рустамовых и вместе с ними - покойника Алика, с разможженным черепом!
  ...бездонные зеленые глазамоей Оксаны, до краев наполненные слезами, словно два огромных блюда из которых вот-вот хлынет через край. И ее жаркий шепот мне на ухо:
  -Илюшенька, милый мой, родной мальчик! Ну, пожалуйста, позволь мне в последний раз побыть с тобой. В последний раз, а?! Ты ведь знаешь, я - упрямая! Я никуда не уеду, пока...
  Она говорит, захлебываясь слезами и глотая слова.
  - ...в последний раз, Илюша, чтобы потом помнить о тебе всю жизнь! А у меня до поезда еще шесть часов есть, нам с тобой как раз хватит, чтобы найти гостиницу и уединится!
  Оксана, вдруг непосредственно соскакивает с темы и самаже смущенно улыбается своей последней фразе, в то же время умоляюще заглядывает мне в глаза. Мы с ней стоим посреди бушующего людского потока,в переполненном зала ожидания Саратовского железнодорожного вокзала. Вокруг нас снуют люди с сумками и без, и в воздухе непрерывным "белым шумом" висит сплошной, низкий гул голосов на разных языках, пронизанных самыми разными эмоциями, а на огромном информационном табло, за спиной моей бывшей невесты, крупным красным шрифтом, горит дата 11.05.2005, а несколькими строчками ниже нее - сообщение: 668 Саратов - Тольятти отправление 19:30.
  Да, действительно, до отправки поезда на Тольятти, на который у Оксаны куплен купейный билет - еще целых шесть часов, и наша с ней нынешняя ситуация, представляется мне - сплошным коктейлем из любовной трагедии, и одновременно с ней - политического детектива,причем, с явным эротическим привкусом!
  Я нежно обнимаю ее, гладя Оксану по вздрагивающей от рыданий спине, и в то же время, не устаю поражаться непредсказуемым и крутым виражам, которые закладывает моя судьба, месяц назад, буквально отшвырнувшая меня от моей теперь уже бывшей невесты, и сейчас так же внезапно соединившая нас снова вместе, за тысячи километров от места нашей разлуки. Да, именно так, я ничего не путаю: с Оксаной мы расстались всего месяц назад, и я тогда так же как и сейчас нежно обнимал и утешал ее на прощание перед открытой дверью служебной тойоты ее отца, со скучающим за рулем личным водителем Калинина - Генкой. Однако, ощущение у меня было такое, будто все это было совсем в другой жизни и при том - вовсе не с нами!
  Да, в сущности - так оно на самом деле и было! Ведь тогда, посреди цветущей азиатской весны, я с надеждой обнимал свою любимую невесту, и мне тогда казалось, что мое будущее прочно и навсегда связано с Оксаной Калининой, в нашем с ней маленьком раю, в благодатном узбекском оазисе,посреди кураминских предгорий! А кто для меня эта девушка теперь? Кто она - та что сейчас нашла меня, спустя месяц в другой стране, другом городе, и другом часовом поясе, наконец?! Чужая невеста неизвестного, но почему-то заранее ненавистного мне мужчины, любящая дочь, которой во чтобы то ни стало нужно выведать у меня нечто важное для спасения своего отца от тюрьмы, или всетаки любящая женщина, которая не может жить без меня, и для которой я никогда не был простой игрушкой, как совсем недавно доказываламне ее мать?
  "А может мне и не стоит сейчас строить из себя рыцаря печального образа - Айвенго, скрывая от Оксаны правду, а рассказать ей все как есть? Стоп! А как оно есть-то?" Тут же одернул я себя, и сам же принялся себе пояснять:
  "Неужели ты сейчас ей расскажешь о том, что ее отец - Виталий Николаевич Калинин, директор Имлакского Медеплавильного Завода, и одновременно с тем - депутат узбекского Олий Маджлиса, оказался тесно связаным не просто с криминалом, а судя по всему - с исламскими радикалами и террористами, для которых он и воровал золото со своего же завода? И о том, что на полученное от Калинина золото, ваххабиты собираются устроить в Республике, вовсе не детский утренник, а коечто покруче и пострашнее!
  А может быть мне сейчас следует рассказать Оксане о том, что я влез во все это дерьмо с этим ворованным золотом, не без участия ее бедного папеньки, который с чистой совестью и легкой грустью отправил меня в Киргизию - подыхать, словно жертвенного барана, под ножом этого моджахеда -Алика?! И то, что теперь ее папеньку взяли в оборот узбекские правоохранительные органы - вовсе не "нелепое стечение обстоятельств" как мне сейчас утверждает Оксана, а прямое следствие его незаконной деятельности и преступлений против его собственного государства, которому он выбран был служить верой и правдой в качестве депутата Парламента. А также и то, чтоэта его преступнаядеятельность направлялась той - самой подпольной экстремистской организацией, которой и предназначалось его треклятое ворованное золото?!"
  Да, расскажи я ей все это сейчас - она бы мне все равно не поверила, как не поверила бы и в то, что она разыскала меня у моих родителей, в Саратове, вовсе не ради какихто там мифических "секретных документов", которые,якобы,находятся у меня и теперь могут помочь спасти ее отца от тюрьмы. А с одной единственной, и вполне определенной целью: узнать у меня - где я спрятал те два центнера золота, которые совершенно случайно увел у узбекских исламистов из Хизб - ут - Тахрир.
  Причем, судя по тому, что Оксана, распрашивая меня сейчас об этих несуществующих в природе документах, и слезно умоляя вернуть их ее отцу, при этом ни единым словом даже не обмолвиласьоб этом золоте, то и ее саму, скорее всего используют "в темную", в качестве приманки. И только для того, чтобы она нашла меня и удержала здесь, под любым предлогом до тех пор, пока не подоспеют те, кто спросит у меня об этом золоте, причем спросят так, что я просто не смогу им на эти вопросы не ответить!
  А что, еслите, кто будет задавать мне вопросы обэтом золоте по существу, уже находятся на пути сюда? Тогда, само - собой разумеется, что после получения ими исчерпывающих ответов на все свои вопросы, эти товарищи тут же отправят меня на корм волжским сомам, а возможно, что отправят не только меня одного, а вместе с Оксаной, заодно избивившись в ее лице от лишнего и опасного свидетеля?!
  "И вот именно поэтому я ей сейчас ничего не скажу: пусть уезжает отсюда к своему новому жениху и живет там с ним, подальше от меня и от той страшной тайны, которую я вывез с собой из Средней Азии!А мне самому здесь тоже никак нельзя оставаться, потому что рано или поздно, меня найдут Рустамовы, или подосланные ими люди, и тогда и мне самому, и всем моим близким, кто будет находиться в тот момент рядом со мной - грозит смертельная опасность. А ведь здесь, рядом со мной сейчас живут мои родители!"
  Именно поэтому, у меня в кармане сейчас лежит повестка из военкомата, в которой стоит дата моего призыва на срочную службу - 12 Мая, то есть уже завтра, и это - именно то, что сейчас должна узнать от меня Оксана, причем не просто узнать, но и как можно скорее донести эту информацию до тех, кто послал ее на мои поиски.
  "Да, Белый Курбаши был тысячу раз прав, когда говорил мне на прощание о том, что армия - это для меня теперь,пожалуй,единственное на земле безопасное место! И пусть меня не поняли мои родители, которые искренне считают, что их единственный сын свихнулся на почве "ура - патриотизма". И пусть моя бывшая невеста считает меня козлом, цинично поигравшим с ней и бросившим ее, но главное для меня сейчас - это пропасть на какое-то время из поля зрения Рустамовых и их ищеек, ибо так будет лучше для всех нас, и для нее - в том числе!"
  Но как бы то ни было, а у нас с Оксаной действительно есть еще целых шесть часов перед разлукой! После чего скорый поезд унесет ее в сторону моей малой Родины - Байкала, к ее новонареченному жениху - военному летчику, а меня самого, такой же поезд на следующее утро, унесет черт знает куда, выполнять свой граждански долг перед страной, итеперь все, что нам с ней осталось сделать вместе - это выполнить свой супружеский долг,так и несостоявшихся супругов!
  Я сдаюсь ей, ведь я - не железный, и к тому же,как оказалось, все еще по прежнему люблю ее! А после того, как Оксана, услышав мое согласие подарить ей это последнее свидание, прижимается ко мне с необыкновенно долгим благодарным поцелуем, всем своим гибким, юным телом, все остатки моих сомнений и разных возвышенных мыслей на тему благородства и самопожертвования, мгновенно улетучиваются. И вместо них остается лишь основной инстинкт, который по-прежнему, неудержимо влечет меня к ней! И Оксана, тоже почувствов это, и покусывая мочку моего уха, страстно шепчет мне в него:
  - Я знала, милый, я чувствовала, что ты меня хочешь, все также сильно, как и прежде! Пойдем скорее, я не хочу терять ни минуты, ведь их у нас и так осталось не много!
  - А куда мы с тобой пойдем-то?
  В ответ на ее страстный призыв, я недоуменно кручу головой, оглядывая забитый народом зал ожидания железнодорожного вокзала, и при этом, решительно не понимая, где мы могли бы сейчас уединиться.
  - Как куда? Да вон же гостиница! А ты думал, дурачок, что я отдамся тебе прямо на вокзале?
  Звонко рассмеялась Оксана, кивая мне куда-то за спину.
  Я обернулся в направлении, куда она мне указывала и, действительно, увидел там яркую вывеску НOTEL, на фасаде здания, стоявшего по другую сторону площади Дзержинского, прямо напротив вокзала, и мы с Оксаной,почти бегом (вот что с людьми делает страсть!), пересекли эти сто метров площади, имени Дзержинского и нырнули в подъезд, под яркую вывеску вокзальной гостиницы. А вслед нам, сурово нахмурив брови, смотрел осуждающим взглядом каменный Феликс Эдмундович.
  В этой привокзальной гостинице мы с Оксаной, не торгуясь и не выбирая, сразу же снимаем самый дорогой номер - люкс на целые сутки, и вот мы уже стоим на пороге устланной синим ковролином комнаты, всю левую половину которой занимает огромная, двуспальная кровать, застеленная бордовым шелковым покрывалом. Я закрываю за собой дверь и поворачиваю в замке ключ с цифрой "5" на брелоке, и Оксана тут же повисает на мне, тесно прижимаясь ко мне всем телом, и жарко выдыхая мне в ухо что-то неразборчиво - нежное. Я привычно обнимаю ее за талию, проводя ладонями по ее упругим ягодицам,туго обтянутым узкими джинсами, и в следующий момент, ее длинные ноги, оторвавшись от пола, обвивают мою поясницу, а бедра начинают совершать широкие круговые движения.
  Мы с нейстрастно и неистово целуемся взасос, и нас сейчас отделяют друг от друга всего лишь несколько тонких слоев джинсовой ткани, причемвсего через пару минут страстных ласк, между нами не остается уже и этих - чисто символических преград. Однако, я почему-то не могу привычно войти в эту женщину, поскольку у меня в душе не проходит а,наоборот - с каждой секундой усиливается ощущение того, что я здесь ласкаю украдкой чужую жену, ведь эта мгновенная страсть, возникшая между нами всего лишь несколько минут назад, и снова связавшая нас воедино, подобно невесомому веревочному мосту через пропасть, безвозвратно оборвется в бездонную пропасть разлуки, всего лишь через шесть часов, и эта пропасть навеки поглотит все: и эту девушку, самую нежную и страстную в Мире, и те несколько часов счастья, украденных сегодня у неизвестного мне мужчины - ее будущего мужа!
  И теперь, лаская стонущую и извивающуюся в моих руках от страсти и наслаждения Оксану, я не перестаю терзать себя одним и тем же вопросом: когда и как этастрашная и непреодолимая пропасть, пролегла между нами?! Может быть тогда, месяц тому назад, когда моя Оксана прощалась со мной у служебной машины своего отца,прозрачно намекнула мне на то, что едет она вовсе не в Казахстан к своей, якобы больной тетке, а летит в Иркутск на смотрины к будущему жениху, которого выбрала для нее ее мать? Или все же сегодня при нашей нежданной встрече у подъезда дома моих родителей, когда сквозь ее бесконечные слезы и соленые поцелуи, она на все мои распросы о своем скором замужестве и новом женихе из Сибири, твердо заявила мне: "Прости, Илюшенька, но так для нас всех будет лучше!"?
  И могло ли у нас все случиться иначе, а не так как случилось? Вряд ли, учитывая тот факт, что все это треклятое золото, а вместе с ним и отец с сыном Рустамовы, равно как и Оксанин отец, по всей видимости плотно сидящий у них на кукане, спутавшись в тугой и страшный узел, уже никуда бы не делись, и разрубить его можно было только по живому - либо по мне, либо по самой Оксане. Что ж, выходит, что ее отец сделал тогда свой выбор в пользу Оксаны - своей родной дочери, спасая в той ситуации ее от верной смерти и принося в жертву - меня, и мог ли я сейчас осуждать его за это?!
  Но, ведь Оксана не знала тогда ни про какое золото, ни про ваххабитов, стоявших за ним, ни про эту предстоящую мне роковую поездку в Ош, и тем не менее, она приняла тогда это свое решение променять меня на другого! Выходит, что Оксана - предавала меня сознательно, а значит права была ее мать, когда требовала от меня оставить ее дочь в покое и не мешать ее личному счастью, цинично заявляя мне в лицо, что я мол - не пара для ее дочери и со мной она никогда не будет счастлива. Это означает то,что моя Оксана и сама никогда до конца не верила в наше счастье!
  "А если на секунду допустить то, что она изначально знала про все это: и про золото, и про своего отца - преступника, и про подготовленную для меня поездку в Ош, в один конец? Если это так, тогда выходит, что я ласкаю сейчас соучастницу моего несостоявшегося убийства, и это просто чудовищно! Нет, этого просто не может быть - разве можно так долго и так натурально играть настолько сложную и подлую роль?!"
  Мое сердце отказывалось верить в то, что моя любимая девушка, моя невеста, с которой я был связан взаимной,и как мне тогда казалось - абсолютно искренней клятвой любви и верности, сознательно оставила меня одного в Средней Азии, в полном неведении о том, что мне там угрожает смертельная опасность, а сама же в это время преспокойно улетела в Сибирь, пережидать там, пока ее жениха будут убивать по приказу ее же собственного отца, при этом цинично подбирая своему прежнему жениху - подходящую замену!
  Мне хотелось верить в то, что этот жаркий шепот в ухо, эти слезы, которые в эти минуты заволакивают пеленой ее глубокие зеленые глаза, вся эта доступная и благодарная податливость ее гибкого и опытного тела,и тогда - месяц назад, в ночь перед нашей разлукой в моей пустой холостяцкой квартире, в Имлаке, и сейчас в этом шикарном гостиничном номере отеля, на шуршащем шелковом покрывале - все это исходит от ее попрежнему и по настоящему любящего меня женского сердца!
  Возможно, что все это так и было, и Оксана по-прежнему любила меня также нежно и пылко, как и месяц тому назад, да вот только я за этот прошедший с той поры месяц, повзрослел, кажется, на целую жизнь! И теперь я,уже совсем не тот наивно - восторженный мальчишка, у которого от ее ласкового шепота и нежных прикосновений начинало отчаянно стучать в ушах и напрочь отказывал разум, ибо та толстая рыболовная леска, внезапно накинутая Аликом мне на шею под Ошью, которая должна была задушить меня в том грязном придорожном арыке, и лишь по счастливой случайности оставившая меня в живых - все же убила любовь в моей душе, оставив в ней с тех порвместо чувств - одну лишь смертельную, кровоточащуюрану, через которую постепенно капля за каплей, истекла кровью и умерла душа того влюбленного парня, что сходил с ума от любви к этой девушке, всего лишь месяц тому назад.
  И вот теперь, в полутемном люксовом номере этой вокзальной гостиницы, на шуршащем позмеиному шелковом покрывале огромной кровати, мое тело послушно и привычно отзывалось на ее бурные ласки. Однако, душа уже совсем другого человека,спокойно и цинично, наблюдала со стороны за всем происходящим, и с некоей долей злорадства отмечала всю глубину морального унижения некогда так горячо любимой им женщины, которая, фактически теперь уже являясь чужой невестой, сейчас в порывах страсти извивалась и билась под ним всем своим обнаженным телом и самозабвенно стонала, совершенно забыв про тонкие стены нашего номера.
  Крепко стиснув ее запястья в своих ладонях и наращивая темп, я гнал дело к развязке. Движения ее тела подо мной стали - судорожными, а дыхание - поверхностным и прерывистым, и внезапно, она вся выгнулась дугой и забилась в конвульсиях, одновременно с этим из ее губ вырвался полувскрик, полустон из которого я разобрал только нечто очень похожее на "...дай - ах - ай!". И тогда, словно повинуясь некоему ее приказу, я и сам не удержался и с размаха рухнул в невесомую, сияющую пустоту, нырнув в нее с головой и почти потерявпри этом сознание...
  ...очнулся я от того, что Оксана склонившись надо мной, гладила мягкой и узкой ладошкой мой вспотевший лоб, а увидев, что я открыл глаза, она немедленно рассмеялась своим фирменным мягким и грудным смехом и, смазав меня по губам легким поцелуем своих сухих и опухших губ, словно ребенку, взъерошила мне волосы на лбу.
  - Вот теперь я верю, что ты меня ждал!
  Промурлыкала она мне в ухо, и тут же пояснила:
  - Ты сейчас любил меня, прямо как тогда, в тот наш первый раз, на моей квартире в Имлаке, когда я из тебя - вчерашнего мальчишки студента, настоящего мужчину сделала!
  Она довольно зажмурилась, словно сытая и вальяжная кошка, и ее рука скользнула вниз по моему животу, обхватив мою еще вялую, после недавнего взрыва наслаждения, плоть.
  -Ксюша! Ну, разве так можно, ведь ты же - порядочная девушка!?
  Притворным и несколько укоряющим тоном сказал я Оксане, опуская глаза и наблюдая за ее бесстыдными манипуляциями с моим мужским достоинством.
  - А я такая же порядочная, как Танечка из того анекдота!
  Лукаво улыбнулась она в ответ, и тут же пояснила, заметив в моих глазах немой вопрос по этому поводу:
  - Танечка тоже была очень порядочной девочкой, но лодка у них с Вовочкой - всего на час была снята! Вот и у нас с тобой так: из шести часов счастья - один час уже безвозратно прошел, и оставшиеся пять я хочу потратить с пользой! Так что - отставить разговорчики в строю, и шагом марш в душ, а потом я буду учить тебя стойко и безропотно переносить все тяготы и лишения воинской службы!
  Со смехом скомандовала она, вскакивая с кровати и не одеваясь, проскальзывая в полуоткрытую дверь ванной комнаты.
  Замерев на пороге, я затаив дыхание от волнения, наблюдал как Оксана забравшись в глубокую акрилловую чашу душа, и совершенно забыв о моем присутствии, наслаждается тугими, горячими струями воды, хлеставшими по ее обнаженным плечам и груди. Я невольно залюбовался тем, как ручейки воды змеясь, стекают крохотными водопадами по ее стройному и гибкому телу, а отдельные капли, словно мелкий жемчуг, густо покрывают ее гладкую атласную кожу золотистого оттенка.Мокрые локоны ее волос,извиваясь, словно живые под струями воды, переползали со спины на небольшую, упруго вздрагивающую грудь с затвердевшими коричневыми сосками, а горячие струи душа, словно стремительный горный поток, срывались с ее круто изогнутой спины и, проскользнув вдоль нее по неглубокому желобку, низвергались на ее рельефные ягодицы, скапливаясь, словно в небольшой заводи, в ложбинке между ними.
  Эта чувственная игра ее тела под теплым водопадом душа, неожиданно снова пробудила во мне желание, и настолько сильное, будто и не было вовсе того стремительного падения в мучительно сладкую невесомость, десять минут назад. Словно почувствовав это, Оксана грациозным движением наклонилась, одновременно продемонстрировав мне все свои женские прелести, а затем, медленно выпрямилась, проведя своими изящными пальчиками по коже ноги, от тонкой и крепкой лодыжки до основания полного и упругого бедра, плавно переходящего в лобок с чувственно выбритой на нем полоской волос, и полуобернувшись ко мне, при этом прожегши меня долгим и томным взглядом, маняще промурлыкала мне грудным и мягким контральто:
  - Ну что же ты, милый? Иди скорее ко мне!
  Не заставляя ее повторять своего приглашения дважды, я одним рысьим прыжком преодолев расстояние до акриловой чаши душа, обнял Оксану за плечи, и прижавшись к ее скульптурным ягодицам своим напряженно пульсирующим членом, я приник к ее мокрой шее, долгим и страстным поцелуем.После чего, не вытирая ни ее, ни себя, я подхватил на руки ее легкое, наполненное чувственным теплом тело и, почти бегом бросился с ней в спальню гдене выпуская Оксану из рук, рухнул с ней на смятое покрывало широченной двуспальной кровати.
  Шелк приятно холодил нашу разогретую пульсацией крови кожуно, тем не менее, не мог охладить ее даже на сотую долю градуса, ибо нашими телами снова безраздельно владела страсть, заставляя бешено стучать кровь в наших висках и до сладкой дрожи сокращатьсявсе мышцы. Перевернув ее на спину, я начал губами собирать капли воды с ее упруго вздрагивающих грудей, одновременно языком лаская их маленькие, коричневые соски и время от времени, слегка прикусывая их зубами.Оксана при этом, с шумом выдохнула и выгнулась мне навстречу, а затем, обвив руками мою шею, увлекла меня на себя, одновременно широко раздвигая бедра и часто дыша мне в ухо, она порывисто скомандовала мне хриплым от возбуждения голосом:
  - Милый, давай скорее, я больше не могу и девочка моя уже тоже вся - изнылась!
  Ее глаза, до сих пор полузакрытые, вдруг, широко распахнулись, пытаясь вместить в них всего меня, но я и так уже был внутри! Возбуждение, взаимно усиливаемое нашими вздохами и стонами, снова заставило меня забыть о времени и пространстве, и мощными, глубокими движениями погнать наши тела к естественному финишу. Чувствуя скорую развязку, Оксана сама стала активно помогать мне круговыми движениями своих бедер, до тех пор, пока по ее телу снова не пробежала конвульсивная дрожь, а из полуоткрытых губ вырвалось хриплое от возбуждения "...дай - ах - ай!". И тогдая как и впервый раз, повинуясь ее призыву,вновь провалился в ослепительно вспыхнувшую всеми цветами радуги, блаженную пустоту счастливого забытья...
  ... и вот мы с ней снова стоим на вокзале, после стремительно пролетевших шести часов нашего короткого счастья. Я опять привычно обнимаю ее, чувствуя за тонким слоем джинсовой материи упругость ее бедер, но теперь эти ощущения совершенно целомудренны, так словно я обнимаю свою родную сестру, ибо эти шесть часов любви - окончательно и бесповоротно выхолостили мое тело на несколько суток вперед. Вместе с тем, я стараюсь гнать от себя ядовитую мысль о том, что обнимаю Оксану в последний раз, однако эта мысль, словно оса, налетает и жалит меня в самое сердце снова и снова. Я не знаю, что в этот момент чувствует она, но я бесконечно благодарен ей за то, что эти последние мгновения перед нашей долгой, а может быть и вечной разлукой, хотя бы не наполнены для меня видом ее слез. Внезапно, она тянется к моему уху, и вместе с поцелуем выдыхает в него едва слышные слова:
  - Ничего не бойся, мой милый: никто и никогда не узнает о том, что я нашла тебя здесь. Никто и никогда, запомни это пожалуйста!
  Смысл ее слов доходит до меня, только в тот момент, когда ее короткий белый топик, уже светится яркимсветлым пятном в темном проеме вагонного тамбура, а я стою и смотрю с перрона за тем, как порывистый майский ветер треплет ее длинные волосы, то закрывая ими лицо, то забрасывая их Оксане за спину, пытаясь таким образом, загнать ее внутрь вагона. Но она упорно стоит в тамбуре и тоже смотрит на меня через плечо усталой пожилой проводницы, которая конечно же по женски, все понимая сердцем, до последнего не закрывает дверь в тамбур, несмотря на то, что поезд уже начинает набирать скорость.
  И в тот момент, стоя на перроне Саратовского вокзала и глядя на ее стройный силуэт в темном проеме вагонного тамбура, уносимый вдаль вечерним скорым поездом, мне подумалось о том, что вместе с любимой девушкой, этот поезд сейчас навсегда уносит от меня прочь, и мою веселую, бесшабашную юность. А в голове у меня, как-то самисобой, родились и мысленно поползли огненными субтитрами вслед уходящему поезду,строкисочиненного мною только что реквиема, по моей уносящейся вдаль юности:
  Вновь стук колес вбивает в мозг
  Мне мысль покорности судьбе
  И сердце разрывает грудь
  И ветер шепчет о тебе...
  
  ГЛАВА 3
  Да, будет проклят паровоз, тот, что меня сюда завез! Джокер и флэш - рояль. Духи, слоны, черпаки и прочая фауна солдатской казармы. Царь, Бог и воинский начальник уважает 3-ю учебную роту! Легенда о Курманджан - Хранительнице Сулейман - Горы.
  Марш вперед! Ура...Россия!
  Лишь амбиция была б!
  Брали форты не такие,
  Бутеноп и Глазенап!
  
  Козьма Прутков.
  
  И вот, спустя двое суток - снова за моей спиной,по прежнему хмуро и неприветливо маячит все то же серое и приземистое здание Саратовского вокзала, и в теплом майском воздухе, также носится резкий запах пережженного в вагонных титанах кардиффа, перемешиваясь с обрывками фраз, вылетающих из вокзальных громкоговорителей. И весь этот невероятный коктейль из запахов и звуков,разбрызгивает по сторонам веселый и озорной майский ветер, итогда торговки в ларьках на площади за вокзалом, вдруг не сговариваясь, дружно поводят носами, почуяв такой знакомый терпкий и волнующий вагонный дух, и также дружно ежатся, передергивая плечами, заслышавобрывок фразы: "...поезд Волгоград - Нижневартовск...пути".
  Беспокойно колышущийся строй лысых пацанов, одетых в одинаковое и еще необмятое, пятнистое х/б, бестолково топчется на перроне у самого вагона, с табличкой "Волгоград - Нижний Новгород", беспомощно прижатый к его борту напирающей на этот строй пестрой толпой провожающей призывников родни. А видимая граница между этой толпой и нашим строем, довольно четко обозначена, сурового вида плечистым капитаном,и помятым, угрюмым прапорщиком, которые не даютэтимдвумстихиямсоединиться в одно неопрятное, по бабьи завывающее и по мальчишески всхлипывающее, стадо.
  Однако,эта незримая граница, проведеннаясуровым на вид офицером, между людьми, одетыми в новое необмятое хаки, и всеми остальными, которые сейчас смотрят на нас из-за широкой спины капитана, пролегает гораздо глубже и шире, нежели разделяющая нас и наших матерей и отцов, полоска заплеванного асфальта, и находится эта граница сейчас - в наших умах. А все потому, что толпу по ту сторону этой условной разделяющей нас границы, зовут сотнями разнообразных имен, а у нас же оно теперь - только одно на всех, и имя это - "воинская команда Љ 77а"!
  И каждыйиз призывников, стоящих сейчас в этом неровном и колышащемся строю,с особой остротой чувствует всю глубину этой границы между двумя такими разными мирами - армией и гражданкой, потому что за этой условной чертой, в том, с детства знакомом и добром мире, остается не только само детство, папа с мамой и едва начавшаяся половая жизнь, стоящая сейчас поодаль с ярко накрашенными губами и потекшей из глаз тушью. Но, и стойкое ощущение того, что возврата к этому прежнему миру - уже никогда не будет, и что все это растворится для них навсегда всего лишь через несколько минут, в гуле и суете Саратовского вокзала, и будет отныне называться всеголишь их гражданским прошлым!
  Призывники из воинской команды Љ 77а, прощались со своими близкими, под аккомпанемент криков маневровых тепловозов, а также мужских и женских восклицаний, несущих диаметрально противоположную смысловую нагрузку. Здесь были и пьяные, но вместе с тем бодрые мужские посылы, типа: "Ну Серега, лысый ты му...ак! Служи, как твой брат служил, а твой брат на службу - х...й ложил!".И отчаянные девичьи причитания, наподобии таких: "Сашенька, милый, не волнуйся обо мне - служи себе спокойно, а я буду тебя здесь верно ждать, но помни, что если ты надумаешь мне там с кем нибудь изменить, то я отомщу тебе за это с твоим лучшим другом Костиком, сегодня же вечером!"
  Из таких вот реплик, наверное и слагаются многочисленные пикантные армейские анекдоты вроде этого: "Армия, свидание солдата - первогодка со своей девушкой, приехавшей навестить его в воинскую часть.
  Девушка: - милый, я должна тебе кое в чем признаться, все дело в том, что я тебе недавно изменила с военным, но поверь мне - я этого не хотела!
  Солдат: -ты знаешь, дорогая, я тебе тоже должен кое в чем признаться, все дело в том, что я тоже регулярно изменяю тебе с военными, но ты даже и представить себе не можешь - КАК я этого не хочу!
  Сжалившись над нами, суровый капитан, взглянув на часы, командует:
  -Товарищи призывники, для прощания с родными и близкими - разойдись! У вас есть пять минут и время - пошло.
  И в тот же миг, колышущийся серо - зеленый строй мгновенно ломается, рассыпавшись на отдельные цветные кучки, вокруг которых начинают звенетьнапряженные женские голоса, перемежаясь с влажным чмоканьем поцелуев и громким шорохом раскрываемых полиэтиленовых пакетов. Мы с моим новым другом Ильясом остаемся на месте, поскольку я сам отговорил своих родителей приезжать на вокзал, сославшись на якобы мучавшую меня тяжесть разлуки, а на самом деле опасаясь того, что Оксана не сдержит свое слово и сдаст меня Рустамовым, и тогда мои родители, приехавшие на вокзал проводить в армию своего единственного сына, наверняка попадут в поле зрения либо самих Рустамовых, либо посланных ими на мои поиски людей.
  А вот почему не приехали проводить Ильяса - я не знаю, возможно, что выбраться из казахского поселка на левом берегу Волги в центр Саратова - не так то просто, а может быть имеются и какие то другие мотивы, знать о которых мне совсем не обязательно.Как бы то ни было, но мы с Ильясом вдвоем остаемся стоять на месте, глядя нато, как совсем рядом с нами некий толстый увалень, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, обнимается с не менее пышной дивчиной, могучий бюст которой, не находя себе места в тесной кофточке, белой квашней выпирает наружу.
  Эта гарная дивчина, крепко прижимает к себе парня и украдкой сует ему в руки целлофановый пакет с приятно раздутыми боками. В тот же миг, к этим двоим немедленно бросается прапорщик, который с подозрительным видом прохаживается между кучками прощающихся, иэто совсем немудрено, ведь Внутренние Войска - это бывшие конвойные войска, и возить этапы заключенных, в места не столь отдаленные - в крови у старых служак, а этому прапору уже порядком за сорок из которых добрых двадцать он оттрубил как раз в тех - самых конвойных войсках!
  Эдаким коршуном налетев на прощающуюся парочку, прапор с ходу перехватывает толстую девку за полную белую руку и подозрительно спрашивает у нее:
  -У в пакэте шо, горилка? А ну,зараз кажи!
  - Та вы шо, товарищ военный!
  Удивленно хлопает на прапора глазами гарная дивчина, и продолжает:
  -Та разве ж можно з горилкой, тай в воинский вагон, чишо?! У в торбе тильки "сiк пельсиновый", а горилки - зовсим нэмае!
  Ее говорок явственно отдает полтавскими степями и широким чумацким шляхом, однако и прапора, судя по его выговору и ухваткам, тоже надуло сюда с той же полтавщины и своего он не упустит:
  -Ты мене тут не умничай, а зараз кажи шо у в торбе?! А то много вас охотников горилку втихаря жрать! А вот коли учую горилку в вагоне - зараз схоплю, тай об башку этому хлопчику и разнесу!
  Мы с Ильясом смотрим в их сторону, уже с явным интересом прислушиваясь к этой перепалке двух украинских земляков, и вдруг в этом рыхлом увальне я узнаю нашего недавнего знакомого - того, которому оскорбленный Ильясом в военкомате "контрал - адмирал", поручил исправительную экзекуцию, предварительно влепив ему сапогом в лоб. Тут же окрестив парня меж собой "Апельсином", мы с Ильясом в полголоса делаем ставки:
  -Как думаешь, Джинн, хватит он Апельсина бутылкой по башке, если ее найдет, или нет?
  Спрашивает у меня Ильяс.
  -Да нет, Акын, я думаю бутылку он ему об башку бить не станет, а вот "схопить" ее, это он, судя по его жадной роже - может очень даже запросто!
  В тон своему новому другу, отвечаю я, не прекращая следить за ними. А досмотр личных вещей в паре метров от нас тем временем набирает обороты, инаш знакомец Апельсин, доверчиво распахнув перед прапорщиком пакет, восклицает:
  -Бачьте, товарищ прапорщик, шо мене мамка у в тую торбу поклала!
  -Молода больно она для твоей мамки-то!
  Недоверчиво ворчит прапорщик, роясь в пакете у парня и искоса поглядывая на румяную и пышную молодуху у себя за спиной.
  -Так то ж сестра моя старшая, товарищ прапорщик!
  Со смехом поясняет ему Апельсин.
  -Тай и яка разниця - шо мамка, шо сестра?
  Удивленно добавляет он, пожимая рыхлыми плечами.
  -Э, не кажи хлопчик!
  Качает головой опытный в таких делах прапор, и поясняет, подозрительно косясь на молодуху у себя за спиной:
  -Мамка то тоби у в торбочку горилку ховать не станет, а вот сестра - та зараз сховает!
  Мы с Ильсом, затаив дыхание наблюдаем за тем как молодая хохлушка пытается обмануть старого хохла.
  - Ставлю сотню на то, что прапор сейчас "спалит" нашего Апельсина с водкой, а то, что в пакете водка, а не сок -к гадалке не ходи!
  Азартно шепчет мне Ильяс
  - Принимаю, Акын!
  Отвечаю я в тон своему другу, принимая его пари, и поясняю свою ставку:
  -Ты только посмотри на то,как спокойно ведет себя его сестра, ну просто как танк! А если бы в этом пакете была водка, то она бы сейчас "обтекала" со страху, перед шмоном, который ей устроил этот прапор! И в тот же миг, побивая мой прикуп, прапорщик радостно восклицает:
  -О! А шоце такэ?!
  И издав торжествующее хрюканье, онрешительно извлекает из недр пакета литровую тетра - паковскую упаковку с апельсиновым соком.
  - Так це ж и есть тот "сiкпельсиновый", товарищ военный!
  Пропела ему в ответ, румяная "Апельсиновая" сестра, на своей певучей южнорусской "мове".
  -Я и сам бачу, шо тут намалеванно "пельсиновый сiк"!
  Огрызнулся прапорщик, не сдаваясь и не снимая подозрений с румяной и пышной дивчины:
  -А унутрь, поди, шприцом горилка закачана?
  Прапор подозрительно обнюхивает и мнет в руках пакет с "пельсиновым сiком", в надежде учуять знакомый спиртовый дух.
  -Та ни, шо вы такэ балакаете тута, товарищ военный!
  Взмахивает своими сдобными белыми руками, гарная дивчина и заразительно хохочет, поясняя ему:
  -Коли шприцом бы горилку накачалы, то з дырки горилка та - зараз бы и вытекла уся, колы надавыты на нёго!
  -А и верно!
  Обрадовался прапорщик, этой неожиданной и здравой мысли:
  -Вот мы зараз и надавим трошки на нёго, тай побачим - якись у том пакете "пельсиновый сiк"?
  Прапорщик начинает ритмично, словно резиновую грушу клизмы, сдавливать тетра - паковскую упаковку с соком, однако ни малейшего намека на водку, в виде запаха или струйки искомого напитка, не находит и в сердцах махнув рукой, он снова сует пакет в руки Апельсину и отходит в полголоса матеря его пышную сестру в свои рыжие прокуренные усы:
  -От, бисова баба! Ведь чую - шопидманула, мэне - змеюка така!
  И в этот момент суровый плечистый капитан, зычно как на плацу рявкает на весь перрон:
  - Товарищи призывники - окончить прощание с родными. По ваго-о-нам!
  И два десятка лысых пацанов, громка бухая своими кирзовыми сапогами о ступени вагонных подножек, неуклюже лезут в тамбур плацкартного вагона, на борту которого красуется табличка "Волгоград - Нижний Новгород". Неожиданно, висевший на углу здания вокзала, ржавый колокол громкоговорителя, на весь перрон тоскливо заливается песней Михаила Круга:"Владимирский централ, ветер северный. Этапом из Твери - зла немеряно...", окончательно портя мне настроение. Дело в том, что этот, по своему торжественный и волнующий для себя момент, я представлял в своем воображении - исключительно наполненным бравурным маршем "Прощание славянки", а вовсе не блатной, этапной песней, несущейся мне в след из вокзального громкоговорителя!
  И если бы я тогда верил в приметы и различные знамения, то трижды сплюнул бы через свое левое плечо, перед тем как шагнуть на подножку вагона, под такую песню. Но поскольку я, ни в какие приметы не верил, то решительно вскочив на стальную подножку вагона, шагнул в темный, заплеванный тамбур, даже не сделав попытки сплюнуть через плечо. А зря...
  Уже сидя с Ильясом в тесном отсеке плацкарта, мы перевели дух и огляделись. У окна, как ни в чем ни бывало, сидел наш старый знакомый Апельсин - собственной персоной, а отвоеванный им в нелегкой схватке с "щирым прапором", пакет с харчами и знаменитым "пельсиновым сiком", уютно покоился у него под ногами. Забросив на верхнюю полку свой вещмешок, Ильяс приземлился рядом с Апельсином и тут же приступил к знакомству, больше походившую у него на разведку боем:
  -Ну шо, хлопчик! Вот тобi и снова - здоровеньки булы! Имею честь сообщить тебе, уважаемый любитель фруктовых нектаров и прочих, чрезвычайно полезных для здоровья жидкостей, что, если ты хочешь влиться в наш дружный воинский коллектив, и забыть как страшный сон тот инцидент с сапогом от "контрал - адмирала", то для начала давай выпьем за знакомство твоего "пельсинового сiка", Ну а если нет - тогда вали отсюда на хрен, в другой плацкарт вместе со своим "пельсиновым сiком", понял?!
  Сурово сдвинувсвои густые брови, вопрошает у притихшего Апельсина, Ильяс.
  И Апельсин,надо отдать ему должное, выслушав эту витиеватую тираду моего друга, произнесенную им на одном дыхании, вынес из нее для себя главное: нужно делиться, иначе "зараз" вышибут с занятого и насиженного места в вагоне! Поерзав на дерматиновой полке, обозначая этим движением внутреннюю борьбу с самим собой, наш новый попутчик неожиданно широко улыбнулся и вытащив изпод ног пакет с едой, широким жестом бухнул его на стол.
  -Так я рази ж против, парни?! Налетай!
  Весело подмигнул нам с Ильясом, Апельсин.
  -Э, нет!
  Неожиданно воспротивился Ильяс, и пояснил свое недовольство:
  -Так нельзя, нужно сначала познакомиться, а поскольку наши гражданские имена остались там,
  С этими словами, Ильяс неопределенно ткнул пальцем куда то себе за спину, где как раз в это время, мимо вагонного окна проплывала серая туша вокзала, и продолжил развивать начатую мысль:
  -То я предлагаю обзавестись всем звучными, армейскими позывными, ведь мы все теперь, как - никак, будущие военные связисты! Точнее, обзавестись позывным необходимо в первую очередь тебе, уважаемый.
  Ильяс, словно пистолетный ствол, направил свой указательный палец в грудь нашему случайному попутчику, пояснив ему:
  -Потому что мы такими позывными, уже обзавелись. Вот, например, меня ты можешь звать Акыном, это по казахски - поэт. А вот его,
  Ильяс вежливо кивнул в мою сторону и зачем то понизил голос до заговорческого шепота, продолжил:
  -Его зови - Джинном, понял?
  -А почему Джинном?
  Не понял парень.
  -А потому, что он явился к нам из далеких и жарких среднеазиатских пустынь, и может выполнять любые желания, главное - это загадывать свои желание вдумчиво и осторожно! Вот чего желаешь ты, уважаемый, и пока еще безымянный наш попутчик?
  Тут же осведомился у парня Ильяс.
  -Я бы сейчас с удовольствием выпил и закусил!
  Мечтательно произнес Апельсин, мучительно сглатывая голодную слюну.
  -Ну, тогда смотри и не говори потом, что не видел!
  Голосом прожженного циркового конферансье произнес Ильяс.
  -Сейчас мой глубоко уважаемый друг - Джинн, превратит твой "пельсиновый сiк" в русскую водку, але - оп!
  Я, вынув из пакета парня литровый пакет с "пельсиновым сiком", свернул с него заводскую пробку и плеснул в подставленный Ильясом пластиковый стакан, прозрачную жидкость с характерным спиртовым запахом, при этом узкие глаза моего друга, мгновенно расширились до размеров мультяшных глаз японских аниме.
  -Ну, ни хрена себе, шуточки! Илюха, ты что и в правду что ли джинн?!
  Выдавил из себя пораженный этим моим фокусом Ильяс.
  - Да, никакой он не джинн!
  Неожиданно громко и радостно рассмеялся наш новый попутчик, пояснив нам обоим:
  -Это просто моя родная сестра - добрая фея! Она у меня работает на разливочной линии консервного завода, вот и творит там всякие чудеса.
  -Тьфу ты!
  С досады сплюнул Ильяс, разочарованно покачав головой.
  -А я то уж размечтался и хотел попросить у тебя, чтобы мы сейчас ехали на дембель, после положенного нам с тобой годасрочной службы, а не...хрен знает куда!
  Запнувшись на секунду, и очевидно вспоминая в этот момент наше новое местоназначение, закончил свою реплику мой друг, и мы с Ильясом не сговариваясь, проводили серое здание вокзала, растаявшее за вагонным стеклом. При этом ни я, ни мой новый друг, даже в самом мрачном кошмаре и представить себе не могли, что в следующий раз это приземистое серое здание, мы с ним увидим только спустя целых два года, когда таким же ясным майским утром, мы с Ильясом спрыгнем с подножки поезда Махачкала - Нижневартовск. Причем, вместо кепок наши с ним стриженные головы будут покрывать одинаковые оливковые береты, лихо заломленные на левую бровь, а на наших кителях, вместо всякой дембельской мишуры, типа белых аксельбантов, или значков: "Сто лучших караулов" и "Долг и Честь", будут сурово и неброско чернеть знаки отличия: "За службу на Кавказе", называемых в народе "Кавказскими крестами".
  И "транспортные" менты - линейщики, окинув нас своим цепким, наметанным взглядом и небрежно козырнув нам, как своим - будут обходить нас с Акыномстороной,даже не спрашивая у нас ни документов, ни наградных, разглядев что-то в наших глазах, понятное лишь очень не многим из служивых. А это "что-то" с тех пор навсегда поселится в наших глазах, после зачистки села Шагури и той зимней ночи, на махачкалинской трассе под Каспийском...
  - Ладно, бойцы! Хватит размазывать сопли по казенному обмундированию.
  Прерываю я неловко повисшую в нашем плацкартном отсеке паузу, и поясняю своим попутчикам:
  -Сопли в сахаре - это отныне любимое блюдо наших подружек, оставшихся на гражданке. А мы с вами, давайте уже наконец выпьем за начало того славного и трудного пути, в конце которого нас неизбежно ожидает дембель!
  Мы с чувством чокнулись пластиковыми стаканчиками и выпили, тут же набросившись на сало с хлебом, лежавшие в пакете.
  -Эй, да подождите вы жрать!
  Неожиданно запротестовал наш новый приятель.
  -А как же мой позывной?!
  - Да не вопрос, будешь Джокером!
  Не переставая ритмично работать челюстями, с набитым ртом ответил парню Ильяс.
  - А почему сразу Джокером? Хм...Джокер.
  Не понял тот, еще раз повторяя свой новый позывной так, словно бы взвешивая его на языке и проверяя на звучность.
  - А потому, что шутки у тебя - уж больно смешные.
  Пояснил я ему, вместо моего друга, и добавил проверяя его на "вшивость":
  -Или ты предпочел бы зваться Апельсином?
  - Апельсином то, за что?
  Мгновенно вскинулся парень, которому его новый позывной Джокер, сразу же пришелся по душе.
  - За твою любовь к апельсиновому соку!
  Отрезал Ильяс, продолжая с поразительной скоростью поглощать харчи из его пакета.
  -Нет уж - не надо Апельсина, пусть лучше будет Джокер.
  Не испытывая больше судьбу, согласился наш новый приятель...
  ***
  - Три сверху!
  Объявил я свою новую ставку, бросая на стол перед собой три спички, добавив их к пригоршне таких же, брошенных ранее и лежавших теперь в общей куче, посреди стола.
  - Поддерживаю, и еще пять сверху кладу!
  Тут же поднимает мою ставку Ильяс, и вопросительно смотрит на нашего третьего попутчика:
  -Джокер, ты как - в игре?
  Тот шумно отдуваясь, пересчитывает под столом спички, оставшиеся у него в руках, после двух часов непрерывной игры. Затем долго смотрит в свои карты, и наконец, горестно вздохнув, молча присоединяет все оставшиеся у него спички к общей куче.
  - Вскрываемся!
  Командует Ильяс и выразительно смотрит на Джокера.
  - Фулл Хаус!
  Бросает на стол карты тот, с надеждой глядя на Ильяса.
  -Каре на дамах!
  Громоглассно объявляет Ильяс, лихо шлепая своими картами, поверх джокеровских.
  - Флэш - Рояль!
  Позевывая, спокойно заявляю я, небрежно бросая карты на стол и срывая при этом банк, а Ильяс начинает деловито пересчитывать выигранные им спички.
  - Итак, с последней раздачи с вас, уважаемый Джокер - восемь тысяч шестьсот рублей, по курсу - одна "катька" за спичку. Так что, извольте выплатить свой карточный долг!
   Джокер мгновенно бледнеет и начинает жалобно ныть.
  - Парни, да где же я вам такие деньги-то возьму?! У меня же всего с собой на дорогу- одна только тысяча рублей и была!
  - Об этом надо было думать раньше, когда ты играть с нами садился!
  Сурово сдвинув свои широкие и густые брови, выносит жестокий вердикт Джокеру, Ильяс, и добавляет:
  -И вообще, проблемы негров - шерифа не волнуют!
  Решительно отрезает мой друг, гася в глазах Джокера последнюю надежду.
  - Подожди, Акын!
  Останавливаю я своего друга и вношу в диспут Джокера с Акыном, компромиссное предложение:
  -Лично я Джокеру свою долю готов простить, если завтра к утру, он добудетмне сапоги сорокового размера, а то достали уже меня эти "говнодавы" - шаг вперед, два назад!
  - А я...
  Тут же задумывается Ильяс, и вдруг выдает после короткого раздумья:
  -А я прощу тебе свою долю, если пойдешь и дернешь стоп - кран, и остановишь этот долбанный поезд ко всем чертям, идет?
  - Идет.
  Печально вздыхает Джокер, опуская глаза...
  ***
  То, что традиционно начиналось с тоста "за знакомство" и за "удачную дорогу", кончилось тоже вполне себе - традиционно: Ильяс, с сосредоточенным видом пытался с ногами залезть на стол, бубня себе под нос, заученные им наизусть строки из Устава Внутренней Службы:
  -Ззевальный по рротсе назззащаесся из зссолдат - ик! Ззевальный по рротсе нессёт служжжу на ввференном иммуу поссоту и - ик! Не имеет прррафо пык-дать свой посст - ик! Беззз рразззрешщеньязсешшурного по рроте - ик!
  Меня же слегка "лежа покачивало" на полке, куда я выпал в осадок после выпитого на троих литра "пельсинового сiка". При этом, самым крепким на выпивку, из нас оказался наш случайный собутыльник Джокер, опьянение которого выразилось только лишь в слезливой сентиментальности: парень пригорюнившись и обхватив голову руками, со страдальческим видом перечислял своих деревенских родственников, которые собирали ему "подорожные" деньги на проводах, и которые он умудрился проиграть в первые же дни, даже не успев еще доехать до своей части:
  -Вот, как я теперь напишу домой сестре о том, что те пятьсот рублей, которыеона дала мне с собой, тю - тю?!
  С надрывом вопрошал он у Ильяса, который взобравшись наконец на стол, восседал на нем в позе молящегося Далай - Ламы, с блаженной улыбкой на лице.
  -Кажжды военнослужжжащши - ик! Обязсз-сан сзстойко переносись вссэтсзяготы и лишення воинссскхой ссслужбы - ик!
  Тоном пономоря,пробубнил ему в ответ заученный параграф из устава Акын, неподвижно глядя куда-то мимо Джокера.
  -А ну вас обоих!
  В сердцах махнув рукой, Джокер стащил с меня сапоги и исчез в проходе плацкартного вагона.
  Через несколько минут наш вагон тряхнуло так, что мой друг низвергся со стола, на котором он восседал в своем мудром миросозерцании, на пол вагона, а меня сила инерции наоборот - прижала к вагонной перегородке, расплющив об нее лицом. Из соседних отсеков послышался грохот и отборный мат призывников, попадавших при торможении с верхних полок, и тут, сквозь хмельную муть, туманившую мне мозг, до меня, наконец дошло, что причиной всему этому переполоху - наш новый приятель Джокер, который в качестве сатисфакции своего карточного долга, дернул поездной стоп - кран по желанию, загаданномумоим другом Акыном.
  -Акын, етит твою поэтическую душу! Ты зачем такую фигню нажелал?! Не мог что ли заказать Джокеру новые сапоги, ну, или там кепку какую нибудь, в крайнем случае?!
  Я схватил за грудки Ильяса, продолжавшего как ни в чем ни бывало гордо восседать на полу в прежней позе лотоса, и тут произошло неожиданное: Акын какой-то хитрой ухваткой перехватил мои руки чуть повыше запястий, и в следующее мгновение я исполнив красивый кульбит в воздухе, шлепнулся на полку.
  -Прры ннеобходимоссти вссупись в рукопашшну схвфаткху, щшессовой обязссан хррабро дейсствовась шштыком и прррикладом!
  Подняв к потолкууказательный палец и нахмурив свои густые брови, прокоментировал мне свои действия Ильяс.
  В этот момент, напротив нашего плацкартного отсека возник Джокер, собственной персоной! При этом под мышкой у него была зажата пара сапог, а на его хитром, круглом лице было написанно чувство глубокого морального удовлетворения, от полностью выполненного карточного долга. Он, уже открыл было рот, для того, чтобы поприветствовать нас с Ильясом и поделиться с нами впечатлениями от своего удачно проведенного рейда, но в тот же миг нос к носу столкнулся с прапорщиком, выскочившим из купе проводников, после резкой остановки поезда.
  Эта ситуация была точной иллюстрацией к песне: "Просто встретились два одиночества...", вот только полного соответствия тексту не вышло, поскольку костра разжечь эти двое не пытались, потому что праведный гнев - и так полыхал в душе прапорщика, выплескиваясь багровыми пятнами на его щеки и лоб. Еще какое-то время, эти двое стояли неподвижно, и в тягостном молчании сверлили друг друга подозрительными взглядами, при этом прапорщик, подозрительно прищурив один глаз, так, словно прицеливаясь в Джокера, пытался просканировать нашего приятеля на предмет совершения недавней вагонной диверсии со стоп - краном.
  Однако Джокер, вовремя сообразив чем для него может закончиться разоблачение, удачно мимикрировал под чайник: надув свои и без того толстые щеки и страшно выпучив глаза, так, словно бы он изо-всех сил пытался сдержать рвущееся у него из желудка извержение. Заметив это, прапорщик, словно боксер - профессионал на ринге, дернув головой в сторону, резко опрыгнул от него назад, однако за надуванием щек Джокером, больше ничего серьезного не последовало, и прапорщик решил снизойти до диалога с ним:
  -Та-ак, товарищ призывник, еще не успели доехать до части, а уже нарушаете воинскую дисциплину?! А вам известно, что бывает с такими - вот залетчиками по прибытию в часть?
  Прапорщик не дожидаясь реакции Джокера на свои слова, сам же ответил на поставленный вопрос:
  -А по прибытию в часть, все призывники, замеченные в пьянстве и нарушении воинской дисциплины, во время следования к месту несения воинской службы, распределяются не в учебные роты, а в роту материального обеспечения, проще говоря - отправляются служить на гарнизонный свинарник!
  От этих слов из глаз Джокера, покатились вполне натуральные слезы, и между жалобными всхлипываниями и шмыганьем носом, он выдавил из себя:
  -Товарищ старший военный, я не хотел, это все они!
  С этими словами, Джокер покосившись на нас с Ильясом, ткнул в нашу сторону своим толстым пальцем и пояснил прапорщику:
  -Сок твой, говорят - прокисший, вот сам его теперь и пей! Ну я и...
  Он виновато опустил голову.
  -Шо, усю литру в одну харю и выдул?!
  Не поверил его словам прапорщик.
  -Угу...
  Угрюмо кивнул ему в ответ Джокер, и снова дико вытаращив глаза, надул свои толстые щеки.
  -Ну ладно, ладно сынку, ты - того: положь сапоги на место, и давай дуй скорее до вагонного очка!
  Услышав исповедь Джокера, неожиданно решил сменить гнев на милость, прапрщик, и добавил:
  -А за этот залет, мыс тобой поговорим после прибытия в часть.
  -Товарищ военный.
  Проникновенно заявил прапорщику Джокер, продолжая пучить на него глаза.
  -Боюсь, что не успею я до вагонного очка, что-то уж больно меня мутит!
  -Ты это брось, солдат!
  Прапор снова подозрительно дернул головой и отскочил на шаг в сторону.
  -Шо значит "я не успею"?! Должон успеть и точка! Потому, как приказы старшего по званию, в армии - не обсуждаются, понял боец?!
  -Угу...
  Снова шепотом выдавил из себя Джокер.
  -Ну, коли "угу", тогда приказываю вам, товарищ призывник, идти вдоль вагона и считать про себя, эдак...
  Прапорщик оглянулся, мысленно соизмеряя расстояние от нашего плацкарта, до вагонного сортира.
  -До двадцати пяти...ты считать-то умеешь, сынок?
  Снова подозрительно прищурился на Джокера, прапор.
  -Угу...
  По прежнему - немногословно, ответил ему Джокер.
  -Ну, раз снова "угу", тогда - шагом марш!
  По уставному приказал прапорщик, и облегченно вздохнув, ухмыльнулся в свои рыжие усы:
  -А вот як досчитаешь до двадцати пяти - тогда можешь блевать себе на доброе здоровьичко!
  Милостиво разрешил ему напоследок прапор, дружески хлопая парня по плечу, и наш Джокер, поставив сапоги на пол и тяжело вздохнув, процедил сквозь зубы:
  -Пятью - пять, це двадцать пять!
  ... и через краткий миг, относительно новое хэбэ прапорщика, стало напоминать растерзанную огородную грядку, на которой смешались в самых разнообразных пропорциях фрагменты овощей и фруктов, при этом щедро сдобренные псевдо "пельсиновым сiком". Облеванный прапор, ошалело вытаращив глаза, смотрел как Джокер нетвердой походкой, бормоча себе под нос числовой ряд от одного до двадцати пяти, неспешно удаляется от него по вагонному коридору.
  А я, тем временем, практически протрезвев от уведенной мною только что сцены извержения, торопливо принялся уничтожать улики, оставшиеся от нашей дружной попойки, при этом пьяный Ильяс, был аккуратно уложен на полку носом к стенке, и в один из пластиковых стаканчиков, из которого были предварительно вылиты остатки водки, мною был налит уже настоящий апельсиновый сок. После чего я, распечатав сухой паек, кинул в этот стаканчик с соком таблетку сухого спирта. В седующее мгновение,грозная тень прапорщика хмурой тучей нависла над нашим плацкартом, застив нам свет из окна, при этом прапор, унюхав стойкий запах сивухи, густо витавший в воздухе нашего отсека, сам немедленно сделался похожим на закипающий чайник - тот самый, который только что перед ним пытался изобразить Джокер.И, наконец дойдя до нужной кондиции кипения военный принялся орать на нас:
  -Призывники, етит вашу мать, а ну-ка встать!
  Я старательно притворялся спящим и даже в доказательство этого - пустил по нашему плацкартному отсеку густой храп, а Ильясу же, и притворяться не нужно было вовсе: он и так посапывал носом, лежа на нижней полке и нежно обняв свой вещмешок с притороченной к нему "скаткой" бушлата. Однако, на нашего грозного визави, вся эта умиротворяющая сцена не произвела ни малейшего впечатления, и схватив нас обоих за шиворот, прапорщик стащил меня вместе с Акыном с полок на пол, и наклонившись к нам, начал принюхиваться. Разбуженный таким бесцеремонным обращением Ильяс, открыл уже было рот, очевидно собираясь процитировать наизусть, очередной абзац из Устава Вооруженных Сил Российской Федерации, но я опередил его, и бодро вскочив на ноги, подражая при этом услышанному от прапорщика на перроне Саратовского вокзала, украинскому "суржику", тепло поприветствовал наше только что обгаженное Джокером начальство:
  -Здравья желаю, товарищ прапорщик, рады бачить вас у в добром здравии!
  -У мене здраввя досыть, шоб з вас обоих зараз жинок зробыти!
  Мрачно ответил на мое приветствие, прапор.
  А ну, зараз кажи мене: шо за горилку пылы, и де тую горилку взялы?
  -Та вы шо, товарищ старшой прапорщик?!
  Искренне удивился я, мгновенно перенимая его южно - русский говорок.
  -Рази ж цэ пойло пыты можно?
  Кивнул я на стакан наполненный рыжей, пузырящейся бурдой, и добавил поморщившись:
  -Цэ ж - форменна отрава, ну просто тьфу якись погань, а не пельсиновый сiк!
  При этом, мой смачный плевок, довершил колоритный натюрморт на изгаженной форме прапорщика, но тот этого даже не заметил.
  -Яка така отрава, а ну кажи?
  Немедленно потребовал он и уже немного протрезвевший Ильяс, услужливо поднес к носу прапорщика пластиковый стакан с результатами моего недавнего химического опыта.Тот, нюхнув стакан, немедленно сморщился, и было от чего: запах рыжего пойла действительно походил запахом на креозот для пропитки железнодорожных шпал.
  -А шо цэ такэ у в таре плавает?
  Спросил он у меня, подозрительно рассматривая плававшую на поверхности сока, полурастворившуюся таблетку сухого спирта для разогрева тушенки из армейского сухого пайка.
  -Так цэ ж спырт з пакету, якись нам сухим пайком сегодня выдавали!
  Любезно пояснил я прапорщику, и Акын немедленно подхватил мою спасительную мысль, подражая моей "украинской мове":
  -Мы подумали, шо его растворяти трэба, шоб получилась пайка водки, яка каждому бойцу перед атакой полагается. А разве мы шо не так зробылы, товарищу старшой прапорщик?
  Наивно осведомился Акын, испуганно округлив при этом свои узкие глаза.
  -И вы шо, усе цэ дерьмо пылы?
  Испуганно вытаращил на нас глаза он, и я немедленно ему пояснил:
  -А як же!? Мы - усе пылы, но я тильки хвылыну глотнуть и успел, потому как эти черти,
  С этими словами, я неопределенно повел взглядом в сторону вагонного коридора, намекая на Акына с Джокером.
  -Як налетели, так усе это пойло - подчистую и выжралы!
  Прапорщик, дослушав меня до конца, в сердцах хватил стаканом об стол, расплескав по нему вонючую рыжую бурду и повернулся, чтобы уйти, но в этот момент нос к носу столкнулся с каренастым капитаном, который вышел из своего купе на поиски пропавшего товарища по оружию.
  -Что тут происходит, Семеныч?
  Подозрительно прищурился капитан, с ног до головы оглядывая прапорщика.
  -Та, вы тильки подывытесь, товарищу капитан - якись нынче идиоты пошлы!
  Кивнул прапорщик в нашу с Ильясом сторону,и в двух словах рассказал капитану придуманную мною историю со спиртовой таблеткой, якобы раствореннойнами в апельсиновом соке.
  - Вот уж воистину, верно сказано: "Страна нуждается в героях, а п...да рожает дураков!"
  Хмыкнул в ответ капитан, и считая инцидент исчерпанным, повернулся чтобы уйти, но тут же в проходе столкнулся с вернувшимся из вагонного сортира, Джокером и тот, стоя перед грозным в своем праведном гневе капитаном, на подгибающихся ногах, глупо улыбался. Капитаннемедленно сгреб Джокера за шиворот, отчего форма на нем отчаянно затрещала по всем швам, и одним мощным движением перенес из вагонного коридора в наш плацкартный отсек, и поставил его перед прапорщиком, прямо посреди этого отсека.
  - А этот пузырь - тоже из их компании?
  Гневно спросил он.
  -Так точно, товарищ капитан!
  Совершенно по уставному, отчеканил прапорщик и пояснил:
  -Этот, как раз - больше всех этой отравы и выпил, хорошо хоть вывернуло его вовремя, а то бы насмерть отравился!
  -Вот я и смотрю, что - хорошо его вывернуло, прямо наизнанку!
  Кивнул капитан на изгаженную Джокером, форму прапорщика.
  -Ты зачем эту гадость пил, солдат?
  Строгим голосом, спросил капитан упритихшего и растеренно хлопавшего глазами Джокера.
  -Так, то ж пыты - дуже було охота!
  Пояснил капитану Джокер, окончательно переходя на украинский язык.
  -А если бы тебе,к примеру жрать захотелось, так ты бы что - дерьмо ел?
  Поморщился от его ответа капитан, и обращаясь к прапорщику, приказал:
  -Вот что, Семеныч, ты перепиши-ка для меня фамилии этих троих "деятелей", а я их по прибытию в часть - всех их скопом, в третью роту определю: в нейу нас сержанты особо славятся своими педагогическими талантами, они из этих клоунов быстро людей сделают!
  Капитан, окинул нас троих напоследок, злорадным и многообещающим взглядом.
  -Слухаю, товарищу капитан!
  Тут же браво взял под козырек, прапорщик Семеныч.
  -Значит так, внимание команда семьдесят семь: всем отбой! Никто по вагону не бродит, если кого поймаю в вертикальном положении - определю в наряд по вагону - будет у меня до самого утра вагонный сортир чистить!
  Повысив голос, на весь вагон рявкнул капитан, и повернувшись, скрылся в проходе плацкартного вагона.
  ***
  Наша воинская команда, выгрузилась из вагона поезда "Нижний Новгород - Киров", только на исходе третьих суток, после выхода за ворота Саратовского областного сборного пункта в Елшанке, и начальник нашей команды - грозного вида капитан, фамилию которого мы с Ильясом узнали гораздо позднее, причем, в связи с нашим следующим "залетом", немедленно построил нас на перроне вокзала, и обведя всех суровым взглядом, сказал:
  - Значит так, товарищи призывники, с радостью сообщаю вам, что ваша срочная служба началась только что, как только вы ступили с подножки вагона поезда, на грешную землю! Есть ли у вас какие нибудь мысли по этому поводу?
  Спросил у нас капитан, еще раз обведя наш короткий и неровный строй пытливым взглядом прокурора.
  - Так точно, товарищ капитан, есть одна мысль!
  Внезапно рявкнул из строя, стоявший рядом со мной, мой неугомонный друг Акын.
  - Ну, и какая же у вас появилась мысль, товарищ рядовой?
  Уперся в него тяжелым взглядом, капитан.
  - Да будет проклят паровоз, тот что меня сюда завез!
  Браво отчеканил Ильяс, вызвав дружный хохот всей нашей команды.
  - Отставить смех!
  На весь перрон гаркнул капитан, и после того как стало тихо, он продолжил:
  -Ваша мысль, товарищ рядовой, в общих чертах - верная, однако ее неоходимо несколько конкретизировать, а именно: я не зря сказал вам о том, что ваша срочная служба началась только что, и сделал я это для того, чтобы вы уяснили себе одну простую мысль: с этого самого момента, все ваши действия будут четко прописаны различными статьями Устава и Уголовного Кодекса, а эти документы - шуток не любят, и отговорок не понимают и не принимают! Отстал от команды - читай самовольно покинул воинскую часть, а значит получай полгода ареста! Дал по морде своему товарищу, за сказанное тебе обидное слово - читай, совершил неуставное деяние, квалифицирующееся, как насилие над равным по должности, а значит - получай свой год дисбата! Ну, а если уж дал по морде своему сержанту, то читай - совершил насилие над своим начальником по службе, при исполнении им своих служебных обязанностей, а значит получай свои два года дисбата! А потому, товарищи призывники, прошу вас все свои дальнейшие действия сообразовывать с этой простой и мудрой мыслью, всем ясно?
  - Так точно.
  Вразнобой, уныло прогудел строй.
  - Ну, а раз ясно, тогда напрр-а-а-ву, в направлении выхода с вокзала, за мной шагом марш!
  Скомандовал капитан и решительно направился вдоль по перрону, а наша команда нестройной, ломающейся колонной, постоянно сбиваясь с ноги и спотыкаясь на каждом шагу, потянулась следом за ним.
  ***
  Саратовскую команду привезли в часть поздно ночью, уже после отбоя, когда все ранее прибывшие до них в учебные роты призывники, отсидев за день свои тощие и мосластые задницы, на жестких табуретках, за приведением своей новой формы в уставной и божеский вид, спокойно спали, адежурный офицер роты, или сокращенно "ДОРС", в кабинете командира роты, преспокойно резался с компьютером в карты.
  Иными словами, все двенадцать сержантов третьей учебной роты, один из которых был дежурным по этой роте, получали возможность в спокойной и непринужденной обстановке, обшманать только что прибывшую в воинскую часть команду, отобрав у призывников при этом, все неуставное (читай - особо ценное и дорогое), как то: деньги, часы и украшения, мобильные телефоны, сигареты и зажигалки,а так же прочее добро, привезенное ими с гражданки. Потому, что по мнению сержантов, обо всех этих атрибутах сладкой, гражданской жизни "духам потным", следовало всерьез и надолго забыть, равно как и о ней самой!
  
  В прибывшей в третью учебную роту саратовской команде, было всего восемь человек, поэтому их, не особо церемонясь, отогнали, словно стадо баранов, в самый дальний конец "взлетки" - так на армейском сленге назывался длинный коридор, тянувшийся вдоль всего расположения роты, на добрых шестьдесят метров. Сержанты, выстроили вновь прибывших призывников в одну шеренгу, под лампой дежурного освещения, и тут же заставили их всех раздеться догола, и хотя с хитрой армейской наукой сокрытия различных ценных предметов от посторонних глаз, никто из призывников знаком еще не был, тем не менее, никто из сержантов не хотел рисковать, ибо каждый из них искренне верил в то, что все ценные вещи и деньги, прибывшие вместе с призывниками с гражданки в их воинскую часть - должны по не писанным, но свято соблюдаемым армейским законам, немедленно перекочевать в бездонные сержантские карманы!
  Двое невысоких, крепко сбитых и мускулистых парней стояли в самом конце шеренги и без всякого страха, и даже без особого волнения на лицах, спокойно переговаривались между собой в полголоса, при этом брезгливо поглядывая на сержантов, рывшихся в вещах, сложенных у их ног. Один из них, смуглый и с раскосыми азиатскими глазами, говорил не по - русски, что само по себе не выглядело странным, зато второй парень, хоть и обладал типичной, славянской внешностью - был не мене смуглым, нежели его приятель - азиат, и что было в нем особо странным - он отвечал своему приятелю, на его же языке, понятном только им двоим! Однако, их товарищи по команде, не обращали на эту странность ровно никакого внимания, очевидно уже успев привыкнуть за долгую дорогу из Саратова до Кирово - Чепецка, к странностям этой парочки.
  По вещам призывников шарили не все сержанты разом, а только шесть человек, остальные пятеро стояли в стороне и внимательно наблюдали за всем процессом "шмона". Этипятеро - были так называемыми "дедами", или старослужащими на уставном языке,которым срок их службы, не позволял самим заниматься таким вульгарным мероприятием, как обыск призывников, а потому, вновь прибывших "духов" шмонали только их "молодые" сослуживцы, складывая свою добычу на расстеленную у ног дедов, плащ - палатку. Сами же деды, оживленно переговариваясь между собой, делили полученную добычу, в соответствии со своей внутренней, понятной им одним, иерархией, и одновременно бросая внимательные взгляды на шеренгу голых призывников, стараясь не упустить ничего ценного из того, чем можно было бы еще поживиться с вновь прибывших духов.
  Как раз в этот момент, взгляд одного из пятерых дедов, носившего кличку "Весна", то ли за его фамилию Веснин, то ли за его рыжие волосы и обильные веснушки, щедро рассыпанные по плоскому, калмыцкому лицу, упал на наручные часы, не вовремя и не к месту, блеснувшие своим стальным браслетом на запястье у мускулистого азиата, стоявшего в самом конце шеренги. И Весна, тут же подозвал к себе одного из прислуживавших ему молодых - нескладного и косолапого младшего сержанта, со странной фамилией Ужимов, который мгновенно, бросив рыться в вещах призывников, подскочил к своему деду на полусогнутых ногах. Весна многозначительно постучал пальцами по своему запястью и указал Ужимову на смуглого парня с часами, стоящего в самом конце шеренги, и молодой, поняв своего деда без слов, словно хорошо натасканный на добычу охотничий пес, немедленно сорвался с места, исполняя приказ своего хозяина.
  Подойдя вальяжной походкой к мускулистому азиату, тщедушный Ужимов, ткнул пальцем в часы у него на руке и глухим голосом пробубнил:
  - Слышь ты, душара потный, а ну давай снимай свои котлы - они тебе пока еще по сроку службы не положены!
  Смуглый парень, смерив младшего сержанта Ужимова презрительным взглядом, спокойно отвернулся к своему русскому приятелю и продолжил с ним беседу в полголоса, на непонятном для окружающих языке.
  - Слышь, ты - чурка, бля, не русская! Я с тобой разговариваю: часы снял, быстро!
  Истерично взвизгнул младший сержант Ужимов, однако парень даже не повернул голову на этот его истошный визг.
  - Ах ты, гнида черножопая! Не хочешь, значит, по - хорошему, да?!
  С этими словами, Ужимов схватил азиата за запястье и тут, вдруг, случилось нечто необъяснимое: смуглый парень сделал одно лишь неуловимое движение руками, и младший сержант Ужимов, отчаянно взвыв, взлетел в воздух и проделав в нем великолепное сальто - мортале, грохнулся на спину, прямо перед своим дедом - Весной. Полежав на бетонном полу несколько секунд, и дико вращая при этом глазами, Ужимов вскочил на ноги и заблажил на весь коридор, делая вид, будто он ищет что нибудь тяжелое у себя под ногами:
  - Слышь, Зажим - дуло свое залепи, а то сейчас всю взлетку слюнями забрызгаешь!
  Презрительно бросил ему Весна и младший сержант Ужимов, мгновенно заткнулся, так, будто у него выключили звук каким-то потайным тумблером.
  Не вынимая рук из карманов своих штанов, Весна подошел к мускулистому азиату и смерив его уничтожающим взглядом, хищно усмехнулся:
  - Ну что, душара, молись - ты попал! Сейчас я из тебя буду девочку Наташу делать, а ну-ка за мной в сушилку, шагом марш!
  Скомандовал он смуглому парню, и по прежнему, не вынимая рук из карманов и насвистывая себе под нос что-то блатное, Весна направился к дверям сушилки, видневшейся в середине длинного коридора, прямо напротив тумбочки дневального. Мускулистый азиат, не говоря в ответ ему ни слова, спокойно вышел из строя и пошел следом за ним. Проходя мимо дневального, стоявшего у тумбочки, Весна остановился перед ним и, дождавшись, пока тот вытянется перед ним в струнку, спокойно вытащил у него из ножен на поясе штык - нож и поигрывая им, отправился дальше, а дневальный, забыв опустить руку от козырька своей пятнистой кепки, продолжал тупо смотреть ему вслед, не произнося при этом ни слова.
  Младший сержант Ужимов, сорвавшись следом за ним, словно преданный пес за хозяином, злорадно бросил притихшей шеренге призывников:
  -Все, пи...дец вам пришел, духи потные, здесь вам не гражданка, теперь здесь...мы - ваши хозяева!
  Однако на слове "мы" у него вышла легкая и едва заметная слуху заминка, поскольку не далее чем два часа назад, тот же самый дед Весна, замотав Ужимова в матрац и перетянув этот матрац поперек двумя солдатскими ремнями, отрабатывал на нем удары руками и ногами, словно по боксерскому мешку, под одобрительные и подбадривающие возгласы остальных четырех дедов! И младшему сержанту Ужимову, следовало бы сказать сейчас, вовсе не: "Мы теперь - ваши хозяева, а вот эти пятеро дедов - ваши безраздельные господа!", и среди них особняком стоявшийстарший сержант Весна, отличавшийся особо пакостным и мерзким характером и какой то,поистине - животной жестокостью, граничащей с патологическими садистскими наклонностями.
  Парадокс, но "молодым" из числа сержантского состава третьей учебной роты, доставалось от дедов гораздо чаще и крепче, нежели даже духам! И дело было вовсе не в слабости, или трусости младших сержантов, просто это обстоятельство - было нюансомименно этой учебной воинской части, в которой все духи были - курсантами, подлежащими выпуску и отправке в линейные части Внутренних Войск по всей стране, сразу же по окончании учебки. А потому курсантов, словно племенных баранов, раз в неделю обязательно осматривали медики из полковой санчасти, мгновенно выявляя на их телах следы побоев при этих телесных осмотрах, и докладывая об этом их командирам, которые уже проводили по этому поводу самое тщательное дознание.
  И если при этом дознании выяснялось, что виною этих побоев являлся - сержант, то после профилактической беседы с командиром взвода, а то и самим командиром роты, со следами побоев ходил уже сам сержант! Поэтому деды, старались трогать духов только в самых исключительных случаях, да и то так, чтобы не оставлять на их телах подозрительных следов в виде гемматом или синяков: например,курсантов били только по почкам или в грудь, намотав при этом на свой кулак мокрое полотенце, и называя эту процедуру "пробиванием фанеры". Или же, замотав несчастного курсанта в матрац, и перетянув получившийся мягкий кокон поперек парой ремней, пинали по нему ногами называя это избиение футбольным термином "пенальти". Но чаще всего, курсанту просто изо всей силы прикладывали табуреткой по сложенным перед его лбом ладоням, называя такой удар, наносящий парню легкую контузию, но в то же самое время не оставляя на нем никаких следов - "табуреточным лосем".
  Зато "молодых" - младших сержантов, числившихся, как постоянный личный состав учебной роты, медики из санчасти полка никогда не проверяли, ну, или выполняли эту процедуру с переодичностью раз в полгода, а потому всю свою злость, и неудовлетворенные амбиции, ротные деды вымещали именно на них. И в тот момент, когда Ужимов неуклюже семенил за смуглым парнем и старшим сержантом Весной, в сушилку, у него от страха отчаянно крутило кишки, потому что он прекрасно понимал, что сейчас Весне ничего не помешает сделать с этим парнем все что ему угодно, после этого - просто списав все его травмы на побои, полученные в драке на проводах, или уже в поезде от своих же товарищей по призыву. Причем,отлично зная звероватую натуру Весны, Ужимов не без оснований опасался того, что избиением одного только этого азиата Весна - не ограничится, а следующим у него на очереди всегда бывал сам Ужимов, потому что из-за своей телесной и моральной слабости, он никогда не мог дать Весне даже и намека на отпор!
  И эта фраза о хозяевах, оброненная Ужимовым перед строем призывников, носила сейчас - поистине сакральный смысл, потому что эти пятеро дедов, деливших сейчас в коридоре отобранное у духов барахло, действительно были вершителями судеб и для восьмерых голых призывников, застывших в своем коротком и куцем строю на взлетке, и для тех духов, что сейчас спали в расположении роты, и даже для молодых младших сержантов, обязанных прислуживать дедам по неписанным армейским законам, называемых на юридическом языке емким и страшным словом "дедовщина". При том, что эти неписанные законы, безраздельно властвовали в той или иной форме, во всех воинских частях Российской армии, от Калининградаи до Владивостока!
  Занятый своими невеселыми мыслями Ужимов, как впрочем и все остальные пятьмолодых младших сержантов, совершенно не обратили внимания на то, что сосед этого смуглого азиата по строю - невысокий русский крепыш, незаметно проскользнув за спинами у голых призывников, нырнул в приоткрытую дверь сушилки, за которой только что скрылись старший сержант Весна, призывник - азиат и младший сержант Ужимов...
  ...а между тем, битва в сушилке была в самом разгаре: Весна, взятый Акыном на удушающий прием, беспомощно сучил под ним ногами на куче грязных портянок, и Ужимов, все это время бестолково топтавшийся около дерущихся, наконец сообразил, что Весна потом никогда не простит его за это бездействие, и всю горечь своего поражения и позора, которые он потерпит сейчас от этого узкоглазого духа, он после драки выместит - именно на нем! Поэтому сорвав со штыря арматуры, первый подвернувшийся ему под руку кирзовый сапог, он коротко взвыв, бросился на наглого духа, не побоявшегося самого Веснина, целясь при этом поточнее припечатать каблук сапога ему к затылку.
  Я как раз успел вовремя, неслышно проскользнув следом за этой троицей в душный и полутемный каменный мешок, и мгновенно оценив обстановку, успел поймать долговязого, худосочного младшего сержанта за руку с зажатым в ней сапогом, занесенным над затылком у моего друга Акына. После этого, ухватив его другой рукой за ремень и перевернув в воздухе вниз головой его костлявое и весьма тщедушное тельце, я вмесе с этим сапогом вышвырнул его из сушилки, причем им же попутно и открыв дверь в коридор. Не успел стихнуть смачный шлепок от его падения, как мой друг отправил следом за ним, тем же самым маршрутом, и полупридушенного Весну, а следом за ним из сушилки вылетел и покатился с глухим лязгом по бетонному полу, отобранный Весной у дневального штык - нож.
  - Ты как здесь оказался, Джинн?!
  Отдышавшись, удивленно вытаращился на меня мой друг.
  - Стреляли...
  Неопределенно пожал плечами я, и спустя секунду пояснив ему:
  -Ну, а кто еще твою копченую задницу прикроет, как не я?!
  - Спасибо, Джинн!
  Прочувственно произнес Ильяс, и подумав - добавил:
  -Только с этими двумя, я бы и без тебя справился, так что зря ты полез!
  - Да?! А как быть с остальными десятью, которые вот - вот вломятся сюда по твою, а теперь еще и по мою душу?
  Криво усмехнулся я в ответ на его слова.
  - Вот о них я как-то и не подумал!
  Озадаченно почесал в затылке Ильяс, и тут же спросил у меня:
  -Ну, и что мы теперь с тобой делать будем?
  - Выходить отсюда - глупо, в коридоре они нас с тобой просто массой задавят!
  Принялся вслух рассуждать я, вырабатывая план действий.
  -А значит, нам с тобой остается только одно - встречать их здесь: в этот дверной проем они больше чем по двое не протиснутся, так что занимай оборону, брат Акын!
  Решительно скомандовал я своему другу, подходя к двери и крепко берясь за дверную ручку обеими руками.
  - А помнишь, что нам тогда капитан, на перроне вокзала сказал?
  Вдруг совершенно не к месту спросил у меня Акын.
  - Нет, напомни.
  Ответил я ему, и Акын, обладавший удивительной зрительной и слуховой памятью, тут же процитировал мне слова начальника нашей поездной команды, доставившей нас в воинскую часть:
  - Он сказал, что применение насилия к своему начальнику по воинской службе, при исполнении им своих служебных обязанностей, карается двумя годами дисбата. Выходит, что нам тут с тобой на двоих, почти четвертак "дизеля" (дизелем на армейском жаргоне называется дисциплинарный батальон, здесь и далее примечания автора) светит?!
  Криво усмехнулся в ответ, мой друг.
  - Выходит что так.
  Согласился я, оценив хохму своего друга, и добавил:
  -Выйдем с тобой оттуда и вернемся по домам - с седыми бородами до самого пупа, как потемкинские ветераны времен Очакова и покорения Крыма!
  - Мы-то с тобой выйдем может и не нескоро, а вот кое-кто войдет сюда уже прямо сейчас!
  Произнес мой друг, настороженно прислушиваясь к топоту бегущих по коридору ног.
  - Уж, Рахмат, Прыгун - а ну, все троеко мне, бегом! Слушайте мою команду, молодые: сейчас все месте, взяли и вынесли эту грёбанную дверь с петель!
  Раздался командный голос старшего сержанта Веснина, из-за двери, в ручку которой с другой стороны я вцепился со всей своей страстью, не давая открыть ее и вломиться в сушилку, где мы забаррикадировались вдвоем с моим другом.
  - Весна! Эти гребанные духи держат дверь изнутри, что делать будем?
  Раздался чей-то жалобный голосс той стороны двери, и тут же в ответ послышался начальственный басок Весны:
  - А ну-ка, молодняк - расступись, дай дорогу дедушке!
  И секунду спустя в замочной скважине раздалось сопение и все тот же голос, искаженный прижатым к двери лицом старшего сержанта:
  -Эй, там, в сушилке! Слышите меня, духи поганые?! Если сейчас же не откроете дедушке дверку, то мы ее сами откроем и войдем, но будем при этом все с ПР-ами и "Витражами" и тогда я вам,духи, клянусь, что вы еще месяц после этого будете в санчасти кровью ссать! (на профессиональном армейском сленге, ПР-ами называют резиновые дубинки, от сокращения по первым буквам "Палка Резиновая", а "Витражами" называются щиты из прозрачного пластика, применяемые оперативными частями Внутренних Войск, при разгоне незаконных демонстраций. Все эти приспособления относятся к так называемым "спецсредствам" и приравниваются к холодному оружию)
  Показав Ильясу жестом, чтобы он отпустил ручку двери, я ни слова не говоря, изо всей силы ударил ногой в дверь, но она, отлетев назад,тем не менее - открылась только наполовину.Зато из-за этой приоткрытой двери кто-то коротко взвыл и со смачным шлепком грохнулся о бетонный пол.
  - Отчего же не открыть дедушке дверку-то, раз он просит?!
  Крикнул я вдогонку открывшейся,теперь уже настежь, двери.
  - Слушай, Джинн, а ты не знаешь, что такое "ПР-ры" и "Витражи"?
  Спросил у меня Ильяс, покосившись на темный дверной проем,из которого пока к нам в сушилку никто из сержантов войти не решался.
  - А хрен его знает, Акын! Но, я думаю, что дураками нам с тобой помереть здесь не дадут - просветят обязательно!
  С веселым смехом ответил я своему другу, чувствуя, как напитанная адреналином кровь, разносит по жилам злую удаль. Все мои страхи и сомнения мгновенно улетучились, едва я только почувствовал вкус настоящей драки, и теперь вместо них, только злая кровь, молотом лупила у меня в висках.
  Я не ошибся насчет того предположения, что мне с моим другом сейчас разъяснят значение загадочных названий и аббревиатур, произнесенных только что Весной, и не прошло и десяти секунд затишья, как в сушилку с грохотом и отчаянным визгом, вломился первый атакующий. Перед собой, в одной руке, он держал огромный прямоугольный щит, сделанный из прозрачного и толстого оргстекла, а вдругой - сжимал длинную и толстую резиновую палку, какие в народе называют "демократизаторами" и используют обычно при разгоне демонстраций. Я попытался было вышвырнуть его за дверь ударом ноги, но получив от него резиновой палкой по плечу, сам отпрыгнул назад. Боль от нее в моей правой ключице была такая, что из глаз моих мгновенно сыпанули огненные искры, и я едва удержался на ногах, чтобы не упасть на пол.
  Мой друг Акын, оказался гораздо находчивее меня: упав на колени, перед первым штурмовиком, он получил "демократизатором" по спине только по касательной, зато подбросив вверх нижний край щита, Акын прошел нападавшему в колени, итут же подняв того в воздух, легко перебросил через себя, где я немедленно добил его ударом своей босой пятки по лбу. В следующий момент, в сушилку влетели сразу двое, на этот раз без щитов, но зато всё с теми же, неизменными "демократизаторами" в руках, и я увидел как мой друг закружился волчком под градом ударов резиновых палок, лупивших по нему словно выбивающие дробь барабанные палочки! Через пару секунд Ильяс упал на колени, а на меня перескочив через неподвижное тело моего друга, бросился один из нападавших.
  Младший сержант Ужимов, косолапя от волнения сильнее обычного, бросился в открытую дверь сушилки, выполнять приказ Весны, который, получив по лбу внезапно открывшейся дверью сушилки, валялся сейчас без сознания, отлетев к противоположной стене коридора. За секунду перед Ужимовым, в полутемном дверном проеме сушилки исчез другой "молодой", младший сержант Рахматуллин, по кличке Рахмат, и судя по его короткому воплю, раздавшемуся оттуда через мгновение, его с большой долей вероятности, постигла печальная судьба Весны. Но в этот момент, Ужимов гораздо больше боялся валявшегося без сознания Весну, нежели двоих голых духов, занявших глухую оборону в сушилке, и решивших дать в ней неравный бой,сразу всем двеннадцати вооруженным спецсредствами, сержантам учебной роты!
  Вперед Ужимова, сейчас гнал вовсе не долг, а самый банальный страх, ибо перед мысленным взором младшего сержанта,постоянно маячила слащавая улыбка Весны, и его светлые, словно бельма, страшные глаза с расширенными зрачками, на совершенно безбровом, конопатом лице, какие у него бывали в тот момент, когда загнав Ужимова в самый дальний угол одного из спальных кубриков роты, Весна принимался методично, словно отбойным молотком, лупить Ужимова носком своего сапога по "сахарным костям" голеней ног. При этом, свою садистскую экзккуцию Весна проводил с той - самой, приклеенной к его плоскому, конопатому лицу улыбкой, держа Ужимоваза горло, и не давая ему упасть. Эта слащавая, надетая на лицо Весны улыбка, порой даже снилась Ужимову по ночам, а огромные незаживающие гематомы на его голенях, не сходили после этого неделями, причиняя жуткую боль при малейшем прикосновении к ним.
  Четверо дедов, стоя чуть поодаль на взлетке, с интересом наблюдали за разворачивающимся штурмом сушилки, но сами туда лезть не спешили, ибо имели перед глазами наглядный пример подобного "служебного рвения", со стороны своего товарища Весны, а потому предоставляя расправляться с двумя отчаянными духами, семерым своим молодым сослуживцам. Младший сержант Прыгунов, обогнав Рахматуллина на целых полкорпуса, с занесенным над головой для удара ПР-ом, стремительно влетел в сушилку и сразу же обрушил свой удар на голого, смуглогоазиата, стоявшего первым у него на пути. Парень зашатался и осел на пол сушилки, заваленный разбросанными по нему портянками и трусами, а Прыгунов, поддев парня резиновой палкой под подбородок и надавил ей ему на горло одновременно выпрямляя его тело, и готовя для атаки влетевшего следом за ним в сушилку младшего сержанта Рахматуллина.
  Младший сержант Ужимов, протиснувшись мимо двух своих сослуживцев, старательно обрабатывавших ПР-ами непокорного азиата, и попутно тоже огрев его своим "демократизатором" по ребрам, бросился на второго парня, маячившего на фоне дальней, побеленной стены, в центре узкого и лишеного окон, помещения.Голый, русский "дух" уже ждал Ужимова, застывв боевой стойке посреди полутемной сушилки, освещенной только тусклой пыльной лампочкой под потолком, и как только тот приблизился к нему, немедленно сделал выпад ему навстречу, попытавшись достать его ногой в живот.Но, Ужимов, вовремя заметивший этот выпад, тут же наотмашь рубанул его "демократизатором" по ляжке и, увидев, как парень тяжело припал на "подбитую" ногу, немедленно принялся наносить ему беспорядочные удары резиновой палкой, по незащищенной ничем голове и плечам.
  После четвертого удара тяжелого резинового "демократизатора", парень уронил вниз руки, которыми до этого прикрывал свою голову и рухнул перед ним на колени, а обрадованный и воодушевленный своей победой младший сержант Ужимов, отскочив на шаг назад для разбега, нанес ему первый удар сапогом в лицо, что называется - на добивание. Парень, стоя на коленях в неверном свете тусклой и единственной на всю сушилку лампочки, попытался закрыть руками свое разбитое в кров лицо от следующего удара кирзового, солдатского сапога, иУжимов, словно заядлый футболист пробивающий по воротам противника штрафное пенальти, с разбега пнул его сапогом в лицо, прикрытое сложенными руками и искренне надеясь легко пробить эту хрупкую, сложенную из рук духа, защиту, при этом еще и сопроводив свой удар хриплым выкриком:
  -А ну, лови мой сапог зубами, душара х...ев!
  В следующую секунду, парень то ли услышав слова Ужимова, то ли действуя по какому-то наитию, действительно поймал руками летящий ему в голову сапог. Остановив страшный, нокаутирующий удар у самого своего лица, парень дернув Ужимова на себя, за пойманный сапог, и тут же подхватив его под колено второй ноги, легко вскинул его тщедушное тело себе на плечо. Поднявшись вместе с младшим сержантом на ноги, парень не глядя отшвырнул его к противоположной стене сушилки, вдоль которой на всю ее длину тянулся сваренный из труб, регистр отопления, и немедленно устремился на помощь своему другу - азиату, который пытался подняться на ноги под градом ударов резиновых палок двоих заскочивших в сушилку младших сержантов. Он был уже у самой двери, готовясь с разбегу, могучим ударом ноги, снести одного из сержантов, как вдруг сушилку огласил страшный вопль на такой высокой ноте, что казалось, будто он тут же перешел в диапазон ультразвука, оказавшись за гранью слухового восприятия!
  Разбуженный шумом драки в сушилке и этим диким воплем дежурный офицер, заскочив в сушилку обнаружил там младшего сержанта Ужимова, сидящего разорванной задницей на штырях арматуры, густым частоколом приваренных к стальной трубе регистра для просушки сапог. Самостоятельно Ужимов слезть с этих штырей уже не мог, поскольку несколько из них глубоко вошли ему в ягодицы и ляжки, он сейчас только и мог, что держась за соседние штыри руками, сидеть насаженным на стальной частокол и орать дурным голосом. Мгновенно проснувшись от увиденного зрелища, молодой лейтенант встревоженно крикнул из сушилки в коридор:
  - Рахматуллин, Прыгунов, Наговицын, а ну живо ко мне! Помогите мне снять Ужимова с батареи.
  Трое младших сержантов, еще не пришедших в себя от только что услышанного ими в сушилке вопля, и пугающего зрелища, сидящего на штырях арматуры, своего товарища, немедленно заскочили по приказу лейтенанта в сушилку, и подхватив под руки и под колени сидящего на трубе Ужимова, сняли его со стального частокола, при этом, он снова взвыл так, что в спальном расположении роты, мгновенно проснулись все курсанты. Вынеся раненного Ужимовав коридор,и уложив на растеленную кем-то прямо на бетонном полу плащ - палатку, его тут же обступили все участники этой ночной драки, в том числе и двое голых призывников: русский и казах, плечи и спины которых,теперь были сплошь покрыты страшными, длинными кровоподтеками от ударов резиновых палок.
  Младший сержант Ужимов, беспомощно лежа на животе, жалобно выл на одной высокой и тоскливой ноте, закусив от боли рукав собственного кителя, а вся задняя часть его пятнистых штанов, была густо пропитана кровью от нескольких колотых ран, которые шли наискосок через его ягодицы и заднюю часть бедер, так, словно бы в младшего сержанта Ужимова, угодила пулеметная очередь!
  Коридор быстро заполнялся любопытствующими курсантами, которые выскочив из своих спальных кубриков в одних трусах, теперьотчаянно терли свои заспанные глаза, и лезли вперед, чтобы посмотреть на раненного командира одного из отделений.
  - Замки, вашу мать!
  Яростно рыкнул лейтенант, на скромно стоящих в стороне, перепуганных дедушек.
  - Немедленно разгоните всех курсантов по своим спальным кубрикам, а то устроили тут зоопарк!
  Все сержанты - деды, кроме оставшегося на месте старшего сержанта Веснина, который еще не вполне пришел в себя после удара дверью по лбу и падения головой о бетонный пол, немедленно бросились выполнять приказ офицера, а лейтенант, обвел суровым взглядом всех оставшихся стоять на взлетке, участников этой ночной драки.
  - Доложи по форме обо всем, что здесь произошло!
  Строго потребовал он, обращаясь к Весне, как к единственному оставшемуся в коридоре деду, к тому же - самому старшему по званию, среди всех присутствующих, разумеется, после него самого.
  - Товарищ лейтенант!
  Глядя на офицера честными глазами, начал докладывать обо всех обстоятельствах ночной драки,старший сержант Веснин.
  -При досмотре личных вещей, вновь прибывшей команды курсантов, у одного из них, вот у того узкоглазого!
  С этими словами, Весна показал пальцем на избитого "демократизаторами",совершенно голого Ильяса, стоявшего у входа в сушилку, а затем неожиданно вытащил из кармана своих штанов спичечный коробок и продемонстрировав его офицеру, на глазах у изумленного Акына, продолжил свой доклад:
  -Был обнаруженв кармане какой-то странный спичечный коробок, с сушеной травой, напоминающей марихуану. Я отнял у него эту траву, намереваясь немедленно отдать ее вам, как дежурному офицеру роты, но этот узкоглазый, неожиданно напал на меня и начал избивать, авторой его подельник, тут же присоединился к нему, и даже угрожал мне отнятым им у дневального штык - ножом!
  С этими словами, корявый палец Весны, изобличающе уперся в меня.
  - Та-а-ак!
  Протянул зловещим голосом лейтенант, с ненавистью глядя на меня и моего друга Акына.
  -Нам еще только наркоманов и уголовников в роте не хватало! Все, я звоню дежурному по части - пусть присылает за ними вооруженый наряд из нашего полкового караула и арестовывает этих двоих. Посидят до утра под охраной в караульном помещении, а утром сдадим их обоих, на хрен, военной прокуратуре - и пусть они сами решают, что с ними делать дальше: на зону их отправлять, по статье за распространение наркотиков, или же в дисбат!
  Лейтенант решительно шагнул к тумбочке дневального, на которой был установлен телефон прямой связи с дежурным по полку офицером, и уже взявшись рукой за трубку телефонного аппарата, но не успев еще снять ее с рычага, лейтенант обернулся к Весне:
  - Значит так, старший сержант Веснин, от лица командования роты, объявляю вам благодарность за бдительность и личную инициативу в пресечении противоправных действий военнослужащих нашей роты!
  - Служу Отечеству!
  Хрипло пролаял в ответ ему, Весна, и от этих слов лейтенанта, кровь снова молотом застучала у меня в висках, побуждая к немедленным активным действиям. Глянув на растерянный вид своего друга, понуро стоявшего в окружении четверых сержантов, вооруженных резиновыми палками, и валяющийсяна бетонном полу, как неопровержимая улика моей вины, штык - нож, я внезапно бросившись вперед, словно атакующий бейсболист, снес всем корпусом Весну, и снова швырнул его на бетон взлетки. После чего, схватив с пола штык - нож, я приставил его к горлу опешившего старшего сержанта и зло прорычал в его побелевшее от страха лицо с выпученными глазами:
  - А ну рассказывай, сука, как на самом деле всё было, а то зарежу тебя, на хер, как барана!
  Опешивший от этого зрелища лейтенант замер на месте с телефонной трубкой в руке, которую он уже успел снять с аппарата, а обступившие Акына сержанты, испуганно попятились назад, прижавшись к стенам.
  - Говори, сука, мне уже терять нечего: все равно - сидеть, а так хоть избавлю землю от такой смердячей падали, как ты!
  Снова прорычал я, сделав зверское выражение лица и проведя незаточенным лезвием штык - ножа по горлу Весны, порвав при этом кожу у него на кадыке. Почувствовав, что я не шучу и действительно близок к тому, чтобы перерезать ему горло тупым штык - ножом, Весна отчаянно заблажил на всю взлетку:
  - Я увидел и хотел забрать у того чурки часы.
  Весна, барахтаясь у меня в руках, скосил глаза на стоявшего рядом со мной Акына.
  -А он мне их не хотел отдавать, и тогда я повел его в сушилку, чтобы там отобрать у него часы без свидетелей, но он,
  Весна ткнул в меня подбородком,
  -Вступился за него!
  - Что было дальше?
  Уже с явным интересом, спросил у старшего сержанта Веснина, лейтенант.
  - А дальше они избили меня и выкинули из сушилки, а я приказал младшим сержантам: Ужимову, Прыгунову и Рахматуллину - вскрыть комнату хранения спецсредств, взять там ПР-ы и выкурить этих двух духов из сушилки.
  Опомнившийся, наконец от ступора, лейтенант, швырнул телефонную трубку, которую он все еще держал в руках, на рычаг аппарата, и обратился к младшим сержантам, фамилии которых только что перечислил ему Веснин:
  - Прыгунов, Рахматуллин - это правда?
  Он испытующе глянул в глаза обоим "молодым", и те тут же сконфуженно опустили перед ним глаза.
  - Так точно, товарищ лейтенант - все так и было, как рассказал вам этот дух.
  В один голос протянули оба, не глядя при этом ни друг на друга, ни на валявшегося на полу с ножом у горла, Весну.
  - А кто тогда младшего сержанта Ужимова, на арматуру задницей посадил?!
  Снова подозрительно спросил у них лейтенант.
  - Мы не видели, товарищ лейтенант - там темно было.
  За всех ответил Прыгунов, по прежнему избегая смотреть офицеру в глаза.
  - И последний вопрос.
  Лейтенант обвел глазами всех участников этого допроса, в том числе и валяющегося подо мной на полу, с приставленным к его горлу штык - ножом, старшего сержанта Веснина.
  - Чья эта трава в коробке?
  Я незаметно для остальных, надавил на рукоять штык - ножа, заставив Весну отчаянно взвыть от боли:
  - Моя трава, товарищ лейтенант - моя! У своего земляка из роты материального обеспечениявчера купил, матерью клянусь!
  Провыл он, суча подо мною ногами от страха.
  - Тогда мне все ясно.
  Кивнул головой лейтенант, и распорядился:
  -Значит так: вы все вчетвером,
  Лейтенант указл пальцем на вернувшихся из спального расположения роты дедов и продолжил:
  -Берете сейчас плащ - палатку с раненным Ужимовым, и бегом доставляете его в санчасть! Там скажете, что младший сержант Ужимов, поскользнулся в сушилке и упал на батарею, а ты, Ужимов - это подтвердишь, тебе ясно?!
  - Так точно!
  Дружно пролаяли в ответ вся четверка дедушек.
  - У - у - гу!
  Тоскливо провыл в ответ с плащ - палатки, Ужимов.
  - А вы все,
  С этими словами, лейтенант обвел недобрым взглядом всех остальных участников ночной драки, включая старшего сержанта Веснина.
  -Шагом марш в мой кабинет - писать объяснительные на имя командира роты!
  ***
  Командир третьей учебной роты, старший лейтенант Долгих и его заместитель по работе с личным составом, капитан Колупащиков, прибыли в расположение своей роты спустя час после описанного выше инцидента, когда младшего сержанта Ужимова, уже упели оформить в полковой санчасти, как пострадавшего в результате несчастного случая, и вымазать ему всю задницу зеленкой. Закрывшись в кабинете и внимательно прочитав объяснительные, написанные всеми участниками ночной драки в третьей учебной роте, офицеры стали держать свой военный совет:
  - Ну и что ты собираешься теперь делать, ротный?
  Пытливо глянул на старшего лейтенанта, своими лягушачьими глазами навыкате, капитан Колупащиков, который хоть и был старше Долгих по званию, но тем не менее - находился у того в подчинении, поскольку не был кадровым офицером и не оканчивал военного училища, как молодой старлей.
  - А чего тут думать-то?!
  Пожал своими широкими литыми плечами, старший лейтенант Долгих.
  -Завтра утром отдам эти бумажки в штаб, и пусть они там сами с ними разбираются.
  Ротный небрежно кивнул на ворох объяснительных, лежавших у него на столе, считая такое решение - единственно верным и правильным.
  - Да ты что, Ваня, с ума сошел что ли?!
  Испуганно вытаращил глаза Колупащиков, и пояснил своему командиру и начальнику:
  -Да, уже к обеду следующего дня, в этом кабинете будет сидеть следователь военной прокуратуры и объяснительные ему писать будем уже мы с тобой! А после того как закончится следствие по этому делу, за допущенную халатность и недосмотр, тебя - разжалуют назад во взводники, а меня - вообще из армии попрут, так как я - не кадровый офицер! Это же аксиома, Ваня: следствие, которое ведет военная прокуратура должно закончиться выявлением и наказанием виновных в разгильдяйстве и халатности, а ротный и его заместитель по работе с личным составом, в подобном случае - виновны априори!
  Капитан Колупащиков разошелся так, что забрызгал слюнями весь стол, а его толстые щеки при этом, пошли малиновыми пятнами.
  - Ну, и что ты предлагаешь?
  Спокойно спросил у своего заместителя старший лейтенант Долгих, который был назначен командиром третьей учебной роты совсем недавно, и за это время, уже успел полностью попасть под влияние старшего, и более опытного капитана Колупащикова. Который хоть и был "пиджаком" - то есть не кадровым офицером, зато имел тестя - полковника из штаба округа, при помощи которого легко решал не только свои личные вопросы, но и помогал "нужным" людям из штаба полка, пользуясь за это их покровительством и протекцией!
  - Я предлагаю закрыть это дело по - тихому, и все тут.
  Немного успокоившись, ответилсвоему начальнику и командиру, капитан Колупащиков.
  - Как это, закрытьпо - тихому?!
  Аж, подпрыгнул на своем стуле,старший лейтенант Долгих.
  -А дракав расположении моей роты, да еще и с применением моими же сержантами спецсредств, из несанкционированно вскрытой ими комнаты хранения СИБиСАО, а порванная задница Ужимова, а объяснительные всех участников этой драки, в конце - концов?! (СИБ и САО - армейская аббревиатура, расшифровывающаяся, как "Средства Индивидуальной Безопасности и Средства Активной Обороны", в которые входят те самые резиновые палки ПР-73, щиты типа "Витраж", бронежилеты и многое другое)
  - А кто видел эту драку, кроме самих ее участников и одного из наших взводников, дежуривших в эту ночь?
  Хитро прищурился в ответ ему, капитан Колупащиков.
  -А,раз видели только свои - значит не видел никто!
  Сам же ответил он на свой вопрос, и принялся вполне убедительно рассуждать:
  -Порванную задницу младшего сержанта Ужимова, мы, слава Богу догадались оформить в санчасти,как несчастный случай, с дракой - никак не связанный, а сам Ужимов будет молчать об этом до конца своих дней, ну или по крайней мере - до конца своей срочной службы, что для нас вообщем-то - одно и то же, причем,это я беру уже на себя. А, что касается объяснительных, взятых со всей этой теплой гоп-компании?
  Колупащиков сгреб со стола и быстро перелистал стопку исписанных листков тетрадной бумаги, выбрав из них один единственный, написанныйкорявым почерком старшего сержанта Веснина, и отложил его в сторону. Остальные же, Колупащиков, разорвав на мелкие кусочки, с отвращением швырнул их в мусорную корзину.
  -Криминал здесь есть только в одной из них, вот в этой!
  Колупащиков победно потряс объяснительной Веснина, перед носом у своего ротного, и спокойно резюмировал:
  -А поэтому, я предлагаю тихо и мирно убрать из нашей роты одного только старшего сержанта Веснина, и на этом - спокойно закрыть это дело.
  - Как же мы его уберем, причем сделав это "тихо и мирно", он ведь все таки старший сержант и целый заместитель командира взвода?!
  С сомнением покачал головой старший лейтенант Долгих, в ответ на предложение своего заместителя.
  - Да элементарно!
  Небрежно отмахнулся от слов своего командира, капитан Колупащиков, и пояснил ему:
  -Вон, у капитана Кондратьева, в роте материального обеспечения, недавно выгнали за пьянку одного из операторов котельной, а это, доложу я тебе Ваня - самая блатная для любого дедушки служба: там можно спокойно водку жрать, дрыхнуть целыми днями и нихрена не делать! И поверь моему опыту, Ваня, что никто в штабе полка, даже не удивится, если дед из учебной роты, вдруг попросится перед дембелем,в роту материального обеспечения полка, подальше от всего этого учебного геморроя, типа написания учебных планов с конспектами занятий, и бесконечных проверок из штаба!
  С этими словами, капитан Колупащиков звучно припечатал свою пухлую ладонь, к объяснительной старшего сержанта Веснина, лежащейперед ним на столе.
  - А если он не захочет писать рапорт о переводе в РМТО, по собственному желанию? (РМТО - рота материально - технического обеспечения)
  Снова засомневался старший лейтенант Долгих.
  - А вот тогда, мы и пустим в ход эту расчудесную бумажку!
  Колупащиков опять схватив со стола, потряс перед лицом своего ротного, объяснительной старшего сержанта Веснина, и пояснил ему:
  -И пусть тогда Веснин,сам для себя выбирает: либо ему на полгода уйти в РМТО,разжалованным при этом в рядовые,там спокойно дослужить свою срочную службу в полковой кочегарке и без проблем дембельнуться, либо на два года загреметь в дисбат с лишением всех прав, а заодно и звания, да еще и потом вернуться в часть и дослуживать там оставшиеся полгода!
  - Хорошо, согласен!
  Решительно тряхнул головой старший лейтенант Долгих.
  -Пусть Веснин, прямо сейчас и пишет рапорт о переводе в РМТО, а завтра я подам его по службе в канцелярию штаба полка.
  - Э, нет!
  Неожиданно покачал головой капитан Колупащиков, и для убедительности даже покрутил перед носом у старшего лейтенанта своим толстым, словно вареная сарделька, пальцем.
  -Вот прямо сейчас мы этого делать, как раз и не станем.
  - Это еще почему?
  Не понял своего заместителя, старший лейтенант Долгих.
  - А потому, что у наших штабных могут появиться в связи с этим лишние и совершенно ненужные нам вопросы, и среди них, например такой: какого черта замкомвзводу учебной роты, сбегать оттуда еще до начала боевой учебы?! Ведь пока не закончится весенний призыв, а с ним набор в учебную роту и не начнется учеба, сержантам в этойроте, бывает откровенно нечего делать, ну просто - полная лафа, и в штабе могут не поверить, что старший сержант Веснин, собирается переводиться в РМТО добровольно в такое спокойное время! Вот когда закончится новый набор курсантов, их приведут к присяге и пойдет эта извечная нервотрепка с написанием конспектов, учебных планов и бесконечного изучения с ними матчасти - вот тогда и переведем Веснина, и при этом, ни у кого из штабных, даже и мысли не возникнет - от чего он сбегает из учебной роты!
  Довольный собой и собственной дальновидностью, улыбнулся своему ротному командиру, капитан Колупащиков.
  - А, до этого времени, Веснин не сцепится снова с этими двумя строптивыми курсантами?
  Спросил у Колупащикова старший лейтенант Долгих, имея в виду того казаха с русским, устроивших сегодняшнюю драку, почти со всем сержантским составом третьей учебной роты.
  - Не сцепится!
  Уверенно и авторитетно, заявил ему Колупащиков, и пояснил:
  -Веснин - откровенный трус, и получив такой отпор от этих двух курсантов, больше он к ним на рожон уже не полезет!
  - Ну ладно, с Весниным - все вроде бы ясно, а что мы будем делать с этими двумя Робин - Гудами из Саратовской команды?
  Спросил у капитана Колупащикова, старший лейтенант Долгих, имея в виду двоих призывников: русского и его дружка казаха, затеявших эту ночную драку.
  - Да ничего не будем делать!
  Отмахнулся капитан.
  -Пусть себе служат в нашей роте и дальше, тем более, что они уже показали нашим дедам чего они оба стоят, и теперь к ним никто из них не полезет до самого выпуска! Вот только, нужно их будет немного в чувство привести, чтобы они во вкус не вошли и не начали тут дальше с дедовщиной бороться и в нашей роте свои порядки устанавливать, но это - уже моя забота, я все таки, на секундочку, твой заместитель по работе с личным составом, вот и предоставь мне этих двоих, на личную проработку!
  Криво и многообещающе, усмехнулся Колупащиков, глядя на своего молодого начальника и командира.
  - Да, без проблем - песочь их себе на здоровье столько, сколько захочешь!
  Обрадовался старший лейтенант Долгих, которого вполне устраивал предложенный его заместителем, выход из того скользкого положения, в которое он попал из-за обостренного чувства справедливости, двоих призывников из Саратова...
  ***
  This love has taken its toll on me,
  She said Goodbye too many times before.
  Her heart is breaking in front of me
  I have no choice cause I won't say goodbye anymore.
  Моя любимая песня "Thislove" группы "Maroon 5",разносится по всей округе, вылетая из открытых настежь окон нашего внедорожника, а могучийдизельный "крокодил" марки OpelFrontera, утробно рыча своим мощным двухсотпятидесяти сильным дизелем, упорно карабкается на гору Бобо-Тог и серая, узкая змея горного серпантина, стремительно убегая прочь из под колес, сливается за его широкой кормой в едва заметную точку,исчезая в панорамном зеркале заднего вида.
  Моя Оксана, встав с переднего пассажирского сиденья в полный рост, высовывается в открытый крышной люк джипа, и горячий ветер налетая, отчаянно треплет ее длинные каштановые волосы, словно поднятое на флагштоке знамя корабля. Пританцовывая под музыку, рвущуюся из салона нашей машины, она описывает прямо у меня перед лицом своими бедрами, плавную восьмерку и я не удержавшись, кладу руку на ее загорелое бедро, высоко обнаженное коротенькими джинсовыми шортиками.
  Оксана, при этом, что-то кричит мне,наклонившись из люка в салон внедорожника, но ветер тут же подхватывает и уносит прочь ее слова, смешивая их со словами песни, вылетающими из колонок аудиосистемы. И тогда, она трогает меня за плечо, показывая мне рукой куда-то вправо, и в следующий миг, прямо перед лобовым стеклом нашего внедорожника, взлетевшего на самую вершину горы Бобо-Тог, открывается панорама Ангренского водохранилища, которое, словно застывшая капля бирюзы, лежит в чаше из скал, окружающих его со всех сторон. От этого зрелища,у меня мгновенно захватывает дух, и я вместе с солистом из группы "Maroon 5", во весь голос подхватываю припев этой песни:
  This love has taken its toll on me,
  She said Goodbye too many times before...
  
  А дальше, происходит нечто совершенно невообразимое: песня Thislove, начинает жить своей собственной жизнью! Вернее, перекочевав из моего сна и событий трехгодичной давности, в мою нынешнюю реальность, она сейчас разносится по спальному расположению казармы, будя курсантов и те при этом начинают реагировать на нее, приблизительно одинаково: открыв глаза и прислушавшись, вдруг начинают улыбаться каким-то своим, сугубо гражданским воспоминаниям, которые связаны у каждого из них с этой песней. А потом, надо мной склоняется довольное, улыбающееся лицо моего друга Акына, который белозубо улыбаясь, произносит мне:
  - С Днем Рождения тебя, Джинн!
  И я, вдруг вспоминаю, что мне сегодня исполнилось двадцать семь лет - целых четверть века, с хвостиком! И как это Акын умудрился включить мою любимую песню до побудки в роте, в обход устава и распорядка дня, ведает один лишь Аллах!
  - Спасибо, Акын!
  Растроганно благодарю я его, понимая чего ему стоило договориться об этом неожиданном музыкальном поздравлении с дежурным по роте!
  - Только вот из-за моего дня рождения,теперь вся рота, недоспит и будет целый день носом клевать, да по углам гаситься.
  Искренне сокрушаюсь я, переживая за своего друга, которому наверняка попадет за это поздравление.
  - Ерунда!
  Отмахивается Акын, поясняя мне:
  -Во первых, подъем через пять минут, а во вторых все равно сегодня ПХД, и грех было не воспользоваться таким благоприятным стечением обстоятельств, и не поздравить моего лучшего друга с днем рождения, к тому же не каждый же день тебе исполняется целых двадцать семь лет!
  И в следующую секунду, в подтверждение слов моего друга, на все расположение роты, разносится бодрый крик дневального: "Рота подъем! Форма одежды - номер два, для вытруски одеял стройся!"
  Для того, кто не служил в армии, аббревиатура ПХД не вызовет абсолютно никаких ассоциаций, ну, в лучшем случае оставшись в памяти когда-то давно услышанным, казенным словосочетанием: "Парко - ХозяйственныйДень", и не более того. Но, для настоящегослуживого люда,будь он уже давно с седой бородой, или еще не досмотревший до конца свои армейские сны юнец, эта аббревиатура наверняка сложится в известное всем служивым словосочетание: "Полностью Хреновый День", возможно даже - с небольшими вариациями, в плане определения превосходной степени слова "хреновый". Но, это - не суть, гораздо важнее то, какие ассоциации она будет вызывать у бывших солдат, до самой их старости!
  И вот как раз в этот момент мы с моим другом Акыном, постигаем значение этой аббревиатуры на себе и вырабатываем, опять же у себя в душе, стойкий ассоциативный ряд, связанный с эти словосочетанием. А проще говоря, под неусыпным контролем своих командиров отделений - наводим блеск на все что только может блестеть, и даже на то, чему блестеть априори - не положено, мы этот блеск, тем не менее - тоже наводим! В результате этих наших усилий, каски на стеллажах начинают глянцево блестетьпод тусклым светом ламп дежурного освещения, не хуже коллекционных яиц Фаберже, а покрашенные изнутри синей гуашью, стеклянные шары плафонов на лампах дежурного освещения - светиться, даже при потушенных или вовсе вывернутых из патронов,лампах!
  Мне уже порядком надоело это "мокрое" дело, и поэтому я вожу совершенно сухой тряпкой по натертой до блеска крышке тумбочки,стоя у своей кровати. Выражаясь простым и ёмким армейским языком, я сейчас - попросту "гашусь" от работы! Свободной от тряпки рукой, я перебираю письма из дома, хранящиеся в моей прикроватной тумбочке, и которых пока немного, но, каждое из которых, я уже успеваю выучить наизусть! При этом, я отлично помню: какая фотография лежит в каждом из этих писем, и с точностью профессионального ди-джея, знающего каждый из своих дисков - наперечет, я вытаскиваю из одного конверта фотографию Оксаны,и надолго погружаюсь в ее созерцание.
  Странно, но я почему-то не помню, когда это я снимал Оксану у подножья Сулейман - Горы в ухоженных зарослях пышных роз, окружающих колонны высокой каменной арки, а ведь - это точно был я! Потому, что ни на кого другого, она бы так не смотрела, хотя...
  -Слушай, Джинн, прости меня за нескромный вопрос, но помнится мне - ты обещал рассказать про какую-то гору?!
  Отвлекая меня от этих милых сердцу воспоминаний, кладет мне руку на плечо Акын, при этом, искоса поглядывая на фото в моей руке.
  - Да, брось ты вот так издалека-то подъезжать, Акын, ведь ты рассчитываешь сейчас услышать рассказ про нее, а вовсе не про "какую-то гору", название которой тебе ни о чем не говорит!
  Усмехаюсь я дипломатичности моего друга.
  - Ну разумеется, что эта гора мне - без особого интереса.
  Легко соглашается со мной Акын, и для верности поясняет:
  - Я вообще как-то привык от человека идти, а, кстати - кто она такая?
  Мой друг кивает на фотографию в моей руке, имея в виду мою Оксану, точнее сказать - уже теперь мою бывшую Оксану.
  - Кто она такая...?
  Неожиданно задумываюсь я, подбирая точное определение, соответствующее моему нынешнему душевному настрою, и наконец подобрав его, произношу, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос, при этом, предательски не дрогнул:
  - Она - это картина всей моей прошлой жизни! Вот только ощущение у меня такое, будто эту свою прошлую жизнь я,словно картину в золоченной раме,так и оставил висеть там, у подножья Сулейман - Горы, а себе забрал лишь ее плохонькую репродукцию...
  ***
  По обеим сторонам арки, увенчанной голубым мозаичным куполом, стоят грубо обтесанные каменные истуканы воинов, испускающие струи воды, в подставленные им под ноги, длинные керамические желоба, и вода, журча по ним, стекает в две огромные и замшелые каменные чаши, из которых затем тонкими, прозрачными струйками орошает цветочные клумбы. Эти клумбы, метров по шесть в диаметре, выложенные по периметру диким камнем, благоухают на всю округу цветочным великолепием, и моя Оксана, подойдя к одной из них, и увидав все это буйство красок вблизи, аж задохнулась от восторга и избытка чувств.
  - Вот это красота!
  Восхищенно шепчет она, и неожиданно добавляет:
  -Отдалась бы, наверное, за букет с такой клумбы!
  - Эй, Ксюша! Ты бы поаккуратнее распоряжалась нашим с тобой совместным генофондом!
  Напустив на себя суровый вид, отвечаю я своей подруге, тут же упрекая ее:
  -И потом, у тебя дома стоит еще совсем свежий букет роз, или ты забыла?
  - Это не те цветы.
  Печально вздыхает она, качая в ответ головой.
  - Что значит - не те цветы?!
  Не понимаю язагадочных слов своей подруги и пытаюсь качать права:
  -Они же не искусственные, а живые и даже пахнут розами - я сам специально проверял!
  -Понимаешь, Илюша, те цветы - покупные, и чувства они вызывают такие же: официальные и какие-то, я бы даже сказала, фальшивые. Да, и пахнет от них - так же: смесью ханжества и фальши!
  Поясняетмне свои мысли Оксана, и неожиданно признается мне:
  -А я хочу, чтобы ты хоть раз подарил мне ворованных цветов, добытых с риском, в нарушение всех правил и хороших манер! И чтобы пахло от них - настоящими чувствами и твоей фартовой удачей!
  Оксанкины большие, зеленые глаза, вдруг, полыхнули в меня разгульным цыганским огнем из-под разлетевшихся косыми стреламигустых, черных бровей, и я глубоко вздохнув, направляюсь к одной из клумб. Но, вдруг, откуда ни возьмись, из-за каменного истукана выскакивает маленький и сморщенный старик - узбек, при этом кожа у старика - коричневаяот солнца, словно переспелая хурма, она у него высушена и сморщена временем и зноем настолько, что сам старик теперь походит на обугленный после пожара пень столетней чинары, и мне даже на секунду кажется, что дорогу мне преградил вовсе не человек, а один из тех каменных истуканов, стоящих по обеим сторонам арки!
  Мутный взгляд старика безразлично скользит по мне, но тем не менее,так и не может за меня зацепиться, очевидно потому,что этот древний сморщенный старик, совсем недавно выпил пару пиал чая, с растворенными в них опиумными шариками "кукнара", которые делают границу между реальностью и наркотическим бредом, прозрачной и зыбкой, словно пустынный мираж. Старик вытягивает вперед свою худую, костлявую руку, сплошь покрытую выпирающими наружу из под морщинистой кожи,узлами вен, и противным надтреснутым голосом скрежещет, глядя сквозь меня:
  - Қоӌ! Буерда ғуллар мумкин эмас теради! (Отойди! Здесь цветы рвать нельзя - узб.)
  Сопроводив свою фразу, выразительным жестом костлявого пальца.
  - Ассалом алейкум, бободжон! (Здравствуйте, дедушка - узб.)
  Состроив подхалимскую гримассу, поздоровался я со сморщенным стариком.
  -Мен сенга пул бераман, беринг учта гуллар, мархамат? (Я дам вам денег, продайте мне, пожалуйста, три розы - узб.)
  Попросил я у него, расчитывая купить у старика - садовника цветы, отдав ему деньги потихоньку, чтобы этого не видела моя Оксана.
  - Йӯқ! Менга сенинг пул керақ эмас! (Нет! Мне твоих денег не надо - узб.)
  Сурово отрезал сморщенный старик, лишая меня даже надежды поторговаться с ним за эти цветы с его клумбы.
  -Шуерда - мен ҳуджаин, мен деғам қоӌ! (Здесь - я хозяин, так что пошел вон - узб.)
  Грозно добавил он мне, замахнувшись на меня своей высохшей и сморщенной от старости рукой.
  - Менинг қызым чиройлироқ сенинг ғуллар! (Моя девушка - гораздо красивее твоих цветов - узб.)
  Обиженно ответил я ему, отворачиваясь от этого старого и сморщенного грубияна.
  - Қоӌ!
  Не вступая со мной в дальнейшую полемику,сурово отрезал старик, снова сопроводив свое слово выразительным жестом сморщенной руки.
  Оксана, стоя поодаль, тревожно следила за перипетиями нашей перебранки на узбекском языке, при этом ни слова не понимая из того, что мы говорим, а пытаясь угадать смысл сказанного нами по нашим интонациям.
  - Что он тебе сказал?
  Спросила она, когда я с пустыми руками и обескураженным видом, отошел от клумбы с цветами.
  - Что, что?! Послал он меня, вот что!
  Нехотя буркнул я в ответ, и избегая смотреть Оксанке в глаза.
  - А ты ему, что тогда так долго отвечал?
  Заинтересовалась Оксана.
  - А я ему ответил, что моя девушка - красивее всех цветов на земле!
  Улыбнулся я, мгновенно успокаиваясь и обнимая свою подругу.Глаза моей Оксаны, мгновенно подернулись влажной поволокой, и прижавшись ко мне всем телом, она впилась мне в губы долгим и чувственным поцелуем, а сморщенный коричневый старик - узбек, стоя всего лишь паре шагов у меня за спиной, равнодушно смотрел сквозь нас,своими выцветшими глазами. Ее язык при этом поцелуе, плясал у меня во рту какую-то бешенную самбу, а упругие стройные бедра выписывая плавную восьмерку, с каждым новым витком, вжимались в меня все крепче, словно врастая в мой таз. Очень скоро, у меня в висках от этого, начало громко стучать, а низ живота мгновенно наполнился чем-то горячим. Почувствовав это, она отстранилась и ласково потрепала меня по волосам.
  -Эй! Ты где, мой Одиссей? Возвращайся скорее на грешную землю, нам идти пора!
  Лукаво улыбнулась мне Оксана.
  - Я не хочу возвращаться на грешную землю, лучше я тебя с нее заберу, как богиню Афродиту, на светлый божественный Олимп!
  - И где же твой Олимп, товарищ Одиссей?
  Усмехнулась она.
  - Олимп-то мой - вот он!
  Я указал ей на вершину Сулейман - Горы, и добавил:
  -А вот что до "товарища Одиссея", то разреши тебя поправить и внести небольшую теологическую ремарку: Одиссей был героем, а вовсе не богом, и путь на Олимп ему был заказан, как впрочем, и всем остальным смертным.
  - Ну и какой же ты у меня тогда бог?
  Оксана весело рассмеялась в ответ на мои слова, хитро прищурив глаза.
  - Ну, явно не Зевс - тот обычно женщин таскал на спине, превратившись в быка.
  Так же со смехом принялся рассуждать я.
  -И не Гермес - у того сандалии с крыльями были, и он летать умел. Гефест бы тебя просто не донес, потому, что был хромой с рождения, ну а Посейдон - тот вообще парень в горах - не ах! А посему, остаются две наиболее подходящие кандидатуры, на роль твоего бога: Геракл и Апполон, выбирай кто из них тебе больше нравится?!
  Пошутил я.
  - Я выбираю Апполона!
  Не задумываясь,тут же ответила мне Оксана.
  - Это почему же?
  Не совсем понял я ее логику.
  - А ты у меня - такой же кудрявый, как и он!
  Улыбнулась она, и нараспев произнесла, словно пробуя свои слова на вкус:
  -Мой златокудрый красавец!
  Не став с ней спорить я, молча, подхватил ее на руки, и понес сквозь арку к началу спиральной лестницы, серпантином обвивавшей Сулейман - Гору и заканчивающейся на смотровой площадке, на самой ее вершине. Позади нас у входа в арку неподвижный, словно высохший пень сгоревшей горной арчи, стоял старик - садовник, устремив неподвижный взор своих выцветших от возраста глаз, в высокое небо, прозрачным куполом накрывшее Ферганскую долину.
  Осторожно опустив Оксану на каменные ступени горной тропы я остановился, тяжело переводя дух и преодолев при этом только четверть горного серпантина.
  - Ну, вот!
  Разочарованно вздохнула она.
  -А я загадала, что если ты донесешь меня на руках до самой вершины - значит, любишь по настоящему, а ты уже на середине лестницы спекся, мой златокудрый Апполон!
  - А надо было не Апполона - златокудрого, там внизу выбирать, а Геракла - железнорукого!
  Огрызнулся яв ответ на ее шпильку, запущенную в мой адрес.
  - Ну а как же твои стихи: "...я на руках готов всю жизнь тебя нести!"
  Наизусть продекламировала Оксана мои же собственные стихи, которые я писал ей во время нашего с ней, конфетно - букетного периода.
  - Со стихами-то как раз - полный порядок, дорогая, и там каждое слово - в цвет!
  Усмехнулся я, поясняя:
  -Поскольку еще бы шагов сто,с тобой на руках по этой лестнице, и я бы гарантированно отдал концы! Кто бы тогда тебя любил по настоящему, а?!
  - А что, так уж и не нашлось бы охотников меня полюбить?!
  Промурлыкала Оксана, положив обе ладони на свои упругие ягодицы, туго обтянутые узкими джинсами, и при этом круто выгнув спину, метнула в меня томный взляд, из-под своих полуопущенных густых ресниц.
  - Та-ак! Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!
  Грозно сдвинув брови на переносице, я свел пальцы рук в кольцо, у ее горла, и моя Оксанка, притворно взвизгнув при этом от ужаса, резво припустилась вверх по лестнице, а я, прыгая через три ступени, бросился следом за ней, чувствуя, как с каждым прыжком мое сердце наполняет беззаботная, удалая радость, которая, наверное, присуща лишь легкой и бесшабашной юности...
  - Ух, ты! Вот это горочка! Специально для катания она, что ли здесь сделана?
  Удивилась Оксана, остановившись перед огромным скальным выступом.Мы с моей подругой стояли на восточном склоне Сулейман - Горы, на узкой тропинке, опоясывавшей гору и ведущей к смотровой площадке на самой ее вершине. Справа от нас, обрамленная леерным ограждением, сваренным из стальных труб, зияла отвесная пропасть, которая метрах в двухстах внизу, заканчивалась пологим склоном с расположенным на нем древним мазаром. А слева,крутыми уступами скал, вверх взбегал горный склон, и мы с ней, как раз остановились перед одним из таких скальных выступов, представлявшим собой огромный гранитный монолит.
  Причем, одна из граней этого странного скального уступа, выглядела, словно наклоненная под углом в сорок пять градусов, каменная столешница: она начиналась, метрах в пяти у нас над головой, и полого спускалась к самой горной тропе, и если смотреть на него со стороны, то этот камешек - действительно походил на детскую горку, пристроенную прямо к отвесной серой скале. Сходство с аттракционом еще больше усиливало то обстоятельство, что пологая и плоская, словно доска, грань камня упиравшегося в горную тропу, имела посредине отлично отшлифованный желоб, глубиной в целую ладонь, и шириной - достаточной для того, чтобы по этому желобу прошли бедра взрослой женщины, среднего телосложения.
  Все кусты дикой, горной алычи и тугая, обрамлявших вокруг этот камень, были густо увешаны разноцветными, матерчатыми ленточками, всевозможных тканей, цветов и оттенков, отчего создавалось ощущение, будто всю эту растительность, вокруг этого странного камня, усеивал огромный рой бабочек, вот - вот готовых упорхнуть с веток в воздух, наполнив его шелестом своих разноцветных крыльев. Многие из этих ленточек - действительно шелестели на ветру, наполняя воздух таинственным шепотом, исходящим казалось бы, от оживших вдруг камней, или доносящимся из недр самой Сулейман - Горы. И я сразу же узнал это место, потому что и читал, и слышал устно, множество легенд, связанных с ним, а потому вопрос моей подруги, отнюдь не застал меня врасплох.
  - Ты знаешь, Ксюша, а ведь с горкой ты попала в точку! Потому, что по этому самому камушку действительно скатывались, пардон, на своих попах - шайтан знает сколько раз, прежде чем накатали вот такой вот желобок!
  С этими словами, я прикоснулся к поверхности камня,отшлифованнойза тысячи лет до блеска, женскими ягодицами.
  - Скажи еще, что ты знаешь древнюю, восточную легенду про этот камень?!
  Глаза Оксаны возбужденно вспыхнули, в ожидании цветистой, словно персидский ковер, восточной сказки, и я, словно начинающий сказочник, постарался не ударить в грязь лицом перед своей подругой, степенно ответив ей:
  - Ну, разумеется - знаю, иначе бы я просто обошел это место стороной, и не поведал бы тебе древнюю легенду о мудром Царе Соломоне, обманутой им Царице Савской, погибшей из-за этого подлого обмана, на склонах этой Священной горы, бывшей во времена Соломона - святилищем, почитаемой на всем Ближнем Востоке женской богини Иштар, а также погибших из-за хитрости мудрейшего из смертных, любимой наложницы царя Соломона - юной Суламифи, и его бывшей рабыни - танцовщицы, Авишаг.
  - Ух, ты! Такой сказки я еще не слышала.
  Восторженно округлила свои зеленые глаза, моя Оксанка, и ловко взобравшись на плоский, нагретый солнцем камень, повелительно кивнула мне со словами:
  - Я вся - внимание, можешь начинать свою сказку!
  - Давно это было - лет, эдак, с три тысячитому назад!
  Откашлявшись начал я свой длинный рассказ, который в разных интерпретациях слышал от разговорчивых ошских чайханщиков.
  -Жил да был себе в Земле Обетованной, в славном во городе Иерусалиме - мудрый царь Соломон.
  - Ого, какое интригующее начало!
  Радостно воскликнула, всплеснув руками Оксана, и принялась устраиваться на камне поудобнее, вся превратившись в слух.
  -Неужто это тот самый царь Соломон, у которого было,аж целых семьсот жен?
  Неожиданно, наморщив лоб и что-то вспомнив, спросила меня моя подруга.
  - Это только семьсот - официальных жен, не считая трехсот егоналожниц!
  Поморщившись, ответил я Оксане.
  -Ты слушай дальше, а не перебивай, раз уж попросила!
  Призвал я свою подругу к порядку, сурово нахмурив брови.
  - Все, молчу, молчу мой дорогой сказочник!
  Вскинула узкие ладошки Оксана, виновато захлопав на меня своими густыми, длинными ресницами.
  - Так вот, был наш царь Соломон - мужик, прямо скажем с размахом! Отгрохал он в Граде Давидовом, на горе Сион великолепный Храм, который и до сих пор считался бы архитектурным шедевром, и каким нибудь там по счету Чудом Света, если бы его - этот самый Храм, не разрушил и не сжег, его же собственный сын - вавилонский царевич Навуходоносор, рожденный из семени царя Соломона, царицей Савской.
  Однако, наш мудрейший из мудрых, царь Соломон, после строительства первого Иерусалимского Храма, на этом не успокоился, а принялся шлепать в своей Земле Обетованной дворцы так, словно бы куличи из песка лепил, так мало того, он еще и при этом первый в мире водопровод с канализацией в Иерусалиме выдумал и построил! Очевидно, для того, чтобы его подданные, разобиженные высокими налогами введенными царем Соломоном, из пакостных и мстительных меркантильных соображений, не гадили бы под дверями его дворца.
  Ну, а в свободное от трудов праведных время, Соломон не только предаваля различным чувственным наслаждениям со своими женами и наложницами, но даже и говорят - книжки пописывал: одна его "Песнь песней" - чего стоит! Правда, я не совсем понимаю, откуда у царя Соломона было время на написание книг и прочее народное творчество, если одних только официальных жен он имел целых семьсот! А еще ведь, вокруг него отиралось триста наложниц, ибо третий по счету Иудейский царь, отличился исключительной любвеобильностью, благодаря чему, собственно, и вошел во все аналы истории!
  - Вот это мужи-ик!
  Восхищенно протянула Оксанка, и мечтательно добавила:
  -Вот бы попасть к такому в гарем, хотя бы на одну брачную ночь, в качестве наложницы!
  - Ага, и ждала бы ты своей очереди на эту брачную ночь с царем, по три года!
  Мстительно усмехнулся я, в ответ на мечты своей подруги.
  -Так вот, слушай дальше: среди всей этой тысячи жен и подруг жизни царя Соломона, естественно была одна - любимая и звали эту царскую любимицу - Суламифь, которую царь Соломон подобрал на своих виноградниках в триннадцатилетнем возрасте и сделал своей любимой наложницей!
  - Вот уж до нее-то, наверняка очередь доходила - регулярно! Представляю, как эту Суламифь ненавидели остальные жены и наложницы царя Соломона!
  Вставилав мой рассказ свою реплику Оксана, и я вынужден был подтвердить догадку своей подруги:
  - Именно так оно и было, причем судя по тексту Соломоновой "Песни песней", погибла несчастная Суламифь, от руки воина, подосланного одной из жен царя Соломона, египетской царицей по имени Астис. Однако, одна легенда, дошедшая до наших дней, опровергает эту версию убийства Суламифи из ревности и прозрачно намекает на то, что несчастная девочка стала жертвой политического заговора против царицы Савской, по имени Балкинда и ее сына - вавилонского царевича Навуходоносора, рожденного Балкиндой от самого Соломона. И вот на этом любовно - политическом треугольнике, я сейчас и собираюсь остановиться, и подробно поведать тебе историю о несчастной любви царицы Савской к Владыке Израиля и Иудеи, а также и о не менее несчастной судьбе их совместного сына - Навуходоносора, который не только разрушил выстроенный его отцом Храм, но и камня на камне не оставил от всего царства своего дражайшего папаши, обрекши все двеннадцать колен израилевых, населявших царство Соломона, на вечные скитания по всему миру!
  Так вот, царица Сафская, именуемая в Коране - Билкис, а в некоторых иных источниках - Балкиндой, появилась в Иерусалиме в тот самый период, когда молодой царь Соломон был занят строительством первого Храма на горе Сион.Это грандиозное строительство потребовалоот него огромных средств, и неимоверного по тем временам количества рабочей силы: на возведение Храма молодому царю нужно было изыскать из своей практически пустой казны, оставленной ему его отцом - Давидом, целых десять тысяч талантов золотом, и нанять целую армию строителей - в тридцать тысяч человек!
  И тогда, как повествует нам "Книга Царств": "Обложил царь Соломон повинностью весь Израиль, вместе с Иудеей, а повинность же та состояла в тридцати тысячах человек и десяти тысячах талантов золотом!" Выглядело же это следующим образом: Соломон разделил свою страну на 12 налоговых округов, обязав их содержать царский двор и армию. Колено Иуды, из которого происходилсам Соломон и его отец Давид, было полностью освобождено от налогов, что разумеется вызывало недовольство у представителей остальных израилевых колен.
  Однако, несмотря на затеянное им грандиозное строительство Храма, молодой израильский царь, продолжал жить на широкую ногу, беря в жены все новых иноземок из соседних государств и за счет этих брачных союзов, совершенно без войн и крови, расширяя пределы своего собственного царства. Такая расточительность и тяга Соломона к роскоши, вскоре привели к тому, что он не смог расплатиться с финикийским царем Хирамом, с которым Соломон заключил договор на строительство Храма, и даже вынужден был отдать ему несколько своих городов в счет этого долга. Но, несмотря на это, средств на продолжение строительства, все равно не доставало, а царь Хирам отныне отказывался строить для Соломона его Иерусалимский Храм в долг, и богоугодное дело всей жизни царя Соломона, сына Давидова, которое должно было объединить все двеннадцать израильских колен под сенью одного Храма и властью одного царя, стало все больше походить на бесперспективный долгострой!
  Вот тогда в Израильском царстве и появилась с визитом легендарная царица Савская, котораяПрослышав о мудрости и сказочном богатстве царя Соломона, решила испытать эту мудрость и удостовериться в его богатстве, а попутно с этим - решить ряд торговых вопросов, ибо государство Саба процветало исключительно за счет выращивания и торговли пряностями и благовониями. Нужно отметить,что во времена царя Соломона и царицы Сафской,эти пряности ценились буквально - на вес золота, и Саба успешно торговала ими со многими государствами, в том числе - и с Израилем.
  Торговые пути проходили по территории Соломонова царства и прохождение караванов по ним зависело исключительно от воли и расположения царя. Это и было настоящей причиной визита царицы Савской, причем имеется мнение, что она была только "делегатом", или "послом" Сабейского царства и вовсе не являлась династической царицей, но поскольку с царем мог говорить только равный ему по статусу, то посланнице Сабы "выдали" временный статус для ведения переговоров с царем Соломоном.
  Народные легенды придали романтическую окраску этому политическому визиту, и утверждали, что Царь Соломон, пораженный красотой и умом Балкинды, воспылал к ней страстью, и после того как она ответила ему полной взаимностью, все вопросы о продвижении караванов с прянностями и благовониями были улажены. Правда, и здесь не обошлось без конфуза: царь Соломон был наслышан о том, что царица Савская обладает козлиными копытами, то есть под образом прекрасной женщины скрывается дьявол. Для того чтобы удостовериться в этом, он приказал строителям сделать в тронной залле своего дворца стекляный пол, и запустил туда рыбок, создав полную иллюзию настоящего бассейна прямо посреди тронного зала.
  И вот, когда царь Соломон пригласил царицу Савскую войти в свой тронный зал, она инстинктивно приподняла подол платья, боясь его намочить, тем самым наглядно продемонстрировав царю свои ноги. Копыт у нее, разумется - не оказалось, но ноги царицы тем не менее, оказались покрытыми густыми волосами, на что крайне озадаченный этим обстоятельством Соломон, якобыне удержавшись, сказал царице Савской: "Красота твоя - красота женщины, а волосы - волосы мужчины. У мужчины красиво это, а у женщины изъяном почитается".
  Однако, эта древняя и окутанная неким романтическим флером восточная легенда, не донесла до наших дней всей истинной политической подоплеки этого государственного визита на высшем уровне, а ведь речь на нем шла ни много ни мало, как о целой половине царства Соломона - Иудее, которая должна отойти наследнику царя Соломона, рожденному от царицы Савской, буде таковой у нее появится. Ибо мудрая царица сразу же заметила за всем внешним и напускным лоском Израильского Владыки, его крайнюю нужду и разоренный бесконечными поборами народ, который угрожал Соломону бунтом в том случае, если тот продолжит свою вымогательскую налоговую политику с целью завершения строительства Храма.
  И тогда Балкинда предложила Соломону те самые десять тысяч талантов золотом, в которых он так остро нуждался для окончания строительства своего Храма, ав качестве единственного условия предоставления этого золота,хитрая царица выдвинула израильскому царю, наследственные права на трон Иудеи, которые должен обрести рожденный ею от Соломона наследник, ровно через двадцать пять лет. Выражаясь современным финансовым языком, Балкинда тогда предложила царю Соломону кредит под залог контрольного пакета акций на все его активы - то есть на половину всего Соломонова царства!
  А сподвиг молодого царя Соломона, на принятие так щедро предложенной ему финансовой помощи от Сабейского царства и лично от царицы Савской, не кто иной, как тогдашний первосвященник Израиля - некто Эвьятар, который принялся убеждать своего царя в том, что дескать Балкинда уже достаточно стара для того, чтобы родить от него ребенка, и даже если каким-то чудом ей удасться это сделать, то шансов на то, что рожденный Балкиндой ребенок, окажется именно наследником - равны пятидесяти процентам. А уж шансы на то, что этот мальчик выживет и через двадцать пять лет заявиться для того, чтобы заявить свои права на трон Иудеи - и вовсе сводятся к нулю!
  И все было бы именно так, как и напророчил царю Соломону его первосвященник, если бы он не упустил из вида одно интересное обстоятельство: все дело в том, что на беду царя Соломона, так легко согласившегося на условия своей неожиданной кредиторшин, царица Савская оказалась Верховной жрицей древнейшей женской богини Иштар, культ которой к той поре все еще широко процветал по всему Ближнему Востоку и в частности проповедовался и в самом Сабейском царстве, и в Вавилоне, которым правил родной брат Балкинды - Набопаласар. И Балкинда, заручившись договоренностью с Соломоном, скрепленному их совместными клятвами, а также поддержкой своего царственного вавилонского родственника, отправилась к Святилищу своей Богини - Матери Иштар,далеко на восход солнца, туда где горы сойдясь с песками в тысячелетней схватке, образовали чудесный оазис с одной единственной горой посредине, называемой Барра - Кух, для того чтобы молить свою богиню послать мальчика, который через двадцать пять лет станет царем Иудеи.
  Древняя, как сам Ветхий Завет, восточная легенда, не донесла до наших дней подробностей путешествияБалкинды к чудесной горе Барра - Кух, и один только иудейский Бог Яхве, которому молился царь Соломон, да мудрая Богиня - Мать Иштар, которой поклонялась Царица Сафская, знали, как она сумелапересечь на верблюдах территорию современных Сирии, Ирана и Афганистана. Однако, этой чудодейственной горы,царица Савская все таки достигла, и вознеся на ее вершине свои горячие молитвы к Иштар, о ниспослании ей наследника, а также прокатившись, пардон на попе по заветному камушку, экспедиция благополучно отбыла в родные края.
  Нужно заметить, что предпринятая Балкиндой экспедиция к чудесной горе Барра - Кух, выдалась совсем не похожей на обычную увеселительную прогулку, и ее составза время странствий,значительно поредел, поскольку многие слуги и служанки царицы Савской не выдержали перехода по пескам Синайского полуострова, кишащих змеями и скорпионами, а большая часть воинов из отряда телохранителей, снаряженных вавилонским царем Набопаласаром для охраны своей родной сестры, сложили свои буйные головы на перевале Гиндукуш, от стрел и кривых кинжалов горцев из племени пушту. Да, и сама уже не молодая августейшая особа, проделала большую часть обратного пути, лежа на животе на подушках своего паланкина, после катания с чудодейственногокамушка, что на горе Барра - Кух!
  Долго ли, коротко ли но, в конце концов, царица Савская прибыла в Иерусалим к царю Соломону с отчетом о выполненном ей условии их договора, благо, все его реквизиты были отпечатаны не на папирусе, а на собственной попе августейшей особы, по которым, имея определенные познания в медицине, царь Соломон мог бы при желании определить приблизительную дату прибытия своей кредиторши к месту назначения. Факт передачи десяти тысяч талантов золотом, к сожалению, не зафиксирован ни в одном историческом документе, равно как и сам факт договоренности между Соломоном и Балкиндой. Однако,судя по тому, что между Израилем и Сабейским царством, а также союзником Сабы - Вавилоном, не разгорелась немедленная война, и караваны с драгоценными пряностями и благовониями, продолжали исправно следовать по караванным путям из Сабы на север, к Чёрмному Морю (древнее название Средиземного Моря) через Израиль, наполняя казну Соломона звонкой монетой, эта договоренность вероятно была оформлена, как раз на пергаменте, с приложением к нему знаменитого перстня власти Израильского Владыки, на гранях которого было начертано: "И это пройдет".
  А ровно через девять месяцев после памятной встречи с царицей Савской, царь Соломон стал папой в первый, но далеко не в последний раз в своей, достойной подражания, жизни. Родившийся у Балкинды мальчик царственных кровей, а проще говоря - принц, был на редкость подвижным и талантливым ребенком, причем его талант наиболее ярко проявлялся в скачках на лошадях и верблюдах, что в общем-то было вполне закономерным, учитывая некоторые нюансы его происхождения и страстную любовь к лошадям его отца - царя Соломона. И если бы не принадлежность юного Навуходоносора к царскому роду сразу трех монархических династий - Сабы, Израиля и Вавилона, то быть бы парню - многократным победителем ралли Париж - Даккар, по версии девятьсот какого-то там года, до Рождества Христова!
  Однако, этим эпизодом, не оставшимся даже в анналах истории, эта романтическая история отнюдь не закончилась, а только отсрочила вопрос престолонаследования для царя Соломона на целых двадцать пять лет, и заложив на этот срок мину замедленного действия под самые устои его государства. Поскольку царица Савская Балкинда, как оказалось, не забыла ни слова из того, о чем она некогда договорилась с царем Соломоном, и отправив своего сына Навуходоносора к своему царственному брату Набопаласару в Вавилон, уговорила того принять племянника на воспитание как своего будущего царственного соседа и наследника Иудеи.
  А вот царь Соломон, как оказалось совершенно позабыл о том опрометчиво данном им Балкинде обещании - отдать своему первенцу, рожденному от царицы Савской, всю Иудею, в благодарность за те десять тысяч талантов золотом, на которые он таки сумел закончить строительство первого Храма на горе Сион. И все эти двадцать пять лет, Соломон мирно почивал на лаврах объединителя и примирителя всех двеннадцати израильских колен под божественной благодатью выстроенного им Храма, успев за это время обзавестись семью сотнями жен и тремя сотнями наложниц, испытав с ними счастье земной любви и отцовства, несметное количество раз.
  Познание различных оттенков удовольствий жизни, мудрейший из мудрых царей земных, сочетал и с выдающимися политическими деяниями. Так, объединившись в союз с фараоном Египта, Соломон покорил Хананейские земли, после чего взяв в жены дочь фараона Астис, получил благодатныйхананейский оазис Гезер, в качестве приданного за нее, и выстроив там для себя роскошный дворец.Согласно многочисленным преданиям и легендам, Мудрейший из мудрых, не только царствовал над подчиненными ему землями и народами, но инад всеми горними и дольними мирами. Диск Луны во время его царствования не уменьшался, а добро постоянно брало верх над злом. Власть над ангелами, демонами и животными придавала особый блеск его царствованию, и ужасные злобные демоны сами доставляли ему драгоценные камни и воду из далёких стран для орошения его экзотических растений.
  Звери и птицы сами заходили в его кухню, а каждая из тысячи его жён готовила каждый день пир в чаянии, что царю будет угодно отобедать у неё. И даже царь птиц - орёл, подчиняясь всем указаниям царя Соломона, летал по его поручениям, словно обычный почтовый голубь! С помощью магического перстня, на котором было выгравировано имя Всевышнего, Соломон выпытывал у ангелов множество тайн об устройстве всего сущего на земле, под землей и на небе, а кроме того, Всевышний подарил ему летающий ковёр, и Соломон перемещался на этом ковре, словно птица, завтракая в Дамаске и ужиная в Мидии.
  За эти двадцать пять лет, Соломон сумел собратьв своей казне несметные богатства, так что серебро стало в его царстве равноценным простому камню, и все цари и мудрецы землиприходили к Соломону с дарами, чтобы внимать его мудрости. Соломон изрёк три тысячи притчей и тысячу песней, в которых описал свойства всех растений, зверей и птиц, а Художница всего сущего- Премудрость, позволила Соломону познать истинное устройство мира, начало, конец и средину времён, всё сокровенное и явное в бесконечной Вселенной!
  И так бы благостно и размеренно текли и дальше дни Мудрейшего из мудрых царей земных, если бы однажды с западных пределов его царства, не докатилась до него весть о том, что в сторону Иерусалима движется посольский караван из Вавилона, возглавляемыйсыно царицы Савской Навуходоносором, который едет занять причитающийся ему по праву, трон Иудеи, обещанный самим Соломоном матери Навуходоносора, ровно двадцать пять лет тому назад...
  
  ГЛАВА 4
  Вещие сны царя Соломона. Посольский караван из Вавилона. Пир в благословенном Граде Давида. Чудеса на лезвии меча. Долг крови. Невеста для Навуходоносора. Рабыня духа и раб плоти. Бойся данайцев - дары приносящих!
  Сегодня я особо удручён.
  Давно уже тоска мне сердце гложет.
  А нынче ночью... этот страшный сон!
  Ты в третий раз явился мне, о Боже.
  
  Cон первый... Я боялся: хватит сил?
  Я был лишь отрок - и на царство сразу.
  Что у Тебя тогда я попросил?
  Чтоб управлять народом - сердцу разум.
  
  Ты дал мне всё - и я всего достиг,
  Тебе я пел псалмы, Тебе молился,
  Величественный Храм Тебе воздвиг,
  И вот Ты вновь ко мне во сне явился...
  
  Поэма "Три сна царя Соломона". Люда (поэтэсса, Израиль, г. Герцлия).
  ...В благодатном оазисе Гезера - бывших Хананейских владениях, отвоеванных фараоном Египта, и отданных им Соломону в качестве приданного за его дочь Астис, во дворце царя Иудейского и Израильского, сына Давидова - Шломо, ведущего свой род от третьего колена благословенногоИуды - Иедидии, помазанного на царствование в Арамейских и Эдомитянских пределах. Исвоей волей, а кроме нее - Богоданной мудростью, соединившего полудикие племена моавитян, аммонитян, эдомитян сидонян и хеттов, с языческим Египтом в единую и невероятно могучую империю, которая отныне венчала свою власть, богатство и могущество этим роскошным дворцом, в покоренном царем Соломоном без единого взмаха меча, а одной лишь мощью своих благословенных Иеговой чресел, Хананейских землях, установилась звенящая и непотревоженная никем,первозданная тишина, означавшая, что владыка Земли Обетованной - отошел ко сну.
  И этот сон, не вправе были нарушить ни птицы, спавшие со сложенными крыльями на своих насестах, в накрытых тончайшими шелковыми покрывалами серебряных клетках, установленных на балюстрадах между резными колоннами, выполненнымиискуссными мастерамифиникийского царя Хирама, из цельных стволов высушенного и обожженого на солнце ливанского кедра. Ни рыбы, мерно колыхавшие своими плавниками в прозрачной, словно детская слеза воде, наполнявшей мраморный бассейн, разбитый в центре роскошно убранного внутреннего двора.И уж тем более, несмели нарушить покой Соломона,царские телохранители, вышколенные начальником царской охраны Бнаягу, которые сейчас, словно крадущиеся на охоте львы и отбрасывая временами тусклые блики горящих факелов, от полированной поверхности своих медных щитов, на покрытые изразцами мраморные своды галерей, неслышными тенями передвигались по устланным роскошными коврами, мраморным полам дворца.
  В такие мгновения, казалось будто и не было во всей Вселенной того, что осмелилось бы в час блаженного отдохновения от государственных трудов, нарушить мирный покой Наимудрейшего из смертных и Справедливейшего из всех царей земных, отдававшегося ныне блаженному покою, в объятиях своей любимой наложницы Суламифи, молва о стройном и гибком стане, и гладкой смуглой коже которой, летела во все пределы Земли Обетованной, шагая по земле далеко впереди тех слов, которыми сам царь Соломон наградил свою возлюбленную в созданной им поэме в ее честь, и названной им "Песнью Песней".
  Но, именно в этот полуночный час, покой царя Соломона - сына Давидова, был вдребезги разбит и жестоко нарушен кошмарным сном, который коварный властелин над всеми демонами преисподней - Асмодей, в очередной раз наслал на спящий праведным сном разум возлюбленного Истинным Богом Яхве царя, дабы терзать его, причиняя невыносимые муки третьему Царю Израиля Шломо, сыну Давидову от Иудиного колена.И этот его сон, вовсе не был похож на то - самое первое божественное откровение, посетившее Соломона двадцать пять лет тому назад, в котором он получил подробные инструкции от вестника Господнего - Серафима о том, как не силой оружия и крови своих воинов, но одной лишь силой своей мудрости, покорить богатое и неуступчивое царство Сабу, заставив ее владычицу - Царицу Савскую, против воли своей языческой, повелевающей Землей и плодородием, богини Иштар, помогать ему строить Храм, долженсвующий осветить и возвеличить во веки - вечные созданную отцом Соломона - Давидом, империю!
  Однако, наимудрейший Царь Соломон, даже и в глубоком забытии сна, отдавал себе отчет в том, что этот сон никак не мог быть очередным - вторым по счету Божественным откровением, ужехотя бы из тех соображений, что Всевышний, являясь к избранному им благочестивому и достойному его появления человеку, только один раз, наделяет его своим божественным откровением, и при пробуждении оставляет у этого счастливца восторженное и благоговейное чувство, снизошедшей на него благодати.В то время, как этоужасное видение, превратившись в навязчивый ночной кошмар, преследовало третьего царя Иудейского и Израильского царства - Шломо, сына Давидова, вот уже на протяжении нескольких недель, с тех самых пор, как он получил донесение от своего наместника в Иудее, Бен - Хура о том, что к Иерусалиму движется огромное и богатое посольство из Вавилонского царстваот царя Набопаласара, и принадлежащих его родной сестре - Балкинде, именуемой царицей Савской, Орфейских земельи царства Сабы, возглавляет которое ее родной сын - Навуходоносор, который по давней договоренности царицы Савской, с тогда еще только вступившим на престол юным царем Соломоном, должен был по достижении зрелого возраста занять трон Иудеи.
  По этому давнему и уже почти забытому самим Соломоном (но, как оказалось, отнюдь не заботому Балкинодой!) договору между двумя Владыками: Израиля и Сабы, царь Соломон, получил от Балкинды десять тысяч талантов золотом,на окончание строительства Храма на горе Сион в Иерусалиме, а в дополнение к этому - и богатые пошлины от купцов из Орфейских земель, богатого Сабейского царства, за проход их торговых караванов по землям Израиля и Иудеи.
  Этот, как теперь оказалось - кабальный для Израильского царства договор, уговорил тогда заключитьмолодого царя Соломона, его первосвященник - Эвьятар, посоветовав выдвинуть прибывшей для переговоров царице Савской, одно небольшое, но совершенно невыполнимое для нее условие, согласно которому будущий наследник трона Иудеи, должен быть рожден царицей Савской от самого царя Соломона, что по причине довольно преклонных лет царицы, не могло произойти, в принципе!
  Однако, как оказалось и невозможное бывает возможным! И царица Савская, сразу и без особых раздумий согласившись на это условие Соломона, все же смогла зачать от него сына, как потом с пеной у рта доказывал первосвященник Эвьятар - продав за это душу дьяволу, и совершив какой-то совершенно отвратительный ритуал поклонения своей богине плодородия Иштар, в ее тайном капище на вершине никому неведомой горы Барра - Кух, сокрытой далеко в сердце Согдийских земель на восход солнца от Синая.
  И вот теперь, спустя двадцать пять лет с той роковой для Соломона сделки, рожденный от него царицей Савской сын, названный ей Навуходоносором, что с халдейского означало - "Наследник короны" и явно намекало на происхождение и уготованную богами долю для юного принца,ехал с богатыми дарами и в окружении несметного количества слуг и воинов, в царство своего отца для того, чтобы занять трон Иудеи, сделавшись Владыкой половины всей империи, созданной царем Соломоном! И с тех самых пор, как Соломон получил это известие от своего наместника в Иудее, Бен - Хура, он решительно лишился покоя, а каждая новая ночь для него, некогда приносившая столько сладостных наслаждений в объятиях юной и нежной Суламифи, теперь терзала Израильского Владыку гнетущими снами.
  Эти сны чередовались, терзая спящий разум царя, обещанием все новых и тяжких бед и потрясений, и для его царства, и для него самого, но каждый раз - в различных трактовках этого повторяющегося из ночи в ночь кошмара, неизменным в которых оставалось только то, что коварный верховный демонАсмодей, приняв облик его собственного сына Навуходоносора, венчается с его любимой наложницей Суламифью и притом,вовсе не в Храме, выстроенном им в угоду Истинному Богу Яхве на горе Сион, а в отвратительном капище языческой богини Иштар, которое Соломон приказал выстроить в угоду самойБалкинде на Масличной Горе, близ Иерусалима.
  И это капище, Балкиндапостроила сама, привезя для этого с собой более двух тысяч рабов, и пригнав с десятками верблюжих караванов, многие сотни кантаров (один Египетский кантар равнялся 139,78 килограммам)гладко и ровно отесанного камня, бронзы и обожженных бревен ливанского кедра, из которых Сабейские инженеры, воздвигли точную уменьшенную копию того святилища Иштар, что возвышалосьв плодороднейшей долине Мирсаба, на горе Барра - Кух, запиравшей устье реки Фаргонах, дававшей этой долине ее необыкновенное, почти сказочное плодородие.
  А самым кошмарным в этих снахцаря Соломона, было то, что Иерусалимский Храм - этот символ торжества истинной веры и могущества Иеговы, а также и гарантия вечного царствования всех семи колен Иудиных над народами Израиля, отныне лежал в руинах, поверженный в прах ни кем нибудь, а собственным сыномцаря Соломона - Навуходоносором, рожденным из его семени Царицей Савской, после поклонения своейбогине Иштарв ее алтаре, на Священной Горе, что стояла в дальних и неизведанных землях, называемых Согдийскими,далеко на восход солнца от Храма. И главная Святыня народов израильских - Ковчег Завета, бесследно исчезла из Святая - Святых Храма, обрекая все двеннадцать колен Израилевых на забвение Истинной Веры, упадок и взаимное истребление!
  И что было в этих кошмарах самым ужасным для самого царя Соломона, так это то, что его сын Навуходоносор, рожденный от царицы Савской, по праву перворожденного сочетаясь с его любимой наложницей Суламифью, теперь с полным на то основанием претендовал на власть над всей Иудеей, грозя разорвать надвое, созданную Соломоном, Великую Израильскую империю, и навсегда отринуть ее от Истинного Бога, ввергнув все народы населяющие ее в кровавую и затяжную междуусобицу!
  ...этот вопль, полный ужаса и исторгнутый из груди царя Израиля ночным кошмаром, с которым пробудился Соломон, должно быть слышали не только царские телохранители - Крети и Плети, мерно шагающие по мраморным галлереям дворца, вдоль тесанных каменных балюстрад, а также и их начальник Бнаягу, спустя несколько мгновений, влетевший в царскую опочивальню и заставший Владыку Израиля, в холодном поту на руках у своей юной наложницы, нежно гладившей его по сильно поредевшим седым кудрям. Но, также и многочисленные птицы, шумно завозившиеся в своих серебрянных клетках, под шелковыми покрывалами, и, наверное, даже рыбы в мраморном бассейне, которые ничего не услышали, но поспешили взмахами плавников спрятать свои серебристые чешуйчатые тела в его прозрачной глубине.
  - О, мой повелитель и мой самый милый, нежный и желанный мужчина во всей Вселенной! Что так взволновало тебя во сне, и как я могу тебя утешить?
  Встревоженно спросила у Соломона, прильнувшая к нему Суламифь и тот, глядя на эту юную и полную животной грации и страсти девушку, только печально усмехнулся и покачал головой, ответив ей:
  - Ты утешаешь меня уже одним тем, дитя мое, что делишь со мной эти мои старческие, полные ненужных и пустых тревог, ночи.
  И при этих словах, юная красавица скромно потупила свой взор, перед потухшим взором своего повелителя, ибо она, как никакая иная из близких Соломону женщин, прекрасно знала, что великий и мудрый царь растратив в бурной молодости всю мощь своих чресел на многочисленные плотские утехи, отныне был силен исключительно своей мудростью. Однако, рано созревшая под жарким солнцем Палестины, на пахнущих терпкой пылью царских виноградниках, юная дева, изо всех сил усмиряла свою рвущуюся на волю плоть, своей поистине дочерней любовью к увядающему властелину огромной империи, утешая себя тем, что она через свою трогательную заботу, сопричастна многим великим и богоугодным делам, вершимыми ее возлюбленным.
  - Ты спи, дитя мое, ибо до рассвета еще далеко, а мне теперь уже все равно не уснуть, поэтому я спущусь в тронную заллу.
  Угрюмо кивнул Суламифи царь Соломон, поднимаясь со своего ложа и выходя из опочивальни, оставляя при этом свою наложницу в полном сметениичувств, ибо ей легко и непринужденно давались неустанные заботы о возлежащем на своем ложе царе, но повергали в стыдливый испуг мгновения собственного покоя, при занятомважными государственными делами царем Соломоном. А именно таковыми он сейчас и предполагал занять себя до самого рассвета, ибо едва выйдя из своей царской опочивальни, коротко приказал скользнувшему к нему бесплотной тенью Бнаягу, созвать в тронную заллу своих первых царедворцев: первосвященника Садока и главу всех наместников государства - Азарию, а сам тем временем торопливо спустился в тронный зал, для того, чтобы привести в действие механизмы своего чудесного трона, о которых не знал ни один из его приближенных.
  Этот трон являлся предметом особой гордости царя, поскольку подчеркивал не только его царственное величие, но и связь Соломона с потусторонним миром ангелов и демонов, ибо никто из живущихна земле людей (а строителей и инженеров, спроектировавших и построивших это механическое чудо, к таковым уже, к сожалению, отнести было никак нельзя) не мог себе даже представить, как и за счет чего работает это хитроумное устройство.
  С первого взгляда, трон царя Соломона представлялся любому непосвященному, неимоверно сложным ансамблем, насыщенным присутствием в нем зверей и птиц, среди изобилия которых, само позолоченное царственное седалище несколько терялось среди всего этого антуража, дабы привлекать к себе внимание, лишь на самом заключительном этапе восшествия царя Соломона на свой трон. На ступенях этого чудесного трона, находилось 12 золотых львов и столько же золотых орлов, один против другого, и вели к трону шесть ступеней, на каждой из которых находились золотые изображения представителей царства животных, по два разных на каждой ступени, один напротив другого.
  На верхушке трона находилось изображение голубя с голубятником в когтях, что должно было символизировать владычество Израиля над всеми язычниками, населяющими дальние и ближние пределы Земли Обетованной. Там же был укреплён золотой подсвечник - менора, с четырнадцатью чашечками для свечей, на семи из которых были выгравированы имена Адама, Ноаха, Шема, Авраама, Ицхака, Яакова и Иова, а на семи других - имена Леви, Кеата, Амрама, Моше, Аарона, Эльдада и Хура. Над золотой менорой, находился золотой кувшин с маслом, а ниже - золотая чаша, на которой были выгравированы имена Надава, Авигу, Эли и двух его сыновей. А венчали тронную композицию - двадцать четыре виноградных лозы, создаваянад головой царя Соломона густую и блаженную сень отдохновения от тяжких царственных забот.
  При помощи скрытого от посторонних глаз механического приспособления,позолоченный трон легко и непринужденно перемещался по желанию Соломона вверх, или вниз, авсе животные, составлявшие его тронный ансамбль, при помощи того же самого особого механизма, приводимого в действие потоком воды в скрытых под полом каналах, немедленно протягивали вперед свои лапы в тот момент, когда Соломон поднимался на трон, для того чтобы царь мог на них опереться. Когда же Соломон достигал шестой ступени, орлы поднимали его на своих могучих крыльях, и перенеся вверх, сразу через все оставшиеся ступени, степенно усаживали в кресло, а затем самый большой орёл надевал ему золотой венец на голову, символизируя тем самым, преклонение царя птичьего мира перед величайшим из земных царей, а остальные орлы и львы поднимались наверх, чтобы образовать тень вокруг его венценосной главы.
  Тенью проскользнув по ярко освещенному в ночное время, тронному залу, Соломон подошел к восточной стене, рядом с которой стоял его тронный ансамбль и запустив свою худую руку прямо в пасть одного из каменных львов, подпиравших своими могучими загривками каменный свод огромного камина, которым в особо холодные времена зимних месяцев Тевет и Шеват, слуги обогревали тронную заллу перед восшествием царя на трон, Соломон воровато оглянувшись, надавил на рычаг привода каменной задвижки, которая поднявшись, открыла доступ воды к вытесанным из камня механизмам тронного ансамбля.
  Каменный водовод, проложенный глубоко под мраморным полом тронной заллы, отозвался на это движение руки Соломона, глухим и утробным ворчанием, а где-то в одном из дальних круглых прудов, выкопанных на террасе его дворца, на поверхность всплыл огромный пузырь выдавленного из водопроводной системы воздуха, пугая суеверных слуг царя Соломона появлением болотного демона Зухоса. И теперь Соломону оставалось только наступить на один из выступающих камней третей ступени тронного ансамбля, на которую под страхом смертной казни не смел подниматься никто, кроме царя, и после этого нажатия, вода, устремившись по внутренним каменным водоводам скрытой гидравлической системы, приведет в движение все эти многочисленные чучела животных, встречающих восхождение царя Соломона на трон, взмахами огромных крыльев и киванием голов с оскаленными пастями.
  Соломон, успел проделать все эти тайные манипуляции, как раз во время для того, чтобы появившиеся в самом начале анфилады резных сводов тронной заллы, царедворцы, Садок с Азарией увидели восхождение своего царя на трон во всей своей красе и магической необъяснимости. Однако, на шестой ступени с Соломоном произошел нелепый конфуз: два огромных орла, подхватив иссушенное старческой подагрой тело Израильского Владыки, и вместо того, чтобы вознести его к верхней - двеннадцатой ступени ансамбля, к самому золоченому трону, который в этот момент как раз должен был развернуться к нему своим бархатным седалищем, коварные пернатые твари, развернувшись совсем в другую сторону, низвергли царя Соломона на мраморный пол, с высоты шестой ступени.
  А главный предводитель всех этих пернатых чудовищ - громадное чучело пустынного грифа, наклонив свою маленькую плешивую головенку с длинным изогнутым клювом, выплюнул из него золотую корону, которая нелепо шлепнувшись на верхнюю - двеннадцатую ступеньку, с дребезжащим жестяным звуком поскакала по ступеням вниз и докатившись до мраморного пола, застыла рядом с валявшимся на нем ниц, царем Соломоном.В довершение всего этого символического тронного безобразия, из разверстых пастей львов, застывших на первых шести ступенях трона, друг напротив друга, неожиданно забили длинные и тугие фонтаны воды, которые собравшись в веселый и полноводный ручей, журча и плескаясь, заструились по ступеням тронного ансамбля прямо на полированный мраморный пол.
  И остановившийся в крайнем изумлении первосвященник Садок, непроизвольно сложилпальцы своих рук в жест "рэгу", означавший недоумение всем происходящим. Однако, более прозорливый в дворцовых делах глава всех наместников Азария, оттолкнув своего коллегу по государевой службев сторону плечом, кошкой метнулся к валявшемуся на полу Владыке Израиля, и любезно помог ему подняться с пола, правда, не учтя того обстоятельства, что под ногами у него теперь уже был вовсе не каменный сухой пол, а полированный мрамор, залитый по самую щиколотку бурлящими потоками воды, брюхатый царедворец, с размаху рухнул прямо на Владыку, исторгнув из того какой-то жалобный мышиный писк, совсем не приличествующий Повелителю Израиля, а также небесных ангелов и подземных демонов.
  Выбравшийся из под жирного главы наместников, основательно промокшим и еще больше разозленным, Соломон в ярости лягнул Азарию своим сандалием в толстый зад, и без посторонней помощи поднявшись на ноги, проорал валявшемуся у его ног перепуганному насмерть царедворцу:
  - Если ваши мозги заплыли жиром также густо, как и ваши тела, то видимо зря я позвал вас обоих на свой совет, ибо если я от вас чего-то и дождусь, то это будет совет вовсе не государственный, но кулинарный!
  И низко склонившийся перед Соломоном в поклоне первосявященник Садок, воскликнул в ответ, спасая тем - самым заодно и своего коллегу по дворцовому цеху:
  - Прости недостойных слуг своих, о, Мудрейший из мудрых! Мы с Азарией, готовы внимать твоим божественным речам, пав пред тобою ниц!
  На что царь Соломон только брезгливо отмахнулся, и в свою очередь вслед за Садоком,сложив свои пальцы в щепоть, обозначавшую знак "рэгу", произнес в ответ:
  - Я не думаю, что лицезрение ваших жирных задниц, торчащих передо мной, сможет прибавить мне хотя бы малую толику мудрости! А потому, приказываю тебе поднять Азарию и перейти на галлерею внутреннего двора, где нам никто не помешает обсудить один очень волнующий меня вопрос.
  И оба соломоновых царедворца: основательно вымокший глава всех наместников Азария, и оставшийся совершенно сухим первосвященник Садок, поспешно поднявшись на ноги и поддерживая друг друга от очередного падения, засеменили через анфиладу залов к галлерее, выходившей во внутренний двор. Пройдя через длинную анфиладу одиннадцати повторяющихся залов, по задумке архитектора царского дворца - финикийского царя Хирама, долженствующих представлять нечто вроде преддверие Господних врат, вся троица вышла на галлерею и спустившись с нее во внутренний двор, подошла к небольшому искусственному водопаду, в котором вода, залитая за день рабами в обширную мраморную чашу, объемом в целую тысячу бат (один израильский бат равнялся 72 логам, что составляло 38,9 литров), затем всю ночь опорожнялась по узким бамбуковым желобам в каскад чаш поменьше, дробясь по пути об острые грани специально сложенных в виде диких речных порогов, гранитных глыб.
  Царь Соломон, обычно всегда использовал этот искусственный водопад для проведения своих тайных советов со своим первосвященником, или главой наместников двеннадцати уделов своей империи для того, чтобы никто из его слуг не смог подслушать содержание важных государственных бесед. На троне же, царем Соломоном проводились лишь так называемые "протокольные" совещания и приемы, все решения для которых уже были обсуждены и приняты им заранее.
  Опустившись на маленькую резную скамейку, стоявшую подле высокого борта нижней мраморной чаши и оставив обоих своих царедворцев сиротливо стоять перед ним навытяжку, ибо место для сидения у этого искусственного водопада было лишь одно, и принадлежало оно естесственно только царю, Соломон обратился к ним обоим разом:
  - Кто из вас двоих моих самых близких царедворцев: ты - Азария, ведающий всеми делами двеннадцати моих наместничеств, или ты - Садок, в соверщенстве постигший Священный Талмуд, и исполненный Божественной благодати Яхве, сможет объяснить мне причину моих тревог?
  - Разве дано нам, недостойным слугам твоим, постигнуть тайны Мудрейшего из мудрых, если он сам не захочет поведать их нам?!
  Дипломатично ушел от прямого ответа первосвященник Садок, искоса поглядывая на главу всех наместников Азарию, в надежде разглядеть на его смущенном от недавнего падения в тронной залле лице, хотя бы намек на разгадку этой неожиданной ночной беседы с царем Израиля. Однако, мокрый и униженный царедворец, молчал низко опустив голову на свою бочкообразную грудь, с отвисшими, словно престарелой кормилицы, сосцами, и как бы сильно ни хотелось Соломону сохранить в тайне от своих приближенных, содержание своего кошмарного сна, тревожащего его,вот уже которую ночь подряд, он вынужден был перессказать его суть обоим приближенным, во всех своих неприглядных и пугающих деталях и подробностях.
  - В построенном тобою, о Великий и Мудрый царь, Храме на горе Цион, на одной из его каменных арок, начертанно: "Принимаю под защиту Храм сей и даю власть над всем Израилем, и долголетие неподвластное праху и старческой немощи, сынам Давидовым, доколе народ всех двеннадцати колен Израилевых не отпадет от меня..."
  После долгого молчания, потупившись, произнес первосвященник Садок, избегая смотреть в глаза своему царю, прямым взглядом.
  - Что ты хочешь этим сказать, неужели то, что я отпал от Истинной Веры?!
  Соломон даже подскочил от такого намека своего первосвященника, и заводясь с каждым словом все больше, принялся допытываться у него о причинах такого неожиданного обвинения в свой адрес:
  -И в чем же это выразилось, если именно я - единственный из всех сынов Давидовых, воздвиг этот Храм, утверждающий власть Яхве над всем Израилем и народами, живущими в нем, и собрал все двеннадцать колен Израилевых под его Божественной сенью, прекратив тем самым их бесконечные раздоры и распри?! Ну, отвечай же своему царю, первосвященник, постигший Благодать Божью!
  Соломон, в нетерпении притопнул ногой по камню у себя под ногой, требуя от Садока ответа на свой вопрос. Однако, вместо него на этот вопрос царя, неожиданно ответил Азария:
  - Народ Израиля долго и безропотно терпел, пока ты брал себе в жены язычниц из диких и варварских народов, и молчал, пока ты по прихоти своих языческих жен воздвигал мерзкие капища их диким и кровожадным богам: Моавитянскому богу Кмошу, Аммонитскому богу Молоху и особенно - демонической повелительнице огня, земли и женского лона - богине Иштар! Но, когда один из твоих отпрысков, рожденных от тебя язычницей Балкиндой, именуемой в Орфейских землях - царицей Савской, вознамерился сесть на трон Иудеи, в обход всех остальных твоих наследников, рожденных из чистого семени женами, вышедшими из двеннадцати колен Израилевых и поклоняющихся Истинному Богу, то во всех пределах твоего царства, поднялся такой ропот, который грозит теперь Израилю большой междуусобной войной!
  Царь Соломон, изменившись в лице от слов главы своих наместников, и не выдержав огромного душевного напряжения, снова вскочил со своей резной скамьи и от этого его движения, оба царедворца: служитель культа и глава наместников, в ужасе шарахнулись в разные стороны, так, будто их царь мог броситься на них, словно сорвавшийся с цепи сторожевой пес, и растерзать обоих царедворцев.Однако, сделав несколько нервных шагов в сторону отскочившего от него Азарии, Соломон остановился и схватившись за голову, принялся тереть себе виски дрожащими подагрическими пальцами.
  - В твоих словах больше яда, нежели в укусе Палестинской гадюки!
  Наконец устало произнес Соломон, отняв руки от своего лица и даже не взглянув на Азарию, вернулся на свою скамью с которой вскочил мгновение назад.
  - А не вы ли, о, постигшие Божью Благодать и чистые помыслами коэны (в древнем Израиле коэнами называли сословие священников высшего ранга, имеющих право служить в Храме), и умудренные государственной службой наместники, советовали мне тогда, двадцать пять лет назад, обещать Царице Савской - Балкинде, все, что бы она у меня не попросила, в обмен на те десять тысяч талантов золотом и в десятеро больше - серебром, которые она безвозмездно ссудила мне, на постройку нашего Священного Храма?!
  Подняв голову, спросил у своих приближенных, царь Соломон, обведя их обоих пронзительным взглядом, и теперь уже настал черед обоих царедворцев, стыдливо опустить головы перед своим царем, ибо то, что сейчас говорил Соломон - было чистейшей правдой, и именно тогдашний первосвященник Израиля - Эвьятар, бежавший ныне в Египет от царского гнева,и пестовавший юного царя при восшествии его на престол своего отца Давида, двадцать пять лет назад, уговаривал его принять те самые десять тысяч золотых талантов от Царицы Савской, в обмен на обещание сделать ее еще не рожденного сына - наследником всей Иудеи. И оба царедворца Садок с Азарией, поддержавтогда в один голос Эвьятара, убедили таки Соломона согласиться на заманчивое предложение Балкинды, и принять денежную помощь от Сабы, а заодно с этим - заключить торговый союз с Вавилонским царством, и его дальними Орфейскимиуделами на тех условиях, что Царица Савская родит от Соломона первенца, и этот перевенец будет мужеского пола, то есть - полноправным наследником.
  - Кто ж тогда мог знать, что царица Савская выполнит твое условие, и понесет от тебя сына в те годы, когда обычное женское начало и способность дарить жизнь, уже давно заканчивается у любой из земных женщин?!
  Возразил Соломону первосвященник Садок, невольно поддерживая своего опального ныне товарища, по культовому ремеслу.
  - К тому же, Эвьятар уже поплатился за тот свой совет изгнанием из Израиля, и теперь по слухам из твоих наместничеств - влачит жалкое и нищее существование в Египте, питаясь акридами и червями!
  Мстительно добавил Азария, намекая на попытку тогдашнего первосвященника Израиля - Эвьятара, подбить брата Соломона, Адонию на государственный переворот и захват верховной власти, вопреки воле еще живого на тот момент отца обоих братьев - Израильского царя Давида.
  - Меня совершенно не волнует, чем там питается этот "зевел шель бен - адам" (отброс людского рода - иврит), пускай этот подлый шакал хоть "охэль хара" (дерьмо ест - иврит). Но зато меня очень интересует, как мне поступить теперь, когда этому "бэнзона" (сыну шлюхи - иврит)и старой "кальва" (суки - иврит) Балкинды, Навохудуносору исполнилось двадцать пять лет и он того и гляди заявит свои права на престол во всей Иудее, согласно нашей давней договоренности с его матерью?!
  В ответ на ядовитую речь главы всех наместников, вдруг взорвался Соломон, скрывая под личиной своего необузданного нрава страх перед святотатством, которое он совершил, отправив одного из своих Крети и Плети, разыскать и убить бежавшего в Египеткоэна и первосвященника Израиля, бывшего неподсудным ни перед одним из земных судов, в том числе и перед судом самого царя Соломона, а посему - считавшегося неприкосновенным до конца дней своих. Причем, неимоверно резкое и неожиданное возвышение, никому доселе неизвестного соломонова телохранителя Бнаягу, было как раз следствием того секретного задания, результатаом которого явилась отсеченая и полусгнившая голова бывшего первосвященника, которую Соломон брезгливо поморщившись, приказал закопать в песок за Мусорными Вратами Иерусалима.
  Однако, несмотря на такую бурную реакцию царя, до обоих царедворцев, мгновенно дошло то скрытое за его словами, что на самом деле так сильно беспокоило и пугало их повелителя, и ради чего он затеял весь этот внезапный полуночный совет с ними, надеясь получить дельный совет. И тогда горячий и пылкий глава наместников Азария, тут же выдал царю Соломону наиболее простое решение, которое что называется - лежало на поверхности всей проблемы престолонаследия в Израильском царстве:
  - Нам нужно убить и саму царицу Савскую, Балкинду и ее сына Навуходоносора, и тогда не останется не только свидетельницы этого давнего договора, но и самого претендента на трон Иудеи!
  Но, царь Соломон, не любивший простых и примитивных решений, только покачал в ответ головой и поморщившись, словно от резкой зубной боли, ответил главе всех наместничеств своего царства:
  - Это не так просто, как тебе кажется, Азария, ведь Царица Балкинда, вместе со своим сыномНавуходоносором, находятся по другую сторону Синайской пустыни, и защищены от набегов моей армии непроходимыми песками, в которых кони уже на третий день падут от безводья, а люди - от укусов змей и скорпионов. К тому же, по заключенному еще двадцать пять лет назад, с Вавилонскимцарством и принадлежащими ему Офирскими землями и Сабейским царством, союзом, мы до сих пор получаем богатую мзду за проход по нашим землям их торговых караванов с прянностями, благовониями, древесиной, шелками, золотом и серебром!
  Молчавший, и все это время о чем-то напряженно думавший первосвященник Садок, внезапно выступил вперед и подняв вверх свой указательный палец, назидательно изрек:
  -Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру!
  - Видел я все дела, какие творятся под солнцем и вот - все суета сует и томление духа! На что мне знать о том, что пришло время разрушать и воевать, когда я хочу лишь созидания и мира для моего царства?!
  В крайнем волнении воскликнул царь Соломон, мгновенно сообразивший, что первосвященник Садок, вслед за главой наместников Азарией, склоняется сам и пытается склонить и его самого к силовому решению конфликта с царицей Савской Балкиндой, и ее воинственным сыном - царевичем Навуходоносором и стоящим за ним его родным дядей - Вавилонским царем Набопаласаром, навлекая тем самым на Израиль, ненужную ему сейчас войну, с еще не до конца изученным, а потому - крайне опасным восточным соседом, каковым являлось Вавилонское царство и находящиеся под его властью Сабой, лежащей далеко за южными берегами Чёрмного Моря, и отгороженной от Израиля скалистой грядой Идумейских гор.
  - О, вы - мудрецы, постигшие сокровенных Божественных тайн и мудрой политики моего отца Давида! Неужели же вы, пестовавшие меня все эти двадцать пять лет моего царствования над Израилем, способны лишь на то, чтобы подстрекать меня на банальное убийство, да к тому жееще и моего собственного отпрыска - моей плоти от плоти и крови от крови?!
  В крайнем волнении воскликнул Царь Соломон, снова вскакивая со своей резной деревянной скамьи, и принимаясь расхаживать вокруг нижней мраморной чаши искусственного водопада.
  - Никогда, слышите вы - никогда, в своей жизни я не стремился к улаживанию споров между людьми, а уж тем более - между государствами, кровьюсвоих воинов и силой оружия так, как это делал мой отец Давид. Может быть, именно поэтому на меня и снизошла Божья Благодать, позволившая мне воздвигнуть Священный Храм в Граде Давидовом,на веки вечные соединивший под моей властью и властью наследников моих, все двеннадцать колен Израилевых!
  Остановившись напротив все еще мокрого после падения в тронной залле главы Израильских наместничеств Азарии, почти выкрикнул ему в лицо царь Соломон, заставив своего царедворца в ужасе отшатнуться от него, словно от прокаженного.
  - Все это так, о Мудрейший из мудрых и Величайший из великих царей земных! Но, неужели созданное тобой царство, должно погибнуть из-за того, что ты не решился пролить малую толику крови, пусть даже и не совсем чуждой тебе, ведь ты же и сам прекрасно видишь, что именно сейчас на чашу весов брошены судьбы, как всего Израиля, так и всех населяющих его народов?!
  С неожиданной смелостью, вдруг выступил вперед первосвященник Садок, преградив дорогу своему царю и привлекая к себе его внимание, равно как и неизбежный в этих обстоятельствах, царский гнев.
  - Что ты имеешь в виду, когда говоришь о судьбах всего Израиля и населяющих его народов?
  Подозрительно прищурился Соломон, замирая напротив первосвященника.
  - А то, царь, что до тех пор, пока в живых остаются свидетели вашего договора с Царицей Савской, и она самавместе со своим сыном Навуходоносором, нареченным тобою при всех - наследником Иудеи, всегда будет сохраняться опасность раскола среди племен и народов Израильских. И те же левиты, из колена Авраамова, назначенные Иеговой для священного служения ему, и побуждаемые к тому любым из своих старейшин - да, тем же твоим беглым коэном и бывшим первосвященником ИзраиляЭвьятаром, уже завтра могут собраться на свой "Сонм пророков" и объявить твою власть - от дьявола, а тебя самого - давно отложившимся от Истинной Веры в Яхве, в угоду служению языческим богам и богиням своих жен - чужеземок: Молоху, Ваалу и Иштар!
  Все также смело пояснил Соломону свои слова, первосвященник Садок и Владыкавсего Израиля и Иудеи, неожиданно сник перед этими словами, как загнанный мул никнет под жестокими ударами бича своего погонщика.
  - Я чувствую, что никому не удержать в руках созданного мною царства Израильского, вместо меня, а потому мой священный долг - это сохранять и насаждать в нем единственно верный и истинный Закон Божий, ибо отступившее от Единого Закона Божьего царство, разорвет на лоскуты и погубит множество возникших в нем, больших и малых царей и царьков!
  Печально произнес Соломон, не поднимая на первосвященника глаз и оба влиятельных царедворца, неожиданно за много лет мудрого правления третьего царя из колена Давидова, вдруг явственно почувствовали то, что мудрость царя Соломона иссякла вместе с его решимостью, и именно сейчас настал тот миг, когда только они вдвоем смогут спасти судьбу Израиля, предложив его Владыке единственно верное и мудрое решение.
  - Коварство - движет помыслами злоумышленников, и лишь одна только радость - помыслами миротворца, царь!
  Осторожно произнес глава наместников Азария, проверяя этой фразой то, насколько Соломон готов принять крайне жестокое, но в то же время - единственно спасительное сейчас для страны решение.
  - Разве кровавых бед и разорительной войны жажду я для народов моего царства?!
  В сильнейшей душевной муке воскликнул Соломон, и первосвященник Садок, тут же подхватил его слова:
  - Отец не может желать погибели для детей своих, и нищеты с голодом их семьям и домам, а потому все, что бы он ни делал во благо их - угодно Богу и уже заранее благословленно им! Все двеннадцать колен, населяющих Израиль - дети твои, о, царь Соломон, и потому забота о их благоденствии - есть твоя святая отцовская обязанность!
  Торжественно произнес первосвященник Садок, оправившийся уже от своей недавней робости перед вспышкой гнева владыки Израиля и теперь подходя и становясь плечом к плечу рядом с Азарией и твердо глядя в глаза царю Соломону.
  - Зачем вы все время пытаетсь истолочь в ступе воду и поднести мне ту истину, которую я давным давно уже постиг и без вас!
  Вновь придя вкрайнее негодование, воскликнул Соломон, у которого крайнее уныние, мгновенно сменилось новой вспышкой гнева на своих приближенных, ходящих сейчас вокруг да около главной темы их совета, но так и не предлаживших ему никакого конкретного решения этой серьезной государственной проблемы, к которой привелиспустя двадцать пять лет царствования,неосмотрительные браки некогда юного израильского царя с язычницами из соседних государств. И оба царедворца, понимающе переглянулись, подтверждая тем самым то, что эти мысли не раз уже посещали их обоих и подвергались их взаимному обсуждению, а также выработке единственно верного решения этой проблемы, вставшей сейчас ребром перед созданной Соломоном империей и угрожая самому ее существованию.
  - Что бы ты подумал, царь, оказавшись на месте любого из израильских коэнов из колена левитов, призванного Яхве для служения ему, и особо выделенного среди всех остальных двеннадцати колен Израилевых, если бы узнал, что твой царь и единственный защитник и ревнитель Истинной Веры, вдруг отправляет посольство с богатыми дарами и подношениями языческой богине Иштар, к ее провозвестнице на земле - царице Савской, Балкинде?
  Осторожно спросил у Соломона, первосвященник Садок и царь недоуменно приподняв вверх свои кустистые брови и округлив глаза, ответил верховному служителю культа:
  - Я решил бы, что мой царь сошел с ума, отложился от истинной веры и поэтому настала пора свергнуть его!
  - Истинно так, о, Мудрейший из мудрых!
  Тотчас же радостно прищелкнул пальцами, первосвященник Садок и принялся дальше пояснять Соломону свою мысль:
  - Именно так и подумают все левиты, из племени которых выходили впредь и будут выходить до тех пор, пока стоят стены Храма, служители Иеговы! Но, разве не сказанно в Священной Торе о том, что: "Бойся данайцев, дары приносящих, ибо те дары - от лукавого и познаешь ты от них не радость, но смерть!" Кто помешает мне - первосвященнику Израиля, после свершения тобой тайного и справедливого суда над царицей Балкиндой и ее сыном Навуходоносором в песках Синайской пустыни, объявить о том, что дескать Яхве разгневался и пролил на нечестивый караван с твоими дарами языческой идолице Иштар - огненный дождь из расплавленной серы,прямо посреди пустыни, и тем огнем небесным - покарал и саму прислужницу Иштар - Царицу Балкинду и ее сына, дерзко вознамерившегося занять трон на котором предназначенно сидеть только славному мужу из рода Давидова, почитающего Истинного Бога?!
  - Ну, а как же народы Израиля воспримут известие о том, что их царь отринулся от Истинного Бога и выслал караван с дарами для языческой богини? Неужели после этого, я смогу также легко управлять ими, как я управляю теперь, не прослыв при этом богоотступником у старейшин двеннадцать колен Израилевых, и всего более - у левитов, которым дана власть созывать свой "Сонм пророков" и судить на нем даже дела царей Израильских?!
  Возразил своему превосвященнику царь Соломон, на что у того уже был наготове ответ:
  - А разве не сказанно в Священной Торе о том, что все человеки, да познают Истинного Бога лишь для того, чтобы понять, что они сами - всего лишь тупые скоты перед Ним и во имя их собственного же блага, должны следовать за пастырями своими, одним лишь которым Всевышний указует верный путь во мраке?!
  И Соломон мрачно нахмурился, пытаясь понять куда клонит его умудренный многолетними государственными интригами, первосвященник.
  - И все же я не пойму к чему ты ведешь ход своих мыслей, о преподобный муж, исполненный Божьей Благодати?
  Наконец, после долгого раздумья, вымолвил Соломон, но вместо Садока царю ответил на его вопрос глава наместников, Азария:
  - Пути Господни - неисповедимы и никому из смертных не дано сомневаться в их истинности! Нам с Садоком - достанет мудрости и терпения объяснить народам Израиля через бродячих по уделам твоего царства левитов и твоих наместников, то, что этим подношением ты на самом деле - выполнял волю Всевышнего, который вознамерился покарать нечестивых прислужников лживых языческих божков, и ниспослал на тебя благодать свою вместе с указаниями поступить именно так, как ты и поступил. И то, что царь Соломон, сын Давидов - даже и не думал отрекаться от Бога Истинного - Иеговы, но строго выполнял его непостижимо мудрую волю, ниспосланную ему в пророческом видении, снизошедшей на него Благодати Божьей!
  - Во истину - нет на земле человека праведного, который бы творил добро и не грешил при этом!
  После долгого и тяжкого раздумья, вымолвил наконец царь Соломон, поднимаясь со своей резной скамьи и небрежным жестом отпуская обоих своих царедворцев, получив от них, наконец, дельный и мудрый совет.
  Весь остаток этой ночи, царь Соломон провел на своем ложе, не отпуская от себя свою любимую наложницу Суламифь, которую всего лишь прошлой осенью взял к себе во дворец, усмотрев ее танцующей на празднике урожаяСуккот в месяц Тишрей. Не по годам рано расцветшая юная дева в свои триннадцать лет выглядела настоящей богиней, окрепнув станом и округлившись бедрами, от тяжких трудов на Соломоновых виноградниках, и пораженный ее красотой и дивным голосом Соломон, увидев ее впервые при уборке урожая, уже не в силах был отвести свой взгляда от ее упругого юного тела, бронзового от жаркого южного солнца. Осторожно пройдя мимо рядов подвязанных лоз, обремененных тяжелыми, налитыми пряным и ароматным соком виноградными гроздями, царь удивленно обратился к Суламифи:
  - Девушка, покажи мне лицо твое и дай еще раз услышать твой голос, ибо в жизни своей я не слышал более чарующего и дивного пения!
  И юная непорочная прелестница тогда испуганно вздрогнув, быстро выпрямилась и обернулась лицом к царю. В этот миг сильный ветер ворвался в гряду меж лоз, где стояла Суламифь, и принялся трепать на ней легкое платье, как бы вдруг плотно облепляя его вокруг ее тела и пропуская ткань между ног. И царь на одно лишь краткое мгновенье, пока девушка не повернулась спиной к ветру, увидел всю ее под одеждой, словно нагую,высокуюи стройную, в полном расцвете своих тринадцати лет. Соломон со сладострастным восторгом любовался ее маленькими, круглыми и крепкими грудями и возвышениями твердых кричневых сосцов, от которых материя лучами расходилась врозь, натягиваясь туго, словно холст, натянутый на навой ткацкого станка. И круглым, как чаша, девическим животом Суламифи, с той его глубокой линией, которая разделяла ее длинные и стройные ноги снизу доверху и там, на самомверху расходилась надвое, к выпуклым сильным и упругим бедрам.
  - Потому что голос твой для меня на диво сладок и лицо твое очень приятно!
  Добавил Соломон, видя смущение юной прелестницы.
  И когда Суламифь, пересилив свою девичью робость, подошла ближе и посмотрела на царя с трепетом и с восхищением, то невыразимо прекрасным ему показалось смуглое и яркое лицо ее с сочными и чувственными губами, еще не знавшими прикосновения мужских уст. Ее тяжелые и густые темно - рыжие волосы, в которые она тогда воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывали ее плечи, и разбегались по прямой, но в то же время невероятно гибкой и сильной спине, и пламенели, пронзенные лучами солнца, словно золотой пурпур. Это самодельное ожерелье Суламифи, которое она сплела из каких-то красных сухих ягод,настолько чувственно, трогательно и невинно обвивало в несколько раз ее темную, высокую и в то же время невероятно тонкую шею, что пресыщенное обладанием бесчисленного количества женщин сердце Соломона, вдруг екнув, забилось бешенно, словно у юноши на его первом в жизни свидании.
  - Я не заметила тебя!
  Смущенно произнесла в ответ царю Соломону девушка своим нежным голосом, безусловно узнав в нем Владыку Израиля, и этот голос прозвучал для притязательного слуха царя, словно пение серебрянной флейты.
  -Откуда ты пришел?
  Добавила она, скромно потупив очи и не смея взглянуть ему в глаза. Именно в тот самый момент, в голове у Соломона сложились те строки из его знаменитой "Песни песней", которыми была окончательно покорена юная и наивная виноградница, плача от счастья на царском ложе в момент, когда Соломон тихим и проникновенным голосом, читал ей их:
  "Оглянись, оглянись, Суламита! Оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на тебя. Что вам смотреть на Суламиту, как на хоровод Манаимский? О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои - как два козленка, двойни серны; шея твоя - как столп из слоновой кости; глаза твои - озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой - башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная моя, своею миловидностью! Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти!"
  Но ныне, вовсе не любовным утехам предавался престарелый царь, со своей юной и нежной подругой, ибо любовь больше уже не занимала мысли Владыку Израиля, а вместо возвышенных стихов, возлежа на своем царском ложе в обнимку с Суламифью, Соломон шептал ей на ухо вовсе не слова любви, но откровенные и постыдные инструкции по соблазнению юного царевича Навуходоносора, который должен был прибыть в Иерусалим со дня на день:
  - Дитя мое! Ты, как верная дщерь Израилева и возлюбленная его царя, должна теперь сослужить ему службу и оправдаться перед Яхве за одну падшую рабу свою, предавшую его верного слугу Самсона неверным язычникам - филистимлянам.
  Суламифь, трепеща в горячих руках Соломона и часто взмахивая своими длинными и густыми ресницами, молчала не в силах понять чего от нее хочет царь Израиля и Иудеи.
  -Но ведь я и так люблю вас мой Повелитель так, как только умею, и пусть ослепят меня, если я посмею вожделенно взглянуть на другого мужа, кроме вас, мой господин!
  Наконец, через силу шепотом промолвила Суламифь, стыдясь перед царем Израиля вовсе не наготысвоей, но своей непонятливости и Соломон только печально улыбнулся ей в ответ:
  - Ах, дитя мое, как же ты еще наивна! Тебе весь мир видится только черным и белым и добром ты искренне почитаешь - верность своему мужчине, а злом - измену ему. Но, кто знает, что есть добро и зло для человека, во все дни суетной жизни его, которые он проводит словно тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем? Только Бог, да еще мудрый правитель, на которого снизошла Божья Благодать, в состоянии определить что будет для его народов благом, а что - настоящей погибелью!
  - Но, как же я - слабая женщина смогу сослужить службу всему огромному Израилю, там где даже ты, о мой могучий и мудрый Повелитель не в силах справиться самостоятельно и просишь о помощи?!
  Со слезами стыда на глазах, воскликнула юная Суламифь, по прежнему не в силах постичь мысли своего престарелого любовника и господина, и тогда Соломон снова улыбнулся ей в ответ, но на этот раз уже великодушно от того, что тешил себя мыслью о том, что раз Суламифь не может постичь истинных замыслов его, то непостижимы останутся они и для Навуходоносора, дерзко возомнившего себя наследником Иудейским.
  - Известно ли тебе, о дитя мое, отчего все народы, находящиеся под властью моей, во все времена почитали меня как мудрого и справедливого?
  Хитро прищурившись, спросил у юной девушки престарелый царь и та, нисколько не помедлив, ответила ему:
  - Это от того, что ты добр к своим народам, заботишься о них и желаешь им блага, словно родной отец своим сыновьям!
  - Любой отец, наказывающий сына своего - делает это от доброты к нему, и желая ему истинного блага. Вот так и я сейчас - готов принести в жертву сына своегоНавуходоносора, ибо знаю, что его мать -царица Савская Балкинда, через свои мерзкие ритуалы поклонения варварской идолице Иштар, вселила в него злого и подлого демона Асмодея, руками которого теперь готовится захватить всю Иудею и подвергнув ее опустошению, бросить все народы населяющие ее, под бесжалостные мечи нечестивых прислужников лживых языческих богов с востока!
  - Но, как же я могу помешать этому, ведь я - всего лишь беспомощная дева, умеющая только ухаживать за виноградной лозой, да доставлять наслаждение своему Повелителю, когда он призывает меня на свое ложе?
  В крайней тревоге и душевном смятении, всплеснула своими тонкими и смуглыми руками, Суламифь и царь Соломон принялся терпеливо разъяснять ей суть своего плана, окончательно созревшего в его голове, после совета со своим первосвященникам и главой наместничеств:
  - Навуходоносор, незаконнорожденный сын царицы Савской Балкинды, которого та родила, продав душу свою зловещему демону Асмодею, сможет занять трон Иудеи только лишь взяв в жены тебя, о моя возлюбленная Суламифь, как самую любимую и молодую из моих наложниц.
  - Но, я хочу быть верной лишь тебе одному, мой дорогой господин и возлюбленный!
  Немедленно вскричала Суламифь, и Соломон благодарно прижал девушку к своей груди.
  - Я хорошо знаю это, и высоко ценю любовь твою, но, что есть наши с тобою нежные чувства, по сравнению с судьбами всех народов, населяющих Иудею и Израиль?! Разве тысячи женщин израильских - не любят так же нежно и пылко мужей своих, как ты любишь меня? А разве тысячи мужей иудейских, которым предстоит умереть под мечами иноплеменников с востока, не любят также сильно жен своих?! Так неужели же их любовь, и самыеих молодые жизни, не стоят одной лишь ночи, проведенной тобой с посланником Асмодея, ради того, чтобы он покинул мое царство навсегда?
  На смуглых щеках Суламифи, заиграл яркий румянец, и она низко опустив голову, ответила царю глухим и смущенным голосом:
  - Я выполню любой твой приказ, мой господин! Но, неужели я должна ради спасения Израиля, покинуть теперь тебя и навсегда уйти в Синайскуюпустыню вместе с твоим незаконнорожденным сыном Навуходоносором?
  И царь Соломон, весело рассмеявшись, потрепал девушку по пылающей от волнения щеке.
  - Вовсе нет, дитя мое, тебе совсем незачем покидать меня и уходить с Навуходоносором в пустыню Рамле, а достаточно только убедить его отправиться вместе со своей матерью царицей Савской Балкиндой, на поклонение своей языческой богине Иштар, благодаря которой он и появился на свет, прося у нее для себя счастливого царствования над покорившейся ему, якобы, Иудеей. А уж я приложу все усилия для того, чтобы ни он сам, ни его мать - царица Савская, сюда уже больше никогда не вернулись, навечно сгинув в песках Синайской пустыни, для того, чтобы остались живы и продолжали нежно любить друг - друга, все те тысячи мужей и жен Израиля и Иудеи, так же, как и мы с тобой будем и дальше продолжать любить друг - друга!
  И Суламифь, в тот же миг, пылко кинулась на шею Соломону, покрывая его высокий, морщинистый лоб нежными поцелуями и шепча ему на ухо:
  - Я на все согласна ради тебя, господин мой! На все, лишь бы ты только любил меня, как и прежде!
  ***
  Медленно - медленно отступалаот Земли Обетованной ночь, унося с собой душистую и напоенную цветением садов, тишину, а свист и трели просыпающихся птиц наполняли землю какой-то звенящей, невидимой жизнью и смутным, необъяснимыможиданием, вместес неодолимым предвкушением чего-то великолепного и торжественного. И сейчас, это трепетное ожиданиечуда рождения нового дня повисает в воздухе: вот сейчас... сейчас... еще секунда - и покажется солнце - этот извечный согреватель всего сущего. Но нет, солнце - величайший из актеров, оно - великолепный мастер выдерживать паузы, и вот - уже совсем рассвело, но сердце тревожно стучит: еще не все, ведь главное - только впереди. Не отвлекись же теперь ни на секунду, и не пропусти момент его божественного явления утреннему миру!
  И, наконец - вот оно! Огромное и тяжелое,золотисто - алое солнце, медленно и величественно поднимается из-за горизонта, откуда-то оттуда, из-за желтых и безжизненных песков Синайской пустыни, со змеящимися между ее барханов мутными водами реки Иордан, где оно всю ночь согревало и дарило тепло народам диких и неизведанных земель.
  Но, даже и теперь оно все еще не торопится, ибо впереди у него - целый длинный день, наполненный светом и заботой о народах населяющих Благославенную Иеговой, Обетованную Землю Израиля и Иудеи, и солнце - щедрое, дарящее животворный свет всему живому на земле, мгновенно, превращает всю Землю Обетованную на сотни парасангов вокруг (египетский парасанг равнялся 1 1/9 шема, что составляло 6,98 километра), в широкое золотое блюдо, и теперь волшебным наливным яблоком, висит божественное светило над избранными Истинным Богом Яхве, народами Израиля, а все эти тысячи тысяч мужей и жен, населяющих его земли молчат, оглушенные его царственной величественностью, так, словно бы Сам Господь Бог явился на землю возвестить о наступлении на ней своего райского царства!
  И от прикосновения к ней жарких солнечных лучей,на земле немедленно пробуждается все сущее, и оживает каждая Божья тварь: весело щебечут птицы, листва разворачивает к солнцу свои зеленые ладони, радостно порхают яркие бабочки, начинают свою кропотливую работу муравьи и прочие насекомые. Плоды покрываются нежным и стыдливым румянцем от соприкосновения с этими теплыми и ласковыми лучами, ивысокие сочные травы, питаясь земными соками, набирают силу, поднимаясь к благодатному солнцу буйными зелеными волнами...
  Эти, самые первые лучи восходящего над Израилем дневного светила, дотянувшись до золотой главы Храма, что на Храмовой Горе Сион, рассыпали вокруг него нестерпимое для глаза божественное сияние, изгоняя этимблагодатным светом, даже призрачные капли тени изо всех щелей городской стены, опоясывающей Славный град Давидов. И в этот момент, тяжко застонав в массивных бронзовых петлях, распахнулись широкие створки Золотых Врат, пропуская под своды высокой каменной арки, первых всадников богатого посольства из далекого Вавилонского царства и принадлежащих ему загадочных Орфейских земель и царства Сабы, что простиралось в неимоверной дали за Синайской пустыней и южными берегами Чёрмного Моря.
  Потрясенные и полусонные еще жители Иерусалима, заполошенно выскакивая из своих жилищ, торопливо сходились к Золотым Вратам, манимые сюда вестью, стремительно облетевшей уже весь город о том, что Священные Врата нынче открыты во внеурочное время, вовсе не для праздника Рош Ха-Шанам, или Йом-Киппур, а ради встречи молодого вавилонского царевича Навуходоносора, прибывшего в столицу царства своего родногоотца - наимудрейшего из всех смертных, и наиславнейшего из всех царей земных - царя Соломона, для того, чтобы торжественно воссесть на престол Иудеи, переданный Соломоном в наследство своему возмужавшему царственному отпрыску.
  На глазах у восторженных жителей Иерусалима, под каменной аркой Золотых Врат торжественно прокатились двеннадцать шеренг золоченных боевых колесниц - меркава, ради торжества вступления в столицу Израиля, украшенных срезанными кипарисовыми ветвями. А вокруг блистающих начищенной бронзой шлемов их колесничих - меркавов, гордо возлежали свежие лавровые венки, густо переплетенные золотистыми нитями парчи. Следом за ними, в центре четко очерченного конного каре, составленного из отборных тяжеловооруженных конников - байрумов, на тяжелых и округло - выпуклых, словно купола храмовых башен, бронзовых щитах которых, гордо красовался символ древней и невероятно могущественной Богини Иштар - восьмиконечная звезда, вписанная в круг.
  На белоснежном и горячем жеребце ехал сам царевич Навуходоносор и несмотря на то, что с виду его могучий жеребец был совершенно дик и необуздан, юный царевич легко справлялся с его стремительной иноходью, лишь иногда едва заметно перебирая в своих сильных пальцах поводья. И белоснежный тонконогий великан, подрагивая разгоряченными недавней скачкой по пустыне, мускулами выпуклого крупа и своей широченной груди, свирепо косил на окружающую его толпу кроваво - лиловым глазом, так будто бы был он вовсе не конь, но лев, готовый тотчас же броситься на гурты беззащитных овец и в упоении кровавой бойни, резать их своими могучими клыками, сдерживаемый от этого дикого порыва, лишь непреклонной волей своего молодого хозяина.
  Юный царевич, несмотря на свой молодой возраст, был уже необыкновенно крепок телом и широк в плечах, превосходя мощью своих членов даже отборных своих воинов - байрумов, привычных и к тяжкому воинскому снаряжению, и к изнурительным ратным браням, и к длительным переходам по безводной пустыне. Выделить же царевича из окружения его воинов, сейчас можно было только по золотому лавровому венку на его шлеме, да золотому конскому нагруднику с символом Иштар у его белого жеребца. Но, по всему чувствовалось, что юный царевич Навуходоносор, в битве ничуть не уступит даже самому опытному, отважному и могучему из своих воинов и потому весь его юный облик отражал ту спокойную уверенность, какую дает мужчине, осознание превосходства над всеми окружающими, его собственной несокрушимой воинской мощи.
  Следом за воинским отрядом вавилонского царевича Навуходоносора, в створ каменной арки Золотых Врат Иерусалима,один за другим потянулись бесконечной вереницей верблюды, навьюченные тяжкой поклажей драгоценных даров царевича, своему отцу - царю Соломону. И весь этот сверкающий отточенной боевой сталью, сусальным золотом и драгоценной парчой и шелками посольский караван, длинным и цветистым змеем, медленно и торжественно пополз по извилистым улицам Града Давидова, прямо ко дворцу царя Соломона, восхищая народ Иерусалима, своим невиданным богатством и роскошью.А во многих местах на улицах Града Давидова, жители Иерусалима уже стали перешептываться между собой о том, что возможно молодой царевич, не так и плохо будет смотреться на троне Иудеи, поскольку, судя по его богатому выезду, статной фигуре и благородному лицу, Навуходоносор, несмотря на свой юный возраст - муж уже весьма мудрый, справедливый и преуспевший, как в науке управления царством, так и в бранном искусстве!
  А некоторые из них заходили в своих речах еще дальше, и уже слышались в многолюдной толпе крамольные слова о том, что дескать при новом царе Иудеи и все иноплеменные языческие народы, населяющие Израильское царство, получат равные права с народами двеннадцати израильских колен Авраама, Исаака и Якова. И смутьянов тех, немедля ни секунды, бросились хватать и урезывать им языки воины храмовой стражи, получившие подобный строгий приказ от первосвященника Садока, который, памятуя о том, что новый царевич Иудеи - язычник, даже не вышелна крыльцо Храма и не спустился с Храмовой Горы Сион, ко дворцу царя Соломона для того, чтобы встретить пышное Вавилонское посольство.
  Зато сам царь Соломон, обряженный ради торжественной встречи собственного сына, в свои праздничные пурпурные одежды, с завитой и умащенной благовониями седой бородой, со своим драгоценным перстнем Давида на безымянном пальце, вышел из своего Иерусалимского дворца, навстречу посольству царевича Навуходоносора, специально приехав в Иерусалим из Гезера, накануне его прибытия.И теперь встречал посольство собственного сына, в окружении многочисленной свиты и челяди, у парадного входа своего иерусалимского дворцастоявшего у подножья Храмовой Горы Сион.
  Однако, самым драгоценным украшением свиты царя Соломона, безусловно была его юная и прекрасная словно расцветшая пышная роза, наложница Суламифь, одетая ради торжественной встречи вавилонского царевича, в узкую белоснежную тунику покрытую богатой отделкой, доходившую ей до колен и обнажавшую ее стройные смуглые ноги с глянцевой смуглой кожей и тонкими лодыжками, украшенными золотыми браслетами. Разрезы на тунике сбоку, позволяли видеть такую же гладкую и смуглую кожусильных и стройных бедер девушки, обнажавшихся при каждом ее резком движении, а тесная верхняя часть одежд Суламифи, перехватывая ее стан, лишь подчеркивала ее высокую и уже не по годам налитую грудь, которая была настолько высока и упруга, что мера по поддержанию ее тканью одежды, была совершенно излишней.
  На плечи Суламифи была наброшена богато отделанная и практически прозрачная накидка, похожая на царский конас, какой был поверх доспехов и самого Навуходоносора, что по традициям Вавилона означало, что девушка свободна, ибо все свободные и незамужние девушки не должны были показываться на людях в одной тунике и без покрывала, ибо само это покрывало - являлось признаком высокого рода и запрещалось к ношению простолюдинками.А в случае, если в подобном одеянии будет замеченна проститутка или бесправная рабыня, то ее имел право до смерти побить камнями любой, кто узнал подлую суть встреченной им женщины, под этой дорогой накидкой, не соответствующей ее низкому статусу.
  Прелестную головкуСуламифи, с густыми ислегка подкрашенными хной темно - каштановыми волосами, волнами свободно ниспадавшими на плечи девушки и слегка подвитыми на концах, украшала роскошная золотая диадема, которую Суламифь надела специально для царевича Навуходоносора, дабы всем своим видом и одеянием походить на именитую невесту Вавилонского царства.
  Пройдя Град Давидов насквозь, тем же походным строем, посольский караван из Вавилона, уперся в подножье Храмовой Горы Сион, у которой возвышался Иерусалимский дворец царя Соломона, и в тот же миг на глазах у тысяч изумленных иерусалимскихобывателей, колесничие развернули свои боевые колесницы - меркава, мгновенно перестроив все двеннадцать шеренг, сначала в четыре плотных колонны, а затем в расходящиеся концентрическими дугами в разные стороны по дворцовой площади, острые лучи фаланг, которые, казалось, готовы были по малейшему мановению руки их командующего - царевича Навуходоносора, сорваться в стремительную и беспощадную атаку.
  Короткий строй тяжеловооруженной кавалерии - катафрактории, мгновенно распавшись на ходу на две длинных колонны, вытянулся затем цугом до самого дворцового крыльца, и вавилонские парашим (кавалеристы - на иврите), развернувшись по команде "все вдруг" внутрь образованного ими коридора, громкими ударами копий о свои круглые бронзовые щиты, принялись отбивать такт для породистого жеребца царевича Навуходоносора, который танцуя медленным и грациозным аллюром под своим хозяином, высоко вскидывая точеные ноги и при каждом ударе своих копыт, мелодично позванивая серебрянными колокольцами подвязанными ему под бабки, приблизился к каменным ступеням дворца, и встав на передние колени, низко склонил к земле свою породистую крупную и широколобую голову, приветствуя царя Соломона и окружавшую его свиту.
  Все, кто видел этот безукоризненный по своему исполнению конный трюк, зашлись в радостном и ликующем крике, косвенно подтверждавшем тот факт, что юный царевич - признан народом Иерусалима за единокровного сына Израильского царя, ибо сам Соломон был страстным поклонником лошадей, и в юности своей не раз выходил победителем из многих сложных и опасных конных скачек.
  Сам же царевич Навуходоносор, не обращая ровно никакого внимания на этот радостный рев восторженной иерусалимской толпы, и даже как казалось, не замечая этой толпы вовсе, медленно и величественно сошел со своего коня и легко взбежав по широким каменным ступеням дворца царя Соломона, с радостной и какой-то совершенно юношеской улыбкой, заключил престарелого отца в свои могучие объятия.
  ***
  Соломон приказал начальнику своей личной гвардии,и одновременно дворцовому распорядителю Бнаягу, чтобы царевичу Навуходоносору отвели лучшую гостевую комнату во дворце, и приставили к нему опытную рабыню, которая бы ухаживала за ним, выполняя любыеего прихоти и желания, и даже беспрекословно делилабы с ним ложе, если вавилонский царевич того пожелает.
  Подобных гостей, пользующихся такими же благами, как и Вавилонский царевич Навуходоносор, во дворце в настоящую пору было совсем немного: два восточных мудреца из Ассирии, плешивый посол из Митанни, сын фиванского царя Хирама, который чаще, ночами напролёт кутил с сыновьями Соломона от разных его жен и наложниц, нежели спал в отведённых ему комнатах, красавчик Бедам - сын главы наместничеств Азарии, прочимый им в наместники Иудеи, вместо престарелого Бен-Хура, и молчаливый странник средних лет - весьма загадочная личность, про которого никто из прислуги ничего не мог толком поведать. К тому же, он сам ничего не рассказывал о себе, не вмешивался в оживленные дворцовые споры и разборки прислуги, и те, смущенные таким необычным поведением гостя, шептали про него, что он - один из многочисленных тайных лазутчиков Соломона, засылаемых им в соседние царства с различными деликатными поручениями.
  В отведенных для него покоях, царевич Навуходоносор, сняв с себя золоченые наплечники и зерцала своих воинских доспехов, и опустив богато отделанный канди на бедра, с удовольствием омылся до пояса в огромной медной чаше - риммке, а потом переговорив с несколькими посетителями, некоторым из которых дав тайные поручения с толикой серебряных колец, с жадностью выпил поднесенную ему молодой смуглой рабыней, полную серебрянную чашу мятно - медового сикера, и ненадолго прилег с закрытыми глазами на мягкое ложе под опахало, которое услужливо держала над ним специально приставленная для этого юнаяи смуглая, словно эбеновая статуэтка, аммонитянка.
  Многодневная усталость длинного переходя по Синайской пустыне, настоятельно давала о себе знать, и царевич уснул сразу же, едва лишь толькоуспев подумать о том, что до заката ему нужно непременно подняться, чтобы отдать новые поручения своим верным людям и личным телохранителям Мабруку с Гильменахом, которые по обыкновению, безмолвно застыли в вооруженном карауле подле дверей, отведенных для их господина дворцовых покоев.
  Навуходоносор не слышал, как во дворе громко переговаривались между собой Соломоновы и его собственные слуги, как они кого-то настойчиво звали, нудно ссорились между собой, но моментально открыл глаза, когда позже в комнату вошла новая приставленная к нему служанка, которая принесла Навуходоносору свежий халат из виссона и от имени его отца - царя Соломона пригласила на пир, чтобы все именитые гости - посланники из разных царств, а также высокопоставленные государственные мужи Израильского царства, смогли вдоволь пообщаться с вавилонским царевичем и будущим наследником трона Иудеи, воочию убедившись в его умении творить чудеса, подобно его великому отцу, молва о которых летела далеко впереди Навуходоносора, обгоняя даже его воинские подвиги и бранную славу на полях многочисленных битв.
  А самцаревич на этом пиру, устроенном отцом в его честь, расчитывал вдоволь насладиться явствами и вином с царского стола, а также посмотретьна завораживающие танцы знаменитой рабыни своего царственного отца - танцовщицы Авишаг, и услышать, сравнимое только с райскими птицами, пениеего любимой наложницы - юной прелестницы Суламиты, прочимой между прочим ему в жены вместе с короной Иудеи.
  Однако царь Соломон, именно теперь, когда перед ним забрезжила реальная перспектива уступить Суламифь хотя бы и на несколько ночей своему собственному сыну, вдруг заколебался и в последний момент приказал начальнику своей личной охраны Бнаягу, пригласить во дворец на этот пир свою рабыню Авишаг, которая была не только невероятно искусна в танцах Мессопотамии, откуда прибыл со своим посольством царевич Навуходоносор, но и весьма привлекательна лицом и всем своим гибким, юным телом.При этом хитроумный Соломон, не столько желал подменить нежную и кроткую Суламифь на пылкую и страстную танцовщицу Авишаг, сколько хотел испытать Навуходоносора, не заколеблется ли он при виде чарующей танцовщицы, которая была самой дорогой его рабыней. А также ему стоило еще подумать и вот о чем: не прогадает ли он, отдавая Навуходоносору вместе сосвоей любимой наложницей Суламифью,и танцовщицу Авишаг, которая в недалеком будущем превратится в одну из самых привлекательных девушекего царства, добавив ему славы и богатства.
  Однако, красота при отсутствии других, не менее важных женских достоинств, не всегда дорого стоит, а если вспомнить, что фиванский царь Хирам предлагал за танцовщицу Авишаг скостить государственный долг Израильского царства,аж на двадцатую часть, а это была - довольно значительная сумма его огромной общей задолженности перед соседними дальними и ближними государствами, в которую Соломону пришлось влезть, чтобы построить Храм и начать строительство нового дворца в бывшем египетском владении - Гезере, то утрата им Авишагмогла оказаться для израильской казны - довольно существенной потерей!
  И тем не менее, его долг перед царицей Савской Балкиндой и данное ей Соломоном двадцать пять лет назад, опрометчивое обязательство сделать их совместного сына Навуходоносора, наследником всей Иудеи, был несравнимо больше и в конце концов - пересилил борьбу вожделения с трезвым купеческим расчетом в душе царя Соломона, и он приняв окончательное решение, приказал позвать к себе свою самую красивую рабыню Авишаг, и дал ей очень подробные указания о том, как той надлежит себя вести пред очами юного царевича Навуходоносора, и о чем ей с ним говорить, а о чем - лучше умолчать в беседе.
  А самое главное - что девушке надлежит делать в том случае, если Навуходоносор, все же польстившись на его юную и прекрасную наложницу Суламифь, отдаваемую ему вместе с троном Иудеи,возжелает обратить ее в собственную веру и приняв предложение своего отца Соломона, отправить для этого посольство с богатыми дарами к южным берегам Чёрмного Моря, во владения своей матери царицы Савской, где по легендам находится тайное святилище их языческой богини Иштар, возьмет с собой еще и танцовщицу Авишаг. В этом случае,рабыня Авишаг должна стать незримой тенью самого Соломона - его глазами и ушами, подмечая все на пути каравана Навуходоносора в Сабу, и вовремя направляя коварную руку убийцы из отряда царских телохранителей Крети и Плети, возглавляемых его верным псом Бнаягу, и снаряженного в качестве охраны посольского каравана в Сабу, по приказу самого Соломона, на его собственного сына - Навуходоносора, который ни в коем случае не должен доехать и встретиться со своей матерью царицей Савской Балкиндой.
  "Как все же забавно Всевышний устроил человеческую душу!"
  С затаенной усмешкой, думал про себя царь Соломон, отдаваявсе эти тайные распоряжения своей рабыне Авишаг, которая несмотря на то, что она вовсе не была отпущена им на волю, и не считалась официальной его наложницей, все же иногда пользовалась мужским вниманием престарелого царя, подменяя на его ложе, даже так горячо и нежно любимую им Суламифь.
  "Отчего же мы начинаем ценить человека, только при угрозе его потери, и никак не раньше?!"
  Царь не любил лишаться своих возлюбленных наложниц, равно как и любимых лошадей, но, как всегда, решил не утруждать себя избыточными размышлениями, и всецело положился на своё везение, истинного помазанника Иеговы.
  "И действительно - зачем раньше времени ломать голову, ведь все еще может измениться и пойти иным путем, устроившись гораздо лучше того, как он сам предполагал устроить в начале! Ведь не даром Яхве помазал меня на царствование над всеми народами Израиля, и вложил мудрость в полет моеймысли и твердость в движение моей руки"
  Ублажая собственное самолюбие, размышлял царь Соломон, инструктируя свою рабыню на исполнение ей роли шпиона при его собственном сыне. При этом, Авишаг, впрочем как и все подданные царя Соломона, верили в исключительную удачливость своего царя, гораздо больше, нежеди даже в нее верил сам Соломон! Эта вера была настолько непоколебимой, что в народе о везении своего царя - помазанника Божьего, рассказывали совершенно невероятные истории: якобы однажды, будучи на прогулке в море, он уронил золотой перстень за борт корабля, а значительная глубина в этом месте, не позволила слугам достать потерю со дна, и Соломон уже было смирился с ней, решив что дорогая вещь канула в морские волны - безвозвратно. Но, тем же днем рыбаки выйдя на своих утлых лодках в море, закидывали сети в той же акватории, где совершал свою морскую прогулку их царь и улов свой немедленно доставили к царскому столу. А когда вечером царю Соломону на стол подали жареную рыбу, то в ее желудке он с радостным изумлением обнаружил утерянный им накануне в море драгоценный перстень, немедленно отнеся свою находку на долю Божественного провидения и своей невероятной удачливости!
  Вероятно, царского повара после этого случая, следовало бы сурово наказать за то, что подавая рыбу к царскому столу, он не озаботился даже о такой простой вещи, как предварительно выпотрошить ее. Однако, радость от возврата ценной пропажи и народная молва об этой, столь удивительной находке, разлетевшаяся далеко за пределы Израильского царства, все же перевесила царский гнев на сторону милости и снисхождения, которым вообще-то говоря, природа довольно щедро одарила третьего царя Израиля из рода Давидова, не в пример двум другим его предшественникам - отцу и деду!
  ***
  На пир, устроенный в честь прибытия посольского каравана из Вавилона с самим царевичем Навуходоносором - будущим правителем всей Иудеи,двор царя Соломона расположился в старом саду его дворца, который заполнили шумные, горластые и к тому же - весьма прожорливые гости. Они делились впечатлениями от сегодняшнего въезда Вавилонского посольского каравана в Иерусалим, вспоминали реальные и надуманные подвиги царевича Навуходоносора на поле боя и особенно - в магическом искусстве, в основном, дошедшие в пересказах многочисленных очевидцев, из числа бродячих фокусников, жадных до дармового угощения и продающим свои сильно приукрашенные рассказы о различных магических чудесах,за миску похлебки, или горсть объедков с господского стола.
  И в самом деле - мало кто из присутствующих на пиру во дворце царя Соломона, лично видел чудеса в исполнении юного вавилонского царевича, однако никому из них не пристало сомневаться в магической одаренности первенца самого мудрого царя на земле, и сейчас все гости царя Соломона ожидали более близкой встречи с его сыном и личного лицезрения всех тех магических чудес, о которых многоголосая молва трубила по всему Ближнему Востоку. И все для того, чтобы убедиться в том, что перед ними - действительно Соломонов первенец, унаследовавший от отца все его магические способности повелевать ангелами на небе и демонами в Преисподней!
  Был во всем этом торжественном пиршестве, с непременным состязанием магов из разных земель, и некий сокральный смысл, который по своему обыкновению, мудрый царь Соломон закладывал в любое, мало - мальски значимое и знаковое из своих деяний. И крылся этот смысл в том, что приказав своему первосвященникуСадоку, распустить через странствующих левитов по всем пределам Земли Обетованной,слух о магических способностях юного царевича Навуходоносора, который, дескать, силою своих чар был равен, а может быть даже и превосходил собственного отца, Соломон таким образом приманил в Иерусалим к самому приезду Вавилонского посольства царевича Навуходоносора, многочисленных магов и чародеев, которыми изобиловали пределы его царства, пообещав отдать в награду победителю этого магического турнира, свою самую красивую рабыню и танцовщицу, каковой по праву считалась Авишаг.
  И теперь, когда Навуходоносору предстояло встретиться лицом к лицу с лучшими чародеями Израильского и Хеттскогоцарств, Митании и Ассирии, царь Соломон искренне надеялся на то, что юный гордец не приминет принять брошенный ему всеми этими чародеями вызов, а приняв его и непременно опозорившись на этом магическом турнире, из гордости и уязвленного самолюбия - навсегда покинет пределы Израиля и Иудеи, отказавшись царствовать в них, иизбавив при этом Соломона от необходимости плести смертельный заговор против своего собственного сына и его родной матери - царицы Савской, Балкинды! А заодно, еще раз докажет своему первосвященнику Садоку, и наместникам всех своих уделов, каждый из которых прекрасно понимал истинную подоплеку всего происходящего, что он и в самом деле - величайший из царей и мудрейший из смертных, отмеченный Благодатью Истинного Бога Израиля - Иеговы!
  И вот, долгожданный пир в чертогах Иерусалимского дворца Владыки Израиля и Иудеи начался, о чем весь город возвестили хрипловатые и торжественные голоса праздничных шофаров (спирально изогнутых труб, сделанных из рога барана, предварительно обработанного паром)и сладкие переборы струн кинноров и цимбалов (струнные инструменты наподобии гуслей, распространенных в древнем Израиле).Царь Соломон, торжественно опустился за низкий стол, заставленный золотыми блюдами с жарким и варёным мясом, чашами с различными подливами, острыми и пряными травами.
  Владыка Израильского и Иудейского царства, уселся на войлочный валик, рядом с надменно держащейся старшей из жен своего гарема - Бат-Шевой, которая не догадывалась об истинной причине столь уважительного отношения к Вавилонскому царевичу Навуходоносору, севшему по левую сторону от ее родного сына Ровоама, считавшегося единственным наследником Израильского царства, по праву своего первородства.И это обстоятельство, по мнению царицы было - неподобающей честью для Навуходоносора, ведь магов и пророков в царстве Соломона - больше чем нужно, и каждый из них мнит себя лучшим. Однако, по искреннему убеждению Бат-Шевы, это - вовсе не было поводом для того, чтобы ставить на одну ступень заезжего фокусника, пускай даже и царских кровей, с настоящим наследником Израильского царства!
  О, если бы бедная женщина могла знать: кто сейчас восседает по правую руку от ее сына Ровоама, и что ему самому, не далее чем по прошествии всего лишь одного года суждено пасть от руки этого заезжего Вавилонского царевича, то Бат-Шева в этот же вечер, наверняка бы превзошла своим искусством всех магов и чародеев, собравшихся во дворце своего супруга - царя Соломона, и сумела бы незаметно всыпать в серебрянный кубок Навуходоносора смертельную толику яда!
  Неподалеку от царского стола, за отдельными столами, устраивались жены и младшие сыновья Соломона, а чуть подальше - многочисленные родственники, развязно перекрикиваясь между собой сразу через несколько столов, и довольно хохоча от избытка нерастраченных за прошедший день сил и эмоций. За спиной царя Соломона едва слышно струился журчащий фонтан, создающий иллюзию свежести и комфорта в неподвижном, перегретом за день сухом и знойном воздухе, в котором полупрозрачной кисеей, висела мелкодисперсная пыль, принесенная сюда ветром Хамсином из раскаленных глубин Синайской пустыни. Этот зловещий суховей, подвергавший народы Израиля, ежедневной и жестокой пытке каждую весну и осень, исторгал из груди страдающих людей песни, больше похожие на заунывный вой пустынного шакала - тана:
  Хамсин висит завесой пыльной,
  смешались небо и пески.
  Распластана без сил пустыня,
  у городов болят виски.
  Насильник - зной, глумясь беззвучно,
  разинул сладострастно пасть.
  Легко, смешно, благополучно
  не проживем. Изменим масть.
  Все станет равнодушно - серым,
  все станет тухлым и тупым...
  
  ...а где-то ель под снегом белым,
  под желтым солнышком скупым.
  Это неприятное соседство знойной пустыни Рамле, из которой по полгода задувают свирепые суховеи, принося с собой тысячи тысяч эйф (одна израильская эйфа равнялась 24883 кубическим сантиметрам) сухого и мелкого, словно пыль песка, который постоянно хрустел на зубах и царапал неприкрытую одеждой кожу лица и рук, словно колючками, вырабатывало в народах Израиля особую жадность до чистой и прохладной воды, которая в иные времена сравнивалась по цене с серебром! Да и без этого, абсолютно каждому жителю Аравийского полуострова, подсознательно приятно было сознавать, что воды в достатке, и в любое время можно подойти и подставить чашу под ее прохладную струю, или ополоснуть разгоряченное лицо. Многие так и делали, другие долго омывали себе руки и шею, как будто стремясь напитать живительной влагой свою кожу впрок, на целую неделю вперед.
  И Соломон, лишь изредка посматривая на царевича Навуходоносора, который жадно вгрызался в прожаренное мясистое ребро антилопы, не забывая при этом отпивать душистое красное вино из своего кубка, и рыскающим взглядом поглядывать на другие блюда, решая - за что бы ему ещё приняться, сам почувствовал в себе зверский аппетит, и тоже взял пальцами ароматно дразнящий его глаза и нос, кусок сочного мяса, предварительно стряхнув с него на серебряное блюдо капли жира.
  Все присутствующие на царском пиру, торопливо насыщались так, словно бы и не садились уже дважды сегодня за царский стол, и мудрый царь еще тешил себя мимолетной надеждой, что дорвавшийся до обильного угощения и благородных выдержанных вин, Вавилонский царевич Навуходоносор - банально напьется и уже заведомо будет не в состоянии удивлять собравшуюся за пиршественным столом публику своим магическим мастерством.Однако, время шло и часы сменялись часами вместе с новыми блюдами и глинянными амфорами с дорогим Ханаанским вином, но царевич Навуходоносор, что называется был еще "ни в одном глазу", продолжая с неизменным аппетитом поглощать самые обильные и жирные куски мяса и рыбы, стоявшие перед ним на столе, и запивать все это неимоверным по дворцовым меркам количеством вина. И где-то в середине пиршества, царь Соломон махнул рукой на свои тайные надежды относительно опьянения своего гостя, и перестал следить за количеством кубков осушенных Навуходоносором на этом пиру.
  Между тем гости, увлеченные вкусной едой и неспешным разговором о разбойниках и прочих опасностях, поджидающих путников на длинныхкараванных путях в различных царствах, даже и не заметили, как бархатная ночь стремительно набросила на Иерусалим свой звёздный и чарующий покров, засветив в черном бархатном небе мирриады звезд, складывающихся в причудливые и загадочные созвездия о которых можно рассуждать часами.
  Рабы заблаговременно зажгли укрепленные на тяжёлых терракотовых канделябрах факелы, отчего куски прожаренного мяса в темноте вызывающе мерцали отраженным светом на прозрачных капельках жира. И все гости, приглашенные на пир во дворец царя, расположились на толстых длинноворсовых коврах перед царским столом Соломона и его приближенных, оставив перед собой лишь небольшую утоптанную площадку, на которой, поджав ноги, сидели и играли придворные музыканты. Здесь же, голосисто и переливчато заливались признанные певцы и певицы, и вся эта атмосфера, равно как и приличное количество осушенных гостями за вечер амфор с драгоценным вином, создавали весёлое и праздничное настроение, а вместе с ним и ожидание чего-то волнующе - прекрасного, и в то же самое время будоражуще - опасного, что еще ожидало всех гостей в продолжении этого царского пира.
  Зажигательно,и невероятно обольстительно танцевала рабыня Авишаг в своих прозрачных шелках, подрагивая тугими и упругими бедрами и заметно означенным под ними животом, сладострастно отбивала ритм розовыми ступнями под звонкие тимпаны и глухо звучащие разукрашенные тамбурины (ударные музыкальные инструменты, распространенные в древнем Израиле). Однако, её мелодичное пение под аккомпаниментсладкозвучных систрыи цитры (струнные щипковые инструменты наподобии арфы), не произвели на вавилонского царевича Навуходоносора большого впечатления, ведь при дворе своего дяди Набопаласара в Вавилоне, он видел танцовщиц и более умелых, а также слышал столь чарующие и сильные голоса, что некоторые, наиболее впечатлительные слушатели, теряли сознание от восторга и переполняющих их чувств. Им казалось, что только так и должно изъясняться, сошедшее с небес на землю, высшее существо.
  Однако, гости и приближенные царя Соломона, были менее искушенными и избалованными, нежели царедворцы вавилонского царя Набопаласара, к тому же, многие мужчины были давно и безответно влюблены в красавицу Авишаг, сейчас мимолётно улыбающуюся не только царю, но и всем собравшимся за пиршественными столами, а более всех - восседавшему за царским столом вавилонскому царевичу Навуходоносору. Однако, разгоряченные вином мужчины, не замечали этих призывных взглядов танцовщицы, бросаемых ею в сторону молодого вавилонского царевича, воспринимая эти томные и влекущие взгляды танцовщицы Авишаг, каждый на свой счет, икриками выражаясвой восторг и свою благодарность за ее горячее и чувственное выступление.
  Царь Соломон всегда неосознанно старался сделать все свои пиры похожими на пиршества царя Суссакима, или Набопаласара, хотя и понимал, что это почти недостижимо, ибо правители Верхнего и Нижнего Египта и Вавилона, были в десятки раз богаче него, и имели под своей рукой население на порядок большее, нежели в Израиле и Иудее вместе взятых, да и налогов в этих двух царствах собиралось - несоизмеримо с Израильским царством. Тот же вавилонский царь Набопаласар - дядя царевича Навуходоносора, имел армию в тридцать тысяч одной только кавалерии, не считая пехоты, а царь Соломон с трудом содержал в своей армии двеннадцать тысячвоинов легко вооруженной пехоты, и еще около трех тысяч наемников из разных стран, составлявших всю его кавалерию.
  Казна же Израильского царства, доставшаяся Соломону от его отца - царя Давида, была почти пустой, вследствии огромных затрат на строительство многочисленных роскошных дворцов, а главным образом - Храма на горе Сион, вокруг которого сплотились все двеннадцать колен израилевых, но которыйза время своего строительства, практически досуха высосал всю царскую казну на много лет вперед!И золото из нее, пороютеперь выскрёбывалось с самого дна сундуков, некогда ломившихся от его полноты, да и то - к подобным крайним мерам царь Соломон прибегал лишь в случае угрозы голода, или войны, нависшей над его царством. Лишь одно только серебро, тусклыми горками насыпанное по углам его сокровищницы, давало Соломону слабое утешение в том, что всё не так уж и плохо, и у Израиля есть надежда продержаться в неумолимо надвигающиеся на него трудные дни, ибо всё его царствование проходило в огромных государственных долгах, и едва он только успевал отдать одни, как ухудшающиеся в царстве дела немедленно толкали его на то, чтобы тут же заиметь новые, на еще более кабальных для Израиля условиях.
  Царь Соломон догадывался, что если он не будет заниматьденьги у других царств, соглашаясь на все их условия и беря на себя все финансовые риски возможного банкротства его царства в будущем, то на троне ему долго не удержаться. А так, вокруг него обращались десятки тысяч золотых и серебряных талантов, в его царстве шла бурная торговля привозными и местными товарами, попутно развивая ремесла и первые зачатки цехового промышленного производства. Многочисленные караванные пути из северных и восточных земель проходя через Иерусалим, дополнительно напитывали казну Израиля, взымаемыми с купцов транзитными пошлинами, и насыщая его базары такими редкими и оттого очень ценными товарами, как редкие специии прянности для добавления в изысканные блюда,шелка и парчу для выделки дорогих и богатых одежд вельмож, и откованные полосы прочнейшей дамасской стали для изготовления оружия.
  Предприимчивые и умные купцы быстро богатели, подхваченные струей мгновенного коммерческого успеха, а рисковые - частенько разорялись, залезая в долги, а потом и в рабство. И несмотря на царскую казну, которая по прежнему оставалась практически пустой, жизнь соединенного Израильского и Иудейского царства стремительно обновлялась и била свежими ключами, вовлекая в свой стремительный круговорот все новые и новые тысячи золотых и серебрянных талантов, стекавшихся в Землю Обетованную со всего света.Многотысячный город Иерусалим, привлекал людей со всех периферийных городов и селений Израильского царства своими темпами роста и открывающимися в нем новыми возможностями. Все вокруг видели строительство огромного Храма, о котором мечтали еще со времен Саула, а также мраморного дворца для их любимого царя, протяженной крепостной стены, новых городов царства, неудержимо расползающихся вширь и вглубь Синайского полуострова.
  Здесь, в царстве мудрого царя Соломона, на строительстве многих сотен различных зданий, были заняты десятки тысяч каменотесов, плотников, резчиков по дереву и камню, грузчиков, водоносов, каменщиков и сотни прорабов, и всем им в избытке и на многие месяцы хватало работы. Не хватало только опытных и грамотных мастеров: их перекупали в других городах и царствах, цари которых были также как и Соломон весьма охочи до возведения помпезных дворцов, возвеличивающих их славу и упрочивающих власть их династий.
  По сути, Соломон давно уже был банкротом, но об этом мало кто знал, или догадывался, да и сам царь старался не думать о своих долгах, которые, похоже, теперь будут сопровождать всю его жизнь. Он полностью доверил строительство Храма своему первосвященнику Садоку, а своего нового дворца в бывшем Египетском уделе Гезер честолюбивому главе своих наместничеств - Азарии, ну а управление хлопотными делами своего старого Иерусалимского дворца - распорядителю Ахисару.
  Однако, Соломон, даже и теперь очень сильно сожалел, что все свои государственные заботы невозможно было переложить на плечи своих помощников, оставив за собой лишь контролирующие и руководящие функции, ведь насколько бы тогда облегчилась его жизнь! Но, и осложнилась бы она также - стократно, поскольку потерявшего бразды правления своим царством государя легко может снести в бездонную пропасть, дворцовый заговор либо народное восстание, и примерам таким - несть числа!
  ...соблазнительная танцовщица Авишаг закончила танцевать, грациозно помахала всем рукой и под громкие крики одобрения и бурные рукоплескания, с улыбкой упорхнула в небольшой шатер переодеваться, ибо ей тоже хотелось увидеть чудеса магического искусствававилонского царевича Навуходоносора, а бородатый музыкант всё еще продолжал ритмично встряхивать свой систр - изогнутую бронзовую полосу с четырьмя стержнями, которые издавали приятный звон, заглушаемый вдали от царского стола неумолчным гулом сотни разгоряченных вином и обильными явствами, голосов.
  Уже изрядно упившиеся единокровные братья и сыновья Израильской царицы Бат-Шевы, Рисий и Ровоам, обычно ревниво и подозрительно относящиеся друг к другу, сейчас объединились, с пьяной настойчивостью начали кричать, приставать и подначивать вавилонского царевича Навуходоносора, чтобы тот показал своё умение творить чудеса, мол, они только слышали о них, пора бы уже им увидеть воочию насколько он соответствует преувеличенным слухам о самом себе. И при этом ни один, ни другой сын царя Соломона даже не подозревал о том, что задевает сейчас своими неосторожными речами своего же единокровного брата, который имеет права на престол своего отца гораздо более неоспоримые, нежели они оба вместе взятые!
  Поупрямившись, ради приличия, как и положено ценящему себя волшебнику, да к тому же еще и царских кровей: "Мол, не в настроении, очень устал с дороги, ночь на дворе, не лучше ли подождать дневного света, когда всем будет хорошо видно?"
  Царевич Навуходоносор всё же согласился, с сожалением оглянувшись на недоеденный рыбный пирог, щедро сдобренный луком и имбирем, а также на оставшийся недопитым огромный золотой кубок с душистым и густым Ханаанским вином с Соломоновых виноградников.И царь Соломон напрягшись в радостном предвкушении, сосредоточил свой взгляд на утоптанной песчаной площадке посреди пиршественных столов, искренне расчитывая, что царевич Навуходоносор, на поверку окажется заурядным фокусником и начнет показывать примитивные трюки, обусловленные лишь ловкостью рук, как например: исчезновение и появление различных предметов, вытягивание нескончаемой ленты из рукава, связанных шелковых платков, искусственных цветов.
  И тем самым, уронит себя в глазах всего его двора, который моментально поймет, что перед ними человек, не обладающий никакой таинственной силой, а всего лишь - обычный прохиндей, выдающий себя за могущественного мага.А дальше уже в дело мгновенно включатся первосвященник Садок с первым соломоновым министром Азарией, которые одной лишь силой своего убеждения сумеют доказать представителям всех двеннадцати колен Израилевых, что вавилонский царевич - вовсе не сын Соломону, а следовательно не имеет никаких прав на трон Иудеи. Да, и сам царевич Навуходоносор, пристыженный и униженный всем двором Израильского царя, поспешит убраться обратно в Вавилон. При этом, Соломон в душе уже готов был даже отдать ему Авишаг, лишь бытолько посольский караван пристыженного вавилонского царевича, завтра же покинул Иерусалим и вернулся обратно к себе в пустыню.
  Навуходоносор, легко поднялся из-за стола и огляделся по сторонам, бросив быстрый взгляд, сначала на звёздное небо с привычной для глаза луной, зацепившейся за крону пинии, а затем - на жующих и чавкающих вокруг него людей, как бы прикидывая, что же такое сделать, чтобы всем присутствующим понравилось его представление? И вдруг, протянув руку, Навуходоносор потребовал меч у стоящего за спиной царя Соломона, телохранителя из отряда царской гвардии Крети и Плети.
  Стражник вопросительно посмотрел на недоуменно поднявшего свои густые брови Соломона: "Мол, можно ли доверять оружие пришлому человеку, тем более в непосредственной близости от собственного царя?! Ведь кто его знает, что у приблудного вавилонского царевича на уме, может ведь и злоупотребить доверием Соломона, да еще и на хмельную голову!"
  Таких историй было очень много на слухутогдашнего века простых и жестоких нравов, когда человеческая жизнь ни во что не ставилась и кровь проливали легко и непринужденно. А потому - гораздо легче было сейчас предвидеть и предотвратить несчастье, чем потом пожинать его последствия.
  Но, царь Соломон тем не менее утвердительно кивнул головой, разрешаясвоему телохранителю отдать приезжему вавилонскому царевичу Навуходоносору оружие, и тот, взяв меч за отделанную телячей кожей рукоятку в форме полумесяца, и вдоволь полюбовавшись узорами ковки и закалкисизой от затейливых разводов стали, потрогал пальцем лезвие клинка с легким изгибом - по египетской кузнечной моде, и одобрительно, едва ли не радостно воскликнул на всю пиршественную ложу:
  - Этот клинок - прекрасно заточен! Противник ничего не почувствует после хорошего удара, каким,я уверен - владеют многие из вас, и я в том числе. Найдется ли среди вас доброволец, который согласится на то, чтобы я отрубил ему голову этим мечом? Обещаю - вызвавшийся храбрец не испытает ни малейшей боли, ибо у меня крепкая рука и верный глаз, к тому же - я уже много раз проделывал подобное в сражениях с врагами Вавилонского царства - ассирийцами, или же когда на наши торговые караваны нападали разбойники из хеттов, или нумидийцев.
  Но, и в другие дни я, бывало, также с превеликим удовольствием сек головы не только врагам, но и всем желающим в царстве своего дяди Набопаласара, вот как к примеру - в этот вечер предлагаю отсечь кому нибудь из вас. А потому - уверяю вас, что ничего опасного для жизни и здоровья смельчака - не будет и потом, спустя некоторое время, чтобы все успели увидеть свершенное мною чудо, я приставлю отрубленную голову к его туловищу, произнесу магические заклинания, оживляющие бездыханное тело, призову отлетевшую прочь душу и вдохну её в заскучавшее без души тело. И после всех моих магических манипуляций, вызвавшийся храбрец поднимется и присоединится к пирующим, или же помолится Всемилостивейшему Саваофу, вновь даровавшему ему эту чудесную жизнь, полную опасных неожиданностей и приятных встреч, вроде сегодняшней встречи, моей с вами.
  Ну, кто из вас желает проявить свою смелость, достойную настоящего удальца- байрума, первым взбирающегося по шаткой приставной лестнице на неприступную вражескую крепостную стену? А заодно и проверить моё магическое искусство и волшебную силу, которыми одарили меня всмогущие боги за то, что я никогда у них ничего не просил, а вместо этого они мне сами даровали мой талант повелевать ангелами небесными и демонами из преисподней, как даровали прежде подобные же таланты и прославленному отцу моему, чье прославленное имя не нуждается в огласке!
  Произнеся свои последние слова, царевич Навуходоносор выразительно глянул на царя Соломона, который сжался от этих слов так, будто увидал распростертую на своем ложе палестинскую гадюку, готовую к смертельному броску. И ведь было отчего, ибо стоило вавилонскому царевичу произнести имя его прославленного отца, то есть - самого царя Соломона, как среди пирующих поднялся бы страшный скандал, ведь ни старшая жена Соломона - Бат-Шева, ни какая либо другая из его жен, родивших от царя Соломона сыновей, которые имели право притязать на престол Израиля с Иудеей, в настоящий момент даже не догадывались о том, что истинный наследник Израильского царства, сейчас стоит перед ними, и именно от него все собравшиеся опрометчиво требуют демонстрации своих магических фокусов, словно от безродного бродячего актеришки, какие удивляют народ Израильский, ради миски просяной похлебки и недообглоданного бараньего мосла!
  Не до всех пирующих в саду царского дворца, дошла каверзная шутка царевича Навуходоносора, и лишь вырвавшийся смех немногих смельчаков, неловко и сконфуженно вспыхнул и тут же затих в напряженной тишине, в которой вдруг послышалось неудержимое икание одного из гостей, невидимого в плотной темноте, в которую были погружены пиршественные столы, стоявшие вдали от укрепленных вокруг утоптанной песчаной площадки, высоких серебрянных менор - семилучевых подсвечников с позолоченными чашками в форме цветов белой лилии, бросавших свои неровные и подрагивающие отсветы на красноватый утоптанный песок внутреннего двора. И от этой игры света и тени казалось, будто бы весь песок на этой площадке густо обагрен свежей и только что пролитой кровью.
  Вавилонский царевич Навуходоносор, поднял перед собой поданный ему царским телохранителем и тускло поблескивающий теперь в его крепкой, мускулистой руке обнаженный меч - херев, и вычертил егоотточенным клинкомв воздухе вокруг себя магический круг, при этом поочередно переводя свой немигающий, жуткий взгляд, с одного лица на другое так, словно бы он таким образом выбирал себе противника для смертельного поединка, или нацеливался на предполагаемую жертву казни.
  И гости, собравшиеся на пир в Иерусалимский дворец царя Соломона, тревожно и взволнованно зашумели, озадаченно посматривая при этом, то друг на друга, то на вавилонского чародея: уж не шутит ли этот заезжий иностранный царевич - ведь мыслимое ли дело, добровольно подвергнуться столь жестокому обращению?!Тут бывало даже палец неосторожно себе порежешь - и то бывает больно до слез, а о шее - и вовсе говорить нечего! А ну, как этот чароплет обманет и не приставит потом назад твою отрубленную голову, что тогда - пропадай навеки вечные, на потеху царю Соломону и его гостям твое обезглавленное тело?!
  Все Соломоновы гости,как бы они ни были пьяны, а тут же сообразили, что вопрошающий их родовитый вавилонский кудесник - настроен более чем решительно, и не замедлит привести в действие свое жестокое намерение по усекновению головы вызвавшегося к нему в ассистенты храбреца, как только подобный объявится среди собравшихся на этот пир. И сообразив это - немедленнопринялись подначивать своих соседей по столу, как бы невзначай подталкивая их локтем поближе к экзекутору, и коротко похихикивая при этом: "Мол, не бойся, я рядом, если что - защищу тебя от страшного иноземного язычника и прослежу чтобы он не забыл приставить тебе назад к шее, твою отрубленную голову!".
  Однако, доброволец из-за пиршественных столов, подниматься пока не спешил, а подначиваемые своими соседями гости, в ответ на их робкое обещание защиты от страшного чужеземца, степенно отвечали им: "Интересно, как же это ты меня собрался защищать? Отгонятьмух отмоей отрубленной головы? Или же не давать приблудным собакам и кошкам лизать пролитую мною на песок кровь? Нет уж - уволь, и поищи глупца в другом месте, а мне моя голова еще дорога!"
  И вот, уже стали раздаваться из-за столов и более мудрые речи, нежели простые подначки с попытками взять "на слабо" своих соседей по пиршественным ложам, и вальяжно расположившиеся за пиршественными столами, степенные наместники Израильских и Иудейских уделов, поглаживая свои окладистые бороды и объемистые чрева, принялись рассуждать о том, что может быть имстоит пригласить на это рискованное испытание своего раба? Его не ведь не так жалко, даже если он и не воскреснетвовсе после того, как этот угрюмый вавилонский кудесник снесет ему острым мечом голову с плеч!
  И уже даже нашлись такие, которые принялись засылать прислуживающих гостям за пиршественными столами, рабынь из смуглых аммонитянок и хеттиек, за своими рабами, требуя доставить их немедля во дворцовый сад к своему хозяину.Однако, царевич Навуходоносор, мгновенно остудил пыл гостей, предлагавших выставить на испытание вместо себя - своего раба, своим загадочным и зловещим изречением:
  - А не сказанно ли в вашей Торе, о, мудрые сыны Израилевы о том, что раб - это гой, то есть - ничто, и нет презреннее него существа на этой земле, а потому даже самый лучший из гоев - достоин смерти?! Да, и в наших Вавилонских Божественных каннонах Авесты, посвященных премудрой и всемогущей Богине - Матери Иштар, сказанно о том, что человек вместе со свободой теряет и свою бессмертную душу. Так какими же молитвами смогу я призвать бессмертную душу вернуться обратно в свое бренное тело, у которого я отсеку мечом голову, если она уже покинула это тело, задолго до взмаха моего меча?! Нет, тем отважным добровольцем, который решится подставить свою выю под этот острый меч, должен быть лишь кто нибудь из вас - благородных и свободных сынов Израиля, и никто иной!
  Несмотря на обилие выпитого гостями красного и розового вина, безрассудного из числа "благородных и свободных сынов Израиля",так не нашлось, и гости пиршественных чертогов Соломонова дворца, все как один опускали головы под огненным взглядом вавилонского царевича Навуходоносора, бросаемого им поверх тускло поблескивающего у него в руке отточенного клинка и осторожно шептались между собой:
  "Мало ли что нам наобещает спьяну,этот языческий Вавилонский волшебник, ведь в случае неудачи он всегда может отговориться тем, что мол - извините, но чудо мое не состоялось по банальнейшей причине - плохого здоровья отважившегося на этот рискованный эксперимент добровольца, либо его чрезмерно грешной жизни в прошлом, или недостаточной веры в Яхве, да наконецон может просто заявить о том, что,дескать, звездыв этот день - неудачно расположились на небосводе и не позволили осуществиться его чуду!Причин и отговорок может быть много, а жизнь у любого - только одна, а посему - можно и поостеречься расставаться с ней раньше назначенного каждому времени. Легче ведь отказаться, не высовываясь под призрачный и трепещущий свет горящих серебрянных менор, чем проявлять пагубную для себя инициативу, и у всех на глазах добровольно лишаться своей драгоценной головы, словно зарубленный в суп петух!"
  И царевич Навуходоносор, так и не дождавшись храбреца, решившегося бы выйти к нему из-за пиршественных столов, на утоптанную песчаную площадку, под дрожащий светфакелов, вставленных в серебрянные подсвечники - меноры, наконец опустил свой мерцающий всполохамибликов меч, и миролюбиво произнес:
  - Возможно, что все вы - совершенно правы и по своему даже - мудры, ведь рисковать жизнью ради этой пустой для меня забавы,совершенно не стоит. Да, и согласившийся смельчак, при этом много потеряет, ведь он не сможет узреть самого интересного - приживленияего отсеченной головы к бездыханному туловищу и воскрешенияего затем из мертвых. Думаю, что подобного никто из вас никогда не видел, и не увидит до конца дней своих, ибо вы, пирующие сейчас у царя Соломона - мудрейшего из царей земных, немногие из тех, которые потом смогут похваляться перед другими:
  "Однажды, на богатом пиру у Владыки Израильских и Иудейских земель, был я свидетелем необычайного зрелища - настоящего рукотворного чуда, достойного самого прославленного чародея - царя Соломона, повелевающего ангелами на небе и демонами в преисподней, ибо я своими глазами видел, как Вавилонский царевич Навуходоносор, мечом телохранителя царя Соломона отсек голову храбрецу...такому-то, а после приставил ее к бездыханному телу и воскресил отважного мужа...такого-то к жизни, причем - в еще лучшем здравии, нежели он был до усекновения ему главы!"
  Так кого же из вас после сегодняшней ночи, будут воспевать в легендах во всех пределах Земли Обетованной? Ну, кто же из вас - храбрых мужей Израильских, осмелится выйти сюда и подставить свою выю под мой острый меч? Ведь я же сказал вам, что это - вовсе не будет больно, всего лишь несколько щекотно - это таки да, поскольку лезвие этого меча - остро, словно бритва, а рука моя крепка, словно камень и для успеха моего магического предприятия, мне нужна лишь храбрость добровольца, и его хладная выдержка, дабы не дрогнуть и не пошатнуться перед моим ударом, иначе лезвие меча соскользнет по его дрогнувшей вые и обрушится на череп бедняги. А это уже и вовсе - нежелательно, поскольку хоть я ипризнанный во многих землях могущественный волшебник, но не до такой степени, чтобы заживлять удары, которые могут снять всю кожу с головы!
  Одно обещать могу вам твердо: после отсечения головы, я обязуюсь восстановить всё в первоначальном виде и даже шрама на вые - не будет видно! Хотя, если кто захочет, то этот шрам на вые я могу ему и оставить для того, чтобы он был реальным напоминанием о сотворенном мною чуде. К тому же, любого мужчину и воина шрамы от меча - украшают, вот как к примеру мой, на щеке, который остался у меня после встречи с главарем банды хеттских разбойников, дерзнувших однажды напасть на один из моих торговых караванов с прянностями и благвониями, шедших по велению моей царственной матери Балкинды в Вавилон, через земли вашего царя Соломона.
  С этими словами, царевич Навуходоносор провел голоменью зловеще полыхнувшего в призрачном свете факелов клинка, по длинному и тонкому шраму, начинавшемуся у него над левым ухом, пересекавшим всю щеку наискосок и скрывавшемуся в его густой и окладистой, черной бороде. После чего он любезно пояснил пирующим обстоятельства полученной им раны:
  - На один его удар, я ответил сразу двумя: мечом по его вые, и призванным мною небесным огнем, который мгновенно запек края раны и сделал невозможным приживление головы обратно этому разбойнику - магу, обладавшему таким же магическим умением как и я сам. Именно благодаря молниеносному удару своего меча, и своевременно призванному с неба карающему небесному огню, я и остался тогда жив, а главарь хеттских разбойников, лишившись дерзкой главы своей, немедленно низринулся в мрачный шеол, из которого никто ещё не возвращался, чтобы поведать нам, каково там живется душам павших неправедной смертью разбойников и душегубов, и какой сикер они там предпочитают пить: мятный, или все таки серный, а может быть там предпочитают пить сидонские вина из растопленной на огне земляной смолы?
  Вавилонский царевич,громко и беззаботно рассмеялся собственной шутке, которую никто из притихших пирующих не поддержал, после чего еще раз обвел взглядом настороженных гостей,сжавшихся в чернильной темноте за пиршественными столами в безликую серую массу, и так и не узрев поднявшуюся из-за стола ему навстречу жертву, покорно идущую на закланье, царевич Навуходоносор, немного удивленно и даже с некоторым укором произнес:
  - Как жаль, что храбрец не выходит в начертанный мной магический круг, ведь это - совершенно безопасно: нечто вроде кошмарного сна перед пробуждением, когда ты просыпаешься весь в испарине, напуганный до полусмерти ночными видениями трехликой и мрачной богини смерти и повелительницы преисподней - Геккаты, но прекрасно отдаешь себе отчет в том, что всё страшное для тебя - уже позади и солнце снова сияет над умиленным беднягой! Вот мы сейчас не спим, а пируем у щедрейшего и мудрейшего царя Соломона, и все возлежащие за этими пиршественными столами - сыты идаже изрядно пьяны, всем без исключения хочется развлечься, но безрассудного так и не находится среди вас, а почему? Неужели же вы предпочитаете, чтобы во всех дальних и ближних Вавилонских пределах с моей подачи стали трубить о том, что среди всех славных и благородных мужей, окружающих царя Соломона, не нашлось ни единого храбреца?!
  Ну, хорошо, если вы не возражаете, то можно произвести и замену, только вот - кого на кого? Вы предлагали мне уже позвать сюда раба, но, как я уже говорил вам - жизнь презренного раба ничего не стоит, всего лишь каких-то сто жалких сиклей! К тому же, ведь они - эти ваши рабы, в отличие от вас, все находятся при делеи заняты срочной и нужной работой: они приносят вам быстро опустошаемые кувшины с винами, блюда с жареным мясом и незаметно убирают объедки с ваших столов. А потом, ведут вас - пьяных и безумных под руки, не давая вам упасть на земь и уподобиться грязным и отвратительным свиньям, какие проводят все земные дни свои, в смраде и мерзости.Я даже и не знаю, кого из них выбрать, чтобы не злоупотребить вашим вниманием, и не причинить вам неудобство своим излишним рвением?!
  Царевич Навуходоносор, напустив на себя озадаченный вид и глубоко задумавшись над возникшей перед ним диллемой, несколько секунд провел в глубоком и скорбном молчании. После чего, внезапно очнувшись от раздумья и просияв, словно человек обнаруживший в своем саду драгоценный клад, он приманил к себе жестом одного из своих верных людей, скрывавшихся в глубокой тени, вне круга расставленных пиршественных столов и громко объявил, обращаясь к нему:
  - Впрочем, можно ведь поступить и иначе! Мабрук, распорядись, пусть рабыня принесет мне с кухни любого живого петуха, да и все меньше крови прольется, ведь у человека её намного больше, нежели у маленькой птицы, и когда она начнет хлестать из шейного обрубка, то непременно всё здесь зальет, а вашим рабам будет дополнительная работа - убирать окровавленный песок. К тому же, запах человеческой крови не всем приятен, ибо он напоминает некоторым о жестоких сражениях, в которыхмногие из вас чудом осталисьв живых, а кто-то, возможно, даже лишился каких либо важных членов своего бренного тела, отсеченных вражескими мечами. Я надеюсь, что вы все ещё помните свои былые битвы, или всё уже забылось за мирные годы, проведенные за пиршественными столами и в супружеских постелях?!
  С этими словами, Навуходоносор весело и дерзко подмигнул притихшей толпе, пройдясь по сжавшимся за своими столами Соломоновым гостям, хищным и не обещающим ничего хорошего, взглядом своих черных как агаты, пылающих глаз.
  Спустя непродолжительное время, за которое гости успели выпить еще по чаше терпкого и душистого хамданского вина, привезенного посольским караваном из Вавилона, в котором это вино было известно под именем Джамаэдель и закусить жареным мясом, приправленным горькими травами, рабыня по имени Цейтла, принесла с царской кухни большого огненно - красного петуха, который воинственно дергал головой с роскошным красным гребнем, и косил на всех недоверчивым взглядом. И царевич Навуходоносор, приняв его от своего верного человека Мабрука, торжественно поднял петуха над головой, чтобы все видели этого огненно - рыжего красавца, воинственно взмахивающего своими крыльями, даже на дальних коврах, за погруженными в непрогляжный мрак пиршественными столами.
  Все это завораживающее действо, напоминало вавилонянам и некоторым из израильтян, совершение в ночь накануне Священного Брака, магического искупительного обряда Капорес, когда мужчина должен трижды покрутить над своей головой живого петуха, а женщина - курицу, которых после этого, торжественно приносили в жертву Богине плодородия Иштар - божественной супруге Ваала, символизируя тем самым выкуп за приносимую ими жертву, своей богини у темных сил преисподней и небытия. В эту торжественную, и по глубокому убеждению многих израильтян - глубоко греховную ночь, многие знатные вавилонские девы приносили в жертву богине Иштар, свою невинность, отдаваясь при этом первому встречному иноземцу, бросившему ей на колени любую мелкую монету.
  Первосвященник Садок, а также - все коэны и левиты (священники) Израиля и Иудеи, дружно осуждали этот варварский Вавилонский обычай, бывший сродни храмовой проституции, но тем не менее желающих попасть на празднование Священного Брака Иштар с Ваалом, в роли того - самого иноземца, из числа иудеев,от этого осуждения меньше не становилось. И степенные израильские и иудейские купцы, вместе с проводниками своих караванов и погонщиками верблюдов, снижая голоса до заговорческого шепота, передавали из уст в уста сладострастные стихи на шумерском наречии, служившие им в качестве пропуска в многочисленные храмы Иштар - Иннан, в которой ждали их жертвенных выкупных монет, невинные и прекрасные вавилонянки из знатных домов:
  Люди установят мое плодоносящее ложе,
  Покроют его растениями цвета лазурита,
  Я введу туда моего жениха...
  Он положит свою руку возле моей руки,
  Положит сердце возле моего сердца...
  Прикосновение его руки - какое оно освежающее,
  Прикосновение его сердца - какое оно пленительно сладкое...
  
  В дрожащем и неровном свете факелов, все пирующие прекрасно разгляделиэтого - на загляденье красивого петуха: его роскошный красный гребень, пышный разноцветный хвост, и сильное, крепкое тело под лоснящимися жиром перьями. Петух возмущенно трепыхался, ударяя свободным крылом по цепкой и мускулистой руке царевича Навуходоносора, и все время старался её клюнуть, но специально надетые перед этим царевичем серебрянные наручи с узорной позолотой, под ударами птичьего клюва, лишь издавали звонкий металлический лязг, прекрасно слышимый даже в самых отдаленных углах пиршественного сада царского дворца Соломона.
  Царевич Навуходоносор,позволив всем гостям вдоволь полюбоваться на красивую птицу, бессильно трепыхавшуюся в его руках, степенно вышел на свободное пространство между коврами и снова пристально взглянул во внимательные и все еще напуганные глаза впереди сидящих мужчин, отчего некоторым из них стало не по себе, и в души их закрались трусливые мысли, наподобии таких:
  "Мало ли что, а вдруг он внезапно передумает рубить голову петуху, а вместо этого поднимет и заставит, на этот раз уже принудительно, подставить под меч свою выю, вместо петушиной?!"
  Однако, Навуходоносор, выдержал томительно - долгую паузу, нагнетая тем самым тревожное чувство у зрителей, после чего зажал несчастную жертву между своих жилистых и необыкновенно волосатых ног, своей левой рукой оттянул шею птицы и резко дернул мечом, после чего отбросив от себя обезглавленного петуха, который принялся суматошно прыгать и кувыркаться по освещенному факелами кругу, обильно орошая утоптанный песок своей кровью, хлеставшей у него из шейного обрубка.
  Это был - вроде бы привычный и обыденный эпизод, который случался в жизни многих присутствующих несчетное количество раз, но сейчас каждый из Соломоновых гостей, не отрываясь, смотрел на эффектно обставленное зрелище усекновения главы жертвы, и чувствовал зловещий холодок у себя под кадыком так, словно бы острый клинок только что прошелся по его собственной вытянутой вые!
  Царь Соломон с любопытством наблюдал за действиями вавилонского царевича Навуходоносора, в душе изо - всех сил надеясь на то, что у его сына не получится оживить обезглавленного им только что петуха, который сейчас, то прыгал внутри освещенного факелами круга, то потешно кувыркался через кровоточащий обрубок шеи, забрызгивая песок своею черной кровью и, наконец, в агонии затих у изогнутой ножки семирожковой меноры, с пылающими и коптящими в ее чашах жировыми факелами.
  И тогда царевич Навуходоносор, торжественно поднявотсеченную голову петуха с мертво - желтыми, печально закрытыми глазами, так, словно бы тот погрузился в нелегкие размышления о бренной суетности своей краткой птичьей жизни, покорно смирившись с произошедшей только что ее потерей, и степенно подошел с ней к серебрянной меноре, счадящими в ней непрогоревшим жиром,факелами. После чего нагнувшись за птичьей тушкой, с безвольно повисшими ногами и острыми когтями, высоко поднял ее над своей головой и продемонстрировал всем присутствующим гостям.
  Все гости благоговейно застыли за своими столами в ожидании чуда, мгновенно протрезвев от выпитого ими вина. Да, усекновение - действительно произошло и голова была легко и изящно отделена от бренного птичьего тела. Возможно даже, что этот петухи вправду - не почувствовал никакой боли, а только приятное щекотание от острого клинка в области своей шеи, как и обещал им всем до этого маг, вызывая в освещенный менорами круг добровольца из числа пирующих гостей.
  Всё пока было без обмана: петух - мертвее и быть не может, вот только сможет ли теперь чудо или великое волшебство, снова вернуть к жизни, зарезанную у всех на глазах птицу? А ведь настоящих чудес - так мало бывает в нашей повседневной жизни, несмотряна горячие молитвы, возносимые первосвященником Садоком к Богу, и его торжественные богослужения в Храме. Да, что там мало - их почти совсем нет, ибо Всевышний от нас настолько далек и недоступен, что нет ему никакого интереса следить за суетными делами земными, и простым смертным остается одна лишь надежда на Его провозвестников - волшебников и пророков, если конечно они настоящие пророки и волшебники, а не какие нибудь шарлатаны, дюже охочие до дармового вина и угощения, за счет наивной и доверчивой публики!
  Царевич Навуходоносор, между тем, опустил петуха пониже и склонившись над его неподвижной тушкой, вымазанной в собственной крови, словно что-то там высматривая, или готовясь шептать свои магические заклинания, принялся водить над мертвой птицей руками. В мерцающем и неровном свете факелов и жировых глинянных светильников на столах, пирующим плохо были видны манипуляции мага, производимые им в полумраке, и можно было лишь догадываться о том, что в этот самый миг царевич Навуходоносор, очевидно, приживляетотсеченную голову обратно к тушке, потому что слышались быстро произносимые им слова на незнакомом языке: то ли заклинания, то ли молитвы неизвестному израильтянам богу.
  И вот, наконец, чародей рывком взметнул свои испачканные петушиной кровью руки вверх, отчего по пиршественным столам среди гостей, прокатился единый судорожный вздох.Петух лежал спиной на его окровавленных ладонях, выставив к звездному небу свои мощные ноги с кинжальными шпорами, но голова его при этом безвольно, и с немым укором, свешивалась с рук чародея, словно бы говоря всем окружающим: "А что вы ещё ожидали увидеть, после такой жестокой казни? Напрасно вы втянули меня в эту сомнительную историю!".
  - Я нутром чувствовал, что ничего у него не получится!
  Немедля ни секунды, зло выкрикнул кто-то издали, сам скрываясь в густом мраке дворцового сада.
  - Конечно не получится, ведь для этого нужно быть - истинным чародеем, а не базарным шутом!
  Тут же поддержал его рядом другой насмешливый голос, уже смелее прибавив к только что сказанному:
  - Ему бы только на площадях выступать, перед бедняками, которым что ни покажи - всё понравится и даже наоборот: они ещебудут орать и апплодировать от восторга, потому что зарезанный петух, в конце - концов, все равно достанется им же на съедение!
  И тут же, словно эти два первых несмелых голоса, прорвали незримую плотину людского презрения, на вавилонского царевича хлынул град насмешек и откровенных оскорблений. Однако, среди этих голосов, раздавались и более трезвые и рассудительные комментарии тех гостей, которые убоялись добровольно вызваться на это публичное "усекновение главы" и теперь благодарили Всевышнего за свое взвешенное решение:
  - Голову-то он ему приставил, но это слабое утешение для петуха, или для того, кто бы согласился на подобное!
  - С таким же успехом я бы и сам мог отрубить этому вавилонскому царевичу, его глупую и чванливую голову, чтобы он не бахвалился здесь перед нами своим магическим умением!
  Недовольно произнес израильский царевич и старший сын царя Соломона - Ровоам, вытирая жирные губы своими пухлыми пальцами.
  - Навуходоносор, тебе второго петуха не принести? Их много на нашей кухне: до утра можешь резать их для нас и мы всё съедим, но ощипывать зарезанных петухов, мы при этом заставим тебя - может быть, ты хоть на это мастер!
  Вторя Ровоаму, выкрикнул его единоутробный младший брат Рисий, и громко расхохотался вслед своим обидным словам. Среди пирующих мгновенно поднялся ропот, грозивший перерасти в откровенный скандал, ибо все гости отчетливо видели из-за своих столов вялое и безжизненное тело петуха, которому чрезвычайно не повезло с волшебником, да и вообще - не повезло по жизни, ведь не топтать ему больше хохлаток, не кукарекать на царском дворе, предвещая ясную зорьку!
  Однако, царевич Навуходоносор, как это ни странно, вовсе не выглядел ни смущенным, ни обескураженным, а напротив - он важно ходил от одного пиршественного стола к другому и показывал гостям мертвую птицу, чтобы все они могли рассмотреть как следует то, что голова петуха находитсяна месте, и плотно приставлена к туловищу, хотя и мертво свисает с его ладони, с закрытыми глазами и безжизненно распахнутым клювом.
  После чего, царственный чародей вернулся на исходное место, и снова внимательно посмотрел на разочарованные, выжидающие лица, томя нетерпеливых, и вдруг, резко перевернув петуха, Навуходоносор высоко подбросил его в черное небо, усыпанное миллиардами алмазно - сверкающих звезд, где тот всполошенно, замахал крыльями, и косо, неуклюже опустился на один из пиршественных столов,посреди объедков, горы обглоданных костей и тяжелых глиняных кувшинов с вином, подозрительно посматривая на восхищенные лица гостей, с полуоткрытыми от удивления ртами.
  Оба единоутробных брата - Рисий с Ровоамом, едва ли не сталкиваясь лбами, бросились к ожившему у них на глазах петуху, который шарахнулся от них, но тут же запутался в расставленных руках добровольных помощниковвавилонского царевича Навуходоносора, которых сразу же отыскалось во множестве! Сыновья царя Соломона, не веря своим глазам, тискали, щупали, ворошили перья на шее птицы, пытаясь найти кровавый след, или хотя бы шрам от удара мечом, но так ничего и не обнаружили.
  - Как ты это сделал, царевич?!
  Пораженно воскликнул Рисий, словно мальчик, увидевший нечто необыкновенное и необъяснимое. И тут же добавил, уже совершенно иным - каким-то уважительным, и даже несколько подобострастным тоном, так отличавшимся от того, которым он кричал Навуходоносору обвинения, еще несколько минут назад:
  - Никогда бы не подумал, что подобное вообще - возможно!
  - Настоящей магии - всё в этом мире подвластно!
  Авторитетно заверил юношу, царевич Навуходоносор, стараясь пробиться к царю Соломону,сквозь толпу восхищенно орущих от восторга новых поклонников, его только что открывшегося миру магического таланта.
  - Если бы я всего этогоне видел своими собственными глазами, то ни за что бы не поверил!
  Воскликнул Ровоам, восторженно хлопая только что прославившегося на весь Иерусалим царевича Навуходоносора по спине, и добавляя с некоторой долей подобострастия:
  - Ты удивительный волшебник, Навуходоносор! Мой отец не зря выехал к тебе навстречу, ибо ты - воистину соперничаешь с богами, ведь только им подвластно подобное, и я знаю лишь одного человека на земле, который бы мог сравниться с тобой в магических талантах!
  - И кто же этот человек?
  Спросил у него царевич Навуходоносор, пораженно застыв на месте и повернувшись к Ровоаму, совершенно забыв при этом о цели своего настойчивого протискивания через хмельную толпу гостей к царю Соломону, который был уже совсем близко от них, поднявшись им навстречу из-за своего пиршественного стола.
  - Этот человек - величайший из царей земных, и мудрейший из всех живущих на земле чародеев, способных повелевать ангелами на небесах и демонами в преисподней! Этот человек - сам царь Соломон!
  Торжественно, словно глашатай на празднике Йом - Киппӯр, объявил царевич Ровоам, и указал своей простертой дланью на поднявшегося из-за пиршественного стола для приветствия собственногоотца, еще заслоненного от обоих царевичей, произошедших из семени все того же царя Соломона,всего лишь одним рядом бесцельно топтавшихся по коврам пирующих гостей.
  - И я только что, по моему глубокому убеждению, совершенно ясно доказал всем знатным мужам из двеннадцати колен Израилевых, собравшимся здесь на пир в царских чертогах то, что я - законный первенец царя Соломона, произошедший из благодатного семени его и выношенный во чреве матери моей - Балкинды. А также и то, что именно мне по праву первородства должна достаться законная власть над всей Иудеей так, как это и было условленно в договоре между моей матерью - царицей Савской и моим отцом - царем Соломоном, ровно двадцать пять лет тому назад!
  Спокойным и слегка надменным голосом, произнес царевич Навуходоносор, глядя в глаза своего брата прямым и твердым взглядом человека, привыкшего повелевать. Разверзжаяся в этот момент земля под ногами у Ровоама, со своей зияющей огненной преисподней, и то не произвела бы на юного израильского царевича такого впечатления, какое произвели слова этого заезжего кудесника, внезапно оказавшегося не просто его родным старшим братом, но еще и единственным наследником царства их отца - царя Соломона!
  -...как...ты?! Но ведь ты же не...
  Израильский царевич Ровоам на секунду запнулся, едва не выговорив в лицо Вавилонскому принцу Навуходоносору то, что он - вовсе не иудей, но вовремя спохватился, вспомнив что у них обоих - один отец, и собрав все остатки своих душевных сил, почти выкрикнув ему в лицо свое следующее обвинение, едва не сорвавшись при этом в горестные рыдания:
  - Для того, чтобы унаследовать царство моего отца и править всей Иудеей, нужно, чтобы мой отец - сам признал в тебе при всех своего родного сына, одарил тебя Перстнем Власти и позволил бы тебе возлечь со своей любимой наложницей, которая должна будет стать твоей первой женой и матерью твоего первенца - будущего наследника трона Давидова, понял?!
  На что царевич Навуходоносор, улыбнувшись своему сводному брату, одними лишь губами, по прежнему спокойно и твердо произнес:
  - Что ж, сейчас перед нами находится самый непредвзятый и справедливый судья на всей земле и это - наш с тобой отец Соломон, именно ему теперь и предстоит решить: кому же из нас двоих достанется в наследство его царство, и кто достоин носить на своем пальце магический Перстень Власти.
  С этими словами, Навуходоносор, наконец, протолкался сквозь последний ряд хмельных гостей, отгораживающих его от царского стола и раскрыв свои объятия шагнул навстречу царю Соломону, который в ответ крепко и совершенно по - отцовски прижал Навуходоносора к своей старческой груди.
  - Да, это было настоящее чудо, о котором уже завтра заговорит весь Иерусалим, а за ним - и все дальние города и села Израиля с Иудеей, а после них и все соседние царства! Ты, только что, ярко и убедительно доказал свое право называться плотью от плоти и кровью от крови царя Соломона, из рода Давидова!
  В полной тишине, произнес царь Соломон, стараясь не смотреть в перекошенное от гнева и обиды лицо своего старшего сына Ровоама, который беспомощным и безвольным призраком застыл за спиной у Навуходоносора, только что фактически провозглашенного его собственным отцом - наследником его престола.
  Царские телохранители Крети и Плети, с трудом навели порядок во внутреннем дворе, оттеснив перевозбужденных зрителей за пределы политой петушинной кровью и освещенной дрожащим светом факелов,песчаной площадки, а довольный собой и произведенным впечатлением от своего выступления, Навуходоносор, вернулся к царскомустолу, и степенно усевшись за него, немедленно протянул руку к огромному золотому кубку, и жадно сделализ него несколько глотков душистого ханаанского вина, недопитого им перед началом своего триумфального выступления.
  При этом, даже царица Бат-Шева - старшая из Соломоновых жен, еще ничего не подозревающая и не понимающая, что только что на ее глазах, фактически произошло низложение и отречение от власти ее старшего сына Ровоама, покровительственно улыбнулась Навуходоносору, подав ему, зажатую своими тонкими пальцами, густо унизанными перстнями и кольцами, обжаренную куриную ножку, которую тот обглодал одним молниеносным движением, протянув косточку между зубов, а затем бросил её под стол, в общую кучу. При этом трехцветная кошка, лишь лениво понюхав упавшую ей под нос сверху кость, снова заинтересованно уставилась на подрагивающий в босоножке большой палец правой ноги израильской царицы.
  Соломон, заметив этот жест супруги, одобрительно кивнул ей и снял с пальца свой знаменитый Перстень Власти, с многозначительной философской надписью "Всё проходит", и протянул его Навуходоносору, одаривая этой легендарной реликвией и символом царской власти, вавилонского царевича и фактически завершая тем самым акт передачи верховной власти своему престолонаследнику.
  Это знаменитое кольцо имело для всех иудеев, живущих в Израиле, не только символическое, но и поистине - сокральное значение, ибо сознание того, что любое мучительное горе не беспредельно, как впрочем и счастье, неоднократно спасало владельца кольца от отчаяния и излишне сладостных иллюзий, а на случай, если и это не помогало, и в его венценосной голове появлялись страшные мысли о непереносимости страдания, существовала надпись и на внутренней стороне кольца: "И это пройдет".
  Однако, в этот момент драмма и скрытая борьба чувств, происходила не только в душе царевича Ровоама, все надежды которого со временем занять отцовский престол - рухнули в один лишь краткий миг, упорхнув прочь вместе с этим треклятым,сначала обезглавленным, а затем ожившим петухом! Не меньшая борьба чувств сейчас происходила и в душе самого Соломона, ибо его последняя надежда на то, что опозорившийся при магическом испытании царевич, из гордости откажется от короны Иудеи и уберется восвояси - оказалась тщетной.
  Чудо - свершилось, иэто чудо было проделано царевичем Навуходоносором с таким потрясающим искусством, что даже самцарь Соломон - истинный мастер различных мистификаций, удивился, хотя и понял, что никакого волшебства на самом деле не было и в помине, а произошла одна лишь ловкая подмена мертвого петуха на живого. Однако, восхищение вызывало уже одно лишь то, как всё это ловко было содеяно, ведь никто из гостей царского дворца, ни на миг не усомнился в настоящем чародействе, в тот момент, когда петух всё же ожил в руках у Навуходоносора и захлопал своими крыльями.
  Теперь, даже возжелай царь Соломон вывести юного ловкача на чистую воду и опорочить его в глазах всего своего двора, у него это не получилось бы, поскольку абсолютно все его гости, искренне поверили в совершенное прямо у них на глазах чудо.Да, и сам Соломон не понял всей его тонкости, а Навуходоносор, по понятным причинам ему этого не станет объяснять никогда и ни за какие посулы и награды, ведь именно этой тайне он в конечном счете и обязан своей короной и престолом Иудеи!
  Нарушить же договор четвертьвековой давности с царицей Савской, и не признать в Навуходоносоре собственного сына и наследника Иудеи, равно как и отказаться от своих старых долгов Балкинде, означало теперь для Соломона и его царства - неминуемую войну с Вавилоном и Сабой, в которой Израиль несомненно потерпит скорое и сокрушительное поражение, после которого, скорее всего - просто перестанет существовать как государство, ибо Вавилонская армия, вместе с союзной ей армией Сабы, была на целый порядок более многочисленная и могучая, нежели соединенные армии Израиля и Иудеи. И если они обрушатся на Израиль с двух сторон: Вавилонское войско - с востока, а армия Сабы - с юга, то Соломоново царство лопнет под их нажимом, словно нежная раковина устрицы, под могучей клешней краба!
  И теперь для царя Соломона оставался только лишь один единственный шанс удержать созданное им Израильское царство от развала, хаоса и кровавой междуусобной войны, и этот шанс заключался в скорейшей смерти Навуходоносора и его матери - царицы Савской, Балкинды, ибо воцарение в Иудее вавилонского языческого принца, пусть он даже по праву и считается родным сыном самого царя Соломона, непременно вызовет ропот среди странствующего племени храмовников - левитов, служителей Иеговы, которые имеют духовную власть над всеми остальными одиннадцатью племенами Израилевыми через свой "сонм пророков", на котором они могут даже объявить низложенной саму царскую власть, вещая от имени Истинного Бога!
  А уж царь Соломон, как никто иной, прекрасно понимал, что левиты, среди которых особой ненавистью к нему выделялся его бывший низложенный и изгнанный им за пределы Израиля первосвященник Эвьятар, не преминут собраться на свой "сонм пророков", воспользовавшись таким шикарным поводом, как воцарение язычника над племенами Израилевыми, для того, чтобы объявить Соломона отступником Истинной Веры и тем самым ввергнуть Израиль в пламя междуусобицы, которая непременно выжжет его до тла.
  Однако, Соломон не был бы самим собой, если бы не попытался даже и в такой совершенно безнадежной ситуации, найти мудрое и компромиссное решение, не прибегая к крайним и радикальным мерам, по принципу: "А вдруг опьяненный своим оглушительным успехом царевич Навуходоносор, забудется и неосторожно выдаст секрет своего "чуда", проболтавшись и признав, что это всего лишь ловкое мошенничество, а никакое не волшебство?!"Поэтому, указав Навуходоносору на место рядом с собой и сделав вид, будто таким образом он оказывает вавилонскому царевичу особую честь, царь Соломон тихо спросил чуть наклонившись к Навуходоносору, и прикрывая ладонью рот так, будто бы он потирал щеку от комариного укуса:
  - Скажи, царевич Навуходоносор, а если ктонибудь из моих гостей все же решился бы на отсечение собственной головы и вышел к тебе на утоптанный песок, ты отсек бы ее? Признай, сын мой, что ты - сильно рисковал, вызывая на это испытание добровольцев из числа моих гостей, ведь человек - не петух и сначала убив его на глазах у всех, его потом не подменишь незаметно на живого!
  И Навуходоносор, скромно улыбнувшись, таким же едва слышным шепотом ответил своему царственному отцу:
  - Подобный смельчак еще не родился ни в Израиле, ни в Иудее! А если бы кто нибудь из них и согласился, то для любого безрассудного смельчака можно найти, вмиг отрезвляющие и пугающие его слова, ведь очутиться хоть на миг без головы, это даже представить себе - страшно. Лично я бы отказался, даже если бы сам Саваоф предложил меня обезглавить с условием, оживить через короткое время, ведь это - самый лучший способ расправиться со своим непримиримым врагом, а потом скорбно и покаянно признаться его родственникам, что чудо почему-то не свершилось и причин тому могло бытьпревеликое множество, к примеру: звезды неблагополучно расположившиеся на небосводе, боги препятствующие оживлению казненного, поскольку слишком много прегрешений совершил за свою жизнь, только что обезглавленныйтобою смельчак, ну а кроме этих причин,можно придумать немало и иных! Вся беда этого фокуса, заключается в другом - у недругов хватает ума вовремя остановиться, или предложить замену, не переходят опасную черту и не подставив выю под смертельный удар меча.
  Самодовольно закончил свой ответ Навуходоносор, и Соломон мгновенно ухватился за последнюю, сказанную им фразу:
  - Так выходит, что это все таки было никакое не чудо, а всего лишь ловкий фокус подмены, ведь так?! И если бы ты отрубил голову кому нибудь из моих гостей, то оживить его уже не смог бы?
  Достаточно громко, для того, чтобы слышали оба его старших сына - братья Рисий с Ровоамом, спросил у Навуходоносора, царь Соломон, и Навуходоносор, слегка отстранившись от царя и внимательно взглянув ему в глаза, ответил Соломону все тем же приглушенным, но тем не менее - достаточно громким голосом, чтобы его услышали все окружающие их гости за царским столом:
  - Ты видел своими собственными глазами все, что происходило на этой площадке, освещенной Священными Менорами, с самой первой и до последней секунды, царь Соломон! Зарубленный мною петух - действительно ожилот моего волшебства и сейчас продолжает бродить где-то между пиршественных столов на потеху твоим гостям. Но, если ты до сих пор продолжаешь сомневаться в моих магических способностях, равно как и в том, что я - твой законный первенец, рожденный для того, чтобы унаследовать созданное тобой царство, то прикажи повторить мой магический опыт по усекновению и приживлению назад головы. Вот только сделать это я еще раз возьмусь на твоем сыне - Ровоаме, который в отличии от тебя безоговорочно поверил в мои магические способности, и без страха подставит свою выю под мой меч!
  Царь Соломон поспешно отстранился от вавилонского царевича, и еще раз пристально взглянул ему в глаза. Не обнаружив в них даже намека на шутку, или какой-то подвох, Соломон весело и непринужденно рассмеялся, а царевич Навуходоносор тут же подхватил этот смех, и уже отсмеявшись, отец с сыном все еще продолжали понимающе, и с дружелюбным расположением поглядывать друг на друга, думая при этом каждый о своем, причем в этот момент, далеко не отцовские - чадолюбивые мысли, занимали старую и мудрую голову царя Соломона, ибо отчаявшись вывести хитреца Навуходоносора на чистую воду, разоблачив перед всем своим его двором его обман, хитроумный и коварный израильский царь уже рождал в своей голове планы приведения царевича Навуходоносора и его матери Балкинды, к скорой и верной гибели в песках Синайской пустыни!
  Однако, все опасения царя Соломона по поводу коварного плана, посредством которого Навуходоносор задумал теперь уничтожить единственного конкурента на престол Иудеи - своего сводного брата Ровоама, были беспочвенны, ибо удрученный внезапно свалившейся на него чудовищной вестью о том, что он больше не наследник отцовского престола, Ровоам, поспешно покинул пиршественные чертоги Соломонова дворца. Очевидно, что эта страшная весть дошла уже и до старшей жены царя Соломона - Бат-Шевы, поскольку ее также не было за царским столом, подле своего царственного супруга и какие мрачные мысли одолевали израильскую царицу в этот вечер - ведал один лишь Яхве!
  А между тем, пирующие вновь принялись за кисловатое прошлогоднее вино, взбудоражено обсуждая увиденное ими только что чудовоскрешения зарезанного у них на глазах петуха, равно как и волшебные способности вавилонского царевича Навуходоносора. При этом, кто-то из не в меру выпивших гостей, клялся всеми богами, а заодно и здоровьем своих детей, что десять лет тому назад ему довелось видеть, как один могучий чародей по ночам превращался в жуткого нетопыря, и вместе с прародительницей всех демонов преисподней - Лилит, женой Самоэля, обращенной в сову, стремительно летал над Идумейскими горами, высматривая только одним им известную жертву, чтобы напиться ее крови!
  Эти пьяные россказни, были немедленно подхвачены остальными гостями и вот уже начальник Соломоновой стражи Бнаягу, размахивая столовым ножом, словно своим боевым мечом, принялся рассказывать всем о том, как однажды в песках пустыни Рамле, ему довелось один на один схватится со страшным оборотнем Эдимму (название злого духа пустыни и оборотня в шумерской мифологии, распространенной в древнем Вавилоне и Ассирии), который превратившись в громадного и ужасного волка, набросился на него, пытаясь вырвать у него из груди сердце, и только присутствие духа, острый меч, да помощь Всевышнего, помогли ему тогда справиться с этим жутким порождением преисподней.
  Почти все гости в пьяном угаре и схлынувшем душевном волнении, принялись уверять друг друга в том, что зря они поосторожничали, ведь можно и нужно было соглашаться на предложение чародея, и оказаться на месте обезглавленного им петуха, зато сейчас, после оживления, вызвавшийся храбрец уже был бы в центре всеобщего внимания и взахлеб рассказывал бы всем о своих впечатлениях посещения загробного мира, со всеми его чудесами. Некоторые из особо подвыпивших гостей, изъявили желание немедленно обезглавиться, и с трудом преодолевая опьянение, поднялись с ковра и, поддерживая друг друга, поспешили к царскому столу, но за ним было уже пусто - ушли даже неизменные Соломоновы телохранители Крети и Плети, и только сиротливо и соблазнительно маняще, лежали на столе нетронутые царские блюда, с которыми пьяные смельчаки быстро расправились, подшучивая при этом друг над другом, что мол, если повар снова приправил пищу ядом, то отравы, разделенной на нескольких человек, не хватит, чтобы отправить всех в мрачный шеол, зато им всем будет, что вспомнить и рассказать своим домашним об изысканных царских явствах!
  Перед сном царь Соломон, призвав начальника своей личной стражи Бнаягу, строгонастрого приказал ему усиленно охранять дорогого вавилонского гостя ночью, ибо мудрый правитель всерьез опасался того, что теперь у царевича Навуходоносора вместе с изменившимся статусом из посла Вавилона - в наследники престола Иудеи, непременно появятся и смертельные враги, причем очень могущественные - такие к примеру, как его старший сын Ровоам.А убийство царевича Навуходоносора в собственном дворце, теперь никак не входило в планы Соломона, ибо царица Савская Балкинда и родной дядя Навуходоносора - царь Вавилона Набопаласар, сразу же догадаются о том, кто стоит за этим убийством их сына и племянника, и немедленно двинут на Израиль свои объединенные армии.
  Судьба всего Израильского царства повисла отныне на тонком волоске, и волосок этот протянулся к нежным и мягким рукам Суламифи, ибо только она одна теперь сможет убедить царевича Навуходоносора совершить долгое и опасное путешествие к святилищу могущественной языческой богини Иштар, находящемуся в глубине владений своей матери - царицы Савской Балкинды. И где-то в диких и неизведанных землях Сабейского царства, безвестно пасть от рук пустынных разбойников, которые непременно возжелают напасть на караван с богатыми дарами - об этом должен будет позаботиться Бнаягу со своими воинами. Однако, здесь - в Иерусалимском дворце царя Соломона, ни один волос не должен упасть с наследного принца Иудеи!
  При этом, Соломону уже некогда, да и незачем было объяснять своему старшему сыну Ровоаму, равно как и его матери Бат-Шеве, все по змеиному - тонкие изгибы своих политических решений. Пускай царевич Ровоам считает, что его отец - намеренно лишил его права престолонаследования в пользу пришлого вавилонского царевича Навуходоносора. Это, кстати, пойдет на пользу и самому Ровоаму - уж больно дерзким и заносчивым со всеми окружающими, стал он в последнее время, с тех пор как почувствовал приближение старости и немощности своего отца, и в мыслях уже начал примерять на себя его корону!
  ...под утро, когда вокруг еще было темно, но небо, густо усыпанное звездами, на востоке уже начало приобретать особую прозрачность, вырисовывая черные контуры деревьев, и стен зданий дворцового комплекса, в гостином крыле дворца раздались испуганные мужские крики, которые перемещались, перекликаясь друг с другом по просторному двору, и в конце - концов, были услышаны даже в царских покоях, отгороженных от гостинного крыла целой анфиладой тронных заллов и лабиринтом толстых стен. Соломон с трудом проснулся и подняв тяжелую после ночного пира голову с войлочного валика, негромко и не открывая глаз, сонно спросил в темноту:
  - Что там стряслось, и кто смеет тревожить мой ночной покой, или все уже забыли мой указ о наказании сорока ударами кнута любому, осмелившемусядерзновенно покусится на драгоценный царский сон?!
  За тяжелым шерстяным пологом один из двух царских телохранителей, постоянно дежуривших у входа в царскую опочивальню, так же тихо ответил Соломону, не показывая при этом головы из-за полога:
  - Бнаягу побежал узнать причину волнения и этого ночного шума в твоем дворце. Он скоро вернется и доложит, а пока мой царь мы готовы встретить грудью и убить любого злоумышленника, который бы попытался незаметно пробраться к тебе в покои!
  - У моих тупоголовых воинов все мысли всегда только о злоумышленниках и убийствах, и при этом - сколько всегда паффоса в словах: "Готовы встретить грудью и убить любого злоумышленника!" Да может быть в этот момент на кухне, одной из поварих под одежду просто попала оса, вот она и мечется как безумная, будя всех во дворце своими криками?!
  Сквозь раздиравшую ему рот зевоту, недовольно произнес царь Соломон, комментируя слова своего телохранителя. Он мог бы наговорить еще много язвительных замечаний своим подневольным и оттого - безответным стражам, что обычно всегда с удовольствием и делал, когда ему представлялся для этого удобный повод, ибо искренне считал своих воинов -ущербными людьми, нечто вроде живых вешалок для тяжелых медных доспехов, годных только на то, чтобы переводить в испражнения продукты на царской кухне! Но, делать это сейчас, ему было решительно неохота, поскольку Соломон все еще находился в плену у необычного сна, прерванного несколько мгновений назад, криками раздавшимися из гостевого крыла его дворца, и надеялся все же досмотреть этот сон до конца, ибо тот сулил ему важное политическое решение, которое Соломону сейчас предстояло принять.
  И потому, Соломон остался расслабленно лежать на своем ложе, с трудом припоминая интересный сон, от которого остались непонятные обрывки; до сих пор мелькали, проплывали перед его закрытыми глазами чьи-то незнакомые лица, слышались отдельные слова, забываемые почти сразу, как только они срывались с губ незнакомцев. Краем сознания мерещилось ему то, что зацепившись за призрачные клочки сна, он сможет вновь погрузиться в тот чарующий и волшебный мир, в котором обычно человек, словно гость, находитсятолько лишь на короткое время.
  Да, ему это ему наконец удалось и Соломон, снова погрузившись в свой недавний сон, уже начал признавать поблекших при его внезапном пробуждении незнакомцев и ориентироваться на незнакомой ему местности. И вот он уже опять разгуливал с Ассирийским царем Тиглатпаласаром по его цветущему саду, разбитому в роскошном дворце, высящемся на берегу реки Тигр, вНинневии, любовался пурпурными пионами, на свежем фоне ярко - зеленых кустарников, и о чем-то интересном с ним беседовал. О чём же? Явно - что о чем-то важном, потому что оба царственных владыки, были серьёзны и внимательны друг к другу, словно добрые старые друзья, которые вдруг неожиданно встретились накануне какого-то важного для них обоих события.
  Как странно было Соломону, вот так вот - запросто вести беседу с владыкой земель, лежавших далеко к северо - востоку от Вавилонских владений, ведь он же его ни разу в жизни не видел наяву, и не знает даже, как он выглядит, но при этом - прекрасно понимает, что это - ассирийский царь Тиглатпаласар, собственной персоной! Его огромная, вся в мелких завитках, рыжая борода, густо выкрашенная хной, внимательный и цепкий взгляд, глубоко посаженных черных глаз над мясистым и ноздреватым носом. Все это было так знакомо Соломону, словно бы он встретилсявовсе не с Ассирийским Владыкой, а со своим собственным сыном, к чертам лица которого привык издавна.
  - И где, по твоему мнению, будет удобнее всего совершить нападение на твой караван с дарами, ведомый Вавилонским принцем Навуходоносором?
  Густым и напряженным басом, спрашивает у царя Соломона Ассирийский Владыка, и тот, мгновенно восстанавливая в уме карту Ассирийских, а также своих собственных Израильских владений, и ничтоже сумняшеся, отвечает царю восточной, разбойничьей державы:
  - Я полагаю, что это должно случиться на берегу Идумейского залива (нынешнего Аккабинского залива на Красном Море - здесь и далее примечания автора) Чёрмного Моря (так древние израильтяне называли Красное Море - здесь и далее примечания автора),сразу же после перехода ими через Идумейские горы, когда караван царевича Навуходоносора, ведомый его караванщиками - кавасами на юг в Сабейское царство его матери - царицы Савской Балкинды,окажется отрезан этими горами, а также как минимум, недельным переходом от его Вавилонских владений и не сможет уже запросить помощи ни своих войск, ни воиновиз Орфейских и Согдийских владений его матери Балкинды, куда и будет держать свой путь собранный мною богатый караван с дарами. Я же в свою очередь, обязуюсь пропустить твоих воинов через свои земли для того, чтобы вы успели к Идумейскому заливу Чёрмного Моря раньше царевича Навуходоносора с его караваном.
  - А с чего ты решил, Израильский царь Соломон, что Вавилонский царевич направит свой караван именно к югу - в сторону Сабы, а не к востоку от Иерусалима, ведь его собственные вавилонские владения лежат как раз в той стороне, да и все прочие караванные тропы проходят, как раз через Вавилон?
  Искренне удивляется Ассирийский царь Тиглатпаласар, и Израильский царь Соломон терпеливо, словно ребенку объясняет ему:
  -Я не думаю, что Навуходоносор решится вернуться со своим караваном в Вавилон по двум причинам: во первых, от него там ждут победных известий о присоединении к вавилонским владениям моей Иудеи, а во вторых - у него очень мало воинов для охраны своего каравана, вести же его без надежной охраны через земли Ассирии, по которым и днем и ночью рыщут словно волки твои конные разъезды, Владыка Тиглатпаласар - это, по меньшей мере, самоубийство! К тому же, узнав о том, что юный царевич вернулся из своего посольства в Израиль ни с чем, не присоединив к Вавилону Иудею, да еще и задумал отправиться в новый, еще более дальний и опасный поход, Вавилонский Владыка Набопаласарразгневается на своего племянника и не даст ему с собой ни одного воина для охраны каравана с дарами. Ну, и наконец, в третьих - я сумею сделать так, чтобы юному Вавилонскому царевичу, позарез нужно было бы встретиться со своей матерью в ее царстве - Сабе.
  - А что я получу за этот набег на твой караван, царь Соломон?
  Снова басит в ответ Соломону, Ассирийский царь Тиглатпаласар, подозрительно прищуривая свои маленькие и хитрые глазки, глубоко утопленные под его широким и скошенным лбом. И Соломон, опять отвечает ему не задумываясь ни на единое мгновение:
  - В этом караване, будет по меньшей мере полсотни кантаров (Египетский кантар равнялся 139,78 килограммам - здесь и далее примечания автора) золотых и серебрянных украшений, и больше тысячи амфор с душистым Ханаанским вином с моих собственных виноградников! Стоимость даров, которые я собираюсь отправить с этим караваном в дальние Сабейские земли, к Святилищу языческой богини Иштар, равняется как минимум - тысяче золотых талантов, неужели же ты предпочтешь пройти мимо такого богатого трофея, славный и могучий Ассирийский царь Тиглатпаласар?!Кроме того, с этим караваном пойдет моя лучшая танцовщица - красавица Авишаг, корая одна стоит целых семьсот талантов золотом и за которую Финикийский царь Хирам, обещал мне скостить целую десятину моего долга перед ним!
  Я думаю, что эта девушка - станет достойным украшением к твоему гарему, мой царственный брат Тиглатпаласар, и еще долгие годы сможет развлекать тебя своими чувственными танцами и умелыми ласками, как она это делала в моем дворце в Гезере! К тому же, я предоставляю тебе совершенно уникальную возможность, свести счеты и расправиться с лучшим из Вавилонских военначальников - царевичем Навуходоносором, отваге и воинскому таланту которого, ты обязан многими своими поражениями на поле брани. Ну, что скажешь брат мой по царственному ремеслу, Тиглатпаласар?
  Владыка грозной разбойной державы, мечом, копьем и стрелой простерший свои владения от самой Палестины и Идумейского залива Чёрмного Моря, до таинственного государства Урарту, омываемого водами Эвксинского Понта (древнее название Черного Моря), задумчиво запустил широкую ладонь в свою роскошную бороду и помолчав несколько мгновений, ответил царю Соломону:
  - Я приму твое предложение, мой царственный брат Соломон, если ты теперь же откроешь мнесвою тайну и поведаешь: для чего тебе понадобилось уничтожать твой собственный караван с дарами, руками моих воинов?
  Соломон, по примеру своего собеседника, также задумался на несколько мгновений, хотя ответ на этот вопрос был у него припасен с самого начала их беседы, а затем подняв на него свои сливовые, слегка навыкате глаза, спокойно ответил Тиглатпаласару:
  - Какой бы выбор сделал мой царственный брат Тиглатпаласар, если бы на одну чашу весов была брошена судьба его родного сына, которого ему никогда в жизни даже не довелось подержать на руках, а на другую - судьба всего его царства, которое всю свою жизнь он создавал своими собственными руками, а до него тоже самое делали два поколения его отцов! А теперь это царство должно неминуемо пасть жертвой кровавых междуусобных раздоров, в том случае, если в нем воцарится тот твой сын, что является плоть от плоти твоей, но совершенно чужд тебе по духу и вере?
  При этих словах царя Соломона, Ассирийский Владыка Тиглатпаласар, торопливым жестом провел по своей пышной бороде, и с неким благоговейным ужасом, промолвил:
  - Да сохранит меня Ашшур от подобного выбора! Но, видят боги что теперь я понял в чем состоит твоя беда, мой царственный брат Соломон, а потому - можешь быть совершенно спокоен и уверен в том, что никто из путешествующих с этим караваном вавилонян, никогда не дойдет до конечной цели своего долгого пути, а их кости - дочиста обглодают пустынные шакалы на обочинах длинных караванных троп, ибо на охоту за твоим караваном, ведомым Вавилонским царевичем Навуходоносором, я отправлю своего старшего сына Ашшареда, который ненавидит Навуходоносора так люто, как только волк может ненавидеть охотника - человека!
  Царь Соломон, наконец-то пробудился окончательно, и все еще будучи в плену своего недавнего волшебного сна, еще несколько мгновений продолжал отчаянно балансировать на границе сна и яви, слыша в ушах постепенно затихающий бас Ассирийского Владыки Тиглатпаласара.Впечатленный этой удивительной беседой, происходившей за гранью действительности, царь Соломон спрашивал себя: а вправду ли их с Тиглатпаласаром души отлетев на время прочь от их бренных тел, встречались где-то там в райских кущах благодатного Шеола?
  Вероятно, что так оно и было на самом деле, ведь не даром же все цари, суть - помазанники Божии, каким бы богам они при этом ни молились! А если бы им двоим - Израильскому царю Соломону и Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару, пришлось действительно встретиться, о чем бы тогда они изъяснялись? Ведь ни для кого не секрет, что это был бы разговор неравных ни по положению, ни по состоянию, ни по твердости духа мужчин: жесткий и прямой, словно копье, царь Тиглатпаласар мог диктовать свои условия кому угодно, опираясь на мощь своей тридцатитысячной армии, а на долю царя Соломона оставались одни лишь хитрые змеиные уловки, в своих жалких попытках протиснуться незамеченным между двумя своими могучими соседями - Ассирией и Вавилоном, грозившими раздавить созданное им царство, словно пустынного скорпиона!
  И царю Соломону, оставалось бы лишьпокорно кивать в ответ, соглашаясь со словами Ассирийского Владыки, потому что возражения властный ассирийский царь не потерпит, точно так же как и Соломон не потерпит возражений от своих подданных, ведь это - участь всех земных властителей, повелевать слабыми и побежденными и подчиняться сильным, пресмыкаясь перед победителями! Нет, подобная встреча двух Владык, оказалась бы и вовсе ненужной, поэтому они до сих пор и не встретились, да им и не о чем было бы беседовать между собой, ведь любой их разговор немедленно сведется к напряженному выяснению отношений и гневным вопросам ассирийцев: отчего Израиль и Иудея так часто задерживает дань?
  Однако, как бы то ни было, а такое мучительное для Соломона решение - было принято, и теперь уже не важно, что пришло оно к нему во сне, зато проснувшись, Владыка Израиля и Иудеи - твердо знал как ему поступить, ибо он ощущал в себе тот душевный подъем, когда все части такого трудного для него решения, сходятся в одну цельную фигуру и остается лишь скрепить их воедино и придать своему плану блеск завершенности. Отныне, Соломону оставалось лишь написать Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару послание, в котором он должен был сообщить тому предполагаемое время появления каравана на краванных путях к югу от его владений, а также и то, насколько богат будет этот караван, груженный "дарами данайцев", для того чтобы пробудить в ассирийском стервятнике заложенную в него природой алчность и его охотничий инстинкт.
  После чего, Соломону предстояло передать это послание с каким нибудь верным человеком, который минуя все вавилонские конные разъезды, сумеет пробраться в Ассирийское царство и вручить Соломоново послание царю Тиглатпаласару.И вовсе незачем для этого встречаться двум царям и смотреть друг - другу в глаза, ведь что останется обсуждать помимо этой, так сильно волнующей Соломона темы, двоим таким разным владыкам - разве, что болтать о женщинах, коих, наверняка, не счесть в гаремах у обоих?! Да, и о них Соломону с Тиглатпаласаром - тоже нечего говорить, ведь всё уже давно известно и изведанно этими двумя властьпридержащими мужчинами: все женщины - одинаковы и особо привлекательна лишь та, которой ты ещё не обладал, ибо ты никогда не знаешь, какой она станет в твоих страстных объятиях: будет ли сладостно стонать, или вдруг заплачет от неожиданной боли, которая очень скоро сменится признательным поцелуем новоявленной женщины.
  С этой неожиданной мыслью царь Соломон окончательно проснулся. Он открыл глаза и посмотрел на безмятежно спящую у него под боком Суламифь,которая под тусклым светом чадящей масляной лампады, вольготно и бесстыдно разметалась во сне на сером льняном полотне, покрывавшем их ложе, и снова закрыл глаза. Сразу же припомнились волнующие эротичные подробности прошлого вечера, и Соломон вдруг подумал, что он должен сделать все, чтобы не отпускать от себя свою любимую наложницу, даже если ее и познает уже на следующую же ночь его собственный сын Навуходоносор! Ведь теперь, в свете рожденного им этой ночью коварного плана, отпустить Суламифь с караваном Вавилонского царевича, означало бы отправить ее на страшную казнь под безжалостные ассирийские кинжалы!
  А это для царя Соломона было равносильно тому, чтобы добровольно лишиться какой-то из частей своего тела - настолько сильно за прошедший год престарелый Владыка Израиля, прикипел к своей юной наложнице. Хотя, нет, даже не так, потерять Суламифь это - всё равно, что кому-то подарить свой любимый и еще не до конца прочитанный манускрипт! Впрочем, любой манускрипт - можно и переписать заново, а вот вторую Суламифь, такую же юную, нежную и страстную, увы - уже сотворить будет никак нельзя, и потому лишиться ее он просто не имеет права!
  "Ашмодай разорви этого проклятого Вавилонского царевича Навуходоносора, который так некстати свалился на его престарелую голову, забитую к тому же решением всевозможных государственных проблем!" С внезапной ненавистью к собственному сыну, подумал царь Соломон, и продолжил свои размышления, направленные в то же самое русло:
  "Ах, если бы мог я знать тогда, что эта изворотливая старая карга Балкинда с волосатыми, словно у дикой свиньи ногами, обведет меня вокруг пальца и все же родит мне наследника! А может быть этот мой новоявленный сынок и стоит своей царственной мамаши - и она вовсе никого от меня не рожала, а все это представление с походом в Святилище ее богини плодородия Иштар - было не более, чем балаганным фокусом, сроднитому который вчера вечером показал на потеху всем моим гостям Вавилонский царевич Навуходоносор, публично обезглавив петуха?!Кстати, ни тушку, ни голову зарубленного им петуха мои слуги, так и не нашли, хотя по моему личному приказу обшарили каждый тефах (1 тефах, или ладонь на иврите, равнялась 4 эцбахам, или1/6 локтя, что составляло 8 сантиметров) дворцового сада.
  "Ну и что с того, что царица Савская тебя такловко обманула?! Неужели бы ты,зная все, что случится сейчас, отказался бы тогда - двадцать пять лет назад, от того кабального договора с Балкиндой, и от обещанных ею десяти тысяч золотых талантов?!Тогда и не построил бы ты на ее деньги Храма, и не собрал бы под его благодатной сенью все двеннадцать колен Израилевых, и не было самого Израильского царства, а пребывали бы все сыны израилевы, по сю пору, аки бездушные скоты, в отвратительном рабстве у филистимлян с египтянами! Нет - никогда не бывать этому, пока я жив и пока Ковчег Завета покоится в Святая Святых Храма! Ашмодай порази меня за такие гнусные и низменные мысли, и вышвырни одного на целых сорок дней в Синайскую пустыню - бесцельно бродить там под палящим солнцем и царапающимкожу хамсином!"
  Мгновенно осадил сам себя Соломон и тут же снова прислушался к шуму, по прежнему доносившемуся из гостевых покоев его дворца. "Вот уж - воистину, не к ночи будь помянут этот предводитель демонов - Ашмодай, уж не он ли причина этого неожиданного ночного шума?"
  В этом израильский царь был абсолютно прав, поскольку такого грубого и беспардонного нарушения покоя в ночное время, не бывало в его Иерусалимском дворце, пожалуй с последнего пожара, ибо обычно на всех слуг Соломона, очень отрезвляюще действовал его закон о сорока ударах кнутом, за нарушение царского покоя, который немедленно приводился в исполнение царскими телохранителями Крети и Плети!
  Сообразив, наконец, что он уже все равно не уснет, до тех пор, пока не узнает всех обстоятельств этого неожиданного переполоха, Соломон поднялся со своего ложа, сразу же попав ступнями босых ног в мягкие кожаные сандалии. Накинул на свое обнаженное тело халат и вышел из душной опочивальни, в слабо освещенный свечами коридор с дежурившими там вооруженными телохранителями, а затем и на портик, где воздух был приятно свеж и чист.
  "Вот бы где расстелить свое ложе и сладко спать в нежных объятиях своей любимой Суламифи!" Неожиданно подумалось Соломону, но он тут же осадил сам себя: "Нет, нельзя, потому что в этом случае его враги гораздо быстрее найдут способ избавиться от него, ибо, как бы не потешался он над беспочвенными страхами воинов из своей личной охраны, постоянно поджидающих душегубов, готовых покуситься на жизнь своего царя, а ведь однажды и они - могут оказаться совершенно правы! Крыша над головой даёт чувство защиты и покоя, а под открытым небом любой человек, даже самый могущественный - беззащитен и гол, словно новорожденный младенец".
  Оба телохранителя с тяжелыми копьями - ромахаминаперевес и отточенными короткими мечами - херевами у пояса, следовали за царем от самой его опочивальни, громко шурша при этом складками своей кожаной одежды и изредка коротко бряцая стальными пластинами доспехов о гарды мечей. Они прошли в дальний конец внутреннего двора, где за тихо струящимся фонтаном, перед серым зданием двухэтажного дворца, смятенно метались четверо слуг с пылающими факелами в руках, отчего ночная темнота становилась ещё непроглядней.
  Из отведенных для него покоев, показался встревоженный Вавилонский царевич Навуходоносор, запахивая на своей широкойволосатой груди шелковый халат, и подпоясывая его узким кожаным поясом с наклепанными на него серебряными бляхами. Увидев подходящего царя Соломона с телохранителями, он решительным шагом направился к нему, но в этот момент начальник царской охраны Бнаягу, котрый судя по всему был здесь уже около часа, метнулся ему наперерез, на несколько шагов опередив царевича, и первым подбежал к Соломону с докладом:
  - Мой царь, твои верные стражники, находящиеся под моим неусыпным контролем, поймали коварного убийцу, который под покровом ночи пробирался с кинжалом в покои твоего гостя - Вавилонского царевича Навуходоносора. Человек этот с виду - невероятно страшный и злой, и от одного только его вида беременная женщина может выкинуть, а ребенок стать заикой! Если бы я вовремя не поднял тревогу, и непослал двоих воинов обследовать галлерею в гостевом крыле твоего дворца, то царевич Навуходоносор был бы уже скорее всего - мертв! Сейчас стражник Фалтий по моему приказу держит и допрашивает негодяя на предмет - кто и как помог ему пробраться в царский двор, и по чьему поручению действовал этот подлый душегуб.
  Все это Бнаягу, выпалил Соломону на одном дыхании, при этом от последнего не ускользнула ехидная усмешка, промелькнувшая на лице царевича Навуходоносора при словах начальника царской стражи о "невероятно страшном и злом человеке, от одного вида которого у беременной женщины может случится выкидыш", а еще о том, что не поспей он вовремя и "царевич Навуходоносор был бы уже скорее всего - мертв".
  - Но, почему тогда мои воины, до сих пор столь суматошно бегают по двору, словно перепуганные куры, если ты докладываешь мне, что твоими стараниями страшный и опасный душегуб схвачен и обезврежен?!
  Недовольным голосом, спросил у Бнаягу царь Соломон, указывая тому на мечущихся по галереям стражников его личной охраны, которые при быстром беге издавали жуткий лязг и дребезг оружия о свои стальные доспехи, слышный во всех дальних и ближних пределах дворца.
  - Дело в том, мой царь, что одному из твоих верных стражников по имени Эолнафан показалось, что убийца был не один, а вкупе с сообщниками - такими же душегубами, как и он сам. И тогда я отдал приказ всей дворцовой страже - обшарить все укромые уголки твоего дворца, и выяснить: не спрятался ли кто в кустах, или за колоннами галерей? Я подумал, что лучше уж сразу проверить все подозрительные места, чем потом казниться этим досадным упущением.
  Гордо ответил Бнаягу на вопрос царя, до предела выкатив при этом грудь и подобострастно пожирая того преданным взглядом, иСоломон, искоса поглядывая на ехидную улыбку, расплывающуюся от слов Бнаягу по лицу царевича Навуходоносора, недовольно хмыкнул ему в ответ:
  - Знаю я этих моих "верных стражников", с их проверками: сейчас они облазят все укромные уголки моего дворца, украдя с кухни вина и мяса столько, сколько смогут унести, а потом их самих придется доставать пьяных изо всех этих укромных уголков!
  Бнаягу, сделав вид, что он не понял намека царя на откровенное воровство своих подчиненных, еще больше выкатил глаза и продолжал неловко топтаться на одном месте, словно стреноженный конь, чем еще больше разозлил Соломона, который грубо прикрикнул на него:
  - Ну, и где же этот ваш душегуб, от одного вида которого, якобы "беременная женщина может выкинуть, а ребенок стать заикой"?!
  Грозно спросил у Бнаягу царь Соломон, похоронив все сокровенные мечты последнего о награде, за его преданность и расторопность, проявленные при поимке несостоявшегося убийцы Вавилонского царевича Навуходоносора, и Бнаягу, тут же встрепенувшись, тотчас же махнул рукой куда-то в темноту, а спустя несколько мгновений, стражник по имени Фалтий подвел к царю Соломону пожилого и низкорослого мужчину, лицо которого представляло уродливую маску из клоков седых волос, проваленного, отвратительно беззубого рта и огромного крючковатого носа, который бы не поместился даже в самую широкую мужскую ладонь!
  Из его порванного во многих местах, и ни разу не стиранного ветхого рубища, видны были выпяченные ребра, волосатые чресла и кривые ноги, с выпирающими коленками. Уродливые, босые ступни пойманного убийцы, были поражающе черны и бесформенны и явственно указывали на то, что никакой это не воин, а самый что ни на есть - бродяга, привыкший питаться объедками со столов путников в гостевых домах и спать где попало!
  - Говори, подлец, кто ты и как попал во дворец?
  С этими словами, напряженный и злой Фалтий с силой вздернул бродягу за вывернутые за спину и связанные ремнем из сыромятной кожи руки, отчего тотрезко наклонился к земле, словно пытаясь повиниться в содеянном, и издал глухой гортанный вопль за которым однако больше не последовало ни единого членораздельного слова.
  - Молчит, разбойник, и ни в какую не желает говорить, ни как он пробрался через ограждающую дворцовую стену, ни от кого узнал как пройти в гостевые покои Вавилонского принца? Я уж его и так и сяк...спрашивал.
  Беспомощно пожав своими дюжими плечами, пояснил Соломону стражник по имени Фалтий, при этом очевидно исчерпав весь свой скудный словарный запас, поскольку его речь тут же подхватил Бнаягу:
  - Фалтий говорит правду, мой царь: ни веревки, ни шеста под стенами не видно - мы всё осмотрели самым тщательным образом, а деревья здесь растут далеко от дворцовых стен и с ветки, пусть даже и самой высокой,через стену никак не перепрыгнешь. Мои стражники клянутся, что через ворота никто не проходил, да его бы и не пропустили ночью без твоего приказа. К тому же, у него на лице начертано, что он - разбойник и убийца!
  - На лице у него начертанно, что он - подлый бродяга, каких полным полно на любом Иерусалимском базаре!
  Немедленно перебил доклад Бнаягу, царевич Навуходоносор и повернувшись к Соломону, он произнес со спокойным достоинством:
  - Я всю свою жизнь сражался и убивал в бою только настоящих воинов, и меня всегда пытались убить - только настоящие воины и только в честном бою, а потому мне нет дела до какого-то человеческого отребья, вроде этого, ибо не пристало Вавилонскому принцу и наследнику Иудейского царства, иметь врагов подобных этому голодранцу! Не боюсь я и того, кто наслал на меня этого нечестивца, ибо за этим деянием чувствуется не твердая и расчетливая решимость настоящего мужчины, а истеричный припадок полоумной женщины, от которой может исходить только лишь шум, но никакого реального дела!
  С этими словами, царевич Навуходоносор, демонстративно повернувшись спиной к пойманному незнакомцу, горделивой походкой направился в отведенные для него гостевые покои, однако на половине своего пути он был внезапно остановлен возгласом царя Соломона:
  - Но, покушение на особу царской крови и наследника моего престола - это очень серьезное преступление, которое необходимо расследовать и выявить его истинных зачинщиков!
  Царевич Навуходоносор, не оборачиваясь, махнул рукой: пустое мол все это, и не стоит оно больше моего внимания, продолжая свой путь и очень скоро скрылся за колоннадой галереи гостевого крыла Иерусалимского дворца царя Соломона.
  - Кто поймал этого бродягу, Фалтий, или кто-то иной из моих стражников?
  Спросил царь Соломон, проводив глазами Навуходоносора и снова оборачиваясь к Бнаягу для решения этой новой насущной для него проблемы.
  - Нет, мой царь, это сделал не Фалтий, хотя он и считается самым могучим и опытным из всех твоих телохранителей Крети и Плети, но этого разбойника заметил и изловил самый молодой стражник по имени Валак, и при этом он сам оказался опасно ранен, поскольку этот нечестивец успел ударить его своим острым кинжалом прямо в грудь.
  Ответил на вопрос Соломона, начальник его стражи Бнаягу, показывая при этом взглядом на воина, в котором Соломон с трудом признал теперь самого молодого и смазливого из телохранителей, входивших в гарнизон охраны своего иерусалимского дворца, ибо его низко наклоненное лицо из-за длинных и слипшихся от пота волос, было едва видно в колеблющемся свете факелов.
  Валак с трудом стоял на ногах, прислонившись спиной к дворцовой стене и не выпуская при этом из своей правой руки короткого и тяжелого протазана - копья с широким и длинным, словно у боевого кинжала, наконечником, выкованным из прочнейшей дамасской стали,на которое юноша опирался всем своим весом. Свою левую руку юный воин старательно прижимал к груди, очевидно прикрывая ей рану, нанесенную ему кинжалом, о котором говорил в докладе Соломону начальник его дворцовой стражи - Бнаягу, при попытке схватить пробравшегося во дворец незнакомца.
  В этот моментпоследние силы оставили раненного Валака, он покачнулся и начал медленно опускаться на землю, тщетно хватаясь за масивное древко своего протазана, в попытке удержать тело в вертикальном положении. Наконец, юношаиздав отчетливо слышный жестяной лязг металла о камень, неловко завалился на бок, бессильно закрыв глаза и уподобившись тому - самому петуху, которого вчера вечером зарезал у всех на глазах, Вавилонский царевич Навуходоносор.
  - За лекарем Бехером уже побежали в гостевые покои, поскольку он не уходил домой и вчера вечером долго лечил Ахисара, припарками и мазями, задержавшись во дворце до полуночи.
  Тут же удрученным тоном произнес начальник дворцовой стражи Бнаягу, не глядя в глаза Соломону, словно бы он только сейчас почувствовал себя виноватым за это тяжелое ранение, полученное одним из своих подчиненных. И следом за этим, будто не зная к чему себя применить, он со зверским выражением лица, набросился на пленника, вырвав того из рук Фалтия и принялся грубо встряхивать его за плечи, выкрикивая ему в лицо, заросшее клоками седой шерсти, обвинения и угрозы, пополам с непотребными ругательствами:
  - Ах, ты - яхатихат хара (зловоннаякуча испражнений - иврит), какого воина ты только что погубил своим кинжалом! Моя бы на то воля - я сразу бы тебя прикончил, ибо такая мразь, как ты, не должна жить в Священном Иерусалиме, и дышать одним воздухом с порядочными, богобоязненными людьми! Да что с ним говорить, мой царь - только время зря расходовать! Разреши твоим воинам с ним позабавиться - пусть потренируются на нем в метании копий, или в стрельбе из лука, ведь крови неприятеля они давно уже не видали и порядком соскучились по ней. Хотя, это и не враг вовсе, а обычный ползучий гад, которого должно немедля стереть в пыль, чтобы ничто о нем больше не напоминало.
  Царь Соломон, поддернув длинные полы своих ночных одежд и встав на одно колено, опустился ближе к лежавшему на земле раненному Валаку, и колеблющийся свет факелов не помешал ему увидеть мертвенную бледность лица стражника. Он повернул его на спину и отвел холодную, безжизненную руку от груди, на которой расплылось огромное черное пятно крови.
  - Бнаягу, помоги мне снять с него ремни доспеха!
  Приказал начальнику своей охраны Соломон, тем временем приподнимая и отжимая пальцы Валака от древка копья, которое тут же с тяжким лязгом упало на землю подле него.
  Вдвоем, они освободили раненного стражника от кожаных перевязей, скрепляющих медные пластины доспеха на груди и спине и обнажили его грудь со страшной раной: в левой подмышечной впадине, как раз там, где с небольшим зазором сходились медные пластины воинского доспеха, чернел узкий и очень глубокий разрез - след от удара кинжалом, из которого толчками выталкивалась густая и практически черная кровь. Удар кинжала пришелся в единственное незащищенное доспехом место на теле воина и Соломону теперь стало дурно от приторного запаха свежей крови, но он преодолел себя и зажал рану ладонью, ощущая пульсирующие толчки крови между своими плотно сжатыми пальцами. Валак с трудом приоткрыв глаза, и взглянув на близкое к нему лицо царя, отсвечивающее тусклыми бликами в неровном свете факела, и пересиливая собственную слабость, прошептал:
  - Мой царь, это я открыл дворцовые ворота перед этим человеком, по приказу...
  Раненный юноша замолчал, очевидно ненадолго потеряв сознание, но даже этих произнесенных им слов, вполне хватило для того, чтобы Бнаягу сравнялся с ним в мертвенной бледности своего лица.
  - Мой царь, клянусь тебе здоровьем своих собственных детей, что это не я отдал Валаку столь предательский приказ!
  Покачнувшись, словно пьяный, пробормотал себе под нос Бнаягу и царь Соломон, взглянув ему прямо в глаза своим страшным немигающим взглядом, обычно не предвещавшим ничего хорошего, также тихо ответил:
  - Этому юноше незачем лгать, ведь он находится на пороге смерти. А то, что этот бродяга попал во дворец с помощью кого-то из моей дворцовой охраны - понятно и без его признания! Вопрос лишь в том - с чьей помощьюпроник сюда этот убийца, и кто этот предатель, заслуживающий самой страшной и мучительной казни, какая только существует в моем царстве?!
  В этот момент, Валак снова открыл глаза, сделав это с таким усилием, как будто к векам его глаз были привешаны гири, весом по четыре гекаты каждая (в системе мер и весов древнего Израиля, геката равнялась одной четверти ойпе, что составляло 8,56килограмма). Очевидно, что вместе с потерей крови, его уже покинуло и зрение, однако мысль, которую он пытался донести до царя, юноша помнил отлично и начал говорить с тех слов на которых он до этого потерял сознание:
  - ...я впустил этого человека во дворец, по приказу...
  Валак снова надолго замолчал, однако при этом уже не теряя сознания и прикладывая мучительные усилия для того, чтобы произнести имя предателя, и это наконец-то ему удалось:
  - ...по приказу царевича Ровоама...и он же приказал этому человеку ударить меня кинжалом, когда я закрывая ворота повернулся к нему спиной! Он бы...никогда не справился со мной, если бы...
  И без того слабый и безжизненный голос юноши начал угасать на глазах, но Соломону и так уже стала ясна вся картина неудавшегося покушенияна Вавилонского царевича Навуходоносора. Произошло как раз то, чего он больше всего опасался: ослепленный ревностью и обидой царевич Ровоам, не имея достаточно времени для того, чтобы спланировать и подготовить более или менее профессиональное покушение на своего неожиданного соперника в борьбе за наследную власть над Иудеей, потихоньку улизнул из-за пиршественного стола и найдя на улицах Иерусалима первого попавшегося бродягу, провел того во дворец, вручив ему кинжал и объяснив кого он должен был этим кинжалом поразить.
  Да, все было именно так, как он и предполагал, вот только смерть этого юноши - никак не входила в планы царя Соломона. Продолжая оставаться коленопреклоненным перед смертельно раненным Валаком, Соломон поднял глаза на начальника своей дворцовой стражи Бнаягу, к лицу которого снова приливала кровь, окрашивая его щетинистые щеки свежим румянцем, после покрывавшей их только что мертвенной бледности.А вместе с жизненными красками, наполнявшими его дущу после мертвящей пустоты страха перед неминуемой казнью, к Бнаягу возвращалась и способность соображать. Царедворец до мозга костей, он мгновенно сообразил, что за словами юноши, готовящегося с минуты на минуту предстать перед Всевышним, пролегла та грань родственных отношений между людьми, обличенных царской властью, за которую не позволено заступать никому из простых смертных, не относящих себя к сонму избранных помазанников Божьих. А потому, Бнаягу торопливо вскочив на ноги, свирепо налетел на топтавшегося неподалеку Фалтия, все еще сжимавшего в своих дюжих руках конец сыромятного ремня, которым были связаны руки пойманного душегуба:
  - Ты почему все еще торчишь здесь?! А ну, немедля отведи этого разбойника в клеть для овец, запри там под замок и встань рядом с нимна страже для того, чтобы он не сбежал отсюда, пока наш царь не решит какой казни его предать поутру!
  Отогнав стражника, который мог услышать то, что его ушам слышать было непозволительно, Бнаягу так же ревностно бросился проверять посты у других ворот дворцовой стены. И еще долго в темноте был слышен его могучий бас, разносящий непотребными ругательствами своих подчиненных за нерадивость техв сторожевой службе по охране царского дворца. Соломон облегченно вздохнул: все обошлось как нельзя к лучшему, и кроме этого смертельно раненного юноши, умиравшего сейчас у него на руках, ничего страшного больше не случилось. Разумеется, что Вавилонский царевич Навуходоносор сразу же догадался о том, что покушение на него было организованно старшим сыном Соломона - Ровоамом, но как благородный человек постарался этого не заметить, и уж конечно не раздувать из всей этой истории показательного судилища, ибо в этом достаточно щекотливом вопросе затрагивалась честь всего Соломонова рода!
  "Но, раз уж все сложилось так, а не иначе, то почему бы не извлечь из всей этой ситуации пользу для себя?!" Принялся размышлять царь Соломон, совершенно позабыв про раненного юношу, уже начавшего биться в агонии у его ног. "В конце концов, мне ведь нужен будет гонец, который отвезет мое послание Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару, с предполагаемым временем прохода каравана Навуходоносора через его владения, так почему бы не воспользоваться для этого деликатного поручения, вот этим пойманным бродягой, словно специально посланным мне свыше?!
  Ведь он, как никто иной, отвечает всем необходимым требованиям для исполнения подобного щекотливого поручения, поскольку не является ни моим слугой, ни даже вероятно и моим подданным, и никому даже и в голову не придет мысль о том, что он может быть как-то связан со мной! Итак, решено: я немедля же напишу письмо Ассирийскому царю Тиглатпаласару, и передам его этому бродяге с подробными инструкциями, а после этого, Бнаягу выведет его в пустыню за городские ворота под предлогом предания его казни вдали от Священных стен Иерусалима, и там отпустит его, показав ему кратчайший путь в Ассирийское царство.Вавилонскому же царевичу Навуходоносору, все это будет представленно таким образом, будто бы я решил не осквернять праздника присутствия в Иерусалиме наследника Иудеи, публичной казнью этого бродяги, а приказал зарыть его связанным в песок далеко в пустыне!".
  В этот момент мысли царя Соломона, были прерванны тягостным стоном, сорвавшимся с запекшихся и почерневших губ Валака и одновременно с этим стоном, юноша пришел в сознание и открыл глаза.Несколько секунд он силился произнести что-то своими пересохшими губами, а когда не смог этого сделать, устремил на Соломона свой влажно блестящий взгляд, наполненный немой мольбой и уподобившись при этом умирающей лошади, сломавшей на скачках ногу.
  - Я отомщу за твою рану, мальчик и смерть разбойника, нанесшего ее тебе - будет долгой и мучительной, поверь моему слову! А вот и мой прославленный лекарь Бехер показался - он вне всякого сомнения вылечит тебя, Валак - слышишьты меня?! Только не закрывай глаза и не смей умирать - это приказываю тебе я, твой царь Соломон! Верь мне, мальчик, верь моему лекарю Бехеру, ибо он уже многих безнадежных вернул к жизни и поставил на ноги, и ты тоже, вне всякого сомнения - выздоровеешь, ведь рана твоя не опасна для жизни.
  Глядя юноше в глаза, словно молитву, торопливо твердил царь Соломон, прекрасно понимая при этом, что Валак уже отходит в мир иной, и что нанесенная ему кинжалом рана - смертельна, и совершенно не оставляет ему шанса выжить. В этот момент, Валак собрав последние силы еле слышно прохрипел в ответ на увещевания своего царя:
  - Я не хочувот так...умирать...только не так...в бою я бы...
  Не закончив своей фразы, Валак потерял сознание и подошедший лекарь Бехер, опустился перед ним на колени, осмотрел рану и глухо произнес, скорбно покачав при этом своей седой головой:
  - Слишком глубокое проникновение кинжала в тело, привело к обильной потере жизненных соков. После подобного удара никто не выживает. Я бессилен помочь этому юноше, ведь караванщик душ Малхамовес уже отправился за ним в путь.
  - Бехер, сделай всё возможное, ибо я не хочу его смерти. Валак нужен мне живым и здоровым. Если тебе необходимы будут какиенибудь редкие лекарства для этого, то ты немедленно скажи мне, и тебе их доставят прямо из моих личных запасов!
  Не терпящим возражения тоном, вымолвил царь Соломон, вставая с колен и мгновенно снова превращаясь во всесильного Владыку, не принимающего возражений от своих подданных, какими бы логичными и обоснованными они ни были. Хотя, он отчетливо сознавал тщетность любых стараний, ибо сам прекрасно видел, что удар убийцы был слишком силен и точен и спасти Валака теперь могло лишь чудо, которое люди обычно приписывают божественной силе, однако, Соломон лучше всех остальных знал, что все чудеса на земле - делаются людьми, а богам они приписываются лишь для усиления эффекта.
  "Вот сейчас, как нельзя кстати, пригодилось бы умение воскрешать к жизни и излечивать смертельные раны, которым вчера так похвалялся перед моими гостями царевич Навуходоносор. А заодно можно было бы и испытать его в настоящем деле, с умирающим от раны человеком, а не ловко подмененным в темноте петухом!" Внезапно подумал Соломон, но тут же отогнал от себя эту мысль:
  "Разве в силах сейчас кто нибудь заставить Навуходоносора, еще раз продемонстрировать свое магическое искусство, когда на него только что совершено подлое покушение под покровом ночи?! Даже мне бы не удалось это сделать, поскольку в этом случае, Вавилонский царевич просто кинул бы мне в лицо обвинение в том, что это покушение подстроил мой собственный сын - Ровоам, вот пусть теперь, дескать, он и воскрешает к жизни раненного по его приказу юношу!
  Нет, все таки Навуходоносор - достойный сын своей хитрой и коварной мамаши, Царицы Савской! И он не клюнет на эту мою уловку с воскрешением, ведь не даром же он не потребовал от меня немедленной казни пойманного злодея, и расследования покушения на него, а демонстративно отстранился, заявив, что ему нет до всего этого никакого дела, намеренно устранив таким образом всяческий повод для просьбы к нему сотворить чудо!"
  Между тем, царский лекарь Бехер начал обрабатывать ранустражника Валака, поливая ее каким-то пахучим бальзамом, после чего, он присыпал рану кровоостанавливающим порошком и закрыл ее тряпицей, пропитанной лечебной мазью, хотя признаться по чести, маститый лекарь и не видел совершенно никакой необходимости в применении кровоостанавливающих средств, ибо вся кровь, какая могла - уже давно покинула это молодое тело. Закончив свои манипуляции, Бехер снова прижал руку стражника к груди, придавив таким образом к ране повязку, чтобы она не соскальзывала и подняв голову, уже собирался было что-то сказать Соломону, как вдруг, Валак широко открыл глаза и, не моргая уставился на звезды, словно бы прощаясь с ними. Бехер, тяжело вздохнув, закрыл ему глаза пальцами, и снова подняв голову на царя, скорбно кивнул ему головой, подтверждая очевидное.
  - Проводник отлетевших душ - Малхамовес уже пришел за душой Валака и увел ее с собой в Ган-Эден.
  И Соломону только и оставалось, что кивнуть ему в ответ:
  - Призови себе помощников из числа моих слуг, и сделайте с телом Валака все, что подобает делать в таких случаях.
  Отвернувшись от этого скорбного зрелища и уже больше не удостоив ни мертвого воина, лежавшего на террасе, ни лекаря, скорбно стоявшего над ним, царь Соломон целенаправленно устремился в хозяйственное крыло своего Иерусалимского дворца, где в одной из овечьих клетей под охраной стражника Фалтия, сидел пойманный убийца.
  "Всему назначены свой час и свое время: время - молчать и время - говорить, время - казнить и время - миловать, время - сохранять и время - предавать!" На ходу размышлял он, в уме прикидывая канву своей будущей беседы с пленником, который по его коварному замыслу, должен был стать его посланником к Ассирйскому Владыке Тиглатпаласару.
  Едва только Соломон вошел в длинное, с низкими сводами помещение, уставленное во всю свою длинну клетями, сколоченными из массивных деревянных брусьев, в которых обычно содержались не только коровы и овцы для царского стола, но и дикие звери для царской забавы, как от крайней клети к нему метнулся стражник Фалтий и протянул Соломону острый хеттский кинжал из халколивана, с расширяющимся к рукоятке обоюдоострым клинком, на котором запеклась кровь Валака.
  - Орудие убийцы.
  Коротко прокомментировал свой жест угрюмый стражник и Соломон, взяв из его рук оружие за деревянную рукоять и слегка морщась от вида запекшейся на лезвии крови, в упор взглянул на пленного бродягу, со связанными за спиной руками, сидевшего на подстилке из соломы в углу овечьей клети.
  - Кто дал тебе этот кинжал?
  Строго спросил Соломон у пленника, упорно молчавшего и почти не реагировавшего на все происходящее вокруг него.
  - Ты не мог его купить, ибо это - слишком дорогая вещь для такого оборванца, как ты и совсем не по твоим средствам! Найти его - ты тоже не мог, потому что в моем царстве дорогое оружие не валяется на улицах, как впрочем и вообще - не валяется никакое оружие.
  Вслух принялся рассуждать Соломон, искоса поглядывая на пленника и считывая его реакцию на свои слова.
  -Фалтий, а ну-ка подними ему голову, чтобы я смог заглянуть в глаза этому подлому убийце!
  Распаляя себя своими же словами, возвысил голос Соломон и стражник, вздрогнув от его крика, торопливо бросился выполнять приказание царя. Сорвав с клети толстую стальную цепь, какими обычно приковывают опоры подъемных мостов через городские рвы, Фалтий шагнул внутрь и грубо схватив пленника за безобразные клочья на лице, вздернул его голову вверх и повернул его лицом к Соломону.
  -Мы знаем, кто ты и зачем ты тайком пробирался в гостевые покои к Вавилонскому принцу, но не знаем только лишь одного - кто тебя послал туда? Назови мне его имя и тогда я может быть, захочу облегчить твою незавидную участь, ибо знаешь ли ты, какая участь уготованна тем, кто покушается на незыблемые устои царской власти, либо на самих царственных особ, в моем царстве?
  В своей последней фразе, Соломон возвысил голос практически до крика, но связанный по рукам мужчина продолжал тупо и бессмысленно, если даже не отрешенно, смотреть на царя, словно втайне издевался над его пустыми угрозами. Царь Соломон часто встречал подобных фанатиков, которые, казалось, откровенно наслаждались своими мучениями, однако ему следовало проверить предел его моральной прочности и реакцию на страх, поскольку он собирался поручить ему дело без малого - государственной важности, от которого теперь, возможно, зависело само будущее всего Израильского царства!
  "А для подобной проверки хороши все без исключения способы: и боль и страх смерти, и жажда почестей, женщин и наживы - все сгодится для того, чтобы превратить это жалкое существо в орудие божественного провидения и провозвестника Его воли!" Размышлял про себя Соломон, знаком приказывая стражнику, чтобы он обращался с пленником - пожестче, и Фалтий, поняв своего повелителя как надо, мгновенно вздернул руки пленника повыше, чтобы чудовищная боль в вывернутых плечевых суставах, заставила его говорить правду, и вообще - говорить, но тот, лишь снова поник головой не отвечая на вопрос Израильского царя.
  - Ты его не придушил, Фалтий? Похоже, что он от боли потерял дар речи, а ну-ка подними его голову и не дави так сильно ему на горло, ибо мне он нужен живым.
  Забеспокоился царь Соломон, наблюдая за поникшим в дюжих руках своего стражника, косматым бродягой.
  - Он не промолвил ни слова, с тех пор как его схватили, и не скажет ничего и впредь, мой царь! Я прекрасно знаю подобных упрямцев - они будут молчать, пока несколько раз не огреешь их плетью до рассечения кожи, а еще лучше - кнутом, да так, чтобы из под рассеченного мяса проступили оголенные ребра! Разреши мне несколько раз перетянуть его ременной плетью, царь?! Его ведь даже и оголять не нужно - от одного моего удара последние лохмотья спадут с тела этого бродяги.
  С этими словами, Фалтий угрожающе занес свою семихвостую плеть, со множеством закрепленных на ее длинных ремнях стальных шипов, но Соломон внезапно остановил его резким и повелительным жестом.
  - Не спеши, а то еще чего - доброго убьешь его одним своим ударом, и лишишь удовольствия моих гостей, а заодно с ними и Вавилонского принца, насладиться видом его мучений во время уготованной для него лютой казни!
  Вкрадчивым голосом произнес царь Соломон, и глядя в мутные глаза пленника, принялся спокойно и деловито объяснять ему все подробности изуверских истязаний, которым, якобы должны были его подвергнуть с восходом солнца:
  - Казнь, под названием "скафеум", которой я прикажу подвергнуть тебя с первыми лучами зари, начнется прямо здесь, в этой - самой клети. И начнется она с того, что тебе разожмут ножом зубы и насильно вольют в твой раскрытый рот целый кав(в системе мер и весов древнего Израиля один кав равнялся четырем логам, или 1/6 сева, что составляло 2,16 литра)прокисшего молока, размешанного пополам с забродившим медом.
  А когда ты больше не сможешь сдерживать в себе своих зловонных испражнений, как не в силахроженница удержать во чреве отходящие от плода воды, то тебя обмазав ими с головы до ног, свяжут цепями и возложив в большое медное корыто, выставят прямо в нем под палящие лучи солнца, рядом с Сильванскими (Мусорными) Вратами, через которые из Иерусалима каждый день выносят все нечистоты. И тогда, уже к закату солнца, все твое тело будет кишеть самыми отвратительными гадами, которые будут не только заживо пожирать твою плоть, но оставлять в твоем теле своих мерзких и прожорливых личинок!
  Однако, умрешь ты только лишь к исходу третьих суток, поскольку лучники со стен, будут отгонять от твоего зловонного и заживо пожираемого червями тела, всех крупных хищников - вроде собак и шакалов, которые могут в один миг перегрызть тебе горло, убив и таким образом избавив тебя от заслуженных тобою мучений. И вот когда ты ощутишь в своем чреве сонмища копошащихся мерзких членистых тварей, то ты уже не сможешь молчать так, как молчишь сейчас, а твой голос услышат далеко за пределами Сильванских Врат Иерусалима! Ну, и как тебе нравится подобная перспектива твоей дальнейшей и очень недолгой, прямо скажем, жизни?!
  Соломон, закончив, наконец, свой изобилующий страшными и отвратительными подробностями рассказ, наклонился и в упор взглянул в мутные глаза связанного пленника, с удовольствием отметив в них отчетливое шевеление ужаса.
  "Стало быть не настолько ты и безмозглый, сколь и не лишен живой фантазии, раз мои слова о такой изощренной казни, как скафеум - смогли породить ужас в твоих глазах!" Решил про себя Соломон, выпрямляясь и оборачиваяясь на звук приближающихся к клети легких шагов.
  По длинному и узкому коридору скотного загона дворца, к нему приближалась рабыня Зара с небольшим серебряным кувшином в руке. Вышколенная умница, много лет прислуживавшая Соломону во дворце, сразу же догадалась, что ему нужно, когда увидела как ее повелитель склонился на террасе над окровавленным телом Валака, прикасаясь к нему своими руками. Рабыня, не глядя ему в глаза, почтительно склонилась перед ним, в ожидании когда он подставит руки под струю воды из кувшина и Соломон хмуро вымыл ладони от крови, вытеревих о свое ночное одеяние, в котором он по прежнему оставался, несмотря на приближение утренней зари.
  В этот момент, в узкое и длинное окно скотного загона, едко пахнуло горелым земляным маслом (так древние израильтяне называли нефть) и Соломон, подойдя к стене и выглянув в окно, увидел как его слуги деловито тушили факелы на террасе, окуная их в песчаные кучи. На дворе быстро рассветало и скоро из-за вздымающихся ровной стеной черных Моавитских Гор, должны были вспыхнутьпервые раскаленные лучи отдохнувшего за ночь Солнца. Находясь практически в зените, тоскливо угасала в небе звезда Ашер (название Полярной Звезды на древне шумерском наречии), растворяясь в стремительно бледнеющейчерноте предутреннего небосвода.
  Соломон понял, что ему пора торопиться, ибо с первыми лучами зари все хозяйственные помещения его дворца, наполнятся толпами снующих слуг и рабов, и поговорить по душам со своим пленником, склонив его на службу к себе, он уже не сможет до следующей ночи. А в этом щекотливом и опасном деле, какое Соломон задумал осуществить при помощи этого пойманного бродяги, ему дорога была без преувеличения - каждая минута!
  Еще раз вдохнув глоток воздуха с внутреннего двора, в котором теперь была растворена гарь от погасших факелов, совершенно забившая аромат благоухающих цветов с цветочных клумб, царь Соломон подошел ближе к клети и протянув свою руку, поднял пойманному бродяге голову за подбородок. Взгляд его мутноватых глаз по прежнему не выражал ничего, кроме тупой покорности ожидавшей его участи, а Соломону нужно было пробудить в этих глазах хоть какое-то движение мысли, а кроме этого - еще желательно и все мыслимые и немыслимые человеческие пороки и чувства, чтобы ухватившись за них, словно за веревки, перетащить этого бродягу на свою сторону и крепко привязать ими к себе.
  - Унеси кувшин, а заодно сходи и разыщи танцовщицу Авишаг, и если только она не в покоях у вавилонского царевича Навуходоносора, то немедля приведи ее сюда!
  Хмуро бросил Соломон свой приказ, продолжавшей топтаться на одном месте рабыне Заре, и женщина понятливо кивнув головой, неслышной тенью скрылась в длинном и узком коридоре. Владыка Израиля, продолжал рассматривать пойманного бродягу, бессильно копошащегося в могучих руках своего стражника Фалтия, и, кажется, даже держащегося за них для того, чтобы не упасть на устланный соломой пол, и сейчас, глядя на это тщедушное тело, едва прикрытое вонючими и никогда не стиранными лохмотьями, Соломону трудно было поверить в то, что он и есть причина сегодняшнего ночного переполоха, и даже смерти одного из лучших своих телохранителей.
  "Для того, чтобы нанести такой точный и сильный удар кинжалом, необходимо как следует оттренировать этот удар в битвах или на поединках, но судя по внешнему виду, этот бродяга не то что никогда в жизни не бывал на поле брани, но даже и боевое оружиедержит в своих руках - впервые. И тем не менее, ему удалось убить крепкого, словно молодой бычок, и уже достаточно опытного воина Валака, с одного удара! Даже дюжему и опытному в бою Фалтию, вряд ли удалось бы так ловко и легко вогнать клинок в щель между медными пластинами воинского доспеха, а этот тщедушный бродяга не просто сделал это, но еще и нанес свой удар мгновенно, практически не целясь и к тому же находясь в полной темноте! Нужно проверить его реакцию на боль, так, как я только что проверил его реакцию на страх перед долгой и мучительной смертью."
  Подумал про себя Соломон, и снова повернувшись к Фалтию, который продолжал удерживать пленника в согбенном положении на полу овечьей клети, он решительно приказал ему:
  - Фалтий, ты недавно утверждал, что своей ременной плетью сможешь развязать этому бродяге язык? Так сделай это сейчас же, и не медли!
  Фалтий получив от своего царя подобный приказ, послушно разжал пальцы и связанный пленник, беспомощным мешком, наполненным нечистотами и с безжизненно болтающейся в разные стороны головой, шлепнулся на соломенную подстилку пола так, словно бы его тонкие ноги не держали сухопарое тело, и сжался на полу в комок,напоминая своей позой находящийся во чреве роженницы - зародыш, ожидая в такой позе последующего избиения. Следом за этим стражник Фалтий, освободив себе руки, легким и заученным многими годами службы движением, выхватил из-за своего широкого ремня, заткнутую за него плеть со свернутыми кожанными хвостами, и широко размахнувшись ей, нанес по спине пленника первый удар.
  Развернувшись в воздухе, ременная плеть звучно щелкнула по худой спине пленника, мгновенно сорвав с него последние остатки лохмотьев и тотчас же снова взлетела в воздух, зависнув над согбенной спиной бедняги.Царь Соломон с жадностью и нескрываемым удивлением, следил за тем, как все семь ременных хвостов курбаша (плети), утыканных стальными шипами, раз за разом взлетая в воздух, обрушивались на костлявую спину пленника, оставляя на ней вздувшиеся багровые полосы. Через минуту, на худой и костлявой спине избиваемого бедолаги, цвел уже целый букет багрово - красных соцветий из полос и точек, грозя вот - вот обнажиться кровоточащей плотью, однако, он по прежнему не проронил ни звука.
  -Все Фалтий, хватит!
  Решительно приказал Соломон своему телохранителю, останавливая избиение, грозившее превратиться в убийство, и увлекшийся стражник, мгновенно обернул все семь хвостов своей плети, вокруг рукояти и тяжело дыша отошел к стене клети, а Соломон снова подошел к сидевшему на полу бродяге и обратился к нему:
  - Зачем ты пришел с кинжалом ночью ко мне во дворец, будто пустынный разбойник? Расскажи мне все без утайки: кто тебя послал и зачем? И я тогда отпущу тебя домой к твоей семье и детям с миром, даю тебе свое царское слово! У тебя ведь есть семья и дети?!
  Ласково, и совершенно без угрозы в голосе, спросил у своего пленника царьСоломон. Обычно от его бархатистого, доверительного баритона размягчались даже самые каменные сердца, никто не оставался равнодушным, ибо в голосе Израильского Владыки, несомненно, была заключена немалая власть над людьми. Но, этот плюгавец по прежнему никак не отреагировал на слова царя, словно бы тот и не к нему вовсе обращался! Пленник имел жалкий вид вечного раба, которого хозяин выгнал из дома чтобы не кормить лишний рот,из-за его полной неспособности работать, или пагубного пристрастия к маковому соку.
  "Возможно, что семьи у него никогда и не было? Хозяин - вот то единственное, что есть у таких ущербных людей! К сожалению, и среди евреев часто встречаются подобные выродки, которые безразличны к судьбе Богом избранного народа, не чтят заповедей Моисея, не женятся и не имеют детей по разным причинам: то ли по своему мерзкому пристрастию к мужеложству - содомскому пороку, поразившему иудейское общество еще со времен Авраама, то ли скотоложства, коему предаются, большей частью, пастухи?!"
  Размышлял Соломон, припоминая многие отвратительные пороки, водившиеся за его соплеменниками с самых древних времен. И действительно, похожие на него, и такие же горемыки, как он, обычно целыми днями просиживали на людных площадях и улицах Иерусалима, в тупом ожидании сердобольных прохожих, которые проявят жалость при виде их убогого облика и наконец-то бросят им на колени чтонибудь съестное.Этого подаяния им хватало, чтобы заглушить чувство голода и ни о чем не беспокоиться до следующего подношения. Соломон не понимал их, ибо твердо знал, что человек не должен вот так вот - бездумно существовать, словно глупая овца или трава под ногами, ведь это равносильно добровольному оскоплению, членовредительству, которое не позволяет полноценно наслаждаться всеми прелестями бытия!
  "Однако, для подобных жалких и низменных существ, живущх подаянием и развлекающих себя отвратительным мужеложеством на улицах Иерусалима, этот бродяга - на удивление стоически вынес побои Фалтия! Да, и обещание скорой и лютой казни, хоть и произвело на него должное и сильное впечатление, но тем не менее - не сломило его духа.Интересно, мой старший сын Ровоам знал этого бродягу прежде, или же натолкнулся на него совершенно случайнотолько лишь вчерашней ночью? Подобная крепость духа и невзрачный вид - будут очень кстати для моего лазутчика, а его несомненная верность Ровоаму, которую он только что так убедительно доказал, не позволит ему продать меня вавилонянам, или хеттам по пути к Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару!"
  Размышлял про себя царь Соломон, с удовольствием отмечая необыкновенно крепкий дух пленника, который вне всякого сомнения прекрасно понимая, что ему грозит скорая и страшная смерть за все содеянное им этой ночью, но тем не менее - все равно не выдавал своего хозяина, каковым являлся старший сынСоломона - царевич Ровоам.
  Между тем, солнце уже выглянуло своим краешком из-за зеленой шапки сикамора, видимого в самой верхушке узкого окна, и в душном, пропахшем скотиной помещении, сразу же сделалосьневыносимо жарко. Еще какой нибудь час, и наступивший новый день напомнит всем слугам и рабам его Иерусалимского дворца о множестве неотложных дел, которые призовут сюда множество людей и помешают далекоидущим стратегическим планам Израильского Владыки, коварный и изворотливый разум которого, вдруг неожиданно спасовал перед мощью враждебного духа и моральной силы своего убогого пленника!
  - Ты же меня знаешь, своего царя - я справедлив и великодушен к сирым и убогим подданным своим, и если ты сейчас всё и без утайки расскажешь мне: кто тебя послал и зачем, то я немедля отпущу тебя, и даже дам тебе в награду за это немного золота, если назовешь мне имя своего хозяина, пославшего тебя на это убийство. Знай, что я вовсе не сержусь на тебя, ибо догадываюсь, что лишь крайняя бедность вынудила тебя дать согласиеи пойти на подобное преступление. Возможно, что тебя силой к нему приневолили и хотя это, конечно же - далеко не оправдание для тебя, но дает хоть какое-то понимание твоего поступка. Ну же, говори, только не молчи истуканом, я ведь могу и разозлиться и тогда не посмотрев на то, что ты беден и жалок - действительно предам тебя самой страшной казни, какая только существует в моем царстве!
  Снова попытался "сделать заход" царь Соломон, воздействуя на пленника лаской, но губы ночного пришельца при этом даже не шевельнулись. Он продолжал невидяще и обречено смотреть перед собой, словно понимал тщетность всех своих усилий, направленных на изменение своего собственного безвыходного положения, и тут царя осенила внезапная догадка:
  - Отпусти его руки и разожми ему ножом рот, а потом загляни внутрь и проверь: не вырезан ли часом у этого бродяги язык? А то ведь, в некоторых халдейских племенах отъявленным лжецам отсекают кончик языка, чтобы честные люди не страдали от их неумеренного вранья!
  Приказал Соломон своему стражнику, заодно поясняя ему свою догадку, которая могла явиться причиной упорного молчания их пленника, и Фалтий грубо залез пальцами в щербатый рот бродяги и с силой вытянул оттуда на всю длинну его широкий язык, который был без всякого видимого изъяна.
  Исполнив приказ своего царя, Фалтий продолжал молча смотреть на него, ожидая дальнейших указаний Соломона и не понимая его глубокой задумчивости.Сильный, но недалекий умом воин, недоуменно переводил свой взгляд то на внешне раздосадованного Соломона, то на поникшего в его руках пленника, который, почувствовав относительную свободу от сильных рук Фалтия, вдруг несколько оживился, даже позволив себе оглянуться на внешнюю решетку клети, из-за которой послышался звук быстро приближающихся легких шагов.Эти же шаги, вывели из состояния задумчивости и самого царя Соломона. Подняв голову, он встретил вопросом двух подошедших к нему женщин, обращаясь при этом только к одной из них, так будто бы второй и не было с ней рядом вовсе:
  - Где ты нашла ее, Зара?
  И престрарелая рабыня, прежде приносившая Соломону воду в серебрянном кувшине, для омовения его окровавленных рук, указав взглядом на юную танцовщицу Авишаг, с плохо скрываемой тревогой,пояснила царю:
  - Я нашла Авишаг в покоях вашего старшего сына - Ровоама, мой господин, но поскольку Авишаг уже собиралась идти на рабскую половину дворца, то я сочла возможным привести ее к вам сюда.
  И Соломон, милостиво улыбнувшись своей престарелой и исполнительной рабыне, ответил:
  - Ты в точности исполнила мое поручение и я доволен тобой! А теперь иди занимайся своими делами и скажи моему старшему повару Адонираму, чтобы он не присылал сюда ни слуг, ни рабов еще как минимум час, поняла меня?
  Зара, торопливо закивав непокрытой, как и положенно было всем рабыням, головой повернулась и торопливо удалилась вдоль по узкому коридору, а Соломон, дождавшись пока затихнут ее шаги, поднял свой тяжелый и властный взгляд на Авишаг, и голосом, лишенным всяческих интонаций, приказал взволнованной необычным поведением своего царя девушке:
  - Войди в эту клеть.
  Озадаченная и встревоженная до крайности Авишаг, уже давно не слышавшая в свой адрес ни грубых окриков, ни даже подобного холодного унижающего тона, а потому временами начинающая забывать о том, что она - всего лишь рабыня, с плохо скрываемым внутренним трепетом, переступила порог овечьей клети и застыла посредине, беспомощно озираясь по сторонам.
  - Ты - подлая и жалкая рабыня, уже наверное забыла кто ты есть, и как ты попала в мой дворец?!
  Неожиданно рявкнул на девушку царь Соломон, и та мгновенно побледнев как полотно отшатнулась от его крика, совершенно не понимая за что на нее рассердился ее господин.
  - Ты пока все еще принадлежишь мне, и никто не смеет приказывать тебя возлечь с ним, не испросив на то моего разрешения - даже мой родной сын Ровоам! Как посмела ты ослушаться меня, подлая и продажная тварь?!
  На этот раз леденящим душу шепотом, спросил у девушки Соломон, и та мгновенно залившись краской до самых корней своих густых иссиня - черных волос, и разгадав истинную причину гнева царя, торопливо запричитала, прижав руки к груди:
  - Но, ведь царевич Ровоам - наследник вашего престола, а значит ублажая на ложе его, я тем самым верой и правдой служила и вам тоже, мой господин, разве это не так?!
  Авишаг, с мольбой подняла на Соломона заблестевшие от слез глаза, своим ответом косвенно признавая тот факт, что всю нынешнюю ночь она провела в покоях царевича Ровоама.
  - А что, если царевич Ровоам - больше не наследник короны Израиля и Иудеи? Что, если нашелся другой, более достойный для этой почетной миссии человек, являющийся моей плотью от плоти? Тогда выходит, что ты не просто предала своего хозяина, но еще и дерзнула самовольно сбросить с себя рабское ярмо, позволив выбирать для себя ложе и мужеский уд, по своему усмотрению?! А знаешь ли ты, что бывает в моем царстве с рабынями, предавшими и покинувшими своего хозяина, ради другого господина?
  Снова возвысив свой голос до крика, прогремел на всю клеть Соломон, и внезапно став необыкновенно учтивым и даже отчасти ласковым, он любезно пояснил растерянной и бледной словно меленое полотно Авишаг:
  - Таких негодниц, как ты, изловив - затем публично побивают камнями на площадях городов!
  Девушка при этих жестоких словах, произнесенных ледяным тоном, мгновенно рухнула перед Соломоном на колени, словно подкошенная и взмолилась, глотая душившие ее слезы:
  - Не губи меня, мой господин, я клянусь в том, что всегда служила тебе только верой и правдой!
  - Сейчас ты узнаешь, что значит служить мне верой и правдой! Видишь вот этого человека на полу?
  Спросил у Авишаг, царь Соломон, указывая девушке на валявшегося в углу овечьей клети избитого Фалтием пленника, и та мелко закивала головой, размазывая по своим щекам слезы и еще совершенно не понимая - какое наказание придумал для нее ее господин.
  - Ласкай его так, как ты ласкала этой ночью царевича Ровоама!
  Приказал ошеломленной девушке царь Соломон, скривив свои губы в презрительной и надменной усмешке, и даже сам пленник, не ожидавший подобного приказа от царя, завозился на соломе в углу клети и удивленно вытаращил на девушку свои блеклые и водянистые глаза. Авишаг же от подобного приказа, побледнела еще больше, сравнявшись цветом лица со своей белоснежной туникой и с застывшей на ее лице презрительной гримассой, отшатнулась в дальний угол клети, прижавшись спиной к деревянной решетке.
  - Фалтий, а ну огрей-ка нашу танцовщицу разок своей плетью, чтобы она не притворялась здесь безжизненной мумией!
  Коротко приказал своему стражнику царь Соломон и тот, хотя и не понимая того, что происходило у него на глазах, все же заученным движением выхватил из-за пояса свою плеть и расправив все ее семь ременных концов, утыканных стальными шипами, решительно шагнул к Авишаг. Вскрикнув от страха, девушка тотчас же упала на колени и рыдая в голос, на четвереньках поползлак застывшему в противоположном углу овечьей клети, пленнику.
  - И помни, что если ему не понравятся твои ласки, или же ты не сможешь ими пробудить в нем мужчину, то я прикажу Фалтию сечь тебя плетью до тех пор, пока из под твоей кожи не покажутся обнаженные от плоти ребра, после чего ты навсегда уподобишься своим внешнив видом, этому нищему базарному попрошайке!
  Прогремел ей вслед царь Соломон, наблюдая за тем, как Авишаг, содрогаясь от рыданий и отвращения, снимает с застывшего в углу на соломе пленника, остатки его ветхого рубища и сделав над собой невероятное усилие, принимается лобзать губами его морщинистые чресла.
  Озадаченный до крайности непониманием всего происходящего Фалтий, ежесекундно облизывая пересохшие от волнения губы, напряженно следил за тем, как уродливый и вонючий бродяга, начинает сладострастно двигать бедрами под нежными поцелуями ласкающей его красавицы Авишаг, о которой напрасно грезили ночами все без исключения мужчины Иерусалима, кроме пожалуй царевича Ровоама, которому посчастливилось познать это гибкое, прекрасное и наполненное страстьюженское тело. Недоумевающий стражник до того увлекся созерцанием этой завораживающей картины, что даже пропустил мимо ушей следующий приказ своего царя, и Соломону пришлось возвысив голос до крика, гаркнуть ему прямо в ухо:
  - Я говорю тебе - не стой здесь истуканом, а сними с его рук путы, и пускай он овладеет ею!
  Уронив от неожиданности на пол свою плеть, Фалтий на негнущихся ногах, нетвердошагнул в угол клети и подозрительно косясь на беззвучно рыдающую Авишаг, трясущимися от волнения руками перевернул голого пленника на бок и распутал узлы ременных пут, стягивающих тому руки. После чего, поспешно отскочил в сторону, словно опасаясь, что освобожденный им пленник, немедленно бросится на него и искусает, точно бешенный пес, спущенный своим хозяином с цепи.
  Однако, освобожденный от пут бродяга вовсе не собирался нападать на стражника для того, чтобы выместить на нем весь свой гнев за недавнее избиение его плетью, ибо сейчас им владели совершенно иные чувства. Вместо нападения на Фалтия, он с каким-то поистине зверинным рычанием, набросился на бедную танцовщицу и опрокинув ее навзничь, принялся срывать с рыдающей Авишаг ее тонкую шелковую тунику, а затем торопливо разведя в стороны ее бедра, одним мощным движением овладел ей, отчего девушка беспомощно вскрикнув, закусила собственную ладонь, чтобы сдержать рвущиеся из ее горла рыдания.
  Царь Соломон, своими сливовыми, слегка навыкатеглазами, совершенно не мигая и не выказывая на лице никаких иных чувств, кроме бесконечного презрения, спокойно созерцал картину от которой его стражник Фалтий весь пошел пунцовыми пятнами, беспомощно и бестолково переминаясь с ноги на ногу в углу овечьей клети. На которой, издавая какое-то звериное рычание, временами перемежающееся отдельными гортанными звуками, и даже порой складывающимися в отдельные непристойные слова, конвульсивно дергался голый неопрятного вида бродяга на беспомощно извивающейся под ним красавице Авишаг в разодранной тунике.При этом, пленник все время пытался приникнуть своим щербатым ртом, наполненным обломками источенных гнилью зубов, к сочным губам девушки, которые та старательно отводила в сторону, прикрывая своей ладонью, и видя эти бесплодные попытки пленника, царь Соломон снова прикрикнул на насилуемую у него на глазах несчастную танцовщицу:
  - Не смей отводить от него своего бесстыжего лица, и целуй его также страстно и нежно, как целовала ты сегодня ночью царевича Ровоама, а не то - клянусь всеми демонами Шеола, я прикажу Фалтию выбить тебе кнутовищем все зубы, чтобы ты стала похожа на своего нового любовника!
  Заслышав эти слова, стражник Фалтий, пожалуй перепугался даже больше чем сама Авишаг, которая в сотворяемом над ней ужасе насилия уже переступила ту черту, когда человек перестает реагировать на собственное унижение, каким бы сильным и глубоким оно ни было. Однако, молодой стражник, послушно подобрав с пола свою плеть, нерешительно сделал осторожный шаг к совокупляющейся на земляном полу паре, совершенно не представляя при этом, как он будет исполнять этот жестокий приказ своего царя и выбивать ровные жемчужные зубы девушки.
  Тем временем танцовщица Авишаг, то ли из страха перед новыми мучениями, а может просто из сострадания к молодому воину, сама перестав отворачиваться от пыхтящего на ней грязного бродяги и отняв ладонь от своего рта, сама приникла долгим поцелуем к его щербатому и смердящему гнилью рту. И в тот же миг, пленник, словно бы он только и ждал этого поцелуя в губы, несколько раз конвульсивно вздрогнув на девушке и издав громкий гортанный вопль, с блаженным видом отвалился в сторону, даже не пытаясь прикрыть от царя Соломона с его телохранителем Фалтием, свои оголенные и волосатые чресла.
  При виде этой сцены, Фалтий глубоко и облегченно вздохнув и с видом явного мучения проглотив сухой комок в горле, так словно бы публичное и позорное издевательство только что закончилось,вовсе не над танцовщицей Авишаг, а над ним - самим, выскочил из овечьей клети. Однако, Соломон остановил своего стражника внезапным окриком:
  - Фалтий, немедленно остановись!
  И дюжий воин, борясь с приступами тошноты, тотчас же замер посреди узкого коридора, обернувшись к своему царю.
  - Забери отсюда мою рабыню Авищаг, и отведи ее на рабскую половину моего дворца в помещение для прислуги по кухне, а затем предупреди моего повара Адонирама о том, что Авишаг отныне - в полном его распоряжении, и если ему вдруг вздумается приказать ей, чтобы она натаскала воды для кухни, или отскребла своими ногтями жаровню - то пускай он не стесняется и не глядит на то, кем она была в моем дворце до сегодняшнего дня! А после того, как отведешь и сдашь рабыню Авишаг Адонираму, немедля разыщи и пришли сюда Бнаягу, ты понял меня?!
  Суровым и твердым голосом, приказал царь Соломон, обращаясь к мелко закивавшему ему в ответ Фалтию, но глядя при этом только на Авишаг, которая с трудом поднявшись с земляного пола, слегка присыпанного соломенной трухой, и даже не пытаясь привести на себе в порядок разодранную руками бродяги до самой ее груди, некогда белоснежную тунику, разбитой старческой походкой вышла из клети, и безвольным призраком еще совсем недавнотакой ослепительно красивой и неприступной девушки, носившей гордое звание самой искуссной танцовщицы Израиля и Иудеи, поплелась по узкому коридору вслед за Фалтием.
  "Время - казнить и время - миловать, время - собирать и время - разбрасывать камни!" Размышлял про себя царь Соломон, глядя вслед только что униженной и раздавленной морально у него на глазах и по его собственному приказу, Авишаг, еще так недавно делившей с ним ложе.
  "Ведь еще неизвестно, какая из обид моего сына Ровоама, оказавшись для него больнее, натолкнула того на организацию этого ночного покушения на Вавилонского царевича Навуходоносора: жалость ли это от потерянной им теперь уже навсегда, наследной короны Иудеи, или ревность от потерянногоим права обладания прекрасной танцовщицей, которая была обещана Навуходоносору за явленное им чудо воскрешения зарубленной птицы?
  Как бы то ни было, а после того, как до Ровоама дойдет весть о том: с кем возлегла возлюбленная им рабыня, я думаю поводов для ревности к Навуходоносору у него явно поубавится, ибо гордый царевич уже никогда не подпустит к себе так страшно опозоренную мною,Авишаг! Да и мне - самому теперь, вроде бы уже и не так жалко будет расставаться с этой красивой и невероятно умелойна ложе танцовщицей, после того как я видел ее свежее и гибкое тело, распластанным на грязном земляном полу, под смердящим и покрытом гнойными язвами телом этого ночного бродяги и убийцы Валака. Кстати, об этом бродеге - с ним пора уже заканчивать, ведь сил и средств в него вложенно - более чем достаточно!"
  Снова подумал про себя царь Соломон, резко оборачиваясь и снова входя в овечью клеть, с сидящим в ее дальнем углу пленником. Подойдя к нему и сурово взглянув на него сверху вниз, Соломон спокойным и даже немного торжественным голосом изрек:
  - Я прекрасно знаю, по чьму приказу ты пробрался в мой дворец, и кто вложил в твою руку оружие, приказав убить Вавилонского принца, в отведенных для него гостевых покоях - это сделал мой старший сын Ровоам, не так ли?!
  При названном имени своего настоящего хозяина, пленник мгновенно вскинул на Соломона свой взгляд, в котором тупое уныние и решимость умереть за него, теперь сменилось жгучей надеждой на спасение и дальнейшую жизнь.
  - Ты можешь мне не отвечать, ибо я и так вижу по твоему взгляду, что я не ошибся.
  Продолжал между тем Соломон, глядя в глаза своему пленнику.
  - Но, знай, что и своей спасенной жизнью и даже удовольствием обладать самой красивой рабыней моего царства, ты всецело обязан этой верностицаревичу Ровоаму! Так ответь мне теперь: согласен ли ты служить мне так же верно и преданно, как ты до этого дня служил моему сыну?
  Спросил Соломон, немигающим взглядом глядя в глаза своему пленнику и уже заранее зная - каким будет его ответ.
  - Я согласен не только служить тебя, о Владыка Израиля, но даже и умереть за тебя, если ты мне это прикажешь!
  С этими словами, произнесенными плохо слушающимся его языком и мгновенно вскочив на колени, прополз несколько шагов, уткнулся в ноги Соломону его недавний пленник.И Соломон, взяв того за исполосованные плетью Фалтия плечи, поднял на уровень своего живота и с важным видом по привычке сунул ему под нос для лобзания, свою холеную руку, совершенно позабыв о том, что его Перстень Власти еще вчера вечером перекочевал с нее на руку Вавилонского царевича Навуходоносора. Однако, пленник ничтоже сумняшеся, страстно облобызал поднесенную ему царскую длань, оставаясь стоять перед Соломоном на коленях с опущенной головой.
  - А теперь встань и назови мне, наконец, свое имя!
  В нетерпении приказал бродяге царь Соломон, и тот послушно поднявшись на свои худые и кривые ноги, с вывернутыми в сторону коленями, снова пролаял плохо слушающимся его языком:
  - Меня зовут Анхусом, мой царь.
  И Соломон, обрадованно вздохнув, торопливо приступил к окончаниюзатеянного им, и уже порядком затянувшегося и надоевшего ему, спектакля:
  - Так вот, Анхус, приказывать тебе умирать я не стану, а вот послужить мне - попрошу и наградой за эту службу тебе по твоему возвращению в Израиль будут юные и красивые рабыни, которые будут тебя ласкать так, как это только что делала в этой клети моя рабыня Авишаг. Но, только делать все это они будут более охотно, нежели только что делала она, поскольку будешь ты уже не презренный бродяга, но верный слуга царя Соломона - помазанного Богом Владыки Израиля и Иудеи!
  Торжественно произнес Соломон, глядя в мгновенно прояснившиеся глаза своего недавнего пленника.
  "Теперь дело осталось за малым: объяснить этому изгою рода человеческого, чего я от него хочу, после чего сдать его в руки Бнаягу и удалиться для написания послания Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару, а заодно и немного отдохнуть, прильнув к трепетной груди своей Суламиты!" Размышлял про себя Соломон, и в самом деле чувствуя то, как сильно он утомился всеми этими тревожными событиями минувшей ночи.
  - Я готов на любую службу, мой царь!
  В искреннем восторге пролаял ему в ответ Анхус и Соломон, прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора скотного помещения, принялся торопливо разъяснять ему суть своего поручения.
  - Я с легкостью выполню твое поручение, мой царь, ведь я происхожу из племени наири и был пленен как раз в бою с воинами Ассирийского Владыки Тиглатпаласара, на реке Арзани (река на границе современной Армении и Турции). И только после долгих лишений и тяжелых испытаний, выпавших на мою долю, я оказался в Израильском царстве на положении нищего и бесправного бродяги!
  Выслушав Соломона, обрадованно ответил ему Анхус, очевидно тут же начав строить в уме планы по возвращению к себе домой, в свое родное царство Урарту, от которого волею злого рока его забросило, аж за безбрежные пески Синайской пустыни!
  "Так вот где ты так прекрасно научился владеть кинжалом!" Только теперь сообразил Соломон, разглядев, наконец, что под лохмотьями нищего базарного попрошайки и бродяги, скрывается бывший воин.
  "Что ж, может быть оно даже и к лучшему, ведь дорога на родину для него пролегает как раз через Ассирийское царство и миновать его он при всем своем желании - не сможет. А после того, как Анхус передаст мое послание Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару, пускай себе убирается в свое царство Урарту и сгинет там пропадом так, будто бы его никогда и не носила на себе земля!"
  Рассудил про себя царь Соломон, и еще раз милостиво улыбнувшись своему пленнику, произнес:
  - Я рад, что для тебя мое поручение не составит труда, но знай, что все о чем ты услышал здесь от меня, ты должен держать в тайне и сохранить эту тайну даже под пытками, равно как и имя твоего нового хозяина! Сумеешь ли ты хранить в тайне мое имя так, как хранил ты до сегодняшнего дня, имя моего сына Ровоама?
  Пристально глядя в глаза своему недавнему пленнику, а теперь тайному порученцу, спросил царь Соломон, и Анхус, благоговейно воздев свои руки к низкому и закопченному потолку овечьей клети, пролаял своим низким и хриплым голосом:
  - Клянусь тебе грозным и могущественным богом Халди, повелевающим всем сущим во Вселенной, что никто из смертных никогда не услышит от меня имени моего хозяина, которым отныне является наимудрейшийиз всех царей земных - Соломон, да славится имя его во веки веков!
  - Ни слова больше!
  Прошептал своему порученцу Соломон, прислушиваясь к отчетливым шагам, раздающимся в коридоре и гадая кто бы это мог быть: раб, посланный сюда за бараном к царскому столу, или спешащей на его зов начальник личной стражи - Бнаягу.
  Нарушившим тишину скотного помещения Соломонова дворца, действительно оказался ни кто иной, как начальник Соломоновых телохранителей Крети и Плети, Бнаягу. Поравнявшись с распахнутой настежь овечьей клетью и заметив в ней своего царя, а рядом с ним стоявшего на коленях пойманного накануне ночью убийцу, у которого к тому же были освобождены от пут руки, Бнаягу удивленно вытаращил глаза, и стремительно схватился за свой меч, висевший у его бедра.
  - Не хватайся за оружие, мой верный страж Бнаягу, ибо этот презренный странник не в состоянии причинить вреда мне - самому царю Соломону, повелевающему ангелами на небе и демонами в преисподней!
  Торжественно провозгласил Соломон, неспеша выходя из овечьей клети и величественно удаляясь вдоль по узкому коридору. Однако, пройдя несколько шагов и словно вспомнив о чем-то, Соломон круто обернулся и подозвал к себе своего еще не оправившегося от изумления начальника личной стражи:
  - Призови сейчас самых верных тебе воинов, с которыми ты вывезешь этого презренного бродягу из Иерусалима через Сильванские Врата, якобы для придания этого несчастного лютой казни "скафеум". А как только скроются из ваших глаз стены Града Давидова и гора Сион с возвышающимся на ней Храмом, вы отпустите его, снабдив едой и водой на три дня пути и укажете ему самую кратчайшую дорогу в Ассирийское царство. Но, перед тем как вывезти его из города, ты должен будешь передать ему некое послание, для написания которого я нынче же удаляюсь в свои покои и не велю никому меня беспокоить ровно два часа, начиная с этой самой минуты, понял ли ты меня?!
  Переспросил стремительно приходящего в себя Бнаягу, царь Соломон и тот решительно закивал головой в ответ:
  - Да, мой царь, я выполню все, что бы ты мне не приказал, и даже более того!
  Горделиво выпятив вперед грудь, заявил Соломону начальник его личной стражи, и Владыка Израиля, подозрительно прищурив один глаз, спросил у него:
  - И на что же большее, готов ради меня мой верный Бнаягу?
  - Я готов лично умертвить тех воинов, которые будут меня сопровождать, для того чтобы они унесли тайну ложной казни этого бродяги с собой в могилу!
  Решительно пролаял Бнаягу и Соломон, улыбнувшись своей загадочной и одновременно коварной улыбкой, тут же задал ему свой следующий вопрос:
  - А если для моего вящего спокойствия, понадобится и твоя смерть тоже - примешь ли ты ее так же безропотно, как собираешься предать ей моих верных воинов, а мой верный страж Бнаягу?!
  И царь Соломон, с затаенной усмешкой наблюдая за враз побледневшим лицом начальника своей личной стражи, подумал про себя:
  "Ну, разумеется ты будешь роптать, да еще как! И если смерть будет угрожать непосредственно - тебе, то ты никогда не примешь ее добровольно, найдя при этом способ избежать ее в любом доступном для тебя предательстве, в том числе и предательстве своего царя. Но, не будь я мудрейшим из смертных, если ты сейчас не ответишь мне, что готов безропотно умереть за меня, как я того тебе велю!"
  И Бнаягу, еще больше выпятив свою бочкообразную и стремительно оплывающую на обильных дворцовых харчах грудь, в полном соответствии с мыслями и ожиданиями царя Соломона, ответил ему хриплым, но от того казавшимся еще более решительным голосом:
  - Я готов принять смерть за тебя, мой царь, если это потребуется!
  Соломон, внутренне весь содрогаясь от смеха, но, тем не менее внешне сохраняя невозмутимую торжественность, ответил Бнаягу фразой, которую он заготовил заранее, прекрасно зная - каким будет его ответ:
  - Хватит с меня невинной крови - ее и так уже предостаточно пролилось в эту дьявольскую ночь! Ты должен будешь сделать только то, что я приказываю тебе, но сделать это так, чтобы весь Иерусалим поверил в то, что вы везете этого бродягу на лютую казнь после которой его душу ожидает мрачный Шеол, для того, чтобы ни у одного из моих подданных с этих самых пор не возникало даже мысли о том, чтобы покуситься на священную царскую особу, или члена ее семьи!
  С этими словами, Соломон улыбаясь сам себе, повернулся к Бнаягу спиной и вышел во двор на котором уже вовсю кипела повседневная работа его рабов и слуг: двое мужчин из числа поварской прислуги, торопливо освежевывали только что зарезанного барана и на разложенной прямо на песке шкуре, уже высились горкой вытащенные внутренности, которые пойдут в пищу, а рядом с ней в огромном медном тазу валялось то, что через час будет вынесено в мусорных носилках за Сильванские Врата.
  "Уж не в этом ли медном тазу и предают той - самой лютой казни "скафеум", которой я так напугал Анхуса?" Подумал про себя царь Соломон, мысленно представляя себе: каково это - лежать в медном тазу, обмазанным собственными экскрементами и ощущать как тебя изнутри пожирают тысячи личинок насекомых?!
  Но, уже в следующий миг, его живой и еще совсем по юношески любознательный взор, упал на необыкновенно стройную и ладную рабыню с бело - мраморной кожей, которая слегка изогнув спину под значительной тяжестью глиняной амфоры с водой у нее на плече, мелкими и грациозными шагами, будто танцуя, несла ее к огромному пористому сосуду, обемом пожалуй в целый кор, ну, или по меньшей мере - в полторы сотни кав (в древнеизраильской системе мер и весов, 1 кор равнялся 180 кавам и составлял 389 литров - здесь и далее примечания автора).
  Соломон прекрасно знал, что будет дальше: сейчас рабыня опорожнит свою амфору с теплой водой из источника в огромный пористый сосуд, который начнет тут же активно потеть, испаряя воду через многочисленные поры в обожженной глине, а сама рабыня, схватив большое опахало, сделанное из пальмовых листьев, станет помогать сосуду студить воду. Это гениальное изобретение евреи переняли от египтян, еще в те времена, когда находились у них в жестоком рабстве и многие из них занимались вот такой вот нудной и скучной работой по остужению воды с самого восхода и до заката солнца.
  В следующую минуту рабыня - действительно, опорожнив свою амфору с водой в огромный сосуд из пористой глины, нагнувшись подняла с земли опахало и принялась обмахивать им разогретые на солнце его глинянные запотевшие бока. И в тот момент, когда она повернулась к нему лицом, Соломон неожиданно узнал в рабыне танцовщицу Авишаг. Встретившись глазами с тем, кого эта юная и гибкая красавица еще совсем недавно ублажала на его ложе, Авишаг поспешно опустила глаза и принялась еще энергичнее обмахивать опахалом ноздреватые и похожие на зачерствевшую ржаную лепешку, бока огромного сосуда.
  "И при смехе иногда болит сердце, а концом радости - бывает печаль! Так веселись же, дева, в пылкой младости твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни твоей свежести, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих во все эти дни; но только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд свой!"
  Подумал про себя царь Соломон, с царственным безразличием проходя мимо той, которая еще вчера омывала ему ноги и ласкала его так, словно был он прекрасным юношей, заставлявшем всю ее трепетать в своих страстных объятиях, а не согбенным и немощным старцем - немногим лучше того, который терзал ее час назад на грязном полу овечьей клети.
  Пройдя мимо хозяйственных построек своего дворца и выйдя на террасу, благоухающую распустившимися навстречу взошедшему солнцу цветами, царь Соломон уже совершенно позабыл о походя поломанной им судьбе юной красавицы Авишаг,и остановившись напротив пышноблагоухающего на солнце розового куста, он с восторгом принялся наблюдать за деловитым полетом пчел вокруг его тугих бутонов и размышляя о суетности бытия, в уме своем уже набрасывал первые строки своего тайного послания Ассирийскому Владыке Тиглатпаласару...
  ***
  ...она проскользнула к нему в покои, легкой и практически бесплотной ночной бабочкой, принеся вместе с собой волнующе - нежный аромат цветущих бугенвиллий, и даже его чуткое ухо бывалого воина, не смогло отличить звука невесомых шагов Суламифи, от шороха ночного ветра на террасе дворца.
  От прикосновения ее узкой ладони с длинными и изящными пальцами, Навуходоносор вздрогнул и стремительно повернувшись к своей нежданной гостье, до половины вырвал из ножен на поясе свой длинный и тяжелый медийский кинжал - акинак, который по длинне своего обоюдоострого клинка, длинною в целый локоть, мог бы с успехом заменить в ближнем рукопашном бою пехотный меч. Однако, увидев перед собой Суламифь, испуганно застывшую перед ним с небольшой нераспечатанной амфорой вина и спелыми фруктами в плетенной корзинкезажатой в смуглой руке, Вавилонский принц неожиданно смутился и произнес первое, что пришло ему на ум:
  - Ты вошла так неслышно, что я уже решил будто трусливый царевич Ровоам подослал ко мне очередного ночного убийцу! А может быть теперь как раз тебя и подослал ко мне сам царь Соломон, приказав напоить меня отравленным вином из этой сулеи?!
  Грозным голосом добавил Навуходоносор, все еще негодуя на себя за то, что девушке удалось настолько незаметно прокрасться в его покои и застать его - бывалого воина и прославленного полководца, в расплох. Но, заметив навернувшиеся на глаза Суламифь слезы обиды, Вавилонский царевич поспешно вскочил со своего низкого ложа и попытался извиниться перед девушкой, как умея успокаивая ее:
  - Прости меня за грубость, Суламита, но во дворце моего отца я неожиданно встретил столько подлого коварства и зависти к себе, что невольно стал подозревать всех и вся вокруг себя в злых умыслах, а этот подлый бродяга с кинжалом, что прошлой ночью пробирался в мои покои для того чтобы убить меня, только укрепил меня в моих подозрениях!
  - Я была напугана не меньше тебя, Навуходоносор и еще прошлой ночью просила у царя Соломона разрешения проведать тебя, но он не отпустил меня, сказав что во дворце его нынче не безопасно ходить ночью.
  Кротко произнесла Суламита, ставя у ног царевича вино и фрукты, и утирая выступившие у нее на глазах слезы незаслуженной ею обиды.
  - Ты не поняла меня, я вовсе не был напуган, да и стал бы я - прославленный в боях воин, пугаться какого-то бродяги!
  Мгновенно вскочил со своего ложа Навуходоносор, возбужденно раздувая широкие крылья своего горбатого орлиного носа.
  - Да, но этот бродяга умудрился одним ударом своего кинжала, убить одного из лучших воинов царя Соломона!
  Немедленно возразила вавилонскому царевичу, Суламита на что царевич Навуходоносор, только брезгливо отмахнулся:
  - Тем хуже для царя Соломона - иметь в своей личной страже таких воинов, которых легко может убить любой бродяга, вооруженный кинжалом! Что до меня, то я ношу оружие просто по своей давней воинской привычке, да и всегда удобнее, когда у тебя под руками есть нож, которым ты можешь легко почистить и порезать фрукты, или вскрыть амфору с вином.
  Произнес в свое оправдание вавилонский царевич и в доказательство своих слов, немедленно схватив с пола амфору, и вырвав,наконец, из ножен свой тяжелый медийский акинак, он принялся неловко выковыривать его широким и массивным остриемобмазанную смолой деревяную пробку. Суламита, сделав вид, что она безоговорочно верит каждому слову Навуходоносора, с затаенной улыбкой наблюдала за тем, как тот неуклюже орудует тяжелым и длинным клинком, пытаясь им соскоблить с горлышка амфоры сургуч. Наконец, отбросив в сторону свой длинный боевой кинжал, который с лязгом покатился по каменному полу, вавилонский царевич с остервенением вцепился в обмазанную смолой пробку, собственными зубами.
  - Позволь мне помочь тебе, царевич Навуходоносор?
  Суламифь, мякго коснувшись широкого запястья Навуходоносора, своей узкой ладонью, забрала у него амфору и вытащенным из волос небольшим, но очень острым ножом с изящной костяной рукоятью, девушка ловко срезала смоляную заделку на горлышке амфоры и тем же ножом поддев пробку, в одно неуловимое глазу движение, извлекла ее из амфоры.
  - Ого, как ловко у тебя получается!
  Искренне восхитился Навуходоносор.
  - Где ты этому научилась?
  И Суламифь, метнув в царевича лукавый взгляд, ответила ему с загадочной улыбкой:
  - Ведь я же происхожу не из прославленного царского рода и далеко не всегда жила во дворце царя Соломона, а до того, как попасть сюда, я работала на царских виноградниках, близ нового Соломонова дворца, в бывшем Египетском Гезере. И хотя мой отец и братья являются свободными гражданами Израильского царства, но жизнь безземельных труженников, занятых на царских виноградниках - немногим отличается от жизни рабов!
  - Ты была свободной гражданкой до того, как попасть в гарем моего отца и сделаться его наложницей, уподобившись настоящей рабыне?
  Тут же уточнил у девушки Навуходоносор, на что та лишь печально опустила глаза и тихо произнесла:
  - Ах, людская молва всегда ранит так больно! И более всех от нее достается тем, кто совершенно искренне и безвозмездно творит добро, поскольку добро беззащитно перед злым словом.
  - Что ты хочешь этим сказать?
  Удивился Навуходоносор, поднимая на девушку взгляд и с интересом оглядывая всю ее точеную и гибкую юную фигуру.
  - Я никогда не делила брачное ложе с царем Соломоном, как мне это приписывает людская молва, но всегда ухаживала за ним как его родная дочь. И Великий Владыка Израиля тоже любит меня самой чистой отцовской любовью, а вовсе не сладострастной похотью своих чресел, как это ему приписывает злая молва, разносящаяся далеко за пределы Израильского царства!
  Услышав подобное, вавилонский царевич даже несколько раз встряхнул головой, как бы оправляясь от своего крайнего удивления, и придя в себя, снова спросил у девушки:
  - Но...ведь я слышал, что именно ты была предназначенна мне в жены вместе с короной Иудеи, как любимая наложница моего отца - царя Соломона, ведь так?!
  - Ты слышал всего лишь о давней традиции царского рода Давидова - передавать свою власть от отца к сыну, вместе со своей любимой женой, или наложницей.
  Возразила Навуходоносору Суламифь, и терпеливо пояснила ему:
  -Именно так, двадцать пять лет назад пытался захватить власть над Израилем, родной старший брат Соломона-Адония, подстрекая первосвященника Эвьятара обвенчать его с любимой наложницей находящеося на смертном одре, царя Давида.
  - Да, я слышал эту историю от своей матери, царицы Сабы и Орфейских Земель - Балкинды, и знаю что до сих пор бывший первосвященник царя Давида скитается где-то по пустыне, не то у хеттов, не то у моавитян, боясь подходить близко к границам Израильского и Иудейского царств.
  Тут же подхватил рассказ девушки, Навуходоносор, показывая тем - самым, что он отлично осведомлен об истории тех земель властителем которых, собирается стать, заняв в скором времени престол Иудеи.
  - Да, историю восшествия царя Соломона на Израильский престол, знают даже за пределами его царства.
  Согласилась с Навуходоносором Суламифь.
  - Но почему ты, царевич, решил, что я - непременно являюсь наложницей царя Соломона?
  Хитро прищурившись, выстрелила в Навуходоносора своим следующим вопросом, Суламифь, от которого тот даже опешил, ибо совершенно не представлял себе иного положения дел.
  - Так ведь...ты же...постоянно живешь на царской половине Соломонова дворца, и здесь - в Иерусалиме и в Гезере! Как может статься, чтобы при этом ты не делила с ним ложе?!
  В искреннем изумлении, практически выкрикнул в лицо девушке, опешивший Навуходоносор.
  - Ну и что же, немногое из того, что ярко блестит на солнце - является настоящим золотом?! Ты, к примеру на вчерашнем магическом состязании, устроенном на пиру у царя Соломона, тоже выиграл в качестве приза прекрасную танцовщицу Авишаг, однако я что-то не заметила, чтобы она разделила с тобою ложе прошлой ночью!
  Лукаво улыбнулась Суламифь, заставить Вавилонского царевича смутиться и даже покраснеть от ее слов.
  - Я приехал в Иерусалим, вовсе не для того, чтобы засматриваться на смазливых рабыньи тащить любую понравившуюся из них, на свое ложе! Моя миссия здесь - это занятие трона Иудеи, который полагается мне по праву и по давнему договору моего отца - царя Соломона, с моей матерью - царицей Савской - Балкиндой.
  С некоторым пафоссом в голосе, произнес Навуходоносор, заставив Суламифь тихонько прыснуть в свой маленький кулачок:
  - Не знаю, как с короной Иудеи, но со мной тебе - точно не повезло: мало того, что я не наложница царя Соломона, а взята им на воспитание в качестве приемной дочери, так еще и сама происхожу не из знатного рода, а практически являюсь такой же рабыней, как и танцовщица Авишаг, потому что повторюсь, что до прошлого Праздника Урожая - Суккот, я работала на царских виноградниках твоего отца в Гезере.
  - Так ты и в правду - не наложница моего отца?
  Совершенно искренне изумился Навуходоносор, чем поверг Суламифь в крайнее смущение:
  - Я пыталась объяснить тебе это с самого начала, но ты меня не слушал, царевич.
  Опустив глаза, тихо, и практически шепотом, произнесла Суламифь.
  - Просто я считал, что мой отец не преминет возможностью разделить ложе с такой красавицей, как ты!
  В свою очередь смущаясь, ответил девушке Навуходоносор и та мгновенно вскочив на ноги, сделала попытку покинуть покои Вавилонского принца со словами:
  - Поэтому, будет лучше мне теперь же покинуть тебя, славный Вавилонский царевич! Ибо я приходила к тебе в столь поздний час, только лишь для того, чтобы справиться о твоем драгоценном здоровье, прослышав об этом страшном ночном покушении на тебя, но теперь, когда я вижу, что ты - вполне здоров, мне пора идти в свои покои.
  Однако, Навуходоносор поспешно опустил свою широкую, натруженную мечом ладонь на тонкое и смуглое предплечье девушки, и попросил ее почти с мольбою в голосе:
  - Подожди, Суламита, останься со мной еще ненадолго, ведь мы даже не пригубили принесенное тобой вино! К тому же, ты мне понравилась гораздо больше, нежели танцовщица Авишаг, и если бы призом за вчерашнее магическое состязание на пиру у царя Соломона - была ты, а не она, то я бы с особой радостью снес мечом голову царевичу Ровоаму, а не тому несчастному петуху, а после даже и не подумал бы о том, чтобы воскрешать этого заносчивого ублюдка!
  Мрачно усмехнулся под конец своей фразы, царевич Навуходоносор и Суламифь, памятуя строжайшее наставление царя Соломона - выяснить все тайные обстоятельства явленного Навуходоносором на пиру чуда, тут же ухватилась за его последние слова, замирая на месте и снова опускаясь на колени перед вавилонским царевичем.
  - Скажи мне, а как в самом деле тебе удалось исполнить такой мастерский фокус?
  Подперев подбородок ладонью, спросила у Навуходоносора, Суламифь и тот несколько нахмурившись, ответил девушке:
  - Ты же видела вчера все собственными глазами - это был никакой не фокус, а самое настоящее чудо воскрешения, разве не ходил потом воскрешенный мною петух между пиршественных столов и разве не был залит его кровью песок на освещенной факелами площадке?!
  - Ах, царевич, я так боюсь вида крови, что ушла из-за стола сразу же, как только ты взялся за свой меч! Я и сюда-то шла в страхе, что застану тебя раненным и упаду в обморок от вида твоей крови.
  Виновато улыбнулась Навуходоносору Суламифь, и Вавилонский принц довольно расхохотался над этой показной непосредственностью девушки, наполняя принесенным вином два серебрянных кубка и подавая один ей:
  - Надеюсь, что вид пролитого мной в честь Богини - Матери Иштар вина, не смутит тебя так, как смутила пролитая мной вчера птичья кровь?!
  Со смехом спросил он у Суламифи, быстро сплескивая со своего кубка немного вина на пол и принося таким образом небольшую жертву богине жизни и плодородия.
  - Ах, нет, я конечно же не против подобного дара Богине всего сущего и Матери всего живого на земле!
  Томным и нежным голосом произнесла Суламифь, вслед за царевичем, сплескивая на каменный пол несколько капель вина из своего кубка. И вдруг, легко поднявшись на ноги, девушка закружилась в своих полупрозрачных одеждах, то и дело обнажавших ее упругие стройные бедра и налитую девичью грудь, запев на аккадском языке гимн богине Иштар, известный лишь далеко немногим из ее верховных жриц посвященным в этот таинственный культ:
  Слава Богине, величайшей из всех богинь,
  Слава Госпоже Игиги, царице богов и людей!
  Да славится Иштар, величайшая из всех богинь,
  Да славится Госпожа Игиги, покровительница женщин!
  Прекраснейшая Иштар, чей образ - соблазн,
  Она есть наслаждение, она есть страсть.
  Иштар прекраснее всех, и никто не устоит перед чарами Ее,
  Она есть наслаждение и страсть!
  Губы Ее - сладкий мед, рот Ее - дыхание жизни,
  Улыбка на светлом лице Ее ярче Солнца.
  О прекрасная Иштар, блистательная и сияющая,
  Голос Ее - дивная музыка, в глазах Ее - все краски радуги.
  О Богиня, великая защитница и покровительница,
  Иштар, которой ведомы все судьбы,
  Взгляд ее - счастье и радость,
  Процветание и изобилие, защита и утешение!
  О Богиня, что любит хвалы и подношения, и тех, кто верно и преданно служит Ей,
  Иштар, дарующая мир и покой.
  По зову Ее девушки оставляют дома родителей своих,
  Имя Ее славят во всех странах мира!
  Кто сравнится с Иштар? Кто равен Ей?
  Велики и прекрасны храмы Иштар, мудры и могущественны жрицы и жрецы Ее.
  Нет равных Иштар, ибо никто не сравнится с Ней,
  И велики и прекрасны храмы Иштар, сильны и могущественны жрицы и жрецы Ее.
  О Госпожа, первая среди всех Богов,
  Слово Ее - закон, и никто не осмелится спорить с Ней.
  Иштар, первая среди всех Богов,
  Слово Ее - закон, и никто не возразит Ей.
  Она - Царица богов, и все внемлют повелениям Ее,
  Все склоняют колени перед великой Иштар,
  Перед божественным светом Ее,
  Страх вселяет Она в сердца женщин и мужчин.
  Слово Иштар - непреложный закон,
  На троне восседает Госпожа рядом с Ану, Царем богов, ибо Она равна ему.
  Иштар велика и мудра, все тайны мира открыты Ей, все знает и видит Она,
  Иштар и Ану вместе вершат судьбы стран и народов.
  Иштар и Ану, что сидят на троне небесном
  В небесном дворце своем, доме ликования и радости.
  И все боги приходят в тот дворец,
  Дабы склониться перед Иштар и Ану, и внемлют речам их.
  Царь Амми-Дитана, любимый Богами, первый среди смертных,
  Верно служит им и возносит им мольбы и хвалы,
  И дабы услышали Боги зов царя, сам он приходит в храм
  И тучных тельцов приносит в жертву Богам, и лучших быков.
  Долгой и счастливой жизни попросила Иштар для царя
  У мужа своего, великого Ану,
  Долгие годы жизни даровала Иштар
  Великому царю Амми-Дитане.
  По слову Ее все падают ниц перед царем,
  И весь мир простирается под ногами его,
  По слову всемогущей Иштар
  Все страны мира будут повержены великим царем, и не будет ему равных на земле.
  Царь склоняется перед Иштар, царь поет любимые песни Ее,
  Дни и ночи проводит царь, вознося хвальбы и призывая Богов,
  Да услышат Боги царя, да обратит Богиня к нему светлый лик свой
  И дарует ему долгую жизнь и вечное царствование.
  О Иштар, ниспошли Амми - Дитане, царю, что всем сердцем любит Тебя,
  Долгую жизнь, полную благости и счастья,
  Царь да живет вечно!
  - Откуда тебе известны эти древние шумерские гимны, сохраняемые нашими жрицами в глубокой тайне от всех непосвященных в этот культ, ведь ты же - чистокровная еврейка, и для вас наша Богиня - Мать это один из самых страшных демонов преисподней, по имени Лилит?!
  Искренне изумился Навуходоносор, вскакивая вслед за Суламифью со своего ложа и от волнения даже расплескав на его шелковое покрывалобольше половины своего кубка с вином.
  - Может быть я и открываю тебе сейчас страшную государственную тайну, но Богиня - Мать Иштар, почиталась в Израиле еще задолго до Яхве! Даже сейчас, многие евреи из колен Эфраима и Менаше, практически в открытую чтут Богиню - Мать, наравне с Яхве, и оттого в царстве Соломона их ущемляют в правах и держат практически на положении рабов, отбирая у них практически весь урожай и прибыль от торговли, или их ремесел.За эту веру в Богиню - Мать Иштар, царь Соломон по совету богоизбранного племени церковников - левитов, обложил десять из двеннадцати колен Израилевых повышенным налогом на строительство Храма. Исключение он сделал только для племени левитов, так как с них взять - все равно было нечего, кроме их трескучей болтовни о едином и истинном боге и еще племен, происходящих из колена Иуды, к которому принадлежит и его собственный род!
  Остановив свой невероятно соблазнительный танец, и снова присаживаясь на плетенную из тростника циновку, рядом с ложем Навуходоносора, вдумчиво и рассудительно, поведала Вавилонскому принцу Суламифь, поразив его этими глубокими познаниями окончательно и бесповоротно:
  -Но, откуда тебе известно все то, что даже верховные жрецы Эсагиля - главного Вавилонского храма бога Мардука, храмовники Беросс Валтасаром, не смогли поведать мне, и так живо и просто описать всю политическую обстановку в Соломоновом царстве, как это сделала ты, буквально за каких нибудь пару минут?!
  Суламифь, мгновенно зарделась от его похвалы и оттенив свои большие и грустные глаза, длинными и пушистыми опахалами ресниц, скромно ответила царевичу Навуходоносору:
  - Просто я умею слушать и слышать то, что обычно не интересует всех остальных женщин Соломонова дворца. А царь Соломон, наивно полагая, что я по своим юным годам и совершенно не развитому уму крестьянки, взятой с его личных виноградников, не смогу ухватить эту - самую главную суть важных государственных бесед, услышанных мною в его тронных заллах, предназначенных лишь для совета с первосвященником и главою всех наместниковиз различных уделов его царства.
  Навуходоносор, еще раз встряхнул головой, словно пытаясь таким образом отогнать от себя морок крайнего изумления в которое повергла его эта юная тринадцатилетняя девушка, посвященная в такие сокровенные тайны Соломоновой политики, к которым не имели доступа даже многие самые близкие к царю государственные мужи, и, наконец, справившись со своими чувствами, Вавилонский царевич восхищенно воскликнул:
  - Я поражен не только твоей красотой, Суламита, но и недюжинным умом, каким порой боги не наделяют даже убеленных сединами старцев!
  И тут же спохватившись, и с тревогой вглянув на плохо затворенные двери в свои гостевые покои, заговорческим шепотом добавил:
  -Вот только на твоем месте, я бы поостерегся открывать мне все эти тайны Соломоновой политики, носительницей коих ты стала по недосмотру Израильского Владыки, а что, если содержания всех этих разговоров дойдет до моего отца?! Ведь тогда, он просто погубит тебя из опасения, что его тайны откроются недругам его царства - ассирийцам, хеттамили медийцам, шпионами которых - полон весь его Иерусалимский дворец!
  И юная обольстительница, прекрасно играя свою роль, поставленную и отрепетированную, пожалуй самым гениальным драмматургом в истории человечества - самим царем Соломоном, поспешно отвернувшись от Навуходоносора и прикрыв свои пылающие щеки тончайшей и полупрозрачной шелковой накидкой, едва слышно произнесла:
  - Ах, царевич царевич, я погибла в тот самый миг, когда вчера утром впервые увидела тебя, въезжающим в Иерусалим через арку Золотых Врат! И отныне все мои мысли настолько же далеки от царских покоев царя Соломона, насколько далек мягкий свет луны от яркого зарева дневного светила! Мне больше нет дела до твоего отца - царя Соломона, вместе с его царством, а вся душа моя рвется лишь туда, где находится истинный царь и властитель моего бедного, раненного сердца - Навуходоносор!
  Ответом на эту томную и наполненную истинной страстью любящей женщины речь, был резкий звук выпавшего из руки Навуходоносора серебрянного кубка, с отстатками вина. Вскочив со своего ложа и вставь перед девушкой на одно колено, Вавилонский принц пылко воскликнул:
  - Клянусь Богиней - Матерью Иштар, твои речи, о, Суламита - достойны настоящей земной богини - ее полноправной наместницы на этой земле! И не быть мнецаревичем Навуходоносором - Вавилонским принцем и наследником трона моего отца - царя Соломона, если ты нынче же не станешь моей царицей! Приди же теперь в мои объятия, и пусть соединит наши влюбленные сердца Великая и мудрая богиня Иштар, коей подчиненны в своей любви все твари земные!
  И Навуходоносор, раскрыв объятия своих могучих рук, попытался привлечь девушку к своей груди, но та неожиданно выскользнула из его раскрытых объятий и снова вскочила на ноги, напуганной дикой серной:
  - Ах, нет царевич царевич, я нарушила все канноны девичьей стыдливости и первой открылась тебе в своих чувствах, и теперь умоляю тебя лишь об одном - пусть все это случится между нами, но только не сегодня, иначе ты будешь считать меня доступной, словно рабыню Авишаг, которая ублажает любого, кто бы ее не возжелал! И по прошествии этой ночи - сразу же забудешь меня, словно приятный сон, который забывается вместе с пробуждением.
  И несмотря на отчаянные заверения царевича Навуходоносора в том, что он влюблен по настоящему, и никогда ее отныне не забудет, Суламифь легко выпорхнула из его гостевых покоев, оставив после себя только легкий и приятный запах цветущих бугенвиллий, а Вавилонский царевич, в изнеможении рухнул на свое ложе, погруженный в сладкие грезы наяву, об этой удивительной красавице, посетившей его сегодняшней ночью, и одновременно терзаемый страхами и сомнениями о том: придет ли к нему Суламифь на следующую ночь, снова?
  С этими тревожными мыслями, не дававшими ему покоя ни на миг, царевич Навуходоносор прожил весь следующий день, до самого заката солнца, причем его волнение усиливалось час от часу, поскольку где бы он ни находился: обедал ли в пиршественной залле дворца, вместе с царем Соломоном, или участвовал с ним же и его царедворцами, в приеме финикийских послов от царя Хирама, он нигде не встречал Суламифи. И к заходу солнца, необыкновенно растревоженному и опечаленному этим обстоятельством Вавилонскому принцу, уже стало казаться, что эта чудесная девушка была всего лишь плодом его воспаленного вином и бессоной ночью, воображения.
  Ковыряясь в собственной памяти, Навуходоносор пытался вспомнить все мельчайшие детали своего триумфального въезда в Иерусалим, когда на широкое мраморное крыльцо царского дворца, его встречать вместе с царем Соломоном вышла удивительной красоты девушка, закутанная в полупрозрачную кисею покрывала, из под которого выбивались завитые локоны ее рыжеватых волос. И Навуходоносор, уже в который раз, до самых мельчайших подробностей, пытался припомнить столь взволновавший его образ Суламиты, ища его в каждой встречаемой им во дворце девушке.
  Однако, никто из жен, наложниц, или просто рабынь царя Соломона, не отвечал этому обожествленному Навуходоносором в своем истерзанном воображении, чудесному образу, ибо ни одна из встреченных им девушек, населяющих нынче Иерусалимский дворец царя Соломона,не передвигалась с такой грацией и изяществом, едва касаясь своими узкими маленькими ступнями каменных плит пола, как это делала Суламита, в ту ночь их первого, и пока - единственного свидания. И царевичу Навуходоносору, уже начинало казаться, что вовсе не земной образ пытался он воскресить в своей памяти, а воистину - божественный образ сошедшего к нему на землю небесного воплощения самой Богини плотской Любви, Иштар!
  Следующим вечером, оставив дверь в свои покои незапертой, царевич Навуходоносор, одевшись в свои самые лучшие одежды и откупорив сулею самого дорогого и выдержанного вина из всех, какие он только привез в Иерусалим со своим посольским караваном, принялся терпеливо ждать когда же наконец, явится к нему Суламита, возвестив о своем приходе свежим, и таким волнующим запахом цветущих бугенвиллей. Но, наполненную тревожным и страстным ожиданием легких шагов своей новой возлюбленной ночь, сменило безрадостное серое утро, заставшее в стельку пьяного Вавилонского царевича одного, забывшегося тревожным сном на собственном ложе, в обнимку с совершенно пустой винной амфорой, которую он припас для второго свидания с красавицей Суламифью.
  И весь следующий день, невыразимо страдая от тяжкого похмелья и злой тоски, разъедающей его молодое и пылкое сердце, царевич Навуходоносор провел в скучных разговорах о политике и совершенно не трогавших его душу стенаниях вавилонских купцов на необыкновенно завышенные царем Соломоном пошлины на ввозимые в его царство товары. Хотя, именно за тем он и прибыл в Израильское царство, со своимпышным посольским караваном, чтобы уладить, причем - с максимальной выгодой для Вавилона и далеких Орфейских земельСабейского царства его матери Балкинды, все торговые вопросы между тремя царствами: Израилем, Вавилоном и Сабой.
  Едва дождавшись вечера, юный царевич вновь откупорив драгоценную амфору с выдержанным вином - дар царю Соломону из далеких Орфейских земель,от его роднойматери и некогда супруги Соломона - Царицы Савской, и надергав с пышных клумб на террасе дворца, огромный и совершенно безвкусный букет разномастных цветов, принялся снова терпеливо ждать прихода Суламифи, повторив в точности до единого своего нетерпеливого движения и судорожного вздоха, все события прошлой ночи.
  Следующее утро, показалось Навуходоносору - самым отвратительным в его молодой жизни, ибо ничего ему не хотелось сейчас так страстно, как взглянуть в такие прекрасные и оказавшиеся на поверку такими жестокими глаза Суламифи, и сказать ей все, что он думает о сказанных ей ему накануне словах любви, равно как и об их истинной цене. С этим жгучим желанием, переворачивающим и испепеляющим его душу, Вавилонский царевич вышел на террасу Соломонова дворца, направляясь в тронную заллу, где Израильский и Иудейский Владыка, наконец-то, должен был решить вопрос о снижении пошлин для караванов из Вавилона и из вассальных ему Орфейских земель Сабейского царства.
  И в этот момент он совершенно неожиданно, и что называется "нос к носу", столкнулся с Суламифью, которая с печальным видом руководила рабами - носильщиками, навьючивающими тяжелые тюки и хурджумы с поклажей, на готовых к отправлению в путь караванных верблюдов. Встреча настолько же ошеломила и саму Суламифь, сколь сильно был ею поражен царевич Навуходоносор, от растерянного взгляда которого, тем не менее не смогли укрыться наполненные слезами глаза его возлюбленной, которые та мгновенно прикрыла своим полупрозрачным шелковым покрывалом, поспешно отворачивая от него свой взор.И все те слова, которые до этого момента жгли душу молодого царевича, немедленно утонули в этих наполненных слезами, озерах глаз Суламифи и он смог лишь выдавить из себя лишь нелепый и совершенно не отвечающий его сумбурным мыслям вопрос:
  - Куда собирают этот торговый караван?
  - С позволения господина, этот караван с грузом льна, кожи и шерсти, должен завтра поутру выступить в Финикийские земли царя Хирама, с заходом в Гезер, где останется несколько верблюдов с личными вещами одной из наложниц самого царя Соломона!
  Вместо самой Суламифи, немедленно отозвался один из погонщиков верблюдов, случайно оказавшийся рядом и слышавший вопрос, заданный Навуходоносором.
  - Так значит, одну из наложниц Израильского Владыки нынче же отправляют в его гарем в Гезерском дворце?
  Нарочито громко уточнил у этого погонщика, Вавилонский царевич, все это время поглядывая в сторону отвернувшейся от него Суламифи, и в гневе раздувая широкие крылья своего горбатого носа.
  - Прости меня, великодушный господин, но я не смогу ответить на твой вопрос, ведь я - всего лишь бедный погонщик верблюдов, котрый всю свою жизнь водит караваны по пустыне, и место мое определено навсегда и находится оно - между верблюжьих горбов, тогда как место царя Соломона - среди тронных залов его дворцов, оттого и помысла величайшего из великих, и мудрейшего из мудрых, мне неведомы и непостижимы!
  Необыкновенно многословно и витиевато, ответил на вопрос царевича Навуходоносора погонщик верблюдов, и Вавилонский царевич в бешенстве скрипнув зубами, круто обернулся, намереваясь продолжить свой путь, как вдруг на его перевитое стальными канатами жил предплечье, опустилась мягкая и смуглая ладонь Суламиты. Встав перед царевичем на цыпочки, Суламифь едва слышно прошелестела ему в ухо лишь одну короткую фразу:
  - Сегодня ночью - жди меня в своих покоях.
  И в следующий миг, девушка растаяла бесплотным призраком среди толчеи и суеты снаряжаемого в путь торгового каравана, как и прежде оставив царевича Навуходоносора, терзаемым тревожными мыслями и сомнениями...
  ...ей опять удалось застать Навуходоносора врасплох, хотя в отличии от прошлого свидания, Вавилонский принц намеренно не запирал дверей в свои гостевые покои и с наступлением ночи каждую минуту ожидал легких шагов Суламифи на террасе дворца перед входом.
  - Но, как ты смогла пройти сюда незамеченной, ведь я же приказал своим...
  Начал было свою речь Навуходоносор, но Суламифь, мгновенно прижала к его пышным, густым усам свой тонкий пальчик и привстав на цыпочки прошелестела ему прямо в ухо:
  - Не надо шуметь, царевич Навуходоносор, и зажигать ярких лампад - тоже не нужно, ибо мне запрещено было приходить к тебе и я вырвалась из царских покоев тайно, по одному лишь мне известному галерейному переходу, уговорив гаремного евнуха не поднимать шума до утра!
  - Но, почему ты пробиралась ко мне тайно, ведь мы с тобой и так уже практически обвенчаны?!
  Искренне поразился ее ответу Навуходоносор, на что Суламифь только печально вздохнула:
  - Я тоже так считала, и воспылала истинным счастьем, когда однажды царь Соломон объявил мне, что я предназначена тебе в жены вместе с короной Иудеи. Но, первосвященник царя Соломона - коэн Садок, устроил ему настоящий скандал и заявил, что выдача меня замуж за язычника, возмутит всех коэнов - служителей Храма и все избранное для служения Иегове племя левитов, а следом за этим левиты, собравшись на свой "сонм пророков" объявят старейшинам всех двеннадцать колен Израилевых, о том, что царь Соломон окончательно погряз в ереси и богоотступничестве, отложившись от Истинной Веры в Единого Бога Яхве и теперь заслуживает немедленного отречения от престола, а может быть даже и смерти!
  - Но, ведь ты же сама мне говорила, что вовсе не являешься ни наложницей и ни женой Соломону, а воспитывалась им как его приемная дочь, предназначенная специально для меня, разве это нетак?!
  Немедленно в крайнем волнении вскричал Навуходоносор, и Суламифь, побледнев, словно полотно опять прижала к его губам свой тонкий пальчик со словами:
  - Умоляю тебя, царевич, не нужно так кричать, ибо нас услышат воины дворцовой стражи Крети и Плети и донесут царю Соломону, который немедленно вернет меня обратно в свои покои и вдобавок прикажет приставить к дверям этих покоев стражу, чтобы она следила за мной, не выпуская никуда, даже во внутренний двор Сломонова дворца!
  - Пусть только Соломоновы слуги посмеют подойти к моим покоям для того, чтобы подслушивать за нами, и мои личные телохранители по моему приказу - немедленно убьют любого из них!
  В запальчивости произнес Навуходоносор, и обернувшись к входным дверям в свои гостевые покои, он зычно выкрикнул, призывая к себе своих телохранителей:
  -Мабрук, Гильменах, ко мне,живо!
  И после того, как два дюжих вавилонских воина - байрума, являвшихся друг другу родными братьями, и верой и правдой служивших своему господину с самого его отрочества, в полном боевом снаряжении, с тяжелыми, изогнутыми наподобии вытянутых длинных серпов мечами - хипешами, и тяжело дыша от быстрого бега, показались на пороге его гостевых покоев, царевич Навуходоносор решительным и властным голосом приказал им:
  - Никуда не отходить от дверей в мои гостевые покои, и не подпускать к ним никого, пускай это будет даже сам царь Соломон со всей своей свитой! А если кто нибудь из дворцовой стражи посмеет прорваться в мои гостевые покои силой - убейте такого наглеца без предупреждения и без всякой пощады!
  И Суламифь, побледнев еще больше, и находясь в не меньшем волнении, нежели сам Навуходоносор, снова положила свою узкую смуглую ладонь на его мощное, перевитое стальными жилами запястье и взмолилась:
  - Подожди воевать, царевич Навуходоносор и выслушай меня до конца! Вся беда как раз в том и заключается, что я не наложница царя Соломона, а его приемная дочь - следовательно, хоть и с большой натяжкой, но все же, считаюсь особой царской крови. А потому мой брак с тобой, то есть с язычником, поклоняющимся богу Мардуку и богине Иштар, будет выглядеть как измена всего царского рода, происходящего из богоизбранного Иудиного колена, вере в Единого и Истинного Бога - Яхве, что в свою очередь вызовет недовольство политикой Соломона всех двеннадцати колен Израилевых и смуту в его, а значит в последствии - и в твоем царстве, тоже! Неужели ты настолько близорук, что сам не понимаешь и не видишь этого?!
  Девушка, в совершеннейшем отчаянии, заломив свои тонкие руки и поблескивая выступившими на ее глазах слезами, вдруг горестно воскликнула:
  - О Богиня - Мать, Всемогущая Иштар! За какие же грехи ты так сурово наказываешь меня?! Ведь ты же прекрасно знаешь, что никогда и никого я не любила и не полюблю так горячо и искренне, как Вавилонского царевича Навуходоносора!
  Тронутый таким искренним проявлением чувств, Навуходоносор, подошел и нежно обняв Суламифь, спросил у нее:
  - Неужели ради нашей любви ничего нельзя сделать?! Ведь не может быть так, чтобы всемогущие боги, соединив души влюбленных на небесах, не позволили бы им соединиться на земле!
  И Суламифь, подняв на Навуходоносора свой убитый горем взгляд, тихо ответила ему:
  - Иногда всемогущие боги требуют слишком высокую цену за соединение влюбленных сердец, согласен ли ты заплатить ее, Вавилорнский царевич за то, чтобы я стала твоей?!
  - Я готов заплатить за это любую цену, о, моя драгоценная возлюбленная, сколь бы высока она не была!
  С готовностью вскричал Навуходоносор, еще теснее прижимая к себе Суламифь и поцелуями пытаясь осушить слезы с ее прекрасных глаз.
  - Тогда откажись ради меня от короны Иудеи, ведь если над ней сохранится власть Соломона, то ему легче будет убедить своего первосвященника Садока, а с ним и все богоизбранное племя левитов в том, что выдавая свою приемную дочь за язычника, он таким образом не отпадает от истинного бога Яхве и не предает Истинную иудейскую веру. И тогда я буду любить тебя, как прославленного воина, служащего царю Израиля и Иудеи!
  Навуходоносор, слегка отстранившись от Суламифи, внимательно взглянул в глаза девушке, словно бы ища в них призрак царя Соломона, заставляющий сейчас слетать с ее уст эти кощунственные слова. Однако, не найдя в них ничего, кроме душевной муки и терзаний от трагической любви к нему, Вавилонский царевич сурово покачал головой и изрек:
  - К моему глубокому сожалению, подобное решение не соединит, а только навеки разлучит нас, поскольку если я добравольно откажусь от короны Иудеи, то высший совет жрецов, опираясь на вавилонскую знать - авилумов, и ссылаясь на законы Хаммурапи - заставит меня придти в царство Соломона с армией и взять Иудею под свою власть силой. В случае же моего отказа подчиниться решению жрецов и авилумов, мою власть наследного принца Вавилона - просто низложат, а меня самого - казнят за измену Вавилонскому царству. Но, даже и в этом случае, моя смерть ничего не изменит в судьбе Израиля и Иудеи, поскольку с вавилонским войском сюда придет другойвоеначальник, и залив всю Землю Обетованную кровью твоего народа, все равно вырвет Иудею из под власти царя Соломона, присоединив ее к Вавилонскому царству, как это и было условлено двадцать пять лет назад в уговоре между моим отцом - царем Соломоном, и моей матерью - царицей Савской!
  - В таком случае, нам остается только один выход, который бы позволил нам соединиться с тобой в этой, а не иной жизни.
  Печально вздохнула Суламифь и ее большие печальные глаза, снова наполнились слезами, которые бриллиантовыми блестками, засверкали на ее длинных, загнутых кверху ресницах.
  - И какой же это выход, любовь моя? Ну, говори же мне это не боясь, ибо если это действительно позволит нам с тобой соединиться, то я сделаю все, что будет в моей власти и моих силах!
  Решительно вскричал Навуходоносор, снова обнимая и привлекаю девушку к себе,при этом, очевидно немного не расчитав своей бычьей силы, поскольку из груди Суламифи, вырвался судорожный и жалобный стон.
  - Я смогу всецело принадлежать тебе, если моя душа умрет для Истинного Бога Яхве, и возродится снова в моем теле, в качестве верной рабыи служительницы Богини - Матери Иштар. Вот только, я не знаю - какой обряд позволит отторгнуть мою душуот Единого Бога Яхве, а потом вновь воплотить ее в лоне Богини - Матери?
  Шепотом произнесла Суламифь, задыхаясь своими собственными словами, не то от ужаса перед предстоящим ей предательством веры своих отцов, не то, придушенная в стальных объятиях могучих рук Навуходоносора.
  - Зато я это знаю, любимая!
  Радостно воскликнул Вавилонский царевич, и пояснил своей новой возлюбленной:
  - Моя мать - Царица Савская Балкинда, являясь Владычецей далеких Орфейских земель, одновременно с царской властью над своими землями, заключает в себе и высшую власть верховной жрицы Богини - Матери Иштар. А потому, именно ей и никому иному - подвластно отторгнуть душу бывшей рабы вашего бога Иеговы, и погрузить ее в вечное блаженство любви, которое дарует поклонение Матери всего сущего и повелительницы всего плодоносящего на земле - Богини Иштар! Но, неужели ты согласна на умерщвление своей собственной души, ради того, чтобы соединиться со мной?
  Тревожно заглядывая в наполненные слезами глаза Суламифи, спросил у нее царевич Навуходоносор.
  - Ах, мой любимый, для меня настоящая смерть моей души заключается в том, что я уже больше никогда не увижу твоего прекрасного лица и не услышу твоего властного голоса. В сравнении с этими муками, отречения от бога, данного мне при рождении моим отцом - это вовсе не смерть, а всего лишь - краткий сон моей души, и ради любви к тебе, я согласна на то, чтобы моя душа умирала хоть тысячу раз, но возродившись вновь - безраздельно принадлежала бы одному лишь только тебе!
  На этот раз, со счастливым вздохом прошептала в ответ Навуходоносору Суламифь, прежде чем их уста слились в сладком и продолжительном поцелуе, и задыхающийся от страсти Вавилонский царевич, сорвав со своей возлюбленной ее легкую тунику и встав перед ней на одно колено, еще долго в этой коленопреклоненной позе,любовался обнаженным юным и гибким телом своей нареченной невесты, словно сошедшим с небес на землю божеством, или его земным воплощением Богини - Матери Иштар. После чего, порывисто вскочив на ноги, Навуходоносор легко, словно невесомую пушинку, подхватил Суламифь на свои могучие руки,закаленного в битвах воина, и покрывая все ее трепещущее от ответной страсти юное тело, страстными и нежными поцелуями, бережно понес к своему ложу.А застывшие у запертых дверей своего господина, верные телохранители Мабрук с Гильменахом, до самой утренней зари с понимающими и одновременно смущенными улыбками, вслушивались в сладкие стоны Суламифи, доносившиеся из гостевых покоев Соломонова дворца.
  Ранним утром, едва только первые лучи солнца, вырвавшись из-за черных кряжей Моавитянских Гор, ярким огнем зажгли купола Храма на горе Сион, Вавилонский царевич Навуходоносор вышел из своих покоев, облаченный в свои лучшие одежды, в какие он был одет в день своего триумфального въезда в Иерусалим, и гордой - поистине царственной походкой, направил свои стопы в сторону тронной заллы царя Соломона. А на пороге его покоев, застыла счастливая Суламифь, которая в легком полупрозрачном покрывале, едва скрывающем в своих складках ее соблазнительное смуглое и гибкое тело. улыбалась вслед Навуходоносору своими искусанными и опухшими от его страстных поцелуев, губами.
  Несмотря на то, что царевич Навуходоносор направлялся в тронную заллу к Израильскому Владыке для решения важного государственного вопроса, встретившиеся ему на пути вавилонские купцы, повергли его в настоящее уныние так, словно бы его соплеменники, требующие от царя Соломона снижения торговых пошлин для своих караванов, задевали тем самым Навуходоносора лично! И Вавилонский царевич, не желая сбивать свой решительный душевный настрой, с каким он вырвался из нежных объятий своей возлюбленной, столь же решительно пообещал купцам возмещение их убытков, понесенных из-за увеличения царем Соломоном торговых пошлин, из своей личной казны.
  Обрадованные этим, поистине царским подарком вавилонские купцы, торопливо разошлись по своим гостевым домам, расположенным в богатом торговом квартале Мишкенот Шаʹананим, что в неге и роскоши возлежал южнее Яффских Врат, между Башней Давида и Храмовой Горой Сион, для того, чтобы в тишине и уединении, прикинуть выгоды, которые им сулило обещанное Навуходоносором возмещение их торговых потерь.
  Сам же царевич Навуходоносор, по - прежнему находясь в приподнятом настроении так, будто бы и не было у него досадной встречи с торговцами - соотечественниками, и проведенной в неистовых любовных утехах, ночи со своей возлюбленной Суламифью, предстал пред царем Соломоном, уже восседавшим на своем знаменитом троне, и окруженном своими царедворцами: первосвященником Садоком и главой всех его наместников Азарией, который каким-то непостижимым образом, за одну лишь только ночь, собрал практически всех наместниками из всех, даже самых отдаленных уделов Соломонова царства!
  - Мы сегодня не звали тебя в тронную заллу для совета, Вавилонский царевич, да и вид у тебя, прямо скажем - не для решения важных государственных вопросов!
  Усмехнулся царь Соломон, пристально вглядываясь в усталое, но, в то же время счастливое лицо невыспавшегося царевича Навуходоносора.
  - Сегодня я пришел решать вовсе не твои, а свои личные вопросы, царь Соломон!
  С честью выдержав пристальный взгляд Израильского Владыки, ответил ему Навуходоносор, гордо вскинув при этом голову, как и подобает наследному принцу.
  - Вот как?!
  Напустив на себя озадаченный и до крайности заинтригованный вид, хмыкнул царь Соломон, и оглядев всю свою свиту одним прищуренным глазом, он необыкновенно учтиво осведомился у них, обращаясь при этом по большей части к своим наместникам, и собравшему их всех воедино Азарии:
  - Ну что же, я думаю, что ради решения личного вопроса наследника всей Иудеи, мы сегодня можем и пренебречь вопросами стремительного распространения страшной моровой язвы в наших Эдомитянских и Арамейских уделах, и даже - участившимися набегами хеттских разбойниковиз-за Моавитянских Гор,на наши торговые караваны, из-за которых страдают наши израильские купцы, а мы сами вынуждены задирать до небес торговые пошлины для наших соседей - Вавилонского и Финикийского царства, за что их Владыки чрезвычайно обижаются на нас, грозя разорвать вековые узы дружбы между нашими царствами?!
  Хитрый Израильский царь переглянулся со своими наместниками, их главой и первосвященником, так, будто это вовсе не он толкнул свою любимую наложницу Суламифь в объятия Вавилонского царевича, и спровоцировал Навуходоносора на этот утренний визит в тронную заллу своего дворца, а узнал о личных проблемах своего сына совершенно случайно, и от него самого только в эту минуту!
  И, хотя не менее хитрые, нежели сам царь Соломон, его верные царедворцы: первосвященник Садок с главой всех наместников Азарией, были прекрасно осведомлены о цели визита царевича Навуходоносора и о тех причинах, что побудили его придти в тронную заллу Иерусалимского дворца царя Соломона, в столь ранний час, тем не менее, оба они, натянув на свои сытые и лоснящиеся физиономии одинаково - недоумевающее выражения лиц, дружно закивали царю Соломону в ответ, подтверждая, тем самым его как всегда мудрое решение, состоящее в том, что они должны отложить в сторону множество накопившихся в Израильском царстве важных дел, ради решения личных проблем молодого Вавилонского царевича.
  - Мы внимаем тебе, Наш сын и наследник нашего престола, говори - не стесняйся!
  Закончив игру в гляделки со своими наместниками и церковным иерархом, торжественно провозгласил царь Соломон, сделав вид, что он не понял намека Навуходоносора на желание того побеседовать с нимлично, без свидетелей.
  - Дело в том, что я уже достаточно пресытился твоим - поистине царским гостеприимством, отец, и к тому же я полагаю, что в достаточной мере вник в насущные дела и проблемы моих будущих Иудейских владений, а потому я желал бы побыстрее отбыть в Вавилон для того, чтобы подготовиться к вступлению в Иудею, уже в роли законного ее царя и властелина.
  С достоинством произнес царевич Навуходоносор, глядя прямо в глаза восседавшему на своем высоком троне, царю Соломону, и ожидая сейчас услышать от него слова возражения, или же отрицания своего наследного статуса. Однако, вопреки своим ожиданиям, царь Соломон отреагировал на эти слова Вавилонского принца, достаточно спокойно, и можно даже сказать - буднично, так, словно бы речь шла вовсе не о перспективе расстаться с половиной собственного царства, а всего лишь - о разрешении застарелой коммерческой тяжбы двух купцовсредней руки, из Израиля и Вавилона, ведущих между собой мелкие торговые дела.
  - Ну что же, сын Наш, коль таково твое окончательное решение, то ни я, ни кто либо из моей свиты, не в праве больше чинить препятствий в твоем отъезде, ибо отныне и твоя молодость и даже сама твоя жизнь - принадлежат верноподданным тебе народам, населяющим Иудею! И если это все, о чем ты хотел нам поведать, то с твоего позволения мы снова приступим к решению насущных проблем нашего Израильского царства.
  Произнес царь Соломон, и демонстративно отвернулся от Навуходоносора, намереваясь обратиться за чем-то к главе своих наместничеств, Азарии, а Вавилонский принц, опешивший от такой реакции своего царственного отца на свое - далеко нелицеприятное для него заявление, и сначала побледнев, как меленое полотно, а затем - весь покрывшись неудержимым багряным румянцем, от нервного возбуждения, владевшего им в эти минуты, и возвысив свой голос практически до крика, заявил царю Соломону:
  -Подожди возвращаться к государственным делам, отец, ведь это еще не все, о чем бы я хотел просить тебя!
  - А что же еще угодно наследнику лучшей половины моего царства?!
  Уже с явным неудовольствием отвернувшись от Азарии, спросил у Навуходоносора царь Соломон и Вавилонский принц, предпринимая над собой невероятные моральные усилия для того, чтобы его голос не дрогнул, а остался все таким же твердым и властным, как и у его отца, заявил ему:
  - Я прошу отдать мне в жены Суламифь и отпустить ее со мной в Вавилон.
  Ответом ему было тягостное молчание, повисшее в тронной залле, после произнесенных им слов, несмотря на то, что в ней присутствовало почти полторы дюжины государственных мужей Израиля, причем - самого высшего ранга. И царевич Навуходоносор, не выдержав этой затянувшейся паузы, и уже намереваясь сам нарушить тягостное молчание, когда неожиданно прорвало обоих Соломоновых царедворцев: и главу всех его наместничеств Азарию, и первосвященника Садока, разом:
  - Такого неслыханного попрания скрижалей Истинного Завета, не было со времен Авраама и Сарры, сошедших в Египет по велению Божию!
  Тряся своей густой и окладистой седой бородой, завопил на всю тронную заллупервосвященник Садок.
  - Вот только тогда отдать свою жену Сарру, фараону Египта Авемелеху, повелел Аврааму - сам Господь наш Яхве, а теперь ты собираешься выдать дщерь одного из колен Иудиных - неверному язычнику для непристойного ее поругания, по своей собственной воле!
  Поддержал своего коллегу по божественному цеху глава наместничеств Азария, пуча свои базедовы глазища, на замолкшего царя Соломона.
  - Если ты посмеешь отдать Вавилонскому царевичу Суламифь, то прокляты будут все двеннадцать колен Израилевых и затворит отныне Господь чрево каждой жены из народа нашего, на радость всем язычникам, окружающим Израиль - филистимлянам, египтянам, хеттам и моавитянам!
  Не сговариваясь и хором, так словно бы оба Соломоновых царедворца: и верховный Израильский иерарха Храма,и глава всех Израильских наместничеств, репетировали эту свою взволнованную речь на протяжении всей прошедшей ночи, возопили Садок с Азарией, с трудом падая ниц перед царем Соломоном, ибо им очень мешали непомерно оттопыренные под одеждами разжиревшие на сытных дворцовых хлебах, чрева.
  - Но, ведь Суламифь - вовсе не жена и не наложница царю, а только приемная дочь его, и нет никаких запретов - ни земных, ни небесных для того, чтобы мой царственный отец мог отдать мне ее в жены!
  Дрожащим голосом, возразил на это царедворцам своего отца, Вавилонский царевич Навуходоносор, на что царь Соломон последовательно переведя свой суровый взгляд, из под нависших густых и кустистых бровей, с Садока на Азарию, так, словно бы он теперь призывал их обоих к ответу, назидательно изрек:
  - Неужели же не заповеданно нам - иудеям,в нашей Священной книге Эзрей, свято чтимой всеми двеннадцатью Израильскими коленами,Мишне Торой - всячески избегать греха смешения чистого семени Иудиного, с нечистыми плевелами презренных и отвергнутых Истинным Богом нашим - Яхве, гоев, ибо тем самым мы наносим великий ущерб промыслу Божьему?!
  И оба Соломоновых царедворца,дружно и радостно закивали головами в ответ, а первосвященник Садок,даже нараспев процитировал то самое место из Торы, о котором только что говорил Навуходоносору царь Соломон:
  -И говорил Бог, обращаясь к Моше, так: "Говори сынам Израиля и скажи им: Я - Бог Всесильный ваш. По обычаям страны Египетской, в которой вы жили, не поступайте, и по обычаям страны Кнаан, в которую Я вас веду, не поступайте, и по установлениям их не ходите. Мои законы исполняйте и Мои установления соблюдайте, чтобы ходить по ним: Я - Бог Всесильный ваш. Соблюдайте же установления Мои и законы Мои, исполняя которые человек живет ими. Я - Бог.
  И вышел сын израильтянки, он же сын египтянина в среду сынов Израиля, и поссорились в стане этот сын израильтянки с израильтянином. И оскорблял сын израильтянки имя Бога, и проклинал. И привели его к Моше. А имя матери его Шуламит, дочь Диври, из колена Дана. И посадили его под стражу до объявления им решения по слову Бога.И говорил Бог, обращаясь к Моше так: "Выведи проклинающего за пределы стана, и возложат все слышащие руки свои на голову его, и забросает его камнями все общество. А сынам Израиля скажи так: "Всякий, кто будет проклинать Всесильного своего, понесет грех свой. А оскорбляющий имя Бога смерти будет предан, камнями забросает его все общество. Как пришелец, так и житель страны, оскорблявший имя Бога, смерти будет предан!"
  - Но, ведь мне было обещенно, что по законам Израильского царства, я получу вместе с короной Иудеи и самую молодую и красивую из жен или наложниц отца моего - царя Соломона и тем самым - приму от него благословение править врученным под мою длань царством и всеми населяющими его народами?!
  В совершенейшей растерянности пробормотал на это царевич Навуходоносор, переводя взгляд с надувшегося от важности первосвященника Садока, на царя Соломона, исполненного не меньшей важностью, нежели его собственный церковный иерарх.
  - Истину изрекают уста твои, сын мой - именно так я и собирался поступить!Однако, ты застал меня со своим решением об отъезде в Вавилон - врасплох, а потому уж не взыщи на меня за то, что я не успел приготовить всех своих младших жен и самых юных из моих наложниц, для того чтобы ты выбрал самую лучшую и достойную из них, назвав ее царицей Иудеи.
  Наконец, изрек Соломон, без тени усмешки глядя на своего растерянного отпрыска, и хлопнув в ладоши, распорядился в ту сторону, где в рабской почтительности застыл начальник дворцовой охраны и командир отряда личных телохранителей царя Крети и Плети, Бнаягу:
  - Срочно привести сюда всех моих жен и наложниц, которые происходят из иноземных племен, и пускай евнухи снимут с них все их одежды и украшения, так как если бы они были еще не женами моими, а невестами и готовились бы к священному омовению в микве (старинный иудейский обряд омовения, предшествующий вступлению еврейской девушки в брак).
  И Бнаягу, почтительно кивнув своему царю, и придерживая колотящий его по бедру тяжелый боевой меч, стремительно выскользнул из тронной заллы, а Соломон, вновь обернувшись к опешившему от его решения Навуходоносору, любезно пояснил ему:
  - Все те женщины, которых сейчас приведут сюда, в эту тронную заллу, происходят из различных языческих народов, окружающих мое царство: моавитян, эдомитян, арамейцев и многих других, коих я брал в свой гарем исключительно лишь для того, чтобы не прибегая к кровавым распрям - полюбовно, расширять уделы моего царства и каждая из которых может без всяких препятствий со стороны моих храмовых коэнов и первосвященника Израиля, стать твоей женой и будущей царицей Иудеи!
  И, прежде, чем опешивший от такого неожиданного поворота событий, Вавилонский царевичНавуходоносор успел придти в себя и снова напустить на себя свой горделивый и неприступный вид, в тронную заллу царя Соломона стали по одной заходить женщины, закутанные в тончайшие покрывала, и словно солдаты на военном смотре, выстраиваться перед подножием Соломонова трона.
  Будь царевич Навуходоносор немного прозорливее, он бы наверняка раскусил заранее отрепетированный Соломоном спектакль, поскольку собрать в несколько минут несколько десятков своих жен и наложниц, непременно отобрав из них иноземок - было попросту не под силу ни одному евнуху, как бы хорошо он не знал вверенный его попечениям гарем! К тому же, сам царь Соломон, не давая Навуходоносору опомниться, лично спустился со своего трона и словно базарный торговец, нахваливающий покупателю свой товар, принялся расписывать перед Вавилонским царевичем достоинства своих собственных жен:
  - Вот, сын Наш, прошу взгляни на полногрудую красавицу Джезерит - в ее больших и мягких грудях будет столько молока, что она может вскормить для тебя целую дюжину твоих наследников, а на ее ее нежных и жарких персях ты сможешь отдыхать, словно на пуховых подушках!
  С этими словами, Соломон сдернул покрывало с одной из застывших перед ним в почтительности женщин, и Навуходоносор непроизвольно сделал шаг назад от представшего перед ним зрелища потных и покрытых частыми растяжками кожи, грудей женщины, свисавшей у нее едва ли не до самого пупа.
  - А что ты скажешь сын Наш, о пышных бедрах звезды моего гарема Теймри?! Ведь за то, чтобы познать их сладостный плен, финикийский царь Хирам, обещал мне скостить целую десятину моего долга перед ним!
  Между тем, срывая покрывало с очередной застывшей перед ним женщины, продолжал нахваливать своих жен и наложниц, царь Соломон, словно не замечая реакции Навуходоносора на откровенное уродство представленной ему своей первой наложницы Джезерит.
  На этот раз, при виде представленной ему "звезды гарема", царевич Навуходоносор не смог подавить в себе не только гримассу отвращения, но даже и возгласа искреннего ужаса, поскольку ноги Теймри до самого паха, покрывала буйная темная шерсть, словно у молодой ослицы.
  - Хватит, отец!
  Со страдальческим видом, взмолился Вавилонский царевич и, вспомнив, наконец-то о предложении, с которым он пришел к Соломону, твердо произнес на всю тронную заллу:
  - Я люблю твою приемную дочь Суламифь, и мне нужна лишь одна она! Поэтому я не собираюсь забирать у тебя звезд твоего гарема и лишать тебя радости бытия, а прошу лишь об одном: позволь Суламифи отречься от вашего бога Яхве и признать над собой власть нашей Богини - Матери Иштар, в этом случае мы сможем воссоединиться с ней по нашим - шумерским обычаям.
  И оба Соломоновых царедворца: первосвященник Садок, с главой Израильских наместничеств Азарией, в ответ на предложение Вавилонского царевича, немедленно разразились визгливыми и полными угроз в адрес несчастной Суламифи, тиррадами:
  - Это неслыханное попрание всех священных заветов, ибо ни одна жена иудейская, от самого сотворения мира, еще ни разу не посмела отречься от Истинного Бога Яхве! За это она будет побита камнями, как и все колено Израилево, породившее такую мерзкую богоотступницу на позор всем нам!
  - Кроме того, за такое вопиющее преступление, мерзкая богоотступница никогда не вкусит вечного блаженства в райском саду Ган Эден, а будет вечно пребывать в смрадной преисподне Шеола!
  Однако, царь Соломон, гневным и властным жестом руки немедленно заставил обоих своих царедворцев замолчать, и снова обратился к Навуходоносору:
  - Ты своими собственными ушами слышал, сын Наш - какие страшные кары и муки грозят Суламифи на том и этом свете в том случае, если она вдруг вздумает отречься от нашего Истинного Бога, и защитить ее от всех этих бед ты уже будешь не в силах, а только лишь верховной жрице вашей богини Иштар такое будет подвластно! Уверен ли ты в том, что она возжелает своей волей принять Суламифь в лоно вашей веры, и простереть над ней свою защитную длань, оберегая ее гнева своих бывших единоверцев, равно как и от воздаяния за ее грехи в мрачном и страшном Шеоле?
  -Я уверен в том, что Верховная Жрица Богини - Матери Иштар, с радостью согласится на обряд посвящения Суламифи в ее жрицы, после чего я с полным правом смогу жениться на ней, словно бог Анну, взявший в жены саму Иштар и положивший тем самым начало всему сущему на земле!
  Радостно просияв, ответил царю Соломону Навуходоносор, однако тот, казалось - совсем не разделяя его юношеских восторгов, а еще больше нахмурившись, спросил у него:
  - Но почему, сын Наш, ты так уверен в этом, если даже мой первосвященник Садок, постигший многие божественные тайны - сомневается в возможности смены Суламифью ее первоначальной, данной ей от рождения, веры?
  - Да потому, царь Соломон, что Верховной Жрицей Богини - Матери Иштар, является моя мать - царица Савская Балкинда, Владычица далеких Орфейских земель и царства Сабы, находящихся под пятою у Вавилонского царя и ее родного брата - царя Набопаласара!
  - Вот как?!
  С этими словами, царь Соломон, в глубокой задумчивости склонил свою седую голову, увенчанную золотой короной себе на грудь, изображая напряженную работу мысли и борьбу отцовских с державными чувствами, в своей душе. За время этого разговора, Владыка Израиля и Иудеи, уже успел взобраться назад на свой трон и с высоты его незаметно махнуть Бнаягу, чтобы тот увел из тронной заллы толпу закутанных в покрывала безобразных женщин, специально собранных накануне по всему Иерусалиму, для показа Вавилонскому царевичу.
  Просидев на своем золоченом троне неподвижно и в полной тишине несколько минут, царь Соломон снова поднял на Навуходоносора тяжелый взгляд своих сливовых, навыкате, глаз и спросил у него:
  - И что необходимо для совершения этого обряда посвящения?
  - Для этого необходимо, чтобы ты отпустил Суламифь со мной в храм Богини - Матери Иштар, находящийся в дальних Орфейских землях, где моя мать и Верховная Жрица Балкинда, проведет над ней священный обряд посвящения, повесив на ножку Суламифи золотой браслет жрицы Иштар, после чего по всем каннонам нашей шумерской веры, она же и обручит нас с Суламифью священным браком.
  Полный радостного волнения, ответил Соломону царевич Навуходоносор, уже предвкушая за этими словами положительный ответ своего царственного отца. Однако, мудрый Израильский Владыка, напротив - вовсе не торопился с ответом, вместо этого погрузившись в еще более глубокое раздумье, и только по истечению нескольких томительных для Вавилонского царевича минут, он властным жестом выпроводил из тронного зала всю свою свиту, и только после того, как они остались с Навуходоносором наедине, Соломон снова заговорил:
  -Я понимаю твое нетерпение воссоединиться со своей возлюбленной, сын мой, но ты же собственными ушами слышал от моего первосвященника Садокаслова о том, что месть иудеев за то, что Суламифь отринулась от нашей веры в Яхве, и ушла с тобой в дальние Орфейские земли - падет на весь ее род и на все колено Менаше, вплоть до того, что в нем будет истреблен каждый мужчина, и я уже не смогу этому помешать, ибо здесь проходит грань моей земной власти и власти нашего Единого Бога! Так, зачем же мне порождать смуту в своем собственном царстве, и лить кровь ни в чем не повинных подданных своих?!
  - Но, неужели ты не сможешь сохранить отъезд Суламифи со мной в Орфейские земли в тайне, скажем, под видом возвращения ее в твой дворец в Гезере?
  В искреннем недоумении воскликнул царевич Навуходоносор, на что Соломон только печально усмехнулся своей грустной и мудрой улыбкой:
  - А разве вам с Суламифью удалось сохранить в тайне то, что она этой ночью тайно проникла в твои покои,и уже успела возлечь с тобой, словно твоя законная жена?!
  Хитро прищурившись, спросил у Навуходоносора царь Соломон, и тут же, не дожидаясь ответа смутившегося от его слов Вавилонского царевича, добавил:
  - Это, кстати - вторая причина, по которой я не хочу отпускать Суламифь с тобой в дальние Орфейские земли царства твоей матери Сабы, ведь после вашей ночи, она уже наверняка понесла от тебя во чреве своем, и теперь столь дальний переход по безводной пустыне Синая, убьет и саму Суламифь и ваше с ней дитя, носимое ей в своем чреве!
  - И как же нам тогда быть, отец?!
  С искренней мукой, написанной у него на лице, воскликнул царевич Навуходоносор, на что у мудрого царя Соломона, уже был готов ответ:
  - Если ты действительно любишь Суламифь так, как ты об этом говоришь, то добудь ей золотой жреческий браслет вашей богини Иштар в ее главном капище...кхм, то есть я хотел сказать - храме.
  Тут же оговорился смутившийся царь Соломон и продолжил свою речь:
  - А по твоему возвращению из дальних Орфейских Земель, я объявлю всем своим подданным о том, что моя приемная дочь - скоропостижно скончалась от неведомой болезни, и ты, обвенчавшись с ней по вашим шумерским обычаям, заберешь ее с собой в Иудею, при этом никакого урона колену Менаше от разъяренных отречением Суламифи от нашей веры, соотечественников - не будет, ибо мой первосвященник Садок и его коэны, служащие в Храме, не будут посвящены в эту тайну, а вместо этого, я один возьму на себя грех отречения Суламифи от нашего Бога Яхве!
  - О, отец мой, ты воистину - самый мудрый среди всех живущих на земле!
  В радостном волнении, воскликнул Навуходоносор, потрясенный такой добротой царя Соломона, но тот остановил его восторженные словесные излияния своим небрежным жестом и заговорил снова:
  - А для того, чтобы твоя мать - Царица Савская Балкинда, не сомневалась в искренности моих намерений отдать тебе в жены Суламифь, я пошлю к ней караван с богатыми дарами, который она должна будет посвятить своей богине Иштар, прося у нее благосклонности при свершении своего обряда посвящения.
  - Спасибо тебе, отец! Ты не только мудрейший из царей, но и лучший из отцов!
  Снова в совершеннейшем восторге воскликнул Навуходоносор, делая движение для того, чтобы припасть к руке царя Соломона, но тот вновь остановил его нетерпеливым жестом:
  - Подожди, сын мой - и это еще не все, ибо для сохранности каравана с дарами твоей матери, и твоей личной охраны, я дам тебе отряд моих телохранителей, возглавляемых моим самым лучшим и искуссным воином - Бнаягу, и ты сможешь не теряя времени и не отнимая от службы своих собственных воинов, двигаться с этим караваном к своей матери царице Савской в ее дальние Орфейские земли, совершенно не опасаясь нападения пустынных разбойников, коими кишит Синайская пустыня!
  - Когда будет собран караван с дарами, ибо мне хотелось бы выехать из Иерусалима, как можно скорее?!
  Уже совершенно по - деловому, спросил у Соломона Навуходоносор, и тот благосклонно улыбнулся такой невероятной прыти Вавилонского царевича.
  - Караван уже готов, ведь я планировал сегодня же отправить торговое посольство к моему другу царю Хираму в Финикию, но теперь, учитывая неотложность и срочность твоей поездки в Орфейские земли, я прикажу погрузить на верблюдов особые дары для богини Иштар, и развернуть уже собранный караван на юг, в сторону Сабы.
  - А ты не отпустишь Суламифь проводить меня с этим караваном до своего дворца в Гезере, ведь я слышал от нее, что ты собирался отправить ее туда, как раз с этим караваном?!
  Спросил у царя Соломона Навуходоносор, но тот в ответ только сурово нахмурился, и отрицательно покачав головой, рассудительно изрек:
  - Видишь ли, сын мой, то, что мы с тобой задумали - может очень не понравится мому первосвященнику и его коэнам, ведь ты же сам слышал сегодня их речи по этому поводу, и тогда они настроят против меня все богоизбранное израильское колено левитов, которые собравшись на свой "сонм жрецов" могут объявить меня отошедшим от Истинного Бога, а мою власть - от дьявола! В этом случе мне ни за что не удержать власти над моим, а теперь - еще и твоим царством, и всеми двеннадцатью коленами Израилевыми, которые и так находятся в постоянной смуте от того, что я беру в жены чужеземок, не поклоняющихся нашему Единому Богу Яхве.
  Ведь все мои подданные, смущаемые бродячими по Израилю левитами, не понимают главного - того, что с помощью своих жен - чужеземок, я бескровно расширяю границы своего царства, которые другие цари, втом числе и мой царственный отец Давид, предпочитали вершить ценой целых рек крови своих воинов, и опустошением завоеванных ими, новых земель!А потому, нам с тобою лучше держать причину твоего скорого отъезда из Иерусалима в глубокой тайне от них, а вот саму Суламифь - наоборот лучше держать у них на виду, чтобы никому из них даже и в голову бы не пришло то, что она все таки собирается осуществить задуманное вами и отпасть от веры в Яхве. И поэтому, разумнее ей будет оставаться до твоего возвращения из Орфейских земель здесь, в Иерусалиме.
  Улыбнувшись Навуходоносору своей хитрой и лукавой улыбкой, доверительно закончил царь Соломон, понизив свой голос до заговорческого шепота, и юный Вавилонский царевич, полностью поверив своему царственному отцу, торжественно и пылко воскликнул ему в ответ:
  - О, отец, вы с Суламифью - воистину самые дорогие мне люди, потому что она - вселила в мое сердце горячую и искреннюю любовь, какой я никогда не знал прежде, а ты - непоколебимую надежду на счастие в этой любви! И яклянусь тебе выполнть все, что ты задумал и добыть золотой браслет жрицы Богини - Матери, для своей горячо любимой Суламифи, привезя его из древнего святилища Иштар, расположенного в глубине далеких Орфейских земель, над которыми безраздельно владычествует моя мать - Царица Савская. Я немедленно выступаю с караваном в сторону Чёрмного Моря, за южным побережьем которого, лежат Сабейские владения моей матери Балкинды!
  С этими словами, Навуходоносор решительно поднялся с низкой резной скамьи на которой сидел рядом с Соломоном и со всем пылом своей юности, устремился к выходу из тронной заллы, да так скоро, что слова царя Соломона нагнали его уже в анфиладе залов, предшествующих тронному:
  - Не спеши так, сын мой, ибо дорога тебе предстоит - дальняя и перед ней следует хорошо отдохнуть и выспаться! Я планирую отправить караван с богатыми дарами к твоей матери - царице Савской, завтра с восходом солнца, тогда же будет готов и отряд моих верных телохранителей - Крети и Плети, во главе с начальником моей личной стражи - Бнаягу, которые будут верой и правдой служить тебе в пути, охраняя тебя и твою мать Балкинду от пустынных разбойников и других лихих людей, которые могут встретиться вам в Синайской пустыне.
  И Вавилонскому царевичу ничего не оставалось делать, как только благодарно поклониться собственному царственному отцу, на деле отправлявшему его на верную смерть, вместе со своей матерью Балкиндой...
  ***
  Пройдя сквозь анфиладу заллов Соломонова дворца, царевич Навуходоносор спустился по мраморной лестнице во внутренний двор, с разбитым внутри него огромным фонтаном - бассейном и пиршественным чертогом под открытым небом, где он совсем недавно явил чудо воскрешения обезглавленного им самим петуха, всей свите и гостям царя Соломона. И ему, вдруг, ужасно захотелось еще раз вступить в тот самый магический песчанный круг, уставленный по периметру негорящими в это время суток серебрянными подсвечниками - менорами, для того чтобы снова ощутить то подкатывающее к горлу волнение, словно перед решающей судьбу его царства битвой, а следом за ней и безумную радость от того, что никто из пьяных гостей и приближенных царя Соломона не разглядел спрятанный им в широкий рукав своихмоавитянских одежд, труп обезглавленного им петуха, и незаметно вынутого Навуходоносором из другого рукава - его живого собрата, который поверг всех в изумление, вспорхнув над их головами!
  Нет, юный Вавилонский царевич, вовсе не строил никаких иллюзий относительно самого царя Соломона, прекрасно осознавая то, что он сразу же догадался о подмене обезглавленной птицы на живую. Но, преклоняясь перед мастерски исполненным Навуходоносором трюком подмены, убедившем в явлении настоящего чуда, всех его гостей и приближенных, царь Соломон не стал приказывать обыскивать царевича, и тот так и просидел весь остаток ночи за пиршественным столом, держа в рукаве обезглавленный труп петуха, вымазав его кровью все свои парадные одежды в которых он выступал перед всем Израильским двором.
  Да, и мог ли мудрый Израильский Владыка поступить иначе? Ведь он прекрасно понимал, что не признав Навуходоносора своим законным наследником, и не отдав ему Иудею добровольно, он тем самым навлечет на все свое царство войну с могущественным Вавилоном и всеми его союзниками, такими как Сабейское царство, и в конце - концов все равно лишится Иудеи, только сопутствовать этому будет - уже полное разорение Израильских земель, уничтожение его армии, а затем и непременное восстание всех покоренных им до этого народов! И царь Соломон, понимая все это, предпочел закрыть глаза на эту очевидную хитрость царевича Навуходоносора, и все же признать его своим сыном и законным наследником, скорее всего в душе сомневаясь в этом родстве.
  Постояв еще несколько минут на том самом месте, где он три дня тому назад у всех на глазах сначала обезглавил мечом, а затем так изящно и натурально "воскресил" бедного петуха, Навуходоносор счастливо вдохнул полной грудью терпкий воздух, наполненный запахами цветущих бугенвиллий, мгновенно напомнивших ему о его возлюбленной Суламифи, и развернувшись, решительно зашагал в сторону правого крыла Соломонова дворца, где располагались его гостевые покои.
  Однако, едва он только вышел на дворцовую террассу, где Соломоновы слуги, перекидываясь между собой веселыми шутками и отчаянно галдя от радостного предвкушения щедрой платы от погонщиков за свою спорую работу, вьючили поклажей верблюдов - готовя караван с богатыми дарами для царицы Савской, к отправке в далекие Орфейские земли Сабейского царства, как прямо под ноги Навуходоносору бросилась какая-то женщина, одетая в грязные лохмотья. И прежде чем Вавилонский царевич успел отшатнуться от незнакомки, бросившаяся к нему женщина, упав перед Навуходоносором на колени, принялась покрывать поцелуями его сандалии, монотонно твердя одну лишь фразу:
  - Забери меня с собой, великодушный царевич Навуходоносор!
  - Кто ты такая, и откуда ты меня знаешь, женщина?!
  В искреннем изумлении воскликнул царевич Навуходоносор, все еще не прекращая своих бесплодных попыток вырвать свою сандалию из дрожащих рук странной, и явно душевнобольной оборванки. И тогда странная женщина, подняв на него свои заплаканные и полные горячей мольбой глаза, с трудом произнесла, давясь душившими ее слезами:
  - Я бывшая танцовщица и...рабыня Авишаг, которая танцевала перед тобой три дня назад на пиру у царя Соломона, а потом досталась тебе в качестве награды за победу в магическом состязании!
  - Что - о - о?! Ты - Авишаг, лучшая танцовщица Израильского царства!
  Искренне изумился царевич Навуходоносор, уже больше не делая попыток вырвать из рук рабыни своей сандалии, и мгновенно узнавая под сажей и грязью, густой коркой покрывающей лицо этой женщины, некогда прекрасное и покрытого белилами лицогибкой и страстной танцовщицы Авишаг, покорявшей мужчин своими томными взглядами и вращением своих упругих пышныхбедер.
  - Но, почему ты...здесь, и что за нищенские одежды на тебе?
  Встряхивая головой так, будто бы отгоняя от себя наваждение, снова изумленно спросил у девушки царевич Навуходоносор.
  - Мне приказали убираться из дворцовых покоев и идти прислуживать царскому повару Адонираму при кухне, и вот, я уже третий день подряд таскаю на себе тяжелую глинянную сулею с водой от источника у Храмовой горы Сион, и наполнив этой водой огромный пористый сосуд, потом часами обмахиваю его опахалом из пальмовых листьев, чтобы он обильнее потел, испаряя воду из своих пор. Еще неделя такой адской работы и от моей прежней красоты ничего не останется, да от нее и так уже немного осталось, раз ты даже не узнал меня спустя всего три дня после пира у Соломона, царевич Навуходоносор!
  С печальным вздохом закончила свой душещипательный рассказ танцовщица Авишаг, и Навуходоносор не удержавшись задал ей свой следующий вопрос:
  - Ну, и кто же, а самое главное - за что, приказал так жестоко поступить с тобой?
  - Это сделал твой отец - царь Соломон, за то что я посмела разделить ложе с его сыном - царевичем Ровоамом, не осмелившись ослушаться его приказа.
  Дрожащим от волнения и обиды голосом, произнесла Авишаг и не выдержав, снова разрыдалась в голос, припав губами к сандалии Навуходоносора и умоляя его:
  - Забери меня с собой, Вавилонский царевич, забери с этим караваном, что завтра с первыми лучами зари уходит из Иерусалима в дальние Орфейские земли к берегам Чёрмного Моря, иначе я умру здесь!
  Однако, слезные мольбы бывшей танцовщицы, несмотря на ее ожидания вызвали у Навуходоносора вовсе не жалость, а неожиданную ярость, едва он только заслышал имя старшего сына царя Соломона - Ровоама, уже пытавшегося убить его две ночи назад, подослав к нему этого нищего бродягу с кинжалом. И Вавилонский принц, гневно сверкнув очами и обернув свое пылающее от приступа ярости лицо в сторону левого крыла дворца, где находились покои царевича Ровоама, прошипел сквозь свои крепко сжатые зубы:
  - Я немедленно пойду к этому напыщенному узкоплечему ублюдку и вызову его на поединок, а потом - убью его на глазах у царя Соломона и всех его приближенных, чтобы каждый в Иерусалиме и во всем царстве моего отца знал, как посягать на жизнь и честь царевича и законного наследника престола Иудеи - царевича Навуходоносора!
  Вавилонский принц, действительно сделал уже было попытку направиться в сторону царских покоев, порывисто схватившись за рукоять своего тяжелого боевого акинака, но в этот момент рабыня Авишаг, снова судорожно обхватила его колени и подняв к нему свое лицо с размазанными по щекам слезами, принялась умолять его не делать этого:
  - Не надо, царевич Навуходоносор! Твой поединок с Ровоамом ничего не изменит в моей горькой участи, даже если ты убьешь его на глазах у царя Соломона, потому что он осудил меня на этот рабский изнуряющий труд вовсе не за то, что я посмела возлечь с царевичем Ровоамом, а за то что по гордыне своей осмелилась носить такое же покрывало, какое носят царские жены и наложницы, забыв что я всего лишь презренная рабыня и мой удел ходить с непокрытой головой и обрезанными волосами. За эту дерзость любой свободный житель Иерусалима, вправе побить меня камнями до смерти и так и будет когда ты уйдешь с караваном из Иерусалима, поэтому я умоляю тебя - забери меня с собой, ведь я принадлежу тебе по правутвоего выигрыша в магическом поединке и отныне в твоей власти распоряжаться моей судьбой и жизнью!
  Навуходоносор, уже было сделавший несколько шагов по направлению к царским покоям, в нерешительности остановился и убрал руку с гарды своего боевого кинжала, после чегопроведя несколько секундв глубоком раздумье и взвесив все за и против своего решения, он наконец снова взглянул на коленопреклоненную Авишаг:
  - Где находится тот источник, из которого ты набираешь воду для своего сосуда?
  - Здесь, не далеко, прямо у самого подножья Храмовой горы Сион!
  Тут же с готовностью отозвалась Авишаг, словно ждала этого вопроса от Вавилонского принца.
  - А в котором часу ты первый раз должна идти к источнику?
  Тут же снова осведомился у нее Навуходоносор, что-то прикидывая в уме.
  - Очень рано, царевич, едва только солнце начинает всходить над Моавитянскими Горами, как всех женщин - водоносов поднимают и отправляют к источнику, чтобы до начала полуденной жары мы успели натаскать полный сосуд воды и остудить его своими опахалами.
  Снова с готовностью ответила девушка, еще не понимая куда клонит Вавилонский принц, а Навуходоносор, уже успевший за это короткое время набросать в голове план операции, принялся давать Авишаг четкие инструкции, так словно бы он объяснял своим военначальникам диспозицию будущего сражения:
  -Наш караван завтра утром выходит из Иерусалима, как раз на рассвете, с первыми лучами солнца, и вряд ли для него в городской стене откроют Златые Врата, как их открывали в честь моего вступления в Иерусалим. Скорее всего мы пойдем через Яффские Врата, либо через Врата Шошан, что выходят прямо к Храмовой Горе Сион, но любом случае, ты должна будешь постараться задержаться у своего источника, как можно дольше - лучше, если до самого выхода нашего каравана из города, а как только мы минуем черту городской стены, я немедленно отправлю своего человека по имени Мабрук для того, чтобы он разыскал тебя и привел ко мне.
  При этих словах в глазах девушки мгновенно вспыхнуло пламя надежды, а щеки ее покрыл яркий румянец. Однако, этот радостный порыв длился недолго и потускневшие глаза рабыни Авишаг, спустя несколько секунд вновь заволокло слезами, а ее румянец на щеках сменила мертвенная серая бледность.
  - Ничего не выйдет, царевич Навуходоносор, ведь твой человек должен будет провести меня до твоего каравана, на виду у всего Иерусалима, в котором многие горожане прекрасно помнят меня и непременно узнают, сразу же доложив царю Соломону о моем побеге!
  Возразила Навуходоносору Авишаг, и Вавилонский царевич задумался над этой вновь возникшей проблемой. Однако, размышления его были недолгими и расплывшись в широкой улыбке, он сообщил девушке:
  - В руках моего человека будет покрывало, какие в Иерусалиме носят только свободные и незамужние израильские женщины, именно по этому покрывалу ты его и узнаешь, когда Мабрук обратится к тебе с вопросом: "А не знаешь ли ты, кто обронил это покрывало по дороге к источнику, женщина?" На что ты должна будешь ответить ему так: "Та женщина, что обронила это покрывало - уже никогда за ним сюда не вернется!"
  На этот раз, вспыхнувшая в глазах рабыни Авишаг надежда, уже больше не погасла, даже залитая обильными слезами радости, брызнувшие у нее из глаз, и снова упав перед царевичем Навуходоносором на колени, девушка принялась неистово шептать молитвы на шумерском и аккадском языках, благодаря своего спасителя и даже не подозревая о том, что придуманные им слова отзыва на пароль, окажутся пророчеством и бывшая лучшая танцовщица Израильского царства, рабыня Авишаг, уже никогда больше не вернется в Иерусалим, найдя свою смерть на пороге Святилища Богини - Матери Иштар, в далеких Согдийских землях...
  ГЛАВА 5
  Дорога через Великую пустыню Рамэлле. Авишаг - дочь амазигов. Легенда о Жемчужной Красавице. Священная гора Барра-Кух. Гибель царицы Савской.Эдимму. Жертвоприношение в Гиве Вениаминовой. Война в Земле Обетованной. Месть Навуходоносора и разрушение Иерусалимского Храма. Ковчег Завета.
  
  ...как строго Ты меня предупреждал,
  Чтобы я был в потребностях умерен,
  В грех идолопоклонства не впадал,
  Тебе Единому остался верен!
  
  А я... О Боже, как я низко пал!
  За славой и богатствами в погоне
  Народ свой беспощадно обобрал
  И превратился в деспота на троне.
  
  Но главное...- о, ужас! Как я мог,
  Как смел, толпой язычниц окружённый,
  Забыть про всё, что Ты мне дал, мой Бог,
  И угождать наложницам и жёнам!
  
  И почему совсем не замечал,
  Служа народу гибельным примером,
  Что я его безбожно развращал,
  В нём убивая истинную веру!
  
  И вот - расплата. О, мой третий сон!
  Отныне воля Бога мне открыта:
  Нет, у меня Он не отнимет трон,
  И буду я прощён, как сын Давида.
  
  Я стар, и день кончины недалёк.
  Дам сыну на прощанье наставленье,
  Пусть он запомнит горький мой урок
  И передаст грядущим поколеньям.
  
  О, сын мой! Будь душой пред Богом чист,
  Остерегайся сатанинских козней
  И на моих ошибках поучись,
  Чтобы страну спасти,
  ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО!
  
  Поэма "Три сна царя Соломона". Люда (поэтэсса, Израиль, г. Герцлия).
  Соленый пот привычно выедал глаза, скатываясь по распаренным жарою лбам путешественников,скупыми каплями и оставляя после себя на коже микроскопические кристаллики соли, похожие на мелкую стеклянную пыль. А руки странников, обожженные беспощадным солнцем до красна, и при этом обезвоженные до состояния сухого и шелушащегося пергамента, в любой миг готовы были разжаться и выпустить плетенные из волоса поводья своих верблюдов, позволив изнуренному зноем телу соскользнуть вниз, прямо на раскаленный бархан и не замечая его обжигающего даже сквозь слой одежды пекла, забыться в жутком кроваво - черном кошмаре до тех пор пока благодарная смерть не прекратит этот кошмар навсегда.
  И только развоенные и широкие мозолистые стопы огромных караванныхверблюдов - дромедаров (дромедар - название одногорбого африканского верблюда, используемого бедуинами для переходов по пустыне), по прежнему мерно попирали Синайскую пустыню, шаг за шагом уводя узкую извилистую ленту торгового каравана на юг, к побережью Чёрмного Моря, для того чтобы перевалив через Синайские Горы и обогнув с востока Идумейский Залив, а заодно с этим благополучно оставив за спиной разбойничью Ассирийскую державу, направить свои стопы на юг, к границам Сабейского царства иего загадочным Орфейским Землям, в глубине которых ждала Навуходоносора его престарелая мать - царица Савская Балкинда.
  Для того чтобы отогнать от себя злой пустынный морок, неумолимо клонивший голову на грудь в тяжелом дремотном забытии, вызванном изнуряющим зноем и безводьем, Вавилонский принц, высоко вскинув колени в своем седле из кожи, обернутой материей, и сделавшись от этого похожим на отчаянного пустынного воина - спаха, налетающего на своего врага из-за барханов, с диким боевым кличем, пустил своего верблюда широкой рысью, направив его на ближайшее возвышение, видневшееся всего в четверти стадия (египетский стадий равнялся 3 1/3 хета, что составляло 174,5 метра - здесь и далее примечания автора) от петляющей между барханами караванной тропы.
  Одним махом влетев на возвышение, состоящее из причудливых нагромождений песка и камня, царевич Навуходоносор круто осадил своего верблюда и огляделся вокруг себя. Синайский Полуостров, простиравшийся вокруг затерянного в пустыне каравана, представлял собою стремящееся к геометрическому эталону треугольное пространство, примыкающее к пустыням Суэцкого перешейка и омываемое с двух сторон двумя заливами Чёрмного Моря - Идумейским и Суэцким, обхватывающими его, словно руками. Это море, называемое израильтянами Ям-Суф, или Тростниковым Морем получило свое название от густых зарослей тростника, обильно окаймлявшего его песчаные берега.
  Весь Синайский Полуостров был наполнен массою беспорядочно разбросанных горных цепей различной формации, и отдельных пиков, между которыми проходилиузкие долины, называемые пустынными кочевниками - амазигами "Вади", причем некоторые из этих Вади представляли собой живописные оазисы, но большинство же этих долин, обнесенных со всех сторон горными пиками, словно каменным забором, было мертво как и окружающая их пустыня. Со всех трех сторон лежащий перед Навуходоносором полуостров, замыкался горами, а на севере его отделяла от пустыного перешейка горный кряж Эт - Тиха, тянущийся через весь полуостров. На западе, в некотором отдалении от моря проходил другой горный кряж Эль - Раха, а по восточному берегу пустынного полуострова шла прибрежная Идумейская горная цепь.Это и был - главный узел всех горных цепей каменистой Аравии составлявших Идумейские Горы, из которых отдельными громадами высились горные пики: Джебель Муса, Хорив, Сербаль и Фурейа, с вершин которых можно было легко обозревать всю панораму полуострова, словно бы она лежала перед царевичем Навуходоносором на ладони!
  С обеих сторон на пути у его каравана, стояли огромные скалы, в три, а поройдаже и в целых пять стадий высотой, и Навуходоносору казалось, что узкая цепочка идущих друг за другом навьюченных верблюдов, петляла между темными каменными стенами, так как многие скалы имели крутые отвесы, и глаз привыкшего к пустыне человека, совершенно терялся в этой массе дикого мраморного камня, не оживленного ни единой зеленой былинкой, ни одним пернатым существом! И только огромные ящерицы и толстенныеядовитые змеи - палестинские гадюки, достигавшие порой в длинну целой оргии (египетская оргия, равнялась 1 и 1/3 ксилона, что составляло 2,094 метра - здесь и далее примечания автора), стремительно прятались в свои каменные норы при виде их каравана, бодро шедшего по извилистым тропам безжизненной и вызженной солнцем Вади, усеянной множеством выветренных и потресканных от солнечного жара, камней.
  Направив своего верблюда вниз, который видимо исчерпав в этом стремительном взлете на каменистое возвышение весь свой порыв, и теперь передвигающийся медленно и величаво, царевич Навуходоносор подъехал к голове своего каравана, где на огромном бактрийце (бактриан, или бактриец - название двугорбого среднеазиатского верблюда, ареалом обитания которого являются в основном пустыни Центральной Азии и Иранское Нагорье) ехала бывшая рабыня и танцовщица Авишаг. При этом, полностью закутанная в длинное шелковое покрывало миниатюрная фигурка девушки, совершенно терялась среди двух могучих горбов корабля пустыни, увешанного к тому же огромными хурджумами (кожаные, или полотняные мешки для сухих грузов) с поклажей, а под тонким шелком этого покрывала, теперь едва ли можно было узнать бывшую гордость Израильского царства, некогда стовшую десятую часть всего государственного долга царя Соломона перед его другом - Финикийским царем Хирамом!
  Однако, любопытный начальник караванной охраны и по совместительству командир отборной сотни лучших воинов личной Соломоновой стражи - Бнаягу, заинтригованный появлением в караване незнакомой ему женщины, несколько раз ломая караванный порядок, подскакивал на своем коне к самой голове каравана, и под видом уточнения маршрута у старшего караванщика Юзуфа, изо всех сил пытался рассмотреть лицо скрывающейся от любопытных глаз под своим тонким шелковым покрывалом танцовщицы Авишаг.
  Царевич Навуходоносор, подъехал к началу своего каравана, как раз вовремя для того, чтобы подхватить перегревшуюся на солнце Авишаг, начавшую уже было беспомощно сползать с узкого матерчатого валика, проложенного между горбами своего верблюда, вместо седла. И Вавилонский царевич легко, словно пушинку, поймал своими могучими руками уже до половины свесившуюся на верблюжий бок в полубеспамятстве несчастную танцовщицу, и перенеся ее на своего верблюда, водрузил девушку рядом с собой. Сбившееся с головы Авишаг покрывало, которому она отчасти была обязана своим спасением из рабства, будучи узнанной Мабруком около источника близ Яффских Врат Иерусалима, на мгновение обнажило волну иссиня - черных волос девушки и крутившийся рядом с головой каравана Бнаягу, тут же узнал ее.
  - Царевич Навуходоносор! На каком основании ты позволил себе умыкнуть собственность Израильского Владыки, царя Соломона, ведь Авишаг - это его рабыня и принадлежащая ему по закону собственность?!
  Заступив путь громадному и величественному дромедаруцаревича Навуходоносора, и глядя на него из седла своего коня снизу вверх, дерзко спросил у Вавилонского принца, Бнаягу. И Навуходоносор, гордо подбоченясь на свернутом шерстяном бурнусе, покрывающем широкую спину его верблюда, и при этом властно беря Авишаг за руку, не позволяя ей тем самым снова с головой укутаться в тонкое шелковое покрывало, а напротив - как бы выставляя ее красоту напоказ всем караванщикам - кавасам и воинам караванной охраны, которые наблюдали за ними сейчас, ответил начальнику личной Соломоновой стражи:
  - Как смеешь ты - смердячий цепной пес, разговаривать в таком тоне с сыном царя Соломона и наследником трона Иудеи?!
  Ударив пятками в бока своего верблюда и повелительно произнеся тому короткое "Чу", он заставил своего огромного дромедараупругим прыжком двинуться вперед, прямо на маячившего у него на пути коня Соломонова телохранителя, и Бнаягу, дабы не быть сбитым с коня огромной верблюжьей тушей, поспешно дернув за повод, отвел своего коня в сторону,прочь с пути могучего дромедара Навуходоносора.
  - А что до оснований, о которых ты меня только что спросил - то танцовщица Авишаг по праву принадлежит мне, как победителю магического турнира на пиру у царя Соломона, и ты сам отлично все видел своими собственными глазами на том пиру и слышал слова моего отца, присудившего мне победу и Авишаг в качестве победного трофея. Стало быть, твой вопрос ко мне - просто неуместен, а потому - пошел прочь, иначе я прикажу стащить тебя с коня и выпороть бичом, на глазах у всех твоих воинов,за грубое и неподобающее моему благородному происхождению, обращение с особой царской крови!
  Поравнявшись с конем Бнаягу, и презрительно оттопырив губы, бросил ему со своего высокого шерстяного валика, в который был свернут его походный бурнус, заменявшего ему на широкой верблюжьей спине седло, царевич Навуходоносор, и взбешенный таким ответом царственного юноши Бнаягу, жестоким рывком развернул своего коня, едва не порвав ему при этом удилами губы, и стремительно унесся прочь, поднимая за собой тучи мелкого песка и пыли.
  - Зря вы так пренебрежительно обошлись с ним, мой господин, ибо израильтяне - очень заносчивый и мстительный народ, который не умеет прощать обид!
  Тихо произнес подъехавший к царевичу Навуходоносору,его личный телохранитель Мабрук, который прекрасно слышал всю эту словесную перепалку между Вавилонским принцем и начальником личной Соломоновой стражи Крети и Плети.
  - К тому же, у него под началом - целая сотня прекрасно вооруженных и подготовленных воинов Крети и Плети, а у тебявсего лишь жалкая дюжина вавилонских байрумов, которую эти израильские Крети и Плети сметут и втопчут копытами своих конейв песок, за какие-то считанные мгновения!
  Еще тише добавил Мабрук, подозрительно приглядываясь к возмущенному шевелению плотной массы вооруженных израильских конников, обступивших в отдалении своего оскорбленного царевичем Навуходоносором, начальника и командира. Причем в этой толпе всадников, уже начали отчетливо поблескивать на солнце, обнаженные мечи и отточенные наконечники склоненных к земле копий!
  - Смердящей и воющей пустынной гиене, никогда не запугать,и уж тем более - не загрызть льва!
  Даже не глядя в ту сторону, куда только что ускакал главный страж царя Соломона, все тем же презрительным тоном ответил своему личному телохранителю царевич Навуходоносор, и Мабрук в ответ неодобрительно покачав головой, отъехал в сторону от своего господина и принялся особым переливчатым свистом, сзывать к себе всю дюжину телохранителей Вавилонского царевича, рассыпавшихся по обе стороны вдоль головы каравана. Нужно отметить, что вавилонский байрум Мабрук был абсолютно прав в своей характеристике, только что данной им всем сынам израилевым, и необыкновенно прозорлив, успев собрать вокруг своего господина всю дюжину верных ему воинов, поскольку не прошло и пяти минут, как вся сотня Соломоновых Крети и Плети, поднимая за собой тучи мелкого песка и пыли, стремительно понеслась прямо на них, на скаку разворачиваясь в лаву перед конной атакой.
  Вся дюжина вавилонских байрумов, окружив своего царевича плотным кольцом, обнажила свои длинные кривые мечи, спокойно и без тени малейшего страха, ожидая приближения разъяренных израильтян, а Соломоновы Крети и Плети, мгновенно сменив строй и развернувшись в широкое полукольцо, охватив при этом его вытянутыми в стороны флангами маленький отряд царевича Навуходоносора, прибавили скорости, так будто бы собирались с разгона врезаться в плотную стену сомкнутых щитов вавилонских байрумов и растоптать их копытами без всякой пощады. Однако, не доезжая около десяти оргий (египетская оргия равнялась 1 1/3 ксилона, что составляло 2, 094 метра - здесь и далее примечания автора) до сомкнутого строя щитов вавилонцев, израильтяне резко сломав свой конный строй и смешавшись в беспорядочную кучу, свернули в пустыню начав стремительно удалаться в сторону видневшихся в отдалении гор, среди которых настоящим великаном возвышалась знаменитая на весь Синай, вершина Фурейа.
  Только один из израильских всадников отважился доскакать практически до самых щитов вавилонян, и этим всадником, как и следовало ожидать, оказался сам начальник Соломоновых Крети и Плети, Бнаягу. Круто осадив своего коня прямо перед самым щитом Мабрука, и глядя поверх него в глаза царевичу Навуходоносору, продолжавшему гордо восседать в обнимку с Авишаг на своем верблюде, предвадитель Соломоновых телохранителей свирепо крикнул ему:
  - Я со своей сотней направляюсь на разведку в близлежащие горы, поскольку если пустынные разбойники уже успели заметить наш караван и возжелают напасть на него, то удобнее всего им сделать это именно в этих - самых горах, в тот момент, когда мы окажемся зажатыми в теснинах скал!
  Не дожидаясь от Навуходоносора никакого ответа, Бнаягу рывком развернул свого коня и умчался в догонку своим воинам, от которых в пустыне уже остался лишь густой и длинный шлейф пыли, повисший над песчанными барханами.
  - Я думаю, что теперь эти недостойные имен своих отцов, выродки, скорее присоединятся к тем - самым пустынным разбойникам, о которых только что говорил этот трусливый шакал Бнаягу, и нападут вместе с ними на нас, а вовсе не станут защищать от них наш караван!
  С презрительной усмешкой тихо произнес вавилонец Мабрук, обращаясь к своему господину и провожая недобрым взглядом, ускакавших в пустыню израильтян...
  Около полудня,караван Вавилонского царевича с богатыми дарами, предназначеннымидля его матери - царицы Савской, достигнаконец подножья огромной горы Фурейа, около которой царевич Навуходоносор, решил сделатьсвой первый привал и ночлег, надеясь осмотреть хорошенько до вечера ее многочисленные пещеры, про которые суеверные моавитяне рассказывали множество жутких преданий и небылиц, о якобы живущих в пещерах этой горы страшных пустынных демонах, которые окружают свои логова отрубленными головами, неосторожно забредшими в их мрачные владения путниками.
  Отдохнув и оставив верблюдов на попечение старшему проводнику каравана - Юзуфу, вместе с Бнаягу и его сотней лучших израильских воинов, направленных царем Соломоном для охраны каравана, которые ускакав от каравана прочь еще утром, после конфликта их начальника Бнаягу с Вавилонским принцем, теперь терпеливо дожидались его подхода у подножия горы Фурейа. Царевич Навуходоносор,в дополнение к своему тяжелому боевому кинжалу - акинаку, вооружившись еще и длинным изогнутым мечом - хипешем, вместе со своими личными телохранителями - родными братьями Мабруком и Гильменахом, отправился на разведку в близлежащие скалы.
  В течении нескольких часов, отчаянная троица воинов, предводительствуемая бесстрашным Вавилонским принцем, цеплялась за узкие уступы скал, взбираясь все вышеи вышена кручи горной гряды Фурейа, тщательно осматриваяпересохшие русла ее зимних потоков, которые вместе с вешними водами сошли вниз и бесследно растаяли в песках у подножья этих скал. Они поднимали камни и всматриваясь в мрачные провалы пещер, держа при этом наготове свои отточенные мечи на случай если из этих каменных нор, на них бросится какой нибудь злой пустынный демон. И судьба при этом, даже наградила царевича Навуходоносора находками нескольких каменных орудий, невесть кем и когда брошенных здесь, в этих диких скалах посреди безводной Синайской пустыни.
  Поотстав немного от своих товарищей и телохранителей - Мабрука с Гильменахом, царевич Навуходоносор забрался в дикое ущелье, которое со всех сторон замыкалось высокими и острыми обломками разбросанных в полнейшем беспорядке гранитных скал. В одном месте этого каменного мешка, со смыкавшимися вокруг него со всех сторон мрачными серо - коричневыми стенами, на самую вершину горы Фурейа, извиваясь уводила узкая горная тропинка и отчаянный царевич Навуходоносор, со всем пылом своей неудержимой юности, принялся, обливаясь потом штурмовать этот крутой подъем, однако, увидав, что вершины горы емувсе равно не удасться достигнуть до наступления темноты, Вавилонский принц остановился и с трепетанием сердца взглянул вниз, на простирающийся далеко внизу у него под ногами, пустынный оазис - Вади, отделенный от Навуходоносора,по меньшей мере,тремя стадиями горной кручи.
  И вот он стоял один посреди горделивых великанов Синайских Гор. Направо и налево от него поднимались кручи горной гряды Фурейа, а впереди и сзади - открывалась панорама на весь Синайский полуостров, и теперь выше царевича Навуходоносора, было одно лишь только безоблачное небо, да горный орел каменистой пустыни, неподвижно повисший в небесной синеве на своих распластанных могучихкрыльях. А чуть пониже Вавилонского принца, беспорядочным нагромождением поднимались ввысь голые верхушки каменных громадин, окружавщих, словно неприступной каменной стеной весь Синайский полуостров с юга.
  Это беспорядочное нагромождение огромных скал, пиков и горных вершин,отлого опускалось во все стороны и там у подножья горы Фурейа, совершенно незаметно для глаза переходило, от темно - коричневого цвета скального камня, к желтовато - красным пескам Синайской пустыни, которая к северу отсюда замыкалась зубчатою стеною горного хребта Эт-Тиха, а к югу, к востоку и к западу - сливалась с зеркальной водной гладью двух прекраснейших заливов Чёрмного Моря, за которыми высились неровные цепи песчаных холмов нижнего Египта и могущественной Ассирийской державы, которую царевичу Навуходоносору еще предстояло миновать на пути своего каравана, держащего свой путьв Сабейскиевладения его матери - царицы Савской, Балкинды.
  И глаз Вавилонского принца не хотел отрываться от этого зрелища: ширина, даль и глубина видимого пространства очаровывали его юную впечатлительную душу, и как-то невольно восторженный взгляд Навуходоносора, перебегая с одного края горизонта на другой, скрадывал и преуменьшал видимую перспективу Синайского полуострова. И вот ужеЧёрмное Море, как будто плескалось у самых его ног, а Синайская пустыня охватывала своим простором и замыкала в своих зыбких желтых песках, каменные громады, с приютившимся на них одиноким путником, над которым было одно только лазурное небо и которого не видел больше ни один глаз человеческий, а только одни лишь бессмертные боги, любуясь статью юного и отважного героя, засматривались на него из своих небесных чертогов, да безразлично мерил его своим острым и хищным глазом пустынный беркут, парящий в необозримой небесной вышине!
  Царевич Навуходоносор, более часа простоял вот так перед этой скалою, испещренною таинственными и непонятными ему начертаниями, сделанными невесть кем и в какие времена, а потом, бросив на них свой последний вопросительный взгляд, начал спускаться вниз. И если молодому, полному сил и отваги юноше, трудно было подниматься на эти каменные кручи, то спуск его в пустынный оазис Вади - был еще труднее, поскольку камни выскальзывалиу него из-под ног, да и сами ноги не держались на этих гладких камнях, местами отполированными пустынными ветрами настолько, что казалось, будто бы над их ноздреватой поверхностью, потрудились руки многих сотен каменотесов, а сильным и цепким рукам Вавилонского царевича, при этом, совершенно не за что было ухватиться!
  Уже не надеясь спуститься вниз своими собственными силами, царевич Навуходоносор издал свой знаменитый боевой клич - призыв к своим телохранителям о немедленной помощи, и на его призыв из соседнего ущелья, немедленно отозвался такой же воинственный клич Мабрука, уже спешившего к нему на помощь. В ожидании Мабрука, царевич Навуходоносор присел на большой плоский камень, обточенный дождем и ветрами под форму, напоминающую царский трон своего отца Соломона, и снова стал любоваться великолепным видом, расстилавшимся прямо у него под ногами и принимавшим особенный дикий колорит, в стремительно наступающемна мир вечернем сумраке.
  Спустя всего четверть часа, царевич Навуходоносор уже не видел ничего ни сзади, ни со своего правого и левого бока, потому что с трех сторон егопо прежнему окружали черные каменные стены, вздымавшиеся к сумрачному закатному небу, и только впереди и далеко внизу перед его глазами, еще расстилалось огромное пространство, загроможденное как бы умышленно разбросанными без всякого порядка каменными громадами. И ему при этом казалось, что он сидел на краю пропасти, потому что внизу, на расстоянии всего лишь нескольких локтей от него, уже действительно ничего не было видно. Вдали перед Вавилонским принцем, очерчивая на горизонте четкий полукруг, рисовались силуэты гор, зубчатые вершины которых поднимали, словно мифические исполины, свои победные головы, украшенные вместо боевых шлемов - группами камней, венчающих эти тени каменных громад.
  Вокруг молчаливо сидящего на камне царевича Навуходоносора, в этот момент не раздавалось ни единого звука, ни даже легкого дуновения ветра в мертвой каменной пустыне, и только временами слышался порою внизу шорох да грохот скатывающегося из под чьей то ноги камня - то его телохранитель Мабрук, пробирался по крутому склону горы, испуская время от времени призывные охотничьи кличи, на которые Навуходоносор - отвечал ему своими. Между тем, уже совершенно стемнело и вороненая синева неба заискрилась мириадами золотых звезд, так словно бы щедрая рука неведомого и на редкость расточительного богача, швырнула на черное бархатное покрывало, пригоршню золотого песка.
  Чистота и прозрачность воздуха в Синайской пустыне была поистине - изумительна, а потому даже в темноте ночи виднелись очертания далеких горных кряжей, запирающих собою горизонт, а на небесном своде звезды горели на удивление ярко, но вместе с тем - не мерцая, и не раздражая при этом глазсвоим мерцанием, как это обычно бывает на туманном небе гиперборейских царств (здесь имеются в виду северные страны, которые древние называли гиперборейскими, что дословно переводилось, как расположенные за северным ветром - Бореем).
  Здесь, в Синайской пустыне, лишенной даже малейшего признака зеленой растительности, и не имеющей ни одной даже самой захудалой реченки, и ни единоймелкой лужицы, при бесконечной сухости и чистоте воздуха, это слабое мерцание звезд наглядно подтверждало мудрое учение шумерских жрецов о том, что каждая звезда - есть божество, а самая яркая из них - это Великий и могущественный бог Ану. И те земли, над которыми звезды сияют особенно ярко - изначально находятся под его благословенным покровительством, и покровительством тех богов, которые избрали для себя проживающие под этими звездами народы, в качестве достойных их божественного внимания!
  В пустынях Синайской и Иудейской,царевичу Навуходоносору уже не раз приходилось замечать, что мерцание этих божественных светил - отчего-то очень слабое, анад морем оно, напротив - делалось гораздо сильнее. Так,над Чёрмным и Средиземным морями, звезды сияют гораздо ярче, чем над сонною и необычайно соленою поверхностью Аравийского (Мертвого) Моря, так же, как и в окружающей его пустыне, это сияние - гораздо слабее, нежели в песках, примыкающих к побережью Чёрмного Моря. Из чего Навуходоносор, которому в его военных и торговых походах, приходилось неделями проводить ночи под открытым небом на берегах этих двух морей, со временем пришел к выводу о том, чторазгневанные боги, уничтожив неправедные народы Содома и Гоморры, и наполнив их горькими слезами целое море, вместе с тем - навсегда отвратили свой божественный взор от всех народов, населяющих его побережье и примыкающую к нему солончаковую пустыню.
  - Господин мой, где вы - отзовитесь?!
  Неожиданно прошептал над самым ухом у вздрогнувшего царевича Навуходоносора, бесшумно подобравшийся к нему телохранитель Мабрук, и показываясь из чернильной темноты у самых его ног,из-за выветренного треугольного камня со своим неизменным длинным мечом - хипешем, на который он опирался вместо посоха, обнажив его из кожаных ножен, закрепленных у него за спиной.
  - Пойдем вниз, мой господин, там Юзуф - старший кавас (проводник) нашего каравана, уже давно приготовил ужин, а его корабли пустыни мирно спят под защитою скал в благословенной тени горного великана Фурейа.
  И царевич Навуходоносор, машинально побрел за своим телохранителем Мабруком, который начал бойко спускаться вниз, извиваясь словно змея в тот момент, когда ему приходилось пробираться между камнями и обломками скал, и время от времени звонко лязгая о них голоменью своего меча, подавая тем - самым Навуходоносору знаки по которым тот правил свой путь с вершины горы. В одном месте спуска, Мабрук остановившись на широком горном уступе и дождавшись, пока его господин спустится на него по извивающейся между камней тропе, показал ему узкий, словно лаз в волчье логово, вход в скальную пещеру над которым с двух сторон возвышались причудливые нагромождения камней, образующие некое подобие колоннады.
  - Здесь, как видно, и есть то - самое место, о котором нам рассказывал наш караванщик Юзуф, и в котором царь черных демонов пустыни - Ашмодай, да затворит эту мерзкую тварь во мраке преисподней до конца времен, Великий и грозный Ану,построил себе дворец и довел его уже почти до самой вершины, поставив по его углам каменные колонны и украсивих отсеченными человеческими головами тех путников, что нашли в пустыне свою смерть от зноя и песчаного дождя, ниспосланного на их грешные головы. Однако, судя по всему, Бог Ану прознал про эту коварную затею царя всех демонов преисподней - Ашмодая,возвыситься над ним, и швырнув с неба свое огненное копье, вдребезги разбил недостроенный дворец царя демонов, раскидав громом все камни этого дворца и даже мертвые головы, служившие его украшением.
  Закончил свой насыщенный жуткими подробностями рассказ, Мабрук и царевич Навуходоносор, вынув из ножен на поясе свой длинный и тяжелый акинак, осторожными шагами подкрался к наполовину заваленному камнями пещерному зеву, и опустившись перед ним на одно колено, заглянул в его таинственный мрак. Держа свой боевой кинжал наготове на случай, если из пещерной тьмы на него действительно бросится ужасный царьвсех пустынных демонов - Ашмодай, или просто дикий пустынный шакал, устроивший здесь свое логово, Навуходоносор продолжал настороженно вглядываться в непроглядный мрак пещеры. Однако, кроме затхлого и застоявшегося воздуха этой каменной норы, доносившего до носа Вавилонского принца, наполненные гнилостным и смрадным духом дыхание горы Фурейа, он так никого и не заметил.
  Поднявшись на ноги и вложив свой боевой кинжал в ножны, царевич Навуходоносор снова двинулся вслед за своим телохранителем Мабруком, однако, когда он приблизился к своему верному телохранителю, тот только осуждающе покачал головой и с опаской косясь на скрытую в ночном мраке полузасынпанную пещеру, укоризненно произнес:
  -Зачем так рисковать, мой господин?! Ведь всем известно, что царь всех демонов Ашмодай, способен превращаться не только в пустынного льва или гиену, но даже и в василиска, а взгляд василиска - смертелен для всех людей без исключения, даже для царских особ, наделенных такими несомненными магическими талантами, как вы!
  - Ладно, Мабрук я больше не буду испытывать судьбу и совать голову в пасть ко льву, равно как и смотреть в смертоносные глаза василиска!
  Беззлобно усмехнулся царевич Навуходоносор, окидывая взглядом всю напряженную фигуру своего телохранителя и внезапно озаренный догадкой о том, что Мабрука в данный моментпросто терзает суеверный страх, и он был бы рад поскорее покинуть это зловещее место. И обрадованный этим благоразумным решением своего господина вавилонский воин, с удвоенной прытью заскакал вниз по камням, при этом неумолчно болтая и успев много чего еще рассказывать царевичу Навуходоносору по дороге, пока они,наконец, не пришли к становищу своего каравана.
  Там,в караванном стойбище, наскоро перекусивнесколькими вяленными полосками мяса, любезно предложенными ему старшим караванщиком Юзуфом, царевич Навуходоносор закрывшись с головой в свой шерстяной бурнус, уснул на неровной каменистой поверхности Вади, чтобы не томить себя ожиданием ужина, приготовляемого кавасами на маленьком и едва тлеющем костерке у изголовья его постели. При этом успев беглым взглядом оценить служившее для него опочивальней становище каравана,которое показалось ему необычайно уютным: все сорок караванных верблюдов, освобожденные от своей тяжкой ноши, стояли теперь за каменной оградой из скал, словно внутри рукотворного сарая, а каменная плита, на которой постлан был его походный шерстяной плащ - казалась ему отличной постелью.
  У изголовья ее шипел и плевался искрами маленький костерок из верблюжьего и конского навозу, а также нескольких кривых сучков, которые запасливыйстарший караванщик Юзуф, вез с собою едва ли не целый шем (один египетский шем, равнялся 62,82 километра),от самых Яффских Ворот Иерусалима. А рядом с его ложем, постланном прямо на разогретый за день камень, расположилась на ночлег и уже крепко спала, завернувшись с головой в свой шерстяной бурнус, уставшая за день танцовщица Авишаг. Ей служили ложем два сложенных вместе овечьих меха с водой, на которых девушка каким-то непостижимым образом, умудрилась умостить свое маленькое и гибкое тело.
  Вокруг сооруженной на плоском камне постели царевича Навуходоносора, все тот же заботливый и опытный старший караванщик Юзуф, выложил длинный и толстый аркан, свитый из верблюжей шерсти, дабы отпугивать его запахом многочисленных сольпуг (официальное название пауков - фаланг) и скорпионов, выползающих ночью на охоту из своих песчаных нор.На разведенном из верблюжьего кизяка и подобранных в дорогах сучьев костерке, кавас Юзуф старалсяпри помощи вина, превратить отвратительную воду из козьего бурдюка, в некий возможный для употребления напиток, а также размочить в согретой имзатхлой воде, окаменевшие на солнце синайские хлебцы, чтобы их можно было раскусить и съесть вместе с солеными оливками.
  Наконец, телохранитель Мабрук, почтительно и терпеливо потрогав за плечо своего господина, разбудил его и пригласил к ужину, и царевич Навуходоносор, заняв свое почетное председательское место на разостланном шерстяном бурнусе, среди своих телохранителей, старшего караванщика Юзуфа и предводителя охраны каравана Бнаягу, который после утренней перебранки с Вавилонским принцем, теперь старался не смотреть ему в глаза, начал свой неторопливый ужин, который после шикарных пиршественных застолий царя Соломона, показался ему необыкновенно скверным и отвратительным: эти черствые и пресные хлебцы, размоченные в протухшей теплой воде, и красноватая бурда, подкрашенная кислым вином, которую старший кавас их каравана Юзуф, уважительно величал "Уаджет", по воспоминанию о душистом Ханаанском вине, распитом ими в день выступления их каравана из Яффских Ворот Иерусалима, и наконец, эти прелые оливы, которые плавали в ней, словно отрезанные склизкие пальцы утопленника!
  Однако,острый волчийголод, вкупе с опустившейся на Синайскую пустыню ночной прохладой,так приправил вкус этих непритязательных блюд, что все собравшиеся у едва тлеющего костерка, на удивление быстро съели свои порции, закусив их вместо десерта сладкими финиками. А бывшая рабыня и танцовщица Авишаг, теперь уже совершенно не скрывая своего лица под шелковым покрывалом, но в тоже самое время - и не убирая его совсем со своей головы, словно бросая этим вызов Бнаягу, съела только одну оливу и отказавшись от подкрашенной вином протухшей воды, поданной старшим кавасом Юзуфом, под видом освежающего напитка "Уаджет", теперь сидела преданно глядя на царевича Навуходоносора.
  После этого необычайно скромного ужина,старший караванщик Юзуф потушил костер, собрав остатки драгоценного топлива в плетеную корзину, а царевич Навуходоносор, снова завернувшись в свойшерстяной бурнус, опять улегся спать на плоскую каменную плиту, служившую ему ложем, и за ним тут же последовали все остальные участники ужина у этого одинокого ночного костра. Не прошло и десяти минут, как старший кавасих каравана Юзуф, один из братьев - телохранителей Вавилонского принца - Гильменах, и командир караванной охраны Бнаягу, крепко уснули, и в лагере, замершем посреди Синайской пустыни с потушенными кострами, воцарилась практически первозданная тишина, нарушаемая лишь всхрапыванием лошадей, да монотонным чавканьем верблюдов. Во всем караванном стойбище,не спали только царевич Навуходоносор да его верный телохранитель Мабрук, условившийся нести караул по охране своего господина, поочередно со своим младшим братом Гильменахом. Между тем, в пустыне становилось довольно свежо и по направлению с далекого Чёрмного Моря, тянуло легким и прохладным ветерком, выдуваяим из камней и песчаных барханов, накопленное ими за день тепло.
  И царевич Навуходоносор, закутавшись от этого пронизывающего ночного ветра в свой шерстяной бурнус,лежал не спуская глаз с бархатного ночного неба, густо усыпанного звездами так, словно бы силясь постигнуть тайны его бесчисленных миров и многочисленного сонма божеств, каждое из которых было отмеченно светом своей собственной звезды.Поглядывая временами на свернувшуюся под своим шерстяным бурнусом, и снова умостившуюся на овечьих мехах бывшую танцовщицу Авишаг, Вавилонский царевич с тоской размышлял о суровой и беспросветной судьбе этой девушки. И как то сами собой, на ум Навуходоносору приходили рифмованные строки, похожие на храмовые шумерские напевы, посвященные Богине - Матери Иштар, однако складывались они вовсе не в хвалебную оду Богине страсти, а в некую жалобу измученной на покорной службе у тела, больной души бывшей лучшей танцовщицы Израиля, ныне сурово низвергнутой в презренные рабыни из-за служения и рабской покорности чужой телесной страсти пресыщенного жизнью царственного отрока Ровоама:
  Что поцелуи мне несладкие твои,
  Смущением стыда окрашенные ласки?
  Что мне желаний плотских буйные рои?
  Ты хочешь, как и все - лишь страстной сказки.
  Ты просишь, как и все, лишь об одном,
  Ты жаждешь лишь отзывчивого тела!
  А что же в сердце прячется моем?
  До этого тебе нет никакого дела...
  Однако, очень скороэто сладкое поэтическое раздумье Вавилонского принца перебил его телохранитель Мабрук, обратясь к Навуходоносору с очень неприятным и даже тревожным для него вопросом:
  - Не слышит ли мой господин, приближающиеся из пустыни шаги когонибудь, со стороны моря?
  Тревожно пуча глаза и посверкивая в темноте их белками, подойдя ближе, спросил верный телохранительу царевича Навуходоносора.
  - Ничего и никого я пока не слышу,мой верный Мабрук!
  Также тихо ответил своему встревоженному телохранителю Вавилонский царевич, хотя ему и показалось на одно короткое мгновение, будто камень и почва у него под ногами передают звуки скачущих вдали коней, или бегущих рысью по пустыне верблюдов. И тогда царевич Навуходоносор, приподнявшись на своем ложе, на всякий случай вытащил из под шерстяного бурнуса свой боевой кинжал, вынув его при этом из ножен, и положив рядом с собой на свое импровизированное ложе.
  - Пусть мой господин спит спокойно, Мабрук будет охранятьего сон всю ночь напролет!
  Заметив движение Навуходоносора, торопливо произнес его верный телохранитель Мабрук.
  - А чтобы никто не подкрался к нашему лагерю незамеченным, я сейчас же разбужу своего младшего брата Гильменаха, и мы с ним встанем с обнаженными мечами на противоположных его концах.
  Суровым голосом добавил вавилонский байрум и легко вскочил на ноги, завертываясь при этом поплотнее в свой шерстяной бурнус. В следующее мгновение, темный силуэт Мабрука с обнаженным изогнутым мечом - хипешем в руке, встал перед глазами Навуходоносора и затмилему своей широкой спиной яркое созвездие Плеяд, на которое он толькочто любовался, сочиняя свои стихи, посвященные неизвестно чьей мятущейся женской душе. Проходя мимо своего спящего младшего брата Гильменаха, Мабрук грубовато пнул его по ноге, заставив вскочить на ноги и показав ему на противоположный конец лагеря подтолкнул в плечо, отдавая таким образом приказ и помогая ему окончательно проснуться.
  После чего, Мабрук столь же бесцеремонным образом растолкал спавшего на разостланном прямо на песке плаще, начальника караванной охраны израильтянина Бнаягу, и кратко изложив ему свои опасения насчет приближения к лагерю незнакомцев, потребовал выставить вокруг него караулы из своих воинов, которые в полном беспорядке разбрелись на ночь по пустыне вокруг всего караванного становища, и валялись теперь на песке словно мусор, принесенный пустынным ветром - хамсином. Однако, Бнаягу буркнув в ответ, что он, дескать,уже выставил вокруг всего лагеря посты еще с вечера, перевернулся на другой бок и накрывшись с головой своим шерстяным плащом, снова захрапел, и Мабрук, сообразив, что требовать чего-то большего от считающего себя оскорбленным и униженным начальника израильских Крети и Плети - не стоит, с тяжким вздохом двинулся к своему наблюдательному посту.
  Прошло еще приблизительно с час времени и царевич Навуходоносор, который был уже не в состоянии заснуть после тревожного доклада своего верного телохранителя, о приближающихся к месту их стоянки всадниках, приподнялся на локтях на своем каменном ложе, устланном собственным плащом, и окинул беглым взглядом весь лагерь. Мабрук со своим родным младшим братом Гильменахом сидели, на камнях с противоположных его концов, словно каменные изваяния, держа на коленях свои обнаженные мечи и пристально всматриваясь в чернильную темноту ночи. Разъвьюченные караванные верблюды, слегка фыркали во сне, и где-то совсем рядомс их лагерем слышался пронзительный вой пустынной гиены, который Вавилонский принц не слыхал еще с того самого времени, как покинул берега Священного Нила.
  Однако, никто даже и не думал, не то что нападать на мирно спящий караван, но даже и приближаться к нему так, чтобы быть услышанным и царевич Навуходоносор, снова опустившись на свое жесткое и успевшее к этому времени совершенно остыть каменное ложе, начал уже засыпать, как сквозь сон ему послышалось, что кто-то идет мимо него... Вавилонский принц, открыв глаза, опять рывком поднялся на локтях и крепко сжав в руке гарду своего боевого акинака осмотрелся вокруг: Мабрука не было на его прежнем месте. Осторожно поднявшись со своего ложа, Навуходоносор увидел, что его верный телохранитель ползет между камнями по склону горы вверх, постоянно прислушиваясь, поводя при этом головой по сторонам.
  "Кого же это там, в темноте, почуял мой верный Мабрук - уж не диких ли пустынных кочевников, которые обладая от природы худыми и совершенно высушенными на солнце телами, вместе с этим были отважны, словно охотящиеся львицы и жестоки, словно стая пустынных гиен?!" Про себя быстро подумал царевич Навуходоносор, и при этой мысли мороз пробежал по его коже, поскольку по своему богатому опыту дальних пустынных странствий, он прекрасно знал, что с этими дикими сынами пустыни нельзя обращаться также, как с жителями, населяющими Нижний Египет, или же его родной Вавилон.
  С трепетом в сердце он снова опустился на свое ложе и стал обдумывать свое положение, составляя в уме план действий на случай внезапного вооруженного нападения на столь беспечно охраняемый караван. А что будет, если наих лагерьпрямо сейчас нападет целое племя пустынных кочевников, царевич Навуходоносор - сам умелый и отважный воин, прекрасно осознавал:случится страшный и мгновенный разгром всего их лагеря, ведь сотня израильских воинов под предводительством Бнаягу, подкрепленная дюжинойвавилонских воинов его личной охраны, могли бы легко выстоять и даже обратить все племя пустынных кочевников в бегство лишь при свете дня, построившись в свою несокрушимую пешую фалангу.
  Но, сейчас, когда вся сотня отборных израильских Крети и Плети царя Соломона, возглавляемых их начальником Бнаягу, преспокойно дрыхла, разбредясь по пустыне на несколько стадий вокруг всего лагеря, что могла сделать дюжина, хотя и вооруженных с головы до ног вавилонских байрумов, против многих десятков, а может быть даже и нескольких сотен пустынных кочевников?! Разумеется, что отважные и опытные в бою вавилонские конники - байрумы, могли отчаянно сопротивляясь против превосходящих их во много раз врагов,дорого продать свои жизни за жизнь их царевича, но все это будет бесполезно, поскольку и самому Навуходоносору - тоже придется сложить свою голову среди этих обветренных пустынным хамсином,диких скал.
  Да, и с учетом их с израильтянином Бнаягу утренней перепалки из-за увезенной из Иерусалима рабыни Авишаг, вряд ли израильские Крети и Плети встанут плечом к плечу рядом с вавилонскими байрумами, скорее всего - предпочтя издали наблюдать за их жестоким избиением. Бросив быстрый взгляд на ложе Бнаягу, и к своему изумлению не обнаружив там начальника Соломоновых Крети и Плети,на душе у царевича Навуходоносора стало и вовсе тоскливо: очевидно подлый и коварный израильский военначальник, вслед за его телохранителем Мабруком услышав приближение к их лагерю пустынных кочевников, попросту улизнул из него поближе к своим людям, рассеяным далеко за его пределами, оставив его совершенно беззащитным и предоставив возможность врагам взять их голыми руками!
  И только бывшая рабыня и танцовщица Авишаг, с головой закутанная в свой шерстяной бурнус, продолжала сладко спать, и царевич Навуходоносор, не желая будить девушку этой тревожной вестью, принялся торопливо надевать на себя свои боевые доспехи, готовясь принять жестокий и скоротечный бой в ночной мгле, посреди каменистой пустынной Вади, заранее не расчитывая на то, что ему удасться договориться, или банально подкупить свирепых пустынных кочевников, ведь такой исход был бы возможен, если бы необыкновенно богатый караван, из-за разгильдяйства начальника Соломоновой стражи Бнаягу, на время не остался бы совершенно беззащитным... Между тем Мабрук вернулся назад, и на его обветренном и суровом лице не читалось даже и тени беспокойства.
  - Что случилось, Мабрук? Ты заметил врагов, откуда они приближаются и сколько их?
  Полушепотом спросил у своего верного телохранителя царевич Навуходоносор, ни на секунду не прекращая облачения в свои боевые доспехи, и затягивая уже последние ремни на своем медном панцире.
  - Не переживай так, мой господин, никаких врагов на несколько стадий от нашей Вади, я не увидел, а ты ведь знаешь, что в темноте я вижу лучше пустынного леопарда!
  С по прежнему непроницаемым лицом, произнес Мабрук, и только веселый блеск его глубоко посаженных черных глаз, давал понять о том, что его немало развеселили спешные воинские сборы Вавилонского принца.
  - Я просто заметил неподалеку раненную пустынными гиенами газель, и пошел по ее следам в надежде отогнать хищников и добыть для тебя немного мяса, чтобы завтра поутру ты мог позавтракать достойно Вавилонского царевича, а не дикого кочевника пустыни!
  Спокойно и с невероятным достоинством, ответил царевичу Навуходоносору его телохранитель Мабрук, и этот ответ мгновенно успокоил и развеселил молодого царевича настолько, что он тут же вызвался помочь своему телохранителю в переноске туши газели. Однако, тот в ответ только отрицательно покачал головой и обернувшись, указал взглядом на два куска сочащейся свежей кровью вырезки, лежащих прямо на песке, на пропитанном кровью старом шерстяном бурнусе, и ожидающих немедленной разделки и жарки.
  Мысленно возблагодарив Богиню Иштар, за то что она удержала его от того, чтобы разбудить тревожной вестью крепко спящую Авишаг, а после того как эта весть оказалась бы пустым страхом - краснеть за нее от стыда, совершенно успокоившийся царевич Навуходоносор, снова закутавшись в свой шерстяной бурнус, улегся на свое жесткое каменное ложе, медлено погружаясь в сон и сквозь этот сон ему мерещилось, что Мабрукеще раз вставал и ходил куда-то, неслышно ступая по камням. Но,затем усталостьдлинного дневного перехода по знойной пустыне, и тревоги этой ночи взяли свое и Вавилонский принц, наконец, заснул богатырским сном под фырканье верблюдов и вой пустынных гиен в темноте.
  А когда царевич Навуходоносор снова открыл глаза, солнце стояло уже довольно высоко над горой Фурейа, и успевшие уже нагреться под его горячими лучами, скалы пустынной Вади Цугеррах, излучали в дрожащее марево стоячего воздуха пустыни столько жара, что оставаться долее в этой раскаленной каменной печи было - просто невозможно, тем более, что и каменная плита, на которой он устроил себе ложе, тоже постепенно прогревалась от горячего песка и ложе все более начинало походить на раскаленную сковороду!
  Заметив, что его господин проснулся, Мабрук торопливо разжег костер, использовав для этого весь запас сухих сучьев из корзины старшего каваса их каравана Юзуфа, и при помощи хлопотавшей рядом Авишаг, принялся жарить на нем мясо добытой им ночью газели, отчегоочень скоро по всему их лагерю поплыли настолько соблазнительные запахи, что у всех кто их слышал - начало отчаянно бурчать в животах!Наскоро перекусив жаренным мясоми запив его душистым ханаанским вином, которое разительно и в гораздо лучшую сторону отличалось от вчерашней бурды под названием "Уаджет", от которой царевича Навуходоносора вчера едва не стошнило, Вавилонский принц отдал приказ начать погрузку верблюдов, чем занимался преимущественно старший караванщик Юзуф - хозяин животных и два его подопечных каваса, а телохранители Мабрук с Гильменахом, без всякого на то указания со стороны своего господина,мобилизовав на эту работу всю дюжину вавилонских воинов - байрумов из личной охраны царевича Навуходоносора, принялись активно помогать троим кавасам грузиться.
  Послушные животные по одному зову своего хозяина подходили к нему и припадая перед ним на колени, терпеливо ждали пока караванщики при помощи вавилонских воинов вьючили им на спины тяжелые тюки и хурджумы с поклажей. Погрузка караванных верблюдов, разумеется, прошла бы гораздо скорее, если бы к ней подключились израильские воины из охраны их каравана, однако начальник Соломоновых Крети и Плети, как ни в чем ни бывало, уплетавший за обещеки мясо за завтраком вместе с царевичем Навуходоносором и его телохранителями, теперь снова куда-то подевался, словно бы бесследно растворившись в желтых песках Синайской пустыни, вместе со всей сотней своих израильских воинов.
  Наконец, заново нагруженные тяжкой поклажей и своими погонщиками верблюды, поднялись на ноги, и караван,вытянувшись длинной извилистой лентой между песчаных барханов, тронулся далее на юг по пустынной Вади Цугеррах, и вскоре перед ним выросла цепь береговых гор, едва ли не в пять стадий высотой каждая, за которыми скрывался Идумейский Залив Чёрмного Моря. Не доходя до нее одного парасанга (один египетский парасанг равнялся 6,98 километра), по словам старшего каваса Юзуфа, находилась знаменитая Пещера Судеб, наполненная костями сгинувших путников, иисточником сладкой воды, дающим бессмертие всякому, кто сумеет добыть ее, одолев охраняющих пещеру злобных демонов, принимающих обличия различных зверей. Именно туда и направлялся теперь их караван, поскольку в большинстве кожаных бурдюков пресной воды оставалось совсем немного, да и та была - весьмасомнительного достоинства и пригодности к питью!
  Езда на верблюде по Синайской пустыне, показалась царевичу Навуходоносору необычайно скучной и утомительной, поскольку ему, как и всем остальным его спутникам, приходилось сидеть, словно привязанному, и покачиваться в такт движениям горбатой спины. И напрасно старший караванщик Юзуф, на все ладырасхваливал ощущение, получаемое от легкой тряски, происходящей прикаждом шаге огромного животного, однако Вавилонский принц, привыкший к стремительному конскому бегу, ну или на худой конец - к резвой иноходи быстрых одногорбых дромедаров, на которых устраивали свои скачки египетские воины - спахи, никакой прелести в этом монотонном покачивании не находил.
  Быть может, оно и было бы приятным в первые несколько часов езды на верблюде, но царевич Навуходоносор не испытал этой прелести даже в первый час своего путешествия по Синайской пустыне. Когда же ему пришлось провести на своем верблюде целых шестнадцать часов кряду, причем в первый же день, и осознать, что вот так им придеться идти целыми неделями, то эта езда мгновенно превратилась для него в настоящую пытку, усугубляемую для Навуходоносораеще и очевидными, хотя и тщательно скрываемыми от всех окружающих, физическими страданиями единственной идущей с их караваном женщины - бывшей рабыни и танцовщицы Авишаг.
  Особенно угнетали Вавилонского принца те условия его путешествия, при которых обыкновенно все купцы и путешественники Синайского полуострова пользуются верблюдом, тоесть при длительных и невообразимо скучных переходах через пустыню, от одного до другого царства, разбросанных по всему Синайскому полуострову в десятках парасангов друг от друга. И условия эти были таковы: сидишь себе с боку от горба, или же непосредственно на самом этом горбе, посреди целой горы упряжи и багажа, всегда более или менее прикрепленный и надежно чувствующий себя среди всех этих тюков и хурджумов, предохраняющих тебя от падения при тряской езде, да считаешь шаги животного, потому что для твоего глаза нет ничего более утешительного, а в голове твоей нет ни единой мысли, равно как и в членах твоих нет ни малейшего желания двигаться. При этом, тебе так и кажется, что ты надежно прирос к верблюжьему горбу и составляешь теперь одно целое с этим кораблем пустыни, поскольку следуешь за каждым движением его огромного тела без всякого сопротивления, и даже без малейшего желания удержаться на нем!
  А сверху, с безоблачного синего неба, и с земли, от раскаленного солнцем желтого песка, в это время палит настолько невыносимо, словно ты придвинулся вплотную к жаркому костру, ведь сам человек верхом на верблюде - представляет собой наивысшую точку в пустыне, и совершенно не в силах скрыться от этого небесного и земного жара, пекущих его тело одновременно со всех сторон! И при этом вокруг него, если только на горизонте не вырисовываются безжизненные каменные громады, распростерта одна лишь бесконечная поверхность зыбучего песка, и глаз его совершенно тонет в этом песчаном море, а желтовато - коричневый цвет, отражаемый песками пустыни, производит до того утомляющее ощущение на его утомленные этой скучной картиной глаза, что они закрываются непроизвольно - сами собой.
  Равно, как и для уха путешествующего с караваном по пустыне несчастного путника, нет ни единого живого и трогающего за душу звука, кроме легкого шлепанья мозолистых ног верблюда о раскаленный песок. Кругом все так же безмолвно и мертво, как и сама одурманенная этим полуденным зноем пустыня, и все вокруг гармонирует с ней одной - с этой омертвелой частью живой природы, неизвестно для каких целей зачатой из семени Великого Ану и рожденной на свет Богиней - Матерью Иштар!
  При этом, любой посторонний звук среди этой мертвой тишины пустыни, который казалось бы должен пробуждать в путнике прилив радости и оживления, теперь же напротив - вызывал в нем одно лишь только раздражение, поскольку ухо его настолько привыклок этой однообразной, мертвой тишине, что даже звуки собственного голоса, а тем более разговоров спутников, начинают казаться ему какой-то потрясающе несправедливой дисгармонией, чем-то совершенно не свойственным этой величественной и бескрайней пустыне!
  И вот путник, на вторые или третьи сутки своего унылого пути по этим раскаленным солнцем пескам, малопомалу достигаеттого совершенного самоощущения пустынных кочевников - этих вечных странников пустыни, которые могут ехать целыми сутками на своих верблюдах, храня гробовое молчание, погрузившись в полное самоуглубление и растворение в собственной сути, граничащем с нирваной. Он необыкновенно остро начинает чувствовать, что тело его, слившись с окружающим безмолвием и унынием окружающей его пустыни, требует от него самого того же самого - абсолютного покоя, и что ни одна мышечная фибра его тела уже не способна двигаться самостоятельно, равно как и ни одна мысль не способна зародиться в его голове, распаляемой жгучими лучами солнца.
  Несчастному путнику, бросившему вызов Великой Пустыне Рамэлле, так и кажется временами, что и самый мозг его уже принимает более жидкую консистенцию, размягчаясь от ужасающего жара пустыни. А сверху из объятого огненным маревом неба, несщадно палит его аравийское солнце, и снизу, от раскаленного до бела песка, обдает его жаром, отражающимся от плавных перекатов барханов, словно из раскаленной печи. И даже внутри у него самого пылает внутренний жар, не находящий для себя выхода и потому нещадно иссушающий все его тело, томя его смертельной жаждой, а в перспективе у несчастного путника - ни сегодня, ни завтра не будет ни малейшей тени, ни единого глотка свежей воды!
  В этом ужасном положении он уже ничего не чувствует и ни о чем не думает, ни к чему не стремится и не прислушивается, это - своего рода нирвана, постигаемая лишь узким кругом сонма избранных шумерских жрецов, для которых это даже пожалуй своего рода - блаженство, но за которым следует неминуемая и неотвратимая смерть, которая однако воспринимается вовсе не как личная или вселенская трагедия, а всего лишь как естесственный переход в какое то иное состояние души и тела - нечто похожее на переход этих желтых песков в каменистый оазис Вади.
  Находясь в таком удрученном состоянии, царевич Навуходоносор даже не сразу отреагировал на сообщение своего телохранителя Мабрука о том, что танцовщица Авишаг упала со своего верблюда, лишившись сознания и еще некоторое время тупо созерцал ее лежащее на раскаленном песке гибкое юное тело, пока наконец не пришел в себя и не сообразив в чем дело, проворно спрыгнул со своего верблюда и сопровождаемый Мабруком подбежал к упавшй девушке. Как выяснилось при осмотре, причиной падения Авишаг было вовсе не солнце и нестерпимый жар вокруг, а растертые в кровь о жесткую шкуру верблюда и задервеневший от пропитавшего его пота шерстяной бурнус, бедра девушки. И теперь, нежная кожа внутренней поверхности бедер бывшей танцовщицы была покрыта огромными волдырями, сочащимися розовой сукровицей, привлекавшей со всех сторон целые рои назойливых пустынных мух.
  И Вавилонский царевич, также как и его верный оруженосец и телохранитель, некоторое время в совершенном замешательстве смотрели друг на друга,совершенно не зная, как и чем помочь танцовщице Авишаг, ведь оба они - суровые воины, привыкли к виду совсем других ран и телесных повреждений, вызванных ударами стрел, мечей и копий. А вовсе не к стертой до крови нежной женской коже, которая к тому же еще и была изъязвлена едким потом животного.
  - Бедняжка! И как она терпла все это, ведь судя по ее бедрам - она стерла их себе о жесткую шкуру верблюда, еще во время нашего вчерашнего дневного перехода?!
  Печально покачал головой Мабрук, признавая тем самым, что он совершенно не в состоянии ничем помочь несчастной девушке. И царевич Навуходоносор, в крайнем волнении подняв свою голову, неожиданно встретился взглядом с подъехавшим к ним братом Мабрука Гильменахом, который с высоты верблюжьей спины, наблюдал теперь всю эту печальную картину.
  - Немедленно скачи к старшему караванщику Юзуфу, пусть он осмотрит нашу Авишаг, вполне возможно, что он, как опытный кавас уже встречался с подобными неприятностями прежде, и сможет теперь ей чем нибудь помочь!
  Отрывисто приказал своему брату Мабрук, и Гильменах тут же развернув своего верблюда и понуждая его к движению громкими окриками "Чу" и отчаянной колотьбой пяток поверблюжьимбокам, скоро скрылся за песчаными барханами, догоняя голову далеко ушедшего каравана.
  Старший караванщик Юзуф, показался на своем верблюде из-за ближайшего бархана, когда танцовщица Авишаг уже понемногу пришла в себя и теперь стыдливо прикрывая свою наготу от обступивших ее мужчин своим шелковым покрывалом, неподвижно лежала на песке и глазами полными тоски и боли смотрела в белесое от полуденного зноя небо. И в этом ее тоскливом взгляде можно было легко прочесть досаду на то, что она теперь стала обузой для всех, причем эта досада с лихвой перекрывала все прочие чувства, отраженные в глазах у девушки, в том числе и ужасную боль в растертой и разъеденной верблюжьим потом коже, которую Авишаг переносила стоически, не издаваяни единого стона и не высказываявслух ни одной жалобы.
  Старший кавас Юзуф, склонился над Авишаг и та, прикрыв горевшее от стыда лицо своим тонким шелковым покрывалом, сделала над собой усилие и развела в сторону ноги, позволив опытному кочевнику пустыни осмотреть жестокие потертости на внутренней стороне ее бедер. Караванщик с минуту внимательно рассматривал стертую до кровавых мозолей нежную кожу девушки, и наконец, выпрямившись и обведя взглядом всех собравшихся на этот стихийный врачебный консилиум мужчин, Юзуф промолвил:
  -Мы обычно лечим подобный недуг черным земляным маслом, которое редко встречается в этих местах, но целые озера которого, бьют прямо из под земли, к восходу солнца от этих мест. К счастью для вашей спутницы, я припас немного земляного масла, настоянного на целебных травах благодатных Вади Марракеша, и теперь с радостью поделюсь своими запасами. Однако, верхом на верблюда, или лошадь девушке теперь нельзя садиться до тех пор, пока не затянутся раны на ее коже и не сойдет короста, а это означает, что кто нибудь из вас должен будет взять вашу спутницу к себе на верблюда и всю дорогу оберегать ее от падения на песок, заодно меняя повязки и заново смачивая их лечебным земляным маслом, которое я ему дам с собой.
  С этими словами старший кавас Юзуф, обвел пристальным взглядом обоих братьев - телохранителей Вавилонского принца, Мабрука с Гильменахом, старательно обходя своим взглядом самого царевича Навуходоносора. Однако, именно он решительно выступил вперед и изъявил желание взять танцовщицу Авишаг на своего верблюда, и всю дорогу ухаживать за больной девушкой, меняя повязки на ее изъязвленных бедрах.
  И тогда старший караванщик Юзуф, не посмев спорить с Вавилонским царевичем и наследным принцем Иудеи, согласно кивнул головой, и достав из своего заплечного полотнянного хурджума все необходимые снадобья, источавшие резкий и неприятный запах, принялся обрабатывать ими раны на ногах Авишаг. Ауже через час, царевич Навуходоносор вместе со своими спутниками нагнав уходивший в глубину Синайской пустыни караван, вклинился в извивающуюся между песчаными барханами цепочку верблюдов и лошадей. Вот только на этот раз, вместо части пухлых тюков и хурджумов, на коленях у Вавилонского царевича лежала бывшая рабыня и танцовщица Авишаг, обнимавшая юношу за плечи, и с благодарностью смотревшая ему в глаза.
  А дальше снова последовало нудное, отупляющее мозг и сковывающее все тело странствие по знойной Синайской пустыне, которое постепенно с каждым пройденным их караваном парасангом (Египетский парасанг равнялся 1/9 шема, что составляло 6,98 километров) вводило Вавилонского царевича в прежнее состояние отупленного зноем и мерной поступью верблюда,бредовым трансом. Вот только теперь,царевич Навуходоносор изо всех сил старался удержать свое сознание от впадения в эту прострацию, вызванную невыносимым пеклом и монотонностью окружающей его пустыни, поскольку у него на руках лежала ласково улыбающаяся ему, несмотря на нестерпимую ноющую боль в стертых до крови ногах, бывшая лучшая танцовщица Израильского царства, рабыня Авишаг.
  В этом полубредовом состоянии царевич Навуходоносор, впервые в своей жизни разглядел вершины Идумейских Гор, полумесяцем охватывавших побережье Чёрмного Моря, в тот момент, когда их караван достиг берегов Идумейского залива. И теперь,с каждым пройденным стадием караванного пути, сначала совсем неуловимо для глаза, но затем все более и более стремительно начала меняться окружающая его обстановка, и вот уже тяжко навьюченные караванные верблюды стали ступать по легкому каменистому склону, а затем и вовсе - пробираться по крутизне, едва доступной для осла или мула, но уж во всяком случае - никак не для неуклюжего и тяжеловесного караванного верблюда! С момента, когда мозолистые стопы верблюдов покинули раскаленные пески пустыни и ступили на каменистую землю предгорий, прошло не более двух часов, а весь караван уже пробирался по узким тропам над крутыми и бездонными обрывами, где один лишь неверный шаг погонщика,может стоить жизни, одновременно и гружнному тяжкой поклажей животному, и ему самому!
  Однако, на этот раз Вавилонскому принцу до всего этого действительно было мало дела, поскольку несмотря на конец изнуряющей пустыни и долгожданную смену обстановки вокруг него, Навуходоносор все же запоздало,но погрузился в ту медленно убивающую сначало душу, а затем и тело нирвану. И вывестиего из этого полусонного состояния, уже были не в состоянии ни тревожные крики погонщиков, подбадривавших своих верблюдов, ни фырканье самих животных, неохотно ступавших по непривычной для них горной каменистой тропе, ни дажегрохот катившихся у них из под ног в бездонную пропасть, камней.
  Старший караванщик Юзуф, по своему обыкновению ехавший на своем верблюде впереди всех, едва только караван вступил на горную дорогу, немедленно передал своеглавенствующее место Джерабу - одному из проводников - кавасов, который шел пешком, отыскивая дорогу между беспорядочного нагромождения огромных серых скал. Помощник старшего караванщика Рамманэх, также в скорости слез со своего верблюда и теперь шел, постоянно прислушиваясь к доносившимся из-за окружающих его скал, звукам и этапредосторожность караванного каваса,сегодня совсем уже не пугала царевича Навуходоносора, как напугала его в предыщую ночь у подножья горы Фурейа, а напротив - доставляла даже своего рода наслаждение. По крайней мере, на этот раз, Вавилонскому царевичу было на что посмотреть,и он совершенно очнулся от своего мутного и болезненного забытия, а вместе с ним взбодрилась и дремавшая у него на руках танцовщица Авишаг.
  По этим каменистым и извилистым горным тропам, их караван медленно полз до самого полудня, пока дневной зной не достиг своегонаивысшего предела и для людей, равно как и для животных, двигаться между каменными стенами окружавших их скал, стало совершенно невозможно, поскольку ощущения, испытываемое всеми, решительно можно было сравнить с ощущением лепешки, помещенного в раскаленную глиняную печь - тандыр. Да и сам вид этих каменных громад, потемневших, акоегде даже местами и действительно - обугленных, так и напоминал закопченые и обожженные пламенем стены гигантской печи!
  Вдруг кавас Рамманэх, шедший пешком впереди каравана, замер на месте и махнул рукою назад, давая знак старшему караванщику Юзуфу остановить весь караван, и передний верблюд тотчас же замер как вкопанный под сухой, но невероятно сильнойрукою старшего караванщика, и остальныедвугорбые бактрийцы и одногорбые дромедары, тут же последовали примеру своего передового собрата. Эта внезапная остановка вывела царевича Навуходоносора из того состояния полусонного оцепенения, в которое он снова успел впасть, несмотря на разнообразный горный пейзаж вокруг него, и теперь он принялся вопросительно и настороженно оглядываться по сторонам, своим настойчивым взглядом требуя от своих кавасов и телохранителей, объяснений этой внезапной остановки каравана на узкой горной тропе.
  - Тише, мой повелитель!
  Негромко и таинственно произнес Рамманэх, неслышно, словно леопард подкравшись к царевичу Навуходоносору вплотную,и при этом совершенно правильно истолковав значение его тревожного и вопросителеьного взгляда, обращенного в сторону старшего каваса их каравана.
  - На этот раз,я действительно слышу кочевников пустыни, и судя по доносящимся до меня от камней и окружающих нас скал звукам - у них очень много верблюдов, лишенных всяческой поклажи и идущих налегке. А потому, нам нужно быть готовым к бою с ними и выдвинуть вперед всю сотню израильских воинов, выделенных царем Соломоном для охраны нашего каравана! Не хочет ли уважаемый эффенди Навуходоносор, прислушаться к этим звукам сам?
  Любезно осведомился у Навуходоносора проводник, хотя это было совершенно излишним, ибо никто не смог бы уловить, а главное истолковать доносящиеся до них звуки лучше, нежели умудренный многими годами, проведенными на караванных тропах пустынный кочевник. Однако, Вавилонский царевич, оставив танцовщицу Авишаг беспомощно лежать между тюков и хурджумов на широкой спине верблюда, сам проворно спрыгнул с него на каменистую землю и тут же припав к ней ухом, стал усиленно напрягать свой уснувший за время дневного перехода каравана,слух. И спустя несколько секунд,ему действительно послышалась мягкая и быстрая поступь верблюдов, явственно и однозначно обозначавшая либо идущий им навстречу торговый караван, либо приближающийся к ним воинский отряд кочевников пустыни.
  И царевич Навуходоносор, движимый многолетней воинской привычкой, немедленно окинул весь свой караван и скалы вокруг него, быстрым и наметанным взглядом, пытаясь оценить выгодность диспозиции на тот случай, если им действительно придеться принять бой с пустынными кочевниками в этом мрачном ущелье. И результаты этого беглого осмотра, на этот раз отнюдь не вдохновили Вавилонского царевича, ибо в центре длинной караванной цепочки верблюдов, там, где обычно маячил конный отряд из сотни израильских Крети и Плети, под предводительством Бнаягу, теперь лишь сиротливо жались друг к другу навьюченные поклажей двугорбые бактрийцы, да торопливо проверяли свои длинные кинжалы их погонщики. А прославленных и вооруженных до зубов телохранителей царя Соломона, каждый из которых по их же собственным словам в сражении стоил троих воинов врага, нынче пропал и след, причем пропал - вместе с их начальником и предводителем Бнаягу!
  Возможно, что именно в этом и состояла месть оскорбленного царевичем Навуходоносором накануне, начальника Соломоновой личной стражи: бросить его вместе с караваном на произвол судьбы, оставив их всего лишь с дюжиной вавилонских воинов против целого племени пустынных кочевников, у которых могли быть в отношении их каравана далеко не мирные планы! И только проводник каравана Джераб, на пару с помощником старшего каваса Юзуфа - Рамманэхом, хладнокровно осматривали свои длинные кривые кинжалы, проверяя - легко ли их клинки ходят в кожаных ножнах, заткнутых за широкие матерчатые кушаки, тогда как сам Юзуф, казалось, не обращал на недавнее открытие своего помощника, и вовсе ни малейшего внимания.
  В отличии от трусливо сбежавших и бросивших караван на произвол судьбы Соломоновых телохранителей, дюжина байрумов Вавилонского принца, напротив мгновенно съехалась вместе и спешившись, построилась в некое подобие узкой фаланги, имея справа от себя - неприступные каменные стены скалистых гор, а слева - цепочку беспокойно переступавших с ноги на ногу верблюдов, отгораживающих их от бездонной пропасти. А впереди этого сомкнутого строя из круглых выпуклых щитов вавилонских байрумов, обтянутых многослойной телячьей кожей, в напряженном ожидании неведомого врага, застыли трое караванщиков, которые пока все же не торопились обнажать свои кинжалы, видимо питая еще слабую надежду на благополучный исход встречи с приближающимися пустынными кочевниками.
  Все были безмолвны и вокруг замершего на узкой горной тропе каравана, царило такое же мертвое безмолвие, временами слышался только короткий лязгот оправляемого оружия, да порою доносившийся издалека гул приближающегося врага. Царевич Навуходоносор, стремительным леопардом метнувшись к своему верблюду, снял с него обездвиженную своими ранами танцовщицу Авишаг и с ней на руках проследовал в центр каравана, передав девушку на попечение одного из младших погонщиков, и наказав ей напоследок - накрыться покрывалом и ни в коем случае не открывать своего лица перед кем бы то ни было, кроме него самого.
  После чего, вернувшись к началу каравана Вавилонский принц, по примеру своих кавасов и телохранителей, тщательно осмотрел свой длинный изогнутый меч хипеш и боевой кинжал - акинак, проверив - легко ли их клинки ходят в окованных медью деревянных ножнах, хотя все это Навуходоносор проделал машинально и без всякой к тому нужды, ибо он и так был полностью уверен в своем оружии и сейчас его снедала неуемная жажда движения и деятельности, а ничего другого кроме как проверки собственного оружия, он придумать в подобной ситуации - просто не мог!
  Однако, совершенно не зная врага, царевичу Навуходоносору трудно было взвешивать их шансы от предстоящей встречи, а быть может даже и боя с ним, но замершие перед строем вавилонских баирумов караванные старшины: Рамманэх с Джерабом, и в особенности их предводитель - Юзуф, были настолько хладнокровны, что по ним нельзя было даже и предположить, что с минуты на минуту они ожидают возможного столкновения с многочисленным врагом, славящемся своей жестокостью и беспощадностью.
  - Не страшись ничего, уважаемый эффенди!
  Обернувшись к Навуходоносору, начал наконец свою речь старший караванщик Юзуф, после долгого и тягостногомолчания.
  - Мы с Рамманэхом и Джерабом всю жизнь водим торговые караваны по Синайской пустыне и прекрасно знаем повадки пустынных кочевников: они трусливее степного волка и прожорливей гиены, и никогда не нападут на караван, если будут знать что немедленно получат от его охраны жесткий отпор, и в то же время старейшина любого их племени, всегда согласиться удовлетворить свою непомерную алчность малой толикой караванного груза!К тому же, я поручился головою царю Соломону, что я доставлю целым и невредимым в далекое Сабейское царство, благородного эффенди, апотому я сдержу свое слово, чего бы мне это не стоило, и скорее умру на месте под стрелами пустынных кочевников, чем отдам этим пустынным разбойникам своего молодого господина!
  Между тем, отдаленный гортанный выкрик мгновенно прервал многословные излияния Юзуфа и заставил царевича Навуходоносора вздрогнуть. "Дело скоро начнется, и еще неизвестно - чем оно для всех нас закончится, поскольку без сотни израильских воинов под предводительством Бнаягу, мы не продержимся с моей дюжиной байрумов против целого племени и получаса!" С тоской подумал Вавилонский царевич и решительно добавил про себя:"Нельзя и мне отставать в предстоящем бою от людей, которые решились умереть, защищая меня!"
  От этого тягостного и тревожного ожидания приближения опасного и неведомого врага, сонноеи отупленное зноем состояние Вавилонского принца, исчезло так, будто егои не бывало вовсе, а напротив прежние и хорошо знакомые царевичу Навуходоносору ощущения перед боем, будорожали сейчас его душу, пробегая временами горячей волной по егомолодому и сильному телу и заставляя его, несмотря на страшную жажду и физическое утомление, под угнетающим сознание и всякую жажду жизни полуденным зноемраскаленной пустыни, кипеть избытком нервной энергии.
  Однако,внезапно раздавшийся выкрик неизвестного погонщика верблюда, взлетев над скалами в отдалении, тут же затерялся среди гулких каменных стен, словно впитанный ими в себя, и после него в ответ емуотозвалось лишь несколько раз гулкое эхо, прокатившееся по каменным ущельям Идумейских Гор. Все вокруг опять замерло, вернувшись к прежней первозданной тишине, иуже даже острый, словно у кошки, слух каваса Рамманэхабольше не улавливал прежнего шума от приближающегося каравана пустынных кочевников. По знаку старшего караванщика Юзуфа, горстка ощетинившихся копьями вавилонских байрумов, разбила свой боевой порядок и вновь расселась на коней и верблюдов, после чего караван со всеми предосторожностями двинулся дальше по узкому каменному коридору.
  Удалой караванщик Джераб, при этом снова шел пешком впереди всего каравана, крепко сжимая в руке свой обнаженный кривой кинжал, а весь караван послушно двигался за ним, отмеряя узкую каменистую тропу полутора аршинными шагами верблюдов. На одном из поворотовгорной тропы,нависшая над ней скала образовывала приличный островок густой тени и старший караванщик Юзуф, с одобрения царевича Навуходоносора, принялрешение расположиться под нею на короткую обеденную стоянку.
  И насколько невеселойобычно бывала эта короткая полуденная стоянка каравана, проходящая под палящими лучами стоящего в зените полуденного светила, но сегодня, под угнетающим всех впечатлением возможной встречи с безжалостными врагами, присутствие которых постоянно чувствовалось поблизости, эта короткая остановка каравана на обед была и вовсе - невыносимой, и каждый участник этой скромной трапезыспешил сам, и как мог торопил своих спутников поскорее окончить ее и снова взгромоздиться на верблюда, так, будто бы высота верблюжьей спины могла спасти его от нападения безжалостных пустынных кочевников.
  Наскоро и постоянно озираясь по сторонам, Навуходоносор со своими спутниками - байрумами и кавасами, а также бледной от зноя и физических страданий танцовщицей Авишаг, поели черствыхсинайских хлебцев с распаренными оливами и козьим сыром, есть который их заставляла только лишь безысходная нужда, закусили финиками и запили все это отвратительной теплою водою, слегка подкрашенной кислым вином, после чего торопливо расселись по своим верблюдам и продолжили свой путь на юг, к побережью Чёрмного Моря. При этом, сколько не оглядывался по сторонам Вавилонский принц, но на протяжении всего каравана, пестрой извилистой лентой вытянувшегося по узкой каменистой тропе приморских Альп Идумейского залива, он не замечал даже и малейших следов присутствия сотни Соломоновых Крети и Плети, которые будто растворились среди этого хаотичного награмождения серых скал, вместе с их предводителем, израильтянином Бнаягу.
  Необычайно встревоженный этим обстоятельством царевич Навуходоносор, призвал к себе обоих своих телохранителей - братьев Мабрука с Гильменахом, и отдал им приказ садиться на коней и прочесать окружающие скалы, вместе с прибрежными долинами на целый парасанг вокруг, в надежде разыскать следы затерявшейся в песках сотни израильских воинов Крети и Плети, которая так нужна была сейчас их каравану, в преддверии его возможной встречи с пустынными кочевниками. Ведь зрелище необыкновенно малочисленной охраны настолько богатого каравана, может легко сподвигнуть дикое кочевое племя на вероломное и жестокое нападение, тогда как зримое присутствие достаточного количества вооруженных до зубов воинов, пускай даже они и не собираются вступать в бой за Вавилонского принца, вполне возможно и отвратит это нападениекочевников от их каравана.
  Однако, последовавшая после предыдущей остановки каравана последующая часть пути, вопреки чаяниям старшего караванщика Юзуфа, оказалась очень не долгой, ибо никто из караванщиков, равно, как и всецело доверявший им Вавилонский принц с дюжиной своих телохранителей, даже и предположить себе не могли того, что прямо от стоянки онипоторопятся придти на новую, гораздо более длительную стоянку. По крайней мере, не успел их караван проделать еще даже и одного часового перехода, покрыв расстояние всего лишь в половину парасанга, как войдя в узкое скалистое ущелье, которое выходило в приличную по размерам естесственную котловину, со всех сторон запертую скалистыми горами, как шедший впереди каравана кавас Рамманэх, натолкнулся на возвращавшихся из поисков пропавшей сотни израильских Крети и Плети, двух личных телохранителей Вавилонского царевича, Мабрука с Гильменахом и оба вавилонских байрума, стремительным пустынным хамсином пронесясь мимо старшего караванщика Юзуфа вместе с его помощниками - кавасами, подлетели и круто осадили своих коней перед Навуходоносором.
  - Господин, у нас для тебя тревожные известия: наш караван держит путь прямо на становище племени пустынных кочевников и их воины уже поджидают нас на выходе из этого ущелья! А вот следов сотни израильских Крети и Плети, во главе с этим подлым Соломоновым псом - Бнаягу, мы с Гильменахом так нигде и не обнаружили!
  Срывающимся от волнения и быстрой скачки голосом, доложил за двоих Мабрук и царевич Навуходоносор, снова отдал приказ всей дюжине своих верных телохранителей, собраться вокруг него в один грозный кулак, ощетинившийся во все стороны копьями.
  Едва караван вступил в узкое скалистое ущелье, как с тем же самым тревожным сообщением о поджидающей их засаде, к Вавилонскому царевичу подъехал и старший караванщик Юзуф, однако в отличии от байрума Мабрука, старший кавас попытался как мог успокоить Навуходоносора, для чего приложив свою сухую смуглую ладонь сначала ко лбу, а затем к груди Юзуф хладнокровно заявил:
  - Уважаемый эффенди, через несколько минут мы все же встретимся с кочевниками пустыни: они отдыхают тут недалеко, у самого выхода из ущелья и наш путь идет прямиком ких стойбищу. Однако, благородному эффенди не следует бояться пустынных кочевников, как гордый лев никогда не должен бояться пустынных гиен, ибо если бы они хотели напасть на наш караван - то давно бы уже это сделали, ведь их воины сопровождали нас от самого начала Идумейских Гор, а потому уважаемому эффенди лучше отпустить от себя своих доблестных и отважных воинов и не показывать старейшинам племени пустынных кочевников, что мы их опасаемся!
  Несмотря на подобное - довольно слабоеи весьма сомнительное утешение, тем не менее, делавшее Вавилонскому принцу немалую честь, Навуходоносоркрайне неохотно отдал приказ своим байрумам снова рассредоточиться вдоль цепочкилениво бредущих друг за другом караванных верблюдов, и даже невольно вздрогнул, когда на выходе из скалистого ущелья, его взгляд случайно упал на стойбище пустынных кочевников, заполонивших собой всю естесственную природную котловину, окруженную неприступными стенами выветренных серых скал.
  На противоположной ее стороне, вокруг белого как снег абборигена, очевидно и бывшего старейшиной и вождем этого кочевого племени, прямо на каменистой земле сидели около шести или семи десятков полуобнаженных сынов пустыни, ожидавших приближения каравана Вавилонского принца спокойно и безучастно, словно стая сторожевых псов - волкодавов, ждет приближения незнакомцев к охраняемому ей овечьему гурту. Однако, в каждом взгляде пустынных кочевников, чувствовалась неприклонная решимость мгновенно броситься и растерзать приближающийся к ним караван, буде на то воля их вождя и старейшины.
  Словно бы в подтверждение этого, подле каждого сына пустыни, на камнях, лежало его оружие: короткий, но судя по его виду - необыкновенно мощный и дальнобойный лук, длинныйи изогнутыйбронзовыймеч, чем-то отдаленно напоминающий стальные мечи - хипеши вавилонских байрумов, кожаная праща рядом с горкой гладких и округлой формы камней, явно приготовленных для метания из нее, и набранных, вероятно, на побережье Идумейского Залива, а также составленные в пирамиды длинные копья с привязанными к их древкам пышными конскими бунчуками. Здесь же, неподалеку, паслось огромное стадо одногорбых верблюдов - дромедаров, широко и привольно разбредясь по всей котловине в поисках жалкой и чахлой пустынной растительности.
  Старший караванщик Юзуф со своими помощниками - Рамманэхом и Джерабом, не успели еще как следует осмотреться, как их верблюды, завидя уже своих собратьев и предчувствуя долгий и приятный отдых без так надоевшей им тяжелой поклажи в виде матерчатых тюков и кожаных хурджумов, тут же прибавили шагу, и уже буквально через несколько минут караван Вавилонского принца смешался с караваном диких кочевников пустыни. К своему удивлению и отчаянной радости, царевич Навуходоносор обнаружил, что при виде нескольких десятков кочевников, мирно сидевшех вокруг своего шейха, сердце его, так сильно забившееся при первом взгляде на эту тревожную и не обещающую для них ничего доброго картину, начало понемногу успокоиваться и онуже скорее с любопытством, чем со страхом, рассматривал эту живописную группу полуобнаженных людей, превышающих по численности дюжину его вооруженных байрумов, как минимум в пять - шесть раз!
  Один из кавасов - проводников их каравана, Джераб, по прежнему шедший пешком впереди верблюда старшего караванщика Юзуфа, завидев пустынных кочевников, приложил ладонь своей обветренной и смуглой руки сначала ко лбу, а затем к груди и первым поприветствовал старейшину кочевого племени - того самого седовласого старика, сидевшего в отдалении в окружении остальных старейшин его племени.
  Старый шейх немедленно ответилему тем же, тем не менее, не делая попыток приподняться со своего места ему навстречу, а несколько молодых кочевников встали и взяв из пирамид свои длинные острые копья с бронзовыми, а кое где - и с каменными наконечниками, подошли к голове каравана Навуходоносора, произнося слова приветствия всем кавасам - караванщикам, а с ними и Вавилонскому принцу вместе с его верными байрумами, по очереди выходящими из скалистого ущелья. И все кавасы - караванщики, равно как и царевич Навуходоносор со своей дюжиной вавилонских воинов, следуя примеру пустынных кочевников, также усерднопринялись прикладыватьсвои ладони ко лбу и груди и бормотать приветственные слова, каждый на своем языке, стараясь сделать это с изысканною вежливостью, дабы не оскорбить своей неучтивостью сынов пустыни и не вызвать тем самым их гнев.
  Старый седой шейх,наконец, привстал, бережно поддерживаемый двумя старейшинами, и направился прямо к царевичу Навуходоносору, безошибочно распознав в нем хозяина каравана и повелителя, которому были подчинены все остальные кавасы и воины, идущие с ним. Его седая длинная борода, белые как снег брови, умное лицо с выразительными карими глазами и ярко - синий длинный бурнус, с такого же цвета платком, покрывающим голову старца, делали его похожим на вавилонского верховного жреца, или же израильского первосвященника, достигшего высшей ступени церковной иерархии, а почтение оказываемое ему всеми окружавшими его соплеменниками, еще больше увеличивало это сходство.
  - Шейх кочевого пустынного племени амазигов (старинное название туарегов Сахары - здесь и далее примечания автора)обращается к тебе, господин из далекого священного города Эль-Кудса! (так древние арабы называли Иерусалим)
  Спокойно и размеренно начал свою речь белоголовый старец и старший караванщик Юзуф, знавший наречие этого пустынного племени,начал быстро переводить ее царевичу Навуходоносору на ломанный шумерский диалект, временами вставляя в него аккадские и еврейские слова, когда ему не хватало словарного запаса.
  -... и желает, чтобы милосерднаябогиня Машуешь - Прародительница всего сущего на земле,сохранилаво здравии и благости твои дни, направив счастливо твой путь по Великой пустыне Рамэлле. Пусть и верблюды твои будут здравы и донесут тебя туда, куда бы ты не держал путь свой, хотя бы и на самый край земли - в Орфейские земли Сабейского царства, откуда каждое утро восходит благодатное солнце! Амазиги пустыни просят тебя разделить с ними их скромный ужин и провести эту ночь вокруг их братского костра.
  Между тем продолжал седовласый старейшина и вождь племени пустынных кочевников, называвших себя - амазигами. И едва только караванщик Юзуф перевел царевичу Навуходоносору до конца речь седовласого старца, в точности назвавшего начальную и конечную точку маршрута их каравана, как Вавилонский принц невольно вздрогнул и обратился к вождю амазигов,все через того же Юзуфа, с вопросом о том - откуда он узнал, что их караван вышел именно из Иерусалимаи направляется в Сабу?
  - А разве Повелитель многих народов, а также ангелов небесных и демонов преисподней, из священного Эль - Кудса,сам же не отправил своих воинов впереди твоего каравана для того, чтобы расчищать для него путь и охранять его в пустыне Рамэлле?
  Немедленно, вопросом на вопрос, ответил старейшина племени амазигов и еще больше пораженный его ответом царевич Навуходоносор, принялся уточнять у него через старшего каваса Юзуфа - где, сколько и каких именно воинов повстречало на своем пути племя амазигов.
  - Не далее, как сегодня утром, на восходе благодатного солнца, этой же дорогой, какой сейчас идет твой караван,мой благородный юный господин, проехала целая сотня воинов из священного Эль - Кудса, и их предводитель приказал нам убираться с караванного пути, заявив при этом, что он не желает смерти нашему племени, но если великий и грозный повелитель, чей караван идет за ними следом этой же дорогой заметит нас на своем пути, то прикажет своим воинам, которых у него - без счета, немедленно напасть на амазигов и без всякой жалости перебить все наше племя, дабы никто не из нас зарился на невероятно богатые дары, которые он везет для Богини - Матери Иштар, в далекие Орфейские земли Сабейского царства!
  Спокойно ответил седовласый старец, глядя прямо в глаза царевичу Навуходоносору и еще больше пораженный Вавилонский принц, спросил у вождя амазигов:
  -Но, почему же в таком случае, ты не увел свое племя с пути моего каравана?!
  - Потому, что я не поверил начальнику этих воинов из Эль - Кудса и отправил своих лучших воинов на разведку, которые вернувшись, доложили мне, что караван с дарами для Богини - Матери Иштар, охраняет всего лишь дюжина воинов, которая вовсе не собирается ни на кого нападать! И тогда я стал спокойно ожидать твой караван здесь, для того чтобы поприветствовать знатного господина и пожелать ему счастливого пути по Великой пустыне Рамэлле.
  Со спокойным достоинством ответил вождь племени амазигов, по прежнему глядя в глаза царевичу Навуходоносору своим прямым и открытым взглядом, и Вавилонский принц, только недоуменно встряхнул головой в ответ, ибо со слов старейшины кочевого пустынного племени выходило, что израильтянин Бнаягу не только намеренно покинул их караван, который ему было порученно охранять самим царем Соломоном, но и попытался своей коварной ложью натравить на него целое племя пустынных кочевников, соблазняя амазигов богатством приближающегося каравана!
  "Но, для чего?! Неужели начальника Соломоновой стражи, так сильно задела перепалка, возникшая между нами из-за бывшей рабыни Авишаг, что Бнаягу, презрев приказ своего царя, решил погубить его собственного сына, вероломно уведя всех своих людей и оставив караван практически беззащитным посреди Синайской пустыни!"
  Лихорадочно размышлял про себя Вавилонский царевич, пока, наконец, в его голове не созрел следующий вопрос к вождю племени амазигов:
  - А почему же ты сам тогда не приказал своим воинам напасть на мой караван, если видел, что его охрана настолько малочисленна, что не сможет отразить нападения всего твоего племени разом?!
  На что старейшина племени амазигов ответил, практически не задумываясь, и при этом неожиданно указав своей сухой рукой, обтянутой сморщенной коричневой кожей, на танцовщицу Авишаг, испуганно примостившуюся на спине верблюда с которого только что сошел Вавилонский принц:
  - Тот, кто почитает Великую Машуешь - Прародительницу всего сущего на земле, и идет в такую даль для того, чтобы преклонить пред ней колени в ее храме, расположенном в далеких Орфейских землях - всегда и везде будет находится под ее божественной защитой и никогда не тронет его ни меч, ни копье, ни стрела! А если кто нибудь из смертных посмеет посягнуть на священные дары, предназначенные самой Великой Прародительнице Машуешь, то будет и сам этот нечестивый, и весь род его проклят Великой Матерью, во веки веков и прервет он дни свои в тоске, болезнях и нищете! К тому же, с тобой находится дочь нашего народа с которой ты обращаешься необыкновенно почтительно для того чтобы понять, что она - вовсе не рабыня, но жена твоя, а потому как мы могли напасть на тебя, мой юный господин?!
  Пораженный таким неожиданным оборотом дела царевич Навуходоносор, раскрыв от удивления рот, обернулся к своему верблюду, на котором сидела улыбающаяся танцовщица Авишаг, и девушка тут же доверительно сообщила сначала ему, а потом и перевела свои слова на наречие амазигов, адресуя их вождю этого пустынного племени:
  - Да, царевич Навуходоносор, старейшина этого племени амазигов - совершенно прав, признав во мне свою соплеменницу, ведь я действительно происхожу из этого кочевого народа и была насильно вырванна из него десять лет назад, когда мне было всего семь лет от роду, и продана в рабство сначала к аммонитянам, а затем и к израильтянам после того, как все мое племя было уничтоженно воисками ассирийского царя Тиглатпаласара.
  С тяжелым полувздохом - полувсхлипом, закончила рассказ о своей короткой и горькой жизни, девушка и царевич Навуходоносор, невероятно тронутый рассказом танцовщицы Авишаг, подошел к своему верблюду и сняв бывшую танцовщицу с его высокой горбатой спины, торжественно объявил ей:
  -Отныне ты больше не моя рабыня, ибо я отпускаю тебя на свободу, и ты теперь вольна уйти к своему народу, если сама захочешь этого.
  И зарыдавшая в голос Авишаг, немедленно бросилась на шею к Вавилонскому царевичу, и обильно смачивая слезами счастья, бронзовый панцирь его боевых доспехов, произнесла ему на ухо, сквозь всхлипывания:
  - Спасибо тебе, о, благородный Вавилонский царевич Навуходоносор! Но, пока я не могу принять от тебя такую милость, иначе останусь перед тобой в неоплатном долгу. Я хочу остаться с тобой и тогда, если ты сочтешь нужным, то отпустишь меня к моему народу на обратном пути твоего каравана из Орфейских земель Сабейского царства.
  - Что ж, да будет так! А пока скажи старейшине племени амазигов, что я с радостью принимаю его предложение остаться у него в гостях и разделить с его племенем ужин у братского костра.
  Улыбнулся в ответ девушке царевич Навуходоносор, и Авишаг тут же в самых изысканных выраженияхперевела вождю пустынного кочевого племени иего ответ относительно своей судьбы, не скрыв при этом того что она в последние десять лет жила на положении рабыни в Израильском царстве, и согласие Навуходоносора остаться у братского костра на всю эту ночь, после чего весь караван снова придя в движение, начал торопливо вытягиваться из скалистого ущелья, занимая места для становища в огромной котловине, рядом с отдыхающими верблюдами племени амазигов. При этом, целая дюжина пустынных кочевников, по сигналу своего вождя, немедленно бросились помогать караванщикам Юзуфа разгружать верблюдов, а самого царевича Навуходоносора вместе с Авишаг, шейх амазигов уверенным и властным движением своей коричневой и сморщенной руки, пригласил занять почетное место около него и жарко пылающего у его ног костра.
  Спустя приблизительно час, старший караванщик Юзуф вместе со своими помощниками - кавасами Рамманэхом и Джерабом, с разрешения шейха амазигов, подошли и присоединились к царевичу Навуходоносору с Авишаг. И несмотря на то, что Вавилонскому принцу очень не хотелось проводить ночь среди пустынных кочевников, дружеские намерения которых относительно него могли легко перемениться, как меняет свое направление знойный пустынный хамсин, тем не менее,традиционная вежливость, обычай кочевых племен амазигов и, наконец, его природное любопытство,все же взяли верх, и спустя какой нибудь час после начала скромной трапезы, все путники уже чувствовали себя так, словно находились среди старых и надежных друзей, трапезу с которыми им приходилось делить не первый раз.
  Старый шейх предложил царевичу Навуходоносору горячий и освежающий напиток из сушеных соцветий гибискуса, слегка подслащенный сушеными финиками, после чего начал осторожно распрашивать у него через танцовщицу Авишаг о причинах, сподвигших его решиться на подобное путешествие через Великую пустыню Рамэлле. А когда Авишаг перевела шейху слова Навуходоносора о том, чтоон идет в дальние Орфейские земли для того чтобы поклониться Богине - Матери Иштар и испросить у нее благословение на царствование над всей Иудеей, мудро умолчавшего при этом об исинных богатствах даров, которыми были нагружены верблюды его каравана, тогда амазиги только переглянулись между собой в недоумении, а их шейх приложа снова руку ко лбу и груди, произнес с знаками всевозможного почтения:
  - Еще никогда мне не доводилось слышать о том, чтобы сыны израилевы поклонялись Матери - Прародительнице так, как это делаем мы - амазиги, и видеть, чтобы кто нибудь из них, оставив священные стены Эль-Кудса, в которых снизошла благодать на выстроенный великим шейхом Сулейманом ибн Даудом Храм, пускались бы в поход через Великую пустыню Рамэлле для того, чтобы поклониться Святилищу Великой Матери - Прародительницы Машуешь!
  Напротив, очень много верных поклонников - хаджи, идут через Синайскую пустыню в Священный город Эль-Кудс, для того чтобы поклониться там нерушимым стенам Деир-эль-Муса (Синайского Храма). Однако, ни один из сынов израилевых еще ни разу не добирался до Вади - Цугеррах, и лишь ты один - благородный душой и наделенный бесстрашным львиным сердцем, первым прошел через Великую пустыню Рамэлле и Джебель Эг-Тих. Я знаю это потому, что мои сыны вот уже два дня следили за караваном эффенди, но милостивая Машуешь привела тебя к нашему гостеприимному стойбищу только сегодня!
  Наконец закончил свою пространную речь старейшина пустынных кочевников ицаревич Навуходоносор, весело усмехнувшись, ответил ему через танцовщицу Авишаг:
  - Почтенный и мудрый шейх кочевого пустынного племени амазигов, несколько ошибся по поводу моего происхождения, ибо я сын вовсе не Израиля, но Вавилона, хотя и был рожден из семени самого великого израильского царя Сулеймана ибн Дауда. Однако,мать моя - владычица далеких Орфейских земель и одновременно с этим - верховная жрица Богини - Матери Иштар, и именно в ее владения я и держу свой путь для того чтобы с ее помощью испросить благословения на царствование доставшейся мне в наследство Иудеей, и на женитьбу на самой...
  Навуходоносор на секунду замялся, взглянув в глаза Авишаг, покорно ждавшей окончания его ответа шейху кочевников, и закончил свой ответ так:
  -...на самой достойной девушке в царстве моего отца - царя Сулеймана ибн Дауда.
  После того, как Авишаг перевела слова царевича Навуходоносора, настала пора смутитьсяуже старому шейхуплемени амазигов, который горделиво вскинув голову, заявил, что сумеет принять Вавилонского принца так, как и подобает принимать особ царской крови, хотя кочевники пустыни и бедны, словно бесплодные скалы Джебель Эг-Тиха. И почтенный седовласый старец, необычайно вдохновленный оказанной ему вавилонским царевичем честью, не удержавшись, пустился в долгое и пространное повествование истории своего небольшого кочевого племени.
  Старейшина племени амазигов говорил целых четверть часа, ни разу не прервавшись на то, чтобы глотнуть из маленькой глиняной посудины своего освежающего темно - бордового напитка из сушеных цветов гибискуса, подслащенного финиками, асидящие вокруг своего вождя престарелые амазиги слушали со всем вниманием цветистую речь своего шейха. С видимым усилием дослушав до конца обильные словоизлияния пустынного кочевника, царевич Навуходоносор поспешил через танцовщицу Авишагпоблагодарить и самого шейха, и все его племя его за то радушие, с которым он принимает их караван, измученный блужданием по Великой пустыне Рамэлле, и попросить на эту ночь гостеприимства для себя и всех своих людей, сопровождающих его караван. В самих изысканных и вежливых выражениях старый шейх обещал Вавилонскому принцу сделать все, что в его слабых силах для того, чтобы ни он сам, ни все сопровождавшие его караван люди ни в чем не нуждались, пребывая в гостях у племени амазигов.
  По приглашению шейха вся дюжина вавилонских байрумов, с видимым наслаждением разоблачившись от своих тяжелых боевых доспехов, расположилась около своего царевича, войдя в круг старейшин племени амазигов, и всем им было предложено также по чашке освежающего напитка из гибискуса, называемого кочевниками "каркадэ". После этого предварительного угощения, в продолжение которого шейх амазигов и еще один старейшина их племени, успели выспросить через Авишаг у царевича Навуходоносора и у старшего караванщика Юзуфа, который и сам прекрасно изъяснялся на языке амазигов, обо всем, что касалось до их длинного и опасного путешествия через пустыню Рамэлле, им всем был предложен ужин - далеко не такой роскошный, как во дворце у царя Соломона в Иерусалиме, но вместе с тем - довольно обильный.
  Эту "Царскую трапезу" составляли хлеб, оливы, зелень, финики и кофе.Царевич Навуходоносор, вместе со своими товарищами по путешествию, ели вовсе не с такимволчьим аппетитом, как вчера вечером, даже не смотря на то, что обед у караванщиков выдался крайне скудным и нервозным от ожидания встречи с воинами кочевого пустынного племени. С ними всместе ели только сам шейх амазигов и еще один старейшина, пользовавшийся в племени не меньшим почтением, нежели и сам их вождь, прочие же амазиги, смешавшись с какраванщиками Юзуфа и байрумами Вавилонского царевича, в одну плотную и пеструю толпу, ужинали в некотором отдалении от своих вождей.
  После ужина, который прошел в полном, и даже как показалось самому Навуходоносору - скорбном молчании, им предложили свежую и необыкновенно холодную воду, от которой у многих спутников царевича Навуходоносора, да и у него самого, с непривычки, аж заломило зубы!Эту воду, амазиги носили в глиняных кувшинах из огромной емкости, поверхность которой была сплошь покрыта порами, словно вся она была изъязвленна мелкими древесными муравьями, прогрызшими в ее стенах свои многочисленные ходы и норы. И это последнее угощение, было для спутников царевича Навуходоносора - гораздо приятнее всех прочих явств, которыми их потчевали амазиги, поскольку они уже более трех суток не видели хорошей и чистой воды без запаха!
  Заметив, что вода пришлась его гостям по вкусу, шейх амазигов приказал подать для них еще несколько кувшинов, прибавив, чтобы они пили ее,совершенно не стесняясь, поскольку источник этой чудесной воды находится совсем недалеко от их стоянки. Старший караванщик Юзуф очень удивился, узнав об источнике, о существовании которого в этих местах он даже не предполагал, и начал немедленно выспрашивать у шейха место его нахождения, на что последний отвечал только многозначительным молчанием. И царевич Навуходоносор, разделяя отнюдь не праздное любопытство своего старшего караванщика, присоединился к его просьбе и попросил наполнить водой из этого источника все имевшиеся у них меха и кувшины, поскольку путь у их каравана впереди лежал отнюдь не близкий!
  Дюжина амазигов по приказу своего вождя, послушно вскочила со своих мест и собрав всю имевшуюся у спутников Вавилонского принца пустую тару, бросилась куда то в горы. Не прошло и часу, как все водоносы вернулись обратно и принесли все кувшины и меха наполненными прекрасной кристально - чистой воды из своего тайного источника, местонахождения которого старый шейх амазигов, так и не пожелал раскрывать. В благодарность за эту доброту, царевич Навуходоносор решил угостить старейшин амазигов напитком "хеккат", приготовленным из различных драгоценных прянностей и благовоний, сваренных в этой прекрасной ключевой воде из горного источника, и разбавленного душистым ханаанским вином.
  Вавилонский принцпопросил у шейха амазигов развести небольшой костерок и просьба его была тотчас же исполнена: через полчаса у его ног курился уже довольно приличный костерок из навозу мелких кривых сучьев и сухой травы, невесть откуда появившихся в этой каменной пустоши, и старший караванщик Юзуф, не впервые исполнявший обязанность повара за эти трое суток похода, быстро сварил на огоньке кипяток в походном медном чайнике, и заварил в нем поданные ему царевичем Навуходоносором сухие травы, после чего влил туда половину кава (один израильский кав равнялся четырем логам, что составляло 2,16 литров - здесь и далее примечания автора) душистого ханаанского вина. Навуходоносор же, испробовавший этот напиток на вкус сначала сам, после этого предложил его шейху племени амазигов и второму старейшине пустынных кочевников.
  После традиционных у амазигов, невероятно цветистых и возвышенных благодарственных речей,оба седовласых сына пустыни осторожно отведали по глотку благородного вавилонского напитка и тут же в один голос ответили, что "хеккат" невероятно хорош, после чего медленно, смакуя каждый свой глоток, так сказать выполаскивая им рот, и наслаждаясь духом дорогих прянностей, вкуса которых они не пробовали отродясь, оба старейшины пустынного племени с превеликим достоинством выпили по первой чашке хекката. А когда царевич Навуходоносор предложил им выпить по второй, то оба старикана мгновение потеряли свое напускное достоинство, и обрадовавшись такому лестному предложению со стороны своего царственного гостя, с готовностью подставили под носик медного чайника свои тонкие и узкогорлые глинянные чашки.
  А когда царевич Навуходоносор с помощью танцовщицы Авишаг объяснил обоим старикам, что стоимость прянностей, потраченных им только что на приготовление этого напитка хеккат, намного превосходит цену самого выносливого и быстрого верблюда в их стаде, то старейшины вытаращив глаза от изумления и не проронив больше ни единого слова, едва ли не на перегонки допили остатки хекката из медного чайника, под завистливыми взглядами остальных членов племени.И тогда царевич Навуходоносор, по совету старшего караванщика Юзуфа, распечатав хурджум с ценными прянностями, и целый мех с ханаанским вином, отдал все эти ингридиенты своим телохранителям - братьям Мабруку с Гильменахом, приказав сварить им целый котел напитка "хеккат", для того, чтобы угостить им все племя амазигов и заручиться безоговорочной поддержкой не только их шейха и одного из старейшин, но и каждого простого воина в отдельности.
  Было уже совершенно темно и время перевалило далеко за полночь, когда поголовное питие амазигами драгоценного напитка "хеккат" окончилось, при этом каждому простому воину племени, по окончании всей этой церемонии все израильские караванщики, вавилонские байрумы и пустынные кочевники - амазиги, уже были совершенными друзьями и даже их шейх и старейшины, давно забыв о своем достоинстве, болтали с простыми вавилонскими воинами, словно давно не видевшиеся женщины, случайно встретившие друг друга на базаре. Даже недоверчивый и подозрительный телохранитель Вавилонского принца Мабрук, доселе как-то подозрительно поглядывавший на пустынных кочевников, и как будто опасаясь какого либо коварства с их стороны, теперь перестал смотреть хмурою ночью и разболтался с молодым и рослым воином - амазигом, дружески предлагая тому допить остатки своего хекката, и померяться с ним силами и меткостью в стрельбе из лука.
  Прослышавший про эту затею своего телохранителя Вавилонский принц, и необыкновенно воодушевившись ею, сам решил принять участие в их турнире в качестве участника, и предложил шейху амазигов разыграть на этом турнире целый мех душистого ханаанского вина и полный хурджум драгоценных прянностей и благовоний, для приготовления изысканных явств, в том числе и так понравившегося амазигам напитка хеккат. После того, как танцовщица Авишаг перевела шейху амазигов слова царевича Навуходоносора, глаза у старейшины кочевого пустынного племени, вспыхнули словно у юноши и он тут же ответил на ставку Вавилонского царевича, поставив в ответ двух своих лучших племенных верблюдов и выставив против байрума Мабрука, того самого рослого кочевника, который, как оказалось и был - лучшим стрелком из лука, среди всех воинов племени.
  По приказу шейха племени амазигов, на древко воткнутого в песчаную землю копья, был водружен обглоданный и высушенный пустынными ветрами череп барана, а само это копье отнесено от соревнующихся стрелков на дистанцию,приблизительно в один хет (египетский хет, или еще называемый сенусом, равнялся 25 оргиям, что составляло 52,35 метра - здесь и далее примечания автора). После чего оба соревнующихся стрелка вышли к барьеру - проведенной шейхом амазигов черты на песке, и приготовились произвести по своему первому выстрелу, которым им надлежало пропустить стрелу сквозь пустую глазницу бараньего черепа. Все племя амазигов, равно как и вся дюжина вавилонских байрумоввместе с караванщиками царевича Навуходоносора, затаили дыхание в тот момент, когда рослый кочевник первым наступив ногой на черту, нарисованную шейхом на песке, одним могучим рывком оттянул тетиву своего лука до самого правого уха и тщательно прицелился.
  И Вавилонский принц, и сидевший с ним рядом на расстеленной прямо на песке верблюжьей шкуре вождь племени амазигов, так же как и все затаив дыхание, впились глазами в белевший вдалеке бараний череп, насаженный на древко копья. Наконец, амазиг, выцелив в сгустившейся темноте белое пятно мишени, с тяжким гулом спустил тетиву своего лука и через секунду вонзившаяся прямо в правую глазницу бараньего черепа стрела, вызвала взрыв радостных воплей у его соплеменников - пустынных кочевников, а их седовласый шейх, довольно заулыбался, заерзав тощим задом по верблюжьей шкуре.
  Сменивший амазига у черты Мабрук, без всякой суеты и волнения так, словно бы он делал привычное и хорошо знакомое ему дело, натянул тетиву лука, с наложенной на нее стрелой и почти не целясь,сразу же вогнал ее в левую глазницу бараньего черепа. На этот раз криками и апплодисментами разразились уже дюжина вавилонских байрумов, приветствуя и поздравляя своего соотечественника, не посрамившего их воинской чести. И шейх племени амазигов, искренне радуясь за вавилонца Мабрука и предвкушая захватывающее зрелище, приказал передвинуть копье с насаженным на него бараньим черепом на дистанцию в два хета.
  И снова молодой рослый кочевник и опытный вавилонский байрум, по очереди выйдя к черте, проведенной на песке самим шейхом амазигов, без промаха поразили своими стрелами обе глазницы бараньего черепа, вызвав взрыв радостных воплей у своих соплеменников. Шейху же амазигов, пришлось снова повторить свое приказание, увеличив дистанцию до цели с двух хетов, до целого стадия (египетский стадий равнялся 174,5 метрам). Разумеется, что после этого интрига и азарт состязаний накалились до крайнего своего предела и теперь ни одна из сторон,будучи уже не в силах сдерживать своих эмоций, подбадривала своего соплеменника, отстаивающего их честь, требовательными криками, пронзительным свистом и взмахами рук. Однако, эти крики мгновенно стихли, едва только шейх амазигов поднял вверх свою смуглую сухую руку, со сморщенной от старости кожей и дождавшись наступления звенящей тишины, нарушаемой только храпением спящих на камнях верблюдов и звонкой переступью конских копыт по этим камням, дал команду к началу третьего этапа состязаний лучников.
  И в этой наступившей гробовой тишине, рослый пустынный кочевник, снова шагнул к черте и рывком натянув тетиву своего дальнобойного лука, тщательно прицелился, надолго задержав при этом дыхание. На этот раз его унесшаяся с пронзительным свистом в сторону белевшего вдали бараньего черепа стрела, уже не вызвала прежнего взрыва восторженный воплей у его соплеменников - амазигов, ибо никому из них со своих мест не было видно куда она попала, и попала ли вообще. И только после того, как один из амазигов, сбегав к копью и сняв насаженный на него бараний череп, из глазницы которого торчала глубоко вонзившаяся в затылочную кость стрела, с почтением возложил его на верблюжью шкуру, к ногам своего шейха, все племя пустынных кочевников, наконец то, взорвалось ликующими воплями.
  Когда череп был снова водружен на свое прежнее место, к черте шагнул Мабрук. Теперь вавилонский байрум уже совсем не торопился с выстрелом, а долго и тщательно выцеливая в темноте белеющий на древке копья бараний череп, успокаивал свое дыхание, настраиваясь таким образом на точный выстрел. Наконец, он с тяжким и раскатистым гулом спустил тетиву и вслед за унесшейся вдаль стрелой, тут же устремились сразу двое наблюдателей: амазиг и вавилонянин, взаимно не доверяя друг другу в оценке результата выстрела, сделанного Мабруком. Они вернулись спустя минуту, и по удрученному виду вавилонского байрума, всем сразу стало ясно, что Мабрук на этот раз - промахнулся. Ликующий же амазиг, радостно приплясывая, снова торжественно возложил бараний череп к ногам своего вождя и указал пальцем на глубокую царапину в его лобной части, оставленную скользнувшим по черепу наконечником стрелы Мабрука.
  Царевич Навуходоносор, учтиво поклонившись шейху амазигов, с радостной и спокойной улыбкой передал ему мех с вином и хурджум с прянностями, а подошедший к ним Мабрук, улучшив момент, шепнул на ухо своему господину:
  - Я промахнулся намеренно, поскольку мне показалось, что так будет лучше для всех, зато теперь, мой господин, эти пустынные кочевники нам друзья, и мы можем спокойно гостить у них столько, сколько нам вздумается, и спать спокойно, не опасаясь, что ночью они нас всех перережут спящими!
  - Ты все сделал правильно, друг мой - ведь воистину наше спокойствие в пути, стоит гораздо дороже, нежели один мех с ханаанским вином!
  Также тихо шепнул ему в ответ царевич Навуходоносор, оценив этот дипломатичный поступок своего верного телохранителя и совершенно не сожалея о части своего драгоценного груза, тем более, что основную его ценность составляли вовсе не хурджумы с редкими прянностями и благовониями, и даже не меха с выдержанным годами вином, а искуссно выполненные украшения из золота и серебра, которые он вез в качестве подношения Богине - Матери Иштар в далекие Орфейские земли Сабейского царства своей матери Балкинды.
  Страсти, бушевавшие в момент проведения состязания лучников, улеглись еще очень не скоро, ибо каждый из воинов - амазигов, считалсвоим долгом непременно подойти и поздравить победителя - соплеменника, выражая при этом свой бурный восторг и гордость за него, радостным воплем или громким смехом. Не забывали пустынные кочевники при этом отдать должное и искусству вавилонского байрума, также продемонстрировавшего им высочайшее искусство владения луком, и Мабрук, краснея от смущения вместе со своим бывшим соперником, долго принимал поздравления так, как если бы это он победил в турнире. Но, в конце концов, караванное стойбище затихло, погрузившись в блаженную дремоту, или же мечтательное созерцание звездного неба у себя над головой.
  Царевич Навуходоносор, давно уже потерял свое прежнее предубеждение против диких кочевников пустыни, владевшее им в последние двое суток, и теперь искренне смеялся над теми предосторожностями, которые караванщики и его охранная дюжина предпринимали ранее по его собственному приказу. Сейчас его не особо беспокоило даже откровенное предательство Бнаягу, который увел всю сотню своих израильских Крети и Плети, перед самой встречей каравана с племенем амазигов и теперь, очевидно опасался соваться к месту караванной стоянки, чтобы не держать ответ сразу перед обоими строгими судьями: Вавилонским принцем и шейхом племени пустынных кочевников.И тем не менее, несмотря на общую умиротворяющую обстановку в стоящих лагеремдвух караванов, и дружеское расположение к ним амазигов, спать Навуходоносор уже не мог, причем - именно из-за этого дружелюбия пустынных кочевников, поскольку компания сидящих около единственного в их лагере костра людей, была черезчур весела и говорлива!
  Было уже далеко за полночь и черное бархатное небо у них над головами ярко блистало мириадами звезд, а темный горизонт со всех сторон, замыкался едва видимой зубчатою линией горных кряжей, ближайший из которых, казался врезавшимсясвоей черною грозной массою и подпирающий теперь собой прозрачный и освещенный яркими звездами,хрустальный купол ночного неба. Нависшие над черными пиками гор звезды, складывались в причудливые созвездия и Вавилонский принц невольно устремил глаза с сухой и каменистой земли в бархатнуючерноту блистающего звездами неба, и теперь с наслаждением впивался взглядом в его чарующую и завораживающую душу красоту.
  Старый шейх племени амазигов, как и любой истинный сын пустыни, любивший небо до обожания, тотчас же заметил это и начал поучать царевича Навуходоносора, сообщая ему полезные знания из астрономии пустынных кочевников, которые тот слушал с большим усердием, стараясьзапомнить хотя бы названия самых крупных созвездий, так странно звучащих сейчас на диалекте амазигов, из уст этого седого и сморщенного от времени и пустынных ветров, старика.
  - Вон в тех семи звездах, говорил между тем седовласый старик, указывая на созвездие большой медведицы, - живет могучий страж неба, которого Великая и Всемогущая Машуешь родила и поселила там для того, чтобы он наблюдал за сохранностью всех небесных светил. С земли же жилище этого стража неба, похоже на горбатую спину корабля пустыни, и мы - амазиги, так и называем эти семь звезд - "Верблюдом". Гляди сам, благородный эффенди, как вытянул вперед свою шею этот небесный верблюд, ибо очень не легко ему нести на своей горбатой спине,могучего небесного стража! А вот там, немного повыше него, горит яркою звездою глаз небесной газели.
  Продолжал свой поучительный рассказ старик, направляя свой сухой и сморщенный перст, в сторону ярчайшей звезды Регул, входящей в созвездие Льва:
  - Уэтой небесной газели есть четыре детеныша, смотриуважаемый эффенди, как их глазки глядят на свою мать. А рядом с семейством этой небесной газели, светится хищный глаз небесного шакала - Денебола и он всегда выжидает момент и стремится схватить своими страшными зубами одного из небесных козлят, но Великий и Могущественный супруг Машуешь - Ашшур, поместил на небо охотника - амазига, который отгоняет его от стаданебесных газелей, и не дает небесному шакалу похитить у матери ее детеныша!
  - А вот тут, мой мудрый эффенди, - с увлечением продолжал свой рассказ старик, указывая царевичу Навуходоносору на созвездие Лиры.
  - Блестят глаза Небесной Красавицы, волосы которой сплошь усыпаны жемчугами. А немного повыше этой Небесной Красавицы, Великая Прародительница Машуешьпоместила могучего Льва, а ближе к концу неба - другого Небесного Верблюда, который служит ее божественному супругу - Ашшуру, в его странствиях по всему ночному небу.
  Под именами верблюда, носящего на своей спине бога Ашшура,и небесной газели со своими детенышами, старый шейх амазигов подразумевал созвездие, известное в Вавилоне под названием Четыреугольника Коня, а вместе с ним созвездия Бородача - Ягнятника (Ястреба) и Южной Рыбы. И царевич Навуходоносор, слыша сейчас от шейха амазигов эти чудные и по - детски наивные названия созвездий, тщательно прятал в свою густую черную бороду улыбку, чтобы ненароком не обидеть старика.
  - По всему небу раскинулаВеликая Прародительница всего сущего Машуешь,свой звездный пояс, украшенный алмазами, рубинами и другими самоцветами!
  Торжественно добавил старик - кочевник, проводя трясущейся рукой вдоль по направлению всего Млечного Пути и ярко сияющих вокруг негосозвездий, известных Навуходоносору под именами:Южной Рыбы, Тельца и Небесного Пастуха (так в древнем Вавилоне называли созвездие Ориона - здесь и далее примечания автора).
  - А по обеим сторонам от священного пояса своей божественной супруги, могущественный бог Ашшур, поставил двух стражей, которые верно охраняют его от посягательствразличных демонов.
  Наконец, закончил свое повествование о звездах шейх племени амазигов, указывая на блестящие, словно алмазы, созвездия Дуги, или Лука и Стрелы (под этими именами в древнем Вавилоне знали созвездия Прокиона и Сириуса). Немного отдышавшись и глотнув из своей глиняной плошки еще немного винного напитка хеккат, старик снова собрался, было пуститься в пространные объяснения о том, что видят амазиги пустыни на ночном небесном своде, и как рождающееся при созерцании всех этих звездных чудес,поэтическое чувство в их душах, заставляетвоинов и шейхов выдумывать различные цветистые и берущие за душу истории, которые таинственными нитями легенд связывают небесный свод и земную твердь, населяя звездные кущи вполне земными существами.
  Однако, второй старейшина кочевого пустынного племени, который во время пространного рассказа своего шейха, слушал его не перебивая, на этот раз, решительно прервал его словесные излияния:
  - Да простит меня почтенный шейх Сулеймание!
  Осторожно произнес он, прижав такую же, как и у своего шейха, высохшую и сморщенную руку с коричневой пергаментной кожей, к своей впалой старческой груди:
  - Неужели ты не заметил того, что наш уважаемый гость вавилонский эфенди - мудр, словнодесяток самых мудрых старцев из священного города Эль-Кудса, и он, конечно же знает, как и к чему Всевышний устроил и весь наш мир, и звезды в нем, и в том числе знает он и то - как называют все эти звезды и их сочетания амазиги пустыни... Пусть лучше молодежь увеселит сердце нашего гостя музыкой, песнями и пляскою, не прав ли я, брат мой?
  Шейх амазигов, которого старейшина только что назвал почтенным Сулеймание, только важно кивнул головою в знак своего согласия и неспешно затянулся душистым дымом наргилэ из глиняного высокого кальяна. И не успели еще лопнуть пузырьки в кальяне шейха Сулеймание, как несколько молодых амазигов его племени вскочили на ноги, держа при этом в руках какие-то инструменты, напоминающие нечто среднее между вавилонской флейтой и израильским праздничным рогом - шофаром. Юношитрижды обошли вокруг костра и стали наигрывать на своих музыкальных инструментах, совершенно невообразимую смесь несочетающихся друг с другомдиких мелодий, и их оригинальные звуки с какимито неведомыми царевичу Навуходоносору тонами, то страстно чарующие, то заставляющие его вздрагивать, то нежно певучие, то поражающие своей невероятной гармонией с этой дикой пустыней, быстро следовали одни за другими, не давая Вавилонскому царевичуни возможности опомниться, и оценить каждую из этих мелодий, в отдельности, ни пресытиться этими звуками до отвращения.
  С четверть часа еще плыла над остывшими камнямискалистого ущелья эта странная музыка, краткое эхо от котороймногократно отдавалось в ущельях Идумейских Гор, и прокатившись по ним, замирало по ту их сторону, котораявыходила на берег Чёрмного Моря. Наконец, эта музыкальная какофония завершилась слитными и высокими нотами, которые музыканты дружно выдули из своих инструментов, и едва смолкли ее последние звуки, как около двух десятков чистых и сильных голосов молодых певцов из племени амазигов, затянули тягучую и заунывную песню, посылая ее как бы вдогонку только что умолкшим в камнях звукам, выжатым музыкантами из своих оригинальных духовых инструментов.
  Трудно сказать, что произвело на царевича Навуходоносора большее впечатление - дикая ли мелодия этой музыки, или, поражающие ухо Вавилонского царевича мотивы заунывных песен амазигов, гармоничность которых во время исполнения нередко переходила в дисгармонию, резавшую его притязательный и развитый музыкальный слух. А исполнители этого концерта в Синайской пустыне, под звездным небом, в своих длинных синих бурнусах с навьюченными на головы пышными тюрбанами, с длинными кривыми кинжалами за поясами и с флейтами в зубах, освещаемые багровыми отсветамискудного костерка, горевшего у ног Вавилонского принца, производили на него еще более сильное впечатление, нежели сам этот спонтанный концерт под звездным небом Вади Цугеррах.
  А если прибавить ко всему этому грозные декорации в виде смыкающейся вокруг их караванного лагеря,в сплошное кольцо, горной цепи с силуэтами нагроможденных без всякого порядка диких остроконечных скал, несколько сотен развьюченных верблюдов, спящих прямо на земле, груду оружиясложенную на камнях, и двух седовласых шейхов пустынного кочевого племени, погрузившихся в свой сладкий кейф, над едва дымящимся наргилэ, тоцаревич Навуходоносор вынужден был сам себе сознаться в том, что и мелодии, извлекаемые из грубых инструментов пустынных кочевников - на первый взгляд совершенно дикие, и их странные песни, сопровождаемые резкими телодвижениями и вскриками - не только вполне гармонировали между собой и с окружающей их скалистой пустошью, но и взаимно дополняли друг друга, сливаясь в одну затейливую природную симфонию скал, песка и звездного неба над головой!
  Царевич Навуходоносор, сидел молча, совершенно завороженныймощью и грациозностью сынов пустыни внимательно наблюдая за всем, что происходило вокруг него. Еще приблизительно с полчаса продолжалось пение амазигов, под аккомпанемент флейт и шофаров. Однако, постепенно мотивы исполняемых пустынными кочевниками песен, делались все более дикими и завывающими, и временами Навуходоносору начинало казаться, что он слышит вовсе не звуки человеческого голоса, а вой бури, завывающей в этих каменистых ущельях Идумейских Гор, окружающих пустынную Вади Цугеррах. Наконец, пение приняло настолько бурный и порывистый характер, что стало походить уже не на веселье, а на яростную кровавую битву со смертельным врагом, и певцы с танцорами, схватив друг друга за руки, быстро закружились вокруг догорающего костра, не переставая испускать дикие гортанные вопли, похожие больше на боевой клич.
  К пляшущим пустынным воинам скоро присоединились и другие амазиги, до сих пор не принимавшие участия в этом общем бурном веселье, предоставляя возможность показать свое отточенное искусство признанным танцорам и певцам своего племени. Присоединившиеся к уже пляшущим танцорам их соплеменники, образовали другой - более широкий круг, замкнувшийся вокруг первого и также завертевшийся вокруг почти прогоревшего костра. Некоторые воины, из второго - внешнего круга танцоров, в припадке захватившего их буйного ликования, повыхватывали из ножен и завертели над головами обнаженными клинками своих кривых мечей, и при виде обнаженного и готового к бою оружия,широкие концентрические круги пляшущих амазигов, завертелись вокруг костра еще быстрее, и еще заунывнее полились над дикими скалами Идумейских Гор, надрывающиедушу, мотивы флейт и шофаров. И царевичу Навуходоносору стало казаться, что даже звезды, вняв этому всеобщему людскому порыву, сошли со своих определенных богами мест, и закружились у него над головой в такт этому дикому танцу сынов пустыни Рамэлле.
  Спустя четверть часа, уже все племя амазигов, захваченное столь бурным и искренним ликованием, повскакивало со своих мест и бросилось в этот дикий пляс, и даже многие из старейшин племени, забыв о приличествующей их почтенному возрасту степенности, тоже вскочили на ноги и присоединились к молодым воинам, также как и они, похватав с камней свое оружие и принявшись остервенело размахивать им, подчинившись буйному и разгульному духу свирепого боевого танца. И Вавилонскому принцу, временами начинало казаться, что это уже вовсе не люди кружаться сейчас перед ним в своем диком боевом танце, а сами духи Синайской пустыни, вселившись в голые и бесплодные серые камни Идумейских Гор и оживив их, скачут теперь вокруг него, отбрасывая на песок причудливые рваные тени, разрываемые бликами вспыхивающими на отточенных обнаженных клинках их кривых мечей.
  Царевич Навуходоносор, впервые в своей жизни видел такое нечеловеческое беснование, и даже дикие пляски жрецов Анубиса в Нижнем Египте, казались ему теперь детскою игрой в сравнении с этими грандиозными танцами кочевников Синайской пустыни, ибо настолько причудливы и вместе с тем так дики были их телодвижения, так безумно было их веселье и так нечеловечески звучали их странные песни, раздающиеся в скалистых утесах неприступных гор, поражающими его душу и сердце мотивами, что временами Вавилонского принца начинали посещать сомнения в человеческой природе амазигов.
  Перед глазами Навуходоносора, сквозь бурую дымку догорающего костра, мелькали темные фигуры скачущих и кружащихся в своем боевом танце пустынных кочевников, которые напоминали ему рой призраков в ночь превозношения Иштар у заколдованного ее жрицами места на свежевспаханном поле, но никак не живых веселящихся людей, и в противуположность этим быстро мелькающим теням рядом с ними вырисовывались силуэты двух, неподвижно сидящих, шейхов племени амазигов, которые со своими источающим сладкий дым наргилэ, казалось, составляли одно неодушевленное целое, словно высеченные из темно - серых камней, истуканы.
  Совершенно пораженный настолько дикою картиной, он не отрывал глаз от этого зрелища и не замечал, как проходило время. И только оглядевшись вокруг, царевич Навуходоносор заметил, что все его спутники, кроме танцовщицы Авишаг - уже спали, и даже его верный телохранитель Мабрук, который торжественно поклялся бодрствовать над своим господином во время ночных стоянок их каравана, охраняя его от любых опасностей, подстерегающих их в пустыне, теперь спал беспробудным сном, распластавшись прямо на остывших камнях. И Вавилонский принц не захотел будить его, поскольку прекрасно помнил, как Мабрук со своим братом Гильменахом не спали всю прошлую ночь, еще со вчерашнего вечера почуяв опасную близость кочевников пустыни.
  В противоположность своему верному телохранителю, которого дикие пляски и песни амазигов, ввергли в глубокий и крепкий сон, танцовщица Авишаг расширенными и горящими от возбуждения глазами, следила за буйным весельем своих соплеменников и все ее молодое, гибкое и упругое тело, было напряжено до предела, словно натянутая тетива боевого лука. И царевичу Навуходоносору, исподволь наблюдавшему за ней, порой казалось, что девушку связывали с ее соплеменниками некие невидимые нити, которые вот - вот должны были сорвать ее со своего места подле него, и бросить в самую гущу дикого танца амазигов.
  Далеко за полночь продолжалось это бесноватое упоение воинским танцем у амазигов, при этом и костер и наргилэ пустынных шейхов уже успели прогореть и потухнуть, а пустынные кочевники всееще вертелись в своих концентрических кругах, беспрестанно сменяя друг друга и Навуходоносору, наблюдавшему за их танцами временамиказалось, что амазиги обессилили уже настолько, что вот вот должно затихнуть и дикое их пение, сопровождаемое не менее диким аккомпаниментом флейт и шофаров, и распасться сам круг танцующих. Но,все это временное затишье происходило только для того, чтобы начаться через несколько минут с удвоенною силой и буйным порывом.
  Наконец, видимо даже самые неистовые амазиги начали уставать, и старший шейх племени своей рукою подал сигнал к окончанию этой дикой оргии, и к удивлению царевича Навуходоносора, который уже и не надеялся на то, что амазиги успокоятся до самого рассвета, их пляски и песни мгновенно стихли, едва толькораздалось слабое, но повелительное слово шейха пустынного племени. И в тот момент, когда распался круг танцующих воинов, а тяжело дышащие и взмокшие от усталости кочевники повалились прямо на камни, в эту рваную цепочку из сидящих и лежащих на земле мужчин, вдруг легкой и гибкой тенью скользнула танцовщица Авишаг.
  Это было настолько неожиданно и для Навуходоносора и для самих амазигов, что все они, раскрыв от удивления рты и вытаращив глаза, посверкивающие в темноте своими яркими белками, принялись поедать глазами каждое движение стройного и пластичного тела девушки. А танцовщица Авишаг, закрыв глаза и подпевая сама себе своим сильным и чистым голосом, принялась кружиться на камнях, в каком то странном и удивительно прекрасном танце, и танец этот был настолько гармоничен и так разительно отличался от исполняемых только что диких воинских танцев амазигов, что всем кто сейчас наблюдал за ней начало казаться, будто само звездное небо ниспослало на землю этот стройный силуэт небесной красавицы, для того чтобы обвенчать в единой гармонии вечного движения, и упорядоченную стройность звездного неба и дикую хаотичность каменистой пустыни, простирающейся под ним.
  Между тем, округлые бедра девушки заходили крупной и упругой волной под тонкой шелковой тканью ее накидки, создавая впечатление перекатывавшихся под порывами ветра морских волн, и в то же время, тонкие гибкие руки танцовщицы Авишагзаколебались подобно гибким ветвям оливы на этом ветру. Вавилонский принц, который еще совсем недавно находил танцы рабыни Авишаг недостаточно пластичными и не в меру вульгарными, теперь не мог отрвать от девушки своего восхищенного взгляда, завороженный ее невероятной пластикой и грацией. Как будто сама эта сухая и каменистая земля, из которой она когда то вышла, теперь вдохнула в ее сильное и гибкое тело всю эту гармонию и грацию, которой были пропитаны и эти дикие скалы Идумейских Гор, и обнимающая их со всех сторон жаркая и знойная пустыня Рамэлле свенчающим все это хрустальным куполом звездного неба.
  Шейх амазигов по имени Сулеймание, не пожалев последнего припасенного для особо холодных ночей, пучка сухой травы и охапки тонких кривых сучьев, вновь разжег костер и его багровые отблески заплясали на оливковой коже обнаженных плеч Авишаг, а она продолжала свое гармоничное и умиротворяющее движение по кругу, вселяя в души любующихся сейчас ее танцем мужчин, мир и покой. И царевич Навуходоносор, не в силах оторвать взгляда от ее божественного танца, вдруг обнаружил на своих глазах слезы, какие обычно выступают от резкого пустынного ветра - хамсина. Смахнув их украдкой со своихщек, Навуходоносор оглянуся вокруг и обнаружил точно такие же слезы на лицах шейха Сулеймание и второго старейшины амазигов, которые оба седовласых старика, даже не пытались скрыть от окружающих их гостей и соплеменников.
  Волшебный и наполненный необыкновенной грацией танец Авишаг продолжался до тех пор, пока полностью не прогорел и не потух костер, и как только темнота вновь укрыла своим бархатным черным покрывалом весь караванный лагерь, нисколько не уставшая от своего танца Авишаг, снова легкой и почти бесплотной тенью скользнула к ногам Вавилонского царевича. И тот, совершенно покоренный ее необыкновенным танцем, и совершенно расчувствовавшись, снова повторил ей на ухо свое предложение немедленно отпустить ее на свободу и оставить с родственным ей племенем амазигов пустыни, если та этого захочет. Однако, танцовщица Авишаг снова решительно и непреклонно отвергла предложение Навуходоносора и повторила свое желание остаться с ним до конца его путешествия, и дойти с его караваном до далеких Орфейских земель Сабейского царства, дабы поклониться Святилищу Богини - Матери Иштар. И старый шейх амазигов, который слышал их тихий разговор и очевидно по глазам Авишаг догадавшись о чем идет речь, тяжело вздохнул, но, не посмев перечить решению девушки, повелительно взмахнул своей сухой и сморщенной рукой, подавая всему своему племени команду к отбою.
  И повинуясь велению своего вождя амазиги, еще незадолго перед этим бесновавшиеся в своем воинском танце среди камней, и даже не успевшие как следует перевести дух после своих диких плясок, начали покорно завертываться в своишерстяные бурнусы и укладываться прямо на песок, все еще не успевший остыть после полуденного зноя. Несмотря на сон, неумолимо и властно одолевавший всем существом Навуходоносора, Вавилонский принц не решался засыпать, оставляя лагерь совершенно без охраны, ибо сами амазиги вдоволь наплясавшись с оружием вокруг костра и совершенно выбившись из сил, теперь побросали его в беспорядке прямо на камни и сами, все, как один полегли следом, забывшись беспробудным сном и даже не помышляя об элементарной безопасности и о том, чтобы выставить вокруг своего лагеря бодрствующие караулы из вооруженных воинов.
  И в то же время, царевичу Навуходоносору ужасно не хотелось заставлять бодрствовать кого либо из дюжины своих вавилонских телохранителей - байрумов, ибо он прекрасно понимал всю степень усталости своих людей, равно, как и то, что они могут ему очень понадобиться с освеженными силами уже на следующий день. А потому, Вавилонский принц не ложась на землю,упорно сидел на большом плоском камне у прогоревшего и потухшего костра, завернувшись в свой шерстяной бурнус, и боролся всеми силами с одолевающей его дремотою, одновременно с этим, прислушиваясь к звукам, доносящимся из окружавшей лагерь каменистой пустоши.
  Не прошло и получаса, как в караванном стойбище смолкло и затихливсе звуки, и теперь первозданная тишина окружающей эту каменистую Вади, пустыни Рамэлле, не нарушалась ни единым посторонним звуком, так, словно бы в этой, обнесенной со всех сторон выветренными скалами песчаной котловине, не было ни единой живой души. И в тот же миг, разбуженный этой повисшей над скалами звенящей тишиной, проснулся и мгновенно вскочил на ноги телохранитель Вавилонского принца, Мабрук. Привычным движением опоясавшись своим широким кожаным ремнем с подвешанными к нему ножнами с вложенным в них мечом, и сжав в мозолистой руке древко тяжелого боевого копья, вавилонский байрум застыл в напряженной позе, с тревогой вглядываясь в ночной мрак.
  И увидав его, царевич Навуходоносор облегченно вздохнув, мгновенно опустился на песок и тут же провалился в глубокий богатырский сон, не проснувшись даже тогда, когда высвободившаяся из под его тяжелой руки примостившаяся рядом с ним танцовщица Авишаг, стыдливо отошла к дальним скалам для того, чтобы в этом укромном и скрытом от мужских глаз месте, поменять повязки, пропитанныелечебным земляным маслом, на своих потревоженных недавним танцем,и еще не до конца заживших бедрах...
  ...Вавилонский принц проснулся от страшного жара, весь залитый собственным потом, и с дикой ломотой в висках и в затылке своей головы, напеченной едва коснувшимисяее лучами только что взошедшего утреннего солнца. Однако, несколько глотков свежей воды из принесенного накануне вечером амазигами неведомого горного источника, и умывание ею своего разгоряченного и пылающего лица, освежили царевича Навуходоносора настолько, что он стал подумывать о немедленном выступлении в путь. Караванщики Рамманэх с Джерабом, видимо также как и он торопились расстаться с гостепреимными амазигами, и поскорее перевалить через хребет Идумейских Гор, чтобы спуститься к самому берегу Чёрмного Моря. И только старший кавас Юзуф, казалось, хотел подольше остаться и поболтать с разговорчивыми старейшинами пустынных кочевников, за беседой с которыми Навуходоносор застал его в момент своего пробуждения.
  Посоветовавшись с обоими своими телохранителями - братьями Мабруком и Гильменахом, Вавилонский принц приказал им отблагодарить шейха амазигов, а с ними - и все племя пустынных кочевников за оказанное ими гостеприимство, предложив им в качестве ценного прощального подарка, еще один хурджум с драгоценными прянностями, и мех с душистым и выдержанным ханаанским вином для приготовления, так понравившегося пустынным кочевникам,бодрящего напитка хеккат, а старшему караванщику Юзуфу с его кавасами - велел немедленно начать сборы в дорогу.
  Огромные и могучие караванные верблюды - дромедары, более привыкшие к голосу своего хозяина - Юзуфа, плохо слушались его помощников Рамманэха с Джерабом, которые в свою очередь, желая показать, что и они могут быть верблюдовожатыми не хуже старшего каваса каравана Юзуфа, хлопотали изо всех сил то с верблюдами, то с поклажей, навьючеваемой на их горбатые спины. А все племя амазигов по сигналу своего шейха, бросилось помогать им в погрузке и сборах каравана Вавилонского принца в дальнюю дорогу.
  Навуходоносор, стоя вместе с танцовщицей Авишаг несколько поодаль от них, внимательно наблюдал и за ходом прощальных переговоров старшего караванщика Юзуфа с шейхом амазигов, несколько затянувшихся по времени, и одновременно за погрузкою верблюдов, бросая при этом тревожные взгляды, то на помогавших в погрузке амазигов, то на массивные вьюки с драгоценными дарами, посвященными богине Иштар. Как раз в этот момент, один из амазигов, помогавших кавасу Рамманэху навьючивать на горбатую спину верблюда плетеные из тростника корзины с редкими по своей красоте серебряными украшениями, пожертвованные царем Соломоном в дар Богине - Матери, полюбопытствовал взглянуть на их содержимое и приподнял крышку одной из них. Из туго набитой серебряными украшениями корзины, тотчас же выпал и подкатился к ногам любопытногоамазига, редкий по своей красоте витой браслет, искусно выполненный в виде змеи со вставленными вместо его глаз граненными изумрудами.
  И до крайности озадаченный и изумленный этим пустынный кочевник, немедленно выронил от волнения всю корзину, рассыпав по пескувсе ее содержимое, которое тут же засверкало и заискрилось на солнце полированными кольцами золотых и серебряных цепей и гранями вставленных в золотые оправы самоцветов. Глаза у амазига алчно сверкнули и он, шагнув к упавшей на песок корзине, немедленно набрал в обе пригоршни едва ли не целый гекат (один египетский гекат составлял 2,14 килограмма) драгоценных украшений и воровато оглянувшись по сторонам, сунул их к себе за пазуху. Его примеру немедленно последовали и другиемолодые амазиги, а верные телохранители Вавилонского принца, при виде такого откровенного грабежа имущества своего царевича, решительно схватившись за гарды своих мечей, обратили взоры на своего господина, ожидая от него приказа обнажить оружие и немедленно вступить в смертельную схватку со своими недавними друзьями.
  Однако, самому царевичу Навуходоносору, не хватило смелости отдать подобный приказ, ибо он отлично понимал, что это будет означать немедленную и страшную смерть для всех его людей и для него самого! Все амазиги, помогавшие в погрузке каравана Навуходоносора, мгновенно побросав корзины, тюки и корзины, вслед за своими гостями схватились за оружие, также как и вавилонские байрумы выжидательно поглядывая на своего шейха Сулеймание, в ожидании приказа начать кровавую резню за богатства каравана Вавилонского принца.Авсе караванные кавасы, во главе со старшим караванщиком Юзуфом, тут же поспешили отойти в сторону, понимая - чем все это может кончиться для них, тогда как вся дюжина телохранителей Навуходоносора, напротив - тут же собралась вокруг своего господина, готовая если нужно, умереть за него в неравном бою.
  Секунды тягостного молчания, повисшего над каменистой Вади Цугеррах, тянулись медленно, словно долгие часы и царевич Навуходоносор, стоя напротив старика Сулеймание и глядя в выцветшие глаза шейха племени пустынных кочевников, никак не мог прочесть в них свою судьбу, а заодно с ней и судьбывсех своих людей. Одно ему теперь было совершенно ясно: амазиги уже не выпустят его караван просто так из этого скалистого ущелья,поскольку все они, до самого последнего своего воина, теперь прекрасно поняли, насколько непомерное первозимое им богатство, которое может в один краткий миг и на долгие годы вперед, обогатить все их маленькое племя, позволив ему в несколько раз увеличить поголовье своих верблюдов и накупить у ассирийских и вавилонских купцов массу дорогого оружия из настоящей дамасской стали, взамен бронзовому и каменному, каким воины амазигов были вооружены ныне.
  И вдруг, в тот самый миг, когда пустынные кочевники уже готовы были броситься на защитников каравана, из круга ощетинившихся копьями вавилонских воинов, прямо к шейху амазигов, выступила танцовщица Авишаг, которая до сих пор скрывалась за широкой спиной царевича Навуходоносора. И никто из опешивших от смелости девушки пустынных кочевников, не посмел преградить ей дорогу, а бывшая рабыня, приблизившись к сморщенному старику Сулеймание вплотную, неожиданно заговорила с таким жаром, время от времени указывая своими тонкими и гибкими руками то на Вавилонского принца, то куда то на небо, что и суровые вавилонские байрумы и обветренные знойным хамсином пустынные кочевники, все как один залюбовалисьточеной фигуройдевушки, с рассыпавшимися по ее обнаженным смуглым плечам, густыми иссиня - черными волосами, и совершенно открыто стоявшей среди обнаженного оружия в руках у десятков грозных мужчин, готовых по приказу своих вождей ринуться в смертельную схватку.
  Авишаг продолжала что то с жаром говорить сморщенному старику - амазигу, и снова решившийся приблизиться к царевичу Навуходоносору старший караванщик Юзуф, принялся переводить Вавилонскому принцу ее вдохновенную речь, едва успевая за звонкими, словно плеск горного ручья, словами девушки, серебристым эхом рассыпавшимися вокруг нее и дробящимися на осколки эха об окрестные скалы:
  -Она объясняет шейху амазигов - кому предназначены все эти несметные богатства и предупреждает его о том, что каждый покусившийся на святые дары для божественной Прародительницы всего сущего на земле, будет проклят во веки веков и прервет род свой в беспросветной нищете и страшных, изъедающих гнильювсе тело,болезнях!
  Прошептал караванщик Юзуф, приподнимаясь на носках, чтобы достать до уха рослого Вавилонского принца и Навуходоносор, наклонившись к старшему кавасу своего каравана принялся допытываться у него о том, что ответил на вдохновенную речь Авишаг, шейх племени амазигов. Однако, в этот момент сама танцовщица Авишаг решительно шагнула в круг вавилонских байрумов, окруживших своего господина, и протолкавшись через них, подошла к царевичу Навуходоносору.
  -Царевич Навуходоносор! Шейх пустынных амазигов Сулеймание, согласен пропустить твой караванчерез Вади Цугеррах и не чинить впредь препятсвий для твоего прохода по землям амазигов, вплоть до самого побережья Чёрмного Моря. При этом, он согласен не зариться на дары, предназначенные Богине - Матери Иштар...но, с одним условием.
  С этими словами, Авишаг внезапно погрустнев, опустила перед ним взгляд, не решаясь произнести выдвинутые стариком - амазигом условия, вслух.
  - И что же с меня запросил этот старый и сморщенный пустынный стервятник, за проход моего каравана по его землям?!
  Подозрительно осведомился у своей недавней рабыни царевич Навуходоносор, почувствовав в словах девушки некую недосказанность.
  - Шейх амазигов, потребовал у тебя отдать ему за беспрепятственный проход твоего каравана по его землям...меня.
  Авишаг, смутившись залилась краской до самых корней своих волос, уже будучи не в силах договорить до конца то условие, на котором она выторговала у старейшины амазигов жизнь для царевича Навуходоносора и всех сопровождавших его людей.
  - Наша Авишаг сказала старому шейху, что она - жрица божественной Прародительницы всего сущего на земле и с детства посвящена в тайны Богини - Матери, а если старый шейх Сулеймание отпустит нашкараван и не будет препятствовать его проходу через свои земли, то она станет женой одного из его младших сыновей и тогда род шейха Сулеймание станет самым могучим и славным во всех пределах Синайской пустыни!
  Неожиданно вступил в их разговор караванщик Юзуф, который отлично слышал все, что Авишаг говорила вождю племени амазигов, и весть о том, что он вот - вот может лишиться Авишаг, которую спасал из позорного Иерусалимского рабства и двое суток вез больную на своем верблюде, баюкая на руках, словно ребенка, поразила Вавилонского принца в самое сердце! Разумеется, что царевич Навуходоносор прекрасно понимал, что другого выхода у него просто нет и без сотни мечей Крети и Плети предавшего его израильтянина Бнаягу, у дюжины его верных вавилонских байрумов в бою с амазигами не будет ни единого шанса. Но, в то же самое время понимал Вавилонский принц и иное: то что он за эти сутки путешествия по Синайской пустыне, настолько прикипел душой к танцовщице Авишаг, что отдать ее сейчас в качестве платы за собственную жизнь и за проход своего каравана по землям амазигов - это для него форменное предательство, и едва ли не кощунство!
  И тогда проницательная и мудрая Авишаг, разгадав какие чувства сейчас боролись в душе у ее господина, мягко коснулась напряженного предплечья царевича Навуходоносора и едва слышно шепнула ему на ухо:
  - Не нужно жалеть меня, царевич Навуходоносор, ведь это - мой добровольный выбор. И потом, разве не ты сам еще вчера предлагал мне навсегда остаться с амазигами, великодушно даровав мне свободу послепребывания в израильском рабстве?!
  - Да, все это так, однако, вчера я предлагал тебе остаться у амазигов в качестве гостьи, а не жены отпрыска этой старой презренной обезьяны! А так получается, что едва освободившись из израильского рабства ты попадаешь в рабство к пустынным кочевникам!
  Немедленно возразил девушке царевич Навуходоносор, но та его уже не слушала, твердо решив пожертвовать своей свободой, в уплату жизни своего бывшего господина и двеннадцати его верных телохранителей. Низко поклонившись Навуходоносору в знак своего последнего привета, танцовщица Авишаг, с гордо поднятой головой подошла к шейху амазигов и громко произнесла что-то на их диалекте, вероятно озвучивая Сулеймание свое решение, и судя по расплывшейся в широкой улыбке сморщенном лице старика, царевич Навуходоносор догадался о том, что шейх вполне удовлетворен этим решением и позволит каравану Вавилонского принца беспрепятсвенно покинуть эту скалистую лощинупустынной Вади Цугеррах.
  После того, как все дипломатические затруднения были улаженны таким неожиданным для всех образом, несколько десятков пустынных кочевников по приказу своего шейха Сулеймание, немедленно опустили оружие и расступились в стороны, истарший караванщик Юзуф, при помощи дюжины вавилонских байрумов, быстро снарядил в путь караван Вавилонского принца, а сам царевич Навуходоносор, ставшим за трое суток пути уже привычным для него движением, взобрался на широкую горбатую спину своего огромного дромедара. Однако, не удовлетворенный этой погрузкой старший кавас Юзуф, еще какое-то время носился на своем верблюде вдоль всей вереницы готового выступить в путь каравана, и распекал неопытных в погрузке вавилонских воинов, заставляя их на ходу исправлять свои огрехи и лучше крепить тюки, корзины и хурджумы к верблюжьим спинам.
  Наконец, еще раз объехав весь караван из конца в начало, Юзуф поднял свою обветренную коричневую руку и звучным "Чуу" тронул всю длинную колонну навьюченных верблюдов в путь, при этом проводник каравана Джераб, по прежнему выступал пешком впереди всей этой длинной вереницы груженых одно и двугорбых верблюдов. А старый шейх амазигов Сулеймание, провожал караван царевича Навуходоносора милостивой улыбкой на своем обветренном и сморщенном лице, сопровождая свою умильную гримассу прикладыванием рук ко лбу и груди по своему пустынному обычаю, так, словно бы это вовсе не он готовился еще с четверть часа назад отдать приказ вырезать всех до одного людей, идущих с этим караваном!
  Теперь же, по его милостивому приказу,десятка два молодых амазигов без оружия, сопровождали караван до входа его в дикое и тесное скалистое ущелье, с которого начинался подъем в гору, ведущую на самый гребень Идумейского горного хребта.И перед тем, как серые каменные стены скрыли от Вывилонского принца плоскую чашу горной котловины Вади Цугеррах, в которой осталась танцовщица Авишаг, Навуходоносор не выдержав, круто обернулся назад, пытаясь в последний раз запечатлеть в своей памяти черты девушки, спасшей его сегодня от быстрой и мучительной смерти. Однако, на том самом месте, где еще совсем недавно стояла бывшая лучшая танцовщица Израильского царства, стоившая некогда царю Соломону десятину всего его долга перед его другом - фиванским царем Хирамом, теперьпустынный хамсин разносил по песку остатки пепла из прогоревшего за ночь костра...
  ...верблюды едва ступали по узкой горной тропе, заваленной огромными камнями, порой лежавшими у них прямо поперег дороги, и даже широкого шага могучего караванного верблюда было недостаточно, чтобы перешагнуть их. Бедные животные тщательно обходили эти неожиданные препятствия, временами цепляясь ногами об гребни огромных валунов, отчего балансирование на верблюжьей спине, превратилось для Вавилонского принца в настоящее искусство. Еще с утра, после печального инцидента с амазигами, повлекшего за собой потерю танцовщицы Авишаг, у Навуходоносора от волнения и печали разболелась голова, и теперь, под неотразимо - жгучими лучами солнца, от которых его не защищали ни плотно намотанный вокруг головы платок, ни сплетенная из тростника шляпа с широченными полями, покрытая поверху еще одним платком, в затылке и висках у Вавилонского принца заломило до того сильно, что он едва удерживался от падения со своего верблюда.
  Тошнота и тяжесть в груди, а также беспрестанные толчки верблюжьей спины снизу, скоро сделали положениецаревича Навуходоносора поистине страдальческим, и несмотря на то, что их караван медленно полз по узкой горной тропе, с обеих сторон от которой возвышались каменные стены в целый стадий высотой, они не только не давали ни малейшей тени, но и вдобавок отражали от себя палящие лучи полуденного солнца, накаляясь от них, словно стены раскаленной печи, только усиливая ужас его положения. Блуждающим взором он окинул своих телохранителей, которые повидимому, несмотря на привычку к длительным военным переходам по пустыне, также не меньше него страдали и мучались от зноя, и даже опытные кавасы - караванщики Рамманэх, Джераб и их страршина Юзуф, потеряли нынче свои гордые и решительные физиономии и ехали, угрюмо понуря головы.
  Справедливости ради, следует отметить, что Вавилонский принц Навуходоносор, страдал от невыносимого зноя раскаленных каменных стен и плавной качки верблюжьей гораздо больше караванщиков, происходящих из кочевых пустынных племен. Да и вообще, балансирование на верблюде для многих, садящихся в первый раз на горб корабля пустыни, как правило уже в первые же часы пути, производит впечатление морской качки и очень часто влечет за собой припадки, схожие по своим симптомам с морскою болезнью. Сразу же по выезду царевича Навуходоносора из Яффских Врат Иерусалима, весь первый день пути он чувствовал приступы тошноты и головной боли, правда за последующую неделю своего путешествия по пустыне, не сходя с верблюда по шестнадцать, а то и по восемнадцать часов кряду, он успел настолько свыкнуться с этой медленной, но в то же время - неумолимой качкою, что она постепенно перестала вызывать у Навуходоносора рвотные рефлексы, бывших непременными спутниками всех первопроходцев караванных троп.
  Однако сегодня условия были настолько невыносимыми, а физические силы Вавилонского царевича так сильно истощились от зноя и пережитых за это утро волнений и горечи потери танцовщицы Авишаг, к которой он успел очень привязаться за неделю своего странствия по пустыне Рамэлле, что Навуходоносорснова почувствовал уже хорошо знакомые ему по первым суткам пути, приступы выворачивающей все его нутро тошноты.
  И в первый раз за все время своего пути, а возможно, что и в первый раз за всю свою недолгую молодую жизнь,царевич Навуходоносор, будучи невероятно угнетенный утратой близкого ему человека, и уже не видя конца своим нынешним страданиям от невероятного зноя, онв конце концов потерял присутствие духа, а вместе с ним и свою прежнюю физическую твердость. Как и накануне его встречи с амазигами, впав в то же сонное и почти бесчувственное оцепенение, в котором для человека нет ничего поражающего его чувства настолько, чтобы пробудить его к жизни из этой предсмертной спячки, и когда даже самая смерть уже не представляется ему чем то страшным и неестественным, а напротив - становится приятной и даже в какой то степени желанной, ибо в ней его измученная душа и изнуренное зноем и безводьем тело,начинает видеть конец пути и долгожданный заслуженный отдых!
  И если вчера царевич Навуходоносор, еще мог трезво мыслить и хотя бы с большой задержкой, но все же принимать верные решения, понимая коечто из происходящего вокруг него, то сегодня ему казалось, будто его черепная коробкабыла до самого темени залита кипящимв ней земляным маслом - тем самым, остро пахнущим расплавленной серой маслом, которым лечили танцовщицу Авишаг, и которое теперь при каждом толчке его сердца со страшной силой ударяло Навуходоносору то в виски, то в затылочную кость его черепа, так, словно бы пробуя их на прочность! Это навязчивое чувство внутренних ударов крови в голову было настолько убийственно, что от них царевич Навуходоносор временами впадал в тяжелое, подавляющее самое его дыхание и сердцебиение, болезненное забытие.
  И продолжалсяэтот болезненный бред настолько долго, пока, в конце концов навязчивые бредовые идеи по возвращению силой танцовщицы Авишаг, преследовавшие царевича Навуходоносора с самого утра, еще с того момента, когда его караван покинул скалистую котловину Вади Цугеррах, под этими жуткими толчками загустевшей и обезвоженной крови внутри его черепа, не начали сменяться чемто неопределенным, бесконечным и ярко - блистающим. Это было то самое предсмертное впечатление, производимое притоком густеющей крови к перегретому солнцем мозгу, то неопределенное, невыразимое и подавляющее своею напряженностью ощущение, которое чувствует путник, теряющий сознание от солнечного удара и в конце концов умирающий от него посреди знойной пустыни.
  Ощущение это было похоже на некий,невероятно быстро сменяющий друг друга калейдоскоп цветов и оттенков, от бесконечного бардово - красного, тут же стремительно переходящего в голубовато - зеленый с золотистыми искорками оттенок, до затем быстро сменявшегося черною и непроглядной бездною непроглядного мрака, представавшегоперед очами Вавилонского принца, и будучи созданного затрудненной работой его мысли, в захлебывающемся в загустевшей от жара крови, мозгу.
  И в какой то миг, все это бредовое соцветие красок и оттенков вдруг кануло в какое то серое небытие его угасшего сознания, а когда царевич Навуходоносор снова очнулся и открыл глаза, то в лицо ему пахнуло уже вовсе не знойным дрожащим от жара воздухом, отраженным от разогретых на солнце каменных стен, но свежим и солоноватым на вкус морским бризом. Окончательно придя в себя и оглядевшись вокруг, Вавилонский принц с удивлением обнаружил, что его караван спускался по довольно отлогому каменистому склону, оставив у себя за спиной серые громады Идумейских Гор, высившиеся до самого неба отвесными и совершенно неприступными стенами.
  - Наш уважаемый эффенди был очень болен пустынной болезнью, и спал, не замечая ничего вокруг, а мы за это время перешли через горы Назбах, и сейчас нашему взору наконец представится Чёрмное Море во всей его красе!
  Пояснил ему старший кавас каравана Юзуф, заметивший что царевич Навуходоносор окончательно пришел в себя, и подъезжая к нему на своем верблюде.
  Тут только Навуходоносор понял, что с ним было во время этого трудного перехода через Идумейские Горы: егобанально сразил легкий солнечный удар, от которого он сам же и сумел оправиться, едва только ему в лицо пахнула струйка свежего воздуха, в тот момент, когда его караван перевалив через горный хребет, стал спускаться вниз к побережью Идумейского залива. Пустынные кавасы - проводники караванов, вероятно заметили такое плачевное положение Вавилонского царевича, но привыкнув, вероятно, к подобного рода случаям, не обратили на него должного внимания, и даже не полилилица Навуходоносора той родниковой водой из источника амазигов, что сохранилась еще у нихв бурдюках с момента последней стоянки каравана в ущелье Вади Цугеррах, и все это не смотря на то, что, засыпая таким образом, можно очень легко перейти в вечное успокоениеи не проснуться вовсе, тогда как значимость Вавилонского царевича для их каравана и для них самих, переоценить было крайне сложно!
  А менее опытные в подобных вещах вавилонские байрумы, так и вовсе не заметили странностей, творящихся с их господином, тем более, что они сами, хотя и с большим трудом, но все же выдержали переход через горный хребет и не лишились при этом сознания, а потому и не подумали заподозрить в подобной слабости своего господина, который обычно всегда превосходил их по силе и выносливости. И царевичу Навуходоносору, во избежании подобных эксцессов в будущем, пришлось объяснять своим караванщикамосновы оказания первой помощи пострадавшему от солнечного удара, а кроме того, он велел им пристально наблюдать за собой, равно как и за своими байрумами, и немедленно реагировать, если подобные припадки повторятся у него, или у кого нибудь из его телохранителей и впредь.
  Весь следующий час, царевич Навуходоносор был занят тем, что размышлял над тем: какое удивительное влияние оказывает одна лишь близость моря, не только на человека, но и на всех животных, ведь даже их караванные верблюды, едва ступавшие на каменистом подъеме по ту сторону хребта Идумейских Гор, теперь же, несмотря на свои окровавленные ноги, значительно ускорили шаг в тот момент, когда на встречу их каравану подул свежий морской бриз. Да и сам Вавилонский царевич, бывший невероятно близко к смерти всего лишь каких нибудь пару часов тому назад, сказочно быстро оправился, едва только удушливая атмосфера горных ущелий сменилась свежим, и слегка солоноватым воздухом, доносящимся до него с восточного берега Синайского полуострова.
  Еще два или три затяжных поворота по петляющему серпантину горной тропы, и преграждавшее их каравану взор, серое нагромождение унылых и пышущих жаром скал, послушно расступилось в стороны, и взгляд Вавилонского принца, которому ничто уже не препятствовало, сразу же упал на волшебную серебрящуюся солнечными бликами, поверхность Идумейскогозалива. Он предстал перед ним спокойным и гладким, словно зеркало, а легкая зыбь временами пробегавшая по поверхности воды, только увеличивала прелесть морского пейзажа. Весь залив казался похож более на озеро, нежели на море, так как он был стиснут со всех сторон гористыми берегами, обрывавшими свои скалистые склоны прямо в пену морского прибоя, а удивительная чистота воздуха позволяладостаточно зоркому глазу путника обозревать всю ширь морской перспективы Идумейского залива.
  Его продолговатое и слегка расширяющееся к югу серебристое зеркало спокойных вод, окаймленное темными скалистыми берегами, замыкалось с севера верхушками Идумейских Гор, с возвышающимся и превосходящим их всех пиком горы Сеар, у подножия которой располагался благословенный город Феман, славящийся мудростью своих жителей,и откуда издревле кочевали по всему Синайскому полуострову маданитянские племена. А с юга, врезавшись глубоко в лазурные воды залива, его венчал своим неприступным каменистым мысом Рас-Асейр, естественным продолжением которому служили острова Тиран и Санафир, замыкавшие залив с юга.
  С востока берег залива составляли отроги Идумейских и Ханаанских прибрежных горных цепей, тогда как с запада шла высокая в три и более стадия высотой, зубчатая каменная стена, сквозь которую и пробирался караван царевича Навуходоносора, огибая неприступные скалы к северу от благодатного оазиса Вади Цугеррах приблизительно там, где во "Гробах Прихоти" лежал жалкий прах израильтян, павших жертвами моровой язвы во время своего исхода из Египта.И теперь, как оказалось, кавасы вывели караван Вавилонского принца именно туда, куда пришли праотцы его собственного отца - царя Соломона, ведомые пророком Моше (так на иврите звучит имя иудейского пророка Моисея) и покинувшие по велению Яхве горы Синая и Хорива.
  Так как караванные верблюды, да и сами кавасы - караванщики были страшно изнурены тяжелою горною дорогой и солнечным зноем, отражавшимся от разогретых скал и камней, то с разрешения царевича Навуходоносора, старший кавас Юзуф решил остановиться с караваном на ночлег на самом берегу Чёрмного Моря, даже невзирая на то, что они так и не дошли еще до обещанного проводником Джерабом, источникасладкой родниковой воды,бьющего из таинственной пещеры, в которой по преданиям пустынных кочевников - обитают могучие демоны пустыни, дарующие всякому их победителю бессмертие и исполнение любых его желаний. Идаже несмотря на то, что желание испить свежей воды сделалось для всех не только настоятельной, но и поистине - вопиющейжизненной потребностью, непомерная усталость трудного перехода через горы, все же превозмогла эту жажду и остановила их караван, не доходя до источника!
  Длинная, извивающаяся между скал вереницаконей и верблюдов, еще около двух часов продолжала осторожно спускаться к побережью Чёрмного Моря, пока, наконец, старший кавас Юзуф, при помощи своего проводника Джераба, не нащупал довольно хороший и широкий спуск, ведущий к самому берегу Идумейского залива, по которому караванные верблюды пошли уже своим размеренным и широким шагом, с каждой минутой наращивая темп. Вдруг, караванный проводник Джераб, шедший все время впереди, сперва вскрикнул от радости, а потом и от изумления, причем светлое облачко счастья и какого то совершенно детского восторга, пробежало по его обыкновенно спокойному и суровому лицу кочевника пустыни.
  - Выслушай меня, уважаемый эффенди!
  Начал он странным голосом, подбегая к царевичу Навуходоносору и дергая того за ногу, свешивающуюся с горбатой спины его огромного двугорбого бактрийца, на которого Вавилонского принца пересадили после его внезапного обморока, вызванного солнечным ударом. При этом теперь на суровом и внешне непроницаемом лице каваса, кроме радости от нахождения источника родниковой воды, сквозила какая то невнятная тревога, которую Джераб разъяснил Навуходоносору своей следующей фразой:
  - Наш источник совсем близко - гораздо ближе чем мы думали, ибо мы ошиблись немного в пути, и потому боги гор и Великой пустыни Рамэлле, сами направили наши глаза и стопы к этому благословенному источнику, и вот мы нашли его, уважаемый эффенди, а вместе со сладкой водой, струящейся из волшебной пещеры - обиталищем демонов, мы нашли еще и следы пребывания здесь кочевников. Не хочет ли уважаемый эффенди сам взглянуть на них?
  Любезно осведомился у царевича Навуходоносора караванщик Джераб, тыча пальцем куда то в сторону прибрежныхгорных отрогов, скальными нагромождениями сбегавшими к самой линии морского прибоя. И невероятно заинтригованный этим сообщением своего проводника Вавилонский принц, спрыгнув со своего верблюда и придерживая колотившие его по бедру ножны с мечом, быстрым шагом направился в указанном караванным кавасом направлении. На песчаной отмели, действительно виднелось множество следов и валялись остатки скудной трапезы и еще более скудного потухшего костра, очевидно, недавнего происхождения. При этом, судя по прогоревшим до тла остаткам верблюжьеого кизяка, тонких кривых сучьев и колючек гибискуса - этот костер на морском берегу жгли именно пустынные кочевники и никто иной!
  Нужно признать, что на этот раз Вавилонский принц полностью разделял столь явно заметное беспокойство проводника своего каравана, написанное у того на лице, поскольку он на вчерашнем своем горьком опыте убедился, что у них всех теперь был повод бояться кочевников пустыни, ибо весть о несметных богатствах следующего из Иерусалима каравана, могла разнестись от амазигов и их шейха Сулеймание, по всей Синайской пустыне. И если вчера от страшной и кровавой резни с амазигами за золото и серебро, нагруженное в полотняные хурджумы, их спасла одна лишь танцовщица Авишаг, пожертвовав ради них своей свободой, то сегодня сделать это будет уже некому и дюжина вавилонских байрумов не продержится против целого племени кочевников и четверти часа! А предавшая Вавилонского принца сотня израильских воинов Крети и Плети, во главе с Бнаягу, теперь уже скорее сама представляла для него опасность, причем - пожалуй даже, гораздо большую, нежели все кочевники Синайской пустыни вместе взятые!
  Впрочем, очень скоро и эти необоснованные страхи царевича Навуходоносора, и смущение самого проводника Джераба рассеялось, когда они заметили, что не было видно ни одного следа верблюда или лошади, а весь берег испещрен был однимилишь человеческими следами, которые не вели никуда, обрываясь в песчанной полосе берега, уже наполовину зализанные морским прибоем.
  - Послушай, уважаемый эффенди! Я думаю, что эти следы оставили вовсе не пустынные кочевники, подобные встреченным наминедавно в Вади Цугеррах, амазигам.
  Осторожно начал Джераб, бросая быстрые и подозрительные взгляды в сторону моря:
  - Судя по следам, их оставили не кочевники пустыни, а кочевники моря - они были здесь, а потом погрузились на свои большие лодки и уплыли. Я думаю, что здесь они отдыхали, пополняя запасы пресной воды, и больше уже сюда не придут, поэтому уважаемый эффенди может не беспокоиться за свою безопасность и сохранность своего каравана и его драгоценного груза!
  Подошедший на звуки их голосов старший караванщик Юзуф, и будучи вежливо и осторожно спрошенный о его личном мнении, по поводу обнаруженных на берегу следов, также с готовностью подтвердил слова своего товарища, хотя и все еще продолжал внимательно осматривать и сами эти следына песке, и чистый морской горизонт, на котором не маячило ни единого силуэта, даже отдаленно напоминающего лодку, или корабль.
  И пока Вавилонский принц на пару с одним из проводниковего каравана, изучали следы, оставленные неизвестными людьми на прибрежном морском песке, старший кавас Юзуф успел не только остановить и разгрузить всех верблюдов, но и при помощи вавилонских байрумов, из их копий, круглых щитов и широких шерстяных плащей, снарядить нечто вроде просторной палатки, поскольку с позволения царевича Навуходоносора, он рассчитывал задержать здесь караван на несколько дней, для того чтобы как следует отпоить лошадей и верблюдов и дать людям отойти от изнуряющего перехода через Идумейские Горы.
  Все трое караванных кавасов, необыкновенно заинтересовавшись найденными на берегу следами, тут же затеяли жаркий спор по поводу того, кто и когда их мог здесь оставить, а царевич Навуходоносор, успокоенный их абсолютной уверенностью в том, что кто бы ни оставил эти следы на морском берегу, а сюда он больше уже не вернется, снявши с себя свое оружие и доспехи, поспешил окунуться в прохладную и соленую морскую воду. И те невыразимо сладостные ощущения от мгновенного перехода из палящего зноя пустыни, в живительную прохладу набегающих на берег волн,которые сейчас были явственно написанны на млеющем лице Вавилонского принца, плававшего в пенном морском прибое,лениво омывающем прибрежные камни, в конце концов сподвигли его спутников - кавасов, отбросив все свои споры по поводу следов, и поддавшись искушению, начать раздеваться, поборов традиционное отвращение абборигенов пустыни к окунанию в воду. Вавилонские же воины, с грохотом поскидывав на прибрежный песок свои тяжелые бронзовые панцири, оказались в волнах Идумейского залива, едва ли не раньше своего господина!
  В первые несколько минутпребывания в незнакомой для пустынных кочевников морской стихии, перепуганные кавасы, не решаясь следовать за Вавилонским царевичем, оказавшимся не в пример им - прекрасным пловцом, и буквально в несколько взмахов своих могучих рук отплывшего от берега на целый стадий, принялись издалека хором предостерегать его, а заодно с ним и всех его байрумов - телохранителей, не заплывать так далеко в коварное Чёрмное Море, посколькус их слов в его водах водились страшные морские чудовища, которые могут не только унести человека в своих огромных и страшных зубах в морскую пучину, но и перекусить его этими зубами пополам!
  Однако, никто из вавилонян не внял предостережениям перепуганных кавасов, и не прошло и десяти минут, как вся дюжина телохранителей во главе со своим господином, уже плавала в прохладной морской стихии, в добрых двух стадиях от берега, не заботясь ни о страшных спрутах, которые по рассказам моряков могут утащить на дно целую лодку с шестью гребцами, ни о кровожадных белых акулах, способных одним лишь движением своих могучих челюстей, перекусить человека пополам, ни о каких либо других морских чудовищах, обитающих в таинственных глубинах Чёрмного Моря.
  Несмотря на сильную жажду и голод, терзавший людей, никто из вавилонян даже и не подумал о том, чтобы выйти на берег - настолько сильны были их страдания от пустынного зноя, и одни только караванщики, во главе со старшим кавасом Юзуфом, выбрались на берег сразу после первого окунания, и сталиторопливо готовить обед, а проводник каравана Джераб вместе с помощником старшего караванщика Рамманэхом, обвешавшись глинянными кувшинами для воды, пошли к своему таинственному источнику, якобы расположенному в волшебной пещере, населенной демонами.
  А царевич Навуходоносор, со сладострастным наслаждением своего измученного зноем тела, отмеряв могучими взмахами рук расстояние, отделявшее его от берега, теперь не в силах совсем покинуть морскую стихию сидел, погрузившись по шею в воду, и играя, как ребенок, с золотыми и серебряными рыбками, которые поблескивая своей яркой чешуей, словно драгоценными украшениями,целыми стаями плавали вокруг него. Неизвестно, как долго Вавилонский царевич пробыл бы еще в воде, если бы по его спине не скользнуло нечто, произведшее на него впечатление длинной извивающейся и скользкой ленты. Навуходоносор вскочил, как ужаленный, и, обернувшись, увидел, что какоето змееобразное животное завертелось в воде вокруг него. Кристальная прозрачность морской воды, позволяла ему видеть его испещренную темными пятнами кожу, большую и уродливую голову, украшенную какимито странными придатками и широкие могучие плавники, переносящие это скользкое веретенообразное тело сквозь водную толщу.
  С быстротою молнии Вавилонский принц бросился к берегу, и через несколько секунд он уже сидел на плоском прибрежном камне, к подошве которого прилепилась целая колония морских губок, самых разнообразных цветов. И как ни манила его своею прохладою чудная лазурная стихия, омывавшая своими пенными волнами ему ноги, царевич Навуходоносор все же не решался более довериться ей, поскольку среди прелестей населяющего этот кристально - чистый водный оазис, животного и растительного мира, копошились столь отвратительные чудовища. И теперь уже единожды узрев их и составив для себянеприятное впечатление от их торчащих наружу клыков и острых шипов, обрамляющих огромные и уродливые головы этих морских чудовищ, он уже больше не сомневался в реальности их существования. И даже все эти маленькие и мягкотелые ракообразные морские паучки, самозабвенно копошившиеся в живых цветах зоофитов и роскошных соцветиях водорослей, стали казаться ему чемто ужасным, хотя онпрекрасно осознавал для себя всю их очевидную безобидность.
  Сидя на плоском, гладко обточенном волнами камне, и отрешившись, казалось бы, от всего остального на свете, Вавилонский принц до одури любовался этим прекрасным водным миром, которым было так богато Чёрмное Море, и чем дольше он всматривался в прозрачную глубину этой загадочной и завораживающей лазурной стихии, тем разнообразнее становились обитатели ее вод, и тем роскошнее и причудливее были их формы. Бесконечной чередой, с поражающей глаз своим разнообразием, то и дело появлялись все новые и новые существа, словно выскакивающие из-за кулис на театральную сцену артисты, стремящиеся поразить притязательный и избалованный взор зрителя, красотой своих нарядов, с той только разницей, что эти морские артисты своею красотою затмевалидаже самые яркие и насыщенные краски всех обитателей суши.
  Акалефы, радиомарии, трубчатники, раковинчатые слизняки и множество других животных самых разнообразных морских семейств, видов и родов, имели здесь своих ярких представителей, в этой чудной, живой и беспрестанно меняющейся водной фантасмагории, роскошными и естесственными декорациями для которой служили подводные части камней, облепленные гирляндами губок, водорослей и зоофитов. Морские анемоны, лилии, астры и ветви белых и розовых кораллов, составляли общий фон, где на пробивающемся в глубину снопе солнечных лучей, веселился и переливался мириадами разнообразных оттенков, этот восхитительно - блестящий и чудесный морской мир.
  Царевич Навуходоносор, еще долго любовался невиданным им доселе зрелищем, представившимся его удивленному и восторженному взору, в этой кристально - чистой и прозрачнойводной среде, которую только слегка оттеняли огромные подводные камни. Уже и ушедшие по воду кавасы Джераб с Рамманэхом, давно успели вернуться из скалистого ущелья, неся на себе по дваполных глинянных кувшина холодной родниковой воды, а старший караванщик Юзуф детально осмотрев и даже обнюхав следы на песке, уселся у самой черты морского прибоя и начал готовить свойзнаменитый "джай" из принесенной его кавасами свежей родниковой воды. А Вавилонский принц все сидел и любовался завораживающе прекрасным водным миром, пока кроваво - багровое солнце не начало садиться за морской горизонт и вся поверхность Чёрмного Моря, освещенная лучами багрянного заката, действительно стала казаться залитой свежей кровью, яркий и насыщенный багрянец которой, ближе к подножью береговых скал переходил в густой коричневый цвет.
  - Да простит меня почтенный эффенди за то, что я отрываю его от созерцания морского заката!
  Наконец решился отвлечь царевича Навуходоносора от его мечтательного состояния, старший кавас Юзуф, и пояснил ему выводы, сделанные из своих наблюдений за следами человеческих ног, густо испещрявших песок вдоль линии морского прибоя:
  - Кочевники моря были здесь не одни, а с захваченными ими рабынями, и эти морские кочевники, я полагаю, есть никто иные, как торговцы живым товаром, вот и Рамманэх - мой помощник, тоже разглядел следы ног молодых невольниц на морском песке. Уважаемый эффенди может и сам посмотреть, прочитав эти следы на песке, словно раскрытую страницу книги.
  Эта интересная новость вывела Навуходоносора из его мечтательного созерцания моря, и он резво вскочив со своего плоского камня, служившего ему скамьей, стремительно подбежал в Рамманэху, который в доказательство своего предположения, указал ему наотпечатки красивых босых ног и маленьких туфлей, не оставлявших сомнения, что они принадлежали именно женщинам.
  - Но отчего, уважаемый Рамманэх, ты решил, что это - следы именно невольниц, а вовсе не жен морских кочевников?
  Удивленно спросил у проводника своего каравана, царевич Навуходоносор, которому эти отпечатки маленьких ног на песке не сказали ровным счетом ничего, кроме того, что они действительно принадлежали женщинам.
  - Жены кочевников, будь то кочевники пустыни, или кочевники моря, никогда не ходят за своими мужьями, ибо в их шатрах для них всегда найдется женская работа. И потом, жены амазигов, или иных кочевых племен, населяющих Синайскую пустыню, никогда не пришли и не ушли бы морем, поскольку их пути пролагаютсяверхом на надежной спине верблюде, а вовсе не на борту качающейся на волнах утлой лодки. Я уверен, что в этом месте разбойники - ассирийцы, погрузили на свои лодки добытый ими в пустыне живой товар, который они потом продадут в разные царства, может быть даже и в Иудею, где вскоре собираешься царствовать ты, благородный эффенди Навуходоносор!
  Уверенно ответил Вавилонскому царевичу кавас Рамманэх,и его старший товарищ Юзуф, утвердительно кивнул головой в знак того, что он полностью согласен с умозаключениями своего помощника.
  Мысль о целых ассирийских караванах, нагруженных вереницамизахваченных рабов, передвигающихся по Синайской пустыне и пересекающих затем на своих кораблях воды Чёрмного и Средиземного морей, немедленно вернула царевича Навуходоносора к несчастной рабыне Авишаг, оставшейся с амзигами в пустыне и не дошедшей с ним до побережья Идумейского залива. И теперь все постыдное ремесло ассирийских разбойников - этих извечных врагов Вавилонского царства, представилось Вавилонскому принцу как на ладони. Нет, царевич Навуходоносор вовсе не считал рабство и работорговлю чем-то постыдным, ибо видел это постыдное проявление человеческих взаимоотношений с самого раннего детства и впитал с молоком матери своей Балкинды основное и непреложное правило жизни: "Лишаясь свободы - лишаешься и своей бессмертной души, а потому лучше расстаться с собственной жизнью, чем со своей свободой!"
  Однако, несмотря на то, что царевич Навуходоносор с детства привык видеть рабов вокруг себя, он с того же раннего детства привык и к другому: все эти рабы были бывшими воинами, которым просто не хватило мужества дорого продать свою жизнь врагам и которые сохранили эту свою жалкую жизнь ценой собственной свободы, сдавшись на милость врагу и попав к нему в рабство. После чего, враг по праву победителя получал право распоряжаться этой жизнью своего пленника, торгуя своим рабом словно скотиной. Но, такой подход Навуходоносор считал по крайней мере честным, поскольку в бою и будущий раб и его будущий хозяин - победитель, рисковали своей жизнью, равно как и своей свободой, в равной мере.
  И совсем с иной стороны представлялось ему теперь рабство, навязываемое ассирийцами, и их царем Тиглатпаласаром, всем окружающим их народам, поскольку шайки его воинов, набрасывались на ничего не подозревающих женщин, и ни о какой справедливости и взаимном риске в бою, здесь речи не шло даже близко, поскольку ассирийские воины, нападая на безоружных женщин, абсолютно ничем не рисковали, кроме разве что - ненароком убить или искалечить свою пленницу, и испортить тем самым этот нежный и хрупкий живой товар!
  Сидя за приготовленным Юзуфом из сладкой родниковой воды, необыкновенно вкусным ужином и таким же вкусным чаем, царевич Навуходоносор с интересом принялся расспрашивать своих караванщиков - кавасов, об этой отвратительной торговле людьми, и они рассказали ему много интересного. Так, с их слов выходило, что в настоящее время в торговле людьми разбойничьи ассирийские отряды предпочитают иметь дело вовсе не с невольниками - мужчинами, а именно с невольницами - рабынями, поскольку подобная работорговля сулила для них гораздо меньше риска, а женский материал для наполнения гаремов сластолюбивых царей и их приближенных из многочисленных царств, разбросанных по всему Синайскому полуострову, приносил ассирийским воинам и их царственному Владыке, гораздо большие барыши.
  Их контингент обычно составляли евнухи, молодые женщины и совсем юные невинные девушки, как правило - краденные и реже добытые в бою в качестве трофея, и только совсем уж изредка - добровольно отдающиеся в нечестивые и жадные руки торговцев человеческими телами. Евнухи обыкновенно привозятся из Абиссинии, где выращивание подобных моральных и физических уродов специально для служения в гаремах, давно и прочно было поставленно на поток. В царстве Шоа, вокруг Денбеа и вплоть до самой Асаны (древнее название Адена - столицы современного Иемена) можно было любому нуждающемуся в услугах этих полу - мужчин, добыть себе евнуха за сходную цену и там же можно было купить и любую невольницу, как из белых, так и из чернокожих девушек и женщин.
  Контингент евнухов составляют не только пленные и захваченные при разбойничьих набегах ассирийцев и абиссинцев бывшие воины или торговцы, но такжеисами обитатели Габеша - самого большого базара рабов, еще с малолетства попавшиеся в руки подобного рода торговцев. Области же, из которых добываются чернокожие рабыни - невольницы, гораздо обширнее, и обширные невольничьи базары можно встретить повсеместно по всему Синайскому полуострову, особенно на западном берегу Священного Нила. Все абиссинские племена чернокожихлюдей, доставляют хотя и небольшой, но необычайно ценный контингент рабынь, добываемых работорговцами при набегах и междоусобных войнах. Черные красавицы очень высоко ценятся в некоторых гаремах Египта, Израиля, Фиванского и Ассирийского царств, и особенно дорого стоят пышногрудые девственницы с бархатистою черною кожей!
  По словам каваса Рамманэха выходило, что эти последние, попадают в руки ассирийских торговцев самыми различными нечистыми путями. Но, всего интереснее, что в числе невольниц, имеющихся в запасе ассирийских разбойников - торговцев живым товаром, можно встретить также женщин из Колхидского царства и загадочного государства Урарту, которые попадают на суда торговцев женскими телами, совершенно непостижимым путем. По всей вероятности, их крадут также, как и всех остальных женщин из государств Синайского полуострова - внезапными и жестокими набегами на деревни, разбойничих ассирийских отрядов.
  Старший караванщик Юзуф, уверенным кивком головы подтверждая слова своего помощника, приводил в пример случай из своей собственной жизни, когда в бытность его в Палестине, пустынные кочевники, пришедшие вместе с ним в составе одногоиз торговых караванов, украли красавицу - еврейку и увезли ее в пустыню аж за Эль-Ариш, где их и след простыл. Ведь стоит только любому отряду работорговцев добраться со своим живым товаром до берегов Чёрмного Моря, и там всегда можно сбыть его с максимальной выгодой для себя и без всякого риска того, что оскорбленное пропажей своих женщин племя, бросится за ними в погоню.
  С его слов также выходило, что весь восточный и западный берега Идумейского Залива, начиная от столицы Идумейского царства - Воссоры, и вплоть до самых"Врат Скорби" (древнее название Баб-эль-Мандебского пролива), служат пристанищами для этих презренных торговцев женскими телами, а в диких и неприступных скалистых дюнах Идумейского Залива их особенно много. Так, за мысом Рас-Ассейра по западному берегу Аравии, по словам Рамманэха, расположен целый обширнейший базар торговцев женскими телами, где выбор может быть очень велик и разнообразен, а продаваемыми на этом базаре женщинами можно было бы при желании заселить такой город, как Иерусалим!
  Туда, на этот страшный и отвратительный базар отправляются иногда посланцы из гаремов различных царств, подбирающие красавиц для своих царей и господ, и уполномоченные ими платить за особо ценных и девственных невольниц, нереально бешеные деньги. Так, за одну невольницу - эдомитянку, опять же по словам Рамманэха, купленную в гарем Ашшареда - сына Ассирийского Владыки Тиглатпаласара, было заплачено около тысячи золотых талантов, и выше этой платы он никогда еще не слыхал.
  И снова, при упоминании о торговле покорными жестокой и грубой мужской силе, женскими телами, жестокая боль утраты танцовщицы Авишаг, кольнула царевича Навуходоносора прямо в сердце, и все то мечтательное настроение, владевшее душой Вавилонского принца после созерцания сказочных красот Чёрмного Моря, мгновенно сменилось угрюмой скорбью, написанной на его юном и мужественном лице.
  - Вот, почтенный эффенди, взгляни-ка лучше вон туда, наверх!
  Вдруг вдохновенно заговорил старший караванщик Юзуф, очевидно прочитавший на лице Вавилонского принца, причину его внезапной скорби, и показывая пальцем на одинокую скалу, далеко врезавшуюся своею темно - коричневой массою в морскую гладь Идумейского Залива.
  - Это скала Жемчужной Красавицы и здесь, в одной из еескальных расщелин, словно в гробу, покоится бессмертная и неприкаянная душа прекраснейшей в мире девушки, которая когда либо появлялась под солнцем. Аумерла она на вершине этой - самой скалы, от руки своего страшного мучителя Джасара, и хотя наш почтенный эффенди и мудр, как и его достославный отец - мудрейший из всех смертныхшейхов,Сулейман ибн Дауд (царь Соломон), но верно,что и он ничего не знает, ни о жестоком и кровавом Джасаре, ни о Жемчужной Красавице, один лишьтолько Юзуф во время своих странствий по Великой пустыне Рамэлле, с мноочисленными торговыми караванами слышал, как пели о них песни вокруг своих шатров, пустынные кочевники.
  Пояснил царевичу Навуходоносору старший караванщик Юзуф, и Вавилонский принц, в силу своего живого и горячего юношеского темперамента, мгновенно отвлекшийся от своих печалей, связанных с утратой Авишаг, немедленно заинтересовался этой древней легендой и попросил Юзуфа рассказать ему и об этом страшном герое пустыни, и о его прекрасной жертве. А оба молодых караванщика, Рамманэх с Джерабом, тут же решительно поддержали царевича Навуходоносора, даже несмотря на то, что в глазах у обоих было написанно то, что они не раз уже слышали эту древнюю легенду, с незапамятных времен кочующую по Синайской пустыне. Старший кавас же, немного поломавшись для приличия, и напустив на себя побольше важности, которая тем не менее не могла скрыть того, что он был необыкновенно польщен просьбой Вавилонского принца, начал свой рассказ:
  - Этот Джасар, почтенный эффенди - был великим шейхомвсех пустынных кочевников, и вся Великая пустыня Рамэлле, от Хоррива (ныне известный как мыс Рас-Мухамеда на самой южной оконечности Синайского полуострова, вдающегося в Эйлатский Залив Красного Моря) до самого Шама (местности, известной ныне как Бахр-эль-Лута на восточном побережье Мертвого Моря) знала шейха Джасара и неукоснительно повиновалась ему. Он повелевал всеми племенами пустынных кочевников, словно женами из своего гарема, и никто из шейхов и старейшин этих племен не смел ослушаться его приказов, ибо никто лучше шейха Джасара не знал так прекрасно каждый парасанг Великой пустыни Рамэлле, никто не стрелял из лука дальше и точнее него, никто не был так свиреп и могуч в бою, как великий шейх Джасар, и в конце - концов, никто не был так мудр и хитер, как он!
  Отныне кавасы всех торговых караванов,стали бояться ходить по пустынев тех местах, где зоркий глаз Джасара не пропускал мимо себя не только что одинокого верблюда, но даже ни единой птицы, пролетающей по небу на недосягаемой для его стрел высоте, и не единого гада, бесшумно ползущего в песке. И тогда все купцы просто перестали ходить со своими караванами прежней удобной и проторенной дорогой, ибо все они страшно боялись и избегали встреч с Джасаром, которая как правило заканчивалась для них либо полным разорением, в том случае, если Джасарр был благосклонен к ним, либо даже смертью, если пустынный шейх был зол на скудость взятой добычи. А потому и шли все их караваны теперь уже через Ринокорур и Лебгем, а не через Вади - Раам (нынешнюю Акабу).
  Однако, нашелся как-то один отчаянный храбрец, который не убоялся страшного пустынного шейха Джасара, и пришел за его головою в самое сердце пустыни Рамэлле, туда, где на всех караванных путях, следующих из плодородных долин ВерхнегоЕгипта и Вади Финикийского царства, денно и нощно стояли быстроногие верблюды свирепых воинов Джасара. То был отважный иониец (так древние ассирийцы называли греков) из города Бирота (Бейрута, получившего свое название от древнего названия "бирот" - колодец), славный ховлим (название кормчего на корабле - с иврита) и могучий воин, сравнимый в силе и своем искусстве владеть оружием с самим Великим пустынным шейхом, который обещал фараону Египта и царю Финикии, изловить страшного Джасара и повесить его отрубленную голову сушиться на воротах своего родного города, либо отдать ее в качестве подарка фараону. И с этиммеллахимом (моряком - иврит) фараон Египта снарядил целый караван египетских воинов - спахов, самых могучих и отважных, какие только нашлись во всем Верхнем и Нижнем Египте.
  Однако, Джасар не убоялся ни отважного ионийского ховлима, ни его египетских спахов и не ушел от нихв горы Джебель-эль-Тиха, не угнавсвоих верблюдов в глубину пустыни Рамэлле, а сам добровольно вышел сразиться со своими врагами. И выйдя навстречу друг другу, страшно бились воины ионийского ховлима с воинами Великого шейха кочевников пустыни. Вот толькооружие уотважного ионийца и его верных египетских спахов - было железным, а не каменным и медным, как у воинов Великого шейха Джасара, к тому же египтян было гораздо больше, нежели кочевников пустыни, и в результате этой битвы, войска пустынных кочевников были наголову разгромленны, а сам их Великий и грозный шейх Джасар попал живым в руки своего врага, когда все его воины, один за другим, полегли замертво вокруг своего раненного вождя.
  И тогда страшно надругался над Великим шейхом Джасаром, пленивший его отважный ионийский ховлим:сначала он отрезал у него уши и нос, а затем, привязав полумертвого Джасара к хвосту своего верблюда, тащил Великого шейха много дней по каменистым горным тропам и пескам пустыни Рамэлле, пока наконец, караван его не вышел вот сюда, к этой - самой скале, которая тогда еще не знала Жемчужной Красавицы и не видела ее неземной красоты.
  Тут только отважный ионийский ховлим остановился и повелел своим египетским спахамвознести связанного Джасара на эту прибрежную скалу, раздеть его на самой вершине до нага, и нещадно бить по спине курбашами, свитыми из крепких верблюжьих жил (курбашем назывался толстый ременный бич, который имел не один, а сразу несколько плетенных ременных хвостов, часто окованных стальными, или медными шипами), пока из под кожи и мяса не покажутся обнаженные ребра и позвоночник, а после этого - отрубить ему голову. Обезглавленное же тело Джасара, отважный иониец повелел поднять над вершиной скалы, привязав его к древкам копий, чтобы кочевники пустыни могли всегда видеть высушенные и обветренные кости своего Великого шейха и помнить о том, что бывает когда кочевники пустыни пытаются подорвать торговлю, которую ведет фараон Египта с другими царствами!
  И свирепые египетские воины - спахи, в точности исполнили волю своего предводителя - отважного ионийца: они подняли великого шейха пустынных кочевников Джасара,на самую вершину скалы и нещадно били его там своими ременными курбашами до тех пор, пока из под его рассеченной кожи и кровавого мяса не показались обнаженные белые ребра, но едва только палачи великого Джассара отошли от него, чтобынемного отдохнув, отрубить ему голову по приказу своего предводителя - ионийца, как Великий шейх пустынных кочевников, страшно избитый ременными бичами до самых костей, собрав все свои последние силы, бросился, в море с этой скалы.
  Такой невероятной смелости и выносливости, поразился не только сам ионийский ховлим, но и его верные египетские спахи, немало повидавшие на своем веку боли и мучений, и оттого прекрасно знавшие предел человеческой прочности. Однако, искренне подивившись отваге и стойкости Великого шейха пустынных кочевников, ни иониец, ни его верные воины, даже и предположить себе не могли того, что настолько жестоко избитый ременными бичами Джасар, бросившись со скалы высотой в целый стадий, мог спастись и остаться в живых!
  Но, тем не менее, Великая Прародительница Машуешь, пожалела Джасара и сохранила ему жизнь, весь остаток которой шейх пустынных кочевников решил посвятить своей жестокой мести. Спасся же Джасар действительно чудесным образом, упав в море между выпиравших с его дна острых прибрежных рифов и сумев благополучно выплыть из морской пучины Идумейского Залива, после чего, спрятавшись между скалами на берегу моря, Великий шейх пролежалтам целых три дня, питаясь мидиями и сырыми креветками, и на исходе третьих суток оправился настолько, что смог самостоятельно ползти.
  И едва только Джасар нашел в себе силы взобраться на ту самую скалу, с которой он три дня назад бросился в воды Идумейского Залива, как он тут же вполз на место своего недавнего истязания и лежа на камнях, забрызганных его собственной кровью, уже успевшей высохнуть и почернеть, Великий шейх поклялся самою страшною клятвою, из когда либо произносимых под солнцем пустыни Рамэлле: Джасар поклялсяперед небесами и морем, костями своего деда и прадеда, отомстить своему мучителю - ионийцу, и до того момента как свершит он праведную и жестокую месть над своим палачом, Великий шейх поклялся не возвращаться более в пустыню Рамэлле, в которой прожил всю свою жизнь!
  Произнеся свою страшную клятву, Джасар принялся разыскивать своего врага - ионийца по всему Ближнему Востоку и Малой Азии, однако пять долгих лет бывший Великий шейх пустынных кочевников, не мог разыскать своего врага, но тем не менее, он был непреклонен в своей мести и ни на единый миг не прекращал своих поисков, ибо ярость и жажда мести продолжали сжигать изнутри душу Джасара. Наконец, узнав, что ионийский ховлимпосле победы над ним поселился в городе Бируте (Бейруте), Джасар отправился в Газу, где жил его друг - филистимлянин, поведал ему о своем горе и они вместе пустились на маленькой и утлой лодчонке в плавание по Чёрмному Морю, к берегам на которых стоял город Бирот.
  Долго плыли они по бурному морю, рискуя перевернуться и пойти ко дну на утлой и ненадежной посудине филистимлянина, однако, друг его был необычайно искусен в мореплавании, а сам Джасар, ради своей мести вынес все невзгоды их плавания, и выйдя на берег у города Бирота, он горячо возблагодарил Ашшура и Прародительницу Машуешь за то, что они позволили сыну пустыни, с детства привычному к горбатой и такой надежной спине верблюда, вынести несколько дней качки на утлой посудине посреди пенистых морских волн. Теперь, ведомому собственной жгучей местью Джасару, уже не трудно было отыскать дом своего врага - ионийца, однако найдя пристанище своего мучителя, его самого Джасар дома не застал, поскольку сын моря снова ушел в дальнее плавание и в Бироте оставалась только его престарелая мать, да красавицадочь.
  И Джасар, ждавший встречи со своим врагом пять долгих лет, решил не торопиться со свершением своей жестокой мести, а дождаться возвращения ионийца из его дальнего плавания. Но, зато ничто не мешало Джасару следить за домом своего врага, злобно посматривая на его прекрасную юную дочь, так, как голодный лев высматривает в пустыне свою жертву среди стада быстроногих газелей. Долгих сорок дней и ночей ожидал Джасар прибытия своего врага, бесцельно бродя по морскому берегу и пристально всматриваясь в каждый прибывающий в Бирот корабль,однако,на сорок первый день пришло, наконец, известие о том, что его враг - иониец, пал в битве с троянцами, сражаясь под неприступными стенами Трои за своих друзей из Микен.
  И вот тогда Джасар, с каждым днем обуреваемый своей жаждой мести все сильнее, решил перенести всю ее тяжесть и злобу на дочь своего врага - ионийца, Жемчужную Красавицу. Именно так называли ее люди, любуясь на неземную красоту девушки, на ее темные, как глаза газели, грустные очи, на ее стройный, словно пальма пустыни, стан и на ее роскошные густые волосы, унизанные дивными и крупными жемчужинами, которые достал для нее с морского дна ее храбрый отец. Темною ночью Джасар прокрался в дом к своему врагу - ионийцу, когда весь город Бирот спал мирным и тихим сном, тихонько пробрался в спальню к молодой красавице, заткнул ей рот куском своего полотняного бурнуса, обмотал ее голову своим широким поясом, свитым из верблюжьей шерсти, и осторожно вынес полумертвую от страха девушку из дома, после чего, пронесяее через весь город в своих могучих объятиях, дотащил до морского берега, где дожидался в лодке его друг, и отправился со своею пленницею в открытое море, держа курс обратно в Газу.
  Страшную месть задумал Джасар, но никому, даже своему лучшему другу, помогавшему ему во всем, ничего не поведал о ней. И всю дорогу страшно билась Жемчужная Красавица и на дне их утлой лодки в море, и на широкой спине караванного верблюда в пустыне, когда свирепый Джасар вез ее к берегу Чёрмного Моря через всю пустыню Рамэлле к той - самой скале, на которой он сам пострадал от жестокой руки своего врага - ионийца. Никто, кроме его друга - филистимлянина, не знал пока о Жемчужной Красавице, но когда Джасар прибыл к скалистым берегам Идумейского Залива вместе со своей жертвой, то он немедленно созвал к этой одинокой скале все подчиненные ему племена пустынных кочевников, дабы показать им всем, как он умеет мстить за себя и за свой позор.
  И в ужасе собирались сыны пустыни Рамэлле от Далекого Керака (нынешнее становище арабов к востоку от Мертвого Моря) до самых высоких гор Джебель - Турфа (название горного кряжа, которым оканчивается Синайский полуостров) по приказанию своего страшно изуродованного и уже почти забытого всеми Великого шейха, которого они давно считали мертвым, и не зная, что он собирается им показать, со страхом смотрели они то на страшное лицо Джасара, то на сияющее красотою лицо плененной им Жемчужной Красавицы. Когда у этой одинокой скалы собрались посланцы всех кочевых пустынных племен, Джасар рассказал им о том, как страшно истязали его на вершине этой скалы по приказу своего предводителя, египетские спахи, о том как он выжил и поклялся отмстить своему мучителю, и наконец, о том, как он добыл дочь своего врага - ионийца.
  После вступительного слова к своим соплеменникам, Великий шейх Джасар взял на руки свою пленницу и понес ее на самую вершину скалы, камни которой еще помнили его собственные мучения, а двое амазигов помогали ему. Швырнувбедную Жемчужную Красавицу на тосамое место, в котором пролилась его собственная кровь от руки ионийца, Джасар решил прелюдно пролить неповинную кровь юной дочери своего врага, чтобы ее кровь, смешавшись с его собственною кровью, затушила бы в его черной и неприкаянной душе, сжигающий ее огонь неутоленной лютой мести.
  Страшен был Джасар в то мгновение, когда он объявилЖемчужной Красавице о своем решении покарать дочь за деяния ее отца! И в тот миг, когда он произнес эти страшные слова над головой своей связанной пленницы, та, горько зарыдав, немедленно лишилась чувств, лежа на холодных камнях. Однако, изъеденное жаждой мести сердце Великого шейха Джасара, не дрогнуло при этом, несмотря на то, что окружавшие его амазиги трепетали от жалости и умоляли своего изуродованного шейха не казнить юную красавицу, а на худой конец - взять ее в наложницы, или продать в рабство. Но, Великий шейх Джасар, оставшись непреклонным в своем решении отомстить дочери своего врага за свои унижения пятилетней давности, снял все одежды с лежавшей у его ног юной красавицы, оставив только дорогие жемчужины, блиставшие в ее роскошных черных волосах, и золотые украшения на шее, руках и ногах своей пленницы, и в таком виде он велел поднять ее над вершиной скалы, дабы показать всему своему народу будущую жертву своей жестокой мести.
  Несчастная Жемчужная Красавица была все это время без чувств, но когда при виде ее дивной красоты, ее роскошного юного тела, черных, украшенных драгоценнейшими перлами моря локонов волос, раздался в толпе пустынных кочевников голос сожаления к неповинной жертве и негодования к своему Великому шейху Джассару, то девушка внезапно открыла свои прекрасные глаза, чтобы в скорости закрыть их уже на веки. И взгляд этих огненных глаз настолько сильно обжег и без того обугленное местью сердце Великого шейха, что после этого проснувшеесяв озлобленной душе Джасара сострадание, или иное чувство к этой дивной, трепещущей на его руках, красавице, уже непозволило его занесенной руке, с зажатым в ней тяжелым ременным курбашем, свитом из верблюжьих жил, опуститься на это прекрасное тело.
  Несколько минут Джасар простоял молча, пожирая глазами свою жертву и борясь с проснувшимся у него в душе состраданием, пока, наконец, поборов возникшее нежное чувство к беспомощной и ни в чем неповинной прекрасной юной деве, он с размаху опустил на нее свой свистящий курбаш. Однако, удар его пал лишь на мертвое тело, не причинив ему ни капли боли и страдания, ибо Жемчужная Красавица уже была мертва...
  Отныне, задуманная Джасаром месть уже не могла свершиться, ибо Великий шейх кочевников пустыни был отважным и благородным воином, и не мог допустить урона своей воинской чести от надругательства над обнаженным трупом своего врага, хотя бы вместо этого врага у ног его и лежала мертвая девушка, прекраснее которой он не встречал в своей жизни. И поняв, что он уже никогда не в состоянии будет исполнить свою клятву, данную пять лет назад Ашшуру на этой прибрежной скале, Великий шейх Джасар в отчаянииснова бросился с этой скалы в бушующие волны Идумейского Залива, и тут же разбился насмерть о камни внизу, ибо возмущенная его жестокостью Прародительница Всего Сущего на земле, богиня Машуешь,уже больше не захотела сохранить ему жизнь!
  И в ужасе смотрели старейшины племен всех пустынных кочевников, населяющих Великую пустыню Рамэлле, то на забрызганные кровью великого шейха Джасара прибрежные камни, то на прекрасное тело мертвой красавицы, замученной безвинно своим страшным мучителем. После чего, вознеся искренние и горячие молитвы Прародительнице Всего Сущего Машуешь, за чистую и невинную душу Жемчужной Красавицы, старейшины пустынных племен схоронили ее прекрасное тело в каменной трещине той скалы, на которую вознес ее для своей лютой казни Джасар, прозвав скалу эту именем погубленной им несчастной девушки, и разнесли далеко по своим шатрам, разбросанным по всей пустыне Рамэлле, песнь о Жемчужной Красавице.
  И старый одинокий дервиш, целых три годамолившийся Ашшуру и Прародительнице Машуешь на этой скале, видел не раз в час полночный, как белая тень Жемчужной Красавицы, поднималась легким облаком из дикого скалистого ущелья над морем, и медленно проносилась над этой скалой. Одинокий бродяга рассказывал, как она подплывала к тому самому месту обрыва, где свергнулся вниз на острые камни Джасар, и наклоняла свою воздушную голову, как бы ища своего мучителя и палача в бушующих волнах Идумейского Залива, и, наконец, исчезала с первыми лучами благодатной утренней зари, снова возвращаясь к своему каменному гробу...
  Наконец, закончил свою длинную и печальную повесть старший караванщик Юзуф, поникнув своей седой головою так, словно задумавшись над горькой участью давно погибшей юной красавицы, а оба его помощника - Рамманэх с Джерабом, все еще находясь под впечатлением от берущего за душу рассказа своего старшего товарища, сидели молча опустив головы, и не в состоянии вымолвить в ответ ни единого слова.Как, вдруг разом встрепенувшийся Рамманэх, вскочив на ноги и указывая пальцем куда то на самую вершину скалы, прозванной пристанищем Жемчужной Красавицы, прервал повисшее над костром молчание, тревожным и отчаянным шепотом:
  - Неужели наш мудрый эффенди не поверил рассказу почтенного Юзуфа, и не замечает, что как раз в этот самый миг, Жемчужная Красавица пришла смотреть вниз на море и искать своего палача Джасара?! Вот, смотри благородный Вавилонский принц, как она нагибает свою голову, тихо покачиваясь над пенными гребнями волн, и поднимаясь все выше и выше. Узри же своими собственными очами Жемчужную Красавицу, благородный Вавилонский эффенди!
  И взволнованный рассказом каваса царевич Навуходоносор, принялся пристально вглядываться в невесомую и бесплотную тень, застывшую в виде легкого белесого облачка, над ущельемэтой угрюмой скалы, носящей столь поэтическое название. Сам Вавилонский принц, не испытывал чувства страха перед призраком давно ушедшей эпохи, тогда как все его спутники пребывали в настоящем благоговейном ужасе. И этот ужас перед неизведанными и потусторонними силами, еще больше усугубляла уже наступившая темнотаи практически прогоревший костер, отбрасывающий теперь на прибрежные скалы причудливые подрагивающие и меняющие свои очертания черные тени.
  Легкий лунный свет, прорывавшийся сквозь дымку легких облаков, а главное, поэтическое настроение владевшее душами всех собравшихся вокруг прогоревшего костра, после рассказа Юзуфа, действительно позволяло принять столб ночных испарений моря, за воздушный образ незримой Жемчужной Красавицы. И царевич Навуходоносор, не желая нарушать лирического и благоговейного настроя своих спутников обыденной природной действительностью и объяснением этого морского миража игрой теней и испарениями остывающих волн, утвердительно кивнул головой в знак того, что он видит вышедшую из своего каменного склепа Жемчужную Красавицу, также как и все остальные.
  Да,с его стороны, сейчас было бы совершенно напрасным занятием, убеждать своих спутников в обратном, поскольку после рассказа старшего каваса Юзуфа, никто не поверил бы словам Вавилонского царевича, и ни за что не согласился бы с ним в том, что дивный образ Жемчужной Красавицы, возникший над волнами Иумейского Залива - есть ни что иное, как столб испарений от какогонибудь неведомого, источника, бьющего из глубокой скальной расселины.Вместо этого, царевич Навуходоносор, также как и все его спутники, погрузился в благоговейное созерцание бесплотного образа юной и прекрасной девы, повисшего в своем неровном дрожании над острыми кромками темных скал, резко очерченных на фоне моря.Вот только, вместо бесплотного образа неведомой ему Жемчужной Красавицы, трагически сгинувшей несколько веков тому назад, Вавилонскому принцу представлялся такой живой и близкий ему образ танцовщицы Авишаг, оставшейся в диких и неприступных скалах Вади Цугеррах, как минимум в пяти парасангах позади их каравана, пускай и без нее, но все же вышедшего к берегам Идумейского Залива.
  И долго еще Вавилонский принц сидел, молча понурив голову,и словно боясь нарушить первозданную тишину, царившую и над поверхностью хрустальных вод Идумейского Залива, и над остывающими скалами пустыни Рамэлле, смело бросавшей здесь вызов своими песками и скалами, этому повсеместному в этих местах, морскому господству. Покрытая легкой рябью поверхность Чёрмного Моря, блистала теперь совершенно другим сиянием, нежели это было при свете солнца - фосфорически зеленоватым, и это сияние уже не было тем ослепительным блеском отражающей яркий солнечный свет зеркальной водной поверхности, то было мягкое, ласкающее глаз зеленоватое сияние, с которым так гармонировала и насквозь пронизанная лунным светом атмосфера и, причудливыми формами врезавшаяся в бархатную черноту неба, зубчатая линия Идумейских Гор, черные подножия которых, замыкали блистающую, словно расплавленное серебро, поверхность едва колышущегося моря.
  Было уже довольно поздно, когда Навуходоносор, наконец, заснул, убаюканный мерным шумом морского прибоя и зарывшись наполовину в сырой прибрежный песок, еще хранящий в себе жар ушедшего знойного дня. И сон принял в свои распростертые объятия его растревоженную рассказом караванщика Юзуфа душу, только после того, как на высоком скальном обломке, причудливо нависавшем в виде отлогого и искривленного птичьего клюва над самой линией морского прибоя, замаячила фигура его телохранителя Мабрука, занявшего свой боевой пост, и собиравшегося бдить там до самого рассвета.
  Несмотря на благодатную близость моря, освежавшего все вокруг прохладным и напоенным терпкой солью бризом, сны у Вавилонского царевича были отнюдь не такими радужными и спокойными, как в сердце пустыни Рамэлле, ибо, невзирая на тот здравый скепсис просвещенного науками человека, с которым царевич Навуходоносор воспринял рассказ простоватого пустынного кочевника Юзуфа, он все же оставил в душе у Вавилонского принца глубокую кровоточащую отметину, умножавшуюся на горечь потери Авишаг. И до самого рассвета, в своих тревожных и обрывчатых снах, царевич Навуходоносор, то карабкался на высокую скалу, для того, чтобы освободить пленную Жемчужную Красавицу, то настигал в знойной пустыни ее коварного похитителя, и жестоко рубился с ним насмерть на отточенных словно бритва, тежелых изогнутых мечах - хипешах.
  Одно в этих снах для Навуходоносора оставалось неизменным: в образе неведомой ему Жемчужной Красавицы, почему всегда перед ним представала танцовщица Авишаг, все время пытаясь то предупредить его, а то и вовсе - заслонить его собой от какой то страшной и неведомой ему пока опасности. И Вавилонский царевич, даже нисколько не удивился, когда растолкавший его перед самым рассветом Мабрук, молча, указал ему на закутанную в шерстяной бурнус Авишаг, терпеливо дожидавшуюся его пробуждения у самой кромки морского прибоя. Навуходоносор обратился к девушке так же естественно, как если бы они расстались с ней, всего лишь час назад, а вовсе не простились навеки посреди диких скал пустынной Вади Цугеррах:
  - Как ты нашла мой караван, и каким образом тебе удалось сбежать от амазигов шейха Сулеймание?!
  Совершенно искренне воскликнул пораженный неожиданным появлением девушки, Навуходоносор, но та, порывисто вскочив с влажного песка, отмеченного пенистой линией морского прибоя, лишь торопливо произнесла в ответ:
  - Потом, царевич, все вопросы - потом! А сейчас тебе нужно торопиться, ибо твоему каравану угрожает страшная опасность, которая надвигается на него с севера, и я могу лишь сказать тебе то, что я сбежала вовсе не от амазигов шейха Сулеймание, а от воинов старшего сына ассирийского владыки Тиглатпаласара - Ашшареда, который жестоко истребил в Вади Цугеррах все племя амазигов, вместе с их старым шейхом Сулеймание.
  - Вот как?! Но, откуда здесь, на берегах Чёрмного Моря, в такой дали от караванных путей, вдруг взялись воины Тиглатпаласара, не на крыльях же они сюда прилетели?!
  Вскочил на ноги пораженный словами танцовщицы Авишаг, царевич Навуходоносор и не замечая даже того, что девушка, преодолевшая за ночь больше пяти парасангов верхом и снова потревожив свои еще не до конца зажившие бедра, держится из последних сил и вот вот готова снова упасть перед ним без чувств.
  - Я думаю, что этот отряд ассирийцев навел на твой караван, проклятый начальник Соломоновой стражи - Бнаягу, поскольку он вместе со своей сотней израильских Крети и Плети, тоже был замечен мной в рядах воинов ассирийского царевича Ашшареда.
  Угасающим голосом ответила царевичу Навуходоносору танцовщица Авишаг, в изнеможении опускаясь на влажный песок.
  - Мой господин, если девушка говорит правду, в чем лично я нисколько не сомневаюсь, то тебе следует немедленно уходить отсюда, поскольку к рассвету Ашшаред вместе со своими воинами будет здесь и тогда мы со своим караваном, рискуем разделить судьбу пустынных амазигов, вместе с их шейхом Сулеймание!
  Подхватив на руки шатающуюся от усталости Авишаг и усадив ее на песок, вступил в разговор телохранитель царевича Навуходоносора, вавилонец Мабрук.
  - Хорошо, мы немедленно выступаем в сторону царства моей матери, царицы Савской - Сабе (древнее, еще домусульманское название Йемена - здесь и далее примечание автора), Мабрук, срочно поднимай от моего имени весь караван, и прикажи нашим кавасам Юзуфу, Рамманэху и Джерабу, без промедления вьючить верблюдов!
  Распорядился царевич Навуходоносор, возбужденно раздувая широкие крылья своего горбатого носа, и несмотря на тревожность положения в котором все они оказались, излучая решительность истинного полководца, и едва ли не счастье, от столь неожиданной встречи с вернувшейся к нему снова танцовщицей Авишаг, с которой он мысленно уже распрощался навсегда!
  - Прости, мой господин, но мне кажется, что это - не лучший выход из создавшегося положения, ведь твой караван, невероятно отягощенный гружеными на верблюдов драгоценными дарами для твоей матери царицы Савской,от воинов ассирийского царевича Ашшареда, далеко по пустыне не уйдет, а ты сам в этом случае сделаешься легкой добычей для ассирийцев!
  Мрачно покачал головой байрум Мабрук, и вновь пришедшая в себя после кратковременного обморока танцовщица Авишаг, с готовностью подтвердила слова верного телохранителя Вавилонского принца:
  - Твой верный слуга совершенно прав, царевич Навуходоносор, ибо отряд у Ашшареда - исключительно конный и ему ничего не будет стоить догнать медлительных и навьюченных тяжелой поклажей верблюдов на караванной тропе, тянущейся по пустыне Рамэлле, вдоль побережья Идумейского Залива. К тому же, не забывай, что вместе с ассирийцами идет весь отряд телохранителей царя Соломона Крети и Плети, а их предводитель Бнаягу - прекрасно знает весь твой маршрут, и то где тебя встречать в конце пути!
  - Будь проклят, этот лживый израильский пес, нужно было мне еще в первый же день по выходу из Яффских Врат Иерусалима, выпустить ему кишки и бросить его на съедение пустынным шакалам!
  В бешенстве прорычал царевич Навуходоносор, сверкая огненным взглядом своих черных глаз, и хватая с песка свой широкий кожаный пояс с прицепленными к нему ножнами, ипокоящимся в них тяжелым боевым кинжалом - акинаком, и сжимая его рукоять так, что хрустнули и побелели костяшки его пальцев.
  - Сколько воинов ведет за собой ассирийский царевич Ашшаред?
  Немного успокоившись после внезапной вспышки бешенства, торопливо спросил царевич Навуходоносор у танцовщицы Авишаг, спешно опоясываясь при этом своим кожаным ремнем с привешанными к нему ножнами в которых покоился его тяжелый боевой акинак, так и не покинувший пока ножен, и одновременно лихорадочно обдумывая всевозможные варианты спасения своего каравана и верных ему людей.
  - Вчерашней ночью, когда ассирийцы Ашшареда полностью вырезали племя пустынных кочевников шейха Сулеймание, в Вади Цугеррах, их отряд насчитывал более тысячи копий, и я не думаю, что после этой битвы с застигнутыми врасплох амазигами, их число убавилось настолько, чтобы тебе можно было решиться вступать с ними в бойвсего лишь с дюжиной твоих телохранителей, царевич Навуходоносор!
  Печально покачала головой танцовщица Авишаг, и царевич Навуходоносор глубоко задумался, задавая себе необычайно мучавшие его вопросы: "Как мог старший сын ассирийского Владыки Тиглатпаласара - Ашшаред, оказаться с тысячью своих отборных воинов, в такой дали от проторенных караванных путей? И как он мог безнаказанно пройти со своим конным отрядом сквозь Израильское царство моего отца - царя Соломона, ведь только он один знал о том, что я собираюсь отправиться со своим караваном в сторону Сабы, а вовсе не возвращаться назад в Вавилон!" Про себя лихорадочно размышлял Вавилонский царевич, и наконец, приняв решение, сообщил его своему телохранителю Мабруку:
  - Я приказываю всем моим байрумам седлать коней, которых мы ведем за своим караваном неоседланными, и быть готовыми к выступлению на юг в сторону Сабы через четверть часа! Мы оставим груженый драгоценными дарами караван, вместе со всем его грузомздесь, на берегу Идумейского Залива, забрав с собой только наших кавасов - Юзуфа, Рамманэха и Джераба, которые укажут нам путь через Синайскую пустыню в Сабу, при этом разграбление богатых даров, которые мы везли в царство моей матери - царицы Савской, надолго задержит наших преследователей ассирийцев, и мы за это время успеем уйти от погони.
  - Я так не думаю, мой господин!
  Печально покачал головой Мабрук, и пояснил царевичу Навуходоносору свои опасения:
  - Если бы нас преследовала разбойничья шайка ассирийцев, тогда можно было бы быть уверенными в том, что грабеж нашего каравана, брошенного на берегу Идумейского Залива, надолго их задержит, а то и вовсе остановит погоню. Но, судя по словам нашей умницы Авишаг - нас преследует отборная кавалерия царя Тиглатпаласара, возглавляемая его старшим сыном Ашшаредом, а это означает, что им нужны вовсе не богатства твоего каравана, мой господин, а ты сам и ради того, чтобы добыть твою голову, ассирийский царевич Ашшаред не станет надолго задерживаться на берегу Чёрмного Моря, грабя там твой караван, а сразу же, немедля ни единой минуты,бросится за тобой в погоню, а этот подлый израильский шакал Бнаягу - укажет ему путь, ибо он знает конечную точку твоего маршрута!
  В ответ, царевич Навуходоносор, обуянный новым приступом ярости, наконец выхватил из ножен свой боевой акинак и прорычал, гневно сверкая вокруг себя очами:
  - О, Богиня - Мать, Великая Иштар! Куда смотрела ты, рожая на свет отребье, подобное этому смердячему псу Бнаягу?! И хоть ты и заповедала нам любить всех тварей земных, произошедших из твоего божественного лона и семени всемогущего супруга твоего Ану, но я клянусь жизнью моей матери, родившей меня на свет, что убью этого выродка, если он только встретися мне на пути!
  - Прости меня, мой премудрый и отважный господин, но вовсе не о том сейчас мысли твои, ибо тебе должно нынче подумать, как поскорее убраться с пути ассирийцев, ведомых по нашим следам этим израильским псом. Авот о справедливом возмездии этому нечестивцу, можно будет спокойно поразмыслить тогда, когда ты,наконец, окажешься в безопасности в царстве твоей матери царицы Савской Балкинды!
  Уже в третий раз, за эту короткую и насыщенную эмоциями беседу, осмелился возразить царевичу Навуходоносору, начальник его личных телохранителей, Мабрук, и Вавилонский принц, в очередной раз, признавая его правоту, бессильно опустил руку с зажатым в ней кинжалом и поднял глаза на своего преданного слугу:
  - И что же ты мне можешь посоветовать в подобной ситуации, мой верный Мабрук?
  Устало спросил Навуходоносор, исчерпав весь свой запас умных мыслей.
  - Я вижу лишь один путь к твоему спасению, мой господин, и этот путь заключается в том, что ты отдашь мне свои боевые доспехи, щит, меч и копье, а сам, облачившись в мои, уйдешь вместе с нашими кавасами Юзуфом, Рамманэхом и Джерабом через пустыню на верблюдах, избавленных от своей поклажи.
  Спокойно ответил своему господину байрум Мабрук, так, словно он вынашивал в своей голове подобный план, уже не один день.
  - А как же ты, а как же твой брат Гильменах, а как же все мои байрумы, ведь оставшись здесь, на берегу, вы все неминуемо погибнете под мечами ассирийцев?!
  Мгновенно сообразив, куда клонит его телохранитель Мабрук, воскликнул царевич Навуходоносор, на что суровый вавилонский воин с достоинством ответил юному Вавилонскому царевичу:
  - Я лучше погибну в неравном бою с ассирийцами, нежели навеки опозорю свою воинскую честь позором предательства своего господина! Об одном лишь прошу тебя, царевич Навуходоносор - забери с собой Гильменаха, мой младший брат еще очень молод и не успел пока обзавестись женой и сыном, к тому же, в пустыне Рамэлле, в окружении трех пустынных кочевников, чуждых тебе по крови, каковыми являются кавасы Юзуф, Рамманэх и Джераб, мой младший брат Гильменах - будет для тебя надежной защитой и опорой, в случае чего.
  Царевич Навуходоносор, тяжело вздохнув, поднял глаза к побледневшему предрассветному небу и снова глубоко задумался. Разумеется, что Вавилонский принц прекрасно осознавал, что оставляя Мабрука, вместе с дюжиной своих верных телохранителей здесь, на берегу Идумейского Залива, он обрекает их всех на быструю и мучительную смерть, но смерть их ждет и в том случае, если они попытаются уйти от преследования своих врагов и будут затем настигнуты посреди пустыни ассирийским отрядом царевича Ашшареда.
  - Хорошо, Мабрук, я принимаю твое предложение, возьми мои доспехи, щит и копье, и прикажи своему младшему брату Гильменаху поторопить наших кавасов!
  Наконец, очнувшись от своих тяжких раздумий, объявил своему телохранителю царевич Навуходоносор, и суровый вавилонский байрум искренне и радостно улыбнулсяему в ответ:
  - Я знал, что ты примешь единственно верное решение, мой господин, ибо никто не сравнится с тобой в мудрости, достойной мудрости твоего прославленного отца - царя Соломона! Поэтому наши кавасы уже выбрали и оседлали самых быстрых верблюдов твоего каравана, погрузив на них запасы воды и провизии для перехода по пустыне, и теперь ожидают только твоего приказа о немедленном выступлении в путь.
  И царевич Навуходоносор, взглянув в направлении взгляда своего телохранителя Мабрука, действительно увидел пять снареженных в дальний путь одногорбых дромедаров, которые имели гораздо более резвый и быстрый шаг, нежели огромные и медлительные двугорбые верблюды бактрийской породы. На их крутые, покачивающиеся при каждом шаге горбы, кавасы Юзуф, Рамманэх и Джераб, и вправду, уже погрузили все необходимое для дальнего странствия через Синайскую пустыню и сами, восседая на их горбытых спинах, только и ждали приказа немедленно выступить в путь. На одном из них, уютно устроившись между двумя полотняными хурджумами, сидела бледная танцовщица Авишаг, которой очень нелегко далась бешенная ночная скачка по крутым серпантинам Идумейских Гор в своей отчаянной попытке нагнать караван Вавилонского принца. И только байрум Гильменах, все еще нерешительно топтался рядом со своим верблюдом, в ожидании возможности проститься со своим старшим братом Мабруком.
  Сообразив это, царевич Навуходоносор, решительно шагнув к своему верному телохранителю Мабруку, крепко обнял его и прошептал ему на ухо:
  - Спасибо тебе, мой дорогой Мабрук, я никогда не забуду того, что ты для меня сделал и обещаю тебе, что если я останусь жив и займу трон по праву принадлежащей мне Иудеи, то твой старший сын станет моим наместником, вознесясь на одну из высших ступеней власти в моем царстве, после меня самого!
  - Для меня будет высшей честью сражаться и умереть за тебя, мой господин!
  С суровым достоинством ответил Мабрук, и шагнувший к своему брату вслед за Вавилонским царевичем, Гильменах, в свою очередь, заключив его в объятия, по примеру Навуходоносора прошептал ему на ухо, тщательно сдерживая, рвущиеся из его горла рыдания:
  - Прощай, Мабрук, и знай, что для меня всегда высшей честью было жить рядом с тобой и называть тебя своим старшим братом!
  ...спустя четверть часа, едва заметная в серой предрассветной дымке, короткая цепочка погонщиков верблюдов, резко изменив направление своего движения с юга на юго - восток, стремительной и широкой рысью уходила в разверстые перед ними объятия пустыни Рамэлле, держа свой путь в самое сердце жаркого Хадраммаута (древнее название Саудовской Аравии), граничившим с Сабой.
  Стремительным и безостановочным маршем отойдя от места ночной стоянки своего каравана на целый парасанг, царевич Навуходоносор,наконец, властным жестом остановил свой крохотный караван и, спрыгнув со своего верблюда, припал ухом к остывшему за ночь и уже успевшему снова разогреться на солнце песчаному бархану. И несмотря на то, что стоявшее уже довольно высоко солнце, успело раскалить песок до такой степени, что Навуходоносор грозил обжечь себе ухо, неосторожно прикоснувшегося к нему щекой, Вавилонский царевич продолжал настороженно вслушиваться в звуки, доносящиеся до него из таинственных глубин земли, сокрытой под толщей горячего песка. В какой то момент, ему почудилось, будто он слышит отзвуки далекого неравного боя, кипевшего в прибрежных скалах Идумейского Залива. Царевичу Навуходоносору, даже показалось, что он различает отчаянный боевой клич Мабрука, перекликающегося со своими воинами, укрывшимися в прибрежных скалах...
  И отныне, для его сильно поредевшего каравана, снова потекли тягучие и однообразные дни скитаний по пустыне Рамэлле, свивающиеся в клубок монотонной двухцветной лентой, в которой на равных боролись за преобладание над всеми остальными красками мира - желтизна раскаленного песка, и прозрачная лазурь нависающего над ним небесного купола. Старший кавас Юзуф, не без оснований опасаясь того, что их каравану не хватит ни воды, ни провизии до Сабы, решил свернуть в сторону столицы Химьярского царства - Зафару, где он рассчитывал пополнить запасы, для того, чтобы затем снова продолжить путь на Сабу, и царевичу Навуходоносору ничего не оставалось делать, как повернуть своего дромедара на юго - запад, и снова зашагать к берегам Чёрмного Моря.
  Однако, наряду с этими приятными хлопотами, связанными с пополнением запасов воды и еды, а попутно и насыщение впрок всеми этими естественными человеческими благами, спутников Вавилонского принца в портовом городе Зафаре ждало одно тревожное известие: старший сын ассирийского Владыки Тиглатпаласара - Ашшаред, упустивший царевича Навуходоносора на берегу Идумейского Залива, поступил очень прозорливо, разослав своих лазутчиков вдоль по всему побережью Чёрмного Моря на юг, в надежде, что Навуходоносор по пути в Сабу рано, или поздно зайдет в один из портовых городов, расположенных вдоль побережья. И маленький караван царевича Навуходоносора, сам того не ведая, снова навел на свой след погоню жестоких ассирийцев во главе с жадным до воинской славы Ашшаредом.
  Старший кавас Юзуф почувствовал эту погоню на четвертые сутки пути, по выходу каравана Навуходоносора из Зафара. При этом, пустынный кочевник несколько раз тревожно оглядывал простиравшуюся вокруг них на десятки парасангов Синайскую пустыню, загнав своего верблюда на возвышающиеся над всеми остальными, песчаные барханы, он надолго прикладывал ухо к песку на редких стоянках их каравана, и, наконец, не выдержав, обратился к Вавилонскому принцу, напрямую:
  - Мой благородный эффенди, разве ты сам не чувствуешь приближение страшного и беспощадного врага, который вот уже целые сутки идет по нашим следам, словно пустынная гиена по следам раненной газели?
  Озадаченный вопросом своего каваса, царевич Навуходоносор, настороженно оглянулся, однако ничего, кроме стелящегося до самого горизонта желтого песка, он там не увидел.
  - Откуда в твоей голове появились такие тревожные мысли, уважаемый Юзуф, ведь мы оторвались от воинов Ашшареда еще на берегу Идумейского Залива?
  Искренне удивился вопросу своего каваса Вавилонский принц, еще раз оборачиваясь всем корпусом назад и оглядывая горизонт, плывущий и зыбко покачивающийся в дрожащем мареве поднимавшегося от раскаленного песка, воздуха.
  - Прости меня, уважаемый эффенди, но я уже не один десяток лет вожу караваны по пустыне Рамэлле и за эти долгие годы сжился с ней настолько, что всегда чувствую, когда ее покой тревожит какой нибудь чужак, замысливший недоброе! К тому же, торговцы на базаре портового города Зафара, говорили о каких то странных людях, прибывших туда морем, но тем не менее - не похожих ни на кочевников моря, ни на морских купцов, ни даже на пиратов, промышляющих в этих местах морским разбоем!Кроме того, все кто их видел - однозначно сходились во мнении, что эти люди, судя по их диалекту - ассирийцы, и прибыли они морем вовсе не для того, чтобы торговать, или даже грабить, а для того, чтобы следить за кем-то, и я тогда еще подумал: что уж не за нами ли они прибыли следить, благородный эффенди?!
  - Да, возможно, что это действительно были лазутчики, посланные по нашим следам Ашшаредом, но, в то же время мы вошли и беспрепятсвенно вышли из портового города Зафар, разве не так, мой дорогой Юзуф?!
  Вопросом на вопрос ответил своему кавасу царевич Навуходоносор, однако, престарелый и умудренный долгими десятилетиями своих дальних странствий пустынный кочевник, вовсе не собирался так легко отступать от своих логических умозаключений, сделанных на основании множества мелких, и зачастую одному лишь ему заметных и понятных признаков, настигающей их караван ассирийской погони. Он немедленно возразил Навуходоносору, высказав мысль, которая уже несколько суток крутилась у него в голове:
  -А что, если ассирийский царевич Ашшаред с побережья Идумейского Залива, вовсе не тронулся следом за нами, ведь он и так знает от предателя Бнаягу - куда держал путь твой караван до его нападения? Что, если сын ассирийского Владыки Тиглатпаласара не поверил в то, что уничтожил тебя на берегу Чёрмного Моря и решил догнать наш караван, завершив начатое им злодеяние в сердце пустыни Рамэлле?! И вот тогда, царевич Ашшаред, наверняка, не пошел бы вслед за нами через всю пустыню, а разбросал бы лазутчиков по всему побережью Чёрмного Моря в ожидании, что кто нибудь из его шпионов нападет на след нашего каравана и известит об этом Ашшареда, который придет к этому месту морем и высадившись на побережье, за сутки - другие легко нагонит наш караван в пустыне!
  - Так ты полагаешь, что ассирийцы Ашшареда уже идут за нами от самого Зафара?
  Встревоженно переспросил своего каваса царевич Навуходоносор, разом поверив в худшее и уже не пытаясь как то усомниться в опасениях, высказанных своим проводником Юзуфом.
  - Я полагаю, что ассирийский царевич Ашшаред отстает от нашего каравана всего лишь на сутки, или максимум - на двое суток пути, а если учесть то, что до границ Сабы нам идти еще около трех суток, то это означает, что ассирийцы царевича Ашшареда нагонят наш караван где-то в окрестностях Хемьяра, то есть - в двух дневных переходах от столицы Сабейского царства твоей матери - Марибы.
  Печально покачал головой старший караванщик Юзуф, признавая перед Вавилонским царевичем всю тщетность их попыток оторваться от лютого врага в пустыне, и надвигающееся на них неизбежное. Однако, юный и восполненный горячей отваги царевич Навуходоносор, даже и не думал смиряться перед неизбежой мрачной участью, ожидающей их всех впереди, а если точнее, то надвигающейся по их следам с северо - запада.
  -Ассирийский царевич Ашшаред, наверняка переправил сюда по морю, не всю тысячу своих отборных воинов, а самое большее, сотню - другую!
  Оптимистично заявил Навуходоносор, на что старший караванщик Юзуф немедленно ответил Вавилонскому принцу саркастической усмешкой:
  -Зато нас здесь, в этой пустыне, всего лишь шестеро, из которых одна - слабая и к тому же больнаяженщина, не владеющая никаким иным оружием, кроме своих соблазнительных танцев. Иассирийскому царевичу Ашшареду, хватит всего лишь одной дюжины конных всадников для того, чтобы догнав, изрубить нас на куски, или же захватить в плен для того, чтобы выставить потом тебя в клетке, точно дикого зверя на потеху своему отцу Владыке Тиглатпаласару, в его дворце в Нинневии! Эх, если бы можно было хоть как нибудь послать весть твоей царственной матери Балкинде в Марибу, мой благородный эффенди, то тогда высланный царицей Савской нам навстречу отряд воинов, как раз успел бы воссоединиться с нами до того момента, когда нас нагонят ассирийцы царевича Ашшареда!
  Сокрушенно добавил старый кавас, покачивая головой и прекрасно осознавая, что подать весть о себе из сердца пустыни Рамэлле - есть предприятие, заранее обреченное на провал, ибо ни один гонец, на чем бы он не передвигался, никогда не успеет достичь Сабы и вернуться с подмогой всего лишь за одни сутки!
  - Хоть я по вашим словам и слабая женщина, владеющая единственным доступным мне оружием - соблазнительным танцем, но именно я могла бы помочь вам в этом!
  Неожиданно ровным и спокойным голосом, произнесла танцовщица Авишаг и все пятеро мужчин, одновременно вздрогнув, разом обернулись к ней.
  - Да, именно я могла бы помочь!
  Снова с вызовом в голосе, повторила танцовщица Авишаг и пояснила пятерым опешившим от ее слов мужчинам:
  - Ведь я - дочь великого фукара (так у африканских бедуинов, называется шаман племени - здесь и далее примечания автора) племени троглодитов (древнее название одной из ветви туарегов, дословно переводившееся как "пещерные жители", так как эти полукочевые племена Синайской пустыни, предпочитали жить исключительно в карстовых пещерах) и несмотря на то, что мой отец - Великий Фукар нашего племени, не успел передать мне перед своей смертью и моим пленением, все таинства своего искусства общения с нижним миром демонов и духов, тем не менее, я с раннего детства владею умением "зикра" (зикра - методика вхождения в шаманский транс и общения с душами умерших, либо живых людей, посредством телепатической связи).
  Тем же ровным и спокойным голосом, подтвердилатанцовщица Авишаг и царевич Навуходоносор, в ответ, только покатился от веселого и заливистого хохота:
  - Неужели ты собралась направить на воинов ассирийского царевича Ашшареда свирепый пустынный хамсин для того, чтобы он бесследно похоронил их всех под толщей песка, либо обрушить на его ассирийцев небесную твердь, расплющив их ею о песчаные барханы?!
  Сквозь смех, с трудом вымолвил он, однако старший кавас Юзуф, не разделяябезнадежного и саркастического веселья Вавилонского принца, с совершенно серьезным видом принялся распрашивать у Авишаг, что ей нужно для того, чтобы проникнуть разумом в нижний мир демонов и уговорить их связаться с душой царицы Савской, находящейся сейчас за несколько десятков парасангов от них.
  - Нужно не так и много: разыскать подходящую нору, или пещеру в песке, не занятую змеями, или шакалами, а еще нужно чтобы царевич Навуходоносор, постоянно думал о матери, вспоминая самые приятные для себя мгновения в жизни, связанные с ней. И тогда, проникнув в нижний мир демонов, я смогу уговорить их соединить мою душу с душой царицы Савской Балкинды.
  Царевич Навуходоносор, враз перестав смеяться, совершенно серьезно обратился к девушке:
  - Так давай мы выкопаем для тебя такую нору в песке, зачем нам тратить время на ее поиски?!
  И порывистый, деятельный юноша, действительно спрыгнув со своего верблюда, уже до половины вынул из ножен свой боевой акинак, намереваясь им начать копать требуемую для танцовщицы Авишаг нору в песке, но бывшая рабыня и танцовщица, решительно остановила его словами:
  - Не трудись зря, царевич Навуходоносор, ибо в нижний мир невозможно проникнуть через рукотворную нору! Только лишь там, где горячее дыхание земли,тысячелетиями вырывается на поверхность, можно проникнуть во внутренний, скрытый от глаз большинства людей мир, и низринуться в обиталище демонов.
  - Девушка права, почтенный эффенди, поскольку фукару (шаману) для проникновения в нижний мир действительно нужна нерукотворная пещера, и я как раз знаю место через которое древнее море, некогда заполнявшее всю пустыню Рамэлле, в древности бывшую дном морским, ушло в землю. И до сих пор, если как следует прислушаться, то в глубине этих узких, словно змеиные норы пещер, можно услышать как шумят глубоко под землей морские волны.
  Подтвердил слова Авишаг старший кавас, и царевич Навуходоносор немедленно обернувшись к Юзуфу, принялся допытываться у него о том, сколько им еще придеться идти до этого места.
  - До этих пещер всего лишь полдня пути, и если мы поторопимся, то к заходу солнца уже будем на месте.
  Степенно ответил царевич Навуходоносору старший караванщик Юзуф, и подчиненные ему младшие кавасы Рамманэх с Джерабом, не учавствовавшие в их разговоре, однако понявшие слова Юзуфа мгновенно и однозначно, немедленно повернули верблюдов к востоку и, подгоняя их резкими гортанными возгласами "Чуу", погнали своих дромедаров по пустыне широкой размашистой рысью...
  ...буроепятно солнца, просвечивая сквозь далекие тучи песка, поднятые пустынным хамсином и повисших на горизонте словно шелковая кисея, медленно гасло, растворяясь в окутывающих пустыню Рамэлле, вечерних сумерках. Однако, в противоположность горам, ночь в пустыне наступает не мгновенно, совпадая с моментом в который последняя полоска солнечного диска скроется за иззубренным гребнем скал, а плавно накрывает остывающие после дневного жара пески сначала легкой кисеей бесплотной тени, которая постепенно меняет свои оттенки, от цвета грязной паутины, до непроглядного покрывала хиджаба. И тогда, каждый провал между песчаными барханами, каждая нора на этой песчаной равнине, казалось впитывает в себя чуть больше тени, нежели вся остальная серая пустошь и этот мрак шевелясь в углублении, словно готовый к сметрельному броску тарантул, готовиться вот вот материализоваться в страшного пустынного дэва.
  Танцовщица Авишаг, извиваясь всем телом и издавая горлом какие то странные и совсем немелодичные звуки, танцевала на песке, вблизи разверстого прямо у нее под ногами бездонного провала, и наблюдавший за ее странным танцем царевич Навуходоносор, даже несколько раз порывался бросившись вперед, подхватить ее в тот момент, когда узкие стопы босых ног девушки, опасно нависали над краем непроглядной бездны. Однако, всякий раз, старший кавас Юзуф бесцеремонно подхватывал его под локоть и оттаскивал назад, опасаясь что благородный порыв юноши нарушит, а то и вовсе прервет мистический экстаз Авишаг, связывающий сейчас душу девушки с незримыми демонами нижнего мира.
  В какой то момент, танцовщица Авишаг одним неуловимым движением скинула с себя все свои одежды и словно подкошенная рухнула на песок, подле самого провала, принявшись биться в конвульсиях, которые очень быстро перешли в ритмичные стоны, сопровождавшиеся сладострастными содроганиями обнаженного тела девушки. Дыхание Авишаг становилось все чаще и чаще и в такт ему быстрее задвигались ее широко раздвинутые бедра, выбрасывая кверху ее трепещущее от сладострастия лоно, так словно бы оно в этот момент принимало в себя упругий мужской фалос. А с губ танцовщицы Авишаг, стали то и дело срываться протяжные стоны, которые свидетельствовали о том, что девушка подходит к порогу наивысшего плотского блаженства, и длинные пальцы бывшей танцовщицы неистово терзали еще не остывший песок так, словно бы под ними был мягкий шелк смятой в порыве страсти, постели.
  Снова попытавшегося было шагнуть к ней царевича Навуходоносора, опять грубо перехватил старший кавас Юзуф, и оттащив его от бьющейся в экстазе Авишаг назад, горячо зашептал ему в ухо:
  - Назад, благородный эффенди! Не смей сейчас подходить к ней близко, ибо в этот момент душа нашей Авишаг низринулась в самую бездну нижнего мира и общается там с демонами, котрые необыкновенно охочи до плотских забав. Но, если в этот момент потревожить их, нарушив это призрачное соитие, то жажда плотских утех у них может мгновенно смениться жаждой человеческой крови, и тогда нам всем здесь не поздоровиться, ибо от демонов, свитых из сгустков подземного огня, нам в пустыне не укрыться!
  В этот момент, танцовщица Авишаг издав свой последний протяжный и наполненный страстью и одновременно невообразимой мукой вопль, внезапно открыла глаза и тогда под этим страшным взглядом ее помутневших белков, с закатившимися под лоб зрачкам, уже без всяких уговоров отпрянули разом все пятеро мужчин. А девушка, поведя вокруг себя невидящим взглядом, уставилась куда то в пустое пространство между Вавилонским принцем и его телохранителем Гильменахом, на всякий случай, обнажившего свой тяжелый и изогнутый меч - хипеш. Несколько мгновений, впавшая в мистический транс танцовщица Авишаг, пронзала взглядом своих пустых и помутненных глаз пустоту, а затем, вдруг совершенно отчетливо произнесла каким то чужим, надтреснутым и старческим голосом:
  -Кудурру! Где ты, драгоценный сын мой, я чувствую твое приближение, но не вижу тебя, отзовись и поведай мне о своих печалях!
  И царевич Навуходоносор, вздрогнув от неожиданности, равно как и от узнавания своего детского прозвища, произнесенного таким знакомым материнским голосом, непроизвольно сделал шаг навстречу распростертой на песке Авишаг.
  - Я здесь, мама, я совсем рядом с тобой и из последних сил спешу к тебе, но проклятый ассириец Ашшаред, идущий за мною по пятам, может сделать нашу встречу в этом мире невозможной. Поэтому, прошу тебя, мама - помоги мне, пока еще не поздно!
  ***
  Ассирийский царевич Ашшаред, сложенным вчетверо ременным курбашем, принялся изо всех сил нахлестывать по тощему, поджарому крупу своего одногорбого бегового дромедара, и тот, храпя от ярости и возмущения, все же еще больше наддал в своем и без того широком и стремительном беге.С этого стремительного бега по раскаленным барханам Синайской пустыни полусотни одногорбых верблюдов, дико храпящих и злобно плюющихся на хлещущих их сложенными впополам, а то и вчетверо ременными бичами всадников, для воинского отряда возглавляемого старшим сыном Ассирийского Владыки Тиглатпаласара - царевича Ашшареда, начался четвертый день погони за крохотным караваном Вавилонского принца Навуходоносора.
  При этом, каждый из отборных ассирийских воинов "царского отряда", уже без всяких понужаний со стороны своего господина - царевича Ашшареда, выжимал из своего бегового одногорбого дромедара, купленного у пустынных кочевников - амазигов, за полсотни золотых талантов каждый, а заодно и из самого себя последние силы, поскольку всеми фибрами своей измученной зноем и безводьем души, чувствовал конец этой дикой и изматывающей погони, который возможно настанет для негоуже за следующим песчаным барханом, за которым наконец-то покажется настигнутый ими караван неуловимого Вавилонского принца Навуходоносора.
  В сущности, каждый ассирийский воин из гвардейского "царского отряда" личных телохранителей Ассирийского Владыки Тиглатпаласара, прекрасно понимал, что враг старшего сына их господина - уже давно обречен, и шансов на спасения в этой дикой пустыне у него нет совсем, поскольку до столицы Сабейского царства - Марибы, где царевич Навуходоносор мог бы найти для себя убежище и защиту, оставалось еще целых два полноценных дневных перехода по безводной пустыне, в то время как костер ночной стоянки его каравана еще дымился не до конца прогоревшими углями. Это означало то, что ассирийцы настигнут караван Вавилонского принца уже сегодня, буквально с часа на час, и от этого, каждый из них, стремясь отличиться перед своим молодым господином Ашшаредом и заслужить похвалу Владыки Тиглатпаласара, теперь изо всех сил нахлестывал своего хрипящего и плюющегося от негодования верблюда, пристально вглядываясь в пышащую зноем песчаную равнину.
  При этом, спины ассирийских всадников нещадно пеклоуже довольно высоко взошедшее над гороизонтом солнце, однако никто из воинов и уж тем более их юный господин и повелитель - младший сын Ассирийского Владыки Тиглатпаласара - царевич Ашшаред, не замечал этого, всецело сосредоточившись на извивающейся полоске свежих следов на песке, которые с самого утра неожиданно изменив направление с южного на западное, теперь снова уводили их к побережью Чёрмного Моря. Подушки седел под всеми всадниками, неприятно взмокли от пота, а бурые и огрубевшие от пустынного ветра хамсина щеки ассирийцев, теперь еще резче и злее царапал мелкий и колючий песок, разносимый ветром на многие парасанги вокруг. Иногда, вместе с порывами раскаленного хамсина прилетал с запада и легкий морской бриз, оставаясь у них на губах едва уловимым налетом соли с запахом моря, который смешиваясь с терпким запахом верблюжьего пота, еще резче колол ноздри всадникам из ассирийской "царской сотни".
  В какой то неуловимый момент, далеко на горизонте в том его месте, где сливалась воедино неровная полоска желтых песчаных барханов, с опирающимся на них лазурным куполом неба, выделились и стали стремительно расти в размерах несколько едва заметных черных точек. А спустя четверть часа, уже любому воину из отряда царевича Ашшареда, даже невооруженным глазом стало видно, что эти точки есть ни что иное, как пытающиеся уйти от погони всадники, иникому из них в этот момент не нужно было быть провидцем и мудрецом для того, чтобы догадаться, что там впереди, всего лишь в каких-то десяти жалких стадиях от них, в отчаянной попытке спастись от неумолимой погони, безжалостно нахлестывает курбашами своих верблюдов, Вавилонский царевич Навуходоносор, со своими спутниками.
  Дико оскалившийся и подвывающий от возбуждения своей близившейся к развязке погони, ассирийский царевич Ашшаред, вел свою полусотню всадников, выгнутой к востоку широкой дугой, походящей с высоты птичьего полета на узкий хорошо отбитый и отточенный серп, которым он отрезал для своего врага путь на юг - к спасительной Марибе, и до которой ему оставалось еще как минимум около десяти парасангов пути. В какой то момент, ассирийский отряд поровнялся с караваном Вавилонского царевича Навуходоносора и теперь ассирийский царевич Ашшаред, кося в его сторону хищным взглядом, все время видел, как короткая цепочка всадников, верхом на своих загнанных дикой скачкой по пустыне одногорбых дромедарах, то скрывается, то вновь появляется из за гребней песчаных барханов.
  И вдруг там, вдали, от этой короткой цепочки бегущих друг за другом верблюдов, отделился и круто свернув на восток, стал стремительно сближаться с ассирийским отрядом одинокий всадник.Это могло означать только одно - отчаявшийся спастись от ассирийской погони, Вавилонский царевич Навуходоносор, решил сойтись в смертельном поединке со своим врагом - царевичем Ашшаредом, обменяв свою собственную жизнь на жизни своих спутников, которых после его гибели никто уже не должен был трогать по свято чтимым законам воинской чести.
  Разумеется, что Ассирийский царевич Ашшаред, вовсе не обязан был принимать этого брошенного ему его врагом вызова на смертельный поединок, поскольку участь Вавилонского царевича Навуходоносора в любом случае уже была предрешена и смерть настойчиво дышала ему в затылок. Однако,настолько дерзкий и смелый вызов, брошенный ему врагом на глазах у его собственных воинов, вынудил Ассирийского царевича действовать иначе и тогда, отделившись от полусотни своих всадников, Ашшаред крупным волчьим скоком вывел своего верблюда, на отдельностоящий, нанесенный пустынными хамсинами песчаный бархан, и обнажив свой длинный и слегка изогнутый меч, стал ждать приближения врага.
  Ассирийский царевич видел, как короткая цепочка верблюдов в нерешительности остановилась под своими всадниками в отдалении, и тут же, повторяя этот маневр противника, позадизастывшего на гребне песчанного бархана царевича Ашшареда, полусотня его ассирийских воинов разом замерла на месте, обратившись своими обветренными и разгоряченными скачкой лицами, в ту сторону, где с минуты на минуту должен был состояться смертельный поединок двух царевичей - ассирийского и вавилонского, завершая тем самым долгую и напряженную эпопею многодневной погони по раскаленным пескам пустыни Рамэлле.
  Меньше одного стадия расстояния отделяло царевича Навуходоносора от своего лютого и заклятого врага Ашшареда, застывшего на гребне бархана с обнаженным мечом в руке и поигрывающего теперь тяжелым боевым клинком с целью подготовить кисть и плечо своей руки, для одного единственного смертельного удара. И тогда царевич Навуходоносор, изо всех сил сдерживая резвый бег своего верблюда, почувствовавшего рядом с собой соперника и врага и оттого сразу ускорившего шаг, вырвал из ножен свой динный изогнутый меч - хипеш, зашептав себе под нос молитву Матери - Богине:
  - О, Всемогущая Богиня - Мать и Прародительница всего сущего на земле - Иштар, молю - не оставь меня в трудный миг милостью своей, и дай одоления над врагом! Тебе вверяю жизнь свою, над честью же моей - никто кроме меня не властен!
  Однако, уже в следующую секунду, сначала на ум, а затем и на язык Вавилонскому принцу, пришли совсем иные слова, никак не вязавшиеся с тем божественным откровением священного поединка, и Навуходоносор произнес кривя губы и с ненавистью глядя на стремительно приближающегося к нему врага:
  - Так значит ты и есть тот самый царевич Ашшаред, за одну из наложниц которого, его отец Тиглатпаласар заплатил такую фантастическую сумму торговцам рабами?! Ну, что же, сейчас я сделаю твоего папашу беднее на целую тысячу золотых талантов!
  В первую же секунду после того, как Навуходоносор осадил прыть своего дромедара, верблюд неожиданно споткнулся под ним, попав ногой в занесенную песком нору варана, давно оставленную своим хозяином. И царевич Навуходоносор, вздрогнув и покачнувшись, немедленно выпрямился на верблюжьем горбу, и побледнев от злости на себя, а еще больше - на неловкое животное под собой, сильно ударил своего верблюда по крупу, голоменью своего меча (плашмя). Ныне, под Вавилонским принцем был вовсе не его добрый, строевой коньпо кличке Махир, к которому Навуходоносор привык настолько, что чувствовал каждое его движение так, словно бы это было движением его собственного тела, а одногорбый дикий верблюд пустыни Рамэлле, кое как прирученный пустынными кочевниками - амазигами, и онвполне естесственно относился к нему с затаенной недоверчивостью.
  Навуходоносор знал, что его дромедар за неделю путешествия по Синайской пустыне,еще не успел привыкнуть к нему настолько, чтобы беспрекословно слушаться его в бою, да и сам Вавилонский царевичпока еще не изучил ни его повадок,ни его характера и теперь очень боялся того, что в самый ответственный момент его сшибки с Ашшаредом, верблюд не в состоянии будет понять его тактического замысла по крохотному движению поводьями так, как обычно понимал его вышколенный множеством битв и походов боевой конь Махир. Кроме того, положение Вавилонского царевича осложнялось еще и тем, что матерчатая подушка с войлочной попоной, заменявшая седло его одногорбому дромедару, по обыкновению пустынных кочевников, была лишена подпруги и стремян, а следовательноцаревич Навуходоносор в бою, лишался такого важнейшего инструмента в управлении животным, как ноги! Впрочем, в таких же условиях находился и его противник - Ассирийский царевич Ашшаред, который восседал точно на таком же беговом пустынном дромедаре, а потому исход скоротечного кавалерийского поединка для обоих царевичей, должно было решить не столько умение управляться со своим верблюдом, сколько искусство владения мечом, и один единственный, правильно и точно нанесенный смертельный удар.
  После того как чувствительный шлепок голоменью кривого меча по крупу верблюда, не остудил, а напротив - до предела взгорячил дромедара и он, уже больше не слушаясь поводьев, захватил своего седока в широкую наметистую рысь, царевич Навуходоносор, внутренне похолодел и даже слегка растерялся.
  "Подведет он меня - вынесет прямо под удар меча Ашшареда!" Полохнулась в его мозгу колючая мысль. Но чем дальше и ровнее стлался над песком в своем размашистом беге его верблюд, чем больше повиновался он едва заметному движению руки своего седока, направлявшей его ровный и размашистый бег, тем увереннее и холоднее становился рассудок царевича Навуходоносора.
  На секунду оторвавшись взглядом от ринувшегося с гиканьем и свистом, ему навстречу противника, Навуходоносорскользнул глазами по шее своего дромедара: небольшие желто - пегие, опушенные мягкой шерстью верблюжьи уши, были сейчас плотно и зло прижаты к голове, а его длинная шея, вытянутая, словнобы на плаху - под взмах топора, ритмично вздрагивала от каждого удара широкой кожистой стопы о горячий песок. И царевич Навуходоносор, выпрямившись в своем непривычно - мягком войлочном седле, жадно набрал в легкие раскаленного пустынного воздуха, пышущего от разогретых на солнце барханов и изо всех сил сжав высоко поднятыми коленями широкие и крутые верблюжьи бока, оглянулся.
  Сколько раз доводилось Вавилонскому царевичу видеть позади себя грохочущую, слитую воедино из всадников и лошадей лавину вавилонских байрумов, ведомых им в бой, и каждый раз в эти мгновения, его сердце сжималось леденящим душу страхом, перед надвигающимся на него каким-то необъяснимым чувством дикого, почти животного возбуждения. И от момента, когда он срывал своего коня в наметистый галоп, и до того момента, как дорывался он до своего противника, яростно врубаясь в его конный строй и принимаясь неистово крушить все вокруг себя тяжелым отточенным мечом, был для царевича Навуходоносора неуловимым мигомего внутреннего преображения.
  Разум, хладнокровие и расчетливость - все покидало Навуходоносора в этот страшный и одновременно возбуждающе - прекрасный миг, и один лишь звериный инстинкт властно и неодолимо вступал в управление всей его волей и напряженным до предела могучим телом. Если бы кто мог взглянуть на царевича Навуходоносора со стороны, в час его лихой кавалерийской атаки, то тот, наверно, подумал бы, что движениями Вавилонского принца управляет холодный, и никогда ни перед чем не теряющийся ум, так были с виду уверенны, выверенны и расчетливы все его движения!
  Однако, сейчас, в первый и скорее всего - уже в последний раз в его короткой молодой жизни, позади него не скакали с грохотом и лязгом, слитые единым бешенным порывом и брошенные в атаку его непреклонной волей, вавилонские байрумы. И Вавилонский принц - этот избалованный любимец богов и неизменный победитель всех своих многочисленных битв, ныне оказавшийся за тридевять земель от поймы родного и Священного Нила, шел на верную смерть вовсе не под свист и гиканье тысяч своих верных воинов, а под унылый вой пустынного ветра в ушах, совершенно один, прекрасно осознавая при этом то, что даже если ему и суждено выйти невредимым из схватки с Ашшаредом, то ринувшаяся на него следом за своим убитым царевичем полусотня разъяренных ассирийцев, мгновенно изрубит его на куски!
  Короткий кусок ровной, словно обеденный стол Синайской пустыни, будто специально созданной богами для этого кровавого пиршества, и лишенной ими даже малейшего намека на холмы и барханы, поглощался теперь широкими кожистыми подошвами обоих стремительно несущихся друг на друга одногорбых дромедаров, и расстояние между обоими царственными поединщиками сокращалось с поражающейвзгляд быстротой, при этом прямо на глазах у Навуходоносора крупнела фигура его врага - Ашшареда, ловко и как будто влито сидевшего на горбатой спине своего дромедара.И царевич Навуходоносор, уже даже не напрягая зрения видел сейчас хищный блеск в глазах своего врага, который избоченясь и слегка свесившись на правый бок верблюда вместе с войлочным седлом, бешенно вращал кистью полыхающий на солнце яркими бликами клинок, стремясь замаскировать от него свой взмах,предназначенный для единственного смертельного удара. И тогда, оскалив плотно стиснутые зубы, царевич Навуходоносор приподнял поводья, и его дромедар послушно наддал ходу, весь вытянувшись над песком в одном стремительном порыве, словно спущенная с тетивы стрела.
  Был у Вавилонского принца некий, ему лишь одному свойственный маневр, которому обучил когда-то Навуходоносора его царственный приемный отец Вавилонский Владыка Набопаласар, и который он с огромным успехом применял обычно в конной атаке. Он прибегал к нему в тот момент, когда своим чутьем и наметанным взглядом опытного рубаки, распознавал перед собой во вражеском конном строе, сильного и грозного противника, или же тогда, когда хотел сразить своего врага наверняка, насмерть, сразить одним единственным ударом меча, во что бы то ни стало. Все дело было в том, что с детства царевич Навуходоносор был левшой. Он и ложку брал левой рукой и ею же забавлялся с подаренными ему его царственным дядей игрушками, а позже свое первое детское копьецо и легкий нарядный кинжал Навуходоносор тоже взял - в левую руку. За это все его названные братья - родные сыновья Вавилонского Владыки Набопаласара, звали царевича Навуходоносора - Кудурру, что на аккадском означало - криворукий.
  С разрешения его приемного отца, мальчишку жестоко трепал за это и даже случалось - порол ременным курбашем, его верный наставник - Мабрук. Порка и ругань наставника, надо думать, возымели действие на малолетнего царевича, поскольку с десяти лет вместе с кличкой "криворукий" отпала у него и привычка заменять свою правую руку левой. Однако, до самого последнего времени Навуходоносор мог с успехом делать своей левой рукой все то, что он делал и правой, при этом левая рука была у него, пожалуй - даже сильнее!Много позже, когда царевич Навуходоносор возмужав, стал участвовать вместе с царем Набопаласаром в военных походах вавилонян против Египетского фараона и эдомитян, его наставник и одновременно с этим - телохранитель Мабрук, разглядев в юноше эту необычную способность одинаково владеть обеими руками, указал ему на это преимущество и научил пользоваться им в бою.
  С тех пор, в любой конной атаке, ведя в бой своих верных байрумов, Вавилонский царевич пользовался всегда и с неизменным успехом этим преимуществом, сражая насмерть любого - даже самого опытного и сильного врага!Секрет же его боевых побед заключался в том, что Навуходоносорв начале боя, еще задолго до сшибки, вел своего коня на выбранного им заранее противника, так же, как это обычно делали все вавилонские байрумы, или египетские спахи - то есть заходя слеваот него для того, чтобы правой рукой обрушить на голову своего врага страшный и с потягом удар клинка, точно так же, как норовил это сделать и выбранный им враг, который должен был сшибиться с Навуходоносором.
  И вот, когда до его противника оставался всего лишь какойнибудь жалкий десяток оргий (один египетский оргий равнялся 1/3 ксилона, что составляло 2, 094 метра - здесь и далее примечания автора) и тот уже готовясь нанести ему свой смертельный удар, заметно свешивался с седла набок, занося над головой свой меч, царевич Навуходоносор крутым, но практически неуловимым для глаза врага поворотом, заходил справа от коня своего противника, мгновенно перебрасывая клинок в свою левую руку. И в тот момент, когда его обескураженный врагпытался поменять свое неудобное положение, для того чтобы избежать неудобства рубить справа налево, через голову своей лошади, и вместе с потерянным удобством своего положения, мгновенно терял и всякое присутствие духа, уже чувствуя ледяное дыхание смерти прямо в лицо, царевич Навуходоносор внезапно обрушивал ему на голову, или плечо,стремительный и страшный по своей силе, режущий удар с потягом, который разваливал его противника пополам, зачастую - аж до самого седла!
  Со времени, когда его наставник и телохранитель вавилонец Мабрук, учил юного царевичаприемам кавалерийской рубки, утекло много воды, и за множество совершенных им военных походов и выигранных сражений, Навуходоносор до совершенства отточил жестокое и кровавое воинское искусство, и многое уже самостоятельно, без помощи своего наставника, а одним лишь личным опытом, постигнув в технике кавалерийской рубки, которая сильно отличалась от приемов владения коротким пехотным мечом - акинаком, в пешем строю фаланги.
  Так, к примеру, обнажив перед боем свой меч, Навуходоносор никогда уже не продевал как прежде кисти своей правой руки в темляк - узкую ременную петлю, прикрепленную кяблоку верхней гарды рукояти, для того, чтобы легче было перекинуть на скаку рукоять клинка из руки в руку, в тот короткий и неуловимый миг, который обычно и даровал ему победу над врагом в бою. Знал Вавилонский принц и то, что если при сильном режущем ударе с потягом, неправильным будет угол наклона клинка к цели, то его может запросто выбить из руки, с риском вывихнуть при этом из сустава кисть. Знал и владел Навуходоносор и приемом, дающимся очень и очень немногим,даже из самых опытных и бывалых рубак: как едва заметным,круговым движением кисти, выбить у своего врага оружие прямо на скаку, или же коротким, несильным прикосновениемконцом лезвия к плечу - парализовать ему всю руку, заставив ее повиснуть беспомощной плетью и выронить наземь свой клинок.
  Очень многое знал царевич Навуходоносор из той науки, что учит мгновенно умерщвлять своего врага мечом в бою, и когда на пиру у своего отца - царя Соломона в Иерусалиме, он заявлял о том, что в совершенстве владеет искусством безболезненного отделения головы от тела с одного быстрого удара меча, он нисколько не преувеличивал, поскольку действительно уже не раз и не два проделывал подобное в бою со своими врагами, правда, без приживления отсеченных голов на место и их последующего воскрешения!
  Вот и на этот раз, все произошло ровно так, как и задумывал Навуходоносор: вопреки опасениям Вавилонского принца, его дромедар прекрасно понял своего хозяина с одного, едва уловимого движения поводьев, и изменил направление своего бега, когда это и следовало сделать, то есть - практически перед самой мордой верблюда Ассирийского царевича Ашшареда, отчего обескураженный подобным приемом Ассирийский царевич, мгновенно потеряв из видимости своего врага, которого он уже готовился срубить мечом с войлочного седла, сам в то же самое мгновение получил страшный режущий удар вражеского меча, обрушившийся ему на ничем не прикрытое левое плечо и наискось, через всю грудь, разваливший его молодое тело, до самой матерчатой подушки седла.
  И как при рубке пучка тростниковых стеблей, на состязаниях, устраиваемых в честь дня урожая Вавилонским Владыкой Набопаласаром, от лихого удара Навуходоносора обыкновенно падал косо срезанный отточенным лезвием его хипеша,связанный воедино пучок тростникового хвороста, не дрогнув, и даже не покачнувсвоей плоской подставки, а только простояв секунду, после того, как мимо него пронесся стремительный всадник, мягко втыкалсясвоим острымобрубленным концом в песок рядом с основанием пучка, от которого молниеносно отделило ее отточенное лезвие кривого меча.
  Вот так теперь и юный Ассирийский царевич Ашшаред,внезапно опустившись на залитую собственной кровью матерчатую подушку, покрытую войлочной попоной, тихо сполз с седласвоего замедлевшего бег дромедара, будучи еще жив и изо всех сил пытаясь зажать ладонями свою наискось разрубленную грудь, из которой словно пух из порванной перины, лезли наружу сизые и пульсирующие внутренности. Но, уже в следующий миг леденящим смертным холодом оделось все его молодое тело, и молодой царевич Ашшаред, старший сын Ассирийского Владыки Тиглатпаласара и обладатель самой дорогой наложницы на всем Ближнем Востоке, вялым окровавленным мешком, рухнул на раскаленный песок пустыни Рамэлле...
  Царевич Навуходоносор, в ту же секунду выпрямился в седле и умерив стремительный широкий бег своего дромедара, направил его дальше по инерции, заставив выскочить и замереть на гребне того - самого бархана, с которого только что бросился на него его враг - Ассирийский царевич Ашшаред. Только теперь, когда стремительный их поединок с царевичем Ашшаредом закончился, Навуходоносорснова мог видеть и ощущать все, что творилось вокруг него: и сбившихся в жалкую и беспомощную кучку своих спутников, покорно ожидающих своей участи, в трех стадиях позади него, и устремившуюся на него самого с диким гиканьем и свистом полусотню ассирийцев, взбешенных победой Навуходоносора, и смертью своего царевича от его меча, прямо у них на глазах.И с подступающей к горлу смертной тоской, Вавилонский принц ощущал, как горячий хамсин в последний раз царапал его разгоряченное боем лицо, своими колючими песчинками, и как по темным долам кривого меча, замершего в его поднятой в победном жесте руки,скатываются на гарду, а с нее - ему прямо на пальцы, скупые капли густеющей и еще теплой крови его врага, тягуче срываясь с них вниз, прямо на раскаленный песок под ногами у его застывшего на бархане дромедара.
  Не в силах уже что либо сделать для своего спасения, царевич Навуходоносор просто стоял на гребне бархана и следил за тем, как полусотня ассирийцев, стремительно приближаясь к нему, вытягивалась в одну длинную линию, словно стрела, спущенная с тетивыдальнобойного лука. Расстояние, которое отделяло его от переднего из всадников, бывших очевидно командиром у этого ассирийского отряда, равнялось приблизительно одному стадию, и Вавилонскому принцу уже было слышно, как он на скаку перебрасывается с товарищами следующими сразу за ним, короткими отрывистыми фразами, из которых выходило, что ассирийцы хотят взять его живьем, для того чтобы после пленения, предать Навуходоносора жестокой казни за своего убитого царевича.
  - Ну, уж нет - живым вы меня не возьмете, клянусь всемогущим Ашшуром!
  Прошептал себе под нос царевич Навуходоносор, снова вздымая в руке свой испачканный в крови Ашшареда меч, и готовясь срубить им первого из ассирийцев,рискнувшего подняться к нему на гребень пустынного бархана.
  Однако, когда до ближайшего к нему ассирийского всадника, оставалось каких нибудь жалких тридцать - сорок оргий, и царевич Навуходоносор уже совершенно отчетливо различал черты его перекошенного от ярости лица, весь ассирийский отряд, внезапно изменил направлениеи описывая широкую дугу, огибавшую бархан, на котром застыл на своем верблюде Вавилонский принц, с тем же самым диким гиканьем и свистом устремился на север в самое сердце пышущей зноем пустыни Рамэлле, откуда он и появился, преследуя маленький караван Навуходоносора.
  Обомлевший царевич Навуходоносор, уже успевший мысленно распрощаться с жизнью, и готовившийся достойно принять свою смерть под кривыми клинками ассирийцев, так как это и подобает Вавилонскому царевичу, теперь с удивлением смотрел на длинный шлейфгустой пыли, поднятый сабейской конницей, стремительно шедшей к нему на выручку с юга. А в том, что летящие на рослых тонконогих жеребцах и потрясающие в воздухе длинными копьями и кривыми мечами всадники, были именно из Сабы, убеждало Навуходоносора то обстоятельство, что на трепещущем в руках у одного из передовых воинов знамени, был изображен священный символ Богини - Матери Иштар - вписанный в треугольник, и разделенный пополам вертикальной чертой круг, который он привык видеть с детства на ритуальных одеждах своей матери - царицы Савской...
  ***
  -Прости меня, моя дорогая Авишаг за то, что позволил себе усомниться в твоих способностях взывать к демонам нижнего мира, и оскорбить тебя этим недоверием! Ты, вот уже в который раз, спасаешь мне жизнь в этой пустыне и заставляешь меня чувствовать себя твоим вечным должником.
  Начал свою возвышенную и выспреннюю речь царевич Навуходоносор, сидя у жарко пылающего костра с большим кубком из бараньего рога, наполненным прекрасным рецинскимвином, привезенным с собой сабейскими воинами, высланными царицей Савской на помощь своему сыну.
  - А разве это не есть обязанность любой рабыни по отношению к своему доброму господину?!
  Блаженно улыбнулась в ответ царевичу Навуходоносору девушка, которая избежав смертельной опасности, теперь откровенно наслаждалась покоем этой дивной ночи, раскинувшей у нее над головой свое звездное покрывало, и той мягкой дремотной истомой, которую разлило по ее усталому телу, терпкая и тягучая рецина, полученная совместным сбраживанием меда с виноградным соком.
  - Разве ты забыла о том, что являешься свободной еще с той самой, памятной ночи, проведенной нами в гостях у племени амазигов, в Вади Цугеррах?!
  Немедленно возразил ей царевич Навуходоносор, тут же сбиваясь с темы выражения своей искренней благодарности, смешанной с изумлением столь явно проявленному девушкой дару, проникать своим сознанием в нижние миры, населенные демонами, которое, несмотря на множественные заверения льстивых "очевидцев", так никогда и не дался самому Вавилонскому принцу.
  - Но, согласно закону Израильского царства, свобода, дарованная рабу его хозяином, должна кроме него самого подтверждаться еще как минимум одним свидетелем из высокородных и свободных людей. А единственный свидетельтвоего твоего благородного поступка - шейх пустынных амазигов Сулеймание, погиб как раз в той самой Вади Цугеррах, от рук ассирийских воиновцаревича Ашшареда. Поэтому, ты уж не взыщи на мою дерзость, благородный царевич Навуходоносор, но мне придеться еще какое-то время побыть твоей рабыней до тех самых пор, пока не сыщется новый свидетель моего освобождения из рабства!
  На этот раз с лукавой улыбкой ответила ему бывшая танцовщица Авишаг, продолжая, жмурясь от наслаждения, словно разомлевшая от сытости кошка, медленными глотками потягивать из поданного ей походного рога, тягучее и темное, как земляное масло, рецинское вино.
  - У меня все никак не было времени спросить - как тебе удалось тогда сбежать от ассирийцев царевича Ашшареда из Вади Цугеррах, да еще и нагнать мой караван на берегу Идумейского Залива?
  Спросил у девушки царевич Навуходоносор, окончательно сменивший чрезвычайно неудобную для него тему выражения благодарности, так несвойственную обычно царственным особам, привыкшим к безвозмездному подчинению и самопожертвованию своих подданных.
  - Своему спасению из ассирийского плена, я обязана тому самому дару, который невольно открыл во мне ассирийский владыка Тиглатпаласар, десять лет тому назад у меня на глазах убивший моих отца и мать в пустыне Рамэлле, у подножья горы Фурейа, где кочевало наше маленькое племя троглодитов.
  Мгновенно согнав со своего побледневшего, но все же оставшегося очень красивым лица блаженную улыбку, неистово сверкнула глазами бывшая танцовщица Авишаг, и даже видавший виды Вавилонский царевич, содрогнулся от той страшной и таинственной бездны, всколыхнувшейся сейчас в огненном взгляде ее черных и сделавшихся вдруг невероятно огромными, глаз.
  - Как ты уже верно слышал от наших достойных кавасов, царевич Навуходоносор, мой отец был великим фукаром (жрецом, или шаманом) пустынного кочевого племени троглодитов, что бороздило пустыню Рамэлле, к восходу солнца от Эдома, по ту сторону хребта Эт-Тиха.
  Немного успокоившись после мгновенной вспышки неистового гнева и тяжело вздохнув, начала свой печальный рассказ Авишаг, а заинтригованный до крайности Навуходоносор при этом, весь обратился в слух.
  -Мой отец, еще с раннего моего детства разглядев во мне этот дар, всячески пытался развить его, приобщая меня к таинственной науке сношения с демонами нижних миров. Однако, по настоящему мне удалось постичь это искусство только в тот миг, когда Ассирийский Владыка Тиглатпаласар, лично у меня на глазах зарубил моих отца и мать, и в этот миг, в первый раз в моей жизни, мне удалось низринуться своим сознанием в нижние миры и покинув духом свое тело, вселиться в то тело, которое пожелало впустить мой дух в себя, оставив при этом свое собственное тело лежать без всяких признаков жизни на земле, залитой кровью моих родителей. Именно этот трюк я и проделала в этот раз в Вади Цугеррах, и Ассирийский царевич Ашшаред, посчитав меня мертвой - не тронул меня, оставив лежать мое бездыханное тело в камнях. После этого, дождаться когда его воины уснули и, отвязав коня, отправиться по следам твоего каравана - было не так и сложно!
  Закончила свой краткий но насыщенный невероятными эмоциями рассказ,бывшая танцовщица Авишаг, устремив свой задумчивый взгляд на пляшущие у ее вытянутых ног, языки пламени маленького костра. А потрясенный ее коротким, но выразительным рассказом царевич Навуходоносор, надолго замолчал, поновому бросая взгляд на все события, произошедшие с ним за эти полгода, со дня выхода его посольского каравана из Вавилона и вплоть до сегодняшней ночи. И все те чувства к прекрасной Суламифи, которые снедали и переворачивали его чувствительную душу в Иерусалиме, и в конечном счете, заставили отправиться в этот полный опасностей поход через пустыню Рамэлле, а также и все то, что казалось ему таким высоким и незыблемым там, во дворце царя Соломона - тот акт самопожертвования, который готова была совершить ради него Суламифь, казался теперь царевичу Навуходоносору совершенно ничтожным, по сравнению с тем, что уже сделала на пути сюда вот эта девушка, сидевшая сейчас у его ног и задумчиво глядящая на огонь.
  "Неужели моя любовь к прекрасной Суламифи, достойна того, чтобы приносить ради нее в жертву эту благородную и глубоко трагичную натуру, которая самой своей жизнью доказала право быть любимой мною?! Так может быть мне не стоит противиться своей судьбе, которая сама дается мне в руки и уговорить свою царственную мать сочетать нас с Авишаг таинственными узами брака той властью, которая была дарованна ей самой Богиней - Матерью Иштар? Что если моя судьба, начертанная на небесах таинственными росчерками далекихзвезд, навеки связана именно с Авишаг, а вовсе не с Суламифью?!"
  Про себя, мучительно размышлял Вавилонский царевич, искоса поглядывая на задумчивое лицо бывшей танцовщицы и своей новой рабыни Авишаг, в черных глазах которой, сейчас плясали багровые отблески пылающего у ее ног костра.И именно с этими, так мучившими его по дороге мыслями, царевич Навуходоносор спустя два дня въехал в ворота города Марибы - столицы Сабейского царства его матери царицы Савской Балкинды...
  ***
  Вавилонскому царевичу Навуходоносору, как впрочем и любому из воинов его победоносной армии, проводившему свою жизнь в походах и битвах, множество раз за его недолгую молодую жизнь, доводилось встречать рассветы и над морем, и над песчаной равниной, и над островерхими пиками гор, и тем не менее, в отличии от грубых и непритязательных натур своих верных байрумов, Вавилонский царевич, каждый встреченный им восход, с затаенным в душе волнением воспринимал не иначе, как рождение новой жизни, точнее нового крохотного отрезка своей жизни, называемого новым днем.
  Вот и сейчас, круто осадив своего коня и бросив поводья, предоставляя тем самым ему полную свободу, Вавилонский принц с восторгом замер, следя за тем, как солнце медленно поднимается над темной каменной громадой пятиглавой горы, бывшей конечной целью их долгого многомесячного путешествия на восток, отчетливо вырисовывающейся теперь на просветленном утренней зарею горизонте.Его слепящий диск, вначале узкой огненной нитью, все более и болеепревращающейся в правильную окружность, появлялся на горизонте, пока совсем не оторвался от темной, зубчатой линии гор и не повис на обагренном его светом, небосклоне. Но, даже и после своего триумфального восхода, солнце было еще очень сонным и вялым, а его лучи не приобрели пока своей положенной силы, способной превратить непроглядный мрак ночи в яркий и насыщенный красками день.
  При этом, сам солнечный диск был уже полностью виден, но вот силы света в нем все ещё не было и царевичу Навуходоносору сейчас очень интересно было наблюдать за непостижимым таинством его движения по небу, совершенно не щурясь и не прикрывая глаза ладонью от его слепящего света.И Вавилонский принц, завороженно отмечал про себя все вехи зарождения нового дня, хорошо ему знакомые с самого детства: вот - встаёт над дальними горами солнце, точнее, егосамого пока ещё не видно, а в начале появляются только лишь его предвестники - сиреневые лучи на фоне серого неба. Ещё звёзды с месяцемполноправно висят на бледно - сером и будто изможденном тяжелой болезнью утреннем небе, да и само это небо ещё по ночному тёмное и лишь слегка подкрашенное багрянцем восходящего из-за горизонта светила.
  И вот, наконец, из-за зубчатого гребня гор, появляется маленький и тонкий язычок солнечного диска, и небо тут же начинает стремительно меняться, так словно бы в жилы умирающего, вливают свежую кровь и его бледно - серые щеки мгновенно расцветают живым и здоровым румянцем. Всё больше и больше восстает над земной твердью огненное светило, и его лучи, словно щупальцами трогают края еще холодных, остывших за ночь, облаков. Ещё минута и эти лучи начнут играть в облаках, но не на всех, а только лишь на самых краешках этих облаков, и свет от озаренного солнцем края облака,начнет рассеивать эти лучиотвесно вниз, прямо на сонную и остывшую за ночь землю, и тогда по детски восхищенному царевичу Навуходоносору покажется, что это вовсе не облака, а распахнувшиеся ресницы огненного солнечного ока!
  -Ещё всего лишь одна минута...
  Словно молитву шепчет он, вцепившись в выгнутую луку своего седла и зачарованно глядя на восток.
  Вот, солнце появилось из-за горизонта уже наполовину и хотя его прекрасно видно, но сила его света ещё очень слаба, так как солнечные лучи пока еще бьют по касательной к краю горизонта, и можно запросто смотреть на его пылающий огонь, совсем не прикрывая глаз ладонью. Однако, чем выше подымается огненное светило, тем больше его лучей попадают на облака и тем интересней меняется картина света на них.
  А что же в этот момент происходит с небом? Оно, из бархатно - черного, окрашивается сначала в темно - синий, затем в бледно - сиреневый и наконец, в нежно голубой цвет и звёзды постепенно гаснут, исчезая со стремительно светлеющего небосклона, пока в конце - концов на нем стирается след даже самых ярких из них. А вот месяц уходит с небесной сцены самым последним, словно бы провожая все звёзды и когда, он удостовериться, что они все ушли, то только тогда побледневший но все еще хорошо видимый месяц, медленно и величественно покидает небо, которое вместо него занимает полностью взошедшее солнце!
  И вот, по мере того, какдневное светилоподнимается все выше и выше, и все дальше и дальше разбрасывая по лазурному небосклону огненные стрелы своих горячих лучей, тем стремительнее оно набирает свою полную силу. А те солнечные лучи, которые упали на редкие кучевые облака, видятсятеперь поразномуи там, где облачная толща накопила в себе больше тяжелой дождевой влаги, то там лучи, пронзающие ее,выглядят, словно обожженные на костре толстые древки копий, косо воткнутые в землю, а там где меньше влаги в облаках, там эти лучи светлеют, походя на узкие и прямые клинки боевых кинжалов. К тому же, чем тоньше облачная прослойка, тем легче клинки солнечных лучей пронизывают эти щиты, сплетенные из облаков и проходя сквозь них, рассеиваются по небу, словно разбившаяся о скалы волна морского прибоя.
  А что же в этот драмматичный момент борьбы ночи и дня, происходит на земле? А на земле, прохладный ночной воздух свернувшись тугими клубками, все еще дремлет в траве и в трещинах скал, и в тот момент, когда солнце начинает прощупывать клинками своих лучей остывшую за ночь землю, эти клубки слежавшегося в низкой траве и под камнями, остывшего воздуха, словно перепуганные змеи, начинают с шипением расползаться от них в разные стороны, выбрасывая над собой клочья своей слезшей от солнечного тепла шкуры, мгновенно превратившейся в седые лохмотья тумана. А косые клинки солнечных лучей, разогнав по сторонам всех этих холодных воздушных змеев и обратив их всех в капли прозрачнойутренней росы, теперь принимаются искритьсяи играть в этих кристальных каплях, празднуя свою заслуженную победу. И от этой игры солнечных лучей, капли росы начинают переливаться в траве, словно алмазы, загадочно мерцая всем спектром солнечного света, который все это время, казалось дремал внутри них.
  В эти неповторимые мгновения зарождения нового дня, царевич Навуходоносор обычно переставал ощущать себя не только принцем и особой монаршей крови, но даже и человеком, как таковым, полностью сливаясь с природой и растворяясь в её волшебной красоте и неповторимости. Почему неповторимости? Да потому, что каждый новый рассвет для него не был похожим на предыдущий, ведь это были воистину - шедевральные картины природы в их единственном экземпляре, те самые короткие и яркие отрезки его жизни, в которые он рождался вместе с утреней зарей и умирал вместе с догорающим вечерним закатом. И Вавилонскому царевичу искренне казалось, что если он не встретил вчерашнего рассвета, то один из ярких и неповторимых кусочков бесследно и безвозвратно выпал из той мозаики, которая зовется его жизнью!
  И вот, наконец, наступило начало новой маленькой и счастливой жизни, которая обещала царевичу Навуходоносору, положить собой зарождение целой череды подобных маленьких жизней, состоящей из многих тысяч рассветов, проведенных в блеске царственной славы Иудейского Владыки, наслаждаясь любовью женщины, ближе и дороже которой для Вавилонского царевича отныне не было во всем свете! И если бы только Навуходоносор мог знать - каким черным станет для него этот день, и в какое беспросветное горе погрузит он его душу в тот час, когда солнце начнет клониться к горизонту в своем западном пределе, то он бы немедля развернул своего коня прочь от этого восставшего над горными пиками дневного светила и устремился бы назад в Сабу...
  ***
  Маленький конный отряд, состоящий из десятка вооруженных мужчин и двух закутанных в тончайшие шелковые покрывала женщин, приблизился к подножью пятиглавой горы, вокруг которой, извиваясь словно змея, шумела в проточенной ейкаменистом русле бурная и холодная горная река Яксарт. И тогда каждый из всадников, глядящий сейчас на взметнувшиеся к небу скалистые пики, почувствовал в своей душе небывалай подъем, поскольку эта гора, именовавшаяся на языке согдов Барра - Кух (Барра - Кух древнее название Сулейман - Горы, дословно переводившееся с языка согдов как Красивая Гора), в каменном сердце которой таилось святилище Богини - Матери Иштар, и была конечной целью их долгого и трудного пути, ради которой каждый из них вынес и нестерпимый зной пустыни Рамэлле, и смертельный страх идущей за ними по пятам ассирийской погони, и подкатывающую к горлу тошноту на шаткой, уходящей во время бури из под ног, палубе утлого и ненадежного суденышка, бороздившего пенистые волны Нижнего Моря (так во времена Ветхого Завета израильтяне называли Персидский Залив - здесь и далее примечания автора).
  И вот теперь, царевичу Навуходоносору вместе с его матерью Балкиндой, оставалось совершить лишь то самое таинство, ради которого все эти люди пришли с ними сюда, преодолев бесчисленные страхи, тяготы и лишения своего долгого и трудного пути. И таинство это должно было свершиться в самом сердце горы Барра - Кух. Однако сейчас, у самого подножья Священной горы, царевич Навуходоносор, сделавший было движение следовать за своей матерью, был остановлен решительным и властным жестом Балкинды:
  - Нет, мой любимый Кудурру, прости, но в святилище Богини - Матери для тебя хода нет, ибо никто из мужчин, способных отнимать человеческие жизни, но в то же время не умеющий порождать эти жизни на свет, не может попрать ногой своей, ее божественного чертога!
  Тихим но твердым голосом произнесла царица Савская, и глядя на искреннее смятение, отразившееся на лице своего сына от этих слов, уже мягче добавила:
  - Жди нас с Авишаг здесь, а нам предстоит войти в лоно священной горы Барра - Кух и причаститься великих и сокровенных тайн Матери - Богини. Мы явимся к тебе снова, исполненные великой благодати Прародительницы Иштар, в тот час, когда дневное светило, замыкая свой извечный круг, начнет клониться к закату. И тогда, познав от земной дочери священной благодати, дарованной ей ее небесной Прародительницей, ты понесешь эту благость в своем сердце назад, к порогу отца своего, для того, чтобы исполнилось радостью за сына сердце старого царя Соломона, и наделил бы он тебя властью и мудростью править царством своим до скончания твоего века!
  После чего, обернувшись к бывшей танцовщице Авишаг, царица Савская кивнула девушке в сторону возвышавшейся перед ними горы:
  - Идем со мной, дочь и преемница моя! Ибо я чувствую, что это - последний мой поход в святилище Прародительницы, и для меня наступило самое время передать свою власть Верховной Жрицы Иштар, в руки более молодой своей преемницы. Мне думается, что ты достойна того, чтобы нести в этот дикий мир алчных до крови и славы мужчин, свет истинной любвии доброты ко всему сущему на земле!
  И бывшая танцовщица и рабыня израильского царя Соломона Авишаг, тщательно сдерживая свое учащенное дыхание, которое вызвали произнесенные царицей Савской слова, и бережно поддерживая престарелую Балкинду под локоть, медленно зашагала по извилистой горной тропе, к Священной горе Барра - Кух...
  ...солнце устало, и покидая свой небесный пост, начало медленно растворяться в закатном зареве, расплескавшемся вдольвсей линии горизонта и рассеивая свой свет в цепочке перистых облаков, ползущих с востока.А эти облака, словно благодарные дети, обласканные своей доброй матерью и не смея перечить ей, послушно впитывали в себя эти последние частички лучезарной солнечной улыбки. И даже насупленные и угрюмые клубы серых дождевых туч, повисших над самыми вершинами горы Барра - Кух и впитав в себя остатки догорающего на западе дня, теперь превратились в небесные цветы, сотканные из самого прекрасного и удивительного в мире цвета,искрящегося и переливающегося всеми цветами радуги!
  И в этот миг, при взгляде на эти внезапно расцветшие над острыми вершинами скал небесные цветы, щедро окрашенные пламенеющим солнечным диском, уже почти коснувшимся дальней зубчатой кромки гор на горизонте, сердце царевича Навуходоносора забилось настолько быстро, что его громкий стук, казалось, отдавался гулким эхом в вечерней тишине, а на лице Вавилонского принца заиграла радостная мальчишеская улыбка. Эта юношеская улыбка была вызвана вовсе не одной только радостью любования этой неповторимой красотой заката, которая для его поэтической души была наполненна не меньшим таинством, нежели рождение зари, ибо хранила в себе неповторимую прелесть приближающейся ночи. Но, главным образом эта улыбка на лице Навуходоносора была рождена ощущением возвращения к нему близких и родных людей.
  Он не мог точно объяснить, откуда в нем взялось это чувство, но тем не менее, определенно мог утверждать, что уже в следующее мгновение из-за поворота горной тропы появится его мать под руку с Авишаг. И когда вдали, освещенная косыми лучами гаснущего за горизонтом солнца, показалась одинокая женская фигура, закутанная в тончайшее шелковое покрывало, царевич Навуходоносор нисколько не удивился столь точному своему предчувствию, и во все глаза принялся вглядываться в приближавшуюся к нему танцовщицу Авишаг.
  В самом начале этого обещанного ему царицей Савской возвращения, то обстоятельство, что девушка появилась на тропе одна, без его матери Балкинды, с которой поднялась сегодня утром на гору Барра - Кух, не сильно встревожило царевича Навуходоносора. Однако, по мере ее приближения, радостная улыбка на лице Вавилонского принца, сменялась гримассой искреннего недоумения, а после даже и откровенной боли, поскольку по порванной одежде и отрешенному взгляду девушки, Навуходоносор без труда догадался о том, что на вершине горы Барра - Кух с ними обеими произошло нечто ужасное. И первые же слова, произнесенные подошедшей Авишаг, подтвердили это:
  - Прости меня, благородный царевич Навуходоносор, но отнюдь не с радостью спустилась я из святилища Богини - Матери, а напротив - с горькой для тебя и для всех нас вестью: святилище Иштар ныне разграбленно и осквернено, а твоя мать в плену ожидает своей дальнейшей участи, которая теперь зависит единственно лишь от твоего решения!
  Произнесла бывшая танцовщица Авишаг, не поднимая на царевича Навуходоносора глаз, и тот порывисто шагнув к девушке, сгреб ее в свои могучие объятия и будучи уже не в состоянии контролировать себя, прокричал ей прямо в лицо:
  - Но, кто посмел все это сделать?! Кто дерзнул поднять руку на мою мать, зная, что месть моя за это будет страшна и жестока?! Назови мне его имя, и я клянусь жизнью своей матери, что это имя ему не долго останется носить по этой земле, а только лишь до тех пор, пока я со своими воинами не поднимусь на вершину горы Барра - Кух, и не размажу его там по скалам!
  - Все это сделал израильтянин Бнаягу, и он же послал меня к тебе для того чтобы передать, что если ты до заката солнца не поднимешься вместе со мной на гору Барра - Кух, оставив всех своих телохранителей внизу, то он сбросит твою мать вниз, на скалы!
  Печально произнесла Авишаг, поднимая на Вавилонского принца глаза, полные слез, и царевич Навуходоносор даже задохнулся от столь неожиданных известий:
  -Как Бнаягу?! Неужели снова на моем пути появился этот лживый израильский пес, служивший моему отцу в Иерусалиме и предавший меня по дороге в Сабу! Я думал, что он пал в бою с амазигами шейха Сулейманиееще там, в Вади Цугеррах, недалеко от побережья Идумейского Залива. Но, для чего он проделал такой долгий путь, преследуя меня, аж до самого святилища Иштар в землях Согдианы?!
  Искренне изумился царевич Навуходоносор, заглядывая в глаза танцовщицы Авишаг так, будто пытался прочесть ответ в ее заплаканных глазах.
  - Прости, царевич Навуходоносор, но то неведомо мне. Одно лишь я знаю точно, что Бнаягу - вовсе не тот человек, который станет понапрасну бросаться пустыми угрозами, и если он пообещал убить царицу Савскую Балкинду, не дождавшись тебя на вершине горы Барра - Кух до заката солнца, то он это непременно сделает!
  Тихим и печальным голосом произнесла Авишаг, изо всех сил сдерживая слезы, дрожавшие на концах ее длинных ресниц, словно на краях переполненной чаши.
  - Ладно, стоя здесь, у подножия горы Барра - Кух, я все равно ничего не узнаю, а только погублю свою мать своим промедлением, а потому - веди меня сейчас же в святилище Иштар, и пусть там,наверху, сама Богиня - Мать решает мою судьбу и судьбу моей дорогой матери Балкинды, а я буду лишь уповать на ее любовь и милосердие по отношению к нам!
  Решительно тряхнул головой царевич Навуходоносор, собираясь следовать за девушкой. Однако, в этот момент, из почтительно застывшей в отдалении группы сабейских воинов, вперед шагнул один, отличающийся от всех остальных необычайно крепким телосложением и своими доспехами. То был младший брат погибшего на берегах Идумейского Залива вавилонского байрума и телохранителя Мабрука -Гильменах.
  - Прошу простить меня за дерзость, мой господин, но мне кажется, что так ты только обречешь себя на гибель, и вместе с тем не сможешь спасти свою мать, ибо вовсе не для того этот недостойный израильский выродок вызывает тебя одного на вершину горы Барра - Кух, чтобы вести там с тобой умные беседы, а после них отпустить тебя невредимым вместе с твоей матерью!
  Обратился он с короткой, но в то же время, прочувственной речью к обернувшемуся к нему на мгновение царевичу Навуходоносору.
  - Но, ты же сам только что слышал от нашей дорогой Авишаг, то условие, которое поставил мне этот израильский шакал Бнаягу! Так как же я смогу его теперь обойти, не погубив тем самым своей матери?!
  Недоуменно пожал своими широкими плечами Вавилонский принц, отворачиваясь от своего верного телохранителя и снова делая движение следовать за танцовщицей Авишаг,вверх по горной тропе.
  - Ты можешь обмануть израильтянина Бнаягу здесь, на вершине горы Барра - Кух, так же ловко, как провел с помощью моего брата Мабрука, Ассирийского царевича Ашшареда, на берегу Идумейского Залива!
  Уверенно прогорил вслед своему отвернувшемуся господину Гильменах, заставив царевича Навуходоносора вновь замереть и с вопросительным видом обернуться к своему верному телохранителю.
  - Что ты хочешь этим сказать, Гильменах? Каким это образом я смогу обмануть этого шакала Бнаягу, если он ожидает меня на вершине горы Барра - Кух до заката солнца, который уже совсем близок?!
  Искренне поразился царевич Навуходоносор, все мысли и устремления которого были уже в святилище Иштар на вершине горы Барра - Кух, рядом со своей предательски плененной матерью, и который при этом даже не помышлял о собственном спасении.
  - Все очень просто, мой господин.
  Уверенно ответил ему Гильменах, и принялся коротко излагать свой план:
  - Ни предатель Бнаягу, ни его люди не тронут царицу Савскую до тех пор, пока ты не поднимешься на вершину и не отдашься им в руки, поскольку в противном случае ты можешь повернуть обратно с полпути и вернуться назад уже с отрядом своих воинов, котрые без всякой жалости перережут всех Соломоновых Крети и Плети. А значит, нам необходимо всего лишь продемонстрировать им то, что ты презрев грозящую тебе смертельную опасность, все же принял их условие и поднимаешься на вершину горы Барра - Кух. Вместе с тем, в быстро сгущающихся сумерках, никто из этих израильских псов не разглядит кто именно поднимается к ним - ты или я, и одев твои доспехи, я запросто сойду издалека за тебя, тогда как ты сам сможешь подняться на вершину горы другим путем, котрый наверняка имеется, и о котором не знает ни Бнаягу, ни его люди.
  - Я знаю такой путь! Мне его показала Балкинда еще утром, когда мы с ней поднимались в святилище Иштар: чуть выше по течению Яксарта, есть грот, который скрыт скалистым выступом и совершенно не виден с вершины. От этого грота и до самого сердца горы Барра - Кух ведет длинный и узкий тоннель, прорубленный за тысячелетия стремительным горным потоком Яксарта.
  Внезапно радостно воскликнула танцовщица Авишаг, вмешиваясь в разговор Вавилонского принца со своим телохранителем, и с надеждой переводя взгляд с Гильменаха на Навуходоносора.
  Царевич Навуходоносор, с минуту напряженно размышлял, пристально вглядываясь в вершину горы Барра - Кух, медленно погружающуюся в вечерние сумерки и, наконец,глубоко вздохнув, решительным жестом рванул за ременную перевязь тяжелого бронзового панциря своих боевых доспехов...
  ***
  ...тяжелый трехслойный кожаный панцирь, обшитый толстой медной чешуей, взятый им у Гильменаха, сейчас сильно стеснял и без того неловкие движения царевича Навуходоносора в этой узкой каменной кишке, проточенной за тысячелетия подземным притоком горной реки Яксарт, и откровенно мешал ему в тех местах подземного тоннеля, в которых Вавилонскому царевичу приходилось протискиваться в особенно узкие лазы, стиснутые со всех сторон выступами мокрых и склизских камней.К тому же, Навуходоносору постоянно приходилось брести по этому тоннелю, то по колено, а то даже ивовсе - по пояс в воде, преодолевая мощь подземного притока Яксарта, катящего ему навстречу свои бурные ледяные воды, то и дело норовящие сбить его с ног и утащить по отшлифованным за тысячелетия камням вниз, в непроглядный мрак, в котором несколькими минутами ранее,уже успел бесследно кануть его погасший факел, а после и сорванный у него с головы тяжелый бронзовый шлем.
  В конце концов, эти громоздкие и стесняющие движения боевые доспехи так надоели ему, чтоцаревич Навуходоносор с отвращением сбросил их прямо в воду, подрезав своим кинжалом намокшие и неподдающиеся его пальцам ременные перевязи кожаного панциря с медными наплечниками, и бурный горный поток с нескрываемой радостью уволок их вниз, гулко грохоча медной чешуей по острым выступам камней.
  Царевич Навуходоносор, еще в самом начале своего подземного путиутратил свой факел, а вместе с ним напрочь утратил и чувство времени, и теперь ему казалось, что он ползет по этому узкому каменному лазу уже несколько часовкрядуи там, на поверхности, на землю уже давно опустилась ночь, а все, что должно было свершиться на вершине горы Барра - Кух, уже давно свершилось без его участия. А между тем, там на поверхности, прошло всего лишь каких-то четверть часа и Авишаг с Гильменахом успели пройти только четверть своего пути до вершины горы, на которой их ждал Бнаягу со своими Крети и Плети и плененная им царица Савская.
  В одном месте подземелья, Вавилонский принц набрел на довольно общирную и просторную пещеру, которая превратилась в настоящее подземное озеро, практически под самые свои своды затопленная кристально чистой ледяной водой, и в нерешительности остановился, поскольку на противоположной стене пещеры зиял только один проход, ведущий дальше. Скудного света, просачивающегося через узкие трещины в своде пещеры, царевичу Навуходоносору хватило для того, чтобы рассмотреть как следует этот проход и выяснить, что он заполнен водой только лишь на несколько локтей в глубину, а дальше этот лаз резко сужаясь, уводит куда-то вверх.
  Памятуя наставление танцовщицы Авишаг, которая особо предупреждала его о том, что ему следует двигаться, все время придерживаясь направления подземного потока, который и должен вывести его в самое чрево горы Барра - Кух, из которого он легко найдет путь на ее вершину, царевич Навуходоносор снова погрузившись в воду по грудь, принялся бродить по дну этого подземного озера в поисках выхода на поверхность водного потока, который это озеро и образовал, и в одном месте он действительно обнаружил довольно мощный ключ, бьющий прямо из под воды с самого дна затопленной горным озером пещеры. Нырнув в этом месте с головой, Навуходоносор тщательно исследовал на ощупь место выхода подземного ручья, который бурля и пенясь воздушными пузырями, выкатывал свои воды из-под навеса массивной каменной стены, на противоположной стороне пещеры, сокрытой под водой на глубине в три локтя.
  Судя по обильным пузырькам воздуха, выносимым бурным водным потоком из-под скалы, за этой каменной стеной река текла по подземному коридору, заполненному воздухом, как минимум наполовину. А это в свою очередь означало, что удачно поднырнув под нависшую над дном пещеры скалу,царевич Навуходоносор сможет выбраться на другой ее стороне и не задохнувшись, продолжить свой путь, ведущий в самое сердце горы Барра - Кух.
  Вавилонский принц на мгновение замер, стоя по грудь в ледяной воде подземной пещеры, и колеблясь перед выбором нырять под скалу, или повернуть обратно, поскольку его - человека, выросшего в пустынных оазисах междуречья Тигра и Евфрата, и привычному, разве только к плаванию в спокойных водах широкого Нила, или в безбрежных волнах Средиземного Моря, откровенно пугала перспектива бороться с бурным водным потоком, будучи со всех сторон зажатым теснотами скал и осклизлых, обточенных водой камней. Однако, смертельная угроза, нависшая сейчас над его родной матерью - Балкиндой, а заодно с ней, еще и над его невестой Авишаг, пересилила страх царевича Навуходоносора перед нырком под скалув темень и неизвестность и он, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, решительно нырнул в глубину подземного озера и ухватившись руками за гладко обтесанные бурным Яксартом края скалы, принялся напрягая все силы, протискивать свое крупное и мускулистое тело под этот каменный выступ, преодолевая всю мощь и практически непреодолимое сопротивление подземного водного потока.
  К удивлению и искренней радости царевича Навуходоносора, как только он поднырнул под скалу и до половины втиснул в узкую каменную нишу свое крупное тело, его руки немедленно почувствовали наверху вместо плотного водяного потока перед собой, невесомую пустоту наполненнойживительным воздухом очередной подземной пещеры. И тогда Вавилонский принц, извиваясь всем телом и обдирая в кровь свои колени и локти, рванулся к этому желанному и спасительному воздуху по ту сторону глухой каменной преграды, при этом его непривыкшие к подводному плаванию и долгой задержке дыхания легкие, уже начало нестерпимо жечь внутренним огнем, а перед глазами запульсировали оранжевые круги. Однако, несмотря на титанические усилия, предпринимаемые царевичем Навуходоносором, его мускулистое тело не продвинулось вперед, к спасительному воздуху, ни на единый тефах (ладонь в системе единиц измерения древнего Вавилона).
  От мучительной смерти в залитой водой каменной норе, Вавилонского царевича спасла исключительно его воинская выдержка, следуя которой он на одно короткое мгновение оставил свои бесплодные попытки протиснуться сквозь каменную щель, позволив водному потоку оттолкнуть его назад, в сторону подземной пещеры из которой он сюда нырнул.В результате чего царевич Навуходоносор с удивлением обнаружил, что и в обратном направлении он также не сдвинулся ни на единый тефах, тут же установив, что причиной тому был его боевой кинжал - акинак, зацепившийся ножнами за выступы камней. Задыхаясь и уже почти теряя сознание, царевич Навуходоносор принялся судорожно шарить ладонями по своему телу, отыскивая на себе пряжку ремня на которой висели ножны с кинжалом и,наконец, найдя ее, отчаянно дернул, сбрасывая со своих бедер, опоясывавший их широкий кожаный ремень с привешанными к нему ножнами.
  И уже в следующий миг, его освобожденное от этого непредвиденного якоря тело, свободно заскользило по скользким камням, а спустя несколько секунд, голова Навуходоносора показалась над водой, в пещере, освещенной мягким багряным светом догорающего дня и находящейся,судя по всему, в самом основании горы Барра - Кух. Выбравшись на сушу и оглядевшись, царевич Навуходоносор обнаружил узкую спиральную рампу, круто уходящую куда-то вверх к самой вершине горы, и сбросив прямо в воду мешающую ему сейчас мокрую и прилипшую к телу одежду, Вавилонский принц хищной кошкой бесшумно заскользил по ней, оставляя на камнях мокрые отпечатки своих босых ног.
  Несмотря на то, что в борьбе с бурным водным потоком, он утратил свое единственное оружие - боевой кинжал, царевич Навуходоносор, подпитываемый яростью и праведным гневом на израильтянина Бнаягу, чувствовал в себе силы для того, чтобы справиться со всеми своими врагами одними лишь голыми руками, сколько бы их теперь перед ним не оказалось. А втом, что они окажутся перед ним уже в течении ближайших нескольких минут, он теперь нисколько не сомневался, поскольку пробираясь по спирали узкой рампы, вьющейся изнутри горы Барра - Кух, он отчетливо слышал их голоса, раздающиеся на самой вершине, и будучи многократно отраженные от каменных стен, доносящиеся до него сейчас, в виде невнятного подземного гула...
  ***
  ...поднимаясь по узкой горной тропе к вершине горы, на которой их ждал израильтянин Бнаягу, вместе со своими Крети и Плети и захваченной ими в плен царицей Балкиндой, танцовщица Авишаг с вавилонским байрумом Гильменахом,так ни разу и не перекинулись между собой даже единым словом, вместо разговоров напряженно вслушиваясь в тревожную тишину окутывающихся вечерним сумраком скал. И вот теперь, замерев перед очередным поворотом горной тропы, и предчувствуя, что как раз за ним их и ждут воины израильтянина Бнаягу, скорее всего получившие от своего господина приказ немедленно убить их, Авишаг остановилась и обернулась к Гильменаху с вопросом:
  - Скажи мне, вавилонянин - а тебе не страшно умирать, или может быть ты все еще надеешься на то, что нам удасться спуститься живыми с вершины горы Барра - Кух?
  И суровый вавилонский байрум Гильменах, взглянув девушке в глаза из под широкой стрелы шлема своего господина, прямым и откровенным взглядом, в котором сейчас легко читалась его готовность к немедленной смерти, ответил ей ровным и спокойным голосом, так не вязавшимся с тревожной обстановкой вокруг них:
  - Я воин, и мой удел - сражаться и умирать за своего господина, что я и собираюсь сейчас сделать, к тому же, у семи врат сумрачного Иркалла (название загробного мира в шумерской мифологии) меня уже давно дожидается мой старший брат Мабрук. А вот по какой причине в этот сумрачный мир так настойчиво стремишься попасть ты - женщина в самом рассвете своей молодости и красоты, мне не совсем понятно: зачем тебе идти на верную смерть за царевича Навуходоносора, когда ты теперь свободна и вольна уйти отсюда, не подвергая риску свою жизнь?!
  Встречным вопросом к девушке, закончил свою речь вавилонский байрум и бывшая танцовщица Авишаг, задумавшись на несколько мгновений, снова подняла глаза на Гильменаха и ответила на его вопрос, относительно ожидающей ее впереди, за поворотом горной тропы, участи:
  - Лучшую половину своей молодой жизни, я провела во дворце царя Соломона, в качестве бесправной рабыни, развлекая его самого и его гостей песнями и танцами. При этом и сам Соломон, и каждый из его сыновей пользовался усладами моего тела так, как пользуются услугами тела хорошо объезженной лошади, совершенно не замечая в этом теле даже намека на бессмертную душу! И только один царевич Навуходоносор, впервые взглянул на меня не как на рабыню, но как на женщину, которую можно полюбить не на час, а на всю жизнь, и вот за эту любовь я теперь и плачу ему своей жизнью, потому что знаю, что если не сделаю этого, то ни в этом, ни в каком ином мире, я никогда уже не испытаю такого блаженстваощущать себя по настоящему любимой!
  Услышав от девушки подобную исповедь, суровый вавилонский байрум поспешно отвернулся, делая вид, что он осматривает погрузившиеся в вечерний сумрак скалы, тогда как на самом деле он пытался скрыть от танцовщицы Авишаг выступившие у него на глазах слезы, видимые даже из-под опущенной на лицо, широкой бронзовой стрелы его шлема.
  - Ты не струсил и действительно пришел сюда один, царевич Навуходоносор, видимо в твоих жилах и вправду течет благородная царская кровь рода Давидова!
  Неожиданно раздался голос из скал, и Гильменах, резко вскинув голову в направлении раздавшихся слов, увидел стоявшего на скальном выступе, приблизительно в одном сенусе (египетский сенус равнялся двадцати пяти оргиям, что составляло 52,35 метра) от себя, бывшего начальника личной охраны царя Соломона и предводителя его верных Крети и Плети, израильтянина Бнаягу.
  - Отпусти мою мать, Бнаягу, ведь я пришел к тебе один, как и обещал!
  Прокричал ему в ответ Гильменах и его голос, искаженный тесным бронзовым шлемом, который он так и не снял со своей головы, обрывками гулкого эха раскатился по окрестным скалам, вызваввзрыв радостного хохотау стоявшего на скальном выступе израильтянина.
  - А я и так уже отпустил ее, как и обещал это шлюхе Авишаг, что привела тебя сюда! Если не веришь мне, то можешь поискать свою мать на дне этой пропасти, если только тело царицы Савской еще не унесло Яксартом в долину.
  Откровенно издеваясь над Гильменахом, которого он действительно принял за царевича Навуходоносора, проорал со своего камня Бнаягу, и переведя дух, продолжил:
  -Только ты уж не обессудь, царевич Навуходоносор, но найдешь ты свою мамашу не всю целиком, поскольку перед тем, как выбросить в пропасть тело этой старой, сморщенной шлюхи, я вырезал у нее сердце и отрезал ей голову - хотел, знаешь ли, сделать подарок моему царю Соломону. Да вот теперь, думаю, что я не довезу его через пустыни и горы до Иерусалима, а потому - дарю его тебе, ибо ты этот подарок заслужил своей смелостью!
  С этими словами израильтянин, размахнувшись, швырнул со скалы на тропу нечто, завернутое в окровавленную холстину и его страшный подарок, глухо стукнувшись о камни, замер в дюжине шагов выше по тропе, как бы призывая Гильменаха выйти из своего скального укрытия и подойдя ближе, поднять с земли и развернуть холст, убедившись в том, что там - действительно лежит отрезанная голова царицы Савской. Однако, истошный визг бывшей танцовщицы Авишаг, раздавшийся из-за спины Гильменаха, заставил его вздрогнуть и попятиться назад, ибо этот отчаянный крик, на мгновение заглушил не толькоиздевательскую речьизраильтянина Бнаягу, но даже и рев Яксарта, бьющегося в теснине своего скального русла, далеко внизу у подножья горы Барра - Кух.
  - Ты - грязныйпредатель и убийца, и за смерть царицы Савской, будет проклят весь твой подлый род до седьмого колена, а сам ты уже не спустишься живым с вершины горы Барра - Кух!
  В бешенстве выкрикнула девушка, выступив вперед из-за широкой спины Гильменаха, и новый взрыв хохота израильтянина, был ей ответом:
  - Я никогда не предавал моего настоящего господина и царя, коим является великий и мудрый израильский царь Соломон, и это по его приказу я убил царицу Савскую, а теперь убью и ее ублюдка - сына, дерзнувшего претендовать на трон Иудеи и Израиля! А что до проклятия какой-то жалкой рабыни, то оно будет легко снято первосвященником Садоком в Иерусалиме, как только я доберусь туда и переступлю порог Священного Храма, а я туда - обязательно доберусь, ведь не смогут же меня остановить слова глупой и блудной женщины, которая умрет спустя каких нибудь несколько секунд?!
  Отсмеявшись, прокричал ей со своей скалы Бнаягу, махнув при этом рукой куда-то себе за спину, откуда тотчас же показались воины с натянутыми луками в руках.
  - Царицу Савскую нам, похоже, уже не спасти, а царевич Навуходоносор сейчас находится вне досягаемости этого подлого пса, так давай хотя бы попытаемся спастись сами!
  Прошептал танцовщице Авишаг через плечо вавилонский байрум Гильменах, и стремительно развернувшись, прикрывая при этом девушку собственной спиной, облаченной в доспехи царевича Навуходоносора, ринулся вниз по горной тропе. Однако, спустя секунду, им вслед, с противным змеиным посвистом, рванулись длинные тяжелые стрелы, спущенные с тетив дальнобойных луков Соломоновых Крети и Плети...
  ***
  ...боги отвернулись от него и явили ему свое презрение самым страшным знамением, из когда либо посылаемых смертному: матьцаревича Навуходоносора - Верховная Жрица Прародительницы Иштар, была убита практически у него на глазах, прямо в ее святилище, к которому престарелую царицу Савскую Балкинду, привел ее собственный сын, фактически отдав свою родную мать на заклание, словно жертвенного агнца!
  Не в силах уже что либо предпринять, Вавилонский царевич безмолвно стоял на самой вершине горы Барра - Кух, куда он поднялся по ее восточному склону, и слыша каждое слово, произнесенное внизу израильтянином Бнаягу, безучастно смотрел на замерших посреди горной тропы танцовщицу Авишаг со своим верным телохранителем Гильменахом, навсегда прощаясь с ними, поскольку вся тропа до самого поворота за скальным выступом внизу, была под прицелом лучников Бнаягу, притаившихся в камнях вокруг своего предводителя и готовых спустить тетивы своих луков по его приказу.
  Своим человеческим разумом царевич Навуходоносор прекрасно понимал, что он должен что нибудь сделать для того, чтобы попытаться спасти хотя бы танцовщицу Авишаг, которую еще на рассвете при всех назвал своей невестой и попросил у матери благословение на обручение с ней. Но, в том-то все было и дело, что разум у Вавилонского принца, не выдержав тяжести свалившегося на него горя, и внезапно оборванных вместе со смертью своей матери, нитей надежды - был уже не вполне человеческим.
  Несмотря на опустившуюся на гору Барра - Кух ночь, царевич Навуходоносор видел все так же ясно, как будто это происходило при свете дня. И в тот миг, когда там внизу, на изгибе узкой горной тропы, выпущенные израильтянами стрелы, пронзили тело убегавшей от них его невесты Авишаг, тело самого Навуходоносора выгнулось в жестокой агонии так, словно бы каленые стальные наконечники, рвали сейчас его собственную плоть. Испустив страшный, и воистину звериный вопль, голый и мокрый Вавилонский принц упал на остывающие камни и забился в жестоких, сотрясавших все его тело конвульсиях.
  Когда сознание вновь понемногу стало возвращаться к нему, и царевич Навуходоносор снова взглянул на окружающий его мир сквозь мерцающую перед глазами багровую пелену, его поразил вид собственных рук, точнее - когтистых и покрытых густой бурой шерстью звериных лап, в которые они теперь превратились. И хотя он был сейчас лишен возможности ощупать ими собственное лицо, чтобы понять, как его затронуло это неожиданное превращение, тем не менее, Навуходоносор мог бы поклясться чем угодно в том, что вязкая и тягучая слюна, капавшая сейчас у него изо рта, стекала вовсе не по человеческим зубам, а по страшным звериным клыкам, торчавших из его разверстойволчьей пасти.
  И в его помутившемся сознании, теперь настойчиво билась лишь одна единственная мысль, вытеснившая из-под сузившегося и покато опустившегося на глаза лба, все остальные мысли чувства и желания. Точнее это была даже не совсем мысль, каковой принято выражать свои чувства и желания любому человеческому существу, наделенному бессмертными богами разумом, подобным себе. Это был звериный инстинкт убийства, продиктованный яростью утраты собственной самки, убитой охотником, вторгшимся в его владения и неразумно разорившим его волчье логово. Это был тот самый инстинкт, который заставляет потерявшего свою самку волка, или волчицу, на глазах которой убили весь ее выводок щенков, без устали преследовать охотников, а настигнув их - безжалостно рвать клыками, невзирая на собственные раны, до тех пор, пока от них не останутся одни лишь бесформенные кровавые ошметки!
  Он пристально огляделся вокруг себя, и даже не напрягая своего обоняния, легко уловил запах своего врага Бнаягу, по духу той скверны, что сейчас исходила от него, и которую ему предстояло сейчас выгрызть из его тела, вместе с трепещущим сердцем. Двинувшегося вниз по горной тропе царевича Навуходоносора, мгновенно обуял дикий и неуемный восторг от того, насколько мягко и бесшумно сейчас ступали по острым камням его когтистые лапы, и от того, какой невообразимой и непередаваемой никаким из человеческих языков силой и ловкостью, налилось ныне его гибкое молодое тело, и как враз обострились все его чувства, за исключением, пожалуй, только человеческих, которым отныне не было места в его пылавшей жаждой мести и убийства, звериной душе.
  А спустя всего лишь несколько минут, откуда-то снизу, с заваленной острыми скальными обломками горной тропы, раздался дикий и перепуганный вопль, в котором сейчас, только с большим трудом, можно было узнать некогда надменный голос начальника личной стражи Израильского царя Соломона и предводителя его телохранителей Крети и Плети, Бнаягу:
  - Спасите, на меня напал настоящий Эдимму (в мифологии древнего Вавилона этим именем обозначали мятущуюся и неприкаянную злую душу, скитавшуюся по свету и убивавшую своих жертв, с их обязательным последующим обескровливанием. Именно поэтому миф о вавилонскомзлом духеЭдимму, можно по праву считать прообразом и родоночальником более поздних европейских мифов и поверий о вампирах и оборотнях), воины мои ко мне, бегом! А не то он сейчас выгрызет мне своими зубами сердце, он уже его выгрыза - а - а - а...
  Истошный вопль Бнаягу, взлетел до невообразимо высокой ноты, достигнув самой вершины горы Барра - Кух, и внезапно оборвался, сменившись тревожной перекличкой израильских Крети иПлети- бывших Соломоновых телохранителей, никому из которых теперь уже не суждено было вернуться назад, в благословенный град Давидов.Да, и над самим Градом Давидовым, отныне нависло страшное смертельное проклятие, надвигающееся на него с восхода солнца, вместе с почерневшей от горя и ненависти, неприкаянной душой бывшего Вавилонского принца, превратившегося в Эдимму на скалистых склонах Священной горы Барра - Кух...
  ***
  Пыль бесконечных дорог, зной раскаленной Синайской пустыни, с ее непрерывными пустынными суховеями - хамсинами, царапающими открытые лицо и рукипутников, миллионами игл крохотных и острых песчинок, да еще, пожалуй, голод и неприкаянность - вот два извечных спутника странствующего по Земле Обетованной божьего человека - левита, которому Господь - Бог Яхве, за всю его верность себе при разделе завоеванных двенадцатью коленами израилевыми благодатного Ханаана, не даровал ни единого клочка земельного надела,на котором можно было бы возложить камень на камень, возведя для себя дом. А вместо этого, указав несчастному и неприкаянному левиту,нести народу своему свет истинной веры и быть связующим звеном между ним и Богом, при служении ему в Скинии (так у древних евреев назывался походный храм, в описываемых в Ветхом Завете странствиях евреев по пустыне после их исхода из Египта, вслед за пророком Моисеем).
  "И сказал тогда Господь Аарону: в земле их не получишь ты надела, и доли не будет у тебя среди них. Я - твоя доля и твой надел среди сынов Израилевых! А сыновьям Леви, вот, дал Я всякую десятину от Израиля в надел за службу их, которую они несут у соборного шатра по уставу вечному в роды ваши, но среди сынов Израилевых никогда не получат они надела..."
  Эта вечная печать богоизбранности, равно как и вечное проклятие неприкаянности, легшая драгоценным хошеном (так назывался нагрудник первосвященника - отличительный знак священнослужителей - коэнов, на котором находились три ряда драгоценных и полудрагоценных камней, по четыре камня в каждом ряду, всего - двенадцать камней по числу колен Израилевых), заставляла отпрысков колена Ааронова, скитаться по всему Израилю, кормлясь подаянием остальных одиннадцати колен израилевых, согласно Закону, прописанному в Священной Торе.
  Радость от этого служения, и гордость ощущать себя избранным для него Всемогущим и Всеблагим Яхве, застит взор твой. Однако, застит не настолько, чтобы не видеть, как наплевав на Закон Божий, давно уже отпал от Истинной Веры тот, в чьих руках и под чьим неусыпным оком, находится Священный для всех иудеев Ковчег Завета, покоящийся в Священном Храме. Как тот, кого считают собирателем всех двенадцати колен Израилевых, под благодатной сенью выстроенного им Храма, строит мерзкие капища чужим богам, в угоду своим иноплеменным женам. Как тот, чьей богоподобной мудростью и царским словом, цветет и ширится Израиль, позволяет чужим племенам угнетать сынов израилевых в угоду чужим коммерческим интересам.
  И, наконец, как тот, кто отнял у него все, изгнав его - прямого потомка из рода самого Аарона, и бывшего первосвященника Израильского царства Эвьятара, из Священного Храма и даже из самого своего царства, жестокосердно осудив его тем самым до конца дней своих влачить жалкое и нищенское существование, словно безродного шакала, на задворках своей империи в Эфроимских горах, возвел ныне в ранг первосвященника Израиля безродного выскочку Садока, полностью покорного его воле и готового потакать любому богомерзкому капризу царя Соломона!
  "И все это сотворил он - Израильский царь Соломон, мудрейший из мудрых, и славнейший из славных, которому я доселе, так верно и праведно служил первосвященником при его Храме, и который ныне отплатил мне за эту верную службу позором, изгнанием и нищетой!"
  Глухо роптал про себя на свою незавидную участь, бывший первосвященник Израильского царства, словно больное дитя, лелея и холя в своей душе горькую обиду и заодно с этим, размышляя над несправедливым устройством этого мира.
  Однако, к этим несправедливым, на его взляд гонениям обрушенным на него егособственным царем, низложенный и изгнанный из пределов Израиля первосвященник Эвьятар, уже успел притерпетьсяза столько лет своих скитаний по задворкам империи, в которой некогда его голос звучал сразу же после голоса царя Соломона. Но, теперь, в довершение всех его мытарств и страданий, на Эвьятара обрушилась новая беда: его любимая и единственная на сегодняшний день наложница - последняя услада на этом унылом и полном лишений и нищеты пути низринутого первосвященника и отверженного коэна. Его юная и кроткая подруга Нехама, впервые за несколько лет возроптав на притеснения мужа своего, оставила его и тайком сбежала в Бейт - Лехем (библейское название Вифлиема), укрывшись там в доме своего отца.
  Эта горькая обида, побудила изгнанного коэна Эвьятара, покинуть Эфраимовы Горы, где он скрывался от преследований царя Соломонаи верных людей его первосвященника - Садока, все последние годы, и пуститься на поиски сбежавшей от него строптивой пилегеш (наложницы - иврит), позволившей себе ослушаться своего мужа. И тогда, обуянный своей местью и обидой Эвьятар, отправился в Бейт - Лехем, презрев даже опасность попасть в руки к Соломоновым воинам, которые согласно указу своего царя, обязаны были изловить его, буде он появится в пределах Израильского, либо Иудейского царств, и доставить его на суд к Соломону, в Иерусалим.
  Именно по этой причине Эвьятар, угрозами и уговорами в конце концоввернувший себе свою единственную наложницу Нехаму, и вышедший вместе с ней к Яффским вратам Иерусалима на закате солнца четвертого дня своих скитаний, не посмел стучаться в них, просясь на ночлег, обещанный согласно Закону Божьему всякому странствующему левиту, а направил своего осла прочь от этого богоизбранного города, принесшего ему некогда столько унижения и позора. Уже затемно, оба путника - изгнанный из Израильского царства левит Эвьятариз сословия коэнов (высших иерархов Храма), и еле сидящая на осле девушка - его наложница Нехама, вышли к городу Гива, что расположен был в одном шеме (один шем в системе мер древнего Израиля равнялся 1 1/5 атура и составлял 6,98 километра)пути от Иерусалима.
  Здесь, девушке сделалось совсем плохо, ибо сказалось ее крайнее утомление от длительного пути по знойной пустыне, усугубляемое страхом за свою участь по возвращению в дом своего хозяина, расположенный в Эфроимских горах. Бедная Нехама не строила абсолютно никаких иллюзий по поводу того, как будет с ней обращаться домамстительный и жестокий ее господин, который по своему обыкновению вымещал все свое раздражение и страх на несчастной,и к тому же еще и единственной своей своей наложнице. И несчастная Нехама, державшаяся в седле весь световой день и сохранявшая показную бодрость духа под жарким солнцем исключительно лишь для того, чтобы не разозлить раньше времени своего господина, теперь окончательно лишилась ее с закатом солнца и при виде крайних домов Гивы, в беспамятсве сползла с седла на землю, не в силах продолжать свой дальнейший путь. И как не бился ее господин Эвьятар над своей несчастной обессилившей наложницей, однако никакие уговоры, угрозы и даже побои с его стороны, не заставили бедную Нехаму подняться с пыльной земли, на которой она беспомощно распласталась, мелко вздрагивая всем своим худым телом.
  Левит Эвьятар, окончательно отчаившись уговорить свою утомленную пелегеш подняться и продолжить путь, в бешенстве пнул по торчащему из песка камню, и немедленно ничком рухнул наземь, посклольку этот камень, как оказалось - глубоко врос в песчаную землю, и не пожелал выворачиваться из нее даже от такого сильного удара, какой нанес по нему низложенный и отверженный коэн. Едва не сломав себе ногу о проклятый камень, бывший первосвященник Израильского царства, почтенный левит, коэн и прямой потомок богоизбранного и благословленного на служение Ему Аарона, изрыгая страшные проклятия и своей измотанной пелегеш, и всему белому свету, катался теперь в пыли, и морщился от боли в своей ушибленной ноге.
  - Ты не ушибся, почтенный странник? Позволь мне помочь тебе подняться и довести тебя до источника сладкой родниковой воды, где ты сможешь утолить свою жажду, и смыть пыль со своих одежд?
  Неожиданно раздался у него над самым ухом, мелодичный женский голос, заставивший Эвьятара мгновенно умолкнуть и, подняв голову от земли, взглянуть на свою случайную благодетельницу.
  Над ним стояла совсем еще юная и довольно привлекательная особа, с искренним участием глядящая на негосвоими большими и печальными, словно у стельной коровы, карими глазами. Не дожидаясь, пока Эвьятар ей ответит, девушка подбежала к лежащей в пыли Нехаме и напрягая все свои силы, попыталась поднять ее на ноги. Ей удалось это сделать лишь с большим трудом и обе девушки теперь обнявшись чтобы не упасть, стояли опираясь на спину топчащегося в пыли осла, со сползшим набок седлом.
  Поднявшийся на ноги, без посторонней помощи левит Эвьятар, подошел к ним поближе и обратился с вопросом к сердобольной девушке:
  - Как тебя зовут, добрая женщина, и почему в столь поздний час ты покинула дом своего хозяина?
  Девушка, по прежнему не выпуская несчастную Нехаму из своих заботливых объятий, ответила странствующему левиту, кротко опустив при этом глаза, как и полагалось девице, при виде незнакомого мужчины:
  - Меня зовут Леей, и я даже и не думала покидать дом отца своего - почтенного Елеазара, а просто заметила из окна мучения ближнего своего и поспешила ему, то есть тебе, на помощь!
  - Оно и видно, что ты - Лея! (имя Лея с иврита переводится как "слабая")
  Снисходительно усмехнулся Эвьятар, в ответ на слова своей неожиданной спасительницы, кивая при этом на подрагивающие от напряжения коленки девушки, и продолжил задавать ей вопросы:
  - Так значит это дом отца твоего, Елеазара?
  С этими словами, Эвьятар новым кивком головы, указал на дом, маячивший в темноте своим массивным и высоким, глиняным забором из-за которого вглядывала плоская, крытая тростником крыша.
  - Да, это и есть его дом, почтенный странник.
  Легко согласилась девушка и тут же учтиво осведомилась у Эвьятара:
  - Если ты назовешь мне свое имя и скажешь какого ты роду - племени, то я могу поговорить со своим отцом, чтобы он приютил тебя и твою женщину в своем доме на эту ночь.
  И Эвьятар, немедленно проанализировав в уме ситуацию, в которую он попал, по вине своей строптивой пелегеш, а кроме того сообразивший, что ночевка под кровом гостеприимного дома Елеазара - это для него самая лучшая альтернатива ночевке в пустыне, под открытым небом и хохотом гиены вместо колыбельной, ответил сердобольной девушке, напустив для начала на себя чрезвычайно степенный и важный вид, и указывая при этом на болтавшийся у него на груди знак хошен с крупным квадратным изумрудом - знаком своего рода коэнов (коэны считались высшим сословием колена левитов, ведущее свой род от самого первого первосвященника Аарона, служившего в походном Храме - Скинии во время исхода евреев из Египта):
  - А разве ты сама не видишь, кто стоит перед тобой? Или, может быть, твой отец не соблюдает Закона Божьего и не чтит Священной Торы, если он не признает права левитов, на достойное его сану и положению богоизбранного рода, на воздаяние от каждого из двеннадцати израильских колен, живущих в царстве царя Соломона - сына Давидова?!
  Загадочно и необыкновенно витиевато ответил Лее Эвьятар и сердобольная, но недалекая девушка мгновенно смутилась и покраснела, тем не менее, так до конца и не сообразив - кто такой этот странный путник, носящий на груди столь драгоценный знак, и как ей надлежит себя вести по отношению к нему: пригласить ли его в дом вместе с его обессилевшей спутницей, или же лучше кликнуть на помощь отцовских слуг, чтобы они прогнали незнакомца прочь. Однако, не посмев сознаться в собственном невежестве, Лея поспешно мелко закивала в ответ и выпустив из своих объятий Нехаму, которая уже достаточно оправилась для того, чтобы самостоятельно стоять на ногах, опираясь на спину осла, повернулась для того, чтобы немедленно бежать к своему дому.
  - Скажи своему отцу, почтенному Елеазару, что его дом посетил левит по имени Нафан, ведущий свой род прямиком от самого Аарона и состоящий в родстве с нынешним первосвященником Израильского царства - Садоком, надеюсь, что хоть это имя ему о чем-то говорит?!
  Бросил вдогонку девушке Эвьятар, из осторожности, не посмев назваться ей своим настоящим именем из опасения привлечь к себе внимание шпионов царя Соломона, толпами шаставших в предместьях Иерусалима, или того же первосвященника Садока, родством с которым он только что похвалился перед этой молодой дурехой Леей.
  Не прошло и нескольких минут, как из ворот дома появился седой благообразный старик с густой окладистой бородой, в сопровождении двух своих слуг, державших в руках дымно чадящие факелы. Подойдя к Эвьятару вплотную, он пристальным и недоверчивым взглядом, окинул всю его согбенную годами, усталостью и несправедливыми обидами фигуру, и уже намеревался было открыть рот для того, чтобы задать незнакомцу вопрос по поводу отсутствия рядом со столь почтенным левитом,его слуг и челяди, которая обычно сопровождает сынов одного из колен израилевых, выбранных для служения Богу. Однако, старик немедленно осекся и переменился в лице, едва только его взгляд упал на драгоценный хошен, болтавшийся на груди у Эвьятара, который имел право носить исключительно - коэн (священник - иврит), относящийся к высшей ступени храмовой иерархии, ведущий свой род непременно от колена Ааронова.
  А после того, как Эвьятар, сложив особым образом попарно пальцы своих рук, и соединив их в жесте традиционного благословения коэнов своей паствы в Храме, при этом сделав это настолько величественно, и в то же время так привычно и естесственно, что не оставил у старика ни единого сомнения в происхождении своего вечернего гостя. Все ненужные формальности были немедленно опущенны и Эвьятара, вместе с его пелегеш, торжественно проводили в дом Елеазара, сам же хозяин дома, необыкновенно гордясь тем обстоятельством, что именно в его доме заночевал левит, столь высокого ранга, немедленно отправил своих слуг по своим родственникам и соседям, дабы придя к нему в дом, они бы все приобщились к благодати, исходящей от странствующего божьего человека. И бывший высокородный коэн Эвьятар, не смея отказывать жителям города Гивы в благословении и беседе на вечные темы, крепясь из последних сил и борясь с наваливающимся на него сном, вынужден был учтиво приветсввовать всех жителей Гивы, пожаловавших в этот поздний полуночный час в дом к Елеазару, благословляя каждого из них в отдельности так, словно бы он служил в Иерусалимском Храме.
  Именно это обстоятельство отправления своих прямых храмовых обязанностей, и сыграло с бывшим первосвященником Израиля Эвьятаром, свою злую шутку, ибо один из соседей, бывший в одних годах с хозяином дома, и посетивших в этот вечер Елеазара для возвышенной беседы с заезжим странствующим левитом, неожиданно узналв почтенном коэне, представившимся им Нафаном - беглого и отлученного от служения в Храме первосвященника Эвьятара, бывшего личным врагом царя Соломона, за голову которого в Иерусалиме была обещанна щедрая награда - не больше не меньше, как целый талант серебром!
  Ни словом не обмолвившийся с хозяином дома старик, тайком покинул собравшихся на беседу с мудрым левитом горожан, и привел к дому бедного Елеазара всех мужчин, которых только встретил на улицах Гивы, в столь поздний час. И спустя всего какой нибудь час, вся улица напротив дома старика Елеазара, уже кишела взбудораженным народом, выкрикивавшим оскорбления в адрес гостя старика Елеазара и требовавшим выдать его им на расправу. Около семисот разъяренных мужчин, размахивая пылающими факелами и подбадривая сами себя своими же воплями, начавшие свои требования с ареста и доставления незадачливого левита в Иерусалим поутру следующего дня, постепенно договорились уже до того, что перед доставлением Эвьятара пред очи мудрого израильского царя, им непременно следует вначале познатьсхваченного беглого левита, а уж потом доставлять его к царю Соломону на его справедливый суд и расправу (здесь следует отметить, что во всех оригинальных текстах Ветхого Завета, понятие познать - однозначно трактовалось как акт полового сношения, при этом изнасилование мужчины являлось высшей формой его унижения)
  Бедняга Елеазар, навлекший на себя такие невообразимые бедствия своей сердобольностью и почитанием Закона Божьего, скрепя сердце, отправился на переговоры с собравшимися под стенами его дома горожанами и вернувшись с улицы, первым делом бросился в покои, в которых томился в ожидании своей участи перепуганный Эвьятар. А вбежав в них, старик подрагивающим от волнения голосом, обратился к своему гостю:
  - Как твое имя, почтенный левит, и почему толпа на улице так беснуется, утверждая, что ты - вовсе не тот, за кого себя выдаешь?!
  И Эвьятар, поднаторевший за долгие годы изгнания и преследований со стороны своего бывшего царя Соломона, немедленно соврал Елеазару, даже не моргнув глазом:
  - Я называл свое имя твоей дочери Лее, почтенный Елеазар, и могу, если нужно, повторить его тебе: меня зовут Нафаном и я действительно состою в родстве с нынешним первосвященником Израильского царства Садоком, происходя из благословенного на службу Яхве, колена левитов. А если твоим соседям и прочим жителям города Гивы, вздумается учинить надо мной беззакониеи познать меня, как они вознамерились это сделать, то их ждет суровое возмездие как со стороны самого Израильского царя Соломона, так и со стороны моего дальнего родича - нынешнего первосвященника Израиля Садока, которые не простит им этого!
  С жаром закончил свою речь беглый коэн Эвьятар, и Елеазар немедленно поинтересовался у него, ехидно прищурив свой правый глаз:
  - Да, но почему же тогда, все жители Гивы, собравшиеся у стен моего дома, в один голос утверждают, что твое имя вовсе не Нафан, а Эвьятар, и ты - беглый коэн, отлученный от служения в Иерусалимском Храме, за поимку которого сам царь Соломон назначил награду в целых десять талантов серебром?!
  Эвьятар, задумался на несколько долгих минут и все это время старик Елеазар, терпеливо ждал его ответа. Наконец, подняв голову и впившись в хозяина дома пристальным немигающим взлядом, бывший первосвященник Израиля ответил ему:
  - Скажи мне, почтенный Елеазар, а кто нибудь из собравшихся под стенами твоего дома, знает в лицо этого отлученного от служения в Иерусалимском Храме и отпавшего от Истинной Веры, бывшего коэна Эвьятара?
  - Нет, никто из них не знает и никогда не знал его в лицо.
  Нехотя сознался хозяин дома, и задумчиво добавил:
  - Вот только, одному из них показалось, будто он видел тебя в Иерусалимском Храме двадцать пять лет тому назад, во время отправления тобою службы.
  - Ха!
  Тут же злобно и презрительно фыркнул в ответ Эвьятар на это замечание старика, и насмешливо процедил сквозь зубы:
  - Так передай этому одному из них, что он - настоящий осел! Потому что ни один израильский левит, отлученный от служения в Иерусалимском Храме и объявленный царем Соломоном и его первосвященникомвне Закона Божьего, просто не выживет в пустыне без обязательного подаяния, какое полагается любому мужу из колена леви, от остальных одиннадцати колен израилевых, в то время как я не просто живу этим подаянием, но еще и могу содержать на него мою пелегеш! Да ты посуди сам, почтенный Елеазар: будь я этим презренным отступником истинной веры Эвьятаром, и являясь личным врагом царя Соломона, которым за мою голову объявленна столь высокая награда, стал бы я у всех на глазах, средь бела дня, пробираться в Иерусалим, рискуя при этом быть узнанным и пойманным Соломоновыми телохранителями Крети и Плети, мимо которых во Граде Давидовом не прошмыгнет даже мышь?!
  Сраженный превосходством логики своего гостя Елеазар, запустил пятерни обеих рук в свою густую и серебрянную от седины бороду, мучительно размышляя при этом вслух:
  - Все это так, почтенный левит Нафан, и в твоих словах я чувствую истинную мудрость и правду, вот только я боюсь, что никто из них сейчас не поверит ни мне, ни тебе, ведь многие из них горят желанием познать тебя, и если ты сейчас покинешь стены моего дома, выйдя к ним на улицу, то никто из них даже и слушать тебя не станет! Что же мне делать, и как отвести беду и позор оскорбления гостя от меня и от моего дома?
  Так ничего и не придумав, поднял наполненный душевной мукой и тоской взгляд на своего полуночного гостя, старик Елеазар.
  - Так пускай к ним выйдет моя пелегеш и развеет все сомнения твоих соплеменников, ведь в присутствии стольких разгневанных мужчин, ни одна женщина не посмеет лгать и назовет им мое настощее имя?!
  Немедленно предложил старику Эвьятар, абсолютно уверенный в том, чтоего наложница Нехама никогда не скажет толпе разгневанных мужчин настоящее имя своего господина, поскольку она просто не знает его, пребывая в святой уверенности в том, что все последние три года она прожила с никому не знакомым левитом, по имени Нафан, а вовсе не с бывшим первосвященником Израильского царства, Эвьятаром.
  - Ты воистину мудр, почтенный левит Нафан! Я преклоняюсь перед твоим умом и выполню все в точности, как ты мне посоветовал, вот только я прошу тебя самому объяснить своей пелегеш Нехаме, суть нашей с тобой просьбы.
  Просиял старик Елеазар, чрезвычайно обрадованный такой простой и надежной возможностью отвести беду и позор от своего дома, ибо гул семисот глоток его разъяренных соплеменников, был сейчас слышен даже в самых удаленных покояхего дома, и прокатываясь из конца в конец узкой гиванской улицы, сотрясал ветхие, саманные стены ее домов, словно налетающие яростные порывы пустынного суховея - хамсина...
  ...вытолканная за ворота дома Елеазара заспанная Нехама, перепуганно прижалась своей худой спиной к грязной глинянной стене, увидев перед собой колышащуюся толпу из нескольких сотен разъяренных и распаленных собственным гневом мужчин, освещаемую дрожащим светом факелов. Ее господин ни слова не сказал ей о том, зачем он гонит свою пелегеш из дома, посреди ночи и почему сам он при этом остался в доме. Женщина, вздрагивая всем телом от ночной прохлады и еще больше - от громовых воплей, которыми то и дело разражалась окружавшая дом Елеазара, толпа незнакомых ей мужчин, покорно ждала своей участи, явственно предчувствуя непоправимую беду, которая просто витала в дрожащем от гула мужских голосов, воздухе. И эта беда не преминула явиться к ней, в образе низкорослого и кривоногого мужчины, который отделившись от вмиг утихшей толпы, подошел к ней и осветил ее лицо факелом, зажатом в его худой и волосатой руке.
  - Кто ты такая и откуда пришла в Гиву?
  Спросил он у Нехамы, подозрительно прищурив один глаз, на своем изрытом оспой, рябом лице, покрытом клоками пегой шерсти, долженствующих, как видно, обозначать бороду незнакомца.
  - Я верная пелегеш моего господина Нафана и иду вместе с ним из Бейт - Лехема. А вот куда держит путь мой господин, про то мне - женщине неведомо, да и не положено знать.
  Пролепетала в ответ перепуганная Нехама, чем повергла щуплого мужчину в глубокое раздумье. Обернувшись к застывшей у него за спиной толпе, он вопросительно пожал плечами и недоуменно произнес:
  - Она говорит, что ее господина зовут Нафаном, а вовсе не Эвьятаром и идут они из Бейт - Лехема, в который низверженный из служителей Священного Иерусалимского Храма и беглый коэн, никогда бы не посмел сунуться!
  В толпе разом угомонившихся и безмерно удивленных мужчин, на несколько секунд воцарилось неловкое молчание, повисшее над передними рядами сгрудившихся вокруг допрашиваемой женщиныжителей Гивы, прерываемое только лишь возгласами тех из горожан, которым не было слышно ответа напуганной Нехамы из-за спин своих соплеменников:
  - А может быть ее господин нарочно заставил свою пелегеш сказать нам неправду? Что, если в доме Елеазара на самом деле скрывается враг нашего царя, беглый низложенный первосвященник Эвьятар, а вовсе никакой не странствующий левит Нафан?!
  Наконец, раздался разумный ответ на слова Нехамы, который тут же подхватили несколько десятков возмущенных мужских голосов, соревнуясь друг с другом в своих гнусных предположениях:
  - Верно! И теперь, эта типша (дура - с иврита) просто лопочет то, что ей велел ее господин, а мы ей верим как последние дафук (дебилы - с иврита).
  - А может быть это вовсе и не какая не пелегеш этого бродячего левита, а просто - первая встреченная им зона (проститутка - с иврита), которую он взял с собой просто для отвода глаз, чтобы не путешествовать по землям царя Соломона в одиночку и не привлекать к себе излишнего внимания его наместников и солдат!
  - Правильно! Нужно раздеть ее донага и посмотреть - нет ли на ее теле какого-нибудь клейма, может быть даже на клейме будет написано имя ее настоящего хозяина!
  - Тащи ее сюда, Яфет и мы сейчас узнаем как на самом деле зовут этого бродячего левита: Нафан, или же все таки Эвьятар!
  Разом осмелевшая толпа мужчин, бросилась к застывшей от ужаса Нехаме и уже через несколько секунд, несчастная пелегеш бывшего первосвященника израильского царстваЭвьятара, забилась словно пойманная львом газель, схваченная десятком крепких мужских рук, увлекающих ее прочь от дома Елеазара, в котором скрывался ее господин, и попутно срывающих с нее всю ее одежду. А спустя еще с четверть часа, до вышедшего во двор дома Эвьятара, донеслись жалостные вопли его пелегеш, жестоко насилуемой сразу несколькими десятками жителей Гивы. И тогда бывший первосвященник Израиля, еще некотрое время постояв на улице и дождавшись, пока крики его наложницы Нехамы не стихли в отдалении улицы, тяжело вздохнув и возздав хвалу Всевышнему за свое чудесное избавление от физических мук и позора, отправился в гостевые покои дома Елеазара, где его уже ждала приготовленная дочерью хозяина дома Леей, постель...
  ***
  ...грязная и пыльная дорога неприятно покачивалась у нее под ногами, временами и вовсе уходя из-под них, словно дно утлой рыбачьей лодчонки, вышедшей в открытое море. А перед застывшим и потухшим взором несчастной Нехамы, в каком-то мутном буро - коричневом мареве, плыли глинянные стены окружавших ее домов, вперемежку с низкорослыми кустами тамариска и скрюченными серыми стволами сикомор. И еле живая женщина, спроси ее сейчас кто-нибудь о том, как она оказалась в такой дали от дома в котором остановился вчера ночью ее господин Нафан, вряд ли дала бы ему вразумительный ответ на этот вопрос, ибо она и сама не вполне помнила все, что произошло с ней в эту ночь. Положа руку на сердце, несчастная Нехама вообще, помнила себя только лишь с той минуты, когда она с четверть часа назад, очнулась и обнаружила себя лежащей навзничь, совершенно нагую, прямо на грязной каменистой земле, застеленной ее собственной растерзанной и покрытой грязными пятнами, одеждой.
  С трудом поднявшись на ноги и кое-как прикрывшись своими изодранными и пыльными лохмотьями, которые до сегодняшней ночи, были вполне приличной одеждой, Нехама шатаясь двинулась куда глаза глядят. На ее счастье, в столь ранний час на пустынной улице Гивы, не было ни единого прохожего, а все те насильники, которые так жестоко надругались над ней всю ночь напролет, теперь утратив всякий интерес к растерзанной и потерявшей всяческую женскую привлекательность Нехаме, разбрелись по своим домам, оставив несчастную изнасилованную не один десяток раз женщину, лежать в пыли на окраинной улице Гивы. И истерзанная женщина, невыносимо страдая от физических мучений своего жестоко истерзанного и многократно истоптанного молодого тела, избежала хотя бы стыда и угрызенийсовести из-за своей опороченной женской чести.
  Дойдя до дома старика Елеазара, из которого вчерашней ночью ее господин Нафан вытолкнул ее словно жертвенного агнца на съедение стае гиен, Нехама собиралась уже было постучать в массивные ворота, и ей даже показалось, будто она успела занестинад головой свою худую руку, сжатую в сухой кулачок для первого удара, когда покачивающееся у нее перед глазами багрово - красное марево, вдруг полыхнуло чем-то ослепительно белым и мгновенно сменилось непроглядным мраком, а выглянувший минуту спустя из ворот, на истошный собачий лай, один из слуг Елеазара, обнаружил наложницу вчерашнего гостя Нехаму, лежавшую бездыханнойвсего в паре шагов от глинянного забора дома своего хозяина.
  ***
  ...он снова служил в Иерусалимском Храме, и все те ощущения торжественности и некой сакральной тайны всего происходящего вокруг него, равно, как и в нем самом, почти забытые им за двадцать пять лет скитаний по пустыне, сейчас опять владели Эвьятаром, словно в те далекие дни его молодости. А ведь это воспоминание было связано с самым счастливым днем в его жизни: тогда,двадцать пять лет назад, согласно брошенному коэнами жребию, именно ему - самому молодому из всех коэнов Иерусалима,в этот светлый и Святой праздник Йиом Киппур (один из главных праздников у иудеев, называемый "Судным Днем"), досталась честь каждения (процесс воскурения ладана в кадильном жертвеннике Храма) в Святая - Святых Храма и принесения священной жертвы (Святая - Святых - помещение, отделенное от остальной части Иерусалимского Храма специальной завесой, в котором помещалась главная святыня всех иудеев - Ковчег Завета).
  И вот он стоит перед подготовленным храмовыми левитами мизбеахом (жертвенником) в котором жарко пылают кедровые поленья, распространяя по всем пределам азара (внутренний двор Храма с золотым жертвенником на котором сжигались туши и внутренние органы принесенных в жертву животных) терпкий смолистый дух, который щекочет ноздри крупного горбатого носа Эвьятара, и будоражит его сознание этой необыкновенной торжественностью и таинством всего происходящего.
  Наконец, он - самый молодой первосвящениик Израиля, выбранный для служения в Храме в этот самый значительный и Святой Праздник, переходит к главному - он объявляет о начале акта Корбан Тамид (Священный акт принесенияобщественной жертвы в Храме во время празднования Йиом Киппур - Судного Дня) и левиты - прислужники Храма, выводят к нему из боковых пределов Иерусалимского Храма, жертвенного ягненка каждая из отрезанных коэном частей которого, немного позже, достанется двеннадцати приглашенным на это таинство аншей маамад (с иврита аншей маамад дословно переводится как "люди, которые стоят". Физически и технически невозможно было сделать так, чтобы в момент торжественного жертвоприношения весь народ Израиля собрался во внутреннемдворе Иерусалимского Храма. Поэтому первые иудейские пророки постановили, что народ Израиля должен выбирать из своей среды самых достойных людей и отправлять их в Иерусалим, для того, чтобы они присутствовали в Храме при принесении общественных жертвоприношений. Этих людей и называли аншей маамад - люди, которые стоят, то есть - присутствуют при осуществлении процедуры ритуального жертвоприношения Корбан Тамаад, после которого приносят своим соплеменникам части ритуальной жертвы, как символ сошедшей на Израиль и все населяющие его народы, Божественной благодати).
  И все эти отрезанные части жертвенного животного, эти двенадцать аншей маамад, понесут старейшинам своих племен, символизируя тем - самым, единение всех двенадцати колен Израилевых, собранных их царем Соломоном под благодатной сенью единого Иерусалимского Храма.А пока первосвященник Эвьятар, по праву избранного для принесения общественного жертвоприношения коэн, делает знак прислуживающим ему левитам, и они связывают ягненку переднюю ногу с задней, а его маленькую, кудрявую головку обращают при этом на юг, а жалостно блеящую мордочку поворачивают на запад, как того требует Устная Тора.
  Заколающий его коэн, которым сегодня был торжественно выбран Эвьятар, стоит с восточной стороны от жертвенного агнца, обращаясь при этом лицом на запад и мысленно воззвав к Господу, делает быстрый надрез на шее у ягненка, перехватив ему отточенным и освященным жертвенным ножом, сразу и обе артерии и дыхательное горло. При этом, один из прислуживающих левитов, немедленно подставляет под перерезанное горло ягненка, золотую чашу для сбора жертвенной крови, которую чуть позже первосвященник Эвьятар торжественно выплеснет на угли жертвенника.
  Второй прислуживающий первосвященнику левит, снимающийс ритуальной жертвы кожу, не ломает задней ноги ягненка, но протыкает ему крюком колено и подвешивает за сухожилье, снимая при этом с тушки кожу до груди. Дойдя в снятии шкуры до груди, он уступает свое место первосвященнику Эвьятару и тот своим острым ножом легко и быстро отрезает ягненку голову, передавая ее тому из аншей маамад, кому по сегодняшнему жребию выпалоунести эту голову своим соплеменникам. Затем первосвященник Эвьятар отрезает жертвенному агнцу обе голени и передавает их следующему аншей маамад, которому выпала честь доставить эту часть жертвенного животного своему племени. После этого, верховный коэн отходит от жертвенной тушки, ожидая пока прислуживающий ему левит, закончит снятие с ягненка кожи, и как только тот сдирает ее с тушки целиком, Эвьятар снова подходит к ней, вырезает и разрывает надвое сердце, выпускаяиз него застоявшуюся там кровь, затем отрезает у тушки передние ноги, и передавает их тому из аншей маамад, кому они выпали сегодня на долю.
  После чего, первосвященник Эвьятар переходит к правой задней ноге тушки жертвенного агнца, отрезая ее и передавая тому из аншей маамад, кому она выпала, а с нею и оба яичка, затем он разрываетруками всю тушку пополам и вот она уже вся оказывается перед ним открытой и распластанной. Эвьятар берет из рук прислуживающего ему левита тук, и кладет его на место отрезанной головы, поверх тушки, а затем, вырезаетиз нее внутренности и передает их левиту, для того, чтобы он их обмыл в медном тазу, стоящем подле жертвенника.
  И вот Эвьятар снова берется за свой нож, и отделяет обмытое легкое от печени и палец печени от печени, но не сдвигает их при этом с места, а прободав грудь, обращается к правой ее внутренней стенке и режет, спускаясь вниз до самого позвоночника, но при этом, не доходя до него, а достигая только двух мягких ребер ягненка, отрезая всю эту часть тушки и передавая ее тому из аншей маамад, кому она выпала по жребию, а печень остается висеть на оставшейся части тушки. Затем, он обращается к шее, и оставляя при ней два ребра с одной стороны и два ребра с другой, отрезает и передавает ее тому, кому она выпала на долю, а дыхательное горло, сердце и легкие при этом, остаются висеть на ней.
  После этого, он обращается к левой стенке грудины агнца, и оставлял при ней два мягких ребра сверху и два мягких ребра снизу и ровно столько же оставляя у другой ее стенки, отрезает эту часть тушки и передавает тому из аншей маамад, кому она выпала на долю, а позвоночник и селезенка, при этом, остаются висеть на ней.Наконец, первосвященник Эвьятар обращается к хвосту: он отрезает его и передает тому из "стоящих людей", кому он выпал на долю, а курдюк, палец печени и обе почки агнца заворачивает в чистый холст и отдает вместе с ним. Затем,он берет левую заднюю ногу ягненка и отдает ее тому, кому она выпала на долю.
  Теперь оказывается, что все участники этого жертвоприношения - все двеннадцать аншей маамад, стоят рядом с первосвященником Эвьятаром с отрезанными членами жертвенного агнца в руках. При этом первый из них - стоит с головой и задней ногой: голова покоится в его правой руке, нос обращен к верхней части руки, а рога - между пальцами, место зареза - наверху и тук над ним, а правая задняя нога в его левой руке с местом кожи наружи. Второй аншей маамад, с двумя передними ногами: правая в его правой руке, а левая в его левой, и их место кожи снаружи. Третий - с хвостом и другой ногой: хвост в его правой руке, курдюк свешивается между его пальцами, а палец печени и две почки с ним, а левая задняя нога покоятся в его левой руке. И все остальные девять "присутствующих людей" тоже держат в руках части жертвенного агнца, выпавших им согласно жребию, так как того требует Устная Тора.
  И тогда первосвященник Эвьятар, воззвав к Всевышнему, но не произнося вслух Его имени, что ему дозволенно будет сделать сегодня лишь в Святая Святых Храма, отпускает с миром и благодатью всю дюжину аншей маамад к своим племенам, и нет сейчас над всеми коленами Израилевыми власти выше и сильнее, нежели у него - израильского коэна, выбранного первосвященником для службы в Иерусалимском Храме в самый значительный из всех праздников - Йиом Киппур!
  ...Эвьятар, еще не до конца пробудившись от своего чудесного и красивого сна, открыл глаза и обнаружил почтительно стоявшего у изголовья его ложа, хозяина дома - старика Елеазара. И бывшему первосвященнику Израильского царства Эвьятару, вовсе не нужно было быть пророком и уметь читать в людских сердцах для того, чтобы с первого взгляда на старика понять, что тот принес ему горестную весть. Хозяин дома лишь подтвердил это предположение беглого коэна, едва только открыв свой рот:
  - Я скорблю вместе с тобой, почтенный левит Нафан, но твоя пелегеш...та женщина по имени Нехама, что вчера на закате пришла вместе с тобой в мой дом...
  - Говори быстрее, старик: где моя пелегеш, и что с ней сталось?!
  Не выдержав, возвысил голос на хозяина дома Эвьятар, и Елеазар, вздрогнув от его повелительного голоса, так не вязавшегося с образом нищего, странствующего левита, торопливо залопотал:
  - Твоя пелегеш Нехама, находится в людских покоях моего дома, но она...мертва. Прости меня, почтенный левит Нафан за то, что мой дом не смог предоставить для тебя надежного крова и вместо блаженного отдохновения, принес тебе такое страшное горе. Я невыразимо скорблю вместе с тобой, дорогой Нафан, и мои слуги непременно помогут тебе с похоронами твоей...
  - Веди меня к ней, старик - я должен попрощаться с моей любимой наложницей Нехамой, до ее погребения!
  Требовательным голосом, заявил Эвьятар, перебив хозяина дома на середине фразыи одновременно с этим, рывком поднимаясь со своего ложа,при сэтом тарик Елеазар, мелко закивав своей седой головой ему в ответ и потряхивая своей седой бородой в такт шагам, засеменил впереди него в левое крыло своего дома.Едва только они вошли в левое крыло, как из людских покоев со сдавленными рыданиями выскочила дочь хозяина дома Лея в надорванных в знак траура одеждах, и не глядя ни на отца, ни на его гостя, бросилась мимо них прочь. И Эвьятар, на несколько мгновений замерев на пороге комнаты и глубоко вздохнув так, словно набираясь решимости, шагнул в покои, где на погребальных носилках, обмытая и завернутая в белый саван, лежала его мертвая пелегеш, подготовленная слугами для погребения.
  ...его никто не смел беспокоить, и Эвьятар сидел у изголовья покойной Нехамы, вот уже третий час кряду. Изредка, потряхивая своей седой и окладистой бородой, в дверном проеме гостевых покоев появлялся хозяин дома Елеазар, но поскольку его гость не обращая в его сторону даже взгляда, продолжал сидеть на маленькой подушке подле умершей, то старик тяжело и горестно вздохнув, удалялся прочь. Однако, когда Елеазар в очередной раз заглянув в покои к своему гостю, и по прежнему глубо вздохнув, собрался уже было уйти, странствующий левит, внезапно подняв голову и вперив в него взгляд своих горящих ненавистью глаз, глухо произнес:
  - Сколько у тебя слуг в доме, старик?
  - Для того, чтобы справляться с хозяйством, мне здесь достаточно четверых слуг, почтенный левит, а все остальные - трудятся в поле и на моих виноградниках.
  Торопливо ответил на вопрос своего гостя Елеазар, даже не пытаясь вникнуть в ход мыслей убитого горем потери своей пелегеш, странствующего левита. Однако, тот не замолкнул после заданного вопроса, а продолжил расспрашивать старика дальше:
  - И сколько остальных слуг, сейчас трудятся вне твоего дома, почтенный Елеазар?
  Седобородый старик, прищурил правый глаз, что-то вычисляя в уме и загибая пальцы, и после недолгих подсчетов, ответил своему гостю:
  - Сейчас вне моего дома на виноградниках и в поле, заняты восемь моих слуг, уважаемый левит Нафан.
  - Что ж, видно так было угодно Всевышнему, чтобы моя пелегеш явилась для меня жертвенным агнцем в Праздник Судного Дня, вот и все двенадцать аншей маамад - в сборе!
  Едва слышно пробормотал себе под нос Эвьятар, и тут же устремив на старика требовательный взгляд своих горящих ненавистью глаз, приказал ему:
  - Срочно созывай в дом всех своих слуг, старик! А тем четверым, что сейчас находятся в доме, прикажи сложить во дворе жертвенник, наточить ножи и подготовить чашу для крови и таз для внутренностей так, как это делается во время заклания Корбан Тамаад - жертвенного агнца во время празднования Йиом Киппур.
  И полный недоумения хозяин дома, не посмев перечить своему странному гостю, мелко закивал головой в ответ, и пятясь задом, вышел из покоев, снова оставив Эвьятара наедине с его мертвой пелегеш...
  Елеазар мог бы поклясться даже на Ковчеге Завета, что такого поразительного и жуткого действа, какое сейчас видел он - не видел не только ни один житель маленького города Гивы, но и всего Израильского царства, вместе с его столицей Иерусалимом! Его странный ночной гость, облачившись в праздничные одежды верховного коэна, которые он неизвестно откуда достал, мгновенно преобразился до неузнаваемости, сделавшись, казалось, даже выше ростом, нежели был прежде и даже священный знак коэнов - кошен сейчас необыкновенно ярко горел у него на груди, переливаясь и мерцая бликами жертвенного костра на гранях своих двенадцати драгоценных каменьев.
  По его приказу, слуги Елеазара, вынесли во внутренний двор мертвое тело Нехамы, и странный ночной гость, облаченный в одежды первосвященника Израиля, взрезав ножом саван, в который было завернуто тело его умершей пелегеш, приступил к обряду Корбан Тамаад. И не в силах смотреть на это, равно как и не в силах этому помешать, перепуганный старик, в ужасе вбежал в дом, закрывшись там в своих покоях.
  Когда спустя час, один из слуг кликнул Елеазара во внутренний двор его дома, все уже было кончено: его странный ночной гость, по прежнему облаченный в одежды верховного коэна Храма, только на этот раз уже без своего драгоценного знака кошен на груди, стоял посреди двора с руками, по локоть запачканными остывшей кровью Нехамы. От жарко пылавшего костра, на котором с шипением догорали внутренности выпотрошенного Нафаном тела своей пелегеш, на всю округу тянуло невообразимым чадом и зловонием, от которого у каждого, кто его чувствовал, тут же начинало саднить в горле. А на погребальных носилках, завернутые в куски разодранного и густо пропитанного кровью савана, с прикрепленными к каждому из них драгоценным камнем, вынутом из нагрудного знака кошен сумасшедшего коэна, лежали члены разделанного им на двеннадцать частей тела несчастной Нехамы.
  Шестеро из двенадцати слуг Елеазара, мучаясь желудочной немощью, расползлись по дальним углам внутреннего двора его дома, а еще двое - упав ниц и не в силах встать на недержащие их тела отнявшиеся от страха ноги, сотрясались лежа в беззвучных рыданиях, и только оставшиеся четверо слуг, стояли сбившись в кучу, словно овцы при виде стаи охотящихся на них волков, и отрешенными взглядами смотрели на пылающий посреди внутреннего двора дома, жертвенный костер.
  - Подойди ко мне, почтенный Елеазар!
  Необыкновенно глубоким и проникновенным голосом, промолвил левит Нафан, и старик, не посмев ослушаться своего страшного ночного гостя, зажмурив глаза, шагнул к нему навстречу, словно бы ожидая от него удара в печень, того длинного и окровавленного ножа, который бродячий левит держал в своей опущенной правой руке.
  - Знаешь ли ты, старик, перед кем стоишь сейчас?
  Прогремел откуда-то сверху громовым голосом его странный гость, как только Елеазар на цыпочках приблизился к нему, и не дождавшись от него никакого ответа, сам же ответил на свой вопрос:
  - Я - единственный первосвященник Израильского царства, сохранивший себя в чистоте, а все остальные коэны, служащие ныне в Храме Града Давидова - осквернили себя нечистым и заслуживают сурового наказания - карет (карет - наказание за служение нечистым в Храме - то есть то деяние, за которое преступившему закон коэну, полагалась смертная казнь через разбивание головы, от своих же братьев по священному ремеслу, т.е. других коэнов), вместе со своим царем - вероотступником Соломоном, который вот уже двадцать пять лет, как отступил от Истинной Веры, и попирает Законы Божии, начертанные в Торе и помещенные в Священный Ковчег Завета, прислуживаяпри этом языческому богу Молоху и прочим языческим богам и богиням, и воздвигая в их честь свои мерзкие капища, оскверняющие Божью ЗемлюОбетованную и губя детей Израилевых, ради мерзкого блуда с нечистыми душой и телом иноплеменными язычницами!
  - "И отстранятся от жертв сынов Израиля, и не осквернят они мое святое имя...и умрут за такое, если осквернят его!"
  Нараспев продекламировал он напоследок изречение из Торы, и повергая несчастного Елеазара в совершеннейший шок, неожиданно признался ему, раскрывая свое настоящее имя и происхождение:
  -Да, я и есть тот самый первосвященник Израильского царства Эвьятар, крови которого так жаждет царь Соломон и за которым, вот уже четверть века, безуспешно гоняются по Синайской пустыне все его шпионы и люди первосвященника Садока с главой всех наместников Азарией! Но, сегодня при помощи твоих верных слуг, которые станут моими аншей маамад, и понесут от меня знамение в виде членов Священной жертвы - Корбан Тамид, я соберу "сонм пророков" на котором царь Соломон будет низложен и тогда кончится на Божьей Земле власть Ваала, над многострадальными народами Израиля!Подойди же ко мне, старик и прими из моих рук Святое благословение, в качестве первого агнца из моего стада, пастырем которого я являюсь с сегодняшнего дня!
  Торжественным, и в тоже время необыкновенно грозным голосом, закончил свою речь Эвьятар, и Елеазар, не посмев его ослушаться и струдом сгибая свои ставшие ватными от страха ноги, опустился перед низложенным первосвященником Израиля на колени и тот, сложив руки особым образом, в ритуальном знаке, разрешенном только лишь коэнам, служащим в Иерусалимском Храме, запечатлел свое благословение у него на лбу, кровавыми отпечатками своих ладоней...
  ***
  -Я услышал молитву твою и прошение твое - все, о чем ты просил Меня. Я освятил сей Храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек, и будут отныне очи Мои и сердце Мое там во все дни. И если ты будешь ходить пред лицем Моим, как ходил отец твой Давид, в чистоте сердца и в правоте помыслов, исполняя все, что Я заповедовал тебе, и если будешь ты хранить уставы Мои и законы Мои, то Я поставлю царский престол твой над Израилем вовек, как Я сказал отцу твоему Давиду, говоря: "не прекратится у тебя сидящий на престоле Израилевом".
  Если же ты и сыновья твои отступите от Меня, и не будете соблюдать заповедей Моих и уставов Моих, которые Я дал вам и пойдете и станете служить иным богам и поклоняться им, то Я истреблю весь народ Израиля с лица земли, которую Я дал ему, и Храм, который Я освятил именем Моим, отвергну от лица Моего и будет Израиль посмешищем у всех остальных народов, во веки - веков. И о Храме сем высоком, всякий проходящий мимо его разрушенных стен, ужаснется и свистнет сказав: "За что же Господь поступил так с сим народом, с сею землею, и с сим храмом?" И скажут ему тогда: "За то, что народ сей, вместе с царем его, оставил Господа Бога своего, который вывел отцов их из земли Египетской, и принял других богов и поклонялся им и служили им, иза это навел на них Господь все сииневыразимые словом бедствия!"
  И снова, вот уже в который раз видит он, как Иерусалимский Храм занимается бурным и неукротимым пламенем, как сотни чужеземных воинов с обнаженными мечами врываясь внутрь, крушат и рушат стены его. И как вместе со стенами Священного Храма, нареченного Господом Богом служить скрепой для двеннадцати колен народа Израилева, рушится и пропадает все Израильское царство, созданное мечом отца его Давида и скрепленное благодатью ниспосланной ему Господом мудрости.
  Не в силах остановить это страшное бедствие, постигшее его самого и весь народ Израиля, царь Соломон мечется на своем царственном ложе и кричит прямо в языки этого жаркого пламени, бушующего над Иерусалимским Храмом:
  - Господи Всеблагой и Всемилостивый! Я всегда был верен заветам Твоим и поступал согласно им, неужели я в чем-то так сильно согрешил пред Тобой, что ты караешь меня и мое царство такой страшной карой?!
  Царь Соломон, наконец проснулся и обнаружил себя лежащим поперек своего царского ложа, на скомканном шелковом покрывале и с перепуганной наложницей Суламифью, безмолвно застывшей у него в ногах.
  - Какая господняя кара так тревожит господина моего? И чем мог согрешить пред Господом царь Израиля, святее которого не знала еще Земля Обетованная?!
  Кротким голосом спросила у него Суламифь, и царь Соломон сразу же сообразил, что свои последние стенания к Господу, он произнес во сне вслух. Не желая что либо объяснять женщине, которая все равно не в состоянии постичь всю глубину его мыслей и переживаний, Соломон вперился в свою наложницу суровым взглядом, заставив ту еще больше сжаться в углу ложа от благоговейного страха, и повелительно бросил ей:
  - Немедля оденься, и скажи моему новому начальнику охраны Ахисару, чтобы он пригласил начальника над всеми наместниками моего царства Азарию и заодно с ним первосвященника Садока, в мою тронную заллу...хотя - нет, пускай они оба немедленно придут сюда, в мою царскую опочивальню. А сама...до самого заката сего дня, не появляйся больше мне на глаза!
  Махнул царь Соломон рукой своей наложнице так, словно бы отгонял от лакомого блюда назойливую муху. И девушка, старательно пряча выступившие у нее на глазах слезы обиды и изо всех сил стараясь не разрыдаться в голос, тут же вскочила с широкого ложа и набросив на себя легкое шелковое покрывало, бросилась прочь из царской опочивальни.
  Спустя час со времени пробуждения царя Соломона, у него в опочивальне состоялся краткий, но очень эмоциальный и драмматичный совет, между его первосвященником Садоком, и главой всех двеннадцати наместников Израиля и Иудеи, Азарией, причем оба государевых мужа Израильского царства, были напряжены и напуганны до крайности, поскольку совет проходил в личной опочивальне царя, и если в тронной залле Соломон позволял себе язвительные насмешки и брань по отношению к своим верным служителям, то в своей опочивальне, он мог запросто ударить любого из них ременным курбашем, который, кстати, сейчас был подле него, зловещей коричневой змеей, свившись на царском ложе, под правой рукой Владыки Израиля.
  - Что доносят наместники из всех двеннадцати пределов моего царства?
  Сурово сдвинув свои густые и кустистые брови, первым делом осведомился у Азарии царь, и тот, не посмев скрывать от Соломона правду, ответил тусклым и слегка подрагивающим голосом:
  - Тревожные вести доходят из всех твоих наместничеств, царь Соломон: во всех двеннадцати пределах Израиля и Иудеи ныне неспокойно, и уже будто бы десять из двеннадцати колен израилевых отложились от тебя, и идут в Гиву Вениаминову для того, чтобы соединившись с сынами Вениаминовыми, восстать против твоей царской власти.
  - И только-то?! Всего лишь десять из двеннадцати колен Израилевых отложились от своего законного богопомазанного царя и идут на Иерусалим для того, чтобы лишить его сначала власти, а потом и головы!А я то, старый дурак, думал что божественное откровение, в котором Господом мне была открыта картина падения моего царства и разрушения построенного мною Иерусалимского Храма, явилась мне по более серьезной причине, нежели восстание десяти из двеннадцати израилевых колен против моей власти, к примеру: из-за того, что обычное женское, началось одновременно у всех трехсот жен и наложниц моего главы над всеми наместниками Азарии, одновременно. Или, скажем, из-за несварения желудка у моего первосвященника, Садока!
  Голос царя Соломона стал подозрительно мягок и вкрадчив и оба царедворца тут же судорожно сжались и попятились прочь от царского ложа, не ожидая для себя ничего хорошего. И не прогадали при этом, потому что не успел еще стихнуть ласковый и вкрадчивый голос царя Соломона, как в воздухе пронзительно просвистел его ременный курбаш и не успевший прикрыть от удара бича лицо глава всех наместников Израиля и Иудеи Азария, охнув отшатнулся назад, а на мощенный мореным дубом пол, из его рассеченной ударом бича щеки, вязко и тягуче закапали капли крови.
  - Как случилось, что ни один из двеннадцати моих наместников не донес мне о волнениях в пределах моего царства и о готовящемся бунте ранее, еще до того, как они начались?!
  Загремел царь Соломон, порывисто вскакивая со своего ложа и в бешенстве полосуя курбашем по подставленной ему спине, все же запоздало отвернувшегося от него главы наместников, Азарии.
  - Ничего не предвещало этого бунта, мой царь, все произошло спонтанно в тот момент, когда к старейшинам всех двеннадцати колен Израилевых, явились посланцы от первосвященника Израильского царства с решением "сонма пророков" о низложении твоей власти, Соломон. Никто из наместников не успел ничего сделать, когда вверенные им тобою народы, решили отложиться от тебя и двинуться на Иерусалим!
  Взвыв от боли, в рассеченной бичом спине, проорал в ответ Азария, и курбаш внезапно замер в руке у царя Соломона, не донеся усыпанный медными шипами ремень, до спины главы всех наместников Израиля и Иудеи.
  - Так выходит, что это ты, Садок, поднял мятеж против моей царской власти?!
  Задыхаясь от бешенства, прохрипел царь Соломон, оборачиваясь к своему первосвященнику и занося над ним свой курбаш.
  - Это не я, мой царь! Я всегда верой и правдой служил тебе и покрывал даже самые тяжкие грехи твои, такие, как например строительство капищ в честь языческих богов - кровожадного Молоха и сластолюбивой Иштар.
  Побледнев, словно полотно, выдавил из себя первосвященник Садок, не посмев однако заслонится от карающего бича царя Соломона, а уж тем более отвернуться от него, по примеру главы всех наместников Азарии.
  - А кто же тогда собрал "сонм пророков"?! Кто, если не первосвященник Израильского царства, мог сотворить подобное?!
  Возразил своему первосвященнику царь Соломон, опустив тем не менее занесенный над его головой курбаш и ожидая от Садока вразумительного ответа.
  - Тот, у кого был символ власти первосвященника Израиля - нагрудный кошен верховного коэна Иерусалимского Храма!
  Спокойно ответил Садок, поднимая на Соломона свой взгляд, преисполненный преданности и всепрощения.
  - И кто же этот, неизвестный никому верховный коэн, который расхаживает по всем пределам моего царства, и возмущает против меня мои народы?!
  Снова возвысил голос до крика царь Соломон, однако на этот раз первосвященник Садок, даже и не подумал опустить перед своим царем взгляд, а спокойным и ровным голосом ответил ему на его вопрос:
  - Это был низложенный тобой первосвященник Эвьятар, мой царь! Именно он прислал старейшинам всех двеннадцати колен Израилевых, вместо жертвенных даров Корбан Тамаад - свою пелегеш, рассеченную на двеннадцать частей, и приложил к каждой из них по драгоценному камню, выломанного из своего нагрудного знака - кошена. А люди, принесшие старейшинам племен эти страшные дары, заявили от имени первосвященника Израиля о том, что дескать царь Соломон отпал от Истинной Веры и начал открыто поклоняться богу Молоху, принося ему человеческие жертвы. И его личная стража Крети и Плети, якобы теперь хватает на улицах израильских городов, порядочных и богобоязненных израильтянок и режет их на куски, принося в жертву кровожадному языческому богу, по приказу своего царя.
  В мгновенно воцарившейся в царской опочивальне после этих слов гробовой тишине, необыкновенно громко прозвучал стук выпавшего из руки Соломона на пол, ременного курбаша. А сам царь, покачиваясь, словно пьяный, с трудом дошел до своего ложа и в полнейшем бессилии опустился на него.
  - А ведь этот подлый пес Бнаягу, клялся мне в том, что он лично настиг Эвьятара в пустыне, и отрезал ему голову. И даже приволок мне в доказательство своих слов, кусок какой-то тухлятины! Именно за этот "подвиг" я тогда и возвысил его из простых сотников, до начальника своей личной гвардии, хотя надо было отсечь голову ему самому и выставить ее напоказ напротив мусорных ворот Иерусалима.
  Морщась, словно от сильной зубной боли, задумчиво произнес царь Соломон, и подняв на своих царедворцев свой печальный взгляд, наконец вымолвил:
  - Ну, и что же вы оба стоите передо мной истуканами?! Немедля зовите сюда командующего моими войсками - Ванею, или может быть вы хотите вслед за сынами Вениаминовыми, и остальными десятью коленами Израилевыми, тоже отложиться от меня и присягнуть на верность моему врагу Эвьятару, как новому царю Израиля и Иудеи?!
  Оба царедворца, даже попятились от слов Соломона и принялись торопливо заверять своего царя в верности и преданности ему, на что тот только горько усмехнулся в ответ:
  - А куда вы оба теперь денетесь от меня? Ведь это ты, Садок в свое время занял место первосвященника Эвьятара, обвинив его во грехе служения нечистым в Иерусалимском Храме, собрав с моего на то дозволения "сонм пророков", и осудив его на смертный карен (казнь) через побивание камнями! А разве не ты, Азария, рассылал всем моим наместникам приказы от моего имени - не предоставлять Эвьятару крова и пищи, согласно его положения левита, дабы он влачил нищенское существование в пустыне, питаясь там падалью и отбросами?! Поэтому, явившись в Иерусалим с войском, Эвьятар с еще большим наслаждением, сдерет живьем шкуру с каждого из вас, прежде чем проделать это со мной. И для вас отныне есть только два пути - либо вместе со мной к победе над Эвьятаром и всеми моими врагами, либо...в могилу!
  ***
  Длинная колонна израильской пехоты, вытянувшись толстой черной змеей по Синайской пустыне, старательно взбила ногами пыль, петляя между песчаными барханами. И несмотря на то, что воины прошли по пустыне маршем всего лишь какой-то жалкий парасанг, каждый из них уже был вымотан до крайности невыносимым пустынным зноем и хрустящим на зубах мелким песком, поднятым в воздух сотнями пар ног, обутых в кожаные сандалии.
  Где-то в отдалении, за барханами, маячили беговые одногорбые верблюды и редкая конница, которую командующий армией царя Соломона, генерал Ванея, решил использовать в качестве разведывательного авнгарда и выслал ее вперед, к самой Гиве. Основные же силы своей армии, командующий Ванея решил не делить на марше на авангардный, основной и арьергардный отряды, а гнал их вперед общей кучей, словно стадо овец. Да, по сути дела, после пройденной в такую жару половины парасанга, большинство солдат - таковыми и являлись! Ибо, никому из них, старательно месивших сейчас горячую пыль узкой караванной тропы, не было ровно никакого дела до того, что за соседним холмом их может ждать враг, и одна лишь только мысль всецело занимала трещавшие от невыносимого зноя головы солдат царя Соломона: остановиться, хотя бы на несколько секунд и сделать глоток - другой теплой и протухшей воды из походного меха, привешанного у них сзади к ремню и растиравшего им на марше ляжки.
  Однако, сотники не давали воинам ни минуты покоя, гоня свои колонны вперед форсированным маршем, и свирепые десятники, сами невыносимо страдая от зноя и жажды, срывали злость на своих солдатах, матеря их и даже временами пытаясь достать на ходу тупым концом копейного древка по затылку, когда кто нибудь из них срывал с головы свой шлем, пытаясь таким образом, хоть немного и ненадолго, остудить свои несчастные мозги, сваренные солнцем вкрутуюв этой раскаленной бронзовой кастрюле!
  Именно так и сделал в очередной раз некий молодой воин, идущий в самом центре пешего строяи воспользовавшись тем, что его десятник, марширующий справа от колонны, остановился для того, чтобы подтянутьпод коленом ремни своих кожаных сандалий. Сорвав с головы свой шлем заодно с мокрым от пота матерчатым подшлемником, парень с наслаждением подставил свой лоб, покрытый словно мучнистой росой, кристалликами высохшего на коже соленого пота, под струю горячего ветра, который воспринимался сейчас его разгоряченной кожей, словно дуновение прохладного морского бриза.
  - Не дразнил бы ты нашего десятника, Лев. Вот огреет он сейчас тебя древком копья, да по затылку - будешь тогда знать как маршировать с непокрытой башкой! Смотри-ка ты, что удумал: даже подшлемник - и тот снял!
  Проворчал, глядя на вконец распоясавшегося парня, его старший и гораздо более опытный товарищ - сосед справа по строю, который ни разу за весь сегодняшний изнурительный марш по Синайской пустыне, даже не попытался стащить с себя раскаленный на солнце бронзовый шлем по примеру своего юного соседа, нахально пользующегося невниманием уставшего десятника, и снимающего его на ходу, уже в третий раз.
  - А у нашего десятника, Ной, похоже, за годы его службы шлем к голове так прикипел, что уже и не сниметсятеперь с нее, вовсе!
  Со смехом возразил своему старшему товарищу, юноша по имени Лев, продолжая упорно нести шлем, вместе с мокрым тряпичнымподшлемником в руках, и с наслаждением подставляя свой разгоряченный лоб под знойные порывы пустынного хамсина.
  - Вот потому-то он и дожил до своих лет, и даже выбился в десятники, что у него смолоду шлем к голове прикипел, а ладонь к древку копья, понял?!
  Снова недовольно проворчал на безбородого парня, умудренный годами службы ветеран Соломоновой армии Ной, и подумав несколько секунд, добавил еще один весомый аргумент в пользу того, почему нельзя сейчас снимать шлем, нарушая приказ своего десятника:
  - А знаешь ли ты, Лев, насколько искусны в обращении с пращей сыны Вениаминовы, те самые, с которыми нам доведется сразиться может быть уже через час под Гивой?
  - Ну, и насколько же искусны эти пастухи в метании бараньего навоза, дядька Ной?!
  Насмешливо ответил ему Лев, тем не менее заинтересованно поворачивая голову к своему старшему товарищу по пешему строю.
  - А настолько они искусны в метании из пращи, что бросая камень в волос с расстояния в сорок шагов - никогда не промахиваются! Так что одел бы ты свой кова (шлем - с иврита) от греха - подальше, парень, и не испытывал больше судьбу!
  Еще раз настоятельно посоветовал своему юному товарищу, ветеран Ной, на что тот только улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой и найдя глазами своего десятника, уныло и не в ногу тащившегося справа от строя их пешей колонны, и убедившись в том, что тот не смотрит в его сторону, скорчил в его адрес страшную и вместе с тем довольно смешную рожу.
  В следующую секунду за соседним песчаным барханом что-то коротко взвыло - тонко и страшно, и опытный Ной, безошибочно разгадав в этом странном вое, звук раскрученной над головой метателя его боевой пращи, мгновенно втянул голову в плечи. В тот же миг, прямо у него над ухом жалобно вскрикнул горячий воздух, раздираемый на части, вырвавшимся на волю из кармана пращи, гладким и обкатынным речной водою, камнем. И тут же, под звонкий и веселый шлепок по лбу, очень похожий на щелбан, над головой у Лева взметнулось облачко глиняной пыли, и он даже не вскрикнув, медленно и словно бы нехотя, осел сначала на колени, а затем уткнулся своим залитым кровью лицом в горячий песок, нелепо вывернув при этом локти и уронив на землю свое копье.
  А вслед за этим, столь точно выпущенным пристрелочным первым камнем, на колонны марширующей израильской пехоты, обрушился воющий и свистящий град камней, выпущенных из дальнобойных пращ защитниками города Гивы. Как им удалось подобраться настолько близко и незаметно к израильским войскам, по совершенно открытой пустыне, и почему их не заметили высланные генералом Ванеей вперед, конные разъезды - оставалось загадкой. Однако, в первые же минуты завязавшегося сражения, всем стало очевидно, что армия царя Соломона подверглась жестокому избиению, не имея сама возможности ответить своему противнику тем же.
  Вокруг сбившихся в кучу и укрывшихся за своими тяжелыми прямоугольными щитами, израильских пехотных колонн, в эти минуты будто бы кружил огромный рой разъяренных пчел - настолько слитным был гул и свист от сотен раскручиваемых в метательном порыве боевых пращ, и так густо неслись со всех сторон в головы соломоновым солдатам, выпущенные искусными метателями, камни. А командующий войсками царя Соломона, Ванея, в этот момент окруженный верными телохранителями и видя отчаянное положение своих побиваемых камнями пехотных сотен, клял на чем свет стоит всех подряд: от командира своей конницы -Авнэра, ушедшего по его же собственному приказу вместе со всей своей кавалерией далеко вперед - к самым стенам Гивы и надолго застрявшего там, до самого царя Соломона, пославшего свои войска под его Ванеей командованием, на эту братоубийственную бойню!
  - Адоним (мой господин - с иврита), они - повсюду! Их каллаимы (пращники - с иврита) окружили наше войско, словно хищная стая гиен, окружающаяв пустыне больного льва, и мечут камни из своих пращ настолько точно, что уже каждый десятый мой воин валяется на песке мертвым, с проломленным черепом. Только прикажи нам, и мы рассыпав свой строй - немедленно разгоним всю эту нечисть по Синайской пустыне, переколов копьями всех, кого только сможем догнать!
  Запальчиво прокричал командующему израильскими войсками генералу Ванее, подскакавший к нему на гнедом жеребце, командир главных сил Сроэль, все лицо которого было густо залито кровью из широкой раны на рассеченном камнем, лбу. Сам командующий Ванея, в момент начала сражения с вениамитами, будучи немедленно окружен двойным кольцом лучников и копьеносцев, остался совершенно невредим, поскольку вражеские пращники не осмеливались приближаться к нему на дистанцию лучного боя, которая значительно превосходило дистанцию броска из пращи.
  - Нет, Сроэль - даже и не думай!Я не дам тебе сломать строй моих главных сил на виду у неприятеля, ведь отсюда до Гивы осталсявсего лишь какойнибудь жалкий десяток стадий!
  Решительно отмахнулся от своего подчиненного,генерал Ванея и тут же возвысив голос до крика, прорычал на окруживших его порученцев, бывших одновременно еще и личными телохранителями командующего Соломоновых войск:
  - Где носит этого бездельника Авнэра, вместе с его травяными мешками?! Призвать сюда всех моих парашимов (кавалеристов - на иврите), все равно от их разведки нет никакого толку, раз они умудрились прозевать целых несколько тысяч вражеских каллаимов, незаметно вышедших из городанавстречу моим войскам, прямо у них под носом! Вот пускай теперь Авнэр и гоняет по пустыне всю эту вениамитскую сволочь, вместе со своими парашимами и меркавами! (меркава - дословно с иврита переводится, как колесница, таким образом меркавами можно считать возниц, управлявших в бою этими колесницами).
  И словно бы в ответ на его слова, со стороны Гивы показался одинокий всадник, гнавший во весь опор, свою взмыленную лошадь. Вскинувшие, было луки к плечу ношкей-кешеты (лучники - с иврита), тут же опустили их, признав в скакавшем одного из сотников - парашимов Авнэра. Доскакав до окруженного лучниками и копьеносцамигенерала Ванеи, всадник круто осадил храпящую и брыкающуюся под ним от возбуждения лошадь, и прокричал своему командующему:
  - Адоним, начальник всех твоих парашимов и меркавов - Авнэр послал меня к тебе сказать, что мы попали под Гивой в засаду: больше тысячи вражеских всадников, выскочили из-за холмов и напав на нас, связали боем под стенами города. Авнэр просил передать, что разделается с вениамитами за час и тут же поспешит к тебе на помощь!
  - И что же, весь этот час он предлагает мне спокойно смотреть на то, как их проклятые каллаимы избивают камнями моих верных солдат?! Да, если я простою вот так, под градом камней вениамитов на месте весь этот час, то в строю моих иш-раглимов (пехотинцев - с иврита), будет убит не то, что каждый десятый, но уже и каждый третий воин!
  В запальчивости рявкнул ему в ответ генерал Ванея, и обращаясь к командиру своих главных сил Сроэлю, приказал:
  - Пусть авангард моего войска под началом Ариэля, останется на месте, сохраняя боевой строй, а ты раздели свои главные силы по тысяче солдат, и пусть они рассыпав свой строй, ударят по всем четырем направлениям, уничтожив всех вениамитских каллаимов, после чего снова смыкаются в боевые порядки и движутся развернутым строем к Гиве. Я же, вместе с оставшимся на месте войском, нагоню вас под стенами города и там же к нам присоединятся всадники Авнэра. Вперед, мой доблестный Сроэль!
  И суровый военначальник, молча кивнув командующему Ванее, развернул своего коня и помчался к сомкнутым в плотные походные шеренги, главным силам соломоновой армии, нещадно избиваемой со всех сторон камнями из пращ.
  Со времени начала битвы, израильтяне поменяли тактику: сотники перестроили свои сотни из походных колонн в боевые порядки и каждый такой отряд пытался действовать на поле боя автономно. Эта автономность заключалась в том, что крайние воины плотно сомкнутых пехотных фаланг, присели на одно колено, полностью укрывшись за своими тяжелыми прямоугольными щитами, а заодно и прикрыв ими до бедер воинов следующей за ними шеренги. А те в свою очередь, вскинув щиты высоко к плечу, таким образом завершили строительство своеобразной броневой стены, которую не способны были пробить камни, выпущенные вениамитами из своих пращ. И из-за этих колышущихся стен, в появляющихся над барханами и камнями вениамитских пращников, выпускали свои стрелы израильские лучники, редко поражая увертливого и действующего в расыпном строю противника, но, в то же время и не давая ему приблизиться к сомкнутым фалангам израильской пехоты и метать камни из своих пращ, более прицельно.
  Командующий главными силами соломоновой армии Сроэль, в сопровождении своих личных телохранителей, одновременно бывших при нем порученцами как и при командующем Ванее, вихрем домчался от холма, на котором застыл в окружении лучников и копьеносцев генерал Ванея, до своих избиваемых вражескими каллаимами, сомкнутых фаланг. И там, призвав к себе тысячников, Сроэльотдал им приказ командующего войсками, который только что привез от Ванеи.
  Потребовалось ровно одна минута, чтобы этот приказ командующего начал действовать, и началось все с громогласных команд сотников, прозвучавших над сомкнутыми рядами щитов и колышущейся щеткой копий. А дальше, блистающие на песке своим бронзовым отливом, словно жуки - бронзовки, плотно сомкнутые фаланги орхей цинна ва-ромахов (копейщиков - с иврита) сремительно распустили свои щупальцы насотни и десятки копейщиков, в разные стороны, настигая и безжалостно убивая всех не успевших от них убежать вениамитских каллаимов, притаившихся за барханами.
  - Это тебе за Лева, вениамитская тварь!
  Отчаянно ревел иерусалимский копьеносец Ной, настигая в пустыне очередного вражеского каллаима и одним мощным ударом своего длинного тяжелого копья, пронзая его насквозь, вместе с легким кожаным панцирем, лишь кое где по груди, общитого медными бляхами. Вениамит, получивший смертельный удар копья в спину, страшно взвыл, и тут же рухнул сначала на колени, а потом неловко завалился на бок, содрагаясь в агонии всем телом и сломав при этом Ною древко копья, часть которого, вместе со стальным наконечником, осталась торчать в развороченной падением, смертельной ране.
  В этот момент, еще один убегавший по пустыне каллаим, вдруг обернулся и быстрым, едва уловимым движением зарядив свою пращу гладким камнем, вынутым из холщовой сумы у бедра, принялся раскручивать ее у себя над головой, а преследовавший его Ной, снова услышал тот самый визгливый звук, бешенно вращающейся над головой у каллаима ременной петли, с которой в любое мгновение готов был сорваться гладкий и тяжелый речной камень - голыш.
  Иерусалимский копьеносец Ной, еще в самом начале преследования, бросивший свой тяжелый щит, мешавший ему на бегу, и теперь оставшийся совершенно беззащитным перед своим врагом, вооруженным дальнобойной пращей, заметив манипуляции вражеского каллаима, замедлил бег, а потом и вовсе остановился, напряженно следя за мельтешащим над головой своего врага, маревом бешенно раскрученной пращи.
  - Судя по тому, как легко ты обращаешься со своимтяжелым боевым ромахом (копьем - с иврита), ты - либо нафталиец, либо муж из колена Гадова, я угадал?!
  Сквозь гул и визг раскрученной у него над головой пращи, прокричал ему вражеский каллаим, и Ной сразу же сообразил, что вениамит таким образом пытается отвлечь его внимание для того, чтобы нанести неожиданный и от того - еще более неотразимый для него удар. Не отвечая на вопрос своего врага, Ной, впившись взглядом в кисть его поднятой над головой руки, пытался не пропустить тот момент, когда венниамитский каллаим,наконец-то отпустит один конец своей пращи, метнув в него камень, и одновременно с этим короткими шагами перемещался влево от вениамита, постепенно и незаметно разворачивая своего врага лицом против солнца.
  Положение Ноя усугублялось еще и тем, что в самом начале битвы он потерял один глаз, выбитый камнем из пращи и теперь висевший размазанным у него по щеке, грязным комком сукровицы. Заметивший это вениамит, принялся издеваться над своим врагом, пытаясь вывести его из себя и спровоцировать на необдуманную атаку:
  - Стой и не шевелись ва-ромах, а то я не попаду тебе во второй глаз и ты еще, чего - доброго увидишь как я сделаю с тобой...
  Не договорив начатую фразу до конца, для того чтобы сбить своего врага с толку, вениамитский каллаим внезапно метнул в Ноя камень, действительно целясь ему в голову, а возможно даже, как он ему и обещал - в его уцелевший левый глаз. Икопьеносец Ной, лишь по счастливой случайности, да ещев силу своей опытности, уловив момент смертельного броска, стремительно припал на одно колено, услышав как выпущенный из пращи со страшной силой снаряд, со свистом пронесся у него над головой. А затем,вырвав из ножен свой боевой остро отточенный херев (меч на иврите) и испустив для устрашения врага яростный боевой клич, стремительно бросился на вениамита.
  Не ожидавший от себя столь досадного промаха вениамитский каллаим, который был абсолютно уверен в том, что он не промахнется в своего врага, и даже если не убьет его с первого выпущенного в него камня, то по крайней мере оглушит и обездвижит его настолько, что потом сможет не рискуя ничем, спокойно подойти к нему поближе и добить своего врага ударом кинжала, теперь опешил настолько, что упустил несколько драгоценных секунд, для того, чтобы обратиться в бегство и пользуясь отсутствием у него тяжелых доспеховтаких, как у своего противника, оторваться от него на достаточное расстояние и снова зарядив камнем свою пращу, повторить бросок.
  Побледнев, вениамит принялся трясущимися от страха и волнения руками, шарить в своей холщовой сумке, пытаясь нащупать и вытащить из нее камень для пращи ипри этом не спуская со своего врага глаз. Однако, Ной несся на него с такой стремительностью, и таким яростным и громким был его вопль, что вениамитский каллаим в конце - концов, не выдержав дикого морального напряжения, бросил свою пращу на песок и развернувшись, бросился бежать от него прочь. Но, спасаться бегством было уже поздно и Ной, нагнав своего врага через несколько десятков шагов, легко сбил его с ног ловкой подсечкой, и разом погружая ему в спину свой острый херев, едва ли не по самую рукоять, проорал в запальчивости:
  - А это тебе, за мой выбитый глаз, трусливый вениаминов шакал!
  Не успокоившись на этом, он принялся остервенело рубить мечом еще дергавшееся в смертельной агонии тело своего врага, выкрикивая в его адрес самые жуткие и грязные ругательства, которые он только знал так, будто бы для изрубленного и окровавленного трупа, они еще могли иметь хоть какое-то значение. Наконец, запыхавшись и устав от своей ужасной работы, Ной остановился, отошел от поверженного им врага и переводя дыхание, уселся на большой плоский камень, бездумно глядя на то, как по темным долам его херева стекают и тяжело срываются с острия, падая на горячий песок, густые капли крови только что убитого им вениамитского каллаима.
  Вокруг него, по всей пустыне, насколько хватало глаз, рассыпались разрозненные сотни израильских солдат, из главных сил Соломонова войска, преследующие бегущего неприятеля и при этом, редко где сохранив хотя бы отдаленное подобие своего изначального пешего строя. А чаще всего, оторвавшись от своих товарищей по строю в азарте преследования врага, на несколько десятков шагов, а то и на целый хет (Египетский хет, или сенус равнялся 25 оргиям и составлял 52,35 метра) и с каждой минутой удаляющиеся все дальше и дальше от застывшего на караванной тропе, в четком боевом строю авангарда своей армии.
  И даже опытные израильские сотники, забыв о своем основном предназначении - руководить своими воинами на поле боя, увлеченно гонялись по пустыне, за разбегающимися от них в ужасе вениамитскими каллаимами, схватываясь с ними в коротких и злых, но от того наполненных особым драмматизмом, смертельных поединках. И под радостные подбадривающие вопли своих солдат, рубили мечами и кололи копьями, практически полностью безоружных перед ними, вражеских пращников, у многих из которых не было при себе даже кинжалов, а одни лишь только короткие кривые ножи - сики, какими очень удобно было перерезать горло барану, но нечего было даже и надеяться справиться с вооруженным длинным мечом, или копьем, противником!
  Битва была закончена, враг - разбит и рассеян по всей пустыне на целый парасанг вокруг и город Гива ныне лежал перед соломоновыми войсками беззащитный и готовый к разграблению и насилию, словно упившаяся вином до беспамятства зона (проститутка - с иврита), принимающая с покорностью и без разбора всех мужчин подряд. И несмотря на то, что иерусалимский копьеносец Ной лишился в этой битве одного глаза, его отнюдь не терзала жалость к себе и уныние от своей нынешней частичной неполноценности. Вместо этого он чувствовал в своей душе тот особый подъем, какой наступает у любого солдата - победителя, когда перед ним открываются ворота взятого его армией вражеского города. И тогда уже ни один военначальник, да что там военначальник - даже сам Израильский царь Соломон, теперь не вправе запретить воинам своей победоносоной армии грабить и насиловать побежденных и сдавшихся на их милость врагов, ибо это право - священно испокон веку у всех народов и во всех армиях мира!
  И нынче, в поверженномСоломоновой армией венниаминовом городе Гиве, иерусалимский копьеносец Ной расчитывал сполна расчитаться с проклятыми вениамитами за свой утраченный в этой битве глаз. Ему - многоопытному и отважному израильскому воину, прошедшему за свою жизнь множество битв, было хорошо известно то, что порой ценность трофеев, взятых в покоренном войсками городе, была ничтожно мала по сравнению с той добычей, которая досталась воинам на поле боя, будучи снятой в виде дорогих доспехов и оружия, с поверженных во прах врагов. Поскольку иной херев, выкованный из прочной стали, ценой своей превосходил целую сотню рабов!
  Однако, на этот раз о том чтобы поживиться дорогим оружием и ценными доспехами на поле боя - нечего было даже и думать, поскольку против них выступало вовсе не регулярное войско соседнего царства, а всего - навсего, нищее племя одного из израилевых колен, которое отродясь не владело никакими богатствами, кроме этого клочка пустыни, на котором некогда, первый израильский царь Саул, выстроил себе город, назвав его Гивой. А потому, все трофеи, которые по праву полагались иерусалимскому копьеносцу Ною за его выбитый в бою глаз, теперь находились и ждали его по ту сторону городской стены.
  Снова будоражимый волнами накатывающей на него ярости, одновременно с терзавшим его возбуждением, широко раздувая при этом ноздри своего крупного горбатого носа и сжимая мозолистой ладонью рукоять своего окровавленного меча, Ной в фантазиях своих уже овладевал покорными и насмерть перепуганными девами города Гивы, которые не посмев перечить ему - воину победителю, послушно снимали с себя все свои одежды и покорно ложились раздвигая перед ним ноги там, где он им прикажет. Тем - самым острым херевом, рукоять которого сжимал он сейчас в своей руке, и на котором еще не доконца запеклась кровь убитого им врага, Ной в мыслях своих яростно рубил безоружных ремесленников и торговцев, наслаждаясь их предсмертными хрипами и воплями. А в валявшуюся подле его ног холщовую сумку для метательных камней, которая слетела на бегу с удиравшего от него венниамитского каллаима, он щедрыми горстями набивал золото и серебро, которого он непременно возьмет в покоренной Соломоновой армией Гиве столько, сколько сможет с собой унести!
  И для осуществления своих неуемных фантазий, Ною нужно было всего лишь подняться с этого камня, на котором он сидел и соединившись с остальными своими товарищами, дойти до города Гивы, который лежал всего-то в четверти парасанга к северу отсюда.
  - Жалко бедняга Лев не увидит всего этого и не почувствует себя победителем и покорителем целого вражеского города. Ну, ничего - я погуляю в Гиве за нас обоих и одним своим глазом нагляжусь на все, чего ему не довелось увидеть своими двумя!
  Пробормотал иерусалимский копьеносец Ной, поднимаясь с плоского камня на котором он сидел и оглядываясь назад, туда где в трех стадиях от этого места, на караванной тропе, застыл в четком строю фаланги авангард их войска.
  В следующую секунду, бывалый воин от неожиданности даже выронил из своей натруженной ладониверный отточенный херев, не раз уже спасавший ему жизнь в бою, поскольку то, что он увидел там, за спиной - совершенно не вязалось с тем чувством бурного победного ликования, царившего сейчас у него в душе. Ибо в трех стадиях от него, кипела жестокая и кровавая сеча: окруженный со всех сторон вражескими войсками авангард их войска, отчаянно дрался и умирал прямо у него на глазах, поскольку окружившие Соломоновых воинов вениамиты, превосходили их числом как минимум втрое и были исполненны такой решимостью и яростью, что шансов вырваться из этого смертельного кольца, сжимавшегося вокруг них все плотнее, у иерусалимских копьеносцев не было вовсе.
  Причем, даже отсюда, с расстония в несколько стадий, Ною было прекрасно видно, что на авангард их армии напал вовсе не вооруженный пращами разношерстный сброд горожан, не имевший на себе даже доспехов, а тяжеловооруженная и закованная в стальные и медные доспехи, неприятельская пехота. Он хорошо видел отсюда частый пересверк длинных и прямых мечей - херевов в руках своих врагов, их длинные тяжелые копья - ромахи, вздымающиеся над вражеским строем, словно лес и непробиваемую для стрел стену из огромных прямоугольных щитов, вздымаемых врагами в едином наступательном порыве.
  И уже не раз за свою наполненную битвами и походами жизнь, видевший подобные сцены Ной, совершенно точно уловил тот миг, когда враги наконец сокрушили израильский строй, и принялись остервенело добивать мечущихся в панике Соломоновых воинов. Отсюда, ему было прекрасно видно, как четкие шеренги вениамитов, накатываются на обезумевшую от страха толпу, в которую превратился авангард отборных иерусалимских войск, словно деревянная скалка, раскатывающая пресное тесто для мацы. Как сверкают на солнце их мечи, и как под взмахами этих мечей уже даже не десятками, а сотнями падают замертво его боевые товарищи.
  И тогда бывалый и закаленный в боях иерусалимский копьеносец Ной сделал то, что подсказывало ему его здравое, и уже давно лишенное всяческих юношеских иллюзий сознание: он развернулся и нещадя своего дыхания и натруженных в походе ног, побежал по Синайской пустыне, прочь от этого проклятого венниамитского города...
  ***
  "И это пройдет!" Кажется так было начертано на оборотной стороне перстня власти, который некогда царь Соломон подарил своему сыну Навуходоносору в своем Иерусалимском дворце в знак признания того своим единственным наследником и в тайне уже готовя ему смертельную западню по другую сторону Синайской пустыни. Вместе с тем, в справедливости начертанной на перстне власти истины, Владыка Израиля и Иудеи уже успел сполна убедиться, поскольку тот страшный ночной кошмар, который еженочно мучал его еще со времениприема им вавилонского посольствацаревича Навуходоносора в Иерусалиме и казавшийся ему тогда бесконечной пыткой, теперь сменился изнуряющей бессонницей, которая была во сто крат хуже того застарелого кошмара!
  Эта бессонница терзала израильского царя, словно пустынный суховей - хамсин, мучает и лишает сил несчастного путника, застав его посреди знойной Синайской пустыни. И вот, всего лишь по прошествии одного года со дня вступления его родного сына Навуходоносора в Иерусалим, царь Соломон начал вспоминать о тех блаженных временах и своем навязчивом кошмаре, едва ли не с упоением и ностальгией! Ибо ничего больше не радовало и не манило Владыку Израиля так, как вожделенный покой и тихая старческая дремота над свитком Мудрой Торы, или блаженное отдохновение в пылких и страстных объятиях его юной наложницы Суламифи.
  А причиной тому была страшная, междуусобная война, которая стремительно, словно лесной пожар, расползалась по Божьей Земле.И все двеннадцать колен израилевых, некогда объединенных и примиренныхмежду собой единой благодатью Божьего Храма, теперь словно сорвавшиеся с цепи и вконец одичавшие псы, грызли друг другу глотки по всей Земле Обетованной. И если израильскогоцаря Соломона, эта война лишила всего лишь сна и покоя, то тысячи сынов израилевых успели уже за это время лишиться живота своего, навеки упокоившись вдали от своих домов, и ожидавших их там жен, детей и своих престарелых родителей.
  Цифры потерь в этой гражданской войне, воистину потрясали воображение израильтян, которые за время правления царя Соломона, вовсе не знали войн: так, за это время в Израиле и Иудее, было почти полностью истреблено мужское семя колена Венниаминова, потеряв в жестоких сражениях под городом Гивой пятьдесят тысяч молодых и полных жизни сынов своих, и сохранивших семя своего древнего рода лишь в тех шестистах мужчинах, укрывшихся от солдат командующего Соломоновыми войсками генерала Ванеи, на скале Риммон. И сорок тысяч мужчин из колен Гада, Иуды, Асира и многих других, уже навеки смежили очи свои, найдя вечный покой от меча, копья, или камня выпущенного из пращи, под стенами израильских и иудейских городов: Массифы, Иависа или Силома.
  И царь Соломон, бросивший в горнило этой войны даже собственных телохранителей Крети и Плети и теперь мечтавший о любом ночном сне, пусть им даже и станет тот давний ночной кошмар, нынче вздрагивал от каждого ночного шороха, ожидая в любой миг увидеть безжалостного убийцу с кинжалом в руке, на пороге своей царской опочивальни. Именно по этой причинецарь Соломон, оставив неспокойный и близкий к далеко не мирному в эту тяжкую пору Египту свой дворецв Гезере, окончательно переселился со всем своим двором в Иерусалим, охраняя последнюю оставшуюся в Израиле духовную скрепу, которая еще могла вернуть мир на многострадальную Землю Обетованную - сокрытый в Святая Святых Иерусалимского Храма, Ковчег Завета - высшую духовную ценность для всех иудеев, напоминавшую им о том, что они - единый народ и пускай даже и далекие, но все же единокровные братья друг для друга!
  И даже его любимая наложница юная и кроткая смуглянка Суламифь, всем своим сердцем чувствовавшаянеизбывную тревогу, легшую на чело своего царственного господина, теперь казалось завяла, словно пышная роза в преддверии зимних холодов. И страстные ласки ее, некогда распалявшие даже окончательно пресытившуюся сладострастием душу царя Соломона, нынче сыпались на его покрытый морщинами от тяжких дум лоб, словно увядшие розовые лепестки на холодный могильный камень, не в силах ни согреть его, ни воскресить некогда бушевавшие под ним чувства.
  Тяжело вздохнув, Суламифь в очередной раз прильнула к забывшемуся в кратком и тревожном дремотном оцепенении Владыке Израиля и Иудеи и в тот же миг раздавшиеся у них над головой гулкие хлопки птичьих крыльев, заставили их обоих вскочить и прижавшись друг к дружке, испуганно замереть на своем широком ложе. А вбежавший минуту спустя с зажженным факелом в руке, в царскую опочивальню Азария, который теперь, в отсутствие, сгинувшего в дальних Орфейских землях Бнаягу, выполнял роль не только главы всех израильских наместников, но и по совместительству еще и начальника царской охраны, осветил невесть откуда влетевшего в опочивальню крупного рыжего петуха.
  И в царской опочивальне, на несколько секунд, повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь цокотом птичьих когтей по половицам из ливанского кедра, того - самого пернатого нарушителя царского покоя, который теперь, как ни в чем не бывало, расхаживал по царской спальне, тряся своим пышным красным гребнем и подозрительно поглядывая выпуклыми глазами на ее обитателей.
  - Откуда он взялся здесь посреди ночи, этот проклятый петух?!
  Наконец нарушив тягостное молчание, недовольно проворчал царь Соломон,оправившись, наконец, от своего первоначального и довольно постыдного испуга, и теперь злясь на глупую птицу за то, что она стала причиной его минутного позора перед собственной наложницей Суламифью и своим царедворцем Азарией.
  - Я не могу того знать, мой царь! Может быть кто нибудь из твоих воинов, охраняющих дворец, решил поживиться жареной курятиной во время своего ночного караула, да случайно упустил птицу не успев ее зарезать?
  Предположил первое, что пришло ему на ум, глава израильских наместников, чем вызвал новую вспышку ярости царя Соломона:
  - С каких это пор мои личные телохранители Крети и Плети чревоугодничают по ночам, вместо того, чтобы охранять драгоценный покой своего царя?! Сходи и напомни им о моем указе, и о тех сорока ударах бичом для любого нарушителя царского покоя, который действует в Израиле до сих пор, даже несмотря на гуляющую по нему смуту!
  Прорычал на Азарию царь Соломон и перепуганный глава всех наместниковИзраиля и Иудеи,отловивнаконец петуха, расхаживавшего с важным видом по царской опочивальне, с птицей под мышкой задом попятился из нее на выход. А сам царь Соломон, отбросив в сторону глухо звякнувший о кедровые половицы меч, снова в изнеможении вытянулся на своем ложе. Почему-то при виде этого петуха, невесть как влетевшего посреди ночи в его спальню, ему припомнился тот самый пирв его Иерусалимском дворце, на котором его родной сын - Вавилонский царевич Навуходоносор доказывал перед ним и его гостями свои магические способности, а вместе с ними право зваться его сыном и наследником Иудеи.И тогда мысли Владыки Израиля и Иудеи, взбудораженные этим странным ночным происшествием, неумолимо закружились вокруг его сгинувшего год назад в пустыне Рамэлле, его родного сына Навуходоносора:
  "Интересно, как и где сложил ты свою буйную и гордую голову, законный наследник моего царства?! И от чьей руки в конце концов пал: от руки ли пустынного кочевника - амазига, от руки Ассирийского царевича Ашшареда во главе отряда царской гвардии, посланного Владыкой Ассирийского царства Тиглатпалассаром навстречу каравану Навуходоносора, согласно просьбе изложенной в моей тайной к нему депеше, или же все таки от руки моего верного телохранителя Бнаягу, который все же осмелился поднять меч против моего родного сына? И понял ли ты, умирая, кто привел тебя к этой смерти, или же пал будучи свято уверен в случайности всего происходящего?"
  Про себя размышлял царь Соломон, рисуя в своем воображении сцены гибели Вавилонского царевича посреди Синайской пустыни, то от кривого ассирийского меча, то от легкой тростниковой стрелы пустынных кочевников - амазигов, то от кинжала его верного телохранителя Бнаягу. Однако, спустя несколько минут, прежнее дремотное оцепенение начало понемногу снова овладевать царем Соломоном но, в тот самый момент, когда в его утомленном сознании незаметно стерлась граница между явью и сном, в него снова ворвалосьнеестественно громкое хлопаньептичьих крыльев, и очнувшийся от своей дремы Владыка Израиля и Иудеи, возмущенно прорычал в сторону входной двери в свою опочивальню:
  - Стража! Где вы проклятые бездельники? Вот я все же прикажу всыпать каждому из вас не по сорок, а по все пятьдесят ударов ременного курбаша, поперек ваших ленивых,жирных задниц!
  Вбежавший несколько мгновений спустя в царские покои глава всех наместников Азария, снова осветил факеломполированный гладкий пол из ливанского кедра, и в уже следующую секунду истошный визг перепуганной до смерти Суламифи,неприятно резанул слух обоих мужчин, которые ничего не понимая тупо смотрели на пол, где в луже собственной крови бился царапая кедровые половицы своими длинными желтыми когтями, обезглавленный кем-то крупный рыжий петух.
  - Он здесь, во дворце! Приказываю тебе срочно поднять по тревоге весь гарнизон Иерусалима и пусть моиверные воины обшарят каждый зерет (израильский зерет равнялсяполовине локтя и составлял 24 сантиметра) моего Иерусалимского дворца, а найдя - немедленно убьют его прямо на месте!
  Неистово взвыл царь Соломон, вторя своей перепуганной до смерти пелегеш. И несмотря на то, что Владыка Израиля не произнес вслух имени так напугавшего его врага, глава наместников Азария без особого труда догадался о ком идет речь, поскольку слишком свежо еще было у всех Соломоновых царедворцев то знаменитое представление, с публичным обезглавливанием и последующим оживлением петуха, которое устроил во внутреннем дворе Иерусалимского дворца своего родного отца,Вавилонский царевич Навуходоносор, ровно год тому назад.
  - Я все сделаю, как ты мне приказал, мой царь. Но, что если царевич Навуходоносор пришел сюда не один, а со всем своим вавилонским войском? И тогда, сняв всех твоих верных воинов, охраняющих сейчас врата Иерусалима, я тем самым открою их для наших врагов, кем бы они ни были. Может быть будет лучше, если ты сам покинешь свои дворцовые покои и переместишься в Храм на горе Сион, ведь он не такой большой, как твой Иерусалимский дворец, и для его охраны не потребуется такого большого количества воинов, которых в эту тревожную пору в Иерусалиме и так недостаточно?
  Вполне разумно рассудил глава наместников Азария, которого внезапный страх перед неизвестным и необъяснимым, отнюдь не лишил возможности соображать и анализировать текущую ситуацию, как это к сожалению произошло с самим царем Соломоном.
  - Что ты такое несешь, рош-катан несчастный! (с иврита рош-катан дословно переводится как маленькая голова, но подразумевается под этим понятием - идиот) С каких это пор Вавилонский Владыка Набопаласари его армия стала для меня врагом?
  Не совладав с собственным волнением, визгливо заорал на своего главу наместников, царь Соломон, враз уподобившись базарной торговке. Однако, бывалый израильский царедворец, привыкший за четверть векам к неуравновешенным выходкам своего Владыки, остался совершенно невозмутим, и ответил царю Соломону спокойным голосом и не теряя чувства собственного достоинства:
  - С тех самых пор, мой царь, как смута расползлась по Израилю и Иудее, даже самые верные друзья твоего царства - Финикийский царь Хирам, и Вавилонский Владыка Набопаласар, исподтишка точат мечи и готовятся разорвать созданное тобой царство, растащив все скопленные в нем богатсва, по своим дворцам.
  - Хорошо, мой верный слуга Азария, я доверяю тебе самое ценное в Израильском царстве - мою жизнь!
  Важно произнес царь Соломон, мгновенно успокоенный решительным тоном своего царедворца, и отпуская главу своих наместничеств Азарию небрежным жестом унизанной драгоценными перстнями руки. После чего, обернувшись к своей перепуганной наложнице Суламифи, царь Соломон повелительно произнес:
  - А ты, ялда (девочка - с иврита) моя, сейчас же оденься попроще и ступай в помещение для рабов, ибо там среди них тебе будет гораздо легче затеряться от царевича Навуходоносора и его воинов, на случай если он все таки прорвется в Иерусалим вместе с вавилонским войском, и захочет отомстить мне за свою мать царицу Савскую и за свою поруганную честь. Да, и упаси тебя Бог сказать хоть кому нибудь о том, где меня искать, ты поняла меня, моя нежная пелегеш?
  - Да, мой господин - я все поняла!
  Пролепетала ему в ответ Суламифь, торопливо одеваясь и подчиняясь приказу царя Соломона, направляясь к дверям царской опочивальни. Однако, остановившись на пороге и бросив на царя свой прощальный и наполненный слезливой нежностью взгляд, девушка едва слышно прошептала ему:
  -Я больше жизни люблю тебя, господин мой, и не предам ни под какими пытками, клянусь тебе в этом!
  И царь Соломон, уже давно привыкший к собачьей привязанности своей юной пелегеш, лишь небрежно отмахнулся от ее признаний, ни на секунду не прекращая своих судорожных сборов. Так и не дождавшись от своего господина ни единого слова на прощание, Суламифь глубоко вздохнув и утирая катившиеся по ее щекам слезы, выскользнула из царской опочивальни, чтобы больше никогда уже не вернуться туда, где она провела столько сладостных и незабываемых мгновений в объятиях величайшего из царей земных...
  ***
  ...спустя три полнолуния, минувших со дня гибели его материцарицы Савской Балкинды, а с неювместе и его невесты Авишаг, царевичаНавуходоносора снова преследовали те же самые ощущения, уже испытанные им однажды на вершине Священной горы Барра - Кух. И этими ощущениями были: необыкновенная зоркость глаз, способных теперь прекрасно видеть в полнейшей темноте, мягкая и пружинистая поступь ног, которые могучими толчками несли вперед его крупное и сильное тело, почти не касаясь при этом земли, нечеловеческая сила, которой налились мускулы его крепких рук и звериная жажда крови, которая снова терзала его, как и в ту ночь на вершине горы Барра - Кух, ставшей могилой для самых дорогих царевичу Навуходоносору людей на земле.
  Упиваясь этой, неожиданно проснувшейся в нем силой и ловкостью, царевич Навуходоносор далеко оторвался от передового разведывательного отряда вавилонских войск, с которыми проник в Иерусалим, попутно вырезав немногочисленную охрану Яффских ворот. И теперь, никем не узнанный и страшный в своей нечеловеческой мощи и ненависти, он крался ко дворцу своего родного отца - царя Соломона, той самой дорогой, которой он покидал этот город с торговым караваном направлявшимся в Сабу, ровно год тому назад. Здесь, у самого притвора внутреннего двора Соломонова дворца, царевич Навуходоносор наконец-то нос к носу столкнулся с двумя царскими телохранителями Крети и Плети, которых выслали охранять все подходы ко дворцу и Навуходоносор, не раздумывая ни секунды, взбешенный яростью и близостью своей праведной мести, немедленно бросился на них.
  И тогда, в ночном застоявшемся воздухе дворцового сада, необыкновенно громко и пугающе лязгнули выбивая из клинков искры, два прямых израильских меча - херева и слегка изогнутый вавилонский меч - хипеш. И хотя против пылающего праведным гневом царевича Навуходоносора, стояли вовсе не зеленые мальчишки, а опытные воины, он легко убил их обоих, одного за другим, еще до того, как к нему на помощь подоспели вавилонские байрумы из авангардного отряда, потерявшие в путанице узких Иерусалимских улиц, своего господина. И когда на эти громкие звуки короткой, но необыкновенно яростной стычки, со всех пределов дворцового комплекса стали сбегаться остальные Соломоновы телохранители Крети и Плети, по одному,а то и целыми группами схватываясь с вавилонянами, царевич Навуходоносор также внезапно оставил своих товарищей по оружию, выйдя из боя и по одному ему известному пути, начал пробираться в тот притвор Иерусалимского дворца, где располагались покои Владыки Израильского царства.
  Сжимая в руке свой окровавленный меч, царевич Навуходоносор,огибая открытое пространство террасы, с каскадом соединенных между собой каналами прудов, бесшумно бежал в направлении левого крыла дворца, где располагались покои царя Соломона, находя в ночи дорогу, словно волк, взявший след раненного оленя. Позади него, в путаннице дворцовых переходов, еще вспыхивали короткие яростные стычки между вавилонскими байрумами и личными Соломоновыми телохранителями Крети и Плети, которых к удивлению царевича Навуходоносора оказалось ничтожно мало, как на территории дворцового комплекса, так и во всем Иерусалиме, вследствии чего город был взятим практически без потерь со стороны вавилонян, которые не применяя никаких стенобитных орудий, просто перелезли через городских стены в районе Яффских и Мусорных ворот и в считанные мгновения вырезав охранявших эти ворота израильтян, открыли их для подошедшей к стенам Иерусалима вавилонской армии.
  По сути, город уже был взят, поскольку те короткие и яростные стычки редких воинов Иерусалимского гарнизона, с передовыми отрядами, втекающей через все городские ворота вавилонской армией, уже не имели ровно никакого стратегического и даже тактического значения. Это были всего лишь жалкие попытки израильтян подороже продать врагу собственные жизни, которые тот щадить отнюдь не собирался. И по мере того, как стихал на улицах Иерусалима отчаянный лязг оружия, вопли раненных и предсмертные хрипы умирающих воинов, один за одним начинали заниматься пламенем дома, обозначая места, в которых уже начался традиционный грабеж и насилие - эти два извечных признака любой покоренной войсками, вражеской твердыни.
  И только одному воину, из всей вавилонской армии, взявшей этой ночью Иерусалим, сейчас не было никакого дела до его богатств, валявшихся сейчас у него прямо под ногами, равно как и до перепуганных юных дев, которые с жалостными криками разбегалисьот воинов в разные стороны. Свой резон, уже не вполне человеческий, владел сейчас царевичем Навуходоносором и даже он сам, пожалуй, не мог до конца объяснитьсамому себе какое из желаний владело им сейчас более всего: мстить и видеть ужас в глазах своего врага, или же убивать и наслаждаться зрелищем его предсмертных мук? Пожалуй, оба этих желания слившись сейчас воедино, толкали Навуходоносора вперед, порой застилая от него ярко освещенные горящими факелами террассы и галлереи Соломонова дворца сплошной багровой пеленой ярости, а иногда - необыкновенно четко вырисовывая перед его глазами самые потаенные уголки дворца своего родного отца, которому он пришел мстить за смерть своей матери.
  Именно благодаря своему обостренному, зверинному чутью, царевич Навуходоносор сначала почувствовал, а потом уже и разглядел прячущуюся в густой тени колонны женщину, закутанную в черное покрывало рабыни. Каково же было его изумление, когда схватив ее за руку и вытащив под неровный свет, чадящих факелов, Навуходоносор узнал в ней Суламифь!
  - Ты?! Это ты - лживая и продажная карва (шлюха - с иврита), по вине которой я совершил свой скорбный поход через пустыню Рамэлле, в котором лишился собственной матери и невесты, навсегда оставив их мертвые тела у подножья горы Барра - Кух!
  Прорычал в мелово - бледное лицо перепуганной девушки царевич Навуходоносор, и видя, что она не узнает его под тяжелым боевым шлемом, с опущенной на лицо широкой бронзовой стрелой, решительно сорвал его с себя и швырнул ей под ноги. И в тот же миг, Суламифь узнала его и в ужасе отшатнулась назад, но царевич Навуходоносор, предупреждая ее движение, снова рывком привлек ее к себе и тут же занес у нее над головой свой меч.
  - Я ждала тебя, мой возлюбленный, мой нареченный жених, почему же ты так долго не возвращался ко мне?!
  Трясущимися губами пролепетала Суламифь первое, что пришло ей на ум, чем вызвала у царевича Навуходоносора взрыв поистине сатанинского смеха, мгновенно перешедшего в какое-то подобие собачьего лая:
  - Ты лучше ответь мне подлая израильская шлюха: кто тебя надоумил сначала соблазнить меня, а затем уговорить отправиться в этот роковой поход к горе Барра - Кух?
  Отсмеявшись, а точнее - отлаявшись, прорычал в бледное лицо Суламифи, царевич Навуходоносор и после короткой паузы, заговорил снова с трудом выплевывая из себя едва понятные слова так, словно бы его язык неожиданно разучился воспроизводить человеческую речь:
  - Ты молчишь, не желая выдавать мне его имени, а ведь я уже давно узнал его от того шелудивого шакала Бнаягу, которому я вырвал сердце на склоне той горы, где погибла моя дорогая мать царица Савская, и где должен был сложить голову я сам!
  И по тому, как вдруг сразу сникла Суламифь, и как на ее посеревшие от бледности, смуглые щеки хлынули обильные слезы, царевич Навуходоносор понял, что оказалсяабсолютно прав в своих подозрениях.
  - Значит ты все знала с самого начала и по приказу моего отца царя Соломона шла соблазнять меня, ведь так?!
  Суламифь, закрыв лицо своими смуглыми руками, которые не утратили свой загар даже несмотря на годы, проведенные не под палящим солнцем виноградников, а в неге соломонова дворца, беззвучно разрыдалась, сотрясаясь своими худыми и еще совсем по девичьи костлявыми плечами.
  - Твои слезы - это оскверненная ложью, подлостью и коварством грязная вода, которая для меня сродни яду, которым ты однажды уже отравила меня, однако, этими слезами, тебе уже никогда не удасться разжалобить меня снова, подлая и коварная тварь! Так что говори мне сейчас же: где царь Соломон, и тогда твоя смерть от моего меча будет быстрой и легкой, а вот он сам - заплатит мне сполна за все мои страдания и за смерть моей матери - царицы Савской! При этом его смерть будет куда как более страшной нежели та, которой умер на склонах горы Барра - Кух его верный пес Бнаягу, несмотря даже на то, что он является моим родным отцом!
  Снова прорычал царевич Навуходоносор, поднимая свой меч и упирая его острие в грудь рыдающей Суламифи. И девушка, вдруг отняв руки от своего залитого слезами лица, и схватившись ими прямо за отточенное лезвие меча, сделала шаг навстречу Навуходоносору, разом погружая клинок себе в грудь почти до половины. Потрясенный на миг ее поступком, Вавилонский принц, опешив, выпустил рукоять меча из своих руки Суламифь с глухим стоном повалилась ему под ноги, обагряя его колени своей кровью, а сам царевич Навуходоносор, в ужасе попятившись назад из темной галлереи, столкнулся на выходе из нее с командиром авангарда вавилонской армии, догнавшим своего царевича только лишь во внутренних чертогах соломонова дворца.
  - Прости царевич, но мои воины потеряли тебя в узких и извилистых улицах Иерусалима, сразу же за Яффскими Вратами, и даже я не поспел за тобой, хотя все время старался не упускать тебя из виду!
  Виновато отдуваясь, произнес вавилонский военначальник, отирая полой своего плаща, кровь с короткого пехотного клинка, судя по обилию которой, вавилонскому тысячнику пришлось убить им на улицах города, по дороге к Соломонову дворцу, не одного и даже не двух защитников Иерусалима.
  - Вакар, нужно обыскать весь дворец, обшарить каждый его закоулок, но найти царя Соломона и немедленно убить его, словно бешенного пса, иначе все наши труды будут напрасны, ведь если он останется жив, то рано или поздно снова объеденит свои враждующие ныне между собой народы, и вышвырнет наши войскавон из Израиля и Иудеи.
  Вместо ответа, приказал вавилонскому тысячнику царевич Навуходоносор, и суровый байрум молча кивнул в знак понимания и подчинения, после чего развернулся и стремглав ринулся с галлереи вниз, попутно собирая своих воинов в ударный разведывательный отряд, который перекликаясь громкими гортанными криками, принялся обшаривать весь дворец царя Соломона. А сам же царевич Навуходоносор, постояв еще с минуту над неподвижно лежавшей на мраморном полу галлереи Суламифью, тяжело вздохнув, молча побрел к разбитому внизу на террассе, но не действующему сейчас, мраморному фонтану.
  Именно здесь, год назад стояли пиршественные столы, ломившиеся от прянных явств и душистых вин, за которыми сидели захмелевшие и сытые царедворцы и гости его отца - царя Соломона, ожидавшие от него - истинного царевича настоящего чуда. И именно отсюда для царевича Навуходоносора начался тот скорбный и полный опасностей путь, который в конце своем привел его сюда же, но уже отнюдь не цветущим юношей, а мрачным и озлобленным на весь свет старцем, с помутившимся от горя и потерь, сознанием. И именно здесь эта скорбная, свитая в тугой клубок лжи, коварства и обмана кровавая нить, должна оборваться для всех тех, кто так старательно ее плел. И ныне, царевич Навуходоносор чувствовал в себе силы еще раз поднять свой меч на близкого и некогда горячо любимого им человека - собственного родного отца, которого он нынче ненавидел с той же страстью, с которой любил его год тому назад.
  Отсутствие привычной тяжести ребристой рукояти его верного меча - хипеша, в ладони, как раз и вывело царевича Навуходоносора из состояния его глубокой задумчивости. Подняв голову, он с некоторым удивлением взглянул на свою пустую ладонь так, словно бы она могла дать ему ответ на этот немой вопрос, и тут же вспомнив все обстоятельства, при которых он утратил свой меч, оставленный им в груди мертвой Суламифи, царевич Навуходоносор сморщился от одной только мысли о необходимости возвращаться за ним на внутреннюю галерею и еще раз смотреть в искаженное смертной мукой лицо той, которую он когда-то так горячо и страстно полюбил и той, которая в конце концов и стала причиной всех его несчастий.
  - Царевич! По твоему приказу я со своими воинами обшарил весь дворец царя Соломона, но кроме рабов в его правом приделе, мы не обнаружили в нем больше ни души - весь Иерусалимский дворец словно вымер, превратившись в склеп!
  Приближаясь к Навуходоносору, еще издали прокричал ему вавилонский тысячник Вакар, возвращаясь из своей разведки.
  - Твои воины, как следует, осмотрели каждый закоулок дворца, Вакар? Ведь царь Соломон - хитер, словно пустынная гиена и у него полно тайных схронов на территории всего дворцового комплекса!
  Очнувшись от своей задумчивости, ответил на доклад Вакара, Вавилонский царевич.
  - Я готов дать на отсечение свою правую руку в том случае, если я не прав и царь Соломон скрывается во дворце, царевич!
  Обиженно тряхнул головой вавилонский тысячник, чем вызвал у Навуходоносора презрительную усмешку:
  - Оставь свою руку при себе, Вакар - она славно послужила мне и Вавилону сегодня! А лучше ответь: где по твоему предположению может сейчас скрываться царь Соломон, если учесть, что сквозь посты обложивших Иерусалим моих войск, он прошмыгнуть не мог, даже переодетый, а умение моего отца превращаться в птиц и зверей это - полная чушь, в которую я не верю! Единственный гад, в которого уже давно превратилась его черная душа - это ядовитый аспид и как раз его я и намереваюсь найти и беспощадно раздавить!
  Побледнев от бешенства, каменно сжал свои побелевшие на костяшках кулаки царевич Навуходоносор, и даже немало повидавший на своем веку бывалый воин Вакар, отпрянул прочь, увидев, как лицо его молодого господина исказила гримаса совсем нечеловеческой ненависти и злобы.
  - Мне кажется, что израильский царь Соломон, вместе со всеми своими приближенными, скрывается в Храме на горе Сион, что возвышается рядом с царским дворцом.
  Осторожно произнес Вакар, и царевич Навуходоносор тут же впившись в него своим горящим, словно у охотящегося волка взглядом, спросил:
  - Почему ты так решил, Вакар?
  - Потому что воины, охранявшие дворец, легко и охотно сдавались твоим байрумам, а вот те, что окружили Храм на горе - держатся до сих пор и предпочитают умереть, но не сложить перед нами оружие, хотя и прекрасно понимают, что они - уже обречены и всякое сопротивление - бесполезно. А это значит, что в Храме находится кто-то или что-то, заставляющее их жертвовать своими жизнями и вдохновляя израильтян на подобный подвиг!
  С готовностью пояснил своему царевичу опытный стратег и Навуходоносор, на этот раз уже с явным любопытством, взглянул ему в глаза:
  - Кто-то или что-то, говоришь?!
  Задумчиво промычал себе под нос Вавилонский царевич, с хрустом почесывая свою некогда черную, как смоль, а нынче густо простеганную сединой и уже наполовину вылезшую, бороду.
  -Что ж, собирай всю свою тысячу в один разящий кулак и немедленно сотри в песок всех защитников Иерусалимского Храма, пусть мои верные байрумы не щадят никого, но упаси их Ашшур тронуть хотя бы волос на голове моего отца - царя Соломона, которого я должен непременно убить сам, покарав его своей собственной рукой, ибо я свято верую в то, что таков был промысел Богини - Матери Иштар, отправившей меня в этот последний мой скорбный поход со склонов горы Барра - Кух, на которой было вырвано сердце моей дорогой матери Балкинды!
  Приказал вавилонскому тысячнику царевич Навуходоносор, решительно поднимаясь с каменного бортика давно пересохшего фонтанаи широкими шагами направляясь вслед за ним к выходу с дворцовой террасы...
  ***
  ...царь Соломон, крадучись, ежесекундно озираясь по сторонами надолго припадая грудью к каждой колонне, появился в самом начале галлереи ведущей на террасу внутреннего двора своего Иерусалимского дворца. И если бы кто-нибудь из царедворцев, или семисот его жен и наложниц, могли видеть сейчас Владыку Израиля и Иудеи, они бы не поверили той метаморфозе, которая произошла с величайшим из смертных всего лишь за каких нибудь несколько часов, минувших после захвата Иерусалима вавилонскими войсками: широкая густая борода, некогда приводившая в священный трепет и благоговение всех без исключения жителей Града Давидова, нынче отсутствовала вовсе, грубо и неумело отхваченная отточенным акинаком, убитого вавилонского байрума, а непригнанные по его рыхлой старческой фигуретяжелые воинские доспехи, невыносимо гнули царя Соломона к земле, заставляя подрагивать подагрические худые колени последнего Израильского царя.
  Миновав уже, большую половину дворцовой галереи, царь Соломон, наконец, немного освоился, свыкшись с чернильной темнотой, в которую был погружен его дворец и уже сам начал верить в то, что во всем дворце нет ни одной живой души, за исключением него самого. И хотя во многих местах анфилады тронных залов, через которую ему пришлось прокрасться практически в полной темноте, не решаясь запалить факел, и здесь на этой галлерее, освещенной скудным светом прячущегося в облаках убогого месяца, во множестве валялись трупы убитых воинов, среди которых преимущественно преобладали его собственные телохранители Крети и Плети, царь Соломон уже успел убедить себя в том, что для него они теперь совершенно не опасны и уже не способны задержать его побег из Иерусалима.
  И в тот момент, когда один из лежавших во прахе трупов, вдруг ожил и протянув свою испачканную в крови руку, схватил царя за лодыжку, Соломон внезапно ослабев от страха в коленях, беспомощно грохнулся навзничь и попытался уползти отсюда прочь. Но раздавшийся у него за спиной слабый женский голос, мгновенно пригвоздил его к месту и заставил резко обернуться. Это не могло быть правдой но, тем не менее, это было именно так: на мраморном полу галлереи, в луже собственной крови, лежала его любимая наложница Суламифь! Отказываясь верить своим глазам и беспомощно встряхивая головой, царь Соломон на коленях подполз к своей умирающей пелегеш.
  -О, девочка моя! Кто же посмел так жестоко и бессердечно поступить с тобой? Какому врагу я обязан этой смертельной раной, нанесенной не в твое юное, а в мое старческое и измученное печалями, сердце?!
  Прошептал царь Соломон, кладя обе своих ладони на грудь Суламифи и пачкая их в ее крови, которая тонкой струйкой сочилась из смертельной раны под сердцем, будучи запертая в ней лезвием меча, оставленного в пронзенной им груди.
  - Это не важно...теперь уже не важно. Главное - это то, что тебе мой господин больше не грозит смертельная опасность...я отвела ее от тебя, ничего не сказав ему о твоем местонахождении...и он теперь ищет тебя в Храме, а не во дворце.
  Едва слышно прошептала ему в ответ Суламифь и надолго замолчала, очевидно лишившись сил от этой своей попытки ответить царю Соломону.Однако, через несколько минут вновь очнувшись и собрав свои последние жизненные силы, Суламифь произнесла с той же кроткой улыбкой, с которой она обычносмотрела на своего горячо возлюбленного царственного господина:
  -Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою любовь, за твою красоту, за твою мудрость, к которой ты позволил мне прильнуть устами, словно к сладкому источнику. Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего рта до тех пор, пока последнее дыхание не отлетит от меня. Никогда не было и не будет на земле женщины счастливее меня. Благодарю тебя, мой царь, мой возлюбленный, мой прекрасный Соломон. Вспоминай же, хотя бы изредка о твоей рабе, о твоей обожженной палестинским солнцем юной Суламифи!
  И Владыка Израиля, собрав в кулак все остатки своей воли, и давя рвавшиеся у него из груди глухие рыдания, произнес ей в ответ глухим и прерывающимся голосом, не отнимая своих рук от ее залитой кровью груди:
  -До тех пор, пока люди будут любить друг друга, пока красота души и тела будет самой лучшей и самой сладкой мечтой в мире, до тех пор, клянусь тебе, моя нежная и кроткая Суламифь, что имя твое во многие века будет произноситься с особым умилением, с тем нежным трепетом и благодарностью с какими только может быть произнесено имя любимой женщины!
  Выслушавшая эти прощальные слова своего господина Суламифь, с блаженной улыбкой на своем обескровленном и посеревшем от бледности лице, закрыла глаза и снова надолго замолчала. А царь Соломон продолжал сидеть подле нее, опустив свою седую голову на испачканные в крови своей верной пелегеш руки и совершенно забыв о многотысячном вавилонском войске, наводнившем Иерусалим и в настоящее мгновение с отчаянными воплями штурмующее Храм на горе Сион, совсем неподалеку от его дворца, и перебирал в памяти, словно четки, такие одухотворенные дни и наполненные блаженством плоти ночи, проведенные рядом с ней - с его возлюбленной Суламифью. В эти мгновения престарелому Владыке Израиля и Иудеи, казалось, уже не было совершенно никакого дела до своей собственной судьбы и до того обстоятельства, что едва только будет взят и разрушен Иерусалимский Храм на горе Сион, как озверевшие от крови и жажды наживы вавилонские воины вновь вернутся в его дворец для того, чтобы продолжить начатое разграбление его сокровищ.
  - Пить...
  Внезапно, совершенно чужим и хриплым шепотом, не открывая глаз, произнесла Суламифь ицарь Соломон, словно очнувшсь и сообразив весь ужас ее, а вместе с нею и своего положения, стремительно вскочил на ноги и бестолково заметался взад - вперед по темной галлерее.
  - Пить...
  Снова сорвалось с ее испачканных в запекшейся крови губ, и Соломон, позвбыв все на свете, опрометью ринулся назад в свои покои, где в серебряных кувшинах стояла еще с вечера принесенная рабами, свежая родниковая вода.
  Когда Соломон, уже совершенно не таясь и не скрываясь, вернулся на галерею с одим из таких кувшинов в руках, Суламифь была мертва и некогда прекрасные черты ее юного лица, исказила гримаса смертных мук. Серебрянный кувшин, с громким лязгом вывалился из рук Соломона и расплескивая из своего узкого горлышка холодную родниковую воду, подкатился к ее бездыханному телу, а вылившаяся из него вода, смешиваясь с кровью Суламифи, мутным розовым потоком начала подступать к самым сандалиям Владыке Израиля и Иудеи. И в тот миг, когда этот грязный поток уже готовился омыть Соломону ноги, он отвернувшись от своей умершей вовсе не у него на руках возлюбленной, стремглав бросился прочь из своего дворца, глухо повторяя про себя одну лишь фразу, прочно засевшую у него в мозгу и жегшую его сейчас, словно каленым железом:
  -Проклят ныне из-за меня Священный Град Давидов, ибо кто за добро воздает злом, от дома того не отойдет зло во веки - веков!
  Вместе с собственным дворцом, Владыка Израиля и Иудеи нынче покидал и собственный город, принесший ему немеркнущую тысячелетнюю славу, котораяположила собой начало тысячелетней скорби для всех двенадцати колен Израилевых, рассеянных по всему миру и обреченных после правления царя Соломона, веками горько стенать о своем уничтоженном царстве, безвозвратно утраченной их народом Земле Обетованной, и разрушенном Храме Господнем...
  ...вокруг Храмовой Горы Сион, нынешней ночью, витали те же самые запахи, какие обычно взвивались с жертвенников во время празднования Йиом Киппур с традиционным принесением Олы (жертвы всесожжения), когда за целый стадий окрест, в воздухе чувствовался горьковатый и терпкий запах сгоревшей плоти жертвенных животных, а на самой территории внутреннего храмового двора - резкий и железистый запах свежей крови, пролившейся в медныемории(мория - медная чаша с плоским дном для сбора жертвенной крови) из-под жертвенного ножа.
  И эти, казалось бы обыденные, и даже праздничные запахи, нынче вселяли во всех без исключения жителей Иерусалима, трепетный ужас, поскольку сегодня был обычный скоромный день и в Иерусалимском Храме не служил ни первосвященник Израиля Садок, ни его подручные левиты. Хотя, назвать этот день, а точнее ночь - обычной, сейчас бы не повернулся язык ни у кого из жителей Града Давидова, потому что всем им было хорошо известно то, что гарь вокруг Храмовой горы Сион распространяли вовсе не туши забитых коэнами жертвенных животных, а сгорающие в пламени пожара тела павших защитников Священного Храма. И тот удушливо - сладковатый запах, хотя и распространяла свежепролитая кровь, но была она отнюдь не овечьей, и даже не куриной, а самой что ни на есть - человеческой, пролитой доблестными сынами израилевыми!
  Царевич Навуходоносор, опираясь на свое длинное и тяжелое пехотное копье, взятое им у одного из убитых вавилонских байрумов, стоял у самого подножья Храмовой горы Сион и расширенными от возбуждения глазами, в зрачках которых отражались блики занимавшегося над Иерусалимским Храмом пожара, смотрел на ужасную резню, кипевшую сейчас на широких каменных ступенях его парадного придела. Это была уже третья по счету атака вавилонских байрумов на отчаянно сопротивлявшихсяи стоявших насмерть у входа в Храм, израильских воинов и остатков Соломоновой личной стражи - Крети и Плети. Среди отброшенных назад воинов вавилонской фаланги, был и сам тысячник Вакар - командир армейского авангарда, который тяжело отдуваясь и баюкая свою жестоко иссеченную мечом прямо сквозь медный налокотник руку, подбежал с докладом к Вавилонскому принцу, застывшему в напряженной и выжидательной позе у подножия Священного холма.
  - Господин мой, израильтяне стоят насмерть и уже давно смешали строй моей передовой фаланги, превратив эту битву за свой Храм в дикую резню! Поэтому, я прошу у тебя дозволения отвести твои войскаот этого храма для перегруппировки в свежую фалангу, иначе все они бессмысленно полягут у подножия этой проклятой горы Сион!
  Рыдающим голосом и ежесекундно размазывая кровь сочащуюся из его рассеченного лба по своему лицу, произнес тысячник Вакар, на что царевич Навуходоносор только оскалился в ответ в какой-то появившейся у него с недавних пор, кровожадной волчьей усмешке:
  - Значит ты был прав, Вакар и защитникам этого Храма - действительно есть кого защищать и за кого стоять насмерть. Видимо, израильтяне любят своих близких гораздо больше, чем это делаешь ты - вавилонянин!
  Даже не взглянув в сторону своего верного тысячника, процедил сквозь плотно сжатые зубы, Вавилонский принц.
  - Почему ты считаешь, что я недостаточно люблю своих близких, мой господин?
  Не понял Вавилонского принца его военначальник, нахмурив свой рассеченный лоб и пожав широкими плечами.
  - Да потому, Вакар, что если твои воины не возьмут Иерусалимский Храм с третьей попытки, то я прикажу бросить всех твоих жен и детей в болото к крокодилам!
  С прежней волчьей усмешкой на лице, но в тоже время, необыкновенно ласковым тоном, ответил своему тысячнику царевич Навуходоносор. И вдруг, сорвавшись на крик, проорал Вакару прямо в лицо, брызгаясь слюной:
  - Иди, Вакар и помни, что если по истечении этого часа, Иерусалимский Храм не падет и то, что в нем сокрыто и с такой страстью и преданностью охраняется израильтянами, не будет лежать у моих ног, то лучше бы твоим детям было вовсе не рождаться на свет!
  И вавилонский тысячник, мертвенно побледнев, развернулся и пошатываясь направился туда, где с криками и стонами сейчас умирали его верные байрумы, заливая сухую и пыльную землю своею кровью, смешиваемую с кровью защитников Иерусалимского Храма. А спустя ровно один с час с тех пор, как вавилонский тысячник Вакар снова устремился в отчаянную сечу, кипевшую у ворот и на крыльце Храма, четверо его воинов вынесли из пламени, уже практически полностью охватившем здание, массивный деревянный ящик, покрытый со всех сторон позолотой, и осторожно поставили его у ног царевича Навуходоносора. На его массивной крышке, также обильно покрытой сусальным золотом, восседали две золотые фигурки с расправленными птичьими крыльями, обращенные лицами друг к другу и распростершие над ней свои крылья так, как будто защищая сверху это странное позолоченное вместилище.
  - Что это?!
  Удивленно спросил у них Навуходоносор, поднимаясь с плоского камня, на котором сидел, и подходя ближе к диковинному золоченному ящику, который четверо крепких воинов несли согнувшись в три погибели, взявшись за толстые деревянные шесты, вырезанные из обожженных дубовых стволов и подобно крышке и стенам ящика, покрытым сусальным золотом, после чего продетым в массивные золотые кольца, вделанные в деревянные борта ящика.
  - Мы не знаем этого, господин, но именно за этот странный позолоченный ящик израильтяне бились с таким ожесточением и не щадили живота своего, сложив головы все до единого у входа в свой храм.
  Отдышавшись немного, за всех ответил один из воинов этой четверки, который судя по одеждам и доспехам, носил звание сотника вавилонских байрумов.
  Навуходоносор, обойдя странную находку кругом и прикинул в уме ее размеры, которые прямо скажем совсем не соответствовали массе ящика с трудом поднятого четырьмя дюжими воинами и помолчав секунду, снова обратился с вопросом к тому самому воину, который только что ответил ему за троих своих товарищей:
  - Я ждал с докладом о взятии Иерусалимского Храмавашего тысячника Вакара, почему он не явился ко мне вместе с этой находкой?
  И вавилонский сотник, помявшись несколько секунд, твердо взглянул в глаза своему командующему, и уже больше не колеблясь ответил:
  - Тысячник Вакар пал едва прикоснувшись к этому странному ящику, при этом на теле его мы не обнаружили ни единой раны, кроме тех, что он получил до этого и которые не смогли бы ни умертвить его, ни даже лишить сознания. Мне кажется, что эта странная святыня израильтян каким-то непостижимым образом убила первого, прикоснувшегося к ней чужеземца, которым к несчастью и оказался наш доблестный тысячник Вакар.
  - Зачем ты мне все это рассказываешь воин, или ты думаешь, что я смогу воскресить Вакара из мертвых?!
  Сурово нахмурился в ответ на его слова царевич Навуходоносор, тем не менее на всякий случай отступая на шаг от странной находки и внезапно понимая причину, по которой эта четверка вавилонских воинов вытащила позолоченный ящик из Иерусалимского Храма, обмотав его дубовые шесты собственными плащами и всячески избегая прикасаться к позолоченному дереву странного вместилища, голыми руками.
  - Мы все боимся за тебя, царевич Навуходоносор! Что, если этот позолоченный ящик является вместилищем духа неведомого нам израильского бога, который убивает всякого посягнувшего на его покой, сокрытый в этой святыне?
  Просто ответил вавилонский сотник, подтверждая догадки царевича Навуходоносора относительно ужаса воинов перед необъяснимой смертью своего начальника, и тот, внезапно, громко и раскатисто расхохотался. Под конец своего приступа смеха, хохот Вавилонского принца првратился в отрывистый собачий лай, и видавшие виды суровые воины, в ужасе попятились от своего господина, также как недавно они шарахнулись от позолоченного ящика, вынесенного ими их иудейского храма.
  - Дай мне свой акинак!
  Отсмеявшись, приказал вавилонскому сотнику царевич Навуходоносор и тот не посмев ослушаться своего господина и командующего, поспешно вытащил из ножен свой тяжелый боевой кинжал и ловко перебросив его в руке и перехватив за клинок, подал ему оружие рукоятью вперед. Приняв у него из рук кинжал, Навуходоносор решительно шагнул к ящику и поддев широким лезвием кинжала тяжелую золоченую крышку, поднатужась, скинул ее на землю, отбив при этом от нее обе золотых фигурки с крыльями. Брезгливо отпихнув их от себя ногой, царевич Навуходоносор произнес не глядя ни на кого:
  - Одного крылатого золотого истукана возьмите себе в качестве воинского трофея, а второго - отдайте семье погибшего Вакара - такова моя царская воля!
  И вавилонский сотник, мелко закивав головой, с опаской приблизился к валявшимся на земле золотым фигуркам, и схватив их, снова торопливо отпрянул назад, не спуская напуганного взгляда с открытого ящика.
  Подступив к вскрытому ящику вплотную, Навуходоносор сделал несколько тщетных попыток вытащить из него нечто помещенное внутрь, и в конце концов отчаившись, он призвал на помощь стоявших поодаль воинов. Те опасливо и осторожно приблизвшись и заглянув внутрь открытого ящика, увидели там золотой ларец, покрытый непонятными им письменами.
  - Помогите мне вытащить его наружу!
  Приказал им царевич Навуходоносор и тут же презрительно скривился, при виде того, как вавилонские воины принялись торопливо оборачивать свои ладони плащами.
  - Шевелитесь, бездельники и не бойтесь гнева израильских богов, ведь худшего оскорбления, нежели то, которое я нанес им только что, вскрыв их святыню - уже не придумать и если бы их гнев был способен убивать, то я бы немедленно пал перед этим ящиком замертво!
  Прикрикнул на солдат царевич Навуходоносор и те разом отбросив все свои сомнения, подхватили за ручки и вытащили из деревянного ящика золотой ларец, который и составлял основную тяжесть этой иудейской святыни. Поставив его у ног Вавилонского принца, воины замерли в ожидании, уже больше не опасаясь чего-то сверхъестественного, а царевич Навуходоносор прежним решительным движением вогнав острие под крышку золотого ларца, рывком поднял ее кинжалом, словно рычагом, и с глухим стуком сбросил на землю.Принявшись один за одним вытаскивать из ларца каменные плиты, покрытые непонятными ему письменами, Навуходоносор повертев их в руках, с безразличным видом швырял каменные плитки назад в деревянный ящик. Последними он извлек из золотого ларца навершие деревянного посоха, густо покрытое засохшими цветами, и туго скрученный пергаментный свиток, исписанный мелким старательным почерком неизвестного ему писца.
  Разочарованная четверка воинов, ожидавшая увидеть в золотом ларце россыпи самоцветов, испустила одновременный горестный вздохи царевич Навуходоносор, заслышав его и подняв на своих солдат недоуменный взгляд, не смог сдержать презрительной усмешки:
  - Теперь-то вы понимаете, почему израильтяне защищали этот странный сундук с таким остервенением и все полегли у входа в свой храм под вашими мечами?
  Спросил он у своих воинов и после того, как те лишь беспомощно пожали плечами, пояснил всем четверым сразу:
  - Эта святыня называется у иудеев "Ковчегом Завета" и связывает все народы царства моего отца - царя Соломона с их богом, венчая их на царствование над всеми остальными народами, населяющими все без исключения земли во всех их дальних и ближних пределах. И вместе с тем укрепляя власть самого царя Соломона и отпрысков его рода, над всеми двеннадцатью коленами израилевыми.
  И глядя на то, как воины с тупым и покорным безмолвием взирают на вскрытую святыню чужого народа, царевич Навуходоносор с тяжким вздохом добавил:
  - Этот ковчег - без малого сердце и душа всех народов, населяющих Израильское и Иудейское царства, и сегодня я вырвал это сердце из их Священного Храматакже, как до этого по приказу царя Соломона его верный пес Бнаягу вырвал сердце из груди моей дорогой матери - царицы Савской!
  Надолго замолчав, Вавилонский принц повернувшись к Горе Сион, залюбовался пламенем, вздымающимся над крышей Иерусалимского Храма и застилавшейуже половину неба черной пеленой жирного дыма. А замершая в благоговейном трепете четверка вавилонских байрумов смотрела, как всполохи бушевавшего на Горе Сион пламени, отражаются в зрачках их господина желтыми и оранжевыми бликами, словно в глазах сказочного демона Хувавы - хранителя ливанского кедрового леса.
  Наконец, вдоволь насмотревшись на пожар, с неистовым ревом пожирающий главную святыню Израильского царства, Навуходоносор снова обернулся к четверке воинов, застывших перед ним в благоговейном трепете:
  - Кто из вас первым ворвался в Иерусалимский Храм? Назовите мне его имя и звание!
  Тоном приказа потребовал он у вавилонского сотника, стоявшего напротив него. И суровый воин, не сумев скрыть досады на своем покрытом шрамами лице, сознался цаевичу:
  - Первым ворвался в храм наш тысячник Вакар, мой господин. И как мы не пытались остановить, или хотя бы опередить его в бою, но ни у кого из нас ничего не вышло, поскольку в него словно вселился злой демон!
  На этот раз, лицо царевича Навуходоносора озарилось его прежней снисходительной улыбкой, а вовсе не страшным волчьим оскалом:
  - Нет, воин - вовсе не вселившийся демон гнал Вакара в бой, а любовь к своим близким и страх за их судьбу! Что ж, я думаю что своей смертью он заслужил для них не только право на жизнь, но и иную - более высокую награду.
  С этими словами, царевич Навуходоносор пренебрежительно пнув носком своей пыльной сандалии край золотого ларца, стоявшего у его ног, приказал четверке вавилонян:
  - Я повелеваю передать этот золотой ларец семье Вакара, в дополнение к тому золотому истукану и пусть никто во всем Вавилонском царстве не забывает о том, что будущий царь Навуходоносор превыше всего ценит в своих подданных воинскую доблесть и личную преданность! А что касается дальнейшей судьбы найденного вами Ковчега Завета, то я повелеваю немедленно снарядить караван и отвезти эту иудейскую святыню к горе Барра - Кух в далекие согдийские земли. Может быть увидев обломки Ковчега Завета в водах реки Яксарт, омывающих ее Святилище, Богиня - Мать Иштар простит мятущуюся душу моей матери царицы Савской Балкинды и вернет ее из страны без возвратаснова на землю ("страной без возврата" в древнем Вавилоне называли загробный мир, населенный духами умерших)
  А если Богиня - Мать Иштар не решится вступиться за свою верную служительницу, то это сделаю я, принеся Ковчег Завета в качестве выкупа за мою мать Владыке подземного царства, и если тот не согласится вернутьцарицу Савскую Балкинду на землю, то я штурмом возьму его твердыню так, как сегодня взял штурмом Иерусалим и освобожу свою мать, вернув ее к жизни!
  Четверка вавилонских баирумов, со священным трепетом смотрела на своего царевича, в глазах которого уже казалось отражались вовсе не всполохи пламени догоравшего на Горе Сион Иерусалимского Храма, но бушевало пламя адского пекла, сжигавшее изнутри его молодое и сильное тело. А сам царевич Навуходоносор, словно репетируя свою речь, обращенную к владыке царства мертвых, поставил одну ногу на край Ковчега Завета и громовым голосом прокричал, устремив свой взор на пылающий Иерусалимский Храм:
  - О страж ворот, отвори их и выпусти из своей страны без возврата верную служительницу Богини - Матери Иштар, царицу Савскую Балкинду, ибо без нее, как и без самой богини Иштар во всех пределах земли, отныне воцарится зло, засуха и бесплодие. И быки перестанут покрывать коров, а кони - кобыл, и ослы не будут оставлять свое семя в ослицах, а мужчины - в девицах! Открой же свои ворота и выпусти в мир живых Верховную Жрицу Богини - Матери Иштар, царицу Савскую Балкинду, ибо если ты не откроешь этих ворот, то я сломаю все их засовы и снесу эти врата в страну без возврата с петель! А потом я снесу твою башню и войду туда непрошенным и не званным, и подниму из небытия всех мертвых, пожирающих живых, чтобы их было больше, чем живых и мир бы погрузился в непроглядный подземный мрак...
  
  ГЛАВА 6
  Борщевик против рыцарей удачи. We were the champions of world. Катя - нимфа Вятских лесов и полян, а также - муза всех странствующих рыцарей. Самоволочка - хмельна, как самогоночка и пролетела как картоночка, да под шумливый ветерок, а на прощанье чернобровочка - хоть подержись за ремешок. Кто стрелял?
  А отбой, когда затрубят,
  Не минуй румяных баб -
  Посмотри, как их голубят
  Бутеноп и Глазенап!
  Козьма Прутков
  - Возможно, что прах самой Царицы Савской - Балкинды, с тех самых пор покоится на этом древнем мазаре у самого подножия Священной Сулейман - Горы, называвшейся в ту далекую эпоху Священной Горой Барра - Кух! А возможно, что даже и обломки легендарной иудейской святыни - Ковчега Завета, вынесенного Вавилонским царевичем Навуходоносором из Святая Святых первого Иерусалимского Храма, разрушенного по его собственному приказу - до сих пор лежат под толщей земли, камней и песка в пересохшем ныне русле древней реки Яксарт. Если только сам Вавилонский царевич Навуходоносор, окончательно не сошел с ума, превратившись в дикого зверя, прежде чем успел исполнить свою клятву, данную иму подножия Храмовой Горы Сион в Иерусалиме, на виду у догорающего Храма.
  Закончил я свой длинное, и по-восточному - очень цветистое повествование, кивнув Оксане на пропасть, начинавшуюся сразу же за леерным ограждением горной тропы и заканчивающуюся в узкой теснине пересохшего тысячи лет назад русла реки Яксарт. И тогда Оксанка, боязливо вцепившись в мою руку, перегнулась через невысокие перилаи стала вглядываться в древнее кладбище у подножья Сулейман - Горы, которое с высоты смотровой площадки выглядело как небольшое зеленое пятно, размером с пятикопеечную советскую монету. Тщетно пытаясь разглядеть на ней серый мраморный обелиск со скорбной фигурой пожилой женщины, глядящей куда-то вдаль на Юго - Запад, туда где за непроходимыми, заснеженными перевалами и страшными знойными пустынями, за раскатистым рыком, вышедшего на охоту ирбиса и едва слышным шорохом ползущего по песку скорпиона. Сквозь облако снежной пыли, оставленное сошедшей в ущелье снежной лавинойи переливающееся на солнце мириадами ледяных кристаллов, и зыбким маревом колышущимся над раскаленными солнцем барханами. Сквозь все ужасы и лишения длинного, многомесячного пути, отмеченного могилами павших в стычках с разбойниками воинов, охранявших их караван.
  За всеми этими ужасами и лишениями, вставшими перед царицей Савской Балкиндой, глухой стеной и отделившими ее от другого, привычного и любимого ею мира. Мира, где стройные башни дворцов Марибы, подпирают высокое небо своими сверкающими на солнце куполами, а аккуратные, мощенные белым камнем террасы, огороженные рядами ухоженных кипарисов, непременно заканчиваются фонтанами. У которых дно выложено голубой бирюзой, отчего вода в них кажется отражением неба.За всем этим Балкинде видится тронная зала царского дворца в Иерусалиме, поражающая своим богатым убранством и сам царь Соломон - ее некогда обожаемый супруг и отец ее последнего сына, уже порядком поседевший и грузный, с кустистыми бровями и ширококрылым, горбатым носом под большими, слегка навыкате глазами, в которых застыла вековечная тоска от скорбного знания судеб всех смертных, окружающих его.
  А еще царице Савской видится молодое, бронзовое от загара и гибкое, словно виноградная лоза, тело царевича Навуходоносора - ее дорогого и горячо любимого младшего сына, которыйв позе египетского воина - спаха, с высоко поднятыми к груди коленями босых ног, восседает на неоседланной горбатой спине белого бегового дромедара, размашистым аллюром несущегося вдоль линии морского прибоя, в соленой пыли поднятых его широкими кожистыми копытами водяных брызг, на фоне догорающего в Чёрмном Море багрового заката!
  И вот уже целых три тысячи лет каменная Курманджан - Балкинда, стоя на страже Священной горы Барра - Кух, напряженно вглядыватсятуда, в занавешанные сизой дымкой облаков, снеговые пики перевала Гиндукуш, за которым каменистое плоскогорье Ирана плавно переходит в Великую пустыню Рамэлле. Царица Савская ждет, что оттуда из-за этих заснеженных горных пиков и раскаленных песчаных барханов, примчится ее любимый сын Кудурру, привезя с собой из Иерусалима драгоценный Ковчег Завета для того, чтобы за эту иудейскую святыню выкупить у Владыки подземного царства ее неприкаянную душу, заточенную в серый пористый камень на долгие тысячелетия. И позволить душе своей матери вернуться туда, где она воссоеденится с душами родных и близких ей людей и строго взглянет в глаза своему бывшему возлюбленному - царю Соломону, обрекшему ее на эти тысячелетние страдания.
  А если бы можно было заглянуть в душу холодного камня, почитаемого в этих краях на протяжении целых трех тысячелетий как божество, охраняющее покой священной горы Барра - Кух, а вместе с нейи место своего последнего земного пристанища и убежища от непроходящей в течении долгих тысячелетий людской скверны и алчности, посягающей на эту Священную Гору. То за этой строгой мраморной скорбью, можно было бы разглядеть неизбывную тоску и смятение обычной земной женщины, помогающей страждущим и обездоленным дочерям самых разных племен и народов в их печалях и скорбях, принесенных ими к подножью Священной Горы, своей выстраданной и пронесенной сквозь века женской мудростью.
  Однако за этим, обожествленным людьми серым пористым камнем, из которого минувшиетри тысячелетия безжалостно выхолостили и выветрили все живое, теплое и человеческое, любая женщина, пришедшая к Святой Курманджан - Балкинде, легко угадала бы ту каплю человеческой и чисто женской тоски, еще не впитавшуюся в гладкую и холодную каменную твердь. Той, рвущей сердце живойи неизбывной человеческой тоски, по оставленным где-то там, за многодневными переходами верениц караванных верблюдов, за покрытыми сверкающими ледяными шлемами головами горных великанов, за раскаленными песчанными барханами знойных пустынь, родным лицам.
  Но, вряд ли каменные глаза Курманджан - Балкинды, смогут передать тот ужас и отчаянье бедной женщины, оставшейся одной среди десятка крепких и отчаянных мужчин, привыкших убивать и калечить. Без своих служанок и подруг, чьи растерзанные мертвые тела остались лежать на обочинах глухих и безымянных троп, отмечая скорбный путь их каравана и с одной лишь единственной спутницей - бывшей танцовщицей и израильской рабыней Авишаг, которой подлый израильтянин Бнаягу предложил из невесты сына Балкинды царевича Навуходоносора, превратиться в его предательницу и погубительницу, заманив его одного на вершину горы Барра - Кух.
  Вряд ли каменные черты лица Курманджан - Балкинды, сквозь тысячелетия донесут ужас тех последних минут жизни реальной царицы Савской, на глазах у которой предатель Бнаягу собирался лишить жизни ее родного сына Кудурру, использовав в качестве приманки его собственную невесту Авишаг. И все для того, чтобы по приказу царя Соломона и родного отца Навуходоносора, навсегда похоронить среди этих серых скал законного наследника половины своего царства, а вместе с ним и его мать - единственную свидетельницу того давнего договора между Владыкой Израиля и царицей Сабы.
  Серый и выветренный за тысячелетия пористый камень, никогда не расскажет как сама Балкинда, не дожидаясь пока рука предателя Бнаягу схватит ее за волосы, а длинное кривое лезвие кинжала вонзится в ее грудь, чтобы вырезать из нее трепещущее от боли и страданий сердце. Сама шагнула в пропасть, успев бросить в мутные от ярости и алчной жажды глаза своего убийцы, жгучие слова проклятия и увидела стремительно летящую ей навстречу зеленую поляну у подножья горы Барра - Кух, с разбросанными по ней обломками выветренных скал. И в тот миг, когда погибла царица Савская Балкинда, вдребезги разбившись об острые скалы у подножья горы Барра - Кух, родилась эта красивая восточная легенда, воплощенная в камне и пережившая саму свою героиню на многие тысячи лет!
  Легенда о Курманджан - Всевидящей! Легенда о Курманджан, умеющей читать в сердцах людских и замечать любое зло, принесенное людьми к подножью Священной горы Барра - Кух, ставшей последним земным пристанищем для царицы Савской Балкинды. Легенда, воскресившая земную женщину Балкинду в образе божественной хранительницы Сулейман - Горы Курманджан, ивпоследствии разнесенная во все стороны света протяжным пением дервиша - по знойной пустыне, неспешным рассказом чабана - по цветущим предгорьям, и цветистой притчей торговца - по шумным базарам. Превратившись с тех пор в одно из смутных и таинственных древних преданий, что будучи не до конца поняты и осмысленны, все равно входят в душу услышавшего их - навсегда, словно грустные напевы родной матери у детской колыбели. И вот уже многие сотни лет притягивающие несчастных дочерей земных из разных племен и народов, к этой священной горе Барра - Кух,для благодарного поклона божественной хранительнице тысячелетней женской мудрости и правды, Курманджан...
  ***
  Оксана, шумно захлюпав носом и неожиданнов голос разрыдавшись, прижалась лицом к моей груди. И моя футболка мгновенно стала мокрой от ее горьких слез. "Переборщил я малость со своими сказками!" Виновато подумал я про себя, нежно гладя свою впечатлительную подругу по волосам и обнимая ее вздрагивающие от рыданий плечи.
  - Какие же вы все - мужики, все таки сволочи!
  Сквозь всхлипывания произнесла Оксана и не дожидаясь моего вполне законного и возмущенного вопроса, сама тут же пояснила мне причину своего искреннего негодования:
  -Она же ради этого своего царя Соломона и на край света пошла, и сыночка ему родила на старости лет, а он каких-то жалких полцарства ему в наследство зажал!
  - Ну вот, выпросил называется комплимент для всего нашего брата!
  Виновато улыбнулся я, мигом сообразив чем были вызваны горькие слезы моей расстроенной подруги и поспешил как мог успокоить ее:
  -Ксюша, милая, ну не все же мы мужики такие, какэтот Соломон, а только лишь - цари и принцы! Поэтому делай выводы и помни: не все то золото, что блестит и солнышко, что встает! И потом, согласись, что далеко не каждой женщине, будь она даже и самой царицей Савской, уготована честь увековечить свое имя в красивой восточной легенде которой вот уже целых три тысячи лет!
  Оксана перестала шмыгать носом так же неожиданно, как и начала и улыбнувшись, подняла на меня свои бездонные зеленые глаза. Однако я совсем не удивился этому, ибо уже давно привык к тому, что настроение у моей подруги менялось ежеминутно, словно погода на пике горного перевала Камчик! И через пару минут она уже радостно и беззаботно смеясь, ловко карабкалась на знаменитый полированный камень из-за моего рассказа о котором, она ревела всего лишь пять минут назад, ну а я страховал свою подругу, нежно поддерживая ее за упругие и обтянутые джинсами бедра, отчего в моей грешной душерождались фантазии определенного контекста и различной степени тяжести.
  - Ну, дорогая Курманджан - Всевидящая, подари мне сыночка!
  С этими словами Оксанка, усевшись в отполированный за многие сотни лет каменный желоб и взвизгнув для приличия, стремительно покатилась вниз и уже через секунду снова оказалась в моих объятиях, при этом преданно и влюбленно глядя мне в глаза. Однако, в бездонном изумрудном омуте ее собственных глаз сейчас метались суматошные, шальные искры, которые я тут же истолковал по своему:
  - Смотри, вот родишь мне узкоглазого и темненького сыночка - я ни за что не поверю в то, что ты сейчас случайно на какой нибудь там закопченный камушек своей попой наехала!
  Со смехом сказал я Оксане, нежно целуя свою импульсивную подругу.
  - Ну, тогда поехали прокатимся вместе, и пусть Курманджан - Всевидящая увидит на кого наш сын должен быть похож!
  Немедленно вырвалась из моих объятий Оксана и схватив меня за руку, потянула вверх, снова намереваясь лезть на отполированный скальный выступ.
  - Ну, допустим, что твои роды я еще так - сяк переживу, но вот свои - вряд ли!
  Усмехнулся я в ответ на ее затею и пояснил ей свою иронию:
  -Неужели ты хочешь, чтобы там внизу, рядом с каменной Курманджан, появился еще и каменный беременный мужик?!
  Но моя подруга не слушая мою болтовню, уже снова карабкалась на чудесный камень, намереваясь еще раз съехать с него вниз. И тогда я, обреченно вздохнув, послушно полез следом, поддерживая свою Оксану за ее скульптурную попу. Наконец оказавшись на самом верху наклонного полированного камня, Оксана взгромоздилась сверху мне на колени и нетерпеливо ерзая по мне, громко скомандовала:
  - Поехали!
  Однако я, упершись ногой в каменный уступ на краю полированного желоба и обнимая свою подругу за талию, не спешил скатываться с ней вниз, любуясь редкостной красоты панорамой, открывавшейся с этой точки восточного склона Сулейман - Горы всем желающим.Солнце, клонившееся к своему западному чертогу, разукрасило каждый камешек вокруг нас в самые причудливые расцветки, преимущественно багряных тонов. Далеко внизу, по ярко - зеленой поляне, походившей с высоты птичьего полета на мусульманский молельный коврик - саджаду, проносились легкие тени облаков, и пересекая ее наискосок, словно перепуганные суслики, ныряли в извилистое каменистое русло реки Ак - Буры, промытое ею за долгие тысячелетия от самого подножья Сулейман - Горы к узкому горлу Ферганской Долины, в котором сейчас располагался погранпереход между двумя Среднеазиатскими республиками: Киргизией и Узбекистаном.
  Древний город Ош, взявший начало своей истории ровно три тысячи лет назад как раз от подножья Сулейман - Горы, теперь бережно обнимал эту Священную Гору с северной и южной стороны. И вытягивался длинным указательным пальцем, сплошь покрытым благоухающим буйством азиатских садов в которых тонули плоские крыши саманных домов, на Юго - Восток, к Китаю в сторону Великого Шелкового Пути. Слева от нас, далеко на севере, в туманной серо - голубой дымке образованной морозным дыханиемзаснеженных гор, угадывались мощные кряжи Киргизского перевала. За которым в каменных объятиях Кюнгейского и Тюрксгейского горных хребтов, уютно нежилась лазурная чаша озера Иссык - Куль.
  - Ну и чегомы сидим, кого ждем?!
  Оксана продолжая нетерпеливо ерзать у меня на коленях, повернула ко мне свое лицо.
  - Да я вот тут,вдруг подумал: а не хотелось бы тебе, Ксюша, быть увековеченной в камне на этой вершине, ну, скажем в виде статуи с каким нибудь поэтическим названием, к примеру: "Хранительница зари", а!?
  Неожиданно спросил я свою подругу первое, что пришло мне на ум.
  - Я что, похожа на пограничницу, что ли?!
  Хихикнула в ответ Оксана и тут же сделала мне встречное предложение:
  -Лучше уж быть увековеченной сегодня вечером на нашем диване, в композиции "умирающая под тобой от оргазма"!
  - Хм...
  Только и успел хмыкнуть я в ответ, прежде чем Оксана, поддев носком своего кроссовка за голень, сбила мою ногу с каменного выступа, за который я подобно защелке удерживал нас на вершине наклонной полированной скалы. И в следующий миг вся эта окружавшая нас пышная красота природы, слилась в сплошной серо - голубой калейдоскоп красок, стремительно меняющийся у нас перед глазами, а в уши нам со свистом рванулся встречный горячий ветер...
  ***
  Лариса, наша соседка по съемной квартире, не скрывая на своем симпатичном кукольном личикековарной улыбки, откровенно наслаждалась своей властью над нашими томящимися чувствами. Вот уже битых два часа мы с Оксаной, из - подтишка бросая друг на друга плотоядные вожделеющие взгляды, ждали когда же наша соседка по съемной квартире соблаговолит уже наконец ускакать на свидание со своим новым ухажером.Из всех достоинств которого, можно было отметить пожалуй только его не в меру юный возраст и отчаянный нарциссизм, то есть страсть к самолюбованию. Но, зато аромат этот юный Нарцисс источал такой, что моя Оксана после первого визитанового ухажера Ларисы к нам домой, стремглав бросилась открывать настежь окна и балконные двери нашей с ней комнаты, едва лишь дождавшись его ухода. А я, пройдя мимо подозрительно притихшей и растрепанной Ларисы, добавил к очистительной струе сквозняка, еще и открытую настежь входную дверь в нашу квартиру.
  - Я не пойму, они тут сексом занимались, или какали на пару?!
  Ворчала тогда моя Оксанка, морща нос каждый раз проходя мимо комнаты Ларисы, потому что несмотря на принятые намиэкстренные меры по интенсивному проветриванию помещения, густой и стойкий запах псины и нестиранных носков, держался в квартире до самого вечера.Пока мы с Оксаной случайно не обнаружили в комнате у Ларисы его источника - пару заскорузлых и стоячих носков, забытых за диваном сбежавшим кавалером нашей соседки Ларисы. И поскольку ни моя Оксана, ни сама Лариса не соизволили извлечь и утилизировать это химическое оружие массового поражения, то миссия по дезактивации и утилизации вонючих носков была торжественно поручена мне и я не долго думая утилизировал их прямо с балкона четвертого этажа нашей съемной квартиры.
  Однако, по моему недосмотру и к несчастью для наших соседей снизу, утилизированное мною химическое оружие, каким-то странным образом зацепилось за бельевые веревки балкона второго этажа. И после этой столь безответственно проведенной мною утилизации, под нашим балконом всю ночь выла бездомная собака, оплакивая, как ей казалось, безвременную кончину сына человеческого. Мы же с моей Оксаной с тех пор про меж собой иначе как вонючкой, нового ухажера Ларисы по-другому не звали, а самой Ларисе даже был выдвинут ультиматум в лучших традициях международной дипломатии, приблизительно того содержания, что в следующий визит ее запашистого кавалера к нам в квартиру, с балкона четвертого этажа будут утилизированы не только его вонючие носки, ноион сам!
  После этого неприятного и дурно пахнущего инцидента, наша соседка Лариса, каждый вечер отправляясь на свидание к этому своему юному дарованию в области органической химии, пыталась всячески дезавуировать нас с Оксаной, мстя нам за позор испытанный ей по вине своего ухажера.Здесь следует отметить, что набор средств для нашей обструкции у Ларисы был довольно скудным и чаще всего он проявлялся в форме оккупации единственного туалета, как минимум на полчаса. Однако, сегодня Лариса превзошла саму себя и действительно доставила нам вполне ощутимые неудобства, ибо сразу заметив то, что нас с Оксаной обуревает непреодолимое желание как можно скорее остаться наедине и забравшись в постель, вдоволь насладиться обществом друг друга, Лариса намеренно не спешила уходить из квартиры. Вместо этого, она вот уже в десятый раз подкрашивала перед зеркалом губы и поправляя свою прическу, то и дело заскакивая к нам в комнату и ныряя в стоявший там единственный на всю квартиру шифоньер, которым на общих правах пользовались все ее обитатели. Пока я, наконец,не выдержав этой мучительной пытки, вступил с ней в словесный поединок:
  -Лариса, а ты знаешь, что согласно исследованиям, проведенным международной медицинской организацией "Врачи без границ", каждый индивидуум мужеского пола съедает целый килограмм губной помады, по достижению им зрелого возраста? А ты, мне кажется, хочешь чтобы твой ухажер выполнил этот норматив досрочно, за один только сегодняшний вечер!
  Ехидным голосом прокомментировал я старания Ларисы перед зеркалом в прихожей. Однако, как я и ожидал та в долгу передо мной не осталась и мой вызов на поединок приняла:
  - А с чего это ты так заботишься о рационе питания моего ухажера? Или может быть просто завидуешь его помадной диете?!
  - Видите ли в чем дело, уважаемая Лариса Ивановна!
  Учтиво начал я, мгновенно переходя на язвительное "вы".
  - Дело тут вовсе не в зависти, а во первых - в мужской солидарности, ну, а во вторых - в заботе о вашей личной безопасности, ну и отчасти - в общественной тоже.
  - Не поняла, поясни при чем здесь моя личная безопасность?!
  Потребовала Лариса, совершенно пропуская мимо ушей мое упоминание о безопасности общественной.
  - Так это же элементарно!
  Прищелкнул я пальцами, подражая киношному Шерлоку Холмсу в блистательном исполнении Василия Ливанова.
  - Вот представь себе на минутку, что вы со своим ухажером изволите прогуливаться мимо соседской помойки под полной луной, располагающей к романтике. А тут следует особо отметить, что к этому моменту у вас уже имели место страстные лобзания в подъезде и предельно допустимая концентрация помады, или как ее называют по научному ПДК в организме твоего спутника, порядком превышена.
  - Ну и что?!
  Все еще не поняла к чему я клоню, Лариса.
  - Ну и вот, значит.
  Послушно кивнув головой, продолжил я.
  - Идете вы с вашим кавалером в обнимку, никого как говорится не трогаете, как вдруг на вашем светлом жизненном пути вырисовываются силуэты неких темных личностей.
  В этом месте я сделалмногозначительную паузу, дабы усилить впечатление от сказанного.
  - Ну и что с того?! Мой Анвар, между прочим, каратэ занимается аж с пяти лет и не испугается он твоих "темных личностей", понял!
  Не выдержала моей затянувшейся паузы Лариса.
  - Да Бог с вами, Лариса!
  С этими словами я воспроизвелширокий театральный жест.
  -Я отнюдь не пытался умолить достоинств вашего достойного спутника, однако нам всем не следует забывать о том, что норма съеденной помады в организме вашего Анвара, довольно серьезно превышена.
  - Ну и что с того?! Достал ты уже со своей ПДК!
  Уже начала терять терпение и заметно нервничать Лариса.
  - А то, уважаемая Лариса, что диарея, знаете ли не выбирает своих жертв по спортивным пристрастиям, скажем исключительно из футболистов или бегунов, а потому может в самый неподходящий момент настигнуть и вашего каратиста - Анвара. И как же, позвольте осведомиться, ваш отважный рыцарь будет отбиваться от темных личностей, в присядку что ли, или может быть он, словно скунс - брызнет в противника запашистой струей?! Хотя и следует признать, что по части воспроизводства защитных и устрашающих запахов, вашему Анвару - просто нет равных!
  Я наконец выговорившись, замолчал, исподволь наблюдая за тем, как Оксанка изо всех сил пытается сдержать смех, а моя противница по словесному поединку, лихорадочно подбирает в ответ на мою эскападу, слова пообиднее. Однако,я не дав им сорваться с ее уст, тут же добил Ларису своей следующей фразой:
  - И ладно бы, Лариса Ивановна эти темные личности васбы просто убили, так ведь они еще и будут надругаться над вами, причем - без всякой очереди!
  Это была моя коронная фраза против нее, всегда со стопроцентной гарантией доводившая Ларису до бешенства. Сработала она и в этот раз: в меня немедленно полетела расческа, а через несколько секунд в прихожей громко хлопнула входная дверь.
  - Да утрахайтесь вы здесь, хоть до посинения!
  Бросила нам напоследок Лариса, прежде чем скрыться за дверью и моя Оксана, сидя в кресле в грациозной позе, с ногой закинутой на ногу, трижды хлопнула в ладоши в знак своего искреннего восхищения мной:
  - Браво, граф - это была блестящая победа! Я думаю, что вы заслужили скромное вознаграждение за свой ораторский талант.
  Лукаво улыбнулась моя подруга, вопросительно глядя на меня и ожидая моей реакции на свои весьма двусмысленные слова.
  - За ораторский талант я прошу у тебя ораторского и вознаграждения!
  Шуткой ответил я ей, подходя ближе.
  - Как пожелает мой господин, я могу в награду ему и поорать!
  Усмехнулась она, прищурив свои изумрудные глаза в лукавой улыбке и поднимаясь из кресла мне навстречу, при этом ее острый язычок, быстрой змейкой метнулся между приоткрытыми сочно блестящимии влажными губами.
  Я шагнул к ней, обняв ее осиную талию, плавно переходящую в крутые бедра и подтянутые, аккуратной формы, ягодицы. Однако у моей подруги, очевидно, был свой собственный сценарий дальнейшего развития событий, который она без промедления начала претворять в жизнь. Моя новая рубашка была немедленно разодрана от ворота и до самого пупа ее тонкими, но в то же время,весьма сильными пальцами, да так, что только оторванные пуговицы, брызнули во все стороны перламутровыми каплями. Мои дорогие джинсы "левайз" постигла практически та же участь: сорванные с меня ее ловкими руками, они бесформенной тряпкой улетели в самый дальний угол нашей комнаты, прихватив по пути пустую вазу, пыльной тоской скучающую по темсамым розам, которыетак поразили накануне мою Оксану у подножья Сулейман - Горы.
  Что до самой Оксаны, то она сбросила с себя всю одежду парой ловких и практически неуловимых для глаза движений, и теперь стояла передо мной прикрыв глаза, прерывисто дышаи ежесекундно вздрагивая от возбуждения. Соски ее небольших но невероятно налитых и упругих грудей, цвета спелой вишни, нацелились на меня затвердев словно две вишневых косточки. Судя по ее внешнему виду и дыханию, моя подруга сейчас действительно была возбуждена до предела и я чувствовал это даже на расстоянии. Волны страсти, исходившие от нее туманили и мой разум, увлекая его в сладкую цветную пропасть.
  Не в силах больше выносить эту затянувшуюся пытку ожиданием близости, я шагнул к ней и подхватив на руки ее гибкое, горячее тело вместе с ней упал на жалобно скрипнувший диван. Мне показалось, что я вошел в Оксану еще на лету и она практически сразу, протяжно застонала. А еще через пару минут ее стоны перешли в самые настоящие крики, которые с каждой секундой взлетали все выше, до каких то немыслимо высоких нот, и где то там на самой вершине звукового спектра достигнув практически ультразвука, ее крики вдруг оборвались хриплым стоном и протяжным бессвязным шепотом мне в ухо, из которого я различил только некое подобие странной просьбы: "Дай - йа - ай - яа!".
  Зато в следующую секунду в полный голос взвыл уже я сам, поскольку длинные ногти моей подруги, украшенные салонными, со стразами узорами за триста долларов, резко полоснули меня по спине вдоль лопаток, оставив на ней длинные кровавые полосы, расходившиеся от позвоночника, словно крылья.Оксана, немного отдышавшись и придя в себя, открыла глаза и взгляд их обдал меня волной искренней нежности, смешанной с лукавством.
  - Ну вот, милый, ты просил у меня орального наслаждения и я тебе его доставила: поорали мы с тобой вволю, причем вдвоем!
  Мило улыбнулась Оксана в ответ на мой немой вопрос.
  - Да уж, согласен - поорали мы вволю! Хозяева за стенкой - наверняка по достоинству оценили наш с тобой дуэт!
  Усмехнулся я в ответ своей подруге и подразумевая хозяйку нашей съемной трехкомнатной квартиры, живущей в одной из трех комнат вдвоем со своим подростком - сыном, парнем шестнадцати лет у которой мы сняли две комнаты из трех, на время моей и Оксанкиной сессии.Я на всякий случай оглянулся на стену, разделявшую наши смежные комнаты так, будто ожидал увидеть вместо глухой кирпичной стены, стекло аквариума. Однако, стена в обшарпанных полосатых обоях была на месте и из соседней, хозяйской комнаты, во всю надрывался телевизор включенный на полную громкость. Причем, судя по тому, что по телевизору транслировался канал Эм - Ти - Ви, его смотрел как раз сын хозяйки. Я улыбнулся, на секунду представив себе что сейчас творится с бедным парнем, который видит на экране то, что мы так сказать "он - лайн" озвучиваем у него за стенкой и повернувшись к Оксане со мехом произнес, кивая в ту сторону:
  - Предупреди Ларису когда она вернется со своей свиданки, чтобы она не забывала запирать за собой дверь в ванную и осторожнее ходила по квартире, а то боюсь наш сосед Ринатка ее сегодня точно изнасилует!
  Хихикнул я прислушиваясь к телевизору за стеной, звук которого постепенно пошел на убыль.
  - А как ты думаешь, дорогой, меня он не изнасилует если я сейчас в таком виде пойду в ванную?
  Спросила у меня Оксана, с наивным видом хлопая своими длинными, густыми ресницами и пояснила мне свою мысль:
  -Все таки слышал он сейчас меня, а не Ларису так может будет справедливее спасти нашу подругу от насилия, ценой своей девичей чести?!
  - Еще один такой вопрос и я сам тебя изнасилую, или сразу же придушу, поняла?!
  Прорычал я, напустив на себя грозный вид и крепко сжав ее плечи, целуя при этом свою подругу в ее нежную шею. Оксана вся затрепетав у меня в руках, глубоко вздохнула и закрыла глаза.
  - А - а - ах!
  Вырвался при этом из ее груди протяжный полувздох - полустон:
  -Ну наконец-то ты начал меня по настоящему тискать!
  Довольно промурлыкала она и тут же потребовала:
  -Крепче, милый, крепче! Ты же у меня - вон какой силач, неужели такими ручищами ты не можешь обнимать меня сильнее?!
  Неожиданно, упершись своими узкими ладошками мне в грудь, она ловко опрокинула меня на спину и тут же сама уселась сверху, оседлав меня словно запряженного коня. Ее глаза широко распахнулись, а из груди вырвался судорожный вздох, когда она почувствовала меня внутри себя и громкость телевизора за стеной, снова начала плавно нарастать, заглушая наши ритмичные вздохи, переходящие в протяжные стоны...
  ***
  На автомате, практически не думая, я рассчитал минор и определитель матрицы размерностью "четыре - на - четыре", а затем словно семечки, щелкнул по памяти несколько табличных интегралов и под конец разложил сложную функцию в ряд Фурье. Все эти математические упражнения я проделывал, потягивая из пиалы крепкий, свежезаваренный зеленый чай, сидя на кухне перед открытым настежь окном. Я решал Оксанкино домашнее задание по высшей математике, ибо совесть не позволяла мне оставить любимую девушку один на один с этим страшным чудовищем!
  Ну, а кроме высшей математики я также не отдавал свою верную подругу на растерзание и таким монстрам естесственных наук, как: история бухучета, теория экономики и мутная жуть философии. Расправляясь со всеми этими врагами студенческого счастья, пока моя милая с головой окунувшись в бурный водоворот веселой и беспечной студенческойжизни, наверстывала упущенные в ранней юности годы, а именно: ходила на лекции в коротких до умопомрачения юбках, и вводила в бледный потный ступор своих восемнадцатилетних однокурсников, своими шикарными модельными ногами, что называется"от самых ушей" и крутыми, гитарной формы бедрами. Абсолютно не уступая при этом шикарным и сексапильным красоткам, часто мелькавшим в клипах на канале Эм - Ти - Ви, среди мускулистых мулатов и лазурных волн прибоя Карибского Моря.
  Такое разделение трудов и обязанностей закрепилось между мною и Оксаной после одного курьеза, случившегося на коллоквиуме по Теории государства и права, когда моя подруга, перепутав понятия концепции с контрацепцией, долго и вдохновенно объясняла в конец обалдевшему преподавателю, республиканские принципы государственного устройства и применяя при этом исключительно аптечную терминологию.После этого казуса мы с Оксаной перешли на ту форму совместной работы, применяемую преимущественно в аппарате президента, а именно: я писал для своей ненаглядной тексты и решал ей задачи, а она заучив их наизусть, повергала преподавателей в слезливое умиление своими ответами на семинарах, зачетах и экзаменах.
  Разобравшись с высшей математикой, уровень преподавания которой здесь не дотягивал даже до уровня убогого троечника в моем альма матер - Томском Политехническом Университете, я как раз приступил к написанию текста выступления по поводу взглядов Платона и высказываний Аристотеля, для завтрашнего семинара своей благоверной, которая в этот момент уже наверное досматривала свой десятый сон. Когда неожиданно мне на плечо опустилась мягкая и теплая женская ладонь. Не услышав шума входной двери, я был абсолютно уверен, что это меня пришла проведать моя проснувшаяся Оксана.
  - Ну и чего это нам не спится?
  Не поворачивая головы, спросил я у нее, ехидно пояснив при этом:
  - Неужели полная луна и метелка в углу тебе покоя не дают?!
  Усмехнулся я и не оглядываясь потянул Оксану за обе руки, заставляя ее прижаться грудью к моей спине и только тут внезапно ощутив, что грудь эта - гораздо больше и пышнее, нежели та которую я привык ощущать на ощупь у своей подруги. "Вот это номер!" С ужасом подумал я, сразу вспотев от страха. "Не хватало мне еще, чтобы неожиданно проснувшаяся Оксана застукала меня обнимающимся с Ларисой на кухне!" А ведь это была именно она, непонятно как умудрившаяся бесшумно открыть входную дверь и войти ко мне на кухню.
  Я судорожно попытался освободиться из объятий Ларисы, но не тут-то было! Она с неожиданной силой обняла меня за шею и прижалась ко мне своей мокрой щекой, громко всхлипнув мне прямо в ухо.
  - Ларёк, ты чего - плачешь что ли?!
  Удивленно спросил я у нее, сообразив наконец, что щеки Ларисы мокрые не от воды, а именно от слез.Мне наконец-то удалось повернуться на табурете и посмотреть в лицо, мешком повисшей на мне Ларисы: оно действительно было опухшим и мокрым от слез. И как сделали бы большинство мужчин на моем месте, я совершенно растерялся при виде горьких женских слез, начав при этом действовать, прямо скажем бестолково, а именно: схватив со стола первую подвернувшуюся мне под руку тряпку, я начал вытирать Ларисе слезы. И только несколькими секундами позже, заметив странные красные разводы на ее щеках, я догадался что тряпкой этой совсем недавно вытирали стол, а точнее - то его место, где хозяйка с вечера резала вареную свеклу для салата.
  Почувствовав на себе живое участие в ее судьбе с моей стороны, Лариса сделала то что сделало бы большинство женщин на ее месте - разревелась в голос и по ее щекам, смешиваясь с оставленными моей тряпкой свекольными разводами, покатились слезы практически кровавого цвета. Зрелище это было явно не для слабонервных! Однако я, немедленно взяв себя в руки и напустив на себя строгий вид, силком усадил Ларису на табуретку, стоящую напротив себя и даже прикрикнул на нее в полголоса:
  - А ну ка Ларёк - отставить увлажнять помещение! А лучше - рассказывай давай, что и где у тебя случилось?
  Потребовал я от девушки строгим командным голосом, который немедленно возымел на нее действие, заставив успокоиться и начать говорить:
  - Анвар - эта сволочь, предал меня!
  Сквозь всхлипывания выдавила из себя Лариса и принялась было рассказывать подробности:
  -Они меня... а я его...ему верила, у - у - у!
  Внезапно совершенно сбилась на середине фразы и жалобно заскулила она и в голове у меня стремительно закрутились сцены группового изнасилования Ларисы. Причем моё живое воображение рисовало мне эти картины, отнюдь не лишенными привлекательности, и особое место в них занимала ее пышная грудь, которой она продолжала прижиматься ко мне, сидя на табуретке и опершись на мое подставленное плечо.
  - Он тебя что, изнасиловал да?!
  Спросил я у нее, уняв свои эротические фантазии, так не вязавшиеся со столь серьезной обстановкой.
  - Он меня со своими друзьями попытался из...изнаси...у - у - у!
  Лариса снова активно захлюпала носом, осекшись на середине своей фразы.
  - Ого!
  От такого неожиданного заявления Ларисы, я аж подскочил на своей табуретке, получив коссвенное подтверждение своим недавним эротическим фантазиям и тут же принялся уточнять у нее:
  -Так они тебя, что целой компанией изнасиловать пытались?!
  - Да подожди ты меня перебивать!
  Сквозь слезы выкрикнула Лариса, внезапно разозлившись и от своей этой злости мгновенно собравшись с мыслями.
  -Чего ты ко мне привязался с этим своим групповым изнасилованием, озабоченный что ли?!
  - Я к тебе привязался?!
  Аж задохнулся от возмущения я.
  -Это ты тут передо мной свою сопливую трагедию развела - объяснила бы толком что случилось, а то влетает посреди ночи и ревет белугой, тут поневоле подумаешь черт знает что!
  Удивительно, но мое искреннее возмущение подействовало, как впрочем наверное и всегда вид раздраженного и заведенного мужчины, действует на любую взволнованную и растерянную женщину, в корне гася ее начинающуюся истерику и помогая собраться. Вот иЛариса немного успокоившись и взяв себя в руки, начала рассказывать мне о своих ночных приключениях:
  - Погуляли мы значит с Анваром часа два: дошли до самой Сулейманки и по дороге даже мороженного съели.
  Я не перебивая, терпеливо слушал Ларису, ожидая когда она уже наконец дойдет до главного.
  -А на обратном пути, уже почти около нашего дома, Анвар встретил своих друзей, их кажется было трое и они стали уговаривать его пойти выпить с ними пива в чайхану, что расположенна неподалеку. Но, я уговорила его еще посидеть со мной на скамейке, у подъезда и тогда один из них сказал, что Анвар променял своих друзей на...
  На этой фразе, Лариса вдруг запнулась и снова зашмыгала носом, готовясь разреветься. И я почувствовал, что моя собеседница как раз подошла к той самой трагической сути сегодняшнего вечера, вызвавшей у нее такую бурю эмоций.
  - Ну ладно тебе Ларёк, будет, не хочешь - не рассказывай, тут и так все в общем-то понятно.
  Примирительно начал я, пытаясь погасить вновь начинающуюся истерику Ларисы.
  - Нет уж, я все расскажу!
  Лариса неожиданно вскинула голову и в ее глазах полыхнуло пламя, уже не имевшее ничего общего со слезами, лившимися из этих глаз совсем недавно, ибо теперь это был взгляд оскорбленной фурии, жаждавшей кровавой мести!
  -Этот черножопый урод сказал, что мой Анвар променял своих друзей на ...на...кусок русской п...ды!
  Наконец переборов себя, даже снекоторым вызовом закончила Лариса и я еле сдержался, чтобы не прыснуть со смеха. Однако, мой смех в этой щекотливой ситуации мгновенно уничтожил бы всю доверительность наших отношений, и потому я сурово сдвинув брови к переносице и напустив на себя строгий вид, продолжил свой допрос с пристрастием. Но вот то, что поведала мне дальше Лариса - и в самом деле напрочь отбило у меня охоту смеяться и заставило мою душу вслед за ней вспыхнуть ненавистью к ее обидчикам и жаждой мести:
  - А потом,этот же самый толстяк заявил, что Анвар должен доказать им всем, что друзья для него дороже чем я и тогда двое из них схватили меня за руки и прижали к скамейке, а этот жирный ублюдок начал расстегивать на мне блузку и лапать за грудь.
  "Понятно, что первым делом он полез именно туда, ведь грудь у Ларисы и впрямь была роскошной!" Подумал я про себя колотясь от ярости, но сдерживая ее до поры, спросил у Ларисы вслух:
  - Ну, а твой каратист Анвар, что все это время делал - неужели так и стоял рядом с ними истуканом?!
  - А чтомой Анвар?!
  Сморщившись, как будто от приступа зубной боли, пожала в ответ на мой резонный вопрос плечами Лариса и пояснила мне после короткой неловкой паузы:
  -Стоял мой Анвар рядом и блеял что-то типа того, что мол не надо ее обижать, но все равно не вмешивался и даже ближе не подошел - сволочь, а просто стоял в стороне и смотрел ничего не предпринимая, пока те двое чурок меня держали а один - раздевал и лапал!
  - Ну, а ты что?!
  Меня уже не на шутку захлестнула ярость от всего услышанного от Ларисы, но вместе с тем в душе скользким и холодным червем ворочался страх от того, что сейчас я услышу от нее непоправимое и в то же время, где-то в глубине души я еще продолжал надеяться на то, что все для Ларисы закончилось не самым трагичным образом.
  - А что я?
  Снова беспомощно пожала плечами Лариса, заставив меня затаить дыхание, словно подсудимого перед объявлением приговора суда.
  -Понятное дело, что я начала кричать и звать на помощь, но один из них заткнул мне ладонью рот, а тот жирный ублюдок, что расстегивал на мне блузку, ударил меня кулаком в живот и скомандовал остальным, чтобы те тащили меня в подвал соседнегодома, потому что там как раз дверь была не заперта.
  Лариса, вздохнув, замолкла заставив меня буквально взвиться к потолку от напряжения.
  - Ну и?!
  Не выдержав этой мучительной паузы, я схватил ее за плечи и легонько встряхнул, требуя продолжения ее печального повествования:
  -Что было дальше?!
  -А дальше...там мужик какой-то в окно курил на балконе первого этажа того подъезда, куда они меня потащили.
  С горестным вздохом ответила Лариса и продолжила:
  -Он увидел все это и крикнул им, что сейчас милицию вызовет, тогда они бросили меня у подъезда и убежали, амой Анвар убежал вместе с ними.
  Снова печально вздохнула Лариса, закончив наконец свой рассказ.
  - И после всего этого, у тебя еще поворачивается язык называть этого ушлепка - Анвара "своим"?!
  В бешенстве прошипел я и не контролируя свои эмоции схватил Ларису за руку, отчего она даже поморщилась от боли, но руку у меня, тем не менее не отняла.
  -Куда они могли пойти, не знаешь?
  Немного придя в себя после первого приступа бешенства, спросил я у Ларисы.
  - Да вроде бы они все вместе собирались идти в шатры, что возле "Трех чинар".
  С сомнением в голосе ответила на мой вопрос Лариса и тут же добавила:
  -Да какая теперь разница, в любом случае у меня с этим Анваром теперь все кончено!
  Лариса решительно тряхнула головой, очевидно полагая что этот жест снимет у меня все сомнения по поводу судьбы ее дальнейших отношений с Анваром.
  - Какая мне нахрен разница - кончено у тебя там или начато?!
  Я снова задохнулся от приступа бешенства, подкатившего к горлу.
  -Да ты понимаешь, что если бы не этот мужик из соседнего дома, куривший на балконе в такой поздний час, когда все уже давно спят, то тебя бы эти ублюдки действительно затащили в тот подвал и изнасиловали всей толпой?! А потом - кто их знает, может быть со страху от того что они натворили, эти зверьки и вовсе бы придушили тебя в том подвале - вот такая разница!
  Передразнил я Ларису и пояснил ей свое бешенство, пользуясь преимущественно юридической терминологией:
  -Это покушение на особо - тяжкое преступление и оставлять этого так - нельзя ни в коем случае! Иначе завтра они могут не только покуситься на подобное преступление, но и совершить его на самом деле, а на твоем месте может оказаться любая девушка, в том числе и моя Оксанка, поняла?!
  - Угу, кажется поняла.
  Послушно кивнула мне в ответ Лариса, снова принявшись шмыгать носом, а я немного успокоившись, начал активно соображать и строить планы немедленной мести обидчикам и несостоявшимся насильникам Ларисы.Мысль о том, что нужно идти вступаться за поруганную честь Ларисы, я даже не обсуждал, а потому спрашивать ее о том, сколько их там может быть - не имело для меня никакого смысла, ведь я пойду их искать в любом случае и точка!
  "Вот только где мне их искать и что мне с ними делать, когда я их наконец найду?! Лариса мне что-то говорила про шатры у "Трех чинар", а это десять минут ходьбы от нашего дома. Но если я их там даже и найду, то затевать драку сразу с тремя - четырьмя местными парнями в летнем кафе, на виду у множества свидетелей, причем тоже местных - чревато для меня ночевкой в местном отделении милиции. Да, и как ко мне отнесутся здешние менты - один Аллах ведает! Ведь, как ни крути, а я в их глазах - навсегда останусь невернымрусским свиноедом, который напал на правоверных мусульман, причем на их собственной земле и без особых на то причин, по крайней мере - именно так это и расценят местные менты и все свидетели нашей драки в шатрах. Уж и не знаю даже кем они там окажутся по национальности эти свидетели и потерпевшие: киргизы, узбеки или уйгуры? А один черт - расценено это нападение будет уж точно не в мою пользу, со всеми вытекающими для меня печальными последствиями, вплоть до суда Шариата! Ладно, война план покажет" Решил я про себя. "Как ни крути и что сейчас не решай, а сначала нужно их найти а там - посмотрим!"
  - Собирайся Ларёк, мы с тобой идем прогуляться перед сном!
  Я решительно поднялся из-за стола и кивнул обомлевшей от такого расклада Ларисе.
  - Куда идем?!
  Удивленно вытаращила на меня глаза Лариса.
  - Увидишь.
  Ушел я от прямого ответа и не давая ей опомниться, принялся за инструктаж своей спутницы перед нашей ночной вылазкой:
  -Иди умойся и переоденься, лучше во что нибудь темное и свободное, не стесняющее движений: джинсы с кроссовками, например. А я пока сам пойду оденусь и приготовлюсь к прогулке.
  - А Ксюшу мы будить будем?
  Лариса в нерешительности остановилась на пороге, вопросительно глядя на меня через плечо.
  - Да ты что, с ума сошла что ли?!
  От неожиданности я аж присел и тут же оправившись от шока, пояснил ей свою бурную реакцию на ее вопрос:
  -Никаких побудок мирно спящего населения, сводок от советского информбюро и всего такого - прочего!
  Решительно отрезал я, многозначительно прижимая палец к своим губам и заговорческим шепотом добавляя:
  -Полная тайна организации "Меча и Орала", поняла?
  -А "орало" - это конечно же я, да?!
  Лариса, впервые за последние полчаса позволила себе улыбнуться.
  - Нет, Ларёк ты - "ревело", авот "орало" - это была бы моя Оксанка, если бы она сейчас проснулась!
  Весело улыбнулся я ей в ответ, на ходу подхватывая шутку Ларисы.
  - А почему ты сам еще не спало, а что-то тут писало?
  Тут же спросила меня Лариса, стремительно меняя тему нашей с ней беседы, на более мирную.
  - А потому, что завтра с утракое кто бы тут "вопило" на всю квартиру, что ничего не "знало" перед своим семинаром!
  Снова улыбнувшись, ответил я Ларисе, намекая на свою Оксану.
  - Эх, хороший ты парень, Илюшка - добрый!
  Вздохнула Лариса и вдруг совершенно некстати добавила:
  -Жалко только, что занятой уже, а так,если бы замуж меня позвал - я бы знаешь как "поскакало"?!
  Заговорщически подмигнула мне она.
  - Ага, только пыль бы из под копыт столбом "стояло"!
  Хмыкнул я в ответ и тут же попытался свернуть с этой опасной для меня матримониальной темы:
  -Давай сначала с одним твоим женихом разберемся, а там - посмотрим!
  ***
  Мы с Ларисой вышли из домав тот час, когда ночь опустившись на древний Среднеазиатский город и уже успев впитать в себя все тепло накопленное за день стенами домов и асфальтом дорог, теперь с каждым часом наполняла все вокруг нас приятной, росистой прохладой. Большой и лимонно - желтый блин полной луны, висел низко над крышей нашей пятиэтажки, расцвечивая проносившееся под ним облака, в цвета самых причудливых оттенков: от иссиня - черного, до кроваво - красного. В палисадниках, без всякого порядка разбитых у подъездов окрестных домов, отчаянно стрекотали мириады кузнечиков и цикад, спрятавшихся в высокой траве.
  Заслышав далекую музыку, долетавшую до нас в виде бессвязных акустических обрывков, так будто кто-то беспорядочно шарил по волнам тюнера во всем его FM-диапазоне, мы с Ларисой не сговариваясь пошли на эти звуки, и вскоре вышли к пестрому разноцветию брезентовых и синтетических шатров, растянувшихся длинной вереницей на добрую сотню метров вдоль пыльного тротуара, отделенного от проезжей части дороги сухими и чахлыми кустами верблюжьей колючки. Под каждым из таких шатров было устроено небольшое летнее кафе, состоявшее из нескольких пластиковых столиков с такими же пластмассовыми стульями и неизменным металлическим киоском посредине, из которого на эти столы хозяева кафешек несли дешевую и как правило - паленую водку и сомнительного вида и свежести салаты. И из каждого такого киоска, которых в этом пестром ряду шатров было может быть с полсотни, если не больше, словно цепной пес из своей будки завывал старинной домброй и современной электрогитарой, стучал тамбурином и тавляком, и пилил скрипкой и электронным синтезатором свой магнитофон или радио. А все это вавилонское столпотворение музыкальных ритмов и стилей смешиваясь друг с другом в самых разных пропорциях, а то и вовсе - без оных, образовывало невообразиможуткую какофонию, которая уже не имела ничего общего с музыкой, как таковой!
  Как раз это место и называлось в городе "Шатрами у трех чинар", поскольку один край этого импровизированного цыганского табора начинался от недостроенного общежития нашего института, с росшей посреди этой заброшенной строительной площадки старой - в полтора обхвата, чинарой. А другим своим концом ряд раскинувшихся под открытым небом шатров, упирался в чайхану с говорящим названием "Чынар", выстроенную вокруг другой огромной, в целых три обхвата старой чинары, посаженной, согласно местному преданию еще генерал - губернатором Туркестанского Края Михаилом Дмитриевичем Скобелевым, во время покорения Российской Империей этих диких и отсталых земель, в середине девятнадцатого века. А вот откуда в названии этого места взялась третья чинара - ведал один лишь Аллах! Возможно, что ее просто приплел сюда для красоты звучания какой-то поэт - филантроп, из местных.
  Под стать самим шатрам, подбирался и гуляющий в них контингент. Тут можно было встретить кого угодно: и коротающего ночь за пиалой чая, торговца с близлежащего базара, оставившего свои товары не убранными прямо на базарном прилавке, под охраной огромных и лохматых, словно медведи, узбекских волкодавов. И загулявшую компанию студентов, которым их скудные финансы не позволяли закатиться в более или менее приличный ночной клуб. И пеструю стайку дешевых уличных проституток, с ярко размалеванными, словно у японских гейш лицами, пришедшими сюда под присмотром своей "мамки",чтобы пропустить рюмку - другую дешевого и воняющего тройным одеколоном портвейна, для поддержания тонуса и цвета лица. И откровенно спившихся и опустившихся личностей неопределенного возраста и рода занятий, словно привидения шатающихся между столиками из шатра в шатер и допивающих остатки водки из рюмок, и пива из оставленных посетителями на столах, бутылок.
  Мы с Ларисой медленно шли по пыльному тротуару, вдоль этого пестрого ряда шатров, стараясь держаться в полосе густой тени, до которой не дотягивался ни свет уличных прожекторов, освещавших в основном проезжую часть центральной улицы города, справа от нас, ни тем более не доставал рассеянный свет, лившийся из-под пологов шатров и едва пробивающий себе путь сквозь густые и стоячие облака табачного дыма, смешанного с дымом от стоящих здесь же, под шатрами, шашлычных мангалов. Таким образом, сохраняя до поры свое инкогнито, мы с Ларисой переходили от шатра к шатру, вглядываясь в лица людей сидевших за столиками, пока наконец Лариса судорожно вцепившись в мою руку, не остановилась напротив одного из шатров.
  - Вон они, в центре за столиком!
  Зачем-то понизив голос до заговорческого шепота, сказала мне моя спутница, хотя в этой гремевшей вокруг нас невообразимой какофонии звуков, никто не расслышал бы даже ее самого отчаянного вопля - задумай она сейчас позвать на помощь! Я тоже остановился и осмотрелся вслед за Ларисой, обнаружив, что в пятом по счету шатре от начала шатерного ряда, за двумя сдвинутыми вместе легкими пластиковыми столами,стоящими почти в самом центре кафе, сидела компания крепко подвыпивших парней состоящая из четырех человек. Столы их был густо уставлены пивными и водочными бутылками, среди которых в лужах пролитого пива, валялись куски лепешки и уже давно остывшего шашлыка.
  - Лариса, показывай который у них тут за старшего?
  Попросил я свою спутницу, испуганно прильнувшую ко мне при виде своих обидчиков.
  - Вон тот, мордатый с краю.
  Лариса указала мне глазами на одного из сидящих за сдвинутыми столами парней.
  Я внимательно всмотрелся в своего потенциального противника и отметил, что он действительно был самым крупным из всей четверки. Однако, его внушительные телесные габариты, объяснялись вовсе не пристрастием к спортзалу, а как раз наоборот-полным отсутствием физической нагрузки и элементарным ожирением, а на его толстых лоснящихся щеках, явственно читалась совсем иная страсть - к неуемному чревоугодию. Толстяк, развалившись на отчаянно трещавшем под ним стуле и выпятив вперед свое объемистое брюхо, что-то говорил щуплому маленькому киргизу, сидевшему справа от него и с поразительной скоростью орудовавшему вилкой: она так и мельтешила в воздухе от тарелки к его измазанному застывшим бараньим жиром рту!
  -Ну, Ларёк - и который из них твой Анвар?
  Спросил я у Ларисы.
  - Не смей так говорить - он больше не мой!
  Девушка в ответ лишь грозно сверкнула своими очами.
  - То есть обращаться с ним я могу на общих основаниях?!
  Подытожил я черезчур эмоциональный ответ Ларисы.
  - Мне все равно - делай с ним что хочешь! Вон он сидит, крайний слева, видишь?
  Лариса снова одними лишь глазами, указала мне на худенького брюнета в легкой кожаной курточке, который с задумчивым видом курил, глядя в низкий полог шатра нависший у него над головой.
  - Так, отлично! Диспозиция противника мне ясна.
  Подвел я итог своим наблюдениям и пояснил для ничего не понимающей Ларисы:
  -А посему, рекогносцировку местности приказываю завершить, и ударной группе войск выдвинуться на исходный рубеж атаки! Ну, а гражданскому населению я приказываю отправляться домой - спать!
  Властно приказал я, глядя на притихшую Ларису.
  - Я никуда не пойду, я посмотреть хочу!
  Запротестовала Лариса, тут же сообразив что таким образом я пытаюсь спровадить ее домой.
  -В конце концов - все это из-за меня случилось!
  Попыталась она привести аргумент в пользу того, чтобы остаться и поглазеть на расправу над своими обидчиками. Однако, я остался неумолим и отрицательно покачав головой, ответил своей спутнице:
  - Не на что тут смотреть! И потом, ты будешь мне только мешать, ведь они знают тебя в лицо, а меня - нет. Поэтому пошли, я тебя домой отведу.
  - Ну пожалуйста, Июша - позволь мне остаться и посмотреть, я тебе клянусь в том, что не буду вмешиваться!?
  При этом, ее большие карие глаза смотрели на меня с такой нежностью и нескрываемым детским восторгом, что я чуть было не купился на просьбу Ларисы. Однако, в предстоящем мероприятии, она действительно связала бы меня по рукам и ногам своим присутствием, да еще и чего доброго, выдала бы им мои планы, поскольку все четверо парней сидящих сейчас за столиком в этом уличном кафе - действительно знали Ларису в лицо. И поэтому я позволил себе быть неумолимым:
  - Нет, Ларёк, извини - не могу! Завтра полюбуешься на своего Анвара в институте, а сейчас давай бегом домой!
  Взяв ее за руку, словно маленького ребенка, я почти бегом дотащил Ларису до нашего подъезда и перед самой дверью сказал, строго взглянув ей в глаза:
  - Оксанке моей,чтобы ни слова о нашей с тобой сегодняшней ночной прогулке, поняла?!
  Но она неожиданно задержала в своей мою руку.
  - Илюшка, милый, спасибо тебе!
  Произнесла Лариса проникновенным шепотом, преданно глядя мне в глаза.
  - Да ладно тебе, Ларёк, я же...
  Но, договорить она мне не дала, неожиданно приникнув к моим губам долгим, благодарным поцелуем.
  - Вот теперь я твоей Оксанке - точно ни слова не скажу!
  Подмигнула мне она, скрываясь за подъездной дверью.
  На обратном пути к шатрам, я составил приблизительный план действий и тут же, не сходя с места, приступил к его реализации. Для начала, упав на землю, прямо в пыль, я отжался с десяток раз, основательно вывозив при этом в пыли свои джинсы и футболку. А последние пятьдесят метров отделявших меня от шатра, в котором сидели обидчики Ларисы, я и вовсе шел отчаянно цепляясь за все подряд на заплетающихся ногах. Шел в неровной полосе света, падающего от шатров на каменистый тротуар с редкими островками сохранившегося асфальта, таким образом, чтобы со всех сторон меня было отлично видно всем посетителям этих ночных забегаловок и вместе с тем, чтобывсем им было прекрасно понятно, что я - мертвецки пьян и плетусь на автопилоте, не разбирая перед собой дороги.
  Остановившись перед пятым от начала шатром, в котором по прежнему сидела интересующая меня четверка парней, я долго стоял покачиваясь взад вперед и делая вид, что я никак не могу сообразить где я нахожусь и куда мне дальше идти. На самом же деле я спокойно изучал своих врагов, не находя в их составе никакой перемены за последние полчаса: все четверо так же чинно сидели за сдвинутыми вместе пластиковыми столами, заставленными полупустыми бутылками с пивом, как и тридцать минут назад. Все что происходило дальше, входило в общую канву придуманного мною по дороге плана, с небольшой долей импровизации в самых незначительных его деталях.
  Сделав вид, будто я наконец на что-то решился, или по крайней мере понял, где нахожусь и зачем я сюда пришел, я повернулся лицом к интересующему меня шатру и ступил под его грязный брезентовый полог, под которым завывала музыка, наверное самая гнусная, из всех, которые только могли быть во всем ряду этих убогих шатров - кафешек. Стол, за которым сидели мои противники стоял в самом центре брезентовой палатки, недалеко от входа и я слегка покачиваясь и даже икая для убедительности, пошел прямо на него, делая вид что нацелился на один из свободных столиков, стоявших позади стола моих врагов.
  Однако, проходя мимо толстопузого предводителя всего этого сброда и главного обидчика Ларисы, которого я мысленно наметил для себя в качестве первой своей жертвы, я сделав вид что меня повело в сторону, покачнулся и сделав пару нетвердых шагов назад, нелепо завалился прямо на своего толстопузого противника, при этом исподволь и с хорошей оттяжкой въехав локтем ему прямо в ухо. И рассчитывая что острая боль от моего коварного удара, сподвигнет жирдяя на немедленную разборкус непременным выходом на улицу.
  Но, не тут то было, и мои расчеты на его немедленную гневную реакцию - явно не оправдались, поскольку вместо того, чтобы вскочить и кинуться в драку, как это сделал бы на его месте любой нормальный подвыпивший парень, задетый таким бесцеремонным образом, этот увалень лишь испуганно втянув голову в свои заплывшие жиром плечи, и что-то придушенно пискнул в ответ, из чегоя немедленно сделал вывод о том, что передо мной - типичный трус. Он, однако довольно быстро оправился от своего первоначального испуга и пытаясь реабилитировать свой авторитет перед сидящей вокруг него кодлой, попытался вскочить на ноги. Но я, продолжал висеть на нем, вцепившись мертвой хваткой в ворот его рубашки и поэтому не сумев высвободиться из-под меня, толстяк несколько раз со злобой сунул мне своим пухлым кулаком в бок. Вышло у него - довольно больновато, однако я и виду не подал, что почувствовал эти тычки по ребрам, ведь успех всего моего ночного предприятия зависел как раз от того, насколько реалистично я смогу сыграть пьяного и не контролирующего себя человека.
  Поднявшись, наконец на ноги и умудрившись при этом оборвать все пуговицы на рубашке толстяка, я не извиняясь и не обращая ни на кого внимания, преспокойно двинулся к свободному столику, тут же услышав у себя за спиной:
  - Слышь ты, урод, смотри куда прешься - тут люди вокруг сидят!
  Насколько я понял по голосу, это мне крикнул вслед, как раз Ларисин ухажер по имени Анвар.
  "Это вы-то люди?!" Про себя с ненавистью подумал я о них. "Вот вы-то, как раз самые настоящие уроды и есть!" Однако, вслух отвечать я ему ничего не стал, а добредя неровной походкой до намеченного мною свободного столика, обессиленно рухнул на шаткий пластиковый стул. Из-за стола моих врагов, никаких возгласов и тем более действий, больше не последовало. Очевидно, они решили, что на этом инцидент исчерпан и продолжали спокойно беседовать друг с другом. Честно говоря, я не рассчитывал на подобное развитие событий и теперь лихорадочно соображал что же мне делать дальше и как выманить их на улицу, желательно в местечко потемнее и поукромнее. А в том, что окажись мы в таком месте, и я легко "уработаю" всех четверых - я нисколько не сомневался, поскольку все мои противники были либо чересчур худосочны, либо наоборот безобразно жирны. К тому же, за время проведенное в шатре они уже успели порядком нагрузиться водкой с пивом, а потому были для меняабсолютно не опасны как противники по рукопашной. Ну, а кроме того, в моей душе продолжала полыхать не утоленная ярость и ненависть к ним за то, что они чуть не сотворили с Ларисой!
  Я заказал подошедшему ко мне хозяину этой ночной забегаловки, пятьдесят граммов местной паленой водки и тарелку сюзьмы - здешней разновидности дешевого салата, состоящего из редьки пополам с айраном, а также поллитровую бутылку минералки. Продолжая разыгрывать из себя в дупель пьяного посетителя, я даже сделал вид будто сплю, уронив голову на свои сложенные руки, в ожидании заказанной мною водки. И поднял голову только после того, как хозяин забегаловки настойчиво потряс меня за плечо, в ожидании оплаты за заказанную мною у него отраву. Бросив на стол купюру в двести киргизских сомов - ровно в четыре раза больше чем стоил весь мой заказ, я выпил принесенную им водку, от запаха которой меня тотчас едва не вырвало прямо на стол, и снова уронил голову на руки.
  И вдруг, неожиданное решение моей насущной проблемы искрой сверкнуло в моей голове так, словно бы выпитая мною явно паленая и ужасно вонючая водка, будто кусок ваты с нашатырным спиртом, поднесенным к носу обморочного, заставил мой мозг заработать в полную силу! Подняв голову, я закинул в рот несколько ложек прокисшей сюзьмы и запил их двумя большими глотками минералки из бутылки. После чего, тщательно перемешивая получившуюся бурду у себя во рту, я медленно встал из-за стола и сделав несколько нетвердых шагов по направлению выхода из шатра, снова неловко качнувшись вбок, повис на шее у жирного. Только в отличии от своего первого падения к нему на колени, на этот раз я еще и обдал его с ног до головы фонтаном белесой дряни изо рта. На этот раз реакция была как раз той, которую я от него и ожидал: толстяк, вскочив на ноги, немедленно заблажил на всю забегаловку:
  - Вот сука, ты смотри - всего меня обблевал! Ну все, русская свинья, пи...дец тебе! Ты, бля, попал в натуре!
  Потряхивая от злости жирными брылями своих щек, толстякповернулся ко мне, насколько он смог это сделать стремительно. Я тем временем, продолжал стоять в шаге от него, покачиваясь и тупо глядя себе под ноги, изо всех сил изображая пьяного. Однако, несмотря на свой осоловевший вид, его ударя пропускать не собирался и заметивлетящий мне в челюсть пухлый кулак, тут же успел нырнуть толстяку под руку и коротким подшагом зайти ему за спину, при этом не забывая маскировать свои движения под хаотичное пьяное покачивание своего тела из стороны в сторону. Зажатый в тесноте стола и стульев, мой промахнувшийся противник силился снова повернуться ко мне, чтобы повторить свой удар. Но, драка прямо в шатре в мои планы отнюдь не входила и теперь, когда я завел своего врага не на шутку, мне следовало как-то свести эту драку на нет и заставить толстяка вывести меня на "свежий воздух". А поэтому, глядя куда-то мимо вскочивших из-за стола вслед за своим жирным предводителем, остальных троих парней, я понес бессвязную пьяную чушь:
  - Хмм...умм...пацсаны, пррасстите меня, я не спсально упал!
  Вся компания дружно обступила меня с боков, но через мгновение также дружно бросилась врассыпную, когда я снова надул щеки и сделал вид что вот вот блевану. Зато первый гневный порыв у моего толстого противника практически иссяк и мысли его начали двигаться в нужном мне направлении. Оценив мое состояние, как совершенно беспомощное, он повелительно бросил троим своим собутыльникам:
  - Эй, Азиз, Анвар!
  С этими словами толстый кивнул двум своим собутыльникам: маленькому щуплому киргизу и бывшему ухажеру Ларисы и приказал им:
  -Заберите этого пьяного говноеда и отведите его на стройку за шатрами, а я сейчас отмоюсь и тоже к вам подтянусь. Только, смотрите - без меня не начинать, а то мне ничего не оставите!
  Хитро подмигнул он своим дружкам и двое мосластых парнишек, польщенно захихикав шутке своего старшего, послушно подхватили меня под руки и потащили к выходу из шатра. При этом, я даже и не думалим в этом помогать, а наоборот - изображая из себя совершеннейший труп, поджал по себя ноги и повис на их плечах своими, без малого восемьюдесетью тремя килограммами отчего их худосочныеноги, согнулись в коленках и мелко завибрировали. Их третий собутыльник, нарезавший круги вокруг нас и не зная чем помочь своим дружкам, пытался ухватить меня, то за ремень джинсов, то под мышки я же, волочась за ними по пыли и для того чтобы иллюзия моего пьяного куража у моих врагов была совершенно полной, заплетающимся языком затянул старинную казачью песню: "Ойся ты ойся, ты меня не бойся. Я тебя не трону, ты не беспокойся!"
  Уже через пятьдесят метров, трое моих носильщиков попеременно меняясь друг с другом стали задыхаться и материться хриплыми срывающимися голосами, однако ослушаться приказа своего толстомордого вожака и бросить меня они не посмели, а потому напрягая все свои последние силенки, они продолжали тащить меня к указанному их толстомордым предводителем месту - недостроенному студенческому общежитию нашего института.
  Это студенческое общежитие - было классическим недостроем ранней постсоветской эпохии представляло собой обширный котлован, с неукрепленными и уже частично обвалившимися и оплывшими от дождей краями, из которого торчали бетонные сваи с насаженными на них перекрытиями цокольного этажа. Котлован за все это время был до половины своей глубины завален всевозможным мусором, причем не только строительным, но и различными бытовыми отходами, втихаря сносимыми сюда жителями окрестных домов. Вся эта композиция техногенного постмодернизма, идеально подходила для съемок какого нибудь фантастического экшена, ну или на худой конец - сгодилась бы для игры в пейнтболл, если бы не этот котлован, превращенный в выгребную яму и распространявший вокруг себя стойкое зловоние, отравлявшее воздух всему кварталу.
  Дотащив меня до самого края котлована, мои запыхавшиеся носильщики остановились тяжело дыша и хлопая себя по карманам в поисках сигарет и зажигалок. Я же, освободившись от их заботливых рук, незаметно для них повел плечами и размял кисти рук. Мне сейчас было смешно, что эти трое пьяных придурковеще не сообразили, что события вокруг них уже начали развиваться вовсе не по задуманному ими сценарию и что вовсе не они - его режиссеры!
  Итак, акт первый этой ночной интермедии можно было считать открытым. Как говорится, мизансцена сюжета была такова: я и трое парней, едва не ставших насильниками этой ночью, словно перед трибуной строгого но справедливого суда, стояли сейчас перед краем темного и глубокого котлована. Причем, я готовился выступить на этом суде чести, как в качестве судьи, так и в качестве прокурора одновременно, так сказать - в одном лице. Однако, играть с ними в благородство и устраивать здесь дуэль в духе трех мушкетеров, у меня не было ни малейшего желания. Да и времени мне было отпущено не слишком уж много, поскольку с минуты на минуту должен был, как он сам выразился "подтянуться", главный виновник моей сегодняшней ночной прогулки - толстомордый главарь всей этой кодлы, и он же по совместительству - их адвокат.
  А потому, не мудрствуя лукаво, я спокойно отвесил хорошего пинка по тощей заднице тому третьему суетливому парнишке, имени которого толстомордый главарь в шатре так и не назвал. "Черт с ним - пусть летит в котлован так, безымянным!" Подумал я, с удовольствием наблюдая за тем, как парень с каким-то сусличьим визгом улетел в темень огромной выгребной ямы и только недокуренная им сигарета упала и осталась сиротливо лежать на самом краю котлована. На опустевшей сцене театра боевых действий остались только двое моих врагов: худенький киргиз по имени Азиз, и любитель русских девушек - Анвар, который по словам Ларисы, якобы занимался каратэ с пяти лет. Обернувшись к ним и уже больше не кося под пьяного, я недобро усмехнулся:
  - Ну что, уважаемый Азиз - ты сам справишься, или тебе помочь?!
  Спросил я,издеваясь у маленького тощего киргиза, кивнув ему при этом на край котлована. Однако парень, несмотря на свое тщедушное телосложение, по натуре оказался настоящим бойцом и вместо того, чтобы добровольно присоединиться к своему товарищу, или на худой конец броситься от меня наутек, он бросился на меня с воинственным возгласом: "Ах ты, белоухая собака!". И тут же отлетев на несколько шагов назад, он со всего маха сел на свою тощую задницу, от моего встречного прямого удара кулаком прямо ему в зубы. Сидя на земле, он тряс головой и сплевывал в пыль тягучую красную слюну, вперемешку с крошевом выбитых мною его гнилых зубов. Добавив с разбега ему в лицо тяжелый удар ногой и заставив Азиза растянуться навзничь в пыли я, ухватив его за шиворот ветровки и ремень его джинсов, немедленно отправил его следом за своим приятелем, сопроводив все это мероприятие возгласом "Приятного полета!" Оставшись наедине с растерянным и жалким Анваром, я повернулся к нему и заглянул в его перепуганные глаза:
  - Что ж ты парень натворил?!
  Укоризненно покачал я головой, и видя написанное у него на лице недоумение, пояснил бывшему ухажеру Ларисы:
  -Девочка тебе доверилась, а ты ее своими собственными руками отдал этим тварям, чтобы они ее "на хор поставили"! Ну не сука ли ты Анвар, после этого?!
  От этих моих слов у парня тут же затряслись губы, а все его лицо перекосило так, будто он съел целый лимон.
  - Это не я - это все Рауф, он меня заставил!
  Залепетал в свое оправдание Анвар и неожиданно добавил, сам очевидно сомневаясь в правдивости своих слов:
  -А я бы Ларисуникогда им не отдал, потому что...я ее люблю!
  Я неприязненно сплюнул себе под ноги от отвращения к этому подлецу - Анвару, а еще от непонимания того: как симпатичная русская девчонка могла полюбить такого вот морального урода, напрочь лишенного не только мужской чести, но даже и элементарных человеческих чувств!
  - Вот что, любитель!
  Оборвал я его словесный понос.
  -Ты сейчас стоишь здесь и ждешь этого своего жирного дружка - Рауфа, а как только он появиться, ты под любым предлогом подзовешь его сюда, вот на это место. И после этого - можешь валить отсюда на все четыре стороны, к чертям собачьим, понял меня?!
  - Да, конечно, я его сюда позову, я сделаю все что вы мне скажете!
  Мелко и угодливо закивал головой Анвар, от страха переходя в обращении ко мне на "вы".
  - И еще одно запомни, друг ты мой ситный.
  Добавил я, перед тем как шагнуть в темноту и притаиться там в ожидании толстяка.
  -Не дай тебе Бог рассказать им после всего, что здесь сегодня случилось: кто я такой и за что они все получили. Иначе я через тебя всех васчетверых найду и порешу по одному - одного за другим, а тебя лично - я кастрирую, словнобарана, а твои отрезанные яйца скормлю бездомным собакам прямо у тебя на глазах, ты понял меня, Анвар?!
  Его ответа я не расслышал, потому что метрах в пятидесяти от котлована, в неровном мерцающем свете, отбрасываемом на каменистую землю крайним шатром, показался силуэт очень тучного человека. Он не спеша шел сюда и в темноте на мгновение вспыхивал и тут же гас огонек его тлеющей сигареты. Подойдя поближе, толстяк начал недоуменно крутить головой, практически полностью утонувшей в его жирных и покатых плечах, очевидно разыскивая своих подельников, которых он сам отправил сюда вместе с этим вусмерть пьяным русским.
  - Рауф, кель менда!
  Крикнул ему по - узбекски, из чернильной темноты в которой тонули неровные и местами обвалившиеся края заброшенного строительного котлована, Анвар. И толстяк Рауф, тут же круто повернувшись, устремился на звуки знакомого голоса.
  Притаившись до поры в тени пыльного, ободранного куста сирени в паре метров от стоящего на краю котлована Анвара, я все отлично видел и слышал.
  - А где этот бухой лошара и где все остальные?
  Спросил, подходя ближе к Анвару его старший подельник Рауф.
  - Там они.
  Анвар неопределенно махнул рукой в сторону разверстой у его ног темной пасти заброшенного котлована.
  - Я же сказал им: без меня не начинать!
  Недовольно прикрикнул на Анвара толстяк Рауф, очевидно решив, что его подельники не дождавшись своего предводителя, уже грабят незадачливого пьяного лоха на днеэтого котлована.
  - Ничего Рауф, ты не переживай - там на твою долю тоже кое - что осталось!
  С усмешкой сказал я толстяку, внезапно выходя из-за куста ему навстречу.
  И жирный Рауф, вдруг с неожиданной для его комплекции прытью, метнулся в противоположную сторону от края огромной темной ямы, но я, встретив его мощным пинком, пришедшимся ему поперек живота, заставил толстяка немедленно сложиться пополам, а затем ударом своего колена в лоб отшвырнул его обратно к краю котлована. Анвар же, при виде начавшейся расправы над своим предводителем, незаметно растворился в темноте так, будто его здесь и не было вовсе!
  Я прыгнул вперед, чтобы добить своего согнутого поплам от дикой боли под ложечкой врага, и сбросить его в яму вслед за остальными его подельниками, однако толстяк оказался гораздо крепче и ловчее, чем я ожидал и неожиданно выпрямившись, выбросил вперед свою правую руку. При этом лунный свет тусклым бликом отразился от широкого лезвия узбекского ножа, зажатого в его руке. Выпрямившись и сделав быстрый выпад мне навстречу, толстяк наотмашь полоснул меня ножом, целясь мне в горло и оставив длинный косой разрез на тонкой гладкой коже лацкана моего новенького кожаного пиджака.Я тут же отскочил в сторону, выпуская Рауфа на оперативный простор. Теперь темный котлован с неровными и осыпающимися краями был у меня за спиной, а путь к шатрам мне преграждал мордатый толстяк Рауф с широким узбекским ножом в руке. Осознав свое явное преимущество передо мной, которое давал ему его нож, мой враг весело осклабился:
  - Ну что, поганнаярусская свинья, сейчас мы поглядим какого цвета у тебя ливер, и как ты будешь визжать, когда я выпущу твои кишки!
  Я предпочел промолчать и не сбивать дыхание, напряженно следя за движениями его руки с ножом, которой он все время описывал круговые движения, маскируя свой следующий выпад. Показав корпусом движение влево, я неожиданно для своего противника бросился вправо, пытаясь отойти подальше от края котлована и по примеру моего врага вырваться на оперативный простор. Однако, толстяк Рауф, что называется налету разгадав мой обманный маневр, немедленно сделал короткий выпад мне навстречу и просвистевшее в воздухе лезвие его ножа, преградило мне путь, заставив меня вернуться на исходную позицию к самой кромке котлована.
  Краем глаза я видел, что в этом месте на дне глубокой ямы у меня за спиной, была вовсе не гора гниющих бытовых отходов и разнообразного тряпья, в которые несколькими минутами ранее я отправил двоих подельников толстого Рауфа, притащивших меня сюда, а валяющиеся на дне бесформенной грудой, обломки бетонных блоков с торчащей из них во все стороны ржавой арматурой. Поэтому столкнуть меня вниз, на днов этом месте котлована, было бы сейчас равносильно тому, что убить на месте! Сытое и лоснящееся лицо моего противника, который очевидно заметил тревогу в моих глазах и правильно оценил для себя ее природу, снова расцвело в широкой пакостной улыбке:
  - Ну, что урус -ором чучка (грязная русская свинья - узб.), тебе страшно?! Обоссался уже наверное? А сейчас еще и обоср...ся!
  С этими словами, он снова сделал резкий выпад в мою сторону, коротко перекрестив ножом воздух перед моим лицом. Один из его ударов пришелся по моей левой руке, которой я прикрыл от лезвия его ножа свое лицо и тонкая гладкая кожа моего пиджака на задней стороне рукаватут же разъехалась в разные стороны вокруг глубокого и длинного пореза, а мое предплечье ожгло от кисти и до самого локтя. Зато жирное колено Рауфа после этого выпада, на мгновение оказалось в пределах досягаемости моей правой ноги и я тут же от всей души, приложился по нему лоу-киком (в кик-боксинге лоу-киком называется удар ногой, наносимый по нижней части тела своего противника, как правило в бедро - здесь и далее примечания автора) да таким, что сам едва не задохнулся от боли в своей собственной, отшибленной об его жирную ляжку, ступне. Мой противник коротко хрюкнув, осел на второе колено и я быстрым броском обогнув его, отскочил подальше от края темной ямы, поставил этим маневром уже самого Рауфа спиной к котловану. С трудом вскочив на ноги после моего коварного удара, толстякснова разразился гневной и матерной тирадой:
  - Ах, ты урус - чучка, онангиски (ё...твою мать - узб)! Да я тебе, б...дь, сейчас кишки твои...
  Договорить я ему не дал, бросившись на него и проведя целую серию ударов ногами. Первым, самым мощным своим лоу-киком, в голень его левой опорной ноги, я заставил Рауфа сделать ко мне полоборота всем корпусом, подставив при этом под мой следующий удар свое правое плечо. Вторым ударом с разворота в предплечье, я выбил у него из руки нож, который на мгновение сверкнувкоротким бликом в тусклом лунном свете, исчез на дне котлована. И, наконец, третьим ударом ноги ему прямиком в правое ухо, я сбил своего противника с ног,при этом Рауф тяжело грохнулся на четвереньки, но тут же придя в себя, гигантской лягушкой прыгнув мне навстречу, поймал меня за левую ногу и резко дернув за нее, подмял меня под себя. Я попытался вывернуться из под него, но мой враг навалившись на меня всей своей массой, обхватил меня руками за шею и сжав кисти рук в замок на моем горле, принялся самозабвенноменя душить.
  Дыхание мое враз перехватило, а перед глазами поплыли кровавые круги, однако страха в тот момент я абсолютно не испытывал - он догонит меня уже после схватки. А в тот момент с самого темного дна моей души, словно грязнаязастоявшаяся там тина, горячими толчками начала подниматься звериная ярость, перемешанная с жаждой убийства и вся эта грязная, кровавая муть в какой-то моментполностью затопила мое сознание. И тогда мои ладони, до этого слепо шарившие в воздухе, легли точно на лоб моему врагу, а под подушками больших пальцев я почувствовал выпуклости его глазных яблок, тут же изо всех сил надавив на них. Под моими пальцами сразу стало сыро и скользко, а мой противник дико взвыв во весь голос, мгновенно ослабил хватку на моем горле.
  Ударив головой ему в подбородок, я скинул с себя его неподъемную тушу и мгновенно вскочив на ноги, пнул его ногой в бок, опрокинув Рауфа навзничь. Мой противник по звериному воя на одной высокой и протяжной ноте, тут же поднялсяна ноги и растопырив руки, бросился на меня. Но, я уже ждал его в паре шагов, замерев в боксерской стойке с поднятыми над подбородком руками. Та мгновенная вспышка ярости, которая вполне возможно только что спасла мне жизнь, уже успела отхлынуть от моего мозга, уступив в нем место холодному анализу боя. И теперь я видел все вокруг себя отчетливо и даже как мне показалось - в несколько замедленном темпе, нанося свои удары абсолютно прицельно и зряче, тогда как мой враг совершенно не владел собой, надвигаясь на меня, словно взбешенный носорог!
  Мой первый прямой удар в лицо мгновенно остановил его, и судя по противному хряску, раздавшемуся под моим кулаком, сломал Рауфу нос. А в следующую секунду, взорвавшись целой серией сокрушительных джебовему в голову, я отбросил своего противника к самому краю котлована, остановив свою жестокую и стремительную атаку только после того, как Рауф исчез за его неровной осыпающейся кромкой. И оттуда снизу, из могильной темноты глубокой и заваленной строительным усором ямы, до меня больше не донеслось ни единого звука.
  Плохо соображая, на подкашивающихся от недавнего дикого напряжения ногах, я побрел в сторону соседнего двора, который уже через минуту надежно укрыл меня своей плотной темнотой, пронизанной лишь светом из редких окон спящих вокругдомов. И в этой чернильной темноте, скрывшей меня лучше чем шапка невидимка, я шел куда глаза глядят, вяло опустив руки и ссутулив гудящие плечи. Пережитая во время схватки с Рауфом, вспышка мгновенной и какой то звериной ярости - буквально высосала из меня все силы, как моральные, так и физические и в моей душе возникло стойкое ощущение того, что я еще живу по инерции, только до тех пор пока не останавливаясь бреду куда-то по этим темным улицам, дворам и переулкам. Но, стоит мне замереть на месте и эта тонкая связь с жизнью немедленно оборвется, да и сама жизнь во мне тоже замрет, но только уже безвозвратно и навсегда!
  Однако, спустя какое то время, дорога у меня под ногами ощутимо пошла в гору и идти по ней стало значительно тяжелее. И тогда вместе с кровью, приливающей к работающим мышцам моих ног, ко мне стало понемногу возвращаться чувство реальности всего происходящего вокруг меня. Окончательно я пришел в себя только на мосту через шумную горную реку Ак - Буру, яростно бьющую бурунами волн в сваи опор, отчего шла мелкой дрожью вся конструкция моста, до самой последней его заклепки. Еще какое то время, держась за остывшиеза ночь перила моста, я бездумно смотрел как воды горной реки далеко внизу,с ревом катятся по замшелым валунам, пока наконец мне в голову не пришла здравая мысль спуститься к реке и немного привести себя в порядок, умывшись после этой ночной драки.
  Уже внизу у самой воды, источавшей приятную прохладную свежесть, я критически оглядел себя с головы до ног и сам презрительно скривился от своего помятого внешнего вида: я был весь покрыт толстым слоем пыли, а мой новенький кожаный пиджак из черного превратился в какой то светло - серый, причем пыль набилась даже в карманы моих узких джинсов! Скинув с себя пиджак, я начал мокрыми ладонями стирать с него пыль и только сейчас заметил располосованный ножом его левый рукав - лезвие ножа Рауфа пропороло тонкую кожу пиджака насквозь, вместе с шелковой подкладкой. Я глянул на свою левую руку, обнаружив что по внутренней стороне предплечья, от запястья и до самого локтя, наискось, тянулся длинный порез. Он был неглубоким, но тем не менее обильно кровоточил, успев уже вымочить в крови всю подкладку пиджака в моем левом рукаве.
  Промыв рану в чистой воде горной реки, я нашел росший неподалеку в камнях подорожник и сорвав несколько листьев, облепил ими свою левую руку вдоль всего пореза, чтобы остановить кровь. С тоской глянув на свой испорченный новый пиджак, я глубоко вздохнул, поскольку мне было предельно ясно, что носить его теперь ни в коем случае нельзя, потому что этот разрез на рукаве может стать серьезной уликой против меня, если на обратном пути до дома меня вдруг повяжет милицейский патруль.
  И ведь еще неизвестно - как там себя чувствуют те трое, которых я отправил сегодняшней ночью в полет на дно оврага. И в особенности толстяк Рауф, которому в этом котловане досталось самое поганое место на дне. Меня даже передернуло, когда я вновь вспомнил дно этой заброшенной выгребной ямы, усеянное обломками бетонных блоков с торчащей из них во все стороны ржавой арматурой. А потому, отбросив все свои сожаления по поводу почившего в бозе новенького, кожаного пиджака, я завернул в него увесистый булыжник и размахнувшись, зашвырнул его в реку, под мостом.
  Снова поднявшись на мост, я пораженно уставился на близкую черную громаду Сулейман - Горы, так, будто видел ее впервые в жизни, ибо я находился почти у самого ее подножья. Выходило так, что в своем полуобморочном состоянии и практически прощаясь с жизньюиз-за кровоточащей царапины на своей левой руке, я умудрился отмахать по городу добрых три километра! Глядя на Сулейманку, казавшуюся в ярком свете полной луны, еще загадочнее чем при свете солнца, я неожиданно вспомнил наше вчерашнее дневное восхождение на эту гору с моей Оксаной и тот не наигранный детский восторг который зажегся в ее глазах, при виде роскошных роз на клумбах, перед каменной аркой.А еще я вспомнил ее слова про ворованные цветы, которые дескать пахнут риском, фартовой удачей и настоящей любовью, и решение у меня созрело само - собой.
  Отбросив все свои сомнения, усталость и боль в руке, я решительно зашагал в сторону Сулейман - Горы, до подножья которой было еще с полкилометра по прямой. "Ну и ничего страшного, что я приду домой под утро, но зато с цветами!" Мысленно утешал я сам себя по дороге в гору и постепенно развивая эту тему: "В конце - концов, после всего, что случилось со мной сегодняшней ночью, я просто обязан закончить этот день на мажорной и романтической ноте! И раз уж из меня не вышло благородного рыцаря Айвенго - того, который без страха и упрека, поскольку вместо того, чтобы благородно победить своих врагов в честном рыцарском поединке, вызвав их на честный бой - одного за другим, я тупо отмудохалвсех троих разом, напав на них практически из подтишка.Так теперь я должен хотя бы воспользоватьсяпредоставленным мне шансом прослыть галантным кавалером, преподнеся даме своего сердца букет из так понравившихся ей цветов!"
  Развлекая себя размышлениями на подобные - весьма и весьма отвлеченные темы, я тем временем добрался до самого подножья Сулейман - Горы и остановившись в зарослях жасмина у входа в каменную арку, принялся как настоящий разведчик изучать небольшую, мощенную булыжником площадку с большой цветочной клумбой посередине. Ни одна живая душа не нарушала покой и первозданную тишину этого райского места и лишь в дальнем конце площадки, перед самым входом в каменную арку, с музыкальным журчанием катился по замшелым камням горный ручей, приносивший свои студеные ключевые воды с восточного склона Сулейман - Горы, где на маленькой зеленой лужайке у самого подножья, беспорядочно вросли в землю выветренные и растрескавшиеся каменные стелы древнего мазара, и там где согласно древнему восточному преданию много вековподряд простояла каменная статуя Курманджан - Балкинды, охраняя эту Священную Гору от недобрых и алчных людских душ.
  Выйдя из своего укрытия устроенного мною в кустах жасмина обрамлявших площадку перед аркой, я подошел к каменной чаше рядом с аркой, в которую стекал горный ручейи умыл лицо студеной и кристально чистой родниковой водой, которая была настолько холодна, что у меня от холода аж заломило зубы, едва только я прополоскал этой водой рот.
  Покончив с водными процедурами, я обкалывая пальцы о шипы и матерясь при этом сквозь зубы, наломал на клумбе пышный букет из роз, успокаивая свою совесть тем, что с Курманджан - Всевидящей не убудет, а вот моей Оксане, напротив, будет очень приятно увидеть у себя в комнате эти розы и ощутить их аромат. Вернее по ее же собственным словам - почувствовать исходящий от этих украденных мною цветов, аромат шальной удачи!
  Наконец, набрав приличных размеров букет, я со сплошь исколотыми шипами этих ворованных роз ладонями, но с радостно бьющимся и замирающим от восторга сердцем, тронулся в обратный путь иСвященная Сулейман - Гора проводила меня своим величественным спокойствием и легким ветерком, скатывающимся с ее вершины и напоенным росистой прохладой и запахами благоухающих на ее склонах цветов.Далеко впереди на порозовевшем предрассветном горизонте, словно пробивающийся сквозь щелку тяжелых бархатных портьер свет из окна, уже алела узкой полоской зародившаяся на востоке заря, окрасившая седые скалы вокруг меня в нежно - розовые тона.
  Тяжелые воспоминания сегодняшней ночи окончательно выветрились из моей головы легкими порывами теплого афганца, просочившегося сквозь частую гребенку горных пиков Таджикского перевала Шахристан и захватившего на своем пути прохладное дыхание озера Каракуль и дурманящий аромат, скрытых высоко в горах полей опиумного мака. Опьяненный этими запахами и утренней свежестью, я почти летел со склона Сулейман - Горы навстречу спящему городу, досматривающему свои последние сны.
  Шагая по совершенно пустому, широченному проспекту Ленина и вслушиваясь в звук своих одиноких шагов, я представлял себе его через несколько часов, когда он словно по волшебству превратится в умопомрачительное месиво из людей, машин и ослиных повозок - арб, с огромными, в человеческий рост деревянными колесами, окованными полосами металла. Которые будут старательно обходить и объезжать бесконечные торговые ряды, превращающие этот город в один из самых крупных, шумных и пестрых восточных базаров Центральной Азии!
  Между тем, розовая полоска горизонта на востоке с каждой минутой раздавалась в ширь, заливая своим бледно - розовым светом уже половину неба. Там вдали, за горизонтом, лежала Великая Китайская равнина, а потому рассвет здесь наступал не вдруг, как это обычно бывает в горах, когда солнце почти сразу выкатывается в зенит из-за горных вершин. А проходил все полагающиеся ему стадии: от узкой бледно - розовой полоски на горизонте, до вызолотившего все небо зарева поднимающегося из-за горизонта дневного светила!
  Я уже успел перейти мост через реку Ак - Буру, под которым всего пару часов назад смывал пыль, кровь и прах своего ночного сражения у шатров и сразу за которым я повернул на отходящую от проспектаЛенина узкую улочку, названия которой я так и не удосужился узнать и тем более запомнить, поскольку днем эта улочка была полна народа, толкавшегося между шумными торговыми рядами, тянувшимися вдоль нее из конца в конец. А сейчас она стояла совершенно пустой и наполненной лишь вяло шуршащим по асфальту, неубранным с вечера мусором.
  Буквально с первых же шагов по этой узкой улочке справа и слева от меня начались торговые ряды, составленные из прилавков самых разнообразных конструкций - металлических и деревянных, с навесами и без. Товары с которых убирались только лишь во время редкого в это время года дождя, да и то не все и не всегда. И уж точно их никогда не убирали на ночь, для того чтобы не терять драгоценного времени на раскладывания товаров по прилавкам утром. Торговцы частенько спали здесь же - прямопод своими прилавками, на лохматых овечьих кошмах, экономя при этом утром время на дорогу из спальных районов города.
  Я успел пройти уже половину этой улицы, когда из-за дальнего ряда прилавков вышел на дорогу и лениво затрусил мне навстречу огромный, лохматый пес в предрассветных сумерках, показавшийся мне абсолютно черным и здоровенным, словно теленок! Второй такой же, появившийся непонятно откуда, бежал вслед за первым, почтительно отстав от него на целый корпус. Я в нерешительности остановился, прижав к себе букет из роз и должно быть представляя со стороны довольно странную картину: в грязных джинсах, с порезанной от кисти до локтя левой рукой и с огромной охапкой свежих роз в своей здоровой правой руке!
  Оба здоровенных лохматых пса остановились в трех шагах от меня, при этом тот, что бежал первым и был очевидно вожаком всей этой стаи, сел на дорогу напротив меня, а второй пес остался стоять у первого за спиной так, словно бы прикрывал своего командира от атаки с тыла. Только сейчас, в поблекшем перед рассветом лунном свете, я как следует разглядел этих собак и мне стало несколько не по себе, ибо мне преградили путь настоящие узбекские волкодавы - те самые свирепые и могучие сторожа овечьих отар, которые в горах порой, в одиночку решаются выйти на бой против целой стаи волков. Причем их естесственные враги - волки Кураминских хребтов и предгорий Памира, отличаются от своих мелких степныхсородичей по размерам и силе, приблизительно так же, как дикий камышовый кот отличается от домашнего кота - Васьки!
  Настоящий узбекский волкодав может не напрягаясьтащить в своих зубах взрослого барана, сломавшего ногу, добрый десяток километров по непроходимым горным кручам до своего кишлака. В отличии от всех остальных своих голосистых хвостатых сородичей, узбекские волкодавы - редкие молчуны, а некоторые кинологи даже научно доказывают тот факт, что узбекский волкодав, как и его злейший враг волк - вообще не умеет лаять, но вместе с тем, его привязанность и верность к своему хозяину - поистине безгранична! И если в некоторых восточных сказаниях жена, добровольно умирающаяна могиле своего любимого мужа - является не более чем сладкой сказкой, выдуманной в угоду честолюбивым восточным мужчинам. То подыхающий на могиле своего хозяина узбекский волкодав - эта обыденность, для подтверждения которой не нужно перелопачивать древние народные сказки и легенды, а достаточно всего лишь один раз увидеть эту картину на каком нибудь глухом и заброшенном восточном мазаре (кладбище) своими собственными глазами.
  Если учесть, что каждый из преградивших мне путь псов, весил приблизительно с меня и мог одним движением своих могучих челюстей легко и непринужденно сделать то, что вчера не удалось сделать при помощи ножа этому жирному ублюдку Рауфу - то есть отхватить мне руку по локоть, то мои шансы прорвать такой живой заслон, приблизительно равнялись шансам перепрыгнуть через ДОТ с двумя пулеметными амбразурами! Иными словами, шансы уйти отсюда целым и невредимым, болтались где-то на уровне нуля, с незначительной статистической погрешностью и поправкой на внезапный аппокалипсис.
  Огромный лохматый пес, сидевший на дороге ближе ко мне, спокойно смотрел на меня своими умными глазами, в которых время от времени вспыхивали и гасли ярко - зеленые блики. Однако, никаких иллюзий по поводу этого олимпийского спокойствия я не испытывал, потому что одного лишь броска этого лохматого сгустка мускулов, с лихвой хватит чтобы моментально сбить меня с ног. И сидевший напротив меня в выжидающей позе волкодав, отлично сознавая свое физическое превосходство надо мной, казалось даже улыбался глядя на мое искреннее замешательство, по крайней мере - так мне тогда показалось с перепугу. Сообразив, что по этой улице мне уже ни за что не пройти, я тяжело вздохнули миролюбиво сказал глядящему мне прямо в глаза волкодаву:
  - Извини, что побеспокоил тебя, уважаемый сторож - ака! Я, пожалуй, пойду другой дорогой.
  Повернувшись, чтобы снова вернуться на проспект Ленина с которого я только что свернул на эту глухую улочку, я так и замер с поднятой ногой, ибо в паре метров от меня, опустив к асфальту свои морды и глядя на меня из под своих широких и покатых лбов, стояла еще одна пара таких же огромных, узбекских волкодавов. Таким образом, я был зажат между четырьмя могучими и свирепыми сторожевыми псами, каждый из которых мог всего лишь за несколько секунд распустить на ремни двоих таких, как я! Отвернувшись от этой пары, перекрывшей мне путь к отступлению, я снова обратил свой взгляд на того пса, что подошел ко мне первым: он продолжал так же спокойно и невозмутимо, сидеть на своем прежнем месте и второй волкодав так же почтительно стоял в полуметре у него за спиной. Из чего я заключил, что этот сидящий передо мной пес по всей видимости и был у них вожаком и поведение всей стаи зависело исключительно от его воли.
  Но, как бы то ни было, а нападать на меня они явно не собирались, ведь в противном случае, моя освежеванная тушка уже бы медленно остывала на грязном асфальте! А это в свою очередь означало, что в этот самый момент я испытывал на себе знаменитую тактику этих горных сторожей овечьих отар, о которой до сих пор только слышал от знакомых мне охотников. И заключалась эта тактика в том, что любого чужого человека, приблизившегося в горах к охраняемой узбекскими волкодавами отаре в отсутствии их хозяина - чабана, эти псы мгновенно брали вот под такой вот молчаливый арест, находясь под которым человек мог несколько часов дожидаться решения своей участи вернувшимся к отаре чабаном - хозяином этих собак.
  По всему выходило, что эта стая волкодавов охраняла здесь оставленные базарными торговцами на прилавках товары к которым они вернуться только утром, чтобы начать свой новый торговый день, а заодно и решить что делать с незадачливым ночным покупателем, то есть - со мной. А значит мне предстояло стоять здесь на вытяжку перед этими барбосами еще часа три, не меньше! К тому же, то ли от волнения, то ли от неосторожного касания, вскрылась рана на моей левой руке и кровь из нее, стекая по пальцам медленными и тягучими каплями, стала капать на пыльный асфальт, у моих ног.
  В конце концов этот почетный караул посреди пустынной ночной улицы мне порядком надоел ия, плюнув на все свои страхи и сомнения, уселся прямо на асфальт, скрестив при этом ноги по турецки и положив на колени охапку роз, которые я наломал на клумбе у подножия Сулейман - Горы. Весело подмигнув, я обратился с вопросом к тому псу, что сидел в паре шагов напротив меня и которого я принял за вожака стаи:
  - Ассалом алейкум тебе, о почтенный Миршаб - Владыка ночи! И раз уж нам с тобой предстоит коротать тут время до утра, то давай хотя бы познакомимся для порядка?! Меня зовут Ильёй, позволь теперь узнать твое достопочтенное имя?
  Учтиво поклонился я сидящему напротив меня огромному и лохматому узбекскому волкодаву, при этом пес, широко открыв глаза и слегка склонив голову набок, с интересом прислушивался к незнакомой ему речи, ловя мои интонации.
  - Молчишь? Ну значит согласен на Миршаба!
  Удовлетворенно заключил я после краткой паузы и продолжил свой монолог:
  -Слушай тогда, уважаемый Миршаб - Ака, аннекдот из твоей пастушьей жизни, улыбнулся я волкодаву. - Бредет, значит турист по горам, вдруг видит: сидит на камне чабан и играет с одним из своих баранов в шахматы. Ну, турист естесственно - в шоке! "Вот это чудеса, вот это номер - баран умеет играть в шахматы?!" Восклицает пораженный турист, а чабан тогда поворачивается к нему и отвечает: "Эй, слюшай, зачем нэ правда говоришь?! Какой он умеет играть - сабсем нэ умеет, баран - он и есть - баран!" Турист немного успокоившись после первоначального шока, снова спрашивает у чабана: "Ну а счет-то хоть какой?" Два - два, отвечает ему чабан!
  Пес, склонив свою лохматю голову в другую сторону, задвигал обрезанными ушами, подозрительно глядя мне в глаза и тут меня, что называется - понесло, ибо я почувствовал, что нашел в его лице, а точнее - в его лохматой морде, благодарного слушателя. И уже в следующие четверть часа, я вывалил перед ним такую подборку аннекдотов, которую моя Оксана не разрешала мне рассказывать ей даже за целый месяц! Причем над некоторыми аннекдотами, которые я не решался рассказывать даже своей Оксане по причине их особой пошлости, я сам же и смеялся, да так, что мне подергивало судорогой живот. Закончив травить псу аннекдоты, я неожиданно спросил у него:
  - Слушай, уважаемый Миршаб - Ака, а давай с тобой споем, а?!
  И не дожидаясь его реакции на свое предложение, я затянул свою любимую казачью песню: "Любо, братцы, любо. Любо, братцы жить! С нашим атаманом не приходиться тужить!"
  Мой голос в предрассветных сумерках разносился, пожалуй, на целый квартал спящего восточного города, однако мне в тот момент казалось, что старинная казачья песня о черном и каменистом береге Терека была чем-то созвучнатакому же дикому берегу Ак - Буры, и не выглядела здесь так уж неуместно, тем более, что я вкладывал в эту песню всю свою душу! Когда я пропел последний куплет песни, бурных апплодисментов в мой адрес, само собой, не последовало, да я их, признаться и не ждал, зато огромный узбекский волкодав, вдруг поднявшись, подошел ко мне. При этом, у меня в животе разом похолодело от страха: ведь если что, то я даже и пнуть его не смогу из такого стесненного положения, хотя в любом моем положении, и стоячем и сидячем, пинать этого зверя - было бы чистой воды суицидом! Мокрый собачий нос, ткнулся в мою левую руку и я только сейчас обратил внимание на то, что недавний порез у меня на руке все еще продолжал сочиться розовой сукровицей.
  Ах, ты имеешь в виду эту царапину, уважаемый Миршаб - Ака?!
  Я обрадованно показал псу длинный порез, наискось пересекавший мое левое предплечье и волкодав внимательно обнюхав мою рану, неожиданно начал ее вылизывать, отчего я даже несколько опешил и смутился.
  - Да ладно тебе, уважаемый Миршаб - Ака! Подумаешь - царапина, на мне и так зарастет все как на соба..., то есть я хотел сказать, что зарастет все как на тебе.
  Пес, оторвавшись от вылизывания моей раны, снова проницательно заглянул мне в глаза, будто о чем-то спрашивая у меня и я погяв его немой вопрос по своему, поспешил с объяснениями:
  -Ну повоевал немного, было дело!
  Нехотя сознался я огромному лохматому псу и неожиданно найдя в его собачьей морде благодарного слушателя, продолжил свой монолог:
  -У нас ведь - у людей, все вообщем-то как и у вас - собак: все разборки и драки случаются из-за женщин! Ты ведьи сам, поди, не раз дрался за своих суч...кхм, ну вообщем я хотел сказать - своих собачьих подружек?! А думаешь у нас все это как-то по другому решается? Да тоже все через те же терки - разборки, да драки и все из-за них!
  Волкодав, внезапно опустив свою лохматую голову понюхал розы, охапкой лежавшие у меня на коленях и снова поднял голову, очевидно ожидая от меня продолжения.
  - Не привык я, знаешь ли, возвращаться к любимой девушке с пустыми руками - вот как раз своей Оксане я эти цветы и нес. Ты-то сам, поди, своей суч...то есть я хотел сказать своей собачьей подружке, кроме блох ничего и не носишь? А я вот, понимаешьли уважаемый Миршаб - Ака, так не могу, потому как - человек, то есть гомо - сапиенс!
  Печально вздохнул я, словно бы сетуя псу на свою нелегкую человечью долю.
  -И если я еще пару часов посижу здесь с тобой, то моя ненаглядная Оксана дома такой кипеш поднимет, что всем чертям тошно станет, в том числе и собачьим!
  Я снова с опаской покосился на своего огромного и клыкастого слушателя, который сидел в шаге от меня, склонив свою лохматую голову набок и поводя ушами. При этом пес еще раз внимательно заглянув мне в глаза, снова сунул свой мокрый нос в цветы лежавшие у меня на коленях и неожиданно громко чихнул.
  - Ҳӯдоимға шуқуринг (будь здоров - узб.)!
  Улыбнулся я, пожелав узбекскому волкодаву здоровья по узбекски и огромный пес, снова толкнув меня своим мокрым носом в плечо, зашел мне за спину, а я восприняв его движение как повелительный жест, тут же поднялся на ноги. Волкодав стоял, глядя в сторону проспекта Ленина с которого я полчаса назад свернул на эту проклятую улочку, а затем повернув ко мне свою лохматую морду, еще раз смерил меня пристальным изучающим взглядом, в котором на этот раз уже не полыхало зеленое пламя.
  - Я не понял, Миршаб - Ака, ты что меня отпускаешь!?
  Аж не поверил я самому себе, следуя за ним, при этом два огромных волкодава, преграждавших мне до этого путь к проспекту, при приближении к ним своего вожака почтительно расступились в стороны, виляя обрубками своих хвостов. А я в сопровождении своего лохматого провожатого вышел на проспект и невольно залюбовался Сулейман - Горой, залитой в эти минуты нежно - розовым светом народившейся новой зари. Пес остановился, пропуская меня вперед себя, ия уже выйдя на проспект Ленина из тесноты узкого переулка, снова повернулся к нему:
  - Ну, Миршаб - Ака, спасибо тебе за такую теплую и душевную компанию! Нормальный ты такой пацан - авторитетный, вот и братва твоя тебя уважает!
  С этими словами я кивнул ему на остальных членов собачьей стаи, почтительно замерших в отдалении.
  -Удачи вам, пацаны, и чтобы не попадались вам на пути волки позорные ни о двух, ни о четырех ногах!
  Я помахал собачьей стае охапкой колючих роз, все еще не решаясь повернуться к ним спиной, однако вожак этой стаи - огромный узбекский волкодав, не дослушав меня до конца, сам отвернулся от меня и не спеша затрусил к видневшимся неподалеку крайним прилавкам базарных рядов. Через минуту пес, которого я окрестил Миршабом скрылся за ними, так будто его и не было никогда на моем светлом жизненном пути! При этом остальных собак из его стаи в этом узком переулке, уже давно пропал и след.
  Глубоким вздохом наполнив свои легкие до отказа прохладным и чистым горным воздухом, который еще не успели отравить клубы дымаиз многочисленных мангалов и выхлопные газы машин, я почти вприпрыжку побежал под горупо медленно просыпающемуся городу, ускоряясь с каждым своим шагом и оставляя у себя за спиной розовую от восходившего солнца Сулейман - Гору, которая нехотя выталкивала из своих пещер и расщелин седые клочья ночного тумана, сползавшего в долину и бесследно таявшего там ленивыми сизыми протуберанцами.
  Зато мое возвращение на нашу съемную квартиру, было поистине триумфальным и в тот момент, когда на мое осторожное шкрябанье в обшарпанную дверь, мне открыла насмерть перепуганная Лариса, с красными от бессонницы глазами, я ощущал себя по меньшей мере Александром Македонским, вернувшимся из похода на какого-то там по счету персидского царя Дария! И тогда я вступил в скромную прихожую тесной съемной квартиры так, будто бы на самом деле въехал на пропыленной и покрытой прахом поверженных врагов боевой колеснице, под сень вызолоченной и увитой цветами триумфальной арки.
  -Илюша, что случилось и почему ты так долго?! Я уже извелась вся, а ну как твоя Оксанка проснется и спросит у меня где ты, что я ей тогда скажу?!
  Моментально, прямо с порога, забросала меня вопросами Лариса. Но, я тут же остановил этот поток вопросов, чмокнув девушку в щеку и сунув ей в руки треть, от той охапки роз, которую держал в руке.
  - Все, Ларёк, ликуй - твоя девичья честь спасена, а все негодяи получили по заслугам!
  В полголоса ответил я, чем вполне закономерно и предсказуемо вызвал новый поток вопросов с ее стороны:
  - И что ты с ними сделал? А где они сейчас?
  - Да бритвочкой я их всех по горлу, в колодце они лежат, можешь проверить.
  Небрежно отмахнулся я, подражая одному из героев фильма "Джентельмены удачи".
  - Илюшка - а - а! Ну правда - расскажи, что было-то?
  Широко распахнув глаза, бросилась мне на шею Ларису, не забыв предварительно оглянуться на закрытую дверь нашей с Оксаной комнаты.
  - Все, Ларёк, давай пресс - конференцию отложим до утра! А то я...
  Я не договорил, поскольку именно в этот момент опустив глаза вниз, я уже не смог отвести своего взгляда от пышной и идеальной формы груди Ларисы, видневшейся под ее незапахнутым халатиком.
  -...хотя, ради одной особо симпатичной и любопытной журналисточки - я мог бы дать персональное интервью за закрытыми дверями!
  Подмигнул я ей и Лариса, проследив направление моего взгляда, поспешно прикрыла от меня свои прелести и сверкнув на меня глазами, буквально излучавшими одну единственную фразу: "Все вы мужики - козлы!", она отобрала у меня оставшийся букет роз для моей Оксаны и унесла его на кухню, ставить в вазу. Я же,блаженно улыбаясь своим мыслям и не зажигая свет, прошел в нашу с ней комнату и бесшумно раздевшись, примостился рядом со своей подругой на самом краю узкого дивана, ожидая пробуждения Оксаны и представляя себе ее широко распахнутые и сияющие от восторга глаза, которые непременно будут именно такими при виде шикарного букета из свежих роз, которые по ее собственным словам должны пахнуть фартовой удачей и настоящими чувствами...
  ***
  Вокруг меня с сонным видом и передвигаясь чрезвычайно медлительно и нехотя, словно немощные старики в доме престарелых, сновали курсанты с мокрыми тряпками в руках, отмечая своим унылым и бестолковым хождениемпо расположению казармы армейский еженедельный День Чистоты, называемый на местном сленге для краткости ПХД. Мой друг Акын, очевидно все еще находясь под впечатлением от моего ветхозаветного рассказа о коварном и мудром царе Соломоне, его подруге царице Савской и их сыне царевиче Навуходоносоре, продолжал рассматривать фотографию Оксаны, запечатленной в зарослях роз. Да и мне, признаться после этих воспоминаний, дико не хотелсь возвращться в реальность пропахшей ружейным маслом и портянками казармы и снова браться за тряпку! Неожиданно к нам в кубрик ввалился запыхавшийся Джокер.
  - Вот вы где гаситесь, а я вас везде ищу!
  Сходу заявил он мне с Ильясом.
  - Дай-ка угадаю: ты наверное получил посылку из дома и теперь ищещь компанию благородных и вечно голодных джентельменов удачи с родных волжских берегов, чтобы расписать с ними эту посылку на троих?
  Хитро прищурился Акын, глядя на взволнованного до крайности Джокера.
  - Какая на х...посылка, там даги...в сортире!
  Отдышавшись, наконец, выпалил Джокер.
  - Ну, ты прямо как Бумбараш из фильма: "Красные в городе!"
  Улыбнулся я этому сумбурному сообщению Джокера, однако нашему земляку и приятелю, было сейчас действительно не до шуток. В его глазах, все еще метались шальные искры пережитого только что страха и нервного потрясения, а потом и вовсе, хлынули самые натуральные слезы.
  - Ого - не слабо! Эти даги, что предлагали тебе присоединиться к их Священному Джихаду против всех неверных гяуров и поднять над нашим казарменным сортиром, черное знамя?!
  Со смехом хлопнул его по плечу Акын.
  - Нет, они меня в этом сортире, чуть не...трахнули!
  После краткой паузы, нехотя признался нам Джокер.
  - Чего?!
  Не поверил я его словам.
  -Ты чего нам здесь пургу метешь, ты же не Жанна Фриске, чтобы тебя все мужики вокруг домогались и прохода тебе не давали!
  - Джинн, Акын...да я гадом буду - правду говорю!
  Даже растерялся от нашего неверия в его слова, Джокер.
  - Главное, чтоб не пид...расом!
  Криво усмехнулся в ответ Ильяс.
  - Давай уже - рассказывай нам все по порядку, раз уж пришел землякам жаловаться!
  Сурово сдвинув на переносице свои густые брови, потребовал у Джокера мой друг.
  - Ну, короче, захожу я в сортир, чтобы воду в ведре поменять.
  Начал излагать нам свои "хождения по мукам", Джокер.
  -А там эти даги гасятся, причем все трое. Я мимо них прошел, стою воду набираю в ведро, а один из них мне и говорит: "Если мужик половую тряпку в руки взял, то он не мужик - а баба! А баба должна нормальным мужикам давать всегда, когда ей скажут" Тут, двое из них меня обступили и начали руки мне выкручивать, а третий дверь в сортир держал, чтобы не вошел никто.
  - И что было дальше?
  Враз посерьезнел от его рассказа Акын.
  - Ничего не было, потому что я каким-то чудом от них вырвался и сюда, к вам побежал, а еще они мне напоследок крикнули, что зарежут меня, если я кому нибудь об этом расскажу!
  Тяжело вздохнул Джокер.
  -Что мне теперь делать, может попросить перевести меня в другую роту?
  С надеждой глянул на нас наш земляк.
  - Можно подумать, что в других ротах дагов нет!
  Фыркнул я в ответ и пояснил Джокеру:
  -Тем более, что у них в полку связь между земляками налажена лучше, чем у нашего ЦУСа (ЦУС - центральный узел связи) с войсками и они тебя сразу же своим сдадут, а в другой роте, уже другие даги доделают с тобой то, что не получилось у этих, понял?!
  - Надо Ахмеду сказать.
  Предложил мне Ильяс и возмущенно пояснил свои слова:
  - Он у них здесь - за старшего и они его слушают, вот пусть он свой молодняк и приструнит, а то совсем уже оборзели эти горные джигиты: им видите ли тряпку в руки брать не положняк! Я вот к примеру - тоже правоверный мусульманин, но я же не кочевряжусь и полы мою наравне с вами - русскими!
  - Так в том-то все и дело, что нашего Ахмеда еще вчера с приступом аппендицита в госпиталь увезли, в Киров.
  Внезапно вспомнил я и пояснил для Акына свою догадку:
  - Поэтому его подопечные и разрезвились так, без его присмотра.
  Мне кажется, что здесь я не очень сильно погрешу против правды, если скажу о том, что проблема взаимоотношений славян со своими сослуживцами из Дагестана и других мусульманских регионов Северного Кавказа, к тому времени уже давно успела стать притчей во языцех во всех без исключения родах войск и во всех воинских частях российской армии, в которых служили горячие кавказские парни. И виной тому, разумеется был не только и не столько горячий и гордый нрав молодых горцев, сколько не прекращающаяся вот уже который год война на Кавказе, регулярно уносящая жизни простых русских парней и сеющая в душах всех остальных славян, ненависть ко всем без исключения кавказцам - мусульманам, которые вполне предсказуемо платили им той же самой монетой. Вот и прибывали все эти сотни молодых и крепких, словно племенные бычки, дагестанцев, ингушей, кабардинцев, карачаевцев и прочих горцев из мусульманского Северного Кавказа вместе с новым пополнением в воинские части по всей необъятной Матушке - России, уже с конкретной и тщательно скрываемой от своих командиров установкой на борьбу против неверных гяуров и защиту чести своих родовых тейпов и горской чести, от позора фактически уже проигранной русским войны на Кавказе!
  И нашей учебной роте еще очень повезло, поскольку среди четверых призывников - дагестанцев, доставшихся на ее долю, оказался один грамотный и вполне адекватный парень по имени Ахмед, пользующийся к тому же непререкаемым авторитетом среди своих земляков. Благодаря Ахмеду, все конфликты между славянами и кавказцами в нашей учебной роте мгновенно сошли на нет еще в первый же месяц службы, благодаря тому, что он пресекал их в крайне корне простым, надежным и издревле проверенным способом - нещадно избивая по ночам в казарменном сортире зачинщиков этих драк, будь они хоть русскими или же напротив - его земляками дагестанцами, и руководствуясь в этих своих дознаниях, исключительно своим развитым от природы и необычайно гипертрофированным чувством справедливости!
  Причем, одной из основных причин конфликтов и казарменных драк между славянами и кавказцами, были как раз те самые пресловутые парко - хозяйственные дни, во время которых дагестанцы принципиально отказывались брать в руки тряпки и мотивируя свой отказ тем, что дескать не мужское это дело - полы мыть! В нашей роте эта опасная коллизия была успешно разрешена при помощи все того же самого Ахмеда, который уговорил нашего ротного взамен мытья полов в казарме, поручать ему и троим его землякам любую другую физическую работу, пусть даже самую тяжелую и грязную. И справедливости ради стоит отметить, что в эти парко - хозяйственные дни все четверо дагестанцев нашей учебной роты, действительно были обычно заняты нашим ротным командиром на самых тяжелых физических работах, таких, как скажем разгрузка машин с углем для котельной и продуктами для пищеблока, переноска мешков с песком на стрельбище и тому подобное, от чего обычно, как черт от ладана, шарахались все без исключения курсанты - славяне. Причем, на этих грязных и тяжелых физических работах вся четверка дагестанцев самозабвенно впахивала, порой, за целое полнокровное отделение, не ропща и не жалуясь при этом на несправедливость!
  Однако, на беду Джокера, да и нашу с Акыном - тоже, как раз накануне сегодняшнего ПХД, Ахмеда действительно увезли в госпиталь на операцию неожиданно воспалившегося аппендикса и наш ротный, впервые за прошедший месяц нашей службы, не послал троих оставшихся дагестанцев на полевые работы, оставив их всех в казарме для наведения чистоты вместе со всеми. Разумеется, что трое оставшихся на время ПХД в расположении нашей роты земляков Ахмеда, никакую чистоту в казарме наводить даже и не подумали, а вместо этого почувствовав волю в отсутствии своего старшего и тут же невероятно распоясавшись, закрылись в казарменном сортире и принялись задирать всех подряд, откровенно нарываясь на конфликт, а может даже и драку с русскими курсантами.
  - А может тебе замполиту их вломить?
  Поразмыслив, предложил Джокеру Ильяс.
  - Да ты что!
  Испуганно замахал руками тот и пояснил моему другу свою бурную и на первый взгляд странную реакцию:
  - Он же первый меня этим дагам и сдаст! Ведь наш замполит дагов вообще старается не трогать, он только натравливает их на неугодных, а еще на тех из курсантов, которых ему нужно сломать, запугать или прогнуть под себя. Вот поэтому даги и оборзели вконец с нашим замполитом - знают суки черные, что за пределы нашей роты учиненный ими беспредел никогда не выйдет, потому что Колупащиков любую жалобу у себя в столе и похоронит. Нет, если вы мне не поможете, тогда я сегодня же сбегу из части и тогда - будь что будет!
  - Ну, и дурак ты Джокер!
  В сердцах ответил я ему, заводясь от откровенной трусости и рабской покорности своего земляка.
  - Я тебе и так скажу, что с тобой будет: завтра же поймают тебя - дурака и отправят в дисбат года на два, а там таких дагов как наши, на одну роту уже не трое будет, а как минимум человек тридцать!
  - И что же мне теперь делать, вешаться что ли, или вены вскрывать?!
  Жалобно заскулил Джокер, переводя по собачьему преданный взгляд с меня на Акына.
  - Да, ладно тебе умирать раньше времени, не бзди Капустин - вые...ут и отпустят!
  Тут же успокоил я его и подмигнув Ильясу, уверенно произнес:
  - Так уж и быть - разберемся мы с твоими дагами, поможем своему земляку! А заодно и этих горных козлов немного проучим, чтобы им не повадно было здесь свои законы шариата устанавливать, правда Акын?!
  С надеждой глянул я на своего друга.
  - Ну, ты же знаешь Джинн, что я за любой кипеш, кроме голодовки! К тому же у тебя сегодня День Рождения и нам грех его с тобой не отметить!
  Хитро подмигнул мне в ответ Акын.
  - Значит так, сейчас мы заходим втроем в сортир, и ты сразу встаешь у двери и держишь ее, причемдержишь со всей страстью, понял меня?!
  Напустив на себя грозный вид, спросил я у Джокера, уже на ходу составляя план нашей военной компании и шагая по расположению ротной казармы.
  - Угу.
  Кивнул головой тот и тут же уточнил у меня:
  -А вы как же?
  - А мы с Акыном, уже действум по обстоятельствам. Все, хватит болтать - айда в сортир, а там война план покажет!
  Решительно скомандовал я Акыну с Джокером, настраивая себя на возможную драку с троими дагестанцами, в неотвратимости которой я уже практически не сомневался. Пройдя по длинной кишке коридора, мы втроем, подошли к дверям туалета и воровато огляделись: два взвода нашей роты была занята уборкой в спальных помещаниях казармы и никто из их курсантов даже носа в ротный коридор не казал, а один взвод так и вовсе - в полном составе убыл косить траву на полковом стрельбище. И только в самом начале длинного коридора, стоя у тумбочки в расслабленной позе, одиноко скучал дневальный.
  - Ну что, Акын, к бою готов?
  Спросил я у своего друга, прежде чем войти в туалет.
  - Да я всегда готов, как пионер!
  В ответ мне усмехнулся Ильяс, вращательными движениями, разминая шею и поводя своими широкими литыми плечами борца.Толкнув дверь, мы быстро проскользнули внутрь туалета, закрыв ее за собой.
  - На фишку!
  Скомандовал я Джокеру и тот по моей команде послушно вцепился в дверную ручку у нас за спиной. Миновав пустую умывальную комнату с двумя рядами стальных раковин, мы с Ильясом вошли в туалет, где на подоконнике, в позе ленивого обожравшегося сметаной кота, возлежал один из дагестанцев, выпуска в открытое окно сигаретный дым. Двое других, сидели рядом с окном на перевернутых ведрах и облокотившись при этом спинами на закрытые двери туалетных кабинок. При нашем с Ильясом появлении, двое парней, сидевших на ведрах, резво вскочили, а третий, бывший у этой троицы должно быть за старшего в отсутствии Ахмеда, ловким щелчком выбросив в окно недокуренную сигарету и с интересом повернул голову в нашу строну.
  - Здорово, парни! Во, как здорово, что вы здесь, а то нас послали сортир вымыть, но раз вы его заняли, то сами его и помоете, да?!
  Радостно развел я руками, при виде троих прохлаждавшихся в сортире дагов и кавказцы после моих слов недоуменно переглянулись между собой.
  - Вах! Ты здэсь камандыр что ли был, да?!
  Ответил один из дагестанцев, слезая с подоконника и подходя ко мне разболтанной походкой, при этом двое других, не сговариваясь начали заходить мне с Ильясом за спину, двигаясь вдоль ряда туалетных кабинок. Ждать мне больше было нельзя, да и к тому же слезший с подоконника дагестанец, явно не ожидая моей атаки, стоял сейчас передо мной совершенно открыто и мой жестокий хук ему по печени, мгновенно сложил его пополам! Разведя руки в стороны и изо всех сил хлопнув своего согнувшегося противника ладонями по ушам, я добавил ему ударом колена в лоб, надежно отключив того минут на пять.
  - А - а, билять!
  Внезапно раздался у меня за спиной гортанный возглас, и я повернулся как раз вовремя, чтобы нырнуть под руку второму дагу, пытавшемуся достать меня мощным крюком в ухо. Вынырнув у него из-за левого плеча, я четко всадил ему в челюсть свой локоть, отправив его на пол рядом с первым его земляком. В этот момент в двух шагах позади меня, взвыл от боли третий кавказец, которого мой другАкын, ловкой подсечкой сшиб на пол, взяв в захват на болевой прием его правую руку и вывернув ее до хруста в суставе.
  - Эй, Джокер, а ну поди сюда!
  На весь сортир гаркнул я, подзывая к себе нашего земляка, который в это время продолжал усердно выполнять мой приказ, изо всех сил удерживая изнутри дверь в туалет, хотя в нее никто и не собирался входить.
  - Чего?
  С этим вопросом Джокер, спустя мгновение появившись на пороге, тут же удивленно вытаращил глаза, при виде двоих дагестанцев, валявшихся в отключке на полу и третьего их товарища, беспомощно барахтавшегося в стальном захвате могучих рук Акына.
  - Джокер, который из этих троих горных попугаев тебя зарезать грозился?
  Спросил я нашего земляка.
  - Ну, вроде...кажется...этот.
  Неуверенно указал он на барахтавшегося в руках моего друга и отчаянно матярещегося на двух языках, кавказца.
  - Так кажется, или точно этот?!
  Гаркнул на него Акын.
  - Гырязный, русский свыныя!
  Дагестанец, неожиданно подняв голову, вонзил в Джокера свой ненавидящий взгляд и прошипел, обращаясь к нему, но имея в виду всех нас:
  - Я скажу Ахмэд, ми вас всэх рэзат ночью будэм, понял?!
  - Конечно скажешь, дорогой, зачем ты так волнуешься-то?!
  Широко улыбнулся я в ответ, разведя руками.
  - А вот, что касается - грязной свиньи, то я думаю, что об этом судить не вымоченному в параше, вонючему барану, понял?!
  И обернувшись к Джокеру, я выстрелил в него командой:
  - А ну-ка, быстро проверь: здесь где-то было забитое г...ном очко!
  Джокер, молча кивнул и выполняя мой приказ, бросился проверять все туалетные кабинки.
  - Есть! Вот оно это очко, г...но из него - так и прет через верх!
  Наконец, радостно сообщил он, стоя над одним из забитых очек, в котором, поднявшись до самых краев, плавало его содержимое.
  - Акын, а ну-ка волоки сюда нашего джигита: мы сейчас его башкой в это очко макнем, чтобы ему было, что потом своему Ахмеду рассказывать!
  Скомандовал я и сам тут же бросился на помощь своему другу, с которым мы вдвоем дотащили упиравшегося и вывшего в голос дагестанца, до заполненного нечистотами сортирного очка.
  - А - а! Горджубал болъонал...(Грязная свинья - аварск.)
  Взвыл он напоследок, перед тем как его бритая голова со смачным плеском окунулась в наполненное дерьмом очко. Подождав, пока он перестал дергаться у нас в руках, мы высунули его голову из очка и отшвырнули дагестанца в сторону. В этот момент очнулся один из ранее вырубленных мною кавказцев, тот, что при нашем появлении, так вальяжно возлежал на подоконнике с сигаретой в зубах и спрашивал у меня на каком это основании я смею ему что-то приказывать.
  - А ну-ка, Акын, давай волоки сюда следующего!
  Обернулся я в его сторону иотважный гордый кавказец, вдруг испуганно втянув голову в плечи и потешно елозя задом по кафельному полу, начал отползать от нас к стене, даже не помышляя при этом о какой либо обороне. Схватив его с двух сторон за шиворот, мы с Ильясом решительно поволокли его к открытой кабинке, рядом с которой валялся и отплевывался нечистотами из очка его земляк, уже успевший к тому моменту окунуться в дерьмо.
  - Нэ нада, брат! Брат нэ нада, ми болшэ ныкагда нэ будэм тырогат ваш русский друг - мамой тэбе кылянус!
  Жалобно залепетал он уже перед самым очком, безвольным мешком, повиснув у нас на руках. Я сделал знак Акыну и тот выпустил дага из рук, который беспомощной лягушкой шлепнувшись на пол, немедленно отполз в сторону своего земляка, продолжавшего мучительно кашлять и сплевывать на пол дерьмо, которогоон только чтовдоволь нахлебался из сортирного очка.
  - Ну ладно - не надо, так не надо, только что мы скажем Ахмеду?!
  Спросил я у него, пристально глядя в черные глаза парня, в которых мутной волной плескался животный страх, словно дерьмо в том самом забитом очке, в которое мы с Акыном его только что грозились окунуть.
  - Нэ нада Ахмед ничего гаварит!
  Перепуганно вытаращил глаза дагестанец.
  - Толка пожалста нэ сказат Ахмед, что здэсь была - ладна, брат?! Если будэшь рассказать все Ахмэд, то он нас будэт зарэзат за позор нашего рода!
  Умоляюще залепетал мне в ответ дагестанец, мгновенно превращаясь из могущественного и сильного повелителя, в бесправного и покорного раба.
  - Ну, если вы сейчас дружно - все втроем, возьмете ведра, тряпки и пойдете мыть пол в своем кубрике, тогда я так уж и быть - ничего Ахмеду не скажу.
  Пообещал я перепуганному парню и тот, мелко закивав мне в ответ, словно подброшенный пружиной подскочил с пола и схватив первое попавшееся ему под руку ведро, пулей вылетел из туалета.
  - А вас, что это - не касается?!
  Грозно сдвинул на переносице свои густые брови Акын, глядя на вылявшихся в разных углах туалета кавказцев и парочка дагестанцев, еще не вполне пришедших в себя после учиненного им разгрома, тут же послушно вскочили на ноги и похватав в руки ведра с тряпками, бросилась догонять своего земляка. Дождавшись, пока за ними громко хлопнет входная дверь, наш земляк Джокер, гордо выпятив грудь, бросил им вдогонку:
  - И запомните на будущее: не братья вы нам, гниды черножопые!
  Я внимательно оглядел довольные лица Акына с Джокером, залитый нечистотами пол ротного туалета, выбитую и висящую на одной петле дверь в одну из туалатных кабинок и, наконец, глянцево поблескивавший в небольшой лужице крови на полу, выбитый у одного из кавказцев клык. После чего с удовольствием констатировал про себя, что субботний праздник армейской чистоты под названием ПХД, а заодно с ним и празднование моего Дня Рождения - удались нам на славу!
  ***
  Капитан Кондратьев - командир роты материально - технического обеспечения Особого Учебного полка связи Внутренних Войск, на ходу вытирая носовым платком пот, обильным ручьем струившийся по его могучей толстенной шее, ввалился в приемную командира части полковника Черняховского и тут же замер на пороге, поскольку уоткрытого окна, лежа грудью на подоконнике и выставив в сторону входной двери в приемную свой туго обтянутый короткой юбкой зад, стояла секретарша полковника, Катя. При этом девушка, не замечая ни вошедшего капитана Кондратьева, ни вообще того что происходило в приемной у нее за спиной, увлеченно рассматривала что-то за окном, выходящим во внутренний двор штаба полка. Капитан Кондратьев на цыпочках подкрался к ней сзади и через ее плечо выглянул на улицу для того, чтобы понять - что могло так заинтересовать Катерину на заднем дворе штаба.
  Задний двор серой, четырехэтажной казармы, на первом этаже которой и размещался штаб особого учебного полка связи, представлял собой целый гектар заболоченной поляны, густо поросшей осокой, борщевиком, а местами даже и камышом. По весне эта поляна превращалась в сплошное болото из-за только что сошедшего с нее талого снега и тогда воздух вокруг штаба полка наполнялся громкими лягушачьими трелями и звоном крыльев миллиардных комариных стай. Однако, к лету это болото благополучно пересыхало, превращаясь в благоухающий высокими травами заливной луг с островками ивняка, причудливо разбросанных вокруг ям с застоявшейся в нихтухлой болотной водой. При этом этот заливной луг настолько густо зарастал борщевиком, осокой и камышом, что из окон штаба была видна лишь сплошная зеленая стена, вплотную подступавшая к стенам казармы.
  Зато сержанты - старослужащие из первой учебной роты, располагавшейся на втором этаже прямо над штабом полка, могли по ночам выбравшись в окно казармы, совершенно безнаказанно уходить и возвращаться по этим высоченным зарослям в свои самоволки по окрестным деревням. Именно поэтому, борьба с "зеленкой" вокруг казармы учебных рот нашего полка, приобрела поистине правоохранительное значение и велась с самого начала лета и до первых осенних заморозков! И сейчас взвод курсантов одной из учебных рот, вооруженных малыми саперными лопатками, растянувшись по этому лугу широкой цепью, самозабвенно воевал с зарослями борщевика и осоки. Солдаты - первогодки, заткнув свои, пока еще не выцветшие на солнцекепки, за погоны кителей и сверкая своими свежевыбритыми макушками, неумело махали тупыми саперными лопатками, словно зайцы из песни "Кося трын - траву на поляне", пока сержанты - их командиры отделений, не менее самозабвенно дрыхли по окрестным кустам, скрытые от недремлющего ока штабных офицеров.
  Вообще-то, по-хорошему, эту работу в полку должна была выполнять рота материально - технического обеспечения капитана Кондратьева, для чего в ее распоряжении имелась дажеспециальная техника: трактор "Беларусь" с навешанной на него газонокосилкой. Но, командир особого учебного полка полковник Черняховский, рассудив иначе, поставил задачу по расчистке поляны за штабом, перед командиром одной из учебных рот. Очевидно, решив таким образом сэкономить на солярке для трактора, а заодно с этим и занять курсантов этой роты полезным физическим трудом.С улыбкой покачав головой от картины увиденной им за окном, а заодно и от напряженно созерцающей ее секретарши Катерины, капитан Кондратьев без стука и приглашения вошел в кабинет командира полка, при этом секретарша полковника, увлеченная разворачивающимся за окном действом, даже не заметила этого.
  С полкового радио - полигона, находившегося неподалеку от штаба, на котором испытывали передвижной узел связи на базе ЗиЛ - 131, доносилась выуженная из эфира песня рок - группы Queen "We are the champions my friend". Срубив ударом малой саперной лопатки мясистый стебель борщевика, толщиной в мою руку и судовольствием проследив за тем, как он, вздрогнув от моего хлесткого режущего удара с потягом и простояв еще несколько секунд, нехотя лег на траву, я косо всадив в землю свою малую саперную лопатку, опустился на корточки, а рядом присел и мой друг Акын, работавший со мной бок о бок.
  - Нет, Джинн, это вовсе не служба, а хрень какая-то! И войска у нас должны называться совсем не внутренними, а какими-нибудь лопатно - метелочными!
  Едва только присев на землю подле меня, сходу начал свой "заход" в психическую атаку мой друг, заведя свою старую песню о том, что он пошел в армию в надежде заработать золотую звезду Героя России.
  - Ну, а ты, понятное дело - меньше чем на отряд специального назначения "Витязь" у нас не согласен!
  Усмехнулся я на эту возмущенную и одновременно жалобную тирраду своего друга.
  - Да, причем здесь "Витязь"?!
  Сразу же завелся Акын, заглотив мою наживку.
  - Я сюда для чего шел?!
  Взволнованным голосом спросил у меня Ильяс, и тут же сам с пафосом ответил на свой собственный вопрос:
  - Я сюда Родину шел защищать, а вместо этого - с утра до ночи кошу траву, да плац перед штабом подметаю!
  - Ты сейчас даже траву - и то не косишь, а сидишь тут и прохлаждаешься, хотя согласно твоим генеральным планам, ты сейчас наверняка должен был вовсю ходить в лихие штыковые атаки, после которых горы трупов убиенных тобой чеченских боевиков громоздились бы выше горы Казбек!
  Со смехом возразил я Акыну, мгновенно сбивая его настрой поскандалить со мной для того, чтобы отвести душу, истомившуюся жаждой подвига.
  - Да, в атаки ходить и орден за это получить, а может быть даже и два!
  Улыбнулся в ответ, тут же остывая мой друг и я, развивая эту шутливую тему, продолжил хохмить:
  - Ага - орден, а может и два, и еще от СОБЕСа деревянную ногу и попугая - матерщинника, и чтобы к тому же пиво в магазине - без очереди давали, а во всех борделях первые десять секунд - просто давали бесплатно!
  - Не нужен мне орден, я согласен на медаль и можно даже без попугая и бесплатного обслуживания в борделях. А вот насчет Казбека и чеченских боевиков, ты меня сейчас уел! Ведь я, честно говоря, действительно планировал попасть служить на Северный Кавказ, вот даже и сейчас думаю после окончания учебки написать рапорт с просьбой отправить меня воперативную часть, дислоцирующуюся в Северо - Кавказском Военном Округе.
  Мечтательно вздохнул Акын, подтверждая мои смутные догадки относительно его юношеских мечтаний.
  - Тогда вынужден тебя разочаровать, мой дорогой Акын, потому что ты и тут тоже пролетел, поскольку согласно Указу нашего президента, срочников на Северный Кавказ больше не направляют, а служат там только контрактники!
  Добил я своего друга этим известием и по-дружески ему посоветовал:
  -Так что настраивайся на то, что через пару месяцев мы с тобой, закончив учебку, останемся здесь - гонять следующее пополнение курсантов и обучать их морзянке и ТТХ радиостанций (ТТХ - тактико технические характеристики - здесь и далее примечания автора). Ну, а по их выпуску - со спокойной совестью уйдем на дембель, мы же с тобой как никак "годичники"! (согласно Федеральному закону "О воинской службе" призывники имеющие высшее образование на момент призыва, служили на год меньше остальных) А на Северный Кавказ, друг мой Акын мы с тобой съездим в отпуск, сразу же после дембеля, для того чтобы там не повоевать, а просто - отдохнуть как следует.
  Закончил я свою краткую лекцию, будучи абсолютно уверенным в непогрешимости своих слов и даже не подозревая о том, с какой тонкой иронией пошутит надо мной и моим другом Акыномнаша армейская судьба, которая за месяц до дембеля закинет нас на тот - самый, пресловутый Северный Кавказ, еще почти на целый год в качестве контрактников отдельной оперативной бригады специального назначения!
  - Уф, как жарко, а еще говорят, что Вятка - это Север крайний!
  Отдуваясь сказал Ильяс, пытаясь сменить, наконец тему нашего разговора на более нейтральную, но не сумев переключиться на спокойный лад, тут же продолжил возмущаться, теперь уже по поводу жары:
  - И какого хрена нам кителя снять не разрешили?! Какой прок нашему ротному от того, что от нас после этого покоса, будет вонять как от табуна лошадей!
  Пожаловался мой друг, не уставая в очередной раз поражаясь непроходимому армейскому пофигизму и равнодушию офицеров к проблемам своих подчиненных.
  - Коней, мой друг, исключительно - коней.
  Поправил я Акына и пояснил на его немой вопрос:
  - Кобылиц я здесь, к моему глубокому сожалению, пока не наблюдаю, хотя они в этой местности, видимо, как и прочие особи женского пола, просто отсутствуют как вид!
  Не выдержав, печально вздохнул я под конец своей фразы, одновременно с этим поднимаясь с земли и снова берясь за свою саперную лопатку.
  - Хотя, признаюсь тебе честно, мой друг и брат Акын, что я был бы сейчас несказанно рад не то что обществу любой кобылы, но даже и любой овцы, пусть даже и самой паршивой!
  Обернувшись, бросил я напоследок свой последний камень в огород родного государства, обрекшего меня на такое длительное воздержание.
  - Джинн, смотри, а как тебе вон та бедная овечка?!
  Внезапно дернул меня за рукав кителя Акын, указавмне глазами в сторону штаба.Я посмотрел в указанном моим другом направлении и увидел в оконном проеме первого этажа внимательно глядящую на нас девушку. В глаза мне мгновенно бросились ее ярко накрашенные губы и белые полушария пышных грудей, выпирающих из блузки девицы, навалившейся на подоконник.
  - Ну вот, а ты говоришь кони!
  Обрадованно улыбнулся я своему другу.
  - А ну-ка уважаемый Ильяс ибн Ирбис, за мной на покорение хрупких женских бастионов - шагом марш!
  Решительно скомандовал я, подходя к окну с торчащей из него ярко накрашенной, рыжеволосой особой.
  - Приветствую тебя, о прекрасная незнакомка!
  С пафоссом воскликнул я, обращаясь к девушке, напряженно застывшей в окне и абсолютно не лукавя сейчас в этом определении ее прелести, поскольку все мое общение с противоположным полом за последнее время сводилось лишь к тому, чтобы давать себя осматривать пожилым санитаркам из нашей полковой санчасти.
  - Назови мне свое имя и позволь стать твоим рыцарем, о, златокудрая нимфа Вятских полян!
  Продолжил я, преданно глядя в глаза зардевшейся от смущения рыжеволосой девушке.
  - Меня зовут Катериной.
  Улыбнулась мне в ответ незнакомка и неожиданно оглянувшись по сторонам, шепотом добавила.
  - Я ценю твое заманчивое предложение, о отважный незнакомец, вот только стать моим рыцарем ты собрался несколько поздновато - он у меня уже есть и боюсь, совсем не обрадуется когда узнает о таком сопернике как ты!
  - Кто он, о, прекрасная герцогиня Катрин?! Назовите мне его имя и позвольте вызвать его на поединок на утоптанной земле и этим доказать вам свою любовь!Но, если я останусь жив, то вы в таком случае заранее пообещайте мне стать дамой моего сердца?!
  Воскликнул я, воинственно взмахнув у нее перед носом своей саперной лопаткой.
  - Экий вы, право горячий, мой таинственный незнакомец! Только прошу вас: не надо топтать моего нынешнего рыцаря на земле!
  Прыснула со смеху в свой маленький кулачок, Катя.
  - А как насчет обещания стать дамой моего сердца, если я доказав вам свою любовь, все же останусь жив в рыцарском поединке?!
  Тут же уточнил я, беря что называется быка за рога и не давая девушке опомниться.
  - А вот насчет доказать мне свою любовь, которой вы якобы вдруг ко мне воспылали...
  Задумалась она и внезапно просияв от пришедшей в ее рыжую и курносую головку мудрой мысли, Катерина своим тонким наманикюренным пальчиком указала мне на Акына, переминавшегося с ноги на ногу, у меня за спиной и подмигнув, весело сказала наигранно - капризным голосом, имевшим явно выраженный тон приказа:
  - Вот сразитесь с ним, на "утоптанной земле", а после и поговорим с вами обоими по поводу "дамы сердца", идет?!
  С этими словами, девушка снова весело подмигнула нам обоим и задорно вздернула свой курносый нос.
  - Ну тогда, о прелестная и несравненная герцогиня Катрин де Буа Трэсси - устраивайтесь поудобнеена балконе вашего родового замка и наслаждайтесь зрелищем настоящего рыцарского ристалища, устроенного в вашу честь!
  Все тем же пафоссным тоном воскликнул я, размахивая перед ней своей зеленой пятнистой кепкой и пятясь при этом задом от окна штаба.
  - Эй вы, рыцари печального образа! А самих-то вас, как звать?!
  Уже вдогонку нам спросила из своего окна Катерина, заставив меня снова обернуться к открытому окну на первом этаже:
  - А это, милая герцогиня - страшная военная тайна, раскрыть которую мы вам сможем только на первом свидании, если конечно не погибнем сегодня на турнире устроенном в вашу, между прочим, честь!
  Крикнул я девушке и отвернувшись от окна штаба, добавил в полголоса, обращаясь уже к своему другу Ильясу:
  - Ну что, мой верный друг и почти брат Акын - потешим туземное население, глядишь и нам чего-нибудь за это обломится?!
  Хитро подмигнул я своему другу, жестом обеих своих рук, скрытым от нашей зрительницы, намекая Акыну на женские прелести торчащей из окна Катерины.
  - Ага, вот только обломится нам с тобой, вместо свидания с этой Катей - пара нарядов вне очереди!
  Пробурчал в ответ Ильяс и подумав секунду, добавил:
  - Скажи еще спасибо за то, что нам с тобой тот смурной капитан из поезда наш "пельсиновый сiк" не припомнил!
  - Да брось ты, Акын, тень на плетень наводить - никто этого турнира не увидит, кроме нее! Ты сам взгляни и трезво содрогнись от уведенного: наш "замок" вон в кустах с телефоном уже полдня гасится, а все наши "комоды" тоже где-то по камышам дрыхнут, так что уважаемый хан Ильяс ибн Ирбис - готовьтесь к бою за честь прекрасной дамы! Кстати, слышишь и музыка играет - соответствующая.
  Поднял я кверху свой указательный палец, прислушиваясь к музыке, доносившейся с полкового радио полигона и пояснил в ответ на немой вопрос своего друга:
  - Помнишь, как в клипе у Робби Вильямса на песню группы Queen "We are the chempions my friend", парни друг об друга копья на рыцарском турнире ломают?
  - Ну, помню и что с того?
  Хмуро спросил у меня Акын, уже смутно догадываясь о том, что я пытаюсь втянуть его в очередную сомнительную авантюру, с нарушением сразу нескольких статей из воинского устава
  - Ну так, а чем мы-то с тобой хуже тех рыцарей из клипа?!
  Я кивнул на разбросанные по всей поляне перед штабом, срубленные стебли борщевика, которые по своим габаритам - действительно очень походили на копейные древки.
  - Чем мы с тобой хуже?!
  Внезапно задохнулся от возмущения мой друг и отдышавшись, заявил мне:
  - Да хотя бы тем, что в этой твоей Queen - главный солист голубой был, или ты забыл?!
  Пояснил мне свое искренне возмущение Акын.
  - Вот и докажем всему миру, а главное этой рыженькой "подоконнице", что мы с тобой - вовсе не геи, а вполне себе гетеро - сексуальные парни! Благо и приз в окошке - на диво аппетитный!
  Я снова кивнул своему другу на улыбающуюся нам из окна Катю.
  - Вечно ты, Джинн, втравишь меня в какой-нибудь блудняк!
  Проворчал Ильяс.
  - Ладно, черт с тобой - давай попробуем!
  Вздохнул наконец мой друг, соглашаясь и поглядывая при этом на аппетитную рыженькую Катерину, по-прежнему торчащую и приветливо улыбающуюся нам из окна штаба. Однако, тут же напустив на себя строгий вид, Ильяс добавил, делая это скорее для порядка, нежели чтобы отговоритьменя:
  - Вот только я ж...пой чувствую, что вместо Катиных прелестей - достанется нам с тобой сегодня по сортирному очку с зубной щеткой в придачу!
  Я через голову стянул с себя китель, заодно с мокрой от пота майкой, оставшись одетым до пояса только в свой собственный загар и приобретшие от скудного армейского пайка необыкновенную рельефность, мышцы. То же самое сделали Ильяс, и я еще раз смог убедиться в необыкновенном совершенстве его фигуры: широченные плечи, выпуклая грудь и мускулистые руки, не уступающие по объему моим. Портили фигуру моего друга, пожалуй, только по-кавалерийски кривые ноги - колесом, доставшиеся Акыну в наследство от его кочевых предков. Увлеченная этим бесплатным мужским стриптизом Катя, издалека захлопала нам в ладошки, а я, подобрав с земли толстенный стебель борщевика, только что срубленный мною, отыскал глазами Джокера, машущего саперной лопаткой где-то неподалеку от нас.
  - Эй, Джокер, а ну-ка поди сюда на минутку!
  Подозвал я к себе нашего с Акыном земляка, который к тому же был обязан нам своим спасением от кавказцев, домогавшимся его в нашем ротном сортире.
  - Чего тебе, Джинн?
  Тяжело отдуваясь, подошел ко мне тот.
  - Хочешь заработать банку сгущенки?
  Спросил я у него, пытливо глядя ему в глаза.
  - Конечно!
  Тут же оживился вечно голодный Джокер.
  - А где ты ее возьмешь-то, целую банку "сгухи"?!
  Подозрительно прищурился он.
  - Это мои проблемы!
  Решительно отрезал я и пояснил ему:
  - Если сказал, что достану тебе банку сгухи - значит достану!
  - Ну ладно если так, а чего делать-то нужно?
  Спросил у меня Джокер.
  - Да всего - ничего: побыть пару минут моим боевым конем.
  Как можно беспечнее ответил я, для убедительности даже взмахнув рукой в знак того, что дескать о подобных пустяках нормальному парню даже и говорить-то неприлично.
  - Чаво?!
  Не понял тот.
  -Чаво - чаво!
  Разозлился я на бестолковость Джокера.
  -Берешь меня к себе на плечи, разгоняешься как следует, я сшибаю с "коня" вот этим дрыном Акына и порядок - считай, что банка сгущенки у тебя в кармане, понял?!
  - Ну ладно - согласен, только давай сразу договоримся где и когда я смогу эту мою заработанную банку сгущенки получить?!
  Снова подозрительно прищурился недоверчивый Джокер.
  - Вот как только достану, так сразу и отдам!
  Успокоил я подозрительного Джокера и насупившись, добавил:
  -Я тебя хоть раз обманывал?!А что до того, где я ее достану, то завтра мы с Акыном заступаем в наряд по кухне, вот там и достану, ну все - поскакали!
  Ответил я тоном не терпящим возражений, запрыгивая на спину Джокеру и взвешивая при этом в своей правой руке мясистый стебель борщевика, истекающий соком через опущенный к земле срубленный конец.А на другом конце расчищенной нашим взводом поляны, приблизительно такого же содержания торг вел и Акын с Саней Бураковым - маленьким, носатым парнишкой из второго отделения. Вот только в качестве военного трофея для Сани была озвучена не банка сгущенки, а пачка сигарет Winston...
  -Нарекаю тебя конем богатырским!
  Торжественно провозгласил Сане Буракову Ильяс, примериваясь к его худенькой, костлявой спине.
  - И прошу: вынеси меня из сечи кровавой, не оставив ни на поругание ворогамлютым, ни на растерзание зверям диким, не бросив меня ни мертвым, ни раненным! Ну, все - поскакали!
  Весело сказал он, запрыгивая на спину Сане и вскидывая к плечу такой же, как и у меня толстенный стебельсрубленного борщевика.
  - И съехались Пересвет с Челубеем на виду у ратей своих, на поле Куликовом построенных! Не сойти ужо ни одному из них живым с поля ратного!
  Громко гаркнул я, комментируя эту сцену и, как следует при этом наподдав каблуками своих сапог,Джокеру по толстой заднице, заставляя того с места взять в галоп. А с другой стороны очищенной от борщевика поляны мне навстречу "поскакал" на тощем и мосластом Сане Бураковом, мой друг Акын.
  ***
  - Нет, ну ты только посмотри, что творят эти расп...дяи - курсанты! И куда в это время смотрят их сержанты, мать их ети!?
  В сердцах выругался полковник Черняховский, решительно хватаясь за шпингалет окна, выходящего во внутренний двор штаба и намереваясь его открыть.Капитан Кондратьев, в этот момент зашедший по делу к нему в кабинет, вслед за полковником подошел к окнуи выглянул во внутренний двор и как раз в этот момент на выкошенной от зарослей борщевика полянке, съехались вместе четверо курсантов, причем двое из них, голых по пояс, оседлали двух других своих товарищей и держа в руках срубленные стволы борщевика, служившие им копьями, попытались выбить ими друг друга "из седла", а попросту - повалить своего противника на землю.
  И прежде чем полковник успел распахнуть окно, оба "рыцаря" с разбега и практически одновременно ударили друг друга своими импровизированными копьями в грудь. Толстенные, в руку взрослого человека, стволы борщевика картинно разлетелись в щепки, обдав обоих парней - наездников, фонтанами едкого сока. При этом "конь" под смуглым и узкоглазым парнишкой от удара не удержался на ногах и рухнул на землю, вместе со своимнаездником - казахом, который кубарем покатился по скошенной траве.
  -Тьфу, идиоты!
  Снова в сердцах сплюнул на пол полковник, наблюдая всю эту картину, и поясняя вошедшему к нему в кабинет капитану Кондратьеву свое искреннее негодование:
  -Это же - борщевик, у него сок ядовитый, как серная кислота! Всю шкуру на себе попортят, сволочи! Кто это такие, с какой роты эти два придурка?!
  Бушевал в своем кабинете Черняховский.
  - Подожди-ка минутку, Иван Антонович!
  Остановил свего командира и начальника, капитан Кондратьев и пояснил опешившему от такой наглости полковнику:
  -Там у них, похоже, рукопашное продолжение намечается - давай посмотрим, а после уже будешь их линчевать, заодно с их сержантами!
  Улыбнулся Кондратьев, заговорщически подмигивая Черняховскому и оба офицера снова напряженно уставились в окно, где в этот момент, действительно должно было состояться продолжение "конного" рыцарского поединка. На примятой луговой мураве, друг напротив друга, стояли двое голых по пояс, мускулистых парней. Их кителя, майки и ремни, аккуратно сложенные, лежали рядом. Оба поединщика умело поводили плечами, встряхивали кистями рук и крутили своими бритыми головами, разминая их перед рукопашной схваткой. При этом оба парня были невысокими, широкоплечими крепышами, а под смуглой кожей у обоих перекатывались рельефные клубки накачанных и гипертрофированных тяжелыми физическими нагрузками мускулов.
  Один из них - азиат, яркого монголоидного типа, с густыми черными бровями, сросшимися на переносице, откуда брал начало его крупный и слегка приплюснутый нос, сейчас приплясывалпо поляне на своих мощных и заметно кривоватых, по кавалерийски, ногах. А весь его облик говорил о скрытой в этом пышущем здоровьем теле, необузданной первобытной мощи, готовой в один лишь краткий миг превратить этого человека в настоящего зверя, не ведающего ни боли, ни страха, ни усталости! Его соперник в этом рукопашном поединке, был представителем ярко выраженного славянского типа: высокий и чистый лоб, выгоревшие в белесые щетки брови, прямой тонкий нос и большие, голубые глаза. И только одно обстоятельство мешало завершению облика былинного, русского витязя - его кожу покрывал настолько густой медный загар, что оттенком своим она ничуть не отличалась от кожи его соперника - казаха. Под кожей его широкой, выпуклой груди так же рельефно перекатывались тугие клубки мускулов.
  Между тем, оба поединщика церемонно поклонились друг другу, хлопнули рука об руку и приняли боевые стойки: казах, низко пригнувшись и утопив голову в свои литые плечи, выставил перед собой могучие руки борца, оставшись стоять на прямых ногах. Русский же,напротив - слегка присел на расставленных на ширину плеч ногах, выставив вперед свое левое плечо. При этом его подбородок, моментально по боксерски, спрятался за этим выставленным вперед плечом.Оба бойца осторожно закружились в своем боевом танце по краю травяного ковра, пытаясь угадать самое начало движения своего противника и вперив друг в друга внимательные взгляды.
  Неожиданно русский, едва заметно качнулся навстречу своему противнику, спровоцировав тем самым того на атаку: казах, пригнувшись к самой земле, стремительно метнулся в ноги своему противнику, попытавшись подхватить его под колено опорной ноги. Однако, его там уже не было, поскольку таким же точно - едва уловимым глазу движением, русский отскочил вправо, при этом успев воткнуть в подбородок и ухо своему противнику, стремительную "двойку" с обеих рук. Казах от этих точных ударов, тяжело осел на колени, но мгновенно придя в себя, гибким перекатом снова оказался на своих мощных кривых ногах.
  Решив сменить тактику, казах выпрямился и сжав свои растопыренные пальцы в кулаки, попытался достать своего противника двумя размашистыми боковыми ударами справа и слева, целясь ему в челюсть. Но русский, легко уйдя от этих сокрушительных крюковнырком под правую руку своего противника, перехватил ее в самом конце движения и дернув ее вниз на себя, с легкого прыжка всадил свое правое колено в ребра казаху, сбив тому дыхание.После чего, стремительным подшагом зайдя тому за спину, завершил свою серию мощным лоу - киком, под колено левой ноги казаха, снова заставив своего противника тяжело осесть в мягкую траву.
  - Добей его, в голову, с ноги!
  Неожиданно гаркнул на весь кабинет полковник Черняховский, горящим взглядом следя за перипетиями этого поединка и даже не заметив, как он одной рукой вцепился в оконную раму, а другой - в плечо стоявшего с ним рядом капитана Кондратьева.
  - Да ты что такое говоришь-то, Антоныч, казах - борец и русскому к нему даже и близко подходить нельзя, иначе он возьмет его в захват, проведет бросок и все - конец тогда русаку!
  Так же, как и его командир, не отрывая взгляда от поединщиков за окном, ответил Черняховскомукапитан Кондратьев.А в соседней с кабинетом командира полка приемной, высунувшись в окно почти по пояс, с бурно вздымающейся от волнения грудью, наслаждалась зрелищным поединком двух курсантов секретарша полковника Катерина.
  Казах, между тем, снова оказался на ногах и сразу же бросился в новую атаку, пытаясь сократить дистанцию для проведения захвата, а заодно с этим и достать до головы своего соперника длинными, прямыми ударами могучих рук. Однако русский, непрерывно маневрируя, с успехом уворачивался от этих ударов и они, то гулко шлепались в подставленный им блок, то вообще - рассекали пустой воздух. Наконец, очередной раз "провалив" удар казаха в пустоту и заставив того слишком далеко вынести вперед опорную ногу, переместив на нее весь вес своего тела, русский боец короткой подсечкой ноги, обутой в тяжелый кирзовый сапог, заставил казаха практически сесть на продольный шпагат, а сам при этом крутанувшись на одном месте вокруг своей оси, четко впечатал подошву сапога в грудь своему противнику, швырнув того спиной на травяной ковер.
  Казах, тут же попытался вскочить на ноги и переворачиваясь, подставил при этом спину, чем тут же воспользовался его соперник. Бросившись на него и обхватив его руками поперек туловища, русский боец с резким прогибом швырнул своего соперника на траву и оказавшись над ним "в партере", попытался провести борцовский прием под названием "Нельсон", пропустив свои предплечья под плечи своего соперника и сцепив кисти рук в замок у него на затылке. Однако казах, действительно будучи опытным борцом, чувствовал себя в партере, как рыба в воде и теперь настала его очередь продемонстрировать сопернику свое мастерство!
  Легко отжав предплечья соперника от своей шеи, казахский боец резким перекатом вышел из партера и сам оказался верхом на русском, а затем методично и мощно подавив сопротивление рук своего соперника, он не спеша добрался до его шеи. Со стороны вся эта возня на травянистом ковре напоминала борьбу удава с кроликом: в том смысле, что кролик, совершая свои бестолковые и беспорядочные рывки, лишь затягивает на себе тугие смертоносные петли тела удава. Так и русский боец, уподобившись этому кролику и беспорядочно раскидав в стороны свои руки и будучи прижатым к траве тяжестью своего соперника, сам невольно сунул голову в подставленную петлю могучих рук казаха. А уже через несколько секунд, полупридушенный своим соперником русак, неистово замолотил ладонью по траве, от боли и удушья.
  Казах, отпустив своего противника перекатился на спину, тяжело дыша и теперь оба недавних грозных соперника лежали на спине и выставив кверху свои впалые животы, испещренные полосами пота, смешанного с зеленым травяным соком и смотрели в высокое безоблачное небо, успокаивая рвущееся из своей груди тяжелое дыхание.
  - Тьфу ты!
  В сердцах сплюнул напол капитан Кондратьев, досмотрев поединок до конца и отходя от окна.
  -Я же говорил тебе, Иван Антоныч: нечего было русаку с ним бороться, держал бы его на дистанции и бил его в узкоглазую морду, пока казашонок сам не упадет в нокаут!
  Капитан Кондратьев переживал так, словно он только что проиграл на тотализаторе солидную сумму денег и это обстоятельство заинтересовало полковника Черняховского:
  - Слушай Николай, а ты этих двоих курсантиков знаешь что ли?
  Спросил у Кондратьева полковник Черняховский.
  - Конечно знаю, Иван Антонович, ведь это же я их сюда из Саратова и привез вместе с саратовской командой, и сам же их личные дела на Саратовском сборном пункте отобрал! Казашонок этот, к примеру - мастер спорта по вольной борьбе, а русак - мастер спорта по штанге и еще в прошлом - не то каратист, не то тэйквондист, уже и не припомню. Парни дельные и толковые - оба с вышкой за плечами, но при этом расп...дяи - редкостные, они мне в поезде по пути в часть такое отчебучили, что просто волос стынет!
  Выдал полковнику Черняховскому свою краткую, но в то же самое время - довольно емкую характеристику обоим курсантам, капитан Кондратьев и командир полка, обернувшись к своему старому приятелю, спросил у него в упор:
  - Слушай, Николай, так может быть ты этими двумя и займешься, раз они - твои крестники, а?!
  Сделал неожиданное предложение капитану Кондратьеву, полковник Черняховский.
  - В каком смысле - "займешься", Иван Антонович?
  Не понял полковника тот.
  -Зимой,в городе Сарове состоитсятурнир по рукопашному бою, а заодно с ним и аттестация на право ношения оливкового берета и нашивок спецназа Внутренних Войск,приуроченный к новому осеннему призыву и выпуску из всех наших учебок. Вот ты бы их Николай и подготовил для этого турнира, а я бы их выставил защищать на этом турнире честь нашего полка, а то наш полк в штабе округа считают чуть ли не пионерским лагерем!
  Пояснил свою мысль капитану Кондратьеву, его командир полковник Черняховский.
  - А разве ты, Иван Антоныч, собираешься оставлять этих двух разгильдяев в нашем полку, после прохождения ими учебного курса?
  Удивленно спросил у своего начальника и командира, капитан Кондратьев.
  - Ну, то что они разгильдяи - это вполне поправимо, тем более, что ты ими теперь плотно займешься. А вот насчет мысли оставить их в моем полку - у меня пока ясности нет, я думаю, что это было бы не самым плохим моим решением, вот смотри: ты же сам говоришь, что они оба - с высшим образованием, причем русскийвроде закончил какой-то технический ВУЗ, а казах и вовсе - целую юридическую академию! И в качестве кандидатур для сержантов учебки - лучше этих двоих простоне придумаешь, да их взводники с такими командирами отделений вообще ничего делать не будут, если оничерез полгода за новых курсантов возьмутся! К тому же ты и сам прекрасно знаешь, что в наших линейных частях "годичников" не очень-тожалуют, они ведь к моменту своего выпуска из учебок, уже успевают по полсрока отслужить и там им остается еще какая-то пара - тройка месяцев и можно паковать чемоданы на дембель.А здесь, я думаю, от них по любому толку больше будет!
  - Хорошо, Иван Антоныч - твою мысль я уловил!
  Соглашаясь со своим командиром, наклонил свою крутолобую голову на негнущейся толстенной бычьей шее, капитан Кодратьев и решительно, словно шашкой, рубанув ладонью воздух, добавил:
  - Вот прямо с завтрашнего утра и займусь этими двумя муд...ками, если ты конечно мне разрешаешь?! Да, я за пару - тройку месяцев слеплю из них таких серьезных бойцов, что они на этом турнире в Сарове, всяких там "волков" и "медведей" из номерных отрядов по всему нашему округу, будут уделывать в первом же раунде! (здесь капитан Кондратьев, очевидно имеет в виду отряды специального назначения Внутренних Войск, которым обычно присваивался личный идентификационный номер и давалось кодовое название, отличающего это подразделение от всех остальных и заодно объясняющее его узко - специальный профиль. Так, к примеру, отряд специального назначения "Медведь", базировавшийся в закрытом городе Сарове Нижегородской области, создавался специально для действий в лесистой местности, а отряд "Рысь", состоявший из отдельных снайперских групп, применялся исключительно для снайперской войны. Как правило, названия отрядов специального назначения выбирались по названиям какого нибудь хищного зверя, к примеру: "Рысь", "Медведь", "Волк" и так далее - здесь и далее примечания автора)
  - Давай, давай Коля - слепи из этих рафинированных интеллигентов настоящих волкодавов, мне и самому любопытно будет взглянуть на твои педагогические таланты!
  Чрезвычайно довольный собой, усмехнулся в ответ на это амбициозное заявление капитана, полковник Черняховский и неожиданно прислушавшись к звукам, доносящимсядо него из-за закрытых дверей в приемную, подозрительно взглянул на капитана Кондратьева:
  - А что это там наша Катерина - небось уже этим двум гладиаторам глазки строит?
  Спросил полковник, заслышав через дверь мелодичные смешки своей секретарши из приемной.
  - А ну-ка, Николай, пойдем глянем...
  И Черняховский, на цыпочках и изо всех сил стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть воркующую через окно с двумя курсантами Катерину, начал подкрадываться к входной двери своего кабинета.
  ***
  - Ну что, Акын, отдышался?
  Спросил я у Ильяса и подав ему руку, решительно поднял своего друга с травяного ковра, на котором тот продолжал валяться, мечтательно глядя в небо.
  - Вставай давай, пора за обещанным призом идти!
  Кивнул я своему другу на мило улыбающуюся нам из окна Катерину.
  - Ну, пойдем, вот только одеться надо!
  Вдруг спохватился Ильяс, принявшись озираться вокруг в поисках своего кителя и кепки.
  - Отставить одевание!
  Решительно остановил я своего друга, и пояснил Акыну на его немой вопрос по поводу своего приказа:
  - Вот это сейчас - как раз лишнее, потому что самая лучшая одежда для любого настоящего мужика - это его голый мускулистый торс с орденами в виде шрамов! Так что вперед Акын, на штурм хрупких женских бастионов!
  Скомандовал я, подталкивая своего друга в спину по направлению к открытому окну штаба полка. Мы с Ильясом развязанной походкой вразвалку, подошли к окну из которого на нас смотрела улыбающаяся Катерина.
  - Ну и кому прекрасная герцогиня Катрин готова вручить свое трепетное сердце?
  Улыбнувшись ей в ответ, спросил я у девушки.
  - Ой, мальчики, как классно у вас получалось - прямо как в кино! Где вы такому научились?
  Восторженно сказала Катя, проигнорировав мой вопрос и явно пытаясь соскочить с темы обещанного нам с Акыном свидания, добавила:
  - Я никогда прежде такого не видела!
  - Ну а все-таки Катрин - как насчет свидания с победителем и утешительного приза проигравшему?
  Не сдавался я, продолжая гнуть свою линию:
  - Если вы помните, герцогиня, то мы ломали друг друга вовсе не задарма, а в надежде на вашу женскую благосклонность к кому нибудь из нас!
  Катерина открыла было рот, чтобы ответить мне на мои наглые домогательства, но тут у нее за спиной в оконном проеме неожиданно появился полковник Черняховский с капитаном Кондратьевым:
  - А ну-ка, товарищ ефрейтор, откройте нам страшную военную тайну: какие парни вам больше нравятся - черненькие или беленькие?
  Хитро подмигнув, спросил у девушки капитан Кондратьев, заставив ее взвизгнуть и подскочить от неожиданности и испуга из-за своего внезапного появления.
  - Вообще-то, товарищ капитан, мне больше нравятся умненькие, добренькие и человечные...банкиры, а вот когда заходят в приемную командира части, то обычно стучатся!
  Улыбнулась ему в ответ Катерина, мгновенно придя в себя после своего неожиданного испуга и даже попытавшись призвать нахального капитана к порядку.
  - Ну, вот! Выходит, что парни зря друг - дружке бока мяли и теперь задаром получат пять нарядов вне очереди?!
  Притворно расстроился капитан Кондратьев, пропустив реплику Катерины насчет непременного стука в дверь приемной, мимо ушей.
  - Ой, товарищ полковник, пожалуйста не надо их наказывать!
  Попросила полковника Черняховского Катерина, резко повернувшись к нему и молитвенно сложив руки на груди.
  - Это все из-за меня произошло, мне так скучно стало, что я попросила ребят немного меня развлечь, вот и...
  Неожиданно призналась, смущенно потупившись при этом девушка.
  - То, что ты их вину готова на себя взять - это конечно похвально!
  Одобрил это заявление Катерины, полковник Черняховский и хитро подмигнув капитану Кондратьеву, снова обратился к своей секретарше:
  -А мы вот сейчас поглядим, как они сами готовы ответить за свои поступки?! Товарищи курсанты, смирно!
  Зычно скомандовал в открытое окно полковник, обращаясь ко мне с Ильясом и мы без кителей, перемазанные собственным потом и травяным соком замерли по стойке смирно перед открытым настежь окном приемной.
  - Товарищи курсанты, кто разрешил вам снять кителя и устроить здесь бойцовский турнир?!
  Сурово сдвинув на переносице свои густые кустистые брови, спросил у нас командир полка.
  - Устав Вооруженных Сил и священный долг мужской чести, товарищ полковник!
  Браво прищелкнув каблуками своих вызелененных травяным соком кирзовых сапог, ответил я на его вопрос, до отказа выпятив при этом грудь.
  - Не понял вас, товарищ курсант, а при чем здесь Устав Вооруженных Сил и долг мужской чести?!
  Озадаченно спросил у меня полковник Черняховский.
  -Разрешите мне ответить на поставленный вами вопрос, товарищ полковник?
  Неожиданно сделал шаг вперед Ильяс.
  - Ну валяй!
  Разрешил Акыну полковник Черняховский.
  - В Уставе Вооруженных Сил Российской Федерации сказано, что каждый военнослужащий обязан подавать пример поведения и внешнего вида гражданскому населению.
  Четко доложил полковнику мой друг Ильяс.
  - Неужели вы хотите сказать мне, товарищ курсант, что валяя здесь друг друга по траве, вы подавали гражданскому населению пример образцового поведения?!
  Подозрительно прищурился в ответ полковник Черняховский и задал следующий вопрос на засыпку:
  -И в чем же этот пример заключается, по вашему?
  - Разрешите ответить, товарищ полковник!
  Снова вступил в разговор я, отвлекая внимание Черняховского от замявшегося на секунду Акына:
  -Своим поведением мы спасали девушку от грубого насилия, в чем собственно и заключался наш священный долг мужской чести по отношению к женщине, и пример всему остальному мужскому населению!
  Четко, ловно по писанному, отчеканил я, продолжая поедать начальство преданным взглядом.
  - То есть, как это вы девушку от насилия спасали - каким образом?
  Не понял меня полковник.
  - Уговаривали, чтобы она дала нам по хорошему, товарищ полковник!
  Несговариваясь, хором рявкнули мы с Акыном. Катерина при этом прыснула в кулачок от смеха, а за спиной у нее уже откровенно и в полный голос, заржал капитан Кондратьев.
  - Ну и как - уговорили?
  Неожиданно улыбнулся полковник Черняховский, не в силах больше удерживать на своем лице прежнего строгого вида, и мгновенно заражаясь всеобщим весельем.
  - Никак нет, товарищ полковник - не уговорили!
  Снова браво гаркнул я в ответ и пояснил Черняховскому:
  - Поскольку эта девушка,не в пример многим - оказалась настоящим примером женской стойкости и благочестия, за что прошу у вас разрешения от имени всех мужчин нашего полка, выразить ей свое искреннее восхищение!
  Закончил я свое объяснение необыкновенно выспренним словесным оборотом, отчего Катеринаснова тихонько прыснув в кулачок, напустила на себя при этом томный вид и прижав руки к своей бурно вздымающейся в вырезе блузке груди.
  - Разрешаю!
  Буркнул мне в ответ командир полка, снова пытаясь скрыть свою улыбку под маской напускной строгости.А я, вырвав из земли первый подвернувшийся мне под руку куст пырея и опустившись на одно колено, с церемонным поклоном протянул его Катерине, и в момент передачи почувствовал, как из ее узкой ладони в мою руку скользнул маленький клочок бумаги.
  - А теперь, товарищи курсанты, в награду за проявленное вами галантное отношение к даме, я приказываю вам обоим вымести плац перед штабом до зеркального блеска. Времени на все даю вам два часа и горе, если я перед построением увижу на плацу хоть одну соринку!
  Мгновенно погасив на лице последнюю тень улыбки, приказал нам командир полка.
  -Есть товарищ полковник! Разрешите выполнять?
  Хором гаркнули мы с Ильясом, понимая что шутки - кончились и если сейчас кто нибудь из нас позволит себе еще хотя бы одну хохму, то дело для нас обоих может кончится куда как плачевнее, нежели этим подметанием полкового плаца перед штабом.
  - Выполняйте!
  Махнул нам рукой полковник Черняховский, скрываясь в оконном проеме...
  ***
  - Акын, нет ты только прикинь, как нам с тобой сегодня "улыбнуло"!
  Восторженно делился я впечатлениями со своим другом, шоркая при этом совершенно лысой метлой по асфальту полкового плаца.
  - Ну, да - редкостно "улыбнуло", весьвзвод уже час как в казарме перед теликом гасится, а мы с тобой тут все еще метелками машем!
  Проворчал мне в ответ Ильяс, с унылым видом скребя по плацу такой же стертой почти до черенка метлой, как и у меня в руках.
  - Да хрен с ними - с метелками!
  Небрежно отмахнулся я от его замечания и продолжил развивать чрезвычайно занимавшую меня в данный момент тему:
  -Ну, подметем мы с тобой этот долбанный плац, что с нас - убудет что ли?! Я тебе сейчас про Катюху говорю: видал вот это?!
  С этими словами, я протянул Ильясу маленький и мятый листок бумаги, на котором аккуратным женским почерком было выведено: "Приходи завтра в 23:00 в гости со своим другом. Киров ул. Щорса 13-88 буду ждать с подружкой, К."
  -Ты прочувствовал, мой верный друг степей, что это означает, а?!
  Толкнул я друга локтем в бок, снова пряча записку Катерины в карман.
  -Еще бы не прочувствовать!
  Хмыкнул мне в ответ Акын, рассудительно добавив при этом:
  -Это означает - самовольное оставление части и статью триста тридцать седьмую Уголовного Кодекса, а также - шесть месяцев тюрьмы и год дисбата в придачу!
  - Ну до чего же ты нудный, Акын - просто мочи нет! Не грузи меня своей юриспруденцией, я ведь и сам - почти состоявшийся юрист и могу оценивать последствия с точки зрения закона!
  В сердцах притопнул я сапогом по плацу.
  -Ага, вот только юрист ты - заочный и к тому же - недоучившийся!
  Тут же вставил мне свою ядовитую шпильку Акын.
  -Это не важно, зато я успел усвоить главный правоприменительный принцип нашей юстиционной системы.
  Небрежно отмахнулся я в ответ на его колкое замечание.
  - Это какой же, позвольте вас спросить, ваша честь?
  Заинтересовался Ильяс.
  - А такой: нету тела - нету дела!
  Пояснил я своему другу и добавил:
  -Иными словами: можно делать абсолютно все, что душе угодно, но не оставляя при этом следов, понял?
  - Это как же мы с тобой не оставим следов-то?!
  Недоуменно спросил у меня Акын.
  - Элементарно, Ватсон - предохраняться будем!
  Весело расхохотался я в ответ.
  -Тьфу!
  Сплюнул Ильяс, отворачиваясь и снова берясь за свою лысую метелку.
  -Я с ним серьезно, а у него все шуточки на уме!
  Проворчал он не оборачиваясь ко мне и продолжая с отвратительным скрежетом скрести метлой по асфальту полкового плаца.
  - Так я и есть - сама серьезность, мой уважаемый Акын!
  Поспешил успокоить я своего друга и тут же принялся излагать ему детали своего плана:
  - Вот смотри: завтра в дежурство по роте заступает Джокер, так? А за ним еще с поезда карточный должок не погашенный остался, ну и что он нам с тобой, дверь казармы после отбоя не откроет, что ли?!
  - Откроет и что дальше? Нам до Кирова двадцать верст по тайге пилить, пешком мы что ли к твоей Катеньке на свиданье пойдем?!
  С сомнением покачал головой Акын.
  - Ну зачем же сразу пешком, да еще и по тайге?!
  Искренне удивился я недогадливости своего друга и подняв верх указательный палец, с видом профессора продекларировал:
  - Ведь с тех пор, как братья Райт изобрели двигатель внутреннего сгорания, расстояния перестали быть проблеммой для влюбленных на всем земном шаре, в том числе - и в Кирове. Прошу тебя затвердить это, как Строевой Устав, мой дорогой Акын!
  - Ближе к телу!
  Недовольно буркнулв ответ Ильяс.
  - Да ближе - уже просто некуда!
  От волнения я даже выронил из рук свою метелку, тут же наподдав ей со злости сапогом. Отдышавшись немного, я снова принялся объяснять Акыну:
  -Мы с тобой завтра в кухонный наряд заступаем, так? А на полковом пищеблоке служит некий хлеборез Вася, из вольнонаемных. Так вот, я слышал от наших сержантов, что этот самый Вася за пять "кать" (катя - жаргонное название сторублевой купюры) берется отвезти любого срочника из нашей части до города, а утром доставить его обратно в часть еще до подъема, сечешь?! Всего пять кать в обмен на целую ночь с Катей и ее подружкой!
  Я мечтательно закатил глаза, пытаясь таким образом изобразить несопоставимость ожидающего нас наслаждения с названной суммой.
  - А Джокер нас с тобой точно выпустит ночью из расположения роты?
  Неожиданно засомневался в моем плане Ильяс.
  - А куда он нафиг денется?! Ну, в крайнем случае сопру для него на кухне еще одну банку сгущенки - только то и делов!
  Однако уже через час наши с Акыном планы совершенно неожиданно поменялись: судьба словно сама благоволила нашему авантюрному предприятию, подсказывая нам самый легкий путь для его реализации. А началось все с Ильяса - почесывая в течении всего последнего часа свою грудь под кителем, он, наконец не выдержав, расстегнул его до самого пупа.
  - Слушай, Джинн, посмотри чего это у меня тут? Жжет - просто сил никаких нет!
  Попросил у меня Акын, комментируя свое странное поведение.
  И я глянув на грудь своего друга, аж присел от страха, поскольку прямо в центре грудной клетки у Акына ярко багровело огромное пятно, кожа под которым вспухла и пошла водянистыми волдырями.
  - Ну ни хрена ж себе, Акын! Ты, похоже тут какую-то болотную лихорадку подцепил!
  Поделился я своей догадкой с другом. Однако, расстегнув свой собственный китель, я обнаружил у себя на груди такую же точно отметину, которая тут же начала отчаянно чесаться и гореть, будто только и ждала, чтобы ее заметили! На деле все окзалось гораздо прозаичнее и проще: виною этих красных вздувшихся волдырями пятен, были те самые стебли срубленного борщевика, которые мы с Акыном совсем недавно использовали в качестве импровизированных копий.
  Наш замкомвзвода, сержант Ужимов, которого мы с Акыном при нашем первом знакомстве так удачно усадили задницей на штакетник для просушки сапог и который с тех пор опасался даже смотреть в нашу сторону, едва только увидев эти пятна, мгновенно отправил нас в санчасть полка на обработку ожогов, где дежурная медсестричка, не обращая внимания на наше с Акыномотчаянное шипение, оханье и подвывание от боли, обработала нам ожоги какой то вонючей дрянью, а заодно с этим прочтя нам лекцию на ботаническую тему с пресловутым борщевиком в главной роли. Во время этой лекции медсестра допустила одну серьезную оплошность, а именно: объяснила нам, что подобные ожоги могут быть настолько сильными, что пациент может даже потерять сознание от болевого шока.Я мгновенно перемигнулся с Акыном и мой друг тут же понял меня без лишних слов.
  -Ну вот, санобработка закончена!
  Спустя десять минут "обрадовала" нас медсестричка, пряча флакон с вонючей жидкостью в стеклянный шкаф и подходя к столу на котором стоял телефон.
  -Сейчас я позвоню чтобы за вами прислали дежурного по роте, а в следующий раз попрошу вас обращаться с этим растением осторожнее.
  Добавила она учительским тоном и в этот момент я, закатив глаза, с грохотом кувыркнулся на пол с табурета на котором сидел. А еще спустя пару секунд, молча осел прямо на руки озадаченной медсестричке мой друг Акын...
  ***
  - Уф! Ну и вонища, как они тут только служат в таком амбре?
  Скривился Ильяс, кивнув мне головой в сторону приземистого здания полкового свинарника, стоявшего на пологом холме у самой подошвы которого струился тонкий ручеек, гордо именовавшийся на оперативных картах рекой Полой.
  -Ничего не могу тебе на это ответить, уважаемый Акын. Однако, я твердо уверен в одном: если Аллах не соизволит ниспослать нам удачу в нашем сегодняшнем предприятии, то мы очень скоро испробуем на себе все прелести службы в этом весьма достойном заведении!
  -Не богохульствуй!
  Сурово оборвал меня Ильяс.
  - А что я такого сказал?
  Искренне удивился я.
  - В таком месте поминать имя Всевышнего - это уже богохульство!
  Отрезал мой друг.
  - А как бы мы еще выбрались из части, кроме как через свинарник? Или ты планировал в парадной форме пройти через КПП, показав вместо увольнительной - записку от Кати?
  Хмыкнул я в ответ.
  - Нет конечно, но не в такой же вонище тут по кустам шариться!
  Оправдываясь, пожал плечами Акын.
  - Ладно, эстет, запахи ему видите ли не нравятся!
  Проворчал я и командным тоном добавил:
  -Топай давай, а то хлеборез Вася нас на трассе долго ждать не будет, не пешком же нам тогда в Киров тащиться, в самом деле!
  Мы с Ильясом, миновав свинарник, спустились в овраг, на самом дне которого протекал грязный ручей, как я уже сказал - носивший на штабных картах гордое название реки Полой. И нам сейчас предстояло, форсировав эту реку в самом узком ее месте, пересечь широкое поле, изрезанное оврагами и выйти к повороту трассы на Киров, где нас уже должен был ждать хлеборез Вася на своей старой "четверке". Первым съехав на заднице по склону оврага, я немедленно вляпался в речной ил, да так глубоко, что мои сапоги ушли в него сразу до половины голенищ!
  -А черт!
  Выругался я, пытаясь выдернуть свои сапоги из жидкой вязкой грязи. Мне удалось это сделать только при помощи бычьей силищи Акына, который обхватив меня своими ручищами поперек туловища, вытянул из грязи вместе с сапогами. Снова напялив на себя сапоги, в которые я все же умудрился зачерпнуть воды поплам с грязью из речушки, я стал шариться по прибрежным камышам и осоке, пытаясь разыскать брод.
  - Слушай, Джинн, а не такая уж она и узкая - эта твоя река Полой.
  Прошептал мне Акын и добавил:
  -А ты мне говорил, что ее в любом месте можно на раз перепрыгнуть!
  - Ничего, сейчас найдем брод и перепрыгнем через нее и на раз и на два!
  Успокоил я своего друга и пояснил ему:
  - Хлеборез Вася говорил, что он где-то прямо напротив свинарника, значит мы совсем недалеко от него. Надо только...
  Два ружейных выстрела - дуплетом, ударили совсем рядом с нами и мне при этом даже на мгновение показалось, что стреляли у меня над ухом. Из камышей прямо передо мной, с шумом взлетела какая то, потревоженная выстрелами, мелкая птичья сволочь и я от неожиданности плюхнулся на задницу прямо в грязь.
  -Бл...дь, Джинн, что это еще за херня?!
  Сверкая в темноте белками вытаращенных от страха глаз, прошептал мне Акын ия вынужден был сознаться своему другу:
  -Я не знаю, что это за херня, но чувствую, что надо валить отсюда, пока нас самих здесь не завалили как куропаток!
  Вскочив на ноги, я уже не разбирая дороги и не ища брода, ринулся в реку, тут же провалившись в водупо пояс. За мной следом, взметнув вверх тучу брызг, свалился в воду и Акын. Выбравшись из оврага на противоположном берегу ручья, мы не отдыхая припустились бежать через поле, хлюпая водой в голенищах своих сапог.
  - Ходу, Акын, ходу!
  Торопил я на бегу своего друга и поясняя ему внезапно возникшую у меня догадку:
  - Похоже, что мы на самого Джуманджи нарвались - он, говорят здесь охотится иногда, когда остается дежурным по части.
  Под Джуманджи я имел в виду заместителя командира нашего полка по технике и вооружению, подполковника Джуманиязова, которого в полку все за глаза ласково величали не иначе, как Джуманджи и который по слухам, действительно имел обыкновение побродить с ружьм по местным болотам и оврагам во время своего дежурства по части.
  - Шайтан меня дернул связаться с тобой - с баламутом!
  Отдуваясь на бегу, ворчал позади меня Акын.
  - Терпите, рядовой Тулягенов!
  Также на бегу выдохнул я в ответ Ильясу.
  -Помните, как там в уставе сказано: военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы?!
  - Еще бы не помнить!
  Аж крякнул с досады позади меня Акын.
  -И так через день нашему замполиту, словно попугай этот устав наизусть рассказываю! Ты мне вот, что лучше скажи, бабник ты хренов, что если это был действительно Джуманджи и он теперь объявит тревогу по всему нашему полку?
  -Да и хрен бы на его тревогу!
  Беспечно ответил я, переходя на шаг и успокаивая рвущееся из горла хриплое дыхание.
  -Как это - хрен, нас же искать начнут?!
  Не понял меня Акын.
  -А так это: мы с тобой сейчас где должны находиться? Правильно - в санчасти, причем, при смерти! Кто нас догадается там искать?!
  - Можно подумать ты один до этого допер и тот же Джуманджи не сообразит позвонить в санчасть и приказать дежурной пересчитать всех больных, находящихся там на излечении?!
  Проворчал не сдаваясь, Ильяс.
  -Вот и подумай сам, Акын, оно надо нашему Джуманджи сейчас вместо того, чтобы тут уточек спокойно постреливать, пересчитывать сонных курсантов и сержантов по всем казармам полка?! По моему - тоже нет.
  Сам же и ответил я на свой вопрос, постаравшись чтобы мои доводы прозвучали поубедительней.
  -Так что топай, мой друг Акын, навстречу своей судьбе, которая тебя уже заждалась в неглиже, а может быть и вовсе без такового!
  Подытожил я свою мысль, хлопнув своего друга по плечу.
  - Ага, зато мы с тобой сейчас в таком затрапезном виде, что даже наши свинари в своих вонючих подменках на свинарнике, по сравнению с нами - просто лондонские денди!
  Тут по своему обыкновению вставил шпильку Акын, сбивая с меня радостную эйфорию. Перебежав галопом поле по кратчайшей хорде и перейдя в конце него на шаг, мы с моим другом наконец то смогли неспеша осмотреться. Поворот трассы на Киров остался от нас чуть в стороне и мы на ходу немного скорректировали наш курс. Приэтом, что касается нашего внешнего вида, то мой друг оказался совершенно прав - видок у нас с ним был - то еще и при каждом шаге у нас в сапогах хлюпала грязная жижа, которой мы начерпали в свои голенища, перебираясь вброд через реку Полой, а снашего мокрого хэ - бэ ручьями стекала вода пополам с жидкой грязью.
  -Нас сейчас в таком виде даже Вася в машину, пожалуй, не посадит!
  Заявил мне Акын, придирчиво оглядывая свою мокрую форму, залепленную по пояс речным илом.
  - Посадит - куда он нафиг денется!
  Уверенно ответил я и пояснил:
  -На трассе ведь темно так, что хоть глаз коли, поэтому мы как ни в чем ни бывало, сядем в машину - он и не заметит ничего.
  -Ну - ну!
  Скептически отозвался Акын, покачав головой. Однако, несмотря на скепсис моего друга, я оказался абсолютно прав и наш хлеборез Василий, действительно ничего не заметил и как ни в чем ни бывало открыл перед нами двери своей машины. На всякий случай мы с Акыном оба уселись на заднее сиденье. Доехав до Кирова без происшествий, я только в самом городе сообщил Василию конечную точку нашего с Акыном маршрута, попросив его отвезти нас на улицу Щорса.
  - А чего вы там забыли?
  Искренне ддивился тот, услышав адрес, находившийся в тихом спальном районе города.
  -Я думал вы куда нибудь на дискотеку в центр попретесь, ну или на худой конец - в кабак там же, а вас в самый глухой спальный район города несет!
  - Да к родственнице мы сюда приехали...вот к его.
  Я ткнул пальцем в Акына, на что хлеборез Василий подозрительно уставился на моего друга в зеркало заднего вида.
  -Занесла же ее сюда нелегкая!
  Покачав головой, крякнул Вася однако, вопросов больше задавать не стал и высадив нас у триннадцатого дома, сразу же уехал, успев предупредить напоследок, что ровно в пять утра будет ждать нас на этом же месте. Замерев на лестничной площадке перед восемьдесят восьмой квартирой, мы с Акыном скептически оглядели другдруга с головы до ногпри тусклом свете сорокаваттной подъездной лампочки,висевшей у нас над головой и не сговариваясь тяжело вздохнули.
  -Охренеть! Девчонки нас в гости, как нормальных людей пригласили, а мы с тобой как свиньи пришли, и даже без цветов!
  Печально покачал головой Акын, удрученный нашим с ним внешним видом.
  - Ну, хватит уже ныть, Акын!
  Немедленно прикрикнул я на своего друга, переживающего по поводу своей вывоженной в грязи формы.
  - Поверь - они нас не ради цветов к себе звали!
  - Ага, а из большого и светлого чувства!
  Язвительно ответил мне Ильяс.
  -Представь себе - да! Ибо чувства женщины к солдату всегда самые,что ни на есть искренние, потому что эти чувства - сродни материнским.
  -Это еще почему?!
  Не понял моей мысли Акын.
  - А потому, что с солдата, как и с младенца, взять нечего, отсюда - искренность чувств и желание заботиться о нем, понял теперь?! А тут заботы -ы - ы им, сердешным - до утра за глаза хватит!
  Подражая деревенским частушечным напевам, пропел я, указываяпри этом на нашу, покрытую слоем грязи, мокрую форму.
  -Если нас сейчас не пустят, то я тебя убью, понял?!
  Спокойно ответил мне на это мой друг.
  - Успокойся, мой брат по разуму, нас не могут не впустить в эту квартиру! Ты на номер ее посмотри?
  Усмехнувшись в ответ, предложил я Акыну.
  - И чего мне на него смотреть? Номер как номер: восемьдесят восемь.
  Недоуменно пожал плечами мой друг, не поняв моей нумерологической мысли.
  - Нет, Акын - ты явно не военный и не математик по натуре, а черствый юридический сухарь!
  Авторитетно заявил я Ильясу.
  -Это еще почему?
  Не понял тот, на всякий случай заранее обидевшись на меня.
  - А потому, что каждому настоящему военному цифра восемь, напоминает женскую фигуру и сразу же настраивает его на романтический лад, а тут этих восьмерок - целых две, то есть двойной заряд бодрости и оптимизма!
  Пояснил я другу свою мысль.
  - Ну, а математику ты как к своей теории притянешь?
  Улыбнулся моему объяснению Акын, мгновенно остывая.
  - А вот как: каждый математик в цифре восемь видит бесконечность, что тоже вызывает у него соответствующие ассоциации с женщиной, я правда не знаю какие, потому, что я сам не математик и не военный, а инженер и предпочитаю сухой теории влажную и волнующую сердце практику!
  В подтверждении своих слов я изобразил несколько активных движений тазом, а - ля Майкл Джексон и в этот момент перед нами неожиданно настежь открылась дверь квартиры под номером восемьдесят восемь, в которую мы с моим другом до сих пор так и не решились постучаться.
  - И давно вы тут репетируете, мальчики?
  Насмешливо спросила у меня Катерина. У нее за спиной маячила обещанная нам с Акыном глазастая подружка, с интересом разглядывающая нас обоих через плечо Кати.
  -Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка!
  Подняв палец вверх, продекламировал ей Акын.
  -Главное, чтобы вы на соседских кошках не вздумали тренироваться, а то соседи вам все ваши тренажеры переломают!
  Хмыкнула Катерина и в этот момент ее взгляд упал на мою вывоженную в грязи форму.
  -Та - а - ак! А это у нас, что еще за здрасте?
  По хозяйски уперла руки в бока девушка.
  - А это, Катрин, я целовал песок, по которому ты ходила!
  Тут же нашелся с ответом я, пытаясь выкрутиться из неловкого положения.
  - Значит так, рыцари печального образа, в таком виде я вас в свою квартиру не пущу!
  Тоном, не терпящим возражений,заявиланам Катерина.
  - Потопали отсюда!
  Тяжело вздохнув, толкнул меня в бок Акын и я уже повернулся, направляясь следом за ним к лестнице ведущей вниз, как вдруг услышал за спиной возмущенный Катин голос:
  -Эй, рыцари! Куда это вы без разрешения старшего по званию?! Я, между - прочим, ефрейтор! А ну ка, кругом и разделись оба до трусов.
  Скомандовала нам Катерина иобернувшись назад, добавила обращаясь к своей подруге:
  -Танюша, а ну давай запускай мою стиральную машину, будем наших "донкихотов" в божеский вид приводить!
  - Катрин, так может мы пройдем, а там уже и...до трусов дело дойдет, а?
  Я подозрительно оглянулся на дверь соседней квартиры, предательски поблескивающей глазком.
  - Может и пройдете.
  Рассудительно ответила мне Катерина и добавила:
  -Вот только в таком виде, молодые люди, вы скорее пройдете на три веселых буквы, а не в мою квартиру! А ну, живо выполнять мой приказ, товарищи курсанты: форму "раз" принять и бегом в душ!
  Неожиданно рявкнула на нас девушка, хорошо поставленным командирским голосом и мы с Акыном, не посмев ослушаться приказа старшего по званию, мгновенно выполнили ее приказ, стянув с себя свою мокрую и грязную форму и протиснувшись между девчонками, пулями влетели в прихожую. При этом проходя в коридор мимо хозяйки квартиры, я почувствовал, как Катерина легонько шлепнула меня ладошкой по заднице.
  - Ну вот, с такими чистыми и хорошо пахнущими рыцарями иметь дело - гораздо приятнее!
  Улыбнулась Катерина, когда мы с Акыном босиком пришлепали из душа к уже накрытому столу.
  -Кстати, познакомьтесь - это моя подруга Татьяна.
  Представила она вторую девушку, сидевшую за столом и та мило улыбнувшись, кивнула нам своей пышной прической.
  -И откройте нам уже наконец свою страшную военную тайну: как же все-таки зовут наших рыцарей печального образа?!
  Обратилась к нам с неожиданным вопросом хозяйка, едва мы только примостили свои зады, прикрытые мокрыми полотенцами на стульях.
  - Простите нас красавицы, но мы вас разнообразием своих имен явно не побалуем, потому что нас обоих зовут одинаково - Ильями.
  Перехватывая у меня инициативу, внезапно вступил в разговор мой друг.
  - А что скажет товарищ ефрейтор на предложение выпить?
  С этими словами, Акын многозначительно уставился на пару бутылок водки, стоявших в центре стола, а я в свою очередь удивленно уставился на своего друга, за которым прежде не замечал такой страсти к выпивке.
  -Товарищ ефрейтор не просто скажет, а скомандует вам: наливай!
  Весело откликнулась на его вопрос Катерина.
  - Ну тогда - за милых дам!
  Наполнив всем рюмки и взяв свою двумя пальцами, поднялся из за стола Ильяс.
  - Что-то не узнаю я тебя Акын, а где же твоя выдержка и скромность, подобающая всякому восточному мужчине?!
  Совершенно искренне удивился я метаморфозе, произошедшей смоим другом и не сумев скрыть от него своего удивления.
  - Ешьте и пейте, пока вы не сможете отличить белую нить рассвета от черной нити ночи.
  Нараспев процитировал аят из Корана Ильяс, подняв свой указательный палец к пыльной люстре на потолке.
  - Так в том то всяи беда, что я пока еще могу их отличить!
  Хитро улыбнулся я, по-хозяйски запуская свою руку в Катины рыжие волосы, чувственно рассыпавшиеся по ее плечам.
  - Ну, это как раз не проблема!
  Усмехнулась в ответ Катерина и дотянувшись до выключателя, погасила в зале свет. В наступившей темнотея почувствовал ее горячую влажную ладонь, которой она схватила меня за запястье и настойчиво увлекла за собой в спальню...
  ...в неровном свете луны, льющемся из окна сквозь щели в занавесках, обнаженное тело Катерины, в бесстыдной позе разметавшейсяпоперек двуспальной кровати, отливаломягким голубоватым светом, причем из за странного оптического эффекта мне казалось, будто этот голубоватый свет исходитвовсе не от окна спальни, а струится прямо от ее обнаженного тела. Перевернувшись на живот и положив мне голову на грудь, Катерина с интересом заглянула мне в глаза:
  - Скажи, Илья, а у тебя на гражданке кто-нибудь остался?
  Спросила меня она, разумется имея в виду мою возможную невесту, оставленную на гражданке.
  - А как же! Где под солнцем юга - синь безбрежная, ждет меня подруга - нежная!
  В полголоса пропел я ей в ответ, за что тут же получил от нее кулаком в бок и возмущенную реплику:
  - Вот же какой засранец! И изменяет ей здесь при первой же возможности!
  Возмущенно выдохнула она, укусив меня при этом за ухо и тоном судьи, выносящей приговор, добавила:
  - Все вы мужики - одинаковые и никакой веры вам быть не может!
  - Никак нет, товарищ ефрейтор, я вовсе не изменяю, а подчиняюсь армейской дисциплине и суббординации, выполняя приказ старшего по званию!
  Тут же найдясь с ответом, отшутился я.
  - Ну, тогда слушай мой новый приказ, товарищ курсант: за водой на кухню - шагом марш!
  Катерина шлепнула меня своей узкой ладошкой по животу, заставляя встать и я осторожно, изо всех сил стараясь не шуметь, пробрался через зал на кухню и там нос к носу столкнулся с Акыном, на котором из одежды, были одни лишь трусы.
  - Вот так встреча на "Эбле"!
  Скаламбурил я и принялся приставать к своему другу с распросами, не обращая внимания на его явное смущение:
  -Ну, и как там "наша Таня громко плачет"? Бросил девушку одну, а сам ходит здесь как кот вокруг холодильника - какой же ты после этого гусар, а Акын?!
  -Причем тут холодильник и гусарство?! Просто Танечка пить захотела, вот я ей воды и несу.
  Объяснил мне свое появление на кухне Ильяс и тут же первел мяч на мою половину поля:
  - А ты сам здесь чего делаешь?
  - Да, то же, что и ты - по воду пошел.
  Усмехнулся я.
  - Ну и как тебе Катя?
  С явственными нотками зависти спросил у меня Акын.
  - А!
  Махнуля рукой в ответ и пояснил своему другу:
  - Ночью, мой уважаемый Акын, все кошки - серы, а все бабы - кошки, понял?!
  Впрочем, ты и сам можешь в этом запросто убедиться.
  - Как это, я могу убедиться?
  Не понял меня Ильяс.
  - Иди к ней в спальню и убедись, можешь даже сделать это пару раз, если у тебя сил на это хватит!
  Беспечно ответил я своему другу на его вопрос, и добавил:
  - Вот, заодно и водички ей отнесешь! А я, тем временем, твою Танечку напою и утешу, идет?
  - Да ты что, Джинн - охренел что ли?! Ты что несешь, как это иди к ней в спальню, она же - с тобой?!
  Возмущенно зашипел на меня Акын, окончательно выведенный из состояния душевного равновесия.
  - Эх, дорогой ты мой Акын! Катрин - это муза, а муза априори не может принадлежать кому то одному, ибо ее роль - дарить вдохновение всем страждущим поэтам и ты - как поэт степей, должен это знать лучше меня!
  Доведя Ильяса до состояния белого каления, наконец, разродился я глубокомысленной, философской фразой.
  - Ну, допустим, а как я к ней пойду и что я при этом ей скажу?
  Все еще продолжал сомневатьсяв реализуемости моего предложения, Акын.
  - Идти тебе к ней следует ногами, мой друг - исключительно ногами, так, как ходят в спальни к женщинам даже особы из королевских династий! Или ты хочешь, чтобы я тебя к ней в спальню на руках отнеси представил Катерине, дескать - это мой друг, прошу любить его и потом не жаловаться!?
  Старательно, словно учитель нерадивому ученику, объяснил я своему другу.
  - Нет, но это как-то неудобно, и вообще я...
  - Неудобно - это когда любишь женщину стоя, да еще и в придачу - в гамаке, как говаривал поручик Ржевский! А уж он то толк в этом понимал!
  Перебил я своего друга и не давая ему опомниться, перешел к целевому инструктажу:
  - Короче, Акын - запоминай, повторять не стану: сейчас заходишь в спальню, желательно с наглой рожей, и сходу пристраиваешься к Катерине, главное - это не дать ей опомниться, а потом ей уже не до того будет! В крайнем случае, если Катюша твоего душевного порыва не поймет и съездит тебе по мордасам - извинишься и скажешь, что перепутал комнату в темноте, понял?!
  - И все?
  С сомнением в голосе, спросил у меня Ильяс.
  - И все!
  Решительно отрезал я, для убедительности рубанув ладонью воздух.
  - Вперед, мой дорогой Акын - точнее олга, как было сказано в боевом уставе гвардейской, татаро-монгольской кавалерии! А если все-таки схлопочешь от Катюши по роже, то, как было сказано в том же самом уставе: разворачиваешься и опять - олга, но уже в обратную сторону, потому как татаро-монголы никогда не отступали, и ты, как прямой их потомок по папиной и маминой линии, должен свято следовать заветам своих великих предков, понял?!
  - Понял, понял.
  Ильястяжело вздохнул и подтянув на себе сползающие трусы, с решительным видом ринулся в спальню.
  - Стоять, боец!
  Остановил я своего друга зычным окриком, и в ответ на недоуменный взгляд Акына, пояснил ему:
  - Кружку с водой для Катюши - забыл!
  Захватив со стола вторую кружку с водой для Татьяны, я вошел в зал и девушка неожиданно увидев меня вместо Ильяса, испуганно подтянула колени с груди и накинула на них сверху простыню. Пытаясь сгладить неловкость момента я улыбнувшись, сунул Татьяне в руки бокал с водой и не давая девушке опомниться, тут же присел на край дивана и по памяти в полголоса принялся цитировать запомнившиеся мне строчки поэмы на тему любовной лирики, из какого то неизвестного мне автора:
  Бокал Клико на свет янтарным мёдом
  И сок любви на нёбо соком вишни,
  А в зеркалах два жадных антипода,
  И каждый - неземной и каждый - лишний.
  
  Есть только я и ты и ветер с юга,
  Запутавшийся в неводе гардины,
  Сегодня мы принадлежим друг другу -
  Как целого две равных половины.
  
  Скользнёт одежды шёлк по шёлку кожи
  И тени от камина, как химеры,
  Мой взгляд нетороплив и осторожен,
  От влажных губ - к призывным полусферам.
  
  И вниз, туда, где жажда восхищенья
  Дарована сверхженственной природе,
  К смыкающимся в искренность мгновенья
  И ждущим жара ласки скатам бёдер.
  
  И вспыхнет вмиг степным пожаром вечер
  Всё будет так, как ты всегда хотела
  Мы, как два крика, брошенных навстречу
  Сольём в один огонь две искры тела...
  
  - Классно!
  Улыбнулась отошедшая от первоначального испуга, Татьяна.
  - Сам сочинил?
  Тут же поинтересовалась у меня она и я не найдя в себе сил сказать ей правду, тут же солгал, неморгнув при этом и глазом:
  - Ну, разумеется - сам!
  С полупоклоном ответил я.
  - Неужели юная леди полагает, что настоящий рыцарь способен на плагиат в такую минуту?!
  - А что, уже больше неспособен что ли?!
  С тревогой в голосе спросила у меня девушка.
  - На что не способен?
  Не понял я, заподозрив неладное в ее вопросе.
  - Ну...на этот, как его...на плагиат - еще хотя бы один разочек?
  В смущении прошептала Татьяна, опустив передо мной глаза и я внезапно понял, что деревенская простушка из таежной глуши никогда вжизни не слышала стихов в свою честь и не знает значения слова плагиат, подразумевая под ним нечто созвучное с соитием.
  "Вот уж воистину: горе от ума!" Про себя подумал я, изо всех сил сдерживаясь от смеха и между делом стягивая с колен девушки простыню, поочередно целуя каждое из этих худеньких сгибов, обтянутых бело - мраморной кожей. Татьяна тут же, словно по команде "К бою!", обвила мою шею руками и увлекла меня на себя, одновременно широко раздвигая колени иуже в следующий миг я провалился в ее объятия, словно в омут с теплой водой. А из соседней с залом спальни, раздавался ритмичный скрип кровати и неслись приглушенные Катины стоны, из чего я логично заключил, что мой друг тратить время на чтение стихов Катерине, явно не собирался...
  ...хлеборез Василий, оказался на редкость пунктуальным малым и в пять минут шестого, уже нервно курил, нарезая круги вокруг своей затрапезной и видавшей виды четверки. И мы с Акыном, вынырнув из соседней подворотни и имея при этом крайне невыспавшийся, но несмотря на это несоизмеримо счастливый вид, легкой походкой подошли к нему, не вынимая рук из карманов. На нас была выстиранная и тщательно отглаженная форма, а к ней - зеркально начищенные сапоги, причем девчонки умудрились, даже слегка вспрыснуть наши кителя своим парфюмом, очевидно - на память о проведенной с ними ночи!
  - Проводи нас до ворот, товарищ старшина, товарищ старшина!
  Громко и совершенно немузыкально пропел, подходя к машине Акын и Василий тут же накинулся на него с обвинениями:
  - Какая сволочь мне все сиденья вчера вечером грязью вымазала?!
  Грозно сдвинув брови, уставился на нас вольнонаемный хлеборез.
  - А нам почем знать, каких сволочей ты в своей машине по вечерам возишь?
  Как можно беспечнее ответил я, плюхаясь на переднее сиденье Васиной четверки и безразлично поглядывая в окно.
  - Да?!
  Василий подозрительно уставился на выстиранные и отглаженные штаны Ильяса и даже потянул носом аромат, исходивший от его кителя.
  - Так точно-с, господин поручик!
  Похлопал Василия по плечу Акын, забираясь на заднее сиденье и стараясь сесть мимо пятен засохшей грязи, оставленной нами вчера на чехлах Васиной машины. Так и не выяснив правду и даже сплюнув в сердцах на асфальт, Вася сел за руль и запустил двигатель. Высадив нас через полчаса на том же самом повороте кировской трассы, где он и подобрал вчера меня с Акыном, хлеборез Василий, не прощаясь, уехал, а мы, ежась от утренней свежести и насвистывая под нос каждый свою мелодию, не спеша двинулись через поле к реке Полой.
  - Главное, чтобы Джуманджи не пришло в голову поохотиться на уток спозаранку!
  Неожиданно заявил мне Акын, с сопением пробираясь по камышам в поисках брода через узкую и илистую речушку.
  - Ну да, а то как раз подстрелит вместо уток - двух веселых гусей!
  Согласился я с опасениями своего друга, однако, на этот раз обошлось без эксцессов и мы довольно быстро найдя брод, представлявший из себя два замшелых бревна, переброшенных через речушку в самом узком ее месте, по очереди перебрались на противоположный берег Полоя и спустя десять минут уже подходили к приземистому кирпичному бараку полковой санчасти.
  Но, несмотря на относительную легкость переправы, триумфального возвращения в часть из самоволки у нас не вышло, потому что в коридоре прямо перед дверью приемного покоя, мы с Акыном нос к носу столкнулись с капитаном Кондратьевым, который зашел в санчасть как раз по наши души и уже успел поднять на уши все без исключения палаты и боксы, а с заодно и заспанную дежурную медсестру вместе с ними.
  - Та - а - ак!
  Сурово сдвинул брови к переносице капитан.
  - Ну, и где же это мы шляемся по ночам, товарищи курсанты?!
  - Здравия желаем, товарищ капитан!
  Хором поприветствовали мы Кондратьева.
  - Мы, с вашего позволения, вовсе не шляемся, а выполняем приказ дежурной по санчасти, товарищ капитан!
  Тут же нашелся что ответить грозному командиру роты материально технического обеспечения, Акын.
  - И какой же приказ вы выполняете, позвольте вас спросить?
  Немедленно необыкновенно ехидным тоном,не предвещавшим нам с Акыном ничего хорошего, осведомился у моего друга капитан Кондратьев.
  -Как самым ходячим больным, нам приказано было принести из столовой кипятку к утреннему чаю.
  Тут же соврал я, первое, что пришло мне на ум, уловив секундное замешательство своего друга, а рядом с нами непонимающе хлопала глазами дежурная медсестра - толстенная деваха с лычками ефрейтора на погонах.
  - Ходячие значит?
  Любезно осведомился у нас капитан Кондратьев.
  - Так точно, товарищ капитан!
  Хором ответили мы.
  - Ну что же, сейчас мы это недоразумение исправим, за мной шагом марш!
  Скомандовал нам капитан, поворачиваясь и выходя из приемного покоя, при этом оставляя не выясненным, что именно он собирался сейчас исправить: то ли выяснить причину нашего ночного отсутствия в санчасти, то ли исправить причину, по которой мы с Акыном до сих пор являемся ходячими. Однако, как оказалось немного позднее, имел в виду капитан - именно второе...
  Следуя за капитаном Кондратьевым, мы миновали полковую баню, за ней чипок и он же - единственный на всю округу промтоварный магазин, и выбрались наконец на разбитую грунтовую дорогу, которая вела к гарнизонному полигону со стрельбищем. Дорога петляла по просеке в тайге, изобиловавшей уютными опушками и вот на одну из таких опушек, находившейся приблизительно в километре от нашей части, и привел нас капитан Кондратьев.
  -Ну что, залетчики - самоходчики, поговорим теперь по душам?!
  Весело спросил у нас капитан, скидывая со своих могучих литых плеч китель и оставаясь в одной тельняшке.
  -Товарищ капитан, да мы вовсе не самохо...
  Начал было с милой улыбкой Акын, но капитан тут же оборвал его.
  - Молчать!
  Рявкнул он на Ильяса.
  - Вы можете свою туфту про кипяток из столовой, вкручивать этой сонной курице из санчасти, а меня лечить не надо! Значит мы имеем факт самовольного оставления части военнослужащими срочной службы Глазковым и Тулягеновым, так?!
  Мы с моим другом молчали, понуро опустив головы и капитан, не дождавшись нашего ответа, неожиданно снова рявкнул теперь уже на нас обоих:
  - Я не слышу, клоуны - это так?!
  - Так точно, товарищ капитан.
  Вразнобой ответили мы с Акыном.
  - Ну вот и славно!
  Удовлетворенно кивнул головой капитан Кондратьев, разом подобрев.
  - А это в свою очередь означает, что вариантов развития событий теперь для вас существует только два.
  Сложил пальцы в знак "Виктории" капитан Кондратьев и тоном школьного учителя, продолжил вещать нам:
  - Вариант первый.
  С этими словами, капитан Кондратьев загнул один из двух показанных нам пальцев.
  - Сейчас я, с чистой совестью и легкой грустью, сдаю вас обоих вашему ротному замполиту капитану Колупащикову, и он тут же оформляет вам триста тридцать седьмую статью Уголовного Кодекса, после чего вы, голуби мои залетные, летитена целый год белыми лебедями в дисбат. А ваш ротный замполит Колупащиков, надо заметить - просто обожает шить вашему залетному брату подобные дела, именно на них этот "пиджак" до капитана и дослужился! Либо вариант второй: вы соглашаетесь на спарринг со мной - один единственный раунд по пять минут полного контакта, для каждого из вас. И после него все факты вашего залета остаются на этой поляне, вместе с вашими выбитыми зубами и обоссанными штанами.
  Зловеще ухмыльнулся капитан, закончив оглашение своих вариантов нашей ближайшей судьбы.
  - Времени на раздумье вам - минута, и это время уже пошло!
  Подытожил капитан Кондратьев, отойдя к ближайшей сосне и оставив нас наедине друг с другом и со своими невеселыми мыслями. Мы с Акыном переглянулись, поняв друг друга без слов и я первым сняв с себя ремень и китель вместе с майкой и бросив их на траву, вышел на середину поляны, громко крикнув Кондратьеву:
  - Мы готовы, товарищ капитан и если разрешите, то я первый спаррингуюсь с вами.
  - Ну, первый - так первый!
  Легко согласислся Кондратьев, тоже снимая с себя тельняшку и крутя своей бычьей шеей, разминая ее таким образом перед схваткой.
  - К бою, курсант!
  Громко скомандовал он мне, и я по его команде принял боевую стойку.
  Я начал бой с осторожного прощупывания обороны капитана одиночными ударами левой, однако Кондратьев неожиданно попер вперед, словно танк, обрушив на меня такую серию сокрушительных ударов руками и ногами, что я по ее завершению уже еле стоял на ногах, пропустив от него пару прямых ударов в челюсть и мощный кик по ребрам. Капитан, загнав меня в самый дальний угол опушки и прижав там к стволам двух сросшихся толстенных сосен, завершил свою серию могучим боковым справа, который пробив мой блок, швырнул меня в траву. При этом, перед моими глазами замельтешили огненные круги, а отчаянный звон в ушах заглушил все иные звуки.
  - А ну-ка встать, боец!
  Стоя надо мной в напряженной позе, рявкнул Кондратьев и пояснил мне:
  - Упасть в реальном рукопашном бою - означает умереть, а ты должен не только выжить, но еще и выполнить поставленную перед тобой боевую задачу! А потому в реальном бою ты имеешь право падать только в том случае, если уже умер, понял?!
  Не отвечая, я вскочил на ноги и без всякой подготовки нанес капитану удар ногой в челюсть с разворота в прыжке. Это был мой коронный прием и этим ударом я обычно сбивал с ног любого своего противника, но несмотря на то, что мой сапог четко впечатался Кондратьеву в ухо, капитан от моего удара даже не покачнулся. А уже в следующие несколько секунд он обрушил на меня новую серию ударов, еще мощнее и страшнее первой, в конце которой, своим ударом ноги с разворота Кондратьев послал меня спиной в ствол ближайшей сосны, впечатавшись в который я сполз на землю в почти бессознательном состоянии. Однако капитан, не удовлетворившись этим и подскочив ко мне, стал изо всех сил лупить меня по ребрам ногами, обутыми в берцы, приговаривая при этом:
  - Вставай, солдат! В реальном бою упавшего - всегда добивают!
  Я снова вскочил на ноги и уже окончательно озверев, бросился на капитана, нанося тому беспорядочные удары рук и ног и вкладывая в них всю свою силу. Но капитан, умело уходя от них при этом резко и точно отвечал мне встречными прямыми ударами в голову, от чего под конец этой моей сумбурной атаки, обе мои брови были рассечены, а кровь залила мне все лицо.
  - Думай, что делаешь, боец!
  Парируя мои удары, попутно наставлял меня Кондратьев.
  - В рукопашной схватке, врага убивают ногами и руками, но побеждают его при этом - исключительно головой! А потому - любой твой удар сначала должен быть нанесен мыслью, а уж потом - кулаком.
  Снова швырнув меня спиной в ствол уже знакомой мне сосны, капитан Кондратьев без всякой жалости добил меня ногой прямо в лицо, порвав при этом губу и сопроводив этот процесс новой порцией поучений:
  - В бою никогда не закрывайся от ударов блоками - не теряй драгоценного времени, а бей сам навстречу, прямо сквозь удары своего врага! И навсегда запомни: в реальном бою перед тобой не спортивный соперник, а враг и твоя задача заключается не в том, чтобы выиграть у него по очкам, а убить его, понял?!
  - Так точно, товарищ капитан!
  Прошамкал я разбитыми в кровь губами, пытаясь подняться на ноги, хотя перед глазами у меня все плыло и раздваивалось.
  - Тогда подъем, воин! У тебя есть еще целых полторы минуты боя, а значит - и жизни, так держись за жизнь до конца, боец!
  Через полторы минуты, кувыркнувшись в траву от завершающего броска капитана и задохнувшись от его добивающих ударов по почкам, я с трудом отполз в сторону и привалился спиной к уже до боли знакомой мне сосне, об которую я успел приложиться за последние пять минут, раз пять или шесть.
  - Тулягенов, к бою!
  Громко скомандовал капитан Кондратьев, вызывая моего друга Акына в центр поляны. Однако, я уже практически не видел, как Акын летает по всей поляне, словно футбольный мяч под могучими ударами капитана, потому что мои глаза почти закрылись от двух огромных гемматом и запекшейся крови из рассеченных бровей, густо залившей мне, оставшиеся от глаз узкие щелки и даже воздух нехотя пролезал в мою грудь, между горевших огнем при каждом вздохе ребер.
  Когда поединок Акына с капитаном Кондратьевым, наконец закончился и мой друг подполз ко мне и безпомощно ткнулся разбитым в кровь лицом в траву у моих ног, перед нами неожиданно присел отдувающийся капитан и произнес враз помягчевшим голосом:
  - Молодцы парни: классно держались - до конца! Приятно было почувствовать в противнике - настоящего мужчину!
  - А толку-то с этого?!
  Печально выдавил я из себя и пояснил:
  - Был бы это - реальный бой и мы с Акыном оба были бы трупами!
  - Может быть - да, а может быть и нет.
  Задумчиво ответил мне капитан и помолчав, добавил:
  - Настоящий смертельный бой - это тот суровый учитель, который учит так быстро и так качественно, как не дано научить ни одному учителю - человеку и те, кто выживает после этой его науки, способны побеждать любого врага! Я научу вас ребятки всему, что знаю и умею сам - научу для того, чтобы при встрече с этим учителем, вы бы оба остались живы!
  Кондратьев, бережно поддерживая нас за плечи, помог мне с Акыном подняться на ноги и сказал почти отеческим тоном:
  - Значит так, ребятки.
  Улыбаясь, глянул на нас капитан.
  - Сегодня утром я забирал вас из санчасти на тренировку и буду теперь делать это каждое утро, начиная с послезавтрашнего дня. Так и говорите всем, кто будет вас спрашивать, а ваш ротный - уже в курсе. Я думаю, что суток отлежки в лазарете вам должно вполне хватить для восстановления, так что теперь отдыхайте ребятки и набирайтесь сил, а послезавтра я начну лепить из вас настоящих волкодавов спецназа! Ну, а теперь в санчасть - шагом марш!
  Скомандовал нам капитан и заботливо осведомился:
  - Доползете, хоть?!
  - Так точно, товарищ капитан.
  За двоих ответил я.
  - Доползем - куда мы на хрен денемся!
  Пробурчал рядом со мной Акын. С трудом добравшись до санчасти и рухнув на наши койки. Я блаженно улыбнулся, обращаясь к Ильясу:
  - Из сегодняшнего общения с этим ненормальным капитаном, я вынес для себя одну философскую мысль, сказать какую?
  Спросил я у Акына и поскольку тот, не отвечая, просто смотрел на меня своими заплывшими от гемматом глазами, я продолжил:
  - Армейский рукопашный бой - это дело для настоящих расп...дяев - таких, как мы с тобой.
  Поучительно поднял я кверху указательный палец.
  - Это похему это мы х тобой рахп...дяи?
  Не поняв моей мысли, прошамкал мне в ответ мой друг, смешно глотая шипящие звуки из-за своей выбитой кулаком Кондратьева челюсти.
  - Ну, посуди сам, Акын - что нужно сделать бойцу спецназа в реальном современном бою для того, чтобы сойтись со своим противником врукопашную, а?
  Спросил я у Ильяса и тут же сам ответил на свой каверзный вопрос:
  - Так вот, для того, чтобы вступить в рукопашную схватку со своим противником, спецназовец сначала должен прое...ать на поле боя свой автомат, пистолет и обе гранаты. После чего, найти совершенно ровную поляну, очистить ее от камней и всяких там коряг и только после этого уже сойтись врукопашную с таким же расп...дяем, как и он сам, понял?!
  Чрезвычайно довольный собой, закончил я свое шутливое поучение, в ответ на которое Акын только глубокомысленно вздохнул, никак не прокомментировав мою речь. И несмотря на то, что я прекрасно понимал, что лучше бы мне сейчас помолчать, оставив своего друга наедине со своими угрызениями совести, но, вот как раз этого я сделать и не мог, ибо все мое существо буйно ликовало после пережитых опасных и романтических ночных приключений и теперь выплескивалось на моего друга, откровенным словесным поносом.
  - И вообще, уважаемый Акын, я считаю, что нам с тобой сегодня крупно повезло, вот смотри: мы и по бабам сходили и по-маленькому - в штаны. А я, так чуть даже и по большому не спроворил, когда Кондрат мне с ноги в пузо задвинул, на той полянке!
  Продолжил я делиться впечатлениями со своим другом.
  - Короче, перефразируя старинную русскую поговорку на японский лад можно сказать так: горе нам - несчастным, мы теперь с тобой, друг мой и брат Акын, не годимся ни в женское лоно, ни в самурайское войско!
  - А похол ты на хег, Гхынн! Хтобы я ехе хохда ш тобой швяжалша!
  Отозвался, наконец на мою болтовню Ильяс, с трудом ворочая своей выбитой челюстью.
  - Ты знаешь, друг Акын, а вот я бы с удовольствием ходил бы лучше каждое утро на "хег", чем с Кондратом на ту полянку!
  Передразнивая шепелявую речь Ильяса, ответил ясвоему другу, на что Акын, громко скрипнув пружинами панцерной сетки своей больничной койки, молча повернулся ко мне спиной.
  ***
  - Ну, а все-таки, Джинн - кто по твоему мнению были те кавказцы, с которыми ты сцепился в ночном клубеСаратога, и видел ли ты их когда-нибудь раньше? Уж больно мне не нравится вся эта история, связанная с тобой, ибо она сильно напоминает мне след, который тянется за тобой из Средней Азии!
  Ерзая на табуретке, стоящей рядом с моей больничной койкой, многозначительно заявляет мне Акын, а я продолжаю с улыбкой смотреть на своего друга, не находя в нем перемен с того самого памятного дня, когда он протянув мне свою смуглую жилистую руку, представился именем казахского поэта. Да, он и сейчас был все тем же поэтом казахских степей, романтическую душу которого не испортили эти два года, проведенные в строю, оставив ему всю ту же, слегка застенчивую улыбку, при которой его умные и проницательные глаза, превращались в лукаво блестящие щелки. Но, вместе с тем, добавив крепости к его и без того широченным плечам борца и кривым, кипчакским ногам, которые сейчас очень удачно скрывались под серыми милицейскими брюками, широкого покроя. Вот только в голосе моего друга появились какие то новые нотки, с головой выдававшие наблюдательному слушателю его нынешнюю профессию.
  -Слушай, Акын, если уж ты взялся меня допрашивать - тогда так и говори: что, мол, гражданин Глазков вам известно о таких то и при каких обстоятельствах вы с ними познакомились?! А то у нас, мол, есть все основания полагать, что вы, гражданин Глазков утаиваете информацию от следствия.
  Дослушав речь Акына до конца, нахмурился я на бестактность своего друга и Ильяс, сообразив, что он явно перегнул со своим последним вопросом, мгновенно отработал "реверс" и принялся извиняться передо мной:
  -Ой, Джинн - братишка, извини! Я что то загнался совсем с этой своей работой, видимо годпроведенный во внутренних органах, профессионально меня деформировал.
  Вздохнул Акын, замолкая и помолчав несколько секунд в ожидании моей реакции на свои слова, Акын неожиданно спросил у меня:
  - А, кстати, Илюха - хочешь новый анекдот про внутренние органы тебе расскажу?!
  -Трави!
  Улыбнулся я и мой друг облегченно вздохнул, почувствовав что неловкий момент культурно сглажен и принялся рассказывать:
  -Ну так вот, сидит значит на берегу реки мент - рыбачит, а мимо него проплывает кусок, пардон - говна. И вот этот кусок, поравнявшись с ним и говорит менту человеческим голосом: "Привет, коллега!". Мент, брезгливо вытащив удочку из воды, спрашивает его: "Ты видать что-то попутало, говно - какой я тебе коллега?!". А говно радостно ему на это отвечает: "Да нет же, ничего я не попутало - мы же с тобой оба из внутренних органов!"
  При этом наш оглушительный хохот, последовавший после рассказанного Акыном аннекдота, едва не сбросил с соседней койки мужика, приколотого к штативу с капельницей.
  -Слушай, Джинн, а тебе ходить то можно?!
  Отсмеявшись, неожиданно спрашивает у меня Ильяс.
  -А как же, конечно можно - но только в утку!
  В тон ему усмехаюсь я, желая подольше сохранить эту атмосферу дружеского веселья, разбавившего серую скуку больничной палаты.
  -Да нет, я же серьезно спросил.
  Улыбнулся моей шутке с уткой Акын и предложил мне:
  -Вышли бы сейчас с тобой в коридор - пошептались, а?!
  -Ну давай попробуем.
  Согласился я и тут же добавил, напустив на себя серьезный вид:
  -Но при этом имей в виду, что в случае чего я скажу, что ты вынудил меня встать под пытками и что это - форменный милицейский произвол, понял?! А то тут одна - дюже строгая медсестричка, заявила мне сегодня, что я после своей черепно - мозговой травмы должен лежать неподвижно, если не хочу нарваться на трепанацию черепа!
  -Ладно, я думаю что это превышение моих должностных полномочий мне уж как нибудь простят!
  Улыбнулся в ответ Ильяс, протягивая мне свою жилистую руку, вцепившись в которую я с трудом встал с кровати и сделал несколько нетвердых шагов по больничной палате. При этом пол, качнувшись из стороны в сторону, начал стремительно уходить у меня из под ног, отчего возникло стойкое ощущение того, что я вхожу в правый вираж с последующим опрокидыванием в штопор. И Акын, прервав мой опасный пилотаж, подхватил меня за плечи и так в обнимку со мной вышел из палаты.
  Мы с Илясом стояли у открытого окна больничного коридора и пили пиво прямо из горлышка полуторалитровой пластиковой бутылки, на которую мой предусмотрительный друг наклеил этикетку от кока - колы имолча любовались осенним пейзажем, расстилавшимся за окном. По высокому и прозрачному небу плыли раскидистые перья облаков, отчего создавалось впечатление, будто высокого в небе подрались две огромных птицы и вырванные ими друг у друга перья, теперь кружась, медленно падают на землю.Природа притихла, словно наряжающаясяженщина, которая набросив на себя новое желто - багряное платье, замерла перед зеркалом для того, чтобы оценить свой новый образ. И могучий клен напротив нашего окна, теперь в полном безветрии лениво бросал на землю свои крупные, желтые листья, а сквозь его пожелтевшую и поредевшую крону, напротив нашего больничного комплекса серело здание городского роддома, словно напоминая всем больным о том, что жизнь осенью еще отнюдь - не заканчивается!
  -Ну, друг мой Акын, и о чем мы с тобой шептаться то будем?
  Спросил я у своего друга, отрывая того от созерцания природы за окном, медленно засыпающей после своего летнего разгулья и праздника жизни.
  -Тебя самого то не насторожило появление этих абреков на твоем жизненном горизонте?
  Прищурился Ильяс, снова возвращаясь к начатой им еще в больничной палате теме.
  -А с чего мне настораживаться?!
  Хмыкнул я в ответ, пожав для убедительности плечами.
  - Вполне обычное дело: дикие горцы в первый раз оказались в крупном русском городе и зашли в ночной клуб, в котором оказалось столько симпотичныхтелок, что им моментально крыши и посрывало! Мы же в армиис тобой на них самих и их повадки вдоволь насмотрелись, или ты уже все забыл за этот год?!
  Насмешливо спросил я у Акына, пытаясь убедить своего друга, да и самого себя в придачу в том, что во всем произошедшем со мной прошлой ночью, виноват исключительно случай, который и столкнул меня с этими тремя кавказцами в ночном клубе. Однако, как немедленно выяснилось, мои слова Акына совсем не убедили:
  -Ничего и никого я не забыл!
  Помрачнел Ильяс и пояснил мне свой скепсис:
  -А только не сходится эта твоя версия о случайно забредших в клуб дагах, с моими фактами, понял?!
  -С какими еще фактами, Акын?
  Не понял я и Акын принялся объяснять мне терпеливо, будто школьный учитель нерадивому ученику:
  -С железобетонными фактами! Вот смотри: эти кавказцы, с твоих слов, пришли отдохнуть в ночной клуб, снять телок и все такое прочее, так?!
  -Ну...
  Согласился я, еще не вполне понимая куда клонит мой друг.
  -Гну, блин! А вместо телокэти трое дагов склеили тебя, да еще и так аккуратно выманив, при этом на улицу, где у них уже стояла тачка на стреме. У тебя никаких мыслей по этому поводу не возникает, а Джинн?!
  Разъяснил мне свои сомнения Ильяс и тут же напряженно уставился мне в переносицу в ожидании ответа на заданный вопрос.
  -Ну, допустим, что вывели они меня на эту прогулку - весьма грамотно!
  Я вслед за Акыном начал плести свою логическую цепочку умозаключений:
  -Но, ведь если предположить, что эти кавказцы были заряжены на меня кем-то конкретно и имели бы задачу непременно выманить меня на улицу для драки, то в таком случае целью для их приставаний была бы мояЛерка, а вовсе не та татарочка с танцпола, логично?!
  Акын, несколько сбитый с толку превосходством моей логики, задумался на несколько коротких мгновений, и наконец подняв на меня свой пытливый взгляд, ответил:
  -Так-то оно так, но они ведь могли и не знать твою Лерку в лицо? Их могли зарядить конкретно на тебя, скажем - по фотографии, или просто - по словесному портрету, данному им их заказчиком. И вот тогда они, не мудрствуя лукаво, просто выбрали ту девушку, которая в тот момент была рядом с тобой, приняв ее при этом за твою подружку, ну, а дальше уже и последовала та классическая разводка на "махач", при которой один из кавказцев докопался до твоей подружки и предложил тебе выйти с ним один на один на улицу, а двое других пристроились следом за вами.
  -Да, но вот только кому и зачем нужно было разрабатывать настолькосложную и рискованную операцию, а не проще ли им было проследить и взять меня у подъезда моего собственного дома?! Ведь я же всегда возвращаюсь домой поздновечером, и для тех, кто вздумал со мной за что нибудь поквитаться нет ничего проще, чем спокойно встать в подъезде за дверью, дождаться меня, аккуратно датьмне трубой по башке - иготово дело!
  Возразил я на этот довод своего друга, относительно того, что ресторанная заводка с кавказцами, была отнюдь - не случайной. Однако, Акын даже и не думал сдаваться, а вместо этого отрицательно замотав головой, привел следующий контраргумент в ответ на мои слова:
  -Э-э, Джинн, не скажи! У твоего дома брать тебя им было бы не проще, потому что всегда есть соседи, которые тебя знают в лицо и смогут потом описать напавших на тебя кавказцев. Да, и состав их преступления в этом случае, как говорится - на лицо: ты шел домой, на тебя напали в подъезде, избили и похитили, а похищение человека - это уголовная статья все таки нешуточная! А вот в этом варианте с ночным клубом все у них должно было получиться чисто, при этом даже если бы мы их и взяли потом,скажем по свидетельским показаниям очевидцев, или по их словесным портретам, то никто и никогда не смог бы доказать, что это именно они тебя похищали, да и вообще - доказать что это было именно похищение. Потому, что в этом случае эти кавказцы просто сказали бы, что посадили тебя пьяного в такси и дальше, мол, знать не знают куда ты потом на этом такси поехал, уловил мою мысль, Джинн?!
  -Так ты все таки думаешь, Акын, что это было...
  -Ничего я не думаю!
  Резко перебил меня Ильяс и пояснил:
  - Я не думаю, апросто пытаюсь рассуждать логически: прошел всего лишь год после нашего дембеля и все это время ты был у меня на виду и просто не успел бы заиметь таких заклятых врагов, о которых я бы не знал и которые пошли бы на такое преступление, как похищение человека! Значит, все нити этого несостоявшегося похищения уходят к твоим среднеазиатским знакомым, о которых ты мне рассказывал в армии, логично?!
  На этот раз уже превосходство логических умозаключений моего друга, заставили надолго задуматься меня самого и я внезапно вспомнив о том, что Акын обмолвился про ожидавшего меня в машине водителя, решил зайти с этой стороны:
  -Так ты говоришь, что на улице те трое кавказцев пытались затолкать меня в машину, а вот того который сидел за рулем ты случайно не рассмотрел?
  -Да я его практически и не видел, только его лицо в профиль, да и то - всего лишь на одну секунду - не больше. Я же говорю: темно там было, к тому же эти кавказцы, бросив тебя на асфальт,тут же попрыгали в эту тачку и сразу же рванули оттуда - только их и видели!
  Отмахнулсяот моего вопроса Акын и помолчав немного, добавил:
  -Но, все же,одна детальпоказалась мне довольно странной.
  -Какая именно?
  Мгновенно насторожился я.
  -Как я уже тебе сказал, когда эта тачка сорвалась с места, я успел срисовать профиль лица водилы и ты знаешь - он был совсем не похож на лицо кавказской национальности, но, в то же время, и славянским тип его лица - тоже не назовешь. Я еще тогда подумал: может он узбек, хотя узбеки в наших краях - редкие гости, это ведь тебе не Москва и не Питер?!
  Пояснил мне Акын обстоятельство, показавшееся ему странным и ямучительно задумался над его словами: "Узбек?! Да, но кто он этот узбек, может быть Рустамов? А если и в самом деле - Рустамов, то тогда который из них: старший или младший? Хотя какая в принципе разница, ведь там где появился один, может появится и другой! Но вопрос-то заключается не в том, как они здесь оказались, а в том - как они меня нашли? Неужели Оксана меня им все таки тогда сдала? Что ж - вполне возможно, ведь она одна знала, где живут мои родители, хотя, при желании узнать это - совсем не сложно! Другой вопрос, почему они вышли на меня именно сейчас, спустя три года?"
  Акын, пытливо глядя на меня своими прищуренными кипчакскими глазами, тем не менее не мешал мне размышлять и я продолжил думать, уже не замечая ничего вокруг себя:
  "Почему мои враги - отец и сын Рустамовы объявились именно сейчас, спустя целых три года после той истории с золотыми слитками под киргизской Ошью? Да потому, что два из них ты провел в армии, болван!" Тут же ответил я самому себе на этот вопрос и по давней привычке, укоренившейся в моем сознании еще с самого детства, принялся отчаянно споритьсам с собой и приводить контраргументы на любой свой логический довод: "Ну, и что с того, что два года ты провел в армии? Найти человека, при желании, можно и там, тем более принимая во внимание оперативные возможности Рустамова - старшего! А уж этого самогожелания, у них должно быть - хоть отбавляй: все - таки, без малого два центнера чистого золота пробы "четыре девятки" - мотивация совсем не хилая! Но, тогда - причем тут эти кавказцы, с которыми я сцепился в ночном клубе?"
  Снова уперся я в тупик своей собственной логики, но немного поразмыслив, выкрутился и из этого логического тупика:
  "Да при том, что дагестанцы являются гражданами Российской Федерации, и могут свободно и беспрепятственно перемещаться по всей нашей стране, тогда как для узбеков это было бывесьма и весьма затруднительно.Ивот здесь,вполне логично было бы предположить, что Рустамовы могли обратиться за помощью именно к ним, а вовсе не к своим землякам - узбекам, живущим в Саратове, ведь как ни крути, а все - таки дагестанцы узбекам - братья по вере! А может быть мне и не стоит копать так уж глубокои искать международные заговоры против своей скромной и незначительной персоны на таком высоком уровне, как целый полковник Службы Национальной Безопасности Республики Узбекистан?! Может быть это - всего лишь кровная месть родственников тех несчастных малолеток, расстрелянных нами в машине на махачкаллинской трассе, а профиль лица водилы, только показался Акыну странным и не похожим на кавказский тип внешности там, в темноте на стоянке ночного клуба? Да, но тогда зачем этим дагам было меня похищать - к чему такие сложности?! Вальнули бы меня спокойно, в том же подъезде моего собственного дома, замаскировав это убийство под банальный гоп - стоп,и все тут!
  Кстати, а ведь Акынтогда тоже был со мной на той трассе под Каспийском, и стреляли мы по той машине с пьяными малолетками с ним на пару, новот почему то про охоту на моего друга - нет ни единого намека, а это означает, что вариант с кровной местью родственников тех расстрелянных нами на махачкалинской трассе малолеток - все же отпадает и остается только один единственный вариант с появлением на моем жизненном горизонте отца и сына Рустамовых - как самый логичный и мотивационно обоснованный. Тут уж, как говорится: у каждого преступления есть свой личный мотив и этот мотив должен быть достаточно простым и веским, а у этих двоихдеятелей мотив охотиться за мной - просто железный, а точнее - золотой!
  И ведь мой друг Акын еще не все знает про мое среднеазиатское прошлое, а в частности - он совсем ничего не знает о том золоте, которое ятри года назад увел у Рустамова - старшего, ведь я ему наплел в армии о том, что причина нашей с Бахромом неприязни друг к другу - это моя бывшая невеста Оксана, которую я в свое время увел у Бахрома. Хотя, в принципе, Оксана и так является одной из причин моей вражды с обоими Рустамовыми, но отнюдь - не главной, потому, что главная причина покоится сейчас на вершине Сулейман - Горы, в одной из четырех опор вышки связи! И если мой друг прав, и охоту на меня начали все же отец и сын Рустамовы, то так просто они от меня никогда не отстанут, ибо слишком высока ставка, и тогда спустя какое-то время закономерно последует их попытка номер два..."
  -Слушай, Джинн, ну почему у нас с тобой все не как у нормальных людей?!
  Печально улыбнувшись, вдруг спросилу меня Акын, прерывая мои тягостные размышления на самом интересном месте.
  - Что ты имеешь в виду, Акын?
  Недоуменно спросил я у своего друга, с трудом переключаясь от своих мрачных мыслей, связанных с отцом и сыном Рустамовыми, к заданному мне Ильясом вопросу о наших с ним отличиях от всех нормальных людей.
  -А то, что водка у нас - не в вагоне-ресторане, а в отсеке плацкартного вагона, в пакете из-под "пельсинового сiка" и украдкой от капитана Кондратьева. Пиво - не в нормальном баре, а в больничном коридоре из бутылки с надписью Кока - Кола и украдкой от твоего лечащего врача!
  - Ну да, и даже баба по дембелю у нас и то - одна на двоих, а не каждому своя - персональная!
  Хмыкнул я, на лету подхватывая мысль своего друга.
  -Это ты про нашу писаршу Светку что ли вспомнил из штабаоперативной бригады?
  Хитро прищурился в ответ Акын, мгновенно возвращаясь в своих мыслях к милым сердцу воспоминаниям.
  -Ну, разумеется - про нее, а кто тебя на дембель провожал - наш замполит Залупащиков из учебки что ли?!
  Подтвердил я догадку своего друга, с удовольствием присоединяясь к этим приятным и весьма пикантным воспоминаниям.
  -Ага, и честь свою офицерскую нам обоим на проводах отдавал!
  Со смехом добавил Акын, прищурившись еще больше, отчего его казахские глаза, закрылись вовсе, оставив только узкие, брызжущие весельем щелки.Мы с Акыном громко и от души заржали на весь коридор, потому что наша память синхронно выдала нам во всей красе памятный образ нашего незабвенного замполита из учебки. Вот он: сидит в полутемной каптерке, потряхивая толстыми брылями щек и поминутно облизывая свои вечно мокрые толстые губы, в крайнем нетерпении раздирает картонную упаковку присланной мне из дома посылки.
  ***
  Я стою перед ним на вытяжку по стойке смирно, потому что пять минут назад заместитель командира роты по работе с личным составомкапитан Колупащиков, а попросту - наш ротный замполит Залупащиков, заставил меня три раза заходить к нему в каптерку четким строевым шагом, тянуть при этом носок и громко представляться ему согласно Устава Внутренней Службы. И вот я уже целых десять минут стою перед нашим ротным замполитом, замерев по стойке смирно в полутемной каптерке, и наблюдаю за тем, как Залупащиковнеистово курочит присланную мне из дома посылку. При этом, своими нежными белыми пальцами, сроду не знавшими никакой тяжелой мужской работы, капитан пытается отодрать металлические скобы скрепляющие углы посылочной коробки. У него это не выходит и он в раздражении дергает за картонную крышку коробки, отчего все его объемистое жирное брюхо ходит ходуном, провисая между широко расставленных колен, а выпученные, водянистого цвета глаза, поминутно высовывающийся от напряжения язык и зеленое в грязно - коричневых пятнах хэбэ, довершают образ огромной болотной жабы.
  Наконец, замполиту удается справиться с непокорной коробкой и на его письменный стол в полном беспорядке, вываливается содержиое посылки, бережно уложенное любящими руками моей дорогой матери. В довершении всего, поверх кульков с леденцами и орешками, на стол смачно шлепается палка сырокопченой колбасы и Колупащиков тут же хватает ее и не глядя на меня, отправляет ее в ящик своего письменного стола. И только по завершении этой гнусной и недостойной офицера процедуры, он поднимает на меня глаза и приказывает, сознательно понижая меня в звании до рядового курсанта, хотя совсем недавно, мне вместе с должностью командира отделения, было присвоено звание младшего сержанта:
  -Вольно, курсант Глазков! Давай, забирай свои конфетки - бараночки и шагом марш отсюда. Да, и позови мне сюда...
  Колупащиков оценивающим взглядом проходится по возвышающемуся на столе штабелю из курсантских посылок, выбирая одну из них, и наконец найдя нужную, радостно восклицает:
  -Во! И позови мне сюда курсанта Тищенко из твоего отделения - авось ему в посылке из Астрахани копченой рыбки прислали? Она мне как раз будет к пивку-то правда, "младшой"? Ты рыбку то, да еще с пивком на гражданке, поди, очень уважал, а Глазков?!
  Довольно улыбается наш ротный замполит, а я не двигаясь, смотрю в его водянистые, по лягушечьи выкаченные из орбит глаза, и чувствую закипающую у меня в душе ненависть к этой жабе в человеческом обличии. При этом ненависть эта,почему то рисует в моем мозгу довольно странные и неподходящие для данной ситуации ассоциации, и я мгновенно представляю Колупащиковастоящим напротив себя на борцовском татами дивизионного спортзала в закрытом городе Сарове, где совсем недавно мы с Акыном, в составе сводной команды от нашего особого учебного полка, защищали право на ношении оливковых беретов и нашивок спецназа Внутренних Войск.
  В моем воображении мне рисуется только лишь одна из всех возможных картин: красный и потрескавшийся на сгибах дерматин десятиунцовых боевых перчаток, густо вымазанный соплями и сукровицей. А в самом центре татами, испуганно пуча на меня свои жабьи глаза, валяется он - наш ротный замполит Колупащиков, причем упал он вовсе не от моего прямого нокаутирующего удара, а так - от легкой пощечины. Но, тем не менее, Колупащиков даже не делает ни малейшей попытки подняться с ковра на счет десять, и я почему-то уверен, что он не встал бы с него и на счет пятьдесят!
  -Я не понял, товарищ младший сержант, вы почему все еще до сих пор здесь?! Я же приказал вам: кругом и шагом марш отсюда!
  Неожиданно повышает на меня голос до визгливого крика замполит, отчего его жирные щеки трясутся, словно загустевший студень. И тогда, вместо того, чтобы безропотно выполнить приказ Колупащикова и выйти из каптерки, я медленно подхожу к его письменному столу, наклоняюсь над ним, собирая содержимое моей посылки, рассыпанное по всему столу в раскуроченную замполитом картонную коробку, и заглянув в бледно - водянистые глаза Колупащикова, в полголоса четко произношу ему прямо в лицо:
  - Колбаской-то моей не подавись, сука жирная!
  Опешив от моих слов, замполит несколько секунд ошалело хлопает своими белесыми свиными ресницами, и наконец придя в себя, начинает верещать высоким фальцетом:
  - Да как ты смеешь, сержант?! Да я тебя, падлу, завтра же в дисбат определю! Да ты там, бл...дь, вместо колбасы - говно из сортирного очка ложкой жрать будешь, понял?!
  Кровь с шумом ударяетмне в голову, а мои руки сами собой превращаются в каменные булыжники кулаков и я, наклонившись еще ниже, к самому его уху, с ненавистью выдыхаю жгучие, словно расплавленный битум, слова:
  - Ну, допустим в дисбат ты меня завтра отправить не сможешь, а сделаешь это только после следствия и трибунала, а вот я тебя на инвалидность - могу отправить уже сегодня, причем не сходя с этого самого места, понял жаба ты пучеглазая?!
  И замечаюименно то, что и хотел увидеть: как липкий и душный страх мгновенно, словно грязная пена со дна, затапливаетего глаза серым туманом, одновременно с этим, выдавливая на его лбу огромные - с добрую горошину, капли холодного пота. Вжавшись спиной в спинку стула и втянув голову в жирные плечи, отчего два его подбородка потными складками свесились на воротник кителя, Колупащиков придушенным голосом заорал в сторону входной двери в каптерку:
  - Дежурный!
  И тут же, вторя ему, с тумбочки отозвался дневальный:
  - Дежурный по роте - на выход!
  Спустя несколько секунд, на пороге появился запыхавшийся дежурный, и остановившись, словно перед прыжком в ледяную воду, он глубоко вдохнул и скороговоркой выпалил в темноту каптерки:
  - Тыщ каптан, ра-решите войти, мла-ср-ант Прыгунов?!
  -Ну, войди, войди, сержант Прыгунов!
  Заместитель командира роты по работе с личным составом капитан Колупащиков, называемый по старинке "замполитом", уже окончательно освободился от липких пут недавнего страха. И только на самом дне его по лягушечьи выкаченных водянистых глаз, еще вспыхивали и медленно дотлевали искры недавно пережитого замполитом ужаса.
  - Вот, полюбуйся Прыгунов, что у нас тут шлют в посылочках из дома, младшему командному составу!
  Капитан Колупащиков, с ловкостью фокусникадостал из развороченной картонной коробки и выставил на потрескавшееся стекло своего письменного стола,запечатанную бутылку коньяка "Кизляр"
  - И что это у нас тут такое, в посылочке-то?
  Тоном Леонида Якубовича - ведущего передачи "Поле Чудес", объявляющего о содержимом черного ящика, продолжил Колупащиков:
  - А у нас тут - коньячок!
  В притворном изумлении округлил глаза Колупащиков, недоверчиво приглядываясь к стоящей на столе бутылке и задумчиво продолжая:
  - Наверное младшему сержанту Глазкову его прислали выпить за мое здоровье, хе - хе! И вот теперь скажи-ка нам, товарищ сержант Прыгунов, как на духу...
  -Я - младший сержант, товарищ капитан!
  Поправил замолита Прыгунов, отчего тот сморщился так, будто бы съел целый лимон.
  -Ну, во первых - никогда не смей перебивать старших по званию!
  Рявкунул на Прыгунова Колупащиков, прихлопнув при этом своей пухлой ладонью по крышке стола.
  -А во вторых, раз я сказал - сержант, значит имею на то веские основания, потому как знаю я - гораздо больше тебя! Ты меня понял меня, сержант Прыгунов?!
  Пытливо прищурился, глядя на растерявшегося Прыгунова, замполит.
  -Так точно, тыщ капитан!
  Наконец, придя в себя, рявкнул Прыгунов, браво вытягиваясь перед замполитом и пожирая глазами его выпяченное брюхо.
  -Так вот, товарищ сержант Прыгунов.
  Удовлетворенно продолжил Колупащиков:
  -А теперь ответь нам: разрешает ли Устав Вооруженных Сил употреблять спиртное военнослужащему срочной службы, а?!
  -Никак нет, тыщ капитан!
  Гаркнул на всю каптерку Прыгунов, продолжая "есть глазами начальство".
  -Правильно, товарищ сержант - никак нет! А почему никак нет - ты не задумывался над этим?
  Задал новый вопрос с подвохом, капитан Колупащиков.
  -Никак нет, тыщ капитан - не задумывался!
  Снова браво рявкнул Прыгунов, заставив Колупащикова поморщиться от его крика.
  -Вот и плохо, сержант, что заучив Устав наизусть, ты даже не задумался над смыслом прописанных в нем положений! Так вот,я до тебя, сержант, теперь довожу значение его основополагающих статей: представь себе, на секундочку, что будет, если целый командир отделения нажрется коньяку и будет дрыхнуть в карауле с перепоя, а в этот момент случится нападение террористов на наши склады с оружием, представил?
  -Никак нет, тыщ капитан!
  Не балуя замполита разнообразием своих ответов, снова громко крикнул на всю каптерку Прыгунов, выпятив при этом свою - и без того выпуклую, бочкообразную грудь.
  -Тьфу ты, идиот!
  В сердцах сплюнул на пол капитан.
  -Да пи...дец нам всем здесь будет!
  Неожиданно выкрикнул Колупащиков, смешно сорвавшись при этом на фальцет и "пустив петуха".
  -Из-за одного пьяного мудака, проспавшего нападение террористов, вас всех здесь вырежут как свиней и меня - вашего командира, вместе с вами! И на дембель поедешь ты, Прыгунов не в новенькой парадной форме, а в цинковом кителе, в товарном вагоне, "грузом двести". Понял теперь, наконец-то?!
  Отдышавшись, закончил свою гневную тирраду, Колупащиков, вопросительно глядя на дежурного по роте.
  -Так точно, тыщ капитан!
  Согласно кивнул головой Прыгунов и выпятил грудь еще сильнее, хотя сильнее, казалось, ее выпячивать было уже просто некуда.
  -А раз так, значит сержант Прыгунов, наш с тобой священный воинский долг заключается в том, чтобы отреагировать на это форменное безобразие - пресечь его в корне, так сказать. А заодно и спасти весь наш сплоченный воинский коллектив от неминуемой беды! Согласен со мной?
  Вопросом закончил свою речь Колупащиков и выжидательно уставился на переминавшегося с ноги на ногу Прыгунова.
  -Так точно, тыщ капитан!
  Снова отчеканил Прыгунов, заставляя Колупащикова закатить глаза и устало покачать головой.
  -Ну, вот а раз ты со мной согласен, тогда зови сюда вашего замкомвзвода - старшего сержанта Ужимова, которому я объясню - какой бардак среди его подчиненных творится в вашем третьем взводе! Апока я буду ему объяснять, сам в это время - садись и пиши рапорт на мое имя о том, что ты своими глазами видел, как младший сержант Глазков получил в посылке из дома спирто - содержащий напиток и намеревался им злоупотребить во вред службе.
  Терпеливо разъяснил Прыгунову программу действий, замполит и не глядя на меня, процедил сквозь плотно сжатые зубы:
  -А ты, Глазков - кругом и шагом марш отсюда!
  Отмахнулся от меня капитан Колупащиков, словно от надоедливой мухи и я не смея возражать замполиту при свидетелях, чтобы еще больше не усугубить свое положение, четко развернулся через левое плечо и вышел из каптерки.
  ...старший сержант Ужимов явился по приказу капитана незамедлительно и споткнувшись на пороге, уже на лету выпалил в темноту каптерки скороговоркой уставное: "ра-решите войти?". Колупащиковснова сморщился так, словно только что съел целый лимон, глядя на пируэты Ужимова, и помахав перед собой своей пухлой белой ладонью, подозвал заместителя командира третьего взвода к себе поближе:
  - Вот, полюбуйся Ужимов, чем у тебя во взводе твои подчиненные занимаются - коньяк втихаря жрут!
  Повысил голос до крика капитан и вонзив в старшего сержанта пронзительный взгляд своих водянистых глаз, спросил у него:
  -И о каких показателях в боевой подготовке твоего взвода, после этого, может идти речь, я тебя спрашиваю?!
  -Об идентичных, товарищ капитан!
  Вытянувшись перед столом, гаркнул Ужимов.
  - Чего - о?!
  Не понял его Колупащиков.
  - Виноват, товарищ капитан. я хотел сказать - о подобных показателях!
  Тут же поправился Ужимов.
  - Каких еще подобных?!
  Мгновенно начал заводиться Колупащиков, багровея.
  - Ну...в смысле не...таких показателях, как...надо, а совсем других, таких - каких не надо.
  Совсем запутавшись, жалобным голосом проблеял Ужимов.
  - Ну, тогда так и говори - соответствующих показателях, а то несешь тут какую-то хрень, с умным видом, хотя сам ты - круглый дурак!
  Наконец, справившись со своим возмущением, рыкнул на него Колупащиков.
  -Так точно, товарищ капитан - круглый!
  Отчеканил в ответ замполиту Ужимов.
  - Чего - круглый?
  Недоуменно поднял на замкомвзвода глаза капитан.
  - Дурак, товарищ капитан!
  Прищелкнул стоптанными каблуками своих сапог Ужимов.
  - Это ты дурак - Ужимов, а вовсе не товарищ капитан!
  Передразнил его Колупащиков и резко сворачивая вступительную часть своей воспитательной речи, перешел сразу к делу:
  -Короче, твой командир отделения, младший сержант Глазков, только что пойман мною с поличным при попытке распития присланного ему из дома коньяка! Ты готов письменно подтвердить этот факт, а, Ужимов?
  - Так точно, товарищ капитан - готов!
  Расцвел в счастливой улыбке Ужимов, сообразив, наконец - чего от него хочет замполит.
  - Ну и хорошо, что готов!
  Удовлетворенно кивнул головой Колупащиков и спросил, обращаясь к корпевшему в углу над написанием своего рапорта, младшему сержанту Прыгунову:
  -Ну, что, Прыгунов - ты уже написал? Давай сюда свой рапорт - я его почитаю!
  Протянул свою пухлую руку капитан Колупащиков, вырываяподанный ему исписанный лист бумаги, из рук младшего сержанта Прыгунова.Пробежавшись по тексту рапорта глазами, Колупащиков ошалело вытаращил на Прыгунова глаза и принялся орать на всю каптерку:
  - Да ты совсем охренел что ли, Прыгунов! Ты чего тут понаписал?!"Я вошел в каптерку в тот момент, когда...капитан Колупащиков вытащил из посылки младшего сержанта Глазкова палку копченой колбасы...а взамен засунул туда...бутылку коньяка Кизляр..."
  Звонким фальцетом, продекламировал первые строчки рапорта, капитан Колупащиков, после чего, бубня себе под нос, принялся читать дальше писанину младшего сержанта, а дочитав написанный им рапорт до конца, замполит поднял на Прыгунова бешенный взгляд своих выпученных глаз:
  -Нет, ты чего издеваешься что ли надо мной?!
  Прошипел, мгновенно покраснев от ярости замполит.
  - Никак нет...я только...вы же сами сказали писать все, что я здесь видел.
  Принялся растерянно мямлить в ответ Прыгунов, снова вскакивая и вытягиваясь перед капитаном.
  - Но своя-то башкау тебя на плечах есть?!
  Снова грозно прорычал Колупащиков, разорвав в клочья исписанный Прыгуновым лист бумаги.
  -Ладно, раз уж ты таким идиотом уродился, что и двух слов на бумаге связать не можешь, тогда садись и пиши под мою диктовку: "Я, младший сержант Прыгунов, исполняя такого то числа, такого то месяца обязанности дежурного по роте, явился по вызову дежурного офицера, капитана Колупащикова в ротную каптерку и стал свидетелем того, как командир третьего отделения третьего взвода, младший сержант Глазков требовал отдать ему бутылку коньяка марки "Кизляр", изъятую из присланной на его имя посылки. При этом угрожая офицеру физическим насилием..."
  Начал диктовать Прыгуновукапитан Колупащиков и тот высунув от напряжения язык и обливаясь потом от страха пропустить какое нибудь важное слово, из того, что диктовал ему замполит, снова принялся за написание рапорта.Закончив, наконец, писать, Прыгунов неуверенно протянул капитану исписанный своим корявым почерком лист и тот торопливо выхватив бумагу у него из рук, опять пробежал текст глазами, скривившись при этом в брезгливой усмешке.
  - Пойдет так, товарищ капитан?
  С заискивающим видом спросил у замполита Прыгунов.
  - Пойдет, "таваристч младсший сиржант"!
  Усмехнулся в ответ Колупащиков, прочитав вслух несколько слов из рапорта Прыгунова, в которых тот допустил орфографические ошибки.
  - Слушай, Прыгунов, открой-ка мне страшную военную тайну: сколько у тебя классов образования, а?
  Подозрительно прищурился Колупащиков, глядя на вконец растерявшегося младшего сержанта.
  - Девять, товарищ капитан и еще - незаконченный техникум.
  Сконфуженно протянул ему в ответ Прыгунов, переминаясь на своих тумбообразных ногах так, словно бы ему внезапно очень приспичило "по маленькому".
  - Ну, судя по твоей сытой ряшке, техникум этот был явно - кулинарный!
  Совсем развеселился капитан Колупащиков, покровительственно и снисходительно поглядывая на потерянного младшего сержанта.
  - Никак нет, товарищ капитан, техникум был - технологический.
  Стеснительно ответил замполиту Прыгунов и смешно шмыгнув носом, добавил:
  -Если там исправить чего надо, так вы скажите - я мигом перепишу! Только вы, пожалуйста подчеркните красной пастой мои ошибки.
  - А может быть тебе еще и двойку влепить и мамку сюда вызвать?!
  Скривился в ответ на предложение Прыгунова, замполит.
  -Не надо ничего переписывать, а то в штабе не поверят, что это ты писал!
  Немного поразмыслив, отмахнулся от Прыгунова капитан Колупащиков и жестом подозвав к с своему столу старшего сержанта Ужимова, одиноко скучавшего в углу темной каптерки, приказал ему:
  -Подписывай давай за свидетеля, "таваристч страшный сиржант", и пошли вон отсюда, оба!
  Рявкнул на них капитан Колупащиков, едва только Ужимов вывел под написанным Прыгуновым рапортом, свою убогую закорючку.Еще раз перечитав подписанный обоими сержантами рапорт, капитан Колупащиков открыл стальной сейф, стоявший рядом с его письменным столом и закинув в его недра бумагу, вытащил из него взамен уже початую бутылку коньяка "Кизляр". После чего, достав из ящика письменного стола,изъятую из посылки младшего сержанта Глазкова палку копченой колбасы, замполит отрезал от нее приличных размеров кусок и плеснув себе полстакана коньяка, залпом осушил его, закусив отрезанным ломтем колбасы. Прожевав, Колупащиков покачал головой и криво усмехнувшись своим мыслям, задумчиво произнес себе под нос:
  - Паноптикум какой-то, а не учебная рота! Вот уж и вправду говорят: "Страна нуждается в героях, а п...да рожает дураков!"
  И тяжело вздохнув, замполит снова наполнил коньяком свой граненый стакан.
  ***
  ...на толстенной - в целых полтора обхвата сосне, позади караульного помещения висит лист бумаги, вырванный из моей тетради для конспектов по боевой подготовке, пришпиленный к коре дерева разогнутыми канцелярскими скрепками из моего же планшета. На этом вырванном листе простым карандашом намалеван портрет, причем в линиях толстых щек и выкаченных из орбит глаз легко угадываются черты лица нашего заместителя командира роты по работе с личным составом, а попросту - замполита Колупащикова.
  Отведя назад для броска руку, с зажатым в ладони штык - ножом, я в ярости посылаю его в намалеванную на бумажном листе толстую харю капитана Колупащикова и мой штык - нож, просвистев отделяющие его от сосны десять шагов, с глухим стуком вонзается в этот лист бумаги, пробив толстую щеку моего условного врага и добавив при этом новую пробоину к прежним, уже достаточно густо испещрявшим его вдоль и поперек. Однако успокоения мне это мероприятие - отнюдь не приносит, а напротив - лишь добавляет раздражения от того, что я так ни разу и не смог попасть нарисованному на листе бумаги замполиту, точно в глаз.
  -Джинн, да успокойся ты - хрен с ним с этим Залупащиковым, вместе с его писульками!
  С этими словами мой друг Акын, устав наблюдать за мной, подходити положив мне свою жилистую руку на плечо, проникновенно добавляет, доверительно заглядывая мне при этом в глаза.
  -Пусть эта жаба в хэбэ - пишет рапорты и докладные сколько ее "пиджачной" душе будет угодно, а ротный наш все равно тебя на съедение ему никогда не отдаст! К тому же и в штабе полка тебя тоже - неплохо знают, да тот же Кондрат после Сарова за тебя любому Залупащикову пасть порвет! А наш Джуманджи - так просто молится на тебя, потому что ты со своей наладочной группой все учебные радиостанции ему наладил на полигоне, а впереди у нас - выпуск курса и зачет по радиообмену, на котором, между прочим, будет присутствовать целый генерал из штаба округа и если хоть одна из наших радиостанций даст сбой на экзамене, то он нашему Джуманджи - таких бздей навтыкает! Неужели ты думаешь, что он, понимая все это - не заступится за тебя перед нашим "папой"? Уж хотя бы до выпуска этого курса, он тебя - точно дотянет, а там мы с тобой в скорости на законный дембель уйдем и нам уже никакой Залупащиков будет не страшен!
  - Да ладно тебе, Акын - чего ты меня успокаиваешь, словно беременную бабу!
  Отмахнулся я от успокаивающей речи своего друга и пояснил ему:
  -Я и сам прекрасно знаю, что нашего ротного замполита Колупащикова в штабе полка не очень любят и совсем не уважают, потому что он мало того, что не кадровый офицер, а "пиджак" (пиджаками в армии называют офицеров, не закончивших военное училище, а пришедших служить после окончания военной кафедры гражданского ВУЗа - здесь и далее примечания автора), так еще и к тому же - сука редкостная! Поговаривают, что он стучит на всех офицеров нашего полка, в штаб округа - своему дальнему родственнику, который у него там сидит при больших погонах. Надеется, наверное, что за этоего в Киров из этой дыры переведут!
  -А вот это - как раз и был бы самый лучший выход для всех в полку: держать этого жирного пид...раса подальше от нашей части, вместе с его лягушками и червяками, а то я каждый божий день, всем своим отделением по его приказу, для его гребаных морских лягушек червейна стрельбище копаю - достал ониуже меня! Сам он их что ли жрет, вместе со своими жабами?!
  Раздраженно ответил мне на это Акын, непроизвольно свернув на очень волнующую его тему ухода за аквариумом замполита, который тот поручил заботам лично Ильяса и спрашивал с него за это гораздо строже, нежели за боевую подготовку своего отделения.Именно поэтому, Акын каждый день ползал со всем своим отделением по полковому стрельбищу и радиополигону, выковыривая из-под болтных кочек и замшелых коряг дождевых червей и опарышей и скармливая их затем морским лягушкам из замполитовского аквариума.
  -Ну, не скажи, Акын, у нашего Залупащикова жизненная философия такая: кинуть ближнего и наср...ть на нижнего.
  Возразил я своему другу, разъяснив ему свою позицию относительно нашего ротного замполита:
  -Сейчас ниже нашего Залупащикова, находятся только наши взводники, да мы - сержанты, а вот если его в штаб округа заберут, то в этом случае ниже него будет вся наша часть, и ср...ть он будет уже на весь наш полк, скопом, понял?!
  Акын тяжело вздохнул и не отвечая мне, решительно подошел к изтыканной моим штык - ножом сосне, с хрустом сорвав с коры дерева излохмаченный лист бумаги. Затем аккуратно раскачав, мой друг выдернул из ствола глубоко вонзившийся в него штык - нож и вернувшись ко мне, он протянул его мне рукоятью вперед и неожиданно обняв меня за плечи, горячо зашептал мне на ухо:
  -Джинн, дружище, да хорош уже грузиться, в натуре! Ты пойми, через какой нибудь месяц, мы с тобой разопьем за полковым КПП бутылку коньяка "Дербент", а потом в парадной форме завалимся на квартиру к нашей штабной писарше Катюхе и так отпразднуем наш дембель, что...
  -Что Катюха через девять месяцев после нашего дембеля будет нянчить маленького казашонка!
  Перебил я своего друга, подхватывая его мысль и улыбнувшись при этом, я представив себе, как рыжая секретарша нашего полковника Катерина, достает из запаха цветастого халатика свою большую, налитую молоком грудь и тычет ее набухшим, розовым соском прямо в губки живого смуглого комочка, завернутого в пеленки. А малыш, жадно припав к ее груди, чмокает, прикрыв свои раскосые, влажно блестящие щелки глаз.
  -Согласись со мной, Джинн, что это - не самая худшая память, которую я могу здесь по себе оставить!
  Улыбнулся этой моей мысли Ильяс.
  -Согласен, Акын - не самая! Ладно, пойдем в караулку - киселя там что ли тяпнем, раз уж пока до коньяка мы с тобой не дослужились?!
  Завершая начатую тему, предложил я своему другу и тот согласно кивнув в ответ головой, направился следом за мной к дверям караульного помещения.
  -А вот как ты думаешь, Джинн, за что мы с тобой поднимем свой первый тост, когда дембельнемся, а?!
  Неожиданно спросил у меня Ильяс, нагоняя меня в самых дверях караулки и я улыбнувшись, ответил на это своему другу:
  -А тост у нас с тобой, уважаемый Акын, будет самый что ни на есть наш - традиционный: за нас с вами и хрен с ними!
  -А действительно - и хрен с ними со всеми!
  Легко согласился со мной Акын, и я уже взявшись за ржавую ручку двери караульного помещения, ведущую из внутреннего двора караулки внутрь приземистого кирпичного барака, угрюмо нахохлившегося под старой и потрескавшейся шиферной крышей, неожиданно обернулся. Весь задний дворик нашей караулки, вместе со стоящей в центре него красавицей - сосной, с толстеннымпрямым стволом, безжалостно истыканным штык - ножами не одного и не двух поколений служивых и обвешанный сталактитами застывшей на нем смолы, сейчас заливал приглушенный сиреневый свет луны, пробивающийся сквозь густые протуберанцы низко нависавших над нами дождевых туч. И в этом призрачном сиреневом свете абсолютно все предметы, окружающие нас и казавшиеся нам такими привычными и обыденными днем, сейчас приобрели какие то поистине фантасмагорические очертания!
  Так, уходящие метров на двести вдаль нити колючей проволоки, опутавшей весь внутренний и внешний периметры караульного городка, казались нам сейчас серебряными струнами гигантского гитарного грифа. А стоявшая в ста метрах от нас караульная вышка, в свете этой колдовской луны и вовсе превращалась в некоего инопланетного монстра из фантастического боевика Стивена Спилберга.
  -Ну, и о чем ты там еще задумался?!
  Вывел меня из ступора Акын, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу у меня за спиной.
  -Пошли кисель пить и собираться, а то нам с тобой через двадцать минут заступать на пост.
  Добавил мой друг, возвращая меня из этого сказачного царства в скучную армейскую рутину караульных будней.
  -Да так - ни о чем я не задумался, просто природа - ети иху мать, сеет мне в душу разумное, доброе, вечное!
  Отшутился я на вопрос Акына.
  -Ну - ну, главное - это чтобы потом после этих посевов отделить зерна от плевел! Кстати, а с замполитом-тонашим что делать будем?
  Ильяс вопросительно протянул мне смятый в маленький грязный комок тетрадный лист бумаги, снятый им с соснового ствола.
  - Да, выкинь ты его в сортир - самое ему там и место!
  Ответил я и Акын, размахнувшись, швырнул бумажный комок в открытую дверь деревянного сортира, стоявшего у входа в караулку. Комок, ударившись об стенку нужника, упал на доски пола иподпрыгнув, словно заправский теннисный мяч, сорвался в черный провал вонючей выгребной ямы.
  Через пятнадцать минут, основательно заправившись склизкими макаронами с затесавшимися среди них микроскопическими вкраплениями фарша, и запив все это приторно - сладким киселем из черноплодной рябины, в изобилии росшей вокруг нашей части, мы гуськом и совершенно не в ногу брели по тропе нарядов к своим постам. Справа и слева от нас, на подгнивших у основания деревянных столбах, болтались ржавые нити колючей проволоки, внешнего и внутреннего периметров и сконденсировавшиеся на проволоке капли ночной росы, сделали ее похожей на нити бус, унизанных мелким жемчугом, перламутрово отсвечивающим теперь в серибристом лунном свете.
  Тропа нарядов, по которой мы шагали,поворачивала под прямым углом вправо, огибая складские помещения и за этим поворотом взгляду сразу же открывалась первая караульная вышка, именовавшаяся, согласно табеля постам, "Постом Љ2". Моему другу Акыну предстояло провести на этой вышке ближайшие два часа, и он уже вовсю предвкушал прелесть сладкой дремы на самом удаленном от всех начальственных глаз, посту караульного городка. Шедший впереди нашей караульной смены помощник начальника караула, сержант Лобов, сплюнул на давно нерыхленную контрольно - следовую полосу и приглушенно выругался сквозь зубы, злясь оттого что при приближении к посту он не услышал окрика часового "Стой, кто идет?", хотя мы прошли уже большую половину пути до караульной вышки.
  -Вот чудовище носастое, этот Сивка - Бурка, опять наверное спит на посту!
  Прокомментировал свою догадку Лобов, имея в виду часового, дежурившего сейчас на этой вышке и нужно отметить, что младший сержант Саня Бураков, действительно имел подобную слабость - поспать на посту, за что он уже не раз и не два подвергался дисциплинарным воздействиям различной степени интенсивности и направленности. Так, Саня Бураков уже пару раз отхватывал жирнющего "лося" (хороший удар по лбу) от ротного и имел несколько внеочередных дежурств по роте от замполита, в которых Саня тоже умудрялся дрыхнуть без задних ног!
  Но чаще всего, за эту пагубную привычку и вредное пристрастие к Морфею, Саня Бураков отрабатывал норматив по эвакуации раненного с поля боя, а попросту - таскал на своем горбу помощника начальника караула на проверку постов, искупая тем самым очередное злостное нарушение Устава Гарнизонной и Караульной Службы, который, кстати сказать, Бураков знал наизусть! За свои, перманентно возникающие обязанности ездового битюга, Саня Бураков и получил от своих сослуживцев соответствующую обидную кличку Сивка - Бурка.
  Не доходя пяти шагов до вышки, сержант Лобов остановил нас, резко вскинув вверх левую руку и бесшумно сдернув с плеча свой автомат, он подал его себе за спину сложенным прикладом вперед. Идущий следом за ним Акын, ни слова не говоря, мгновенно принял у него из рук оружие, а Лобов придерживая руками свой брезентовый подсумок со снаряженными автоматными магазинами и штык - нож у себя на боку, так чтобы те не звякнули при движении, втянув голову в узкие, костлявые плечи и оттого сделавшись похож на охотящегося за голубями кота, на носках сапог начал тихо подкрадываться к вышке. Луна, на мгновение показавшись в прорехе между туч, ярко осветила весь "театр боевых действий", отчетливо высветив нам пустой проем караульной вышки между деревянными стойками, затянутыми сеткой "рабица". В углу этой стилизованной клетки одиноко висела плащ - палатка, а вот самого часового в ней не наблюдалось вовсе, причем - ни под каким ракурсом и углом обзора!
  -Кранты нашему Сивке - Бурке!
  Полуобернувшись ко мне, еле слышно прошептал Акын, чтобы не дай Бог не спугнуть добычу сержанта Лобова. И помолчав пару секунд, добавил тем же заговорщическим шепотом:
  -Сдается мне, джентльмены - быть нашему Бурке до самого конца этого караула -мустангом для Лобача!
  Я, молча кивнув другу, продолжал из-за его плеча напряженно следить за всеми перипетиями охоты на мустанга Бурку. Наш помощник начальника караула, сержант Лобов на цыпочках преодолев последниепятнадцать метров, отделяющих его от вышки, теперь бесшумно карабкался на нее по приставной деревянной лестнице, а забравшись на верхнюю площадку вышки, сержант Лобов с минуту наслаждался зрелищем циничного и вопиющего нарушения Устава Гарнизонной и Караульной Службы, младшим сержантом Саней Бураковым. Причем это нарушение было не только видно ему сверху, но и отчетливо слышновсем нам снизу, поскольку молодецкий храп, производимый маленьким носатым часовым, примостившимся верхом на каске в дальнем углу караульной вышки, далеко разносился в застывшей ночной тишине. Автомат часового валялся здесь же, на дощатом полу вышки, у него под ногами.
  Сержант Лобов, вдоволь насладившись этим зрелищем, осторожно просунул свою худую руку под сетчатую дверь вышки и ухватив автомат за ствол, потянул оружие часового к себе. При этом Саня Бураков проскулил во сне что-то невнятное и Лобов тут же замер на лестнице, сжавшись в тугой комок. Подождав, пока из-за двери вышки снова раздастся жизнеутверждающий храп часового, Лобов аккуратно, сантиметр за сантиметром вытянул из-под двери автомат и также тихо и осторожно начал спускаться вниз по лестнице с вышки.
  Спустившись на землю, помощник начальника караула жестом подозвал нас к себе и мы какое-то время все втроем стояли под вышкой, слушая, как младший сержант Саня Бураков выводит наверху своим огромным носом замысловатые трели. После чего Лобов, отомкнув складной приклад добытого им на вышке трофейного автомата и взяв его за ствол, словно билом в корабельную рынду, грохнул им о ближайшую стойку вышки, и стальная труба немедленно отозвалась на этот удар набатным гулом и шелестом осыпающейся изнутри нее ржавчины. Храп на вышке на мгновение умолк, но спустя несколько секунд возобновился с новой силой.
  -Вот ведь гад!
  С оттенком искреннего изумления возмутился наш помощник начальника караула, мстительно добавив при этом:
  - Вот сейчас пальну разок из его автомата в воздух и этот придурок под трибунал, а потом и в дисбат пойдет за это!
  -Не надо нервничать, Ваня - мы сейчас сами с ним разберемся, без твоей артподготовки!
  Попосил помощника начальника караула мой друг Акын и решительно отодвинув плечом в сторону щуплого сержанта Лобова, подошел к ближайшей опоре караульной вышки и внимательно осмотрев ее, обернулся ко мне:
  -А ну-ка Джинн, давай-ка, навались с той стороны!
  Кивнул мне Ильяс и я, для удобства закинув свой автомат за спину, подошел к караульной вышке и примерился к соседнейс Акыновской опоре. При этом мы все уже с минуту говорили в полный голос, абсолютно не скрывая своего присутствия, однакогромкий храп Сани Буракова сверху, тем не менее не утихал ни на секунду. Акын, по моему примеру тоже закинув автомат за спину, обхватил руками ржавую трубу опоры караульной вышки и изо - всей силы налег на нее плечом, приговаривая при этом:
  -А ну-ка, Джинн - устроим Сивке - Бурке дембельский поезд, давай на счет раз - два - взяли!
  Скомандовал мне Акын и мы с ним одновременно с двух сторон, налегли на стойки караульной вышки. Вышка, качнувшись от нашего напора, заходила ходуном, а сверху тотчас же послышался смачный шлепок, упавшего на дощатый пол щуплого тела, и жестяное дребезжание выскочившей из-под него стальной каски. В следующее мгновение в проеме между столбами, обтянутыми сеткой рабица, появилось бледное и опухшее ото сна лицо Сани Буракова:
  -Стой, кто идет?
  Хриплым, спросонья голосом, проорал он с вышки на всю округу.
  -Это проводник вашего дембельского поезда, вы пассажир, кажется чаю в купе заказывали?
  Ехидно осведомился у Бурки сержант Лобов.
  -Стой, стрелять буду!
  В ответ на это дурным голосом завопил Саня Бураков, раскачиваясь вместе с ходившей под ним ходуном, караульной вышкой.
  -Ну давай, давай - стрельни, стрельбун ты наш!
  Хихикнул снизу Лобов и мстительно добавил:
  -А только гороховый суп сегодня на обед, кажется не давали, чем стрелять-то будешь, а Саня?!
  На вышке, наконец-то воцарилось тягостное молчание, которое сержант Лобов, помедлив несколько секунд, прервал свои жестоким приказом:
  - Младший сержант Бураков, с поста под арест - шагом марш!
   Приказ этот был отдан неожиданно могучим басом, который всегда поражал всех слышавших впервые мощный и зычный голос Лобова, рвавшийся из глубин худенького и невероятно тщедушного на первый взгляд, тельца сержанта.И Саня Бураков, подчиняясь прозвучавшему суровому приказу и низко опустив при этом голову, с обреченным видом начал спускаться вниз с вышки, а наш помощник начальника караула, в предвкушении приятной верховой прогулки верхом на провинившемся младшем сержанте, приплясывал около лестницы и поджидая спускавшегося вниз Саню, насвистывал себе под нос мотив разудалой казацкой песни: "Распрягайте хлопцы коней!"
  -Вань, ты прости меня, но что-то у меня так башка от каски этой - долбанной, заболела, что я даже и на ногах-тотолком стоять не мог!
  Сразу же виновато начал оправдываться Саня Бураков, едва только ступив на грешную землю и в тайне надеясь на избитую веками истину: "Повинную голову - и меч не сечет".
  -Хотел позвонить и попросить, чтоб меня пацаны сменили...
  -С чего это у тебя от каски голова вдруг заболела, если ты ее не на голову, а на ж...пу себе надел?!
  Сурово оборвал причитания Сивки - Бурки сержант Лобов.
  -И почему тогда не позвонил, раз тебе хреново стало - до телефона что ли не дополз?
  Подозрительно прищурился помощник начальника караула, коментируя жалобу Буракова на свое немощное состояние.
  - Я дополз!
  Жалобно проскулил в ответ Саня Бураков.
  -А как только взялся за трубку, так мне сразу жалко наших пацанов стало - ну просто пи...дец как! Вот ведь, думаю из-за меня они теперь не доспят - бедолаги, целый час! Уж лучше я как нибудь свои два часа на вышке достою.
  Снова понуро опустил голову он, печально вздыхая при этом.
  -Браво!
  Искренне восхитился Лобов, мгновенно раскусив игру младшего сержанта.
  -Тебе бы, блин, в Большом Драмматическом Театре служить, а не в армии! Ну ничего, сейчас мы поглядим, как ты со своей законной ролью Сивки - Бурки справишься, как говорится: былнаш Бурка - часовой, а стал Сивка - ездовой!
  Хмыкнул ему в ответ сержант Лобов, одновременно с этим наклоняя Саню и пытаясь взобраться тому на спину.
  -Младший сержант Тулягенов, на пост - шагом марш!
  Густым, молодецким басом гаркнул наш помощник начальника караула, оседлав наконец Сивку - Бурку.
  -Младший сержан Тулягенов пост принял!
  Донесся с вышки спустя несколько секунд, голос моего друга Акына.
  -Ох, ну и напердел жездесь этот Сивка - Бурка в каску - просто караул! Из нее же прет - как из очка нашего караульного сортира!
  Снова поделился с нами своими впечатлениями Акын.
  -Тулягенов, раз уж ты пост принял, то и одевай себе на башку эту касочку-то!
  Начальственным басом распорядился сержант Лобов, гарцуя при этом верхом на Сивке - Бурке, вокруг караульной вышки.
  -Это еще зачем?
  Не понял его приказа Акын.
  - А затем, что из штаба полка позвонили нашему начкару и зачитали приках на усиление всем постам, понял?! Так, что ты не выпендривайся и одевай каску, а если я увижу во время проверки, что ты на посту без нее стоишь, тоты, Тулягенов, у меня следующим ездовым станешь, вместо Сивки - Бурки!
  Веселым и жизнерадостным голосом объяснил моему другу наш помощник начальника караула.
  -Есть, товарищ сержант.
  Уныло протянул в ответ Акын, напяливая на голову тяжелую стальную каску, поверх своей меховой шапки - ушанки.
  - А знаете пацаны!
  Неожиданно оживился под Зобовым Сивка - Бурка, подавая голос:
  -Меня тут после киселя, который нам на ужин сегодня давали - так приперло, что просто мочи никакой не было, а вот зато мочи в пузыре - полным полно, как в китайской речке Хуанхэ! Вот я в эту касочку-то потихоньку и надудонил, ну не обсыкать же мне вышку, в натуре!
  Ехидно хихикнул Саня, надсадно покряхтывая под сержантом Лобовым и после его "откровения" Акын, вытаращив на Саню Буракова страшные глаза, немедленно сорвал со своей головы каску и с брезгливым видом швырнул ее с вышки ему под ноги.
  -Глазков, а ну-ка подай каску!
  Приказал мне Лобов и я, подняв с земли каску, протяну ее в руки сержанту, гордо восседающему на спине у Сани Буракова.
  -Да не, Акын - ты не подумай плохого, я все из нее вылил и на солнышке эту касочку просушил, так что одевай, не бойся - в уши тебе ничего не затечет!
  Радостно сообщил из-под сержанта Лобова, Сивка - Бурка, издеваясь таким образом над Акыном. Лобов, подозрительно обнюхав каску, швырнул ее назал на вышку, прямо в руки Ильясу и тот вынужден был поймать ее.
  -Не слушай его,Акын - гонит он все!
  Спокойно прокомментировал наш помощник начальника караула, и пояснил моему другу:
  -Под каким бы он солнцем ее сушил, когда ночь на дворе? Да, и не ссал он в нее вовсе, а так - если толькоперданул разок во сне, ненароком. Ведь, как известно: сонная ж...па - барыня! Но это - ничего страшного, тут уж как говорится: то - русский дух, то Русью пахнет!
  Сержант Лобов, гарцуя верхом на Сивке - Бурке, неожиданно пришел в веселое расположение духа:
  - "И молвил он, сверкнув очами: ребята, не Москва ль за нами?! Умремте ж под Москвой!"
  Хорошо поставленным голосом продекламировал наш помощник начальника караула строки из Лермонтовского "Бородино", и выхватив из ножен на поясе свой штык - нож, принялся в воинственном порыве колотить Саню Буракова каблуками сапог по ляжкам, отчего тот отчаянно взвизгнув, припустился фривольным галопом по тропе нарядов, пошатываясь под тяжестью сержанта.
  -Эй, Сивка - Бурка, стой!
  Неожиданно окликнул Саню Буракова с вышки Ильяс, явно пытаясь напоследок,перед двумя часами одинокого стояния на вышке, насладиться людским обществом, а заодно и отмстить Буракову за его ехидную хохму с каской.
  -Ну, чего тебе, Акын?
  Повернулся к нему Саня Бураков, покряхтывая под худосочным Лобовым.
  -Я вот только одного не понял: а причем тут твоя моча и китайская река Хуанхэ?
  Прокричал ему с вышки Акын.
  -А при том, что в переводе Хуанхэ означает - Желтая река, понял теперь, друг степей, Акын?!
  Отозвался Бураков, готовясь в ответ услышать какую нибудь обидную шутку от моего друга.
  -Понял, только это нея, а ты теперь унас - друг степей, Сивка - Бурка!
  Не придумав ничего оригинальнее, крикнул ему с вышки Ильяс.
  - "И снова копыта, как сердце стучат!"
  На распев добавил он.
  -Да пошел ты, монгол - шуудан!
  Бураков обиженно отвернувшись от хохочущего на вышке Акына ипокряхтывая под тяжестью сержанта Лобова, с гордым видом восседающего у него на плечах, уныло побрел по тропе нарядов.Мы медленно удалялись от поста номер два, при этом я, обогнав своих спутников, отягощенных друг другом, теперь шел впереди всего нашего караульного наряда,наслаждаясь освежающей ночной прохладой и прислушиваясь к надсадному сопению Сани Буракова и задорному: "Но - о - о, пошла залетная!" сержанта Лобова, у себя за спиной. И тут в голову мне пришла неожиданная мысль:
  -Эй, Сивка - Бурка! Ты у нас признанный знаток Устава Гарнизонной и Караульной Службы. Вот и скажи мне, если первым по тропе нарядов не идет, а едет на одном из своих караульных, помощник начальника караула - это нарушение Устава, или как?
  Обернувшись назад, спросил я у Сани Буракова.
  -Это уже не нарушение, а - форменное преступление!
  Тяжело отдуваясь, ответил мне из-под помощника начальника караула, Саня Бураков.
  -Это не преступление, а - наказание!
  Суровым голосом отрезал в ответ сержант Лобов, гася завязавшийся между нами разговор,что называется - в зародыше.Оторвавшись на добрый десяток шагов от Лобова, тычками своих каблуков, погонявшего пыхтевшего под ним Сивку - Бурку, я отдался плавному течению своих одиноких мыслей, которые не могли сейчас нарушить ни мой правый, уже порядком поношенный сапог, промокающие насквозь из-за лопнувшей поперек подошвы, ни тучи таежного комарья, вьющиеся сейчас у меня над головой, ни моя дневная ссора с нашим ротным замполитом - капитаном Колупащиковым, во время которой я совершенно несправедливо лишился палки, присланной мне из дома сырокопченой колбасы, зато совершенно справедливо приобрел в его лице опасного врага и массу проблем по службе, в перспективе.
  Таких проблем, как к примеру: бессонные ночи с обязательным декламированием наизусть статей Устава, или же бесконечную многочасовую отработку норматива по вхождению в кабинет к начальнику, с докладом по всей форме, ну и прочие всевозможные затеи, на которые был так горазд наш мстительный и злопамятный замполит, и которые по его же словам - все мы должны были переносить стойко и безропотно, как того требует Устав!
  Однако, вовсе не это занимало сейчас мои мысли. Я думал о значении и сокральном смысле одного короткого мгновения в жизни человека, вообще и в моей жизни - в частности. О том - будет ли мне все это сниться потом по ночам, спустя много лет, как начала мне с недавних пор сниться Сулейман - Гора? И вспомню ли я когда-нибудь, к примеру - вот эти полуночные минуты, наполненные густыми запахами жухлой, сырой травы и напоенные пронизывающей ночной прохладой. Доведется ли мне еще когда-нибудь испытать ту силу и ловкость, что наполняет мое тело до краев в эти самые минуты? Или тот сюрреалистичный символизм, который ночная тьма отбрасывает на окружающую меня обыденность, заставляя видеть в каждом явлении - знак свыше?! Вот, к примеру, поворот тропы нарядов за угол забора, опутанного колючей проволокой, воспринимается сейчас не больше и не меньше, как поворот всей моей линии жизни!
  Хотя, я точно знаю, что за узким изгибом тропы начинается высоченный дощатый забор кинологического питомника, за которым, почему-то, всегда было подозрительно тихо, причем - в любое время суток, а не только по ночам. Несмотря на то, что с караульной вышки, стоящей в самом конце этого забора, было прекрасно видно, что собачий питомник - вполне себе обитаем. И иногда, стоя в карауле на вышке поста Љ3, нам даже удавалось понаблюдать с нее за тренировками огромных, лохматых кавказских волкодавов и немецких овчарок, которых военные кинологи натаскивали для несения службы в составе оперативных подразделений Внутренних Войск, на Северном Кавказе.
  И не успел я додумать до конца свою мысль о том - какой символический смысл для моей дальнейшей судьбы таит в себе этот высокий забор, как неторопливое и стройное течение моих мыслей, внезапно было прервано криком часового с той самой вышки поста Љ3, стоящей в самом конце забора, ограждающего собачий питомник. Эхо этого вопля заметалось между глухими заборами кинологической станции и складов караульного городка, докатившись до меня в каком-то странном сочетании, ложившемся на слух не то в виде звуков: "АК - КА", не то "КАК - КА", вместо так привычноймоему уху команды: "Стой, кто идет?!" И вместе с тем, в этом тревожном вопле часового, мне внезапно послышались нотки ужаса, и я бы даже сказал - откровенного отчаяния, пока еще не материализованного, но уже вполне ощутимого.
  -Кука, как коки?!
  Внезапно раздалось из-за поворота тропы, у меня за спиной, радостное восклицание сержанта Лобова, едущего верхом на Сане Бураковым и очевидно обращенное к невидимому ему покачасовому, стоящему на вышке поста Љ3, по прозвищу Кука.
  
  Ни наш помощник начальника караула сержант Лобов, ни тем более пыхтящий под ним Сивка - Бурка, не почувствовали тревоги в голосе часового, зато уже в следующее мгновение эта тревога неожиданно материализовалась передо мной в виде матерого, огромного пса, который, невесть каким образом, вырвался из своего вольера, проломив доску в заборе кинологической станции, и теперь стремительными прыжками набирал скорость, мчась на меня по тропе нарядов. Очевидно, чтобы в конце нее одним могучим, заученным и отработанным ударом лап, сбить меня с ног и затем закончить свой смертельный бросок скрежетом страшных клыков, смыкающихся на моем порванном горле. В этот краткий миг,в своем воображении я невероятно отчетливо увидел себя - валяющегося в луже собственной крови под мохнатой грудой рычащих и брызжущих по сторонам слюной, мышц.
  И как со мной уже не раз случалось в подобные моменты - мои тело и разум мгновенно разделились и стали существовать в разных временных измерениях. И пока мое сознание наполнялось тяжелой, словно ртуть, обидой на судьбу за то, что именно я, вопреки всевозможным правилам и уставам, оказался сейчас на пути этого несущегося мне навстречу сгустка животного бешенства. Мои руки отработанным движением сорвали с плеча автоматный ремень и щелкнув флажком предохранителя, продолжением того же движения - дослали в ствол патрон из магазина...
  ...до этого момента мне еще никогда не доводилось стрелять ночью. И в тот миг, когда я потянул за упруго подавшуюся усилию моего указательного пальца, скобу спускового крючка, мне показалось что вспухший сразу же за кромкой дульного тормоза - компенсатора огненный шар, был больше меня самого, а от грохота автоматной очереди, разорвавшей эту ночную тишину- тотчас повылетают все стекла у дальних казарм. Однако, уже в следующий миг мир внутри меня, расколотый на тысячи осколков этой очередью, сменился звенящей пустотой, в которую, спустя секунду, хлынули привычные звуки, мгновенно наполнив эту пустоту обыденностью и гармонией. Эту гармонию нарушал только странный темный холм на тропе, неожиданно появившийся шагах в двадцати от меня, который постоянно менял свои очертания и издавал странные, булькающие звуки.
  -Ддджинн, бля! Ты кого это тут завалил?!
  В глазах сержанта Лобова, спустя несколько секунд выскочившего из-за поворота тропы, метались суматошные искры паники, а за спиной у него маячило мелово - бледное лицо тяжело отдувающегося Сивки - Бурки.
  -Да ты представляешь, Вано - выхожу я из-за угла, а тут часовой - падла, в стороне от вышки в кустах сидит, слабится. Ну, думаю: как-то не по уставу это - ср...ть на вверенном тебе Родиной посту! Снял я тогда с плеча свой верный мультук, раз - два и списал эту суку с довольствия, чтобы остальным неповадно было!
  Глупо хохотнул я в ответ сержанту Лобову, чувствуя в себе непреодолимое желание шутить, после только что пережитого мною шока.
  -Эй, пацаны - вы там все целые?!
  Проорал нам часовой с вышки, которому с его поста было отлично видно все, что произошло на тропе нарядов.
  -Я тут начкара по вертушке вызвал, он через пару минут здесь будет.
  Добавил с вышки Кука.
  -Да, тут через пару минут не то, что начкар - весь штаб нашего полка будет!
  Тоскливо произнес у меня за спиной сержант Лобов.
  -Нет, ну вот почему стоит мне только в караул заступить, как обязательно случается какая-нибудь хрень, а?!
  С надрывом в голосе продолжал он:
  -То вот это вот носатое чудовище,
  С этими словами, сержант Лобов кивнул головой на стоявшего у него за спиной Сивку - Бурку и пояснил, обращаясь непонятно к кому:
  -При разряжании оружия,очередь в стену пулеуловителя засадит, то теперь Джинн тут тир устроил, твою мать! Ну, почему не дают дедушке спокойно потащиться в свою законную, между прочим, "стодневку", а?!
  С трагическим надрывом в голосе, закончил свою жалобную тирраду наш помощник начальника караула и я невольно улыбнулся, вспомнив эпизод с Сивкой - Буркой, о котором только что упомянул сержант Лобов:
  ...мы втроем стоим в маленьком, тесном дворике караульного помещения, перед пулеуловителем, а попросту - перед толстенной стеной, высотой около двух метров, выложенной из необожженного, пористого кирпича. Слева от меня со страдальческим видом возится со своим автоматом Сивка - Бурка, только что вернувшийся вместе со мной после двух часов стояния на караульной вышке под летним солнцепеком. Вообще-то, разряжание оружия является строго регламентированной Уставом Гарнизонной и Караульной Службы процедура, которая с точностью до последнего движения, жеста и команды, предписывает каждому военнослужащему заряжающему, или напротив - разряжающему свое оружие, определенный порядок действий.
  Однако, сегодня на улице стоит небывалая для этих северных мест жара, да к тому же из штабаполка нашему караулу объявлено очередное усиление постам, а это означает, что в Вятской тайге, посреди торфяных болот, за двадцать километров от цивилизации, мы все вынуждены стоять на караульных вышках в тяжеленных бронежилетах и стальных касках, напяленных прямо поверх своих камуфляжных кепок. Охраняя от возможных атак террористов из Аль - Каиды, разнообразное армейское добро, среди которого встречаеются - поистине музейные ценности! Как например, кованные саперные лопатки с выбитым на них клеймом Обуховского завода и годом выпуска 1915. ЕйБогу, я не вру, поскольку сопровождая прапорщика - начальника этого склада, сам держал одну такую лопатку в руках! А после этого я, необыкновенно падкий на подобный антиквариат, несколько раз ивсе время под разными предлогами, подкатывал к тому прапорщику - начальнику этого склада, с просьбой продать мне одну из этих лопаток. Однако, хитрый прапор, сразу же распознав во мне тонкого антиквара и ценителя старины, сразу же загнул за свой металлолом совершенно несуразную цену, и после этого уже стоял на ней на смерть!
  И вот сейчас Сивка - Бурка, которому как всегда "повезло", обливался потом и жалуясь на свою горькую судьбу, натужно пыхтя при этом под своим одиннадцатикилограммовым бронежилетом, типа "Кираса - 5", пытался разрядить свой автомат. Его голова в раскаленной на солнце каске, качалась на тощей шее из стороны в сторону, словно цветок пиона на тонком стебле и я, как мог утешал его, приводя в пример свою "Кирасу - 7", весом без малого в тридцать килограммов! Но, Саня Бураков не слушал меня, а все продолжал ныть и жаловаться на судьбу, втайне расчитывая на внимание и снисхождение помощника начальника караула, сержанта Лобова. Который в порядке исключения мог разрешить ему спать, вместо того, чтобы еще битых два часа сидеть за столом у пульта охранной сигнализации, в качестве караульного бодрствующей смены. Однако, сержант Лобов, отвернувшись от нас и высунув язык в творческом порыве, строчил пылкую любовную смс-ку очередной своей телефонной подружке, предоставив нас вместе с Саней Бураковым самим себе. Ну, а мы, соответственно предоставленные сами себе, без всякого контроля и надзора, со стороны помощника начальника караула, разряжали свои автоматы, упрев их цевьем и прикладом в специальные деревянные брусья - упоры напротивкирпичной стены - пулеуловителя.
  В тот момент я как раз выполнял "контрольный спуск", снимая курок предварительно разряженногомною оружия, с боевого взвода, когда слева от меня вдруг ударила автоматная очередь - это Сивка - Бурка, забыв отсоединить от своего автомата магазин, передернул затвор и вслед за мной выполнил "контрольный спуск". При этом, первые пули его длинной очереди, вонзились в мягкий и пористый кирпич, подняв вокруг нас тучу пыли. Зато следующие пули, вылетая из подброшенного очередью автоматного ствола, попали в стальной швеллер перекрытия у нас над головой и с противным визгом стали рикошетить от него в разные стороны. Сивка - Бурка, отупев от страха, держал палец на спусковом крючке, продолжая опорожнять автоматный магазин и мне, для того чтобы отобрать у него оружие и прекратить эту сумасшедшую канонаду, пришлось въехать ему прикладом по каске...
  -Всем стоять, не двигаться - а то еще меня со страху ухлопаете!
  Раздался зычный голос со стороны поста Љ3, вслед за которым оттуда стремительным шагом - почти бегом, показался лейтенант Лакомцев - наш начальник караула.
  -Кто стрелял?!
  Подходя к нам и опасливо косясь на подыхающего на тропе нарядов пса, спросил у нас лейтенант.
  -Я стрелял, товарищ лейтенант.
  Сделал я шаг вперед, навстречу лейтенанту, отделившись от стоящих поодаль сержанта Лобова вместе с Сивкой - Буркой.
  -Вон, по собаке,сбежавшей из питомника,
  Кивнул я лейтенанту Лакомцеву на мохнатый ком, валявшийся на тропе нарядов в десятке шагов от него, добавив при этом:
  -Вы только близко к ней не подходите, товарищ лейтенант - она, похоже, еще жива!
  Лейтенант в нерешительности остановился шагах в пяти от издыхающего на тропе нарядов зверя и смерив его габариты недоверчивым взглядом, снова поднял на меня глаза:
  -Глазков - это ты что ли пса подстрелил? Вот, уж от кого не ожидал такой подставы - так это от тебя!
  Печально покачал головой лейтенант Лакомцев, рассматривая раненного мной кавказского волкодава.
  - Младший сержант Глазков, ко мне, остальные - на месте!
  Наконец, справившись с обуревавшими его чувствами, скомандовал наш начкар и явыполняя его приказ, подошел, аккуратно обогнув при этом хрипящего в смертной агонии пса. Только сейчас до меня, наконец-то, начал доходить весь смысл произошедшего со мной, и я сообразил - что это были за большие темные пятна,которые темнели сейчас в неровном лунном свете на тропе нарядов: песчаная почва, мгновенно впитав в себя лужу собачьей крови, оставилана поверхности одни только ее очертания, в виде этих пятен. Огромный кавказский волкодав, лежал вытянувшись поперек узкой тропы и время от времени судорожно сучил своими могучими лапами, а с его оскаленных клыков капала на песок тягучая, словно патока слюна, взбитая собачьим языком в розовую пену.
  - Кавказец!
  Уважительно покачал головой лейтент Лакомцев, и зачем-то пояснил мне:
  - Они, заразы, говорят никогда не лают и даже не рычат, а просто бросаются молча, но если уж добираются до врага, то тогда можно смело списывать его с довольствия!
  Глядя на лежащего поперек тропы огромного пса, назидательно произнес начальник караула и подумав секунду, добавил:
  - Считай, Глазков - что тебе крупно повезло! Заметь ты эту тварь несколькими секундами позже и на ее месте валялся бы сейчас ты, а может быть еще и они все, до кучи!
  С этими словами, лейтенант Лакомцев кивнул в сторону сержанта Лобова с Сивкой - Буркой, в нерешительности переминавшихся сейчас у меня за спиной. Однако, монолог начальника караула, неожиданно прервал издыхающий на земле пес: захрипев, он из последних сил попытался дотянуться своей открытой пастью до левой ноги лейтенанта, обутого в ботинки с высоким берцем. Громко лязгнули рядом с его ногой огромные собачьи клыки и Лакомцев, вытаращив глаза, испуганно отскочил в сторону.
  - Ты смотри, какая живучая скотина?!
  Заикаясь произнес он, нервно хлопая ладонью по кобуре на своем правом боку, ирасстегнув ее только со второй попытки, выдернул из кобуры своего табельного "Макара". С решительным видом сняв пистолет с предохранителя и передернув затвор, лейтенант Лакомцев прицелился в голову лежащему на земле псу. Огромный кавказский волкодав, на мгновение перестав хрипеть и дергаться, вдруг, глубоко вздохнул и широко открыл глаза, уставившись на лейтенанта помутненным от боли взглядом. В этот момент, свет выбравшейся из-за туч луны, полыхнул в собачьих глазах затухающим зеленым огнем и лейтенант Лакомцев, неожиданно опустил пистолет.
  - Вот черт! Забыл совсем, что мне же потом придется отчитываться за стрелянную гильзу.
  Будто только что вспомнив об этом, хлопнул себя по лбу лейтенант.
  - И буду я завтра, вместо законного отсыпного, целый день в штабе бумажки писать!
  Добавил он, виновато глянув на меня.
  - Слушай, Глазков, а давай-ка ты сам доведи дело с этим псом до конца, а?! Все-таки он ведь на тебя бросился, а не на меня! Только не вздумай больше стрелять, а не то тебя замордуют потом со всякими служебными проверками и медкомиссиями на вменяемость!
  - Товарищ лейтенант, а как же мне его тогда...?
  Не понял я, откровенно растерявшись от подобной просьбы начальника караула.
  -Да, как хочешь! Чего ты мне такие идиотские вопросы задаешь, а, Глазков?!
  Неожиданно вспылил Лакомцев и указав пальцем на ножны, висящие у меня на ремне, нерешительно произнес:
  - Вон у тебя на боку штык-нож висит, вот им и добей зверюгу, понял, младший сержант Глазков?
  - Я не понял вас, товарищ лейтенант, это что - приказ?
  Спросил я, в недоумении подняв глаза на Лакомцева.
  - Да, да - это приказ! Давай - добивай его быстрее, не тяни, а то с минуты на минуту здесь будет дежурный по части и мне нужно будет его встречать и докладывать ему об этом ЧП, а если эта твоя зверюга за это время уползет куда-нибудь, то мы ввек потом от этой стрельбы не отмоемся! Так что давай, Глазков?!
  Лейтенант Лакомцев, неожиданно сменив тон с приказного на просительный, как-то по - собачьи заглянул мне в глаза, и внезапно что-то вспомнив, вдруг добавил:
  - Да! И это...оружие свое с патронами - сдай мне пока на хранение.
  - Не отдам, товарищ лейтенант!
  Я отступил от него на шаг назад и решительно произнес, гляда Лакомцеву прямо в глаза:
  -Мне по уставу не положено никому оружие отдавать, и вы отлично это знаете!
  - Да ладно тебе, Глазков - причем здесь устав?! Ты же сам прекрасно понимаешь какое это ЧП: стрельба в карауле! Вот и попробуй теперь отчитаться за эти стрелянные патроны, да и вообще - объяснить следователю военной прокуратуры, с чего это ты, вдруг, начал палить по бедному песику?! А может быть эта шавка,
  С этими словами, лейтенант Лакомцев кивнул на подыхающего у наших ног огромного пса.
  - Всего лишь хотела побегать на воле, или поссать под забор, а ты в нее из автомата весь магазин разом?! Да в конце - концов, это могут расценить, как уничтожение армейского имущества! Так что, младший сержант Глазков, не усугубляте свою участь, вы и так - по уши в дерьме!
  Неожиданно перешел в своей последней фраза на "вы", лейтенант. Ситуация - действительно выходила на редкость комичной: мы с лейтенантом Лакомцевым, словно у барьера стояли над подыхающим псом и лейтенант, держа в руке пистолет на боевом взводе, пытался заставить меня отдать ему мой автомат и все магазины из подсумка. Я же при этом продолжал молча смотреть ему в глаза, не произнося ни слова в ответ.
  - Нет, я что уговаривать тебя должен?!
  Не выдержав моего взгляда, сорвался на крик Лакомцев.
  -Ты приказ своего командира не слышал что ли, а, сержант?!
  - Так точно, товарищ лейтенант - слышал!
  Подтвердил я, вслед за нашим начальником караула, переходя на официальный служебный язык.
  - Ну, так и выполняй тогда этот приказ, сержант - мать твою перетак!
  Я не торопясь снял с плеча автомати отомкнул на нем стальной приклад, а затем так же медленно вынув из ножен на боку штык - нож, с отчетливым щелчком примкнул его к автоматному стволу.
  - Э, э! Глазков, ты что делаешь?
  Пораженно вытаращил на меня глаза,лейтенант Лакомцев.
  - Я, товарищ лейтенант, ваш приказ исполняю!
  Недобро усмехнувшись, ответил я начальнику караула и не глядя больше на лейтенанта Лакомцева, перевернул автомат штыком вниз. После чего, взявшись покрепче за приклад и пистолетную рукоятку, я резким выпадом вогнал штык - нож по самую гарду в черно - коричневый, судорожно вздымающийся и тут же неровно опадающий собачий бок и где-то там, внизу подо мной, раздался отвратительный треск, разрываемой моимнезаточенным штыком, еще живой плоти и следом за этим - страшный предсмертный выдох издыхающего пса.
  Выдергивая назад автомат, я почувствовал, как этому сопротивляется собачье тело, все еще сохранившее в себе последнюю искру жизни, при этом молодой румянец на щеках лейтенанта Лакомцева тут же сменила меловая бледность, которую он даже не пытался скрыть от меня и не глядя мне в глаза, наш начальник караула резко повернулся и почти бегом кинулся прочь от этого места.А я, перешагнув через мертвого пса и держа автомат с примкнутым к нему, окровавленным штык - ножом наперевес - так, будто бы собираясьнемедленно броситься с ним в яростную штыковую атаку на невидимого пока врага, не оглядываясь, побрел вслед за лейтенантом в сторону караульного помещения, внутренне подготавливая себя ко всему, что теперь начнется, когда Лакомцев доложит нашему штабному начальству о происшествии в караульеном городке. Позади меня, стоя на карачках и бросив на землю свой автомат, самозабвенно блевал в мокрую от росы траву,Сивка - Бурка...
  
  ГЛАВА 7
  Батяня - Кондрат. Оливковый берет. Залет. По закону Ома, через год должны быть оба дома, но, по закону Бернулли - еще год в сапогах привернули. Служили два товарища, ага...
   Продолжай атаку смело,
   Хоть тебе и пуля в лоб -
   Посмотри, как лезут в дело
   Глазенап и Бутеноп!
  Козьма Прутков
  
  Полковник Черняховский - командир Особого Учебного Полка Связи Внутренних Войск, сидел один в своем огромном кабинете, обшитом по стенам панелями ДВП, стилизованными под мореный дуб и медленно, словно слайды диафильма, прокручивал в своей памяти слова из состоявшегося у него накануне телефонного разговора со штабом округа.Разговор с генералом Беленьким - начальником управления по работе с личным составом штаба Приволжско - Уральского Военного Округа, вышел для полковника Черняховского - оченьнервным и нелицеприятным. И дело было даже не в том, что его - седого, не раз награжденного боевыми орденами и имевшего общую выслугубольше сорока лет полковника, воспитывали по телефону, словно сопливого лейтенанта - взводника, который только что обмыл свои первые звезды на погонах! А в том, что те факты, которыми так свободно оперировал генерал на том конце провода, могли попасть к нему только от кого-то из офицеров его полка!
  И Черняховскому теперь было очень противно осознавать, что рядом с ним служит некий офицер, втихаря сливающий информацию в штаб округа, минуя своего непосредственного начальника. Да, разумеется, что полковник отлично понимал, что впереди его ждет одна лишь только заслуженная отставка, и что его военная карьера завершится именно в этом полку, в этом звании и в этой должности. Но, сознавать себяпережитком прошлого - эдаким старым и замшелым дубом, мешающим буйной молодой поросли тянутьсяветвями к солнцу, а уж тем более видеть, как эта молодая и не в меру наглая поросль, открыто и грязно интригует за кресло в его полковничьем кабинете, при еще живом хозяине этого кабинета - было для полковника Черняховского просто не в моготу! И он уже не раз за последние четыре года, собирался написать рапорт с просьбойоб отставке в штабе округа. Однако, была одна тщательно скрываемая Черняховским от всех причина, которая мешала полковнику написать рапорт об отставке, и этой причиной был его лучший друг - капитан Кондратьев, служивший в его полку в должности командира роты материально - технического обеспечения.
  Громадный, словно гарнизонный плац, рабочий стол полковника Черняховского, был практически пуст, а из всего офисно - канцелярского разнообразия, заполнившего в последнее время рабочие столы всех его заместителей, полковник позволил задержаться на своем столе лишь одному черному пластиковому стакану - подставке, из которого торчала пара простых шариковых ручек и несколько отточенных, словно швейные иглы,простых грифельных карандашей. Ну, а старый селектор и два телефонных аппарата, без дисков - номеронабирателей, стояли в этом кабинете уже лет семь, не позволяя вытеснить себя отсюда даже изящным кнопочным "Панасоникам", с встроенными в них определителями номера, факсом и радио.
  Под стеклом его рабочего стола лежал список телефонных номеров всех офицеров полка и две выгоревших на солнце черно - белых фотографии. На одной из них был запечатлен сын полковника Черняховского, Николай в выгоревшей под ярким солнцем почти до бела пыльной "афганке" и светлым треугольником тельняшки, выглядывающей из под отворота кителя, стоявший в вольно расстегнутом кителе и лихо, по казачьи заломленной набок пыльной панаме, на фоне приземистой туши крокодила - вертолета огневой поддержки Ми-24, грузно присевшего под тяжестью навьюченных на него кассет с НУРСами. На этой фотографии Николай удивительно походил на самого полковника Черняховского в молодости: такой же мощный и широкий, словно корма буксирного баркаса, раздвоенный подбородок, на слегка выдающейся вперед нижней челюсти, и тот же - отцовский разрез глаз с опущенными вниз уголками и мясистыми веками, брызжущих молодым весельем и бесшабашной удалью.
  Полковник не верил в болтовню всяких новомодных экстрасенсов, научно обосновавших свои теории о том, что на фотографиях уже давно умерших людей, глаза - тускнеют и меркнут, выдавая всю правду о том, что человека уже нет в живых. И Черняховский, сотни раз вглядывался в глаза своего сына Николая на этой фотографии, после того страшного дня, когда ему сообщили о том, что его сынне вернулся из боевого вылета, а вертолет, пилотируемый лейтенантом Черняховским, был сбит над перевалом Саланг ракетой, выпущенной из стингера, после чего его Ми-24упал в ущелье и сгорел там вместе со всем экипажем. При этом глаза его сына на этом фото - по-прежнему светились жизнью и весельем и Черняховский - старший, а после гибели сына - уже и вовсе - единственный, не замечал на нем никаких меток, разделивших его собственную жизнь на "до" и "после" получения им похоронки на единственного сына.
  На второй фотографии - цветной и более свежей, был запечатлен сам полковник Черняховский рядом с капитаном Кондратьевым во время их совместной рыбалки на реке Вятке. На заднем плане этого фото, был виден потрепанный УАЗик Кондратьева и расстеленная на траве плащ - палатка с расставленной на ней нехитрой походной снедью. При этом Черняховский с Кондратьевым - оба голые по пояс, стояли и непринужденно улыбались, глядя в объектив и держа в руках спиннинги. Вот только на этом фото было хорошо заметно то, что выпуклая и широченная грудь капитана Кондратьва была покрыта густым черным волосом, а его, полковника Черняховского - совсем седым.
  Разница в возрасте пропала между этими двумя офицерами в тот памятный им обоим день, восемь лет назад, когда Черняховский и Кондратьев случайно встретились на рыбалке у одной и той же заводи. Кондратьев тогда подрулил прямо к костру полковника Черняховского на своем видавшем виды мотоцикле Иж - Юпитер с коляской, и нахально заявил, что если "папаша" сейчас же не смотает свои удочки и не покинет прикормленного им накануне места, то он даст по шее им обоим - вместе с шофером Черняховского, а всю закусь, разложенную на их складном низеньком столике, покрытом выцветшей плащ - палаткой, отправит на прикормку речным лещам!
  Черняховский с Кондратьевым тогда даже умудрились потаскали друг дружку за грудки, опрокинув при этом складной столик и разбив стоящую на нем бутылку водки. А водитель Черняховского - здоровенный, словно медведь сержант из роты материального обеспечения, попытавшийся заступиться за свое начальство - действительно получил по шее, а точнее - получил от Кондратьева нокаутирующий прямой удар в челюсть и всю "Битву на Вятке", спокойненько пролежал в отключке возле колеса служебного полковничьего УАЗика. Эта битва титанов завершилась неожиданно в тот самый момент,когда Черняховский порвав на Кондратьеве рубашку, внезапно замер, опустив руки, ибо на могучем, литом плече Кондратьева синела армейская татуировка, на которой уходили под облака заснеженные пики горного перевала и змеей ползлауходящая верх по серпантину длинная танковая колонна, а венчала всю эту нательную живопись - витиеватаянадпись САЛАНГ, стилизованная под арабскую вязь.
  После этого, Черняховский с Кондратьевым на пару долго приводили в чувство сержанта - водителя, по-прежнему валявшегося без сознания около колеса УАЗика и отпаивали его, привезенной с собой Кондратьевым водкой, заодно накачавшись ею сами. А потом, сидя пьяные у костра, Черняховский с Кондратьевым плача скупыми мужскими слезами, изливали друг другу душу, сплошь покрытую шрамами. И если шрам на душе у Черняховского зарубцевался в том же году, когда на плече Кондратьева появилась эта афганская татуировка, то шрам на душе у Кондратьева был еще совсем свежим и кровоточащим.
  Пьяно плача и матерясь Кондратьев рассказал тогда Черняховскому как он всего лишь два года назад, 26 ноября девяносто четвертого в должности командира танкового батальона и звании подполковника вместе со своим сыном - новоиспеченным лейтенантом летнего выпуска того же года, командовавшим одним из танковых взводов его батальона входил в Грозный для участия в том нелепом и кровавом спектакле о котором до сих пор предпочитают молчать как проправительственные, так и прочие масс-медиа страны.
  Как по приказу главы временного совета чеченской оппозиции Умара Автурханова разделив свой танковый батальон, состоящий из сорока танков Т-72 на три колонны, подполковник Кондратьев сам повел одну из них к городскому телецентру: фактически в смертельную ловушку, поскольку телецентр с трех сторон окружала река, а единственное узкое горло входа сразу после прохода их колонны было намертво запечатано дудаевскими гранатометчиками.
  И как бойцы абхазского батальона Шамиля Басаева с непримиримой вайнахской ненавистью зыркали на их танки, сопровождая их движение к телецентру зелеными жалами своих противотанковых гранатометов из каждого оконного проема и каждой сточной канавы, готовясь сжечь их все до единого.
  Как после начала расстрела колонн его танкового батальона, уже в неразберихе начавшихся в Грозном уличных боев у президентского дворца и телецентра подполковник Кондратьев из своего командирского танка ловил частоту танковой рации своего сына, оказавшегося в огневом мешке вместе с ним. Зная, что никто из офицеров его батальона, в том числе и он сам - его командир не имеют элементарных карт города, Кондратьев понимал что спастись из этих огневых мешков в которые угодил его батальон - практически невозможно. Но тем не менее он своими приказами пытался вывести его из-под страшного, кинжального огня ручных и станковых противотанковых гранатометов.
  Как молился Кондатьев всем богам, слыша хриплый от волнения и гари, но в то же время твердый и решительный голос собственного сына из подбитой и потерявшей ход "семидесятидвушки", продолжавшей огрызаться огнем из башенного орудия и всех своих пулеметов. Как слышал в наушниках тяжелый и тупой грохот разрывов, искаженный мембранами шлемофона своего сына, и рвущихся из телефонов его собственных наушников частыми, трескучими ударами. И тот - последний гулкий удар, после которого на этой радиочастоте повисла звенящая тишина.
  А всего лишь несколько минут спустя на той же самой волне возник чужой ликующий и гортанный голос Шамиля Басаева - тогда еще никому не известного полевого командира, который приглашал его - подполковника Кондратьева, полюбоваться на то, как его вайнахи из абхазского батальона украсили подбитый у телецентра русский танк порубленными на куски телами членов его экипажа!
  Кондратьев, давясь скупыми слезами рассказывал Черняховскому, как он, плохо видя и соображая от пульсирующих кровавых кругов перед глазами практически вслепую вел свой танк, получивший больше пяти прямых попаданий кумулятивных противотанковых гранат и посадив на его броню десант из группы спецназа ГРУ, туда - к самому телецентру, в кровавую мясорубку: прямо в жуткий фарш из перемолотой боем людской и машинной плоти. Как он на своем одиночном танке, каким-то чудом прорвался сквозь груды развороченного металла и камня, лавируя между сизыми трассами кумулятивных противотанковых снарядов туда, куда приглашал его чеченский полевой командир Шамиль Басаев.
  Подполковник Кондратьев, все же довел тогда свой танк до площади у Грозненского телецентра и собственными глазами увидел сквозь зеленоватый визир танкового триплекса разбитую и почерневшую "семидесятидвушку" своего сына с беспомощно размотанным левым траком. На задранном орудийном стволе которой, словно в мясной лавке покачивались на обрывках стального троса куски того, что еще совсем недавно было телом его сына-лейтенанта и телами молодых пацанов - срочников из его экипажа.
  И как бешенным стуком заходилось отцовское сердце, когда он в визире орудийного прицела видел, как выпущенные им фугасные снаряды рвут на куски подбитый и неподвижный танк сына, превращая его в одну большую братскую могилу для него и для всех ребят из его экипажа, принявших смерть в бою рядом с ним.
  Тогдашний подполковник до сих пор не мог объяснить себе то, каким чудом он умудрился вырваться на своем ослепшем и оглохшем от прямых попаданий танке с неработающей ни одной бортовой системой из огневого мешка перед Грозненским телецентром, да еще вдобавок вывезти на своей броне группу спецназа ГРУ, штурмовавшую телецентр при поддержке его танков!
  Разумеется, что после такого жестокого удара судьбы подполковник Кондратьев уже не мог вернуться в свой танковый полк, входивший в расквартированную в Подмосковье дивизию из которого его с сыном сотрудники Федеральной Службы Контрразведки заманили в эту ноябрьскую авантюру миллионом неденоминированных рублей, или просто уволиться из армии, не отомстив чеченцам и лично Шамилю Басаеву за гибель родного сына и разгром своего сводного танкового батальона.
  Всеми правдами и неправдами подполковник Кондратьев остался в Чечне и спустя месяц в составе "Северной" группировки Федеральных сил под командованием генерал-лейтенанта Рохлина снова штурмовал грозненский телецентр в надежде встретиться здесь со своим кровником Шамилем Басаевым и поквитаться с ним за гибель сына. Однако, военное счастье на этот раз изменило подполковнику, не позволив поквитаться со своим кровным врагом, хотя и сохранило ему жизнь в той январской мясорубке.
  Кондратьев не скрыл от Черняховского и то, как он во время Хасавьюртовских переговоров между чеченскими полевыми командирами Аслана Масхадова и генералами командующего группировкой Федеральных сил генерала Лебедя сломал челюсть молодому и нахальному переводчику из миссии ОБСЕ - ровеснику его погибшего в Грозном полтора года назад сына, который слишком вольно перевел фразу члена этой иностранной миротворческой организации о том, что дескать они - русские получили, де по заслугам от маленького и гордого кавказского народа за свой шовинизм и имперские амбиции!
  И как подполковник Кондратьев тогда едва не пристрелил самого этого члена миссии ОБСЕ, который со страху умудрился наложить себе в штаны прямо в прямом эфире под вспышками видеокамер российских и иностранных делегаций! За что по решению военного трибунала Николай Иванович Кондратьев был немедленно уволен из армии, лишившись при этом звания подполковника и всех своих боевых наград, как за Афганистан, так и за эту - так позорно окончившуюся первую чеченскую кампанию и отправлен догнивать на свалку постсоветской истории в свои родные вятские леса...
  Видимо правду говорят, что отцы погибших на войне сыновей - не имеют определенного возраста, потому что их время останавливается и замирает в тот самый миг, когда перестают биться молодые сердца их детей!
  И так же, как лица их молодых сыновей, не вернувшихся из неких условных точек, обозначенных на штабных оперативных картах и помеченных на них, как ущелья, высоты или городские кварталы с присвоенными им кодовыми номерами, продолжают оставаться молодыми, в отличии от желтеющей и стареющей фотобумаги вокруг них. Так и души их отцов, пробитые навылет казенными строчками похоронок, застывают навсегда в этом временном отрезке, лишь только седеют волосы и слабеют руки их стареющих и постепенно дряхлеющих тел.
  Эти два офицера с застывшими во времени и запекшимися от боли потерь душами, с того момента их первой встречи сроднились своей похожей судьбой и стали друг для друга своего рода инъекцией обезболивающего.
  Черняховский употребил все свое влияние в штабе округа и личное знакомство со многими генералами из ведомства МВД и в итоге Кондратьев снова начал службу в Отдельном Учебном Полку Связи Внутренних Войск. А уже через пять лет после той самой памятной встречи на Вятке, Кондратьев в звании подполковника командовал одним из батальонов Отдельного Учебного Полка Связи ВВ и являлся заместителем Черняховского по боевой подготовке. При этом опираясь на свой богатый служебный и боевой опыт Кондратьев поставил подготовку личного состава так, что не только вывел полк на первое место в округе по боевой подготовке личного состава, но и сохранил очень многим из выпускников учебки жизни в начавшейся к тому моменту второй чеченской кампании.
  Третья звезда и полковничья папаха были для Кондратьева делом, уже практически решенным в штабе округа. При этом сам полковник Черняховский должен был, вшив в свои штаны генеральские лампасы уйти на повышение в штаб округа, став одним из заместителей командующего, а Кондратьев вполне логично и заслуженно пересесть в кабинет командира полка.
  Но...это извечное "но", ломающее людские судьбы и причудливо тасующее карты в их жизненной колоде на этот раз появилось на пути Николая Кондратьева в образе некоего майора Валерия Храмовника.
  Этот шустрый, пробивной и деятельный офицер прибыл в полк служить по интендатской линии сразу же после окончания первой чеченской компании, аккурат на сороковой день после подписания позорного Хасавьюртского пакта о капитуляции России перед свободной и независимой республикой Ичкерией.
  Следует заметить, что майор Храмовник прибыл в учебный полк с такой выслугой лет и такими ветеранскими льготами, которые были едва ли не больше, чем у самого полковника Черняховского. Ну, а послужной список у этого офицера был таким, что майора Храмовника можно было бы смело навечно зачислять в списки любой гвардейской части, а именем его называть пароходы, или, скажем переулки уездных городов!
  И хотя на груди у майора Храмовника ярко блестели ордена за взятие Грозного, Шали и Гудермеса с Галашками, а наградные документы в его личном деле, были подписаны самим командующим Северной группировкой Федеральных войск генерал-лейтенантом Львом Рохлиным, подполковник Кондратьев - действительно бравший все эти населенные пункты под командованием генерала Рохлина в составе группировки Федеральных войск "Север" такой фамилии, как Храмовник среди офицеров не помнил!
  Не будучи от природы хорошим физиономистом, да и вообще - не будучи хорошим знатоком человеческой натуры подполковник Кондратьев относил свое постоянное раздражение от вкрадчивого и заметно грассирующего голоса майора Храмовника и его интеллигентного лица с глазами навыкате, наполненными неизбывной библейской тоской на счет своей замкнутой натуры и скверного характера, а вовсе не личных качеств майора - интенданта. К тому же никаких поводов для личной неприязни Храмовник Кондратьеву не давал, да и пересекались по службе эти два офицера - крайне редко, причем майор Храмовник, будучи заместителем командира полка по технике и вооружению, а проще говоря - начальником всех складов с оружием и боевой техникой, имевшейся в полку, в дела Кондратьева лезть даже не пытался.
  Все произошло неожиданно: один из прапорщиков, подчиненных майора Храмовника, быть может от обиды на него, или просто по велению своей совести доложил полковнику Черняховскому о списании и вывозе своим начальником с закрепленного за этим прапорщиком склада целой партии ручных противотанковых гранатометов РПГ-7.
  Однако, служебная проверка, инициированная самим полковником Черняховским по горячим следам, мгновенно завязла в бумажной трясине и пыли журналов прихода, учета и отправки в ремонт. А неожиданный звонок от вышестоящего начальства из штаба округа, и вовсе оборвал эту проверку, словно причальный трос от кнехта, похоронив все ее концы в мутной воде штабной канцелярии.
  Вместе с тем все окружное начальство, в том числе и офицеры из военной прокуратуры остались очень довольны результатами проведенной ими служебной проверки полка под командованием полковника Черняховского, а честный офицер Храмовник продолжил мужественно исполнять свой воинский долг перед Родиной!
  Вот только подполковника Кондратьева с той поры почти каждую ночь стал преследовать и мучить один и тот же кошмарный сон, в котором он снова и снова видел разбитый и почерневший от копоти танк Т-72 с размотанным перебитым траком и бессильно уткнутой в землю пушкой. А в зеленоватом свете своего триплекса подполковник Кондратьев видел свисающие с этой пушки на обрывках стального троса куски расчлененных тел его сына и троих парней из экипажа его подбитого танка. При этом водка, которой подполковник Кондратьев по старой памяти пытался залить эту ноющую боль в груди очень быстро перестала ему помогать.
  И вот однажды вечером, после сообщения по телевизионному новостному каналу об очередном нападении банды боевиков на колонну федеральных сил в Чечне в котором особый упор делался как раз на то, что боевики из этой банды были вооружены современным стрелковым оружием, а также ручными и станковыми противотанковыми гранатометами отечественного производства, возможно похищенных с войсковых складов на территории России, на пороге кабинета майора Храмовника неожиданно появился подполковник Кондратьев.
  Майор Храмовник в тот день, как раз заступил дежурным по полку и находился в штабе один, а потому разговору двух офицеров никто не мешал. Результатом этой беседы стали два пулевых отверстия в портрете президента Российской Федерации, висящим над письменным столом кабинета, сделанных из табельного оружия самого майора Храмовника. А также его подозрительно мокрые штаны и исписанный мелким, прыгающим почерком лист бумаги, который изобличал с головой не только самого Храмовника, но и как принято выражаться на профессиональном юридическом языке - группу военных чиновников из штаба Приволжско-Уральского Военного Округа.
  Итог этого суда офицерской чести оказался более чем прозаичен: майор Храмовник, отпущенный из-под начавшегося по вновь открывшимся обстоятельствам следствия под подписку о невыезде, немедленно выехал из страны в неизвестном направлении, причем сделал он это на совершенно новенькой, списанной им же накануне служебной Волге полковника Черняховского.
  Самому полковнику Черняховскому за выявленные во вверенном ему полку факты крупных хищений оружия и боеприпасов задержали (и теперь уже навсегда) его генеральскую звезду. Ну, а виновника всего этого веселья - подполковника Кондратьева за его "неспортивное поведение" на всякий случай разжаловали в капитаны и отправили командовать ротой материального обеспечения в его же собственном, но теперь уже бывшем, батальоне...
  Полковник Черняховский глубоко вздохнул и отвел глаза от фотографии сына под стеклом, а заодно с этим отвлекшись и от тяжелых, ранящих душу воспоминаний, связанных с его гибелью. Однако, совсем отвлечься от тяжких и невеселых мыслей полковнику все же не удалось, потому что после телефонного разговора с генералом Беленьким, нужно было принимать какое-то решение и что самое противное - это решение нужно было потом отстаивать перед окружным начальством. А звонил полковнику Черняховскому, генерал-майор Беленький, по поводу инцидента со служебной собакой, застреленной накануне в гарнизонном карауле одним из сержантов его Особого Учебного Полка Связи.
  Следует отметить, что все улыбки и шутки по поводу необычной и даже несколько потешной фамилии генерала мгновенно пропадали у всех тех офицеров из воинских частей, разбросанных по всему Военному Округу, кто впервые с ним общался и происходило это, как правило, в первые же минуты после начала этого общения. Все дело было в том, что генерал-майор Беленький в общении со своими подчиненными бывал как правило необычайно резок, педантичен до занудства и к тому же еще болезненно самолюбив, доходя в этом своем качестве до того, что что любую разумную мысль, озвученную не им, лично воспринимал, как личное оскорбление!
  А самой неприятной чертой его характера была, пожалуй, одержимость генерала Беленького мыслью о том, что без его деятельного вмешательства в любой процесс, успех был совершенно невозможен ни в одном деле, затеваемом его подчиненными. И весь этот джентльменский набор душевных качеств делал генерала Беленького в глазах начальства - совершенно незаменимым даже на время, а вот в глазах его подчиненных - просто вовремя незамененным.
  Вместе с тем, полковник Черняховский абсолютно не переживал из-за этого в общем то пустякового звонка генерала Беленького, и уж тем более не собирался открывать охоту на доносчика, слившего ему информацию об этом инциденте с собакой в штаб округа. Потому что Черняховский давно уже понял, что он - выслуживший свой возрастной ценз старый полкан, теперь очень мешает молодым и амбициозным псам, окружающим его делать свою служебную карьеру и для него уже было бы совершенно бесполезным и вредным занятием выяснять: кому же из своих замов он мешал больше всего.
  Да Черняховский и без этого отлично знал всех своих тайных и явных недоброжелателей и уже давно научился упреждать все их "маневры" еще в самом зародыше. Именно это качество до сей поры и помогало полковнику Черняховскому оставаться на плаву. Однако, каждая новая интрига, затеянная вокруг него его подчиненными, словно заноза впивалась и оставалась уже навсегда в его натруженном за жизнь старом сердце.
  Разумеется, что полковник Черняховский прекрасно понимал, что происшествие со служебной собакой в гарнизонном карауле, расположенном на территории вверенной ему воинской части, имеет слишком мелкий масштаб для разборок на уровне целого штаба округа. И какое бы решение по своему младшему сержанту, совершенно обоснованно пристрелившему в карауле взбесившегося пса он теперь не принял, в итоге все закончится недовольным хмыканьем генерала Беленького в трубку, сопровождаемое его коронной фразой: "Развели бардак в своем медвежьем углу, товарищ полковник!".
  И эти слова генерала Беленького будут иметь для полковника Черняховского двойной смысл, потому что Беленький таким образом будет намекать ему на пресловутое кафе под названием "Медвежий угол", стоящее на повороте автомобильной трассы Киров - Чепецк. Причем, это растреклятое кафе было единственным злачным местом в радиусе двадцати километров, куда постоянно тянуло всех разгильдяев вверенной ему воинской части.
  Именно туда они бегали в свои самоволки и именно там их благополучно вылавливали комендантские патрули и доставляли под конвоем обратно в часть, пьяно горланящими на всю округу одну и ту же, набившую уже всем в полку за много лет оскомину матерную частушку:
  Киров - он почти как Сочи,
  Только солнце здесь - не очень.
  По лесам ревут медведи
  Больше - х...й сюда приедем!
  
  Все эти невеселые мысли полковника Черняховского прервал внезапный телефонный звонок, на этот раз - местный.
  - Здравья желаю, Иван Антонович!
  Мягко пророкотал в трубке раскатистый бас капитана Кондратьева.
  - Здравствуй Николай!
  Обрадовался Черняховский своему лучшему другу, внезапно почувствовав то, что именно в его совете он сейчас нуждался как никогда прежде.
  - Слушай, Антоныч, а давай с тобой завтра поутру на рыбалку махнем, а?! Отсидим утреннюю зорьку на нашем старом месте ну, когда мы с тобой в последний раз на рыбалку-то выбирались?! А мне мои пацаны как раз таких "дурилок" классных понаделали, что просто грех их не испытать!
  Сразу же попытался взять быка за рога капитан Кондратьев, излагая полковнику суть своего звонка.
  - Так я ж - только за, Николай!
  Улыбнулся в трубку такой настырности капитана, полковник Черняховский.
  - Вот только мой служебный УАЗик - совсем подох!
  Печально вздохнул он, внезапно вспомнив об одном досадном обстоятельстве, по вине которого эта рыбалка может и вовсе не состояться.
  - А то я не знаю, что твой служебный УАЗик в ремонте, ведь я же сам его у тебя в ремонт и забрал!
  Хмыкнул в ответ капитан Кондратьев и веселым голосом добавил:
  - Вот как раз сегодня к вечеру планирую твой вездеход собрать и опробовать. Я там помпу заменил и жиклеры в карбюраторе прочистил.
  Пояснил Черняховскому его друг.
  - Вот спасибо тебе, Николай!
  Очень обрадовался этой новости Черняховский, и виноватым голосом признался своему другу:
  - А то устал я уже изобретать разнообразные предлоги для того, чтобы в очередной раз отказать Мыльникову в предложении прокатить меня на его новом Хундае.
  - А вот это, Иван Антоныч ты верно поступаешь, потому как этот Мыльников - та еще сука! Ходит, уши растопырив, словно локаторы с фазированными решетками, а потом стучит на всех. И ладно бы еще тебе стучал, как командиру полка, а то ведь он сразу в штаб округа барабанит! Так он весь наш полк, на одних только телефонных переговорах, по миру пустит!
  Зло высказался капитан Кондратьев о заместителе командира полка подполковнике Мыльникове, занимавшем теперь его прежнюю должность в полку и Черняховского в этот момент даже передернуло от воспоминания о своем недавнем разговоре с генералом Беленьким из штаба округа.
  - Слушай, Николай, а ты сейчас сильно занят?
  Неожиданно спросил у своего друга полковник Черняховский.
  - Да вот, с твоим бобиком вожусь, но уже почти закончил, сейчас только воздушный фильтр на место поставлю и шабаш - можно заводить!
  Пробасил ему в ответ в трубку, Николай Кондратьев.
  - Ну, тогда не в службу, а в дружбу - заскочил бы ты ко мне на полчасика, а?!
  Попросил его Черняховский, намереваясь обсудить с Кондратьевым ответ генералу Беленькому в штаб округа по поводу этой треклятой, застрелянной накануне в карауле служебной собаки, который сейчас занимал все его мысли.
  - Да, не вопрос, Иван Антоныч - через десять минут буду!
  Уверенно ответил капитан Кондратьев, вешая трубку на том конце и полковник Черняховский был абсолютно уверен в том, что это с его стороны вовсе не дежурная фраза, а точно обозначенный временной промежуток, в течение которого капитан гарантированно будет здесь! Ровно через десять минут, в обитую дерматином дверь его кабинета поскреблись и Черняховский, оторвав взгляд от бумаг, высившихся внушительной пачкой на своем столе, недовольно пробурчал:
  - Да! Войдите!
  Он отлично знал, что вот так - по кошачьи, может скрестись в дверь его кабинета только его личная секретарша Катерина. Причем, полковник Черняховский уже не раз намекал девушке о том, что в его рабочий кабинет - стучаться совсем не обязательно, потому что и водку он пьет и с женщинами забавляется - совсем в другом месте. Но, Катерина,несмотря на это, все равно продолжала упорно стучаться, скрестись и кашлять под дверями его кабинета, ав те моменты, когда телефонный звонок, и в особенности - звонок по прямому телефону из штаба округа, заставал ее в кабинете полковника Черняховского, Катерина, помня строгие режимные инструкциипо сохранности и неразглашению военной тайны, словно перепуганная и нашкодившая кошка,опрометью неслась к двери, однакодобежав до нее, выходить из кабинета при этом совсем не торопилась, жадно ловя на лету обрывки доносящихся фраз телефонного разговора.
  Полковник Черняховский прекрасно помнил, что Катерина появилась в его приемной года полтора назад, после того, как милая хохотушка Ольга, с каим-то каменным лицом и выплаканными глазами, принесла ему на подпись рапорт об увольнении. При этом, полковник Черняховский, краем уха слышал треп офицерских жен о том, что в этом увольнении Ольги, равно как и в назначении на эту должность новенькой секретарши Катерины, самое непосредственное и деятельное участие, принял его заместитель по боевой подготовке, подполковник Мыльников.
  Черняховский прекрасно помнил, как подвозя его однажды на своей только что купленной корейской иномарке, подполковник Мыльниковочень живо и красочно расписывал все достоинства Катерины и уговаривалего взять ее в секретарши с испытательным сроком, так сказать - на пробу. Полковник Черняховский, еще тогда отшутился, что мол взять ее в секретарши - он возьмет, а вот пробовать Катерину ему уже здоровье не позволит! С тех пор Катеринаи появилась в его приемной, а вот у самого полковника Черняховского появилось стойкое ощущение того, что к каждой щели или замочной скважине в приемной,абсолютно в любой момент времени, прижато ее маленькое, розовое ухо.
  В дверь опять настойчиво заскреблись и полковник Черняховский раздраженно нахмурился, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не нахамить своей секретарше, которая хоть и была по званию всего - навсего ефрейтором, но вместе с тем оставалась молодой и незамужней женщиной, со всеми вытекающими из этого последствиями.
  -Войдите, ефрейтор Кузьмина! Я когда-нибудь совсем эту дверь сниму - к чертовой матери, чтобы ты об нее свой маникюр не портила!
  Все же не сдержавшись, раздраженно рявкнул в сторону двери полковник Черняховский, и в приоткрытую дверь его кабинета, тут же проскользнула секретарша Катерина - шустрая и ярко накрашенная бабенка, лет тридцати на вид.
  - Ой! Иван Антонович, а я стою за дверью и не слышу, что вы мне войти разрешили!
  Всплеснула она своими узкими ладошками, с длинными, наманикюренными пальчиками. Несмотря на строгий приказ Черняховского по полку: всем женщинам - военнослужащим, в служебное время и на территории воинской части находится исключительно в военной форме (при этом исключение из своего приказа Черняховский сделал только лишь для единственного дня в году - 8 Марта), Катерина упорно этот приказ игнорировала, придумывая для себя все новые отговорки и оправдания, которые усложнялись, совершенствовались и обрастали свежими подробностями день ото дня. К примеру, сегодня Катенька, скромно потупив глазки, "созналась" полковнику, что в служебном автобусе, доставлявшем военнослужащих из Кирова в часть, она случайно села на жвачку. Хотя, признаться честно, полковник Черняховский ни разу не видел, чтобы Катерина ездила в этом служебном автобусе, ибо старенькому полковому "Львовцу" она предпочитала личный Хундай подполковника Мыльникова.
  И всему этому имелось вполне логичное объяснение, ибо ефрейтор контрактной службы Кузьмина, была миловидной девушкой среднего роста и имела просто потрясающую фигуру, которую она к тому же всегда старалась выгодно подчеркнуть короткими и узкими юбками, а также блузками с глубоким декольте, идя ради этого на всевозможные ухищрения, наподобии выдуманной ею сегодня жвачки, случайно угодившей на сиденье служебного автобуса. Портило Катерину, пожалуй, только лицо, которое было на редкость невыразительным: низкий и практически безбровый лоб, крупный нос - картошкой, тонкие губы и маленькие хитрые глазки. При этом, даже яркий и откровенный макияж Катерины, не позволял зацепиться взглядом хотя бы за одну единственную черту ее лица!
  Однако, все это не мешало ей притягивать к себе взгляды всех без исключения офицеров штаба полка, в те моменты, когда Катерина гордой модельной походкой дефилировала по коридору, плавно покачивая своими крутыми бедрами. А вместе с пускающими слюни офицерами, эта ее походказаставляла сбиваться со счета и всех сержантов, ведущих взводы на перекур, после вечернего построения, когда Катерина, вдруг остановившись прямо перед шагающим строем курсантов и чувственно изогнувшись в своей короткой юбчонке, начинала поправлять высокие голенища тонких, как чулки ботфортов.
  Флюидами своей невероятной женственности Катерина пыталась зацепить буквально каждого мужчину в полку, находившегося в радиусе поражения ее сексапильности, иначе говоря - в поле ее зрения. Вот и сейчас, подойдя к самому столу полковника Черняховского и наклонившись так, что ее грудь, прикрытая блузкой лишь на треть, едва не коснулась столешницы, Катерина заговорческим шепотом прошептала полковнику:
  - Иван Антонович, а тут к вам зачем-то капитан Кондратьев рвется.
  Особый упор Кузьмина сделала именно на слове капитан, словно подчеркнутое обозначение воинского звания Кондратьева, могло как-то классифицировать этого человека перед полковником Черняховским и иметь сейчас для него какое-то особое геральдическое значение.
  - Что мне ему сказать? Может быть сказать, что вы заняты - разговариваете со штабом округа и пусть капитан Кондратьев подождет, или вообще - зайдет попозже?!
  - Ты, Катерина, поди своих мужиков вот так под своими дверями часами не маринуешь, а?! Так и я тоже - не врач, чтобы у меня очередь из посетителей под дверями сидела!
  Строго нахмурившись и даже не взглянув на упругую грудь Катерины, которую она демонстративно выложила перед ним на стол, буркнул полковник Черняховский.
  В этот момент, полковник почувствовал внезапный и на этот раз - особо сильный и продолжительный приступ раздражения, который у него случился, вероятно, как раз из-за этого снисходительно - заботливого тона ефрейтора Кузьминой, а еще от исходивших от девушки запахов парфюма, смешанных с запахом недавно выкуренной ею дорогой сигареты, отчего от Катерины теперь пахло сладковато - удушливо, словно от гниющего тропического фрукта.
  Очевидно, что все эти чувства девушка прочитала сейчас в его взгляде, потому, что спрятав глаза, она испуганной кошкой метнулась к двери и полковнику Черняховскому на мгновение даже показалось, будто он заметил прижатые к ее рыжей голове, остроконечные кошачьи уши. И уже через несколько секунд в его кабинет твердой походкой вошел капитан Кондратьев, а Черняховский поднявшись из-за стола и обойдя его вокруг, сунул капитану свою руку для приветствия, ощутив в ответ крепкое рукопожатие твердой и мозолистой ладони Николая.
  - У тебя, Иван Антоныч, тут прямо приемная министра иностранных дел: вам на сколько назначено? Как доложить о цели вашего визита?
  Хохотнул капитан Кондратьев, передразнивая Катерину и добавляя с самым серьезным видом:
  - Я уж думал она меня к тебе - совсем не пустит!
  - Да ладно тебе, Николай на ефрейтора Кузьмину наговаривать!
  Отмахнулся в ответ полковник Черняховский.
  - Не видишь, разве - девочка старается, служит.
  - Сказал бы я где и под кем эта твоя девочка старается!
  Ехидно хмыкнул капитан Кондратьев. И пояснил Черняховскому:
  - Да, и здесь твоя Кузьмина тоже не служит, а выслуживается!
  - Ну, будет тебе, Николай! Не о Катерине сейчас речь, я, собственно тебя зачем просил зайти-то: расскажи мне поподробнее про этого сержантика, как там его фамилия?
  Мучительно наморщил лоб полковник Черняховский, пытаясь вспомнить фамилию младшего сержанта, пристрелившего накануне служебную собаку в гарнизонном карауле.
  - Вот ведь память стала - ети ее мать!
  В сердцах выругался полковник, так и не сумев вспомнить фамилии парня.
  - Глазков его фамилия, товарищ полковник.
  Мелодичный голос Катерины, раздавшийся совсем рядом с ними, заставил обоих офицеров вздрогнуть от неожиданности и обернуться к дверям кабинета, перед которыми, держа в руках поднос с двумя чашками дымящегося кофе, стояла и дежурно улыбалась своей милой улыбкой ефрейтор Кузьмина. При этом капитан Кондратьев шумно выдохнул:
  - Слышь, пигалица, тебя бы в диверсанты нужно определить служить, а не в секретари! Как ты умудрилась во-о-от на таких каблучищах, так тихо к нам подобраться?
  С этими словами, капитан Кондратьев растопырил пальцы, наглядно демонстрируя Черняховскому реальный размер шпилек Катерины.
  - Я, между прочим, не пигалица, а ефрейтор!
  Обиженно дернула плечиком Катерина.
  - А вот вам, товарищ капитан, давно бы уже пора майором быть.
  Не успокоившись на своей первой фразе, звительно добавила Кузьмина, сделав особый акцент на слове капитан.
  - Да какие мои годы, к пенсии - глядишь и дослужусь до майора!
  Небрежно отмахнулся от вставленной Катериной шпильки, капитан Кондратьев.
  - А вот вам, товарищ ефрейтор, уже давно пора быть под полковником, а ты все в под - подполковниках ходишь!
  Кондратьев сделал длинную и многозначительную паузу между предлогом "под" и словом "полковник", намекая Кузьминой на известную всем офицерам в полку связь секретарши командира полка с его первым заместителем. При этом Катерина, вспыхнув и покраснев до корней своих рыжих волос, резко повернулась на своих высоченных шпильках и с видом оскорбленной невинности гордо продефилировала к двери, в то же самое время не забывая отчаянно вилять из стороны в сторонусвоими крутыми бедрами. И уже взявшись за дверную ручку, она нарочито громко и нараспев произнесла:
  -Ну-у, и ха-а-ам вы, господин штабс капитан!
  - Отставить, Коля!
  Поморщился от их словесной перпалки полковник Черняховский, обрывая ее своим начальственным тоном.
  - Зачем ты девочку обижаешь? Она вон за тобой поухаживала: кофе тебе принесла, а ты!
  - Кофе-то она мне принесла, а вот сплетню в своем клювике унесла из твоего кабинета в соседнюю "мыльницу" к своему Мыльникову, который для этого ее сюда и пристроил! Да и сам термин девочка для нее, пожалуй, слишком лестным будет!
  Хмыкнул в ответ капитан Кондратьев и пояснил Черняховскому:
  Какая же она девочка, когда ее добрая половина твоего штаба по койкам переваляла, причем валяли Кузьмину не только офицеры! Между прочим, тот самый младший сержантик, о котором ты, Антоныч, со мной говорить собирался - тоже у нее, как-то раз отметился!
  - Вот и хватит тебе зря болтать о ефрейторе Кузьминой, а расскажи мне лучше об этом Глазкове.
  Попросил своего друга Черняховский, пояснив в ответ на его недоуменный взгляд:
  Ведь это же - твой крестничек! Ты же его с командой откуда-то с Волги в полк привез? И на оливковый берет с нашивками спецназа,его сдавать в Саров ты возил, так что лучше тебя младшего сержанта Глазкова никто не знает, даже его собственный взводник!
  - Лучше меня никто не знает, говоришь, Иван Антоныч.
  Задумался над словами командира полка, капитан Кондратьев и неожиданно взглянув Черняховскому прямо в глаза, вполне серьезно сознался ему:
  - А знаешь, Иван Антоныч, этого Глазкова никто до конца не знает. Оно - конечно, никому особо и не надо вникать, что там у него и как, но я тебе скажу по своему жизненному опыту, Иван Антоныч: парнишка этот - судьбою меченный!
  - Не понял тебя, Николай, что это значит: "судьбою меченный"?
  Удивился такому неожиданному определению, полковник Черняховский.
  - Да, то и значит, что поставила на нем судьба какую-то свою особую метку, от которой он все время сбежать пытается и спрятаться, а только невозможно это и рано или поздно, а судьба его все-равно достанет!
  Убежденно ответил своему командиру капитан Кондратьев.
  - Загадками говоришь, Николай!
  Покачал головой Черняховский.
  - Да, никаких здесь загадок нет, Иван Антонович! Просто я такое уже не раз видел и в Афгане и в Чечне: вроде бы парень - как парень, такой же, как и все, а в глаза ему глянешь и видишь - нет, совсем не такой же! В глазах у них что-то такое селится, что выделяет их из общей массы. В народе говорят - смерть на них свою метку ставит, и они после этого живут уже с мертвой душой до тех самых пор, пока однажды не убьют их тело, а этого обычно ждать долго не приходится!
  - Так ты что хочешь сказать, что из-за этой собаки, которую этот Глазков пристрелил, он теперь смертью помечен что ли?! Ерунду ты какую-то несешь, Коля!
  Ехидно усмехнулся над теорией своего друга, полковник Черняховский.
  - Да, дело вовсе не в собаке, Иван Антонович!
  Отмахнулся Кондратьев и пояснил:
  - Он, этот самый Глазков, уже пришел сюда - меченным. Что-то у парня случилось там, на гражданке и это "что-то" идет за ним по пятам, а он чувствует его приближение и изо всех сил пытается от этого "чего-то", скрыться!
  - В некотором смысле ты конечно прав, Николай, парнишка - действительно занятный!
  Кивнул головой Черняховский, рассуждая вслух:
  - Я тут о нем кое-какие справки навел и выяснил несколько интересных фактов из его биографии, вот посуди сам, Николай: Глазков, вроде как по рождению - сибиряк из Иркутска, и паспорт у него тоже в Томске получен пять лет назад, а вот прописки в нем никакой нет: ни Иркутской, ни Томской, ни Саратовской - откуда его и призвали. И где его все эти пять лет носило - неизвестно!
  Капитан Кондратьев, озадаченно потерев ладонью свою бычью шею и внезапно что-то вспомнив, поднял на Черняховского глаза:
  - А знаешь, Иван Антоныч, вспомнил я один занимательный эпизод об этом Глазкове: я, когда их с дружком его - казахом, в составе сводной команды в Саров возил, их поселили в роте тамошнего спецназа, а их собственные "спецы" как раз на Северный Кавказ в очередную командировку убыли. Ну вот, захожу я как-то в расположение их роты, а там перед включенным телевизором один только Глазков стоит. Причем не сидит, хотя табуретов вокруг полным - полно, а именно стоит, вытянувшись по струнке: сам - бледный, а глаза у него горят, как у кота перед случкой!
  - Ну, и что в этом странного: парень-то молодой, а по телевизору, поди в этот момент голых девок показывали, вот он и залип перед ним?!
  Предположил, усмехнувшись собственной догадке, полковник Черняховский.
  - Да, в том-то все и дело, что такой реакции на девок у него я бы нисколько не удивился: у всех у них - спермотоксикоз в это время! А показывали по телевизору репортаж о том, как где-то в Средней Азии, не то в Узбекистане, не то в Таджикистане, правительственные войска мирную демонстрацию расстреляли. Ну, помнишь, Иван Антонович, об этом тогда по всем каналам целый месяц галдели?!
  Капитан Кондратьев, попытался напомнить Черняховскому о событиях почти годовалой давности, которые тогда действительно наделали много шума на страницах газет и по всем новостным каналам.
  - Помню, помню.
  Отозвался полковник и принялся вслух восстанавливать в памяти, описанные только что капитанаом Кондратьевым, события:
  - По-моему, это было в мае прошлого года в Узбекистане и город там называли какой-то такой, который раньше был на слуху у всего бывшего Советского Союза: не то Фергана, не то Самарканд.
  - Нет, Иван Антоныч - ты путаешь, Фергана была в 89-м, я ее хорошо запомнил: нас тогда только из-за речки вывели, и мы в Термезе на переформировании целых полгода просидели, а тут как раз ферганские события и начались.
  Тут же поправил своего командира, капитан Кондратьев.
  - Ну, хорошо - не суть где там опять чурки друг друга перерезали!
  Отмахнулся в ответ на его замечание полковник Черняховский и снова попытался подвинуть Кондратьева к интересующей его теме:
  - Ну, а Глазков то тут при чем?!
  - А при том, что реакция у него была такая, словно увидел Глазков на экране свой собственный сожженный город. Вот так же точно смотрели на развалины Грозного в январе 95-го наши русские беженцы, до войны жившие там.
  Ответил ему капитан Кондратьев.
  - Так ты что же, хочешь сказать, что все эти годы Глазков вовсе не в своем Поволжье, а в Средней Азии пропадал?!
  В удивлении поднял на него глаза полковник Черняховский.
  - Да, похоже на то.
  Кивнул ему головой капитан Кондратьев, пояснив:
  - Я еще тогда, когда Глазкова из Саратова вез, обратил внимание на его странный густой загар: он был даже немного темнее своего друга - казашонка. Я помню - сам таким же копченым вернулся из Афгана в свое время.
  - Так может нам его, Николай, пробить через особый отдел нашего округа, или через УФСБ по региону? Кто его знает - этого Глазкова, может он какой ваххабит, или террорист: накуролесил там в своем чуркестане, а теперь у нас здесь в тайге скрывается? Может быть по нему уже давно Гаагский военный трибунал плачет, а он тут в нашем медвежьем углу собак себе спокойно постреливает?!
  - Пожалуйста, не надо его через наших особистов пробивать, Иван Антонович, очень тебя прошу!
  Покачал головой Николай Кондратьев, выразительно глядя в глаза Черняховскому и поясняя свою позицию:
  - То, что судьба у этого парнишки была не простая - это факт! Но, несмотря на это, сам по себе Глазков - не подлец и не трус, и в этом я наглядно убедился в Сарове, когда возил его вместе с его дружком Тулягеновым на чемпионат военного округа по армейскому рукопашному бою. Да, вот взять хотя бы этот - крайний случай с убитой собакой, которую Глазков пристрелил в карауле: ведь фактически, он тогда своей автоматной очередью спас весь их караульный наряд, ведь если бы он не завалил того взбесившегося пса, то этот волкодав насмерть порвал бы на этой тропе всех троих! Мы с моими пацанами, перед тем как закопать этого кавказца, взвесили его и было в нем без малого семьдесят кило! Так что Глазкову за этого пса - спасибо надо сказать, а не наказывать его за него и это свое мнение я готов засвидетельствовать даже перед самим командующим округом!
  - Ну, ладно Николай - считай, что убедил меня, награждать я его, конечно, не собираюсь - зачем гусей дразнить в штабе округа?! Но, и наказать его я тоже никому не позволю!
  Кивнул ему в ответ головой полковник Черняховский.
  - А расскажи-ка мне, Коля, поподробнее про эту поездку на чемпионат, в Саров?
  Внезапно сменив тему, попросил Черняховский у Кондратьева и добавил:
  - Как ты сам понимаешь, спрашиваю я это вовсе не из праздного любопытства, а для того чтобы твоими глазами взглянуть со стороны на этого Глазкова, а заодно и на его дружка - Тулягенова. Мне ведь придеться что-то в штаб округа писать и при этом давать на этого Глазкова объективную справку, а то ведь некоторые наши полковые писатели такого про него уже туда насочиняли, что просто волосы дыбом становятся: и неустойчивая психика и склонность к внезапной агрессии, короче - потенциальный серийный маньяк!
  Со вздохом перечислил все обвинения, которые значились в рапорте у капитана Колупащикова, полковник Черняховский.
  - Я даже знаю одного такого писателя!
  Ухмыльнулся в ответ капитан Кондратьев, поясняя Черняховскому:
  - Это наш славный борец за нравственность и дисциплину - замполит третьей учебной роты капитан Колупащиков. И особенно хорошо у него выходят рапорты своему родственнику в штаб округа: туда наш Колупащиков строчит доносы - прямо как курица яйца несет! А рассказать про Саров, что ж - это можно!
  Согласился Николай Кондратьев и задумавшись на несколько секунд, начал свой рассказ:
  - Дело это, как ты сам помнишь, Иван Антонович, зимой было - аккурат на двадцать третье февраля...
  ***
  ...нырнув в полумрак одной из ячеек плацкартного вагона, я сбросил с плеча свой худой сидор с утрамбованным в него комплектом запасного белья и "мыльно - рыльными" принадлежностями на нижнюю полку, и сам рухнул рядом со своим вещевым мешком. Соседние полки тут же заняли мои товарищи по несчастью, а точнее - по сборной команде от нашего особого учебного полка. Эта команда была сформированна для участия в ежегодных испытаниях на право ношения новобранцами оливковых беретов и нашивок спецназа Внутренних Войск, которые в этом году были, к тому же еще и приурочены к чемпионату военного округа по армейскому рукопашному бою в торжественно открываемом новом спорткомплексе города Сарова. Поэтому все четверо членов нашей сборной, представляли собой полный комплект, состоящий из четырех основных весовых категорий, для участия в этом турнире. А вез нас на эти соревнования наш с Акыном старый знакомый - капитан Кондратьев, который разместился в соседней ячейке нашего плацкартного вагона, за тонкой фанерной стенкой - словно негласное напомнание о недремлющем начальственном оке!
  Даже сейчас - упав на вагонную полку, я все никак не мог отдышаться, к тому же у меня жутко саднило в горле и горели огнем мои несчастные бронхи, натертые колючим, морозным воздухом, которого я вдоволь наглотался во времядесятикилометрового марш - броска вокруг ночного города. Зато мой друг Акын, степенно присевший на вагонную полку рядом со мной, казалось совершенно не устал и даже не запыхался, и теперь сидя в вагоне с флегматичным видом, молча и безучастно рассматривал затейливые морозные узоры на замерзшем вагонном стекле. Зато ингуш Магомед, по кличке Мага, сидевший напротив нас, ни на кого не глядя, беззвучно матерился на двух языках сразу, шевеля при этом одними губами и не издавая ни звука. А затем, когда запас матерных слов у Маги пошел на убыль, он, зло сплюнув себе под ноги, процедил сквозь зубы, ни к кому конкретно не обращаясь:
  - Шайтан меня понес на эти бл...ские соревнования, и это - за два месяца до дембеля, да еще и с этим долб...бом - Кондратом! Мне сейчас вообще, по сроку службы и с койки-то вставать положено только для того, чтобы пожрать, да пос...ть, а все остальное за меня должны духи потные делать, а тут мало того, что дедушку потащили куда-то за тридевять земель, так еще и бегать на время заставили, мать их!
  Ровно час тому назад, проводив взглядом бортовые огни армейского тентованного "Урала", доставившего нас на самую окраину города Кирова, сопровождавший нашу команду капитан Кондратьев, построив нас четверых в одну шеренгу, бодрым голосом дал нам вводную на марш - бросок:
  - Значит так, орлы! Наш поезд Киров - Нижний Новгород, отходит ровно через час, а до вокзала отсюда километров пять по городу - не меньше. И поскольку денег на такси мне родное командование - не выделило, поэтому группа слушай мою команду: "напрра-а-вуу! За мной, в направлении жэ-дэ вокзала, бего-о-ом марш!"
  Уже на бегу, капитан Кондратьев весело добавил:
  - Того, кто попробует отстать или вовсе - остановиться, погоню впереди себя пинками, так и знайте! В вагон сядете все четверо, а вот в каком виде - решать вам, все - вперед и не сбиваем дыхание!
  При этом для нас осталось загадкой: шутил он, или нет, однако никто из нас четверых, не ришился остановиться для того, чтобы это проверить. Потом мы, сцепив зубы и на ходу поправляя свои вещмешки, хлопавшие нас по потным спинам, долго и старательно бежали по темным, вымороженным и совершенно безлюдным кварталам, изредка пересекая какие-то проспекты, наполненные шумом машин и редким неоном вывесок. А затем снова, будто в лесную чащобу, ныряли в темные дворы, обдававших нас из окон мерцающим голубоватым светом, работавших в квартирах домов телевизоров. Пот градом катил из-под моей, промокшей до самой кокарды, ушанки, а хлопавший меня по спине в такт каждому моему шагу вещмешок, вызывал настойчивое желание кого - нибудь немедленно убить!
  Капитан Кондратьев, разрешил нашей группе перейти на шаг только когда впереди замаячила, в стылом и густом от мороза воздухе, надпись КИРОВ на фасаде здания железнодорожного вокзала. Глянув на светящийся циферблат своих командирских часов, капитан, улыбнувшись, гулко хлопнул по спине ладонью еле плетущегося впереди, нашего тяжеловеса - Гилева.
  - Ну вот, тридцать две минуты - как с куста! Как - раз вложились в норматив марш - броска, при сдаче на оливковый берет: то бишь десять километров в полной выкладке за тридцать четыре минуты!
  Поделился с нами этой "радостной" новостью, капитан Кондратьев.
  - Как десять, товарищ капитан?!
  Гилев обернулся, ошарашено уставившись на Кондратьева.
  - Вы же сами сказали, что до вокзала всего - пять километров, не больше?!
  - Так, я же вас в окружную повел, по другой стороне улитки.
  С удовольствием пояснил ему свой хитрый тактический замысел капитан.
  Вот, как раз все десять километров и вышло!
  Позади меня заскрипел зубами от бешенства, наш дембель Мага...
  ...вагон под нами мягко качнулся и уже в следующее мгновение серые и приземистые вокзальные терминалы, освещенные желтоватым светом натриевых, газоразрядных светильников, медленно поползли вдаль мимо нашего окна. Наш ингуш Мага, не снимая своих сапог и прямо в них с ногами забравшись на полку, обвел всех нас троих оценивающим взглядом и подозрительно прищурившись, выдал:
  - У вас деньги-то есть, душары вы потные?
  Мы в ответ дружно опустили головы, признавая тем самым свое полное и безоговорочное банкротство.
  - Вах - вах!
  Застонал Мага.
  - Вот же, угораздило меня связаться с нищебродами! Это мне чего теперь - всю дорогу вас на свое лавэ поить и кормить что ли?!
  Сокрушенно покачал головой он.
  - Зачем нас поить и кормить? Мы - на полном продуктовом довольствии, вот завтра утром проснется наш капитан и выдаст его нам сухим пайком.
  За всех нас ответил ему с достоинством здоровенный увалень Гилев.
  - Ну да, знаю - слышал я уже эти песни!
  Хмыкнул Мага, и откашлявшись тонким бабьим голосом провыл старинную армейскую частушку:
  Выйду - выйду на крылечко
  Посмотрю на небушко:
  Не идет - ли капитан?
  Не несет - ли хлебушка?
  - Ну, кто из вас еще думает так же, как этот тупой толстый душара?!
  Мага, выдержав зловещую паузу, обвел всех нас суровым инквизиторским взглядом и добавил.
  -Тот останется без пива и без закуси к нему, понятно?!
  Мы с моим другом Акыном, в ответ на это благоразумно промолчали, не желая проявлять солидарность с Гилевым, и в тайной надежде на халяву от нашего кавказского дембеля.
  - Вот, то-то же!
  Удовлетворенно изрек Мага, спустя несколько секунд так и недождавшись нашего ответа, и зачем-то подняв вверх свой указательный палец.
  - Ладно, если припрется наш капитан, то скажите ему, что я сплю во-о-он там, на верхней полке, ясно, духи потные?!
  В подтверждение своих слов Мага зашвырнул на верхнюю полку свой бушлат и шапку, а сам вдруг, стремительно нырнув на пол в проходмежду полками вагона и не касаясь его ничем, кроме носков своих сапог и кончиков пальцев рук, он стремительным ползком преодолел пару метров соседней ячейки плацкарта, которую занимал капитан Кондратьев и миновав плацкарт капитана незамеченным, Мага также стремительно и бесшумно поднялся на ноги и отряхнувшись, направился прямиком в купе проводников.
  Минут через пятнадцать, к нам в плацкарт заглянула моложавая и еще довольно стройная проводница. В одной руке она держала поднос с тремя пустыми стаканами в подстаканниках, в другой - металлическую корзинку, накрытую белым, вафельным полотенцем. Повернув голову в сторону соседнего плацкарта, где на нижней полке сложив на груди свои могучие волосатые руки, по-богатырски храпел капитан Кондратьев, проводница нарочито громким голосом произнесла:
  - Ребята, вот ваш чай, как заказывали: четыре стакана с сахаром и лимоном!
  А затем, воровато оглянувшись по сторонам, она быстро извлекла из своей корзинки и сложила на нижнюю полку бутылку водки, две полуторалитровых пластиковых бутылки пива, пару банок тушенки и три копченых леща.
  - Это вам ваш друг передал.
  Хитро подмигнув, пояснила нам проводница, в ответ на немой вопрос, написанный на наших охреневших физиономиях.
  - А...а, сам-то он где и когда придет?
  Задал ей совершенно бестактный и идиотский вопрос Гилев, бестолково хлопая своими рыжими, свинными ресницами.
  - Завтра утром и придет, перед прибытием в Нижний Новгород.
  Проводница стыдливо отвела в сторону глаза и добавила.
  - А если ваш начальник, вдруг будет спрашивать его, то Магомед - в туалете и вот вот должен вернуться, хорошо, ребята?!
  С этими слдовами, женщина обвела всех нас умоляющим взглядом.
  - Да без проблем, тетя, спокойной вам с Магой ночи!
  За всех ответил ей Акын.
  - И да пребудет с нашим Магой етитская сила!
  В полголоса добавил я, дождавшись, когда проводница вышла из нашего плацкартного отсека.
  ***
  Я спрыгнул с подножки вагона на утоптанный снег, покрывавший вокзальный перрон. Надо мной, в вышине, на самой высокой точке фасада здания железнодорожного вокзала, в утреннем сумраке ярко горели неоновые буквы, складываясь в словосочетание НИЖНИЙ НОВГОРОД. Моя башка отчаянно трещала, после всего выпитого накануне: все - таки, как не крути, а это был мой первый стакан за прошедшие полгода службы! При этом я видел, что и остальные мои товарищи чувствовали приблизительно то же самое, что и я и только наш кавказский дембель Мага, выпрыгнувший из вагона с видом иностранного туриста, был необыкновенно свеж и бодр.
  Капитан Кондратьев, выбравшись из вагона, словно медведь - шатун из своей берлоги, и не сходя с места, мгновенно построил нас перед вагоном, поставив при этом по стойке смирно и скомандовав нам направо, повел по направлению выхода из вокзала. Проходя под огромным цифровым табло, я снова задрал голову вверх, машинально отметив про себя указанную на цифровом таблотемпературу окружающего воздуха, равнявшуюся минус двадцать восемь градусов по Цельсию, а еще через двадцать минут блуждания по вокзальным лабиринтам, мы всей командой стояли, тупо уставившись на заиндевелые и до нельзя обшарпанные борта присланного за нами открытого бортового ГАЗ - 66, и слушали забористый мат капитана Кондратьева, которым он поливал шофера, а вместе с ним все командование Саровской дивизии, отдавшей приказ отправить за нами грузовик с открытым кузовом.
  - Твою в три Господа Бога, душу, дурака мать!
  Между тем загибал "этажи" капитан Кондратьев, перед понуро опустившим голову водителем грузовика - маленьким и тщедушным младшим сержантом.
  -Того, кто придумал за нами в феврале эту ишак - арбу прислать, самого бы в кузов посадить и малым ходом пустить до Сарова! Они нас, что хотят всех, как генерала Карбышева, что ли заморозить?!
  Излив душу таким, самым доступным ему образом, капитан Кондратьев легко перемахнул через поднятый задний борт, и уже оттуда протянул руку нашему тяжеловесу - Гилеву. Надсадно крякнув, он втащил стодвадцатипятикилограммовую тушу Гилева в кузов, буркнув ему напоследок: "а остальных - сам тягай!", и тут же уселся на деревянную лавку, поближе к кабине.
  - А ведь насчет генерала Карбышева, наш Кондрат - прав!
  В полголоса поделился я своими сомнениями с Акыном, умащивая свой зад на покрытой инеем деревянной лавке рядом со своим другом.
  - Я тут мельком глянул на градусник, при выходе с вокзала, так вот он показывал двадцать восемь градусов ниже нуля. Так что нас можно даже водой не поливая, заморозить насмерть, часа за три - четыре езды, а до Сарова, я думаю, будут все шесть часов езды на этом долбанном сарае!
  С этими словами, я со злости стукнул кулаком, одетым в протертую суконную рукавицу, по деревянной скамейке. Однако, мой друг ничего мне не на это ответил, а только сплюнул на пол кузова, тоскливо наблюдая за тем, как стремительно замерзает в лед его плевок на полу.
  Мы расселись по деревянным лавкам, сразу же почувствовав, как прокаленные морозом доски обжигают наши ягодицы даже через хэ - бэ наших штанов и пару надетых под них кальсон, вытягивая из нас все остатки вагонного тепла. Икак ледяные струйки февральского ветра лезут под бушлаты, сжимая нам грудь, а седые от инея листы металла, покрывающие полы кузова, через тонкие подошвы казенных сапог и вытертые портянки, скручивают холодом пальцы наших ног, чтобы через несколько часов превратить их в синие омертвевшие обрубки.В этот момент, над кромкой заднего борта кузова, замаячило белое лицо шофера, который найдя глазами нашего капитана, обратился к нему:
  - Товарищ капитан, наш комбат приказал вас к себе в кабину взять, так что - пройдемте со мной, пожалуйста!
  - Да, пошел ты на хер, вместе со своим комбатом!
  Рявкнул ему в ответ из глубины промерзшего кузова, капитан Кондратьев.
  - Я вот сейчас сам за руль сяду, а тебя в кузов с ними вместе посажу и посмотрю: доедешь ли ты до места целым и невредимым, или в Сарове тебя придется лопатой от пола кузова отскребать, понял?! Трогай, давай!
  Зло скомандовал он шоферу, отворачиваясь от него к кабине и дыша в заиндевелый воротник своего бушлата. Сержант - водитель, испуганно вытаращив глаза, поспешно затянул замки бортов кузова и пулей бросился за руль. Спустя пару секунд, где-то впереди под нами, глухо взревел двигатель, запущенный только с третьей попытки и машина, вздрогнув, рванула с места, при этом ее открытый кузов отчаянно заскрипел всеми своими деревянными частями и нас начало отчаянно швырять по нему, сталкивая друг с другом и обдавая вдобавок потоками ледяного ветра. Иногда, среди рева мотора и воя стылого ветра за кормой, раздавался глухой звук наших столкнувшихся голов и тут же следом за ним - тихое матерное шипение.
  - Воротники бушлатов - поднять, уши шапок - опустить!
  Скомандовал капитан Кондратьев, повернувшись к нам и внимательно оглядывая наши раскрасневшиеся от мороза физиономии.
  - Товарищ капитан, а сколько нам до Сарова ехать?
  Тут же пристал к нему с вопросом Гилев, сидевший на скамейке напротив офицера.
  - На этом старом ведре, я думаю часов шесть - не меньше!
  Мрачно ответил ему Кондратьев, подтверждая мои собственные прикидки по поводу времени, необходимого на дорогу.
  - Как раз хватит на то, чтобы всем нам яйца себе отморозить!
  Зло добавил он, в сердцах сплюнув себе под ноги и снова уткнувшись носом в поднятый воротник своего бушлата.
  - Первому, с кем буду драться там, в Сарове, непременно отомщу за эту поездку - мамой клянусь!
  Зло скрипнул зубами ингуш Мага.
  - Будут знать, как дембеля морозить! И вообще, духи потные.
  С этими словами, Мага многозначительно обвел нас всех суровым взглядом:
  - Чтобы по приезду в часть, все молчали об этой поездке в тряпочку, а то надо мной потом до самого дембеля вся наша часть угорать будет, когда узнает, что дед Мага трясся по морозу на этой колымаге, вместо того, чтобы валяться себе в казарме и жрать там дембельскую кашу из сгущенки с толченным печеньем, поняли меня, духи потные?!
  - Слушай, Мага, а на хрена ты вообще согласился ехать с нами на эти соревнования?
  Спросил у нашего старослужащего ингуша мой друг Ильяс, пояснив ему свой вопрос:
  - Ну, ладно нам с Джинном - еще, как медным котелкам трубить до дембеля, но тебе-то это зачем?!
  - Папа обещал меня после этих соревнований в звании восстановить, если я на них призовое место займу.
  Нехотя признался нам Мага, подозрительно покосившись при этом на капитана Кондратьева, который при этих его словах, даже и ухом не повел. Вся наша часть слышала историю Маги: невезучий ингуш, дважды за время своей срочной службы дослуживался до сержанта и так же дважды был снова разжалован в рядовые за драки, в которых участвовал.
  - А зачем тебе звание на гражданке?
  Гилев удивленно вытаращил на него глаза.
  - Ты дурак что ли, дух?!
  Рыкнул на Гилева Мага и немного успокоившись, пояснил для всех:
  -А вы знаете, духи, сколько стоит у нас в Назрани, устроится на нормальную должность в милицию?
  - Ну?
  За всех спросил у него Гилев.
  - Гну, бля! Три косаря зелени стоит!
  Сам же ответил на свой вопрос Мага и пояснил, на этот раз, обращаясь персонально к Гилеву:
  - У моего отца столько денег нет, потому что ему нужно еще двух моих сестер замуж выдавать и младшего брата в институт какой-нибудь - попристижнее, учиться пристраивать. А так, я без всяких взяток в том же звании устроюсь по возвращению домой в наше ГУВД, понял?!
  - А - а!
  Уважительно протянул ему в ответ Гилев, тем не менее даже не стараясь особо вникнуть в эти тонкости кавказского уклада жизни.
  - Бэ, бля!
  Зло отрезал Мага, утыкаясь носом в поднятый воротник своего бушлата. После этого короткого диалога, в кузове воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь ровным гулом мотора, да свистом ледяного ветра за бортом, от которого мы, как могли, отворачивали наши горевшие от мороза лица. Наш бортовой ГАЗ - 66, катил по заснеженной трассе Нижний Новгород - Арзамас и дорога эта из-за наметенных по ее обочинам сугробов, была настолько узкой, что на ней с трудом разъезжались во встречном направлении две грузовые машины. Стиснутая с обеих сторон заснеженным, темным лесом, трасса зимника бесконечной лентой стелилась по среднерусской равнине, и как обычно водится по зиме, на второй план до самой весны отходила одна из извечных русских проблем - проблема убитых дорог, поскольку российская природа, вдоволь насмотревшись на художества Министерства Путей и Сообщений, вкупе с региональными Департаментами по дорожному строительству, сама бралась за дело и покрывала бесконечные и несчитанные тысячи верст российских дорог, ровным и хрустящим настом, скрывая под ними ямы и ухабы!
  Однако, от второй извечной российской проблемы - дураков, такими сезонными полумерами было не избавиться, и поскольку до сих пор имелась неустановленная причинно - следственная связь ее появления на Руси - матушке, то приходилось, согласно Уставу Вооруженных Сил, лишь стойко переносить все ее последствия! А для того, чтобы мои мозги окончательно не смерзлись в серый крем - брюле в моей черепной коробке, я по рекомендации многоопытного в этих вопросах Козьмы Пруткова, стал мысленно пытаться "узреть корень" этой проблемы, построив для этого свою логическую цепочку размышлений, следующим образом:
  "Ну, во первых, мне необходимо было выяснить: кто был первым дураком на Руси, так сказать - их дурацким родоначальником?". И следует отметить, что с этим вопросом я разобрался довольно быстро: "Очевидно, что это - герой русского народного эпоса, Иванушка - дурачок. Так, отлично, идем дальше, раз личность подозреваемого, мы с горем - пополам, все же установили, то разбираться в мотивах его поступков - не было никакого смысла, поскольку раз уж подозреваемый у нас дурак, то и мотивы у него - соответствующие. А вот с тем, откуда он вообще на Руси взялся - разобраться стоило, ведь не ветром же его сюда надуло, в самом-то деле!"
  Начав устанавливать всех родственников Иванушки - дурачка по прямой восходящей линии, я с удивлением выяснил, что его папашей у него был - царь, ни больше - ни меньше! Ну, и что с того, что старший сын этого царя умный был детина?! Как гласит народная мудрость: один раз - не водолаз! Тут важна стойкая тенденция, или выражаясь современным языком - важен тренд, и вот как раз эта самая тенденция, очень четко прослеживалась из поколения к поколению этой нашей царствующей династии, то есть от среднего - к младшему сыну по папиной линии! А следуя другому знаменитому русскому правилу, гласящему о том, что яблочко от яблоньки не далеко падает, и идя при этом методом исключения, то есть "от противного", можно было однозначно заключить, что и сам - то царственный родитель Иванушки - дурачка, то бишь царь - Батюшка, вовсе никакая не яблоня, а самый настоящий дуб!
  Выходит, раз наш папаша царь был и сам - дурак, то выяснять нужно - откуда прибыл на Русь именно он, а не откуда появился Иванушка - дурачок, ибо кого склонен производить на свет наш отечественный производитель, в то время когда страна прямо таки задыхается от дефицита героев - уже давно всем известно! Ну, а дальше все просто: выяснить откуда на Русь прибыл этот самый первый царь - отнюдь не сложно, ведь известно же из "Повести временных лет", что - Рюриковичи оне! Стало быть, первый русский дурак был совсем не отечественной выделки, а как раз импортного производства, а точнее сказать - выписан спецзаказом из Скандинавии, из варяг, так сказать. Ну и морозы же у них были в ту пору, если до сих пор вечную мерзлоту в головах наших правителей,невозможно растопить даже тропическим солнцем Канарских, или Сейшельских островов, на которых они предпочитают коротать свой скромный досуг!
  А наш наивный народ, не понимая таких простых вещей, продолжает отпускать своих горемычных правителей на различые горнолыжныезаснеженныекурорты, типа Швейцарского Куршавеля, и удивляется потом странным указам и постановлениям, изданных ими, по возвращении оттуда! Отсюда, следуя другой народной мудрости, которая гласит, что "клин - клином вышибают" решение извечной проблемы дураков в России, следует искать в смешении стылой крови норвежских фьордов, с горячей африканской кровью с берегов Слоновой Кости. Нет - нет, читатель я никоим образом не призываю наши власти устроить апартеид негров, я просто рассматривал, чисто теоретическую возможность пригласить в Россию "на царство" не отмороженного викинга, а какого нибудь выдающегося деятеля с Берега Слоновой Кости, типа того же Патриса Лумумбы.
  И вовсе не беда, что с его появлением во властных коридорах, обычными станут разговоры в курилках, типа таких: "Что-то не нравится мне сегодня наш министр здравоохранения. - Ну не нравится, так не ешь!" Зато народ русский, с такими правителями станет гораздо умнее, и что не менее важно - поэтичнее. А ведь примеры подобных генетических экспериментов в России, уже случались, иначе в школе мы бы заучивали наизусть не эти чудесные, дышащие красотой и поэтической сказкой, строки Александра Сергеевича Пушкина о Лукоморье и златой цепи с бродящим по ней туда - сюда котом:
  У Лукоморья дуб зеленый
  Златая цепь на дубе том
  И днем и ночью кот ученый
  Все бродит по цепи кругом...
  
  А скучные строки скандинавских поэм об угрюмых скалистых фьордах, выточенных в гранитных берегах студеным серым морем, и тяжеловесных, огромных валунах, придавивших своими тысячепудовыми замшелыми тушами, песчаные серые дюны. Что нибудь, эдакое:
  Луна уже покинула утесы,
  Холодным море золотом полно,
  И пьют друзья на лодке остроносой,
  Не торопясь, горячее вино...
  
  -Стой!
  Капитан Кондратьев, отчаянно забарабанил кулаком в заднюю стенку кабины, заставляя шофера остановиться, и мы все вчетвером,подняв голвы и вытащив лица из своих заиндевелых от инея воротников, принялись очумело переглядываться друг с другом, в окружавшем нас сером полумраке холодного рассвета и недоуменно трясти головами, сгоняя с себя сонное оцепенение и дремотное равнодушие наших замерзающих на морозе тел.
  - Группа, слушай мою команду: справа по одному, на выгрузку - марш!
  Отрывисто скомандовал капитан Кондратьев, и первым легко перемахнув через задний борт грузовика, мягко приземлился на утрамбованный наст зимника. А следом за ним, с трудом отрывая свои онемевшие на морозе задницы, от стылых дощатых лавок, мы на чужих, негнущихся ногах побрели к поднятому заднему борту машины и, словно пингвины, смешно перевалившись через борт, нырнули в серую рассветную мглу. Кондратьев, уже ждал нас внизу, при этом наш командир, отдуваясь и фыркая, остервенело тер свое лицо снегом, зачерпнутым с нетронутого ничьими следами сугроба на обочине дороги. Дождавшись, пока последний из нас покинет кузов грузовика, офицер отшвырнув в сторону полурастаявший у него в руке комок снега, зычно скомандовал:
  - Группа, в одну шеренгу становись. Равняйсь, смирно! Напрра-а-вуу, за мной бего-о-ом, марш!
  И легкой трусцой, огибая стоящий справа на обочине, наш ГАЗ - 66, капитан Кондратьев побежал по трассе, а пробегая мимо кабины "Газона", Кондратьев бросил водителю, изумленно таращившему на нас глаза, короткий приказ:
  - Давай, малым ходом за нами!
  Я бежал следом за Акыном на деревянныхи не слушающихся меня ногах, при этом ощущение было таким, будто вместо моих ступней, к моим ногам приделали две деревянные колодки, поскольку они даже звук издавали соответствующий: глухой и деревянный, так будто деревянной киянкой размеренно стучали по асфальту. Позади нас тонко, по бабьи, подвывал на бегу огромный Гилев:
  - Ой, ножки вы мои ноженьки! Ой, как колет в них - моченьки моей большенет!
  Странно, но я поначалу ощущая тоже самое, теперь боли в ногах не чувствовал вовсе, а напротив - с каждым следующим шагом и мои ноги и все мое тело наливались теплом и силой, от разогнанной по жилам горячей крови, упругими толчками бьющейся в висках.А еще минут через двадцать такого зимнего марафона, мое тело стало напоминать мне невесомый воздушный шар, под завязку накачанный горячим гелием. Мы пробежали уже добрых пару километров, когда капитан Кондратьев, теперь замыкавший нашу колонну, выстрелил в нас новой командой:
  - Группа, вспышка слева!
  Мы втроем, не раздумывая ни секунды, нырнули в глубокий сугроб, наметенный на обочине дороги и только наш старослужащий ингуш Мага, одиноко остался стоять на трассе. Капитан Кондратьев подошел к нему вплотную, спросив у него в полголоса:
  - А тебя что, команда вспышка слева не касается что ли?!
  - Товарищ капитан, так я же - "дедушка" и уже почти дембель, мне ведь домой через два месяца, а поэтому - не "положняк" мне сейчас на пузе по сугробам ползать!
  С пренебрежительной усмешкой ответил Кондратьеву Мага, кивнув в нашу сторону:
  -Вы вон лучше духов потных дрочите!
  Добавил он, указывая на нас троих, ничком валяющихся в придорожном сугробе.
  - Эхе - хе!
  По стариковски крякнул капитан Кондратьев.
  -А ты знаешь, рядовой Юмадаев, что гордыня - это смертный грех?
  Капитан,нежно приобняв Магу за плечи, заглянул тому в глаза.
  - У нас в горах, гордость - грехом никогда не считалась!
  Напыщенно заявил капитану Кондратьеву Мага, сложив руки на груди и глядя вдаль, словно Наполеон на Праценские высоты.
  -У нас, у ингушей говорят, что перед пулей кланяется только - трус!
  Добавил он секунду спустя.
  - А у нас, у русских говорят, что пуля - дура и она не выбирает, кого ей дырявить: труса, или храбреца!
  Ответил гордому горцу Маге,опытный "батяня - Кондрат" и добавил, продолжая по отечески смотреть на Магомеда, застывшего в гордой позе на обочине дороги:
  -А потому, приказы командира ты должен выполнять, будь ты хоть трижды дембель!
  С этими словами, капитан Кондратьев легко сгреб Магу в охапку и не размахиваясь зашвырнул того далеко в девственно белую снежную целину дорожного кювета...
  ...это была уже четвертая по счету наша остановка, и мы были готовы к тому, что как и при трех предыдущих, капитан Кондратьев своей командой: "группа - на выгрузку!" вышвырнет нас из кузова грузовика и заставит бежать на отмороженных ногах две, или три версты, впереди медленно ползущего за нами ГАЗ - 66, при этом, то поминутно кидая нас в сугробы на обочине командой "вспышка слева", то заставляя принять упор лежа, прямо на дороге, своей командой "Т". Однако, на этот раз, Кондратьев остановил машину в каком-то селе, в котором обычная для этой местности картина Богом забытой русской деревни, с узкими ухабистыми улочками и покосившимися, обветшалыми домами, постройки начала прошлого века, была дополнена многочисленными куполами церквей, возвышавшихся над покатыми крышами домов. Тусклое зимнее солнце играло неяркими бликами на позолоте крестов и литых бронзовых боках колоколов.
  -Дивеево!
  Пояснил нашу неожиданную остановку капитан Кондратьев.
  -Это село, ребятки, знаменито на всю Россию - Матушку своими древними, намоленными церквями. Старше этих церквей в России, пожалуй и не сыскать, они еще преподобного святого старца Серафима Саровского помнят!
  С неким благоговением в голосе произнес Батяня - Кондрат, перекрестившись на видневшиеся над крышами домов, золоченые купола церквей. И я навсегда запомнил эту грунтовую дорогу, всю в глубоких колесных колеях, петляющую в стороне от федеральной трассы, между огромных стволов смешанного хвойно - лиственного леса. Небольшой замерзший ставок, словно сошедший с лубочной картинки, в окружении белоствольных красавиц - берез, украшенных снежными кокошниками. Беседку, срубленную из смолистых сосновых бревен, сооруженную в виде небольшого бювета над святым и целебным источником. И везде, в каждой березе или сосне, в озерном отражении пушистого, белого облака, в шелесте ветра, перебирающего мягкие сосновые лапы и звенящего ледяными березовыми серьгами намерзших на ветвях сосулек, во внезапном звоне первозданной тишины. Во всем этом мудром великолепии,мне запомнилась едва заметная ироничная улыбка бездонных и умных глаз - ЕГО глаз! Глаз русского сподвижника и праведника, наполненных не чуждой этой земле неизбывной тоской мутных вод реки Иордан, а тихой и прозрачной, как слеза, водой глухого лесного озера, скрытого от посторонних глаз за могучими сосновыми стволами.
  И внезапно просветленным своим разумом я понял, что эту возвышенную и мудрую иронию над тщетой и ветхостью всего сущего, и эту боль, переживаемую вместе с родной землей - не может ни скрыть, ни унять не окладистая позолоченная рама не потемневшее дерево иконы.Уже гораздо позднее, спустя многие годы после посещения Дивеево и заглянув в глаза многих икон, изображавших преподобного старца Серафима, я стал понимать - отчего кисти разных иконописцев, не сговариваясь, повторяли эту бездонную глубину и мудрую иронию его глаз. Возможно, все это от того, что икона - как знак, всего - лишь указывает на присутствие рядом частички его души - той души, что уже давно существует вне всяких рамок и границ, словно формула, описывающая физический процесс, который будет протекать, как ему и положенно, даже если сама эта формула и окажется с ошибкой. Как слово МАМА, будет нести в себе образ дорогого и близкого тебе человека, даже если оно будет написанно по - китайски!
  А тогда я, заглянув в спокойную и мудрую глубину Его серых глаз на Дивеевской иконеи повинуясь внутреннему душевному порыву, попросил Его указать мне верный путь и не оставить меня одного на этом пути. Кто знает, может быть именно Он, вняв тогда моей мольбе, шагнул вместе со мной на каменистый серпантин высоты семьсот триннадцать в горах Северного Кавказа, год спустя и не дал тогда этому пути оборваться вместе с моей жизнью?! Мне теперь очень хочется в это верить!
  ***
  Саровская оперативная дивизия Внутренних Войск, встретила нас тремя распаханными полосами заснеженной запретки, обнесенных двумя рядами колючей проволокой и спиралью Бруно, клинками прожекторных лучейс пулеметных вышек и прапорщиком в краповом берете, на обритой наголо голове. Этот прапорщик, возникнув в синем снопе прожекторного света, упругой походкой направился к нашей машине, живо напомнив мне сцену из голливудского блокбастера "Терминатор". Очевидно,и у моего друга Акына,в голове возникли те же самые ассоциации, потому что он в полголоса с ухмылкой продекламировал себе под нос:
  "Чу! Сверкнуло, синим светом.
  Ветром дунуло с реки.
  Терминатор, Терминатор -
  Зашептались мужики.
  Вдруг из темноты квартала
  Робот жидкого металла:
  Пули градом, все, конец!
  Но известно: пуля - дура,
  Терминатор - молодец!
  И сказал он: Я не гордый,
  Не такой я человек.
  Так скажу: зачем мне орден?
  Все равно I will be back."
  - На выход!
  Скомандовал нам прапорщик, и никому из нас как-то даже и в голову не пришло то, что можно не подчиниться его команде, так небрежно и походя брошенной в полголоса нам в кузов. И пока капитан Кондратьев предъявлял, а прапорщик разглядывалдокументы, удостоверяющие наши жалкие и посиневшие от мороза ничтожные личности, я во все глаза разглядывал первого, встретившегося мне в жизни обладателя крапового берета. А втом, что это был настоящий, а не "парадный" краповик,меня убеждал залом его берета на левую сторону так, как носит краповый берет только тот, кто по настоящему заслужил право на его ношение, пройдя ради этого права такие испытания, который дано выдержать только одному человеку из тысячи! И это вовсе не громкие слова, а простая арифметика, ибо на полумиллионное внутреннее воинство России, краповых беретов приходится - всего пятьсот человек!
  На вид этот парень был моим одногодком и обгонял меня в росте максимум на полголовы. Да, и по телосложению он ничем не напоминал гориллоподобных американских коммандос: "сколочен" он был крепко и добротно, но бугров гипертрофированных мышц у него при этом не наблюдалось, зато походка у прапорщика была на редкость пластичная и упругая, и в каждом его движении чувствовалась готовность к мгновенному смертельному броску, словно у охотящегося леопарда. Несмотря на мороз, прапорщик был без бушлата и из-под ворота его кителя алым цветом брызгална свету кусок красно - белой тельняшки, а на нагрудном кармане кителя, неброско поблескивал черный крест с мечами, называемый еще на профессиональном сленге "Кавказским крестом". Батяня - Кондрат, заметив мой неподдельный интерес к прапорщику в краповом берете, покровительственным жестом похлопал меня по плечу:
  - А ты думал я зря тебя вместе с твоим дружком Акыном, все лето и всю осень с половиной зимы, гонял как сукиных котов?!
  Весело подмигнул он мне и пояснил свою мысль:
  -Вот на этих "милых" зверушек я вас и натаскивал, так что удачной вам охоты, рейнджеры вы мои!
  Нас разместили в расположении роты спецназа из отряда специального назначения "Медведь", так что мы вчетвером, сразу же почувствовали себя, словно красная шапочка, нечаянно забравшаяся в медвежью берлогу, с той только разницей, что в красных, точнее в краповых шапочках были не мы, а как раз те самыемедведи. При этом, где в этот момент находилась сама рота специального назначения - ведал один лишь Аллах, а также его заместитель по работе с личным составом!
  Ужин в солдатской столовой оказался на удивление скудным: пайка вареного минтая была почти вдвое меньше, чем в нашем учебном полку, зато в солдатском меню присутствовало полстакана настоящей сметаны! Правда, как нам тут же объяснили местные абборигены - это был специальный, усиленный рацион для бойцов спецназа из отряда "Медведь", чью берлогу мы заняли самым наглым образом.
  - Слушай, Джинн, а как ты считаешь, на сколько дней потянут эти полстакана?
  Спросил у меня за столом Акын, тщательно выскребая ложкой со дна своего граненого стакана, остатки оставшейся там сметаны.
  - Каких еще дней?
  Не понял я своего друга.
  - Трудодней, блин - каких же еще!
  Усмехнулся в ответ Ильяс и добавил:
  -Ты себе по дороге чего, мозги отморозил что ли?! Забыл нашу армейскую поговорку: "Масло съел - и день прошел, съел яйцо - и нет недели...", вот я и спрашиваю у тебя: какой срок службы нам с тобой скостят за эти полстакана съеденной сметаны?
  Хитро прищурился, поясняя мне свою шутку Ильяс.
  - Не знаю, Акын, чего нам тут с тобой скостят, но лично я чувствую себя бычком, которого пригнали на бойню - уж больно у меня на душе не спокойно!
  Поделился я с другом своими недобрыми предчувствиями.
  - Да брось ты нервничать, Джинн!
  Беспечно отмахнулся от меня Ильяс.
  -Я думаю, что здесь нам хуже, чем с Батяней - Кондратом на той лесной полянке - вряд ли придется! По мне так быстрей бы занять горизонтальное положение и соснуть часиков,эдак цать, а там - будь, как будет!
  Мечтательно причмокнул губами мой друг, поглаживая себя по животу так, словно бы съеденная им за ужином сметана, существенно подняла его ценность.
  - Ну да, ты абсолютно прав, как говорится в армии нужно жить по принципу: "Вот и этот день прошел - ну и на х... он пошел!"
  Вспомнил я другую армейскую поговорку.
  - Ага! "Завтра будет день опять - да и в рот его е...ть!
  Подхватил ее тут же следом за мной с озорной улыбкой на лице, Акын. Для нас было странно и удивительно, что над нами не давлел никакой определенный распорядок дня, который обычно расписывал все наше свободное время в учебном полку - буквально по минутам. Тут же мы были предоставлены сами себе, причем нам даже не запрещалось валяться на койках до самого отбоя, что было абсолютным табу в учебке! И воспользовавшись этим обстоятельством, мы с моим другом Ильясом тут же заняли себе по койке, придав своим измученным телам горизонтальное положение, и наши ноги, натруженные за день в бесконечных марш - бросках по заметенной снежными сугробами трассе, благодарно отозвались на это сладким нытьем и покалыванием в икроножных мышцах.
  Перебирая в памяти все события прошедшего дня, я как-то незаметно для себя уснул, и мой мозг сделал мне неожиданный и щедрый подарок, вернув меня во сне в мое недавнее гражданское прошлое. Только был этот сон раскрашен необычайно яркими и насыщенными красками, как никогда не бывает в реальности и почти всегда бывает в те мгновения, когда явь смешивается со сном, стирая границы реальности.
  Мне снилась Сулейман - Гора, такой, какой она видится у подножья своего Южного склона: с кирпичной аркой, которую венчает выложенный голубой мозаикой, купол с полу - месяцем, низким каменным дувалом, утопающим в кустах цветущего жасмина, прямо из-под корней которого, с яростным ревом прыгает по камням, стилизованным под пороги водопада, чистый горный ручей. А чуть ниже по склону, вода из этого ручья собирается в небольшой и выложенный мрамором бассейн, из которого уже скрытым под землей насосом поднимается на Сулейман - Гору, для нужд маленькой мечети, вырубленной прямо в скале на самой ее вершине.
  А еще мне снилась моя Оксана - такой, какой она была в то самое утро, когда проснувшись, с удивлением обнаружила на столе нашей съемной комнаты в городе Оше, огромный букет из роз, которые я накануне ночью наворовал у подножья Сулейман - Горы, и которые нес ей через весь город, с риском быть растерзанным стаей узбекских волкодавов, охраняющих базарные прилавки на одной из узких и темных улочек. Вот она склонилась надо мной, приоткрыв для поцелуя свои сочные губы...и, неожиданно сжав меня в стальных тисках могучих рук, прошипела мне в лицо голосом Акына:
  - Подъем, Джинн, ты что тревоги что ли не слышишь?!
  Я затряс головой с просонья, пытаясь сообразить, что происходит и почему вместо широко распахнутых изумрудно - зеленыхс поволокой, Оксанкиных глаз, я вижу перед собой черные с узким казахским разрезом, глаза моего друга, Ильяса. Однако, снившийся мне сон был таким реалистичным и живым, что мне никак не хотелось верить в суровую реальность происходящего со мной.
  - А где моя Оксана?
  Задал я Акыну совершенно идиотский и неуместный вопрос, еще не до конца проснувшись и придя в себя.
  - Какая еще, на хрен, Оксана?!
  Снова возмущенно зашипел на меня Ильяс и дернув меня за шиворот моей исподней бязевой рубахи, называемой на армейском сленге "белугой", легко скинул с кровати, назидательно добавив при этом:
  -Не слышишь, что ли, как тревога вовсю надрывается, а ты тут лежишь себе муд...ком, да по бабам кумаришь?! Давай одевайся быстрее, вон наша группа уже бронники получает и каски!
  Уже на ходу впрыгнув в свои сапоги и набросив на себя через голову китель, я огляделся и заметил в самом начале коридора моргающую над входом в ротную комнату хранения оружия, а сокращенно - КХО, лампочку и квакающий рядом с ней ревун тревожной сирены. Недлинная - человек в двадцать очередь, таких же как и я - на ходу пялящих на себя свои кителя и бушлаты вояк, уже стояла в коротком строю перед входом в оружейку и еще приблизительно столько же бойцов, примостившись вдоль стен длинной прямой кишки казарменного коридора, сосредоточенно надевали на себя и после этого - уже на себе, подгоняли по своей фигуре бронежилеты, навешивая на солдатские ремни малые, саперные лопатки, брезентовые подсумки с автоматными магазинами и учебными муляжами ручных гранат и штык - ножи в карболитовых ножнах.
  За отодвинутой наполовину в сторону, решетчатой створкой ворот комнаты хранения оружия и опущенной поперек входа в нее широкой доской, на манер магазинного прилавка, стоял сурового вида прапорщик и выбрасывая на этот стилизованный прилавок перед подходящими к нему бойцами военную экипировку, он грозным рыком подгонял бойцов. А когда эта живая очередь дошла до меня, то ротный старшина не поднимая глаз не сказал - а пролаял мне осипшим голосом:
  - Фамилия? Расписался! Получил! Следующий!
  И на струганную, потемневшую от времени доску - прилавок прямо передо мной, с глухим стуком шмякнулась сумка с упакованным в нее бронежилетом типа Кираса - 3, а поперек нее - малая саперная лопатка в чехле, противогаз в брезентовом подсумке и в довершении композиции - большая, словно оцинкованный таз, зеленая каска. Я по команде прапора, сгреб все это добро в охапку и поспешно отошел в сторону, поспешив к противоположной стене казарменного коридора, где уже ловко экипировался в армейскую "сбрую" мой друг Акын, а рядом с ним, с плачущим видом неуклюже пялил на себя бронежилет наш тяжеловес Федя Гилев. Подойдя к ним и свалив кучей прямо напол, только что выданный мне армейский скарб, я принялся поочередно навьючивать его на себя, при этом рядом со мной, уже успевший полностью экипироваться Акын, предложил помощь непередаваемо мучавшемуся с бронежилетом огромному бугаю Гилеву:
  - Давай помогу, Федя?!
  С этими словами он помог Гилеву просунуть голову и руки в проемы бронника и схрустом застегнуть у него на боку липучки застежек.При этой процедуре надсадно сопевший Гилев все же не выдержав, сорвался на мат:
  - Вот же этот прапор - сука: подсунул мне бронник - Кирасу пятого номера, а тебе вон выдал третий!
  С этими словами, Федя Гилев ткнул пальцем в бронежилет, надетый на Иляса и все мы отлично поняли, что он имел в виду: третий класс защиты у бронежилетов типа "Кираса", означал его полный вес, равный семи килограммам, в то время, как пятый номер той же самой Кирасы - равнялся уже пятнадцати килочистой массы железа в брезентовой обшивке. И я, улыбнувшись ворчанию Гилева, ответил ему вместо своего друга:
  - Да просто вид у тебя, Федя - уж больно гвардейский! А потому, скажи еще спасибо местному ротному старшине за то, что он тебе Кирасу седьмого номера из уважения к твоим внушительным габаритам не удружил, а то бы к твоим ста двадцати пяти килограммам живого веса - еще бы тридцать лишних кило железа добавилось, и был бы ты у нас, как броненосец "Потемкин"!
  - Спасибо и прапору этому, и нашему Батяне - Кодрату и всем вам спасибо - за вчерашнюю экскурсию с этими долбанными марш - бросками, вместе со вспышками справа - слева, и за мой утренний сон с этой чертовой учебной тревогой!
  Огромный Федя Гилев, попытался поклониться нам в пояс, но в тугом корсете бронежилета ему этого сделать не удалось, потому он ограничился лишь плевком себе под ноги.
  -И особое спасибо - Родине родной за мой двухгодичный выходной, бля! Лучше бы меня вместо нашего Маги в госпиталь с воспалением легких забрали - сейчас бы валялся там на койке и сгущенку ложками жрал!
  Добавил Федя, снова зло сплюнувна пол, себе под ноги и только тут я с удивлением заметил, что среди нас нет нашего ингушского дедушки Маги, а вся наша сборная группа теперь состоит всего лишь из трех человек.
  - Акын, а что нашего Магу и правда в госпиталь с воспалением легких забрали?!
  Недоверчиво спросил я у Ильяса и тот в ответ лишь утвердительно кивнул головой:
  - Да, его еще ночью увезли - у него температура поднялась под сорок, он даже бредить на своей койке начал и всех вокруг себя перебудил своими воплями, вот санитары из местной санчасти и спеленали нашего дедушку, теперь уйдет наш Мага на свой дембель в звании рядового и прямо из госпитальной палаты!
  Печально усмехнулся Акын.
  - А почему я ничего не слышал, его же койка рядом со мной стояла?!
  Искренне удивился я подобной новости.
  - А потому, что кое кто у нас дрыхнет без задних ног, да при этом - так крепко, что даже учебную тревогу умудряется проспать!
  Хмыкнул мне в ответ Акын.
  - Сборная рота, в колонну по одному на выход, шагом марш! Построение на плацу через пять минут!
  Это подал команду от двери невысокий, плотно сбитый старший лейтенант в лихо заломленном на левую бровь оливковом берете и всянаша длинная серо - зеленая цепочка экипированных и затянутых в бронежилеты бойцов, гремя об порог сапогами и звякая болтающимися на ремнях саперными лопатками и штык - ножами, потянулась на выход из казармы.
  Горевшие по периметиру плаца прожектора на вышках, бросали большие желтые пятна света на девственный и не тронутый еще ни чьими следами снег, припорошвший плац за прошедшую ночь и после тяжелого и до нельзя спертого духа солдатской казармы, этот свежий морозный воздух, напоенный пряным смолистым духом вековых сосен, вливался в мои легкие, будто ключевая вода из минерального источника, наполняя все мое тело свежестью и живительной легкой бодростью.Последним из подъезда казармы выскочил старлей - краповик и тут же прямо на бегу подал нам команду:
  - Сводная рота, в две шренги - становись, равняйсь, смирно!
  И сам встав в самом начале передней шеренги, он оглядел наш довольно короткий строй и видимо оставшись доволен нашим внешним видом, подал еще одну команду:
  -Равнение на средину!
  С этими словами, вскинув руку к берету, старлей чеканя шаг, направился к замершему перед нашим строем коренастому подполковнику в таком же краповом берете, как и у него самого.
  - Товарищ подполковник, сводная рота по вашему приказанию - построена!
  Лихо доложился старлей и сделав шаг в сторону, обернулся к нашему строю лицом.
  - Здравствуйте, товарищи будущие спецназовцы!
  Поздоровался с нами офицер в краповом берете.
  - Зрав - жлам - тыщ - половник!
  Хором пролаял наш строй, выпустив в морозный воздух, большой клуб белого пара, медленно растявшего над нашими головами.
  - Вас всех собрали здесь из разных частей нашего военного округа для того, чтобы вы приняли участие в аттестации на право ношения оливкового берета и всех регалий, полагающихся бойцам оперативных подразделений специального назначения Внутренних Войск, а короче говоря - спецназа ВВ!
  Мы с Акыномнедоуменно переглянулись при этих словах подполковника, поскольку в штабе нашего учебного полка, нас не предупреждали ни о какой аттестации на берет и нашивки спецназа ВВ, а сказали только, что мы направляемся на турнир по армейскому рукопашному бою на призы командующего округом.
  - А что, оливковый берет из рук самого командующего военным округом - мне такой приз по душе!
  Спустя несколько секунд, прошептал мне Ильяс, комментируя этой фразой слова подполковника.
  - Да, ты что, Акын, не понял еще что ли ни хрена?! Нам за эти береты придеться не только отстоять на ринге пару раундов против здешних терминаторов, но еще и как минимум - пробежаться по здешним лесам в полной выкладке, причем на время!
  Не разделяя восторги Акына, прошипел я в ответ своему другу.
  -И все равно это - классно!
  Не унимался Ильяс в своих восторгах.
  - В качестве отборочного тура соревнований и первого этапа этой аттестации,вы все вместе пойдете марш - броском следом за командой инструкторов из роты специального назначения, для чего вам и была выдана вся соответствующая эккипировка и аммуниция, за исключением боевого оружия, которое будет только у ваших инструкторов из числа действующих бойцов спецназа.
  Подполковник на плацу, между темпродолжал рубить морозный воздух своими четкими и отрывистыми фразами:
  -Дистанция марш - броска составляет восемь километров, по окончании которого всех, кто успешно и вовремя дойдет до финиша, ждет второй этап аттестации - огненно - штурмовая полоса препятствий на дивизионном полигоне. Предупреждаю вас отдельно, товарищи претенденты на оливковые береты, что все отставшие, либо не уложившиеся во временной норматив этого марш - броска бойцы, до следующего этапа аттестации допущены не будут!
  Продолжал вещать подполковник своим резким голосом, так будто вгонял нам в мозг не слова, а вколачивал в него гвозди.
  -И, наконец, те из вас, кто успешно пройдет огненно - штурмовую полосу препятствий, будут допущены до заключительного этапа аттестации - рукопашного боя, который пройдет в форме классического турнира по четырем весовым категориям, на выбывание проигравших. При этом, успешно прошедшими аттестацию будут считаться те из вас, кто на этом заключительном этапедойдет до четвертьфинала и выстоит в этом поединке против инструктора, являющегося бойцомдействующего подразделения спецназа Внутренних Войск, имеющего право на ношение крапового берета.
  Подполковник, замолчав на несколько секунд, обвел переднюю шеренгу нашего строя испытующим взглядом и спросил каким-то враз помягчевшим голосом:
  - А сейчас, я вынужден задать всем вам один вопрос: кто не уверен в себе, или не хочет проходить эти испытания? Таких, я попрошу выйти из строя и обещаю всем, что к этим военнослужащим не будет применено никаких мер дисциплинарного воздействия, а иначе говоря - никакого наказания. Они просто будут переведены в другие части Внутренних Войск и продолжат службу в подразделениях, не связанных с выполнением специальных боевых задач.
  - Ну да, разумеется - в гарнизонных свинарниках, например!
  Ехидно шепнул мне Акын, комментируя последние слова, сказанные подполковником. При этом обе шеренги нашего строя покачнулись от его слов, словно от пощечины, однако, никто из строя так и не вышел.
  - Отлично! Благодарю за службу!
  Тепло улыбнулся в ответ на наше молчание, подполковник и закончил свою речь на бравурной ноте:
  - В таком случае, желаю всем вам успешного прохождения аттестации и буду рад приветствовать в наших рядах тех из вас, кто сегодня удостоится права одеть оливковый берет спецназа Внутренних Войск!
  - Ура! Ура-а! Ура-а-а!
  Колыхнулся в едином порыве и трижды выстрелил ликующими словами в морозное серое небо, наш короткий строй.
  - Командуйте начало первого этапа, товарищ старший лейтенант.
  Повернулся к старлею подполковник и тот зычным голосом скомандовал нам:
  - Инструкторам - выйти из строя! Сводная рота, напрр-а-вуу, инструторы - в начало взводных колонн! Рота, повзводно, за мной - бегом марш!
  И по этой команде старлея, все вокруг меня мгновенно пришло в движение, наполнив тишину раннего зимнего утра гулкими и слитными ударами нескольких десятков сапог и берцев о заснеженный плац, звяканьем аммуниции и приглушенным матом, вырывавшимся вместе с горячим паром из открытых на бегу ртов. А через несколько минут наша колонна, просочившись через ворота КПП части, узкой змеей сползла с накатанного наста автомобильной трассы на заснеженную целину.
  Впереди нас, подняв над головами свое оружиеи указывая нам при этом путь, бежала вся в облаках снежной пыли,небольшая группа инструкторов из местной роты спецназа, сплошь облаченных в белые маскхалаты. И наша сводная рота, стремительно наращивая темп, словно зеленая нить за швейной иглой, пошла по цепочке их следов, взрыхливших впереди нас снежную целину,своей петляющей по нетронутому снегу, узкой и глубокой колеей. На бегу наш строй сразу же сломался, распавшись на отдельные пары и тройки, ибо бежать по четыре человека в ряд - нам не позволяла ширина протоптанной нашими инструкторами, коллеи. Мы бежали втроем: слева от меня, матерясь на двух языках разом - на казахском и на русском бежал мой друг Акын, а справа, тяжело отдуваясь и фыркая, словно тюлень, трусил огромный Федя Гилев в своем пятнадцатикиллограммовом бронежилете типа Кираса - 5.
  Я, решив во что бы то ни стало дойти до финиша и уложиться при этом во временной норматив, сцепив зубы и время от времени поправляя съезжающую набок тяжелую стальную каску, целиком отдался пойманному мною ритму бега. Наши инструкторы из группы спецназа, распределившись вдоль всей нашей ротной колонны, время от времени бросали отдельные пары и тройки бежавших бойцов, в пушистые сугробы, уже хорошо знакомыми нам командами "вспышка справа", "вспышка слева" и "вспышка с тыла". И в тот момент, когда очередная такая команда выстреливала в нашу бегущую тройку, мы, бросившись в очередной сугроб, с наслаждением зарывались разгоряченными и потными лицами в снег, выставив перед собой короткие черенки малых саперных лопаток и стараяь как можно дольше растянуть каждую секунду этого нечаянно выпавшего на нашу долю отдыха. Иногда старший лейтенант, ведший нашу сводную роту, доставал из своего брезентового подсумка дымовую шашку и поджигая, швырял ее перед нашей ротной колонной, командуя при этом: "Рота, газы!" и мы на бегу доставали из своих подсумков противогазы и пялили их на себя, пробегая сквозь едовито - бурое облако дыма.
  Мой друг Акын, уже успев освоиться с нагрузкой и как-то даже повеселев на бегу, стал задирать нашего супертяжеловеса Федю Гилева. Тот неохотя отвечал ему, боясь сбить дыхание, а потому их полноценные диалоги я мог услышать только в те моменты, когда мы все втроем валялись в очередном сугробе по команде вспышка слева, или справа, при этом один из них меня особенно зацепил:
  - Слушай Гила, а скажи ты мне, как на духу: на кой хрен ты сюда поперся? У тебя ведь даже никакого спортивного разряда нет! На что ты расчитываешь?!
  Прицепился к Феде Гилеву мой друг Акын, во время одной из таких "лежек" в глубоком и рыхлом снегу.
  - Да, ты понимаешь, Акын - не дается мне эта треклятая азбука Морзе: все эти "лу-на-ти-ки", "до-ми-ки" и прочая хрень! ("лу-на-ти-ки", "до-ми-ки" и прочие - это официально принятые напевки, обозначающие сигналы азбуки Морзе и призванные облегчить запоминание звуковых сочетаний различных букв и цифр, изучающим ее курсантам - здесь и далее примечания автора)
  Неохотно признался ему из глубокого сугроба Гилев и добавил, спустя пару секунд:
  - Вот я и подумал, что я от всего этого гарантированно с ума сойду, если после учебки попаду в роту связи!
  - Ну, а при чем тут тогда эта поездка в Саров?
  Не понял его Ильяс.
  - Так наш капитан Кондратьев сказал мне перед ней, что для того чтобы получить оливковый берет, нужно выиграть хотя бы один бой.
  Спокойно ответил ему Федя Гилев, как о чем-то само собой разумееющемся.
  - Ну, и зачем тебе этот берет?!
  Не унимался Акын и я, не вмешиваясь, слушал их словесную перепалку, зарывшись потным лицом в пушистый искрящийся снег.
  - Как это зачем?!
  Аж вскинулся от неподдельного возмущения, Федя.
  - Оливковый берет для меня - это верный пропуск в любой номерной отряд специального назначения по всей стране, и я наизнанку вывернусь, а хотя бы одного из этих краповиков - уложу, иначе до конца службы мне придеться слушать как эта треклятая "пи-ла-по-ёт"!
  Многозначительно пояснил он Акыну.
  - А думаешь в спецназе тебе - прямо рай земной?! Вот так вот и будешь с задницей в мыле каждый день километры на сппоги наматывать.
  Усмехнулся в ответ ему Ильяс.
  - Да лучше уж так, чем...
  - Встать, бегом марш!
  Выстрелила над нами команда инструктора, не дав Феде договорить, и мы послушно поднялись из сугроба, припускаясь бегом и уже на бегу пристегивая к ремням свои саперные лопатки.
  - Твою ж мать!
  Через несколько сотен метров с натугой выдвил из себя Гилев:
  - Километров пять уже, поди отмахали, а этот наш лось сохатый - старлей, все чешет и чешет по снегу, как заводной - того и гляди загонит нас насмерть, энерджайзер хренов, бля!
  Зло сплюнул он в снег тягучей слюной.
  - А чего ему не чесать-то?!
  Наконец-то поддержал разговор я и пояснил Феде свой сарказм:
  - Он вон в одном кительке, без бронника и без груженого кирпичами вещмешка, даже пукалку свою к ремню - и то не прицепил! Прямо как в солдатской частушке:
  Люблю поход! Сказал комбат,
  Легко садясь в машину
  Катись ты в зад! Сказал солдат,
  Взвалив мешок на спину...
  
  На мою беду, нечаянный герой этой частушки - командир нашей сводной роты неожиданно оказался совсем рядом с нами и заслышав последние строки этого солдатского фольклора, мгновенно оборвал полет моего поэтического слога, приземлив его, а вместе с ним и всю нашу сводную роту, командой: "Рота, газы!"
  - Попробуй теперь в противогазе порифмоплетить - Пушкин, твою мать!
  Ухмыльнувшись, прокомментировал он, поглядывая в мою сторону. Однако, я тут же доказал ему, что настоящую поэзию - пусть даже и армейскую, под противогаз не спрячешь, и перед тем, как напялить по его приказу на себя противогаз, громко выкрикнул четверостишье:
  Здесь завел себе я друга
  Звать его - противогаз
  
  И тут же с десяток голосов на бегу подхватив, продолжили его:
  Ушибу его об угол
  Пусть останется без глаз...
  
  - Рота - шире шаг, подтянись!
  Зло выкрикнул в ответ старлей и пояснил нам:
  - Остановок больше не будет, так что нужду можете справлять себе в штаны, прямо на бегу - так вам теплее будет, анализы, вашу мать!
  Толстые, от навьюченных на наши бушлаты бронежилетов и груженых кирпичами рюкзаков, с запотевшими стеклами противогазов на лицах, под насквозь промокшими от пота шапками и непрерывно хлопающими нас по ляжкам черенками малых саперных лопаток, мы упорно пахали сапогами снежную целину последний - восьмой километр дистанции марш - броска.
  ***
  - Ж...па в мыле, морда в грязи, вы откуда? Мы из связи!
  В полголоса пробурчал себе под нос Федя Гилев. Тяжело дыша и привалившись спиной к будке пункта боепитания, наш штатный тяжеловес, наполнив свою каску до самых краев пушистым искрящимся на солнце снегом, со сладострастным вздохом нахлобучил ее себе на голову, от которой мгновенно повалил густой белый пар. Заметивший эти манипуляции Феди Акын, тут же подзатыльником сбил у него с головы эту каску.
  - Гила, ты совсем рехнулся что-ли?! Менингит так еще чего доброго подхватишь!
  Пояснил Феде Гилеву свои действия, мой друг.
  - Да к чему этот менингит может там прицепится? У него и мозгов-то нет!
  Хохотнул я ему в ответ.
  - Набить бы вам морды - умники, да вставать лень!
  Мечтательно протянул Гилев, не глядя в нашу сторону.
  - О, вон наша красная шапочка опять всех строить собралась!
  Указал нам на старлея в краповом берете, Акын и пояснил:
  - Сейчас снова нас погонит подвиги совершать!
  Мой друг угадал: спустя несколько секунд краповик страшным голосом прорычал на нас:
  - Сводная рота - подъем, становись!
  И мы с трудом оторвавшись от стволов вековых сосен, возле которых сидели, привалившись к ним спинами, и на гудящих ногах пошли на место построения нашей сводной роты. А уже в следующий миг с этой опушки, перед нашим взором раскинулось огромное, заснеженное поле, обрамленное со всех сторон черной стеной леса и опутанное рядами колючей проволоки - это поле и было войсковым полигоном и конечной целью нашего восьмикилометрового марш - броска. Вся его территория была разбита на квадраты, каждый из которых предназначался для выполнения и отработки определенных учебных задач.
  Откуда-то слева доносились частые сдвоенные, а порою - даже и строенные хлопки автоматных очередей, перемежавшихся змеинным шипением пуль, рвущих плотный морозный воздух над огромным полем. Несколько раз оттуда мягко пророкотал, четко отстучав свой такт и мгновенно осекшись на пике своего раскатистого стаккато, станковый пулемет и эту его партию тут же подхватили несколько сухих одиночных щелчков, с вплетенными в них звонкими металлическими нотами - это работали по целям снайперские винтовки СВД.
  - Это кто же там воюет-то?
  Искренне удивился Федя Гилев, прислушавшись ко всей этой музыке и добавил спустя секунду:
  -Не иначе, как наши инструктора из местного спецназа, боезапас жгут попосту!
  - А ты бы предпочел, чтобы нас вместо мишеней пустили бежать редкой цепью по полю им навстречу, чтобы они зря свой боезапас не жгли!
  Хмыкнул ему в ответ Акын.
  - Ну да, а те, кто живой до них добежит - будут допущены до следующего этапа этой долбанной аттестации!
  Хмуро добавил я, предвкушая для себя новые испытания.Переминаясь с ноги на ногу на быстро остывающих ногах, мы ждали пока остальные, доковыляв до пятачка на небольшой лесной опушке перед началом полигона, изобразят некое подобие строя.
  - Считаю до пяти!
  Устав нас ждать, грозно гаркнул на все поле наш ротный.
  -Те, кто не успеет занять свое место в строю при счете пять - будут считаться не выдержавшими марш - броска и не допущенными к следующему этапу аттестации: раз, два...
  Немедленно, без всякой паузы, начал свой отсчет старлей и эта его фраза подстегнула всех лучше хорошего пинка под зад, под воздействием которого, наша сводная рота мгновенно обрела подобающий войсковому подразделению, строевой вид.
  - Рота становись, равняйсь, смирно!
  Подал свою следующую команду старший лейтенант и прошелся вдоль застывшего строя, ведя свой подсчет, беззвучно шевеля при этом губами.
  - Вольно!
  Наконец скомандовал наш ротный, очевидно оставшись удовлетворенным результатами своих подсчетов.
  -Итак, первый этап аттестации успешно прошли тридцать два участника из пятидесяти четырех.
  Доложил он нам результаты своих подсчетов.
  -Как говорится: меньше народу - больше кислороду!
  Зловеще усмехнулся он и пояснил:
  -Всех отставших и сошедших с дистанции подберет на трассе наш ротный "Урал" и отвезет назад в часть, однако для спецназа они все отныне будут считаться трупами- "грузом двести", именно так к ним теперь и следует относиться, потому что все они будут сняты с аттестации и отправлены по своим частям с соответствующими характеристиками и рекомендациями по их дальнейшему служебному использованию!
  После изнуряющего марш - броска, совершенного вместе с нами в одном строю, наш ротный стал более разговорчивым и уже больше не напускал на себя такой сухой и брезгливый вид, какой обычно бывает у солдата, разглядывающего вошь. Возможно, что мы снискали малую толику его уважения тем, что дошли до финиша и не расклеились по дороге, как это сделали те двадцать два бойца нашей сводной роты, сошедшие с дистанции до финиша. Однако, несмотря на успешно пройденный нами первый этап, все равно ни о каком боевом братстве еще не могло быть и речи и старлей - краповик, всем своим видом показывал глубину этой дистанции между нами и им, а мы продолжали стоять в коротком строю на войсковом полигоне, слушая слитные звуки выстрелов, пачками долетавших до нас со стрельбища.
  - Чего мы ждем-то?Ведь подполковник там, на плацу говорил нам, что сразу же после марш - броска начнется следующий этап аттестации - какая-то огненная полоса препятствий?!
  Непонимающе крутил головой наш тяжеловес Федя Гилев, провожая взглядом старшего лейтенанта, мерявшего шагами порядком укороченный после совершенного марш - броска, строй нашей сводной роты.
  - Да, все просто, Федя!
  С серьезным видом, разъяснил ему Акын.
  -Тебе же наш новый ротный сказал, что те кто отстал на марш - броске считаются "грузом двести"?
  - Ну, сказал и чего?!
  Промычал в ответ Гилев, еще не сообразив к чему клонит мой друг.
  - А ничего! Вот сейчас их всех соберут по трассе, привезут сюда и здесь демонстративно расстреляют, понял?!
  - Прямо так и расстреляют?!
  Недоверчиво улыбнулся в ответ Федя Гилев.
  - А ты думал, что - ордена им что ли всем выдадут и талоны на усиленное питание?!
  Хмыкнул Акын, успев незаметно подмигнуть мне, мол не мешай постебаться над доверчивым деревенским увальнем.
  - До тебя разве в штабе нашего полка не довели вводную о том, что мы направляемся в Саров на выполнение служебно - боевой задачи?!
  С самым серьезным выражением лица, принялся "окучивать" Федю Гилева, Акын
  - Довели, ну и что?
  Не понял его Гилев.
  - А то, что любая боевая задача предполагает и боевые потери, понял?
  - Понять-то я понял, но расстреливать их зачем?!
  Продолжал сомневаться в словах моего друга, Федя Гилев.
  - Как это зачем?!
  Искренне удивился его непонятливости Ильяс и пояснил Феде свою мысль:
  - Расчет прямой: во-первых, для того чтобы у остальных не было соблазна вот так вот, как эти каличи сходить с дистанции - дескать больше не могу и отправляйте меня обратно в часть, а во-вторых, как говорит наш новый ротный: "Меньше народу - больше кислороду", а кроме кислорода больше еще и сметаны со сгущенкой в столовой, понял теперь?!
  Гилев ничего не успел ответить моему другу, поскольку на трассе со стороны военного городка показалась колонна машин, в голове которой с трудом пробирался по сугробам штабной УАЗик, а замыкал ее натужно ревевший бортовой "Урал". Одновременно с колонной со стороны стрельбища к нашему строю потянулась короткая цепочка инструкторов изместной роты специального назначения, неся в руках еще не успевшее остыть после стрельбы, оружие.
  - Ну вот, а что я тебе говорил?!
  Обрадовался Акын новому поводу похохмить и поиздеваться над недалеким и доверчивым Федей Гилевым.
  - Вон на этом "Урале" везут наших штрафников, сошедших с дистанции до финиша, а вот она идет их расстрельная команда, состоящая из спецназовцев!
  Мой друг указал Феде на короткую цепочку вооруженных инструкторов спецназа, направляющихся к намсо стороны стрельбища.
  - Эх и повезло же нашему Маге - он сейчас, поди, там в госпитале валяется и сгущенку ложками жрет!
  Глубоко вздохнул Федя Гилев, облизнув свои пересохшие от волнения губы.
  - Ну, так что, Федя, а может быть лучше "лу-на-ти-ки" да "до-ми-ки" петь вслед за телеграфным ключом в роте связи, чем стать "грузом двести" в спецназе, а?!
  Подтолкнул я плечом огромного Гилева, стимулируя того на интесивную умственную деятельность.
  - Может быть и лучше...
  Эхом отозвался на мой вопрос Федя, явно проводя в этот момент полную ревизию всей системы ценностей у себя в мозгах. Между тем, короткая колонна машин выехав на пятачок остановилась, не глуша своих двигателей и из шедшего в голове колонны штабного УАЗика, выпрыгнул уже знакомый нам подполковник в лихо заломленном краповом берете и решительным шагом направился в нашу сторону. При его появлении наш старлей мгновенно приосанился и снова подал нам команду "смирно", после чего вскинув ладонь к своему краповому берету, шагнул к подполковнику с докладом. Выслушав его доклад, подполковник скомандовал нам "вольно" и обратился с речью:
  - Поздравляю вас с прохождением первого этапа аттестации!
  Тепло поздравил он нашу порядком поредевшую роту, внимательно обводя глазами переднюю шеренгу бойцов и всматриваясь в их лица так, словно бы пытался запомнить каждого из стоявших в коротком строю.
  - Ура! Ура-а! Ура-а-а!
  Дружно пролаяла ему в ответ наша поредевшая сводная рота.
  - Сейчас вы все примете участие в прохождении огненно - штурмовой полосы препятствий, которая будет являться вторым обязательным этапом аттестации на оливковый берет спецназа Внутренних Войск. И я, по-прежнему предлагаю всем, кто не уверен в себе или не может продолжать прохождение испытания дальше по каким либо иным причинам - выйти из строя! Вышедших из строя заберет наш дивизионный "Урал" и отвезет обратно в часть, чтобы как раз успеть к завтраку.
  С этими словами подполковник натянул на свое грубое и обветренное лицо, некое подобие улыбки.
  - Ага, и по дороге пустят всех в расход в соседнем лесочке!
  Пробухтел себе под нос Федя Гилев, который кажется поверил россказням Акына о расстреле всех, кто провалил испытание марш - броском. Однако, и на этот раз короткий строй сводной роты даже не покачнулся при заманчивых словах подполковника о прекращении мучений, отдыхе и завтраке. Выждав несколько секунд, подполковник с явным удовольствием вскинул руку к своему берету в воинском приветствии и весело гаркнул:
  - Благодарю за службу, и желаю всем вам успешного прохождения второго этапа аттестации!
  - Служу Отечеству!
  Дружно отозвалась наша сводная рота, выпуская в воздух над заиндевелыми касками, слитный клуб пара.
  - Командуй, ротный.
  В полголоса бросил стрлею подполковник, поворачиваясь и снова забираясь в свой штабной УАЗик.
  - Сводная рота - напрр-а-вуу! Слева по одному в одну колонну, за мной к полосе препятствий, шагом марш!
  Громко подал нам команду старлей и наша сводная рота, состоящая теперь всего лишь из тридцати двух бойцов, вытянувшись длинной, узкой змеей поползла, петляя между высоченными сугробами в тот квадрат огромного заснеженного поля, где располагалась огненно - штурмовая полоса препятствий. Между тем, выстрелы на стрельбище уже смолкли и от установившейся над полем первозданной тишины, у меня начало звенеть в ушах. Но, вместе с тем в воздухе, пропитанном смолистыми ароматами соснового леса, со всех сторон обступившего войсковой полигон, теперь отчетливо ощущался кисловатый запах сгоревшего пороха, который щекотал нам ноздри и волновал кровь, будоража наше воображение.
  Прошагав по узкой и очищенной от снега тропинке, извивавшейся между сугробами с полкилометра, мы вышли на большую квадратную площадку, размером с футбольное поле, которая еще накануне была тщательно очищенна от снега. В начале этого поля стояла недостроенная панельная коробка крупноблочного дома, высотой в два этажа, без бетонных перекрытий верхнего второго этажа, а вместе с нимии напрочь лишенная крыши. Пустые оконные проемы были кое где заколочены досками и затянуты рубероидом. А вместо лестничных маршей внутри здания были видны переброшенные между лестничными клетками длинные доски. Приземистая панельная коробка недостроенного здания была обращена к нам фасадом с единственным подъездом, зиявшим чернотой, словно вход в пещеру, а из пустых оконных проемов самого верхнего - второго этажа здания, под улом в сорок пять градусов к земле, были натянуты три стальных и судя по их цвету - ужасно ржавых троса.
  Сразу же за этой недостроенной панельной коробкой без окон и крыши, начиналась путаница окопов, связанных между собой ходами сообщения, а за ними - возвышавшихся метра на четыре над землей деревянных, дощатых щитов и лабиринтов из гнутых стальных труб. А еще метрах в пятнадцати, перед единственным входом в это недостроенное здание, между двух столбов были натянуты три ряда колючей проволоки, переплетенных между собой вертикальными нитями такой же точно "колючки". Верхний ряд колючей проволоки был натянут на уровне моей груди, а нижний отстоял от земли так что под него невозможно было просунуть даже голову.
   И на всем протяжении этой огненно - штурмовой полосы стояла редкая цепь крепких парней в краповых беретах. Их было всего человек шесть и у всех у них в руках были ручные пулеметы типа "Печенег" с громоздкими зелеными коробками снаряженных магазинов, привешанных снизу. Остальные инструкторы - спецназовцы, человек двеннадцать, в беретах цвета спелой ягоды оливкового дерева, все с автоматами АКМ калибром 7,62 милимметра в руках, смешавшись с нами, спокойно курили, ожидая команды к началу второго этапа испытаний. А мы все, разбившись на небольшие группы по пять - шесть человек в каждой, в полголоса говорили между собой, пытаясь впитать в себя как можно больше информации, относящейся к предстоящему испытанию. В каждой такой группе были ребята из числа "спецов", уже имевших опыт прохождения этой огненно - штурмовой полосы препятствий, и сейчас говорили, в основном - они, а остальные испытуемые - напряженно их слушали, пытаясь не пропустить ни единого слова, которое могло бы помочь им на рубеже.
  Так вышло что наша троица стояла несколько поодаль от остальных групп претендентов и опытного инструктора из числа местных спецназовцев на нас не хватило. Заметив это, к нам подошел сам старлей - командир нашей сводной роты, и я только сейчас обратил внимание на то, что он по своему внешнему виду был, пожалуй, моим ровесником. Наш ротный, обращаясь к нам, начал без всяких предисловий:
  - Вон видите, парни, этот забор из колючей проволоки?
  С этими словами, офицер энергичным жестом ткнул пальцем в сторону недостроенной кирпичной коробки перед единственным входом в которую и стояло это нелепое и пугающее своим внешним видом сооружение, и продолжил свой инструктаж:
  -Прямо перед ним будет стоять один из наших инструкторов и страховать вас, помогая через него перепрыгнуть. Прыгать через этот забор нужно с хорошего разбега - рыбкой, при этом оттолкнувшись от земли что есть силы, иначе не перелетите через проволоку и оставите болтаться на этой "колючке" ваши оторванные яйца!Прыгая - не бойтесь не рассчитать, в случае чего - инструктор вас подбросит и направит через колючку на ту сторону. Но, перед забором другой инструктор обязательно огреет вас дрыном по башке и сделает это, уж поверьте - на совесть, поэтому каску с головы снимать - не рекомендую!
  - А зачем по башке дрыном-то бить, товарищ старший лейтенант?
  Не понял нашего ротного Федя Гилев.
  - При ударе, создается имитация легкой контузии, как от удара взрывной волны.
  С удовольствием пояснил ему наш ротный.
  -А делается это для того, чтобы в боевой обстановке при близком взрыве рядом с вами, скажем - мины, ручной гранаты или иного боеприпаса, вы бы не впали в ступор и не залегли, а продолжили выполнять боевую задачу, ясно?!
  - Так точно!
  За нас троих ответил Федя Гилев.
  - Так вот,
  Между тем продолжал свой инструктаж, старлей:
  - Перепрыгиваете через забор из колючей проволоки и входите в подъезд недостроенного дома, при этом все делаете бегом, потому что время на прохождение огненно - штурмовой полосы строго ограниченно. И внимательно глядя себе под ноги, по доскам, переброшенным вместо лестничных маршей, поднимаетесь на последний этаж дома и из оконного проема второго этажа, по одному из натянутых троссов, спускаетесь вниз. Не бойтесь, эти доски хоть и прогибаются, но всех обычно выдерживают, даже таких бегемотов, как ты!
  С этими словами наш ротный, усмехнувшись, похлопал огромного Федю Гилева по плечу.
  - Только лезть на эти стропила вдвоем или даже втроем - я вам настоятельно не советую, ведь если они все же под вами подломятся, то падать вам придеться очень глубоко - до самого подвала! И хоть полы в этом подвале и засыпаны керамзитом, все равно навернувшись туда с высоты второго этажа, вы рискуете основательно поломаться!
  Предостерег нас ротный и замолчал в ожидании неизбежных вопросов.
  - А как по троссу правильно спускаться, товарищ старший лейтенант?
  Тут же спросил у старлея мой друг Акын.
  - Да как хотите - хоть на заднице по нему съезжайте!
  Хмыкнул ему в ответ старлей и подумав, добавил:
  - Но, я вам советую перехлеснуть тросс ремнем - вам при этом будет удобно потому что вы все без оружия и можете держаться за ремень двумя руками. Вот наши, к примеру, при спуске по троссу, в одной руке держат автомат, изготовленный к стрельбе. После спуска, идите парами, потому что на щит в одиночку - просто не залезть. В процессе прохождения полосы, наши инструкторы будут создавать вам дополнительные помехи: например, стрелять у вас над головой, или бросать взрыв - пакеты и дымовые шашки с "черемухой" вам под ноги, в этом случае, надевайте противогазы сами, без всякой команды! Но, я думаю, что на "чужих" они тратить взрыв - пакеты и газовые шашки не станут, для нас сегодня главное - это своих новичков из нашего отряда на огненно - штурмовой полосе "обкатать" и посмотреть: кто из них и на что способен.
  - А разве у вас не все имеют право носить береты?
  Искренне удивился я подобному замечанию.
  - Конечно же нет, далеко не все из наших бойцов - настоящие, аттестованные "спецы".
  Пояснил мне старший лейтенант.
  - И вот, как раз сегодня вместе с вами, двеннадцать наших новичков сдают на право ношения оливковых беретов и нашивок спецназа. Вот приглядитесь к ним,
  Старший лейтенант указал нам глазами на толпу стоявших бойцов в оливковых беретах и объяснил не известную нам до той поры тонкость:
  - У аттестованных "спецов" берет заломлен на левую сторону, а у тех, кто еще на него не сдал - на правую.
  Мы внимательно пригляделись к ним и действительно увидели, что только на каждом пятом бойце спецназа оливковый берет был с кокардой, и сидел при этом так же, как и на старшем лейтенанте - с лихим заломом на левую бровь.
  - Ну все, вводный инструтаж закончен, желаю вам всем удачи на огненно - штурмовой полосе, поэты!
  Усмехнулся нам старший лейтенант и повернувшись, пошел в сторону забора из колючей проволоки, через который уже перелетали в прыжке первые участники второго этапа аттестации, а мы, заняв место в коротком строю, замершим перед началом огненно - штурмовой полосы, изо - всех сил тянули свои шеи, чтобы разглядеть, что происходит там, у самого первого из препятствий. А происходило там буквально следующее: невысокий и плотно сбитый прапорщик в краповом берете, в котором я тут же узнал того самого начальника караула, что встречал нас на КПП у въезда в Саров вчера вечером, стоял широко расставив ноги в высоких шнурованных берцах с занесенным над его правым плечом увесистым деревянным брусом, при этом зачем-то обмотанным подожженой паклей, пропитанной котельным мазутом. Брус был толщиной в руку взрослого мужчины и весил никак не меньше полупуда и прапорщик, ухая словно заправский молотобоец, с равномерными промежутками времени, обрушивал его на каску очередному участнику этого "забега".
  - Вот тебе и I"ll be back!
  В полголоса поделился со мной своими впечатлениями мой друг Ильяс, который тоже узнал этого прапорщика.
  Иногда деревянный брус в руках у прапорщика разлетался в щепки от удара о чью-нибудь каску, и тогда испытание на время останавливали. До тех пор, пока прапорщик, не взяв в руки следующий брус и окунув его в бочку с горящим мазутом, снова не занимал позицию у забора из колючей проволоки. И тогда очередной "бегун", получив от удара по голове "легкую контузию", с разбега прыгал через натянутую на уровне его груди нить колючей проволоки, а перелетев через нее, кувыркался через голову в снег на другой стороне забора, страхуемый там вторым инструктором, который рывком ставил его на ноги. И через секунду испытуемый боец уже скрывался в черной дыре подъезда недостроенного дома, откуда время от времени глухо ухали взрыв - пакеты и трещали короткие автоматные очереди.
  - Ну что, Джинн, если ты не против, то я пойду первым, а ты - за мной?
  Акын, вопросительно взглянув на меня, поглубже нахлобучил каску на голову и затянул ее ремень под своим подбородком.
  - Давай, Акын - с Богом!
  Согласился я, хлопнув друга по плечу, словно благославляя того на ратный подвиг.Обернувшись налево, я глянул на Федю Гилева, переминавшегося с ноги на ногу так, будто он стоял в очереди в туалет по малой нужде. При этом, наш супертяжеловес стал своим цветом кожи походить на спелый мухомор: все его лицо покрылось красными и белыми пятнами, а вшироко распахнутых глазах суматошился животный страх. И я, толкнув его в плечо подмигнул:
  - Слушай, Федя, а может ну его в пень - этот оливковый берет, а?! Может быть все-таки лучше до самого конца службы слушать "лу-на-ти-ки", да "до-ми-ки" и пусть себе "пи-ла-по-ет"?
  Гилев, словно придя в себя после моих слов, упрямо тряхнул головой в ответ:
  - Ну их в задницу, эти твои "лу-на-ти-ки", да "до-ми-ки", я лучше до конца службы через вот эти домики бегать буду!
  Федя указал мне глазами на черный провал подъезда недостроенного дома, расположенный в тридцати метрах от нас.
  - Ну да, и через полтора года станешь законченным "лу-на-ти-ком" от постоянной имитации этих "легких контузий"!
  Я скорчил дурацкую рожу и произнес напевку группы той буквы, прием которойна слух Феде Гилеву никак не давался в учебке, и из-за которой он не раз уже драил после отбоя ротный сортир. Эта группа имела напевку "пи-ла-по-ет" и обозначала букву "П" на регистре приемо - передающего аппарата Р - 010.
  - Иди ты в ж...пу, Джинн!
  Беззлобно огрызнулся Федя Гилев, так же, как и я, впившись глазами в спину Акына, уже бежавшего навстречу прапорщику, с занесенным над головой для удара, горящим брусом. Миг, и этот брус с глухим стуком всей своей тяжестью обрушился Ильясу на каску и Акын, не останавливаясь, а только встряхнув на бегу головой после этого удара, легко и красиво перелетел через верхний ряд колючей проволоки. Кувыркнувшись в снегу через голову и упруго вскочив на ноги, не пребегая к помощи страхующего его инструктора, мой друг уже в следующее мгновение исчез в черном зеве подъезда недостроенного дома. Я похлопал огромного Федю Гилева по плечу, сопроводив его шутливой напутственной речью:
  - Давай, Федя - покажи им как наша "пи-ла-по-ет", и пусть они знают, что нашим "лу-на-ти-кам" нипочем их "до-ми-ки"!
  - Ну, держись тогда, "Га-га-рин"!
  Выдохнул в ответ мне Федя Гилев и с места рванул навстречу прапорщику с занесенным для удара брусом. Наш супертяжелеовес медленно, словно груженный горной породой железнодорожный состав начал разгоняться, набрав максимальную скорость только перед самым препятствием, и там он неожиданно споткнулся. От этого толчка каска с незатянутым подбородочным ремнем, слетела с его головы, однако Федя Гилев, выпрямившись понесся дальше, словно раненный лось, даже не заметив этой потери.
  - Гила-а-а, стой - каску потерял!
  Изо всей силы своих легких крикнул я ему вдогонку, но Федя не услышал меня и не сбавил шаг, продолжая нестись навстречу прапорщику с занесенным над головой тяжеленным брусом.Редкий строй бойцов нашей сводной роты вокруг меня, зашумел и заволновался, а справа и слева от меня, немедленно раздались тревожные выкрики:
  - Назад, боец - вернись за каской!
  - Стой, придурок - зашибет же насмерть!
  Тяжелый деревянный брус, обмотанный горящей и пропитанной мазутом паклей, взлетел над головой у Гилева и вычертив в воздухе короткую, огненно - рыжую дугу четко опустился. Шапка Феди, отлетев в сторону, упала в снег, а сам Гилев, сделав по инерции еще несколько шагов, тяжело завалился прямо на забор, повиснув на натянутых нитях колючей проволоки. К нему тут же подскочили два санинструктора из санитарного УАЗика - "буханки", стоявшего неподалеку и подхватив слабо контуженного и потряхивающего головой Гилева под руки, сняли его с проволоки и поволокли к машине. При этом обильно льющаяся из раны на его рассеченном лбу кровь, оставляла за ними на крапленном снегу петляющую красную дорожку.
  Поправив на голове каску и потуже затянув у себя под подбородком узкий ремень, я, почувствовав легкий толчок в спину, сорвался с места. Я бежал к забору из колючей проволоки, стараясь не смотреть на прапорщика в кроваво - красном берете, который ждал меня, словно палач - широко расставив ноги, обутые в седые от выступившей соли берцы и занеся над головой для удара, пылающий факелом тяжелый брус. Бежал, напружинясь, подобравшись и напрягши все мышцы, готовясь получить удар по голове и при этом не упасть. Однако, несмотря на то что я ждал и готовился его принять, этот удар все равно обрушился мне на голову совершенно неожиданно и перед глазами у меня вдруг полыхнула красная вспышка, а под моей черепной коробкой с легким запозданием, словно набат, прогудела металлическим эхомнадетая на голову каска.
  Мои ноги слегка подкосились, однако, взяв себя в руки усилием воли, я заставил свое тело не упасть и не свернуть в сторону, а еще через пару - тройку шагов я уже окончательно пришел в норму. Впереди, прямо передо мной, злобно блеснула стальная нить колючей проволоки, натянутой у меня на уровне груди, но для меня, с моими пятью годами занятий корейским Таэквон-до за плечами, подобные прыжки были совершенно не в диковинку, ибо я давно уяснил для себя, что тут главное - это взять хороший разбег и не испугаться в самый последний момент, замедлив бег прямо перед препятствием. Иначе, так и останешься висеть на колючей проволоке, и даже страхующий тебя инструктор, не сможет перебросить твою беспомощную и наколотую на стальные шипы тушку, на ту сторону забора!
  Я на бегу, отстегнув от своего ремня саперную лопатку, чтобы она не дай Бог не зацепиласьчеренком за проволоку и сделав три крайних, самых широких шага изо - всех сил оттолкнувшись от земли, взлетел над натянутым передо мной верхним рядом "колючки", мягко приземлившись в снег на другой стороне забора, и кувыркнувшись через голову, я не теряя инерции тела, мгновенно вскочил на ноги и бросился к зияющему чернотой входу в недостроенный дом, так жена бегу, пристегивая обратно к ремню свою малую саперную лопатку.
  Прямо у входа в подъезд недостроенной панельной коробки, зияла огромная дыра - это отсутствовала плита перекрытия цокольного этажа. А метрах в трех внизу, как и обещал инструктировавший нас ротный, виднелся бетонный пол, засыпанный слоем керамзита, а кроме него еще и кучей разнообразного строительного мусора, который никто и никогда отсюда не убирал и свалиться в него, даже с высоты первого этажа - было чревато серьезными ушибами. А уж если навернуться в подвал с самого верхнего этажа этой недостроенной панельной коробки, то и вовсе можно заработать инвалидность!
  Через провал в полу цокольного этажа была переброшенна одиночная узкая доска, опасно прогнувшаяся под моим весом, едва только я ступил на нее. И я замер на ней, пытаясь поймать равновесие, а заодно и дать своим глазам привыкнуть к полумраку недостроенной панельной коробки, после резкого перехода с дневного света и ослепительно белого снега. Дневной свет скудными ручейками вливался внутрь этого убогого строения через оконные проемы и частично перекрытую плитами крышу, а кроме того багровые всполохи света гуляли по нештукатуренным бетонным стенам вместе с дымом и вонью распространяясь от горевших на каждом этаже здания, бочек с мазутом.
  Едва только я начал движения по опасно прогнувшейся подо мной доске, как в полумраке коридора метнулась чья-то стремительная тень и на той стороне этого импровизированного моста, сейчас же что-то лопнуло с оглушительным грохотом и ослепительной вспышкой. От неожиданности я едва не свалился с этой узкой доски в подвал и в ушах у меня тут же отчаянно зазвенело, а перед глазами, только успевшими привыкнуть к полумраку, снова замелькали цветные пятна. Заметив висящее в полуметре над бетонным полом этажного перекрытия небольшое облачко сизого дыма, источавшего едкую пироксилитовую вонь, ямгновенно догадался, что этот взрыв был проделкойинструктора - спецназовца, который швырнул на пол прямо передо мной свето - шумовую гранату. Быстро перебравшись по прогибающейся и отчаянно трещащей подо мной доске через провал в полу, образованный отсутствующей плитой перекрытия, на другую сторону и дико радуясь в душе тому, что в меня швырнули свето - шумовой гранатой, а не дымовой шашкой со слезоточивой "черемухой", я ступил на наклонный дощатый трап, сбитый из двух досок с прибитыми к ним вкривь и вкось поперечными планками. Эти грубо сколоченные длинные доски, заменяли собой отсутствующий лестничный марш, ведущий на второй этаж. Однако, как только я начал свое неспешное восхождение по этим скрипучим неструганным доскам, как мне по ушам хлестнула резкая команда инструктора, притаившегося где-то среди строительного мусора:
  - Бегом, бегом, твою мать! Что ты ползешь, как мышь по минному полю, в норматив так не уложишься!
  Заставляя меня укорить свое карабкание вверх, по отчаянно прогибающимся подо мной доскам, которые заменяли нормальные лестничные марши, ведущие на второй этаж. И что самое страшное - такие же, как и внизу - одиночные узкие доски была переброшены между бетонными балками самого верхнего - второго этажа, вместо отсутствующих здесь напрочь плит потолочных перекрытий. Как раз по ним мне и предстояло пройти целых шесть метров до одного из пустых оконных проемов из которого был натянут под углом в сорок пять градусов к земле, ржавый стальной трос. Впрочем, напольных перекрытий в виде уложенных бетонных плит на первом этажепрямо подо мной - тоже не существовало, и под опасно прогнувшейся подо мной узкой доской, меня уже гостеприимно поджидала шестиметровая пропасть со слежавшимся на дне подвала керамзитом и разнообразным строительным мусором.
  Стараясь не смотреть вниз, но вто же время изо всех сил подгоняя себя, я мелкими и осторожными шагами ступал по игравшей и прогибавшейся подо мной доске, молясь всем богам, каких только знал, чтобы она меня выдержала. Мне оставалось сделать еще шагов пять до заветного оконного проема с натянутым из него ржавым стальным тросом, который сейчас мне казался самой незыблемой твердыней на всем земном шаре, как вдруг откуда-то снизу, прямо в низкое, серое небо видневшееся сквозь отсутствующую крышу у меня над головой, ударила длинная очередь из ручного пулемета, промелькнувшая перед моими глазами шипящим огненным пунктиром трассирующих пуль. Я замер на месте, отчаянно балансируя на узкой доске и пытаясь поймать потерянное от страха и неожиданности, равновесие и животный ужас когтистой лапой мгновенно сжал мои внутренности, заставляя то и дело бросать взгляды в страшную пропасть у меня под ногами. А снизу, вдогонку пулеметной очереди послышался еще и раскатистый хохот инструктора и тут меня неожиданно прорвало:
  - Ах ты ж, в раз-три-Господа-Бога-душу-дурака-мать, стрелок херов!
  Зло выкрикнул я вниз - туда, откуда только что прогрохотал длинной очередью ручной пулемет.
  - Молодец, боец - красиво загнул, этажей в пять - не меньше, при чем три из них, пожалуй - даже лишними будут!
  Восхитился снизу невидимый инструктор - спецназовец, и мой страх от этого, как-то сразу сжавшись в крохотный ледяной комок, скатился в самый низ живота, перестав терзать спазмами мой желудок. И я, больше уже не обращая внимания на скрипящую и прогибающуюся подо мной доску, почти бегом добежал до пустого оконного проема и запрыгнул на высокий бетонный подоконник. Перекинув через стальной трос, с выдавленной из него старой смазкой, снятый с себя ремень и ухватившись покрепче за оба его конца, я соскользнул с подоконника вниз, навстречу покачивающейся из стороны в сторону белой плоскости заснеженного поля...
  ***
  - Слушайте меня, ребятки - тут вот какой говенный для нас расклад получается: наш супертяжеловес Федор Гилев, заявленный в весе свыше девяноста пяти килограммов - выбыл из строя при прохождении огненно - штурмовой полосы.
  Капитан Кондратьев, отведя нас с Ильясом в самый дальний угол борцовского зала и доверительно глядя в глаза, положил нам обоим руки на плечи.
  -А по правилам соревнований, при отсутствии хотя бы одного участника в тяжелой или супертяжелой весовой категории, вся команда к поединкам не допускается. А вы у меня оба - в среднем весе!
  Тяжело вздохнул наш Батяня - Кондрат, констатируя этот прискорбный факт.
  - Вот и получается, что кто-то из вас двоих, ребятки - должен заявиться как тяжеловес, иначе первые два этапа аттестации будут пройдены вами зря, поскольку к поединкам никого из вас все равно не допустят и беретов вам всем - не видать.
  Грустно закончил капитан Кондратьев, пытливо заглядывая нам с Акыном в глаза. Ильяс, искоса глянув на меня, поднял глаза на Кондратьева:
  - Я буду выступать в тяжелой весовой категории!
  Решительно заявил Батяне - Кондрату, мой друг.
  - Да ты сдурел что ли, Акын?!
  Я аж задохнулся от возмущения и отдышавшись, напустился на Акына с возмущенной тиррадой:
  -Ты же килограммов восемь, а то и на все десять легче меня, апри этом хочешь залезть в тяжелую весовую категорию, где все твои противники будут весить на двадцать, а то и все тридцать килограммов больше тебя?! Да тебя в первом же бою - искалечат!
  - Ну и что же нам теперь делать - ехать домой не солоно - хлебавши?! А в полку по возвращении мы что всем своим скажем - что испугались по роже от спецов получить?!
  Вполне резонно возмутился мой друг, при этом капитан Кондратьев, не вмешиваясь в нашу перепалку, с интересом наблюдал за нами со стороны.
  - Ша, Акын - отставить это героическое кидание под танк, я заявляюсь в тяжелой весовой категории - и точка, между мной и моими соперниками, хотя бы разница в весе не такая значительная, как у тебя будет, глядишь - на смерть не убьют!
  Тихо, но вместе с тем - твердо сказал я своему другу, искоса глянув при этом на капитана Кондратьева.
  - Ну, и как же ты заявишься в тяжелой весовой категории, если ты сейчас и восьмидесяти пяти килограммов, и то - не весишь?!
  Ехидно усмехнулся Акын в ответ на мое предложение, даже и не думая отступать от своей идеи самопожертвования во имя общей благой цели.
  - А ты как собирался заявиться, если сам весишь всего лишь семьдесят пять кило?
  Огрызнулсяя на это замечание своего друга.
  - А вот это как раз не проблемма, ребятки!
  Неожиданно вмешался в разговор капитан Кондратьев и пояснил нам:
  -Каждого индивидуально до килограмма, взвешивать никто не будет, а просто выставят на весах девяносто пять кило и все, кто весит меньше - могут смело записываться в тяжелую весовую категорию, ну, а кто больше, те уже будут выступать в супертяжелой - вот вам и все взвешивание! Да, вы особо не бздите, ребятки, я же вас на совесть натаскал по рукопашному бою, так что считайте, что береты - у вас уже в кармане, а вернее на ваших лысых башках!
  Довольно улыбнулся Батяня - Кондрат, и я процитировал по памяти отрывок из юморного стихотворения, похлопавпри этом Акына по плечу:
  И сказал он: Я не гордый,
  Не такой я человек.
  Так скажу: зачем мне орден?
  Все равно I will be back.
  - Ну, тогда - пошли взвешиваться, Терминатор!
  Усмехнулся в ответ мне мой друг и направился в сторону длинной очереди, стоявшей к медицинским напольным весам, на ходу стягивая с себя через голову китель.
  - Следующий!
  Скомандовал, глядя меня капитан медицинской службы и я встал босыми ногами на холодную, стальную площадку медицинских напольных весов, планка которых с гирями - противовесами, установленными на цифрах 90 и 5, упорно смотрела вверх, никак не желая уравновешиваться.
  - В весе!
  Вынес, наконец свой краткий вердикт капитан - медик и тут же снова скомандовал зычным голосом:
  - Следующий!
  Я слез с весов, на которые тут же шагнул высокий и мускулистый парень в одних трусах - мой вероятный будущий противник и капитан Кондратьев тут же по - отечески принял меня в свои объятия:
  - Ай спасибо, ай молодец - выручил команду! Теперь еще на ринге не подкачайте и в полк вернетесь - настоящими героями, обещаю вас лично сгущенкой целую неделю откармливать!
  Улыбнулся нам с Акыном Батяня - Кондрат и тут же посерьезнев, добавил:
  -Только смотрите там - не увлекайтесь на ринге особо, а то ведь на марш - броске и при прохождении огненно - штурмовой полосы, выбыл весь приехавший сюда балласт, но зато те, кто остался - драться будут крепко, так и знайте! Практически все оставшиеся в строю кандидаты на оливковые береты - бойцы из "номерных" отрядов специального назначения, а из обычных, линейных частей - всего человек пять, не больше, да и те - все больше заявлены в легких весовых категориях. А потому готовьтесь: "спецы" будут бодаться до конца, ведь им здесь терять нечего, кроме своих беретов и они предпочтут лучше голову себе дать оторвать, нежели берета лишиться! Но, вот если вас, ребятки, покалечат - тогда с меня самого папа по возвращении в полк голову снимет! Поэтому, если почувствуете, что все - край, не стесняясь падайте на пол, а я тут же выброшу на ринг полотенце и остановлю бой, ведь я как ваш официальный тренер - имею на это право.
  Вся наша команда теперь состояла только из меня с моим другом Акыном, и мы слушали напутствие Батяни - Кондрата в одном из малых залов нового спорткомплекса Саровской дивизии Внутренних Войск, сданного в эксплуатацию только лишь накануне проведения этих соревнований и принимающего в своих свежих стенах первое официальное мероприятие подобного рода.
  -А я не для того сюда ехал и чуть не замерз на смерть по дороге, чтобы теперь падать и сдаваться, поэтому не надо мне на ринг никакого полотенца выбрасывать - я буду драться до конца!
  Мой друг Ильяс, стоя в одних кальсонах после взвешивания, гордо выпрямился и глянул на капитана Кондратьева так, как, наверное, смотрел на фельдмаршала Кутузова генерал Багратион на знаменитом совете в Филях, перед Бородинским сражением.
  - Ладно, коршун ты плюшевый - драться он до конца будет!
  Беззлобно проворчал ему в ответ Батяня - Кондрат и добавил:
  - Одевай штаны, давай, и шагом марш отсюда в большой зал - там, кажется уже отборочные поединки первого круга начались.
  Мы с Акыном в темпе нацепив на себя свою форму, вместе с остальными запоздавшими участниками турнира, бросились в большой зал, который имел размеры приблизительно пятьдесят на двадцать пять метров, причем половину этой полезной площади занимали зрительские ряды, составленные из специально принесенных сюда откидных креселс дерматиновой обивкой. Вторая половина зала была отведена под, собственно - турнирное татами, выложенное из синтетических матов, часть из которых имела обшивку красного цвета. Из этих красных матов был выложен квадрат внешней границы татами. Вдоль наружной стены зала с огромными витражными окнами, стоял ряд судейских столов, за которыми в офисных креслах, принесенных сюда очевидно из штаба дивизии, восседала судейская комиссия, преимущественно состоящая из офицеров.
  Зато в зрительном зале, что называется яблоку негде было упасть и кроме того, там по меткому выражению батального поэта - классика "смешались в кучу кони, люди", а точнее - непосредственные участники соревнований из разных частей, вместе со своими тренерскими штабами, смешались с пущенными сюда зрителями и болельщиками. Однако, характерной особенностью этого вавилонского столпотворения было то, что все лица кавказской национальности - будь то дагестанцы, ингуши или чеченцы, мгновенно скучковались в одном углу зрительного этого зала, наплевав на свою принадлежность к разным воинским частям и теперь наполняли занятую ими часть зала своей гортанной речью и непрерывным вызывающим гоготом.
  Между тем всё в зале шло своим чередом и из больших деревянных колонок, установленных подле судейской трибуны грянул Государственный Гимн, знаменуя собой открытие турнира. При этом, вся судейская комиссия, состоящая в основном из офицеров Саровской дивизии Внутренних Войск, дружно поднялась из-за своего длинного ряда столов, а противоположная от них стена, мгновенно расцветилась вспышками фотокамер приглашенных сюда фотографов и репортеров из местных газет. И всего через одну короткую секунду, весь зал уже густо сверкал бликами вспышек, отраженных от многочисленных больших и малых звезд на офицерских погонах, походя на заправскую сельскую дискотеку! Едва только прозвучали первые ноты гимна, как вся часть зрительного зала, занятого нашим братом - славянином, тут же поднялась на ноги вслед за офицерами из судейской комиссии и замерла по стойке смирно, зато лица кавказской национальности, оккупировавшие добрую половину зала не просто не потрудились засвидетельствовать свое почтение Государственному Гимну Российской Федерации, вставанием со своих мест, но даже и не прекратили горланить на своих многочисленных горских наречиях!
  Скосив в сторону глаза, я отчетливо заметил, как у нашего Батяни - Кондрата, наблюдавшего за всем этим безобразием, заходили желваки на скулах, аего могучие волосатые руки сами - собой сжались в каменные кулаки до белизны костяшек. При этом, приблизительно похожие выражения застыли на большинстве славянских лиц, наблюдавших это непотребство со стороны кавказцев и вероятно, что в душах у них творилось тоже самое, что и в обожженной первой чеченской войной душе капитана Кондратьева.
  Дослушав Государственный Гимн до конца и обойдясь без вступительных и приветственных речей, судейская комиссия вновь расселась по своим местам и сразу же вызвала на ковер первую пару бойцов и мне, признаться, очень импонировал этот деловой подход избавлявший всех от необходимости отбивать себе ладони в бурных аплодисментах цветистым, патриотическим речам и золотым погонам, их произносившим!
  Наш Батяня - Кондрат сбегал к судейским трибунам и через несколько минут принес нам с Акыном первые известия о состоявшейся там жеребьевке, согласно которой мне, в своем первом бою отборочного круга, предстояло драться с пермяком из номерного отряда спецназа. Причем капитан Кондратьев успел выяснить у судей, что этот парень не срочник, как я, аконтрактник и имеет степень мастера спорта по боксу в тяжелом весе, но зато тут же и подсластил мне эту пилюлю тем, что в тяжелой весовой категории никаких квалификационных боев не будет, ввиду малочисленности заявленных в ней участников и первые же поединки будут сразу - четверть финальными. Поэтому моя задача заключается в том, чтобы не выиграть свой первый бой, а хотя бы просто удержаться на ногах до финального гонга, в этом случае я автоматически пройду аттестацию на оливковый берет!
  А вот с моим другом Акыном все было несколько сложнее, ввиду полной укомплектованности участниками его весовой категории. А поэтому для того чтобы добраться до заветного четверть финального боя ему нужно было непременно победить в квалификационном поединке. По жеребьевке моему другу достался противник из Казани, такой же претендент на берет, как и сам Ильяс, с одной только разницей, заключающейся в том, что если берет не получит Акын, то он спокойно вернется в наш особый учебный полк и продолжит службу в нем, все равно получив лычки младшего сержанта и став командиром отделения учебного взвода нового курсантского набора. А вот если на этой аттестации провалится этот казанский парнишка - срочник, то из подразделения специального назначения его переведут в какую нибудь линейную часть Внутренних Войск и о спецназе на все два года своей срочной службы, ему предстоит забыть!
  Однако, получив от Батяни - Кондратапорцию довольно тревожной для нас информации, ни я ни мой друг никакого беспокойства не испытали, очевидно перейдя уже ту черту, за которой перестают волноваться заранее зная, что когда придет их черед - они выложатся по полной, а что будет дальше - будет решать госпожа Удача! Равнодушно выслушав капитана и поблагодарив его за добытые им разведданные, мы с Акыномцеликом отдались зрелищу, разворачивающемуся сейчас на борцовском ковре, в самом центре зала, где уже прошли первые квалификационные поединки у легковесов - "мухачей", а вслед за ними, отстрелялись и обе средниевесовые категории. Вот - вот должны были начаться бои в весовой категории Ильяса - до восьмидесяти одного килограмма. Однако, за всеми увиденными мною поединками я проследил одну четкую и нерушимую тенденцию, которая заключалась в том, что как только противников вызывали из "черной" - кавказской,и "белой" - славянской половин зала, то бой мгновенно получался настолько перенасыщен эмоциями зрителей и болельщиков, что при каждом удачном или наоборот - ошибочном ударе или броске своего бойца, та или иная половина зала немедленно взрывалась неистовым ревом и свистом.
  При этом кавказцы встречали своих победителей - как настоящих героев, за побежденных же немедленно и громогласно клялись жестоко отомстить, бросая в славянскую половину зрительного зала, вызывающие, а порой даже и откровенно оскорбительные реплики. Их успокаивали и урезонивали офицеры с судейской трибуны, но страсти, тем не менее, только накалялись все сильнее и сильнее с каждым новым поединком и когда после очередного боя, одного из дагестанцев уволокли с ринга откачивать в один из малых залов в глубоком нокауте, сразу несколько болельщиков из черной и белой половин зрительного зала, с матюгами сошлись в рукопашную! В зале немедленно появились краповые береты из местной роты спецназа, вооруженные резиновыми палками "демократизаторами" в руках и порядок в зрительном зале был восстановлен ценой нескольких сломанных ребер и челюстей особо ретивых болельщиков.
  Мой друг Акын, уже стоя в перчатках на самом краю борцовского ковра, слегка пританцовывал на одном месте грея мышцы перед боем, а в противоположном углу, выложенного красными матами квадрата, крутил короткой бычьей шеей и тер свои уши его противник - казанец.
  - Ну, удачного тебе боя, братишка!
  Напутствовал я своего друга, слегка приобняв его за плечи и кивнув ему на его противника:
  -Покажи ему, что мы не зря с тобой все прошедшее лето загорали с Батяней - Кондратом на той лесной полянке!
  И Ильяс, слегка боднув меня головой в ответ и поправив капу во рту, спокойно шагнул в центр красного квадрата...
  ...мой друг победил казанца в этом квалификационном поединке, причем проделал он это настолько легко, красиво и непринужденно, будто всю свою сознательную жизнь выступал на профессиональном ринге! Его противник - крепкий, рыжий татарин с могучей бычьей шеей, практически без всякого перехода от самых ушей перерастающую в покатые, широкие плечи, был явным борцом и с первых же секунд боя попытался взять Акына в захват поперек пояса. Он уже почти свел пальцы в замок у Акына за спиной, как вдруг нарвался на короткий и страшный, словно кинжалом - удар локтем в челюсть отчего татарин, будто совершая намаз, упал на колени и ткнулся головой в пол у ног моего друга, даже и не подумав подняться при счете десять, произнесенным над ним реффери! В таком полусогнутом виде, казанца и уволокли приходить в себя в один из малых залов, а реффери под бурные аплодисменты поднял вверх руку моего друга Акына, оставшегося на ринге в гордом одиночестве, в знак его полной и безоговорочной победы в этом поединке.
  - Ты чего, совсем оглох что ли, Глазков?!
  Прошипел, склонившись надо мной капитан Кондратьев.
  - Одевай быстрее перчатки и на ринг, твой выход уже давно объявили!
  С этими словами, мне на колени шлепнулись шлем и пара новеньких боксерских перчаток.Мой противник, переминаясь с ноги на ногу, уже во всю пританцовывал на борцовском ковре в самом дальнем углу красного квадрата, поджидая меня и я, застегивая на ходу липучки на запястьях своих перчаток и поправляя шлем на голове, вышел на борцовский ковер и встал напротив своего противника, в самом центре красного квадрата и пока реффери зачитывал по бумажке наши фамилии и номера наших воинских частей, я наконец смог как следует разглядеть своего противника. Он был как минимум на полголовы выше меня и настолько плотно и ладно сложен, что несмотря на то, что под кожей его рук, плеч и груди не перекатывались бугры перекачанных стероидами гипертрофированных мышц, в них чувствовалась недюжинная силища! В треугольнике его закрытого шлема виднелся приплюснутый и широкий, будто размазанный по лицу нос и мясистые надбровные дуги, короткими козырьками нависающие над маленькими, быстрыми глазами, говорящие о принадлежности моего соперника к профессиональному боксу.
  Впрочем, гадать мне долго не пришлось, потому что рефери как раз в этот момент объявил, что мой соперник в первом бою - мастер спорта по боксу, тем самым подтвердив информацию Батяни - Кондрата о нем. Учитывая длину его рук и ударную массу, для меня открывалась единственная возможность устоять в этой схватке: непрерывно маневрировать, сбивая его дыхание ударами ног по корпусу, при этом работать по своему сопернику ногами мне непременно следовало с самой дальней - предельной для меня дистанции, не подпуская его на длину руки. Именно такого сценария я и стал придерживаться, и как только прозвучал гонг, призывающий к началу боя, и мы коснулись друг друга перчатками, обозначив тем самым спортивное приветствие, я мгновенно разорвал дистанцию и принялся кружить вокруг своего соперника, все время пытаясь зайти ему за левое плечо для того, чтобы, развернув его к себе левым боком, нейтрализовать его правую - ударную руку.
  У него была классическая, боксерская стойка из которой я заключил, что ногами он работать не собирается вовсе, а станет использовать их исключительно для маневра, что мой соперник тут же мне и продемонстрировал парой коротких и почти танцевальных шагов сократив дистанцию и бросив мне в челюсть стремительную "двоечку" слева и справа. Однако я, опередив его удары на какую-то короткую долю секунды, встретил своего соперника прямым ударом ноги в живот, остановив его атаку в самом начале и не позволив прижать меня к судейской трибуне.
  Мой соперник снова попытался приблизиться ко мне на дистанцию ближнего боя, но я отбросил его назад двумя мощными киками в бедро и в голову, успев заметить то, что он уже не на шутку завелся, к тому же мой последний удар ногой в бедро - прошел точно в цель и был для него крайне болезненным, ибо мой соперникпосле него даже стал слегка припадать на "подбитую" левую ногу. Но, к чести моего соперника - он мгновенно сменил тактику боя и после второй своей неудачной атаки, он уже не стоял на месте ни единой секунды, мгновенно обрушив на меня свою третью атаку, состоящую из серии мощнейших джебов голову и на этот раз я уже не смог остановить его ударом ноги в живот, в результате чего, мой соперник, наконец, добрался до меня,сократив дистанцию до ближнего боя, а я, уйдя в глухую защиту, беспомощно зашатался под градом его мощных ударов, наносимых им с обеих рук.
  Перехватив у меня инициативу и сократив мне пространство для маневра, мой соперник погнал меня по борцовскому ковру вокруг внутреннего кольцевого контура, выложенного из красных матов, намереваясь догнать и размазать по нему. В попытке остановить эту атаку, я нанес ему прямой правый в голову, вложив при этом в него весь вес своего тела и целясь ему кулаком в приплюснутый нос видневшийся в треугольном отверстии шлема. Однако, пермяк, отфиксировавсамое начало этого удара, легко "провалил" меня в пустоту, нырнув под мою ударную правую руку и я, словно балерина исполнил некое изящное па-де-де на одной ноге, в конце которого меня тут же согнул пополам могучий апперкот в печень.
  Мне неслыханно повезло и второй удар моего соперника, который должен был гарантированно отправить меня в нокаут, всего лишь скользнул мне по уху. Плохо соображая от жуткой боли в правом боку, от которой у меня напрочь перехватило дыхание, я отпрыгнул в сторону чтобы уйти от третьего, победного удара моего соперника, но пермяк, заметив, что я "поплыл", отпускать меня уже не собирался, а всадив мне в голову пристрелочную двойку, он закончил свою серию страшным правым крюком в челюсть, проведя его кроссом через мою руку. Однако, я каким-то чудом успев заметить этот удар, стремительно нырнул под его перчатку, со свистом рассекшую воздух у меня над головой и сделал шаг влево заходя ему за спину. Этот удар был настолько мощным, что провалившись в пустоту, он увлек за собой и своего автора, развернув его при этом ко мне спиной и я, не преминув этим воспользоваться, тут же с наслаждением отвесил ему хорошего пинка чуть пониже спины, постаравшись полностью вложиться в этот удар.
  Мой соперник, следуя в направлении собственного удара, да еще и с приданным моим пинком ускорением, рыбкой нырнул через стол судейской комиссии, приземлившись на пол под аккомпанемент битых графинов с водой и радостный хохот зрительного зала. После чего я на несколько секунд остался полновластным хозяином ринга, с улыбкой наблюдая за тем как мой противник копошится на толстом полковнике, облаченном в парадную форму, под поваленным ими же, столом, живо напоминая мне этой сценкой, брачные игры тюленей из передачи "В мире животных", вот только вместо ласт, один из "тюленей" размахивал пухлыми, растопыренными пальцами, а второй - красными боксерскими перчатками. Наконец, моему сопернику удалось выбраться из-под поваленного стола, и теперь он был само воплощение бешенства: плотно сжатые челюсти и бескровные губы, совершенно скрывшие присутствие у него во рту капы, лихорадочно блестевшие глаза и лицо, покрывшееся вперемешку малиновыми и бурыми пятнами, дополняли этот облик разъяренного быка во время испанской корриды.
  Не дожидаясь команды реффери "к бою", пермяк бросился на меня всесокрушающим тараном и я, отходя под градом его мощных и беспорядочных ударов, не прицельно швыряемых моим соперником в меня с обеих рук, краем глаза заметил Батяню - Кондрата, стоявшего на самом краю ковра с закушенной от волнения губой и приготовленным белым вафельным полотенцем в руках. Я спокойно и не напрягаясь уходил от его атак, а мой соперник, совершенно забыв про защиту и очертя голову бросался на меня нанося сокрушительные удары, которые несмотря на всю их мощь, не достигали цели, бесполезно рассекая воздух. В результате чего, наш спортивный поединок превратился в жестокую уличную драку, в которой все решает уже вовсе не мастерство, а случай и этот случай представился мне секунд через десять после возобновления боя. Пермяк в очередной раз промахнулся мне в челюсть своим могучим крюком справа и когда инерция собственного удара развернула его ко мне правым боком, я прицельно всадил ему жесткий кик ногой по ребрам.
  От резкой боли в печени мой соперник уронил внизсвою правую руку и согнулся пополам изо всех сил пытаясь удержаться на ногах, а я, подскочив к нему и схватив его перчатками за уши, резко рванул на себя, насаживая его широкий боксерский подбородок на свое правое колено. Мне было отчетливо слышно, как словно автоматный затвор, громко лязгнули его зубы, а выбитая у него изо рта капа смачно шлепнулась к моим ногам, иуже в следующий миг я не только увидел, но и почувствовал всем своим существом, как тело моего грозного соперника, мгновенно обмякнув, заваливается ничком на бок. Подбежавший ко мне реффери, оттолкнул меня в сторону, но я вовсе и не собирался добивать своего упавшего соперника, поскольку прекрасноосознавал, что после моего удара пермяк не поднимется ни на счет десять, ни даже на счет пятьдесят!
  Так оно и случилось, когда несколько секунд спустя озабоченно склонившийся над моим, неподвижно лежащим на боксерском ковре соперником, принялся энергичными жестами подзывать к себе врачей и я, будучи отныне предоставленный самому себе, отошел к зрительской трибуне, где Батяня - Кондрат,немедленно принял меня в свои медвежьи объятия, помогая мне снятьперчатки и шлем.
  - Ну, ребятки, ну вы и молодцы!
  Радостно потирал руки он.
  -Два выигранных нашей командой боя, на соревнованиях такого класса, и это ж надо, чтобы какая-то вшивая учебная часть, в хвост и в гриву лупила номерные отряды спецназа, состоящие из одних контрактников! Ради Бога, только продержитесь еще буквально пару боев хотя бы без серьезных травм, и тогда мы вообще - просто в шоколаде!
  Как мальчишка искренне ликовал капитан Кондратьев.Мой друг Акын, был более сдержан в этом вопросе, как и подобает настоящему восточному батыру и подойдя ближе, Ильяс молча обнял меня за плечи, коротко боднув головой в мой потный лоб.
  - Поздравляю, Джинн, можешь теперь заказывать себе оливковый берет с кокардой во весь лоб!
  Широко улыбнулся он.
  - Ой, смотри не сглазь, Акын, у меня впереди еще, как минимум два боя и оба эти боя - с контрактниками из номерных отрядов спецназа!
  Ответил я своему другу.
  - Да, нечего тут сглаживать, я же видел, как ты держался, по классу - абсолютно не уступаяэтому аттестованному "спецу" из Перми, поэтому дальше для тебя хуже уже точно не будет. Это вот мне в первом бою достался такой же душара, как и я сам, а теперь против меня будут драться настоящие "спецы", и как оно все у меня дальше пойдет - ведает один лишь только Аллах!
  Печально вздохнул Акын, невольно раскрывая передо мной свои тайные душевные терзания.
  - Я не знаю, как там у вас - у мусульман, а у нас - у славян говорят так: Бог не выдаст, свинья не съест, так что не переживай, друг мой и брат Акын - прорвемся!
  Как мог успокоил я своего друга. Неожиданно все поединки турнира были остановлены и всех участников, включая даже уже тех, кто выбылиз борьбы еще на первых этапах аттестации, построили в колонны и под грянувшую из мощных концертных колонок бравурную музыку, нас пустили ходить по большому кругу, в обход всего зала нового спорткомплекса. Перед проходом мимо ряда столов судейской комиссии, капитан Кондратьев незаметно сунул мне в рукитабличку с номером нашей воинской части, написанным на ней. Откуда ни возьмись,рядом с нами появился наш тяжеловес Федя Гилев, с густо забинтованной головой и пристроился к нашей процессии, отчего проход нашей спортивной команды стал похож на шествие индийского раджи со своей свитой, причем Гилев, у которого бинты были накручены на лоб, словно чалма, по - хулигански сбитая набекрень, играл роль самого раджи, а я, довершая егоиндийский образ, активно помахивал перед нимсвоей табличкой с номером нашей воинской части, словно опахалом.
  Причина неожиданного изменения регламента проведения турнира, оказалась более чем банальной: приезд командующего округом, генерал - лейтенанта Змеева в сопровождении своей многочисленной свиты, состоящей из офицеров, журналистов и даже какого-то знаменитого киноактера, по слухам будто бы снимавшегося чуть ли не в самом Голливуде! Которые возжелали запечатлеть себя на фоне наших разбитых морд, в только что построенном и сданном в преддверии соревнований, спорткомплексе.Кстати, я не мог сказать ничего определенного о состоянии своего "фейса", но отчего-то очень сильно подозревал, что после боя с боксером - пермяком моя физиономия явно утратиласвою фотогеничность: я просто физически ощущал, как с каждой минутой стремительно заплывает, уже практически совсем закрывшись, мой левый глаз, и отчаянно болит выбитая боксером челюсть. Да так болит, что от этой боли время от времени начинает стрелять и щелкать у меня в ушах.
  Одним словом, в тот момент мои боевые шрамы меня явно не красили, но очевидно нетронутой осталась моя харизма, ведь что-то же во мне должно было привлечь эту голливудскую знаменитость, ибо выбрав именно меня одного из всей нашей разношерстной толпы участников турнира, шествовавших с табличками своих воинских частей мимо судейских трибун под объективами видеокамер, и одетых кто в спортивные костюмы, кто в спецназовский камуфляж цветов: "песок", "камыш" и "белая ночь", с соответствующими нарукавными нашивками, а кто и в обычное общевойсковое хэбэ, вроде меня с моим другом Акыном. Голливудский актер выхватил меня из бредущей мимо трибун толпы и приобняв за плечи, явно позируя при этом перед видеокамерами, наклонился и крикнул мне в ухо, пытаясь перекричать запредельные децибелы,выдаваемые колонками, стоящими в двух шагах от нас:
  - Держись, братишка! Мне бывало еще не так доставалось на соревнованиях по "микс - файту" ибоям без правил, а за фейс свой не переживай - мужчину шрамы украшают!
  - Спасибо, я уже держусь!
  Улыбнулся я ему в ответ, кивнув на толстенный, неструганный брус в своих руках к которому длинными гвоздями, прошедшими через брус насквозь, была приколочена фанерная табличка с намалеванным на ней номером нашей воинской части. Этот брус был поразительно похож на те самые штакетины, которыми нас били по головам на войсковом полигоне, имитируяу нас эффект "легкой контузии" во времяпреодоления огненно - штурмовой полосы препятствий.
  - А вот если во втором бою мне еще раз так же достанется, то держаться будет уже не за что, да и некому!
  Проорал я ему в ответ прямо в ухо, по - борцовски вывернутое наизнанку.Голливудский актер удивленно глянул в мой единственный, на тот момент, открытый глаз и ответил, покачав головой:
  - Я смотрю ты совсем недавно служишь в спецназе, братишка!
  Улыбнулся он мне в ответ и пояснил свое неожиданное умозаключение так:
  -Тем, кто в нем давно служит, шутить уже просто нечем, потому что все начисто отбито!
  С этими словами, он кивнул на неструганный брус в моих руках и я неожиданно понял, что и мой знаменитый собеседник, несмотря на свой нынешний голливудский лоск, не понаслышке знает что такое "имитация легкой контузии", а возможно что и пробовал ее не раз на себе, прежде.
  - Зато у тех, кто давно в спецназе служит, сотрясений мозга не бывает, потому что им просто нечего сотрясать!
  Не остался я в долгу у американского киношника, на что он только криво усмехнувшись в ответ, легонько ткнул меня кулаком в плечо, показывая тем самым, что мои остроты нашли в его лице благодарного слушателя и кивнул мне головой в сторону колонны участников соревнований, которая в этот момент без всякого порядка и строя, уныло брела мимо нас под вспышками фотокамер. Причем разбитые лица, несущаяся из колонок бравурная музыка и наведенные на проходящую колонну, словно стволы пулеметов, объективы видеокамер, создавали стойкую ассоциацию прохождения колонны военнопленных немцев, где - нибудь под Сталинградом. Казалось, еще миг и к ногам двух генералов и нескольких полковников, застывших в напряженных позах за столами судейских трибун, полетят штандарты и знамена и штандарты поверженных СС-овских дивизий третьего рейха!
  Сообразив, что моя минута славы, подсвеченная яркими фотовспышками, безвозвратно прошла, я смешавшись с остальными участниками соревнований и держа над головой толстенный дрын с прибитой к нему маленькой, скромной табличкой, вместе с нашей разношерстной колонной побрел на второй круг. Рядом со мной шагал здоровенный детина, державший в руках огромный транспорант с намалеванным на нем медведем в краповом берете, стоявшим на задних лапах с оскаленной пастью. И моя скромная табличка с номером нашей учебной в/ч, колыхавшаяся на уровне могучей груди нарисованного хозяина тайги, создавала стойкую иллюзию того, что этот несчастный мишка - заключенный, сбежавший из мест не столь отдаленных. Мне вдруг подумалось, что если бы этому авторитетному мишке вместо крапового берета пририсовать полосатый чепчик зэка, а его оскаленные клыки закрысить в желтый цвет - на манер золотых фикс, то иллюзия бывалого лагерного рецидивиста,была бы абсолютно полной!
  - Ты хоть знаешь, салага, с кем только что рядом стоял?!
  Медведеподобный детина, несший в руках транспорант с намалеванным на нем медведем, словно тотемный символ своего воинственного племени, наклонившись ко мне поближе, кивнул на мужика в строгом сером костюме с которым я только что имел удовольствие пообщаться под протокольные вспышки фотокамер местных газетчиков.
  - Ну, и с кем, уж не с Ван - Дамом ли?
  Криво усмехнулся я ему в ответ, но детина остался совершенно серьезным и даже еще больше нахмурился.
  - Почти угадал, дух! Это же Олег Тактаров - абсолютный чемпион мира по боям без правил, а сейчас он в Голливуде снимается. Есть даже один фильм с его участием, где Тактаров играет вместе с самим Стивеном Сигалом, там короче, он дерется с одним мужиком, который...
  Словно мальчишка - школьник, пустился было в пространные объяснения огромный спецназовец, который совершенно неожиданно оказался страстным поклонником моего случайного знакомого. Однако, эту нашу дискуссию на околокиношную тему, немедленно прервал появившийся рядом со мной Батяня - Кондрат, который строго прикрикнул на меня:
  - Ну, и где тебя носит?! Капитан команды называется, твою мать!
  Капитан Кондратьев, словно ребенка, схватил меня за руку и потащил следом за собой в сторону судейской трибуны, с которой уже объявляли начало четвертьфинальных поединков у легких весовых категорий.
  - Товарищ капитан, так я же тут поручкался с самим Олегом Тактаровым, представляете?!
  Попытался поделиться я своими восторгами с капитаном,но Батяня - Кондрат, торжественность этого момента явно не оценил и презрительно усмехнувшись, бросил мне на ходу:
  - Ну,поручкался ты с Олегом Тактаровым, так что же теперь из-за этого - регламент соревнований нарушать что ли?!
  Недовольно проворчал он в ответ.
  - Нет, вы только представьте себе, товарищ капитан - настоящая голливудская звезда и приехал сюда в маленький, задрипанный городишко!
  Не сдавался я, чем окончательно вывел Батяню - Кондрата из себя.
  - Ну, во-первых, Олег Тактаров родом из Сарова, и почему бы ему в свой родной город не приехать?!
  Урезонил меня капитан, который оказывается был неплохо осведомлен о почетном госте этого турнира, Олеге Тактарове.
  -А во-вторых город, который ты назвал задрипанным, на самом деле - кузница стратегического ядерного щита России, понял?! Именно здесь академик Сахаров в сорок девятом году создал первую советскую атомную бомбу, благодаря которой вторая мировая война плавно не переросла в третью, а америкосы мгновенно утихли и перестали размахивать своей ядерной дубиной, чтобы не получить такой же точно от нас в ответ. Так что - попридержи-ка свой язык, парень!
  Эта краткая, но необыкновенно эмоциональная речь Батяни - Кондрата произвела на меня довольно сильное впечатление и я мгновенно заткнувшись, поплелся следом за капитаном готовится к своему следующему бою.
  Именно здесь - в Сарове,мы с Акыном наглядно убедились в том, что капитан Кондратьев не зря потратил на меня с моим другом Ильясом все лето и осень, гоняя нас по стадиону до потери пульса и лупцуя на спаррингах так, что синяки, ссадины и гематомы с наших тел не сходили порой неделями. Мой друг Акын победил своего соперника и в четвертьфинальном поединке, причем сделал это еще легче и быстрее, нежели до этого одолел своего соперника в квалификационном.
  На этот раз Акынув соперники достался кик - боксер, который принялся обстреливать моего друга длинными и необычайно эффектными ударами обеих ног в голову с самой дальней дистанции. И если фоторепортеры восторженно щелкали фотоаппаратами, фиксируя эти эффектные "хай - кики", то на самого Акына они никакого впечатления не производили и он, спокойно подгадав момент, поймал своего противника в захват и швырнул на ковер. А спустя несколько секунд кик - боксер уже во всю молотил ладонью по мату - сдаваясь, ибо угодил к моему другу Ильясу в болевой захват, проще именуемый "болячкой" и теперь грозивший вывернуть ему руку из плечевого сустава. При этом мне показалось, что я радовался даже больше чем мой друг, который теперь успокоившись и сообразив, что оливковый берет уже у него в кармане, снова напустил на себя спокойный и непоколебимый вид восточного мудреца.
  - А где спасибо за то, что я об ваши ребра и челюсти целых полгода себе кулаки сбивал, натаскивая вас для этого турнира?!
  С довольной улыбкой подошел к победившему Акыну Батяня - Кондрат, помогая тому снять перчатки и шлем.
  - Спасибо, товариш капитан!
  Хором ответили ему мы с Ильясом, только теперь оценив все то, что сделал для нас Батяня - Кондрат, слепив из рыхлых желторотиков, какими мы попали к нему в руки полгода назад, настоящих волкодавов, способных легко и непринужденно расправляться с грозными бойцами из номерных отрядов специального назначения!
  - Ладно, ладно!
  Небрежно отмахнулся от наших слов Батяня - Кондрат, которому все же в глубине души, очень польстила наша искренняя благодарность.
  - Считайте, что вы уже в полуфинале и аттестацию на оливковые береты и нашивки спецназа прошли в любом случае, а потому - приказываю обоим успокоиться и драться без суеты, переигрывая своих соперников головой, а не кулаками! Ну, и разумеется - не подставляться лишний раз по глупости.
  С этими словами капитан Кондратьев кивнул на мой левый глаз, окончательно закрывшийся от огромной гематомы, а я бы сам добавил к этому еще и острую, режущуюболь в своей вывихнутой челюсти - эдакую незубудку от боксера - пермяка, которую я заработал еще в первом поединке и теперь тщательно скрывал ее от Акына и от Батяни - Кондрата!
  Зато следующий мой соперник по полуфинальному поединку, был нашим с Акыном земляком из двадцатого отряда спецназа города Саратова, и от этого мне почему-то было не так страшно выходить на этот бой, хотя титулов у спецназовца из Саратова было ничуть не меньше чем у моего первого соперника - пермяка, в предыдущем бою. Причем, все его титулы и регалии я сполна ощутил на собственной шкуре в первые же секунды боя, как только мы с ним сошлись на борцовском ковре в плотном, контактном поединке, поскольку его техника боя была очень схожа с моей, ибо полноконтактная версия каратэ "киоко - синкай", не очень-то сильно отличалась набором своих приемов, блоков и ударов от корейского тэйквон-до, которым владел я.
  Во времяочередного размена сериями ударов в ближнем бою, мой соперникот всей души съездил мне локтем в челюсть и без того отчаянно нывшую, после первого поединка с боксером - пермяком, а теперь просто взорвавшуюся у меня в мозгу оранжевым фонтаном боли, от которой у меня из глаз непроизвольно хлынули слезы,и я едва не опустил руки. После чего весь остаток первого раунда я провел словно в тумане, откровенно бегая от своего противника по всему борцовскому ковру под презрительный хохот и улюлюканье зрителей. Однако, мне крупно повезло, и мой соперник меня не догнал! Видимо сказалось отсутствие канатов, к которым можно было меня прижать и добить, но зато я получил два штрафных очка за то, что дважды выскочил за черту красного круга, выложенного на борцовском ковре, спасаясь от настигавшего меня противника.
  К середине второго раунда уже было совершенно очевидно, что мой соперник из Саратова выигрывает у меня по очкам и если ничего не произойдет, то этот бой я безнадежно проиграю!Волгарь, видимо, тоже это почувствовал и перестал без нужды обострять наш поединок, причем вся тактика моего соперника свелась к тому, что он, пользуясь своим значительным преимуществом надо мной в весе, принялся раз за разом выдавливать меня за границу красного круга, словно в японской борьбе сумо! И вот, во время очередного своего "бульдозерного" натиска саратовец черезчур увлекшись погоней, слишком низко опустил руки и открылся для моего встречного джеба в голову, очевидно уже не ожидая от меня никакого реального сопротивления и полагая что я окончательно сломлен духом и готов принять свое неизбежное поражение. Именно поэтому мой удар ногой с разворота, направленный ему в подбородок, да еще и нанесенный навстречу, в противоходе и застал моего соперника врасплох, мгновенно отправив того в глубочайший нокаут, со сломанной челюстью, а я, как и мой друг Акын в своем первом квалификационном поединке, остался стоять на борцовском ковре в гордом одиночестве, с высоко поднятой рефери в победном жесте, своейправой рукой.
  Мой друг Ильяс тоже победил в своем полуфинальном поединке и сделал это, как и во всех предыдущих своих боях - досрочно! Его соперник - кавказец по происхождению и борец по стилю, сразу же попытался навязать Акыну тактику борьбы в партере в самом центре ковра. Однако, мой друг ее не принял и когда кавказец в очередной раз попытался пройти ему в ноги для захвата, Акынуверенно снес его с ног красивым и длинным ударом руки в висок, положенным сверху из-за плеча.Этому удару обучил нас обоих Батяня - Кондрат, и он же научил маскировать его, исподволь подготавливая его нанесение серией ложных отвлекающих тычков, а потому этот, прилетевший из "глубины обороны" удар, становился для любого нашего соперникаполнейшей неожиданностью. И если этот удар доходил до цели и попадал по подбородку, или в висок, то бой, как правило, мгновенно заканчивался, а соперника, пропустившего этот удар, еще долго приходилось приводить в чувство и откачивать после глубокого нокаута.
  Именно так и случилось в поединке Акына с этим борцом - кавказцем: налетевший головой на этот удар соперник Ильяса, мгновенно сник и поджав под себя ноги, в позе абортированного эмбриона рухнул моему другу под ноги, оставшись неподвижно лежать на ковре. При этом, Акын уже давно снял свои перчатки и успел остыть после этого поединка, а из "черной" половины зрительного зала, где сидели кавказские болельщики, в его адрес еще долго неслись проклятия и угрозы, на которые мой друг отвечал им великодушной и совершенно беззлобной белозубой улыбкой.
  Спустя полчаса, со стороны судейской трибуны прибежал Батяня - Кондрат и принес нам с Акыном порцию новых разведданных, согласно которым выходило, что нам обоим в финальном бою предстояло драться с аттестованными краповыми беретами из номерных отрядов специального назначения: мне - с дагестанцем из казанского отряда, а моему другу - с каким-то русским парнем из местного, Саровского отряда специального назначения "Медведь". Причем мой противник был мастером спорта не то по вольной, не то по классической греко - римской борьбе и обладал впечатляющим послужным списком и целой гирляндой титулов и регалий.
  Я наблюдал завсеми его предыдущими боями, в которыхон легко и непринужденно разделывался со своими соперниками, причем вовсе не обязательно применяя для этого только лишь борцовскую технику, поскольку у парня была отлично поставлена и ударная техника кик - боксинга. А поэтому, реально оценивая свои шансы в бою против него, я особых надежд на победный исход предстоящего поединка не испытывал. Более того - в глубине души я сам себе признавался в том, что единственным желанием, владевшим мною сейчас, было желание поскорее закончить этот бесконечный и суматошный день в мягкой постели, причем можно даже и без ужина, главное, чтобы с целыми конечностями и с не переломанной напрочь шеей. Зато моим другом Акыном, казалось, всецело овладел гладиаторский настрой, и он уже видел себя в чемпионском поясе, мечтами о котором не преминул немедленно поделиться со мной:
  - Ты не обижайся на меня, Джинн, но если я сегодня стану чемпионом, то прямо отсюда в номерной отряд буду проситься - без мазы мне будет с чемпионским поясом, в наш учебный дурдом возвращаться и кукарекать там на тумбочке дневального в бесконечных нарядах по роте!
  Заговорщическим шепотом, выдал мне свою сокровенную мечту Акын.
  - Да ты сдурел что ли, Акын!
  Искренне изумился я подобным планам моего друга, и тут же пояснил ему свой скепсис:
  -Туда ведь срочников-то - не берут и максимум что тебе светит в отряде специального назначения - это до конца своей срочной службы совершать бесконечные марш - броски и получать дрыном по башке! И только по окончании своей срочной службы ты сможешь подписать контракт и стать полноценным "спецом".
  - Ну и ладно, побегаю с полгодика - не страшно, зато потом!
  Продолжал упираться мой друг, настаивая на своем решении проситься в спецназ.
  - Ну, и что будет потом?!
  Насмешливо спросил я у Акына и сам же ответил за своего друга:
  - Будешь со своим высшим юридическим образованием, бегать с автоматом по северокавказским горам? Хотя, вернувшись на гражданку после службы во Внутренних Войсках, причем не обязательно в спецназе, ты мог бы за пяток лет сделать неплохую карьеру в милиции или скажем в прокуратуре, а то и, чем черт, вернее в твоем случае - шайтан не шутит, податься в ФСБ или СВР!
  - Вот ведь, можешь ты все настроение испортить, Джинн!
  Нахмурился на мое замечание Ильяс и пояснил мне:
  - У меня после твоих слов,уже не только на службу в спецназе не стоит, но даже и на предстоящий финальный бой!
  - А ну-ка отставить эти упаднические настроения!
  Весело гаркнул над нами Батяня - Кондрат, незаметно подошедший к нам и подслушавший окончание нашей дискуссии.
  -Тулягенов, ты какого х... тут сидишь и разглагольствуешь на вечные темы?! А ну-ка быстро одевай перчатки и шлем и бегом на ринг - сейчас уже будут объявлять твой выход!
  Скомандовал он Акыну, и я,тут же вскочив со скамейки, принялся помогать своему другу экипироваться перед предстоящим финальным боем.
  Финальный поединок Ильяса, вышел на загляденье зрелищным, ибо мой друг выложился в нем по - полной! Его соперник - спецназовец из отряда "Медведь", дважды падал в нокдаун от хлестких ударов Акына и в конце - концов, озверев окончательно, "медведь" наконец сумел завалить Ильяса на ковер и взять его "на болячку". Однако, мой друг даже тут оказался верен самому себе и даже не подумал хлопать ладонью по ковру в знак своего поражения. Дело могло закончиться для Акына тяжелым переломом предплечья, поскольку разъяренный медведь вывернул ему руку на совесть, если бы не Батяня - Кондрат, который едва завидев начало болевого приема, и зная упрямство Ильяса, швырнул на борцовский ковер полотенце, которое все это время держал в руках на готове.
  Ну, а я, до сих пор находясь под впечатлением от зрелищного боясвоего друга, позорно оконфузился и прослушал момент, когда объявили мой выход на ковер, поняв это только тогда, когда подскочивший ко мне капитан Кондратьев начал торопливо пялить на меня шлем и перчатки.Когда же я, наконец, вышел на середину борцовского ковра, мой соперник по финальному поединку уже ждал меня там, вращательными движениями разминая свою шею и плечи. Я глянул на его лицо и не смог сдержать непроизвольной улыбки: дагестанец, очевидно не брился с момента своего приезда в Саров - то есть со вчерашнего дня, и все его лицо заросло густой черной щетиной до самых глаз!Мне даже стало интересно: по сколько же раз на дню парень бреется в своей собственной воинской части, чтобы по - человечески выглядеть на разводах и построениях - по два, или может по три?!
  "Но, шутки в сторону!" Тут же одернул я самого себя, ибо на этот раз соперник мне достался - очень серьезный и я бы даже сказал - опасный: на голову выше меня и гораздо массивнее, этот кавказецпоказался мне настоящей скалой! При этом гипертрофированные мускулы его рук и плеч, совершенно лишенные малейшей жировой прослойки, перекатываясь при каждом движении парня, эффектно бугря тонкую ткань его кимоно. Шея у моего соперника, как таковая - отсутствовала напрочь, сразу за поломанными, борцовскими ушами переходя в покатые холмы трапецеидальных мышц и дальше - в широченные литые плечи.
  Мой соперник, очевидно истолковал мою улыбку как-то по своему, посколькунахмурившись, он дико сверкнул на меня своими черными глазами из-под густых и сросшихся у него на переносице бровей, но сказать мне в ответ на эту улыбку, дагестанец ничего не успел, потому что в этот момент реффери подал команду к началу боя и я тут же разорвав дистанцию, принялся кружить вокруг своего могучего соперника, решив с первых же секунд поединка, навязать ему свою ударную технику и в то же время не дать дагестанцу войти со мной в клинчи осуществить захват - иначе, он просто размажет меня по борцовскому ковру! Однако, секунд через двадцать после начала поединка у меня возникло стойкое ощущение того, что я дерусь с танком, поскольку мой соперник упорно лез вперед, пытаясь во что бы то ни стало взять меня в захват и при этом совершенно не реагируя на град моих отчаянных ударов, которыми я его осыпал со всех сторон и большинство из которых доходили до цели.
  Он не упал даже после того, как я всадил в его совершенно открытый и заросший буйной черной щетиной подбородок, свою четкую "двойку" с обеих рук! И теперь для меня становилось совершенно очевидным то, что мой единственный шанс выйти из этого боя целым и невредимым - это устроить своему сопернику технический нокаут, например - рассечением брови. Мой расчет при этом был предельно прост: если я пущу ему кровь, то этот бой неизбежно остановят и я выиграю у дагестанца по очкам, если же нет - то мой соперник рано или поздо все же возьмет меня в захват, из которого я уж точно не выберусь целым! Следуя этому плану, я с удвоенной частотой заработал руками, целясь в лицо своему сопернику и совершенно забыв про ноги, ибо они сейчас были просто бесполезны против могучего торса и бедер дагестанца, закованных в броню из стальных мускулов.
  При этом, я старался класть удары вскользь, целясь дагестанцу в переносицу и его выпуклые надбровные дуги, нависающие над глазами наподобии козырька и, наконец, на второй минуте боя один из таких ударов все же достиг цели, а кровь из рассеченной брови над правым глазом, мгновенно залила моему сопернику половину лица! Реффери, тут же бросившись между нами, решительно остановил бой, а я уже предвкушая свой триумф и представляя себя в золотом чемпионском поясе, стоял и победно смотрел в зал, прямо в его заходившуюся от злобы и бешенства "черную" половину.
  Как вдруг, за моей спиной прозвучала четкая команда рефери "к бою" и я пораженно обернувшись, увидел своего соперника стоящим прямо напротив меня и бешенно сверкающего глазами из под густых косматых бровей, на одной из которых слегка сочилась сукровицей короткая рванная рана, оставленная моей перчаткой и прижженная во время технического перерыва перекисью водорода командным врачом. И я нетвердым шагом двинулся навстречу своему сопернику, который стремительно ринулся на меня, словно разъяренный носорог!
  Уже после этого боя, анализируя этапы своего финального поединка, я сам себе был вынужден признаться в том, что этот бой я проиграл в душе намного раньше того момента. Когда мой могучий соперник, наконец-то поймав меня в захват и сдавив так, что у меня отчаянно хрустнули ребра, легко подбросил меня в воздух и перевернув на лету с силой вогнал меня головой в ковер, словно гвоздь в доску! А дикая боль от выбитого из сустава правого плеча, которым я встретился с борцовским ковром, полыхнув в моем мозгу короткой ярко - алой вспышкой, мгновенно погасла вместе с моим сознанием...
  ***
  - Вот так вот, Иван Антоныч, а оливковые береты им вручал сам Змей - лично!
  Закончил свой пространный и насыщенный захватывающими подробностями рассказ, капитан Кондратьев, при этом имея в виду под прозвищем Змей - самого командующего Приволжско - Уральским Военным Округом Внутренних Войск, генерал - лейтенанта Змеева.
  - А как же Глазков генерал - лейтенантуЗмееву, честь отдавал со своим выбитымиз сустава плечом?!
  Мгновенно заинтересовался полковник Черняховский.
  - А бес его знает - как он это делал, я уже честно говоря и не помню!
  Откровенно сознался командиру полка, капитан Кондратьев.
  -Вот только я их с тех пор, в беретах этих оливковых ни разу в нашем полку не видел, а Тулягенов как-то случайно проговорился мне, что носить их и ему и его дружку Глазкову, запретил их ротный замполит Колупащиков.
  Неожиданно добавил он, глядя на полковника так, словно ожидая, что тот немедленно отменит решение ротного замполита и разрешит двоим сержантам носить честно заслуженные ими оливковые береты. Но, Черняховский молчал, о чем-то глубоко задумавшись и монотонно постукивая тонко очиненным карандашом по какой-то бумажке на своем столе. Не выдержав этой затянувшейся паузы, капитан Кондратьев снова нарушил молчание, прервав мысли полковника Черняховского:
  - Слушай, Антоныч, а чего ты вообще разговор об этом сержанте Глазкове завел?! Я ведь тут тебе о нем уже, наверное, битых два часа пою, хотя зашел как ты помнишь - минут на десять всего!
  - Да, ты понимаешь, Коля, какая-то сука настучала в штаб округа о его подвигах в крайнем карауле и мне после этого опять звонил генерал Беленький и ехидно так интересовался: не нужна ли мне помощь офицеров из штаба округа, в работе с сержантским составом моего полка?А тут еще вот эта телега от капитана Колупащикова на этого сержанта Глазкова поступила.
  С этими словами, полковник Черняховский, порывшись в ворохе бумаг на своем столе, достал исписанный мелким убористым почерком лист бумаги и перебросил его на стол перед капитаном Кондратьевым. Тот взял его и начал читать, однако, спустя несколько секунд, брезгливо сморщившись, швырнул бумагу обратно на стол так, словно у него в руках только что побывала дохлая лягушка.
  - Да брешет все этот пиджак - Колупащиков!
  Безапелляционно заявил капитан Кондратьев и пояснил Черняховскому:
  - Ну, откуда бы сержанту Глазкову в посылке, мог придти дагестанский коньяк?! У него ведь родители в Саратове остались, и они ему разве только пива Жигулевского могут прислать! Да и насчет угрозы "физического насилия", как в своей писульке пишет Колупащиков - тоже полнейшая чушь, ведь Глазков - не идиот, чтобы при свидетелях угрожать офицеру и замполиту своей собственной роты!
  - Брешет капитан Колупащиков, или нет, а бумага эта подписана двумя свидетелями происшествия: заместителем командира третьего взвода - старшим сержантом Ужимовым и одним из его командиров отделений, младшим сержантом Прыгуновым.
  Со вздохом ответил своему другу, полковник Черняховский и поморщившись, добавил:
  -И я просто обязан рассмотреть рапорт офицера своего полка и сделать организационные выводы по младшему сержанту Глазкову, иначе этот Колупащиков потом заявит любому проверяющему из штаба округа, что он писал полковнику Черняховскомурапорты о множественных нарушениях, творящихся в одной из рот вверенного емуучебного полка, а я на его писанину никак не отреагировал, а следовательно - покрыл эти нарушения!
  - И какого наказания этот урод Колупащиков, требует от тебя для сержанта Глазкова?
  Осторожно поинтересовался у Черняховского, капитан Кондратьев, снова беря в руки рапорт замполита третьей учебной роты.
  - Ну ты же сам читаешь его рапорт, бумага-то перед тобой и глаза слава Богу пока видят!
  Скривился, словно от зубной боли, Черняховский и тут же ответил на вопрос Кондратьева:
  - Колупащиков требует, чтобы я разжаловал младшего сержанта Глазкова в рядовые и отправил его дослуживать куда - нибудь подальше от строевой учебной роты, на полковой свинарник, к примеру.
  Снова печально вздохнул полковник.
  - Чего?! На полковой свинарник, и это аттестованного-то оливкового берета?!
  Аж, задохнулся от возмущения капитан Кондратьев и уже не в силах больше сдерживать себя, прогрохотал на весь кабинет командира полка:
  -Да этот толстомордый пиджак совсем уже охренел! Отожрался так, что на третий этаж без одышки подняться уже не может! Тяжелее собственного хера ничего в жизни не поднимал! И сержантов в своей роте специально под себя подбирает: урод к уроду, будто на выставку в кунц - камеру приготовленны, а нормальных парней типа Тулягенова, или того же Глазкова, Колупащиков затирает по любому поводу и норовит при первом же удобном случае и вовсе избавиться от них, чтобы и дальше спокойно квакать в своем лягушачьем болоте!
  Продолжал бушевать заведенный командир роты материально - технического обеспечения учебного полка.
  - Ну, значит все - таки есть повод, иначе бы капитан Колупащиков не цеплялся к младшему сержанту Глазкову? К тому же, ты сам мне говорил, что за этим сержантиком, якобы грешок с моей секретаршей Катериной имеется! Так может быть и не зря капитан Колупащиков к нему так неравнодушен, а?!
  Тут же возразил Кондратьеву, полковник Черняховский, пытливо глядя ему в глаза и ожидая от него справедливой реакции.
  - Да, единственный повод для него - это то, что парень на поверку, оказался с башкой и с характером и не хочет ложиться под Колупащикова как это сделали некоторые сержанты в их роте - те, что стучат замполиту на всех и каждого, в том числе и на своих собственных взводников! Вот замполит и крысится на Глазкова за это, но я больше чем уверен, что Глазков прекрасно справляется со своими обязанностями командира отделения, и не удивлюсь даже, если его отделение окажется лучшим в роте!
  С уверенностью заявил капитан Кондратьев, упрямо выпятив вперед свою тяжелую нижнюю челюсть и сделавшись при этом удивительно похожим на погибшего сына полковника Черняховского.
  Полковник Черняховский еще раз тяжело вздохнув, перечитал рапорт заместителя командира третьей учебной роты по работе с личным составом, капитана Колупащикова, при этом вслух произнеся некоторые строки из этого рапорта так, словно взвешивая каждое прозвучавшее из своих уст, слово: "...совершенно непригоден для работы с личным составом отделения... неоднократно замечен в физических издевательствах над молодыми сослуживцами...прошу разжаловать в рядовые и снять с занимаемой должности командира отделения, переведя Глазкова И.В., в хозяйственный взвод роты материально - технического обеспечения полка" Оторвавшись, наконец от чтения, Черняховский поднял глаза на капитана Кондратьева и неожиданно предложил ему:
  - А вот пойдем-ка сейчас с тобой в эту роту и посмотрим своими собственными глазами: пригоден этот младший сержант Глазков для командования отделением или нет?! К тому же, раз Колупащиков требует от меня перевести Глазкова к тебе в РМТО, то должен же командир роты материального обеспечения своими глазами взглянуть на своего будущего подчиненного!
  С этими словами, полковник Черняховский решительно поднявшись из-за стола, направился к выходу и уже взявшись за ручку двери, вдруг резко обернулся к капитану Кондратьеву:
  -А ну-ка, Николай, звякни по вертушке в третью роту и узнай, что у них сейчас по распорядку дня?
  - Да ты что, Иван Антоныч, зачем им звонить?!
  Аж подскочил от удивления капитан Кондратьев.
  -Так, ты только напугаешь ротного и он тут же бросит весь личный состав своей роты "кантики" на кроватных одеялах набивать перед твоим приходом, а когда мы зайдем, все курсанты уже будут сидеть перед телевизором и прилежно учить устав! А для того, чтобы понять, чем дышит рота, нужно идти на проверку внезапно - падать как снег на голову.
  Убежденно заявил своему командиру, капитан Кондратьев и усмехнувшись добавил:
  -А что у них по распорядку дня, я и так тебе могу сказать: физмассовые мероприятия они проводят - слышишь, как топают сверху, того и гляди перекрытия рухнут!
  - Как снег на голову, говоришь?
  Задумчиво произнес командир учебного полка.
  -Может ты и прав, Николай - давай упадем им как снег на голову!
  Наконец, широко улыбнулся полковник Черняховский, выходя из своего кабинета в приемную.
  ***
  Старший сержант Ужимов, косолапо и неуклюже загребая ногами, обутыми в резиновые тапки, с самодовольной улыбкой прохаживался вдоль взводного строя курсантов, разделенных на две шеренги, построенных лицом друг к другу в коридоре расположения третьей учебной роты. При этом, на кисть правой руки Ужимова, узкой скаткой было намотано мокрое вафельное полотенце, а голые по пояс курсанты вверенного емувзвода, стоя в полуприседе и натужно отдуваясь, напряженно следили за своим "замком", который прохаживался вдоль этого живого коридора, образуемого двумя построенными шеренгами, время от времени с недоброй улыбкой, из подлобья, зыркая на кого - нибудь из стоявших в строю рядовых.
  Сам старший сержант, в отличии от курсантов своего взвода, был в кителе и в офицерской портупее, не позволив себе расстегнуть на нем даже верхнюю пуговицу. Все дело было в том, что Ужимов стеснялся своего собственного тела, и ему было за что, поскольку телосложение старшего сержанта, скорее можно было назвать теловычитанием: его узкие как у женщины плечи, не несли на своем костном каркасе практически никакой мышечной массы, а широкая, опять же по - женски, тазобедренная часть его тела, заставляла его заметно косолапить при ходьбе, выворачивая внутрь колени. В свою бытность курсантом, Ужимову здорово досталось в первые полгода его службы, потому что он не мог подтянуться на перекладине и одного единственного раза, а его отжимания от пола были больше похожи на демонстрацию сексуальной позыиз Кама - Сутры!
  В дополнение к своей физической ущербности, Ужимов не блистал успехами и в изучении азбуки Морзе, а также и прочих дисциплин, включенных в план боевой учебы роты, по причине своей природной лени. А потому, все сослуживцы Ужимова, включая сержантов и даже самого командира его взвода, считали его верным кандидатом в "смотрящие" за полковым свинарником при финальном распределении в линейные воинские части, по окончании учебки. Каково же было всеобщее удивление, когда по окончании учебного курса, бывшего курсанта Ужимова,уже в звании младшего сержанта, неожиданно оставили на должности командира отделения в третьей учебной роте, все взводники которой, старались подобрать для своих взводов самых смышленых и физически совершенных выпускников. Тех, что полностью подходили под определение "отличников боевой и политической подготовки", потому что от командиров отделений и заместителей командиров взводов зависела спокойная, а иногда даже и безбедная жизнь самих офицеров, от командиров взводов и до самого командира роты!
  Тем не менее, все доводы командира учебного взвода по поводу непригодности бывшего курсанта Ужимова к должности командира отделения, разбились в пух и прах о непререкаемый авторитет заместителя командира роты по работе с личным составом, капитана Колупащикова. Который, пользуясь своими личными связями со своим тестем - полковником из штаба округа, совершенно подмял под себя командира роты - молодого и довольно нерешительного старлея Ивана Долгих, боявшегося перечить своему заместителю, по каким бы то ни было вопросам, из страха лишится должности ротного, которую он получил совершенно незаслуженно, как полагали многие из его сослуживцев - таких же старших лейтенантов и даже капитанов, будучи сами не в силах выбиться вверх из командиров взводов и ротных замполитов.
  Ну, а сам капитан Колупащиков, став с тех самых пор для новоиспеченного младшего сержанта Ужимова, кем-то вроде "крестного отца", на вполне законном основании начал требовать от своего крестника определенных и недвусмысленных услуг, заключавшихся в банальном стукачестве на всех и вся в их учебной роте. И тот, не гнушаясь ролью штатного сексота, исправно стучал ротному замполиту на курсантов, сержантов и даже офицеров своей роты, взамен пользуясь тем, что Колупащиков закрывал глаза на все художества самого Ужимова, требуя от него лишь одного - тишины и регулярных доносов!
  И вот, под покровом этой крысиной тишины, сержант Ужимов принялся активно вымещать всю свою патологическую злобу и обиды, накопившиеся за первые полгода службы, на подчиненных ему курсантах из своего отделения. Благо, все методы и приемы воздействия на человека без оставления при этом на его теле следов, были в свое время в совершенстве отработанны бывшими старослужащими, на самом Ужимове! Он лишь немного усовершенствовал некоторые из них, придав им вид настоящих пыток и издевательств, которые по своей изощренности лишь немногим уступали зверствам заплечных дел мастеров из печальнознаменитых фашистских концлагарей Дахау и Освенцима. Да и то, пожалуй, лишь из-за требования не оставлять на телах своих курсантов следов этих пыток, а вовсе не из-за гуманности самого Ужимова.
  В настоящий момент для старшего сержанта Ужимова как раз наступила та приятная пора армейской службы, называемая "черпачеством", в которую будущему деду полагалосьотдыхать и набираться сил перед предстоящими ему подвигами на ниве дедовщины. Иными словами, отслужив ровно год, Ужимов на армейском сленге стал зваться "черпаком", по своему статусу, диктуемомму неписанными армейскими законами, возвысившись над всеми "духами" и "молодыми" в своей роте.
  Согласно этим неписанным, но свято соблюдаемым армейским законам, черпаком назывался срочник, который никому и ничего не должен: он не "ходил" ни под "дедом", ни под "дембелем" и волен был делать что захочет, разумеется, в пределах предоставленных ему уставом свобод. Единственным минусом этого статуса было то, что и самому черпаку в свою очередь никто и ничего не был должен, ибо по тем же самым неписанным армейским законам все блага в роте должны доставаться исключительно деду, и только дед был вправе требовать от ротных духов и молодых все, что только его душе угодно. Черпак же, должен был удовлетворять свои возросшие вслед за новым статусом потребности, никак не ущемляя прав ни молодых, ни тем более дедов и все, что черпакубыло дозволено согласно неписанным армейским законам - так это щипать по мелочи духов, да и то - не увлекаясь особо и не посягая на законную долю деда. При этом жить черпаку в этом пограничном состоянии предписывалось до тех пор, пока он сам не станет дедом и уже на совершенно законном основании не станет присваивать себе все, что ему понравится, отбирая это у духов и молодых своей роты.
  Но, в то же время, в третьей роте Особого Учебного полка Связи, сложилась совершенно уникальная для любой линейной армейской части ситуация: в ней остался всего лишь один законный дед: старший сержант Лобов. Да и тот, кроме своего зычного голоса ничем больше похвастать не мог, поскольку не отличался ни физическими данными Глазкова с Тулягеновым, ни природной звероватостью Ужимова. А потому Ужимов, назначенный после увольнения дембелей, заместителем командира одного из взводов роты, вот уже в течении трех месяцев, пытался "прогнуть" под себя своих командиров отделений, с тем чтобы досрочно получить все права деда и собирать со своего взвода дань, которая по неписанным армейским законам полагалась одному лишь только настоящему ротному деду - старшему сержанту Лобову.
  Однако, как раз со своими командирами отделений Ужимову крупно не повезло!Не повезло в том плане, что из трех его "комодов" (комодом на армейском сленге называется командир отделения по первым слогам слова), один из них - младший сержант Прыгунов, был того же призыва и соответственно пользовался теми же правами "черпака", что и сам Ужимов. Второй командир отделения - младший сержант Кукарев, хоть и по своему сроку службы и считался молодым, и вроде бы готов был морально прогнуться под Ужимова, но его неожиданно взял под свою защиту третий комод взвода - младший сержант Глазков и эта защита, оказалась гораздо надежнее любой танковой брони! Потому что один только этот Глазков мог, не напрягаясь, разбросать в рукопашной схватке половину сержантского состава роты, а если учесть, что во втором взводе этой же роты, одним из отделений командовал его лучший друг и земляк - младший сержант Тулягенов, который в рукопашной ничуть не уступал самому Глазкову, то выходило, что эти двое стоили всего сержантского состава их роты!
  К тому же, Ужимов до трясучки боялся своего комода Глазкова еще с тех самых пор, когда после первого их знакомства в ротной сушилке, на заднице у Ужимова остались глубокие шрамы от арматуры, на которую обычно одевают для просушки сапоги, ановобранец Глазков в ту ночь, вместо сапога, насадил на эту арматуру задницей самого Ужимова, тогда еще младшего сержанта! А кроме той первой ночи егоблизкого знакомства с Глазковым, Ужимов на всю оставшуюся жизнь запомнил еще одну ночь, когда он, разбуженный непонятным шумом, доносившимся откуда-то сбоку, проснулся и увидел картину, от которой его кожа пошла мелкими пупырышками, словно у луховицкого огурца, ибо на соседней с ним кровати, не издавая ни единого звука, а только лишь судорожно дрыгая ногами, извивался всем телом их заместитель командира взвода - старший сержант Веснин, акурсант Глазков, захлестнув горло Веснина скрученным в жгут вафельным полотенцем и низко склонившись над ним, что-то шипел в посиневшее от удушья лицо старшего сержанта, с выкаченными из орбит глазами. Заметив, что Ужимов не спит, а наблюдает за ними, Глазков повернув к нему голову, в полголоса бросил ему угрожающую фразу, от которой Ужимова сразу же бросило в холодный пот:
  - Только попробуй вякнуть, недобиток хренов! И я тогда сначала эту гниду насмерть удавлю, а потом и тебе глотку перережу, понял?!
  С этими словами, курсант Глазков выразительно глянул на свой штык - нож, болтавшийся в ножнах у него на ремне и Ужимов тогда мгновенно все понял: Глазков доведенный его заместителем командира взвода Весниным, до совершенно скотского состояния бесконечными нарядами по роте, сопровождавшимися постоянным недосыпом, сейчас действительно был способен осуществить обе своих угрозы. Как оказалось, в действительности, Веснин тоже не забыл того своего ночного позора, и боясь тронуть Глазкова в открытую, начал исподтишка доставать его по службе, назначая одного и того же курсанта дневальным по роте из наряда в наряд, порой без перерыва целую неделю!
  Все дело было в том, что в неразберихе нового курсантского набора и в ворохе незнакомых и таких схожих между собой фамилий курсантов, командиры взводов не замечали подмен одного курсанта другим в суточных ведомостях, а потому Веснин спокойно вписывал Глазкова в наряд по роте изо дня в день, подписывая эти ведомости у командира своего взвода и потом озадаченно пожимая перед курсантом Глазковым плечами: дескать, он здесь не при чем - это все приказ командира взвода!
  Глянув той ночью Глазкову в глаза, Ужимов внезапно понял, что он смотрит в глаза своей собственной смерти и не став искушать судьбу, немедленно отвернулся носом к стенке, чтобы не видеть всего происходящего на расстоянии всего лишь вытянутой руки от него. На следующий же день, старший сержант Веснин неожиданно написал рапорт о переводе его в роту материально - технического обеспечения полка, а Побежимов, назначенный после его ухода, заместителем командира взвода, навсегда зарекся трогать внешне улыбчивого и на первый взгляд - такого спокойного курсанта из своего взвода! Именно поэтому, будучи не в состоянии сладить с младшим сержантом Глазковым открыто, Ужимов прибег к уже не раз испытанному им методу: принялся напропалую закладывать Глазкова по любой мелочи своему патрону - капитану Колупащикову.
  Однако, хитроумный и поднаторевший в подобных вопросах ротный замполит, неожиданно напоролся в лице младшего сержанта Глазкована на жесткую и грамотно построенную глухую оборону и сколько капитан Колупащиков ни бился со строптивым и независимым комодом, но прихватить его так ни на чем и не смог. При этом, даже на самый серьезный козырь замполита - попытке поймать младшего сержанта на незнании уставов, Глазков ответил тем, что в присутствии командира роты, старшего лейтенанта Долгих, наизусть и без запинки спокойно процитировал слово - в слово, все двадцать две статьи Устава Гарнизонной и Караульной Службы, необходимые для несения службы в карауле! А уж, что касалось боевой учебы, то дипломированному педагогу - историку Колупащикову, и близко не светило тягаться знаниями устройства и элементной базы ротных радиостанций,с дипломированным инженером - электромехаником, Глазковым!
  Ловить же его на всякой мелочи - типа пользования, в обход негласного запрета на этомобильными телефонами, было для капитана Колупащикова себе дороже, поскольку Глазков тут же с наивной улыбкой просил капитана показать ему соответствующую статью Устава или пункт из внутренней полковой инструкции, запрещавший пользование мобильными телефонами для личного состава. А кроме этого, поймать грамотного пройдоху - младшего сержанта, было ровным счетом не на чем.
  Более того, капитан Колупащиков, будучи далеко не глупым и образованным человеком, отлично видел и понимал, что младший сержант Глазков прекрасно справляется со своими должностными обязанностями командира отделения, поскольку курсанты его отделения были на целую голову выше по уровню своей боевой подготовки, нежели курсанты остальных восьми отделений третьей учебной роты. И капитан Колупащиков - сам педагог по образованию, в глубине души остро завидовал той искренней мальчишеской привязанности, которую испытывали сопливые пацаны из отделения Глазкова к своему командиру, готовые без преувеличения идти за ним в огонь и в воду!
  В результате, отчаявшись достать младшего сержанта Глазкова по службе в прямую, капитан Колупащиков даже не удержавшись, как-то сгоряча обматерил своего протеже Ужимова за очередной мелочный донос на Глазкова и посоветовал тому отстать от своего командира отделения, поскольку все успехи отделения Глазкова в боевой подготовке, были в конечном счете - успехами всего третьего взвода в целом и повышали статус самого Ужимова, как заместителя командира этого взвода.
  Однако, старший сержант Ужимов, успокоиться и оставить все как есть, уже не мог по одной простой причине: его гораздо сильнее занимало удовлетворение собственных материальных потребностей за счет своих подчиненных, нежели успехи вверенного ему боевого подразделения, а поэтому Ужимов принялся активно пакостить Глазкову по мелочам. К примеру: втихую от Глазкова, зажимая в туалете и избивая особо безропотных и слабых курсантов из его отделения, не в состоянии даже сообразить такой простой вещи, что тем самым, Ужимов наживает проблемы прежде всего для самого себя, поскольку за синяки и гематомы на телах курсантов спросят в первую очередь с него, как с заместителя командира взвода!
  Но,после того, как Глазков однажды поймал его за этим занятием и едва не переломал своему командиру ребра, Ужимов вынужден был отказаться даже и от этих мелких пакостей. И теперь, являясь номинально хозяином взвода, Ужимов боялся даже дышать в сторону курсантов из отделения Глазкова, да и сам младший сержант Глазков подчинялся ему только для видимости и исключительно в официальной обстановке, такой какая бывала на разводах и смотрах, в присутствии офицеров. А на самом же деле, младший сержант Глазков жил в роте своей собственной жизнью, вместе со всем своим отделением, состоящим из пятнадцати курсантов. Да к тому же, еще и взяв под свою "крышу" и этого сопляка Кукарева, вместе со всем его отделением и не позволяя Ужимову трогать подчиненных младшего сержанта Кукарева, наравне со своими курсантами. Курсанты же этих двух отделений, называли его за это между собой "Папой" и сами, без всякого принуждения со стороны младшего сержанта Глазкова, после выдачи им денежного довольствия, половину добровольно отдавали ему, хотя он ни разу и ни единым словом не обмолвился им об этом.
  Старший сержант Ужимов же, напротив - каждую несчастную сотню рублей смертным боем выбивал из курсантов первого отделения, которым командовал младший сержант Прыгунов, да еще и вдобавок грызясь из-за этих денег с самим Прыгуновым, который тоже считал себя вправе претендовать на них по сроку своей службы. А потому Ужимов использовал любой повод для того, чтобы запугать еще больше тех, кто и так его откровенно боялся.
  Однако, несмотря на всю жестокость заместителя командира взвода к курсантам первого отделения своего взвода, которая порой переходила в откровенный садизм, курсанты этого отделения с каждым днем боялись старшего сержанта Ужимова все меньше и меньше, ибо сказывался вольный дух Глазкова, витавший во всем взводе и разлагавший в нем моральную атмосферу страха и рабской покорности, в котором только и может существовать армейская дедовщина.
  В конце - концов Ужимов, отчаявшись взять весь взвод в свои руки, да еще и вдобавок теряя влияние даже в его единственном, прыгуновском первом отделении, в последнее время начал просто вымещать все свои накопившиеся обиды, злобу и комплекс неполноценности на тех курсантах, которые по своим моральным или физическим качествам не могли дать ему отпор. Однако, даже это зыбкое и призрачное ощущение власти и могущества - пускай и очень ограниченное по времени полугодовым сроком прохождения учебного курса, все же наполняло старшего сержанта Ужимова тем редким и непривычным для него чувством, которое у нормальных людей именуется чувством собственного достоинства и уверенности в себе.
  Правда, к этому суррогатному чувству самоуважения, примешивалась горькое ощущение недолговечности этого праздника жизни, да к тому же еще и отравленное страхом лишиться всего этого в один момент из-за какой - нибудь досадной оплошности. Потому что его патрон - ротный замполит капитан Колупащиков, не раз уже намекал Ужимову и даже впрямую предупреждал его о том, что в случае серьезного прокола, он спасать его не намерен, поскольку ему проще найти себе нового штатного "стукача", нежели отмываться от того дерьма, в которое его может втравить своими выходками старший сержант Ужимов.
  Именно поэтому, занимаясь в последнее время всяким непотребством, типа физических издевательств над подчиненными ему курсантами, старший сержант Ужимов принимал, как ему казалось, все меры предосторожности, которые бы позволили ему в случае чего избежать скандала и неминуемого наказания. Вот и сейчас, прохаживаясь, словно по живому коридору между двух шеренг голых по пояс курсантов своего взвода, старший сержант Ужимов то и дело проверял: не сбилось ли, намотанное на кисть его правой руки, мокрое вафельное полотенце. Ибо ему вовсе не хотелось потом объяснять замполиту и командиру роты, странную природу происхождения синяков и кровоподтеков на телах подчиненных ему курсантов.
  В настоящий момент, курсанты первого и второго отделений третьего взвода учебной роты,были заняты отработкой так называемого "Комплекса Вольных Физических Упражнений Љ1", который, по всей видимости, перекочевал в армию из какого-то реабилитационного лечебно - физкультурного учреждения, и не развивал у курсантов ничего кроме, разве что - памяти. Потому что комплекс этот состоял исключительно из набора всевозможных махов руками и ногами, вкупе с вращением головой и тазом, и подходил разве только для реабилитации пожилых людей, перенесших инсульт или инфаркт миокарда, но никак не для физической подготовки молодых и годных к строевой службе солдат срочной службы!
  Однако, старший сержант Ужимов, просто обожал этот комплекс именно за то, что запомнить порядок следования всех этих махов и поворотов корпуса, с первого раза - было просто невозможно и вот тут, как раз, для него и открывался самый широкий спектр возможностей для наказания курсантов за нерадивость, тупость и недоразвитость, причем как казалось со стороны - на совершенно законном на то основании! А в наказании за проступки, как раз и крылась вся власть Ужимова над подчиненными ему курсантами, основанная на их физическом страхе перед ним.
  Была правда и еще одна,тщательно скрываемая старшим сержантом Ужимовым от всех причина, по которой он просто обожал этот гимнастический комплекс: это его собственная общая физическая отсталость, ибо, разменяв второй год своей срочной службы и получив лычки старшего сержанта, Ужимов по-прежнему не мог подтянуться на перекладине, или отжаться на брусьях ни единого раза!Зато он назубок заучил очередность упражнений своего любимого "Комплекса Вольных Физических Упражнений Љ1" и теперь блистал перед своими подчиненными мастер - классами в демонстрациимахов руками и поворотов головы.
  И как раз в этот самый момент, старший сержант Ужимов, с самодовольным и значительным видом прохаживаясь вдоль строя курсантов своего взвода, остановился напротив одного из них и плотоядно ухмыльнулся, поскольку парень, отчаянно крутя головой по сторонам, пытался повторить за товарищами очередность движений выполняемого ими комплекса и при этом явно сбивался с такта и правильности выполнения движений.
  - Ну, вот, пожалуйста - полюбуйтесь на это тупое тело!
  Ни к кому конкретно не обращаясь, с пафосом объявил старший сержант Ужимов и выдержав поистине МХАТовскую паузу, продолжил:
  -Оно, это тупое и никчемное тело - никак не может запомнить очередность движений комплекса вольных физических упражнений Љ1, хотя его собственный замкомвзвода,наверное, раз сто уже показывал этот комплекс на своем личном примере!
  Несчастный курсант, совершенно растерявшись и совсем опустив руки, обреченно глядел на Ужимова из подлобья, прекрасно осознавая, что за всем этим последует.
  - Ну, что, тупое тело!
  Обрадованно произнес Ужимов, так, словно бы выступая в суде в качестве обвинителя, он припер подсудимого к стенке неопровержимостью улик.
  -Какого "лося" ты хотел бы получить за свою непроходимую тупость, а?!
  Спросил у курсанта его командир, многозначительно помахивая у него перед носом своим правым кулаком, с намотанным на него мокрым полотнецем.
  - Я не хочу получать никакого "лося", товарищ старший сержант!
  Понурясь еще больше, ответил Ужимову курсант и с тайной надеждой в голосе попросил его:
  -Товарищ старший сержант, разрешите мне попробовать выполнить этот комплекс еще раз?!
  - Как, разве ты не знало, тупое и никчемное тело, что сегодня у нас проходит акция бесплатной раздачи "лосей" всем желающим?!
  Искренне изумился его ответу Ужимов, напрочь проигнорировав просьбу курсанта о повторе неудачной попытки и продолжая издеваться над перепуганным курсантом, добавил:
  -Поэтому, тело, у тебя есть шанс получить сегодня самого,что ни на есть жирного "лося", как говорится: торопитесь, а то можете не успеть!
  Ехидно усмехнулся замкомвзвода, от всей души упиваясь захватывающим ощущением своей безграничной власти над ближним. В шеренге справа и слева от несчастного курсанта, тот час же подобострастно захихикали его товарищи, которые отлично знали, что этот за зверь такой - лось, уже вовсю предвкушали занимательное и захватывающее зрелище, которое к тому же позволит им самим хоть немного отдохнуть от изнуряюще однообразных махов рук и поворотов головы.
  - Слушай, Прыгун - это не твое тело тут так отчаянно тупит?!
  Спросил Ужимов у валявшегося на заправленной кровати, и строчащего по мобильнику смс - ки, командира первого отделения, младшего сержанта Прыгунова.
  - Не-е-е, не мое, это - Кукин курс, вот его и дрочи на пару с его комодом!
  Не отрываясь от своего занятия, лениво ответил своему заместителю командира взвода, младший сержант Прыгунов.
  - Ну, и где же шарится этот долбанный комод Кука, пока "курсы" из его отделения здесь так отчаянно тупят, что у их замкомвзвода на них зла не хватает?!
  Мгновенно начал заводиться Ужимов.
  - Да наверняка, как обычно - вместе с Джинном и его третим отделением на ротном спортгородке зависает.
  Снова не поднимая головы от дисплея своего мобильного телефона, флегматично ответил ему младший сержант Прыгунов.
  - А ну-ка, срочно приведи его ко мне, я сейчас этому Куке - коки поотрываю!
  По - Наполеоновски скрестив на груди руки, непререкаемым тоном приказал своему подчиненному, старший сержант Ужимов, стоя над невозмутимо лежащим на койке Прыгуновым.
  - Тебе надо - ты и веди.
  Меланхолично ответил ему Прыгунов, снова упершись взглядом в телефонный дисплей.
  - Да, что же это за бл...ство за такое, комоды мои - совсем уже ох...ли: приказов своего командира выполнять не хотят!
  С этими словами старший сержант Ужимов, в отчаянии забегал между двухэтажными рядами солдатских кроватей и обежав в крайнем волнении весь спальный кубрик своего взвода из конца в конец, он, наконец, подскочил к тому самому курсанту, который не знал очередность упражнений из комплекса вольных упражнений Љ1 и который теперь, стоя без всякого движения в общей шеренге курсантов, вертел по сторонам головой, пытаясь сообразить какие - такие тучи сгущаются над его несчастной обритой наголо, головой.
  - Значит так, тупое тело - слушай и внимай мне!
  Ужимов наклонился к низкорослому курсанту, который своей макушкой доходил ему только до плеча.
  -Раз уж ты, тело - настолько тупое, что не можешь запомнить очередность упражнений комплекса вольных упражнений номер один, то сейчас ты будешь вместе со мной изучать очередность исполнения наказаний за его незнание: итак, на первый раз ты получаешь "ручного лося", сейчас я тебе поясню принцип его действия!
  Прорычал Ужимов, схватив курсанта за запястья рук и насильно сведяих у него перед лбом, зафиксировав их при этом крест - на крест, ладонями наружу. Убедившись, что курсант держит ладони рук в требуемом положении, старший сержант Ужимов сведя обе своихруки в замок, изо всей силы ахнул его ими по лбу и курсант,тут же попятившись назад от его удара, с грохотом сел между двух табуреток, растянувшись на полу под радостный хохот своих товарищей.
  - А ну-ка встать - я с тобой еще не закончил наш урок биологии!
  Рявкнул на него Ужимов инесчастный курсант, тряся своими отшибленными ладонями и тараща от боли и страха глаза, поднялся и послушно занял свое место в курсантской шеренге.
  - За второй свой косяк, получай "табуреточного лося"!
  Ужимов, схватив стоящую ближе к нему табуретку, с размаху обрушил ее на голову курсанту, снова сбив того с ног.
  -Ну, а если ты умудришься накосячить в третий раз, то будешь всему взводу демонстрировать "лося - самоубийцу"!
  С этими словами старший сержант Ужимов, ухватив курсанта за узкий брезентовый ремень штанов, рывком поднял его тело в полусогнутое положение и в таком виде с размаху швырнул того головой об стену и курсант, с сочным шлепком врезавшись в побеленную стену и оставив на ней влажное пятно, сполз и скрючился на полу в позе эмбриона. Ужимов, даже не взглянув на упавшего курсанта, с лихорадочно сверкающими глазами, пошел вдоль застывшей в тоске и тревоге курсантской шеренги, подыскивая себе следующую жертву. Буквально через пару шагов, его глаза вспыхнули настоящим охотничьим азартом, поскольку в самом дальнем конце длинной шеренги, один из курсантов, пользуясь минутной паузой и отсутствием поблизости сержантов, вышел из строя и присел отдохнуть на табуретку,стоящую у него за спиной. Заметив такое вопиющее нарушение распорядка, Ужимов радостно улыбаясь, громадными скачками устремился к нему.
  - Ага! Хитрожопый курс спокойно гасится тут, пока его замкомвзвод не видит, да?!
  Ликующим голосом заорал Ужимов, подлетая к вскочившему с табуретки курсанту и хватая того за сильно оттопыренные в стороны уши.
  -Готовься, наглое тело - этот твой косяк тянет на "испытание брони"!
  Радостно заявил ему Побежимов.
  Проштрафившийся курсант, очевидно уже был очень хорошо знаком с этим наказанием, потому что он лишь печально вздохнув в ответ на слова Ужимова,без промедления принял положение тела, отдаленно напоминающее боксерскую стойку, только в отличии от нее, его руки были скрещены за спиной, а не подняты к подбородку. Набрав в грудь побольше воздуха, курсант доложил своему заместителю командира взвода:
  - Товарищ старший сержант, моя броня трехслойная - бронебойная к испытаниям на пробивание готова!
  Ужимов, размахнувшись, изо всей силы ударил курсантав грудь кулаком, обмотанным мокрым полотенцем, однако, несмотря на замах и усилие, вложенное старшим сержантом в этот удар, он оказался настолько слабым, что провинившийся курсант, получив его, не просто устоял на ногах, но даже не покачнулся! Тут же бодро доложив об этом Ужимову:
  - Товарищ старший сержант, первый слой моей брони - успешно пробит!
  И Ужимов, поправив сбившееся полотенце на своей правой руке, замахнулся во второй раз, но вот ударить он не успел...
  - А чем это вы здесь таким интересным заняты, товарищ старший сержант?!
  Внезапно раздалось за спиной у Ужимова и тот, обернувшись на прозвучавший голос, мгновенно замер с ошалевшим видом, потому что всего лишь в двух шагах от него стоял командир Особого Учебного полка, полковник Черняховский собственной персоной, а за его спиной маячила коренастая фигура командира роты материального обеспечения этого полка, капитана Кондратьева!На беду Ужимова, дневальный по роте, забыв запереть входную дверь на засов, теперь стоял, не отнимая ладони от шапки на своей голове и глупо тараща глаза на вошедших в распложение роты офицеров, мучительно вспоминал, что же он должен делать в подобном случае. Полковник Черняховский, нахмурив свои кустистые, седые брови, смерил старшего сержанта Ужимова суровым взглядом с головы до ног, особенно задержав его на ужимовском правом кулаке, обмотанном мокрым полотенцем.
  - Извольте доложить по всей форме, когда к вам обращается старший по званию, да еще и вдобавок являющийся командиром полка, в котором вы служите!
  Сверля Ужимова суровым взглядом, выдохнул ему в лицо полковник Черняховский, мгновенно все поняв.
  - Заместитель командира третьего взвода, третьей учебной роты, старший сержант Ужимов!
  Неуверенным голосом промямлил Ужимов, стараясь не смотреть Черняховскому в глаза.
  - Ужимов, говоришь?!
  Многозначительно переглянулся с капитаном Кондратьевым, полковник Черняховский и пройдя мимо застывшего столбом Ужимова, командир полка подошел к койке, на которой с мобильным телефоном в руках, по - барски развалился младший сержант Прыгунов. Завидев командира полка, тот мгновенно сунув мобильник под подушку, вскочил с койки и браво доложился Черняховскому:
  - Командир первого отделения, третьего взвода, третьей учебной роты, младший сержант Прыгунов!
  - Ну вот, практически вся компания фигурантов из рапорта Колупащикова - в сборе, не хватает одного только Глазкова!
  Буркнул себе под нос полковник Черняховский, отворачиваясь от Прыгунова и продолжая свой неспешный путь по длинному и узкому расположению роты, вдоль замерших шеренг полуголых курсантов, и направляясь к кабинетам офицеров, расположенных в самом конце коридора, напротив спортгородка.Капитан Кондратьев, незаметно отстав от командира полка, подошел к Ужимову:
  - Броня, говоришь сержант, крепка?!
  Недобро усмехнувшись, спросил он у Ужимова иуже в следующую секунду заместитель командира третьего взвода отлетел в сторону, сбитый с ног могучим ударом капитанского кулака в грудь. Пролетев по воздуху шагов пять, Ужимов врезался спиной в стеллаж с висящими в нем ровными рядами курсантскими бушлатами и сорвав несколько из них с вешалок, кувыркнулся через низкий бортик стеллажа, скрывшись под упавшими бушлатами, словно под копной прошлогоднего сена. С покачнувшегося стеллажа при этом, с жестяным грохотом на пол посыпались стальные каски, а очнувшийся от этого шума дневальный, внезапно вспомнив, что именно он должен делать в случае прихода в расположение роты командира части, диким голосом завопил: "Рота, смирно!" и на этот вопль, из ротной каптерки что-то жуя и на ходу застегивая на своем жирном брюхе ремень портупеи, суматошно выскочил капитан Колупащиков, тут же нос к носу столкнувшись с полковником Черняховским.
  -Капитан, чем у вас рота занимается?!
  Недовольно спросил у него полковник Черняховский.
  Колупащиков, по лягушачьи выпучив глаза и все еще продолжая жевать, доложил полковнику с набитым ртом:
  - Фыщ фолхофник! Фоглафно расфорядку фня, рофа фанимаеша фиф - мафофыми мерофриятиями!
  - Фиф - маф, пиф - паф!
  Предразнил его Черняховский и добавил вмиг посуровевшим голосом:
  -Во-первых, капитан, вы сначала прожуйте прежде чем докладывать своему командиру! А во вторых...
  Полковник Черняховский, буквально затолкал капитана Колупащикова обратно в каптерку, потому что курсанты, занимавшиеся на ротном спортгородке, любопытно тянули свои шеи, напряженно прислушиваясь к разговору двух офицеров. Оставшись в каптерке с глазу на глаз с Колупащиковым, Черняховский продолжил:
  - А во-вторых, капитан, "рофа" у тебя долбое...измом занимается, а вовсе не "фиф - мафофыми мерофриятиями", а твои сержанты кроме всего прочего - еще и форменной дедовщиной, пока их заместитель командира роты по работе с личным составом, жреттут втихаря по каптеркам!
  Капитан Колупащиков, отчаянно пытался проглотить застрявший у него в горле кусок, чтобы ответить командиру полка на его обвинения, и наконец ему это удалось:
  - Товарищ полковник, Иван Антонович!
  Вытянулся в струнку капитан Колупащиков.
  -Да если я хоть одного сержанта нашей роты за этим занятием поймаю, то я его лично...
  - Ты, Колупащиков, скорее геморрой здесь поймаешь от своего героического сидения по каптеркам, нежели одного из своих сержантов - на дедовщине!
  Мгновенно перебил его полковник Черняховский и приказал Колупащикову:
  -А ну-ка вызови мне сюда этого своего замкомвзвода - "бронебойщика", пока капитан Кондратьев его там по стенке не размазал!
  - Не понял вас, товарищ полковник, какого еще бронебойщика?
  Капитан Колупащиков выпучил глаза так, словно собирался вместить в них разом всего командира полка, вместе с его фуражкой и одновременно с этим лихорадочно соображая и пытаясь решить для себя: что же на самом деле случилось, что их роту ни с того ни с сего, вдруг посетил сам командир полка, чем это чревато для него лично и как ему теперь себя вести с полковником Черняховским в этой щекотливой ситуации.
  - Да, вот этого урода!
  Пробасил с порога каптерки капитан Кондратьев, вместо Черняховского отвечая на вопрос Колупащикова.
  -Разрешите, товарищ полковник?
  Тут же по всей форме обратился он к командиру полка и после того, как Черняховский согласно кивнул ему головой, капитан Кондратьев втолкнул в каптерку, тряпкой повисшего у него на руке старшего сержанта Ужимова. Тот при этом, испуганно тараща по сторонам глаза, тер свою ушибленную грудь и хлюпал вислым, словно баклажан, носом. Полковник Черняховский, смерив Ужимова презрительным взглядом, сказал:
  - Извольте докладывать по форме, товарищ старший сержант, когда входите к старшему по званию!
  - Заместитель командира третьего взвода, старший сержант Ужимов.
  Испуганно пролепетал тот в ответ, ожидая от полковника чего угодно, и первым делом - матерного окрика в свой адрес. Однако, Черняховский оставшись внешне совершенно спокойным, повернулся к заместителю командира роты по работе с личным составом:
  - Ясно!
  Кивнул головой он.
  -А ну-ка, капитан Колупащиков, давайте сюда весь сержантский состав своего третьего взвода!
  Подумав несколько секунд, приказал полковник капитану.
  - Есть!
  Капитан Колупащиков, лихо козырнув, пулей вылетел из каптерки и через несколько минут к заместителю командира третьего взвода, присоеденились трое его командиров отделений, представ пред светлые очи командира полка, полковника Черняховского. Тот оглядев всех четверых сержантов с головы до ног, криво усмехнулся, покачав головой инужно признать, что ему было от чего, поскольку все четверо были одеты кто во что горазд: двое командиров отделений, доставленные в каптерку прямо из-под спортивных снарядов ротного спортгородка, были вообще - голыми по пояс и одеты в одни только штаны и резиновые шлепки. Третий комод - младший сержант Прыгунов, был в штанах и кителе, но без ремня и сапог и только ставший уже печально знаменитым старший сержант Ужимов, был при полном параде и даже с фляжкой, болтавшейся у него на офицерской портупее! Полковник Черняховский, пройдя мимо Ужимова, словно мимо помойного ведра, остановился напротив голого по пояс мускулистого русского крепыша, вопросительно глядя ему в глаза и ожидая от него доклада.
  - Товарищ полковник, командир третьего отделения, третьего взвода, третьей учебной роты, младший сержант Глазков!
  Четко доложил полковнику тот, по прежнему оставшись совершенно невозмутимым.
  - А-а-а, так это ты и есть тот самый рыцарь, который тогда перед моей секретаршей Катериной, цирк устроил?!
  Мгновенно узнал парня по названной им фамилии, полковник Черняховский, тем не менее тут же погасив на лице задорную улыбку.
  -А чем же в настоящий момент занято твое третье отделение, товарищ младший сержант?
  Строгим голосом спросил у Глазкова полковник.
  - Отработкой норматива номер десять на ротном спортгородке, товарищ полковник!
  Не промедлив ни секунды, ответил ему Глазков.
  - Это что за норматив такой, подтягивание на перекладине что ли?
  Мучительно наморщил лоб Черняховский, вспоминая.
  - Так точно, товарищ полковник - подтягивание на перекладине!
  Мгновенно подтвердил ему младший сержант.
  - Ну, и какой же самый лучший результат у тебя в отделении, сержант?
  Поинтересовался у Глазкова, Черняховский.
  - Тридцать раз, товарищ полковник.
  Не промедлив ни секунды, ответил ему Глазков.
  - Ого!
  Удивленно крякнул Черняховский и тут же переспросил у командира третьего отделения:
  -И кто же это у тебя в отделении, тридцать раз подтягивается?!
  - Я, товарищ полковник!
  Не моргнув глазом, ответил командиру полка, младший сержант Глазков.
  - Тьфу ты!
  Отмахнувшись, досадливо сплюнул на пол каптерки Черняховский.
  -Да про тебя я и так знаю, ты мне лучше о результатах подчиненных своих доложи!
  Потребовал командир полка от командира третьего отделения.
  - Лучший результат в моем третьем отделении - двадцать один раз, худший - одиннадцать.
  Тут же доложил ему по памяти, Глазков.
  - То есть, худший результат твоего отделения - соответствует оценке "хорошо" по нормативу, так что ли?!
  Подытожил доклад младшего сержанта, полковник Черняховский, многозначительно переглянувшись с капитаном Кондратьевым.
  - Так точно, товарищ полковник!
  Согласился с ним младший сержант Глазков.
  - А вы, товарищ старший сержант Ужимов, сколько раз подтягиваетесь на перекладине?
  Резко повернувшись к Ужимову и в упор без всякого перехода, резко спросил Черняховский у заместителя командира третьего взвода. При этом в ротной каптерке повисла тягостная пауза, потому что старший сержант Ужимов не мог подтянуться на турнике ни единого раза, издавна относясь к этому спортивному снаряду - как к своему личному, заклятому врагу!
  - Ну чего вы молчите, словно воды в рот набрали, сколько раз вы подтягиваетесь на турнике, я спрашиваю?!
  Нетерпеливо прикрикнул на Ужимова полковник.
  - Пя-я-ать.
  С трудом выдавил из себя Ужимов, опустив глаза в пол.
  - А вот мы сейчас это проверим!
  Решительно заявил Черняховский.
  -А ну-ка, товарищи сержанты, всем - кругом и на спортгородок шагом марш!
  Решительно скомандовал он, и все четверо младших командиров третьей учебной роты дружно выполнив команду "кругом", вышли из каптерки, а за ними последовали и офицеры.
  - А где ваш ротный?
  Спросил у капитана Колупащикова по дороге к спортгородку полковник Черняховский и раздраженно добавил:
  -Почему в расположении роты, я застаю только заместителя ее командира по работе с личным составом?!
  - Старший лейтенант Долгих в штабе, товарищ полковник.
  Доложил командиру полка капитан Колупащиков, постаравшись придать своему голосу уверенность и твердость.
  - Чего он там забыл, ваш Долгих?!
  Нахмурился Черняховский.
  - Старший лейтенант Долгих, сдает в штабе квартальный отчет о выполнении вверенной ему ротой плана по боевой подготовке и подписывает план боевой учебы третьей учебной роты на следующий квартал.
  Не моргнув глазом, соврал полковнику Колупащиков, хотя его так и подмывало сказать командиру полка о том, что командир третьей учебной роты, старший лейтенант Долгих, после утреннего развода отсыпается с тяжелого похмелья в запертой изнутри ротной сушилке, всего в паре шагов от них! Но, капитан Колупащиков чувствовал, что так жестоко подставлять своего ротного - время пока еще не пришло, к тому же командир третьей учебной роты, старший лейтенант Долгих, хоть и был младше своего заместителя по званию и по возрасту, но в то же время он был - кадровым офицером, успевшим в свои неполные двадцать пять лет, понюхать пороху на Северном Кавказе и заслужить там две боевых награды! А вот его заместитель по работе с личным составом был всего - навсего гражданским "пиджаком", попавшим в армию после окончания военной кафедры Нижегородскогопедагогического института, да и то - попавший, исключительно лишь благодаря удачной женитьбе на дочери полковника из штаба округа. И это сравнение было сейчас явно не в его пользу!
  - Уведи со спортгородка всех курсантов и закрой двери в спальное расположение роты!
  Приказал капитан Колупащиков дежурному по роте, едва только офицеры поравнялись с ротным спортгородком, который представлял из себя небольшой закуток, размерами пять на пять метров, заполненным гирями, гантелями и прочим спортивным инвентарем.
  - Отставить, капитан!
  Тотчас же приказал ротному замполиту, полковник Черняховский и мстительно добавил:
  -Ты лучше прикажи привести сюда весь третий взвод и пусть его курсанты полюбуются на своих младших командиров!
  Капитан Колупащиков тяжело вздохнул, но не посмев ослушаться приказа командира полка, с обреченным видом буркнул дежурному по роте:
  - Строй третий взвод напротив спортуголка.
  - Третий взвод, напротив спорт - уголка становись!
  Спустя несколько секунд проорал с тумбочки дневальный, повторяя приказ Колупащикова.
  - Младший сержант Глазков - к снаряду!
  Скомандовал полковник Черняховский, едва только курсанты третьего взвода выстроились на узкой "взлетке" коридора, перед ротным спортуголком и младший сержант Глазков, выйдя из строя четким строевым шагом, подпрыгнул и повис на перекладине, а сорок пар курсантских глаз впились в его голую спину, с рельефными мускулами, которые вздувшимися буграми перекатывались под тонкой и напрочь лишенной жировой прослойки, кожей сержанта. Он подтягивался ровно и что называется "чисто", то есть - без раскачивания и рывков и несмотря на то, что последние три раза дались ему с явным трудом, но все равно, все эти три раза его подбородок дотянулся и "заглянул" за перекладину. Спрыгнув с турника, Глазков доложил, сквозь бурно рвущееся из его груди дыхание:
  - Товарищ полковник, младший сержант...
  - Отставить, сержант, я сам считалза тобой и ты меня не обманул - отщелкнул всю тридцатку так, будто патроны из автоматного магазина! Встать в строй, а младший сержант Прыгунов - к снаряду!
  Скомандовал полковник Черняховский и из застывшего взводного строя под перекладину шагнул командир первого отделения - младший сержант Прыгунов, который к тому времени уже успел снять с себя свой китель и майку и спрятать в матрац свой мобильный телефон. Прыгунов "спекся" на десятом разе, при этом этот последний раз он подтягивался, отчаянно дергаясь всем телом и дрыгая ногами, очевидно так на командире первого отделения сказались три месяца его относительно спокойной жизни без дедов и дембелей, но зато с регулярным дополнительным пайком из курсантских посылок!
  - Правильно, если валяться целыми днями на койке с мобильным телефоном в обнимку, да жрать в три глотки, то скоро не то что на перекладине подтягиваться - ходить и то не сможешь!
  Подвел свой краткий итог подтягиваниям Прыгунова полковник Черняховский.
  - Встать в строй, следующий комод - пошел на перекладину!
  Скомандовал он младшему сержанту Антону Кукареву и тот, не особо напрягаясь, подтянулся пятнадцать раз, а затем повисев и подумав, добавил к ним еще три, после чего, спрыгнув с турника и доложившись полковнику, занял свое место в строю, в котором из сержантского состава к турнику не подходил один только заместитель командира третьего взвода, старший сержант Ужимов. Все это время он стоял бледный, затравленно глядя на своих подчиненных, то и дело облизывая свои пересохшие губы иождая своей очереди на перекладину так, будто бы это была виселица, а вовсе не спортивный снаряд!
  - Ну, старший сержант Ужимов, прошу вас к снаряду!
  С этими словами, полковник Черняховский сделал заместителю командира третьего взвода широкий приглашающий жест рукой, в сторону перекладины и Ужимов, косолапя от волнения сильнее обычного, подошел к турнику и подпрыгнул, оттолкнувшись ногами от пола что есть силы, благодаря чему он сразу же оказался на половине необходимой траектории движения вверх к перекладине, с руками до половины согнутыми в локтях. Ужимову оставались какие-то считанные сантиметры до того, чтобы коснуться подбородком перекладины, в тот момент, когда его настиг и одолел неумолимый закон всемирного тяготения, с непреодолимой силой потянув его нескладное тело вниз. И побежденныйземной гравитацией, старший сержант Ужимов потешно дрыгая в воздухе ногами, мешком повис под перекладиной, а все его последующие попытки преодолеть земное притяжение, оказались тщетными. Напрасно провисев на перекладине еще с полминуты, Ужимов красный от стыда и натуги, словно вареный рак, наконец спрыгнул с турника на пол.
  - Парадокс, однако!
  Задумчиво протянул полковник Черняховский.
  - И за какие же это достижение вас, товарищ Ужимов, назначили на должность заместителя командира учебного взвода связи?! Может быть вы творите чудеса за телеграфным ключом радиостанции, принимая и передавая по пятнадцать групп в минуту? (здесь, под выражением "принять пятнадцать групп в минуту" полковник Черняховский имеет в виду умение радиотелеграфиста различать в эфире, передаваемые ему аббонирующей радиостанцией отдельных серий длинных и короких сигналов азбуки Морзе, которые на сленге военных связистов, называются "группами" и обозначают какую - либо букву русского алфавита, или цифру от нуля до девяти. Таким образом выражение "принять пятнадцать групп в минуту", означает умение военного радиотелеграфиста услышать в эфире, расшифровать и записать пятнадцать символов, переданных для него в эфир в течении одной минуты - здесь и далее примечания автора)
  Полковник Черняховский в упор глянул на капитана Колупащикова и тот вынужден был стыдливо опустить глаза, косвенно выдавая тем самым полное отсутствие успехов в боевой подготовке у своего протеже. А дружно заулыбавшиеся при этом курсанты третьего взвода, лишь утвердили полковника в этой догадке, поскольку она была чрезвычайно близка к истине, ведь главным чудом, вытворяемым старшим сержантом Ужимовым на взводном радиополигоне, а заодно и одним из самых любимых его занятий - было "пускание под тапик" нерадивых курсантов, показывающих неудовлетворительные знания азбуки Морзе и материальной части радиостанции.
  "Тапиком" на профессиональном жаргоне военных радиотелеграфистов назывался телефонный аппарат, модели ТА- 57 с встроенной в его корпус динамо - машиной или генератором индукторного вызова. И вот, отсоединив выводные концы от этого генератора и намертво прикрутив их к пальцам наказуемого им курсанта, старший сержант Ужимов вращая ручку индуктора генератора, пропускал через курсанта переменный ток, напряжением в восемьдесят вольт.Разумеется, что все эти чудеса Ужимов вытворял в отсутствии на ротном радиополигоне офицеров, что само по себе было не таким уж и редким явлением, поскольку офицеры предпочитали сидеть в теплых кабинетах ротной казармы, а не торчать в тесных и продуваемых всеми ветрами кунгах КШМ - командно штабных машин, с установленными на них раритетными радиостанциями типа Р - 140М.
  Именно поэтому регулярные ужимовские "пускания под тапик" так часто заканчивались непроизвольным мочеиспусканием наказуемого курсанта, которого сам же Ужимов затем и отводил в казарму - стирать штаны, таким образом отлынивая от необходимости проведения боевой учебы и объяснения курсантам своего взвода того, о чем он и сам понятия не имел! А не имел этого понятия старший сержант Ужимов по двум довольно банальным причинам: во-первых, из-за своей общей технической отсталости, не позволявшей ему постичь такие вещи, как экстраполяция сигнала и супергетерродинный принцип построения приемника, а во-вторых, потому что на всем ротном радиополигоне не было ни одной радиостанции, способной выйти в эфир! Имевшиеся же на вооружении третьей учебной роты связи, штатные радиостанции большой и средней мощности, были не более чем муляжами, у редких блоков и модулей которых, иногда еще светились шкалы настройки и вращались ручки управления.
  - При таких выдающихся личных достижениях, вам Ужимов, вовсе не людьми командовать в учебной роте связи, а свиньями на полковом свинарнике!
  После недолгой паузы продолжил полковник Черняховский.
  - Впрочем, именно так мы с тобой и поступим: собирай свои манатки и шагом марш в казарму роты материального обеспечения под начало капитана Кондратьева. С сегодняшнего дня ты, Ужимов, в звании рядового, продолжишь свою срочную службу подсобным работником на полковом свинарнике!
  - Есть.
  Буркнул себе под нос Ужимов и с угрюмым видом побрелв спальное расположение роты собирать свои личные вещи, под пристальными и откровенно - довольными взглядами курсантов своего теперь уже бывшего третьего взвода. Полковник Черняховский, объявив только что разжалованному им в рядовые Ужимову, повернулся к капитану Колупащикову:
  - Ну, и поскольку ваш ротный где-то бегает, то решать в его роте кадровые вопросы буду я.
  Решительно заявил Черняховский и продолжил вещать своим хорошо поставленным голосом:
  - Значит так, с сегодняшнего дня младший сержант Глазков назначается на должность заместителя командира третьего взвода!
  - Полностью поддерживаю ваше решение, товарищ полковник!
  Подобострастно закивал головой капитан Колупащиков, но Черняховский раздраженно перебил его:
  - Подождите, капитан, я еще не закончил.
  -Этому лежебоке, как там его?
  Половник вопросительно глянул на Колупащикова.
  - Прыгунов?
  Подсказал он Черняховскому, сразу же догадавшись о ком идет речь.
  - Вот - вот, Прыгунову!
  Обрадованно тряхнул своейседой шевелюрой полковник Черняховский, продолжив.
  -Так вот, этому вашему Прыгунову, третьей сержантской лычки - не видать, как своих ушей! Если он сейчас с двумя лычками, словно проститутка целыми днями на кровати валяется, то с третей ваш Прыгунов вообще в Обломова превратиться и начнет еще кофе в постель с тебя и с твоего ротного требовать! И вообще...
  Полковник Черняховский, понизив голос, чтобы его не дай Бог не услышали стоящие неподалеку курсанты, произнес, обращаясь к капитану Колупащикову:
  - Зашел бы ты в штаб через пару часов - забрал приказы о переводе Ужимова в РМТО и о назначении замкомвзодом младшего сержанта Глазкова...а заодно с ними забрал бы и свой пасквиль на Глазкова.
  После короткой паузы продолжил командир полка, пристально глядя в глаза капитану Колупащикову.
  - Так точно, тыщ полковник!
  Колупащиков еще сильнее выкатил глаза из орбит.
  - Все сделаю в точности так, как вы приказали!
  Полковник Черняховский, удовлетворенно кивнув, повернулся и своей грузной стариковской походкойнаправился по коридору к выходу из расположения третьей учебной роты.
  ***
  "...Давай пойдем со мной туда,
  Где нет ни снега ни дождя,
  Где будем только ты и я,
  Где мы останемся вдвоем...
   Пойдем со мной туда,
  Пойдем со мной вдвоем,
  Пойдем со мной комон..."
  Кука, своим гнусным от хронического гайморита голосом, пытался перекричать попсовую певицу Жанну Фриске, тяжело топая при этом по полу кирзовыми сапогами и виляя мосластым задом. Подражая таким образом звезде, которая в откровенном наряде грациозно дефилировала на экране древнего телевизора "Горизонт", который, стоя на тумбочке, в дальнем углу караульного помещения, сквозь рябь и полосы помех, демонстрировал роскошные, загорелые бедра певицы.
  Убогость караульного помещения была скрыта под кое - как прикрученными к стенам панелями пластикового сайтинга, все панели которого были сплошь исписанны со скуки карандашами, бодрствующими сменами обитавших здесь караулов. Эта стихийная "настенная живопись", периодически становилась причиной острого и незатухающего конфликта, между принимающими и сдающими караул сменами и эти конфликты, порой, приводили к целым служебным расследованиям, во время которых, по почерку и содержанию надписей на стенах, "дознаватели" из числа начальников караулов и их помощников, пытались установить их авторов и заставить их оттирать со стен свое творчество.
  Сами же авторы этих анонимных настенных посланий своим вновь призванным потомкам, чаще всего "палились и сыпались" на названиях городов, из которых они были призваны. А поскольку удержаться от соблазна и не написать название своего родного города - было свыше сил любого солдата - срочника, то и преступления эти раскрывались - элементарно! Благо наш караул был - внутренним и в него заступали только сержанты трех учебных рот, нашего полка, которые друг - друга отлично знали, равно как и ни для кого из нас не были тайной названия тех городов, из которых мы были призваны.Вот и сейчас, глядя на то как мой друг Акын стрательно рисует карандашом на стене герб города Саратова, я вздохнул и сделал своему другу замечание, вживаясь в пока еще новую для меня роль помощника начальника караула:
  - Акын, ёхарный ты бабай! Ну, ты же прекрасно знаешь, что нас завтра "копейка" в карауле меняет.
  Попенял я своему другу, напомнив ему о предстоящей сдаче караульного помещения, вновь заступающей в него "копейке", именно так на сленге нашего полка, между собой называли первую учебную роту.
  -А у них любимая задрочка - цепляться ко всем этим писулькам на стенах! Вот, кто завтра за тобой будет все это вытирать?!
  Закончил я свой начальственный разнос Акына, вполне резонным и обоснованным вопросом.
  - Ну, не я же.
  Спокойно ответил мне Ильяс, не отрываясь от своего занятия.
  -Вон, Кука пускай вытрет!
  Кивнул он на пускающего слюни перед телевизором, младшего сержанта Кукарева.
  Кука, мгновенно перестав гундосить себе под нос и вилять своим мосластым задом, круто обернулся к столу, за которым сидели мы с Акыном.
  - А вот хрен вы оба угадали - волгари долбанные!
  Истерично взвизгнул он и пояснил нам:
  -Я уже пару раз тер за вами эту стену, так что больше - не буду, и не просите!
  Подумав пару секунд и что-то прикинув в уме, Кука мстительно добавил, обращаясь к Акыну:
  - И вообще, я во время сдачи караула, на вышке буду, так что, вытирайсо стены своих трех пескарей сам!
  - Каких еще пескарей?!
  Не понял я Кукарева.
  - А вот этих!
  С этими словами Кука, подойдя поближе к стене, ткнул пальцем в герб города Саратова, в виде трех осетров, сошедшихся на гербе в виде эмблеммы Мерседес - Бенца и я укоризненно глянул на Ильяса, не прекратившего пачкать стену даже после сделанного ему мной замечания:
  - Акын, так ты же вроде из Энгельса, ана гербегорода Энгельса - изображен бык с чашей соли на спине, так что же ты его не нарисуешь?!
  Ильяс в ответ лишь пожал своими широкими плечами:
  - Да, и не из Энгельса я вовсе, а так - из маленького казахского поселка километрах в двадцати от него. К тому же, я рисую плохо: вот в прошлый раз попытался изобразить быка с чашей на спине, а все сказали, что это - танк!
  Печально вздохнул мой друг.
  - Ну как же, помню я этот танк!
  Усмехнулся я и добавил подробности той истории, которую прекрасно знали все сержанты нашей роты:
  -А вытирал потом за тобой твои художества - наш Ряба, и даже по шее от начкара получил за то, что спорил с ним о том, что на гербе его Нижнего Тагила - вовсе не танк изображен!
  - А ну-ка, дай сюда карандаш!
  Потребовал Кука и подскочив к Акыну, выхватил у него из пальцев карандаши старательно сопя вывел под изображенными на стене осетрами, надпись: "Привет Саратову от Барнаула!"
  -Наш Сивка - Бурка, как раз к самой сдаче караула проснется.
  Ехидно хихикнул Кука, объясняя нам свою подлую идею:
  -А он, с просонья - соображает туго, вот и пусть дудонит эту стену за то, что весь мой кисель в обед выпил, сволочь носатая!
  Я глянул на свои часы. Мне оставалось ровно десять минут до смены постов и я решительно хлопнул ладонью по столу:
  - Ша, художники - живописцы, собирайтесь давайте - пора идти Родину защищать!
  - Джинн, дай мне ключи от "пирамиды" - я пестики всем принесу.
  Кука протянул ко мне через стол ладонь, и я вложил в нее тяжелую связку ключей, в которой был ключ и от стального ящика с нашими автоматами.
  - Кука, возьми себе мой ствол, а?!
  Вдогонку ему прокричал Акын.
  - Зачем?
  Круто обернулся тот на полпути.
  - Я же тебя знаю: ты все равно будешь все два часа тряпкой его натирать стоя на вышке, так какая тебе разница чей ствол тереть - мой или свой?! Тем более что со своего автомата ты уже два месяца как не стрелял: все время на стрельбах у курсов из своего отделения стволы берешь, чтобы потом свой не чистить, а я свой автомат с последних стрельб и не почистил-то толком.
  - Ладно - возьму, только с тебя за это кисель!
  Притворно проворчал Кука, в душе довольный возможностью услужить Акыну, которого здорово уважал.
  - Вы бы хоть при мне такие вещи влух не говорили!
  Упрекнул я обоих караульных, находящихся у меня в подчинении в этом карауле и пояснил им:
  - Вот узнают о ваших подменах боевого табельного оружия и нахлобучат за это всех, и меня заодно с вами!
  - Кто узнает, наш начкар что-ли?! Да, ему сейчас можно его собственный, табельный ствол в задницу запихать, и он при этом даже не проснется!
  С этими словами, Акын насмешливо указал мне на только что вычищенный и тщательно смазанный мною пистолет Макарова, который я торопливо собирал на столе, пока хозяин этого пистолета - наш начальник караула, лейтенант Лакомцев, вот уже часа четыре, как спал беспробудным сном с тяжелого похмелья, в самой дальней комнатушке караульного помещения и поэтому смены караульных по постам разводил я - как помощник начальника караула.
  - Слушай, Джинн, а ты что - так с его стволом по постам и пойдешь гулять?
  Спросил у меня Кука, с интересом поглядывая в сторону собранного мной пистолета.
  - А что мне его, здесь что ли оставлять? Конечно, с ним и пойду.
  Ответил я, ожидая от Куки, любившего оружие до одури, просьбы дать ему подержать в руках пистолет нашего начкара. И я не ошибся в своем предположении, поскольку Кука, выдержав трехсекундную паузу, тут же начал свой заход:
  - Слушай, Джинн, а помнишь, ты рассказывал нам, как наши летчики во время Великой Отечественной, уходя на боевой вылет, досылали патрон в патронник и спускали с боевого взвода курок своего ТТ - на случай, если его собьют и он будучи раненным, не сможет одной рукой затвор передернуть?
  - Ну, помню, и что дальше?
  Ответил я Куке, сразу же сообразив куда он клонит и усмехаясь про себя его деревенской хитрости.
  - Вот интересно: а у ПМа (ПМ - аббревеатура, обозначающая пистолет системы Макарова) так можно сделать, или это только у старого ТТшника (ТТ - аббревеатура, обозначающая пистолет системы Тульского - Токарева) можно было?
  Кука с наивным видом протянул руку к пистолету, намереваясь взять его.
  - Глазков, ты мой табельный пистолет почистил, как я просил?
  Внезапно раздался у меня за спиной хриплый с просонья голос лейтенанта Лакомцева.
  -Давай сюдамое табельное оружие, а то устроил тут курс молодого бойца!
  С этими словами, в комнату приема пищи вошел наш начальник караула, с заспанным и опухшим с похмелья лицом и мой друг Акын, тут же тактично "снялся" с насиженного им места за столом, напротив телевизора, уступая его лейтенанту, а я остался сидеть за столом, спиной к телевизору. Наш начальник караула тяжело рухнул на взвывший от скрипа стул, привалившись спиной к разрисованной Акыном с Кукой стене и я, еще раз протерев его пистолет тряпкой от остатков ружейного масла, положил его перед лейтенантом на стол. Тот небрежно сгреб оружие со стола так, будто перед ним лежала пачка сигарет, и вытащив из кобуры на бедре снаряженную патронами обойму, загнал ее в рукоятку пистолета, вложив заряженное оружие обратно в кобуру. Справившись с этой незатейливой процедурой и мельком глянув в заполненную мной постовую ведомость, лежащую перед ним на столе, а затем на свои часы, лейтенант Лакомцев недоуменно поднял на меня свой мутный с тяжелого похмелья взгляд и спросил:
  - Сейчас у нас что, смена постов, или только их проверка?
  - Так точно, товарищ лейтенант - смена постов!
  Браво ответил я, наблюдая как на его помятом похмельном лице отразилась вся гамма чувств, соответствующих его нежеланию собираться, выползать из караульного помещенияпод мелкий и противный дождь, непрерывно сыпавшийся с низкого, хмурого неба вот уже часов шесть к ряду, и идти по всем постам караула - менять часовых.
  - Ну хорошо, Глазков, сходи еще раз эту крайнюю смену разведи по постам, а со следующей смены уже я начну, а то, что-то тяжко мне.
  Не глядя мне в глаза и стараясь не дышать в мою сторону ядреным сивушным перегаром, виновато добавил начальник караула.
  - Есть, товарищ лейтенант!
  Снова браво козырнул я в ответ, искренне радуясь в глубине души выпавшей на мою долю возможности выйти на свежий воздух из прокуренной похмельным лейтенантом караулки, и повернув голову, крикнул в сторону темного коридора, в котором только что скрылся Кука, посланный мною за нашим оружием.
  - Эй, Кука! Чего ты там так долго копаешься? Давай, шевели колготками - тащи сюда скорее наши мультуки!
  Лейтенант Лакомцев поморщился от моего крика, а потом, словно вспомнив что-то важное, вытащил из кобуры свой табельный пистолет.
  - Так говоришь, почистил пистолет?
  Задумчиво произнес он, вертя оружие в руке и подозрительно приглядываясь к масляно поблескивающей поверхности затворной рамы.
  - Так точно, товарищ лейтенант - и почистил и смазал, все в лучшем виде!
  Уверенно подтвердил я начальнику караула.
  - Молодец, Глазков - спасибо за службу!
  И вспомнив, наконец, то зачем он достал из кобуры свой пистолет, началник караула повернулся ко мне со словами:
  - А по поводу вопроса младшего сержанта Кукарева о наших летчиках, которые во время Великой Отечественной Войны уходили на боевые вылеты с досланным в ствол патроном в пистолете - так это не только у старого ТТ, но и у современного ПМа так можно сделать.
  С этими словами, лейтенант Лакомцев щелкнул предохранителем и решительно потянул на себя затворную раму, при этом я краем глаза заметил, как в патроннике тусклым и маслянистым светом блеснула латунь патронной гильзы. Держа подрагивающей с похмелья рукой пистолет со стволом, направленным мне прямо в грудь, лейтенант Лакомцев нажал на спусковой крючок и удерживая курок большим пальцем, плавно перевел его в переднее положение, сняв пистолет с боевого взвода.
  - Вот так это делается, сержант, понятно?
  Не глядя на меня, довольным голосом спросил Лакомцев, и я ответил ему нарочито восхищенным голосом, хотя никакого восхищения не испытывал, поскольку лично проделал подобную манипуляцию с его пистолетом раз двадцать за время его чистки:
  - Так точно, товарищ лейтенант - теперь мне все понятно!
  В этот момент в комнату приема пищи ввалились Кука с Акыном - оба уже наряженные в бушлаты, бронежилеты, с автоматами за плечами и собачьей тоской в глазах - от переспективы предстоящего двухчасового кормления комаров на караульных вышках.
  - А вот теперь, если нужно, то можно справиться с ним и одной рукой.
  Задумчиво продолжал у меня над ухом свою лекцию начальник караула.
  - Дальше все предельно просто: одним пальцем снимаешь оружие с предохранителя, им же взводишь курок и...
  Глядя на своего друга Ильяса, стоявшего сбоку от меня, у стены, я не видел манипуляций лейтенанта Лакомцева, сидящего за столом напротив меня, со своим табельным оружием, но за то отчетливо слышал сухой щелчок взведенного пистолетного курка.
  - Ух-ты, Джинн, смотри - какая телка в телеке пляшет!
  Мой друг, непосредственно и бесцеремонно перебив начальника караула, ткнул пальцем куда-то мне за спину, откуда в этот момент надрывался очередным попсовым шлягером наш старенький телевизор, настроенный на музыкальный канал. И я развернулся, сидя на стуле и предчувсвтвуя то, что сейчас увижу на рябом экране Горизонта, демонстрацию природных достоинств очередной нашей зазвездившейся поп - дивы, причем судя по звукам, несшимся из телевизора - еще и не одной!
  Однако получить эстетическое наслаждение, от созерцания едва прикрытых женских прелестей на экране я не успел, потому что экран телевизора, внезапно погаснув, брызнул во все стороны осколками, разнесенного вдребезги пулей, кинескопа, а прямо у меня под ухом грохнуло так, что вместо окружавших меня в этот момент звуков, у меня в голове остался лишь противный звон, заполнивший всю мою черепную коробку и бившийся теперь под ней в такт пульса. Я медленно обернулся к лейтенанту Лакомцеву и встретился с вытаращенными от страха, глазами нашего начкара. Лейтенант сидел мертвенно - бледный, с глазами, заполнившими у него добрую половину лица и с пистолетом в руке, из ствола которого, еще курился легкий серый дымок от выгоревшего в нем свежего масла.
  Швырнув пистолет на стол, Лакомцев принялся судорожно шарить по своим карманам - очевидно, в поисках сигарет. Одновременно с этим, он активно шевелил губами, однако ни одно слово, срывавшееся с его губ, не долетало до меня, завязнув в сплошном набатном звоне, стоявшем у меня в ушах. Ко мне тут же подскочил Акын, с таким же бледным лицом и дико вытаращенными глазами, как и у нашего лейтенанта и зачем-то стал заботливо ощупывать мою грудь, а Кука, с откровенно охреневшим видом, продолжал глупо улыбаться, стоя навытяжку у дальней стены караульного помещения.Я, крепко сжав зубы, сделал глоток и в мои уши немедленно вновь ворвались все звуки, прежде окружавшие меня до выстрела, при этом причудливо перемешавшись с протяжным звоном, по прежнему стоящим у меня в ушах.
  - Джинн, ты живой?!
  Перепуганно заглянул мне в глаза Ильяс.
  - Да живой я, живой!
  Отмахнулся я от продолжающих настойчиво ощупывать меня, рук моего друга и ехидно добавил:
  -И хватит уже лапать меня, Акын - я тебе не Жанна Фриске!
  - Ну, правильно - Жанну Фриске наш начкар только что пристрелил из своего табельного пистолета, вон там, в телевизоре.
  Хмыкнул Акын, указывая мне на разбитый пулей кинескоп старого Горизонта.
  - Потому как - душегуб твой начкар!
  Хмуро ответил я, широко открывая рот и борясь таким образом со звоном и заложенностью в ушах.
  -Если бы ты меня не окликнул, он бы не в телевизор пальнул, а в меня!
  Пояснил я своему другу, и Акын облегченно вздохнул, и видя, что все обошлось более или менее благополучно, тут же принялся отчаянно каламбурить:
  - Зато в посмертной эпитафии про тебя бы написали: "Своей грудью он закрыл от вражеской пули звезду российской эстрады!"
  Хитро прищурился Ильяс, кивая мне на дыру, зияющую в центре погасшего кинескопа, который весь пошел трещинами.
  - Ептыть! Да он же его насквозь прострелил, даже в стене дырка осталась, а я-то раньше думал, что ПМ - это так себе, пукалка бесполезная, а оказывается - вон какая гаубица!
  Это Кука, комментируя свои наблюдения, расхаживал сейчас вокруг телевизора с разбитым кинескопом и даже, слегка присев, заглянул в развороченное чрево телевизора через разбитый пулей экран. В этот момент в коридоре раздался грохот сапог по дощатому полу и спустя секунду, в комнату приема пищи влетели Ряба с Сучком, несшие все это время дежурство за пультом охранной сигнализации "Рубин" в качестве бодрствующей, караульной смены. По своему обыкновению, Ряба с порога принялся орать на все караульное помещение:
  - Пацаны, вашу мать, кто тут у вас стреляет и что вообще происходит?!
  Акын, напустив на себя деланно - равнодушный вид и позевывая, небрежно кивнул в мою сторону:
  - Да вон, Джинн наш, с начкаром сцепился из-за телевизора - лейтенант, такой, ему говорит: переключай, сейчас же телек на футбол, а Джинн уперся и ни в какую, пускай, говорит, лучше одна Жанна Фриске поет, чем двадцать мудаков по полю за мячом гоняются! Вот так, слово за слово ну и...
  - Что - ну и...?!
  Не понял его Ряба.
  - Пристрелил его, короче наш Джинн.
  Небрежно отмахнулся от Рябы Акын.
  - Кого Джинн пристрелил?!
  Изумленно разинул рот Ряба.
  - Начкара нашего, кого же еще!
  Ответил ему Акын и пояснил:
  -Вон там он, в комнате отдыха валяется - можешь сходить и посмотреть.
  Добродушно предложил ему Акын.
  - Вот ни хрена себе, веселые дела творяться в нашем тупичке!
  Пробурчал себе под нос Ряба и стал с опаской подкрадываться к комнате отдыха, при этом младший сержант Сучков по кличке Сучок, сразу же все поняв и прикрыв рот ладонью, чтобы не заржать в голос над простоватым и доверчивым Рябой, отвернулся лицом к стене.
  - Эй, Ряба!
  Прокричал ему вслед Акын.
  -Смотри там осторожнее - не испачкай свои сапоги в кровище, а то придеться тебе потом во всей караулке полы полы мыть!
  Ряба от этих слов Акына, пулей вылетел из комнаты отдыха, а вслед за ним, в комнату приема пищи вошел наш начальник караула, лейтенант Лакомцев, причем его прежняя бледность от тяжелого похмелья, еще больше усугубилась, превратившись прямо - таки в метверцкую синеву. Он сгреб со стола свой пистолет, который все это время так и провалялся забытый им на столе и даже не поставленный на предохранитель, а потом хмуро бросил, повернувшись в мою сторону:
  - Глазков, сходи - проведи смену постов, а то они и так уже минут двадцать на вышках перестояли и возвращайся скорее, у меня к тебе разговор есть...
  Мы обернулись за десять минут, хотя обычно смена постов занимала у нас минимум полчаса. Кука с Акыном, равно как и двое часовых, стоявших сейчас на постах отлично понимали всю серьезность ситуации, а потому - почти бежали по тропе нарядов! Разрядив оружие прямо на ходу, даже не подходя к стене - пулеуловителю, я завел сменившуюся смену в караулку и там сразу же отпустил их отдыхать, сам направившись к томившемуся в ожидании меня, начальнику караула лейтенанту Лакомцеву.
  - Послушай, Илья!
  Лейтенант назвал меня по имени, впервые за все время нашей совместной с ним службы, чем безмерно удивил меня.
  -Ты же сам прекрасно понимаешь, что то, что здесь случилось - это форменное ЧП и о нем кто-то должен сообщить в штаб, причем сделать это должен либо я, как начальник караула, либо ты, как мой помощник и лучше, если это сделаешь ты, потому что меня теперь за этот выстрел - скорее всего разжалуют, а то и вовсе уволят из армии!
  Выдал мне на одном дыхании Лакомцев.
  - Товарищ лейтенант, ну зачем же так убиваться, вы же так не убьетесь!
  Улыбнулся я ему в ответ и пояснил убитому горем начкару:
  -Самое главное - это то, что все живы, а разбитый телевизор - это ерунда! Напишите в рапорте, что он сам упал со сгнившей тумбочки и порядок, зачем мне вообще в штаб звонить, я не понимаю?!
  Лакомцев, резко повернувшись, с надеждой взглянул мне в глаза:
  - А патрон? Как я завтра в штабе отчитаюсь за один недостающий патрон: покажу им стрелянную гильзу и скажу, что я по воробьям палил что ли?!
  - И стрелянный патрон - это тоже вполне решаемая проблема.
  Успокоил я начальника караула.
  -В трех километрах отсюда, наше войсковое стрельбище, а там сегодня с самого утра, Кировский оперативный батальон стреляет. Причем у них, наверняка, еще и ночные стрельбы будут.
  - Ну и что?
  Не понял меня лейтенант Лакомцев, и я спокойно пояснил ему свой план только что родившийся у меня в голове:
  - А ничего, я отлучусь из караула на часок, незаметно, в темноте, добегу до стрельбища. Найду там пункт боепитания, договорюсь с их прапором и куплю у него патрон от ПМа, а потом быстренько назад - никто, ничего и не заметит даже!
  Заверил я лейтенанта.
   - Ты сдурел что ли, сержант?!
  Вытаращил на меня глаза Лакомцев и пояснил мне свои опасения:
  -Да, ты в своем уме, Глазков - это же называется побегом из караула, да еще и с боевым оружием, подсудное ведь дело!
  - Так я ведьоружие свое здесь оставлю, а сам побегу налегке, вы же об этом никому сообщать не будете, да и кто меня хватится ночью?!
  Успокоил я, как мог Лакомцева, настаивая на своем плане, хотя если честно - я и сам не понимал зачем мне это было нужно, ведь лейтенант Лакомцев был даже не моим взводником.
  - А номер партии на гильзе - он ведь не будет совпадать с серией на гильзах остальных патронов?
  Снова засомневался лейтенант и я широко улыбнулся ему в ответ:
  - Товарищ лейтенант, а у вас хоть раз принимали патроны в штабе полка, сверяя их по сериям на гильзах? Впрочем, если вы не согласны с моим планом, то предложите свой, а можете и вовсе - позвонить в штаб полка и доложить обо всем случившемся, как есть, а я подтвержу ваши слова, мне без разницы.
  С этими словами, я равнодушно пожал плечами и отвернулся от вконец растерявшегося начальника караула, которому сам только что дал надежду на блогополучный исход этого щекотливого инцидента.
  - Ну ладно, согласен.
  Наконец, сдался тот.
  -Но, имей в виду, что дежурный по полку обычно приходит на проверку караула дважды за ночь. Первый раз, часов в одиннадцать вечера, а второй - около двух часов ночи, вот в этот промежуток ты и должен уложиться с нашим мероприятием. Как, справишься?
  С надеждой заглянул мне в глаза лейтенант Лакомцев.
  - Легко!
  Я пренебрежительно усмехнулся ему в ответ, по прежнему еще сам не до конца понимая: зачем я вообще вписался в эту затею с патроном. Но, что-то внутри, неумолимо звало меня на рискованные подвиги и приключения.
  - Ладно, Глазков, выручишь - считай меня своим должником до конца твоей срочной службы!
  Похлопал меня по плечу Лакомцев.
  - А сейчас - иди покемарь несколько часов, а я сам схожу на проверку и на смену постов.
  Благодушно разрешил мне начальник караула и я не заставляя себя долго ждать, почти бегом дошел до комнаты отдыха, где стояли три солдатсткие койки и блаженно растянувшись на одной из них, мгновенно уснул.
  ***
  Полная луна, словно спелая мирзачульская дыня, брошенная в глубокий арык, плавала в небе, то погружаясь в сплошную кисею облаков, то снова выныривая из нее, показывая мне свой сочный и спелый шафрановый бок. Я без оружия, ремня и в расстегнутом почти до пупа кителе, легкой трусцой бежал по петляющей между вековыми соснами, проселочной тропинке, оставляя после себя висеть в воздухе мелкодисперсную пыль, стряхнутую с травы и поднятую в воздух моими сапогами. А в глубине души у меня, еще до сих пор звучал нежный и призывный голос Жанны Фриске: "Давай пойдем с тобой туда, где нет ни снега, ни дождя...", наполняя все мое существо каким-то детским и беспричинным ликованием.
  Хотя в глубине души я отлично понимал, что причиной моего отличного настроения была вовсе не сладкая песенка молодящейся поп - дивы, услышанная мною по музыкальному телеканалу, а такое банальное, но тем не менее редко удовлетворяемое в армии желание, как хотя бы ненадолго остаться одному. И при этом не слушать ни чьих команд и не командовать самому, не попадать в ногу и не следить, чтобы в эту ногу попадали другие. На пару часов забыть про свой воинский долг и солдатсткую честь и бессовестно отдаться во власть этому пьянящему чувству абсолютной свободы: вот этому ночному, прохладному лесу, который что-то шептал мне верхушками своих сосен и бросал мне, то в грудь, то в спину упругие порывы свежего и прохладного ветра, наполненые ароматами хвои, смолы и прелой слежавшейся травы.
  Ритм легкого бега я выбрал вовсе не из боязни не успеть к сроку, назначенному лейтенантом Лакомцевым отпустившим меня из караула под свою ответственность, поскольку эти три километра, отделявшие караульный городок от войскового стрельбища, я бы прошелбыстрым походным шагом, всего лишь минут за двадцать пять! А бежал я трусцой из-за комаров и прочего лесного гнуса, который роем вился над моей головой, заставляя всякого, кто оказался на лесной тропе либо бежать, либо активно махать руками, отгоняя надоедливых кровопийц. Но, даже эта неприятность, не могла сейчас скрасить для меня всей прелести ночной прогулки по лесу.
  Эту дорогу до войскового стрельбища я знал назубок, потому что все первое лето моей курсантской службы в Особом Учебном Полку Связи, наш взвод водили по этой дороге косить на стрельбище траву, саперными лопатками и каждый метр этой лесной стежки, вившейся меж вековых сосен, был мне знаком настолько близко, будто бы я сызмальства гулял по ней. Вот, например, за этим поворотом лесного шляха, сосновый бор расступиться в стороны, открыв жадному взору путника обширную поляну, заросшую кустами черноплодной рябины. А сама лесная дорога упрется в старыйи уже почти сгнивший шлагбаум, сделанный из цельного соснового комеля, рядом с которым врос в землю и оказался уже почти полностью засосанным подступившим к нему из леса болотом, старый бревенчатый блиндаж.
  Причем, это вовсе не эхо войны, которой в этих местах никогда и не было, поскольку нога ни одного европейского и уж тем более азиатского супостата, не ступала в эти Богом забытые Вятские края.Просто воинские части в этих местах, стоят еще с начала прошлого века, оставляя после себя различные археологические причуды, наподобие вот этого сгнившего блиндажа. Не зря же на наших армейских складах в караульном городке, попадаются поистине уникальные раритеты, на вроде кованных еще на Путиловских заводах дореволюционного Петербурга, саперные лопатки, с выбитыми на них датами "1915 годъ", бросающимися в глаза своими ветхозаветными "ятями".
  В мою курсантскую службу, на теплых прелых бревнах этого блиндажа, обычно любил нежится под скудным северным солнцем, наш замкомвзвод - старший сержант Веснин, отпуская нас на это время пастись в кустах черноплодной рябины. И тогда кто - нибудь из курсантов, в благодарность за предоставленную свободу, обязательно приносил ему полную кепку иссиня - черных, пахнущих пылью, ягод...
  Где-то там, впреди, за поворотом лесной тропы, хлестко стегали одиночные выстрелы, причем, судя по звуку, там били из СВД (СВД - Снайперская Винтовка Драгунова, калибром 7,62 мм) очевидно тренировались в ночной стрельбе снайперы. А временами, в этот нечастый перестук снайперских винтовок откуда-то слева, вплетался глухой, утробный рокот, похожий на частые хлопки от выбиваемого кем-то гигантского ковра, только с гораздо большей частотой и мощью. За все время своей срочной службы, а также альтернативной службы в Узбекистане, за время которой я даже умудрился поучавствовать в небольшой приграничной заварушке, мне еще ни разу не доводилось слышать подобных звуков, равно, как и видеть оружия, эти звуки издающего. Продолжая вслушиваться в эту каннонаду, доносящуюся со стрельбища и по обрывкам долетавших до меня звуков, угадывать некоторых солистов этого "оркестра", я перейдя с легкого бега, на быстрый шаг, вывернул из-за поворота лесной тропы к сгнившему шлагбауму и вросшему в землю блиндажу.
  И тут же, прямо как в сказке, нос к носу столкнулся с двумя добрыми молодцами, одинаковыми с лица. Собственно, их лиц я толком рассмотреть не успел и уж тем более меня сейчас меньше всего занимал вопрос: есть ли там с ними дядька Черномор, или нет поскольку в какую-то краткую долю секунды я сообразил, что эти парни в военной форме и с автоматами наперевес стоят здесь вовсе не ради забавы, а выставленны в качестве воинского оцепления вокруг стрельбища, дабы к нему не подобрался ни один НАТО - вский шпион. Ну, а обостренное чувство справедливости, тут же подсказало, что меня сейчас будут бить, как нарушителя,незаконно вторгшегося в запретную зону. При этом, возможно даже прикладами автоматов, что висят у этих парней за спинами, ибо в критические жизненные моменты, когда на кону стоят десять суток дополнительного отпуска за поимку нарушителя, никто особенно церемониться с этим нарушителем не станет, а уж объяснять ему, то есть в данном конкретном случае - мне, что я поступил неправильно - и тем более!
  С нашей неожиданной встречи у сгнившего шлагбаума, минуло секунды полторы, две - не больше, а я уже вовсю шуршал кустами черноплодки, всей зудящей кожей спины ощущая, что мне вслед, вот - вот раздастся крик, а еще хуже того - автоматная очередь. При этом, я умудрился дождаться и того и другого:
  - Эй, стой, бля! Куда, бля! Стрелять буду, бля!
  Раздался истошный вопль у меня за спиной, невероятно густо насыщенный нецензурными междометиями, словно аннекдот про спортсменов - байдарочников Грибублю и Кудаблю.Останавливаться я, разумеется, даже и не подумал, благо сплошная стена соснового леса, была от меня в какой-то паре десятков спасительных метров. А наоборот - заслышав вопли часовых с блок - поста, у себя за спиной, я еще больше наддал ходу по кустам черноплодки. Однако, когда следом за этим воплем, у меня над головой хлестнула первая автоматная очередь с характерным шипением пуль, разрывающая плотный влажный воздух, инстинкт самосохранения мгновенно заставил меня забыть о том, что я - царь природы и мой удел - гордо перемещаться, а я бы даже сказал - дефилировать, на двух конечностях и поэтому весь остаток пути до лесной опушки, я проделал резвым галопом, на четвереньках, под аккомпанимент грохочущих позади меня автоматных очередей! Парни с блок - поста, видимо не ожидавшие от меня такой поразительной прыти, словно деревенские косари, стрательно рубили из автоматов кусты всего лишь метрах в пятнадцати у меня за спиной и я, воспользовавшись полученной форой во времени, на четвереньках доскакал до ближайшей сосны, укрывшись за ней.
  Обняв эту сосну за ствол, словно родную жену за талию, я упал на колючую подстилку из опавшей хвои, переводя свое сбившееся дыхание. У парней с блок - поста, очевидно кончились патроны, потому что на лесной тропинке в миг стало тихо, однако расслабляться мне не стоило, поскольку сейчас они по рации свяжутся со своим дядькой Черномором, доложат ему о происшествии и через несколько минут весь этот лес уже будет прочесывать "зондер - команда". Сами часовые с блок - поста, за мной в кусты вряд ли полезут, потому что, во-первых, им запрещено покидать пост, а во-вторых - черт его знает, по ком они тут палили?! А может быть это и вправду какой - нибудь диверсант из НАТО, заброшенный в эту глухомань с суперсекретной миссией: сунешься за ним - искусает, почище любого волка и придеться потом этим бедолагам ставить по сорок прививок от различных заокеанских вирусов!
  Отдышавшись пару минут, я встал с колен и побрел в глубь леса, стараясь не хрустеть ветками. Углубившись в лес метров на двести, я повернул в сторону стрельбища, ориентируясь на звуки выстрелов, доносившиеся оттуда и в душе ругая себя за то, что не предусмотрел встречу с часовыми из внешнего оцепления стрельбища. Правда, мы во время стрельб, никогда не выставляли в этом месте никакого блок - поста, ограничиваясь одним лишь наблюдателем с рацией, со стороны ближайшей деревни. Но, на оправдание моей беспечности, сейчас это тянуло слабо, ведь попадись я в руки к этим ребятам, там у сгнившего шлагбаума, и уголовная статья за побег из караула мне была бы обеспечена!
  Занимаясь на ходу активным самобичеванием, я даже и не заметил, как почва у меня под ногами стала влажно хлюпать при каждом моем шаге, а через несколько десятков метров, я и вовсе провалился по колено в жидкую грязь, которая дохнула на меня застоявшейся болотной вонью. Назад я выскочил уже в одном сапоге, оставив второй торчать погруженным в болотную жижу по самую кромку голенища. Попробовав вызволить свой сапог из болотного плена, я едва не оставил торчать там же и второй и мне нужно было срочно что-то делать, ведь в одном сапоге я далеко по лесу не уйду, это факт!
  Но, видимо мои дорогие преподаватели в политехе, не зря тратили на меня свои академические часы, прививая мне целых пять лет инженерную сметку, поскольку используя найденный тут же сучковатый дрючок, в качестве рычага, и опираясь им о пень, выбранный мною в качестве точки опоры, я с громким чмоканьем вывернул свой сапог из вязкой, болотной грязи и тут же сунул в него ногу, предварительно вылив из сапога вонявшую тухлятиной жидкую грязь. В сапоге сразо стало холодно, сыро и скользко, но выбирать мне сейчас не приходилось и уничтожив свой импровизированный полиспаст, я двинулся дальше, старательно обходя стороной болото и искренне при этом надеясь, что оно не очень большое и не простирается на десятки километров по этой девственной Вятской тайге!
  Пройдя километра полтора по болотной кромке и выйдя наконец на сухую и твердую землю, я снова повернул в направлении выстрелов, помня, что до совершения своего обходного маневра, звуки выстрелов долетали до меня с правой стороны. Они и теперь хлопали где-то справа от меня, вот только звуки выстрелов прилетали ко мне откуда-то сзади. Однако, я не придав этому факту особого значения, продолжал продвигаться как мне казалось, прямиком к стрельбищу. Туда, где между двумя мишенными полями: одним - для стрельбы из различного стрелкового оружия, типа автоматов и пулеметов, а другим предназначенным для стрельбы из станковых и ручных гранатометов, стояла маленькая, кирпичная будка пункта боепитания.
  Правда, немного левее автоматно - пулеметного мишенного поля, было еще одно и на его рубеже, вместо оборудованных для стрельбы лежа и сидя, неглубоких окопчиков, были нарыты огромные, прямоугольные ямы - капониры для того, чтобы загонять в них тяжелую технику, типа БТРов или БМП и отрабатывать стрельбу из их бортового оружия. Но, мы этой техники, загнанной для стрельб в эти вырытые капониры, никогда не видели и даже местные контрактники - старожилы из роты матобеспечения полка, не помнили, чтобы на нашем войсковом стрельбище, когда - нибудь появлялась тяжелая колесная или гусеничная бронетехника.
  Я отмахал по лесу уже с добрый километр, но он все никак не желал редеть и переходить в вычещенную под стрельбище просеку. Звуки автоматных очередей долетали до меня теперь откуда-то сзади, а не справа, как это было прежде из чего я заключил, что обходя болото по кромке, я сделал широкий крюк в сторону и ушел в противоположном от стрельбища направлении. Тогда я повернул назад и двинулся прямо на звуки винтовочных выстрелов и коротких автоматных очередей, к которым снова стали примешиваться серии гулких и частых хлопков, уже слышанным мною раньше, на пути к стрельбищу.
  Еще через четверть часа, с грустью сознавшись сам себе, что я банально заблудился и сбился с пути, блуждая по тайге вокруг полигона, явсе еще продолжал тупо брести на звуки выстрелов, среди которых сейчас в основном преобладали те самые серии гулких рокочущих хлопков на низкой ноте. "Что поделаешь?!", утешал я сам себя, бредя от сосны к сосне: "Ведь человеку, выросшему среди узбекских гор - тяжело понять, как можно ориентироваться в этом чертовом лесу, в котором каждая следующая сосна похожа на свою предыдущую товарку так, будто бы их обе напечатали на 3D - принтере с одного и того же оригинала!" Сейчас мною безраздельно владело только лишь одно желание: чтобы этот лес поскорее закончился и передо мной появилась знакомая местность.
  Видимо кто-то свыше услышал мои молитвы и мое страстное желание поскорее увидеть ровное поле, лишенное деревьев начало понемногу сбываться, потому что хвойный лес начал понемногу редеть и отступать в стороны и я, вот уже как пять минут, брел по какому-то чахлому и редкому подлеску, состоящему из молодых и тонких деревцев, хотя я мог бы поклясться на чем угодно, что на подходе к стрельбищу со стороны нашей части, такого мелколесья - отродясь не было! Но, устав за время блуждания по тайге ломать голову на топографические темы, я просто шел на звуки выстрелов - тот единственный ориентир, который сейчас был для меня доступен. Однако, через пару минут даже и эти редкие звуки, до сих пор задававшие мне пеленг движения вперед, смолкли, оставив у меня в ушах лишь звенящую тишину, да шепот леса вокруг. И боясь в очередной раз потерять направление движения и окончательно заблудиться, я почти бегом кинулся в ту сторону, откуда всего лишь минуту назад доносилось басовитое и гулкое "гу-гу-гу".
  Чахлый, низкорослый подлесок кончился так же внезапно, как и начался: он, словно театральный занавес, раздался в разные стороны, оставив меня одного стоять на совершенно ровном, без единого холмика, поле, освещаемого лишь тусклым светом, плавающей в облаках луны. Эту, практически полную ассоциацию с театральной сценой, создавали несколько темных возвышенностей прямоугольного очертания, разбросанных по полю в шахматном порядке. Желая выяснить что это такое, я побрел к крайней из этих возвышенностей, отстоящей от меня на расстояние метров в пятьдесят. Дойдя туда, я обнаружил что передо мной стоит бревенчатая стена, высотой с меня и толщиной в один накат. Точнее - это был низкий бревенчатый щит, опиравшийся на раму, сваренную из стальных уголков, таким образом, что вся эта конструкция представляла собой огромный кульман. Все остальные возвышения,замеченные мною на поле, представляли из себя такие же точно бревенчатые щиты, обращенные своей плоскостью в одну и ту же сторону. На них не хватало только девственно белых и чистых листов ваттмана, для полной ассоциации с конструкторским бюро.
  И пока я ломал себе голову над причиной установки здесь этих чудес деревянного зодчества, с другого края поля раздалось уже хорошо знакомое мне "гу-гу-гу", только слышимое гораздо отчетливее, потому что теперь вокруг меня больше не было леса и нечему было гасить эти звуки. В следующее мгновение, воздух недалеко от меня с пронзительным шипением и гулом, рассек стремительный, красный пунктир, впившийся во второй с моего края бревенчатый щит на подставке. И спустя секунду, к моим ногам шлепнулась крупная щепка, прилетевшая ко мне оттуда.
  Свои выводы и умозаключения по этому поводу, я делал уже на бегу, задыхаясь от фривольного галопа, которым я опять скакал на четвереньках, низко пригнувшись к траве, в направлениилеса из которого я вышел всего лишь несколько минут назад. Но, уже в следующую секунду, сверкающий огненный пунктир провыл прямо у меня над головой, взметнув вокруг меня небольшое торнадо и забросав меня крупными щепками от разнесенногшо вдребезги бревенчатого щита: того - самого, который я так внимательно осматривал всего лишь полминуты назад.
  "Это же лупит крупнокалиберный пулеметс БТРа!" Наконец-то сообразил я, валяясь на земле недалеко от одного из этих странных кульманов, которые на поверку оказались ничем иным, как мишенями для стрельбы по ним из бортового оружия бронетехники. Одинокая, молоденькая сосенка, под которой я лежал, вдруг вздрогнула от удара крупнокалиберной пули и брызнула вокруг себя пригоршней белой щепы, после чего постояв еще секунду, так словно бы раздумывая - падать ей или нет, деревцо мягко легло на меня, ощутимо приложив мне срубленным пулей комелем, чуть пониже спины и укрыв меня своей жухлой листвой.
  Чтобы как-то отвлечь свой мозг от начавшего сковывать его липкого ужаса, я попытался вспомнить все тактико - технические характеристики пулемета КПВТ, установленного на БТР - 80 (КПВТ - Крупнокалиберный Пулемет Владимирова Танковый, станковый пулемет калибром 14,5 мм - здесь и далее примечания автора). Но, в голову мне упорно лезло лишь то, что именно этот пулемет, конструкции нашего, русского инженера - оружейника Владимирова, а вовсе не какая-то расчудесная, автоматическая пушка польского производства "ZCU - 14,5mm", был использован на съемках знаменитого голливудского блокбастера "Шакал", с Брюсом Уиллисом в главной роли. Правда, секундой позднее, мой мозг, словно заправский компьютер из того же самого боевика, выдал мне две цифры: калибр оружия, равный четырнадцати с половиной милимметрам и прицельную дальность стрельбы в трис половиной километра и эти две пугающие цифры заставили меня еще плотнее вжаться в грешную землю...
  ...прапорщик Горюнов, сидя в узкой кирпичной будке, по - научному называвшейся "пунктом боепитания", пересчитывал пистолетные патроны, оставшися у него после этих стрельб и прикидывал в уме: кому их можно предложить и сколько за это можно выручить. Собственно, и выбор-то у прапорщика был не особо велик, ведь основные "потребители" подобного товара были давно известны и поделены между "игроками рынка", а проще говоря - между начальниками складов вооружения из других частей военного округа. Этими потребителями была парочка ментов из Кирова, да несколько офицеров из своего же отдельного, оперативного батальона.
  Прапорщику Горюнову было отчего печалиться, ибо давно уже прошли те счастливые времена, когда разношерстная местная и залетная братва, а так же расплодившиеся на ниве частного предпринимательства отморозки всех мастей, сметали любые боеприпасы оптом, даже не торгуясь.Тогда, одно такое дежурство на пункте боепитания при стрельбище, означало для прапорщика Горюнова прибавку к его месячной зарплате, в размере еще пяти таких зарплат! А сейчас все изменилось: лихую Кировскую братву за лихие девяностые - повыбили и пересажали, а те, кто остались в живых и на свободе, теперь были владельцами сетей солидных магазинов, или даже коммерческих банков, и уж в любом случае, в подобном товаре больше не нуждались, поскольку их самих теперь охраняли сотрудники вневедомственной охраны.
  А вместе с наступившими временами всеобщей тишины и законопослушания, у прапорщика Горюнова изменился, как состав его клиентуры, так и ассортимент поставляемого им товара. Нынче уже абсолютно не было никакого спроса на автоматы Калашникова, ручные противотанковые гранатометы РПГ-7 и осколочные оборонительные гранаты Ф-1. Теперь, вместо всего этого смертоносного многообразия, спросом пользовались исключительно патроны для табельных "Макаровых", которые местные менты использовали в каких-то своих насущных целях, которые, впрочем, наверняка не сильно отличались от насущных целей прежней братвы. Офицеры же из гарнизона, брали патроны исключительно для увеселительных или хозяйственных целей, например: пострелять по пустым пивным банкам на рыбалках и пикниках, или истребить крыс в подвале собственного дома.
  Причем, и те, и другие нынешние клиенты прапорщика Горюнова, были крайне ненадежным контингентом, ибо первые, если им не нравилась названная прапорщиком цена, намекали ему на то, что могут взять его с поличным на факте торговли оружием и боеприпасами к нему, и оформив его по 222 - й статье УК, отправить бедолагу загорать в солнечный Магадан. Вторые же, то есть собственные коллеги прапорщика из числа офицеров гарнизона, вообще норовили взять все даром, при этом нагло заявляя Горюнову, что в случае чего, могут легко сдать его первым клиентам, то есть тем же самым ментам! Именно поэтому, некогда процветавший бизнес прапорщика Горюнова, захирел и превратился в нечто среднее между сдачей стеклотары и сбором милостыни, а сам прапорщик стал походить на архивариуса Коробейникова из "Двеннадцати стульев" мэтров Ильфа и Петрова, в том плане, что он прогорал на своем лучшем коммерческом предприятии, с которого надеялся исправно стричь купоны до самой пенсии.
  Горюнов еще раз пересчитав пистолетные патроны, горько вздохнул, поскольку их не набиралось даже на три полных обоймы, что в пересчете на рубли, означало не более трехсот рублей выручки - сущие слезы: не хватит даже на один нормальный поход в ресторан! Но, тут вдруг от этих горестных мыслей, прапорщика Горюнова отвлек скрип входной бронированной двери в пункт боепитания, которая, вообще-то по всем правилам и регламентам, должна быть заперта изнутри на все время проведения боевых стрельб! Однако, по хронической безалаберности Горюнова и его упорному пренебрежению требованиям Устава, эта дверь оставалась лишь слегка притворенной.
  Прапорщик Горюнов поднял глаза от жалкой кучки пистолетных патронов, лежавших россыпью на металлической полке перед окошком выдачи боеприпасов и от неожиданности, едва не свалился со стула, на котором сидел, ибо как раз на эту самую горсть пистолетных патронов на стойке, и был сейчас устремлен совершенно дикий взгляд вытаращенных глаз, странного человекоподобного существа, замершего на пороге его будки. Некогда зеленое х/б на ночном пришельце, превратилось в коричневое и от него за версту разило тухлым, болотным духом. Прапорщик, никогда доселе не веривший россказням о леших, снежном человеке - Ети и прочей нечисти, мгновенно покрылся липкой испариной. А меж тем, неведомый науке ночной пришелец, промычав нечто нечленораздельное, схватил со стойки выдачи один патрон и радостно взвыв напоследок, скрылся в ночи, оставив после себя лишь стойкий запах тухлых яиц и мятую, мокрую сторублевку рядом с кучкой патронов на металлической стойке...
  ***
  - Ах ты ж ё...твою в три Господа - Бога - душу - мать!
  Злобно прошипел мне в лицо лейтенант Лакомцев, как только я возник на пороге караульного помещения и пояснил мне свое негодование:
  -Ты почему так долго бегал, сам же говорил, что за сорок минут туда и обратно обернешься?! Я уже хотел докладывать о твоем побеге из караула в штаб полка!
  - Ага, а заодно доложили бы и то, что патрон израсходовали по мне, когда пытались меня задержать при попытке к бегству!
  Улыбаясь, добавил я в ответ, при этом я, очевидно, слишком глупо улыбался, радуясь своему счастливому возвращению после ночных приключений, потому что лейтенант Лакомцев тут же сгреб меня за грудки и притянув к себе, прошипел мне в лицо:
  - Какого хрена ты тащишся - ужас, б...дь, летящий на крыльях ночи! Ты в курсе, что по приказу из штаба полка наш караул только что был поднят в ружье и мне с бодрствующей сменой, приказано немедленно выдвинуться в район стрельбища для поимки в лесу не то - дезертира, не то - диверсанта! Поэтому я срочно выдвигаюсь с бодрствующей сменой в район поиска, а ты остаешься здесь за меня и будешь докладывать дежурному по полку обо всем, что происходит в караульном городке, причем он уже на полпути сюда, понял меня, Глазков?!
  - Угу.
  Опешив, промямлил я в ответ обозленному до крайности начальнику караула.
  - Не угу, а так точно!
  Тут же оборвал меня он.
  - Патрон-то мне достал?
  Понизив голос до заговорческого шепота, спросил у меня лейтенант.
  - Так точно.
  Кивнул я и протянул Лакомцеву добытый с такими приключениями патрон к его табельному ПМу.
  - Ну, ладно - не обижайся на меня сержант, просто все в полку на взводе из-за этого ночного ЧП.
  Сразу же смилостивился и подобрел ко мне начальник караула.
  - Сходи умойся, а то воняет от тебя, как от вокзального сортира!
  Приказал он мне, и подумав пару секунд, добавил:
  - Тебя там, кстати, на стрельбище никто не видел, а то может быть, это на тебя там такая крутая охота идет, что аж наш караул в ружье подняли?!
  - Обижаете, товарищ лейтенант!
  Я уже вполне пришел в себя и твердо решил никому о своих ночных приключениях не рассказывать и тем более - своему начальнику караула.
  - Я пробрался так тихо, что меня бы ни одна собака не заметила, будь даже она там!
  Заверил я лейтенанта, сам в то же время прекрасно понимая, что будь на этом блок - посту служебная собака - валяться бы мне сейчас в лесу жалкой остывающей тушкой!
  - Ну - ну!
  Многозначительно хмыкнул мне в ответ Лакомцев и тойдя от меня на пару шагов, крикнул в коридор караульного помещения:
  - Бодрствующая смена, с оружием ко мне, бегом!
  ***
  Портативная рация, зашипев в руках дежурного по полку, выдала из динамика искаженным голосом лейтенанта Лакомцева, который в данный момент с двумя караульными из бодрствующей смены, прочесывал лес в поисках "диверсанта":
  - Сто двадцать третий, сто одиннадцатому - прием!
  - Сто одиннадцатый на связи.
  Отозвался дежурный по полку, подполковник Джуманиязов и потребовал у Лакомцева:
  -Что у тебя там, сто двадцать третий - докладывай?!
  - Только что закончил прочесывание указанного квадрата - никого там не обнаружил. Жду дальнейших указаний. Прием!
  - Понял тебя, сто двадцать третий. Отбой тревоге, возвращайтесь. Конец связи.
  Удовлетворенно буркнул в рацию дежурный по полку, швырнув ее на стол и потянувшись всем телом, до хруста в суставах, подполковник Джуманиязов, устало глянул на меня:
  - А ну-ка, сержант, сваргань-ка мне чайку, да покрепче!
  Выпив чай и сделав запись в постовой ведомости, Джуманджи ушел, а спустя четверть часа после его ухода, в караульное помещение ввалились грязные и мокрые лейтеннт Лакомцев и Акын с Кукой, которые в составе бодрствующей смены караульных, бегали по лесу вместе с нашим лейтенантом, ловить по приказу из штаба полка неведомого дезертира. К этому времени я как раз успел провести вместо начкара смену постов и теперь бодрствующая смена Акына с Кукой, теоретически превратилась в смену отдыхающую.
  - Отдыхающей смене - спать!
  Скомандовал начальник караула и Кука с блаженной улыбкой на лице, побрел в комнату отдыха, занимать койку, а Акын, вместо того, чтобы следовать его примеру и потратить оставшийся до начала его смены час, на сон, неожиданно подошел ко мне и хлопнув меня по плечу, предложил:
  - Пойдем, Джинн, свежим воздухом что ли подышим?!
  - Да ты что, Акын, тебе уже меньше чем через час на пост заступать, к тому же ты с нашим начкаром целых два часа бегал по лесу, неужели не надышался?!
  Попытался отболтаться я от его предложения, но мой друг уперто подхватив меня под руку, потащил в сторону входной двери караульного помещения:
  - Пойдем, пойдем - разговор к тебе есть!
  Мы с ним вышли во внутренний дворик караульного помещения и присели на узкую, деревянную скамейку, при этом Акын, спокойно и обстоятельно достав из кармана пачку сигарет, вытащил из нее сигарету и закурил, выпустив струю дыма в посветлевшее перед рассветом небо.
  - О чем говорить-то будем?
  Легонько толкнул я своего друга плечом, напоминая ему о себе и Акын, еще раз глубоко затянувшись сигаретой и при этом не говоря мне ни слова,деловито полез в карман своего кителя. Вытащив из кармана хозпакет, он, по-прежнему не говоря ни слова, протянул его мне. Для тех, кто не знает - хозпакетом в армииназывается небольшой чехол, сшитый из двух кусков пластика, выкроенных из разрезанной пополам бутылки из-под минеральной воды. Хозпакет раскраивается и шьется по размеру нарукавного кармана кителя и носится в нем же, а предназначается он для хранения в этом непромокаемом футляре носового платка. Но, чаще всего в таких вот хозпакетах солдаты вместе с чистыми носовыми платками хранят деньги, или фотографии своих подружек, оставшихся ждать их на гражданке!
  Это был мой хозпакет и в нем, помимо носового платка, лежала фотография, на которой мы с Оксаной, были запечатлены на фоне цветущих горных маков. А на внешней стороне этого пакета, маркером была написана моя фамилия. Я машинально хлопнул себя по нарукавному карману кителя - он был пуст.
  - Спасибо, друг!
  Прочувственно поблагодарил я Акына, мгновенно сообразив, что мой друг только что спас меня от неминуемого разоблачения и серьезных неприятностей.
  - На здоровье.
  Не глядя на меня, равнодушно ответил он, выпустив очередную струю дыма в еще больше посветлевшее, предрассветное небо.
  
  ГЛАВА 8
  Душевная терапия тела и телесная терапия души. Раз залет, два залет. Женя Колышкин и граната. Преступление и наказание. Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они.
  Двое несчастных,находящихся в дружбе -
  подобны двум слабым деревцам.
  Которые, одно на другое опершись,
  легче могут противиться бурям
  и всяким неистовым ветрам.
  
  Козьма Прутков.
  
  Ильяс, одним огромным глотком допив пиво, швырнул пустую бутылку из-под Кока - Колы в открытое окно и только услышав донесшийся снизу харктерный звук ее падения на асфальт, выглянул в окно, чтобы удостовериться что он ею ни в кого не попал. Я выглянул следом за ним и заметив в глубине больничного двора одинокую скамейку, затесавшуюся между двумя толстенными вязами, предложил своему другу спуститься вниз, резонно предполагая, что наш с ним серьезный разговор еще только начинается.
  - Ладно, Джинн, если не хочешь делиться со мной своими соображениями, тогда выслушай мои, а дальше уже сам решай - рассказывать мне что либо, или нет!
  Не глядя на меня, произнес Акын, как только мы спустились с ним в больничный двор и примостились на скамейке, и я поднял взгляд на своего друга, ожидая от него очередного откровения на тему моей ночной драки с кавказцами в клубе, причем я не ошибся в своих ожиданиях, потому что Акын, помолчав с полминуты, снова заговорил:
  - Если ты считаешь, что сцепился с этими дагами в клубе случайно, только лишь из-за того, что вы девку на танцполе не поделили - то флаг тебе в руки и считай дальше, до скольки успеешь досчитать! Но, я тебе скажу, что ты глубоко заблуждаешься, потому, что они тебя вели с самого начала - возможно даже от твоего вхождения в этот клуб, выполняя чей-то заказ, а вот чей он - этот заказ, мы с тобой, к сожалению, пока не знаем, потому что они пока не говорят - кто их заказчик. Однако, то что тебя кто-то им явно заказал - это непреложный факт, ибо, судя по той обставе с которой они готовились к твоему похищению, ты кому-то очень круто помешал, а может наоборот - очень сильно понадобился! А раз так, то ты и сам сможешь вычислить - кому именно, а дальше уже решать тебе: вспомнишь о том, что я твой друг - будем воевать с твоими врагами на пару, а не вспомнишь - тогда воююй с ними один, но о дружбе нашей в этом случае - забудь навсегда!
  Наконец, закончил свой монолог Акын, поглядывая на меня с некоторым вызовом.
  - Да ладно тебе жути-то на меня нагонять, Акын!
  Приобнял я в ответ своего друга за плечи.
  - Не собираюсь я от тебя никаких своих тайн скрывать, да и нет их у меня! А то, что не рассказал тебе сразу всего, что со мной случилось прошлой ночью - так у меня башня проломлена, так что сделай на это скидку.
  Улыбнулся я на угрозы Ильяса забыть навсегда о нашей дружбе, и тут же вспомнив слова своего друга о том, что "они пока не говорят - кто их заказчик", я тут же поинтересовался у Акына:
  - Только вот я что-то не пойму, Акын - вы их все-таки взяли, этих дагов там в клубе?!
  - Взять-то мы их взяли, но не всех, а только двоих, а остальные двое ушли, причем судя по всему, именно они и были в теме всей этой охоты, потому что те двое, которых мы взяли - просто быки из так называемой группы физподдержки, которую ни в какие расклады не посвятили, а использовали в темную.
  - Стоп, стоп!
  Решительно остановил я Ильяса.
  - Как это двое? Их всего было трое и там, в клубе на танцполе и во время драки в фойе, откуда же взялся еще один?!
  - А - а! Вот в этом-то вся фишка!
  Радостно прищелкнул пальцами мой друг и пояснил мне:
  -Когда я с ППС-ным нарядом подоспел, двое из них грузили тебя в машину, а еще двое - уже сидели в ней, еще бы пара минут и ага!
  - Чего ага?
  Нахмурился я.
  - Да того: вместо птицы "перепил", нарисовалась бы птичка "глухарек"!
  Так же без улыбки ответил мне Ильяс, и я глубоко задумался: похоже опасения моего друга были и впрямь небеспочвенны, ведь все это действительно очень мало походило на случайную драку с горячими кавказскими парнями, а вот на хорошо спланированную охоту - походило, и даже очень! Причем, судя по описанию водилы, именно он и был - главным затравщиком и организатором этой охоты. "Неужели и вправду за мной приехали отец и сын Рустамовы?!" Подумал я про себя и спросил у Акына:
  - И что было дальше?
  - Да ничего интересного.
  Небрежно отмахнулся от моего вопроса Ильяс и снова принялся рассказывать:
  - Когда я с ППС-никами подбежал к вам, водила той машины газанул и так и унесся с открытым багажником и одним из подельников в салоне, а двое других остались на клубной стоянке, ну и ты со своей разбитой башкой, соответственно - тоже остался там на свое счастье!
  - Ну, а пробить хозяина по номеру машины не пробовали...
  Я остановился на середине фразы, заметив изумленный взгляд своего друга и вспомнив, что об этом я его уже спрашивалеще в больничной палате и Акынтогда же рассказал мне о каком-то старом и полуспившемся стороже - маразматике, который много раз выписывал доверенность на свою машину непонятно кому.
  - Видать тебе и вправду здорово по башке приложили, раз не помнишь, что уже спрашивал!
  Печально усмехнулся в ответ Ильяс и обиженно добавил:
  - Думаешь, если ты своей пробитой башкой до этого додумался, то мы сами не скумекали?! Во-первых, номера той тачки были густо заляпаны грязью, но это как раз и не показатель, потому что "левые" номера замазывать не станут, а наоборот - выставят их напоказ. Вот я и сыграл с компьютером в Областном Управлении ГИБДДв игру "Угадай мелодию", в том смысле, что ввел в базу пару распознанных мною цифр госномера, пару букв, цвет и марку машины и - вуаля. Только вот, вместо вуаля получилось тру - ля - ля!
  Снова печально вздохнул Ильяс.
  - Не понял.
  Честно признался я своему другу.
  - Да чего тут непонятного-то!
  Раздраженно отмахнулся от моего вопроса Акын, которого вся эта странная ситуация, возникшая вокруг меня, напрягала сейчас, пожалуй, даже больше чем меня самого.
  -Эта старая серая "шестерка" и сейчас стоит на стоянке, неподалеку от того кабака, в котором вы, граф, изволили предаваться кутежу в тот вечер и принадлежит она одному из охранников с этой стоянки, причем этот дятел - пестрый, сделав честную морду лица, поведал мне, что его машина уже полгода как с места не трогалась. И в доказательство этого даже продемонстрировал мне пустой аккумуляторный отсек, под капотом этой колымаги, и спущенные до самых дисков шины!
  -Ну, ты его конечно маленечко...того?!
  Подмигнув Акыну, я изобразил удар кулаком в печень.
  - Ну, пришлось слегка...того.
  Нехотя признался мне Ильяс и тут же с жаром продолжил свой рассказ:
  - Но, в результате я открыл для себя совершенно новое направление на рынке платных услуг: оказывается, этот дятел регулярно сдавал свое помойное ведро напрокат различным, не совсем законопослушным элементам и брал с этих элементов за сутки проката столько, сколько стоила сама его развалюха! Если машину потом благополучно пригоняли на место, то он снимал с нее аккумулятор, спускал ей шины и говорил, что это его недвижимое имущество, потому как двигаться оно - не способно в принципе. Ну, а если ее не пригоняли к назначенному им сроку назад, то ее хозяин, как законопослушный гражданин тащил нам заявление об угоне.
  При этом я пробил по этому райотделу и выяснил, что за последний год эта тачка угонялась четырежды, и столько же раз чудесным образом находилась самим хозяином, после чего он забирал свое липовое заявление! Видимо, клиентам этого "бизнесмена" было недосуг гнать ее назад, тем более что они за ее аренду щедро заплатили вперед и этих денег им возвращать никто не собирался.Поэтому они ее просто бросали, предварительно сообщив ее хозяину место стоянки, а этот ухарь после этого преспокойно "находил" свое корыто и шел забирать свое заявление. Ну, а оперу из райотдела это было только на руку: ведь нет заявления - значит нет и уголовного дела об угоне, поэтому в отделе все эти дела, всегда закрывали с превеликим удовольствием, не особо копаясь в их мотивах и уликах и даже не пытаясь выяснить: отчего же это ржавое ведро с мотором, пользуется такой бешенной популярностью, и почему его с такой завидной регулярностью угоняют с платной, охраняемой стоянки!
  - Ну, хорошо, я полагаю, что раскрытое тобой преступление войдет в аналы истории криминалистики под громким названием "Машина - бумеранг", или что - нибудь в этом же духе!
  Устав слушать заливавшегося соловьем Акына, бесцеремонно перебил я своего друга.
  -Ну, а по поводу того, кто брал ее в аренду в последний раз, ты хоть что - нибудь выяснил у этого стояночного "бизнесмена"?
  С надеждой спросил я у Ильяса.
  - Ага, выяснил, что он среднего роста, плечистый и крепкий, майку футбольную носит и кепку, знак ГТО на груди у него, больше не знают о нем ничего!
  Саркастически улыбнувшись, ответил на мой вопрос Акын, стихами Самуила Яковлевича Маршака.
  - Ну, а ты бы тогда достал из своих широких штанин, дубликатом бесценного груза...
  Начал было я, но мой друг тут же меня перебил:
  - Чего доставать-то, свой обрез что ли?!
  С этими словами Акын хитро прищурился и помахал ладонью в районе ширинки своих милицейских брюк.
  - А ты знаешь - это мысль!
  Оценил я его шутку.
  -Увидев твой "обрез" со взведенным курком, он бы тебе живо все рассказал!
  Усмехнулся я.
  - У моего "обреза", как и у табельного оружия любого нормального мужика, курок взводится только при виде симпатичной голой девушки в готовом, так сказать к употреблению виде, а не при виде пропитой рожи этого стояночного коммерсанта! Впрочем, этот "матрос и так в штаны натрёс" и рассказал мне все, как на духу, при этом ему даже своим стволом грозить не пришлось. Но, кроме того, что его тачку арендовало какое-то "лицо узбекской национальности", о котором я тебе до этого говорил, мне ничего больше выяснить не удалось, именно поэтому я у тебя сразу же и спросил: не твои ли это узбекские "друзья" из Средней Азии проявились? Ведь судя по почерку, тот узбек, сидевший за рулем шестерки - и есть самый главный исполнитель во всем этом раскладе с твоим неудавшимся похищением, а мы даже имени его не знаем!
  Закончилсвой печальный рассказ Ильяс, и я снова задумался над его словами: "Если мой друг прав и это все-таки Рустамов, то имя его я как раз и знаю - его зовут Бахромом!" решил я про себя, но вслух спросил у Акына совершенно иное:
  - А с чего ты взял, что главный исполнитель - это узбек, почему не дагестанец, ведь парни, которые на меня наехали - были именно дагами?
  - Элементарно, Ватсон: потому что он не пошел в тот клуб сам, хотя в лицо тебя знал именно он, а отправил за тобою этих троих кавказцев. Спрашивается почему так?
  Хитро прищурился на меня Акын.
  - Ну, и почему же?
  Послушно спросил я у своего друга.
  - Да, потому что и ты, скорее всего, тоже знаешь его в лицо и нарисуйся он в этом клубе, ты бы мгновенно узнал его и по-быстрому слился бы оттуда, именно поэтому он и отправил за тобой этих трех дагов, которые скорее всего являлись разовыми наемными исполнителями - не более чем пушечное мясо, взятое напрокат у их старшего.
  - Да нет же, пушечное мясо - это как раз я!
  Горько усмехнулся я в ответ на реплику своего друга и тут же вспомнив подробности своей ночной драки, заявил:
  - Кстати, насчет мяса, один из них ведь меня как - никак кистеньком по башке приголубил, а раз уж вы взяли его с поличным, то и вытряхнули бы из него все под уголовную статейку за ношение холодного оружия?!
  - Ничего не выйдет.
  Тут же отрицательно покачал головой Ильяс и пояснил мне:
  -Эти два кавказца в момент задержания, успели скинуть весь свой металлолом, а в районном отделении милиции, куда я их доставил, они заявили, что их дескать попросили довести до такси какого-то подвыпившего парня, упавшего к тому же с лестницы, вот эти "тимуровцы" и вели тебя под белы рученьки к тачке. Да, если и удасться довести это дело до суда, то им за это не срок за нанесение тяжких телесных светит, а как минимум по благодарности за спасение человека, понял?!
  - Понял.
  Теперь уже вслед за своим другом, поскучнел я.
  - В одном эти дагестанцы тебе не соврали: я действительно навернулся с лестницы в фойе этого ночного клуба, но вовсе не оттого, что перебрал перед этим водки, а оттого что один из этих кавказцев въехал мне с ноги в грудь.
  Пояснил я Акыну, коротко пересказывая ему подробности той драки с дагестанцами в ночном клубе "Саратога".
  - Да уж, дела...
  Задумчиво протянул Ильяс, замолкая и несколько минут мы сидя на скамейке, молча наблюдали за тем, как ветер треплет ветви вязов у нас над головой, срывая с них маленькие желтые сердечки листьев, пока мой друг, наконец, не решился сменить тему беседы:
  - Слушай, Джинн, а с чего ты вообще поперся в этот кабак, да еще и один, без меня?
  - Хочешь, я тебе аннекдотом на этот вопрос отвечу?
  Предложил я своему другу.
  - Ну, давай - трави!
  Сразу же согласислся тот с моим предложением.
  - Едут, значит в купе класса "СВ", фирменного поезда, некий крутой бизнесмен и священник. Ну, познакомились, как водится, пару минут поговорили о погоде, и бизнесмен сразу же уткнулся в свой ноутбук, углубившись в электронную переписку со своими деловыми партнерами на электронной торговой площадке - всякие там торги, тендеры, ну и все такое прочее, а священник ему тогда и говорит:
  - Сын мой! Мне вот матушка - попадья собрала в дорогу сальца и наливочки отменной, не желаешь ли разделить со мной эту скромную трапезу? А бизнесмен священнику, не отрываясь от монитора своего ноутбука и отвечает:
  - Нет, батюшка, благодарю за предложение, но я как раз в этот момент участвую в биржевой игре на понижение котировок акций Газпрома! Да и к тому же я совсем не пью спиртного, на что батюшка, вздохнув, выпивает и закусывает один.
  Однако, допив бутылку своей наливки и доев сало, он снова обращается к бизнесмену:
  - Послушай, сын мой, мне тут по - случаю прислали отличные кубинские сигары! Не желаешь ли испробовать и подымить со мной на пару?
  На что бизнесмен, по-прежнему уткнувшись в монитор своего ноутбука, отвечает священнику:
  - Нет, батюшка, благодарю, но я не курю, к тому же вот - вот намечается сделка по поглощению одной нефтяной компании, и я в ней участвую своими активами!
  Священник, вздохнув, закуривает сигару и выходит из купе в коридор вагона, но спустя несколько минут снова возвращается в купе и возбужденно говорит бизнесмену:
  - Сын мой, я только что в тамбуре нашего вагона познакомился с двумя юными и очаровательными особами: они путешествуют совсем одни и не против поразвлечься! Я уже заказал для нас столик в вагоне - ресторане, не желаешь ли составить мне компанию?
  А бизнесмен, по-прежнему не отрываясь от монитора, отвечает ему:
  - Нет, святой отец, вы уж как - нибудь без меня, а то как раз в эту минуту я жду подтверждение перевода на оффшорный счет моей дочерней компании, крупной денежной суммы и к тому же - я принципиальног не изменяю своей жене!
  Батюшка, вздохнув, переодевается в мирское платье и уходит один, прихватив с собой пачку презервативов. Возвращается он только под утро, усталый, измятый, но невероятно довольный, а в это время бизнесмен, выключив и закрыв, наконец-то свой перегревшийся за ночь ноутбук и устало откинувшись на спинку мягкого дивана, трет покрасневшие от работы глаза. Однако, завидев вернувшегося в купе батюшку, неожиданно спрашивает у него:
  - Вот скажите мне, святой отец: праведно ли я живу, если я не пью и не курю, не изменяю своей жене и обеспечиваю своей семье безбедное и вполне достойное существование, поскольку моя жена ездит отдыхать на Мальдивы и в Куршевель, а наши дети учатся в Оксфорде?
  На что батюшка, уже почти засыпая после бурно проведенной ночи, поворачивается к бизнесмену и отвечает ему:
  - Праведно, сын мой, но...зря!
  Мой друг, аж поперхнулся после моей последней фразы и выпучив глаза возмущенно произнес мне на одном дыхании:
  -Это ты таксейчас на меня намекнул, что ли? Считаешь, что я не могу поддержать тебя в разврате и прочих твоих авантюрных начинаниях, по причине своей физической ущербности?!
  - Нет, Акын, это я намекаю на свою собственную моральную ущербность, иначе я не валялся бы тут с пробитой башкой!
  Немедленно успокоил я Акына.
  -Ну, ладно, так уж и быть - прогиб засчитан!
  Сразу успокоился мой друг и решив сменить тему на более нейтральную, не сумел обойти избитого стреотипа мужского мышления, тут же переключившись на извечную "женскую тему":
  -Ты мне лучше вот что скажи, Джинн: стоит ли твоя подруга Лера того, чтобы вот так жестко по башке из-за нее получать?!
  - Вообще-то, если ты помнишь, мой уважаемый друг и брат Акын, по башке я получил вовсе не из-за Леры, а совсем из-за другой гарной дивчины, в то время, как моя подруга Лера в этот ответственный для меня момент, крутила своей попой где-то в другом конце танцпола. Однако, справедливости ради, стоит отметить, что та из-за которой я получил по башке, мне очень приглянулась и я бы не прочь познакомиться с ней поближе, а заодно появился бы повод выяснить: стоила ли она моей пробитой башки, или же нет?!
  Улыбнувшись ответил я на вопрос своего друга.
  - Я же говорю, что ты - кобель, каких еще поискать!
  Акын прищурил свои раскосые глаза.
  -Нет, Акын, я вовсе не кобель, а джентельмен и не могу смотреть на то, как страдает ближний.
  С достоинством возразил я Ильясу.
  - Ну да, особенно если это не ближний, а ближняя, которая после твоего сострадания, возможно станет тебе еще ближе! Да, кстати, а твоя-то официальная подруга Лера не приходила тебя сегодня проведать?
  Тут же задал он мне вопрос на засыпку, поскольку я и сам уже целых полдня мучался этим вопросом.
  - Нет, не приходила.
  Угрюмо насупился я от воспоминания о Лере.
  -После того вечера - она как в воду канула, и я даже не знаю, что и думать?!
  Поделился я с другом своими сомнениями.
  - А чего тут думать-то?!
  Насмешливо фыркнул Акын и пояснил мне:
  - Бросай ее нафиг и всех дел! Кстати, ты мне про нее никогда ничего не рассказывал, и хоть я особо и не настаиваю на этом, но в традициях нашей дружбы - знать несколько больше о подругах друг дружки, тебе так не кажется?!
  Ильяс закончил свое нравоучение новым каверзным вопросом, на который я только тяжело и безрадостно вздохнул:
  - Да ты знаешь, Акын, мне о ней тебе и рассказать-то особенно нечего.
  Признался я своему другу.
  - Моя Лерка - типичная девушка оборотень: днем это настоящая ослица и по любому поводу упирается и спорит со мной так, что ее и с места не сдвинешь, а ночью она превращается в бревно, в том смысле, что лежит в постели такая же неподвижная, холодная и бессловесная, как обтесанная дубовая чурка.
  - Ну, тогда я тебя вообще решительно не понимаю!
  Заявил мне Ильяс.
  -Раньше я за тобой страсти к мазохизму не замечал.
  - Да, тут дело вовсе не в мазохизме, Акын, а в том, что мои душевные страдания на почве этой нашей странной любви, побуждают меня к творческому полету мысли, а я все-таки, как ты помнишь - писатель, и даже немного поэт!
  Криво усмехнувшись, пояснил я своему другу то сокровенное, что удерживало меня рядом с этой строптивой девчонкой и не давало ее бросить и найти себе другую с более покладистым и мягким характером.
  - Вот я и смотрю: еще пара таких твоих боевых творческих вылетови творчеством уже придеться заниматься мне, а если точнее, то сочинять тебе эпитафию на могилку, что-нибудь типа такого:
  Он вырос под сенью хребта Курамин
  Где бредит лавиной Камчик
  И путь свой меж скал пролагал он один,
  Как бурный, холодный Чирчик
  И так же как он, не достигнув долины
  По капле впитался в базальт
  Послав на прощанье в седые вершины
  Звенящей души своей альт.
  
  - А я смотрю ты неплохо подготовился к посещению больного друга, Акын!
  Усмехнулся я, прослушав сочинение своего друга, пестревшее географическими названиями тех мест, в которых я вырос.
  - Нет, я вовсе не готовился, а выдал тебе это экспромтом, просто я же Акын - натура творческая, и меня для полета мысли, в отличии от тебя, не нужно бить кастетом по башке!
  Теперь настала моя очередь поперхнуться от возмущения:
  - Ну спасибо тебе, Акын - ты меня развеселил и утешил!
  - На здоровье, Джинн - обращайся, когда понадобится.
  Не моргнув глазом, ответил мой друг, и помолчав немного, добавил:
  - Эх, Джинн - Джинн, чудо ты среднеазиатское! Бегаешь за всякими дурехами и получаешь по башке из-за них же, а ведь есть на свете девочка, которая до сих пор мне по ночам снится, но спрашивает при этом в каждом письме только про тебя!
  Неожиданно признался мой друг, отчего я даже несколько опешил.
  - Вот-те нате, хрен в томате! Это кто же такая?!
  - Светлана!
  Мечтательно и нараспев произнес ее имя Ильяс и напомнил мне:
  - Помнишь наши с тобой проводы на дембель?
  - Так это ты Светку - нашего ротного писаря из бригады имеешь в виду?!
  Мгновенно вспомнил я невысокую, смешливую и ядренную девку с пышными бедрами и упругими ягодицами, всегда туго обтянутыми пятнистыми форменными штанами с накладными карманами у коленей.
  -Ну ты даешь, Акын! Скольких парней она на дембель до и после нас проводила, ивот о такой вот "проводнице" ты до сих пор страдаешь?!
  Насмешливо фыркнул я в ответ.
  - Не смей так говорить о ней, а то я тебе башку с другой стороны, для симметрии пробью!
  Неожиданно озверел мой друг, оборвав меня на полуслове.
  - Да-а уж - дела-а!
  Изумленно протянул я и обращаясь к Акыну в третьем лице, прокомментировал его угрозы в мой адрес:
  -И этот человек запрещает мне ковыряться в носу, да еще и в добавок называет меня кобелем! Ты знаешь, Акын, у тебя-то у самого в башке мусора, пожалуй - поболе моего будет, у меня его оттуда хотя бы переодически вытряхивают!
  С этими словами я приобнял за плечи смутившегося Акына, мгновенно вспомнив то - уже практически полузабытое приключение перед увольнением в запас из оперативной бригады специального назначения, которое так надолго запало в душу моему другу...
  ***
  - Привет, мальчишки - проходите, не стесняйтесь!
  С этими словами она делает шаг назад, в полутемную прихожую, не дав мне даже толком рассмотреть такое не привычное сейчас на ней платье, вместо примелькавшегося уже за год нашей контрактной службы в оперативной бригаде, форменного камуфляжного хэ-бэ. И я нерешительно ступаю в полумрак ее маленькой и тесной прихожей, щурясь после яркого дневного света и осторожно переставляя ноги, обутые в новенькие кожаные берцы "Крокодил", чтобы случайно не навернуться через разбросанную в прихожей обувь и не разбить только что купленный мною новенький музыкальный центр в картонной коробке, которую я волоку перед собой. А мой друг, сослуживец и новоиспеченный дембель Акын, шуршит новенькой камуфляжкой "Шелест", где-то у меня за спиной.
  - Привет, красавица!
  Наконец отзываюсь я на радушное приветствие Светланы и шутливо добавляю:
  -Слушай, Светик - Семицветик, да у тебя в прихожейвовсе не приглушенный интимный полумрак, а прямо капитальный сельский рай - как на сеновале! Как бы половчее добраться до тебя, ничего себе попутно не повредив?!
  - А ты на ощупь иди - глядишь и дойдешь целым и невредимым!
  Звонко хохочет Светка, маяча своим соблазнительным силуэтом в дверном проеме.
  - Да, я бы с удовольствием прошел наощупь, но у меня руки заняты, а пропустить вперед Акына я не смогу - эта чертова коробка мешает!
  Сокрушенно отвечаю я ей.
  - Ну, тогда иди на мой голос, а Акын пускай за твой ремень держится!
  Находчиво отвечает она, снова заливаясь мягким грудным смехом.
  - Ну, так спой, Светик - не стыдись!
  Предлагаю я Светлане и Акын за моей спиной немедленно заливается несколько дурашливым, нервным смехом и я сейчас, как никогда, понимаю своего друга, ведь не каждый день в жизни случается демобилизация, да еще и после того, что нам с ним выпало перенести и испытать на собственной шкуре!
  Мой друг, да и я сам сегодня немного не в себе: все дело в том, что с сегодняшнего дня мы с ним - официально уволены в запас из рядов Внутренних Войск Министерства Внутренних Дел Российской Федерации, после целого года службы по контракту в оперативной бригаде особого назначения, куда нас с ним занесло после моего, а потом и его дурацкого "залета" в Особом Учебном Полку Связи, в надежде избежать следствия военной прокуратуры и возможной отправки нас с ним в дисбат или еще хуже - в тюрьму. И сейчас ни я, ни мой друг Акын еще до конца не верим в то, что наша служба в армии наконец-то закончилась и для нас начинается гражданская жизнь! А лично мне, так до сих пор еще предложение нашей ротной писарши Светланы - отметить наш дембель у нее на квартире, воспринимается как некий рекламный трюк, который закончиться в лучшем случае ничем, а в худшем - административным арестом.
  Причем, даже административный арест можно считать лучшим случаем, потому что с нашим счастьем, вполне можно предположить какую нибудь очередную каверзу судьбы - злодейки, которая уже однажды так зло пошутила над нами в учебном полку, где мы с моим другом Акыном проходили свою срочную службу и где надеялись ее благополучно и закончить по истечении всего лишь одного года. Однако, наша с Акыном армейская судьба, тогда распорядилась иначе, увеличив нам срок службы вдвое! И теперь я уже с некоторой осторожностью строил свои планы на ближайшее будущее. Очевидно, что подобные мысли посещали и моего друга тоже, потому что Акынсейчас заметно нервничал и то принимается ржать, словно стреноженный жеребец, то начинал нести за моей спиной какую-то ахинею на совершенно отвлеченные темы.
  Пробравшись, наконец через темную и узкую кишку прихожей Светланиной малогабаритной квартиры, мы с Акыномтут же оказываемся в небольшой комнатке с наглухо задернутыми шторами, с низким и местами продавленным диваном, стоящим в нише стены, с ободрами обоями и старенькой обшарпанной стенкой с оуже блупившимся фассадом и потрескавшимися и заклеенными скотчем, стеклами. Кроме этого, в этой крохотной комнатке из мебели присутствует еще относительно новая армейская прикроватная тумбочка, на которой стоит небольшой телевизор марки Rolsen и низкий журнальный столик.
  Цвет давно не переклеиваемых обоев я разглядывать не стал, сосредоточив все свое внимание на низком журнальном столике, стоящим перед разложенным диваном, от одного вида сервировки которого у нас с Акыном потекли обильные слюнки. И дело тут было даже не в том, что курицу - гриль мы с ним не ели еще с момента нашего призыва, а копченая колбаса, присланная в посылке из дома, даже вызвала у меня однаждыострый конфликт с начальством, а в том, что все это гастрономическое изобилие было аккуратно нарезано и не менее аккуратно разложено по тарелкам заботливыми женскими руками. И мы с моим другом, уже успевшие давно отвыкнуть от этого за два года нашей армейской службы, сейчас особо остро чувствовали этот резкий контраст перехода от казенного и бездушного армейского порядка к какой-то иной, давно нами позабытой, но тем не менее очень влекущей к себе форме человеческого существования!
  - Ну и чего вы вылупились на этот стол, словно на икону?! Как будто здесь смотреть больше не на кого!
  С вызовом заявила нам Светлана, застыв посреди комнаты и переводя вопросительный взгляд с меня на моего друга.
  - Даже обидно как-то, ей Богу! На стол со жратвой - глядят в четыре глаза, а на меня хоть бы кто из вас, хоть одним глазком взглянул! Можно подумать, что в армии вас два года вообще не кормили, а вот зато с женщинами у вас проблем не было вовсе!
  Снова рассмеявшись своим низким грудным смехом, Светка с вызовом подняла вверх свой острый подбородок и подбоченилась и от этого ее замечания мыс Акыном оба смутились. "А ведь она действительно права: ни Акын, ни я, даже не взглянули на хозяйку квартиры, а посмотреть у нее - было на что!" С чувством запоздавшего восхищения подумал я, окидывая взглядом хозяйку квартиры.
  Наша ротная писарша Светлана - натуральная блондинка, обычно собиравшая волосы в пучок на затылке, чтобы они не мешали ей носить армейскую кепку или меховую шапку, сегодня оставила их распущенными и теперьее светлые волосы длинными, волнистыми локонами струились по ее обнаженным белым плечам. На ней было легкое красное платье с глубоким декольте, практически до половины обнажавшем ее высокую, пышную грудь и при этом не доходящее у нее до колен, позволяя нам любоваться полненькими и крепкими, но в то же время отменной формы ногами Светланы.
  - О! Прекрасная Пэрри, ты прекрасна как яркая звезда на темном небосклоне!
  Тут же рассыпался в изысканном восточном комплименте мой друг Акын, присовокупив к нему подходящий по смыслу рубай Омара Хаяма:
  К сиянию луны, красавицы ночной,
  Добавлю я тепло, даримое свечой,
  Сверканье сахара, осанку кипариса, Журчание ручья...
  И выйдет облик твой!
  А мне при этом, вдруг стало очень неловко за свое собственное жлобство, ведь купив практически на все деньги, выплаченные мне за последнюю командировку на Северный Кавказ, этот навороченный музыкальный центр, я,отправляясь в гости к девушке, даже не догадался купить Светлане цветов! Правда, скинувшись с Акыном по довольно круглой сумме, мы оплатили ей сегодняшний банкет, и судя по всему даже прическу и маникюр Светланы, но ведь старалась-то она для нас! Мой друг очевидно терзался той же самой мыслью, потому что едва только Светлана отвернулась от нас, Акын выразительно посмотрел мне в глаза, а затем перевел взгляд на коробку с музыкальным центром и я поняв своего друга без слов, обратился к девушке:
  - А это - скромный презент от нас, для нашей боевой подруги!
  И с этими словами, водрузил коробку с музыкальным центром на диван.
  -Пусть он поёт тебе то, о чем не допоем сегодня мы с Акыном!
  Добавил я, глядя в радостно заблестевшие глаза Светланы.
  - Ну, будет вам меня смущать!
  Светка в притворном смущении прикрыла вмиг порозовевшие щеки своими волосами и пояснила нам:
  -Совсем засмущали бедную девушку! А ну-ка, бегом в ванную - мыть руки и за стол, порядка что ли не знаете?!
  Шутливо прикрикнула она на нас с Акыном,и мы покорно поплелись в ванную, а я при этом еще и поймал себя на странном ощущении дежавю, потому что где-то и когда-то со мной подобное уже происходило. Вот только где, когда, а самое главное - с кем, я хоть убей - вспомнить не мог.
  Вернувшись в маленькую комнатку, мы застали Светлану уже сидящей за столом иу меня к горлу, неожиданно подкатил колючий комок при виде ее гладкой белой коленки, возвышавшейся над краем низкого журнального столика. Я, мучительно сморщившись, проглотил его, и чтобы как-то рассеять охватившее меня волнение, предложил Светлане:
  - Светик, а давай включим эту штуковину?
  Я указал глазами на коробку с музыкальным центром, стоящую уже теперь рядом с диваном, на что хозяйка квартиры восхищенно взвизгнула:
  - Ух ты!
  Светка восторженно взвизгнув, аж заерзала на диване и пояснила нам:
  -А я-то дура думала, что в этой коробке у вас - сухой паек до Магадана!
  Мы с Акыном дружно и весело рассмеялись и поднявшись из-за стола, принялись распаковывать и подключать навороченный музыкальный центр иуже через несколько минут из его колонок полилась негромкая музыка.
  - Ну, леди энд джентельмены!
  Я поднялся из-за стола, держа в руке с отставленным в сторону мизинцем рюмку водки.
  -Как говорится: за нас вами и хрен с ними!
  Поднял я рюмку в первом за этот вечер тосте, но поднявшийся вслед за мной Акын, вдруг отрицательно покачал головой:
  - Нет, Джинн - братишка, не то ты говоришь! Давай выпьем за нас и за спецназ!
  - Эх, мальчишки вы мои, мальчишки!
  Светлана, вдруг серьезно и без малейшей тени улыбки на лице, глянула на нас и предложила свой тост:
  -Давайте выпьем за то, что все это для вас уже - позади и что вы, пройдя через все это, живыми и здоровыми по домам возвращаетесь! А ведь у вашего брата, бывает и по-другому...
  Голос ее внезапно осёкся, и Светлана опустила глаза в свою рюмку, а у меня от этого ее взгляда и нахлынувших на меня, вдруг воспоминаний, кольнуло и мгновенно похолодело в левом боку, там куда больше года тому назал полоснул меня по ребрам осколок гранаты...
  ***
  ...гулкий и тяжкий взрыв ручной осколочной гранаты РГД - 5, где-то там внизу, в заболоченном и заросшем камышом и осокой овраге, ударил тяжелой, тупой кувалдой в земную твердь, отчего земля жалобно застонала низким утробным стоном, а может быть это мне только показалось и у меня просто зазвенело в ушах от грохота близкого взрыва?
  Я стою в траншее настолько узкой, что по ней невозможно пройти, не вывозив в грязи рукавов своего бушлата, обтерев ими укрепленные досками земляные стены. У меня на уровне груди возвышается край этой траншеи и насыпанный на ней сверху бруствер, из рыжей и влажной глины, поднятой из глубин Вятской земли нашими саперными лопатками. На уровне моей груди этот бруствер находится только потому, что все дно траншеи завалено фашинами - связками веток, перевязанными проволокой и сделано это для того, чтобы никому из нас не ходить по жидкой грязи в которую превратила дно окопа, проступающие снизу грунтовые воды. Это жидкое грязевое месиво в иных местах траншеи,бывает доходит нам до самого края голенищ наших кирзовых сапог и настил из веток на дне выкопанной траншеи здесь просто жизненно необходим, пускай он даже и значительно уменьшает глубину окопа в этих местах.А уменьшает он ее порой настолько, что при моем скромном росте, я возвышаюсь над кромкой бруствера, словно грудная мишень, а самые рослые бойцы из нашей роты, так и вовсе торчат из окопа высунувшись по пояс!
  Но, копать окопы глубже нельзя, потому что вокруг нас - сплошные болота, соединенные между собой хитрой системой подземных ручьев и наткнувшись лопатой на одну из таких подземных речушек, можно запросто превратить окоп в судоходный канал! Я помню, как в мою курсантскую наше отделение заставили копать выгребную яму и строить над ней деревянный туалетиз бревен, и как поднявшаяся за ночь до самых краев этой выгребной ямы вода, подмыла ее стенки и обрушила в образовавшийся на ее месте бассейн, все возведенное нами хлипкое деревянное сооружение в тот самый момент, когда наше отделение первым по утру опробывало свое творение.
  Я стою у входа в блиндаж, выполненный по всем правилам военного строительства: с двойным накатом из сосновых бревен сверху, укрытых маскировочной сетью и слежу за тем, чтобы курсанты из моего взвода получив отдельно друг от друга боевую осколочную гранату типа РГД - 5 и запал к ней, сразу же убрали ее по частям в специальный брезентовый подсумок, а не вздумали собирать гранату в боевое положение прямо в окопе. Ну, и заодно с этим я попутно пригибаю их головы в касках для того, чтобы те не торчали за бруствер.
  Получив гранату и десять патронов к своему автомату, мои курсанты низко пригибаясь на ходу,шустро бегут по узкому ходу сообщения в естесственный, вымытый рекой Полой овраг, накапливаясь там и ожидая моих дальнейших команд и указаний. Из этого оврага прорыто сразу несколько ходов сообщения и один из них ведет к отстоящему метров на шестьдесят от оврага, рубежу атаки, который представляет собой поставленный вертикально щит, сколоченный из двойного ряда сосновых бревен. Этот щит, торчащий на выходе из ведущего к нему хода сообщения, служит для укрытия за ним людей от попадания в нихслучайных осколков, которые могут прилететь сюда из второго - более глубокого оврага, в который мы метаем боевые гранаты.
  В блиндаже толпятся офицеры нашей третьей учебной роты: они словно мухи облепили врытый в землю стол, сидя на его краях, так что наш ротный старшина - прапорщик Филипчук, совсем не виден за их спинами, а видны только его проворные руки, просовывающие между офицерских спин разобранные гранаты и горсти автоматных патронов, подходящим к этому столу курсантам. В самом дальнем углу блиндажа стоит жутко закопченая и местами даже прогоревшая печка, с трубой, выведенной наружу через отверстие в бревенчатых накатах блиндажного перекрытия. В этой печурке весело потрескивают смолистые сосновые ветки, распространяя на весь блиндаж горьковато - пряный запах горящей хвойной смолы.
  На календаре стоит вторая половина апреля и снег уже почти везде сошел, оставив лишь редкие перемешанные с грязью кочки в тенистых лесных низинах, но несмотря на разгар весны, ветер на улице дует на редкость ледяной, пронизывая нас до костей сквозь бушлаты со снятыми с них по приказу "папы" ватными подстежками. Поэтому никому из офицеров неохота сейчас выходить из теплого, хотя и порядком прокопченного блиндажа на улицу и переться на продуваемые со всех сторон рубежи армейского полигона, черпая при этом низкими берцами своих ботинок жидкую болотную грязь, поплам с талым снегом, на каждом своем шагу.
  К тому же, подполковник Мыльников - заместитель командира нашего учебного полка по боевой подготовке, вышел на связь с нашим ротным и объявил ему, что сегодня его в полевом лагере не будет, приказав командиру роты провести стрельбы и боевое гранатометание без него.Таким образом, самым старшим по званию офицером в полевом лагере, осталась майор Синицына - начальник санитарной службы полка, которая представляла из себя молодящуюся сорокапятилетнюю бабенку со стремительно оплывающей фигурой. В данный момент она самозабвенно флиртовала с командиром нашей третьей учебной роты, старшим лейтенантом Долгих, похожим внешностью на Жана Маре в молодости. При этом ни той, ни другому не хотелось отрываться от своего увлекательного занятия и покидать хотя и дымный, но достаточно теплый блиндаж ради того, чтобы контролировать, как курсанты третьей учебной роты отрабатывают метание боевых осколочных гранат и стрельбу из автоматов по мишеням. А потому, на огневых рубежах полигона "загорали" и принимали грязевые ванны одни лишь только сержанты нашей роты, ибо командиры взводов, пользуясь случаем и невниманием своего ротного, также, как и их командир, нагло торчали в блиндаже, отчаянно дымя сигаретами и травя друг другу аннекдоты.
  Последний курсант моего третьего взвода, получив у ротного старшины полагавшийся ему боезапас, захрустел ветками на дне траншеи в направлении оврага и я, проследив за тем, чтобы он по частям убрал запал и гранату в брезентовый подсумок, подвешанный к его ремню, откинул полог плащ - палатки и вошел в блиндаж. Войдя внутрь прокуренного блиндажа и глядя отсутствующим взглядом мимо хихикающей в углу майорши - медички, я нарочито громко обратился к ней:
  - Товарищ майор, разрешите обратиться к старшему лейтенанту Долгих?!
  - Разрешаю, ой!
  Ответила мне Синицына, повизгивая и отбиваясь от рук старшего лейтенанта, упорно тянувшихся к пуговицам кителя на ее пышной груди.
  - Товарищ старший лейтенант, получение курсантами боезапаса - закончено, разрешите убыть с третьим учебным взводом на боевое гранатометание?
  Доложил я своему ротному.
  - Давай, Глазков, и смотри мне там, чтобы все у твоего взвода было "че-ка-го", понял?!
  Не отрываясь от своего занятия, отозвался Долгих.
  - Так точно, товарищ старший лейтенант, разрешите идти?!
  Бросил я руку к козырьку кепки и не дожидаясь разрешения командира роты, который только раздраженно махнул мне рукой в ответ, откинул полог, сделанный из плащ - палатки, снова выходя из блиндажа на свежий воздух. А еще несколькими минутами спустя, я, стоя за бревенчатым щитом огневого рубежа и глядя на свой взвод, который в сорок пар возбужденных глаз, следил за мною из оврага, расположенного в конце узкого хода сообщения, еще раз объяснял своим курсантам их боевую задачу, попутно проводя последний целевой инструктаж перед началом боевого гранатометания:
  - Рядовой Грунин, ко мне бегом!
  Скомандовал я, отыскав в сгрудившейся в конце хода сообщения толпе, долговязого, худого и нескладного курсанта из своего взвода.
  - Есть!
  Откликнулся тот, семеня ко мне по траншее, как всегда на полусогнутых ногах своей несуразной, разболтанной походкой. Глядя в его бесцветные и тусклые, словно у снулой рыбы глаза, я приказал ему:
  - Отдай мне свою гранату и снаряженный магазин и шагом марш на исходную!
  Выполнив мой приказ и протянув мне зеленый кругляш гранаты и отдельно к ней запал, Грунин, тем не менее не уходит, переминаясь передо мной с ноги на ногу на холодном ветру.
  - Ну, товарищ сержант, можно мне самому ее кинуть?
  Просит у меня он, по - собачьи заглядывая мне в глаза, но я остаюсь неумолимым:
  - Можно Машку за ляжку, да козу на возу, понял меня, курсант Грунин?! Так что - отставить разговоры и бегом марш отсюда!
  Рычу я ему в ответ, напустив на себя суровый и непреклонный вид и курсант Василий Грунин, так же точно, как и прибежал сюда: на полусогнутых ногах и сильно виляя мосластым задом, бежит обратно по ходу сообщения в овраг, в котором толпится весь мой взвод.Причем мой неожиданный, и явно обидный приказ - это вовсе не придирка к слабому и безвольному парню, а элементарная перестраховка с моей стороны, поскольку курсант Грунин, появился в нашей роте месяца через полтора после приведения нового призыва курсантов к присяге, появился он совершенно нестандартным образом, сбежав перед этим из второго батальона нашего же учебного полка, дислоцировавшегося в городке Кирово - Чепецке, километрах в шести к югу от нашей части. А причиной его побега, оказались двое пьяных "дедов", которые озверев и очевидно частично тронувшись умом от выпитой ими накануне самогонной сивухи, устроили Василию Грунину показательную казнь под названием "лягушачьи лапки", заставив слабого и безвольного парнишку перед этим положить свою левую руку на табуретку, а затем изо всей силы били по ней второй табуреткой до тех пор, пока не размозжили Грунинувсю кисть, фактически превратив парня в инвалида!
  В ту же ночь курсант Грунин сбежал из своей части, но на свое счастье - попался офицерскому патрулю, охотившемуся на "самоходчиков" в районе придорожного кафе "Медвежий угол". При этом старшим этого комендантского патруля был никто иной, как командир роты материально - технического обеспечения Особого Учебного Полка Связи, капитан Кондратьев, который нагрянув в свою роту поздно вечером и обнаружив отсутствие нескольких дедушек в ее расположении, не поднимая при этом лишнего шума, а захватив с собой лишь парочку молодых лейтенантов - взводников, дежуривших в эту ночь в учебных ротах, Кондратьев отправился с ними прогуляться до "Медвежьего угла".
  Причем весь полк отлично знал, что обычно бывало с такими вот дедушками, пойманными капитаном Кондратьевым на "самоходе": он гуманно предоставлял пойманным беглецам на выбор, либо официальное оформление уголовного дела по "сочной" триста тридцать седьмой статье УК под названием "СОЧ" (СОЧ - самовольное оставление части - здесь и далее примечания автора), либо пятиминутный спарринг, что называется - прямо не отходя от кассы. И за всю историю подобных его рейдов, еще никто и никогда из проштрафившихся солдат и сержантов срочной службы, не выбирал официального варианта развития событий - то есть отправки на год в дисбат. При этом, в целях экономии драгоценного времени, капитан Кондратьев обычно бился со всеми пойманными им самоходчиками разом и прямо на месте преступления! Как правило, после этого в санчасть к майору Синицыной поступало несколько свежих пациентов со свернутыми набок носами, поломанными ребрами и выбитыми зубами.
  Однако, пойманного курсанта Грунина, капитан Кондратьев даже и пальцем не тронул, хотя тот попался ему на явном "самоходе", правда доставки в санчасть после поимки Василию все же избежать не удалось, вот только виной тому была разможженная озверевшими и ополоумевшими сержантами его учебной роты, кисть левой руки, а вовсе не побои капитана Кондратьева. Более того, по своей выписке из санчасти спустя ровно месяц после своего побега, именно Кондратьев и настоял на том, чтобы курсанта Грунина перевели в третью учебную роту, причем непременно в третий взвод, под мое начало, ибо после той зимней поездки за оливковыми беретами в город Саров, Кондратьев считал меня и моего друга Акына "правильными пацанами", не способными на всякое там паскудсдтво, типа той озверелой дедовщины, которую устроили в роте, где ранее служил, и из которой сбежал курсант Грунин!
  Здесь я должен признаться, что капитан Кондратьев подложил мне с Василием Груниным настоящую свинью, поскольку со своим новым курсантом, я хлебнул горя с первых же дней его пребывания в нашей роте, и по полной программе, так как Вася был отсталым абсолютно во всех отношениях: и в умственном и в физическом! А потому сейчас, отбирая у него боевую гранату я преследовал цели отнюдь не корыстные, а самые что ни на есть гуманные и продиктованные мне собственной совестью и заботой о ближнем, поскольку курсант Василий Грунин с боевой гранатой в руках - был потенциальным самоубийцей!
  - Значит так, товарищи курсанты - после моей команды: "К бою!", поступаем следующим образом!
  Начал я свой последний целевой инструктаж перед началом выполнения моими курсантами боевой задачи.
  - Берем в руку вот это устройство!
  С этими словами я подкинул на ладони трехсотграммовый, стальной зеленый колобок и продолжил:
  - И ввинчиваем в него вот эту штуковину.
  Я показал своим курсантам универсальный запал типа УЗРГМ, вкрутив его затем в боевую часть гранаты РГД - 5, которую держал в руке.
  - После чего разгибаем усики у предохранительной чеки, дергаем за кольцо и...
  Боевая граната, словно детская новогодняя хлопушка, звонко хлопнув в воздухе взведенным в боевое положение запалом, улетела в заболоченный овраг.
  -...и прячемся за щит, приблизительно вот так.
  Я, шагнув под прикрытие бревенчатого щита, присел на одно колено, наклонив свою голову в каске к автоматному стволу. В следующую секунду, гулкий взрыв гранаты взметнул над краем оврага столб жидкой грязи и болото тут же проглотило все, до единого осколка, так что ни один из них не прилетел оттуда к нам.
  - Затем заряжаем вот эту хитрую автоматическую машинку.
  Я тут же вставил отобранный у курсанта Колышкина магазин в свой автомат и с лязгом дослал патрон в патронник.
  - И из положения сидя, фигачим по мишеням, которые стоят на противоположной стороне оврага!
  АКС - 74 трижды коротко дернулся у меня в руках, сопровождая лай своих коротких очередей змеиным шипением летящих к цели пуль калибром 5,45 миллиметра, после чего на огневой позиции снова воцарилась первозданная тишина.
  - После чего докладываете мне об успешном выполнении учебно - боевой задачи и о поражении всех без исключения мишеней за оврагом, поскольку один хрен туда никто не пойдет эти самые мишени проверять!
  Добавил я, хитро улыбнувшись.
  - Задача ясна?!
  Обратился я к толпе курсантов, во все глаза глядящих на меня из оврага.
  - Так точно!
  Ответил мне оттуда нестройный хор их голосов.
  - Ну, а раз вам все ясно, тогда Кука со своим отделением - камон!
  Громко скомандовал я и пояснил командиру одного из отделений своего взвода:
  - Давай сюда своих "каличей" - с них и начнем.
  Младший сержант Кукарев, выбравшись из оврага и громко шмыгая носом на ходу, легкой трусцой засеменил ко мне, встав рядом со мной за бревенчатым щитом и я с тоской глянул на его тощую шею, торчащую из ворота грязного бушлата, неумело обмотанную таким же грязным, как и воротник этого бушлата, бинтом из индивидуального санитарного пакета. Нет, младший сержант Антон Кукарев вовсе не был ранен, просто наша учебная рота вот уже третью неделю подряд торчала в Вятских болотах, посреди тайги, километрах в тридцати от расположения полка, при этом эти коллективные грязевые ванны и бодрое мотание соплей на кулак на свежем воздухе, в штабных учебных планах гордо именовались "полевым выходом". Вот как раз от этой грязи и холода, у младшего сержанта Кукарева на шее и повылазили фурункулы и он, ленясь ходить на перевязки и санобработку в развернутый полевой госпиталь, делал их себе сам.
  В принципе, Кукарев мог бы по причине этих незаживающих язв на своей шее, запросто вернуться обратно в часть, так сказать на "зимние квартиры", но делать это Антон отказался наотрез, ибо в части ему бы пришлось делить свое общество с заместителем командира роты по работе с личным составом - капитаном Колупащиковым, который появлялся в ротном полевом лагере реже чем солнце в тундре во время полярной ночи! Зато наш ротный замполит вовсю отрывался на тех заболевших и временно выбывших из строя бедолагах, которых доставляли в роту ему на перевоспитание из полевого лагеря.
  За время полевого выхода нашей учебной роты, из моего третьего взвода, по причинам различных болячек, в основном - простудных, вызванных ночевками в холодных, сырых палатках, выбыло уже восемь человек. Оставшиеся же в строю курсанты, любыми путями и способами избегая умывания по утрам холодной водой, успели основательно обовшиветь и завонять, так, что в нашу взводную палатку приходилось входить, зажав нос и задерживая дыхание, словно в давно не убиравшийся вокзальный сортир!
  Правда находились и такие курсанты, которые намеренно лезли в ледяную воду, дабы подхватить простуду и отогреться недельку - другую в чистой постели полковой санчасти. Однако, против таких "членовредителей" и симулянтов, казалось ополчилась сама природа и сколько такие ушлые курсанты не старались простудиться - ничего у них не выходило, а максимум что им светило за их сопли и конъюнктивит в полевом госпитале, так это - лошадиная доза витаминов в задницу, от которой они потом ходили, прихрамывая и держась рукой за ягодицу.
  - Второе отделение, справа по одному ко мне бегом марш!
  Решительно скомандовал младший сержант Кукарев в сторону оврага, встав за щитом рядом со мной.
  - Второе отделение - отставить!
  Громко гаркнул я, отменяя приказ их командира и обернувшись к своему комоду в полголоса пояснил Антону:
  -Ты что - совсем рехнулся: с какого еще права?! Они же у тебя там, в овраге толпой стоят, и как они по-твоему должны решать кто из них правее?! Вызывай их оттуда на рубеж пофамильно, понял?
  Антон молча кивнул мне в знак согласия и обернувшись в сторону оврага, громко проорал:
  - Рядовой Соколов, ко мне!
  Однако, на его команду никто не откликнулся, равно как и никто не побежал на огневую позицию по ходу сообщения.
  - Птица, твою мать, ты там уснул что ли?!
  Во всю мощь своих легких, гаркнул я в сторону оврага и добавил с угрозой в голосе:
  - А ну-ка бегом сюда, а то я тебе сейчас все перья повыщипываю!
  - Извините меня, товарищи сержанты, но я здеся - писаю!
  Донесся из оврага спокойный, чуть с ленцой, голос курсанта Соколова.
  - Чичас - уже совсем немножко осталося.
  Обнадежил он нас с Антоном, немного погодя.
  - Не время чичас писать, пернатый - Родина в опасности!
  Весело проорал ему в ответ Кукарев.
  - Так что попозжа дописаешь, а чичас давай мухой лети сюда: мы тебе тута не то что пописать - покакать обеспечим!
  Подражая деревенскому выговору курсанта Соколова, добавил мой комод, отчего из оврага дружно грохнуло хохотом. При этом я заметил, что Антон сейчас строжится перед своим отделением специально мне напоказ, однако, я прекрасно знаю о том, что курсанты воспринимают его как равного себе, не придавая значения лычкам у него на погонах, хотя и уважая его между собой за справедливость и доброту. Наконец, из оврага неспеша выбирается и боком семенит по ходу сообщения курсант Соколов, на ходу пытаясь застегнуть свои штаны, активно ковыряясь при этом под полами своего бушлата...
  ...я уже порядком продрог на холодном ветру, стоя на огневом рубеже, за бревенчатым щитом. И кроме того, от непрерывного грохота близких гранатных разрывов, у меня трещала голова и отчаянно звенело в ушах, но оставалось еще человек шесть не "откидавшихся" из третьего отделения, и я должен был находиться на огневом рубеже, тем более, что никто из офицеров нашей роты не спешил сюда из натопленного и прокопченного блиндажа.
  -Ну ты, деби-ила кусо-ок, не та-ак на-а-до!
  Внезапно раздалось у меня над ухом, и я поморщился, словно от визга монеты по стеклу, поскольку голос командира третьего отделения, младшего сержанта Седова, всегда неприятно резал мне слух. Вообще-то, я должен сознаться в том, что в глубине душе я проповедую физиономистику, или физиономо...логию - как уж там правильно - не знаю? Пусть меня в этом поправят господа ученые - лингвисты! Короче,я верю в научную теорию определения сущности человека по чертам его лица. Так вот, исходя из этой внутренней доктрины, младшего сержанта Седова я невзлюбил сразу же, как только его прислали в мой взвод командиром отделения, взамен разжалованного и отправленного на полковой свинарник старшего сержанта Ужимова, поскольку Седов обладал лицом крысы из какого-то мультфильма, имея вислый, словно баклажан, нос маленькие бегающие глазки и острый, торчащий вперед подбородок. И вдобавок к этому еще и этот противный голос: высокий, словно у кастрата из Флоренции и с растянутыми по слогам словами, произносимымина им как-то по-особенному - нараспев, иной раз доводивший меня до нервных судорог и непреодолимого желания ударить его обладателя!
  Причем младший сержант Седов, попав в мой третий взвод, кажется, воспылал ко мне взаимными чувствами и постоянно пытался что-нибудь сделать, или сказать мне наперекор, попутно настраивая против меня своих подчиненных - курсантов моего бывшего отделения, а я так подозревал, что еще и втихаря "барабаня" на меня нашему ротному замполиту!
  Приблизительно месяца полтора назад, младший сержант Седов довел меня окончательно и я, улучшив момент и затащив его после отбоя в казарменный сортир, от всей души въехал ему с левой по печени, вдобавок макнув его башкой в сортирное очко, чтобы он не вздумал подать голос. В ту же ночь Седов, сказавшись смертельно больным, ускакал в санчасть и уже оттуда начал писать на меня телеги нашему замполиту и ротному, при этом капитан Колупащиков, тут же невероятно возбудившись, уже начал было шить на меня дело о неуставных отношениях. Но, тут неожиданно все курсанты моего взвода в один голос заявили о том, что видели, как младший сержант Седов сам поскользнулся и упал в туалете, причем не просто заявили, а еще и подтвердили свои слова коллективным рапортом на имя командира нашей роты и я так подозревал, что тут дело не обошлось без моего друга Акына: уж больно юридически грамотно и точно, был составлен тот рапорт!
  Капитан Колупащиков, который страшно уважал все эти процессуальные, юридические тонкости, после получения этого рапорта вынужден был дело против меня замять, а младшего сержанта Седова, тем временем, выгнали из части как злостного симулянта и все это время, до самого полевого выхода нашей роты, меня преследовало зверское желание набить ему морду! Но Седов, очевидно отлично чувствуя мое настроение, вел себя по отношению ко мне исключительно предупредительно, а на днях так даже и вовсе - сам заправил в палатке мою постель, чем вызвал откровенное презрение у всех курсантов моего взвода.
  И вот сейчас, стоя за бревенчатым щитом огневого рубежа в шаге от меня, он своим противным голосом распекал курсанта Колышкина - самого маленького и тщедушного во всем моем взводе, да и, пожалуй, что во всей нашей учебной роте! Поразительно, но курсанта Колышкина, тоже звали Женей, как и в фильме "Женя, Женечка и Катюша", хотя, возможно, что под впечатлением именно этого фильма с Олегом Далем в главной роли, родители Колышкина и придумывали имя своему отпрыску восемнадцать лет назад. А ласковую кличку Катюша ему дал уже я, еще в бытность свою командиром отделения, в котором служил Женя Колышкин, и она с моей легкой руки так пристала к нему, что никто уже и не мог вспомнить его настоящего имени!
  - Ты-ы знаешь, что ты - деби-ил и сын деби-ила?! Кто тебе разреша-ал собирать грана-ату? Я тебе ее сейчас знаешь куда засу-уну?!
  Продолжал "петь" у меня за плечом младший сержант Седов, и меня мутило до тошноты от его голоса, но в то же время я прекрасно понимал, что он был прав, ведь в брезентовом подсумке у Колышкина сейчас лежала не коробка спичек, а боевая граната РГД - 5 и осторожность в обращении с ней была отнюдь не лишней!
  - Давай быстрей со своим курсом разбирайся, а то зае...ал уже гундеть у меня под ухом!
  Не поворачиваясь к ним, гаркнул я, желая сейчас только одного: чтобы Седов поскорее заткнулся.
  - Ну-у ла-адно, не разбира-ай, а кидай та-ак!
  Тут же смилостивился над Катюшей Седов после моего окрика, а я, повернувшись и глянув на то, как маленький, розовощекий Женя Колышкин мучается с разгибанием усиков у чеки, снова устало отвернулся от них, глядя на близкую кромку соснового леса, в ту его сторону, где находился город Киров и думая о том, что смотреть на эти сосны мне остается меньше месяца. А еще о том, как потом мы с Акыном будем вспоминать все это и в Саратовских барах пьяно орать частушку о том, что "Киров - он почти как Сочи" ...
  ... краем глаза я заметил, как курсант Колышкин, похожий в своем длинном - не по размеру бушлате с подкатанными, едва ли не по локоть рукавами, на мальчика с пальчика в отцовском зипуне, откинув за спину правую руку, с зажатой в ней гранатой, неуклюже метнул ее, в самый последний момент перед броском зацепившись отворотом рукава своего бушлата за торчавший у него из-за спины автоматный ствол. И граната, звонко хлопнув замедлителем запала, словно шарик для гольфа, поскакала по кочкам и замерла всего шагах в восьми от нас - в зоне прямого поражения, не защищенной даже бревенчатым щитом, оказавшимся сейчас в стороне от директрисы взрывной волны и разлета осколков.
  Но, уже в следующую секунду Женя Колышкин, как-то по-детски ойкнув, со всех ног бросился к лежащей в стороне от нас гранате, очевидно намереваясь поднять ее и повторить свой неудачный бросок, перекинув гранату в другое место и совершенно не соображая в этот момент от страха, что за время ее полета замедлитель в запале уже сгорел наполовину и до взрыва гранаты осталось секунды полторы - две, не больше! Мои сладкие мечты о дембеле и о доме сыграли со мной злую шутку, ибо, предаваясь им, я проворонил тот миг, когда еще можно было перехватить Женю Колышкина и швырнуть его в окоп, прыгнув туда же следом, а теперь он был уже шагах в четырех - пяти от меня и приблизительно в стольких же шагах от лежащей на болотной кочке гранате с вырванной чекой.
  Я не помню, о чем я думал в тот момент, но вряд ли о всякой героической чепухе - наподобие той, чтобы прикрыть товарища собственным телом, или броситься на гранату грудью. Да, мне вообще кажется, что в такие моменты человек действует, руководствуясь исключительно своими инстинктами, зашитыми у него в подкорку, причем, именно в такие моменты и срабатывает внутренняя сущность человека, обнажая его внутреннюю суть на своем реликтовом уровне, и превращая его в того, кем он является по своей сути. Иными словами, если в подкорке у человека зашита сущность волка, то он бросится навстречу опасности с оскаленной пастью, если же в нем дремлет сущность зайца, то проснувшись, она заставит его броситься от опасности наутек, ну а если барана, то...
  В подкорке моего мозга очевидно дремал реликтовый инстинкт гончего охотничьего пса, потому что едва только я завидел бегущего к гранате Женю Колышкина, как тут же не раздумывая бросился за ним следом, попутно сбив с ног шарахнувшегося от меня младшего сержанта Седова и успев на бегу заметить его вытаращенные и почти белые от страха глаза и услышать его нечленораздельное "ы-ы-ы!".
  - Всем лежать!
  Заорал я, в прыжке дотянувшись до бегущего впереди меня Колышкина и повалив его на землю, решительно подмял под себя. В следующую секунду земля под нами тяжело вздрогнула от близкого разрыва гранаты и одновременно с этим я почувствовал, как подо мной дернулось щупленькое и почти детское тело Жени Колышкина. Пролежав на Колышкине несколько секунд, я поднялся и пошатываясь бездумно сделал несколько шагов прочь от того места, на котором упал, но в следующий момент ноги меня подвели, и я с размаху плюхнулся лицом на мокрую землю и закашлялся от едкого дыма, рваным облаком висевшего над землей и мешавшего мне нормально дышать.
  В голове у меня отчаянно звенело, гудело и щелкало, отчего создавалось такое ощущение, будто бы в моей черепной коробке крутился неисправный гироскоп, не позволявший моему телу правильно ориентироваться в пространстве. Все предметы вокруг меня постоянно меняли свои очертания самым удивительным образом и казались то неимоверно далеко, то предельно близко: очевидно мой мозг от полученной только что легкой контузии, был не в состоянии правильно выставлять фокусное расстояние, а звуки в зависимости от уровня своих децибеллов - либо не доходили до меня вовсе, либо просачивались в мой стряхнутый мозг в виде комариного писка, переходящего порою в ультразвук и сливаясь в единый фон "белого шума".
  Словно в замедленной съемке я увидел, как из хода сообщения один за другим выпрыгивают курсанты моего взвода и с бледными, словно выстиранные простыни лицами, бегут куда-то мимо меня. Затем рядом со мной кого-то волоком протащили по земле, а он при этом тоненько, словно ушибленный щенок, скулил на одной высокой ноте и тогда я, собрав все свои силы, снова поднялся на ноги и сделал несколько нетвердых шагов в направлении общего движения снующих вокруг меня людей. Однако, в тот же миг, я неожиданно споткнулся обо что-то и опустив глаза вниз, отчего у меня сразу же отдалось резкой болью в затылке, увидел под ногами втоптанный сапогами в рыжую глину автомат с откинутым прикладом.
  Машинально заведя свою правую руку за спину, я наткнулся пальцами на холодную сталь оружейного ствола, сразу же сообразив, что мой собственный автомат остался висеть на месте и запоздало удивившись тому, как он не слетел с меня в момент моего броска на Колышкина. Наклонившись, я поднял с земли автомат и пошатываясь побрел к оврагу прямо по брустверу, не спускаясь в ход сообщения, ведущий от опустевшего огневого рубежа к оврагу. В голове у меня по-прежнему звенело и щелкало, а все звуки окружающего мира доходили до меня словно прорвавшиеся сквозь полосу помех, радиограммы.
  Из оврага, словно из потревоженного пчелиного улья, до меня доносился приглушенный звоном в моей голове, нестройный гул голосов, который становился все явственнее по мере моего приближения к его кромке.Ход сообщения, ведущий в эту балку был у самого его входа перекрыт срезанными молодыми елками, приблизительно на пятнадцать шагов вдоль всей траншеи и поэтому мне для того чтобы пройти в балку по ходу сообщения и спуститься в овраг по специально построенному здесь дощатому настилу, пришлось бы возвращаться назад. Не желая этого делать, я просто съехал вниз на заднице по пологому, глинистому склону, тормозя при этом каблуками своих сапог и автоматным прикладом, и подошел к шевелящейся и гомонящей толпе, в которую мгновенно превратился мой взвод, лишенный какого - либо руководства.
  Но, стоило мне подойти к ним поближе, как их возбужденные голоса разом смолкли и спины моих курсантов, словно листья от порыва ветра, разлетелись в разные стороны освободив мне живой коридор к самому эпицентру толпы и здесь прямо на меня, с наваленных поверх веток окровавленных бушлатов, вдруг в упор взглянули глаза Жени Колышкина и эти глаза, наполненные слезами страха и боли, показались мне сейчас единственным признаком жизни на его алебастрово - белом, обескровленном лице.
  Руки Катюши, не останавливаясь ни на секунду, блуждали вдоль собственного тела, подолгу задерживаясь где-то внизу на уровне колен, при этом кисть его правой руки была густо вымазана в чем-то жирном и темном, похожем на загустевший от крахмала кисель из черноплодной рябины. И каждый новый поход этой руки вниз, вдоль собственного правого бедра, неизменно добавлял ей темных пятен, поднимавшихся по рукаву бушлата Колышкина, до самого локтя.
  До меня не сразу дошло, что все правое бедро Катюши, а вместе с ним и его руки, вымазаны вовсе не грязью и не черничным киселем, а самой что ни на есть кровью! А когда дошло, то меня сразу же затошнило от вида его ноги, вывернутой выше колена под таким неестественным углом, что эта нога сейчас казалась совершенно чужеродным для тела Колышкина предметом. Сюрреализма к этой жуткой картине добавляла начищенная латунная бляха чьего-то солдатского ремня, затянутого на ноге у Катюши прямо под пахом: сияя своим ярким латунным ореолом вокруг вымазанной кровью звезды.
  - Джинн, у тебя бронник на боку порван.
  Раздается откуда-то сбоку, за моим правым плечом и я еще несколько секунд тупо смотрю на своего друга Акына, соображая, во-первых, как он здесь оказался, а во-вторых, чего ему от меня нужно. И тогда, отчаявшись добиться от меня какой - либо реакции, он сам лезет мне куда-то мне под мышку и поковырявшись там, протягивает к самому моему лицу свою раскрытую ладонь, на которой лежит небольшой и рванный по краям кусок металла. Причем и сам осколок, и ладонь Акына почему-то все в крови - такой же густой и темной, как и рука Жени Колышкина.
  И только тут, вместе со стремительно нарастающей болью в моем левом боку, словно пробив некий невидимый затор в моем сознании, в меня разом врывается действительность, со всеми своими красками, звуками и ощущениями. Я еще несколько секунд смотрю в глаза своему другу и вдруг начинаю орать на него так, словно он мой подчиненный, и вообще - посторонний для меня человек:
  - Какого хрена ты мне суешь под нос этот металлолом?! Беги скорее к Синицыной за промидолом, носилками и прочим медицинским барахлом, а где все мои комоды - ети иху мать?!
  Акын, схватив меня за плечи, внезапно крепко встряхивает, приговаривая и при этом внимательно заглядывая мне в глаза:
  - Успокойся, Джинн, я уже отправил за медицинской майоршей твоих комодов Куку с Прыгуном, а твоему Катюше мы ляжку выше колена ремнем перетянули до тех пор, пока не придут из госпиталя санитары и нормальный жгут не наложат. Ты сам-то как? Тебя ведь тоже, по ходу, осколком зацепило!
  - Нормально.
  Небрежно отмахиваюсь я и тут же, застигнутый врасплох неожиданным пароксизмом бурной деятельности, накидываюсь на курсантов своего взвода:
  - А вы чего здесь все столпились?! Ну вывихнул парень ногу - с кем не бывает!
  Словно дожидаясь именно этих моих слов, ко мне немедленно подбегает неизвестно откуда взявшийся сержант Седов и протолкавшись между курсантских спин и встав передо мной в театральной позе, он начинает громко орать на меня, требовательно поглядываясь на кого-то у себя за спиной, и слюни летят из его мокрогубого рта во все стороны, в том числе попадая и в меня.
  - Вывихнул, да?! Да, у него нет ноги, понимаешь ты, не-е-ет у него ноги - оторвало на х...!
  В середине фразы его голос как-то по бабьи срывается на кликушеский вой, и Седов закатив свои белесые рыбьи глаза под лоб, немузыкально вопит:
  - Еще бы чуть-чуть и меня...и тебя...и всех нас там, на этом рубеже бы положило, из-за этого деби-и-ила! Он специально все это сделал, я же все видел, я все ви-и-идел, и я так и напишу в своей объяснительной замполиту, а ты этому уроду промидолу с носилочками, да?! Бросить его здесь - пусть подыхает, сука: у нас с тобой потом меньше проблем будет! Он же все-равно через несколько минут кровью изойдет, потому что у него артерия порвана, а ты...
  Жаркая волна ярости стремительно и неотвратимо накрывает мое сознание при виде его крысиного лица с баклажанным, вислым носом и этих звуках его речи - растянутых, словно липкие нити сосновой смолы. И я уже больше не в силах сдерживать себя, с удовольствием и от всей души бью прямым с левой прямо в этот его вислый нос, а затем несколько раз поддеваю под ребра своим сапогом упавшее в грязь тело Седова, пока меня не останавливает Акын, крепко схватив за плечи и оттащив в сторону.
  - Все, Джинн - будет тебе, успокойся ты же его сейчас искалечишь! Хватит и одного контуженного на твой взвод.
  Я послушно затихаю в руках своего друга, а он аккуратно расстегивает липучки у меня на боках и помогает снять с меня бронежилет и только тут я замечаю, что на левой грудной пластине моего бронника разорван брезент внешней обшивки, а рванный след от этого порыва уходит куда-то вниз, к незащищенному броней боку. Акын заставляет меня поднять левую руку, и я замечаю на боку у своего бушлата такую же, как и на бронежилете рванную дыру.
  - Раздевайся, быстро!
  Решительно командует мне Акын и я послушно расстегиваю свой ремень с подвешенными на нем подсумками и штык - ножом, а потом снимаю с себя бушлат.
  - Китель и белугу свою - тоже снимай!
  Продолжает командовать Ильяс и подчиняясь ему, я раздеваюсь до пояса. Нижняя фланелевая рубаха намертво прилипла к телу, и я резко дергаю ее, тут же сморщившись от боли в боку, а мой друг склоняется над моим, горящим огнем, боком и через несколько секунд внимательного осмотра, выдает свой врачебный вердикт:
  - А знаешь, Джинн, что ты в рубашке родился?
  - Ага - в бронерубашке!
  Пытаюсь шутить я, трясясь раздетый на холодном ветру.
  - Ну чего там, Акын - говори не томи?!
  - Осколок ударил тебя в грудь, прямо напротив сердца, но не пробив стальную чешую грудной пластины, по касательной ушел вниз и царапнул тебя по ребрам. В принципе, рана - не глубокая, но я думаю, что парочку швов тебе в санчасти на этот порез все же наложат.
  Комментирует мой друг свои наблюдения.
  - Ясно, Акын, а что с моим Катюшей?
  Спрашиваю я у Ильяса и тот поднимает на меня внимательный взгляд:
  - Ну ты же сам все слышал от своего комода - этого, как там его, Седова.
  После секундной паузы отвечает он мне и произносит то, что и так отчетливо стоит перед моими глазами, пока еще не облеченное в словесную форму:
  - Повалив его на землю - ты закрыл собой только туловище своего Катюши, а ноги у него остались совершенно открыты и к тому же вытянуты в сторону взорвавшейся гранаты.
  - И...что?
  Нерешительно спрашиваю я у своего друга.
  - Да ничего, б...дь!
  Неожиданно звереет от моих вопросов Ильяс и поясняет мне:
  - Правую ногу выше колена, ему сразу как будто топором отхерачило! А у левой, похоже стопа осколками полностью раздроблена - там из сапога сплошной фарш лезет. Короче, ходить на своих ногах твоему Катюше - уже больше никогда не светит! На, прижми свою белугу к боку, а то еще кровью изойдешь на холоде.
  С этими словами Акын, скатав в тугой комок мою же нижнюю рубашку, засовывает ее мне под мышку и накидывает мне на плечи бушлат.
  - И бушлат тоже одень, а то еще воспаление легких в дополнение к своей дырке в боку подхватишь! Ну вот - дождались, сейчас начнется концерт по заявкам.
  Хмуро добавляет Акын, кивая в сторону курящегося легким сизым дымком блиндажа, превращенного офицерами нашей роты в некое подобие кают - компании, а по ходу сообщения, ведущему в овраг от прокопченного блиндажа, превращенного в ротный склад боепитания, уже бегут офицеры и впереди всех несется наш ротный, через каждый шаг цепляя плечами и локтями за дощатую обшивку траншеи. Он стремительно врывается в овраг, словно раненный лось, разбрасывая из-под своих начищенных офицерских берцев брызги жидкой грязи и словно шар для боулинга, сбивая с ног курсантов, попадающихся ему на пути. А за ним следом бежит майор медицинской службы Синицына с фарфорово - бледным и от того даже как-то сразу помолодевшим лицом. Ее большая грудь подпрыгивает при каждом шаге и через две верхних, расстегнутых на кителе пуговицы, виден край белого кружевного бюстгальтера...
  ***
  Я нахожусь в приемной командира нашего учебного полка, полковника Черняховского, а проще - "папы", всего лишь второй раз в своей жизни, при этом первый раз был еще прошлой зимой, когда мы с Акыном и остальными двумя членами нашей сборной ждали в этой приемной папиного напутствия перед поездкой на турнир по рукопашному бою в город Саров. И вот теперь я один стою посреди огромной приемной и бездумно смотрю, как тонкие и длинные наманикюренные пальцы секретарши Черняховского, Катерины шустро бегают по клавиатуре компьютера, причем эти пальцы у нее на руках - сплошь унизаны кольцами, а их ногти вымазаны ярко - красным лаком.
  И возможно только я один, да еще мой лучший друг Акын по той нашей памятной ночи, проведенной в Катиной квартире, знаем - какие жесткие и грубые на ощупь у нее руки на самом деле. А все эти кольца, густо унизавшие ее пальцы смотрятся сейчас на редкость безвкусно, потому что я отлично знаю, что среди них нет ни одного золотого, а все они - сплошь дешевая бижутерия! Но, как бы то ни было, а Катерина - девушка с которой я был близок, пускай и всего однажды, а потому я вроде как должен испытывать к ней хоть какие-то нежные и теплые чувства, хотя бы из-за воспоминаний о той моей единственной ночи, проведенной с ней.
  Однако, ни ее волосы, ни глаза, ни даже пышная белая грудь Катерины, виднеющаяся в глубоком вырезе блузки, не рождают сейчас во мне ровно никаких романтических чувств, навеянных пикантными воспоминаниями, а напротив - как разэти ее ярко накрашенные красным лаком ногти и направляют мою память не на ту, приятно проведенную с ней ночь, а на события прошлой недели, напоминая мне о густо вымазанных собственной кровью пальцах моего курсанта Жени Колышкина, которому осколком гранаты оторвало ногу!
  Собственно, из-за всей этой истории с Колышкиным, подорвавшемся на гранате, я сейчас здесь и нахожусь, проведя всю эту неделю в нашей полковой санчасти, с отобранной у меня нашим ротным замполитом капитаном Колупащиковымформой. Причем как он сам мне объяснил, этот акт означает то, что я нахожусь под арестом до выяснения всех обстоятельств этого несчастного случая, а со слов капитана Кондратьева, навещавшего меня в санчасти я знал, что Колупащиков требовал от папы чтобы меня забрали на время следствия в следственный изолятор ГУВД в Киров, а уже оттуда - под трибунал.
  Но капитан Кондратьев, почему-тодавно и прочно проникшийся участием к моей судьбе, сам ходил хлопотать за меня к командиру нашего полка полковнику Черняховскому и поскольку гауптвахтау нас в полку отсутствовала, как таковая, то сам же Кондратьев и настоял на том, чтобы меня определили в полковую санчасть, поскольку на полигоне меня действительно довольно сильно зацепило осколком в бок, и я при этом потерял достаточно много крови.
  Тогда наш заместитель командира роты по работе с личным составом, капитан Колупащиков, очевидно не довольный таким мягким решением полковника Черняховского в отношении меня, не ограничился тем что просто отобрал у меня мою единственную повседневную форму, но еще и потребовал выставить у моей больничной палаты вооруженный караул. И как видно эта его затея увенчалась успехом, потому что двое дневальных постоянно торчали за дверями моей маленькой тесной палаты и провожали меня на перевязки и даже в сортир!
  Причем, если идея поместить меня в санчасть на все время следствия по несчастному случаю с курсантом Колышкиным, целиком и полностью принадлежала капитану Кондратьеву, хоть он в этом никому и не сознавался, ссылаясь на единоличное решение полковника Черняховского, то идея содержать меня в санчасти в отдельном изолированном боксе и с выставленной у ее дверей охраной вооруженного караула, была совместным творчеством нашего ротного замполита капитана Колупащикова и заместителя командира полка подполковника Мыльникова. Которые в один голос пели перед следователем военной прокуратуры о том, что я де, сводил свои личные счеты с курсантом Колышкиным и потому без приказа находившихся на огневом рубеже офицеров, сначала подал команду Евгению Колышкину к гранатометанию, а затем вытолкнул его из-за бревенчатого щита в зону поражения взрывной волны и осколков.
  Иными словами, выходило, что офицеры из-за моего откровенно преступного умысла и действий, просто не успели ничего предпринять для спасения несчастного Колышкина, а потому они же и настояли на моем аресте до окончания следствия по этому делу. Но поскольку я действительно был ранен осколком гранаты, то майор медицинской службы Синицына встала своей пышной грудью на мою защиту, заявив, что до полного заживления рванной раны в моем боку, она запрещает содержать меня где либо, кроме как в полковой санчасти, а также выходить за ее пределы. А полковник Черняховский, посчитав явным перегибом выставление у моего больничного бокса вооруженного автоматами караула, ограничился лишь двумя дневальными со штык - ножами.
  Ну а уже в санчасти, отрабатывая именно эту версию наших офицеров о сведении мною личных счетов с одним из курсантов моего взвода, мне целую неделю выносил мозг следователь из военной прокуратуры, специально приезжавший для этих допросов из Кирова. Причем он считал это дело абсолютно ясным и практически полностью решенным исовершенно искренне полагал, что ему оставалось всего лишь "дожать" меня и получить мои признательные показания, для чего этот прокурорский следователь даже давал мне прочесть рапорт нашего ротного замполита капитана Колупащикова в котором тот прямо обвинял меня во всем случившемся и требовал для меня, в качестве наказания, два года дисциплинарного батальона!
  Я даже запомнил несколько фраз из этого рапорта Колупащикова, которые особо задели меня за живое: "...сержант Глазков неоднократно замечен в употреблении спиртных напитков, о чем мною своевременно докладывалось командиру роты - старшему лейтенанту Долгих", "...сержант Глазков патологически жесток и имеет неуравновешенную психику, что вкупе с недюжинной физической силой и совершенным владением приемами рукопашного боя, делает его крайне опасным для всех его сослуживцев и в особенности - для его подчиненных", "...сержант Глазков по своей натуре чрезвычайно склонен к различным противоправным действиям, таким как: вымогательство, избиение, а возможно даже пытки и сексуальное насилие!", "...я активно возражал против назначения сержанта Глазкова на должность заместителя командира взвода по перечисленным мною выше причинам, но это решение было принято вопреки моему мнению и без учета моих многочисленных сигналов о нем".
  Очевидно, что капитан Колупащиков, как и следователь военной прокуратуры, тоже считал мое дело окончательно и бесповоротно решенным, а меня уже практически отправленным по приговору военного трибунала в дисциплинарный батальон, а то даже и в тюрьму, и потому он теперь просто вешал на меня всех собак, делая крайним абсолютно за весь негатив, накопившийся в третьей учебной роте и одновременно выгораживая себя этимисвоими упоминаниями о "своевременных докладах" и "активных возражениях". Вся его проблема заключалась в том, что я сдаваться не собирался и написал в своей объяснительной только то, что было на самом деле, несмотря на откровенные угрозы сначала капитана Колупащикова, а затем и подполковника Мыльникова. А еще одной проблемой спевшейся компании из капитана Колупащикова, подполковника Мыльникова и следователя военной прокуратуры было то, что у меня был друг и этот друг был дипломированным юристом!
  Следует отметить, что Акын всю эту неделю вовсе не сидел сложа рук в тоске и печали, а написал на имя военного прокурора округа рапорт, приложив к нему свидетельские показания практически всех курсантов из моего взвода. И теперь для офицеров нашей роты оставалась лишь одна единственная возможность оправдать себя перед следствием - это заставить взять на себя всю вину за случившееся, самого Евгения Колышкина, иначе моя объяснительная и рапорт, составленный Акыноми будучи приобщенными к следственному делу, могли наделать для наших офицеров много бед и как минимум закончиться для них понижением в званиях и снятии с должностей, а как максимум - увольнением из армии, или даже тюремным сроком!
  Мне были неизвестны подробности морально - психологической обработки бедолаги Жени Колышкина, но зато от капитана Кондратьева я хорошо знал о результатах этой обработки: искалеченного парня, которому в Кировском гарнизонном госпитале ампутировали обе ноги, заставили написать признание в том, что он таким образом пытался покончить собой. А причиной этого дикого и бессмысленного поступка были какие-то личные семейные неурядицы, оставшиеся у него на гражданке, которые он тщательно скрывал от всех, иначе просто не был бы допущен к боевому гранатометанию, да и вообще - к этому полевому выходу третьей учебной роты.
  Подобная версия устраивала абсолютно всех - и меня и наших офицеров, поскольку предотвратить столь явный суицид со стороны курсанта Колышкина в подобной ситуации, было действительно практически невозможно! Не устраивала она только самого Евгения Колышкина, который в случае признания этой версии следствием в качестве истинной, заведомо комиссовывался на гражданку по причине своего острого психического расстройства, со всеми вытекающими для него отсюда последствиями. Но очевидно, что наивного деревенского парнишку просто взяли "на понт", наобещав ему все земные блага и не объяснив, чем реально все это для него обернется на гражданке!
  Оставалось решить только лишь проблему со мной, ибо я очень сильно мешал следствию своими свидетельскими показаниями и от меня нужно было срочно избавиться на время или насовсем, любым возможным способом. И этот способ нашелся, вернее его нашли, исходя из удачного стечения обстоятельств, а именно: как раз в этот момент близ города Богородска формировалась Шумиловская оперативная бригада ВВ особого назначения, задачей которой, в основном была ротация Федеральной группировки войск на Северном Кавказе и учитывая то обстоятельство, что я уже прошел аттестацию на право ношения оливкового берета и нашивок спецназа Внутренних Войск, никаких проблем с моим переводом в эту бригаду возникнуть было не должно.
  Однако, в этой выстроенной Колупащиковым и Мыльниковым схеме был один тонкий момент: в бригаду особого назначения набирали служить только по контракту, я же был - сержантом срочной службы. Иными словами, для перевода в бригаду от меня требовалось подписать контракт и убедить меня в этом должны были сами офицеры и вот сейчас, как раз и предстоял последний акт этого спектакля под названием "офицерский суд чести", в кабинете командира полка, полковника Черняховского. Причем, мне абсолютно непонятна была цель всего этого судилища надо мной, ведь я уже предварительно дал им свое согласие на перевод в оперативную бригаду спецназа и подписание мною контракта оставалось лишь простой формальностью!
  - Айвенго, послушай!
  Я, очнувшись от своих мыслей, заметил, что Катерина, закончив с сосредоточенным видом перекладывать бумажки на своем столе, внимательно смотрит на меня собираясь мне что-то сказать.
  - Да, герцогиня Катрин, я весь внимание, ибо помню чудное мгновение!
  Улыбнулся я, пытаясь таким образом подбодрить и сподвигнуть Катю на откровенный разговор, но девушка, не приняв моей шутки и зачем-то воровато оглянувшись по сторонам, хотя кроме нас в приемной не было ни одной живой души, и понизив голос до заговорческого шепота, продолжила:
  - Приказ о твоем переводе в Богородск уже подписан - я сама его печатала, но капитан Колупащиков уговорил подполковника Мыльникова вызвать сюда следователя из военной прокуратуры и попытаться еще раз при нем выбить из тебя признательные показания.
  - Какие еще показания и о чем они, если ты сама говоришь, что приказ о моем переводе уже всеми подписан?!
  Не понял я эти странные откровения Катерины.
  - Подписан-то он подписан, но Колупащикову очень хочется, чтобы ты был переведен в оперативную бригаду с понижением в звании до рядового, а это можно сделать только в том случае, если ему удастся доказать, что ты чего-то там нарушил или проявил халатность по службе, понял?!
  Терпеливо объяснила мне Катерина.
  - Снова - здорово! Да мы же целую неделю перед этим, жевали эту тему со следователем из военной прокуратуры, неужели Колупащиков что не понимает, что результат в этот раз будет таким же?!
  Скептически покачал головой я в ответ на ее слова.
  - Он теперь попытается зайти с другого конца: представить все это так, будто тебя самого заставили толкнуть своего курсанта на гранату, например, ваши ротные деды.
  Ответила мне Катя.
  - Кого - меня заставили?! Деды?!
  Аж задохнулся я от возмущения и пояснил девушке:
  - Час от часу не легче! Да у нас в роте и дед-то только один и тот - мухи не обидит, а тем более чтобы он смог заставить меня сотворить такое - это просто научная фантастика и бред сумасшедшего!
  - Ну, я не знаю, что он там придумал на этот раз.
  Нетерпеливо отмахнулась от моих слов Катерина и добавила:
  - Я просто хотела тебя предупредить о том, чтобы ты не расслаблялся и был сейчас осторожен, как был до этого.
  - Спасибо тебе, Катюша!
  Растроганно ответил я девушке и движимый внезапным душевным порывом, спросил у нее:
  - Как мне отблагодарить тебя за это?
  - Ай, брось!
  Небрежно отмахнулась от моих слов Катерина и пояснила мне:
  -Ты главное вернись оттуда целым и невредимым, а там и о благодарности поговорим, если ты меня не забудешь к тому времени.
  Катерина даже слегка порозовела щеками от своего нечаянного признания, опустив смущенный взгляд в бумаги на своем письменном столе, и яуже раскрыл было рот, чтобы рассыпаться в уверениях своих искренних и нежных чувств к ней, в которые сейчас я и сам почти готов был поверить, но в этот момент на столе у Катерины требовательно зажужжал зуммер прямого телефона с кабинетом полковника Черняховского, и девушка мгновенно схватила трубку с аппарата.
  - Так точно, Иван Антонович! Никак нет, Иван Антонович - сержант Глазков еще не прибыл. Хорошо. Как только прибудет, сразу проведу его к вам. Есть!
  Она осторожно опустила трубку на рычаг и тут же схватила трубку соседнего аппарата. Прикрыв ее ладошкой, девушка еле слышно произнесла в трубку:
  - Да, он здесь. Нет, один. Поняла, сейчас.
  Осторожно, словно стеклянную, она опустила трубку на место и подняла на меня виноватый взгляд.
  - Ну вот...он тебя уже ждет. Если хочешь, я могу через пять минут зайти в кабинет и сказать, что Мыльникова к себе командир полка вызывает?
  - Не надо, Катрин!
  Решительно покачал головой я и пояснил девушке:
  - Ты и так для меня очень много сделала - даже больше чем нужно, а что до Мыльницы с Залупащиковым и их прокурорским следаком, то не переживай за меня: дальше фронта - не пошлют, больше пули - не дадут!
  - Вот типун тебе на язык!
  Аж подскочила Катерина, искренне возмущенная моими словами и потребовала от меня:
  - Постучи по дереву и сплюнь!
  - А вот это - всегда пожалуйста!
  Улыбнулся я, сплевывая через левое плечо, прямо на табличку с надписью: "ЗКП по БП пп-к С. Н. Мыльников" и трижды громко стучась в его дверь.
  - Товарищ подполковник! Сержант Глазков по вашему приказу прибыл, разрешите войти?!
  Нарочито громким голосом с порога доложил я, стараясь, чтобы меня было отлично слышно в приемной.
  - Отставить орать, сержант!
  Прошипел на меня подполковник Мыльников, от неожиданности даже подпрыгнувший в своем кресле.
  -Войди и дверь за собой поплотнее прикрой!
  Приказал он мне, и я вошел в просторный кабинет заместителя командира полка, в котором кроме него самого, сидели за длинным столом еще двое офицеров: наш ротный замполит, капитан Колупащиков и незнакомый мне мужик в штатском. Колупащиков при моем появлении испытующим взглядом зыркнул на меня из подлобья и тут же повернулся к незнакомому мне мужику, который даже не повернул в мою сторону головы, продолжая начатый им до моего появления в кабинете Мыльникова рассказ: "Выпили мы с ней в моей машине по третьей, я опять ее к себе домой зазываю, а она не ведется, ну ни в какую! Эх, думаю - зря я на эту смазливую сучку всю свою квартальную премию ухлопал, не получиться ей присунуть. А она мне тогда прямо так и заявляет: если хочешь, говорит, перепихнуться так давай прямо в машине, а я-то дурень ей все намеками, да намеками - мол у меня дома есть шикарная коллекция "Роллингов" на виниле, а до нее оказывается просто не доходило то, что я ее таким образом потрахаться развожу!"
  Мыльников с Колупащиковым в один голос заржали, словно заправские племенные жеребцы и едва отсмеявшись, подполковник Мыльниковнебрежно кивнул мне на один из стульев, стоящий особняком посреди его кабинета.
  - Садыс пака!
  Очень похоже спародировал он фразу из кинофильма "Кавказская пленница".
   И я, подчинившись его приказу, присел на предложенный им стул, при этом оказавшись спиной к неизвестному мне мужику в штатском, которого Катерина назвала следователем военной прокуратуры, но при этом всю прошлую неделю ко мне в санчасть ходил совсем другой следователь, которого я отлично запомнил в форме и легко узнал бы сейчас в штатском.
  - Да-а уж!
  С усмешкой протянул капитан Колупащиков из-за моего плеча, обращаясь к подполковнику Мыльникову и одновременно с этим реагируя на хохму, только что рассказанную их собеседником в штатском.
  - До чего глупая нынче молодежь пошла: слов она абсолютно не понимает, приходится ей все объяснять на пальцах! Вы тоже так считаете, товарищ подполковник?
  Мгновенно помягчевшим голосом и с каким-то подобострастным тоном, обратился Колупащиков к Мыльникову.
  - Это точно, капитан!
  Тяжко вздохнул подполковник Мыльников, вступая в игру. - А иным так даже и на пальцах ничего не объяснишь: гнут свое до тех пор, пока шею себе не сломают! А потом их мамочки начинают слезные письма в часть строчить: "Ах, мой мальчик не мог этого сделать, он не такой, он добрый ребенок - мухи не обидит! Помогите ему, ради Бога, вытащите его из зоны или из дисбата, а то он там не выживет!" И все такое прочее, правда ведь Глазков?
  Подполковник Мыльников, вдруг повернулся ко мне и воткнул в меня пронзительный взгляд своих больших и чистых голубых глаз, а его тонкие и бледные губы разъехались в стороны в подобии добродушной улыбки, однако взгляд офицерапо-прежнему оставался холодным и острым, как у змеи. Я спокойно смотрел ему в глаза, понимая, что между нами начался тот моральный поединок, ставка в котором - его полковничьи погоны с одной стороны и моя свобода - с другой. И пока от меня не требовали ответов ни на какие вопросы и признаний в совершении каких - либо преступлений, я принялся спокойно изучать своего противника, благо, повод для этого был выбран удачно, ибо я в первый раз за все время своей службы в учебном полку видел подполковника Мыльникова так близко.
  При этом следовало признать, что подполковник Мыльников был на редкость красивый мужик: рослый, ростом под метр девяносто, отлично сложенный и не имевший к своим сорока пяти годам ни единой жиринки на теле и ни одного седого волоса на голове. Своими правильными чертами лица: широким, с ямкой посредине, мужественным подбородком, тонким прямым носом, высоким чистым лбом и густыми черными бровями в разлет, он чем-то напоминал мне голливудского киногероя семидесятых годов и даже мое внутреннее чутье, заточенное на физиономистику, сейчас глухо молчало, усыпленное его располагающей к себе внешностью.
  В полку болтали, будто у Мыльникова отец - генерал, преподающий где-то в Московской Академии Генерального штаба имени Фрунзе и что будто бы именно благодаря ему карьера у сына складывалась легко, как по нотам. Как бы то ни было, а Мыльникова удачно миновали обе чеченские кампании, правда, вместе с ними его минули стороной и боевые ордена, но он очевидно не был очень уж сильно огорчен этим обстоятельством, потому что имел перед глазами слишком много примеров, когда боевые ордена доставались офицерам посмертно. Зато звания и должности шли Мыльникову стабильно и даже с некоторым опережением всех графиков, поэтому подполковник что называется - служил и не тужил, надеясь на свои блестящие перспективы.
  А перспективы у него и впрямь были широкими, ведь именно подполковник Мыльников был главным и едва ли не единственным претендентом на должность командира учебного полка после ухода в отставку полковника Черняховского. Правда это последнее чрезвычайное происшествие в полку с подорвавшимся на гранате курсантом из учебной роты, несколько омрачило эти перспективы подполковника Мыльникова тем, что сидящий сейчас перед ним широкоплечий сержант с уверенным взглядом, так же уверенно и планомерно вскрывал перед военной прокуратурой один за другим факты его личной недоработки в полку как заместителя по боевой подготовке.
  Причем они настолько явно указывали на его халатное отношение к службе, что подполковнику Мыльникову при неудачном развитии дела грозила тотальная служебная проверка и как следствие ее - закрытие для него всех карьерных перспектив на ближайшие годы. А потому для того чтобы вывернуться из этого партера, в который его поставила судьба, ему сейчас было крайне важно доказать именно преступный умысел этого сержанта, после чего жестко и показательно, на виду у всего Военного Округа выкорчевать из своего полка эту заразу дедовщины и неуставных отношений. И лучше даже было сделать это под развернутую статью в местной газете и фоторепортаж доморощенных папарацци!
  Вся проблема была в том, что этот сержант Глазков оказался совершенно из другой категории срочников, нежели те, с которыми подполковнику приходилось иметь дело в учебном полку до сих пор. Это был вовсе не тот туповатый и заискивающе - доверчивый деревенский пентюх, к которым так привык Мыльников, а отлично образованный городской эрудит, с отменной реакцией на события, острым и нестандартным мышлением, да вдобавок еще и наделенный недюжинной гражданской смелостью. К тому же в этой же учебной роте служил его лучший друг и земляк, который ко всему прочему был дипломированным юристом и прикрывал своему другу спину так, что следователь военной прокуратуры, взявшийся за это дело, только бессильно пожимал плечами.
  Следует заметить, что именно об эту строптивую и несгибаемую парочку уже не единожды обломал себе зубы и капитан Колупащиков и вот теперь с ними столкнулся и сам подполковник Мыльников. При этом он все же верил, что ему еще удастся справиться с Глазковым и вопреки принятому решению полковника Черняховского - повернуть все дело так, что этот сержант будет переведен не в Шумиловскую оперативную бригаду, служить по контракту, а с позором и без лычек отправлен в дисциплинарный батальон отбывать наказание!
  Ну, а что до признания искалеченного курсанта Евгения Колышкина, то его ведь можно заставить и переписать свою объяснительную, подогнав ее под вновь открывшиеся обстоятельства. И это будет даже гуманно по отношению к нему, ведь и подполковник Мыльников и капитан Колупащиков заставившие в Кировском военном госпитале взять несчастного парня вину на себя и признать себя виновным в попытке суицида, написав ту злосчастную объяснительную, благодаря которой и удалось замять это дело, отлично понимали что на гражданке искалеченного парня ждет только копеечная пенсия по инвалидностии перспектива принудительного леченияв психо - неврологической клинике с последующим поражением в правах по причине недееспособности. И при этом никакой компенсации Колышкину за свое тяжелое увечье от военкомата не последует, именно по причине признания им собственной вины за все случившееся!
  Подполковник Мыльников, не выдержав, наконец этого поединка взглядов, отвел в сторону глаза и не глядя на меня с видимым на лице раздражением произнес:
  - Все молчишь, сержант?! А зря! Другой бы сейчас на твоем месте караул кричал, а то ведь не ровен час, через месячишко - другой: "В углу заплачет мать - старушка, слезу смахнет рукой отец и молодая не узнает какой сержанта был коне-ец!"
  Неожиданно, проникновенными голосами дуэтом пропели Мыльников с Колупащиковым, так, словно специально репетировали эту часть вступительной речи подполковника, еще и громко расхохотавшись напоследок.
  - Да ладно вам, мужики его выгораживать!
  Неожиданно раздался у меня за спиной уверенный и напористый голос, заставив меня обернуться и впервые как следует рассмотреть единственного в этом кабинете мужика в штатском, сидевшего позади меня. По чертам его лица и выражению глаз я пытался угадать в нем следователя военной прокуратуры, однако, единственным признаком, выдававшим в нем кабинетного работника - были его холеные руки с аккуратно подравненными пилкой ногтями.
  - Дело-то в общем с этим сержантом уже решеное и выеденного яйца не стоит.
  Напористо продолжал штатский, поясняя подполковнику Мыльникову свое неожиданное и непрошенное вторжение в наш разговор.
  - Если ваш сержант виноват, то значит он будет отвечать по всей строгости закона! А то что он отказывается сотрудничать и помогать следствию - только усугубит его вину и боюсь, что тут для него никаким дисбатом даже не пахнет, ведь судя по материалам расследования этого несчастного случая, с которыми я уже успел ознакомиться, свидетельским показаниям очевидцев происшествия на армейском полигоне и рапорту самого потерпевшего - курсанта Евгения Колышкина, здесь имел место чистейший криминал и злой умысел со стороны сержанта Глазкова, который, учитывая все обстоятельства этого уголовного дела и тяжесть совершенного им преступления, потянет лет на пять колонии строгого режима.
  Спокойным и рассудительным тоном так, словно бы он говорил об уже свершившемся факте, закончил свою речь мужик в штатском.
  - Мы тебе просто помочь хотели, Глазков.
  Тут же вступил "в бой" капитан Колупащиков, едва только штатский заткнулся.
  - Все-такитебе еще только двадцать пять лет отроду, у тебя высшее образование и вся жизнь с карьерой впереди, аесли вернешься из армиис судимостью, то тебе на гражданке до конца жизни светит только грузчиком на вокзале работать за похлебку, да дешевую выпивку! Вот мы с товарищем подполковником Мыльниковым и уговорили целого майора юстиции пообщаться с тобой - думали, что своим поведением ты сможешь заменить для себя тюрьму хотя бы на дисциплинарный батальон, который следов в виде судимости не оставляет...
  - Но, раз тебе, сержант, по х...на свою собственную жизнь и судьбу, то нам остается лишь только посочувствовать тебе и пожелать, чтобы ты выдержал и не наложил на себя руки в тюрьме!
  Печально вздохнув, закончил за Колупащикова подполковник Мыльников и глядя сквозь меня, обратился к мужику в штатском, сидящему за моей спиной:
  - Ну, что, товарищ майор, вы его прямо отсюда сами заберете, или нам конвой до Кирова для васобеспечить?
  Я молчал, сразу же сообразив какую партию вся эта троица пытается здесь со мной разыграть и, если бы не предупреждение Катерины, да незнание реальной обстановки от капитана Кондратьева, я мог бы сейчас запросто "поплыть" от такой психической атаки на себя и натворить здесь глупостей. А главное сейчас для меня было - это не сорваться и не нахамить никому из них, а еще того страшнее - не броситься на кого-нибудь из присутствующих в этом кабинете, ведь именно это, наверняка, как раз и входило в их планы: раскачать меня морально, заставив проявить свою неуравновешенную, агрессивную суть, как писал обо мне в своих рапортах капитан Колупащиков и тогда, даже не признав своей вины по несчастному случаю с Колышкиным, я все равно отправлюсь в дисциплинарный батальон только за одно нападение на офицеров!
  "Так что - успокойся!" Решительно приказал я сам себе. "Не дергайся и улыбайся, как ни в чем не бывало, потому что - ничего у них выйдет, как говорится: нет у вас методов против Кости Сапрыкина!" Глубоко вздохнув, я собрал в кулак все свои моральные силы и действительно улыбнулся прямо в лицо подполковнику Мыльникову, чем вызвал его крайнее раздражение, вспыхнувшее малиновыми пятнами у него на щеках. И подполковник, каменно сжав челюсти и цедя сквозь зубы, снова обратился к мужику в штатском, глядя при этом сквозь меня, словно сквозь стекло книжного шкафа:
  - Вы теперь своими собственными глазами видите, какое тупое оно - это поколение "Pepsi"!
  С пафосом воскликнул он, выкинув в мою сторону свою правую руку с нацеленным мне прямо в лоб указательным пальцем.
  - Его на бойню отправляют, а оно молчит и безропотно подставляет горло под нож!
  Мыльников внезапно впился мне в лицо своим ненавидящим взглядом и возвысив голос практически до крика, проорал мне, брызгая слюной на стол:
  - Вот так же вас, словно баранов на убой, гнали в девяносто пятом в Грозный, а в девяносто девятом - под Аргун и Гудермес. И вы шли на убой, безропотно и молчаливо и дохли там сотнями и тысячами, и ни один из вас при этом не вякнул, что он жить хочет и то что бабу еще ни разу в жизни не трахал, а его - первый раз автомат в руки взявшего, бросают в бой против обученных боевиков, каждый из которых может из этого автомата на тетрадном листе, пришпиленном к стене в ста метрах от себя расписаться, и у которого собрана целая личная коллекция из отрезанных голов вот таких вот безмозглых сопляков!
  Подполковник Мыльников, даже задохнувшись от своей гневной тирады, несколько раз глубоко вздохнул и уже более спокойным голосом, сказал мне:
  - Ладно, сержант - надоел ты мне уже, ей Богу! Раз уж ты сам выбрал для себя такуюнезавидную судьбу, то и хлебай ее теперь полной ложкой! Сейчас зайдешь к командиру полка, он ознакомит тебя под роспись с приговором окружного военного трибунала и...прямо отсюда отправишься в Киров, в пересыльную тюрьму, а оттуда уже этапом, скорее всего в Соликамск, или куда-нибудь в Воркуту, у нас же вроде бы там находятся все колонии строгого режима для таких, как он?
  Спросил подполковник Мыльников, снова обращаясь через мою голову к мужику в цивильном костюме, сидящему у меня за спиной.
  - Да, я думаю, что Соликамск ему еще за счастье будет.
  Тут же раздался у меня из-за спины его вкрадчивый голос.
  - Потому что там в основном только блатной "мирняк" сидит, а вот если его отправят этапом в лагеря под Волгоградом, то это будет его настоящей петушиной песней, потому что на тех зонах, как раз и отбывают бывшие чеченские боевики, которых из-за введенного в нашей стране моратория на смертную казнь не расстреляли, а приговорили к пожизненному заключению, и которым накачанный зад этого русского сержантика - будет просто сказочным подарком. Да они его в первый же вечер распечатают и после отбоя сразу же общей девочкой всего лагерного барака сделают!
  Поясняя для меня свои слова о Соликамске, гнусным смехом прыснул он у меня за спиной.
  - Ну а я, как заместитель командира роты по работе с личным составом, особо отмечу в сопроводительной характеристике на сержанта Глазкова то, как он со своим дружком - сержантом Тулягеновым, гнобил молодых дагестанцев, чеченцев и ингушей, пользуясь своими сержантскими лычками, как заставлял их жрать свинину, отбирая у них любую другую - разрешенную мусульманам пищу, как макал их головами в сортирное очко и не давал молиться Аллаху!
  Выпучил на меня свои жабьи глаза капитан Колупащиков, прихлопнув пухлой белой ладонью по крышке стола.
  - Ладно, товарищи офицеры, нечего здесь дольше рассуждать - решение нами принято и обжалованию оно не подлежит!
  Решительно подвел итог подполковник Мыльников, снимая трубку селектора и нажимая на аппарате одну из кнопок.
  - Давай-ка, капитан - организуй мне срочно в штаб пару толковых бойцов из твоего комендантского взвода. Только оружие им не забудь выдать, а патроны к нему пускай по моему приказу получат в штабе полка из караульного комплекта.
  Решительно скомандовал он в трубку и спустя несколько секунд добавил раздраженным голосом:
  - Что значит - "зачем с оружием" ?! Затем, что они будут конвоировать особо опасного преступника в Кировскую пересыльную тюрьму, а то ведь в случае чего штык - ножом такого лося как наш Глазков - не возьмешь! Что натворил? А он товарища своего калекой безногим сделал на всю оставшуюся жизнь и мать его без единственного кормильца оставил. Ну ничего, на зоне ему отольются материнские слезы - его там махом порнозвездой сделают! Ну а кто же еще? Конечно горячие дагестанские и чеченские парни, которые там встречаются на каждом шагу! Ну все, капитан - выполняй, конец связи.
  Подполковник Мыльников положил трубку на селлекторный аппарат и снова впился в меня своим пронзительным и ясным взглядом:
  - Ну вот, как говорил наш киношный коллега - капитан МУРа Глеб Жеглов: это был первый акт спектакля и пока я не приступил ко второму и третьему, спрашиваю тебя в последний раз: говорить будешь?!
  Перегнулся ко мне через стол Мыльников.
  - Так точно, товарищ подполковник! Разрешите идти к командиру полка?
  Браво рявкнул я ему в ответ, впервые за четверть часа моей психической обработки, подав голос.
  - Да не торопись ты так!
  Отмахнулся от меня, словно от мухи, Мыльников и пояснил мне:
  - За тобой сейчас придут, потому что таких зверей, как ты, нужно в браслетах и под конвоем водить!
  - И мой тебе совет, Глазков.
  Подал голос капитан Колупащиков.
  - Самый лучший для тебя сейчас выход - это закончить все попыткой к бегству по пути в Киров, не бойся - тебя не больно при этом пристрелят, даже испугаться не успеешь, но зато таких мучений избежишь! Да, что я тут перед тобой распинаюсь, на вот почитай лучше рассказ из первых, так сказать уст, пока за тобой не пришли.
  С этими словами, капитан Колупащиков вытащил из своей кожаной папки и небрежно швырнул мне через стол какую-то бумажку и я не сдвинувшись с места, вопросительно уставился на подполковника Мыльникова, как на самого старшего по званию из сидящих в этом кабинете.
  - Возьми, возьми - почитай, потому что ты и сам через пару месяцев будешь такие же слезные письма домой писать.
  Разрешил он мне и я, поднявшись со своего стула, подошел к столу и взяв с него брошенную Колупащиковым бумажку, вернулся на свое место и принялся за чтение. Это было письмо какого-то солдата - срочника, которое начиналось словами: "Прости меня, мама, но я не могу так больше жить!" И повествовало оно о его хождении по мукам в воинской части какого-то глухого военного гарнизона, в числе которых было дажеподробное описание гомосексуального групповогонасилия со стороны каких-то кавказцев. Буквально с первых же строк становилось ясно, что у меня в руках прощальная записка самоубийцы, а еще то, что парень, ее писавший либо был не лишен определенного писательского таланта, либо она была кем-то очень умело отредактирована.
  Однако, несмотря на ясный стиль этого письма и довольно красочно описанные правильным литературным языком, физические и душевные мучения несчастного парнишки, я читал это письмо намеренно шевеля губами, так словно бы это чтение давалось мне с определенным трудом, тем самым пытаясь убить сразу двух зайцев: во-первых, банально затягивая время, ибо я уже давно понял, что меня вызвал к себе полковник Черняховский, а подполковник Мыльников подгадав момент, просто перехватил меня для неофициальной беседы, пытаясь этой беседой взять реванш за неудачную попытку сделать меня виновным в инциденте с курсантом Евгением Колышкиным и таким образом, время сейчас работало на меня и было моимверным союзником!
  А во-вторых, я таким образом откровенно косил под дурака, который с трудом читает по слогам, надеясь таким образом усыпить бдительность всей этой троицы "психотерапевтов" и раскрыть наконец истинную цель этой политбеседы, затеянной ими. Причем скорее всего, что этой целью окажется предложение мне подписать письменное заявление с признанием своей вины и тем самым снять множество неудобных вопросов к самим офицерам, фигурирующих в деле о несчастном случае на полигоне. И именно потомуя, не торопясь и не забывая шевелить при этом губами, читал исповедь солдата - самоубийцы, исподтишка наблюдая за своими оппонентами и пытаясь уловить момент, когда у них окончательно сдадут нервы и они перейдут к заключительному акту своего спектакля. И наконец дождался: минуты через четыре, капитан Колупащиков нервно заерзал на стуле и протянул ко мне через стол свою пухлую руку:
  - Ну ладно, хватит уже му - му еб...ть, а то ты так до самого утра это письмо читать будешь! Там же все предельно ясно написано: попал этот дурачок в одну из частей, где в отличии от нашей - образцовой в этом отношении части, всем заправляли какие-то чурки, или кавказцы, вот они его и оприходовали сразу в несколько стволов!
  Капитан Колупащиков характерным жестом прихлопнул раскрытой ладонью левой руки по кулаку правой и продолжил пересказывать мне письмо:
  - Ну, и парнишка, не выдержав такого позора, вскрыл себе бритвой вены на руке, а чтобы это было наверняка - опустил после этого руку в туалетное очко! Короче, когда его нашли сидящим на очке в туалете, спасать его было уже поздно, поскольку на лицо была огромная кровопотеря, плюс заражение крови, а парень этот был, между прочим, спортсменом - разрядником, вроде тебя! Поэтому я думаю, что куда бы ты не попал: в дисбат или на зону, протянешь ты там не дольше него, потому что одиночки обычно в таких местах - не выживают! А поэтому мы все сообща и хотим совершенно искренне тебе помочь, так как устали уже слышать каждый день с экранов телевизоров о том, как все эти чурки и кавказцы имеют наших русских пацанов, как хотят и если мы - русские, не будем помогать друг другу, то они сожрут нас окончательно! Ты согласен со мной, Глазков?
  Заглянул мне в глаза капитан Колупащиков, сразу сбавив тон своей речи до какого-то умильного отеческого наставления в ожидании моего ответа. И я мог бы ответить этому жирному, пучеглазому уроду, что мой лучший друг Ильяс Тулягенов - чистокровный казах по национальности, то есть получается, что он в его представлении - тоже чурка, а еще я мог бы поведать всем этим троим "господам русским офицерам", что я вырос в самом сердце Средней Азии, среди тех, кого они даже за людей-то толком не считают! Однако, эти вполне себе русские люди, сидевшие сейчас передо мной и рассуждавшие о вселенском "русском братстве", были настолько чужды и противны мне по своей сути, а от всего их внутреннего затхлого мирка, настолько явно смердело предательством и ложью, что я не счел нужным даже отвечать словами на вопрос капитана Колупащикова, а просто кивнул ему в ответ головой.
  - Ну вот и славно!
  Несказанно обрадовался тот, возбужденно заерзав на своем стуле.
  - Мы же открытым текстом говорим тебе, да что там говорим - криком кричим просто: "Парень спасай себя, пока еще не поздно!"
  С пафосом выкрикнул Колупащиков в мою сторону.
  - На вот - возьми, почитай это.
  С этими словами капитан Колупащиков бросил передо мной на стол, следующий исписанный лист бумаги.
  - Только давайте договоримся с вами так, товарищ сержант Глазков.
  Неожиданно вступил в разговор мужик в штатском, которого подполковник Мыльников назвал в начале нашего разговора майором юстиции.
  - Всю информацию, которую вы почерпнете из этой бумаги, вы не будете выносить за стены этого кабинета, потому что я и так иду на нарушение и риск ради вас, только по просьбе ваших уважаемых командиров, которые уговорили меня помочь вам избежать тюрьмы, договорились, сержант?
  Спросил у меня этот неизвестный мне "майор юстиции" и я снова лишь молча кивнул головойему в ответ, беря в руки очередную бумагу со стола. Но, едва только я пробежал глазами первые строчки текста, как мне тут же бросилась в глаза необычайная схожесть почерка этой бумаги с предыдущей прощальной запиской солдата - самоубийцы. Однако, на этот раз у меня в руках был официальный рапорт, написанный курсантом из моего взвода Евгением Колышкиным на имя военного прокурора округа, в котором он прямо сознавался в попытке суицида, будучи с его же собственных слов доведенным до крайности неуставными отношениями старослужащих.
  И между прочим в этом же рапорте было упоминание о героических действиях по его спасению капитана Колупащикова, который после неудачного броска едва ли не грудью закрыл эту проклятую гранату, в самый последний момент бросившись на нее с огневого рубежа! Вот только законный вопрос о том, почему спасенный им курсант Колышкин в итоге лишился обеих ног, а спасший его офицер не получил даже царапины - был предусмотрительно вынесен за скобки. По всему выходило, что я держал в руках то самое признание Евгения Колышкина, выбитое у него капитаном Колупащиковым в Кировском военном госпитале, о котором мне недавно рассказывал капитан Кондратьев.
  "Ну вот все и встало на свои места!" Внутренне усмехнулся я, дочитав до конца эту писульку, написанную явно под диктовку Колупащикова полуграмотным Женей Колышкиным. "Эта троица, считая меня недалеким придурком (а иные, со слов подполковника Мыльникова, сейчас в армии и не служат!) разыгрывала сейчас передо мной простую и грубую, до примитивности партию: дескать, мы совершенно случайно нашли неотправленное письмо курсанта Колышкина, в котором он прощается с матерью и заявляет, что доведен нападками дедов, сиречь - старослужащих, до крайности и жить он так больше не может, а потому попытается покончить собой на полигоне во время полевого выхода нашей учебной роты, а заодно с этим и свести счеты со своими обидчиками.
  Но когда, благодаря самоотверженным действиям одного из офицеров, ему это не удается, то он вдогонку пишет этот свой рапорт, сознаваясь во всем. И все бы прошло без сучка и задоринки, если бы не одна маленькая неувязочка - коллективный рапорт, составленный моим другом Акыном и подписанное всеми курсантами моего взвода, в котором все сорок человек утверждают в один голос то, что никто во всем взводе над курсантом Колышкиным никогда не издевался и до самоубийства его не доводил, да и старослужащих в их традиционном понимании, в третьей учебной роте просто нет. А происшествие на огневом рубеже - это чистая случайность, которая не закончилась смертью самого Евгения Колышкина, только лишь благодаря моим своевременным действиям, а вовсе не действиям офицеров нашей роты, которых на огневом рубеже не было и в помине!
   Но как раз этот самый рапорт, который каждый из моих курсантов готов подтвердить свидетельскими показаниями в военном трибунале, и разносит стройную версию наших офицеров - в пыль! Правда, и это препятствие для стройного и размеренного следственного течения, можно подумав, как следует - обойти. Как? Да элементарно! Заставив меня обманом или угрозами сознаться в том, что я, дескать обо всем знал с самого начала, но все это банально скрыл от следствия.
  Правда есть и в этом плане один скользкий момент: сознаваться в том, что я виноват в этом несчастном случае на полигоне, я не стану ни при каких обстоятельствах и ни под какими угрозами, каким бы дремучим идиотом я при этом ни был! А значит нужно на время усыпить мою бдительность и в качестве основного фигуранта и виновника по этому делу выставить кого-нибудь другого, проще говоря - свалить на кого-то всю вину и заставить меня это подтвердить. Ну а сразу после этого следственная машина закрутится с новой силой, заправленная "под пробку" вновь открывшимися обстоятельствами и все мои показания мгновенно обернутся против меня же самого, поскольку я больше чем уверен, что следствие докопается и выяснит тот факт, что это прощальное письмо курсанта Евгения Колышкина нашли в тумбочке не у кого-нибудь, а у его заместителя командира взвода, то есть - у меня!
  А тот, первоначально назначенный виновным злодей, неожиданно пойдет в отказ, да и улик против него не окажется никаких, и я мгновенно из свидетеля по этому делу превращусь в главного подозреваемого, "дожать" которого следствию уже не составит особого труда. А там мне останется совсем недалече и до дисциплинарного батальона, Мыльникову - до полковничьих погон, а Колупащикову - до мягкого кресла где-нибудь в штабе округа, то есть, как говорится: картина маслом! И если я прав, то сейчас мне назовут имя этого временного злодея, на которого усыпляя мою бдительность и свалят всю вину и за этот несчастный случай, и за все вскрывшиеся в нашей роте факты неуставных отношений в целом. Впрочем, сейчас мы это выясним!"
  Я поднял глаза на капитана Колупащикова, давая ему тем самым понять, что я дочитал рапорт курсанта Колышкина до конца и готов к дальнейшей фазе моей моральной обработки.
  - Ну что, Глазков, прочитал уже, наконец?
  Сразу же оживился Колупащиков.
  - Так точно, товарищ капитан - прочитал.
  Кивнул я головой ему в ответ.
  - Ну и как ты думаешь - кто этот урод, который довел бедного парня до этой неудавшейся попытки самоубийства?
  Пытливо заглянул он мне в глаза, ожидая от меня ответа наподобие такого: "Это не я его довел!"
  "Ха, ловко придумано!" Усмехнулся я про себя, мгновенно раскусив ход мысли своих оппонентов: "Несмотря на то, что в прощальном письме Жени Колышкина сказано, пускай и туманным намеком, о каких-то нерусских хулиганах, но при этом упоминающихся там во множественном числе, эта спевшаяся троица псевдо - следователей пытается сейчас вылепить из меня образ злодея - одиночки. Ну, все правильно, ведь доказать существование в роте целой организованной преступной группы, им будет потом гораздо сложнее. Да и не выгодно это в первую очередь самому же капитану Колупащикову, иначе получится, что он прохлопал и не вскрыл у себя в роте целую шайку беспредельщиков, а так, вот он - злодей, долгое время умело скрывавшийся под личиной честности и порядочности, немедленно хватай и души его гада! Как говорится: "Абрвалг" - уж мы их душили, душили!"
  Все эти мысли короткой вспышкой промелькнули у меня в мозгу в ту секунду, когда я поднял глаза от исписанной корявым почерком бумажки к как всегда выкаченным из орбит глазам капитана Колупащикова.
  - Не знаю, товарищ капитан - здесь не написано кто он.
  Ответил я на его вопрос, заметив краем глаза как сразу напрягся в своем кресле подполковник Мыльников.
  - Тьфу ты, идиот несчастный!
  С досады сплюнул на пол подполковник Мыльников, кажется наконец-то поверив в мое непробиваемое тугодумие.
  - Конечно здесь и не будет этого написано! Для того и существует следствие, чтобы выяснить то, что не сказано открытым текстом, а затерялось между строк.
  Пояснил он мне свое раздражение.
  - Зато я знаю кто это!
  Неожиданно и с некоторой торжественностью заявил всем капитан Колупащиков и выдержав театральную паузу, объявил:
  - Это этот узкоглазый чурка - Тулягенов, будь он не ладен!
  И уже обращаясь к подполковнику Мыльникову, добавил:
  - Представляете, товарищ подполковник, этот черножопый гад свой взвод зашугал до того, что там и пикнуть против него все боятся и на любые его издевательства над курсантами - те молчат как рыбы. А теперь вот выходит, что он добрался и до третьего взвода! Я этого черножопого гаденыша давно подозревал и даже на заметку себе взял, да вот только прихватить его ни на чем не мог - увертливая сволочь! Ну да теперь-то ему точно п...дец пришел - я его на чистую воду выведу!
  Радостно потер руки Колупащиков, а я чуть не рухнул со стула от возмущения и удивления от услышанного: "Акын - беспредельщик, насильник и садист - это был явный нонсенс! Да он почти на всю свою зарплату своим курсантам зубную пасту и бритвы покупает!" Такого поворота событий я, признаться никак не ожидал, рассчитывая услышать фамилию Ужимова, как основного фигуранта нового дела. Хотя, если разобраться, то ход против моего друга Ильяса был абсолютно беспроигрышным, поскольку, во-первых, разжалованного в рядовые бывшего замкомвзвода Ужимова убрали из нашей учебной роты еще три месяца назад, а за это время даже самый законченный параноик успел бы десять раз успокоится и выбросить из головы мысли о самоубийстве.
  А во-вторых, если я сейчас с ними соглашусь - то тем самым предам своего лучшего друга, причем тот же капитан Колупащиков постарается сделать все, чтобы Акын об этом непременно узнал, и я бы сейчас даже не сильно удивился тому, если кто-нибудь мне сказал, что Колупащиков пишет эту нашу беседу на диктофон. И хотя Акыну, конечно ничего за это не будет, потому что он во всей этой истории с подорвавшимся на гранате курсантом Женей Колышкиным - вообще не при делах, да и улик, доказывающих факты дедовщины с участием Ильяса - тоже нет никаких.
  Однако, сам факт, что я показал на Акына, как на главного виновника этого ЧП, мгновенно разрушит всю нашу дружбу и я останусь один без его поддержки, а ведь это именно он припер к стенке Мыльниковас Колупащиковым своим грамотно составленным рапортом, и именно он не дал им сразу же скрутить меня в бараний рог и сделать крайним в деле о несчастном случае на полигоне! Таким образом капитан Колупащиков одним выстрелом убьет сразу двух зайцев: во-первых, подставит меня, а во-вторых поссорит с моим лучшим и единственным другом, оставив без его квалифицированной юридической помощи и вдобавок без моральной поддержки.
  - Ладно, поможем мы тебе, Глазков - так уж и быть, правда товарищ подполковник?
  Колупащиков весело взглянул на Мыльникова и тот важно кивнул головой в знак согласия после чего посмотрев на меня своим пронзительным взглядом, подполковник Мыльниковнаставительно изрек:
  - Но учти, Глазков, мы сейчас дарим тебе свободу авансом и то только потому, что понимаем: тебя во всей этой истории с Колышкиным - действительно подставили, а ты даже этого не понял. Однако, в следующий раз на нашем месте могут оказаться уже другие офицеры и поступить с тобой формально, по закону, а не по справедливости, даже не попытавшись при этом тебя по-человечески понять и вот тогда тебе уже не отвертеться, короче - хватит лирики! Вот тебе бумага, вот ручкаи пиши давай!
  Решительно скомандовал мне подполковник Мыльников и положил передо мной на стол чистый лист бумаги и ручку, очевидно специально заготовленные им на этот случай, и я понял, что сейчас причел черед последнего хода в этой напряженной шахматной партии. Причем все три гроссмейстера, наверняка наивно полагают, что переиграли меня и сейчас торжественно объявляют мне шах, за которым незамедлительно последует и мат в виде приговора военного трибунала. "Ну что же, играть - так играть!" Решил я, берясь за ручку и не проронив ни слова, приготовился писать, а подполковник Мыльников, победно улыбаясь, начал медленно диктовать мне по слогам, словно строгий школьный учитель, свой диктант:
  - "Командиру ххх - го Особого Учебного Полка Связи, полковнику И.А. Черняховскому. Рапорт. Я, заместитель командира третьего взвода, третьей учебной роты сержант Глазков (имярек), ставлю в Вашем лице следствие по делу курсанта Колышкина (имярек) в известность о фактах, намеренно скрытых мной от следствия..."
  - Ну, что успел записать?
  Закончив диктовать, строго спросил у меня подполковник Мыльников и после того, как я утвердительно кивнул ему головой, добавил:
  - А теперь распишись внизу и число поставь...знаешь какое?
  С этими словами Мыльников вопросительно уставился на мужика в штатском у меня за спиной.
  - Пусть поставит дату двадцать первое апреля.
  Назвал тот заднее число, недельной давности.
  - Слышал, Глазков - двадцать первое число ставь.
  Кивнул мне подполковник Мыльников и я, поставив требуемую дату и расписавшись, отдал ему лист бумаги на котором моим крупным и четким почерком была выведена фраза:
  "Господа офицеры, от имени солдат и сержантов Славной и Непобедимой Армии Российской, заявляю вам, что свои офицерские звезды нужно заслуживать в бою, или по крайней мере хватать с неба, но никак не вытаскивать из дерьма! За сим, честь имею! Сержант Глазков"
  Подполковник Мыльников пробежал глазами текст и его правильные черты лица мгновенно исказила гримаса ненависти.
  - Ах ты щенок! Ты над кем издеваться вздумал?! Да я тебя в пыль лагерную за эту бумажку сотру, да ты у меня...
  Он неожиданно задохнулся, и вдруг совершенно спокойным голосом продолжил, не глядя на меня:
  - Пошел на х...отсюда!
  Я, встав из-за стола в гробовом и тягостном молчании, повисшем в кабинете, дошел до обитой дерматином двери и открыв ее, тут же остановился на пороге, потому что прямо передо мной застыл командир полка, полковник Черняховский, собственной персоной, а у него за спиной маячило перепуганное и бледное лицо секретарши Катерины. И в этот драмматический момент капитан Колупащиков выкрикнул мне вслед:
  - Я тебе клянусь, сержант, что за каждое слово в этой твоей бумажке и ты и твой дружок нерусский еще слезами кровавыми умоетесь в дисбате!
  Сделав шаг назад, я застыл по стойке смирно, пропуская полковника в кабинет к Мыльникову, а его заместитель, первым завидев командира полка, вскочил как наскипидаренный и подал команду "товарищи офицеры", по которой вся троица поднялась из-за стола вслед за ним.
  - Вольно, садитесь!
  Небрежно махнул рукой Черняховский и подойдя к столу он взял в руки мою бумагу и начал ее читать. Пробежав глазами, написанную мною фразу, он с интересом поднял на меня взгляд:
  - Не слишком ли круто завернул, сержант, обращаясь ко всем офицерам от имени Российской Армии?!
  С усмешкой спросил у меня он.
  - Виноват, товарищ полковник!
  Браво ответил я и пояснил Черняховскому:
  - В конце своего рапорта мне необходимо было приписать, что офицеров, строго берегущих свою честь, как того велит Устав и воинские традиции русского офицерства - это послание не касается!
  - Ну - ну!
  Снова усмехнулся Черняховский и уже обращаясь к подполковнику Мыльникову, командир полка сказал:
  - Если у вас нет больше вопросов к сержанту Глазкову, Сергей Николаевич, то я забираю его с собой.
  - Никак нет, товарищ полковник!
  Снова поднялся из-за стола Мыльников едва только успевший умастить на мягком кресле свой зад.
  - За мной, сержант!
  Скомандовал мне полковник Черняховский, выходя из кабинета своего заместителя. Пройдя в свой рабочий кабинет и плотно закрыв за собой дверь, обитую дерматином, полковник прошел и тяжело опустился в свое кресло, только после этого кивнув мне на стул.
  - Садись, чего стоишь!
  Я послушно сел на стул и обернулся лицом к полковнику. Черняховский, подняв на меня тяжелый взгляд из-под седых и кустистых бровей, несколько секунд молча смотрел мне в глаза, а затем, вздохнув, начал:
  - Я не буду ходить вокруг да около, сержант, а скажу тебе прямо: ситуация в которую мы все попали из-за этого курсанта Колышкина, называется коротко - ЖОПА! И выходов из нее есть два, первый выход: ты продолжаешь настаивать на том, что нашими офицерами были нарушены должностные инструкции, прешь как бык на ворота и тогда военная прокуратура роет под всех нас скопом и в конце - концов убедившись в допущенной тобою и офицерами роты халатности, принимает меры.
  А это в свою очередь означает, что тебя при самом благоприятном исходе этого процесса, скорее всего разжалуют в рядовые и переведут из учебной роты куда - нибудь в роту материально технического обеспечения, либо в комендантский взвод. Твоего ротного, замполита и взводника скорее всего совсем выгонят из армии, а всем вышестоящим офицерам, вплоть до меня - объявят выговоры и задержат очередные звания, ну да это - дело десятое, а главное, что оставшиеся в полку офицеры, и тот же подполковник Мыльников в первую очередь, будут считать тебя - главным виновником всего этого и своим личным врагом, и до твоего дембеля могут успеть тебе сильно нагадить, тем более, что меня скорее всего снимут, отправив в отставку и от них тебя защитить будет уже некому.
  Правда, и в этом случае возможны различные неожиданные и весьма неприятные решения и выводы следственной комиссии и с одним из них тебя, кажется только, что познакомили подполковник Мыльников с капитаном Колупащиковым. Иными словами, эти товарищи будут бороться за свои звезды на погонах и высокие должности - до упора и попытаются, при любом раскладе, выставить крайним во всей этой истории - одного тебя. Тем более, что возможности у них, скажу тебе прямо - очень солидные, благодаря обширным связям в штабе округа!
  Второй выход заключается в том, чтобы, подписав контракт перевестись в оперативную бригаду особого назначения, а проще говоря - в спецназ, оставшись в своем сержантском звании. И в этом случае я тебе обещаю, что это дело останется в полку и за тобою в оперативную бригаду не потянется. Что тебя ждет в этой бригаде, ты и сам прекрасно понимаешь: служба по контракту в действующем подразделении спецназа - это тебе не срочная служба в учебной части, а, следовательно, свободы и вольностей там будет на порядок больше, нежели в учебной части на срочной службе, но и возможностей головы лишиться - тоже! Правда сейчас на Северном Кавказе, где они преимущественно служат, более или менее спокойно, однако отсутствие масштабных боестолкновений с крупными бандформированиями, как это было в девяносто пятом, или девяносто девятом, вовсе не означает, что там больше не стреляют - стреляют, да еще как! А потому выбор - за тобой, я же приму любое твое решение, и ни на одном из них настаивать не буду - обещаю тебе.
  Полковник Черняховский, закончив говорить, испытующе смотрел мне в глаза, ожидая моего ответа и давая мне тем самым понять, что решение я должен принять сейчас, находясь в этом кабинете. Но я уже давно был готов к такому решению, поэтому не промедлив ни секунды, ответил Черняховскому:
  - Товарищ полковник, я готов подписать контракт хоть сейчас, прямо в этом кабинете, но у меня к вам, лично, будет одна просьба, если позволите?!
  - О чем речь, сержант - конечно позволю и не просто позволю, а выполню ее, даю тебе слово офицера!
  Кивнул седой головой полковник.
  - В третьей учебной роте остается мой лучший друг, младший сержант Тулягенов.
  Издалека начал я свою просьбу за Акына.
  - И так уж вышло, что весь этот год, с самого порога Саратовского призывного пункта, он был мне как брат и никто не смел нас тронуть именно потому что мы держались с ним вместе. Сейчас, когда я уйду, а он останется здесь один, я боюсь, что кое - кто из офицеров нашей роты захочет отыграться на нем за нас обоих и поэтому я прошу вас, товарищ полковник, прикрыть его, если что, ему ведь до дембеля остался всего лишь один месяц!
  Закончил я, наконец с надеждой глядя в глаза Черняховскому.
  - Можешь не волноваться за своего друга, сержант, я тебе обещаю, что никто из офицеров даже косо не взглянет в его сторону пока я командую полком, а уж этот месяц-то я еще точно им прокомандую! Ну, а у всех дедов и дембелей нашего полка, вы со своим дружком уже давно отбили охоту приставать к вам вдвоем или даже поодиночке!
  Улыбнулся полковник Черняховский и добавил:
  - Хорошо, раз ты выбираешь службу по контракту в оперативной бригаде особого назначения, тогда на пару - тройку дней, до приезда представителя этой бригады, я переведу тебя в роту к капитану Кондратьеву, поскольку в учебной роте тебе больше делать нечего, да и так будет лучше для всех, если ты до своего отъезда больше не пересечешься с капитаном Колупащиковым: уж больно он неровно к тебе дышит!
  Криво усмехнулся полковник Черняховский.
  - Короче, сержант Глазков боевой приказ тебе такой будет - отдыхай, отъедайся и отсыпайся, а как только прибудет представитель, так тебя сразу же в штаб вызовут за переводными документами и подписанием контракта.
  С этими словами полковник Черняховский поднялся из-за стола давая мне тем самым понять, что на этом моя аудиенция у него - закончена.
  - Разрешите идти, товарищ полковник?
  Я вслед за Черняховским встал из-за стола и замер по стойке смирно.
  - Свободен, сержант!
  Кивнул мне головой тот, но едва я только сделал несколько шагов к выходу и уже было взялся за ручку двери, как полковник Черняховский вдруг негромко окликнул меня:
  - Подожди, Илья.
  Я остановился и обернулся к нему, поразившись тому, насколько странно мне было слышать из уст командира полка свое собственное имя, от которого я уже почти отвык за год службы. Полковник, шагнув ко мне, неожиданно по-медвежьи сгреб меня в объятия и жарко зашептал мне в ухо:
  - Спасибо тебе, сынок! Если бы не ты, пришлось бы мне - старику, матери этого курсанта Колышкина, похоронку писать, а ты знаешь каково это, на седьмом-то десятке лет делать?! Прости меня, за то, что я не смог тебя до конца отстоять, но главное, что я для тебя сделал - так это уберег и от тюрьмы, и от дисциплинарного батальона, а служба в оперативной бригаде глядишь, так даже на пользу тебе пойдет! Так что, служи там легко и не вини ни себя, ни кого-то еще, вот увидишь: оглянуться не успеешь, как все это уже будет в прошлом и быльем порастет. Удачи тебе, Джинн!
  А в приемной командира полка, секретарша Черняховского Катерина, ни слова, не говоря и воровато оглянувшись по сторонам, вдруг прижалась ко мне с долгим, прощальным поцелуем...
  ***
  Силуэты женщин, ограниченные полумесяцем автоматного прицела, следовавшего за ними попятам через все поле к деревне Кстинино, были слишком мелкими, чтобы можно было их нормально рассмотреть во всех подробностях и поэтому младший сержант Ильяс Тулягенов, стоявший часовым на вышке, вздохнув, опустил свой автомат, горько сожалея при этом, что у него в руках всего навсего АКС-74, а вовсе не СВД с хорошей оптикой!
  За эти два часа, проведенных Ильясом на караульной вышке, ему уже порядком осточертело созерцать один и тот же унылый пейзаж: ровное, как обеденный стол и ничем не засеянное поле, по которому пересекая его по хорде, в прорытом ею же неглубоком овражке, змеилась мелкая и грязная речушка Полой, больше похожая на обычный ручей. Сплошную стену из соснового леса с севера и небольшую, всего домов на двадцать, убогую деревеньку под названием Кристинино на горизонте, нанизанную словно серый тряпичный гайтан на такую же серую нить федеральной трассы, огибающей ее с восточной стороны.
  Недавняя караульная забава: звонить из караулки по постам и представившись заместителем командира полка, подполковником Хижняком, на характерном только ему одному украинском суржике, допрашивать часового - тоже вышла из моды и успела уже порядком всем надоесть. К тому же, после совершенно нелепого залета Сивки - Бурки, который озверев от бесконечных звонков сержантов - пародистов, не выдержал и послал подальше настоящего подполковника Хижняка, неожиданно зашедшего в караул на проверку постов, это развлечение стало просто негуманным по отношению к тем часовым, которые помня как Сивка - Бурка, попавшийся под горячую руку обложенного им матом подполковника Хижняка, до самой ночи таскал на себе вокруг всего караульного городка "тяжело раненную" чугунную батарею, теперь готовы были до хрипоты "докладать" в трубку разную хрень, вплоть до клятвы пионера, едва заслышав из нее певучую украинскую "мову", пускай даже фальшиво и явно спародированную, кем-то из караульных бодрствующей смены, скучавших на пульте охранной системы "Рубин".
  Единственным развлечением часовых, стоявших на этом - самом дальнем и глухом посту, была полковая черная кошка, по кличке Симка, которая очень талантливо освоила охоту на кротов по методике белых медведей, охотящихся на тюленей и нерп. И теперь все часовые этого поста могли часами, не отрываясь смотреть на то, как Симка бесшумной тенью крадется по тропе нарядов, опустив свою черную усатую морду к самой земле и прислушиваясь к шороху ковыряющегося под землей крота, а едва только заслышав под землей малейшее движение, кошка тут же взмывала высоко вверх, падая всеми четырьмя лапами на землю и проламывая свод прорытого кротом под землей тоннеля.
  После чего, достав и придушив крота, Симка складывала трупики животных на тропе нарядов так, будто бы специально хвастаясь перед нами своими охотничьими трофеями. Пойманных ею кротов Симка не ела, а просто удовлетворяла таким образом свой охотничий инстинкт, заодно с этим развлекая часовых на вышке. Иногда Симка приносила пару задушенных кротов к самому порогу караульного помещения и все мы считали своим долгом обменять Симке добытых ею кротов на что-нибудь съестное, в нашем понимании, ну скажем - на пару сосисок.
  В этот момент в углу караульной вышки требовательно зажужжал зуммер полевого телефона ТА-57 и Ильяс дотянувшись до него, поднял трубку.
  - Часовой второго поста, третьей смены, младший сержант...
  Начал было свой доклад он, но его тут же перебил помощник начальника караула, сержант Богданов:
  - Акын! Там к тебе Залупащиков на проверку постов только что выдвинулся вместе с начкаром, так что смотри в оба! Все, конец связи.
  Ильяс, глубоко вздохнув, поднял каску, валявшуюся на полу в углу караульной вышки и нахлобучив ее поверх своей пятнистой кепки, стал ждать проверяющую посты процессию. Нужно особо отметить, что заместитель командира третьей учебной роты капитан Колупащиков очень любил проверять посты в карауле и чаще всего его проверки заканчивались записями о выявленных нарушениях в постовой ведомости и тогда для того, чья фамилия была вписана в постовую ведомость в качестве нарушителя, к практически бессонным суткам в карауле добавлялась еще и полностью бессонная ночь, которую нарушитель, по приказу того же капитана Колупащикова, проводил за зубрежкой Устава Гарнизонной и Караульной Службы, но только уже в казарме и под его бдительным и неусыпным надзором.
  А теперь, после того, как Джинн рассказал ему о том допросе, учиненном ему капитаном Колупащиковым в кабинете заместителя командира полка, подполковника Мыльникова и его обещания умыть их обоих кровавыми слезами за то, что Джинн напоследок в литературной форме послал его подальше, на пару с самим Мыльниковым, Ильяс Тулягенов ежеминутно ожидал от своего ротного замполита какой - нибудь пакости. И поэтому сейчас, решив ни в коем случае не давать Колупащикову повода для придирок к нему по несению службы в карауле, Ильяс, стоя на вышке в полоборота к тропе нарядов, пристально следил за углом вещевого склада из-за которого должны были появиться: начальник караула, лейтенант Лакомцев, шагающий следом за ним вооруженный автоматом караульный и замыкающий всю эту процессию капитан Колупащиков.
  Именно в таком строгом порядке, Устав Гарнизонной и Караульной Службы предписывал караульной смене выдвигаться на проверку постов и нарушение этой очередности движения смены, каралось согласно Устава немедленным задержанием нарушителей - вплоть до применения часовым, стоящим на вышке своего оружия на поражение, в случае отказа подчиниться его требованиям!
  Наконец, из-за угла вещевого склада на тропу нарядов легла длинная тень от идущей на проверку постов процессии и Ильяс Тулягенов, внутренне подобравшись, приготовился встречать проверяющих. Но что это?! Вместо низкорослого и худенького, словно тинейджер, лейтенанта Лакомцева, из-за угла величественно выплыла грушеподобная фигура капитана Колупащикова в своей неизменной фуражке с высоченной тульей, делавшей Колупащикова похожим на офицера германского вермахта, времен второй мировой войны. В глаза младшему сержанту Ильясу Тулягенову бросилось явное нарушение Устава Гарнизонной и Караульной Службы, согласно которому проверяющий, то бишь капитан Колупащков должен был идти только после начальника караула и вооруженного караульного, но никак не первым!
  "Видимо таким образом проверяют меня на вшивость и знание Устава!" Тут же решил про себя Ильяс, лихорадочно прокручивая в голове порядок своих действий в подобном случае, несмотря на то, что этот порядок был вбит в его мозг бесконечными тренировками на учебном караульном городке и трактовал его действия однозначно: немедленное задержание нарушителей!
  - Стой, назад!
  Заорал Ильяс во всю мощь своих легких, однако капитан Колупащиков, никак не отреагировав на предупреждение часового, продолжал приближаться к караульной вышке по тропе нарядов, заполняя своим тучным и заплывшим жиром телом, облаченным в повседневную офицерскую форму (полевого хэбэ капитан Колупащиков принципиально не признавал, считая его недостойным своей персоны) все свободное пространство между рядами колючей проволоки внутреннего и внешнего периметрального ограждения.
  - Стой, стрелять буду!
  С угрозой проорал ему Ильяс, сдергивая с плеча автоматный ремень. И на этот раз Колупащиков соизволил отозваться на предупреждение часового, однако своего шага он так и не замедлил, продолжая приближаться к вышке первым:
  - Ты чего орешь, как потерпевший?! Я капитан Колупащиков, не узнал меня что ли, или пьяный нажрался на посту?! А вот скажи-ка ты мне лучше, товарищ младший сержа...
  Одиночный автоматный выстрел, гулко хлопнув, эхом раскатился по округе, и капитан Колупащиков от неожиданности даже присел, сразу сравнявшись ростом с маленьким лейтенантом Лакомцевым, семенившим следом за ним.
  - Ты чего творишь, чурка нерусская?! Да я тебя на казарменных очках за это сгною!
  Перепуганным голосом завопил капитан Колупащиков, по-петушиному срываясь от страха со своего густого баритона на визгливый фальцет, однако для Ильяса именно этот вопль как раз и был той последней каплей, переполнившей чашу его терпения, при этом страх перед начальственным гневом мгновенно растаял в его душе словно легкий, утренний туман на полях, а в висках упругими молотками, застучала горячая, злая кровь.
  - Всем оружие на землю и три шага назад!
  Громко скомандовал Ильяс, перещелкнув переводчик огня на автоматический режим и просунув автоматный ствол в ячейку сетки Рабица, приложился к предварительно откинутому им стальному прикладу своего автомата.
  - Ах ты б...дь черножопая! Да я тебя сейчас без суда и следствия...
  Капитан Колупащиков, задохнувшись, на мгновение замолчал, чтобы, набравв грудь побольше воздуха продолжить изливать на Ильяса свой гневный словесный понос, но в этот момент в полуметре от носков его лакированных офицерских туфлей, в землю ударила короткая автоматная очередь, метнув в его тщательно отглаженный мундир, добрую пригоршню песка, пополам с пылью и Колупащиков, как-то по детски ойкнув, резво отскочил назад, едва не сбив при этом с ног лейтенанта Лакомцева.
  - Я сказал всем положить оружие на землю, иначе следующая очередь будет - на поражение!
  Прорычал с вышки Ильяс, по-прежнему держа всю троицу нарушителей, испуганно замершую на тропе нарядов, под прицелом своего автомата. И тогда капитан Колупащиков, обернувшись к лейтенанту Лакомцеву, прошептал:
  - Лейтенант, прикажи своему караульному бросить автомат и сам тоже выброси свой ПМ, а то этот нерусский идиот сейчас меня тут ухлопает!
  Лейтенант Лакомцев, вслед за Колупащиковым сделав полоборота корпусом к стоявшему за ним караульному, прошипел:
  - Ствол на землю, сержант, живо!
  И сам, вытащив из кобуры свой только что вычищенный и смазанный табельный пистолет, отстегнул от его рукоятки вытяжной ремень и швырнул оружие на песок. Позади него с металлическим лязгом, упал на землю автомат караульного.
  - Всем кругом и пять шагов назад, шагом марш!
  Подал Ильяс следующую команду, не опуская своего автомата. На этот раз, его приказ был выполнен практически мгновенно и с безукоризненной точностью: вся троица, послушно перешагнув через валявшееся на земле оружие, отмеряла шагами пять метров и покорно остановилась, ожидая следующей команды часового.
  - Всем лечь на землю, лицом вниз и руки за голову!
  Подал свою следующую команду Ильяс Тулягенов изадержанные, не заставляя часового повторять свой приказ и уж тем более - открывать огонь на поражение, немедленно улеглись животами прямо в пыль, матерясь при этом в полголоса. Ильяс, проследив за исполнением нарушителями своей команды, снял трубку полевого телефона и на том конце провода в нее тут же возбужденно заорал сержант Богданов, который согласно устава, при отсутствии начальника караула, не имел права покидать караульного помещения, а обязан был руководить действиями бодрствующей и отдыхающей смен.
  - Акын, твою мать! Чего там у тебя творится? Кто стрелял?
  Засыпал его вопросами помощник начальника караула.
  - Я стрелял.
  Спокойно ответил ему Ильяс Тулягенов и пояснил:
  - Только что мною были задержаны нарушители в количестве трех человек, так что поднимай караул в ружье, высылай за ними наряд и принимай их всех под стражу до выяснения!
  - Каких еще на х...нарушителей?!
  Жалостно простонал на другом конце провода помначкара.
  - Я же тебя предупредил, что на проверку постов выдвинулся капитан Колупащиков!
  - Вот как раз его я и задержал.
  Спокойно и с достоинством ответил в трубку Ильяс и пояснил Богданову:
  - Нечего было твоему капитану Залупащикову впереди паровоза бежать! Пускай теперь он сам, сука, у меня караульный устав изучает от корки до корки, причем на личном примере!
  - Ой, придурок!
  Буквально взвыл в трубку сержант Богданов и тут же напустился на Ильяса:
  - Да ты хоть сам-то понимаешь, что натворил?! Залупащиков тебя завтра же куда-нибудь сошлет и дай-то Бог, чтобы ты вследза своим дружбаном Джинном пошел вдогонку, в спецназе башкой кирпичи ломать, да абреков по горам гонять, а то ведь за это можно и в дисбат на пару лет залететь!
  - А может я как раз этого и хочу: отправиться следом за Джинном!
  Буркнул себе под нос Ильяс Тулягенов и нажав тангенту на трубке телефонного аппарата, ответил помощнику начальника караула:
  - Ладно, Богдан, уймись, а то ты уже всю трубку своими соплями вымазал! Я знаю, что он пытался с Джинном сделать, вот как раз за это он сейчас и валяется мордой в грязи! А насчет того, что он меня куда-то там сошлет - так хрен ему по всей его толстой морде, потому что я все сделал согласно Устава! Короче, приходи сюда с нарядом и забирай их всех, только ты-то хоть сам сделай все правильно: первым иди, а то я и тебя мордой в грязь с ними рядом положу, понял?!
  - Понял, Акын - иду, только не стреляй больше ладно?!
  Ответил ему Богданов и разорвал связь.
  - Посмотрим на твое поведение!
  Снова буркнул себе под нос Ильяс Тулягенов и стал ждать появления следующего наряда. Ждать появления следующего наряда ему пришлось недолго, при этом из-за угла приземистой кирпичной коробки вещевого склада, сначала высунулся автоматный ствол с болтавшейся на его дульном тормозе - компенсаторе, пятнистой кепкой, а через несколько секунд, вслед за стволом показался длинный, с горбинкой нос сержанта Богданова.
  - Стой, кто идет?
  Крикнул ему с вышки Ильяс.
  - Помощник начальника караула!
  Визгливым голосом отозвался Богданов, тут же скрывшись за углом.
  - Пока вижу только нос помощника начальника караула!
  С усмешкой прокричал ему в ответ Ильяс и потребовал:
  - А ну-ка - высуни сюда все остальное, чтобы я рассмотрел!
  В ответ на его требование из-за угла, на полусогнутых выполз помощник начальника караула, готовый в любую секунду сквозануть назад, под надежную защиту глухой кирпичной стены и осторожно, бочком дойдя до валявшегося в пыли капитана Колупащикова, сержант Богданов остановился над ним и заорал Ильясу на вышку:
  - Акын! И чего мне дальше надо делать?
  Капитан Колупащиков повернув к нему лицо, зашипел ему от земли:
  - Идиот несчастный! Подтверди мою личность и полномочия, пусть этот степной сайгак разрешит мне встать, а то земля холодная!
  Сержант Богданов, побледнев, затопотал на одном месте, словно стреноженный конь.
  - Слышишь, Акын, это действительно Залупа...ой! То есть я хотел сказать, что здесь действительно лежит капитан Колупащиков, а еще с ним рядом начальник караула. Можно мы уже встанем и пойдем в караулку?
  Просительно обратился к Ильясу Тулягенову помначкара.
  - Идиот!
  Снова злобно прошипел от земли капитан Колупащиков.
  - Можно - Машку за ляжку, да козу на возу!
  Весело ответил ему с вышки Ильяс, который отлично слышал разговор Богданова с Колупащиковым и теперь от всей души потешался над валяющимся в пыли ротным замполитом.
  - С какой целью капитан Колупащиков здесь оказался и почему он нарушил устав и шел впереди караульного наряда?
  Спросил Ильяс Тулягенов, и сержант Богданов с самым непосредственным видом обратился к лежащему пузом на земле Колупащикову:
  - Товарищ капитан, а как вы здесь оказались и почему шли первым? А то он спрашива...
  - Сержант, твою мать! Если ты сейчас же не разберешься со своим часовым, то я тебе клянусь, что ты сейчас сам залезешь на эту вышку бессменным часовым до самого конца этих суток, понял?!
  В голос взвыл от земли Колупащиков.
  -Ну ка, Богданов, не тупи и отвечай нормально на вопросы этого умника!
  Не выдержав наконец этого цирка, рявкнул на Богданова лейтенант Лакомцев и тогда сам Ильяс Тулягенов, видя, как вконец растерялся и ошалел от вида, валяющегося в пыли и матерящегося ротного замполитасержант Богданов, решил разрядить ситуацию и закончить весь этот цирк:
  - Хорошо, товарищ сержант, если вы подтверждаете личность и полномочия капитана Колупащикова, то я разрешаю вам забрать нарушителя с поста под вашу ответственность, но с обязательной записью об этом инциденте в постовой ведомости.
  Отвернувшись от всего этого паноптикума, Ильяс Тулягенов своим боковым зрением следил за тем, как сержант Богданов неловко топчась вокруг валяющегося на земле Колупащикова, начал помогать капитану подняться, хватаясь при этом за разные части его вывоженного в пыли мундира...
  ***
  Младший сержант Тулягенов на секунду замер перед широкими, двухстворчатыми дверями приемной, за которыми находился кабинет командира полка, полковника Черняховского и набрав в грудь побольше воздуха, а затем резко выдохнув его, Акын решительно толкнул дверь и шагнул через порог приемной. Секретаршаполковника Черняховского, Катерина при виде Иляса, подпрыгнула на стуле и вытаращила на него испуганные глаза, словно нашкодившая кошка, пойманная у открытого ею холодильника.
  - Ты что такое умудрился натворить, Акын, что подполковник Мыльников сегодня орал как ненормальный?!
  По заговорщески прикрыв ладонью рот, шепотом спросила девушка у Ильяса.
  - Да будет тебе так убиваться из-за пустяков, Катрин!
  Улыбнулся ей в ответ Тулягенов и пояснил Катерине:
  - Ты разве сама не знаешь, что орал - это абсолютно нормальный и я бы даже сказал - жизненный процесс, а вот если бы был анал, вот тогда это была бы действительно нездоровая штука!
  - Дурак ты Акын, и шутки у тебя тоже дурацкие, да еще и в добавок - пошлые!
  Смутившись, порозовела Катерина и возмущенно произнесла:
  - Я ему тут по-дружески служебные тайны выдаю, а он надо мной же и стебается!
  - Конечно дурак, Катрин.
  Легко согласился с девушкой Ильяс Тулягенов и пояснил ей:
  - Был бы умный - не заставлял бы этого жирного пингвина Залупащикова ползать на пузе по земле!
  - Да ты что?!
  Вытаращила глаза Катерина, явно неожидавшая услышать от него такую новость.
  - То-то я смотрю, что он все утро с какими-то бумажками к нашему Мыльникову в кабинет носится! И что теперь тебе за это будет?
  Тут же стала допытываться у Ильяса девушка.
  - Так это я у тебя должен спросить.
  Усмехнулся в ответ Ильяс и пояснил Катерине:
  -Ты же у нас полковая Мата Харри!
  - Я - харя?!
  Аж задохнулась от возмущения Катерина и Ильяс, сообразив, что кругозор у девушки к сожалению, так и не смог выйти за орбиту детской сказки о колобке, поспешил ее успокоить:
  - Не харя, а Харри - это была самая знаменитая шпионка двадцатого века, Катрин, между прочим, очень красивая и сексуальная. Ну, тебе-то она, конечно же уступала во всем этом, потому что была англичанкой, а не русской, но в остальном ты на нее очень похожа!
  - Это как Лара Крофт, что-ли?
  Наморщила лоб девушка и Ильяс Тулягенов поспешил согласиться от греха подальше, пока Катерине в голову не пришла идея сравнить себя с какой-нибудь новмодной Леди Гагой!
  - Почти как Лара Крофт, хотя даже и она, признаться до тебя немножечко не дотягивает.
  Утвердительно кивнул головой Ильяс и тут же по горячим следам уточнил у Катерины:
  - Так и кому тут в итоге шею мылила наша Мыльница?!
  Спросил он Катерину, имея в виду подполковника Мыльникова.
  - Ой, да кому он только шею не мылил!
  Всплеснув ладошками, тут же начала рассказывать та:
  - Сначала Мыльников орал на капитана Колупащикова, а потом они вместе вызвали одного лейтенанта из вашей роты - такого маленького и худенького, я не помню уже его фамилии.
  - Лакомцев?
  Подсказал девушке Ильяс Тулягенов.
  - Точно - Лакомцев!
  Обрадовалась она и продолжила свой рассказ:
  - И когда пришел, они оба и Мыльница и Залупащиков стали вместе орать на него, после чего он выскочил из кабинета весь красный так, как будто ему пощечин там надавали!
  - Ну это понятно.
  Отмахнулся от ненужных подробностей Ильяс и уточнил:
  - А сейчас-то меня кто хотел из них вызвал?
  - Тебя вызвал сам папа.
  Зачем-то понизив голос, ответила Тулягенову девушка и пояснила:
  - Я сама слышала, как Мыльников требовал, чтобы Черняховский вызвал по твою душу следователя из военной прокуратуры, а наш папа тогда ответил ему, что его полк не балаган и потребовал вызвать к нему тебя. Вот и все что я знаю.
  Сказала Катерина, вопросительно глядя на Ильяса в ожидании его комментариев.
  - Понятно, Катюша и на том тебе - спасибо большое!
  От души поблагодарил ее Ильяс, никак не комментируя услышанное от нее.
  - Ой! А еще за твоим другом, Илюшкой Глазковым, приехал какой-то прапорщик из спецназа и сказал, что завтра он его забирает с собой, вот!
  Неожиданно вспомнила Катерина и в этот момент на ее столе требовательно зажужжал зуммер селекторного телефона и девушка, тут же схватив трубку, что-то жалобно в нее мяукнула, после чего подняв на Ильяса Тулягенова перепуганный взгляд, сказала:
  - Заходи, Черняховский тебя уже ждет.
  Ильяс Тулягенов, пару раз легонько хлопнув ладонью по обитой дерматином двери, открыл ее и громко представился с порога, спрашивая разрешения войти, а услышав требовательное и суровое "Войдите!", шагнул в рабочий кабинет командира полка. На удивление Ильяса, полковник Черняховский был в своем кабинете один, вопреки ожиданиям Акына увидеть здесь выездную "тройку" военно - полевого трибунала о которой он слышал от своего друга Ильи Глазкова. Полковник Черняховский, не предлагая Ильясу сесть, сразу же потребовал:
  - Докладывай, младшой, как дело было!
  И Ильяс по требованию полковника, обстоятельно и в подробностях, описал ему весь инцидент, произошедший с ним вчера в карауле, не забыв упомянуть факт занесения нарушения Устава Гарнизонной и Караульной Службы капитаном Колупащиковым в постовую ведомость, которую он видел своими собственными глазами.
  - Ну, что же: на - найди теперь эту запись!
  Криво усмехнулся полковник Черняховский, бросая перед Ильясом на стол сложенный вдвое лист разграфленной бумаги. Ильяс, взяв в руки постовую ведомость, в которой начальник и помощник начальника караула, а также все проверяющие, посещавшие с проверками караульный городок и склады, оставляли свои записи и отметки в хронологическом порядке, вчитался в строки, помеченные временным интервалом между 14:00 и 15:30 в который как раз и случился вчерашний инцидент и в которых еще вчера значилась отметка о том, что капитан Колупащиков был задержан часовым второго поста младшим сержантом Тулягеновым за нарушение Устава Гарнизонной и Караульной Службы, сокращенно УГ и КС.
  Вместо этого Тулягенов с удивлением обнаружил в этом же временном промежутке запись о том, что караульный наряд во главе с начальником караула лейтенантом Лакомцевым, выдвинувшийся на проверку постов, был внезапно и без всякого предупреждения обстрелян часовым поста Љ2 младшим сержантом Тулягеновым. Потрясенный Ильяс положил постовую ведомость на стол и поднял свой ошалелый взгляд на полковника Черняховского.
  - Вот и ответь мне теперь, товарищ младший сержант Тулягенов, с точки зрения дипломированного юриста: есть в твоих действиях состав воинского преступления, или нет, исходя из анализа этого документа?
  Нахмурил свои седые брови полковник Черняховский, припечатав широкую ладонь к заполненной убористым почерком постовой ведомости.
  - Товарищ полковник, я как дипломированный юрист, вижу во всем этом подделку документов и не более, а все свои действия, считаю правомерными и обоснованными!
  Твердо ответил ему Ильяс.
  - Ну допустим, что ты меня в этом убедили я тебе поверил.
  Усмехнулся полковник Черняховский и тут же задал следующий вопос на засыпку:
  - Но как теперь мне все это доказать следователю военной прокуратуры, который будет обвинять тебя вовсе не на основании моего или твоего внутреннего убеждения, а на основании фактов и неопровержимых улик, таких как: стрелянные гильзы, причем стрелянные из твоего, младший сержант Тулягенов, табельного оружия?! Свидетельских показаний двух офицеров и одного младшего сержанта, которые в три голоса станут утверждать, что все было именно так, как написано в их рапортах, а не иначе и, наконец этой несчастной постовой ведомости, в которой черным по белому написано, что ты ни с того ни с сего, причем, без всяких на то законных оснований, обстрелял боевыми патронами караульный наряд! Так почему следователь из военной прокуратуры должен поверить именно тебе - младшему сержанту - срочнику, а вовсе не двум кадровым офицерам, тем более что все улики говорят о том, что ты - виновен в совершении должностного преступления?!
  - Я считал, что у наших офицеров есть хоть малейшее понятие об офицерской чести и они не станут ее пачкать, сводя счеты со мной таким подлым образом!
  Глотая слезы от бессильной ярости, ответил полковнику Черняховскому Ильяс Тулягенов.
  - Вот только не надо здесь в Достоевского играть, товарищ младший сержант Тулягенов!
  Жестко ответил ему полковник Черняховский и пояснил Ильясу:
  - А что до сведения счетов с тобой, то лично я совсем иного мнения: это как раз ты сводил счеты с капитаном Колупащиковым, и мы с тобой оба прекрасно знаем за кого ты ему мстил - за своего друга Илью Глазкова! И раз уж ты ввязался в эту войну со своим ротным замполитом, то должен был знать, что в такой войне правил - не существует, это тебе не благородная дворянская дуэль восемнадцатого века, а капитан Колупащиков тебе не Александр Сергеевич Пушкин! Зная это, ты должен был просчитать своего врага вдоль и поперек и только потом действовать, причем действовать так, чтобы не оставить ему ни единого шанса вывернуться, понял?!
  - Это что же получается, что с ваших слов я должен был его там пристрелить?!
  Ильяс Тулягенов даже малость опешил от такой отповеди полковника.
  - А что ты собирался с ним сделать?
  Хитро прищурился в ответ Черняховский.
  - Ну...попугать его хотел - выставить перед всеми его неграмотность и профессиональную никчемность.
  Пожал в ответ своими широкими плечами Ильяс Тулягенов.
  - Другими словами, ты просто раздразнил своего врага, вместо того чтобы уничтожить его наверняка!
  Удовлетворенно подытожил полковник Черняховский, наклонивсвою крутолобую голову и тут же добавил жестким и лишенным эмоций голосом:
  - А вот твой враг понял тебя правильно и прибег к военной хитрости, которую ты почему-то считаешь подлостью: капитан Колупащиков тебя банально спровоцировал, а ты повелся на его приманку и сам подставил себя под уголовную статью. При этом Колупащиков ничем не рисковал, ведь он не собирался лезть на запретку, а беспрекословно тебе подчинился после предупредительного выстрела и знал, что ты стрелять по нему не станешь, а зато он теперь ухватил тебя за яйца так крепко, что тебе уже не вырваться и уж будь уверен: он доведет это дело до дисциплинарного батальона, иначе он - просто не он будет!
  - Вы так говорите, товарищ полковник, будто хотите меня выгородить.
  Криво усмехнулся Ильяс и предложил Черняховскому:
  - Может быть тогда сами и научите меня, как действовать в подобных ситуациях?
  - Классиков нужно читать, товарищ младший сержант!
  Без тени улыбки на лице, буркнул ему в ответ Черняховский.
  - Вот к примеру, у Виктора Астафьева в его романе "Прокляты и убиты" есть эпизод, где один комбат расправляется с начальником политотдела дивизии, собиравшегося писать на него рапорт как на ненадежного по политической линии, причем делает это настолько чисто, что никто даже не может к нему подкопаться, вот где - высший пилотаж!
  - И что же он с этим замполитом сделал?
  Сразу же заинтересовался Ильяс Тулягенов, который просто обожая романы о Великой Отечественной, почему-то совершенно не помнил такого автора.
  - Спустил машину со спящим в кузове начальником политотдела, на минное поле, предварительно отослав его личного водителя за гаечным ключом.
  Ответил на его вопрос Черняховский и добавил:
  - Прочитай обязательно, может тебе, когда и пригодится!
  Улыбнулся седой полковник.
  - Спасибо, товарищ полковник, обязательно прочитаю!
  Ответил ему Ильяс и тут же с сарказмом в голосе ввернул:
  - Вот только года через два - не раньше, потому что я не думаю, что в дисбате у меня будет время для чтения.
  - А разве иных выходов, кроме дисбата, ты для себя не видишь младший сержант Тулягенов?
  С интересом спросил у него полковник Черняховский.
  - А какие тут могут быть иные выходы?
  Недоуменно пожал плечами Ильяс и решителеьно тряхнул своей стриженной под ноль головой:
  - Отвечу, коли виноват! Дисбат - значит дисбат, я его не боюсь, а вот капитан Колупащиков пускай ждет и боится моего возвращения оттуда!
  - Экие вы молодые все прямолинейные и упертые как бараны!
  Аж крякнул от досады полковник Черняховский.
  - А ведь еще наш незабвенный коллега из МУРа, Глеб Жеглов, говаривал: "Упрямство - первый признак тупости!". Я уже битых полчаса вокруг да около хожу, намекая тебе на военную хитрость и обходной маневр, я его даже через мою секретаршу Катерину тебе подсказал, а ты уперся со своим дисбатом и даже шагу в сторону сделать не хочешь!
  - Под обходным маневром вы имеете в виду подписание контракта и перевод в оперативную бригаду специального назначения, вслед за Джинном, товарищ полковник?
  Вскинул Ильяс глаза на командира полка, не веря собственным ушам.
  - Уф! Дошло наконец.
  Облегченно вздохнул Черняховский.
  - Товарищ полковник! Папа, да я...
  Аж задохнулся от внезапной радости Ильяс Тулягенов.
  - Головка от патефона - вот кто ты!
  Добродушно проворчал Черняховский, выкладывая перед Ильясом на стол чистый лист бумаги и ручку...
  ***
  Мы с Акыном, получив на руки в штабе полка сопроводительные документы о своем переводе в оперативную бригаду особого назначения, свои военные билеты и подписанные с Министерством Внутренних Дел Российской Федерации контракты, вышли из штабного подъезда, у которого нас уже ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, невысокий плотного телосложения крепыш с погонами прапорщика. На его обритой наголо голове, ловко, словно влитой, сидел оливкового цвета берет, лихо заломленный на левую бровь.
  Вместо общепринятого в войсках длиннополого бушлата, прапорщик из спецназа был одет в короткую камуфляжную куртку типа "Шелест", на плече у которой красовалась нашивка, с изображенной на ней сжатой в кулак рукой с силуэтом автомата Калашникова, вписанной в силуэт пятиконечной звезды - эмблемой спецназа Внутренних Войск, а потому и вопрос, подвешенный у нас обоих на языке, отпал сам собой при виде этой нашивки и его оливкового берета с заломом на левую сторону. Подойдя к прапорщику на уставную дистанцию вдва шага, я вытянулся по стойке смирно и вскинув руку к козырьку своей пятнистой кепки, доложил за нас обоих:
  - Товарищ прапорщик, разрешите...
  Однако, спецназовец, приехавший за нами из Шумиловской Оперативной Бригады Особого Назначения, тут же перебил меня резким вопросом:
  - В штабе полка мне сказали, что вы оба прошли аттестацию на оливковые береты, это так?
  - Так точно, товарищ прапорщик, и эти береты мы получили лично из рук командующего округом, генерал - лейтенанта Змеева!
  Утвердительно ответил ему Акын.
  - Тогда почему вы вместо беретов эти чепчики носите?
  Спецназовец, презрительно скривившись, кивнул на наши форменные пятнистые кепки с кокардами, нахлобученные на наших головах.
  - Это приказ командования нашего полка: всем военнослужащим срочной службы носить однотипную форму одежды.
  Снова за двоих ответил я прапорщику, на что он нахмурил свои густые черные брови со следами множественных рассечений, которые короткими штрихами пересекали его сильно выступающие надбровные дуги и помолчав, поднял на меня свои зеленые, как у камышового кота глаза:
  - Никто не в праве приказать бойцу спецназа снять свой берет, право на ношение которого тот заслужил собственным потом и кровью, если только он не запятнал своей чести трусостью и предательством! А поэтому запомните оба: лучше дайте себе голову с плеч снять, но береты свои трогать никому не позволяйте, и затвердите себе это как строевой устав, братишки! Я доступно выражаюсь?
  Приподнял свою правую бровь прапорщик, переведя вопросительный взгляд с меня на Акына.
  - Так точно, товарищ прапорщик!
  Как и прежде за двоих ответил ему я и спецназовец, удовлетворенно кивнув в ответ головой, тут же отдал нам свой первый приказ:
  - В таком случае, слушай мою команду бойцы: в расположение своей бывшей роты, за своими оливковыми беретами бегом марш! Даю вам три минуты на его выполнение, причем время - уже пошло!
  И не заставляя сурового крепыша повторять свой приказ, мы с Ильясом резво сорвались с места.
  - Вот бляха - муха: с первых же минут нашей контрактной службы такое жесткое "дрочево" начинается!
  На бегу пожаловался я своему другу и пояснил ему свое возмущение:
  - А капитан Кондратьев мне говорил, что контрабасу в спецназе - вольница и полная лафа, так что же тогда дальше-то с нами будет, а Акын?
  - Давай Джинн, лучше поднажмем!
  Так же на бегу ответил мне Ильяс и пояснил:
  - А то боюсь, что если мы не уложимся в три отпущенных нам минуты, то этот дикий прапор нас бегом до самого Кирова погонит и будет нам с тобой тогда не вольница, а задница!
  Ровно через три минуты секунда в секунду, мы с Акыном снова предстали под оценивающим взглядом зеленых, кошачьих глаз прапорщика из бригады особого назначения, вот только теперь на наших головах вместо прежних наших пятнистых кепок, красовались оливковые береты, которые мы с моим другом одели впервые после возвращения из Сарова. И оглядев нас с головы до ног, при этом задержав свой взгляд на наших кирзовых сапогах, спецназовец снова нахмурился:
  - Ладно доберетесь до части и в этих говнодавах, а как прибудем на место - сразу же выдам вам обоим нормальные кожаные берцы.
  Вздохнув, заключил он.
  - Разрешите вопрос, товарищ прапорщик?
  Спросил у него Акын и спецназовец удивленно вытаращил на него глаза.
  - Слушайте, вы оба, завязывайте с этой вашей махровой уставщиной! Вы теперь спецы - контрабасы, а у нас так не принято, потому что, если вы и в деле будете вот так издалека заходить: "разрешите вопрос, товарищ прапорщик!".
  Состроив глупую рожу, передразнил он Ильяса.
  - То все вопросы очень быстро отпадут вместе с вашими оторванными башнями! Поэтому пока запомните: для своих мой позывной - Кот, так ко мне и обращайтесь, ну а вы для меня, до тех пор, пока не обзаведетесь своими собственными позывными - будете просто молодым мясом, уж не взыщите за сермяжную правду жизни!
  Короткими, рубленными фразами, пояснил нам обоим прапорщик и кивнул в сторону моего друга, немного ошалевшего от такой отповеди на тему почитания и соблюдения воинских уставов:
  - Так что ты хотел там у меня спросить, боец?!
  - Я хотел узнать, что это за место, в которое мы должны прибыть?
  Наконец задал свой вопрос, после этого лирического отступления Акын.
  - Это место называется военным аэродромом Моздока, откуда мы с армейской колонной пойдем до места дислокации федеральной группы войск в Чечне.
  Мы оба замолчали, непроизвольно сглотнув слюну, а прапорщик хитро прищурился, наблюдая за нашей реакцией.
  - Что, парни - неужели от одного только слова Чечня, у вас уже очко заиграло?!
  Усмехнулся спустя секунду спецназовец, вдоволь полюбовавшись нашим бледным видом, после чего поспешил нас успокоить:
  - Расслабьтесь, пацаны, я вам шутканул насчет Чечни - туда вас пока еще рано совать, сначала нужно обкатать и обтереть вас в Шумиловской бригаде, а заодно и посмотреть на что вы оба годитесь. А вот месяца через два, вас может и закинут в Чечню на замену тамошней братве, ну а пока суть да дело, мы с вами в составе сводной группы ОМОНа поскачем в Казань - заодно и погуляем на их сабантуе в честь тысячелетия города! Ладно, о планах на будущее - потом, а пока нам нужно сначала добраться до Богородска, а потом до деревни Шумилово - до нашей местной берлоги, так что ноги - в руки и за мной шагом марш!
  Скомандовал нам прапорщик и не оглядываясь на меня с Акыном, двинулся через полковой плац в сторону КПП и мы, пристроившись за нашим новым командиром, зашагали следом. Он шел впереди нас какой-то плавной, пружинистой походкой и впрямь, похожий на матерого и сытого кота, а все его движения были плавными и непринужденными, но в тоже время в каждом из них чувствовалась скрытая сила дикого и хищного зверя.
  Двигаясь короткой колонной, мы втроем уже почти пересекли полковой плац, когда нам навстречу из-за угла казармы внезапно вышла наша третья учебная рота, возвращавшаяся с оправки и перекура после завтрака, при этом голова ротной колонны уже миновала середину плаца, тогда как хвост ее еще даже не показался из-за угла казармы. При виде этого зрелища Кот потрясенно замер на месте и даже крякнул, поразившись такому количеству личного состава в учебной роте:
  - Вот, блин! Роты у вас в полку - просто какие-то китайские, рыл по сто, наверное, в каждой будет!
  На самом деле в нашей роте по списку числилось сто тридцать два человека, и это знал каждый из сержантов, хотя бы раз заступавший в наряд по роте и составлявший для ротного "рапортичку", однако поделиться этой информацией с прапорщиком никто из нас не успел, потому что как раз в этот момент старший сержант Лобов, ведущий роту с перекура в казарму, завидев нас, вдруг громко и раскатисто подал команду своим зычным голосом:
  - Рота, смирно, равнение на спецназ!
  Сержанты в головах взводных колонн, по его команде браво вскинули развернутые ладони к козырькам своих пятнистых кепок и сырой весенний воздух, досыта напоенный влагой от только что сошедшего снега, туго завибрировал от слитных ударов ста тридцати пар солдатских кирзовых сапог, об асфальт полкового плаца. Я, Акын и прапорщик Кот, развернувшись фронтом к проходящему мимо нас строю и держа ладони почти у самых кокард наших оливковых беретов, взглядами провожали нашу с Ильясом теперь уже бывшую третью учебную роту, которая старательно, словно на параде, чеканила перед нами шаг...
  ***
  Нет, все-таки наша ротная писарша Светка была не права, говоря о том, что все теперь для меня с Акыном осталось позади, ибо мы с моим другом так и не смогли выбросить ровным счетом ничего из нашей памяти и она теперь постоянно и совершенно ни к месту подсовывала нам воспоминания из нашей с ним контрактной службы в оперативной бригаде, будоража фантомными болями обезображенные культи нашей совести. Именно поэтому наш отвальный вечер, так весело начинавшийся в этой маленькой и скромной Светкиной квартире, скомкался едва мы только уселись с Акыном за стол, а все веселье как-то само по себе сошло на нет, и мы с моим другом, практически в полном молчании лошадиными дозами глушили водку, потихоньку тупея и зверея от ее тяжелого сивушного угара. Эту нашу молчаливую попойку нарушала своим щебетанием только наша боевая подруга Светлана, при этом ее речь плыла в моем сознании, словно лодка по спокойной озерной воде, медленно переливаясь из одного уха в другое и теряя по пути согласные звуки.
  - Вот смотрю я на вас, мальчишки - вы ведь абсолютно разные, но почему-то вы кажетесь мне близнецами: настолько много в вас таится схожих черт характера под такой разной внешностью, что кажется закрой глаза - а рядом сидят два Джинна, или два Акына!
  Неожиданно заявляет Светлана, и при этом она действительно закрывает глаза и дотянувшись до нас, берет за руки и от ее прикосновения меня всего словно прошивает электрическим током. Нужно особо отметить, что в последнее время я вообще перестал переносить чужих прикосновений к себе и дело здесь вовсе не в брезгливости, а в каком-то потаенном страхе перед тем мерзким и страшным ощущением, когда ты на короткое мгновение вдруг представляешь себя беспомощно распростертым на земле после тяжелого ранения и чувствуешь как тебя берут на руки и волокут куда-то, словно тряпичную куклу или мебель, а ты не в силах помочь им ни единым движением, или даже взглядом, потому что на этот короткий миг начинаешь существовать вне своего тела. И самое страшное в этот момент для тебя - это видеть выражение лиц тех, кто к тебе прикасается, потому что в этом их застывшем скорбной маской на лицах выражении, смешаны одновременно брезгливость и страх от возможности когда-нибудь тоже оказаться на твоем месте в виде "груза 300".
  Я не знаю, что сейчас чувствует Акын, но когда он отвечает Светке на ее замечание о нашей внутренней с ним схожести, то его голос звучит необыкновенно сухо и надтреснуто, словно скверная магнитофонная запись и мне кажется, что мой друг сейчас в своих мыслях находится где-то очень далеко отсюда, быть может так же точно, как и я сам лежа в своих мысленных фантазиях тяжело раненным на холодной и грязной земле:
  - Ну тогда, Светик, ты можешь смело загадывать желание - раз уж тебе так фортануло, и ты оказалась между двумя Джиннами!
  - А...?
  Светлана открыла глаза и повела вокруг себя осоловевшим от водки взглядом, не соображая сразу что именно от нее хотят и только спустя несколько секунд с улыбкой произнесла:
  - Ах, желание - да легко! Хочу, чтобы мы все сейчас выпили под хороший и жизнерадостный тост еще по одной и начали уже наконец веселиться, а не сидеть здесь с мрачными как на поминках лицами!
  - Говно вопрос!
  Лихо воскликнулмой друг и широким жестом плеснул водку в наши подставленные рюмки, пролив при этом половину. А вот с хорошим и жизнерадостным тостом все оказывается не так просто, потому что следующий наш тост был третим по счету и его по старинной армейской традиции положено было пить стоя и не чокаясь, поминая своих погибших товарищей. Но я сейчас прямо физически чувствую, что этот тост всколыхнет во мне именно те воспоминания, которые добьют меня окончательно и тогда уже ассоциация с поминками будет полной! Очевидно в голове моего друга бродят те же самые мысли, потому что я, замерев с поднятой рюмкой в руке, встречаю беспомощный взгляд Акына поверх Светкиной головы.
  В этот драмматический миг нас выручает музыкальный центр в углу, который словно уловив неловкий момент, повисший над столом, неожиданно выдает в полумрак комнаты первые аккорды тягучей, словно шоколадный ликер песни "Wonderfull life", которая еще со времен моей целомудренной, прыщавой юности, когда я в первый и последний раз пробовал эту сладкую, шоколадную дрянь - стойко ассоциировалась у меня с волнительным ожиданием близости.
  Вид круглых и гладких Светкиных колен из-под задравшегося платья и глубокая впадина между ее пышных грудей, открытая моему взору ее глубоким декольте, мгновенно пробуждает во мне какое-то неистовое животное желание и я без всякого тоста, опрокинув в себя рюмку водки, решительно беру Светку за руку и выволакиваю из-за стола на середину комнаты. Она с трудом выбирается и обхватив мою шею руками, тут же виснет на мне, прижимаясь всем телом, а ее пышная и мягкая грудь при этом совершенно расплющивается о мою грудную клетку и мне кажется, что я слышу ее сердце, бьющееся у себя в груди.
  Мы со Светланой неловко топчемся под музыку в полумраке гостинной, при этом ее глаза остаются закрытыми, а сама она выглядит спящей, однако бедра девушки придя в движение, вдруг начинают жить своей самостоятельной жизнью, совершая плавные вращательные движения и с каждым таким полукругом прижимаясь ко мне все теснее и ближе, пока наконец мои руки соскользнув с ее талии на ягодицы, прикрытые лишь тонкой тканью легкого платья, не останавливают их плавного вращения.
  Почувствовав это, но по-прежнему не открывая глаз, она приоткрывает свои влажные, чувственные губы, подставляя их мне для поцелуя, и я жадно приникаю к ним, чувствуя у себя во рту ее язык, исполняющий какую-то бешенную самбу, а вместе с этим еще и привкус водки пополам с никотином. Мой друг Акын, предупредительно встав и захватив со стола бутылку водки и свои сигареты, бесшумной тенью шмыгает мимо нас на кухню, прикрыв за собой дверь, а я, подхватив Светку на руки и словно спринтер, перепрыгнув с ней через низкий столик, падаю на старый, скрипучий диван.
  Когда все у нас заканчивается, Светлана, открыв глаза и пальцами смахнув с моего лба капли пота, улыбается мне в темноте:
  - Я так и не поняла, Джинн, мы с тобой сейчас любовью занимались, или боролись? Ты рычал так, словно растерзать меня хотел!
  Я отвожу в сторону глаза, стыдясь за свою недавнюю грубость с ней и она, заметив это вдруг заливается низким, грудным смехом:
  - Не извиняйся, не надо - мне очень понравилось, я ведь тоже как никак солдат! Лучше вместо извинений принеси мне, пожалуйста сигарет с кухни - курить хочу, ну просто умираю!
  ...я тупо и бездумно смотрю в черный проем открытого настежь кухонного окна, сидя на мокром подоконнике и выпуская в чернильную темноту майской ночи душистый дым сигареты "Capitan Black", взятой из той самой сигаретной пачки, которую Светка просила меня принести ей в комнату и которую вызвался отнести девушке мой друг.
  Сам Акын был сейчас в комнате со Светланой и оттуда, через приоткрытую дверь, доносился ритмичный скрип ее старого дивана, глухое рычание моего друга, да сладострастные женские стоны.
  За окном, в желтом свете натриевого уличного прожектора, ветер играл на тугих струях теплого майского ливня, словно на гитарных струнах и эти струны, порой лопались и захлестывали своими обрывками в открытое кухонное окно, забрызгивая водой подоконник и шипя испаряющимися каплями влаги на тлеющем кончике моей сигареты.
  Думать мне ни о чем не хотелось и на душе у меня было пусто и пыльно, словно в старом, заброшенном сарае, а все мысли тяжело и неуклюже ворочавшиеся в моем мозгу, наполненном мутными сивушными испарениями, были под стать ему: такими же затхлыми и сухими, словно дохлыеи высохшие мышинные трупы.
  Есть у Стивена Кинга такая фантастическая повесть о пожирателях времени и в ней вся материальная субстанция и вся неживая материя, какая только существует в мире, похожа на общественный транспорт, сотворенный из времени, который мчится вперед по заданному маршруту, унося все живое в будущее и оставляя за собой весь этот неодушевленный мир, словно отработанный продукт. Так вот этот самый продукт как раз и пожирают специальные существа под названием Лангольеры, утилизируя все прошлое и стирая таким образом весь материальный мир, оставшийся вне течения времени. И меня в этот момент посетило странное ощущение: будто бы я вместе со всем живущим миром не поехал дальше в поезде времени в будущее, а зачем-то вышел на каком-то забытом и захламленном полустанке и теперь подлежу утилизации вместе с отработавшим и отжившем свое время прошлым...
  ...ее теплая рука легла мне на плечо, протягивая зажатую в пальцах сигарету к тлеющему окурку, зажатому у меня в зубах. Затянувшись в последний раз и заодно прикурив от своего окурка ее сигарету, я выбросил "бычок" в открытое окно и обернулся к Светлане.
  Неровный свет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь потоки дождя за окном, бросал на ее совершенно обнаженное тело, фантастические по своей цветовой гамме блики, которые радужными волнами пробегали вверх и вниз по ее пышным бедрам, круглым скульптурным ягодицам и прямой спине, путаясь в ее растрепанной прическе.
  - Что с вами со всеми там сделали?
  Вдруг ни с того ни с сего спрашивает меня она и ее серые глаза, глядящие на меня в упор, не позволяют мне ни отшутиться, ни даже просто промолчать в ответ.
  - Выжали из нас все человеческое, словно сок из винограда и выбросили эти отжимки догнивать на помойке истории.
  Спокойно отвечаю я ей каким-то чужим голосом, лишенным всяческих эмоций, пытаясь при этом отвернуться и уйти от ее пронзительного взгляда, глядящего мне прямо в душу. Но Светлана и не думает отпускать меня, пытаясь своими неудобными и мучительными вопросами добраться до какой-то скрытой в самой глубине моей души двери, которая сейчас закрыта даже от меня самого.
  - Так не бывает, Илья!
  Мягко возражает мне Светлана и поясняет:
  - Мужчину невозможно превратить в зверя и отучить его любить женщину, ведь он рожден на свет - самой женщиной, и рожден ей в любви. А поэтому - не бойся открыть мне сейчас свою душу, люби меня, а не насилуй! Вот иди ко мне, я сейчас покажу тебе как это делается...
  Последние слова она произносит уже страстным шепотом, поворачиваясь ко мне спиной и опираясь одной рукой на мокрый подоконник, а вторую руку она заводит мне за спину и обхватив меня за ягодицу, плотно прижимает к себе. После этого, выгнув по кошачьи спину, она начинает тереться об меня, совершая плавные вращательные движения бедрами и уже через несколько минут, закусив свою нижнюю губу, закрыв глаза и беспомощно обмякнув у меня в руках, Светлана громко стонет, собирая своей обнаженной грудью капли дождя с мокрого подоконника. А еще через несколько минут она начав извиваться всем телом и повернув ко мне свое лицо с плотно зажмуренными глазами, громко шепчет:
  - Давай милый мой, родной! Я вся в твоей власти, делай со мной что хочешь, только не останавливайся!
  В следующую секунду ее шепот переходит в длинный протяжный стон и я, почувствовав, как ее тело вздрагивает от конвульсий у меня в руках, вдруг тоже взрываюсь настолько мощно, что мне кажется я вот-вот потеряю сознание. Но уже в следующий миг приходит ощущение, будтосо дна моей души выбили какую-то потаенную пробку и вместе с семенем из меня наружу извергается вся смертная тоска, боль и злоба, накопившаяся в ней.
  А после этого стремительного и сладостного падения в нирвану, уже немного придя в себя мы молча сидим на мокром подоконнике, совершенно голые и курим одну сигарету на двоих, бездумно глядя в черный провал окна, за которым ветер по-прежнему играет на дождевых струнах. Вот только на душе у меня сейчас вовсе не так гадостно, как полчаса назад. Нет, там по-прежнему все также пусто, но теперь эта пустота уже больше не пугает меня своей затхлостью и запустением, потому что эта пустота - сродни пустоте квартиры, после оконченного в ней только что ремонта и проведенной генеральной уборки, когда свеженастеленный паркет лоснясь от своей новизны, готовится впервые скрипнуть под новой мебелью, а на свежих и еще не до конца просохших обоях еще нет ни единой черточки, или метки, оставленной шкодливыми детьми.
  Я прислушиваюсь к себе, пытаясь разобраться в этой внезапной метаморфозе и определить кто и когда успел провести у меня в душе эту генеральную уборку: неужели она?! И смотрю теперь уже совсем другими глазами на свою случайную подругу, которую я наверняка уже больше никогда в жизни не встречу после сегодняшней ночи, а Светка, удобно устроившись у меня на коленях и свернувшись в теплый, уютный комочек, целиком уместившийся у меня на груди, трется носом о мое плечо, мурлыча что-то в пол голоса, словно пригревшаяся сытая кошка, рождая у меня неожиданную мысль: "О, Женщина! Ведомо ли тебе какой громадной магической властью над мужскими душами наделила тебя мать - природа?!"
  Мы появляемся с ней в комнате уже порядком промокшие и продрогшие от долгого сидения на подоконнике у открытого окна и Светлана, совершенно не стесняясь своей наготы снова устраивается на диване между нами, а я, встретившись глазами со своим другом Акыном, вдруг впервые не обнаруживаю у него во взгляде того холодного и хищного блеска, который прежде роднил между собой наши обугленные войной души. И мы, наконец пьем наш третий тост, впервые за много месяцев, не испытывая при этом чувства вины за то, что мы с ним остались живы.
  - Эх, мальчишки вы мои мальчишки!
  Пьяно смеется счастливая и снова осоловевшая от водки Светка, обнимая нас обоих за шеи и внезапно просит:
  - Может хоть сейчас расскажете мне, что за камень я сняла с ваших душ?
  Мы с Акыном ненароком встречаемся взглядами, в которых застыл один и тот же вопрос: "Неужели она все это тоже почувствовала и поняла от какого груза освободила наши души в этот вечер?!"
  - Так ведь сколько всего рассказать-то придется, Света.
  Нерешительно откашливаясь отвечает ей Акын, бросая в мою сторону тревожные взгляды поверх ее голых плеч.
  - Ну и что, до утра еще далеко!
  Беспечно машет рукой Светка, и добавляет при этом, назидательно поднимая вверх указательный палец:
  - Так что валяйте: рассказывайте мне все и считайте, что это - предписание вашего лечащего врача, ведь якак-никак закончила фельдшерские курсы в Арзамасе, вот!
  С некоторым вызовом отвечает нам Светлана и мы с Акыном снова встречаемся взглядами поверх ее растрепанной прически, после чего я, глубоко вздохнув начинаю свой рассказ...
  
  ГЛАВА 9
  Дорога к морю. Нас с ним в аду война свела - она друзей не спишет. Старый Опер. Зачистка села Шагури. Высота 713. И пусть мы стали пьющими моральными калеками, а все же брат - не гнидами, а все же - человеками. Я вернусь домой со щитом, а может быть - на щите. Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы где вместе рубились они.
   Умирали пацаны - страшно,
   Умирали пацаны - просто.
   И не каждый был собою прекрасен,
   И не все были высокого роста...
  
  Куплет из песни Ю. Шевчука "Умирали пацаны"
  
  Эх, заставить бы сейчас постоять на этом блок - посту того шутника, который заявил, что, дескать: "Лучше Северный Кавказ, чем Южный Урал"! Стылый январский ветер наотмашь хлещет нас по щекам каким-то острым и мелким ледяным крошевом, отчего у нас создается ощущение, будто мы с моим другом Акыном, одновременно засунули свои лица в пескоструйную камеру.
  Все эти зимние ледяные сюрпризы прилетают к нам от не в меру расшалившегося Каспия, который тяжело и бурно дышит совсем рядом от нас, буквально в паре сотен метров от шоссейной дороги, при этом на трассе темно так, что хоть глаз коли, да еще этот треклятый и пронизывающий тебя насквозь ледяной ветер!
  А самое главное - неизвестно сколько нам еще торчать здесь, на этом ледяном ветру, карауля трассу, ведущую из Махачкалы к Каспийску?! Нам - это усиленному бойцами спецназа Внутренних Войск, патрулю Дорожно Патрульной Службы, причем бойцы спецназа - это мы с Акыном.
  Все дело в том, что где-то здесь, в одном из кварталов на окраине Махачкалы, оперативная группа ФСБ блокировала вооруженную банду ваххабитов, которая отказавшись сдаваться наотрез, приняла неравный бой и попыталась вырваться из сжавших ее со всех сторон чекистских клещей. И тогда генералы из смежного с нашим Министерством силового Ведомства, не желая рисковать своими золотыми погонами, а в случае прорыва боевиками внутреннего кольца оцепления, упустить банду, выпустив ее из города на оперативный простор Федеральной трассы, обратились к нашему начальству с просьбой о помощи в блокировании внешнего периметра города, на случай попытки прорыва банды.
  И наше начальство, немного поскрипев для порядка о том, что для подобной войсковой операции необходимо привлекать целую полнокровную дивизию Внутренних Войск, а вовсе не один неполный батальон нашей оперативной бригады, все же отказать в помощи "старшим братьям" не смогло. И поэтому мы с Акыном, вот уже целых два часа бессменно мерзли здесь, блокируя трассу на Дербент, совместно с выделенным нам для соблюдения всех юридических формальностей двумя сотрудниками местного ГАИ в форме и с традиционными полосатыми жезлами, которые, забившись в свою старенькую и разукрашенную в милицейские цвета "семерку", грелись в придорожном кювете, включив в машине печку на полную мощность.
  Вообще-то, мы с ДПС-никами договаривались дежурить на трассе парами: один от них, один от нас, попеременно меняясь и отогреваясь в машине, стоящей в кювете с работающим мотором. Но "гайцы", отлично понимая, что за надежное блокирование шоссе отвечаем мы с Акыном, твердо заявили нам, что из машины не вылезут и на трассе стоять не будут, а в случае появления кого-либо на трассе и отказа остановиться, они, дескать просто организуют преследование, догонят их на машине, и всех дел, поэтому нам с Акыном тоже предложили присоединиться к ним и залезть в теплый салон "семерки".
  Однако, сделать это нам с Акыном не позволяла наша профессиональная честь и совесть, ибо мы с ним в свою очередь - тоже отлично понимали то, что, если нам не удастся задержать, или уничтожить банду вырвавшуюся из города и пытающуюся уйти по трассе на Дербент через наш блок - пост, то весь спрос будет только с нас двоих, а те самые "гайцы", что так радушно зовут нас сейчас погреться в салоне своей колымаги, сами же нас и сдадут нашему начальству, отметив в своих рапортах, что мы бросили трассу без контроля, нарушив тем самым приказ.
  И именно поэтому мы с моим другом, памятуя старинную поговорку, кочующую по всем частям и подразделениям Внутренних Войск с незапамятных времен: "Запомни друг один момент, солдат ВВ менту не кент", и торчим сейчас на этой распроклятой трассе, прислушиваясь к звукам далекой перестрелки, то затихающей, то вспыхивающей в ночи с новой силой.
  - Как ты думаешь, Акын - справятся чекисты с этими духами, что засели в жилом квартале, или какой-нибудь из наших оперативных групп работенку подкинут?
   Спрашиваю я у Ильяса, с унылым видом сидящего на корточках на самой обочине дороги с поднятым до самых кончиков ушей меховым воротником бушлата.
  - А шайтан их знает.
  Флегматично отвечает мне Акын и немного помолчав, мой друг обращается ко мне со встречным вопросом:
  - Ты вот лучше мне скажи, Джинн: на кой хрен вообще было использовать на этом направлении нас, когда в Каспийске, под самым нашим носом, стоит целая полнокровная бригада морской пехоты, с техникой и тяжелым вооружением?! Да они бы могли просто выгнать на эту трассу пару своих "бэтэров", или "бээмпэшек" и закупорить ее так, что ни одна падла бы здесь не проскочила! А так, что получается - размазали наш неполный батальон тонким слоем вокруг всего города, словно масло по бутерброду и что от этого толку? А если духи в Махачкале действительно прорвутся сквозь чекистский заслон и попрут по этой трассе всей своей бандой, рыл эдак в двадцать - тридцать, неужели мы их удержим здесь вдвоем?!
  - Ну, допустим, что нас не двое, а четверо!
  С усмешкой ответил я Акыну и оглянувшись в сторону стоящей в придорожном кювете ДПС-ной машины, скептически добавил:
  - Правда, у наших ментов только их табельные пукалки, да и те они вряд ли достанут, если здесь что-нибудь начнется, а вот насчет бригады морпехов, я объясню тебе ситуацию на раз! Вспомни, что сказал народу наш дорогой президент в своем недавнем новогоднем обращении неделю назад?
  - Плодитесь и размножайтесь!
  Угрюмо буркнул Ильяс, не поворачивая ко мне головы.
  - Ну и это конечно тоже, но главное - он сказал, что с этой позорной войной на Северном Кавказе покончено раз и навсегда! А оставшихся в живых террористов - недобитков будем ловить и мочить в сортире мы - Внутренние Войска, да наши старшие коллеги - чекисты, а тут вдруг полноценная войсковая операция на подступах к столице одной из Северокавказских республик, с танками и артиллерией!
  Сытый обыватель из креативного класса в Москве, еще чего доброго нас не поймет и больше нашему дорогому президенту не поверит, а хранить мирный сон московских банкиров и депутатов - это наша с тобой, Акын священная обязанность! И пусть здесь хоть весь наш батальон ляжет геройской смертью под барабанную дробь и с развернутыми знаменами, главное - это чтобы в столичную прессу не просочилась инфа о том, что здесь на самом деле твориться и не подпортила президентский рейтинг, понял?!
  Пространно и многословно ответил я на вопрос своего друга.
  - Джинн, а ты сам-то хоть понимаешь, что здесь на самом деле творится?!
  Неожиданно заводится от моего пространного монолога Ильяс и вскочив, подходит ко мне поближе.
  - А чего тут понимать-то?
  Миролюбиво ответил я своему другу:
  - Как говорил герой одного популярного фильма про войну в Афганистане: "На войне все просто, есть только жизнь и смерть и ничего лишнего. Война - это красиво!" Вот так и здесь, свои - тут, а враг - там и нечего себе голову забивать всякой толстовщиной и достоевщиной, иначе просто свихнешься!
  Однако, моего друга такое объяснение отнюдь не успокоило, и он продолжал бушевать, напирая на меня и размахивая руками так, словно бы собирался набить мне морду:
  - Свои все говоришь тут, а враги все там, да?! А эти тогда чьи будут, свои или как?
  С этими словами Акын резко выбросил руку в сторону гаишников, сидевших в машине с потушенными фарами.
  - А эти - конечно же "или как", но приданы они в помощь своим.
  Попытался отшутиться я.
  - А вот это - еще неизвестно: приданы ли они своим, или же мы им проданы, причем по дешевке?!
  Скаламбурил мой друг и без всякого перехода продолжил развивать свою мысль, очевидно давно запавшую ему в голову:
  - И вообще у меня в последнее время появилось такое ощущение, что вся эта война - не более чем навороченное коммерческое шоу, устроенное с целью отмывания бабла в масштабах целой страны!
  - Не понял?
  Искренне удивился я такой формулировке своего друга.
  - Да чего здесь непонятного-то?!
  Вконец разошелся Акын, снова принявшись размахивать руками у меня перед носом:
  - Ты же и сам к такому уже, наверное, привык: чекисты сейчас популяют в белый свет как в копеечку, а завтра на стол президенту - хлоп сводку, в которой будет сказано, что благодаря оперативной разработке Федеральной Службе Безопасности была вскрыта и уничтожена вооруженная банда боевиков, входившая в какой-нибудь там "Иммарат Кавказ" и финансировавшаяся из-за рубежа и под это дело - опля! Освоили пару - тройку "лярдов" ("лярд" - сленговое обозначение миллиарда - здесь и далее примечания автора), плохо что-ли?!
  - А ты бы, как хотел: чтобы против здешних боевиков применяли ковровые бомбардировки вакуумными бомбами и тактику генерала Ермолова, когда за одного убитого русского солдата вырезается целый аул вместе с женщинами и детьми?!
  Хмыкнул я в ответ на комментарии своего друга.
  - А хоть бы и так!
  С вызовом вскинул кверху свой небритый подбородок Акын.
  - Ведь тот же генерал Ермолов писал в своих мемуарах о том, что Кавказ нельзя победить, а можно только на время замирить, уничтожив всех, кто в данный момент держит в руках оружие, или способен это оружие в руки взять и тогда, пока не вырастет следующее поколение и в свою очередь не возьмется за оружие, здесь будет относительный мир и покой.
  - И что ты хочешь этим сказать?
  Тоже начал заводиться я.
  - А то, что задушить эту вялотекущую, латентную войну и замирить Северный Кавказ на одно - два поколения вперед - это задача, вполне по силам для нашей федеральной власти, но тут как говорится: "Имею возможность, да не имею желания", ведь зачем ее душить-то эту войну, когда под нее можно очень даже неплохо осваивать бабло, которое своим горбом в поте лица зарабатывает вся Россия?! Это не выгодно ни местным, ни федералам!
  Мой друг решительно рубанул ладонью стылый ледяной воздух, так, словно бы этим жестом поставил окончательную точку в наших с ним прениях.
  - А им, что?
  Я мотнул головой в сторону торчащей из кювета семерки с греющимися в ней гаишниками.
  - Скажешь тоже выгодна эта война?!
  - Да им она как раз и выгодна в самую первую очередь!
  Снова вскипел Акын и принялся с жаром мне объяснять:
  - Я абсолютно не удивлюсь, если среди тех, кого чекисты сейчас обложили в городе, окажутся родственники кого-нибудь из этих ментов, или тех же самых чекистов!
  - Как это?
  Даже опешил я от слов своего друга и тот немного успокоившись, терпеливо пояснил мне:
  - А вот так: один брат в погонах доблестно гоняет бандитов по местным горам во славу Аллаха, а второй - не менее доблестно бегает от него по этим же самым горами во славу того же самого Аллаха! И при этом одну треть своей зарплаты, получаемой из федерального бюджета, тот, что в погонах сдает в какие-то непонятные фонды, направленные якобы на восстановление разрушенной войной республики, а вот куда на самом деле идут эти бабки, ведает опять же один лишь только Аллах! Может быть из этих фондов, через третьи или скажем десятые руки, финансируются те же самые банды в этих горах, которые потом спускаются оттуда и кошмарят местный мирняк?
  - А зачем все так запутывать?
  Искренне удивился я.
  - Да затем, что хотим мы этого или нет, а "show must go on" и пока банды бегают по здешним горам - деньги из федерального бюджета текут рекой в карманы местных силовиков. А как только сходит зеленка и в горах становится холодно, те же самые силовики выправляют через местную власть на местах для своих родственников амнистию и целое бандформирование даже не сдавая оружия, спокойно вливается в ряды местных правоохранителей, чтобы по весне снова уйти в горы. Вот и получается так, что те в горах, вроде бы как кормильцы всех этих деятелей в погонах, которые у нас на каждом шагу, б...дь!
  Закончил свою речь и напоследок устало выругался мой друг, тоскливо глядя на пустую дорогу, однако тема меня явно зацепила и так просто оставлять Акына в покои я не собирался:
  - Ну тогда, если следовать твоей теории, то местные чекисты их сегодня точно упустят и вот тут уже перед нами с тобой возникает диллемма, состоящая в том, что, если они будут прорываться через наш блокпост: стрелять нам в них, или же сделать вид, что мы никого не видели, как наверняка сделают вот эти деятели.
  С этими словами я кивнул на местных гаишников, сидящих в своей машине.
  - Валить или не валить, вот в чем вопрос?!
  Простуженным голосом прогундосил в ответ Акын и тут же сам ответил на свой шекспировский вопрос:
  - Завалишь - значит оставишь кого-то из наших местных коллег без кормильца, а пропустишь - так тебя тут же и сдадут сами эти местные коллеги и отправишься ты на тюремные нары за невыполнение приказа родного командования!
  - Если только раньше нас с тобой не завалят сами кормильцы наших местных коллег.
  Мрачно пошутил я в ответ.
  - Тихо!
  Внезапно встрепенулся Акын, прислушиваясь к наступившей тишине и действительно - далекая перестрелка в городе стихла и я, вслушиваясь в окружающие меня звуки, теперь слышал не то шум морского прибоя, не то шум крови у себя в ушах. Зато мой друг услышал нечто более несвойственное местному пейзажу, потому что Акын, вдруг засуетившись, решительно сдернул со своего плеча автомат и бросив мне короткий приказ держать трассу, бросился к разукрашенной гаишной семерке, торчавшей своим задним бампером из дорожного кювета.
  Доверяя его чуткому слуху, я тоже сдернул с плеча свой автомат и отойдя на обочину дороги, присел на корточки, пристально всматриваясь в чернильную темень зимней ночи, а через несколько секунд на трассе со стороны Махачкалы, показались фары идущей на большой скорости машины и одновременно с этим на дорогу выбрался Акын, чуть ли не за шкирку волоча за собой одного из гаишников с погонами сержанта на плечах. Второй гаишник, будучи в офицерском звании, видимо считал ниже собственного достоинства подчиняться приказам какого-то там сержанта Внутренних Войск и поэтому гаишный лейтенант, с демонстративным видом шел на несколько шагов позади Акына, сунув руки в караны своих форменных серых брюк.
  Ильяс на пару с первым гаишником выбрались из кювета на обочину федеральной трассы как раз в тот момент, когда широкий конус света от приближавшейся к нашему блокпосту машины лег на наш участок дороги, осветив ее всю в мельчайших подробностях, а вой двигателя, работавшего на своих предельных оборотах, начал неприятно резать нам слух.
  Мы с Акыном с автоматами на перевес вышли вслед за гаишным сержантом на середину дороги и тот, зажмурившись от яркого света, бившего ему прямо в лицо, стал семафорить водителю своим полосатым жезлом. Но очевидно в самый последний момент вид летящей в нашу сторону с явным превышением скорости легковушки, пробудил в его напарнике - лейтенанте профессиональный охотничий инстинкт и он, что-то крикнув на своем языке своему подчиненному, тоже полез из кювета на дорогу, выбравшись на нее метрах в пятидесяти правее нас.
  - Что творит этот муфлон?!
  Прошипел слева от меня Акын, имея в виду гаишного лейтенанта и пояснил мне свою возмущение, хотя я все сразу понял и без его объяснений:
  - Если они сейчас не остановятся по требованию, а будут прорываться через наш блокпост, то этот придурок окажется как раз на линии нашего с тобой огня!
  Мой друг, практически перед самым капотом приближающейся машины, кошкой метнулся на противоположную сторону дороги и замер в темноте обочины, с оружием на изготовку.
  Все что произошло дальше было настолько плотно спрессованно во времени, что просто не подлежало нормальному анализу моего мозга из-за стремительно меняющейся обстановки и поэтому я действовал исключительно рефлекторно, уже вдогонку за реакцией своего тела фиксируя своим зрением, выключенный перед самым нашим блок - постом свет фар и взвывший на форсаже двигатель машины, еще больше прибавившей скорость.
  Метрах в пятидесяти позади меня послышался глухой удар: по-видимому, водитель машины, маневрируя на такой огромной скорости и не справившись с управлением, зацепил гаишного лейтенанта, вылезшего на середину дороги. И почти сразу же вдогонку проскочившей мимо нас машине, с противоположной обочины дороги хлестнула автоматная очередь Акына.
  Огненный пунктир трассирующих пуль на мгновение вырвал из темноты стремительно удалявшийся от нас темный силуэт легковой машины с выключенными фарами и габаритными огнями и я, вскинув к плечу свой АК-74, насадил это темное пятно легковушки на мушку прицела и плавно потянул на себя спусковой крючок.
  По своим ощущениям я расстрелял где-то около половины автоматного магазина, успев выпустить вдогонку проскочившей мимо нас машине, четыре коротких очереди, после чего услышал метрах в двухстах пятидесяти от нас глухой грохот, похожий на звук упавшего на бетон ведра с болтами. Рядом со мной в ту же самую минуту появился Акын, возбужденно сжимавший в руках свой автомат с примкнутым к нему подствольным гранатометом ПГ-25, заряженным осколочной гранатой, головка которой тускло поблескивала в жерле его короткого ствола и тревожно поглядывающий в ту сторону, откуда только что послышался металлический грохот.
  - Ушли?
  Зачем-то спрашивает он меня, хотя я и сам сейчас знаю не больше него.
  - А черт их знает!
  Пожимаю я плечами в ответ и в то же время отчетливо понимая то, чтодаже если боевики и прорвались через наш блок - пост и находятся уже в километре отсюда, преследовать их нам все - равно нужно, хотя бы для того чтобы потом отразить этот факт в своем рапорте. Обернувшись назад, я встречаюсь взглядом с растерянным сержантом ДПС, выбравшимся на дорогу из кювета и решение приходит в мою голову само - собой:
  - А ну-ка, сержант - давай бегом заводи свой "пипелац" и выкатывай его на трассу!
  И сержант, сунув под мышку свой полосатый жезл, тут же срывается с места и бежит к своей машине, замаскированной в кювете, а еще через несколько секунд разукрашенная семерка, громко скрежетнув днищем по обочине, задним ходом выбирается из кювета на дорогу.
  Лихо развернувшись практически на месте и плеснув по дороге светом своей единственной целой фары, гаишная семерка срывается с места, но проехав метров семьдесят и даже не успев набрать скорость, водитель - сержант вдруг резко тормозит, круто вывернув влево руль и пытаясь при этом объехать какую-то бесформенную кучу мусора, валяющуюся посреди дороги.
  Гаишник, выбравшись из остановившейся посреди дороги машины, осторожно подходит к этой куче и уже через несколько секунд его сгибает пополам жестокий приступ рвоты, а я поворачиваюсь к сидящему на заднем сиденье Акыну, вопросительно смотрю на своего друга в ожидании его комментариев от увиденного, но тот в ответ лишь кривится и молчит. Да и какие здесь нужны комментарии, когда среди всего этого кровавого месива, острых обломком костей и кишок, размазанных по всей дороге, торчит вверх нога гаишного лейтенанта в одном носке, с задранной до колена штаниной его форменных серых брюк.
  - Акын, давай за руль!
  Командую я своему другу с заднего сиденья семерки и тот выбравшись вслед за сержантом ДПС из машины и изящным кувырком перемахнув через ее капот, с разбега плюхается за руль, пристраивая на торпедке перед собой свой автомат. Объехав блюющего на обочине гаишника, мы проезжаем еще около ста пятидесяти метров и Ильяс, внезапно затормозив и пустив машину юзом, ставит ее поперек дороги, после чего схватив с приборной панели свой автомат, вываливается в открытую дверь прямо на дорогу.
  Но, уже в следующую секунду мне приходиться повторить его маневр, потому что теперь и я вижу причину экстренного торможения Акына: впереди нас в кювете, освещенная светом нашей единственной фары, на боку валяется разбитая вдрызг "Лада" четырнадцатой модели. И я, схватив с сиденья свой автомат, коротким броском преодолеваю два метра, отделяющие меня от дорожной обочины и на заднице съезжаю вниз по хрусткой, острой и насквозь промерзшей насыпи, а сверху на бруствере обочины Акын, присев на одно колено и уперев автомат в правое бедро, уже успел занять позицию для стрельбы и взять разбитую машину под прицел своего подствольника.
  - Джинн, подожди не лезь так - вдруг там кто живой остался, вот я сейчас из подствольника по ней еб...ну, тогда и подходи!
  Кричит он мне сверху.
  - Сдурел ты что ли?!
  Отвечаю я своему другу снизу и поясняю ему свои опасения:
  - Я же тут тогда вместе с ней сгорю на хрен!
  - Ну, дай хотя бы контрольную очередь в салон перед тем, как ближе соваться!
  Не сдается Ильяс, однако мне снизу отлично видно, что ни пассажирам, ни водиле разбитой "четырнадцатой" никакая контрольная очередь уже больше не нужна - об этом явно свидетельствует изломанное и измятое тело пассажира с переднего сиденья, вылетевшее от удара через переднюю арку, вместе с выбитым лобовым стеклом и валяющееся сейчас в безжизненной позе метрах в пяти от машины, а также склизкие комки мозга, соплями свисающие со стойкис водительской стороны кузова.
  - Акын, здесь все чисто, спускайся вниз!
  Крикнул я своему другу подойдя ближе к разбитой машине и Ильяс, упираясь в насыпь стволом своего автомата и щупая носком берца камни впереди себя, оберегая при этом свои новые ботинки от острых камней, начинает спускаться ко мне. Подойдя к машине вплотную, он открывает заднюю дверь и чиркнув зажигалкой освещает два женских трупа лежащих на залитом кровью заднем сиденье.
  - Холодные?
  С подступающей к горлу тошнотой, спрашиваю я у него.
  - Конечно холодные, а ты на что расчитывал: что они тут журнал "Космополитен" листают что ли?!
  Ворчливо отзывается на мой вопрос Акын и тут же добавляет:
  - Обе девчонки - "двухсотые" от пулевых, а водила так тот вообще - без башни за рулем сидит, а все его мозги на руле и на стойке болтаются.
  Акын, закончив свой короткий и неутешительный доклад, захлопывает дверь и вытирая руку о свои штаны, поворачивается ко мне:
  - Конечно холодные, а ты как хотел, Джинн, когда мы в них с тобой по целому рожку на каждого выпустили, да еще и самого что ни на есть подлого калибра - пять, сорок пять?!
  И я сразу понял, что имел в виду мой друг: автоматная пуля калибра пять целых и сорок пять сотых милимметра крайне редко оставляет в теле жертвы рану навылет, а гораздо чаще она прокалывает крохотную ранку на входе в тело, и потом кувыркается внутри по некоей замысловатой траектории, отскакивая от костей и перемалывая в фарш живую плоть у себя на пути, так как имеет очень тонкое, вытянутое иглой жало и смещенный к своему тупому концу центр тяжести.
  И если раньше бывалые фронтовики предпочитали ранение пулей в грудь, нежели в живот, потому что винтовочная или карабинная пуля калибра семь целых и шестьдесят две сотых милимметра, почти всегда проходила навылет и при попадании в грудь был велик шанс остаться в живых, при условии, что у раненного не задеты седце, или скажем аорта, а попадание той же пули в живот, особенно на сытый желудок - грозило почти верной смертью из-за перетонита от слишком большой раны, хотя бы и сквозной. То с появлением автоматной пули калибром пять целых и сорок пять сотых милимметра все изменилось, и опытные вояки теперь в один голос утверждали, что при попадании такой пули, а тем более автоматной очереди в грудь - выжить невозможно, потому что на траектории своего движения сквозь грудную клетку, она наверняка наткнется на кость ребра и начнет кувыркаться внутри, разрывая в лохмотья все внутренности...
  Помогая друг другу, мы с Акыном выбрались из кювета и побрели к оставленной поперек дороги машине ДПС, потому что сейчас первым делом нам следовало доложить о происшествии, а рация у нас была только одна - в гаишной семерке. Сев в машину, я переключил рацию на наш канал и несколько раз повторил в эфир позывные старшего лейтенанта Ербулатова - командира нашей роты:
  - Семнадцатый - девятому, прием!
  Через несколько секунд сквозь легкий треск и шорох от атмосферных помех и наводок от близкой линии электропередач, из рации послышался усталый голос нашего ротного:
  - Девятый на связи, что там у тебя семнадцатый?
  - У меня здесь попытка прорыва одиночной легковой машины сквозь наш блок - пост.
  Доложил я в ответ на его вопрос и тут же услышал заинтересованный и взбодрившийся голос нашего ротного:
  - А кто попытался прорваться, неужели духи?!
  - Нет, к сожалению, не духи, а местный мирняк - еще совсем сопливый: видимо у папы тачку угнали чтобы с девчонками ночью покататься.
  - Ну и?!
  Нетерпеливо подбодрил меня из рации Ербулатов.
  - Ну, вот и прокатились недалечко - до того света!
  Как можно спокойнее ответил я, предчувствуя эмоциональный взрыв нашего импульсивного и горячего ротного. Однако, тот на удивление спокойным и сразу поскучневшим тоном переспросил у меня, потребовав:
  - Доложи конкретнее, семнадцатый - что произошло на блок - посту!
  - Конкретнее: у нас здесь пять мест двухсотого груза и разбитая Лада четырнадцатой модели в кювете.
  - Их что в машине пятеро было?
  Тут же уточнил у меня старший лейтенант Ербулатов.
  - Нет, четверо: два сопливых пацана и две их зеленых подружки.
  Устало ответил я, снова чувствуя рвотные порывы собственного желудка.
  - А кто тогда пятый?
  Снова спросил он.
  - Пятый - это гаишный лейтенант, которого они сбили, пытаясь проскочить мимо нас с выключенными фарами.
  - Ясно.
  Ответил мне ротный и тут же спросил:
  - А твой дружок Акын жив?
  - Так точно, девятый - я жив!
  Тут же подключился к моему докладу Ильяс, сидящий на пассажирском сиденье рядом со мной и слышавший наши переговоры с ротным.
  - Ладно, продолжайте нести службу на блокпосту и ждите опергруппу прокурорских и труповозку, а заодно думайте, что в протоколе и рапортах своих будете писать.
  Посоветовал нам напоследок старший лейтенант Ербулатов и отключился. Упершись в руль и откинувшись на сиденье, я закрыл глаза, еще раз прокручивая в памяти весь скоротечный эпизод с расстрелянной нами легковушкой. По опыту зная, что сейчас, когда начинает отпускать возбуждение и снижаться уровень адреналина в крови, в памяти непременно начнут всплывать десятки различных мелких деталей этого происшествия иследует очень тщательно отфильтровать все лишнее, то, что потом может обернуться против нас жес Акыном во время следствия, которое неминуемо будет заниматься этим происшествием.
  - Джинн, а ты с первой очереди их тачку накрыл?
  Спрашивает у меня Акын, который очевидно мыслит в том же направлении и уже прикидывает в уме законные обоснования наших действий для следователя из военной прокуратуры.
  - Нет, первую очередь я поверх крыши этой "четырки" выпустил, чтобы подсветить себе трассерами цель и не зацепить ненароком гаишного лейтеху.
  Ответил я своему другу.
  - Вот и я тоже...
  Ильяс на несколько секунд замолчал, а потом неожиданно повернулся ко мне:
  - Слушай, Джинн, а правда: за что мы с тобой этих четверых сопляков сейчас убили, а?! Ведь совсем еще зеленые были - таким бы еще жить да жить! Я тебя об этом не для протокола и прочих следственных понтов спрашиваю, а так - для души, если она, конечно, у нас с тобой вообще осталась после Шагури и той высоты с этим гребаным ретранслятором.
  Тут же поясняет мне Акын свой неожиданный вопрос и я, открываю глаза и внимательно смотрю в лицо своему другу: нет, никакой лирики, никаких слез и соплей и судя по всему - никакого раскаяния в его глазах я не заметил, а его вопрос сейчас полностью соответствует моим собственным мыслям. "Неужели мы с ним настолько озверели и утратили все человеческое, что для нас теперь убийство четверых безоружных людей, да что там людей - фактически детей, уже вовсе не потрясение, граничащее с безумием и даже никакая не трагедия, а практически рабочий момент?!"
  "Где и когда мы с моим другом Акыном перешагнули ту незримую черту, за которой и чужая и даже своя собственная жизнь обесценилась практически до нуля? В этой нынешней, или еще в той нашей - прежней жизни из которой еще можно было вернуться туда, в тот обыденный человеческий мир, в котором люди улыбаются друг другу и ходят по улицам городов открыто, не зная, что такое вдруг на глазах у изумленных прохожих неожиданно шарахнуться в сторону, в какое-то мгновение почувствовав себя попавшим в перекрестие снайперского прицела. А еще эти люди без всяких угрызений совести тратят деньги, заработанные честным и мирным трудом, а не убийством себе подобных!"
  Однако, ответ на этот риторический вопрос был и так очевиден для нас обоих: такими нас сделала не эта ночная дорога, продуваемая со всех сторон стылым январским ветром, а горный аул под названием Шагури и та гора, обозначенная на штабных оперативных картах как "Высота 713" на которую мы с моим другом Акыном, поднялись обыкновенными пацанами, пускай и повидавшими немного больше остальных своих сверстников, а спустились с нее уже теми, кто мы есть сейчас.
  Теми, чьи документы подолгу изучают менеджеры по персоналу всех солидных гражданских компаний и зачастую отказывают нам в приеме на работу под разными благовидными предлогами, или же мытарят нам душу, отправляя на дополнительное обследование в психоневрологические диспансеры.
  Теми, кого в этих диспансерах разглядывают и изучают так, словно им в руки неожиданно попался штамм редкого и опасного вируса, от которого они любой ценой должны уберечь все здоровое человечество. И наконец теми, кого люди в погонах, именуемых у нас сейчас важно "силовиками" в полголоса называют меж собой псами войны, при этом вкладывая в это название отнюдь не какой-то там романтический смысл, типа "морских волков", или "горных орлов", а всего лишь давая самое верное и точное определение нашей истинной сущности: эдаких диких и хищных зверей в человеческом обличии.
  ***
  ...наша взводная палатка постепенно наполняется теплом оттого, что Акын зарядил в закопченую и местами прогоревшую печурку новую партию сырых дров, которые он насобирал, ползая по всему склону и в узком распадке под ним. И теперь прогорая в тесной печи, они шипят и потрескивают, наполняя палатку едким дымом, никак не желающим уползать в крохотное отверстие, прорезанное в брезентовом пологе.
  Мы с моим другом только что вернулись с поста, где продежурили всю ночь, и теперь имели право на законный отдых и сон и Акын, вытянув свои озябшие руки к раскаленной трубе закопченой печурки, с блаженством впитывает в себя всей кожей своих ладоней такое драгоценное в этих местах тепло. Ведь поздняя осень в горах Чечни - это то время, когда вода просто висит в воздухе и единственным способом согреться и просушить нашу вечно мокрую форму - это постоянно поддерживать огонь, причем не важно где: в костре, или в насквозь прогоревшей закопченой печурке. Именно поэтому большую часть своего свободного времени мы проводим в поисках дров, или того что можно использовать в качестве топлива для нашей печки.
  У нас полно спирта, но греться им в карауле - строжайше запрещено, поскольку в этой зябкой сырости и холоде тебя может мгновенно сморить в сон даже от легкой понюшки. А ведь мы с Акыном больше не в глухой Вятской тайге, где за сон в карауле можно получить максимальное наказание в виде таскания на спине вокруг всего караульного городка тяжеленной чугунной батареи, или помощника начальника караула. Здесь наши посты проверяет вовсе не начкар со своим помощником, а...они, следя за нами из зеленки через оптические прицелы своих снайперских винтовок. И результатом этой проверки может стать вовсе не запись о нарушении в постовой ведомости, а похоронка на тебя и на тех, кто спит, согревшись у огня во взводной палатке у тебя за спиной, пока ты там мокнешь и трясешься от холода и сырости на посту, охраняя их сон.
  Смерть присутствует здесь постоянно, словно эта проклятая ледяная изморозь, повисшая в воздухе и ее присутствие постоянно, днем и ночью чувствует каждый из нас и избавить нас от этого чувства не в состоянии ни стакан со спиртом, ни забитый дурью косяк!
  Я уже точно и не помню того момента, когда мы с Акыном окончательно перестали называть друг друга по имени, оставив для удобства общения только свои прозвища, которые мы с ним дали друг другу еще на призывном сборном пункте, полтора года назад.
  Военные корреспонденты, изредка залетающие сюда за жаренными фактами, в своих очерках и репортажах именовали эти прозвища звучно - позывными, однако мы называли их проще: "погонялами" и постепенно до того привыкли к ним, что даже наши собственные имена, которые мы с моим другом носили до этого, Акын - двадцать четыре года, а я, так аж целых двадцать семь лет, как-то сами - собой вытерлись из нашей памяти и теперь при произнесении их кем-то из нас вслух, казались нам чем-то экзотическим и уже никак не связанным с нами.
  Зато мой друг Акын, страстно любивший всякие метафизические измышления, так даже вывел недавно некую теорию о том, что все напасти и несчастья, преследовавшие нас в учебке, благополучно остались с теми Ильей и Ильясом и если, дескать сейчас пореже произносить свои настоящие имена вслух, то и все беды, не зная точного адресата, ни за что не прилипнут к нам!
  Я не мешал своему другу упражняться во всей этой казуистике, тем более что в первое время нашей контрактной службы я чувствовал некую вину перед Акыном за то, что он, променяв каких-то полтора месяца срочной службы, остававшиеся ему в учебке до дембеля, вместо этого подписал контракт и рванул следом за мной в спецназ.
  И вот мы с ним снова встретились здесь, в оперативной бригаде особого назначения, куда на скорую руку собрали контрактников со всего нашего Военного Округа, чтобы потом отправить их на Северный Кавказ для затыкания нами брешей, образовавшихся в контингенте Федеральной группировки войск в силу многих естественных причин, к числу которых можно было отнести не только боевые потери, которых кстати сказать в последние пару лет стало очень немного, но и болезни, а также постоянный вывод частей для ротации войск.
  Нужно отметить, что и Акын тоже ни разу не завел со мной разговор о мотивах, побудивших его устроить то шоу со стрельбой в карауле, из-за которого он и вынужден был подписать контракт, спасаясь от служебного расследования и мести нашего бывшего ротного замполита, капитана Колупащикова, которого Акын заставил под дулом своего автомата валяться пузом в грязи перед его караульной вышкой.
  Тогда, в самом начале, все эти высокие слова и мысли о мужской, армейской дружбе и братстве еще имели для нас хоть какое-то значение, пока со временем не переплавились в наших душах в некий примитивный симбиоз, продиктованный нам инстинктом самосохранения.
  И теперь все, что мы с Акыном делали друг для друга уже, не требовало от нас никаких объяснений, ибо все было предельно просто: я верил ему, а он верил мне. И это доверие позволяло нам двоим не бояться того, что ради спасения собственной шкуры, какой-то затаенной обиды или же просто из-за какого-нибудь неподеленного между собой неуставного барахла, один из нас всадит другому пулю в спину на боевом выходе. Отныне наши души спаивала психология волчьей стаи, по велению которой ни один из самцов не испытывает к другому никаких родственных чувств, но в то же время готов в момент опасности бросится на охотника, прицелившегося не в тебя, а в твоего сородича по стае.
  Кроме нас в палатке находится ещё Цитрус - Серега Лимонов, получивший свое экзотическое погоняло из-за своей "цитрусовой" фамилии. Цитрус - это наш ротный снайпер, и как всякий снайпер, он очень трепетно относится к своей винтовке, ухаживая за ней, как за любимой девочкой. Он и сейчас сидит на застеленных грязными бушлатами нарах и уже в который раз начищает свою табельную СВД, трет её ветошью пропитанной соляркой, тщательно обрабатывая каждую деталь, а потом все их смазывает ружейным маслом и собирает оружие, большим пальцем пробуя затворную раму на легкость и плавность хода.
  Мы сошлись с ним поближе уже здесь, в горах, дежуря вместе на блокпостах вдоль дорог, ведущих на грузинские перевалы и вместе сопровождая по этим дорогам транспортные коллонны. Сблизились мы с Цитрусом на почве землячества - он был родом из Аткарска, то есть такой же волгарь, как и мы с Акыном. Парень он был не шибко умный и грамотный, но благодаря своей природной веселости запросто находил язык с любым и был что называется душой любой компании. Цитрус отчего-то тоже прикипел ко мне с Акыном и, хотя он не имел никакого отношения к связи и радиостанциям, но тем не менее все равно постоянно терся среди нашего взвода связи.
  - Где ты это взял?
  Удивленно спросил я у Акына, когда увидел, как он разворачивает на коленях настоящую газету.
  - А-а, нигде.
  Небрежно отмахнулся тот и пояснил мне:
  - Рыкунов вчера из Мокок-Аула привез: они туда с нашим замполитом в баню ездили, в ПВД им, видите ли, не моется, всё приключений на свою жопу ищут!
  Мы так долго сидели в горах, что практически совсем отвыкли от цивилизации и свежая пресса была для нас каким-то чудом - доказательством того, что где-то ещё существует другая жизнь, другой мир в котором люди не мерзнут в промокших насквозь брезентовых палатках и не ищут целыми днями дрова для того, чтобы согреться и выжить.
  А еще на войне в каждом человеке неожиданно обнажаются и просыпаются дремавшие в нем до этого таланты. Так в моем друге Акыне, совершенно неожиданно, пробудилась страсть к инженерному строительству и архитектуре и, хотя он по образованию - юрист, то есть чистый гуманитарий, но тем не менее он все свое свободное время чертит на земле какие-то фермы и опоры иногда обращаясь ко мне за помощью в их инженерных расчетах.
  И в тоже время меня - инженера до мозга костей, неожиданно начала мучать литературная жажда и я порой провожу целые часы в поиске интересных сюжетных линий и изящных словесных оборотов, записывая в свой блокнот короткие наброски к своему будущему роману, который обязательно начну писать, как только вернусь отсюда.
  Как только...
  И дело тут вовсе не в нашем с Акыном высшем образовании, полученном до призыва, или желании всячески подчеркнуть перед окружающими свое интеллектуальное превосходство, а просто в неожиданных потребностях наших душ, ищущих во всем этом творческом уединении некую разрядку от окружающей нас грязи, страха и гнетущей душу безнадежности.
  Эти наши потребности, наверняка имеют какое-то научное объяснение, лежащее в той же плоскости, что и причуды беременных женщин, но мы с Акыном не просто не выпячиваем эти свои странности, а всячески их скрываем. Так, о том, что у меня с Акыном высшее образование во всей бригаде знает, пожалуй, только начальник строевой части, майор Андреев, читавший наши личные дела. Да и тому все эти знания глубоко до фонаря!
  Акын между тем нахмурил густые, чернющие брови на своем широком лбу и полностью ушел в чтение.
  - Ну, и что там пишут?
  Тут же нетерпеливо заканючил Цитрус, который просто обожал участвовать в наших с Акыном дисптутах на политические темы.
  - А вот и пишут, что теперь у всех солдат, несущих службу на Северном Кавказе есть всё необходимое для того, чтобы им не было холодно: спальные мешки, шерстяные одеяла, теплые вещи...
  - Ха!
  Тут же перебил его Цитрус.
  - У нас на всю роту всего лишь пять спальных мешков и три одеяла!
  - Ну вот, смотри, как здесь написано: "Командующий Объединенной группировкой войск на Северном Кавказе генерал Казанцев посетил один из военных лагерей в станице Гребенская республики Чечня. В этом визите его сопровождал наш штатный корреспондент Ашот Балаян...
  Акын замычал, пропуская неинтересное и наконец найдя в статье то что ему было нужно, продолжил чтение вслух:
  - Так, вот...все солдаты своевременно получили новое обмундирование и новую обувь...
  - Ха!
  Вновь перебил его Цитрус и прокомментировал:
  - Посмотрите на мое новое обмундирование!
  С этими словами, он встал во весь рост, чтобы нам стали видны его грязные и засаленные лохмотья. Вид у него был действительно жалок: штаны разорваны и из-подмногочисленных прорех видны серые пятна его грязных фланелевых кальсон, рукава у бушлата протерлись и висят бахромой, а прожженная меховая шапка на голове придает Цитрусу сходство с партизанами Великой Отечественной и этот колоритный образ довершают валенки с загнутыми кверху носами. Акын укоризненно посмотрел на него и продолжил:
  - Командующий в целом остался доволен увиденным в военном лагере: условиями быта, питанием, обмундированием, а также боевой подготовкой солдат и офицеров, добросовестно выполняющих свой воинский долг по поддержанию конституционного порядка в регионе.
  - Ха!
  В очередной раз воскликнул Цитрус, но что-либо сказать не успел, потому что в палатку ворвался возбужденный младший лейтенант Грошев - командир нашего взвода связи и с порога взвыл на всю палатку:
  - К бою! Все к бою! Начался штурм села Шагури!
  Над горным селом, расположенным у входа в Панкисское ущелье, на границе с соседней Грузией, то и дело мелькали яркие вспышки и эхо от взрывов сплошной каннонадой отражалось в горах, разбегаясь тяжелым тупым гулом по каменистым распадкам и горным ущельям. Десантники одного из полков семьдесят шестой Псковской Дивизии обложившие в этом селе крупную банду боевиков, прорвавшуюся сюда из Панкисского Ущелья и захватившую, наконец-тоначали штурм Шагури, а весь день до этого над селом летали звенья "Крокодилов" (Крокодилом на армейском сленге называется вертолет огневой поддержки Ми-24 - здесь и далее примечания автора), перепахивая село ракетными залпами, оставляющимипосле себя четкий огненный след в небе и яркое зарево пожара на земле.
  А уже ближе к ночипо селу и смежным с ним высотам принялись работать с дальних закрытых позиций дивизионы полковых минометов и батарей САУ "Гвоздика" и зарницы от их слитных и дружных залпов то и дело ярко освещали черное небо. Потом в селе начался пожар, и можно было разглядеть даже крохотные язычки пламени, выбивающиеся вверх над сплошной черной массой скал. И вот наконец начался штурм и где-тотам сейчас дерутся с боевиками наши десантники и те, обороняясь, обстреливают их из каждого дома, а они прижимаются к камням и стенам и сгибаясь в три погибели, с матюками бегут вперед, огрызаясь ответным огнем. Рядом со мной в окопе стоит Гном, не знаю, почему его так прозвали - возможно из-за его фамилии, которую я, впрочем, все равно уже не помню.
  - Что ты там все пишешь?
  Спрашивает он, увидев у меня в руках раскрытый блокнот и карандаш с обгрызенным кончиком.
  - Да, так - письмо...домой родителям.
  Краснея, отвечаю я ему и тут же прячу исписанный стихами и короткими фрагментами своего будущего романа блокнот, во внутренний карман своего бушлата...
  Старший лейтенант Рыкунов пытаясь придать своему широкому и простецкому крестьянскому лицу острое выражение, торжественно расхаживает перед строем нашей роты и бушлат при этом туго обтягивает его круглое брюхо, а ноги у нашего коротышки - ротного настолько кривые, что он не ходит на них, а буквальнокатается по земле, словно колобок! И его маленькие хитрые глазки масляно поблескивают из-под стекол массивных очков в роговой оправе, которые он не снимает даже когда спит.
  Рыкуновв командировке на Северном Кавказев первый раз и прибыл он сюда только три недели тому назад, став командиром нашей роты после убытия по болезникапитана Вилкина. И солдаты нашей роты сразу же не взлюбили его за то, что он, напиваясь в одиночку и без свидетелей до совершенно скотского состояния, очевидно пытаясь таким образом избавится от гнетущего душу страха, после этого постоянно избивал ротный молодняк по поводу и без и многие из них хотели бы разобраться с ним, а некоторые - так даже торжественно грозились "завалить" старлея на первых же боевых. Однако, уже немного обтершиеся на этой войне пацаны, только посмеивались над этими пустыми угрозами новичков, зная по опыту, чтоесли кто-то всерьезрешается на подобное, то о таких намерениях он никогда и никому не говорит вслух, а просто стреляет своему недругу в спину при первом же удобном случае, а все угрозы, произнесенные прилюдно - так на деле пустыми угрозами и остаются!
  - Десантники при штурме Шагури несут большие потери, потому что боевики успели закрепиться на его окраинах и как следует пристрелять по склонам свои огневые точки! Нам приказано войти в село с восточной стороны и выбить боевиков с окраин и одновременно с этим защитить дома местных жителей, по возможности зачистив их от остатков банды. С нами будут работать офицеры Ставропольского СОБРа, приказываю во всем их слушаться и подчиняться! Всё! Офицерский и сержантский состав ко мне, остальным - готовиться к зачистке!
  Отдав этот приказ, Рыкунов ушел в офицерскую палатку, и мы с Акыном поплелись за ним, оставив бойцов своего взвода связи, приданного нашему сводному батальону, беспомощно топтаться на месте, мучаясь догадками о предстоящих вводных, которые мы получим там от офицеров. Все-таки прав был маршал Жуков, когда говорил о том, что на войне армиями руководит он, а вот солдатами в бою командуют - сержанты! Подчиненные мне с Акыном бойцы сейчас всеми фибрами своих душ чувствовали, что в предстоящем нам деле их жизни будут всецело зависеть от того, как ими в бою распорядимся мы - их замкомвзвод и командиры отделений, а вовсе не офицеры, которые видят только стрелки и черточки на своих оперативных картах различных масштабов, в зависимости от величины и количества звезд на их погонах.
  - ...перед нашей ротой ставится следующая задача.
  Продолжал доводить до нас, стоящих по стойке смирно, боевой приказ наш ротный:
  - В тесном взаимодействии со Ставропольским СОБРом мы должны зачистить от боевиков село, при этом не дав их отступающим соединениям закрепиться на господствующих высотах вокруг него и самое главное: не дав им уйти на территорию сопредельного государства! При этом прошу себе уяснить, что в предстоящем штурм...кхм, отставить, в предстоящей зачистке мы - основная ударная сила и наша основная задача - подавить массированные очаги сопротивления боевиков, такие как их минометные, пулеметные и гранатометные расчеты, а по снайперским гнездам и особо укрепленным огневым точкам боевиков, будут работать исключительно СОБРовцы.
  Поэтому приказываю: всему личному составу роты взять с собой двойной боезапас. Во время проведения зачистки действовать рассредоточенно группами не более трех - четырех человек, исключая одновременное появление на линии огня боевиков всего отделения, и уж тем более - взвода! Командирам отделений разбить свои отделения на группы, доведя до каждого бойца его задачу. Замкомвзводам обеспечить слаженное действие подчиненных в составе отделений. Вопросы?!
  Мы угрюмо молчали в ответ, понимая, что впереди нас ждет вовсе не простая зачистка села, а самый настоящий его штурм! Так и не дождавшись от нас ответа, ротный отпустил сержантский состав роты своей следующей командой:
  - Сержантский состав - вольно, по своим подразделениям шагом марш! Офицерам - задержаться для получения дополнительных вводных.
  Получив от ротного этот приказ, мы уже не соблюдая никакого порядка, бесформенной толпой вывалились из штабной палатки и поплелись к своим взводам и отделениям, стоявших и сидевших в отдалении такими же серыми и грязными кучами, как и сама земля, перемешанная с подтаявшим снегом вокруг них.
  - Не нравится мне эта зачистка!
  Угрюмо проворчал Акын, шагая впереди меня и втянув голову в свои широкие плечи.
  - Это что же за зачистка-то такая, если нашей основной задачей является подавление очагов сопротивления у духов, да еще и не просто очагов, а сука - массированных! С минометными, б...дь, и пулеметными расчетами! Может быть в этом ауле у духов еще и танки с тяжелой артилерией окажутся, а?!
  На ходу заводит себя Акын и я молчу, не зная, что ему на это ответить, ведь до сих пор на нашу с ним долю не выпадало ничего серьезнее дежурства на блок - постах, во многих местах, оседлавших дороги, ведущие через горные перевалы Опари и Бутси - Батси в сопредельную Грузию с ее Панкисским Ущельем из которого на нашу территорию регулярно прорывались крупные и мелкие банды боевиков, а также охраны автомобильных колонн с грузами, следовавшие по этим дорогам. И из всех происшествий в нашем с Акыном послужном списке значился только один обстрел коллоны из стрелкового оружия, да и то проведенный с предельной дистанции, а также подорвавшийся на заложенном фугасе "Урал" со жратвой для наших дальних блок - постов, водила которого к тому же остался жив и отделался только легкой контузией.
  - А ну расступись пехота - царица полей, б...дь!
  Раздался хриплый от простуды голос, который тут же заглушил резкий гудок автомобильного сигнала и мы, толкая друг друга, мгновенно разбежались в стороны. Два "Урала", почерневших от грязи и пыли, прокладывая себе в жидкой грязи глубокую колею и надсадно ревя при этом дизелями, остановились на месте нашего недавнего построения. На них, прямо из Моздока, сюда приехал Ставропольский СОБР и вид у СОБРовцев был хмурый и озабоченный, а лица - на удивление серьезные и неприветливые. Никто из них не шутил ни с нами, ни друг с другом, а вместо этого они молча набивали свои "эрдешки" дополнительными боеприпасами. Краем уха я подслушал их разговор.
  - Что серьёзное дело намечается?
  Спрашивал молодой высокий летёха, с мощными, как у бульдога челюстями, у своего командира - коренастого майора со шрамом через всю правую скулу и неровно подстриженной светло - русой бородой в которой запутались нерастаявшие снежинки.
  - Серьезней не бывает: давно уже такого не припомню - почитай с девяносто девятого, когда мы Карамахи и Чабанмахи штурмовали!
  Угрюмо ответил молодому лейтенанту майор, без всякой жалости навьючивая себе на спину свой РД, под самый клапан, забитый боеприпасами. Этого майора я уже как-то встречал под Ножай-Юртом и даже запомнил его фамилию и довольно редкое имя с традиционным отчеством - Павлов Арсений Сергеевич, правда тогда он был несколько поупитаннее: с представительным брюшком и лихо сбитой на правый висок неуставной казачьей кубанке с синим верхом. Майор Павлов при этом все время смеялся и шутил с нами, и я тогда даже запомнил его кличку Старый Опер, которую его сослуживцы иногда сокращали до просто Старый.
  Мне тогда запала в душуи навсегда запомнилась одна характерная черта поведения Арсения Сергеевича Павлова: чем более высокий офицерский чин был перед ним, тем более жестким и непреклонным он становился в общении с ним, с нами же - сержантами, и в особенности с рядовыми бойцами, майор Павлов всегда был весел приветлив и добр, насколько это вообще было возможно в условиях войны, не выказывая в отношении нас ни заносчивости, ни презрения, так свойственного многим нашим офицерам, причем не только штабным...
  - А ну-ка метнулись все на полусогнутых к нашим бэтэрам и приволокли из отсеков все цинки с патронами!
  Сурово насупив густые брови "строил" свое отделение Акын.
  - Ты совсем что ли озверел комод, бля! На х...я оно мне упало: тащить в гору весь этот металлолом?! Давай лучше тушенки, да сгухи с собой побольше захватим - там наверху в Шагури, все это можно будет у местных на шмаль с чачей обменять!
  Подал из строя свой вечно чем-то недовольный голос рядовой Леша Куракин по кличке Курок, из стоящего неровным, коротким строем, отделения Акына и от этих его слов мне в голову тут же ударила злая кровь: эти придурки так до сих пор и не поняли еще - куда и зачем мы идем!
  - Взвод, становись!
  Диким голосом прорычал я так, что даже мой друг Акын, вздрогнув, повернулся ко мне и посмотрел на меня недоумевающим взглядом. Дождавшись пока наш приданный сводному батальону взвод связи, построится, хлюпая при этом в размешанной колесами СОБРовских "Уралов" грязи, я продолжил промывание мозгов:
  - Коршуны вы плюшевые, вашу мать! Вы что не видите, что это гребанное Шагури с самой ночи наши "Крокодилы" да САУ с дальних позиций с дерьмом мешают, а десантура туда лезть не торопится?! Куда там эти вертолеты с гаубицами долбят - х...й их знает, огонь-то корректирровать некому, поэтому духи там все целехонькие сидят и может только того и ждут пока мы их чистить придем, вот тут они нам и начистят яйца по самые гланды, а кое-кому может и оторвут их на х...й, как рудиментарный орган!
  Мое "отеческое вдувание" кажется возымело свое воспитательное действие, хотя вряд ли кто-то из бойцов нашего взвода связи, кроме разве что моего друга Акына, понял мою шутку про рудиментарный орган. Однако, бойцы, проникшись всей серьезностью момента, заткнулись и никто про тушенку уже не заикался, даже вредный и неуступчивый Курок, поэтому я решил ковать железо пока оно горячо:
  - Короче, слушай мою команду бойцы: поотделенно, бегом марш к бэтэрам и взяли в свои РД столько боезапаса, сколько каждый из вас сможет унести. А что не влезет в ваши РД, то в ж...пу себе запихаете и тоже с собой возьмете, ясно?!
  - Так точно!
  Вразнобой и недружно промычал мой взвод связи в котором было всего два, вместо трех отделений, а личного состава насчитывалось всего лишь одиннадцать человек - ровно на одну футбольную команду!
  - Отставить!
  Снова рыкнул я и найдя глазами Курка, переминавшегося в грязи с ноги на ногу, мстительно добавил:
  - Курка назначаю первым номером пулеметного расчета, боец, как понял меня, прием?
  - Понял.
  Угрюмо промычал тот в ответ, сразу сообразив, что к своему табельному АК-74, который ему никто не разрешит бросить здесь и запасных аккумуляторов к коротковолновой радиостанции Р-159, ему еще придеться тащить на себе в гору одиннадцатикилограммовый пулемет "Печенег".
  Мне хотелось верить, что я прав, потому что если впереди нас действительно ожидает бой, а вовсе не мирная прогулка по горному аулу, то наш взвод связи, действуя в боевых порядках штурмовых групп, окажется самым уязвимым звеном нашего сводного батальона, да еще и учитывая то обстоятельство, что с нами пойдет наша КШМ-ка - древний БТР-60, с брюхом туго набитым блоками радиостанции Р-140М, а боевики, говорят, отлично распознают командно - штабные машины в бою и жгут их из гранатометов в самую первую очередь. Да и вообще, со слов тех же бывалых вояк - связист на этой войне цениться боевиками гораздо выше снайпера, и уж точно выше такого взводника, как наш Грошев, а потому и уничтожают они нас в бою самыми первыми, и только потом принимаются охотиться за офицерами!
  Наш командир взвода, младший лейтенант Грошев до сих пор где-то "совещался" с нашим ротным и поэтому мы были предоставленны исключительно сами себе, да и толку, если честно, от нашего Грошева было действительно - ни на грош! Он появился в бригаде еще позже Рыкунова и, если тот был хотя бы кадровым офицером, закончившим военное училище и успевшим послужить и покомандовать для начала хотя бы взводом, то младший лейтенант Грошев, после прохождения своей срочной службы, успел только закончить краткие офицерские курсы "Выстрел" и подписав контракт, уже офицером прибытьсюда на Северный Кавказ. Он так и говорил нам: "У меня за плечами офицерская школа Выстрел!" и в его словах сквозила нескрываемая гордость за самого себя. Правда, мы между собой называли законченные нашим взводником курсы несколько иначе: "Высрал" и относились к его офицерской подготовке - соответствующим образом, в то же время высоко ценя его хотя бы за то, что в отличии от нашего ротного, Грошев не пытался распускать руки, хотя и пил наравне с Рыкуновым.
  Я тоже решил готовиться и подойдя к нашему БТРу, выкинул из мешка всё лишнее: противогаз, ОЗК,плащ - палатку. Кому теперь всё это было нужно, ведь начинается настоящая война и никто там наверху не будет смотреть правильно ли ты наденешь свой противогаз, тебя просто попытаются убить вот и все! Ввернув запалы, которые мы всегда хранили отдельно от гранат в тяжелые и ребристые чугунные кругляши, я рассовал "эфки" по карманам своего разгрузочного жилета, а из раскрытого цинка зачерпнув рукой патроны к автомату, высыпал несколько добрых пригоршней в свой вещмешок.
  - Ты чего?
  Спросил у меня Цитрус, наблюдавший со стороны за моими приготовлениями и пояснил свой скепсис так:
  - Это же ведь просто... зачистка.
  - Зачистка?
  Вопросом на вопрос ответил я ему и ткнув пальцем в сторону офицеров Ставропольского СОБРа, сосредоточенно готовившихся к бою около своих "Уралов", продолжил:
  - А ты обратил внимание на то, что СОБРовцы, все как один - в бронежилетах и боезапас берут с собой двойной, а то даже и тройной?!
  В завершении своих сборов я набил карманы своей разгрузки снаряженными автоматными магазинами, напялил на грязный подшлемник каску и набрал полную фляжку воды. Всё, теперь я готов - готов пойти в бой и умереть за целостность нашего федерального государства, его нефтяной запас и нерушимую дружбу нашего дорогого президента со всеми его равноприближенными и равноудаленными олигархами! Шутка, ведь о таких вещах, как государство, его государственные интересы и конституционный порядок в нем, гарантированный хоть президентом, хоть самим Господом Богом, думалось сейчас в самую последнюю очередь, потому что на первый план выходило страстное желание вернуться живым и по возможности невредимым из этого треклятого Шагури!
  Нас разбили по группам, поскольку размеры и узость улицгорного аула, который нам предстояло "зачищать", не позволяла нашему сводному батальону действовать не то что в составе рот, но даже и взводами, а наш взвод связи, так и вовсе растащили по отдельным штурмовым группам, перемешав его с СОБРовцами самым причудливым образом, и я очень обрадовался, когда попал в одну группу вместе с Акыном, Цитрусом и Шаманом. Ещё с нами шли Курок, навьюченный по моему приказу ручным пулеметом и Хохол, поменявшийся с ним номерами пулеметного расчета, но почему-то не сильно расстроившись из-за этого.
  А из СОБРовцевв нашу штурмовую группу попали молодой Митяй - тот самый лейтенантик, который приставал к своему командиру - суровому майору со шрамом во всю щеку по поводу серьезности предстоящей операции и сорокалетний командир Ставропольского СОБРа майор Арсений Сергеевич Павлов - как раз тот самый майор со шрамом, которого все в шутку называли Старым Опером за его милицейское прошлое, поскольку когда-то он действительно работал сыскарем в уголовном розыске города Армавира.
  С нашей с ним последней встречи под Ножай-Юртом, Старый Опер сильно похудел и осунулся, но даже тяжелый и суровый быт этой чеченской командировки не смог убить в нем любви к чистоте и опрятности и его камуфляж цвета "Белая Ночь" был безупречно подогнанным по фигуре, а портупея ремня блестела так, что от этого блеска слепило глаза. Вот только свою знаменитую казачью кубанку Старый Опер в этой операции сменил на обычный трикотажный подшлемник, собранный толстым валиком у него на лбу.
  Митяя я почти не знал, он только недавно прибыл с новым пополнением и от него постоянно несло перегаромпри этом он все время что - нибудь жрал. Его могучие челюсти работали и сейчас, а губы двигались во все стороны, размазывая по уголкам какую-то подозрительную коричневую жижу. Как оказалось - лейтенант жевал шоколадный батончик и в руке у него оставался мокрый обслюнявленный огрызок, из которого, словно обломок кости из оторванной культи, торчал арахис. От этого зрелища мне внезапно стало не по себе, и я отвернулся, но тут же нарвался на еще более нелепую сцену: Старый Опер, стянув со своей стриженой головы грязную пидорку и широко перекрестившись, отчетливо прошептал первые строчки из "Бисмилли". Я откровенно охренел от увиденного, однако Старый Опер, заметив мое искреннее изумление от этой нелепой сцены, невесело улыбнулся мне, пояснив свое странное поведение так:
  - Там, куда мы идем, сержант, без Божьей помощи делать нечего, а какой из двух богов нам при этом поможет - мне без разницы!
  Для того чтобы зайти в Шагури с его восточной стороны, нам надо было спуститься с высотки, перебраться через ручей и затем уже карабкаться в гору по крутому каменистому склону. Техника к сожалению, пройти здесь никак не могла, а потому наши БМП с БТРами пошли по дороге с юга, с ними вместе потащилась, и наша КШМ с Грошевым и всем вторым отделением взвода связи на броне.
  Никто из нас не знал точного плана операции, поскольку карта горного села была только у старшего лейтенанта Рыкунова и единственная рация, кстати - тоже была у него же. С ней вместе младший лейтенант Грошев отрядил двоих "связюков" из нашего взвода связи, навьючив на них запасные аккумуляторы к коротковолновой "сто пятьдесят девятой" и теперь, попади хоть одна из наших штурмовыхгрупп в засаду, на помощь ей рассчитывать уже не приходилось. Зато, по словам тех же самых многоопытных Ставропольских СОБРовцев, как раз в этом горном районе Чечни, поблизости от Панкисского ущелья, действовали сразу несколько хорошо замаскированных стационарных узлов связи боевиков, напичканных современной японской аппаратурой, для которой наши ЗАС - аппаратные, типа Т-240 "Историк", были примитивны, как детский лепет и взламывались ими просто на раз!
  Потому что наш "Историк" работал по принципу многократного изменения частоты передаваемого в эфир сигнала во время передачи, в соответствии с зашитой в него программой, тогда какэтот сволочной японский радиосканер, цеплялся в эфире за индивидуальные параметры конкретной нашей радиостанции, такие как: ширина полосы пропускания, занимаемая им полоса частоти коэффициент их нестабильности, а также мощность с которой оконечный каскад усилителя радиостанции выдает радиосигнал в эфир и которые позволялиоператору такой сканирующей радиостанции спокойно перехватывать наши передачи на любых изменяемых "Историком" частотах, во всем УКВ диапазоне!
  И я знал, что так оно и есть на самом деле, поскольку мне действительно несколько раз во время своих боевых дежурств на мобильном узле связи бригады, удавалось выудить из эфира активные переговоры абреков со своими западными инструкторами, через переводчиков. Очевидно до этих детей гор с трудом допирали принципы и методы работы на японской радиоаппаратуре, а сами инструкторы, дорожа своими английскими или американскими шкурами, лезть к нам в Россию через грузинские перевалы и давать своим подопечным мастер - классы, не спешили!
  Мы, сосредоточенно и молча спускались вниз, чтобы атаковать врагов на окраине Шаури. Стараясь при этом не думать о том, что с нами будет, если вертолеты и артилерия, пахавшие этот аул всю ночь, оставили на его окраинах целые и готовые к бою огневые точки духов. Утро выдалось на редкость туманным, несмотря на то, что за ночь выпал снег и прилично подморозило и я ещё раз порадовался этому, поскольку такой непроглядный молочный кисель, окутавший все вокру был крайне неподходящей погодой для чеченских снайперов.
  Правда, в последнее время духи все чаще стали использовать против нас наши же крупнокалиберные снайперские винтовки "Взломщик", калибром двеннадцать целых и семь десятых миллиметра. Прицельная дальность такого "шайтан - мультука" составляла около трех километров и если такая винтовка сегодня окажется в руках чеченского снайпера, и будет к тому же укомплектована не стандартным оптическим прицелом ПСО-1, а чем-нибудь посерьезнее, да еще и с прибором ночного видения, совмещенным с тепловизором, то потери нашей группе в этой операции - обеспечены! Зато вот у нас такого оружия, к сожалению, не было. У того же Цитруса - только стандартная СВД, а укороченные снайперкие виновки типа ВСС "Винторез" с встроенным глушителем, которыми были вооружены некоторые офицеры из Ставропольского СОБРав смежных с нашей, группах были к сожалению, малоэффективны на таких значительных дистанциях. Вот когда мы войдем в это проклятое село и сблизимся с духами что называется на пистолетный выстрел, вот тогда и поглядим: у кого из нас толще...
  Подъем в гору по восточному склону оказался неожиданно крутым, и мы тонули в липкой грязи, соскользывая вниз по мокрой и слегка присыпанной снегом траве. Однако, мучаясь, мы все равно шли и при этом каждый наш шаг был растянувшейся во времени пыткой, а от невероятного напряжения и усталости лица у нас превратились в жуткие потные гримасы и вот с такими гротескными выражениями, застывшими нанаших лицахмы, сгорбившись, медленно и упорно ползли вверх.
  - Когда же? Ну, когда же?!
  Монотонно стонет у меня за спиной Курок, еле волоча за ручку тяжелый пулемет, приклад которого тащился по земле, словно лопатой собирая за собой кучу липкой и тяжелой грязи, перемешанной со снегом. Наконец, за холмом я разглядел черепичные кровли домов - это начиналось село Шагури, и мы с удвоенной силой начинаем карабкаемся к нему, а оно как будто с каждым шагом отступает от нас и эта пытка - просто невыносима!
  - Да тише вы там - разгалделись!
  Яростно шипит на насСтарый Опер в тот момент, когда Курок, не удержавшись на ногах, с размаха грохается на колени, громко лязгая при этом коробкой своего пулемета о камни. Командир Ставропольского СОБРа первым поднялся на холм и теперь, лежа на земле, следитв полевой бинокль за пустынной улицей, в которую уперлась наша группа, возглавляемая им.
  - Вроде бы тихо... Пошли!
  Подал он нам сигнал едва заметным движением руки и мы, поднявшись, один за одним входим в тихое и неприветливое село, еще дымящееся после ночного штурма.
  - Ничего сосунки.
  Подзуживал нас сзади лейтенант Митяй.
  - Родину защищать - это вам не в тапки на бегу ссать, здесь вам прочистят мозги после вашего тихого сидения на своих блок - постах, да в гарнизонах! Как только духи начнут свой "Аллах Акбар" орать да шмалять из окон - так поди сразу обоср...сь, салаги!
  При этом лейтенант постоянно прикладывался к фляге с водкой, висевшей у него на ремне и был уже заметно под шафэ, масляно поблескивая по сторонам своими осоловевшими глазами. Мы вышли к первому перекрестку узких грунтовых дорог, представлявших из себя наполненные жидкой и вязкой грязью сточные канавы и уже собрались было начать обыскивать дома на предмет укрывшихся в них боевиков, как вдруг из окна крайнего дома по нам ударила длинная пулеметная очередь. Я упал, стараясь как можно сильнее прижаться к земле, и остальные тут же последовали моему примеру. В следующее мгновение где-то на соседней улице завязалась короткая и яростная перестрелка, на мгновение она утихла, но спустя секунду вспыхнула вновь с еще большей яростью, а потом там гулко заухали разрывы ручных гранат и через пару минут все затихло.
  А вот у нас было все наоборот: гулкий и раскатистый треск длинных пулеметных очередей не затихал ни на мгновение, и я осторожно поднял голову. Пулемет, подпрыгивая на сошках от злости, долбил из отрытого окна на первом этаже каменного двухэтажного дома и пули со свистом впечатывались в грязь, взметывая вверх высокие коричневые фонтаны и разбрасывая во все стороны липкие ошметки глины, а ушах у меня стоял сплошной звон от грохота его очередей.
  Майор Павлов залег, укрывшись за деревянным сортиром во дворе крайнего слева от дороги дома, поскольку, когда только началась стрельба, он успел пробежать вперед и спрятался там. Теперь же пулемет, бивший из окна дома, не давал ему высунуться, а щепки от деревянного нужника, раскрошенные пулями, разлетались во все стороны смачно шлепаясь в жидкую грязь.
  - Подъем!
  Заорал нам откуда-то сверху Митяй.
  - Вы, что хотите, чтоб вас всех тут перестреляли?!
  В его голосе чувствовалась сильная и неподдельная ярость.
  - Не лежать на дороге! Подъем и короткими перебежками - вперед!
  - Чапаев, твою мать!
  Глухо проворчал Акын в ответ на приказ лейтенанта, лежа справа от меня лицом в жидкой и холодной грязи.
  - Хорошо ему оттуда, из-за дувала командовать:"Подъем и вперед!", а сам бы попробовал тут встать!
  - Он прав, Акын, нужно встать. Если мы с тобой пролежим здесь еще пару минут, то эта падла с пулеметом в окне пристреляется по дороге,и тогда нам тут обоим п...дец придет!
  Ответил я своему другу, с ужасом понимая, что у меня нет сил не только на то, чтобы встать под секущим вдоль дороги грязь пулеметным огнем, но даже шевельнуться! Огонь был настолько сильный и плотный, что подняться на ноги и бежать казалось просто невероятным и несовместимым с жизнью поступком, но другого выхода у нас действительно не было. И тогда я вскочил первым, вскочил на ноги, перебарывая в себе отчаянное желание снова броситься лицом в грязь, и побежал. Я бежал под пулеметным огнем, сам не зная куда и только следя своим боковым зрением за тем как Акын, тоже поднявшись и втянув голову в плечи, бежит за мной следом.
  - Сюда! Сюда, ко мне!
  Я на бегу повернул голову и заметил Митяя справа у высокого дувала, прижавшись спиной к кирпичному забору, лейтенант кричал и отчаянно махал нам с Акыном рукой.
  - Сюда, вашу мать!
  Мы резко поменяли направление и рванули к нему навстречу, на ходу успев послать по одной короткой очереди в сторону раскрытого окна, превращенного в пулеметную амбразуру. Через несколько секунд мы залетели за дом, в мертвую зону, куда не мог достать пулемет и с удивлением обнаружили здесь Цитруса, который похоже был здесь недавно, поскольку он громко и надсадно отдувался, согнувшись пополам и повиснув на своей снайперской винтовке, упертой прикладом в землю.
  - Ну, наконец-то!
  Ни к кому конкретно не обращаясь, сказал нам Цитрус, едва мы только с Акыном заскочили за угол дома и при этом было непонятно, что именно он имел в виду: то ли себя, восстановившего, наконец-то свое сбитое этой пробежкой дыхание, то ли нас с Акыном, выскочивших, наконец-то из-под кинжального пулеметного огня. Между тем лейтенант Митяй высунулся из-за угла и начал долбить короткими злыми очередями, но тут же вскрикнув, отлетел назад и сполз по стене с простреленным навылет левым плечом.
  - Черт, снайпер!
  Заорал он, отползая за угол и крича через дорогу своему командиру - майору Павлову.
  - Старый, не высовывайся - здесь снайпер работает! Откуда-то из окон второго этажа!
  У меня похолодело внутри, и все в груди тут же опустилось куда-то вниз от липкого страха, мгновенно накатившего на меня от этой новости и от ощущения того, что кто-то уже поймал и держит тебя в паутине своего оптического прицела, готовясь нажать на спусковой крючок, и чтобы как-то побороть этот страх я высунувшись из-за угла кирпичного забора, дал по дому напротив длинную очередь наугад. Главное сейчас - это стрелять, причем неважно куда, я чувствовал это всем своим естеством, поскольку именно в этом и заключен старый, как мир, принцип войны: "Стреляй сам, иначе будут стрелять в тебя, убивай сам, иначе убьют тебя!"
  На втором этаже дома стоявшего через дорогу напротив, действительно кто-то находился, причем чеченский снайпер был достаточно опытным и не высовывался в окно, а стоял в глубине комнаты, оборудовав там для себя огневую позицию, которую он время от времени менял, переходя от одного окна к другому. Акын, кажется, тоже его заметил, потому что, высунувшись из-за угла он дал по этому окну на втором этаже дома две короткие очереди. Тень снайпера мгновенно исчезла втемном оконном проеме, зато пулемет в окне первого этажа развернулся в нашу сторону, и я уже прячась назад, за угол, боковым зрением успел заметить, как Старый Опер, выбравшись из своего укрытия, гигантскими прыжками бежит к этому окну. Подбежав вплотную, он швырнул в окно гранату, попав при этом прямо в лицо опешевшему от такой наглости боевику, а сам бросился на землю, прикрывая голову руками. В следующее мгновение взрыв разметал всё в доме и вместе с осколками стекла и кусками штукатурки,черно - бурым смерчем вырвался на улицу. Столб пыли и известки выбросило вместе со слетевшей с петель дверью и грохот от взрыва больно резанул мне по ушам.
  "Бежать отсюда!" мелькнула мысль, в моей голове. "Надо сменить позицию, потому что там на втором этаже остался живой снайпер!"
  Приняв решение, я рванул через дорогу к этому дому, перепрыгивая через какие-то коряги и мусор, но в этот момент через дверной проем со снесенной гранатным разрывом с петель дверью прямо мне навстречу выскочил боевик - тот самый снайпер, поскольку в руке у него была зажата СВД с оптическим прицелом и обмотанным какими-то тряпками стволом. Мы столкнулись с ним нос к носу, и я даже успел разглядеть какой-то мусор, запутавшийся в его бороде, но пока он поднимал длинный ствол своей винтовки мне навстречу и прицеливался в меня, я выстрелил сходу и несколько моих пуль попали "духу" прямо в живот. Он вскрикнул и рухнул мне под ноги, а я, споткнувшись об него, упал и ударился плечом о косяк, едва не выронив свой автомат. Вскочив, я мгновенно развернулся к своему упавшему врагу и увидел, что Акын, бежавший следом за мной, уже держит раненного боевика на прицеле.
  "Дух" лежал на земле перед нами и хрипло дышал широко раскрытым ртом, при этом бледное лицо его исказила страшная гримаса боли, а из плотно сжатого рта на его бороду стекал ручеек крови. На его светлой пятнистой куртке тоже стремительно расплывалось огромное багровое пятно. Акын упер ему в горло ствол его же собственной снайперской винтовки, и несколько томительно долгих секунд они не моргая смотрели друг другу в глаза. Моему другу никогда еще не приходилось убивать с такого расстояния, всё чаще он видел врага через прицел своего автомата, да и то в виде смутно маячивших вдали силуэтов: там нельзя разглядеть ни их лиц, ни их глаз и стрелять по ним было совсем не страшно. Акын медленно отвернул голову в сторону и спустил курок винтовки. Грохнул выстрел, и возня внизу у нас под ногами мгновенно стихла, но мой другтем не менее все еще продолжал стоять, отвернувшись с зажмуренными глазами. Зато я вышел из оцепенения. "Бежать!" решил я, хватая Акына за рукав бушлата и волоча следом за собой.
  В следующем дворе из какой-то канавы отстреливались два духа и наш Курок, укрывшись за невысоким глиняным забором, поливал их из своего пулемета.
  - Джинн, Акын, давайте за мной!
  Услышал я голос майора Павлова, и мы с моим другом пулями влетели за ним по лестнице на второй этаж. В комнате наверху стоял только стол и пара стульев, другой мебели не было.
  - Давайте, в окна!
  Приказал нам Старый Опер и мы, высадив прикладами оконные рамы, начали обстреливать боевиков сверху, а те, оказавшись меж двух огней, бросились бежать по двору к следующему дому, но даже в этом густом тумане их темные силуэты хорошо вырисовывались на белом снегу. Майор Арсений Павлов убил их обоих, срубив словно шашкой, одной длинной автоматной очередью, когда до спасительного забора, сложенного из камня, боевикам оставалось преодолеть всего лишь несколько метров.Вроде бы все. На соседней улице стрельба тоже затихла и теперь только лишь на окраине села иногда еще раздавались одиночные выстрелы. Мне показалось, что этот бой длился бесконечно долго, но, посмотрев на часы, я понял, что на самом деле он шел не более пяти минут!
  Хохол бился в истерике, лежа в грязи на входе во двор дома из которого по нам работал пулеметчик со снайпером, причем оказалось, что всё это время он так и пролежал во дворе под пулеметным огнем: притворился мертвым и лежал, уткнувшись лицом в грязь и едва дыша. На нем не было ни царапинки, но он при этом кричал и плакал как баба. И глаза... Меня поразили его глаза - они у него были совершенно безумны!
  - Перестань, солдат!
  С этими словами майор Павлов врезал ему звонкую пощечину, но Хохол не прекратил рыдать, а завыл ещё сильнее. Он даже бросил свой автомат на землю, прямо в грязь и закрыл лицо ладонями и тогда Арсений Сергеевич принялся методично хлестать его по щекам, а тот испуганно вытаращив глаза, начал закрываться от этих пощечин руками. К моему искреннему изумлению подобные меры возымели на него свое неожиданное действие и спустя несколько секунд после начала экзекуции, истерика у Хохла прекратилась, а взгляд снова стал более или менее осмысленным и теперь он только иногда судорожно всхлипывал. Старый Опер,закончив приводить нашего Хохла в чувство поднял с земли и молча протянул ему брошенный автомат при этом ободряюще похлопав его по плечу.
  Около выщербленного пулями угла кирпичного забора, лежал раненый лейтенант Митяй. Наш Шаман ножом разрезал на нем китель от плеча до самого локтя и стал очень осторожно отрывать от почерневшей кожи обугленные лоскутки ткани. Вид у раны был ужасен - это было сплошное кровавое месиво, в которое пуля вогнала клочья нательного белья. Однако, Митяй держался молодцом и даже не стонал, в какой-то момент он попробовал пошевелить раненным плечом и тут же вскрикнул от боли, но все же нашел в себе силы улыбнуться и даже пошутить с нами, правда улыбка у него получилась кривая и вымученная:
  - Я же говорил вам, салаги, что Родину защищать - это вам не в тапки на бегу ссать!
  Здоровой рукой он с трудом снял с пояса фляжку и зажав её между коленей, отвинтил пробку, а затем плотно обхватив губами аллюминиевое горлышко долго пил, даже не морщась от водочной горечи и вокруг него сразу же густо пахнуло сивушным духом. Наконец, оторвавшись от горлышка фляжки, Митяй протянул ее Старому Оперу со словами:
  - На, глотни, Старый - тебе сейчас, наверное, тоже не помешает.
  И уже обращаясь к нам, лейтенант приказал:
  - А вы идите - обойдите село и проверьте здесь все кругом, чтобы убедиться, что вокруг нас - чисто, а рану мне перевяжет Сергеич, все - кыш отсюда, салаги!
  И я понял, что Митяй, просто не хочет, чтобы мы видели, как он стонет при перевязке, ведь мы для него были всего лишь сосунками и еще я понял, что лейтенант был прав и нам необходимо было осмотреть близлежащие дома, поэтому уже не делясь на группы, мы всей рассредоточившись, двинулись к ближайшему из них. Акын Шаман и я осторожно вошли внутрь, а остальные бойцы нашей штурмовой группы прикрывали нас снаружи. Мои нервы были натянуты до предела, поскольку в каждой комнате может притаиться недобитый нами боевик, дожидающийся нашего приближения, а за каждой дверью нас может караулить оставленная духами смертоносная растяжка. И от этого нервного напряжения у меня вдруг почему-то неистово зачесалось лицо.
  На серых плохо побеленных стенах комнаты, в которую мы вошли первой, висели разноцветные треугольные вымпелы каких-то иностранных футбольных клубов, а на окнах, чем-то похожие на эти вымпелы, жеванные зеленые занавески. На узком подоконнике каким-то чудом притулился китайский двухкассетник, причем - совершенно целый и это при том, что оконные рамы были вдребезги разбиты пулями, залетавшими сюда во время боя. По столу разбросаны полустретые карты и использованные шприцы с какой-то бурой дрянью, застывшей на их внутренних стенках. На грязном полу везде валялись окурки, вперемешку с осколками разбитых пулями стекол.
  - Смотри, сухпай!
  Внезапно закричал Шаман из другой комнаты и прокомментировал свою находку:
  - Прямо как у нас! Откуда здесь его столько - на целый батальон, наверное, хватит?!
  Комната действительно была буквально до самого потолка забита большими картонными коробками с маркировкой нашего Министерства Обороны. Они стояли везде - на подоконнике, на полу, под кроватью, а на грубом матрасе,лежавшем на панцерной сетке, до сих пор еще оставался свежий отпечаток человеческого тела, видимо совсем недавно здесь отдыхал боевик, может быть тот самый снайпер, который стрелял в нас, ранил лейтенанта Митяя и которого мы с Акыном потом на пару убили на пороге того дома, стоящего на перекрестке.
  Мы двигались по совершенно пустой улице, заходя в каждый дом и везде натыкались на одно и тоже - убогую обстановку с минимумом мебели, боеприпасы, коробки с сухим пайком и шприцы со следами запекшейся крови. А вот водки не было нигде и в какой-то момент я даже стал остро завидовать лейтенанту Митяю, который сейчас валялся где-то там у забора с простреленным навылет плечом и сосал эту водку прямо из горлышка своей фляжки без всякой закуски.
  Постепенно улица начала расширяться и дома становились все больше и богаче. Мы с Акыном сразу сообразили, что впереди - центр поселка, где располагаются мечеть и здание сельской администрации и где по плану нашего ротного должны были встретиться все наши штурмовые группы. Наконец, в конце дороги забрезжил просвет, а спустя пару минут мы вышли на небольшую площадь и встали как вкопанные: там везде лежали мертвые люди - мужчины, женщины и дети.
  Стало очевидным, что боевики, ошеломленные внезапным натиском десантников, использовали свой старый и излюбленный прием, прикрывшись гражданскими как щитом, остановить наступление федералов, не смеющих стрелять в женщин и детей. Еще с первой чеченской войны это был их коронный номер: мирные жители, взятые боевиками в заложники и выставленные в качестве живого щита для того чтобы остановить перед ним наши войска, сметающие ваххабитов со своего пути, словно мусор! Вот только раньше это были наши - русские женщины и дети, взятые ими в заложники в Буденновске и Первомайском, а на этот раз воины Аллаха прятались за спинами своихже чеченок в надежде на то, что будет как обычно: крикливые наши и зарубежные правозащитники с репортерами, долгие и нудные переговоры и гумманитарный коридор по которому они пройдут как герои с воплями Аллах Акбар, скалясь при этом в объективы под вспышками фотокамер. Но на этот раз у них не срослось, и десантники открыли огонь...
  Похоже, что многие из них пытались убежать, спастись, но им стреляли в спины. И кровь, всюду кровь. Смотреть на это было невыносимо и от этого зрелища хотелось блевать, а потом залить всю эту образовавшуюся пустоту водкой и надолго закрыть глаза. "Откуда они только здесь взялись - все эти женщины и дети? Мы ведь своими глазами видели, как ещё в прошлом месяце беженцы выходили из села, нестройными колоннами проходя мимо нашей заставы и направляясь в сторону Мокок-Аула! Выходит, что боевики снова согнали их всех сюда, в Шагури, в тайне от нас, чтобы в случае штурма прикрыться ими, словно живым щитом. Но, для чего? Ведь проще им было скрытно уйти оттсюда, как только началась артподготовка, не вступая в бой с десантниками. Что же держало их в этом селе и заставляло гнать под пули десантников собственных женщин и детей?!"
  Уже на исходе этого дня я получил ответы на все свои вопросы, а пока мы с Акыном молча стояли над трупами, опустив автоматы. Между тем к площади подходили все новые и новые штурмовые группы нашего сводного батальона, и солдаты с офицерами приближаясь к месту этого жуткого побоища, останавливались и отводили глаза. Вскоре вокруг площади образовалось плотное кольцо из людей, причем были среди нас и десантники из тех, что штурмовали село под утро, перед самой нашей зачисткой и несколько из них ходили между трупами и искали своих погибших товарищей, а найдя, относили их в сторону и аккуратно укладывали в один ряд.
  - Пять.
  Шепотом насчитал я.
  - И на сопке ещё лежат.
  Тихо добавил Акын у меня из-за плеча. Мы очень долго стояли с моим другом вот так, молча, опустив головы, и только иногда перешептываясь между собой. "Боже мой, почему?!" В который раз думал я про себя не находя ответа. "Зачем их всех убили - чтобы водрузить Российский флаг над мертвым селом? А зачем эти мрази погнали своих женщин и детей на убой, неужели лишь для того чтобы еще крепче спаять свои банды в горах этой невинной кровью и продолжать свой Джихад против неверных до бесконечности?!"
  Я поднял глаза туда, где на крыше администрации колыхалось знамя, установленное десантниками и вдруг сзади услышал отголосок своих собственных мыслей:
  - Господи, ради чего? Ради чего все это?
  Акын стоял с закрытыми глазами и шепотом причитал побледневшими губами.
  - Зачем? Зачем?
  Наш ротный, старший лейтенант Рыкунов опомнился первым, он протер свои очки перчаткой, сплюнул и зло прошипел:
  - Надо нашему комбату это показать!
  Комбат приехал незамедлительно, как только узнал о происшедшем. Он спрыгнул с БТРа и быстро прошел по нашему живому коридору. Увидев трупы, он побледнел, но сразу же взял себя в руки.
  - Ну, ты что, командир, здесь истерику закатываешь, словно беременная баба?
  Презрительно обратился он к Рыкунову и наш ротный внезапно озверел от этих слов, при этом румянец мгновенно спал с его пухлых щек, а губы сжались в одну тонкую белую линию:
  - Я истерику закатываю?!Я беременная баба?!А ты сам погляди - погляди и каждую из них руками потрогай, среди них точно есть беременная, да не одна!
  В гробовой тишине прошипел он прямо в лицо комбату.
  - Возьми себя в руки, офицер!
  Как можно суровей ответилнашему ротному комбат, тем не менее тоже побледнев и отступив от него на шаг.
  - Трупы надо будет похоронить нам, потому что десантники сейчас отдыхают после штурма, а завтра с утра они уедут.
  - Что? Уедут? А нам здесь оставаться? Здесь, где на виду вся их работа, да? Да, моя рота даже не притронется ни к одному из них, понял?! У меня у самого - два двухсотых и несколько раненных, мои люди сами на взводе и нуждаются в отдыхе, а тут такое!
  - Ничего, они солдаты, а не...
  Перебил нашего ротного комбат, тем не менее не решившись еще раз произнести вслух слово "бабы".
  - Вот именно - они солдаты, а не похоронная команда!
  Коротышка Рыкунов уже открыто наступал на нашего комбата и глаза его метали огненные искры, а руки сжались в побелевшие на костяшках кулаки.
  - Во, блин - крутой у вас ротный, оказывается!
  Сказал мне наблюдавший за всей этой сценой Старый Опер и добавил, кивая на нашего разошедшегося старлея:
  - Смотри, сейчас он ему въе...т!
  После этой сцены, я тоже зауважал Рыкунова и думаю, что не я один.
  - Ладно, всё, успокойся, старлей - я обязательно что-нибудь придумаю, например пришлю завтра экскаватор.
  Сразу же засуетился комбат, когда увидел, как Рыкуновснимает свои очки и протягивает их неожиданно появившемуся у него за спиной замполиту.
  - Ладно, ладно, всё, я что-нибудь найду.
  Еще раз примирительным тоном повторил комбат и развернувшись быстро зашагал к своему БТРу, на ходу нервно постукивал себя рукой по штанине и вглядывался в ничего не выражающие лица солдат. Уже около самого бронетранспортера он вдруг круто развернулся.
  - Это война, старлей!
  Неожиданно резко выкрикнул он и добавил тем же визгливым голосом:
  - Война во имя нашей с тобой Родины - России, понял?!
  - Тьфу, б...дь!
  Громкоматюгнувшись, сплюнул себе под ноги старший лейтенант Рыкунов, в первый раз за все это время,не проводив своего начальника до машины.
  У нас тоже были потери, как сказал ротный - два "двухсотых": водитель БМП Лопатин погиб при въезде в село, когда его машина попала под сильный гранатометный огонь и два куммулятивных выстрела из РПГ-7 угодили ей прямо в борт. При этом контуженный наводчик пытался вытащить его через верхний люк, но поскользнулся на броне, упал и потерял сознание. Подбитый БМП пробовали тушить, но духи открыли сильный огонь из окон крайних домов, не подпуская солдат к технике, а потом из нее повалил густой черный дым, и уже ничего нельзя было в этом дыму разглядеть. Мне было больно смотреть, как сгоревшую до тла машину сталкивали с дороги, и она обугленной мертвой головешкой с грохотом кувыркалась по склону вниз в глубокое ущелье.
  А сержанта Колодина убил снайпер, причем тоже - еще на подходе к Шагури. Ребята из его группы потом рассказывали, что при подъеме на склон снайпер стрелял им прямо в лицо, целясь между глаз - в переносицу, а потом, видимо, прополз по дну высохшего ручья, зашел с тыла и стал бить нашим пацанам в спины, при этом сразу две пулииз его СВД попали в сержанта, пробив его бронник. Ему вкололи промедол, но он сразу же умер, так и не придя в сознание, а убивший его снайпер так и ушел по дну высохшего ручья.
  Нами оставались ещё не проверенными несколько улиц, и мы, опять разбившись по группам, пошли обыскивать дома дальше. Старый Опер, перевязав лейтенанта Митяя и отправив его вниз в полевой лагерь нашего сводного батальона, нагнал нас и присоединился к нашей группе, в которой кроме меня с Акыном из нашего взвода связи был еще Курок, Шаман и немного пришедший в себя Хохол. В одном из дворов мы увидели десантника с погонами капитана и женщину - чеченку, из местных, которую этот десантник выволок из какого-то укрытия где та пряталась во время боя и прижал к забору.
  - Ты чё так на меня смотришь?
  Грубо орал ей прямо в лицо капитан при этом, судя по его заплетающемуся языку и потерянным согласным звукам, он был вдребезги пьян и совершенно себя не контролировал.
  - Ты чё, овца черножопая, б...дь, потыканная! Своих абреков от меня здесь решила спрятать - думала я их не найду? Я вас всех, б...дь найду и расстреляю, а с тебя - начну!
  Напуганная до полусмерти чеченка, наконец вырвалась у него из рук, оставив в пальцах у капитана клок своих волос и лоскут от порванной шерстяной кофты и забежав в дом, захлопнула за собой дверь, однако десантник,погнавшись за ней, с разбегу вышиб её ногой и ворвался внутрь. Мы поспешили туда и заскочив в дом следом за ними, обнаружили женщину - беспомощно лежащей на полу, а капитана - остервенело топчущего её ногами. В комнате при этом стоял дикий женский визг и забористый мат. Старый Опер решительно схватив десантника за его разгрузочный жилет, одним мощным рывком отшвырнул его в сторону и тот с размаха врезавшись лбом в стену, упал на колени, но тут же вскочил на ноги и повернулся к Старому Оперу с перекошенным от ярости лицом:
  - Ты чё, ментсовсем ох...ел?! Ты за кого заступаешься - за эту гниду черножопую, которая может быть еще час назад по нам стреляла?!
  Голос капитана перешел в громкий свистящий шепот, так, словно что-то душило его и не давало словам свободно проходить сквозь перехваченное спазмом горло.
  - Ты моих ребят видел, которые сейчас там на площади лежат? Иди, посмотри на них - они все снайпером одинаково - в переносицу сняты, а у этой суки, поди все плечо в синяках от приклада!
  Наконец, с хрипом пояснил Старому Оперу десантный капитан, кашлем прочистив свое горло.
  - А чего мне на твоих-то смотреть?! Я вместе с ними и своих по кускам хоронил, а того снайпера, что твоих ребят у площади снял, мы замочили при зачистке!
  Тут же парировал довод капитана, Старый Опер и на перекошенном от ярости лице капитана заходили желваки. Он крепко сжал губы и неожиданно ударил Арсения Сергеевича ногой в живот, но Старый Опер ловко увернулся и крутанувшись вокруг своей оси, вмазал ему кулаком в зубы, наотмашь отчего десантный капитан тяжело грохнулся навзничь, перевернув собой стол и сметя с него всю фарфоровую посуду.
  - Стоять! Всех замочу!
  С этими словами на пороге дома появился ещё один десантник с автоматом на перевес, при этом его глаза сузившись, превратились в сверкающие щели, а бескровные губы собрались в одну узкую белую полоску на лице. Он был похож на безумца, которому действительно раз плюнуть - осуществить свою угрозу и от этого мне стало как-то не по себе. Я, было, дернулся ему навстречу, но меня тут же остановил Акын, который мертвой хваткой вцепился в рукав моего бушлата.
  - Да ты что, Джинн - сдурел что ли, не лезь! Смотри, он же и в правду сейчас шмальнет!
  - Что же вы делаете-то, суки лягавые?!
  Отдышавшись, заговорил наконец с нами этот новый десантник, и пояснил нам причину своего, а заодно и своего приятеля - капитана, негодования:
  - Приперлись сюда после шапочных разборов, и сразу давай на груди тельняху рвать в припадке справедливости, да, херувимчики красноперые?!
  В его голосе слышалась издевка вперемешку со злобой.
  - Разгребли уже жар, да без вас - ментярывы поганные, "Вованы" вашу мать! ("Вованами" на армейском сленге называют бойцов Внутренних Войск по их сокращенной аббревеатуре "ВВ")
  Он забрал своего друга - капитана, и пятясь назад, вышел на улицу до последнего держа нас под прицелом своего автомата, а мне подумалось, что в чем-то он был прав и мы не могли осуждать этих десантников, потому что не были в их шкуре, и не чувствовали того, что чувствовали они, потеряв при штурме на сопке десять человек от снайперского огня.
  Майор Павлов, нащупав в кармане своего бушлата валидол, тяжело вздохнул и принял сразу две таблетки, после чего обернулся к нам с Акыном:
  - Заберите её и отведите в фильтр... пункт.
  Кивнул он нам на женщину, испуганно забившуюся в угол и жалобно скулившую наподобие побитого щенка...
  Любой кошмарный день,когда-нибудь кончается, вот только, как оказалось, не для нас, потому что мы даже и представить себе не могли чем закончится для нас этот день! И если бы тогда кто-нибудь рассказал нам о том, что нас ждет впереди, то я думаю многие из тех, кому через несколько часов предстоить лежать изодранными в клочья на склонах высоты, обозначенной на оперативных картах как точка семьсот триннадцать, предпочли бы самостоятельно пустить себе пулю под челюсть!
  Непроглядная темнота накрыла село Шагури и только луна с тусклыми звездами совсем невесело смотрели на нас с высоты черного неба. Мы сидели вдвоем с Акыном у небольшого костерка, абсолютно не интересуясь тем, где сейчас находятся бойцы из нашего взвода связи, потому что после всего, что с нами случилось сегодня нам хотелось остаться одним и забыть о том, что нужно кого-то строить и кем-то командовать. Я думаю, что похожие чувства владели сейчас и всеми нашими офицерами, потому что ни одного из них не было видно поблизости.
  В окрестностях разгромленного десантниками и зачищенного нами аула Шагури, наверняка, ещё оставались боевики, и отого спать нам было страшно, поэтому Акын ел трофейную тушенку из тех - самых коробок с сухим пайком, обнаруженных нами в доме, а я писал в своем блокноте, который теперь всегда таскал с собой, в своем сержантском планшете. Причемтеперь это были уже не стихи, или отдельные хлесткие фразы, запавшие мне в душу, а короткие очерки, наподобии тех, что, наверняка, пишут военные журналисты, готовя свои статьи.
  С какого-то времени, уж точно и не вспомню с какого, я начал вести дневник, в котором отмечал все наши с Акыном похождения и записывал свои мысли и впечатления о них. Постепенно эти разрозненные записи складывались в некое подобие повести, пронизанной одною сюжетной нитью, и я сам не заметив, как это вышло, стал отдаваться этой повести целиком и полностью, на время ее написания уходя в выдуманный мною мир, прочь от этой грязной и страшной реальности, которая меня окружала.
  - Что, опять стихи про любовь?
  Кивнул Акын на мои записи, закончив есть тушенку из банки и спрятав в карман своего бушлата тщательно облизанную им ложку.
  - Да...так - есть немного.
  Уклончиво ответил я своему другу.
  - Не ври. Я знаю, что ты пишешь книгу, только вот не знаю - о чем.
  - Это вовсе не книга.
  Смущаясь, ответил я ему и пояснил:
  - Просто веду дневник и записываю в него все, что видел и слышал.
  - Слушай,
  Оживившись, спросил у меня Акын, пропустив между ушей мои пояснения насчет дневника:
  - А про меня ты в своей книге - тоже напишешь?
  - И про тебя, и про всех остальных, кто сейчас с нами здесь грязь месит, и даже про Строго Опера - напишу!
  Заверил я своего друга.
  - И ты потом дашь эту книгу кому-нибудь прочитать?
  Скептически скривился Акын в ответ на мои слова.
  - Конечно дам: я пошлю свою книгу в редакциюжурнала Огонек - пусть они с ней зажигают!
  Пошутил я, но Акыннеожиданно воспринял мою шутку всерьез:
  - Вот здорово - интересно было бы потом все это прочитать и вспомнить, а то я уже не помню даже, что со мной было вчера, видно от всего этого что-то с памятью моей стало!
  Снова скривился в невеселой улыбке мой друг и вдруг встрепенувшись, спросил у меня:
  - Слушай, Джинн, а ты пишешь в этой своей книге всю правду о нас, или обходишь сторонойособо острые темы, такие, как к примеру, вот эта наша сегодняшняя зачистка? Просто я к тому, что если ты там напишешь всю правду, то ее ведь могут и не напечатать и тогда о наших с тобой похождениях никто и никогда не узнает!
  - Напечатают.
  Уже твердо и уверенно ответил я Акыну и тут же по горячим следам записал этот наш диалог у костра в разгромленном чеченском ауле.
  - Слушай, а где Шаман, Хохол и где,наконец, приблудный сын нашего взвода "связюков" Цитрус?
  Спросил я у своего друга, оторвавшись наконец от своей писанины и вернувшись в суровую действительность.
  - Что-то я их давно не видел!
  - Хохол с Шаманом спят вон там, в БМП, а Цитрус...ранило его.
  Неопределенно ответил Акын, отводя взгляд и протягивая мне фляжку с водкой.
  - Ранило?!
  Переспросил я, потому что мне не понравилась интонация Акына, и то, с какой осторожностью он подбирал при этом слова.
  - Да, ранило - уже в самом селе, практически в самом центре у площади.
  Поснил мне мой друг и продолжая старательно отводить глаза, Акындобавил:
  - Обе ноги ему оторвало, фугасом...
  - Что?!
  Я подавился обжигающе - горьким и вонючим пойлом, которое уже набрал было в рот и отбросил в сторону аллюминиевую фляжку.
  - Господи, да что же это творится-то, а?!
  Акынмолчал, сцепив зубы и под коричневой кожей его скул, ходили желваки, так словно бы они жили отдельной от него жизнью, а я продолжал накручивать себя, размышляя: "Господи, что же это творится?! Колодин, Лопатин, а теперь вот еще и Цитрус... Не слишком ли много для одного дня? Если мы каждый день будем терять по три человека, то не слишком ли дорого обойдется нам такая победа? Не слишком ли это большая цена за... наше... величие? За наш патриотизм? И нужен ли результат, добытый такой ценой? Является ли он победой, которую все мы так долго ждали? Нам говорили о патриотизме, как о высшей любви к Родине, а сводится все к одному - проливать кровь и разбрасывать по сторонам кишки самым пошлым образом. Мы не хотим воевать, но все равно встаем и идем убивать. Мы стреляем, бросаем гранаты и сами тут же умираем от пуль и осколков, выпущенных в нас. Умираем с оторванными ногами, в лужах жидкой грязи и обливаясь своей собственной кровью, потому что мы - всего лишь безвольный инструмент в руках адской системы под названием государство, созданной еще на заре человечества!"
  И вдруг, неожиданно для самого себя, я заплакал, причем не тем истеричным воем, каким еще недавно выл пролежавший весь бой под пулеметным огнем Хохол и которого Старый Опер лечил от этой истерики пощечинами, а каким-то беспомощным, детским плачем, каким плакал только в детстве, свалившись с велосипеда и в кровь разодрав коленки. Мой друг Акын не обратил на мои слезы ни малейшего внимания, будто так и надо было. Он по-прежнему, ссутулясь сидел надтлеющими углями крохотного костерка и ел штык - ножом тушенку из банки, зато совершенно неожиданно к нам с Акыном подошел майор Павлов и присев рядом, положил мне руку на плечо. Мне стало ужасно стыдно перед ним за свои слезы, а еще, мне вдруг представилось как Старый Опер отхлещет меня за них по щекам, как недавно он отхлестал нашего Хохла, но он даже не вглянув мне в лицо, только тихо спросил:
  - Кто?
  - Вы знаете, мы ведь с Серегой Лимоновым были почти земляками: от Саратова до Аткарска всего-тошестьдесят километров.
  Выдавил я сквозь слезы, упоминая о Цитрусе уже в прошедшем времени, так, словно он уже умер и не уточняяпри этом, что сам я до своего призыва прожил в Саратове ровно две недели! Арсений Сергеевич понимающе кивнул головой и забрав у меня из рук фляжку, понюхал ее, презрительно скривившись, после чего отстегнув от ремня свою, он протянул ее мне со словами:
  - Это чистый медицинский спирт, так что давай, сержант - залпом и не забудь, как следует закусить потом, понял?!
  Я кивнул головой, сделав из фляжки Старого Опера приличный глоток, но тут же задохнувшись от острого спиртового духа, изнутри шибанувшего мне в нос, однако, справившись с собой я проглотил спирт. И Акын тут же поднес к моему рту кусок тушенки на лезвии своего штык - ножа.
  - А вот слез, пацаны - стесняться ни в коем случае не надо!
  Не глядя на нас с Акыном продолжал Арсений Сергеевич.
  - Слезы - это еще не моральный предел организма, а всего лишь его защитная реакция и после того, что вам довелось здесь хлебнуть сегодня, поплакать - это даже полезно будет. Это значит, что вы все еще вполне нормальные люди, с нормальной психикой, а вот когда уже не можетедаже плакать, тогда знайте: вам - труба! Значит вы уже дошли до своего самого крайнего морального предела и место теперь вам не среди людей, а в зоопаке!
  - Вот вы где: водку здесь жрете всем сержантским составом!
  Подкатился к нам, словно колобок старший лейтенант Рыкунов.
  - А воевать за вас кто будет, я с Сереичем, да?!
  Наш ротный внезапно осекся, заметив сидящего с нами около костра Старого Опера.
  - Что случилось, старлей?
  Лениво спросил тот у Рыкунова, продолжая пережевывать кусок тушенки из банки любезно предложенной ему Акыном.
  - Из штаба Объединенного Командования Федеральных Сил только что получен приказ: взять под контроль высоту номер семьсот тринадцать и ваш СОБР придается моей роте для усиления, можете запросить подтверждение этого приказа по своему каналу связи.
  У нас под ногами внезапно раздалось громкое змеиное шипение - это недоеденная банка с тушенкой выскользнула у Акына из рук и шлепнулась в костер, зашипев и выбив из него кверху сноп искр.
  - Не нужно мне подтверждение, я тебе и так верю, старлей!
  Хмыкнул в ответ Старый Опер и скривившись в недоброй ухмылке, добавил:
  - Только вот кому это в штабе так неймется повоевать, что заставляют нас на ночь глядя, как блох по горам скакать, б...дь?!
  - В приказе сказано так: с целью недопущения занятие выбитыми из Шагури бандформированиями, господствующей над селом высоты.
  Пожал плечами наш ротный, на что Старый Опер снова криво ухмыльнулся:
  - Все ясно: стратегия, мать ее так! Ладно, старлей - веди к своему комбату, пускай он задачу мне ставит.
  Оба офицера поднялись и скрылись в темноте, а мы с Акыном остались сидеть у костра, оглушенные этим известием. Первым, спустя минуту, молчание нарушил Акын:
  - Херовый номер у этой высоты, будь моя воля, я бы на нее не лазил!
  - Почему?
  Не понял я логику своего друга.
  - Ну, вот сам посуди, Джинн: семерка - это коса, а коса означает смерть. Единица - это член, ну а тройка - это ж...па! Получается, что нам на этой высоте отрежут хер и вставят его нам же в ж...пу!
  Я ничего ему не ответил на это, потому что сам жил уже в новой реальности - реальности надвигающегося боя и внутри меня снова начала со скрипом и скрежетом затягиваться ржавая, стальная пружина нервов...
  ...и вот мы снова, до отказа навьюченные оружием и боезапасом к нему, молча и сосредоточенно ползем на гору - ту самую, что на штабных оперативных картах, обозначена как высота семьсот триннадцать, господствующая над всем этим районом и только что взятым нами чеченским аулом Шагури. Однако, на этот раз никто на штурмовые группы нас уже не разбивал и никаких отдельных задачнам не ставил, поскольку задача у нас теперь была одна общая навсех,и она была предельна проста: подняться на эту высоту раньше духов и продержаться на ней до утра, пока нам на смену не подойдут десантники и с ними еще почему-то спецы из ГРУ.
  Напрягая все свои силы, мы ползем по практически отвесному восточному склону, цепляясь за острые каменные выступы и раздирая о них в кровь свои пальцы, а с неба начинает сыпать мелкий и противный дождь, который очень скоро переходит в липкий мокрый снег и этот снег залепляет нам глаза и лезет за вороты бушлатов. А еще он тает на камнях и стекает по склону нам навстречу грязными, холодными ручейками. Пот из-под наших стальных касок, напяленных поверх зимних шапок, заливает нам глаза, а груженные под завязку РД отчаянно тянут нас вниз, но на этот раз никто из бойцов уже не жалуется на то, что его заставили взять двойной боезапас, потому что после боя в селе Шагури каждый из нас отчетливо понимает, что здесь наверху, каждый дополнительный магазин к автомату, равен дополнительному часу твоей жизни!
  Где-то там впереди и выше нас по склону, серыми бесшумными тенями скользят бойцы Ставропольского СОБРа, которых их командир - майор Павлов, разделил на две группы: группу разведки и группу прикрытия. При этом первая группа СОБРовцев, вооруженная бесшумными снайперскими винтовками "Винторез" должна, по возможности не поднимая шума, снять все заслоны духов, если таковые окажутся у нее на пути. А замыкающая группа СОБРовцев должна прикрыть нас с тыла и выставить растяжки, на случай если духи попытаются выбить нас с занятой высоты, действуя с этого склона.
  Мы, как и прежде идем в связке с моим другом Акыном, страхуя друг друга на особо крутых участках, при этом Акын, кроме своего табельного автомата АК-74, тащит еще и трофейную СВД, которую он забрал у подстреленного мною и добитого им духа в селе Шагури, причем из которой Акын завалил его же самого! Говорить ему что-либо на эту тему - совершенно пустая затея, в этом я успел убедиться еще там внизу, когда стал доказывать своему другу, что нужно оставить снайперсую винтовку в Шагури, как лишний груз. Акын посмотрел тогда на меня как на сумасшедшего, сказав только: "Ты чего, Джинн, это же СВД!" и я, поняв всю бесперспективность своих уговоров, окончательно отстал от него.
  Как и при зачисткесела Шагури, у нас снова только одна рация на всю нашу группу и эта рация навьючена сейчас на Толяна Смородина - самого здорового и выносливого бойца из нашего взвода связи. Рядом с ним держатся и наш ротный - старший лейтенант Рыкунов вместе с командиром нашего взвода связи младшим лейтенантом Грошевым, поскольку еще там внизу офицеры условились держать связь с комбатом, сидящим внизу в нашей КШМ (КШМ - Командно - Штабная Машина), в которой развернут мобильный узел связи батальона, то есть над машиной поднято антенно - мачтовое устройство с медными диполями - излучателями радиосигнала, и включен ГАБ - генератор отбора мощности, для питания усилителя. В свою очередь, сидя в этой КШМ командир нашего сводного батальона будет держать связь с нами и со штабом Объединенного Командования Федеральных войск. Понимая всю важность радиостанции для нашей роты, усиленной СОБРовцами майора Павлова, Арсений Сергеевич даже выделил двух своих офицеров для ее охраны. Сам же Старый Опер со своей группой разведки ушел далеко вперед и уже, наверное, достиг вершины.
  И снова этот бесконечный подъем, словно страшный ночной кошмар, из которого никак не вырваться, а снег, поваливший уже по-зимнему, крупными хлопьями, тает на наших разгоряченных лицах и смешиваясь с потом, стекает по шеям за воротникирасстегнутых бушлатов и мы, сопя, хрипя и матерясь про себя, упорно лезем вверх оставляя на острых выступах камней кровавые пятна от своих содранных до мяса ладоней. На одном из участков горной тропы, там, где она упирается в практически отвесную стену, наша штурмовая группа ненадолго останавливается, и причина задержки тут же передается по всей цепи шепотом из конца в конец: один из бойцов, не удержавшись на этой отвесной стене, срывается вниз, сшибая по пути двоих своих товарищей и все трое исчезают в разверстой пасти пропасти, которая зияет прямо у нас под ногами.
  При этом все происходит совсем не как в кино, когда человек сорвавшись со скалы, долго - долго кричит, падая вниз пока, наконец не достигнет дна ущелья и не разобьется там вдребезги о скалы. Здесь никаких криков нет и людей этих - тоже больше нет, а все что от них остается - это каким-то чудом зацепившаяся за острый скальный выступ меховая шапка с тускло поблескивающей на ней кокардой, да пятно крови на камнях, которое тут же заносит мокрым и липким снегом. И мы все, проходя друг за другом по горной тропе мимо этой шапки, словно мимо молчаливого памятника, лезем затем на эту отвесную стену с остервенением и каким-то животным отчаянием, цепляясь за острые камни, понимая, что так мы цеплямся за саму жизнь! И никто из нас даже не пытается выяснить кто из бойцов роты сорвался в пропасть и, кто сейчас бесформенным мешком с переломанными и разможжеными о камни костями, валяется в ущелье парой сотен метров ниже этой горной тропы.
  Потому что мы снова, как и при штурме села Шагури, больше уже не люди, а стая диких и хищных псов и нами сейчас всецело владеют и управляют зверинные инстинкты, а вовсе не человеческие чувства, один из которых звучит так: "Умри ты сегодня, а я завтра!".А эта быстро заметаемая снежной поземкой кровь на камнях, вызывает совсем не жалость по нашим погибшим товарищам, а какое-то дикое и пьянящее возбуждение перед боем. Быть может потом, спустившись живыми с этой проклятой высоты, каждый из нас украдкой всплакнет, узнав фамилии разбившихся ребят и зальет эту ноющую боль в груди водкой или спиртом, однако будет ли для нас это потом, сейчас нам не может сказать никто. И для того, чтобы оно - это потом все-таки было, каждый из нас, превратившись в дикого зверя и отринув от себя все человеческое упорно карабкается вверх по практически отвесному склону, цепляясь окровавленными пальцами за острые выступы скал, превозмогая боль в изодранных в кровь ладонях и дикое жжение в сводимых судорогой мышцах.
  Откуда-то сверху, вдруг, раздается беспорядочная стрельба и тут же в небо со склона с журчанием уходит зеленая ракета, выпущенная из СПШ - сигнального пистолета, при этом мы о таком сигнале со Старым Опером не договаривались, а значит это сигналят своим духи. Яростная перестрелка достигает своего аппогея буквально за считанные секунды и затем там, наверху начинают гулко рваться гранаты, а спустя минуту все разом стихает, так же внезапно, как и началось. Мы, рассыпавшись вдоль всей горной тропы и укрывшись за камнями, сидим и ждем чем закончится бой нашего авангарда с боевиками, засевшими на склоне, выставивпри этом стволы в направлении вершины. Я не знаю, кто из нас первым замечает движение выше по склону, но через несколько секунд в ту сторону палит уже вся наша рота! Выпускаю пару коротких очередей и я, замечая, как огненные пунктиры моих трассеров, вливаются в общий ливень нашего огня по врагу.
  - Ебит вашу мать, идиоты недоделанные!
  Раздается откуда сверху хриплый голос майора Павлова, на мгновение перекрывая устроенную нами канонаду.
  - Хорош, б...дь, палить - свои!
  Старый Опер, поскользнувшись на перемешанном с грязью снегу, съезжает к нам на заднице, гремя и лязгая при этом по камням своим автоматом, а за ним следом спускаются трое СОБРовцев из его разведгруппы, при этом один из них тащит на плече что-то длинное, наглухо замотанное в маскировочную сетку. И втот момент, когда он проходит мимо меня я замечаю, что у него на плече лежит снайперская винтовка со сложенными сошками и здоровенным, похожим на объектив профессиональной фотокамеры, оптическим прицелом. Заметив мое внимание к своему трофею, офицер СОБРа довольно ухмыляется и поясняет:
  - Во! Махнул, не глядя у одного духа там выше по склону.
  - На что махнул?
  Не сразу въезжаю я в его шутку.
  - А на пару "маслят" из моего "Винтореза"!
  Снова довольно улыбается СОБРовец, кивая себе за спину, где у него болтается на ремне снайперская винтовка с глушителем. И вот теперь я его уже прекрасно понимаю: победа, особенно та, что обошлась без потерь с твоей стороны - очень воодушевляет и поднимает настроение всем. Арсений Сергеевич кажется тоже доволен, потому что даже слова нам не говорит за такую "теплую" встречу их разведгруппы, а вместо этого он сразу же подходит к ядру нашей роты, замершей на горной тропе и пользующейся внезапно выпавшими минутами отдыха на всю катушку. Туда, где наш огромный Толян Смородин волочет на себе радиостанцию заодно с повисшим на нем и вконец выдохшимся ротным старшим лейтенантом Рыкуновым, и я краем уха слышу обрывки фраз разговора двух офицеров:
  - Слышь, командир, высота походу наша, можешь докладывать об этом своему комбату, но те духи, которых мы прижмурили там наверху, кажется успели отсемафорить своим и теперь вокруг этой горки начинается какая-то нездоровая движуха. Так что я думаю, что к утру они точно к нам в гости наведаются!
  - И какими силами?
  Тут же уточняет Рыкунов.
  - А х...й их знает - какими силами они придут нас мочить?!
  Зло сплевывает на тропу Арсений Сергеевич и добавляет:
  -В любом случае скажи своему комбату, чтобы тот передал эту информацию в штаб группировки, а те бы поторопили десантуру. А своим орлам пока прикажи на высоте особо не резвиться и костров не жечь, потому как здесь не одна и не две снайперских группы духов по округе шарится, понял, старлей?!
  Старый Опер. вместе со своими СОБРовцами уходит по горной тропе вниз, а мы снова начинаем карабкаться по каменистому и уже засыпанному свежим снегом склону и через пару десятков метров подъема, неожиданно натыкаемся на трупы двоих боевиков. Они лежат в нескольких метрах справа от тропы, в уютно оборудованном снайперском гнезде, обложенном камнями и устеленном по дну бушлатами. Оба боевика убиты в спину, скорее всего выстрелами из бесшумных "Винторезов". И на спинах их бушлатов расплылись огромные темные пятна вокруг крупных, рванных дыр из которых торчат клочья окровавленной ваты, а затылки у обоих разворочены выстрелами в упор, видимо их добили спустившиеся сюда СОБРовцы, когда забирали у них оружие.
  Еще выше, почти на самой вершине мы натыкаемся еще на три трупа, лежащих в оборудованном ими пулеметном гнезде, вокруг искореженного взрывами гранат ручного пулемета. Причем эти уже "разобраны на запчасти" более основательно, так у одного из них вместо головы осталась лишь нижняя челюсь на окровавленном обрубке шеи, а его мозги из расколотой гранатным осколком черепной коробки, смерзшимися в лед ошметками прилипли к камням в радиусе трех метров вокруг. А у остальных трупов не хватает рук и ног: по всей видимости СОБРовцы из разведгруппы Старого Опера, незаметно подобравшись к их лежке, закидали боевиков гранатами. Очевидно, что ни снайперская пара, ни прикрывавшая их сверху группа с пулеметом, не ждали нашего появления с этой стороны - с самого крутого и труднодоступного склона высоты. Что ж многоопытный Арсений Сергеевич и здесь оказался как всегда прав: лучше умыться собственным потом и разодрать в кровь свои ладони о камни на неприступном и крутом подъеме, чем подниматься с комфортом по пологому склону и нарвавшись на духовскую засаду, валяться потом на горной тропе с дыркой в башке!
  - Ну, и что дальше?
  Отдышавшись, спрашивает у меня Акын, оглядывая окрестности в оптический прицел своей трофейной винтовки. Мы с ним стоим на вершине высоты семьсот триннадцать и под нами расстилается выровненный выпавшим за эту ночь снегом, покатый западный склон горы, с разбросанными по нему голыми кустами и чернеющий лес в самом конце спуска.
  - Откуда я знаю, наверное,наш ротный прикажет сейчас закрепиться на занятой высоте - раз нам до утра предстоит здесь десантников ждать.
  Отвечаю я своему другу и практически сразу же за моим предположением, командир нашей роты - старший лейтенант Рыкунов командует нам бодрым голосом:
  - Рота, закрепиться на занятой высоте!
  - Накаркал!
  Укоризненно и из подлобья смотрит на меня Акын и со вздохом откладывает в сторону свою винтовку.
  - Как тут закрепляться, когда вокруг одни только камни и снег?! Разве только из снега что-нибудь слепить!
  Ворчит мой друг, начиная руками ворочать тяжелые камни и городя из них нечто вроде стены. Как только мы занимаем высоту, Старый Опер тотчас же уводит своих СОБРовцев, разделив их на несколько поисковыхразведгрупп, и они спускаются по всем склонам, исследуя их на предмет возможных путей подхода духов и оставленных ими растяжек, попутно ставя свои собственные.
  -А этим перцам, чего - землю ковырять не положняк что ли?
  Кивает мне Акын на уходящих вниз бойцов Ставропольского СОБРа.
  - Ну, во-первых, тут применима старая, как мир истина - кто на что учился.
  Философски отвечаю я ему.
  - А во-вторых - хрен бы мы без них эту высоту так легко взяли!
  Намекаю я своему другу на ликвидированную бойцами СОБРаснайперскую группу, а также пулеметный расчет духов на подходе к вершине.
  - А кстати, кто со скалы-то сорвался ты выяснил? Среди наших "связюков" потерь точно нет - я их всех по головам пересчитал.
  Спрашивает у меня Акын, вспомнив о тех троих несчастных, сорвавшихся в пропасть при восхождении на эту высоту и оставивших на память о себе только лишь мокрую меховую шапку, дасхватившееся ледяной коркой пятно крови на камнях. Но ответить ему я не успеваю, потому что со стороны чернеющего в самом конце склона леса, внезапно прилетает первая духовская мина. Она рвется на склоне, метрах в ста пониже вершины, разбрасывая во все стороны комья мокрого снега вперемежку с землей и каменным крошевом, а следом за первой прилетают еще две и ложатся рядом, с таким же недолетом. На высоте сразу же становится как-то неуютно от того, что ты понимаешь: враг близко, он никуда не ушел и скоро попытается отбить у нас занятую высоту. Не знаю у кого первого не выдерживают нервы, но через несколько секунд по этому леску начинает палить уже вся наша сводная рота.
  - Отставить, долб...бы, мать вашу!
  Ползает и матерится среди нас старший лейтенант Рыкунов. В конце - концов наш шквальный огонь с высоты семьсот триннадцать, замолкает и наступает долгожданная тишина. Внезапно рядом с нами появляется Старый Опер и хвалит нашего ротного:
  - Молодец, старлей! Это они наши огневые точки так выявляют для своих снайперов - понимают, суки, что нас теперь с этой высоты хер так просто сковырнешь! А вы не бздите, пацаны - живы будем, не помрем!
  Довольно бухтит он в свои подстриженные усы, глядя на чернеющие на свежем снегу воронки от мин и снова обернувшись к Рыкунову, добавляет:
  -Ты бы, ротный, лучше связался со своим комбатом: пусть он запросит в штабе огонь САУ по этому леску, а мы его отсюда скорректируем. Нехай пушкари за нас поработают маленько - выкурят духов из зеленки!
  И старший лейтенант Рыкунов, вняв совету Старого Опера, энергично машет рукой подзывая к себе Смородина с рацией, а тот, виляя из стороны в сторону своим задом, обтянутым толстыми ватными штанами, ползет к ротному. Завидев это, наш взводник энергично машет мне рукой: мол, давай - подключайся к налаживанию связи, как обычно надеясь на мои инженерные навыки и на то, что в случае сбоев я смогу разобраться и оперативно устранить проблемы с радиостанцией, а я на правах замкомвзвода "связюков", тоже подтягиваюсь к ним поближе и становлюсь свидетелем переговоров нашего ротного с комбатом:
  - Высота вызывает Медведя, прием!
  Монотонно гудит в трубку старший лейтенант Рыкунов, вызывая на связь нашу КШМ, стоящую внизу в занятом нами селе Шагури. Наконец, наш комбат выходит на связь и Рыкунов, торопясь и сбиваясь от волнения, начинает докладывать ему:
  - Да, Медведь - высоту занял и закрепился на ней...у меня минус три...никак нет не духи - сами со скалы навернулись...да, все трое - один еб...ся и остальных двоих с собой в пропасть утянул...пока относительно тихо, но фиксирую активность боевиков со стороны западного склона, по улитке три...никак нет, на штурм пока не идут - только из минометов по нам долбят! Для подавления минометной батареи, запрашиваю огонь САУ по лесу у подножья - квадрат девятнадцать, как понял меня Медведь, прием?
  Рыкунов внезапно отрывает трубку от своего уха и непонимающе смотрит на майора Павлова:
  - Не пойму я ни хера: там какой-то Гром из штаба наши координаты уточнить пытается!
  - А ну-ка дай!
  Требует Старый Опер, решительно вырывая трубку из рук старшего лейтенанта Рыкунова и не нажимая на тангенту вслушивается в незнакомый голос.
  - Та-а-ак! Началось, б...дь, в колхозе утро!
  Дослушав до конца, материться в ответ Арсений Сергеевич и поясняет нашему ротному:
  - Нет в штабе Объединенной Группировки никого с такими позывными - это духи частоту вашего комбата перехватили и теперь на ней безобразничают, понял, старлей?!
  - И что теперь - они будут глушить его волну, не давая нашему комбату связаться со штабом?
  Еще не вполне соображая, что случилось, спрашивает у него наш ротный.
  - Глушить - это еще полбеды, а вот если они узнают наши точные координаты - тогда нам всем здесь п...дец может придти!
  С явной тревогой на лице отвечает на его вопрос Старый Опер и снова замолкает, прислушиваясь к незнакомому голосу, доносящемуся из карболитовой трубки. Наша "сто пятьдесят девятая" шипит, словноядовитая змея, снова и снова вызывая нашу высоту на связь на частоте нашей КШМки оставшейся внизу, но Рыкунов упорно молчит, не отвечая на вызовы неизвестного "Грома".
  - Да, уж - нездоровая вокруг нас движуха началась! Что же это за высота-то такая, что духи ради нее отдали нам свое село на растерзание, не пожалев ни своих баб, ни детей и теперь бьются за нее так, шо аж гай шумит?!
  Комментирует несколько минут спустя Старый Опер и пытается пояснить нашему ротному:
  - Вот так однажды,я помню в девяносто девятом нас свои же...
  Договорить он не успевает, потому что в воздухе вдруг рождается тугой шелестящий звук и спустя секунду на восточном склоне горы, метров на сто пятьдесят пониже занятой нами высоты, разрывается тяжелый гаубичный снаряд. Земля под нами вздрагивает от удара, и докатившаяся до самой вершины взрывная волна забрасывает нас грязью, камнями и талым снегом. Несколькими секундами спустя прилетает второй "чемодан" и рвется уже на западном склоне, попадая почти в то же самое место, где до него уже разорвались три духовские мины.
  - Ё... твою мать - дождались!
  Сквозь грохот орет нашему ротному Старый Опер и тут же поясняет:
  - Пушкари нашу высоту в "вилку" берут, видимо кто-то их огонь снизу корректирует. Сейчас они пристреляются по нам, накроют высоту залпом всей батареи разом и тогда нам всем здесь - точно п...дец придет!
  - Что делать будем, майор?
  Беспомощно пучит на него глаза наш ротный, но ответ Старого Опера заглушает разрыв целой серии снарядов, ложащихся совсем рядом с нашей высотой и теперь уже взрывная волна не просто забрасывает нас издалека снегом и грязью, но и наотмашь лупит по ушам, отчего создается такое ощущение, будто ты схватил на ринге серьезную "плюху" от своего соперника. Однако и без комментариев майора Павлова и так уже становится ясно, что нам нужно срочно уходить с занятой высоты, иначе первый же снаряд, упавший посреди наших - практически открытых позиций, превратит всю нашу роту в мелконарубленный фарш! Я вижу, как старший лейтенант Рыкунов снова и снова пытается связаться с нашей КШМ и комбатом там внизу, в Шагури и в конце - концов с остервенением швырнув трубку в руки Смородину, с размаха залепляет ему в ухо леща, а Толян Смородин, покачнувшись от его удара, нелепо опрокидывается на задницу и беспомощно таращит на ротного испуганные глаза.
  - Надо уходить по восточному склону, на западном нас уже ждут духи!
  Орет Рыкунову сквозь гул каннонады Старый Опер, а тот в ответ принимается что-то с жаром доказывать ему, размахивая при этом руками и мне слышаться обрывки его фраз: "Без приказа...не могу...под трибунал пойду!". И в этот момент высоту накрывает. Каменистая земля стремительно уходит у меня из-под ног и тут же вернувшись обратно, бьет в подошвы моих сапог с такой силой, что я, не удержавшись на ногах лечу кверх тормашками со склона, а перед глазами у меня вспыхивают и тут же гаснут огненные кольца и кислый сизый дым, стоящий над высотой, лезет мне в ноздри и отчаянно дерет горло. Время для меня останавливается, и я все никак не могу сообразить: сколько же я вот так пролежал на склоне, упершись каской в огромный валун и задрав кверху свою правую ногу - пару секунд, или пару часов? Но в конце концов время восстанавливает для меня свое естесственное течение и я, поднявшись на плохо слушающихся меня и не гнущихся ногах, иду куда глаза глядят...
  ...один из снарядов накрывшего нас залпа, разорвался на правом траверзе высоты, разровняв словно огромным катком наспех отрытые в каменистой земле, позиции нашего взвода связи. Удивительно, но снега здесь нет совсем - его сразу же смахнуло с камней ударной волной и уже через несколько шагов мне начинают попадаться следы от этого взрыва: непонятный и бесформенный кусок склизкого мяса, перемешанный с обгорелыми обрывками ткани, лежащий на камнях - это мертвый лейтенант Грошев, укороченный взрывом ровно вполовину. А ниже пояса у него - сплошная кровавая каша, уже начавшая застывать на морозе, зато лицо лейтенанта сохранилось совершенно нетронутым, вот только выглядит оно, словно у манекена в магазине: белая и совершенно обескровленная кожа, туго обтягивающаяего скулы, словно пластиком и широко открытые глаза, глядящие вверх с каким-то тусклым, стеклянным блеском.
  Я ищу Акына, помня, что он остался где-то на позициях нашего взвода связи и спустя несколько секунд нахожу его практически в том самом месте, где и оставил:мой друг лежит чуть в стороне от позиций, внешне - абсолютно целый, вот только заваленный грязью в перемешку со снегом. И тогда я, не разбираясь что с ним и жив ли он, поднимаю своего друга с земли и взваливаю его себе на плечи, а все, что происходит с нами дальше просто выпадает из моей памяти, словно удаленный в корзину файл. Видимо мой мозг просто отказывается обрабатывать такую информацию, которая стекается к нему со всех сторон и меня волочет вниз только лишь обострившийся до предела инстинкт самосохранения. При этом что-то страшное и свирепое ревет и ворочается совсем рядом со мной, иногда сшибая меня с ног, а в темноте, высвечиваемые частыми багровыми вспышками, мелькают размытые силуэты людей.
  На очередном крутом уступе горной тропы - неизвестно котором по счету, я поскальзываюсь и роняя Акына, кубарем лечу куда-то вниз, лязгая по камням своим и его автоматом и внезапно останавливаюсь, налетев на что-то мягкое, которое насмешливо говорит мне сверху голосом Старого Опера:
  - Правильно: тормозите лучше в папу, папа мягкий - он простит!
  Майор Павлов помогает мне подняться на ноги и поддерживая за плечи направляет меня вниз по тропе, но я, внезапно вспомнив про Акына, решительно вырываюсь из его рук и упрямо ползу по камням вверх, туда где оставил своего друга.Я нахожу Акына там же, где мы с ним и упали, поскользнувшись в грязи, при этом мой друг по-прежнему не подает никаких признаков жизни, лежа на камнях лицом вниз, с неловко вывернутой в плечевом суставе левой рукой. И я, снова подняв и взвалив Акына к себе на плечи бреду вниз по извивающейся горной тропе на подгибающихся ногах. Удивительно, но при этом каким-то чудом я умудряюсь на автопилоте подобрать оба наших автомата, хотя потом решительно не могу вспомнить: когда и как я смог это проделать с Акыном на плечах и избежав очередного падения на камни!
  Странно, но до того поворота горной тропы, на котором остановил мое падение Старый Опер, я ползу как мне кажется целых полчаса, хотя поскользнувшись, пролетел кубарем это же расстояние за несколько секунд! А может быть и сам Старый Опер за это время успел спуститься на несколько десятков метров вниз от того места? Не знаю, да мне сейчас и не до того, чтобы думать об этом, потому, что все мои мысли и устремления нацелены лишь на то, чтобы удержаться на ногах, а еще на то, чтобы не уронить друга. И вот, снова добредя до Старого Опера, я обнаруживаю, что здесь собрался своеобразный военный совет, на котором из офицеров присутствуют аж четверо: наш ротный - старший лейтенант Рыкунов, двое СОБРовцев и сам их командир - майор Павлов, а из рядовых один лишь только Толян Смородин, испуганно пучащий на них глаза и переминаясь с ноги на ногу с радиостанцией за плечами. При этом Арсений Сергеевич, до хрипоты спорит с Рыкуновым, что-то доказывая тому и одновременно пытаясь перекричать гул артиллерийской каннонады, доносящейся до нас сверху, и я даже слышу обрывки их фраз:
  - ...спускаться надо только по восточному склону - по которому мы и поднялись на эту гребаную высоту!
  - ...ты сумасшедший, майор! По восточному склону мы не пройдем: он слишком крутой, а у нас раненные...только северный склон - он самый пологий...нужно выйти на связь с Лузгановым и потребовать от комбата высылки нам навстречу группы поддержки
  - Это ты сумасшедший, старлей, ты шо - з глузду зъiхав: драпать по северному склону?!
  От волнения Старый Опер сбивается и даже переходит на южнорусский суржик, продолжая свой диспут с нашим ротным:
  -Частоту вашего комбата - уже давно перехватили и навели по нам огонь своей же артиллерии...каждое слово, сказанное тобой в эфир...вместо группы поддержки нас на северном склоне,встретят духи...к тому же северный склон минировали они, а восточный - мы сами!
  - ...но, я не могу вот так - без его приказа...а ты мне - не командир и не начальник!
  Продолжает упираться наш ротный чем окончательно выводит Старого Опера из себя и тот, схватив его за грудки, орет ему в лицо:
  - ...твою мать! Если своей башки не жалко, то пацанов-то за шо на убой гонишь?! ...считай, шо я - твой начальник и командир...вали на меня, как на мертвого, понял?!
  С этими словами, Старый Опер решительно, подойдя к Толяну Смородину, срывает у него со спины радиостанцию и нажав на трубке тангенту, кричит в нее, пытаясь перекричать артиллерийский грохот и гул:
  - ...Медведь, я Высота - прием...у меня тяжелые потери...цать трехсотых...спускаюсь по северному склону в квадрат...тнадцать по улитке два...срочно высылай группу прикрытия в этот квадрат...начинаю движение, расчетное время встречи...цать минут...время пошло...
  Отпустив тангенту и разорвав связь, Старый Опер поворачивается к своим СОБРовцам и уже не обращая внимания на возражения Рыкунова зычным голосом командует:
  -Шершень с Лешим - вам тропить восточный склон: поведете роту через минные постановки, сами ставили - сами их и снимать будете! Ну, а я с рацией поднимусь на вершину, как только стихнет каннонада и отсеку от вас духов, иначе они вас всех, как в тире положат на этом склоне!
  Старый Опер, закинув радиостанцию себе за плечи, поворачивается и лезет на крутой склон по узкой горной тропе туда, где все ревет и грохочет, сотрясаемое разрывами гаубичных снарядов. Осторожно опустив Акына на камни, я вытаскиваю из карманов его разгрузочного жилета, два полных магазина к автомату и протягиваю их Старому Оперу, проползающему мимо меня. Тот берет их, как само-собой разумеющееся, даже не поблагодарив меня за этот жест, тут же скрываясь в камнях, а я, поднявшись и взвалив на плечи тяжелое и податливое тело своего друга, устало спускаюсь по горной тропе восточного склона вслед за двумя офицерами СОБРа, которым майор Павлов приказал "тропить" склон.
  Через пару минут после того, как мы начинаем движение вниз по горной тропе самого крутого восточного склона, гул артиллерийской каннонады там наверху на высоте семьсот триннадцать внезапно стихает и от этой непривычной тишины начинает звенеть и щелкать в ушах. А еще через несколько мгновений оттуда прилетает к нам треск коротких и злых очередей - это Старый Опер, поднявшись на высоту и заняв на ней выгодную позицию, отсекает боевиков, пытающихся пройти по противоположному склону. И все мы - выжившие бойцы сводной роты, спускаясь сейчас в кромешной тьме по крутому горному склону, с тревогой вслушиваемся в звуки разгорающегося на вершине горы боя, понимая, что каждая очередь Старого Опера, выпущенная по боевикам может быть последней и тогда следующая их очередь уже будет выпущена по нашим спинам.
  И я считаю эти короткие очереди, пытаясь определить, как долго еще удасться продержаться на этой высоте прикрывающему наш отход Старому Оперу и как скоро мы услышим у себя за спиной гортанное и ликующее: "Аллах Акбар!". Я сбиваюсь на двадцатой, отсчитав ровно два полных автоматных рожка, вслед за которыми до меня доносится слитный гул нескольких гранатных разрывов и снова вокруг меня повисает эта тягучая звенящая тишина, пронизывающая все мое существо и наполняя его тоскливым ужасом и ожиданием неизбежного. Однако, того жуткого вопля: "Аллах Акбар!", похожего больше на протяжный волчий вой, вслед за которым нам в спины неминуемо должна ударить лавина вражеского огня, так и не раздается и мы, миновав собственные растяжки, установленные на горной тропе в самом начале восточного склона, упираемся в боевое охранение нашего батальона, оставшегося в Шагури, тут же останавливающее нас долгожданным окликом на таком родном и певучем русском языке:
  - Стой! Кто идет?!
  И вот наконец, грязные и оборванные мы снова скатываемся с высоты семьсот триннадцать в село Шагури, откуда наша сводная рота вышла на штурм высоты всего лишь несколько часов назад. Уже у подножья горы, при очередном моем падении на камни, Акын начинает проявлять признаки жизни и даже пытается ползти, правда встать на ноги ему все равно пока не удается. Но зато его тело, сразу становится гораздо легче, и я уже не особо напрягаясь дотаскиваю его до центра аула, где стоит наша техника и горят костры вокруг которых притулились греющиеся бойцы. Нас никто не встречает и даже не выражает особого удивления по поводу нашего неурочного возвращения с занятой высоты, как будто, так и надо. Как будто только что там, на высоте семьсот триннадцать от огня собственной артилерии, не погибло целое воинское подразделение! Максимум что для нас делают, так это - уступают место у огня и протягивают нам фляжки со спиртом, при этом мне с постепенно приходящим в себя Акыном, достается один персональный костер на двоих, невесть кем зажженный у самого колеса БТРа.
  Акын, высвободившись из моих рук, доползает до этого костерка, вяло потрескивающего в двух шагах от него и безжизненно падает на землю, привалившись спиной к колесу, с налипшими на него комьями вязкой и жирной, словно патока, грязи. По борту БТРа неровным, но уверенным почерком, известью выведена полусмытая дождем надпись: "Пусть она не права, но это - наша Родина!". Эта надпись начинается сразу же после изображения российского флага и круглой эмблемы Внутренних Войск и выглядит, словно некий комментарий к ним и Акын, открыв глаза и проследив за направлением моего взгляда, понимающе ухмыляется и с трудом произносит едва шевелящимися губами:
  - Надо было написать так: "Она всегда права, потому что это - наша Родина!"
  И слово "Родина" в устах моего друга, кажется мне сейчас каким-то непривычным и как-то странно режет слух, так, будто кто-то доказывает передо мной вслух бином Ньютона! Я молчу в ответ, но очевидно, мой скепсис по поводу этой фразыслишком явно проступает у меня на лице, потому что Акын ни с того, ни с сего, вдруг заводится:
  - Нет, ты что же хочешь сказать, что если ты родился в Сибири, а не на Северном Кавказе, то это - вовсе не твоя Родина и воевать за нее ты не должен, да?!
  - И должен, и воюю!
  Успокаиваю я своего друга, не желая сейчас вступать с ним в ненужную полемику на патриотические темы, но затем, все же подумав, уточняю, зачем-то выдавая ему страшную семейную тайну:
  - Только не в Сибири я родился и Россия для меня - это Родина, скорее историческая.
  - Как это не в Сибири, а где же тогда?!
  Искренне удивляется, уже вполне пришедший в себя после контузии Акын, широко раскрывая на меня свои узкие глаза, так будто собирается впихнуть всего меня внутрь. И тогда я здесь же, у этого потрескивающего и лениво подымливающего костерка, рассказываю ему то, что не рассказывал никому и никогда:
  - Понимаешь, Акын, в семьдесят седьмом моего отца в составе группы советских военных специалистов, отправили в Ливийскую Арабскую Народную Джамахирию, монтировать и налаживать станции наведения и РЛС для комплексов ПВО, поставленных на тот момент для нужд Ливийского Министерства Обороны, Советским Союзом. А они с моей матерью тогда только - только поженились, да и командировка эта планировалась всего-то месяца на три, не больше. Кто же знал, что после американо - израильского налета возмездия на авиабазу Бенина, над всей Ливией закроют небо и им придется проторчать в Бенгазии почти два года!
  - Так ты что же...там выходит и родился - на Ближнем Востоке?!
  Уже с неподдельным интересом смотрит на меня Акын.
  - Как ты понимаешь, мой друг и брат - Акын, выбирать мне тогда не пришлось!
  Усмехнулся я ему в ответ.
  - Так, а почему тогда у тебя в паспорте записан город Иркутск?
  Снова недоверчиво спрашивает у меня Акын, который видел мой паспорт еще в Кировской учебке.
  - А что мне еще было в свидетельстве о рождении записывать?! Мой отец ведь - офицер, а не дипломат, поэтому и правом экстерриториальности, каким обладают посольства и консульства, городок военных специалистов в Бенгазии - не пользовался, а ливийский лидер Муаммар Каддаффи гражданство своей Джамахирии раздавать советским военным специалистам не торопился, так как считал их обычными наемниками, а вовсе не друзьями своей страны. Вот и выписали мне свидетельство о рождении только по возвращении в Союз.
  Пояснил я своему другу и тот, еще раз смерив меня недоверчивым взглядом, покачал головой и снова бессильно привалился к колесу, окончательно закрыв тему Родины, после чего мы с ним уже молча, сидели около плюющегося злыми искрами костерка, тяжело привалившись спинами к дубовому от холода скату колеса БТРа и поочереди прикладывались к горлышку фляжки со спиртом, при этом я даже непомнил - кто нам ее дал. И ни я, ни Акын не вспоминаем сейчас о том, что я - замкомвзвода, а он - командир отделения и у нас в подчинении находятсяцелых одиннадцать душ - бойцов взвода связи, а мы с Акыном даже не знаем где они и есть ли они вообще!
  Где-то недалеко от нас, в доме с чудом уцелевшими во время штурма и зачистки стеклами, разбираются наши офицеры: очевидно у спустившегося вопреки всем смертям с высоты семьсот триннадцать Старого Опера, появились какие-то неотложные вопросы к командиру нашего сводного батальона майору Лузганову. А вот нашему взводнику - лейтенанту Грошеву и еще Бог знает скольким бойцам, оставшимся лежать на этой высоте, никаких вопросов уже никому и никогда не задать, потому что уже завтра с утра все они: и бойцы, погибшие здесь, при штурме чеченского аула Шагури и оставшиеся лежать там, на развороченной снарядами наших гаубиц высоте под кодовым номером семьсот триннадцать, попадут в сухую статистику Штаба Объединенного Командования Федеральных Войск, в ту его графу, которая лаконично и обтекаемо именуется"безвозвратными боевыми потерями".
  Нет, они все, ну или почти все вернуться домой по месту своей прописки и соответсвенно - призыва. Вот только, если застывшее аллебастрово - белое лицо лейтенанта Грошева, сквозь маленькое смотровое окошечко в цинковой крышке гроба еще увидят на прощание его родные, то чей-то цинковый гроб закопают прямо так - не вскрывая. Ну, не показывать же родным и близким погибшего на прощание склизкий кусок тухлого мяса, облепленный обгорелыми лохмотьями, который остался от их молодого стройного и красивого сына, брата или мужа!
  Война оказалась совсем не такой, какой я её себе представлял в детстве, будучи мальчишкой, и уж точно совсем не такой, какой ее нам тогда показывали в кино.
  В детстве, война вызывала во мне чистые и светлые патриотические чувства, поскольку нас воспитывали в духе со временем и с нерушимой верой в то, что война за свою страну - есть дело доброе и почти священное! Я даже помню, как мой отец - офицер Главного Разведывательного Управления Министерства Обороны Советского Союза, привез мне из своей очередной командировки в Афганистан, афганку - широкополую панаму с дырочками, цвета хаки, выгоревшую на солнце почти до бела, а еще стрелянную латунную гильзу от БМД-шной, скорострельной пушки. И я в своих детских играх представлял себе, как я в военной форме и обязательно в этой панаме, веду в бой свою бронированную боевую машину и командую наводчику: "Прицел сто двадцать, трубка пятнадцать, огонь!" и после залпа вот такие вот латунные, едко и кисло дымящиеся прогоревшим порохом гильзы, отлетают в сторону и падают на желтый песок далекой южной страны.
  В детстве, я всегда играл в войну в гордом одиночестве и поэтому никогда не стеснялся громко кричать ура и мои щеки при этом, наверняка, задорно румянились. А теперь они ввалились внутрь, туго обтянув небритые обветренные скулы и все мое тело покрылось гнойными язвами от грязи и этой проклятой непроходящей сырости.А еще я узнал, что война - это не только величественные масштабные битвы и героические подвиги. Война - это еще и вот такие вот неудачные операции, которые попадают в сводки командования в виде сухих цифр наших потерь. Война - это горе и смерть, война - это болезни, голод, холод и мучения, война - это гибель невинных людей, война - это и наша гибель тоже, причем иногда непонятно по чьей вине, или может быть ошибке, война - это в конце концов наши рванные души, которые уже не заштопать и не залечить ничем, а остается только заливать эту неизбывную тоску и ноющую боль водкой.
  А они там... те, что остались за Большим Кавказским Хребтом в другом чистом добром и гармоничном мире, они же ровным счетом ничего не знают об этом. Они сидят, отгородившись от всей этой крови, грязи и ужаса стенами своих теплых квартир и ничего не знают о том, что здесь творится на самом деле, а с экранов телевизоров им вешают на уши лапшу насчет локальной контртеррористической операции, и необходимости точечного и направленного силового решения этого затянувшегося конфликта на Северном Кавказе. Хотя на самом деле эта война идет далеко не только на Северном Кавказе, а полыхает по всей нашей стране, то и дело прорываясь в новостные сводки кадрами взорванных домов и захваченных террористами школ и больниц. И глупо воевать с терроризмом только лишь на одном Северном Кавказе и считать, что на остальной территории нашей страны мир, покой и благоденствие. Это похоже на попытку тушения пожара, бушующего в подвале твоего собственного дома методом простого закрытия люка и переодического выплескивания туда ведра воды!
  Потому что по-настоящему эффективный метод борьбы с этим злом лишь один - давить эту сволочь везде, где только возможно, навалившись на нее всем миром и по всей стране, а не заливая то и дело вспыхивающие локальные очаги террористических пожаров кровью своих солдат и мирных жителей, имевших несчастье оказаться в эпицентре очередной локальной контртеррористической операции. Давить международный терроризм всеми силами и средствами, не считаясь с мнением всяких западных и доморощенных правозащитников, типа различных лордов Джадов и Новодворских, заокеанские хозяева которых втихаря сами же и спонсируют всю эту кровавую вакханалию, направляя в Россию наемников со всего света.
  Ведь на самом деле мы здесь давно уже воюем вовсе не с чеченцами, а с иностранными наемниками из разных стран - всякими разными Хаттабами и Абу аль-Валидами, которым платят американцы и англичане, превратившие терроризм в невероятно доходный бизнес и экспортирующие его по всему миру, словно свою кока-колу или гамбургеры. И до тех пор, пока количество мешков с их трупами, отправленными нами за океан по месту их прежнего постоянного пребывания не сравняется с числом прибывших оттуда на заработки террористов, эта война на Северном Кавказе никогда не закончится, а так и будет тлеть год за годом, то вспыхивая, то на время затухая, чтобы вспыхнуть вновь уже в другой точке на карте!
  И обыватели по ту сторону Большого Кавказского Хребта - все эти усталые женщины и их недоедающие дети в маленьких русских городках, сидят забившись по своим квартирам и боясь выйти на улицу с наступлением темноты, смотрят бесконечное бразильское и американское мыло по телевизору и слышат оттуда о том, что мы живем в мирной и чтущей все международные законы стране, в которой каждому из нас гарантировано право на жизнь. А здесь, в этом чечнском ауле - такие же точно женщины и дети, как и там за хребтом, в этот самый момент лежат мертвые на площади, и снег не тая сыплет прямо в их открытые глаза. А еще в этот же самый момент там, наверху, на высоте семьсот триннадцать, лежат девятнадцать ребят из нашей роты, вернее то, что от них осталось.
  А мы, все кто спустились оттуда живыми, теперь молчим и не смотрим друг другу в глаза. Потому что в спешке драпая с этой высоты от артилерийского огня своих же батарей, мы побросали там всех своих раненных, а следом за нашей ротой, выбитой своими же пушкарями с этой высоты, туда поднялись духи, и я думаю, что те наши ребята, кто в тот момент еще оставался жив, остро завидовали мертвым...
  Под утро я все-таки задремал, сидя около едва тлеющего костерка, и мне снились улицы города, в котором я вырос и который по праву считал родным, сплошь заваленные трупами. Меня вытолкнули из этого вязкого и болезненного сна тяжелые удары, ворвавшиеся в мое сознание сквозь этот вязкий сонливый морок и я, открыв глаза и еще не до конца соображая, что это грохочет и где я вообще нахожусь, рефлекторно схватился за свой автомат, лежавший у меня на коленях.
  Однако, стрелять из него мне было не в кого и незачем, потому что никаких духов вокруг меня не было, а вместо бородатых боевиков рядом со мной, все в той же позе, привалившись спиной к грязному колесу БТРа дремал у прогоревшего за ночь костра мой друг Акын и из его уха скатилась по шее и запеклась там тонкая струйка крови. Видимо от близкого разрыва, там на высоте, у него полопались барабанные перепонки и поэтому он сейчас и не слышит этого грохота, доносящегося до нас откуда-то сверху. Но ведь земля под нами вздрагивает от этих ударов так, что это должен почувствовать любой глухой! Если только Акын не...
  Я судорожно трясу своего друга за плечо, пытаясь разбудить и он, спустя несколько секунд, открывает совершенно больные и не выражающие никаких чувств глаза, а я в ответмолча указываю Акыну вверх, откуда доносится тяжкий грохот артиллерийской каннонады, и мы вместе с ним, задрав головы, смотрим туда, где над крышами домов темнеет в предутреннем полумраке силуэт той самой высоты семьсот триннадцать на которой мы оставили лежать большую половину нашей роты. Сейчас она вся затянута черным дымом и этот дым седыми рваными клочьями сползает вниз, в расщелину горного сая, а еще спустя несколько минут, грохот артилерийской подготовки внезапно стихает так, словно кто-то дотянулся рукой и выключил невидимым тумблером звук. И тогда десантники, разбившись на штурмовые группы и закинув за спины свои РД, под самые клапаны, забитые боеприпасами, уходят на ту самую высоту, с которой нас выбили этой ночью. При этом некоторые из них, проходя мимо, бросают в нашу сторону хмурые, недружелюбные взгляды и в них отчетливо читается упрек за то, что им приходится доделывать за нас нашу работу.
  Десантная рота спускается оттуда спустя несколько часов, неся на себе останки наших ребят, оставшихся там с ночи и теперь в их взглядах, бросаемых в нашу сторону, сквозит уже откровенное презрение к нам. Десантники сваливают трупы в один из своих "Уралов", а мы сидим и смотрим, как они грузятся в машины - грязные, оборванные, с кое-как перевязанными ранами и, хотя нашей вины во всем случившемся на той высоте нет, да и у десантников этот штурм тоже обходится без потерь, поскольку боевики, поднявшись ночью на высоту и добив наших раненных, благополучно ушли с нее, не дожидаясь повторного штурма и отомстив нам таким образом за Шагури. Но все-равно наши души терзает острое чувство вины перед теми нашими товарищами, которых сейчас десантники по кускам складывают в кузов своего "Урала". И Акын, внезапно повернувшись, смотрит мне в глаза долгим пронзительным взглядом, вкотором все читается без слов, да и лишние они сейчас - эти слова благодарности!
  Десантники уезжают, а мы начинаем хоронить трупы погибших мирных жителей, сваленных на центральной площади растерзанного аула. Наш комбат все-таки соврал нам насчет экскаватора и нам пришлось грызть мерзлую землю малыми саперными лопатками, причем хоронили мы только женщин и детей, чтобы скрыть все следы штурма и зачистки перед приездом высокого командования. Как назло, за ночь прилично подморозило и тела намертво примерзли к земле, поэтому наш ротный старшина дал Курку топор, и тот по его приказу принялся вырубатьим каждое тело изо льда, высвобождая его из объятий покрытой ледяной коркой земли. Его тошнило, когда под лезвие топора попадали человеческие пальцы или уши Курок, при этом блевал, но работы своей не прекращал, продолжая с остервенением рубить дальше.
  А мы с Акыном грузили вырубленные из мерзлой грязи окоченевшие трупы на плащ - палатку и тащили их на окраину аула за элеватор, где для них уже были выкопаны две огромные ямы. Мой друг Акын тоже блевал после каждой такой ходки к этим ямам, но я думаю, что это у него было последствием контузии, полученной им на высоте семьсот триннадцать, а вовсе не брезгливости, от которой мы с ним здесь кажется избавились раз и навсегда.
  По большому счету, наши с Акыном сержантские лычки на погонах могли бы сейчас защитить нас от этой грязной и неприятной работы, но с учетом того, что большая часть нашего взвода связи, приданного сводному батальону, только что уехала в кузове десантного "Урала", "грузом двести", отлынивать от нее нам с Акыном, было бы по крайней мере неуместно, а проще говоря - подло по отношению к тому же самому Курку! И поэтому Акын, превозмогая жуткую головную боль и тошноту от своей контузии, а я - липкую слабость и озноб от подхваченной мной в эту ночь жестокой простуды, продолжаем таскать вырубленные из грязной наледи трупы женщин и детей, без всякого разбора сваливая их в ямы.
  У меня при этом возникает стойкое чувство дежавю: "Где и когда я уже видел и чувствовал подобное и почему мне знакомо это ощущение прикосновения к окоченевшим мертвым телам?" И несмотря на то, что я сейчас не хочу будить в себе все эти надежно похороненные в глубине моей памяти воспоминания, она настойчиво выталкивает из своих сумрачных глубин слово "Баткент", а я помимо собственной воли, тут же наполняю его теми - самыми, казалось бы давно и надежно забытыми воспоминаниями пятилетней давности, в которых изодранные снарядами горной артиллерии и похороненные под завалами снежной лавины, сошедшей с вершины перевала Бок - Баши, трупы узбекских спецназовцев, мы - их оставшиеся в живых товарищи, словно мерзлые поленья, швыряем в открытый кузов Урала...
  - Стой, подожди!
  Внезапно остановил меня Акын, когда мы с ним вернулись из очередной такой скорбной ходки к двум огромным ямам, разверстым в мерзлой земле. Проследив направление его взгляда, я все понял: на земле перед нами лежала мертвая чеченская девочка лет одиннадцати, при этом она не занималась политикой, и я думаю, что ей было абсолютно наплевать, будет ли Чечня, а с ней вместе и весь Северный Кавказ Российским, или же станет независимым - она просто оказалась не в том месте и не в то время! Эту же самую мысль я сейчас отчетливо читаю во взгляде своего друга при этом Акын наклоняется и осторожно отрывает маленькую куклу от замерзших пальцев мертвой чечнской девочки, аккуратно положив ее рядом с телом, а я, будучи больше не в состоянии смотреть на все, отхожу в сторону, к нашей КШМ и закуриваю сигарету из любезно оставленной кем-то на ее капоте сигаретной пачки.
  По площади ходит наш ротный старшина прапорщик Гриценко, при этом он не помогает нам таскать трупы, а вместо этого наклоняется над каждым из них и подолгу внимательно вглядывается в их мертвые, окоченевшие лица, словно желая запомнить их на всю жизнь, или же ища среди них своих знакомых. Однако, все мы, кто в этот момент наблюдает за этим методичным обходом нашего старшины, прекрасно понимают: для прапорщика Гриценко - это своего рода вендетта: что-то типа справедливого возмездия за весь тот ужас и позор, которому мы все подверглись этой ночью на высоте семьсот триннадцать.
  А наш старшина, закинув цевьё своего автомата на плечо и не глядя ни на кого из нас, продолжает вальяжно расхаживать между мертвыми людьми. Внезапно он остановливается и несколько раз потихоньку ударяет носком своего грязного ботинка по одному такому вмерзшему в землю телу, которое отзывается на эти его удары глухим деревянным звуком, и прапорщик Гриценко при этом еле заметно улыбается и идет дальше. Мне почему-то кажется, что в этот момент он любуется самим собой.
  - Ну и зарос же ты щетиной, сержант, еще немного и меня, глядишь, догонишь!
  Старый Опер появился рядом со мной неожиданно, при этом я даже не слышал его шагов.
  -Еще пару дней не побреешься и сам за духа бородатого сойдешь.
  Улыбнулся Арсений Сергеевич и я понимаю, что за этой теплой фразой кроется его благодарность за те два полных автоматных рожка, которые я дал ему на горной тропе. Просто, очень глупо сейчас прозвучали бы эти слова благодарности, ведь майор Павлов мог бы в той ситуации не рисковать собой, снова поднимаясь на высоту семьсот триннадцать и вступая в бой с авангардом духов идущих по нашим следам, а пользуясь своим офицерским званием, потребовать от старшего лейтенанта Рыкунова, чтобы тот послал отсечь духов от восточного склона кого-то из нас. Возможно, что наш ротный послал бы туда именно меня и вполне возможно, что мне бы не хватило ни фарта ни сноровки сделать все то, что сделал майор Павлов и спуститься оттуда живым, и именно поэтому слова взаимной благодарности сейчас просто повисают мысленным фоном, сопровождая весь наш дальнейший разговор со Старым Опером:
  - Обязательно побреюсь, товарищ майор, но только тогда, когда все это кончиться.
  Пообещал я майору Павлову и тут же услышал от него в ответ очередную житейскую мудрость:
  - Все это по-любому когда-нибудь закончится, вот только для всех нас - по-разному! Например, для девятнадцати пацанов из вашей роты, оно уже закончилось сегодняшней ночью и бриться им теперь уже больше ни к чему! А ты, сержант, если хочешь вернуться домой не так как вернулись они, дай какой-нибуд обет.
  Ухмыльнулся Арсений Сергеевич и мне внезапно стало стыдно - нет вовсе не за себя, ведь я все-таки вытащил Акына с той высоты, а за тех без малого двух десятков парней, которых мы бросили там под огнем своей же артиллерии и за которыми потом не вернулись на высоту, оставив их всех на растерзание духам. Кстати, сами СОБРовцы, как позже оказалось, будучи в равных с нами условиях, все же вынесли с той высоты всех до единого своих бойцов: и раненных и убитых, не оставив ни одного из них духам ни на смерть ни на поругание! И несмотря на то, что я знаю: Старому Оперу не за что сейчас меня упрекать, но само упоминание об этих девятнадцати пацанах из нашей роты сорвавшееся у него с языка, рождают во мне внезапную агрессию.
  - Обеты дают Богу, а я в него не верю, особенно теперь!
  Огрызнулся я, неожиданно разозлившись на этот черный юмор и повисший в воздухе невысказанный упрек Старого Опера.
  - А я бы на твоем месте, именно теперь бы в него и поверил!
  Добродушно хмыкает в ответ Арсений Сергеевич и внезапно хитро прищурившись, добавляет:
  - Ну, хозяин - барин, не хочешь давать обет Богу - дай его мне, а я потом тебя от этого обета - разрешу, годика эдак через два, когда все это для тебя уже действительно закончиться.
  - И какой же обет я вам должен дать, товарищ майор?
  Не понял я Старого Опера и мгновенно отходя от вспышки своей раздражительности.
  - Да, вот хотя бы бороду отпустить, как у меня, когда ты, наконец на гражданку вернешься.
  Снова улыбнулся Старый Опер, погладив себя по своей неровно подстриженной светло - русой бороде и пояснив мне:
  - А то насмотришься здесь на бородатых, так что потом на гражданке в каждом мужике с бородой будешь ваххаббита видеть и сразу за нож хвататься, а так - будешь смотреться в зеркало и нервы свои успокаивать!
  Старый Опер еще шире растянул в улыбке свои обветренные и потрескавшиеся на морозе губы и тут же убрав ее со своего лица, так словно бы смахнув с тетрадного листа помарку ластиком, внезапно спросил у меня:
  - Ты хоть понял сержант - зачем мы этой ночью на эту проклятую горку лазили, а?!
  И я был вынужден честно сознаться Арсению Сергеевичу:
  - Вообще-то - не очень, товарищ майор! Но, наверное, для того, чтобы как было сказано в приказе из штаба: "Не допустить занятие выбитыми из Шагури бандформированиями, господствующей над селом высоты"
  - Ты сам-то хоть в это веришь, сержант?!
  С острым прищуром взглянул на меня майор Павлов и пояснил мне свой скепсис:
  - Для того, чтобы не допустить занятие выбитыми из Шагури духами господствующей над селом высоты, достаточно было шарахнуть по этой самой высоте парой гаубичных залпов, как они шарахнули по нам - и все! Нет, здесь что-то другое: ведь не зря же на эту высоту семьсот триннадцать потащили весь ваш взвод связи, хотя по большому счету толку от вас там не было ни хера, потому что вы - связюки и стрелять-то толком не умеете! Да и ГРУшные спецы, которые должны были подтянуться к нам поутру - тоже у меня из головы не идут. Может быть все дело в той железяке, что торчит на этой проклятой вершине, а?! Как ты думаешь, сержант?
  Майор Павлов продолжает пытливо смотреть на меня в упор, и я вдруг понимаю, почему командир Ставропольского СОБРа подошел за ответами на свои вопросы именно ко мне, ведь я же считаюсь самым образованным и технически подкованным "связюком" в нашей бригаде, с диплом престижнейшего технического ВУЗа страны! И вот тогда я начинаю уже совсем с другой стороны рассматривать и оценивать все события прошедшей ночи и мне внезапно вспоминается маленький и круглый, как колобок подполковник Быков, читающий нам лекцию о радиолокационных станциях геопозиционирования и дальней разведки на военной кафедре нашего университета:
  "Импульсно-фазовая разностно-дальномерная система LORAN-C работает на частоте 100 кГц. На этих частотах поглощение радиоволн в ионосфереможет быть очень значительным, особенно при больших углах падения, поэтому система LORAN-C относится к классу гиперболических систем, хотя и основана на измерении не фазы, а задержки импульсов, принимаемых от цепочки передающих станций. В каждой такой цепочке одна из станций обязательно является ведущей, а все остальные - ведомые. Все они точно синхронизируются, при этом приёмник измеряет точность прихода импульсов с точностью до 0,1 микросекунды, и, если используется наземная плоская волна, то местоположение объекта может определяться этой системой с точностью до 150 метров на удалении в 1500 километров на поверхности земли и на море.
  В общем случае сигнал передатчика этой системы представляет собой сумму наземной плоской волны и сигналов, отражённых один или несколько раз от ионосферы. Причем на расстояниях свыше 2000 километров ионосферная волна в сигнале преобладает и точность определения системой местоположения объекта будет зависеть от состояния и возмущенности ионосферы. Испытания показали, что в отдельных случаях могут возникнуть ошибки в определении местоположения объекта при целенаведении межконтинентальных баллистических ракет до несколько километров. Таким образом, даже при идеальных условиях система LORAN-C не будет иметь точность, которую обеспечивают спутниковые системы геолокации типа GPS и ГЛОНАСС. Однако, для наведения межконтинентальной баллистической ракеты с головной боевой частью мощностью в сто мегатонн, подобная точность геопозиционирования цели, как вы сами понимаете, товарищи курсанты - будет не очень существенна!
  Именно поэтому, подобные системы геолокации, до сих пор еще стоят на вооружении наших РВСН и в частности используются в комплексе автоматического управления массированным ответным ядерным ударом по вероятному противнику, каковым тогда для СССР являлись США. Этот комплекс, созданным Советским Союзом в разгар холодной войны с Западом называется "Периметр", а сами американцы боязливо и уважительно прозвали его "Мертвой Рукой" и до сих пор смертельно боятся этого нашего "оружия возмездия", не оставляя попыток любыми способами нейтрализовать его, выведя из строя систему связи, управления и оповещения о ракетных пусках"
  "Ну конечно же, как я сразу не догадался о назначении этого "ретранслятора" на высоте семьсот тринадцать! Это - звено, входящее в цепочку передающих станций, работающее на мощный приемник гиперболической системы геолокации, обеспечивающей навигацию, а также целеуказание и наведение наших межконтинентальных баллистических ракет, входящих в комплекс нанесения массированного ответного ядерного удара "Периметр", посредством покрытия значительных территорий суши и моря сеткой из вот таких приемо - передающих станций!
  Выходит, что и эта странная "железяка", расположенная на высоте семьсот триннадцать, о которой только что упомянул мне Старый Опер - является ничем иным, как одной из таких передающих станций, работающих на эту систему глобальной навигации и радиолокации, в свою очередь входящую в стратегический ядерный комплекс "Периметр", или как его называют американцы: "Мертвая рука". И именно этим объясняется такая странная настойчивость и я бы даже сказал - фанатизм, с которым чеченские боевики дрались за эту высоту и ради которой они отдали на растерзание нам - федералам свой собственный аул Шагури, в который они втихаря от нас снова согнали своих женщин с детьми, эвакуированных нами оттуда за несколько дней перед штурмом.
  Вряд ли конечно самим чеченским боевикам понадобился беспрепятственный доступ к этой передающей станции, включенной в глобальную навигационную систему наведения межконтинентальных баллистических ракет - скорее всего это был приказ их американских кураторов и спонсоров, свободно орудующих в Панкисском Ущелье соседней Грузии. А возможно, что именно им - американским специалистам радиотехнической разведки из Лэнгли и понадобился доступ к нашей, пускай и порядком устаревшей, но все еще смертельно опасной для их мирового господства советской системе навигации и целенаведения межконтинентальных баллистических ракет, ведь в этом случае они получили бы возможность контроля над всем нашим автоматизированным комплексом нанесения массированного ответного ядерного удара "Периметр", или "Мертвая рука" по их собственной классификации, управляемым через эту систему и отсекши эту самую "Мертвую Руку" не дали бы ей в нужный момент сжаться в кулак, подняться и свернуть шею пернатому американскому стервятнику, дерзнувшему клевать нашу Державу своими высокоточными крылатыми ракетами!
  И майор Павлов, говоря мне сейчас о, казалось бы, нелогичном на первый взгляд использовании целого взвода связи в составе всего лишь одного сводного штурмового батальона, был трижды прав, потому что командование наших Внутренних Войск, получив приказ о недопущении противника к нашей стратегической радиолокационной системе, решило использовать для этого нас - связистов, как наиболее подкованных специалистов в технической сфере, имевшихся в его распоряжении на тот момент времени. Именно поэтому целый взвод связи Внутренних Войск, который теоретически должен был обеспечивать связь нашей оперативной бригады со Штабом Объединенного Командования Федеральных Войск, и был придан сводному штурмовому батальону, брошенному на штурм высоты семьсот триннадцать.
  Этим же фактом объяснялась и та нервозность, с которой Штаб Объединенной Группировки Федеральных Войск отреагировал на ложную информацию о захвате чеченскими боевиками высоты семьсот триннадцать, прошедшую по перехваченному противником нашему шифрованному каналу связи. После чего командование приняло решение от греха подальше накрыть эту высоту огнем своих гаубичных батарей, не разбираясь и не вникая особо в то, кто на самом деле владел высотой в тот момент: свои или чужие.
  К нашему несчастью сработал старинный русский принцип, сформулированный еще при царе горохе следующим образом: "Бей своих, чтобы чужие боялись!" и генералы из Штаба Объединенного Командования предпочли не рисковать своими золотыми погонами, теряя время и выясняя кто же все-таки на самом деле владеет высотой семьсот триннадцать: мы или чеченцы с их американскими кураторами, а накрыть всех на ней разом для того чтобы сохранить таким образом неприкосновенность гостайны, а заодно и не иметь потом бледного вида перед особистами из центрального аппарата контрразведки ГРУ.
  Когда я в кратце поведал плоды своих размышлений Старому Оперу, тот только скривился в злобной усмешке и покачав головой ответил мне на это:
  - Теперь все ясно: попали мы с вами в мутные штабные игрища под названием "Смерть шпионам", вот только шпионы почему-то все целые и невредимые остались, а смерть вместо них приняли эти чеченские бабы с ребятишками, да наши пацаны, оставшиеся на той высоте. Эх, потолковать бы сейчас с глазу на глаз с тем смершевцем, который отдавал этот приказ, да показать ему вот это...
  С этими словами майор Павлов, скрежетнув зубами от ярости, кивнул мне на несколько еще неприбранных женских трупов, валявшихся на сельской площади.
  - Вот, наверное, с кого нам всем надо брать пример - солдат со стальными нервами!
  Грустно сказал я Арсению Сергеевичу, пытаясь соскочить с неприятной темы убиства невинных женщин и детей и кивая при этом головой на нашего прапорщика Гриценко, с важным видом прохаживавшегося между непогребенными трупами.
  - Кто? Ваш старшина - солдат со стальными нервами?!
  Не понял меня Старый Опер и грязно выматерившись, пояснил мне:
  - Да ваш старшина - чертов псих! Готов поспорить на весь свой месячный оклад, что у него нет ни семьи, ни детей и возвращаясь из командировок домой он там пьет по-черному, и ни в чем от него нет толку. А здесь он царь и бог, здесь он по-настоящему воскресает! Да он только и живет своими командировками, навидался я таких "солдат со стальными нервами" и все они потом херово кончали: либо наркологическим диспансером, либо тюрьмой. Поэтому не надо с него брать пример, пацаны, а лучше вернитесь домой нормальными людьми, с чистой совестью.
  - Ты думаешь, Старый, все это можно забыть и жить на гражданке также, как и прежде?
  Спросил я тогда у майора Павлова, в первый раз наплевав на армейскую суббординацию и обратившись к нему на "ты", при этом ответ Арсения Сергеевича поразил меня до самой глубины души:
  - Не вы первые и не вы последние, кто проходит через все это. Вот, к примеру вашему поколению достался Северный Кавказ, нашему - Афганистан, а поколению наших отцов - Великая Отечественная и если бы каждый воевавший русский мужик сходил потом с ума от того, что он повидал на войне, то вся наша огромная страна была бы населена одними психами. Представляешь себе такой грандиозный дурдом, сержант: от Калининграда и до Владивостока!
  Криво усмехнулся Старый Опер и помолчав, добавил:
  - К сожалению, война свойственна природе любого здорового мужика так же, как и природе любой здоровой бабы - свойственны роды, а потому нормальные мужики, даже пройдя через все это, находят в себе силы вернуться к нормальной человеческой жизни, а вот всякая мразь человеческая, загнивает на гражданке даже и без всякой войны. Ладно, хватит об этом, давай лучше помянем наших ребят, да и этих - тоже помянем, все-таки люди...были.
  Старый Опер, кивнув головой на неприбранные трупы чеченских женщин, валявшихся на площади, отстегнул от пояса фляжку со спиртом и отвинтив от нее крышку, первым приложился к горлышку. Я тяжело вздохнул, увидев, как подошедший к нам Акын бережно прячет маленькую тряпичную куклу, которую он забрал у мертвой девочки, себе за пазуху. "И зачем она ему - на память обо всем этом, что ли?!" Подумал я и отвел глаза, чтобы в этот момент не встречаться взглядами со своим другом...
  ***
  Трупы в двух ямах облили бензином и бросили туда по горящему факелу, а все мы - те, кто принимал участие в этой скромной военно - полевой тризне, стояли и наблюдали сверху за тем, как по промерзшим насквозь поленьям мертвых тел распространяется, перескакивая с одного на другое, голубоватое бензиновое пламя. И в этот момент мне вдруг вспомнилось, как в детстве я старательно рисовал в своем альбоме войну цветными карандашами, и все мне было в этих рисунках предельно понятно - здесь злые и страшные немцы, а тут - добрые и благородные наши, русские. При этом немцев я рисовал уродливыми, с кривыми костлявыми руками и ощеренными ртами больше похожими на оскаленные волчьи пасти, а русских солдат - всех сплошь могучими богатырями: широкоплечими и стройными, в приталенных широкими солдатскими ремнями зеленых гимнастерках, украшенных ярко - желтыми кругляками медалей...
  А теперь что? А теперь я сжигаю труп этой маленькой чеченской девочки, у которой мой друг Акын забрал тряпичную куклу, только потому, что мне приказали считать ее своим врагом. Однако, здесь в реальной жизни, а не на том примитивном детском рисунке, этот мой враг, сейчас даже мертвым выглядит лучше и чище меня живого - худого, завшивленного и покрытого гнойными фурункулами. Да, и помыслами своими перед смертью она наверняка была гораздо чище меня, поскольку искренне верила в то, что взрослые мужчины, среди которых, возможно были даже ее близкие родственники и которые пригнали их вместе с ее матерью в этот аул перед самым нашим штурмом, хотят ей только добра, а она своим послушанием - служит какому-то очень большому и доброму делу. А вот я, поднимаясь в этот горный чеченский аул сутки назад, на эту треклятую зачистку, никому и ни во что уже не верил, готовый стрелять и убивать вовсе не ради какой-то вселенской правды или справедливости, а просто ради спасения собственной грязной и покрытой гнойными фурункулами, шкуры!
  И я стрелял, и я убивал только лишь потому, что мне приказали это делать, а я не посмел не выполнить этот приказ. Я убивал потому, что их всех кто-то свыше назначил мне во враги, решив за меня: кто из нас будет добрым русским, а кто - злым чеченом, словно в игре "Казаки - разбойники" поделив нас всех на плохих и хороших, на спасителей и врагов отечества. Но, как могут люди, пусть даже разных национальностей, но все же одинаково наделенные разумом и умением любить и прощать, так безжалостно истреблять друг друга, не считаясь ни с чем?! Не считаясь даже с самым святым, что есть на земле - с заповедью: "Не убий!"? Как можно так люто ненавидеть друг друга?! И почему? Почему я должен воевать с ними - вот с этими женщинами и детьми, а не с теми тварями и нелюдями, укрывшимися за их спинами?!
  И можно хоть тысячу раз повторить себе, что их всех - этих чеченских женщин и детей, которых мы, сейчас облив бензином, сжигаем в ямах, словно поленья, подставили, превратили в живой щит и прикрылись ими от наших пуль. Однако, я точно знаю, что легче мне от этого не станет, потому что я всегда буду помнить о том, что стрелял в них я. Я! Я!
  И перед каждой подобной операцией нам твердят о том, что эта война - освободительная и едва ли не священная! При этом вся эта агитация похожа на убаюкивающую сказку, рассказанную перед сном для того, чтобы ты скорее и глубже уснул и тебя бы не мучили кошмары. И мы, слушая эти сказки идем на эту войнус высоко поднятой головой, не замечая очевидного - того, что мы воюем с тенью своего врага, стреляя в любого, на кого он эту тень отбросил, но при этом не в состоянии дотянуться и убить его самого, убить раз и навсегда. Нас тыкают носом в дерьмо, заставляя убивать друг друга по выдуманным кем-то для нас, но никак не для себя, международным законам и правилам междуусобной бойни, а мы закрываем глаза и продолжаем убежденно и решительно спать под эти сладкие сказки о нерушимых правах человека и утопичных ценностях демократии, которые никто и никогда еще не видел от самого сотворения Мира! Нами играют, словно марионетками - эдакими оловяными солдатиками, и что самое ужасное, мы сами им подыгрываем в этой кровавой и страшной игре, ведущейся на нашем поле, но по чужим правилам...
  Огонь, наконец-то, разгорелся и из ямы резко и приторно запахло горелой плотью. Я медленно поднял глаза к небу и мне захотелось завыть от того, что я тоже являюсь частью этой системы. Я тоже безмолвное и бездушное орудие убийства, которое совершается во имя человеколюбивых целей и в которые я отныне уже никогда не поверю...
  ***
  Нас с Акыном уволили в мае, досрочно разорвав наши контракты с Министерством Внутренних Дел и мы с моим другом возвращались домой по Военно - Грузинской Дороге, среди цветущих буйным цветом садов в городах и горных аулах, а дети выбегали из своих домов, заслышав нашу колонну. Они доверчиво махали нам руками и сорванными ветками деревьев, амы, улыбаясь, отвечали на их восторженные приветствия, пуская в воздух цветные ракеты из сигнальных пистолетов СПШ, еще больше добавляя к этим встречам ребячьего восторга и непосредственной детской радости.
  Мы с моим другом Акыном возвращались домой, чтобы по совету закаленного в боях и походах русского воина и лихого кубанского казака Арсения Сергеевича Павлова, найти в себе силы и вернуться к нормальной человеческой жизни. Тем более, что теперь мы с Акыном уже не имели морального права подвести Старого Опера, приказавшего нам вернуться с войны нормальными людьми и продолжить жить за всех, кому этого не дал Бог, потому что командир Ставропольского СОБРа, майор Арсений Сергеевич Павлов погиб в самом начале марта, спустя три месяца после той памятной зачистки горного аула Шагури и неудачного штурма высоты семьсот триннадцать. Со своим Специальным Отрядом Быстрого Реагирования он шел в составе ротной колонны федеральных сил на броне передовой БМП, когда растяжка взорвалась прямо у него над головой и осколки от разорвавшейся "эфки" пробили его плотное и коренастое тело сверху вниз, навылет. При этом, осталось неизвестным - кто, когда и на кого ставил эту треклятую растяжку: духи ли на федералов, или наоборот, но в тот момент Старому Оперу не помог ни один из тех двух Богов, которым он обычно молился перед операциями!
  Зато предположение майора Павлова по поводу дальнейшей судьбы нашего бывшего ротного старшины - прапорщика Гриценко, оказалось поистине пророческим, поскольку тот, почти сразу же после окончания очередной своей командировки на Северный Кавказ, угодил в тюрьму за какую-то совершенно дикую историю с пьяной поножовщиной. Наш с Акыном земляк Серега Лимонов по кличке Цитрус повесился, едва лишь только выписавшись из военного госпиталя, вернувшись в свой родной Аткарск и узнав о том, что его невеста, не дождавшись своего безногого инвалида - жениха всего пару месяцев, спешно уехала в Москву и там в срочном порядке вышла замуж не то за чеченца, не то за дагестанца, одним словом - за лицо кавказской национальности. А вот боец нашего взвода связи Лешка Куракин по кличке Курок, так до сих пор и лежит в психиатрической больнице, где лечится от наркомании.
  Ну, а мы с моим другом Акыном каким-то образом все же нашли в себе силы забыть все это и жить дальше вполне по-людски, может быть потому, что со слов все того же самого Старого Опера, мы с моим другом еще не успели дойти до своего самого крайнего душевного предела и сохранили возможность плакать. Кто знает? Хотя, сейчас я уже и не вполне уверен в том, что у меня это получится, однако мне очень хочется в это верить!
  Да, мы с Акыном вернулись с войны живыми и практически невредимыми, не считая своих обожженых и искалеченных войною душ, однако мы с ним далеко не из тех, кто по любому удобному поводу выступает на митингах и пишет очерки в газеты на "ура - партриотические" темы в надежде снискать себе таким образом дешевую популярность и заработать немного денег. Мы в основном молчим обо всем, что касается этой войны и даже наедине друг с другом мы не очень-то обсуждаем все то, что повидали там, потому что всем этим нам впору не гордится, а тщательно скрывать, старательно замаливая свои грехи.
  Вот мы и скрываем это, как можем, обходя гробовым молчанием любые имена, названия населенных пунктов на картах и памятные даты, которые связывают нас с этой войной, ведь мы с моим другом Акыном - вовсе не из тех, кто хвалится, описывая свое мужество, бесстрашие и героизм, потому что мы с ним не совершали никаких подвигов, а еще потому, что там нам всегда было страшно и...стыдно друг перед другом. Да, именно стыдно, ибо наша с ним война была другой - совсем непохожей на многочисленные фильмы о ней и те мои детские рисунки в альбомах. И вернувшись с нее, мы с Акыном честно попытались похоронить ее в самых отдаленных уголках наших душ, а то насколько нам с ним это удалось, можно судить хотя бы по одному лишь краткому эпизоду, имевшему место в плацкартном вагоне поезда, в котором мы с моим другом возвращались домой в Саратов.
  Наша случайная попутчица по купе, оказалась корреспондентом какой-то областной газеты и пожелала взять у нас интервью, пообещав разместить нашефото на развороте под статьей. Однако, как она ни уговаривала нас убрать "жесть из глаз" и просто по-человечески улыбнуться, а не по-волчьи оскалиться в объектив ее фотокамеры, у нас с Акыном так ничего и не получилось. И в конце концов, корреспондент, виновато пожав плечами, заявила нам:
  - Вы меня, конечно, извините, уважаемые товарищи "дембеля", но я пишу эту статью для наших будущих призывников, которых призовут в армию уже этой весной. А если они увидят ваши волчьи взгляды на странице нашей газеты, да еще и под моей статьей, призывающей их честно выполнить свой гражданский долг, то в армию они тогда - точно ни за что не пойдут!
  И удалила это фото из своей статьи...
  
  ГЛАВА 10
  У каждого бомбилы есть Бомбетта и маленький бомбенок дома ждет, меняю километры на монеты - на денежки, а денежки - вперед! В ж...пу раненный боец - он уже не молодец. Охота на тарантула. Флирт на лезвии бритвы. Встреча со старинным врагом. Родной сын. Ультиматум Тарантула.
  Если ты не победишь - победит твой враг,
  Если ты не побежишь - побежит твой враг!
  
  Старинная восточная мудрость
  
  - Так ты что же, так до сих пор и переписываешься с нашей ротной писаршей Светкой что ли?!
  Я пораженно уставился на своего друга Ильяса, потому что сам я, признаться уже давно позабыл об этом мимолетном приключении и сейчас образ нашей ротной писарши Светки из Оперативной Бригады Особого Назначения, в моей памяти выходил каким-то размытым и тусклым, как бы сильно я при этом ни напрягался, пытаясь его оживить и разукрасить различные детали.
  - Нет, мы не переписываемся, а перезваниваемся с ней, и она у меня каждый раз про тебя спрашивает и номер твоего мобильника у меня просит, а ей вру, что ты давно уехал из Саратова и я потерял с тобой связь. Это от нее я узнал и про Курка с Цитрусом и про нашего ротного старшину.
  Нехотя ответил мне Акын, признавая правоту моей внезапной догадки.
  Я внимательно смотрю ему в лицо и замечаю, как сквозь естесственный смуглый цвет его кожи, у него на скулах проступают какие-то подозрительные бурые пятна. И в этот момент я понимаю, что прямо у меня на глазах разворачивается серьезная драма, главную роль в которой исполняет мой друг, а я сам того не подозревая, оказываюсь у него на пути.
  И тогда мне становится невероятно стыдно за то, что я так легко все позабыл и попытался отгородиться этой иллюзией мирной жизни от той, которой мы с моим другом Акыном жили на войне. Попытался выкинуть ту прошлую свою жизнь из своей памяти и забыть все: и чеченское село Шагури и высоту семьсот триннадцать, господствующую над ним и ту зимнюю трассу на Махачкалу и даже Сулейман - Гору! Но, кажется сама та моя прошлая жизнь, не смогла забыть меня и настигла уже здесь в сонном провинциальном Саратове, в то время пока я упивался иллюзией мира и покоя.
  Акын отвернулся от меня и нахохлился, став похож в своей милицейской форме на прилетевшего с зимовья грача, а я, сообразив, что нужно как-то спасать положение, толкнул друга плечом.
  - Прости, Акын, я же не знал, что ты тайно влюблен в нашу бывшую писаршу, а то бы и не спрашивал у тебя про нее.
  - Да кто тебе сказал, что я в нее влюблен?!
  Отмахнулся от моих неловких извинений Акын, пояснив мне:
  - Просто понравилась она мне, вот и все.
  - Ну тогда я готов тебе с ней помочь.
  Движимый внезапным душевным порывом, предложил я своему другу.
  - Это как же ты мне помогать с ней собирашься, свечку что-ли держать?!
  Криво усмехнувшись, огрызнулся он.
  - Почти угадал!
  Беззлобно усмехнулся я и предпринял еще одну отчаянную попытку перевести эту неловкость в шутку:
  - Можешь съездить к ней, благо уже почти целый год прошел с нашего с тобой увольнения и рассказать Светлане о том, что я пал смертью храбрых в боях за торжество мировой сексуальной революции. Заодно поставите по мне там на пару свечку, а в Светкиной квартире откроете музей, посвященный мне и будете там демонстрировать продавленный диван и забытые мною трусы!
  Кажется, шутка сработала, потому что Акын перестал хмуриться и покрываться пунцовыми пятнами, а вместо этого широко улыбнувшись мне, прокомментировал мой шутливый выпад:
  - Ты забыл добавить к перечисленным тобой экспонатам будущего музея твоего имени использованный презерватив, который ты ей в сахарницу запихал.
  Со смехом произнес Акын, прищурив свои раскосые глаза.
  - Чего?!
  Не понял я ответной шутки своего друга.
  - Какой такой презерватив?!
  - Который Светка потом себе утром в кофе положила!
  Любезно пояснил мне Акын.
  - ...Уф!
  Действительно смутился я и как мог попытался объяснить тот давний конфуз, о котором мой друг сообщил мне только сейчас:
  - Что я могу тебе на это ответить, Акын: только то, что факир был пьян и фокус не удался! Я тогда, видимо, по пьяни пепельницу с сахарницей перепутал.
  - Ладно, факир, вставай давай, я тебя до твоей палаты провожу.
  Подал мне руку Ильяс и пояснил, поглядывая на свои наручные часы:
  - А то мы с тобой уже третий час тут загораем!
  - Да, чего я калека что ли?! Сам дойду!
  Отмахнулся я от его любезного предложения.
  - Ты не калека, а инвалид умственного труда.
  Улыбнулся в ответ мой друг.
  - Пошли, пошли, мне так спокойнее будет.
  Настойчиво добавил он, беря меня под руку.
  - Ну вот, блин - дожился: менты меня уже под белы рученьки водят!
  Проворчал я шутливо, опираясь на руку друга.
  Мы с Акыном поднялись со скамейки и под руку побрели через больничный двор к серому, больничному корпусу. При этом меня слегка пробирал мелкий озноб, что в общем-то меня нисколько не удивляло, поскольку это была обычная реакция моего организма на выпитое в относительно прохладную погоду, пиво. Но, в целом, я чувствовал себя довольно неплохо и планировал уже завтра закатить своему лечащему врачу сцену, с требованием выписать меня ко всем чертям из этой богадельни, ибо мне даже за один проведенный здесь день, уже успели порядком осточертеть грязно - зеленые стены, тяжелые больничные запахи и моя убогая палата с серым постельным бельем. И одной фразой мое состояние от пребывания здесь можно было выразить так: "Безнадега, точка ру!"
  Мы с Акыном прошли мимо машины скорой помощи, притертой вплотную к подъезду больничного корпуса и вследующую секунду, едва успели отскочить в разные стороны, чтобы не быть сбитыми с ног стремительно мчащимися по ступенькам дюжими санитарами с носилками в руках. При этом больной, которого два этих дюжих медбрата так спешно волокли на этих носилках без всякого постеленного на них матраца, подпрыгивал словно жокей в седле, во время бешенного аллюра с препятствиями.
  Мы с Акыном остановившись и раскрыв от удивления рты, не говоря друг другу ни слова следили за тем, как санитары, не сбавляя скорости, с разбега закинули больного вместе с носилками в зияющее чрево машины и сами, словно десантники в БМД, запрыгнули следом за носилками в карету Скорой помощи, после чего машина круто взяла с места, оставив на асфальте две черных полосы от своих ведущих колес и отчаянно визжа покрышками, выскочила из больничных ворот на дорогу. Мы с Ильясом недоуменно переглянулись:
  - Нет, я понимаю, когда люди сюда бегом бегут, но, чтобы вот так торопиться отсюда - это для меня просто нонсенс!
  Развел руками озадаченный до крайности Акын.
  - А ты пробовал их манную кашу по утрам, или знаменитый суп ППЖ - "Прощай половая жизнь", на обед?
  Хмыкнул я в ответ и многозначительно добавил:
  - От этого еще не так побежишь!
  - Ты-то откуда знаешь про этот суп, если ты здесь сам первый день и еще ничего не ел, а только пил со мною коньяк с пивом?
  Усмехнулся в ответ на мое замечание Акын.
  - Мне для этого достаточно было просто взглянуть на рожи моих соседей по палате.
  Выкрутился я и внезапно вспомнив одну деталь, только что бросившуюся мне в глаза, озадаченно добавил, почесывая переносицу:
  - Кстати, мне показалось что этот сбежавший больной, как раз и был одним из моих соседей по палате.
  - Ну, во-первых, этот больной не бежал, а его оттуда вынесли.
  Сразу же уточнил Акын и подумав, добавил:
  - А во-вторых, половая жизнь, которая светит ему в ближайшем будущем, будет заключаться максимум в падение на пол с кровати!
  Однако, мне уже было не до шуток на половые темы в их различной интерпритации, потому что в душе у меня шевельнулась смутная и пока еще не осознанная тревога по поводу странной похожести вынесенного только что санитарами больного, на моего соседа по больничной палате.
  - Ты знаешь, Акын, мне и правда показалось, что этот бедолага на носилках, очень похож на моего соседа по палате, вот только...
  Не договорив до конца, я замолчал, сопоставляя в уме факты.
  - Что только?!
  Нетерпеливо переспросил у меня Акын.
  - У моего соседа по палате был сильный ожег задницы: он по пьяни раскаленную каменку в сауне, с банной полкой перепутал и уселся на нее голой ж...й, а тот, что на носилках, вроде бы на спине лежал, но лицо при этом - точно его было!
  - И мне показалось, что одного из санитаров - того здоровенного кавказца, я уже где-то видел, только вот не могу вспомнить - где.
  В свою очередь признался мне Ильяс.
  - Чего...?! Кавказец - санитар!
  Даже опешил я от такой странной и почему-то ускользнувшей от моего внимания детали.
  - Это, как ты изволил выразиться - нонсенс! Нет, Акын, что-то тут явно не так, давай-ка быстрее поднимемся в мою палату.
  Предложил я своему другу, и мы с Ильясом, прыгая сразу через три ступени, побежали вверх по лестнице, причем я, забыв о своем недавнем сотрясении мозга, даже малость обогнал Акына. Одновременно ввалившись в палату, мы застали там только вусмерть перепуганного Виктора Григорьевича - одного из моих соседей по палате: тот сидел на своей койке и испуганно таращил на нас глаза, прижимая к груди пустую эмалированную утку.
  - А где Толик?
  С порога спросил я у него, указывая на соседнюю с ним пустую койку, на которой еще совсем недавно лежал больной по имени Анатолий, с обширными ожогами спины и ягодиц. Виктор Григорьевич, судорожно взглотнув, выдавил из себя:
  - Так нету больше нашего Толика, унесли его...
  - Как унесли? Кто унес?! Куда?!
  Не понял я его сумбурного объяснения.
  - Ты, Виктор Григорьевич, успрокойся и давай нам с товарищем старшим лейтенантом все по порядку рассказывай!
  Потребовал я от него и тот, сделав еще один судорожный глоток и зачем-то тряхнув головой, начал свой рассказ заново и уже более обстоятельно:
  - Ну, после того, как вы, значит вышли с товарищем старшим лейтенантом на улицу.
  Виктор Григорьевич уважительно кивнул на Акына в милицейской форме и продолжил:
  - Мы с Толяном перекинулись в картишки, и потом он начал книжку читать, а я спать завалился. А десять минут назад проснулся я от какого-то шума непонятного. Глядь, а Толяна-то нашего двое санитаров в халатах уже под руки волокут из палаты на выход, а Толян при этом весь какой-то такой...
  Виктор Григорьевич, сконфузившись, замолчал.
  - Ну, ну - продолжайте!
  Нетерпеливо подбодрил его Ильяс и задал ему наводящий вопрос:
  - Какой был вид у Анатолия, когда его из палаты выносили?
  - Обмякший какой-то, как будто даже и...неживой.
  Нерешительно закончил Виктор Гроигорьевич, сам испугавшись последнего произнесенного им слова "неживой" и я тут же задал ему следующий, наводящий вопрос:
  - Подожди, Виктор Григорьевич, что значит "неживой"? Он что, не дышал, или может в крови весь был?
  - Да, я спросонья и сообразить-то толком ничего не успел!
  Отмахнулся от меня Виктор Григорьевич и пояснил мне:
  - А только глаза открыл аккурат в этот момент и смотрел как его, сердешного волокли, но крови я на нем никакой не заметил и дышал он, или нет - я тоже не вспомню. А только видел, как эти абреки волокли Толяна, словно барана зарезанного, вот!
  Тут уже, не выдержав, в разговор снова вмешался Ильяс:
  - А почему вы решили, что это были абреки? Они что, в бурках были что-ли или с кинжалами?!
  - Да в каких еще, на хрен, бурках!
  Отмахнулся от Акына Виктор Григорьевич, пояснив:
  - В халатах они оба были и морды у них обоих были - в белых медицинских масках.
  - Ну, а с чего вы тогда взяли, что они - абреки?
  Не унимался Ильяс, распрашивая моего соседа по палате.
  - Абреки, или кавказцы - какая разница!
  Убежденно ответил моему другу Виктор Григорьевич.
  - А вы у них что-нибудь спрашивали, или может быть слышали, как и на каком языке они между собой говорили?
  Акын, окончательно оттерев меня в сторону плечом, повел допрос Виктора Григорьевича по всем правилам милицейского искусства.
  - Да я же вам и говорю, товарищ старший лейтенант, что я только глаза-то открыл, а эти двое уже Толяна нашего того - из палаты выносят. А один из них при этом зыркнул так нехорошо на меня из-под своей тряпки на морде и говорит мне, с сильным таким кавказским акцентом, говорит...
  Виктор Григорьевич сделал паузу, настраиваясь чтобы попытаться скопировать услышанный им от одного из санитаров акцент.
  - ...закырой свой глаза, а то ми тэбэ втарым рэйсам атнэсем, да!
  И еще он пригрозил мне какой-то штуковиной, которую этот санитар в руках держал, засунув эту руку к Толяну под мышку. Вот!
  Закончил свой рассказ победным восклицанием, Виктор Григорьевич и глаза Акына мгновенно вспыхнули неподдельным охотничьим азартом:
  - Какой еще штуковиной? Как она выглядела, описать сможете?!
  - Ну, как она выглядела?
  Озадаченно почесал у себя в затылке Виктор Григорьеич, напрягая таким образом память.
  - Черная такая, короткая палка, похожа на резиновую дубинку ментовскую, только немного покороче. Ой!
  Он вдруг испуганно вытаращил глаза на Ильяса в милицейской форме и перепугавшись употребленного им только что эпитета "ментовская", которым он наградил дубинку в присутствии сотрудника органов внутренних дел.
  Однако, Акын только пренебрежительно отмахнулся в ответ, широко улыбаясь и давая тем самым понять, что он не обратил внимания на эту оплошность Виктора Григорьевича. Заметив такое необыкновенное снисхождение со стороны сотрудника милиции, Виктор Григорьевич воодушевился и вспомнил еще одну деталь:
  - Да, вот еще что: на этой самой палке какая-то странная красная лампочка мигала и энтот абрек, ну...то бишь лицо кавказской национальности,
  Тут же испуганно поправился Витор Григорьевич и закончил свою фразу:
  - Он уже перед самой дверью перехватил Толяна одной рукой за пижаму, а второй что-то покрутил на этой палке и засунул ее себе за ремень, под больничным халатом. Вот.
  - Значит эти два санитара опустили Анатолия на пол, пока один из них прятал свою дубинку, а потом опять подняли и вынесли из палаты. Я вас правильно понял, Виктор Григорьевич?
  Тут же уточнил у моего соседа Акын.
  - Да нет же!
  Сморщился в ответ тот и пояснил Акыну:
  - Я же вам говорю, что этот чурка...ой, то есть я хотел сказать лицо кавказской национальности, перехватил Толика одной рукой за пижаму и на весу его держал, пока палку свою прятал, а Толян-то наш, совсем не худенький мужичок, вот!
  Акын тут же метнул в меня многозначительный взгляд и снова повернувшись к Виктору Григорьевичу, спросил у него:
  - Значит вы, уважаемый Виктор Григорьевич, утверждаете, что проснулись, когда вашего соседа по койке, Анатолия, уже выносили из палаты. Я вас правильно понял?
  При этом Акын, свои фирменным жестом, свел на переносице густые черные брови и пронзил Виктора Григорьевича строгим и острым взглядом.
  - Ну да! Я же вам и говорю гражданин начальник, я открыл глаза, а эти два абрека уже почти до самой двери Толяна дотащили, а один из них и говорит мне...
  Ильяс, поморщившись, тут же перебил его своим следующим вопросом:
  - А где койка на которой лежал ваш сосед Анатолий?
  - Да вот же она!
  С этими словами, Виктор Григорьевич указал пальцем на соседнюю койку, стоящую в полуметре от его собственной.
  - Вы хотите сказать, гражданин хороший, что на соседней с вашей койке, на расстоянии всего лишь вытянутой руки от вас, два чеченских террориста вырубили электрошокером человека, потом подняли его и спокойно вынесли из палаты, а вы при этом даже не соизволили проснуться?! Или может быть вы скрываете от нас что-то?!
  Ильяс снова строго и многозначительно свел густые кусты своих бровей на переносице.
  - Что вы, гражданин начальник! Упаси меня Бог обманывать вас!
  Виктор Григорьевич, успокоившийся было за своим рассказом, снова пришел в состояние крайнего душевного волнения и затараторил, испуганно вытаращив глаза на Акына:
  - Клянусь вам, все так и было, как я рассказал! Толян пошел читать вон на ту койку, у окна, там ему, говорит светлее и глазам легче. А я лег спать, а когда проснулся, то увидел...
  Виктор Григорьевич от волнения принялся рассказывать свою историю по второму кругу, но Ильяс тут же жестко перебил его:
  - Так значит ваш сосед Анатолий лег читать не на свою кровать?
  - Ну да!
  Обрадовался Виктор Григорьевич и пояснил Акыну:
  - Я же говорю вам: его кровать в углу стоит, а та на которую он лег - у самого окна. Он еще мне сказал тогда: "Прилягу-ка я на эту коечку, пока хозяин ее где-то шляется!", ну и прилег, а книжка его так до сих пор на подоконнике лежать и осталась, вон она!
  Виктор Григорьевич ткнул своим заскорузлым и желтым от никотина пальцем в подоконник, на котором действительно лежала какая-то книга.
  - А та койка, на которую лег почитать Анатолий, чья?
  Быстро спросил у него Ильяс, не давая Виктору Григорьевичу опомниться.
  - Так это, чья...да вот же - его это койка!
  Виктор Григорьевич вдохновенно ткнул в меня пальцем, так, будто изобличил во мне опасного преступника. Акын, не говоря больше ни слова, молча указал мне взглядом на дверь, и мы с ним снова вышли из палаты в коридор.
  - Ну что, борода ты моя многогрешная! Ты и теперь будешь мне доказывать, что все это - нелепое стечение обстоятельств: и твоя драка в ночном клубе с теми кавказцами и их приход сюда, в больницу, во всем этом санитарном маскараде, причем приход этот был - явно по твою душу?!
  - Ладно - убедил, Пинкертон! Что-дальше-то делать будем?
  Хмуро ответил я своему другу.
  - Тогда давай-ка, дружище, еще раз расскажи с чего у вас там заводка началась и о чем вы говорили, может быть по этой информации мне хоть немного яснее станет: кому и чего от тебя нужно?!
  - Брось, Акын, ты не с того начал.
  Отмахнулся я, пояснив своему другу:
  - Сейчас нам с тобой вовсе не умные разговоры разговаривать нужно, а моего соседа по палате Толяна спасать!
  - А чего его спасать-то, если эти даги снова по твою душу приходили?! Им твой Толян - по любому без надобности, и они, разобравшись в том, что это не ты - просто отпустят его, вот и все!
  Не понял меня Акын и я начал терпеливо пояснять ему ход своих мыслей:
  - Ну, вот смотри, Акын: наши абреки тщательно подготовились к этой операции, раз сумели "пробить" в регистратуре информацию о том, в какой палате я лежу и даже выяснили где располагается моя койка! Да, еще к тому же и умудрились карету Скорой Помощи к подезду больничного корпуса подогнать, которую они, наверняка где-то угнали. Затем кавказцы, переодевшись санитарами, зашли в палату, вырубили шокером того, кто лежит на моей койке - то есть бедолагу Толяна, который наверняка из-за своей обожженной задницы, лежал в тот момент на животе, и похитители просто не могли видеть его лица. И вот теперь они везут его на скорой туда, куда изначально планировали отвезти меня, а когда кавказцы наконец поймут, что они жестоко лоханулись и прихватили не того, кого им заказали, то хрен его знает, что они с Толяном тогда сделают. Я думаю, что в этом случае они Толяна скорее всего, как лишнего и опасного для них свидетеля, просто зарежут и выбросят в Волгу! Сечешь фишку, товарищ старший лейтенант?!
  Подмигнул я Акыну, побуждая своего друга к активной мыслительной деятельности.
  - Молоток, Джинн - видать не все мозги из тебя прошлой ночью эти даги вышибли!
  Одобрительно хмыкнул Акын, оценив превосходство моей логики.
  -А вот один моментик мне все же нужно проверить.
  С этими словами Акын снова бросился в палату, и я заинтригованный его фразой, вошел за ним следом. Влетев в больничную палату и с порога накинувшись на бедного Виктора Григорьевича, еще не до конца, пришедшего в себя после первой серии учиненного ему допроса, мой друг привел того в еще большее смятение духа.
  - Виктор Григорьевич, дорогой, а ну-ка вспоминайте: как ваш сосед по палате Анатолий лежал на койке в тот момент, когда к нему подошли эти странные санитары, и в какой позе? И еще постарайтесь вспомнить: в какой позе они несли Анатолия к двери?
  - Чего наш Толян, баба что-ли, чтобы в позы всякие перед мужиками вставать?!
  Аж крякнул от такого неожиданного вопроса Виктор Григорьевич и для надежности почесав у себя в затылке, ответил:
  - Знамо-дело, задницей кверху он на койке лежал: она ведь у него, того - пострадавшая была. И тащили его к двери эти санитары так же - мордой вниз, как с койки и подняли!
  - Отлично! По-другому просто и быть не могло!
  Обрадованно воскликнул Акын, повернувшись ко мне и сияя при этом как новый гривенник, он пояснил свой восторг:
  -Все - в цвет, картина, как говорится - маслом!
  После чего, смахнув счастливую улыбку со своего лица и снова повернувшись к Виктору Григорьевичу, Акын опять сурово сдвинул брови на переносице и произнес:
  - Значит так, Виктор Григорьевич, с этого момента вы являетесь свидетелем по уголовному делу о похищении человека, а это - серьезная, доложу я вам, статейка Уголовного Кодекса и попадать под нее в качестве соучастника я вам очень не рекомендую!
  Виктор Григорьевич поперхнулся и еще больше вытаращил глаза от испуга, а мой друг, словно бы, не замечая той реакции, которую произвели на Виктора Григорьевича его последние слова, продолжал:
  - Поэтому сейчас я дам вам бумагу с ручкой, и вы подробно и обстоятельно напишите все то, что до этого мне рассказали, не забыв упомянуть в своей объяснительной факт использования санитарами электрошокера, а также того, что раньше вы этих санитаров никогда в больнице не видели. И будьте любезны отразить все произошедшие на ваших глазах события по минутам, ясно?! А не то кое-кто, кое-куда полетит...
  Ильяс снова пронзил бедолагу Виктора Григорьевича своим строгим и подозрительным взглядом.
  - Угу...
  Выдавил из себя тот и с видом прилежного школьника склонился над чистым листом бумаги.
  - И еще один момент: никто, кроме вас не должен знать о том, что тут произошло. Поверьте, Виктор Григорьевич это - в ваших же интересах, ясно?!
  - Угу...
  С еще больше сморщившись и опустив голову, выдавил тот и Акын,удовлетворенно кивнув ему в ответ головой, тут же повернулся ко мне с решительным видом:
  - Все, Джинн, давай малым ходом за мной и считай, что с этой минуты я - твой лечащий врач, который тебя выписывает, как выздоровевшего!
  - Да ты что, Акын - сдурел что ли совсем, как я в пижаме-то по городу пойду?!
  Вполне резонно возмутился я на этот приказ своего друга.
  - Да, кому оно там надо: рассматривать твой прикид в моей старой шестерке?!
  Небрежно отмахнулся от моих возражений Ильяс, всеми помыслами которого уже всецело завладела погоня за невидимым и неуловимым пока врагом.
  - Между прочим, это твое самоуправство - тоже очень похоже на похищение.
  Тепло улыбнулся я своему другу и добавил:
  - Смотри, Виктор Григорьевич у нас все видит и обо всем напишет без утайки, в том числе и о том, как ты меня из больницы досрочно выписал!
  С этими словами, я кивнул Акыну на Виктора Григорьевича, высунувшего от усердия свой язык над листом бумаги, который тот ему дал.
  - Лучше уж тебя похищу я, чем за тобой вернуться эти абреки!
  Убежденно ответил мне на это Ильяс и снова грозно сдвинув брови на переносице, обратился к корпевшему над объяснительной Виктору Григорьевичу:
  - А наш глубокоуважаемый Виктор Григорьевич, если вдруг у кого-то возникнут вопросы, скажет, что тебя родители забрали домой помыться. Вам ясно, Виктор Григорьевич?
  - Угу...
  Снова односложно отозвался тот, не поднимая головы от листа бумаги.
  - Ну, все, Джинн - тогда по машинам, давай шевелись, а то время дорого!
  Решительно скомандовал мне Акын и повернувшись к Виктору Григорьевичу добавил:
  - Сейчас я доставлю важного свидетеля по делу о похищении человека под охраной в надежное место и вернусь за вашей объяснительной, так что, уж постарайтесь не задерживать органы правопорядка, ибо они, хоть и справедливы, но в то же время - дюже суровы и несговорчивы!
  - Угу...
  Все так же односложно ответил Виктор Григорьевич, даже не подумав оторваться от своей писанины. Мы с Акыном вышли из палаты, оставив Виктора Григорьевича сидеть одного со страдальческим видом над все еще девственно чистым листом бумаги. При этом следовало отметить, что муки творчества тот испытывал поистине нешуточные: дело в том, что рядом с ним в этот момент не было никого, кто мог бы подсказать ему правильность написания некоторых слов.
  - КажЕца, или кажИца?
  Бубнил себе под нос Виктор Григорьевич, занеся шариковую ручку над листом бумаги. Тяжело вздохнув, он в конце - концов употребил слово, в правильности написания которого нисколько не сомневался: "Померезчилось" и плюнув в сердцах от досады, он пробурчал себе под нос, предварительно оглянувшись на закрытую дверь больничной палаты:
  - Почему это вас так привлекает профессия милиционер?
  И тут же сам себе ответил на этот риторический вопрос:
  - А вот х...ее знает - почему она меня все время привлекает! Вот черт, а как правильно пишется: "пАшол", или "пОшол"?
  Запнулся на очередном слове в своей объяснительной, Виктор Григорьевич...
  ***
  На очередном ухабе нашу машину тряхануло так, что у меня лязгнули зубы. Дорога, по которой мы ехали, была та еще: выбоины в асфальте, в которых запросто умещалось колесо Акыновской шестерки, были живописно разбросанны по ней в шахматном порядке и давали богатую почву для аннекдотов на тему состоянии Саратовских дорог, типа таких: "А правда, что у вас в Саратове волки прямо по дорогам бегают? Глупости какие! Да где же вы в Саратове дороги-то видели?!" Акын, вцепившись в руль своей шестерки и крутя им с бешенной скоростью в разные стороны, пытался объехать хотя бы половину из этих ям, но некоторые из них, все-равно, словно камикадзе бросались под колеса его старенькой шестерки и тогда мы с ним оба подлетали и бились макушками в потолок.
  - Ну, ты поаккуратней что-ли рули!
  Совершив очередной такой прыжок, прикрикнул я на Акына и пояснил своему другу:
  - А то мозги из меня вчера уже вышибли, так ты сегодня хочешь еще и душу из меня на этих ухабах вытрясти?!
  - А зачем она тебе без мозгов-то?
  Резонно возразил мне Ильяс.
  - И то верно.
  Вздохнув, согласился я с его доводом, надолго замолкая.
  - Куда скачем-то, шеф?
  Спросил я у него спустя пару минут.
  - Да хрен его знает!
  Честно признался мне Акын.
  - Хотелось бы побольше конкретики!
  Не унимался я.
  - Конкретика - это по твоей части.
  Тут же парировал Акын и пояснил мне:
  - Твоя ведь идея была ехать Толяна искать - вот ты теперь и думай, где нам его искать, а я рулить буду, понял?!
  - То есть твой бензин и мои идеи, так что ли получается?
  С улыбкой уточнил я у своего друга.
  - Ну, типа того.
  Нехотя сознался мне Ильяс, продолжая бешенно крутить рулем в разные стороны.
  - Хорошо, давай будем рассуждать логически?
  Начал активно вживаться в роль Пинкертона я.
  - На угнанной скорой помощи они далеко не уедут, а значит бросив в скорости эту машину, они должны перегрузить Толяна в другую - не такую приметную и уже на той машине везти его до конечного пункта назначения, так?
  - Почти так.
  Кивнул мне головой Ильяс и пояснил:
  - Не факт еще, что эту скорую помощь они именно - угнали, ну сам посуди: зачем им светиться на ровном месте?! А так, за тыщонку - другую, любой водила со скорой свозит тебя на служебной машине куда угодно и ничего потом никому не расскажет, если, конечно, его не поймают с поличным на факте незаконного частного извоза на государственной машине в рабочее время. Но в то же время, ехать до конечного пункта на этой скорой - им точно не резон и тут ты абсолютно прав, Джинн: сразу появятся лишние свидетели совершенного ими преступления, да тот же водила их и сдаст с потрохами, если следак его прижмет как следует. Поэтому я согласен с тобой в том, что они должны где-то по-тихому перегрузить Толяна в другую тачку и это - тоже факт! Но есть во всем этом один острый момент...
  - И какой же - шило в заднице у Толяна?
  С усмешкой спросил я, прерывая ход мыслей своего друга, но Акын не принял моей шутки и продолжал упорно разматывать свою логическую цепочку:
  - Помнишь, на ступеньках больничного корпуса я сказал тебе, что где-то уже видел одного из этих псевдо - санитаров?
  - Ну?!
  - Гну!
  Отрезал в ответ Ильяс и пояснил мне:
  - Я только что вспомнил, где именно я видел эту рожу - это же тот самый кавказец, который ушел от меня вчера у ночного клуба, в тот момент, когда они пытались затолкать тебя в машину.
  - Тогда становится совсем непонятно: зачем им было хватать с койки Толяна, ведь этот даг теперь знает меня в лицо?
  Задал я Акыну вполне логичный вопрос.
  - О!
  Ильяс с видом Архимеда, поднял вверх свой указательный палец и пояснил мне:
  - В этом-то как раз и кроется весь фокус! Помнишь, я спросил в палате у этого дятла, по имени Виктор Сергеевич: как именно лежал на койке Толян и как эти ряженные под санитаров кавказцы, волокли его к двери?
  - Желаешь сказать, что в спешке влетев ко мне в палату, этот кавказец просто обознался и заметил свою ошибку уже только в салоне скорой помощи?!
  Я повернулся к Акыну.
  - Вот именно, Джинн! Только дальнейшее развитие событий я считаю сложится несколько иначе, чем ты мне здесь обрисовал, а именно:эти даги, заметив, что они облажались с клиентом и везут заказчику не того, скорее всего просто сойдут со скорой помощи, не доехав на ней до того места, где их должна будет ждать машина для перегрузки в нее клиента - благо, Толян их фейсы срисовать не успел, до того, как они его вырубили электрошокером, а водила скорой будет молчать, как Олег Кошевой, потому что даги, наверняка пригрозили ему и его семье расправой в том случае, если он все же развяжет язык. Вот и получается, что водила этой скоройпомощи скоро сам доставит Толяна назад, в больничку, туда откуда его похитили.
  - В таком случае наша задача сильно упрощается, Акын и нам уже вовсе не нужно метаться по городу в поисках скорой помощи, а нужно всего лишь дождаться ее возвращения в больницу!
  Подвел я итог логическим умозаключением своего друга.
  - В больничку, или же - в гараж, если они все-таки выгрузили Толяна по дороге.
  Кивнув в ответ, добавил Акын.
  -Ты, кстати, номера этой скорой не запомнил, а Джинн?!
  С надеждой уставился на меня Ильяс.
  - Кто из нас мент, ты или я?!
  Фыркнул я со смеху в ответ на его вопрос и пояснил своему другу:
  - Оно мне надо: номера всех встречных - поперечных тачек запоминать?!
  - А ты думаешь мне оно надо больше твоего?!
  Тут же взвился от возмущения Акын.
  - Это же только в кино про ментов, все опера обладают фотографической памятью и без запинки называют тебе номер любой машины, проехавшей мимо него, а на самом деле для меня гораздо важнее запомнить номера квартир, на которых торгуют наркотой и содержат салоны с проститутками, и которые за долю-малую крышует мой шеф, чтобы потом не дай Бог не перепутать и не спалить их перед проверяющим из ГЛАВКа!
  - Ладно, не заводись!
  Примирительно хлопнул я Акына по плечу и пояснил своему другу:
  - Раз Пинкертонов из нас с тобой обоих не вышло, тогда разворачивайся и едем назад, в больничку: будем честно стоять у ворот и тормозить все въезжающие на территорию скорые на твою служебную "ксиву" и та, что въедет туда пустой, или с Толяном - наша.
  "Наша" скорая помощь появилась у ворот больницы минут через двадцать после того, как мы заняли пост и установили наблюдение за всеми скорыми, въезжающими в ворота больничного комплекса. До ее появления мы с Ильясом успели остановить только лишь одну машину, в которой оказалась молодая женщина с переломом ноги и сопровождавшим ее мужиком сурового вида, по всей видимости - ее мужем. Зато из "нашей" скорой, тут же выпрыгнул водила - маленький, щуплый мужичонка и сразу, как к родному, кинулся к Акыну, едва успевшему достать из кармана кителя свою милицейскую "ксиву". При этом он тут же заблажил на всю улицу, даже не дав Ильясу открыть рта и не дождавшись его первого вопроса:
  - Мужики, гадом буду, я не с ними! Эти черти развели меня "в темную", как лоха последнего, а у меня жена только что третьего родила и теща дома - парализованная валяется!Они мне сказали, что заплатят за экстренный рейс, если я...
  Ильяс, не дав мужику договорить, сгреб его за грудки.
  - Можешь не продолжать - с тобой и так все ясно, про такого как ты даже в песне поется: "У каждого бомбилы, есть Бомбетта и маленький бомбенок дома ждет, меняю километры на монеты - на денежки, а денежки - вперед!" Так что-ли, бомбила хренов?!
  Рявкнул ему в лицо Акын и тут же, не дав опомниться, задал следующий вопрос:
  - Толян с тобой?
  - Какой еще Толян? Не знаю я никакого Толяна!
  Опешил от его вопроса водитель скорой, но тут же спохватившись, затараторил:
  - А-а, это, наверное,тот самый мужик, которого эти чечены ко мне в машину погрузили?! Да, в машине он, только они его...
  Водитель внезапно осекся, наводя нас с Акыном на одну и ту же тревожную мысль.
  - Чего они его?!
  Тут уже не выдержал я, переспросив у водилы:
  - Завалили что-ли?
  - Да не знаю - я не смотрел, а сразу сюда рванул!
  Мужичонка почти визжал, закрыв глаза так, будто бы боясь схлопотать по морде от кого-нибудь из нас.
  - Джинн, да брось ты его на хрен, иди лучше сюда скорее!
  Скомандовал мне Ильяс и я, заскочив внутрь салона скорой, наклонился над неподвижно лежащим на полу телом.
  Мой сосед по больничной палате Толян, лежал на боку, скрючившись, словно эмбрион в материнской утробе, с судорожно поджатыми к животу коленями, при этом вся левая половина его лица была залита кровью, до сих пор еще сочившейся из небольшой, рванной раны чуть повыше виска. Нащупав у него под кожей шеи слабо пульсирующую сонную артерию, я облегченно вздохнул:
  - Уф - кажется, жив наш курилка! Только вот я не пойму, Акын: отчего у него вся шея в каких-то странных темных точках?
  Спросил я у своего друга, в этот момент методично обследовавшего салон скорой помощи на предмет случайно оставленных похитителями Толяна личных вещей, которые потом можно будет приобщить к уголовному делу о похищении человека, в качестве вещественных доказательств.
  - А чего тут понимать-то?!
  Не оборачиваясь ко мне пробурчал Ильяс и пояснил:
  - Когда они затащили Толяна в машину, он начал понемногу приходить в себя и тогда даги его еще раз шокером вырубили, а так как аккумулятор в нем оказался уже малость подсевший и нового разряда на долго Толяну не хватило, то по дороге они ему еще добавили. А когда, наконец, заметили, что обознались и прихватили не того, то видимо решили наши абреки по-тихому слиться, перед этим отключив Толяна всерьез и надолго, чтобы он до самой больнички не очухался, а заодно и их портреты не срисовал. Вот кто-то из кавказцев и приложил по башке, уже начавшего приходить в сознание Толяна, возможно даже, что он сделал это рукоятью того - самого шокера.
  С этими словами, Акын указал мне на рванную рану,красовавшуюся у Толяна на голове, чуть повыше виска.
  - Все верно.
  Вздохнул я, соглашаясь с версией Ильяса и развивая ее дальше:
  - Труп на себя им было вешать ни к чему: иначе твои коллеги из убойного начнут искать их по всему городу и помешают доработать клиента. А так все вышло - дешево и сердито: нашему Толяну теперь, дай Бог вспомнить бы, как его самого зовут, а не то что морды тех, кто его из больничной палаты похищал!
  - Эй ты, бомбила хренов!
  Прокричал Ильяс беспомощно топташемуся рядом с открытой дверью машины, водителю скорой помощи.
  - А ну-ка падай за руль и рули к подъезду больницы, в темпе!
  Скомандовал ему мой друг и тот с каким-то подобострастным мычанием, кинулся в кабину своей машины...
  ***
  - Ша, я сказал! Хватит уже хрень всякую нести - говори по существу!
  Воскликнув это, Акын вскинул при этом обе руки ладонями вперед, так словно бы он сдавался перед непроходимой тупостью своего собеседника. Мы сидели втроем в прокуренной комнатенке для дежурных водителей экипажей "скорой помощи", из которой Акын энергичным взмахом своей волшебной красной корки, предусмотрительно выпер всех до единого водил, кроме нашего "бомбилы". Однако за те двадцать минут, которые мы потратили впустую, безуспешно пытаясь раскрутить нашего горе - бомбилу, по имени Александр, на приметы похитителей, нам удалось выяснить лишь то, что Саша не получил за свой "левый" рейс ничего, кроме пачки неприятностей.
  Но дальше мы не продвинулись ни на йоту, ибо Александр вел себя, словно Олег Кошевой на допросе в гестапо - то есть уперто молчал, или начинал нести какую-то ахинею, совершенно не относящуюся к делу, либо же не стыдясь, впаривал нам откровенную ложь о якобы поступившем к нему вызове, но не от диспетчера, а напрямую от лечащего врача, которого он по голосу опознать не мог, потому что в трубке "шипело", а фамилию его он не запомнил, потому что с памятью у него проблеммы с детства. И в конце - концов моему другу Акыну это порядком осточертело.
  - Короче, бомбила хренов - слушай сюда!
  Ильяс впился в мужичонку недобрым взглядом из-под своих сведенных в одну линию на переносице бровей:
  - Объясняю в последний раз - специально для таких вундеркиндов, как ты! В той палате, из которой эти лже - санитары недавно вынесли Толяна и увезли его на твоей машине, сидит на стреме некий Виктор Григорьевич, который напишет в своем заявлении все, что я ему скажу. А я ему скажу, что ты - нехороший человек, проник в палату, где зверски избил Толяна, а потом вынес его из палаты, взяв охапку, и поверь мне на слово, Александр в то, что ни один прокурорский следователь не будет вникать в то, что ты по причине своей физической ущербности, даже, пардон, хер Толянов - и то поднять не смог бы, не говоря уже о нем самом! А это в свою очередь означает то, что уголовная статья о похищении человека, заодно с нанесением ему тяжких телесных повреждений, тебе светит, как Отче Наш! Короче, получишь ты Сашок лет восемь строгача, и это еще по минимуму! Поэтому, предлагаю тебе вариант: ты мне сейчас подробненько описываешь этих лже - санитаров: как выглядели, о чем говорили, какие имена, или кликухи называли во время поездки, а я - верю твоей лаже о телефонном звонке от врача. Ну как, яволь?!
  - Согласен...
  Обреченно мотнул своей плешивой головенкой на тощей и кадыкастой шее, бомбила Александр...
  - В общем так, Джинн - имею счастье тебе сообщить, что встрял ты, прямо скажем не по-детски! Ну и я, разумеется, тоже встрял с тобой за компанию.
  Подвел свой мрачный итог Акын, едва мы с ним вышли на воздух из прокуренной шоферской дежурки, при станции скорой помощи.
  - Должен особо отметить, что тот, кто за тобой охотится - товарищ серьезный и обстоятельный, потому как все свои операции он разрабатывает детально и продуманно, а эти кавказцы у него - всего лишь наемная группа физической поддержки, не более того. Из чего я в свою очередь заключаю, что наш охотник - тоже из мусульман, потому что дагестанцы абы с кем работать не станут, а уж тем более совершать подобные подвиги ради какого-то, пардон, неверного свиноеда!
  Продолжил он развивать свою мысль, очевидно снова подводя меня к мысли о мести кого-то из моих знакомых по Средней Азии.
  - И что ему от меня нужно?
  Наивно осведомился я у своего друга, хотя в глубине души уже давно понял, что за мной, скорее всего охотится именно Рустамов, вот только я пока не мог понять, который из них: старший, или младший, а может быть даже оба сразу?!
  - О!
  Ильяс опять повторил свой фирменный жест, подняв вверх указательный палец и пояснив мне:
  - Молодец - наконец-то начал зрить в корень, как учил нас незабвенный Козьма Прутков! Я думаю, что нашему охотнику нужна от тебя какая-то информация, потому что, если бы ты нашкодничал в своей Средней Азии так, что тебя пора было бы за это убивать, то по тебе бы, наверное, уже давно сороковину отмечали!
  - Ты считаешь, что завалить меня - это так просто?
  Насупился я, откровенно задетый таким предположением своего друга.
  - Ой, Джинн - Бога ради!
  Взмахнул в ответ руками Акын и пояснил мне свой сарказм:
  - Перестань корчить из себя Рэмбо - первую кровь! На ринге они может быть и повозились бы с тобой, да и то я думаю не долго, потому что правила маркиза Куинсберри, никто из них соблюдать в отношении тебя и не подумал бы. А так, получи они приказ сработать тебя вчистую, ткнули бы тебя перышком под ребро в сортире того ночного клуба, пока ты там нужду справлял - и вся любовь! Поэтому, Джинн, давай - напрягай свое больное место и вспоминай: кому, когда и где ты так круто насолить умудрился, что за тобой ведут охоту по всем правилам, а также и вовсе без оных?!
  - Почему это я больным местом напрягаться должен?
  Снова с обидой и вызовом в голосе спросил я у Акына.
  - Я, по-твоему, задницей думаю, что ли?!
  - Ну хорошо - прости, я просто не так выразился: не больным, а ушибленным, я ведь, говоря о больном месте, имел в виду твою светлую голову!
  Примирительно ответил мне Акын.
  - Да никого я не трогал, никому не мешал и всю жизнь починял свой примус.
  Отмахнулся я от его вопроса, не решаясь пока рассказать своему другу всей правды о своих врагах и о том золоте из-за которого они повели на меня эту охоту.
  - Ну да, а еще не воровал их кость, не перебегал им путь и не целился в спину.
  Закончил за меня строчку из песни группы "Чиж и Компания" Акын.
  - Именно так!
  Раздраженно ответил я другу, хотя где-то в глубине моего сознания, приглушенно, словно из-за стены уже неслось вкрадчивое: "Люди гибнут за металл - желтый, дьявольский металл!" И тогда я невероятным усилием воли, ппопытался загнать товарища Вагнера поглубже под корку своего мозга, чтобы он не отвлекал меня и не сбивал с мысли, к тому же, что-то подсказывало мне, что я еще смогу удержать своего друга на краю той бездны, в которую уже бесповоротно скатываюсь сам.
  Моя память тут же угодливо подсунула мне картинку из далекого детства: неглубокая воронка в песке, из которой пытается выбраться угодивший в нее муравей. Песчаные стенки осыпаются и текут под его мельтешащими лапками на дно воронки, привлекаяк себе того, кто затаился и ждет свою добычу под толщей песка. Внезапно, со дна воронки появляется нечто паукообразное, широко разводя в стороны свои хищные жвалы и через короткое мгновение несчастный муравей бесследно скрывается под толщей песка, будучи похороненный на самом дне воронки песчанным "чертиком".
  Так неужели я - тот самый, несчастный муравей и уже попал в ту гибельную воронку, выхода из которой нет и ко мне вот - вот протянуться чьи-то хищные паучьи ногощупальца?! Однако, моя память в противовес первой, рисует мне и другую картинку: в которой в эту воронку падает сразу несколько муравьев и песчанный "чертик" в этом случае тихо сидит под слоем песка, никак не проявляя себя, потому что не он в состоянии справится с двумя муравьями, разом. И именно в этом сейчас мое спасение - опереться на Акына в своей борьбе с Рустамовыми, потому что в одиночку я им заведомо проиграю!
  - Вот смотри, Акын, во всем этом шоу участвуют одни и те же лица.
  Наконец-то решившись, начинаю я посвящать друга в родившийся у меня в это мгновение план:
  - Я имею в виду тех кавказцев в ночном клубе Саратога и этих двух лже - санитаров в больнице, так?
  - Ну допустим.
  Согласился с моим доводом Ильяс и тут же поправил меня:
  - Правда, по ходу пьессы у нас постоянно появляются все новые и новые действующие лица, как говорится: те же и Виктор Григорьевич. Те же и несчастный Толян. Те же и этот придурок - шофер со скорой, который ни хрена не видел и не помнит. Вот только кчему ты клонишь, Джинн, я что-то никак не пойму?!
  - А к тому я клоню, что все эти действующие лица - случайные персонажи, так сказать - актеры, занятые в эпизодах, которых я никогда прежде не встречал. Но в то же самое время, ты утверждаешь, что есть еще один персонаж в этой пьессе - это тот, который засветился в машине, около ночного клуба и про которого тебе рассказывал этот аферист - сторож с автостоянки, помнишь?
  - Ну, помню и что?!
  Нетерпеливо выдохнул мне в лицо Акын.
  - Так вот, этот персонаж - единственный, кого я не видел, но, сдается мне, что он-то, как раз и есть тот самый охотник, который направляет на меня свою группу физической поддержки и именно ему что-то от меня нужно.
  - Логично.
  На удивление легко согласился с моими доводами Ильяс и добавил:
  - Вот только, как бы нам теперь этого южного сухофрукта прихватить покрепче, да побеседовать с ним, причем, желательно побеседолвать с ним душевно и обстоятельно, лучше у меня в кабинете, а еще лучше - в СИЗО при ГУВД! И прихватить его нам с тобой следут не просто так, а с поличным, на чем-нибудь серьезном, от чего бы он потом не отмазался при помощи нанятого адвоката.
  - Ты, наверное, хотел сказать: не на чем-нибудь, а на ком-нибудь?
  Улыбнулся я в ответ и продолжил за Акына его мысль:
  - Например на моей остывающей тушке, с окончательно проломленной башкой - ну, чем я не наживка?!
  - Типун тебе на язык, Джинн!
  Немедленно возмутился мой друг на такое предположение.
  - Да ладно тебе, Акын, живы будем - не помрем! И потом, у кошки, как известно - девять жизней, а я израсходовал из них максимум семь, я считал. Так что еще пару раз я свободно могу рискнуть своей башкой без риска остаться без нее!
  - Давай - колись, Джинн, что ты опять задумал!
  Без тени улыбки впился в меня пронизывающим взглядом Ильяс.
  - Я задумал охоту на тарантула.
  Так же серьезно ответил я своему другу.
  - Не понял тебя, Джинн - на какого еще тарантула?
  Искренне признался мне Акын и я терпеливо посвятил его в сценарий созревшего у меня в голове плана:
  - Да, есть в Средней Азии одна такая веселая забава: в паучью нору к тарантулу опускают пластилиновый шарик на проволоке, а когда эта тварь всадит в него свои клыки, резко выдергивают шарик, вместе с тарантулом из норы. Вот смотри: этот тип, видимо считает себя продвинутым стратегом, мастером устраивать похищения, так значит нужно дать ему возможность похитить меня в третий раз, только время и место похищения мы ему на этот раз, предложим свои и роли в предстоящем спектакле распределим - тоже мы с тобой, при этом он будет - тарантулом, сидящем в своей норе, я буду - пластилиновым шариком на проволоке, а ты будешь тем, кто раздавит эту тварь, как только она покажется на свет Божий. Ну, как тебе мой план, Акын?
  - Я решительно не понимаю тебя, Джинн!
  Тряхнул головой и печально усмехнулся в ответ мой друг.
  - Ты что же - действительно считаешь себя настолько фартовым, что готов в третий раз сунуть свою башку в петлю? Да тебе сейчас лучше вообще занять глухую оборону у себя на квартире и не высовываться оттуда по крайней мере до конца своего больничного, а я буду тебе жратву туда таскать и заодно следить за тем: не появиться ли поблизости наш тарантул. Ты пойми, Джинн: тут побеждает тот, кто умеет думать и ждать, а не только шашкой махать, понял?!
  - Ну, и чего мы так дождемся?
  Скривился я в скептической усмешке.
  - Наш тарантул решит, что я перепугался и спрятался от него и тогда еще, чего доброго он возьмется за моих предков - они ведь тоже в этом городе живут, ведь на Востоке - это в порядке вещей, брать в заложники близких и после этого требовать от своего врага что захочешь. А ты, к сожалению, пока еще далеко не начальник ГУВД и не сможешь приставить к моим родителям по вооруженному бодигарду на круглосуточное дежурство!
  - Мы могли бы их предупредить и пока все это не закончиться, я бы сам потаскался за твоими предками на оттяжке.
  Не сдавался Ильяс.
  - Нет уж!
  Я решительно рубанул воздух ладонью.
  - Лучше я сам сунусь в нору к тарантулу и спровоцирую его на очередной шаг и вот тут уж ты, уважаемый страж порядка - будь любезен не облажайся, а нахвати его с поличным!
  - Ладно - будь, по-твоему.
  Сдался наконец мой друг и спросил:
  - Как ты собираешься охотиться на своего тарантула?
  - Да элементарно!
  Обрадовался я, принявшись посвящать своего друга в детали своего плана:
  - Сегодня я действительно сорвусь из больнички - осточертели мне уже эти эскулапы и хоть по-человечески помоюсь и поем дома. А вечером, куплю букет цветов с бутылкой шампанского и пойду к Лерке на свидание, и завтра - пойду и послезавтра - тоже! Я надеюсь, трех дней нашему Тарантулу хватит для того, чтобы спланировать и организовать мое похищение в третий раз?! Ну, а ты, братишка Акын - как раз и будешь таскаться за мной на оттяжке и следить за ним, тут лавное - не упустить момент, когда он вылезет из своей норы и начнет действовать!
  - План, конечно оригинальностью не блещет!
  Задумчиво почесал в затылке Ильяс и закончил со вздохом:
  - Однако, на данный момент - это, пожалуй, самый оптимальный для нас вариант и в условиях временного цейтнота у нашего Тарантула, такой план может и прокатить, в том смысле, что Тарантул на него клюнет, несмотря на явный риск.
  - Клюнет, клюнет!
  Уверенно ответил я и добавил безаппеляционным тоном:
  -Вот увидишь, Акын: максимум через пару дней, наш Тарантул будет сидеть в вашем обезьяннике, в браслетах, а ты - колоть на своем кителе дырку для ордена!
  - Ладно, тебя сейчас все - равно не переубедить, ведь ты же - адреналлиновый наркоман и если у тебя отобрать эту дозу риска, то ты просто от ломки загнешься!
  Махнул рукой мой друг и со вздохом закончил:
  -Только я тебя очень прошу, Джинн: постригись и побрейся, а тораньше, чемна тебя соизволит напасть твой Тарантул, тебя задерут собаки в какой-нибудь глухой подворотне!
  - А чем тебе мой вид не понравился?!
  Искренне опешил я от такого напора дружеской критики.
  - Да, ты посмотри на себя: ты же на чучело сейчас похож!
  Фыркнул в ответ Акын и пояснил мне:
  -Борода эта дурацкая и патлы, аж до плеч отрастил! Я бы на месте твоей Лерки, даже на порог тебя не пустил, не понимаю: как она умудряется с тобой целоваться - ты же ей своей мочалкой, мозоли на лице натрешь?!
  - С каких это пор, ты заделался моим имиджмэйкером?!
  Снова возмутился я.
  -И вообще, борода - это мой зарок, я ведь ему...обет дал два года ее носить - не сбривая.
  Нехотя сознался я своему другу.
  - Кому ты дал такой зарок?
  Не понял меня Ильяс.
  - А тому, кто сохранил нас с тобой тогда на этой высоте под кодовым номером семьсот триннадцать! И как говорил Старый Опер: "Мне до фонаря - который из Богов поможет, лишь бы помог!"
  Я не стал тогда говорить Акыну о том, что этот обет носить бороду после увольнения в запас, я дал самому Старому Оперу и он же обещал меня от него разрешить, через два года. Вот только теперь, получается,что этот обет у меня - пожизненный, потому что Старый Опер погиб, так и не успев разрешить меня от этого обета. Мой друг Ильяс, для которого воспоминания о высоте семьсот триннадцать и чечнском ауле Шагури, были далеко не из самых приятных, тяжело вздохнул и отвел в сторону взгляд.
  - Слушай, Джинн, а ведь за мной "Алла - верды" перед тобой за ту высоту.
  Тихо сказал он.
  - Ты мне свое "Алла - верды" отдал еще вчера, на стоянке перед ночным клубом Саратога.
  Ответил я своему другу, обнимая того за плечи на которых топорщились еще не обмятые новенькие погоны старшего лейтенанта милиции...
  ***
  Мы с Ильясом сидели в убогой кафешке, которую и заведением общепита-то можно было назвать лишь с огромной натяжкой, потому что она представляла собой четыре грубо сколоченных деревянных стола, без скатертей, стоящих под основательно закопченным шашлычным мангалом, шифферным навесом. Здесь же стоял и сам этот чадящий мангал, на котором для нас жарился шашлык, заказанный моим другом, причем кроме нас в заведении, стоящем на задворках городского рынка, не было больше ни одного посетителя, и даже сам хозяин этой забегаловки не заглядывал к нам, предоставив Акыну самому следить за жарившимся на углях бараньим мясом.
  Я очищал от мяса уже третий шампур подряд, запивая горячий шашлык холодным пивом и празднуя таким образом свое выздоровление, и так своеобразно оформленную моим другом Ильясом выписку из больницы. Правда, сам Ильяс обещал мне сделать больничный бюллютень по всей форме, чтобы я мог избежать проблемм на работе. Но, честно говоря эти проблеммы заботили меня сейчас в самую последнюю очередь, а все мои мысли были заняты поединком со своим пока неуловимым и невидимым врагом - Тарантулом.
  - Акын, какого хрена ты приволок меня в эту первобытную пещеру?!
  Спросил я у своего друга, котрый в этот момент, как и я активно поедалгорячий шашлык, запивая его холодным Жигулевским пивом.
  - А что, разве их светлость осталась недовольна интерьером этого весьма достойного заведения?!
  Ухмыльнулся он и хитро подмигнув мне, добавил:
  -Между прочим, ты ни копейки не заплатил за этот праздник желудка, так что - нечего возмущаться по поводу интерьера!
  Я с шумом вскочил с деревянной лавки, едва не опрокинув стол и вонзил в Акына свой негодующий взгляд:
  - Сколько я тебе должен?!
  - Тихо, граф - уймитесь ради Бога и не надо бить последнюю посуду в этой забегаловке!
  Жестом усадил меня на место Акын и успокаивая пояснил мне:
  -Спокойствие и только спокойствие: у тебя еще будет возможность продемонстрировать всем свой гордый нрав - я тебе это обещаю! И потом, я между прочим, тоже за все это платить не собираюсь.
  - И что мы с тобой будем делать, когда хозяин этой забегаловки нам счет за съеденный шашлык и выпитое пиво принесет?
  Удивленно вытаращив глаза, спросил я у Ильяса.
  - Да ничего, завалим хозяина - и вся недолга!
  Довольно ухмыльнулся Акын, наблюдая за моим искренним замешательством и моейвытянувшейся физиономией.
  -Не напрягайся ты так, Джинн - я пошутил!
  Со смехом успокоил меня Акын секундой спустя, и в ответ на мой красноречивый взгляд, принялся терпеливо объяснять:
  - Во-первых, это - моя "земля" и все торговые точки на ней под моей охраной и контролем, во-вторых, хозяин этого заведения - мой должник и поэтому он нас сегодня угощает, ну а в третих - здесь мы можем спокойно поговорить о наших с тобой делах, не боясь быть замеченными теми, кто на тебя охотиться и услышанными теми, кого они могли к нам подослать, понял?!
  Словно услышав последние слова Ильяса, рядом с мангалом появился хозяин заведения - низкорослый и кривоногий пожилой казах в меховой безрукавке, одетой засаленным мехом наружу. Он принес с собой еще пучок нанизанных на шампуры бараньих шашлыков и поставил их жариться на мангал, сняв при этом уже поджарившийся шашлык, он положил его на стол перед нами.
  - Спасибо тебе, уважаемый Джаныбек: шашлык твой - просто чудо, так и тает во рту!
  С благодарным поклоном похвалил его Акын.
  - Не стоит благодарности, уважаемый Ильяс - Ага!
  С таким же церемонным поклоном ответил моему другу хозяин шашлычной и пояснил:
  -Настоящий мужчина должен кушать много мяса, чтобы иметь силы любить свою женщину, защищать свою семью и справляться со своими врагами!
  - Скажи мне, уважаемый Джаныбек.
  Встрял в их разговор я, заинтересовавшись такой необыкновенной трактовкой о пользе мяса.
  -А разве мы похожи на людей, у которых есть семья и тем более враги?!
  - Конечно!
  Улыбнулся мне в ответ Джаныбек и пояснил:
  -У каждого мужчины есть женщина, просто он мог ее еще не встретить. У каждого мужчины есть семья, просто он мог ее еще не успеть создать. И уж точно, у каждого мужчины есть враги, просто он мог о них еще не узнать! При этом искать свою женщину и создавать свою семью должен мужчина, а вот враги найдут его сами - так уж устроена наша жизнь!
  - Ты мудрый человек, уважаемый Джаныбек!
  Ответил я ему с благодарным поклоном и добавил:
  - Твои слова - достойны умной книги, которую ты мог бы написать в назидание молодым людям.
  - А я и писал такую книгу!
  Прищурился в хитрой улыбке Джаныбек.
  -Вот только мне стало нечем кормить мою семью и тогда я пошел торговать бараниной на рынке, потому что она мне приносит больший доход, чем умные слова на бумаге!
  Тихонько рассмеялся Джаныбек, скрываясь из-под закопченного навеса так же внезапно, как и появился.
  - Джаныбек - Ага - родной дядя моего отца и в добавок мой школьный учитель русского языка и литературы.
  Довольно ухмыльнувшись моей реакции, пояснил мне Акын и помолчав несколько секунд, мой друг тихо добавил:
  - А ведь мой родственник Джаныбек - прав: не пора ли мне уже побольше узнать о наших с тобой общих врагах? Ты пойми, Джинн, я не собираюсь лезть к тебе в душу, но если ты знаешь, кто твой враг, или хотя бы догадываешься об этом - то скажи, мне ведь так легче будет, если я тоже буду знать: с кем имею дело и кто-такой этот наш Тарантул, на которого мы с тобой вместе собираемся охотиться, да к тому же еще используя тебя в качестве наживки!
  - Да ничего я от тебя не скрываю, Акын! Я и правда, сам пока еще до конца не понял, кто и зачем на меня охотится, но одна догадка у меня, все же, есть, правда мне искренне хочется надеяться, что я ошибаюсь, но если эта моя догадка верна и наш Тарантул- это тот, о ком я думаю, то я действительно должен рассказать тебе о нем все. И тут ты абсолютно прав в том, что я не имею никакого морального права подставлять тебя под его удар, используя "в темную", потому что этот удар может оказаться - смертельным!
  - Все, Джинн - ты меня заинтриговал и даже расстрогал!
  Улыбнулся в ответ мне Ильяс.
  -Ну, и когда ты уже начнешь поверять мне свои жуткие тайны? Или перед этим я должен буду дать расписку о неразглашении, подписавшись в ней собственной кровью?!
  - Ты зря смеешься.
  С серьезным видом ответил я своему другу и пояснил:
  -Жути в моих тайнах столько, что нам двоим ее по ноздри хватит!
  - Ближе к телу, как говорил Ги-де-Мопассан!
  Усмехнулся мой друг.
  - Ну, ближе - так ближе.
  Согласился я и начал рассказывать:
  -Помнишь, в армии я начал рассказывать тебе про свое азиатское прошлое?
  - Еще бы не помнить!
  Хмыкнул Акын.
  - Ведь мы же с тобой на этой теме тогда и сошлись: я - чистокровный казах, выросший в России, а ты - чистокровный русский, выросший в Средней Азии. Прямо сюжет для сопливого индийского триллера, вот только причем здесь твое азиатское прошлое?
  - А при том, Акын, что судя по всему, это мое азиатское прошлое, приехало за мной сюда, в Россию, желая потребовать с меня один старый должок.
  Пропустив издевку своего друга насчет "сопливого индийского триллера", очень серьезно ответил я.
  - И сколько же ты должен своему "Азиатскому прошлому"?
  Состроив наивную рожу, осведомился мой друг.
  - Послушай, Акын, давай с тобой договоримся так: если мои догадки подтвердятся, чего лично мне бы очень не хотелось, то тогда я расскажу тебе красочно и во всех мельчайших подробностях все - от начала и до конца: нарисую, так сказать для тебя, полную картину маслом! А пока скажу тебе лишь то, что мы с тобой, скорее всего имеем дело либо с товарищами из Службы Национальной Безопасности Узбекистана, либо с так называемыми ваххабитами - борцами за идею возрождения в Средней Азии в целом и в Узбекистане, в частности идеи Исламского Халифата. Причем эти парни по сути своей представляют собой что-то типа террористов - народовольцев в царской России, начала прошлого века, вот только в современной интерпритации и с азиатским религиозным акцентом. Ну как тебе такая закваска, Акын?
  Спросил я у своего друга и уточнил у него:
  -Не передумал еще свернуть с тропы войны, пока не поздно?!
  - Многообещающее начало!
  Сознался Ильяс.
  -А что до тропы войны, то мы бредем по ней уже не первый год и пролегла она для нас с тобой через Дагестан и Чечню, так что сворачивать с нее сейчас - уже несколько поздно, да и не думаю я, что ваххабиты среднеазиатские настолько страшнее и опаснее ваххабитов чеченских. И все же, я думаю, что во всей этой истории для тебя есть что-то личное, я прав?
  С этими словами Ильяс без малейшей тени улыбки, пристально взглянул мне в глаза, ожидая от меня ответа на поставленный им вопрос.
  - Акын, я же тебя просил: давай сначала выясним не ошибся ли я в своих догадках, а потом уже я посвящутебя в детали, а то ведь может статься так, что эти детали только загромоздят для тебя общую картину. Одно я могу сказать тебе определенно: во всей этой истории - просвечивает политика, замешанная на золоте, или наоборот - золото, отсвечивающее политическим оттенком!
  Еще раз попросил я своего друга и тот утвердительно кивнул в ответ:
  - Кем бы ни оказался наш Тарантул в итоге, но судя по твоему рассказу - противник у нас с тобой серьезный и поэтому соваться в его нору нужно очень осторожно, чтобы он нам с тобой там клыками шкуру не попортил!
  Подвел итог моему рассказу, Акын.
  - Вот именно! И если у меня просто нет выхода, как связываться с ним, то тебя я, как друга, прошу отказаться пока не поздно от этой охоты?!
  Предпринял я еще одну попытку отговорить своего друга от этой опасной авантюры, но тот, как и следовало ожидать решительно отмел все мои доводы:
  - Да пошел ты на фиг, Джинн! За кого ты меня принимаешь, в натуре?! И потом, тут пахнет реальным сюжетом из романа про графа Монте - Кристо, разве при таком раскладе я могу остаться в стороне и не вписаться в это дело?!
  - Скорее - сюжетом из сказки про пещеру Алладина.
  Поправил я своего друга.
  - Тоже сойдет, учитывая местную специфику - так это нам с тобой даже ближе по духу будет!
  Согласился со мной Акын.
  - Ну, тогда, как говорится - за удачную охоту!
  Торжественно провозгласил я свой следующий тост и две пузатые пивные кружки в наших руках, громко клацнув своими запотевшими боками над столом, забросали хлопьями пены палки бараньего шашлыка, горкой возвышающегося на лягане, стоящем посреди стола...
  ***
  - Сколько стоит такой букет из роз?
  Спросил я у продавщицы из цветочного ларька, которая со скучающим видом дымила тонкой дамской сигаретой на пороге своего заведения.
  - Семьсот пятьдесят.
  Ответила та, окинув меня оценивающим взглядом и очевидно удостоверившись в моей платежеспособности, добавила уже более дружелюбным и заинтересованным тоном:
  - Молодой человек - берите, вашей девушке обязательно понравится такой шикарный букет!
  - Беру.
  Кивнул я, доставая кошелек и расплачиваясь. Заметив, как продавщица замешкалась набирая мне сдачу с тысячной купюры, я отрицательно кивнул ей головой:
  - Сдачи - не надо.
  Чем вызвал еще более дружелюбный взгляд и расстроганное:
  - Спасибо! Дарите на счастье!
  Купив для Лерки шикарный букет из роз, я не торопясь шел по Астраханской улице к Сенному Рынку. При этом все мои сомнения и беспокойство последних дней, связанное с развязанной на меня охотой, сразу же отошли куда-то на задний план, маяча в глубине моей души смутной и бесформенной тревогой. А на первом плане у меня сейчас были теплые, податливые губы и упругая грудь моей подруги Валерии, которая на мое предложение о вечернем свидании, ответила своим обычным возмущением, жалобами на жуткий временной цейтнот и потоком совершенно не волнующей меня информации, на вроде той: сколько страниц диплома ей предстоит написать за сегодняшний вечер, или какую статью из интернета ей предстоит найти и скачать.
  Однако, когда я совершенно искренне вздохнул и объявил своей подруге о том, что в таком случае мне придется этим вечером в одиночку пропить всю свою наличку, которую я собирался потратить на нее, Лерка тут же заявила мне, что готова "выкроить" в своем плотном графике несколько часов для меня и потребовала, чтобы я зашел за ней в семь часов вечера, причем непременно с букетом из одиннадцати алых роз, если я хочу, чтобы она меня простила за то мое неожиданное исчезновение из ночного клуба Саратога!
  Именно в этот момент, возвращая меня из моих сладких грез в тревожную и весьма опасную для меня реальность, у меня на поясе требовательно завибрировал мой мобильник, заблаговременно поставленный мною на всякий случай на беззвучный режим.
  - Слышь ты, Дон Жуан хренов! Башкой только своей по сторонам не крути, а то спалишь нас к чертям собачьим, и вся спланированная нами охота на твоего Тарантула - благополучно провалится!
  Сразу же предупредил меня Акын, который прихватив с собой несколько своих коллег из райотдела, страховал меня теперь из своей машины откуда-то неподалеку, на случай появления поблизости самого моего врага, или подосланных им кавказцев.
  - Ты где, Акын - я что-то тебя не наблюдаю?
  Спросил я своего друга, не сбавляя шаг и не крутя по сторонам головой, как он мне приказал.
  - В Караганде!
  Тут же отбрил меня Акын и спустя секунду смилостивился и пояснил:
  - За тобой в ста метрах мы едем: устали уже круги по району нарезать, пока ты тут гусарить изволишь!
  - А наши кавказские друзья из группы физической поддержки Тарантула, пока не появлялись?
  Тут же уточнил я у своего друга оперативную обстановку вокруг меня.
  - Да пока не видно ни Тарантула, ни дагов, хотя меня не покидает такое чувство, что все они где-то рядом!
  Признался мне Акын.
  - Вот и у меня такое же чувство, что меня уже приняли и ведут...
  Вынужден был сознаться я.
  - Ладно, ничего не бойся, если что мы на стреме - успеем подскочить и вмешаться, если они попытаются взять тебя прямо на улице. Удачи тебе, Джинн!
  Пожелал мне напоследок мой друг, собираясь разорвать связь, но я сейчас был настроен потрепаться, чтобы как-то сбросить нарастающее в душе с каждой минутой нервное напряжение:
  - Уточни, пожалуйста, Акын: ты желаешь мне удачи с Леркой, или же с Тарантулом?
  Спросил я у Акына.
  - С обоими!
  Односложно ответил тот.
  - Открою тебе страшную тайну, уважаемый Акын: удачи во всем - просто не бывает, потомучто если тебе не везет в смерти, то обязательно везет в любви и наоборот. Так вот, мне бы очень хотелось, чтобы мне сегодня повезло в любви, на случай, если завтра все-таки повезет в смерти.
  - Типун тебе на язык, придурок!
  Немедленно оборвал мою демагогию Акын.
  - Спасибо, не нужен мне твой типун - мне еще сегодня с Леркой целоваться.
  Отшутился я, наконец-то разрывая связь, поскольку я уже подошел к подъезду Леркиного дома.
  Моя подружка, прикрыв за собой входную дверь в свою квартиру, нарисовалась на пороге общего коридорчика на лестничной площадке. При этом на ней был весьма легкомысленный, короткий халатик, открывавший моего восхищенному взгляду ее полные и крепкие, но в то же время красивой формы ножки и пышную, но еще совсем по-девичьи упругую грудь.Выхватив у меня из рук букет из одиннадцати роз, она повернулась чтобы шмыгнуть в квартиру, но я, схватив ее за плечи и развернув к себе, тут же прижал Лерку к дверному косяку и приник к ее губам долгим поцелуем. Моя подруга страстно ответла на него, однако через несколько секунд оттолкнула меня, издав свой фирменный возмущенный возглас"Ну - у!", и пояснила мне свое негодование:
  - Я тут перед ним в одном халатике стою в холодном подъезде, а он меня даже домой не пускает! Я так сейчас простыну с тобой!
  Я вошел в полутемную прихожую, следом за своей подружкой, которая все еще не успокоилась после моего горячего приветствия и продолжала возмущаться на ходу:
  - И вообще! У меня завтра консультация, а я еще даже конспекты не открывала, вот когда я к госэкзаменам готовиться по-твоему должна?! Короче, у тебя на все сегодняшнее свидание есть только полчаса!
  - Не переживай, Лерик - холерик, после нашей сегодняшней получасовой подготовки, ты будешь ходить исключительно - в женскую консультацию, а там тебе конспекты и вообще не понадобятся!
  - Дурак озабоченный!
  Обиженно надулась Лерка, поспешно шмыгнув в квартиру и захлопнув за собой входную дверь.
  - И не говори, дорогая!
  Сказал я ей через дверь, нагнувшись при этом к замочной скважине.
  -И озабочен этот дурак тем, что ему сегодня придеться идти в суши - бар и есть роллы одному, а он их, если честно - терпеть не может!
  Дверь в квартиру тут же распахнулась настежь:
  - Роллы?!
  Восхищенно переспросила меня Лерка.
  - Они самые, Лерик!
  С готовностью подтвердил я своей подруге.
  - Ну ладно, так уж и быть: у тебя есть целых два часа, потому что отказаться от роллов - это выше моих девичьих сил!
  - А у тебя есть пятнадцать минут на сборы, дорогая и смею тебя обрадовать тем, что это время - уже пошло с той самой минуты, когда я тебя поцеловал!
  Любезно улыбнулся я в ответ.
  - Ах, поручик, как вам не стыдно?! Это же просто верх бестактности: торопить девушку, когда она собирается выйти в свет!
  Томно опустила передо мной глаза моя подружка.
  - Не переживай, Лерик: через пятнадцать минут стемнеет и выйтив свет тебеуже не светит.
  Скаламбурил я и добавил:
  -А что касается быстрых сборов, так это должно быть у тебя в генах: у тебя ведь папа - целый майор в отставке!
  С этими словами я глянул в окно, за которым действительно стремительно темнело, наполняя окужающий мир таинственной вечерней мглой и шепотом опадающих листьев. Осенний день уже почти догорел, сменившись долгими, серыми сумерками и где-то там, в этих осенних сумерках, занял свой наблюдательный пост и теперь "бдил" за Леркиным подъездом мой друг, Акын, а еще возможно там же неподалеку, с этогоже подъезда не сводил глаз и мой враг - Тарантул! На лицо - пищевая Дарвиновская цепочка, приведенная в движение силой моей мысли: мой враг следит за мной, чтобы поймать меня, мой друг следит за моим врагом, чтобы поймать его, ну а я сам при этом - слежу через щель не до конца прикритой межкомнатной двери, за своей одевающейся к выходу подружкой. Все в жизни было банально, как в прочем и всегда, ибо всем на свете руководят инстинкты - порой самые, что ни на есть низменные, поскольку со слов классика: "Человек зачат в грехе и рожден в мерзости и весь его земной путь - от пеленки зловонной и до смердящего савана"!
  ***
  Сомлевшая после плотного ужина и пары бокалов мартини с апельсиновым соком, Валерия, благодарно положила голову мне на плечо и зажмурилась, словно сытая кошка.
  -Скажи, Лерик, а почему ты не пришла вчера меня в больничке навестить?
  Спросил я, наклонившись к ее маленькому, розовому ушку.
  - А с какой это радости я должна была к тебе в больничку идти?!
  Не открывая глаз, спросила меня моя подружка.
  - Ну, как же, я там валялся весь из себя раненный в бою!
  Пояснил я ей, уже не надеясь на ее запоздалое раскаяние.
  - Вот та, из-за которой тебя ранили - пусть бы тебя в твоей больничке и проведывала!
  Мгновенно подняла голову и сурово заявила мне Валерия, добавив при этом:
  -И не надо мне тут делать таких изумленных глаз - ты не Мадонна с младенцем! Я же видела, как ты на танцполе в Саратоге к той телке клеился - вот и выпросил на свою дурную голову приключений от ее парня. Скажи спасибо, что я вообще тебя за тот вечер простила и сижу тут с тобой, как верная Маша!
  "Ну, вот: все как всегда банально в этом мире и нет ничего нового под солнцем, а всем на свете руководят человеческие инстинкты и их же проявление видится во всем и всем объясняется окружающими, вот и моя подружка Леркарешила в тот вечер, что я получил от тех троих дагестанцев за то, что по пьяной лавочкеприставал к их землячке." Так и не дождавшись от своей подружки слов сочувствияя, вздохнув, разлил остатки мартини по бокалам и выпил с ней "на посошок", после чего обняв пьяную Лерку за талию и крепко взяв ее под локоть я подвел ее к одному из такси, стоявшему на стоянке перед кафе. Уже в машине, моя подружка, сонно уткнувшись носом в мою шею, промурлыкала:
  - Надо же, какая забота о ближнем: мало того, что напоили и накормили, так даже до дома на такси отвезут!
  Я про себя ухмыльнулся, никак не комментируя ее слова и предвидя возмущенную реакцию своей подружки, потому что собирался везти ее вовсе не к ней, а к себе домой.
  - Командир, давай в центр, к набережной.
  Скомандовал я водителю такси и Лерка, тут же подпрыгнув на сидении, устремила на меня пылающий праведным гневом взгляд и открыла было рот для возмущенной тирады, однако, сказать я ей ничего не дал, закрыв ей рот долгим поцелуем, отдышавшись после которого, моя подружка больно укусила меня за ухо и злобно прошипела в него:
  - Вот за это наглое похищение не жди от меня сегодня никакой Кама - Сутры: я специально буду всю ночь бревном лежать - тебе на зло!
  - Лерик, вообще-то я хотел тебя просто чаем напоить с твоим любимым пирожным - безе, но раз ты так настаиваешь на Кама - Сутре, то хорошо - займемся любовью: грех отказывать женщине, к тому же пьяной!
  Поправив челку у нее на лбу, спокойно и рассудительно ответил я на эту ее ехидную реплику.
  - Ну ты и га-а-ад, Глазков! Лучше бы тебя те чечны в ночном клубе убили!
  Восхищенно протянула она и закрыв глаза, снова потянулась ко мне за поцелуем.
  ***
  Звук работающего на всю громкость телевизора, настроенного на музыкальный каналMTV, заглушал сладострастные Леркины стоны и ритмичный скрип моего старого дивана, а разноцветные блики от телевизионного экрана, скользили по ее смуглой, матовой коже, складываясь в причудливые узоры, напоминающие разводы змеиной чешуи. Валерия, закрыв глаза и упершись ладошками мне в грудь, плавно двигала бедрами взад - вперед, усевшись на меня верхом, а ее крупные и высокие груди, с маленькой родинкой над соском левой, вздагивали и упруго покачивались из стороны в сторону при каждом ее движении...
  - Слушай ты, Дон Жуан хренов! Ты бы хоть меня предупредил, что собираешься ее к себе домой везти: мы же из-за тебя, чуть было это такси на абордаж не взяли, прострелив ей колеса!
  Сурово выговаривал мне мой друг Акын, с которым мы снова,как и вчера сидели в том же самом заведении у его дальнего родственника Джаныбека и закусывали холодное Жигулевское пиво только что поджаренным для нас хозяином этого заведения бараньим шашлыком.
  - Слушай, Акын, такими темпами мы ещечерез пару наших "военных советов в Филях" твоего родственика, уважаемого и мудрого Джаныбека, по миру пустим!
  Переводя тему нашей вчерашней неудавшейся охоты на Тарантула, улыбнулся я, указывая при этом Акыну на горку ароматного шашлыка, возвышавшегося на столе.
  - Ничего, зато мы со своими "военными советами в Филях" от его достойного заведения всех моих коллег надолго отвадим, заодно со всякими залетными гопниками, алкашами, наркоманами и прочей швалью, а такая крыша - дорогого стоит, доложу я тебе! Так ты меня будешь слушать, или нет, в конце-то концов?!
  - Угу...
  Односложно ответил я Акыну, уминая нежнейший и ароматный шашлык за обе щеки.
  - Ну так вот: группа физической поддержки нашего Тарантула, в лице троицы уже знакомых нам кавказцев, появилась у подъезда твоей зазнобы, как только ты в него вошел. При этом самого Тарантула рядом с домом мы не заметили, возможно, что он теперь вообще на улицу не выползает, а ждет в своей норе, когда тебя к нему на расправу доставят его даги.
  - А откуда они меня вели вы не заметили?
  Спросил я у своего друга.
  - А черт их знает откуда они тебя вели!
  Пожал плечами Акын и пояснил мне:
  -Мы заметили их уже только у подъезда твоей Валерии: скорее всего, они так же, как и мы следили за тобой из машины.
  - А вы-сами-то перед ними не засветились, Пинкертоны хреновы?!
  Усмехнулся я в ответ на признание Акына.
  - Обижаешь, начальник! Я сделал все по - науке: высадил одного из своих коллег у цветочного ларька, где ты цветы для своей подружки покупал, он потом всю дорогу до ее дома, за тобой пешком топал, а сам подъехал к ее дому минут за десять до твоего триумфального появления у дома твоей подружки и заняв позицию у соседнего подъезда, наблюдал за тобой из машины.
  - А что было потом?
  Живо поинтересовался я у Акына, поскольку я вчера по пути к дому своей подруги Валерии, совершенно не заметил за собой никакой слежки.
  - Наши даги появились там минут через пятнадцать после того, как ты вошел в подъезд к своей зазнобе, при этом я так думаю, что следили они за тобой не сами, а пустили на оттяжке каких - нибудь пацанов, заряженных ими на тебя по фотографии - отсюда и пятнадцатиминутная задержка в их появлении у подъезда.
  - Думаешь, они догадываются о том, что мы теперь охотимся вовсе не на них, а на самого заказчика?
  Быстро спросил я у Акына.
  - Вряд ли.
  Покачал головой Ильяс и пояснил мне свой скепсис:
  - Даги особо не проверялись и не скрывались от нашей наружки, потому что двое из них сидели себе спокойно на лавочке у соседнего подъезда и пялились на подъезд твоей подруги и если бы они о чем-то догадывались, или чего-то опасались, то так бы себя уж точно не вели! Я думаю, что это наш Тарантул запретил им по-прежнему переть на пролом и теперь заставляет страховаться и играть с тобой в шпионов, а сами бы они до такого ни за что не додумались. А вот почувствовал ли сам Тарантул что-то подозрительное вокруг себя, или просто осторожничает и не показывается на виду - шайтан его знает!
  - А может быть они действуют по прежней своей схеме: Тарантул опять косит под таксиста и ждет,когда даги спеленают меня у подъезда и доставят к машине?
  Спросил я у Акына.
  - Не совсем так, потому что прежнюю свою схему Тарантул теперь несколько видоизменил.
  Ответил на мой вопрос Ильяс.
  - То есть?
  Не понял я и мой друг охотно пояснил мне:
  - Машина - действительно была, вот только за рулем сидел вовсе не Тарантул, а третий кавказец - тот, что был самый маленьким из них: видимо Тарантул посчитал, что именно этот мелкий даг больше всего засветился перед тобой в ночном клубе и ты теперь узнаешь его в лицо при любом раскладе, а поэтому, решив подстраховаться, пустил вперед двоих оставшихся кавказцев, а этого усадил за руль и заставил ждать, когда двое его земляков притащат тебя в машину.
  Выслушав комментарий моего друга, я обиженно ответил ему:
  - Знаешь, Акын, хоть у меня память на лица всегда и была хреновая, но этих троих даговя теперь узнаю в любом обличии: хоть в виде таксистов, хоть в виде санитаров, хоть в виде посетителей бара!
  - Вот и мне стало интересно: если наш Тарантулзаподозрил что-то неладное и страхуется, то почему он тогда не поменяет своих подручных?
  Задумчиво произнес Ильяс, пропустив мимо ушей мою обиженную реплику насчет моей слабой памяти.
  - Ну, тут возможно сказывается недостаток людского ресурса и временной цейтнот.
  С готовностью ответил я своему другу на этот вопрос и подумав, добавил:
  - Если наш Тарантул - это тот, о ком я думаю, то его возможности в России - весьма ограничены и он вынужден работать с теми людьми, которых ему предоставили для реализации его планов.
  - Может быть ты и прав, Джинн.
  Так же задумчиво произнес Акын.
  - Не может быть, а точно прав!
  Уверенно заявил я и принялся доказывать свою версию:
  - Просто время Тарантула сильно поджимает и других людей у него просто нет, вот поэтому он их и не сменил после двух засветок подряд, решив довести дело до конца тем же составом. Кстати, что ты там про эту машину в которой сидел третий даг, начал рассказывать?
  Спросил я у Ильяса, вспомнив его недавний комментарий.
  - После того, как я засек тех двоих кавказцев на лавочке неподалеку от подъезда, в который ты вошел, я отправил одного из своих коллег на поиски третьего дага, снабдив его словесным портретом и он почти сразу же нашел этого третьего кавказца, сидящим за рулем такси.
  - Такси?!
  Аж не поверил я своим собственным ушам.
  - Ну да, такси: с шашечками, зеленым фонарем и прочими причиндалами!
  Подтвердил Акын и пояснил мне:
  - Поэтому я думаю, что на этот раз даги собирались подкатить к тебе под видом местного бомбилы и довезти тебя до дома со всеми почестями! Единственно, чего не просчитал и не учел в своем плане наш Тарантул, так это то, что ты вызовешь такси по телефону и диспетчер перезвонит тебе на сотовый и скажет его госномер и марку машины, а так, план им был составлен вполне грамотно, вот смотри: ты со своей подружкой выходишь из кафе и садишься в первую попавшуюся машину, только вместо того, чтобы ехать к себе домой и драть, пардон - ублажать до утра свою зазнобу, тебя бы самого отвезли в нору к твоему Тарантулу и драл бы уже вовсе не ты, а он тебя!
  - Эк тебя завела моя интимная тема.
  Усмехнулся я, комментируя нелитературные выражения своего друга и добавил, хитро подмигнув Акыну:
  - И вообще: откуда ты знаешь, чем мы там с Леркой занимались, или ты мне уже успел в квартире скрытую камеру установить?!
  - Джинн, ты явно кино про шпионов насмотрелся.
  Рассмеялся в ответ Акын и пояснил мне:
  -Скрытые камеры, жучки, направленные сканирующие микрофоны и прочие чудеса враждебной техники - это непозволительная роскошь для нашего славного ведомства! А мы действуем по старинке - дедуктивным прадедовским методом, продемонстрировать?
  - Валяй!
  Разрешил я другу.
  - Вот смотри: через полчаса после того, как вы с Лерой вошли в квартиру, у вас в окнах гаснет свет и зажигается он только утром. Отсюда возникает вполне законный вопрос: что вы всю ночь делали в темноте?!
  - Ого! Так вы всю ночь под моими окнами дежурили что ли?
  Даже не поверил я словам своего друга.
  - И между прочим не одни мы!
  Утвердительно кивнул мне в ответ Акын и пояснил:
  - Наши кавказские друзья - тоже терпеливо несли вахту всю ночь неподалеку от твоего подъезда, очевидно расчитывая на то, что твоя подружка не останется у тебя ночевать и ты поедешь ее провожать до дома.
  - Во дела!
  Криво усмехнулся я, объясняя свой сарказм:
  -Меня с моей подругой провожает до дома свадебный кортеж из ментов и бандюков!
  - Главное, чтобы не похоронный и не в последний путь!
  Мрачно пошутил в ответ мой друг.
  - Типун тебе на язык, Акын!
  Прикрикнул я на Ильяса.
  - Да хоть три типуна, авот только я думаю - дело идет к тому, что сегодня вечером они попытаются взять тебя по - любому, потому что время их подпирает и твой враг чувствует что-то неладное и обостряет ситуацию для ускорения развязки. Скажи мне, Джинн: ты еще не передумал лезть в нору к своему Тарантулу?
  Серьзно глянул на меня мой друг и тут же предложил мне обходной маневр, который он очевидно вынашивал всю прошлую ночь, дежуря под окнами моей квартиры:
  - А то может быть - взять всю эту кавказскую группу физподдержки твоего Тарантула, от греха подальше, ведь подвигов на этой дагестанской троице теперь столько, что мы с этой фактурой легко приземлим их всех до суда в следственный изолятор, а там, глядишь и до Тарантула твоего через них же доберемся?
  - Нет, Акын, нельзя сейчас этих дагов трогать!
  Убежденно ответил я на предложение Ильяса и пояснил другу свою непреклонную позицию:
  -Если мы возьмем его дагов сейчас, то Тарантул мгновенно догадается о ведущейся на него охоте и сразу же нырнет в свою нору - ищи потом где он вылезет и кого из моих родных и близких ужалит! Нет, отступать уже нельзя - мне нужно идти до конца и лезть в его нору, и если это случится сегодня вечером - тем лучше, я хоть на прощание еще раз со своей Леркой замучу!
  Мечтательно сказал я, закатывая глаза.
  - А вот про свой вечерний адюльтер - забудь!
  Жестко сказал мне мой друг и пояснил свое негодование:
  -Нечего девку за зря подставлять: это от тебя им что-то нужно, поэтому тебя они довезут до норы Тарантула живым и по возможности - невредимым, а вот твоя Лерка имсовершенно без надобности, так что тут никаких гарантий ее безопасности нет, да и признаться мало у нас людей, чтобы распылять силы еще и на ее охрану, понял?!
  - Так точно, товарищ старший лейтенант!
  Браво отчеканил я.
  - Ну и молодец, раз понял.
  Одобряюще кивнул мне Акын и добавил:
  -И еще одно запомни: тачка у них в прошлый раз была - темно-фиолетоваяи наглухо тонированная "Лада - Приора", с низкой посадкой, госномер "Александр, триста три, Зинаида, Олег" наш - шестьдесят четвертый регион. Возможно, что на этой же самой тачке они рискнут сунуться к нам и сегодня вечером, ведь не Генри Форд же твой Тарантул в конце-то концов, чтобы каждый день машину себе менять?!
  - Ну это-то, как раз и неудивительно, как говорится: чем выше горы, тем ниже Приоры!
  Рассмеялся я, комментируя особые приметы машины моих врагов.
  - А вотгосномер и цвет ее ты произносишь совершенно неправильно: ну, какой к шайтану темно-фиолетовый "Александр, Зинаида и Олег?!" Надо говорить так: "баклажан Арам Зо - Зо"!
  - Ладно, Зо - зо, так зо - зо.
  Не раздумывая согласился со мной Ильяс, продолжая свой инструктаж:
  - Только как увидишь рядом эту Приору - сразу же незаметно набирай меня по мобильнику и не сбрасывай вызов пока все не кончится. Да, еще: и не в коем случае вздумай импровизировать и драться с дагами в салоне машины, когда они тебя туда затащат, а то еще раз по башке кастетом получишь, или разряд из электрошокера, понял?!
  - Так точно, ваше благородие!
  - Ну тогда с Богом! А как говорил когда-то Старый Опер перед зачисткой Шагури и штурмом высоты семьсот триннадцать: какой из Богов нам сегодня поможет - мне без разницы, лишь бы помог!
  ***
  Соблазнительный силуэт Валерии замаячил на пороге ее квартиры: моя подруга снова встречала меня в халатике, на этот раз другой расцветки, но все в таком же легкомысленно коротеньком, как и ее вчерашний. Я протянул ей огромный букет роз, который купил на всю свою наличку, в глубине души предполагая, что он может быть для меня - уже последним в моей грешной жизни!
  - Ой, Илюшка, какие шикарные розы! Сколько же ты денег-то на них ухлопал?!
  Восторженно взвизгнула Лерка, принимая от меня букет и скрываясь за ним, практически целиком.
  -Должен вам сознаться, графиня, что ваша неземная красота заставляет меня забыть не только о деньгах, но и вообще обо всем на свете!
  Начал я свой стандартный "заход на цель".
  -Об одном лишь я не могу забыть, когда вижу дивное сияние ваших глаз.
  - И о чем же?
  Тут же заинтересовалась заинтригованная моей последней фразой, Лерка.
  - О том, что в куртке у меня - бутылка твоего любимого "Мартини Бьянка" иеще о том, что я бы не прочь его с тобой сейчас же выпить!
  Победно улыбнулся я, отвечая на вопрос своей подружки.
  - Вау!
  По кошачьи восторженно взвизгнула моя подруга и мгновенно распахнула настежь входную дверь.
  -Ну, тогда быстро проходи в мою комнату, только смотри - не шуми и не топай громко, а то предки из своей спальни повыскакивают, а я бегу на кухню - за фужерами!
  Круто развернувшись, отчего полы ее коротенького халатика разлетелись в стороны, высоко обнажив ее стройные, полные бедра, Лерка антилопой унеслась на кухню, а я, сглотнув тягучую слюну от этого зрелища, стал осторожно красться по стене коридора в ее дальнюю комнату.
  - Ну, и за что же мы с тобой будем пить сегодня мартини? Как обычно, наш первый тост: за нас вами и хрен с ними?!
  Спросила у меня моя подруга, с удовольствием разглядывая на свет люстры колышущийся мартини в своем фужере, при этом карие Леркины глаза искрились весельем и еще чем-то неуловимо - манящим, отчего у меня начало чаще биться сердце и горячо пульсировать где-то внизу живота.
  - Нет, Лерик, по сегодняшнему особому поводу и тост у нас с тобой будет тоже - особый! Приблизительно вот такой:
  Не испытуй грядущего напрасно
  И мимолетным счастьем дорожи
  А на лету схватив его, скажи:
  Остановись мгновенье, ты - прекрасно!
  Когда наполнен счастьем каждый миг
  И тело сильное так молодо и гибко
  Когда в горячем сердце - ты одна
  И озаряет мир твоя улыбка!
  
  - Круто!
  Восхитилась моя подруга и тут же ехидно добавила:
  -Весь день, поди готовился - сочинял?!
  - Знаешь, Лерик я ирад бы похвастаться, да нечем: к сожалению - это чистейшей воды плагиат.
  Со вздохом сознался я своей подруге и пояснил ей:
  -А сочинял эту круть никто иной, как Гёте, двести лет назад в своем Фаусте.
  - Ладно, а что за особый у нас с тобой сегодня повод?
  Спросила моя подруга.
  - Именно сегодня я понял насколько до этого был слеп, ожидая от жизни какого-то светлого будущего и какого-то будущего счастья. А сегодня я прозрел и понял, что в этом - самом светлом будущем, я и так проживаю каждый свой день, потому что я уже никогда не буду сильнее и моложе, чем сегодня и ты никогда не будешь прекраснее и нежнее, чем сегодня и нам с тобой никогда уже не будет так хорошо, как сегодня.И именно поэтому, сегодня я счастлив, как никто!
  - Я ничего не поняла!
  Тряхнула волосами Лерка.
  -Так мы сейчас за меня пьем, или как?
  - Да, Лерик, мы сейчас пьем за тебя, за твою красоту и за то, что судьба подарила мне еще один вечер с тобой!
  - Короче, за меня - красивую!
  Решительно заключила моя подруга и наши фужеры соприкоснулись с хрустальным звоном, а от качнувшегося в них мартини, по стене разбежались сотни разноцветных бликов. В тот же миг, музыкальный центр, стоящий в углу Леркиной комнаты, словно почувствовав всю торжественность этого момента, выдал из колонок первые, тягучие, словно патока, ноты моей любимой медленной композиции "Wonderfullife" и я, отобрав у Лерки недопитый фужер, легко подхватил ее на руки и закружил по комнате, а она, закрыв глаза, потянулась ко мне влажными и сладкими от мартини губами.
  Мы с Валерией стояли посреди ее комнаты, тесно прижавшись друг к другу и самозабвенно целовались. Уже давно умолкли последние аккорды медленной песни, подарившей нам этот романтический танец, сменившись визгливыми, рекламными призывами, но я их не замечал, да и моя подруга, похоже, тоже, поскольку подол ее коротенького, шелкового халатика был задран значительно выше талии, и я беспрепятственно и совершенно безнаказанно, ласкал ее упругие ягодицы, чисто символически прикрытые только лишь узкой полоской трусиков - стринг. Лерка слегка приоткрыла глаза, лишь когда я потянул с нее эти трусики, ухватив их за тоненькие полоски ткани на бедрах, жарким шепотом, выдохнув мне в ухо:
  - Милый, что ты со мной делаешь?!
  - Я хочу тебя, моя сладкая, прямо здесь и сейчас!
  Таким же страстным шепотом ответил ей я.
  - Да ты что, с ума что ли сошел?! У меня диван знаешь какой скрипучий - родители обязательно услышат, застукают нас за...этим - самым и придеться тебе тогда на мне жениться!
  Ее последний робкий довод превратился в судорожный вздох, когда я, потянув за тесемку на ее спине, распахнул халатик и приник губами к набухшему соску ее пышной груди. Обхватив руками меня за шею, она сама мягко увлекла меня за собой на ковер...
  - Ты почему все это время был не в сети - ведь я тебе трижды повторил, чтобы ты постоянно поддерживал связь со мной?!
  Голос Ильяса в трубке моего мобильника, был чрезвычайно резок и раздражителен.
  -Что на этот раз случилось?
  - Да все в порядке, Акын, я просто отключил свой мобильник, чтобы нам не мешали.
  Как мог успокоил я своего друга.
  - Кому это нам?
  Не понял меня Ильяс.
  - Нам - это мне с Леркой, ты ведь сам мне запретил возить сегодня Лерку ко мне домой, и что мне в таком случае оставалось делать?!
  Пояснил я своему другу и неожиданно для себя выдал ему сокровенное:
  -Вдруг, я ее в последний раз в жизни вижу?!
  - Ну, ты все-таки и кобель, Джинн!
  Хмыкнул в трубку Акын, мгновенно остывая и переходя на нормальный деловой тон.
  -Я уж думал тебя там прирезали, забравшись в квартиру твоей Валерии через форточку! Короче, Джинн, докладываю тебе оперативную обстановку: машина наших врагов - та самая Приора цвета "баклажан" дежурит на проспекте, и за рулем, как и вчера, сидит самый мелкий из той троицы дагестанцев. Двое других дагов тусуются около вашего подъезда, но я их сейчас отгоню, чтобы они еще чего доброго не вздумали тебе на выходе из подъезда башню проломить. Как только я позвоню тебе - сразу же спускайся исамое главное: телефон свой поставь на беззвучку, не прерывай связь и на виду его не держи, а для того, чтобы тебя не шманали и не отняли его - держи в руках ту мобилу, которую я тебе дал, при этом лучше даже если ты будешь в этот момент похищения с кем-нибудь по ней разговаривать, понял?!
  - Не совсем понял, Акын, а к чему такие сложности, ведь это всего лишь дикие дети гор?
  Честно признался я своему другу, считая, что бутафория со вторым мобильником - это уже перебор, но Акын тут же жестко меня перебил:
  -Во-первых, за этими как ты выразился "дикими детьми гор" стоит твой враг - Тарантул, а он далеко не дурак и совсем не такой дикий,как эти кавказцы и вполне мог дать своим подручным дагам приказ обшмонать тебя при похищении и отобрать у тебя мобильник. А во-вторых, этот мобильник проходит у меня по делу о гоп-стопе на Шехурдина и я, изъяв его потом у кого-то из этих кавказцев, запросто повешу на эту троицу тот гоп-стоп, добавив фактуры для суда, чтобы они потом чего доброго не соскочили, теперь понял?
  - Так точно, товарищ старший лейтенант самой строгой, но справедливой народной милиции в мире!
  Бодро отозвался я в ответ на реплику Акына.
  - Ну, тогда с Богом!
  ***
  Двое дагестанцев сидели на корточках перед подъездом и медленно тянули пиво из бутылок, настороженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за стальной подъездной двери с домофоном и кодовым замком. Время от времени, один из них, по очереди поднимался и отходил от подъезда по малой нужде, ныряя в приоткрытую дверь шахты мусоросборника у соседнего подъезда, потому что несмотря на то, что в Поволжье стояла мягкая, ранняя осень, на улице вечером было довольно прохладно и выпитое пиво настоятельно тянуло обоих кавказцев по малой нужде.
  Поставленная их заказчиком - узбеком, перед Ахмедом Ци и Магомедом Костоломом задача, на этот раз была проста до безобразия: им следовало дождаться выхода русского гяура из подъезда и надежно его отключить, на то короткое время, которое им понадобиться, чтобы доволочь его бесчувственное тело до машины, которую их третий сообщник - Вахид Гюитнаб, по сигналу своих товарищей должен был,немедля ни минуты, подогнать от стоянки такси на проспекте, к подъезду дома их клиента. В случае, если гяур выйдет не один, а со своей подружкой, ее следовало, так же,как и его самого - отключить ударом пивной бутылки по голове и погрузить в машину вместе с гяуром.
  Узбек планировал использовать эту девку в качестве дополнительногорычага воздействия на ее парня: глядишь, под угрозой расправы над своей подружкой, гяур во время беседы с узбеком станет более сговорчивым. Ну, а после того, как узбек решит все свои проблеммыс русским гяуром, эта сочная и грудастая девка, достанется дагестанским парням в качестве законного боевого трофея! Что с ней надлежало сделать потом, узбек не им сказал, но трое дагестанцв и без его инструкций понимали, что от такой опасной свидетельницы им придется избавиться, потому что это касалось уже их личной безопасности, поскольку, доведя до конца всю эту операцию с похищением русского гяура, троим кавказцам непременно нужно было прибыть в Санкт - Петербург, в который они и так уже опоздали почти на целую неделю, пока возились с этим русским придурком и оставлять у себя за спиной, в городе Саратове след в деле о похищении и пытках людей, им совсем не хотелось.
  На случай, если этот основной план узбека не сработает и у подъезда, в момент выхода из него парня, будут свидетели, их заказчик разработал второй вариант, согласно которому Магомед Костолом с Ахмедом Ци должны будут ненавязчиво и что самое главное - незаметно для окружающих проводить гяура вместе с его подружкой до машины с сидящим за рулем Вахидом Гюитнабом, косящим под таксиста и помочь им сесть в нужную машину, если понадобится, то можно даже и с помощью электрошокера, который был у Магомеда Костолома наготове, как в прочем и его знаменитый кастет.
  - Здорово, пацаны! А что, Ашот уже спустился?
  Неожиданно прозвучало у Ахмеда с Магомедом за спиной, отчего оба дагестанца, одновременно вздрогнули и вскочили на ноги, будто подброшенные в воздух пружинами, ибо все это время, сидя у подъезда и напряженно прислушиваясь к звукам, доносившимся до них через металлическую подъездную дверь, они дружно прослушали шаги подошедшего к ним сзади мужика.
  И сейчас, оба кавказца разом вскочив на ноги и круто обернувшись на голос, увидели стоявшего перед собой щуплого мужичонку, с наполовину опорожненной бутылкой пива в руке. Мужику на вид было лет около сорока и, судя по его глупой и счастливой улыбке, он был уже порядком "вдет", а его тщедушный вид и миролюбивый настрой совершенно успокоили обоих дагов, и они неторопливо обступили пьного мужика с боков, аккуратно поставив свои недопитые пивные бутылки на бетонный поребрик, освобождая себе тем - самым руки для расправы над этим незадачливым алкашом, оказавшимся не в то время и не в том месте.
  - Ну, зачэм тэбэ Ашот, дарагой?!
  Широко улыбнувшись, развел руками Магомед Костолом, а его сообщник Ахмед Ци, уже положил свою тяжелую мускулистую руку мужику на плечо, готовясь провести молниеносный бросок, однакопьяный мужичок, неожиданно удивленно вытаращил на обоих дагестанцев глаза:
  - Во - дела! Так вы что, разве не земляки нашего Шамиля? Он ведь совсем недавно назначен начальником убойного отдела Городского Управления Внутренних Дел Саратова и как раз сегодня по этому случаю нам всем поляну накрывает, вот поэтому он и попросил меня встретить своих земляков из Махачкалы, которые служат в Саратовском отряде специального назначения, что на Соколовой Горе: сказал, что они уже должны были к его подъезду подойти.
  Спокойно пояснил обоим дагестанцам щуплый мужичонка, продолжая глупо улыбаться и теперь уже настала очередь удивленно вытаращить глаза самих Ахмеда с Магомедом, который мгновенно сообразили, что перед ними - сотрудник МВД и что они попали в самую гущу ментовской тусовки! Ахмед с Магомедом, не сговариваясь, убрали от мужика руки и втянув головы в широкие плечи, торопливо пошагали прочь от опасного подъезда, оставив сиротливо стоять на поребрике тротуара, свои недопитые бутылки с пивом. Уже почти повернув за угол дома, Магомед Костолом обернувшись, бросил в ответ на вопрос щуплого мужика:
  - Нэт, дарагой, мы нэ знат никакой твой Шамыл - мамыл, мы пыроста мыма этого дома гуляли.
  - Ну, вот и гуляйте себе дальше мимо этого дома, твари черножопые!
  Пробурчал себе под нос щуплый мужик, дождавшись, пока оба кавказца скроются за углом дома и набирая номер квартиры на домофоне. Звонок домофона в квартире на шестом этаже, издал требовательную трель, и лежащая в обнимку со мной прямо на полу, в ворохе разбросанной по паласу одежды Валерия удивленно распахнула свои глаза:
  - Кого это еще там черт несет, на ночь глядя?!
  Недовольно пробурчала себе под нос моя подруга, поднимаясь на ноги и подходя к аппарату домофона, а я, выйдя в коридор следом за ней, отчетливо услышал в снятой трубке домофона условный сигнал, поданый мне одним из людей Акына:
  - Слушай, Шамиль - нет тут у подъезда никаких твоих земляков, давай открывай скорее, я уже в сортир хочу!
  Произнес нетрезвый голос в трубке и Лерка торопливо повесила ее на место, так и не открыв незнакомцу дверь.
  - У нас в подъезде нет и никогда не было никаких Шамилей!
  Пожала плечами она, подняв на меня удивленный и недоумевающий взгляд.
  - Когда на ночь глядя спрашивают Шамиля - это точно к грозе!
  Пошутил я, успокаивающе улыбнувшись своей подруге и предложив ей:
  - Давай-ка я выйду и разберусь: что там за Шамиль такой, да еще и с земляками у твоего подъезда тусит, а то они тебе весь подьезд загадят, если кто - нибудь из соседей им ненароком дверь откроет?!
  - Только ради Бога осторожнее, Илюша!
  Умоляюще взглянула мне в глаза Лерка и добавила:
  - Посмотри - кто там и сразу же возвращайся, понял?! Мы сейчас, если что, милицию вызовем.
  - Как скажешь, моя сладкая!
  Расстроганно улыбнулся я в ответ, действительно задетый за живое ее ненаигранным страхом за меня. Поцеловав свою подругу, я выскользнул из квартиры и не вызывая лифта, спустился по лестнице на первый этаж, по дороге набрав на своем мобильнике номер Ильяса.
  - Ну, как обстановка, Акын?
  Спросил я у своего друга, который отозвался после первого же гудка и тот коротко и четко доложил мне:
  - Короче, тех двоих дагов мой коллега от подъезда отогнал, но ушли они не далеко и сейчас нарезают круги около автомобильной стоянки, на которой стоит их машина. Поэтому сейчас ты выйдешь из подъезда и не торопясь пойдешь к стоянке, а главное - не вздумай оглядываться на моего коллегу и уж тем более заговаривать с ним, а то ты его спалишь, понял?!
  - Понял тебя, Акын!
  Утвердительно ответил я в телефонную блю-тузную гарнитуру, закрепленную на воротнике моей ветровки.
  - Ну тогда с Богом!
  Ответил мне Ильяс и замолчал, оставаясь на связи.
  Я аккуратно поправил телефонную гарнитуру на воротнике своей ветровки с внутренней стороны, чтобы она не дай Бог не отвалилась и нажав кнопку домофонного замка, толкнул стальную подъездную дверь. Прямо под козырьком, нависавшим над входной дверью в подъезд, стоял, всматриваясь в темноту и курил какой-то незнакомый мне маленький и щуплый мужик, который, очевидно и был коллегой моего друга Акына.
  - Иди до стоянки, не оглядываясь, а я пойду следом за тобой и подстрахую тебя, если что, понял?
  Не глядя в мою сторону, в полголоса произнес он и добавил:
  -Перед самой стоянкой стоит торговый ларек, зайди в него и купи себе в нем пива, потому что мне понадобится пара минут для того, чтобы дойти до нашей машины. Как выйдешь с пивом из ларька, садись в их Приору цвета "баклажан" с госномером триста три, которая стоит неподалеку, ну, а дальше - как Бог даст!
  Я молча кивнул ему головой,в знак согласия и отпустил подъездную дверь, которая громко лязгнула, закрывшись за моей спиной и от этого резкого звука у меня в душе родилось такое чувство, будто эта закрывшаяся дверь только что отделила меня вовсе не от подъезда моей подружки Валерии, а от всей моей прежней жизни, в которую я уже никогда не смогу вернуться после сегодняшней ночи! Где-то под ложечкой противно и привычно засосало, а в мои внутренности когтистой лапой вцепился страх, ведь что ни говори, а героем легко быть в теплой, запертой на замок квартире на шестом этаже, да еще и с бокалом мартини в руке и под восхищенным взглядом своей подружки, аты попробуй побыть героем здесь, на темной осенней улице, да еще и зная, что тебя ждет за этим вот углом: тут не то что геройствовать, а даже унять противную дрожь в коленях и то - уже подвиг! И что самое смешное: и обвинить-то ведь во всем этом мне сейчас некого, потому как сам напросился подвиги эти совершать.
  "Так что, товарищ старший сержант, улыбнитесь, ибо вас снимает скрытая камера и шагом марш в ларек за пивом!" Сам себе скомандовал я, заставив себя отлипнуть от стены дома и сделать первый шаг в темноту. "А то еще чего - доброго, этот коллега Акына застукает тебя в образе"а-ля матрос в штаны натрес" и плакал тогда весь твой имидж Джеймса Бонда!" закончил я диалог с самим собой и свернув за угол Леркиного дома, неторопливой походкой двинулся по тротуару, огибая его длиннющий, словно Великая Китайская стена, фасад.
  Пройдя метров пятьдесят, я неожиданно остановился, задрав голову вверх: где-то там, на недосягаемой для меня теперь высоте шестого этажа, теплым желтым светом, светилось окно моей подружки и если вдруг случится так, что я не переживу сегодняшней ночи, то Акын после расскажет ей о том, что последнее, что я видел в своей грешной жизни - было ее окно! Возможно, что это даже выжмет из надменных Леркиных глаз жалостливые слезы, а возможно, что и нет...
  Отвернувшись от Леркиного окна, я решительно зашагал к проспекту, ярко освещенному огнями витрин, даже не заметив, как две неясных тени, отлипнув от стены дома, незаметно поползли следом за мной, держась метрах в тридцати позади. "Вот и проспект, а вот и их Приора цвета "баклажан"! Подумал я про себя, вглядываясь в одинокую Ладу, припаркованную к тротуару. На противоположной стороне дороги, зазывно помаргивая мне желтым, в крупных черных шашечках колпаком, действительно стоялтемно - фиолетовый седан с госномером 303.
  "Нет, рябята, придется вам немного со мной помучиться, потому что так сразу я к вам - не подойду!" Про себя подумал я и уже выйдя на проезжую часть дороги и направляясь к призывному зеленому огоньку такси, застывшему у обочины, я в последний момент развернулся и устремился к маленькому торговому павильончику, именуемого в простонародье "чипком", следуя инструкции, данной мне коллегой моего друга Ильяса. И уже нырнув в этот придорожный магазинчик, я краем глаза заметил, как мимо меня, словно промахнувшиеся мимо корабля торпеды, стремительно проскочили два огромных кавказца.
  Потолкавшись в маленьком ларьке среди "тинэйджеров", активно затаривающихся дешевым пивом для того, чтобы потом до полночи сосать его по городским подворотням и ржать, подобно стреноженным жеребцам, я вышел из ночного чипка, держа в руке неоткрытую бутылку пива, которую купил просто для того, чтобы иметь что - нибудь тяжелое в руках в случае если мне придется отмахиваться от дагестанской группы физподдержки своего пока незримого врага. Хотя, я думаю, что даги этот вариант заранее предусмотрели и никаких шансов посопротивляться мне не дадут, к тому же они уже видели в ночном клубе Саратога, на что я способен в рукопашной! Поэтому прав был мой друг Акын, когда предупреждал меня о том, чтобы я не вздумал устраивать с кавказцами гладиаторские бои в машине, а просто бы подошел к машине, сел и поехал.
  "Ага! Вот только прежде чем поехать, я скорее всего получуот них разок в печень, ибо вряд ли эти даги так быстро забыли, как я расшвырял их тогда в Саратоге!" Усмехнулся я про себя, подходя к проезжей части дороги. При этом Лада Приора баклажанного цвета с госномером триста три, уже успела развернуться и теперь призывно мигала своим желтым, таксистским колпаком и зеленым огоньком в углу лобового стекла, притертая вплотную к торговому павильону. А метрах в пяти от нее, сделав вид, будто они рассматривают вывески, топтались два огромных кавказца - те самые, которые безуспешно ждали меня у подъезда и обогнали по пути к чипку. Глубоко вздохнув, словно перед прыжком с парашютом, я подошел к машине, заглянув в ее темное и наглухо тонированное нутро и осведомился у водителя:
  - Командир, сколько до центра?
  - Пэтдэсят.
  Немедленно прозвучало оттуда, однако удивиться сниженной вдвое, а то даже и вчетверопротив обычной цены, я не успел, потому что за моей спиной метнулась стремительная черная тень иуже в следующую секунду мою шею скрутило дикой судорогой от полученного электрического разряда. В силу своего шокового состояния, все, что происходило дальше, я помнил смутно и ориентировался больше на слова своего друга Акына, который слышал все происходящее в машине через гарнитуру моего телефона, оставшегося с ним на связи.
  ***
  - Мага, посмотри у него в кармане телефон, а если найдешь - выброси его в окно!
  По-аварски скомандовал Вахид Гюитнаб своему сообщнику Магомеду Костолому, трогая машину с места и Магомед, пошарив по карманам отрубившегося от электрошока русского гяура, вытащил из одного мобильный телефон, принявшись вертеть его в руках.
  - Зачем его выбрасывать?
  Рассмотрев, как следует свой трофей, спросил наконец он у Вахида Гюитнаба, пряча сотовый телефон себе в карман и поясняя своему земляку:
  -Эта белоухая собака все - равно по нему уже никуда не позвонит, а, чтобы ему никто не позвонил я из него сейчас сим-карту вытащу и выброшу!
  - Не знаю зачем выбрасывать, но узбек так сказал.
  Ответил ему Вахид Гюитнаб, ведя машину по пустынным в этот поздний час улицам Саратова.
  - Вах - узбек так сказал!
  Немедленно взвился на дыбы Магомед Костолом и пояснил Вахиду:
  -Пускай твой узбек командует у себя в Узбекистане, а здесь - я хозяин и делаю что захочу и вообще, он нам теперь должен удвоить сумму нашего гонорара, потому, что мы с этим поганым русским гяуром провозились почти целую неделю, вместо двух дней и к тому же девки его в итоге - тоже не получили!
  - Мага, неужели ты забыл - по чьей просьбе мы все это делаем?
  Неожиданно вступил в разговор Ахмед Ци, сидящий рядом с Магомедом Костоломом на заднем сиденье и прижимая бесчувственное тело похищенного русского своим кроссовком к полу машины, между сиденьями.
  - Нет, не забыл и что с того - разве мы не выполнили просьбу Юнусбека Залима и не взяли этого русского шакала живым?
  Немедленно огрызнулся в ответ ему Магомед Костолом, торопливо разбирая отобранный у русского мобильный телефон и вытаскивая из него сим-карту, которую он тут же выбросил в открытое окно.
  - А то, что выполним мы просьбу Юнусбека Залима только тогда, когда этот русский расскажет узбеку все то, что тот хочет от него услышать, а пока мы выполнили только лишь половину порученного нам дела и нам еще нужно будет довезти гяура до этого их "Воруй - Города" через мост и не спалиться при этом местным мусорам.
  - Довезем!
  Уверенно сказал Вахид Гютнаб, ведя машину по узким и покрытым выбоинами в асфальте улицам волжского города и пояснил подельнику свою уверенность:
  -Здесь тебе не центр города, здесь мусорам делать нечего, а на мосту нас не остановят потому что номера у нас - местные. Главное - это чтобы гяур говорить смог с узбеком, когда мы его до места довезем. Как он там, кстати, ты не сильно его шокером шарахнул, Мага?
  Не оборачиваясь, спросил он у Магомеда Костолома.
  - Нормально!
  Ответил тот, наклонившись над лежащим на полу русским.
  - Вон, он уже в себя приходит.
  Прокомментировал свои наблюдения Костолом
  - Ну что, свыныя ванучий, ачнулся да?!
  Оскалился Магомед, обратившись к парню, валявшемуся у него в ногах, на ломанном русском.
  - Помынышь мэне? Помынышь рэсторана Сыратога тыри дни таму вчера, как ти нага мэне удар дэлаль? А тэпэрь я тэбэ за эта, рука бит дэлаль буду!
  Магомед Костолом с размаха опустил свой тяжелый кулак с зажатым в нем электрошокером русскому парню на затылок, снова отправив того в глубокий нокаут.
  - Это чтобы этот шакал дорогу не увидел и не запомнил.
  Пояснил он свои действия ВахидуГюитнабу по - аварски и тут же успокоил того:
  - А пока мы доедем до этого ихВоруй - Города, гяур как - раз и очнется!
  Слышавший все это через гарнитуру своего телефона Ильяс Тулягенов, скрипнул от ярости зубами и еще крепче вцепился в руль своей старенькой шестерки, неотрывно следовавшей по Соколовой улице вниз к мосту через Волгу, за Ладой Приора цвета "баклажан".
  - Я тебе, гнида черножопая, за это лично яйца отстрелю!
  Прошипел он себе под нос, впившись ненавидящим взглядом в габаритные огни темно - фиолетового седана, который свернув с Соколовой улицы к выезду из города и миновав пост ДПС, как раз в этот момент въехал на мост через реку Волгу и при этом, в порыве своего праведного гнева, нимало не заботясь о том, что термин "черножопый", из уст природного азиата, прозвучал сейчас - более чем странно и нелепо.
  - Слышишь Ирбисович, может нам ОМОН туда подтянуть?
  Спросил у Ильяса сидевший рядом с ним коллега - тот самый щуплый мужик, отогнавший двоих дагестанцев от подъезда подружки Ильи.
  -Хрен его знает, сколько их там еще окажется в том адресе на Воруй - Городе?
  Пояснил он шефу свои опасения, кивая на маячившие впереди габаритные огни фиолетовой Приоры.
  - Не надо никакой ОМОН подтягивать!
  Резко ответил ему Ильяс и пояснил:
  - ОМОНовцы все - равно подъехать туда не успеют, потому что тут до Воруй - Города осталось минут десять - пятнадцать езды от силы, а там мы и сами управимся без всякого ОМОНа: нас трое и все - при стволах!
  - А если они...
  Попытался все же возразить коллега старшего лейтенанта Ильяса Тулягенова.
  - А если попытаются сопротивляться - то валим их всех без разбора, на хер и все тут! Это приказ!
  Хищно прищурив свои узкие глаза, процедил сквозь зубы Ильяс, не замечая побелевших костяшек своих рук, сжимающих руль.
  - Но, Ирбисович...
  Снова попытался было возразить коллега Ильяса Тулягенова.
  - Не бзди, прапорщик!
  Усмехнулся в ответ Ильяс и пояснил ему:
  -У меня в багажнике лежит "левый" АКС и две гранаты: подкинем им потом, а в рапортах напишем, что на предложение сдаться они открыли по нам огонь, и дело с концом, понял?!
  - Ты - начальник, тебе виднее!
  Кивнул головой в ответ тот надолго замолкая и по примеру своего шефа следя за габаритными огнями миновавшего мост седана далеко впереди.
  ***
  Возвращение в реальный мир было для меня далеко не радостным: отчаянно болела голова, да так, что на куски разламывался затылок, в кожу на горле прямо напротив моего адамова яблока глубоко впилась не то проволока, не то толстая леска, концы которойдержал в руках один из дагов, нависая надо мной центнером живого веса и вдавливая мою голову в грязный пол машины своей ногой, обутой в кроссовки, от которых воняло так, что мне в буквальном смысле слова резало глаза. Увидев, что я пришел в себя и пошевелился, кавказец нагнулся ко мне и прошипел мне в ухо с ужасным кавказским акцентом:
  - Очухывальса дэлаль, свыныя русский? Нэ дергат рук - ног, тиха будыш лэжат, а если будэш кырычат дэлат, я тэбэ башка рэзат пыряма здэс буду на х...й, поняль?!
  В доказательство своих слов, дагестанец действительно подзатянул леску у меня на горле, отчего на мгновение перехватило мое дыхание, атонкая струйка крови из порезанной на кадыке коже горла, резво сбежала за воротник моей рубашки. Я тут же перестал шевелиться, и удавка на моем горле несколько ослабла.
  - Ты зачем материшься, уважаемый - тебе же Аллах запрещает сквернословить?!
  Не поворачивая к нему головы, спросил я у своего мучителя.
  - Э - э!
  Гортанно выдохнул он у меня над ухом и пояснил мне:
  -Гаварит язык русски гяур - это как матэрится дэлаль! Дыля Аллах, всэ ваш паганый слова - адынакавый быль!
  "Ну, что ж - нелицеприятно, но, тем не менее пока не смертельно!" Подумал я про себя, немного успокоившись и по привычке анализируя ситуацию:"В любом случае, душить и резать меня прямо сейчас, никто из дагов не собирался и даже этот бугай, нависающий надо мной стокилограммовой тушей, похоже, за дорогу уже стравил весь пар в свисток и отомстив мне за то свое обидное поражение в рукопашной схватке, в фойе ночного клуба Саратога, успокоился".
  Наконец, машина, скрипнув тормозами, остановилась не глуша двигателя. Один из кавказцев, тут же выбрался из салона и спустя несколько секунд я услышал дикий визг несмазанных воротных петель. "Значит привезли меня куда-то в частный сектор, причем до того, как этот амбал вырубил меня во второй раз, в разговоре у них промелькнуло название района "Воруй - Город", так что очень возможно, что именно в эту часть города - спутника Саратова они меня и завезли для встречи с моим врагомТарантулом. Интересно, а мой друг Акын слышал, что - нибудь про Воруй - Город, или этот кавказец, отобрав у меня бутафорский телефон, догадался обшмонать меня как следует и найти настоящий телефон все это время остававшийся включенным?"
  Машина между тем снова тронулась и плавно вкатилась во двор, остановившись перед гнилым крыльцом низенького, старого дома. Я все это видел, потому что дагестанец, державший удавку на моем горле, одним мощным рывком придал мне вертикальное положение, усадив меня на заднем сиденье. Позади нас так же отчаянно взвыли петлями, запираемые железные ворота, отрезая меня от всего остального мира, а заодно и от свободы.
  - Послушайте, парни, а куда вы меня привезли?
  Спросил я, вовсе не надеясь услышать в ответ точный адрес этой полуразвалившейся халупы, а просто для того, чтобы дать знать Ильясу, что я еще жив, если мой друг все еще слышит меня через гарнитуру моего телефона.
  - Выхады!
  Прорычал в ответ один из дагестанцев и сняв удавку с моего горла, вытолкнул меня из машины. Второй его сообщник, держа в правой руке какую-то короткую, и толстую палку, уже терпеливо ждал меня перед открытой дверцей машины, словно швейцар, встречающий кинозвезду на красной ковровой дорожке!
  Во многих голливудских блокбастерах и боевиках, очень популярна сцена выхода главного героя из машины, когда пыльная дверь корытообразного Форда, или Крайслера, снятая крупным планом открывается и из салона, прямо в красноватую пыль Техасской прерии, жизнеутверждающе опускается его нога, обутая в остроносый ботинок из крокодильей кожи и с непременной ковбойской шпорой. Затем камера медленно поднимается вверх, по пути отмечая потертые джинсы с огромной серебрянной бляхой на широченном ремне, накачанную грудь главного киногероя под клетчатой ковбойской рубахой и под конец - его тяжелую квадратную челюсть, заросшую трехдневной щетиной, а-ля Чак Норрис.
  Если бы в этот момент камера снимала мой триумфальный выход из этой машины, то ей бы не пришлось подниматься вверх для того чтобы запечатлеть для зрителя, мой заросший щетиной, волевой подбородок, потому что, как только в пыль садовой дорожки, из салона Лады Приоры опустилась моя нога в старом стоптанном кроссовке, то практически мгновенно к ней присоединились и заросшая трехдневной щетиной челюсть и потертые джинсы, и все остальные атрибуты ковбойского имиджа, поскольку дагестанец, уже ждавший меня у дверцы машины, мгновенно подскочив ко мне, встретил мой выход из салона машины мощным ударом в печень той самой палкой, которую он все это время держал в руке. При этом я, не удержавшись на ногах и практически теряя сознание, уже в третий раз за сегодняшний вечер, рухнул в пыль у заднего колеса машины.
  Едва только я успел прикрыть свою голову руками, как на меня тут же обрушился град сокрушительных ударов ногами - это кавказцы, таким образом, вымещали на мне злобу, за несколько неудачных попыток моего похищения, задержавших их на пути в Санкт - Петербург, на целую неделю. При этом один из их ударов все же прошел между сложенных у моего лица рук, и попал мне по зубам, раскромсав об них губы с внутренней их стороны, и я тут же почувствовал, как мой рот стремительно наполняется кровью из разбитых губ. С какого-то момента мое тело, перестав чувствовать боль, отзывалось на каждый новый удар лишь взлетающими кверху облачками пыли, так словно кавказцы пиналиногами мешок с картошкой. Я не успел заметить кто из троих кавказцев, наконец-то, попал мне ногой в висок, но именно этот удар, прилетев откуда-то сбоку, взорвался в моей голове яркой оранжевой вспышкой, выбив из меня сознание уже в третий раз за сегодняшний вечер.
  - Тохта! Хватит!
  Внезапно раздался повелительный окрик из открытой двери дома и дагестанцы, отдуваясь как после тяжелой работы, тут же разошлись в разные стороны от неподвижно валяющегося в пыли тела, а к нему, спустившись по скрипучим, деревянным ступеням крыльца, подшел невысокий, худощавый узбек с породистым лицом кокандского бека и опустившись перед лежавшим в пыли русским парнем с залитым кровью лицом он прикоснулся подушечками пальцев к его шее. Убедившись, что парень жив, узбек вытер свою испачканную в крови руку чистым носовым платком, который извлек из нагрудного кармана своего клетчатого пиджака и вскинул негодующий взгляд на троих кавказцев, почтительно стоящих поодаль.
  - Я вам заплатил за то, чтобы вы доставили мне этого гяура для разговора, авовсе не для того, чтобы вы забили его насмерть, прямо на пороге моего дома!
  Недовольно обратился он по-русски, к самому мелкому из дагестанцев - Вахиду Гюитнабу, который был старшим у этой троицы кавказцев и тот, еще не вполне отойдя от избиения русского парня и продолжая гневно раздувать широкие крылья своего горбатого носа, резко ответил своему нанимателю узбеку:
  - Э - э! Мэнэ пюлюват на твая дэнга!
  Вскинул вверх руку с растопыренными пальцами, Вахид Гюитнаб и пояснил:
  -Ми дэлаль эта па просьба уважаемий Юнусбэк Залим и еслы тэбэ нэ нравильса наша работа, ми сейчас увэзти руски свыния назад к Юнусбэк, а ти будэшь у него забрат патом, своя гяур!
  Узбек, сообразив, что он несколько перегнул палку со своим резким выговором этим гордым и вспыльчивым горцам, примирительно вскинул вверх руки.
  - Успокойся, уважаемый Вахид - джан! И вы успокойтесь, братья!
  Кивнул он двум другим дагестанцам.
  -Я не хотел никого из вас обидеть и сегодня же позвоню уважаемому Юнусбеку Залиму и поблагодарю его за вашу неоценимую помощь, оказанную своему брату по вере, а вы получите все свои деньги - до последнего цента, и даже в полтора раза больше обещанной мною ранее суммы, когда этот поганый гяур скажет мне то, что я хочу от него услышать. Поэтому, чем быстрее я приступлю к его допросу, тем быстрее вы получите свои обещанные доллары, и мы с вами спокойно разойдемсяпо своим делам.
  Примирительно улыбнулся узбек, ослепительно сверкнув золотой рондолью, при этом его русский был безупречен, впрочем, как и его английский, если бы только дагестанцы были в состоянии оценить его правильное, окфордское произношение.
  Выслушав извинения узбека, успокоившиеся и вмиг повеселевшие дагестанцы, легко подхватив неподвижное тело русского парня за руки и за ноги, подняли и занесли его в дом, оставив в пыли перед машиной, лишь небольшую лужу густеющей крови, стремительно впитываемую сухой, растрескавшейся землей.
  ***
  - Ну что, дорогой Илья Глазков и он же Дмитрий Калинин, ты очухался, наконец?А то ведь я уж размечтался, что мне уже никогда в жизни не придеться снова лицезреть твою поганую русскую рожу, а видишь, как моя судьба - злодейка распорядилась: пришлось ехать к тебе аж через целых полмира!
  Грязная вода, вылитая на меня из ведра, стоявшего тут же, стекала у меня по лицу, смешиваясь с кровью из моих разбитых губ и падала с подбородка красными каплями, а прямо передо мной, в тусклом свете пыльной лампочки без абажура, свисавшей с давно не беленого потолка, маячило до боли знакомое мне лицо моего старинного врага Бахрома Рустамова: немного удлинненое книзу, с тонким, и слегка горбатым носом, широким волевым подбородком и пухловатыми губами, которые сами - собой складывались в кривую ухмылку, обнажая ряд вставных золотых зубов. И при каждом его выдохе, меня обдавала густая и тяжелая гашишная воньу него изо рта, а взгляд его потемневших от гашишиа зеленых глаз, был с характерно расширенными во всю радужную оболочку, зрачками и багрово - красной, с кровяными прожилками мутью, окружающей их со всех сторон.
  Я лежал на грязном полу из наполовину сгнивших досок, в маленькой комнатке, абсолютно лишенной какой-либо мебели, если не считать таковой, колченогий стул о трех ножках, по причине своей инвалидности, опиравшийся на стену в дальнем углу комнаты, да пустое ведро из которого меня только что окатили грязной водой, приводя в чувство. Мои руки, пропущенные под коленями ног, были крепко обмотаны скотчем и им же были замотаны и щиколотки моих ног, лишая меня малейшей возможности не только подняться на ноги, но даже сесть на полу, приняв вертикальное положение.
  За спиной у Бахрома Рустамова я разглядел двоих дагестанцев, притащивших меня сюда: они сидели на корточках в самом дальнем углу комнаты, на грязном, истоптанном покрывале, брошенном прямо на пол и поочереди втягивали в себя мутный, тяжелый дым, клубившийся в полуторалитровой пластиковой бутылке, с прожженным в ее боку крохотным отверстием в которое была вставлена трубочка для сока. Их импровизированный кальян распространял по комнате тяжелый дух гашиша, хорошо знакомый мне по Средней Азии.Со двора доносились звуки музыки, очевидно из автомагнитолы Лады Приоры, на которой меня сюда привезли и в этой же машине, наверняка, остался и третий кавказец, который следил оттуда за подходами к дому и страховал своих земляков.
  - Ну что, Илюша, поговорим?
  Спросил у меня Бахром Рустамов, легонько прикоснувшись зажженной сигаретой к моей правой щеке, и я тут же сморщился от острой боли в ней, но не проронил в ответ ему ни звука, стоически перетерпев ее.
  - А я смотрю, Илья - ты нисколько не изменился за эти три года, что мы с тобой не виделись.
  С улыбкой покачал головою Бахром Рустамов и пояснил мне:
  - По-прежнему все корчишь из себя крутого мачо, да вот только сейчас твоя любимая Оксана этого не увидит и не оценит, так что ты зря стараешься! Лучше скажи мне, где ты спрятал наше...кхм добро.
  Бахром, осекшись на мгновение, тут же метнул косой взгляд на сидевших в углу комнаты дагестанцев, не решаясь при них говорить со мной о спрятанном мною золоте.
  - Скажи мне: где твой тайник и мы с тобой разойдемся краями, при этом я тебе даю слово Бахромбека, что никто не пострадает.
  Преодолев секундную неловкость, продолжил мой враг и тогда я, перекатившись на бок, сплюнул ему под ноги свою тягучую, кровавую слюну и заметив, как Рустамов в страхе шарахнулся от меня, со спокойной улыбкой, взглянул в его затуманенные гашишем глаза, по-прежнему храня гробовое молчание.
  - Ну, что же, давай поиграем с тобой в Олега Кошевого, если уж ты так хочешь.
  Отойдя от своего мгновенного испуга и непринужденно пожав плечами, сказал Бахром и с этими словами снова прижал к моей щеке зажженную сигарету. На этот раз, не выдержав острой боли ожога, я дернулся и закричал, а Бахром повернувшись к двум, сидящим на корточках в углу комнаты дагам, повелительно бросил им:
  - Скажите Вахиду - пускай сделает музыку в машине погромче, а сами пойдите посмотрите за домом снаружи, чтобы соседи полюбопытствовать на его вопли сюда не пришли. А если кто-нибудь будет спрашивать о том, что здесь происходит - скажите ему, что мы здесь день рождения празднуем, и ради Аллаха - не надо никого при этом бить, а то соседи еще чего доброго милицию вызовут!
  Кавказцы не сдвинулись с места, продолжая вдыхать в себя вонючий дым, из бутылки и тогда Бахрому Рустамову пришлось их поторопить более жестким тоном:
  - Давайте, давайте, уважаемые - шевелитесь! Будете нужны - я вас позову.
  Дагестанцы, нехотя поднялись со своего покрывала и не говоря ни слова, вышли из комнаты, а спустя минуту, со двора из колонок автомагнитолы отчаянно взвыл Шамхан Далдаев: "Говорят на Кавказе джигит - не джигит, если он, как трусливый шакал от врага побежит! ...да, да, да - это Кавказ!"
  - Дети гор!
  Вздохнул Бахром, покачав головой и неожиданно взглянув мне в глаза, добавил проникновенным тоном:
  - Но, ты знаешь, Илья, одного у них все же не отнять: если уж они ненавидят своего врага, то ненавидят его всей душой, а вашего брата - поганого русского свиноеда, они ненавидят именно так - до трясучки и помутнения сознания! Тем более, как я слышал, ты за те три года, что мы с тобой не виделись, успел повоевать с этими детьми гор на Северном Кавказе? А это значит, что ты там убивал единоверцев этих троих дагестанских парней, а возможно даже и их родственников и поэтому, стоит мне только сейчас отдать тебя им в руки и рассказать при этом о твоем славном боевом прошлом в Чечне и особенно на их родине - в Дагестане, знаешь, что они тогда с тобой сделают? Они тебе прямо здесь башку отрежут, понял?!
  "Интересно: а откуда ты узнал о том, что я воевал в Чечне и Дагестане, неужели у твоего папаши Рустамова - старшего все в России схвачено настолько, что он даже в чужой для него стране умудрился получить доступ в военкомате к моему личному делу?" Размышлял я про себя, продолжая исподволь внимательно изучать своего врага и находя, что мой враг Бахром Рустамов действительно сильно изменился за эти три года: он повзрослел, и я бы даже сказал - постарел, разом перемахнув через несколько возрастных промежутков и превратившись из молодого, цветущего парня, в какого-то скорбного старика, неопределенного возраста с серой кожей, потухшими глазами и почти вылезшими от лба и до самого темени, волосами. "Видимо,и ему тоже пришлось в эти три года совсем несладко!" С некоторой долей сочувствия к своему врагу, подумал я, продолжая хранить молчание, устав от которого, Бахром Рустамов неожиданно вскочил на ноги.
  - Онангисски!
  Прошипел он, изо-всей силы пнув меня ногой в лицо и повторив свой первоначальный вопрос на этот раз уже вуалируя слово "золото" и не называя его иносказательно "добром":
  - Куда ты спрятал наше золото? Говори, собака белоухая!
  Я успел увернуться от летящей мне в переносицу его остроносой туфли, и она, угодив мне в левое ухо, порвала мочку. Зашипев от боли, я перекатился на другой бок и тогда Бахром Рустамов, снова опустившись передо мной на корточки, схватил меня за волосы и повернул лицом к себе:
  - Ты знаешь, Илья, а я и не ждал, что ты вот так сразу заговоришь со мной.
  Несколько успокоившись после взрыва ярости, снова начал он свой допрос:
  - И поэтому я разработал целый план по тому, как тебя разговорить. При этом, первым номером моей грандиозной программы, тебя на видеокамеру должны были трахнуть три этих горных абрека, а уж потом, если ты все-таки не захотел бысо мной после этого говорить, то...короче, я решил несколько видоизменить свой первоначальный план твоего допроса с пристрастием и начать с самого последнего пункта, вот на - полюбуйся!
  С этими загадочными словами, Бахром Рустамов вытащил из кармана своего пиджака мобильный телефон и потыкав в кнопки, сунул его мне под нос и перед моими глазами стали появляться фотографии, снятые встроенной камерой мобильника. При этом на дисплее телефона калейдоскопом менялись фотографии, от которых мне мгновенно стало не по себе, потому что на них была запечатлена в различных ракурсах перепуганная Оксана Калинина с маленьким ребенком на руках, сидящая на какой-то лавке, в совершенно пустой комнате с грязными и никогда не белеными глиняными стенами. На самой последней фотографии, которую Бахром Рустамов намеренно задержал перед моим взглядом дольшие остальных, мне прямо в душу глядели заплаканные глаза этого ребенка - мальчика, двух лет от роду на вид, снятого крупным планом.
  - Ты чего меня лечишь, Бахром?!
  Наконец разлепил я свои разбитые и ссохшиеся от запекшейся крови, губы.
  - Она,
  Я кивнул на фотографию Оксаны Калининой с ребенком на руках, глядящую сейчас на меня с дисплея его мобильного телефона.
  - Сейчас со своим мужем где-то в Сибири живет и хрен вы ее там достанете, потому что ее муж - военный летчик, а если даже и достанете, то за своего сына он вам самим головы поотрывает! А даже если он не сможет, так ему наше ФСБ в этом поможет, понял меня, урод?!
  Произнеся эту гневную фразу, я сразу почувствовал себя вымотанным и опустошенным до предела, так, будто бы вместе со словами я выпустил из себя и весь остаток своих душевных сил
  - Ну вот, теперь я вижу, что потянул за нужную веревочку и разговор у нас с тобой - будет!
  Довольно рассмеялся Бахром и вслед за мной кивая на фотографию Оксаны с ребенком на руках, добавил:
  - Вот только ты ошибся, Илюша, причем ошибся - дважды: во-первых, мы твою Оксану уже достали. Присмотрись повнимательней: ну где ты в Сибири видел саманные мазанки? Это же наш, типичный узбекский кишлак! А во-вторых, не будет ее муж - военный летчик, так уж сильно переживать за чужого сына, потому что это - твой родной сын, Илья!
  - Что-о?!
  Не поверил я своим ушам.
  - Как это мой родной сын? А почему я о нем ничего не знаю?!
  - Ну, это уж ты не у меня, а у своей бывшей невесты спроси.
  Рассмеялся во все горло довольный Бахром Рустамов и отсмеявшись, ехидно пояснил:
  - Видимо так сильно она тебя любила, что не соизволила даже сказать тебе про твоего родного сына!
  Я тряхнул головой, пытаясь уложить в ней все то, что только что услышал от своего врага Бахрома Рустамова. "Значит они взяли в заложники Оксанувместе с моим родным сыном, но зачем она вернулась обратно в Узбекистан? Ведь у нее там никого не осталось, кроме ее отца - бывшего директора Имлакского Медеплавильного завода, который, как я слышал, получил серьезный срок сразу по целому букету уголовных статей и отбывает наказание в одной из зон, где-то в пустыне под Карши, а еще,как оказалось, она родила от меня сына!
  Но, как это могло случиться и самое главное - когда?! Может быть тогда, во время нашего прощания в привокзальной гостинице Саратовского Железнодорожного вокзала, три года тому назад? Тогда почему она мне ничего не сказалао нашем ребенке после этого? Хотя, с этим как раз все ясно: она ведь ехала тогда к своему жениху и будущему мужу - военному летчику, так как же она могла сказать ему о том, что выходит замуж за него, будучи беременной от другого! А потом, когда он женился на ней и принял моего сына как своего, она видимо, не решилась разрушать молодую семью своим неожиданным признанием, тем более что я в это время, болтался где-то по горам Северного Кавказа, служа по контракту в оперативной бригаде особого назначения."
  - А ты мне часом не брешешь, Бахромбек?!
  Скептически скривился я в ответ на его ехидный выпад, и мой враг мгновенно отреагировал на мою реплику:
  - Ну, ты же у нас раньше слыл вундеркиндом с аналитичесим складом ума!
  В свою очередь ощерился в злобной улыбке Бахром Рустамов.
  - Вот теперь и попробуй проанализировать ситуацию, в которую ты попал: ну, на кой шайтан мне соваться в чужую для меня Россию, рискуя и подставляясь при этом вашим русским ментам, а может даже и вашему российскому ФСБ, если я не уверен в том, что ребенок, которого я взял в заложники в Узбекистане - твой родной сын, а?!
  - Весь вопрос в том, как ты об этом узнал? Ведь о том, что ребенок не его, поди не догадывается даже муж Оксаны!
  Снова скептически покачав головой, возразил я Бахрому.
  - Поверь, Илюша - это было самой сложной задачей всей моей блестящей операции!
  Снова злобно оскалился своей золотой рондолью Бахром Рустамов и с удовольствием пояснил мне:
  - Однако, как видишь, я с ней справился! К тому же мне промогли материнские инстинкты самой Оксаны, потому что когда ребенку любой женщины угрожает смертельная опасность, она обычно обращается за помощью не к первому встречному, а к родному отцу своего ребенка, понял, аналитик хренов?!
  Я замолчал, лихорадочно сопоставляя все факты в своей голове и в конце - концов, плюнул на это дело, решив про себя так: "Ну, какая мне сейчас разница, от кого там у Оксаны сын - от меня, или от ее нынешнего мужа. Главное - это то, что им грозит смертельная опасность, а значит первым делом мне нужно вытащить оттуда Оксану вместе с ребенком, живыми и невредимыми, ну а со всей этой Санта - Барбарой, мы с ней будем разбираться потом, уже на спокойную голову!" Я поднял глаза на Бахрома Рустамова, по-прежнему сидящего на корточках передо мной.
  - Ну что, поверил мне, наконец?
  Спросил у меня Бахром.
  - Скажешь теперь, куда ты спрятал наше золото, которое ты украл у моего отца?
  - Скажу, только мне нужны гарантии того, что ни Оксане, ни нашему с ней сыну не причинят никакого вреда.
  Твердо ответил я своему смертельному врагу.
  - И каких же гарантий ты от меня ждешь?
  Ухмыльнулся в ответ Бахром, снова не удержавшись от ехидства:
  - Может тебе еще расписку написать: "Я, такой-то, обязуюсь не трахать твою бывшую бабу и не убивать твоего незаконнорожденного ублюдка, если ты соблаговолишь вернуть мне краденое у меня же золото?!
  - Не надо мне твоей расписки, Бахром.
  Покачал я головой и собравшись с мыслями, по пунктам обозначил своему врагу свои условия:
  - Твои люди прямо сейчас отвозят Оксану вместе с моим сыном к Российскому посольству в Ташкенте, после этого она мне отзванивается оттуда и сообщает, что с ней и моим сыном все в порядке итолько тогда я говорю тебе, где мой тайник с золотом.
  - В таком случае, какие гарантии будут у меня?
  В свою очередь скептически покачал головой Бахром Рустамов.
  - Моя жизнь - твоя гарантия!
  Спокойно ответил ясвоему врагу и добавил:
  - Или ты думаешь, что мне хочется сдохнуть в этой вонючей норе?!
  - Дорого же ты себя ценишь, Илья, если просишь за свою башку целых двести килограммов чистого золота!
  Криво усмехнулся мне в ответ Бахром Рустамов и уже открыл было рот, чтобы выдвинуть мне встречные условия, но в этот момент к буйной и заводной лезгинке, доносившейся со двора из автомобильных колонок машины, добавились какие-то посторонние и совершенно немузыкальные звуки, а затем до нас долетело несколько гортанных возгласов, которые отсекло четким пистолетным выстрелом.
  Бахром Рустамов, едва заслышав эти звуки, стремительно бросился к входной двери, а я тем временем, пользуясь секундным перерывом в допросе, изо-всех сил напряг мышцы рук, пытаясь если не порвать, то хотя бы немного ослабить липкие путы скотча на своих запястьях. При этом проклятый скотч врезался в мою кожу так, что у меня от боли брызнули из глаз слезы, но зато мне удалось растянуть его настолько, что я выдернул из липкой петли кисть своей правой руки, для маскировки, по-прежнему оставив ее у себя за спиной.
  Высунув голову за дверь, Бахром Рустамов несколько секунд напряженно вслушивался в звуки, доносившиеся из коридора, а затем захлопнув дверь и закрыв ее на щеколду изнутри, он стремительно бросился мимо меня к открытому настежь окну. Однако, в тот момент, когда он перескакивал через меня, я, внезапно выбросив из-за спины обе своих руки, схватил его за лодыжки и Бахром со всего маха, плашмя грохнулся на пол рядом со мной. Тряхнув головой, он попытался было снова вскочить на ноги, но я опять рванул его за лодыжку, в которую вцепился мертвой хваткой, заставив своего врага снова растянуться рядом со мной на грязном полу.
  Бахром начал изо-всех сил лягаться своей свободной ногой, пытаясь попасть ей мне в голову, но я мгновенно по-боксерски прикрыл подбородок собственным плечом. Принимая в него всю тяжесть ударов Бахрома и мой враг, сообразив, что таким образом ему из моего захвата не вырваться, быстро сунул руку в карман пиджака и тут же вырвал ее назад, сопровождая свое движение характерным сухим щелчком сработавшего фиксатора и в следующее мгновение в его кулаке хищно сверкнуло длинное и узкое лезвие выкидного ножа, на блатном жаргоне именуемого "выкидухой".
  Бахром занес руку с ножом для удара, намереваясь полоснуть им меня по запястью, но в этот момент позади нас раздался жуткий грохот и хлипкая межкомнатная дверь, брызнув во все стороны щепками от выбитой мощным ударом ноги щеколды, отлетела к стене и повисла на единственной уцелевшей дверной петле.
  - На пол, сука, иначе башку тебе продырявлю на хер!
  С порога проорал появившийся в комнате Ильяс, большой хищной кошкой, метнувшись при этом к Бахрому и с разбега, словно заправский форвард, пнул Рустамовапо руке, сжимающей нож, которая к моему счастью так и не успела опуститься в ударе на мое запястье. Выбитый нож, сверкнув напоследок, улетел в дальний угол комнаты, апрямо в нос Бахрому уперся ствол пистолета, заставив того покорно лечь на пол рядом со мной.
  - Джинн, ты живой?!
   Спросил меня мой друг Ильяс, разматывая скотч, стягивающий мои лодыжки и поднимая меня на ноги.
  - Живой и почти целый.
  Усмехнулся я в ответ, обнимая своего друга.
  - Извини, братишка, пришлось на одном из светофоров отстать от вас, чтобы не была так явно заметна погоня, и чтобы они, перепугавшись, не выбросили бы тебя на ходу из машины. А потом, уже на въезде в частный сектор Воруй - Города, мы вас и вовсе потеряли!
  В двух словах пересказал мне все перепетии погони, Акын не переставая разматывать скотч у меня на ногах.
  - Как вы сами-то, никого из вас эти абреки не помяли?
  Спросил я у своего друга, кивнув в сторону окна, выходящего во двор.
  - Да было дело: один из этих дагов, все-таки успел за свое перо схватиться!
  Негодующе сморщился в ответ Акын и пояснил мне:
  - Серегу Томилова в бок пером зацепил и на меня бросился, пришлось абрека этого сходу гасить: Толян ему в упор прямо в башку из своего "макара" засадил, так что один "двухсотый" с их стороны уже есть! А остальные даги - ничего, посообразительнее этого оказались: сразу лапы кверху подняли и сдались!
  - Серега-то твой, жив?
  Быстро спросил я у Ильяса.
  - Все нормально - жив наш Томилыч: перо у него только по ребрам скользнуло и мышцу посекло. Крови он много потерял, но до больнички дотянет, я скорую ему, уже вызвал.
  Отчитался передо мной мой друг.
  - Так это и есть тот самый Тарантул?
  Спросил у меня Ильяс, кивнув на валявшегося на полу Бахрома Рустамова.
  - Невразчный такой паучок, а жути на нас нагнал так, как будто он и в правду - ядовитый тарантул!
  Усмехнулся Ильяс, комментируя внешний вид лежащего ничком на полу Рустамова.
  - Он действительно - ядовитый тарантул и, похоже, Акын, ему все же удалось меня ужалить.
  Печально ответил я, покачав головой.
  - Не понял я тебя, Джинн - поясни!
  Сознался мой друг и тогда я вместо ответа наклонившись и вытащив из кармана пиджака Бахрома, его мобильный телефон, нашел на нем и показал Акыну фотографии Оксаны Калининой с моим родным сыном на руках.
  - Так это же твоя Оксана!
  Мгновенно вспомнил Ильяс лицо моей бывшей невесты, которое не развидел на фотографиях, хранившихся в моих письмах из дома во время нашей с ним службы в армии.
  -Ты же мне говорил, что она...что вы с ней...
  Внезапно замялся Акын, подбирая нужные слова и я пришел ему на помощь:
  - Да, мы действительно расстались с ней три года тому назад и почти сразу же после этого она вышла замуж за военного летчика и уехала куда-то в Сибирь, но эта тварь каким-то образом выманила ее в Узбекистан и там взяла в заложники, вместе с моим родным сыном.
  Пояснил я другу значение этих снимков.
  - Твоим родным сыном?!
  Задохнулся от удивления Акын.
  - И ты о нем упорно молчал все эти годы!
  - Я только что узнал о существовании своего сынавот от него.
  Я кивнул своему другу на Бахрома Рустамова, валявшегося на полу, с руками, сложенными на затылке и напряженно прислушивавшегося к нашему диалогу.
  - А если не выполнишь все наши условия, то рискуешь узнать еще и о смерти своего сына.
  Неожиданно подал с пола глухой голос Бахром Рустамов и в следующую же секунду густая, красная пелена ярости на мгновение закрыла от меня и эту грязную комнату с обшарпанными и давно не беленными стенами, и валявшегося на полу Бахрома Рустамова. Перед моим помутившимся взором остались только затравленные глаза Оксаны Калиной на фото и наполненные слезами глазки маленького человечка - моего родного сына на фото, рядом с ней. И я уже ничего больше не видя перед собой из-за этой кроваво - красной мути, бросился на валявшегося передо мной на полу Бахрома, нанося ему беспорядочные удары ногами и вкладывая в них всю накопившуюся у меня в душе ненависть к этому человеку.
  - Джинн, хватит, ты его сейчас убьешь!
  Оттащил меня от Бахрома, спустя несколько секунд, мой друг.
  -И тогда мы Оксану и твоего сына оттуда, точно не вытащим!
  Добавил Акын после того, как я перестал рваться из его могучих рук к своему врагу Бахрому Рустамову, который закрывая руками свое разбитое в кровь лицо, отползал к дальней стене комнаты. При этом там на полу, где он только что лежал, в небольшой луже крови, тускло поблескивали несколько выбитых мною его золотых зубов.
  - Твой друг - очень умный человек и он, в отличии от тебя - ненормального психа, сразу же все понял правильно!
  Прошамкал своими разбитыми губами Бахром Рустамов, добравшись, наконец, до стены и облокотившись на нее спиной.
  -И если он соблаговолит оставить нас с тобой наедине, то я назову тебе наши условия, на которых мы готовы отпустить твоих близких.
  Устало выдохнул он, закончив свою мысль и сплевывая кровь в перемешку со слюной на пол. Я глянул Ильясу в глаза, и мой друг сразу же все понял.
  - Джинн, тебе свой табельный ствол на всякий случай оставить?
  Спросил у меня мой друг.
  - Нет, не надо.
  Отрицательно покачал я головой в ответ.
  - Этот урод сейчас даже встать не может, а не то что там руками - ногами махать!
  Усмехнулся я, кивнув в сторону Бахрома Рустамова, который сидя у стены, тупо мотал головой и продолжал сплевывать себе под ноги тягучую, красную слюну из своих разбитых губ.
  - Хорошо, тогда я пошел во двор - помогу упаковать наших кавказских друзей, а заодно посмотрю, как там Серега Томилов.
  Сказал Ильяс, выходя из комнаты и подбирая по пути нож, выбитый им из руки Бахрома и валявшийся на полу в дальнем углу комнаты.
  - Что это за условия и кто такие "мы"?
  Спросил я у Бахрома Рустамова, как только мы остались с ним наедине.
  - Условия - прежние: ты говоришь нам где спрятал наше золото, мы забираем его и отдаем тебе взамен твоих близких. А кто мы такие и кого представляем - тебя волновать не должно, волнуйся лучше за судьбу своих близких, которые находятся сейчас в наших руках.
  Ответил на мой вопрос Бахром.
  -Я думаю, что в свете событий произошедших за последний час, мы можем несколько подкорректировать эти условия в мою пользу.
  Улыбнулся я своему врагу.
  - Каким это образом?
  Не понял меня Бахром Рустамов.
  - А таким: ты звонишь своим людям в Узбекистан и приказываешь им отпустить моих близких, а за это мы отпускаем тебя и уже после этого поговорим с тобой о золоте. Ну, как - идет?
  Спросил я у него, на что мой враг только печально улыбнулся, тут же мучительно скривившись от боли, которую ему причинила эта улыбка, потревожив разбитые мной только что губы.
  - Я смотрю, Илья, что ты и вправду поглупел в своей России за эти годы и напрочь утратил свои аналитические способности!
  Печально покачал головой Рустамов и пояснил мне:
  -Неужели ты думаешь, что, если бы я лично руководил всей этой операцией и моя жизнь, и свобода стоили бы так дорого, то я сам бы поперся в вашу вонючую Россию, искать тебя?!
  - Что ты хочешь этим сказать, Бахром?
  Не понял я своего врага, но уже чувствуя нарастающую в душе тревогу, вызванную тем, как непринужденно и уверенно он держался, и какая ненаигранная тоска и усталость сквозила у него в голосе.
  - А то, что я всего лишь посланник, направленный сюда только лишь для того, чтобы передать тебе волю своего хозяина и условие освобождения твоих близких, может быть только одно - ты должен отдать нам все золото, которое у нас украл!
  Не вступая со своим врагом в ненужную и опасную полемику по поводу золота и его, якобы незначительного статуса во всем этом деле, я спокойно поднял с пола мобильный телефон и подал его Бахрому Рустамову.
  - На, звони своему хозяину и порадуй его известием о том, что ты теперь сам у нас в заложниках!
  Бахром, спокойно взяв у меня из рук свой мобильник, снова печально усмехнулся и покачав головой, изрек:
  - Я же говорю, что ты так и не понял: в чью игру ты сдуру влез и кто за всем этим стоит! Да, для меня связаться с Хозяином нашей организации - это все равно, что тебе сейчас позвонить вашему президенту Путину, ни больше, ни меньше! Я могу связаться только лишь с координатором этой операции здесь, на месте, однако и он, скорее всего, подтвердит тебе то, что я всего лишь обычный "полевой игрок", то есть - пешка и менять меня на твоих близких при обстоятельствах, когда на кону стоит двести килограммов золота в слитках на общую сумму в шесть миллионов долларов, никтоне станет. Вместо этого их скорее всего сразу же убьют, как опасных свидетелей, которые могут выдать вашему ФСБ всю нашу сеть в России, да и я до суда тоже наверняка не доживу, так что единственная ниточка, связывающая твоих близких с жизнью - это я, как бы паффосно это ни прозвучало!
  - Валяй - связывайся со своим "координатором", и я посмотрю - какая ты пешка!
  Скомандовал я Бахрому и пристально взглянув ему в глаза, сурово добавил:
  - И рекомендую тебе говорить с ним по-русски, потому что за последние три года, проведенных мной в России, узбекский язык я уже порядком подзабыл и если я чего-то не пойму из вашей беседы, то могу занервничать и запросто лишить тебя еще парочки твоих золотых зубов, понял?!
  - Хорошо, буду говорить по-русски.
  Согласно кивнул Бахром Рустамов, набирая номер и ставя мобильный телефон в режим громкой связи. После нескольких гудков, из трубки раздался чей-то, незнакомый мне голос, хотя я если честно ожидал услышать голос Рустамова - старшего.
  - Ассалом алейкум, Бахромбек! Кандай ишлар? (Здравствуй, Бахромбек! Как дела - узб.)
  - Здравствуй, Уважаемый!
  По-русски поздоровался со своим аббонентом Бахром Рустамов, не называя его при этом по имени.
  - Извини, но мне нечем тебя порадовать и дела мои не так хороши, как мне хотелось бы.
  В трубке на несколько секунд воцарилось тягостное молчание, азатем тот же голос, но уже по-русски ответил Бахрому:
  - Я так понимаю, что русские оказались умнее и быстрее тебя, Бахромбек и судя по тому, что ты говоришь со мною на их языке, они сейчас слышат нас, я прав?
  - Ты правильно понял меня, Уважаемый - извини за то, что я подвел тебя.
  Печально сознался в ответ Бахром Рустамов.
  - Скажи мне, Бахромбек, а наш русский знакомый, сейчас тоже слышит нас?
  Снова спросил невидимый собеседник у Бахрома.
  - Да, я слышу тебя и готов с тобой говорить!
  Тут же вмешался я в их разговор, вырывая трубку мобильного телефона из рук своего врага.
  - Ну что же,
  Печально вздохнула в ответ трубка, переключаясь на меня:
  - Может быть, это и к лучшему! Так, о чем же ты хотел со мною говорить?
  Спросил у меня мой незримый собеседник и я, растянув паузу насколько это было возможно, изо всех сил напрягая память пытался вспомнить: кому принадлежит этот бархатистый и уверенный баритон, говорящий по-русски совершенно чисто и без всякого акцента. Однако, так и не узнав собеседника по голосу, я вынужден был продолжить разговор:
  - Я предлагаю тебе сделку: твоего Бахрома, в обмен на свободу моих близких.
  После моих слов в трубке снова повисла долгая пауза и через несколько секунд тот же голос ответил мне:
  - Это не равноценный для нас обмен, и он нам не подходит.
  - Почему?
  Задал я резонный вопрос, на который прозвучал вполне ожидаемый ответ, характеризующий моего собеседника как религиозного фанатика:
  - Потому что Бахромбек отныне - воин Аллаха, вставший на путь Священного Джихада против неверных и если он погибнет на этом пути, значит так было угодно Всевышнему!
  -А разве настоящему воину Аллаха, ведущему священную войну, пристало воевать с женщинами и детьми?
  Снова спросил я у него, уже не надеясь ни на что, а просто затягивая время для того, чтобы после попробовать идентифицировать моего собеседника по номеру телефона.
  - Когда ведешь священную войну, противников - не выбираешь, так же, как и методы ее ведения.
  Наставительным тоном школьного учителя, ответил мне незнакомец и очевидно решив, что обмен приветствиями между нами окончен, резко перешел к сути дела:
  - А сейчас, русский, если ты хочешь увидеть своих близких живыми и невредимыми, то отключи громкую связь и возьми трубку в руки.
  Я взял в руки мобильный телефон Бахрома Рустамова, подспудно ощущая к нему какую-то опаску и брезгливость, так, словно бы я взял в руки ядовитого паука и плотно прижал телефон к уху.
  - Я слушаю тебя.
  Спокойно произнес я в трубку.
  - Ты хотел услышать наши условия? Так слушай, вот они!
  Начал перечислять незнакомец.
  - Вы отпускаете Бахромбека и не препятствуете его выезду из страны, при этом если завтра к полудню, он не отзвонится мне и не скажет, что беспрепятственно покинул Россию, то я прикажу отрезать твоему сыну палец! Если же ты сам не появишься в городе Имлаке по истечении трех суток после этой нашей беседы, то твоему сыну, а заодно и его матери отрежут головы!
  Я молча сцепил зубы слушая его, при этом мобильник начал отчаянно похрустывать своим пластиковым корпусом в моей руке.
  - Ты меня слышишь, русский?
  Осведомилась трубка.
  - Да, я слышу тебя.
  Глубоко вздохнув, ответил я своему собеседнику, сдерживаясь изо-всех сил, чтобы не покрыть его отборным матом.
  - Запомни, русский - у тебя есть ровно трое суток и ни минутой больше, а если через три дня тебя не будет в городе Имлаке по адресу, который тебе назовет Бахромбек, то клянусь Аллахом, мы перережем здесь всех твоих близких!
  - Я буду в Имлаке через три дня.
  Твердо ответил я в трубку и спросил у своего незримого собеседника:
  - Как мне тебя найти?
  - Я сам тебя найду.
  Ответил мне незнакомец и сухо попрощался со мной:
  - До встречи через три дня, русский, я надеюсь ты окажешься мужчиной и не дашь умереть мучительной смертью своему родному сыну и его матери!
  В следующую секунду трубка мобильного телефона в моей руке запикала короткими гудками отбоя и я, крепко сцепив зубы и глубоко вздохнув, поднял глаза на сидящего у стены Бахрома Рустамова. Очевидно, мой враг увидел в моем взгляде нечто страшное для себя, потому что, отчаянно засучив по грязному полу ногами, он принялся отползать от меня вдоль стены, в самый дальний угол комнаты.
  Из коридора послышался какой-то неясный шум, голоса и звуки приближавшихся шагов. "...если завтра к полудню, Бахромбек не отзвонится мне и не скажет, что он беспрепятственно покинул Россию, то я прикажу отрезать твоему сыну палец!" Внезапно вспомнил я слова незнакомца и стремительно вскочил на ноги: время для меня пошло буквально на секунды, потому что сейчас в комнату войдет мой друг Акын со своими коллегами и тогда будет будет уже поздно, ибо каким бы близким другом он мне ни был, а прежде всего он - мент, в погонах и при исполнении и вряд ли согласится, вот так просто отпустить Бахрома Рустамова на все четыре стороны, особенно после того, как во время операции по его задержанию, был тяжело ранен его товарищ!
  Я лихорадочно заметался по маленькой комнате, наткнувшись в самом дальнем ее углу на колченогий стул, о трех ножках, стоявший, прислоненным к стенке. Схватив его за спинку, я со всего маха запустил им в окно, а затем повернулся к ошалевшему от уведенного, Бахрому Рустамову, который от грохота выбитой стулом оконной рамы, еще плотнее вжался в стенку, кошкой метнувшись к нему и ухватив его за лацкан пиджака, рывком поставил на ноги, потащив того к разбитому окну.
  - Не надо, я сам!
  Попытался было вырваться из моих рук Бахром, но яуже не слушая его жалкого лепета, дотащил его до оконного проема и поднатужась, перевалил через подоконник. Жалобно пискнув, мой враг исчез в темном оконном проеме и едва я только успел выбрать относительно чистое и не заплеванное место на полу, упав на него лицом вниз, как входная дверь в комнату, уже однажды выбитая Акыном, была окончательно сорвана с петель им же. Мой друг ворвался в комнату, воинственно размахивая своим табельным пистолетом, однако увидав меня, валяющегося посреди комнаты на полу, мгновенно утратил свой воинственный пыл и сразу же бросился ко мне.
  - Джинн, ты жив? Что случилось? Где Тарантул?
  Тут же засыпал меня вопросами Акын. При этом, схватив меня за плечи твердыми, словно выточенными из дерева пальцами, он одним могучим рывком перевернул меня на спину, отчего я едва не взвыл от боли. Под таким напором я просто не мог не очнуться ивынужден был открыть глаза, симулируя перед своим другом приход в сознание, отчего у него тут же вырвался вздох облегчения.
  - Извини, Акын, подвел я тебя и твоих парней: упустил нашего Тарантула!
  Печально "сознался" я своему другу и оправдываясь, пояснил:
  - И главное ведь он эдаким овощем, у стены валялся! А стоило мне только отвернуться на одну секунду и вот...
  Я прижал руку к своему затылку, который действительно разламывался от боли, правда не от удара Бахрома, а от горячего приветствия дагов еще в машине и чувствуя, как адреналин, активно разлагаясь в моей крови, уступает место этой жуткой, ломящей боли, которая начинает накатывать на меня со всех сторон и особенно со стороны затылка, по которому мне за сегодняшний вечер досталось аж целых три раза!
  В комнату ввалились напарники Акына: раненный в бок Сергей Томилов, которого волок под руки третий их товарищ по имени Анатолий, который со слов моего друга застрелил в саду из своего табельного пистолета одного из кавказцев. Лицо у Сергея Томилова было белым от кровопотери, зато черным был весь его левый бок и вся левая штанина брюк, залитая кровью, сочившейся из глубоко пореза на его боку, к которому он локтем прижимал, скатанную в жгут ветровку. Ильяс с Анатолием довели Сергея до стены и усадили на пол, при этом он тут же тяжело сполз по стене, откинув на нее голову и закрыл глаза.
  - Да уж, шеф!
  Отдуваясь повернулся к моему другу Ильясу его третий напарник по имени Анатолий и пояснил:
  - Подкинул ты нам, бл...дь, развлечение на сегодняшний вечер! Знал бы, что все так будет - хрен бы я в это дело вписался без группы ОМОНа!
  - Ладно, Толян, наша служба и опасна, и трудна!
  Примирительно ответил ему Ильяс, со значением добавив:
  - Всякое бывает.
  - Бывает.
  Унылым голосом согласился с ним Толян.
  - Задержаные даги где?
  Быстро спросил у него Ильяс.
  - Да, там же где и раньше были - около тачки валяются. Мы с Серегой в машине скотч нашли, ну и упаковали их в него: качественно так, как в магазинах бытовой техники новые холодильники пакуют!
  Усмехнулся он, продолжая:
  - А потом Серегу совсем повело от кровопотери, и я притащил его сюда.
  Коротко доложил своему командиру обстановку Толян.
  - Ладно, сидите здесь, я сам пойду дагов покараулю, пока наша дежурная бригада сюда не подъедет.
  Приказал Ильяс своему подчиненному, поднимаясь на ноги и уже около двери обернувшись ко мне, добавил:
  - Пошли на улицу воздухом подышим, Джинн.
  Мы с Акыном вышли на крыльцо рядом с которым, лицами вниз валялись два связанных кавказца. Их третий земляк с разможженным черепом и широко раскинув руки, лежал рядом с передним колесом Лады Приоры там, где его и сбила с ног пуля из табельного пистолета Толяна, выпущенная по нему в упор.
  - Если хочешь, то можешь отвести душу на этих двоих, я думаю, что они это заслужили, а я в своем рапорте ничего об этом писать не буду и Толян с Серегой - тоже!
  Акын кивнул мне на двоих связанных кавказцев, валявшихся перед крыльцом, но я отрицательно покачал головой, тяжело опускаясь на рассохшиеся деревянные ступени. Моя голова постепенно заполнялась болью, которая становилась уже почти нестерпимой, однако я при этом прекрасно понимал, что впреди у меня предстоит серьезный и долгий разговор с моим другом, ради которого он и вытащил меня сюда.
  - Ну, как хочешь.
  Пожал плечами Акын, присаживаясь со мной рядом и не глядя на меня пробурчал себе под нос:
  - Вот если бы мне трижды за вечер по черепу приложили, то я бы сейчас непременно отвел душу на обидчике, а ты у нас видимо в толстовцы подался и проповедуешь догму о непротивлении злу насилием!
  Я не ответил своему другу на эту его колкость, продолжая молча созерцать черное небо у себя над головой и тогда Акын, достав из кармана пачку сигарет и закурив выпустил тонкую струю дыма в направление моего взгляда: прямо в черное и плотно затянутое облаками ночное небо.
  - Почему ты его отпустил, Джинн?
  Не глядя на меня, тихо спросил Акын. Я повернулся и посмотрел на своего друга, который с невозмутимым видом, продолжал выпускать вверх струи табачного дыма и понял, что врать ему по поводу Бахрома Рустамова, не имело никакого смысла.
  - Потому что это был вовсе не Тарантул, Акын.
  Мрачно ответил я своему другу.
  - А кто же тогда?
  По-прежнему не глядя на меня осведомился Акын.
  - Тот, кто приехал сюда в качестве посланца и нашел меня для того, чтобы передать мне условия настоящего Тарантула.
  - Ну, и как - передал?
  Все тем же ничего не выражающим голосом спросил Акын.
  - Да.
  - И каковы же были эти условия?
  Впервые за все время нашего разговора, повернулся ко мне Ильяс.
  - Одно из условий - это немедленно отпустить его посланника.
  - Ну, это понятно, а второе?
  С нетерпением спросил у меня Акын.
  - А второе условие - это отдать Тарантулу золото, которое я у него в свое время благополучно увел.
  - И много увел?
  Все также спокойно поинтересовался у меня Ильяс, в глазах которого, тем не менее вспыхнули искры неподдельного интереса.
  - Двести килограммов чистого золота в слитках.
  Признался я своему другу.
  - Ого!
  Восхищенно присвистнул мой друг и прокомментировал:
  - Два центнера чистого золота - куш конечно солидный: за такой не грех и поцарапаться, изображая при этом священный Джихад против неверных! Ну, и на сколько же весь этот "дьявольский металл" потянет?
  Тут же поинтересовался у меня Акын.
  - По нынешнему курсу Лондонской Биржи золота: миллионов на шесть - это если в долларах, а в фунты-стерлингов и в евро можешь и сам перевести.
  Ответил я Ильясу.
  - Крутой замес, однако: теперь понятно такое настойчивое внимание к твоей скромной персоне со стороны наших кавказских друзей!
  Кивнул головой мой друг.
  - Но, насколько я понимаю за это золото тебе была озвучена настоящим Тарантулом вовсе не сумма отступных, номинированная в резанной американской бумаге, а назначена совсем другая цена, какая именно?!
  Пытливо заглянул мне в глаза Ильяс, уже догадавшись об истинной подоплеке моего, казалось бы нелогичного поступка с Бахромом Рустамовым.
  - Цена - это их жизни, Акын.
  Ответил я своему другу, вытащив из кармана и показав ему на дисплее мобильника, отобранного мною у Бахрома фотографию Оксаны с ребенком на руках.
  - А почему твой Тарантул считает, что ты согласишься отдать ему это золото в обмен на чужую для тебя теперь женщину, да к тому же еще и замужнюю?
  - Потому что, хоть эта женщина теперь для меня и чужая, но ее ребенок - мой родной сын!
  Ответил я в упор посмотрев на Акына и тот, невыдержав моего взгляда, поспешно отвернулся.
  - Тарантул дал мне сроку - ровно три дня и если через три дня я не приеду в город Имлак и не отдам ему это проклятое золото, то их обоих убьют!
  Спокойным голосом добавил я, глядя на Ильяса.
  - А если ты его Тарантулу все же отдашь, то он убьет тебя: я правильно понял?!
  Снова поднял на меня глаза Ильяс.
  - Да, вероятно, что все именно так и будет, но отказаться от этой поездки я теперь уже не смогу...
  Со вздохом подтвердил я Акыну и мой друг, снова отвернувшись от меня и надолго замолчав, пристально уставился в черное небо, что-то для себя напряженно решая.
  - Ну, и что ты обо всем этом думаешь, Акын?
  Осторожно спросил я своего друга, спустя минуту.
  - Хрена тут думать - ехать надо! Тем более, что время, отпущенное тебе Тарантулом - уже пошло.
  Ответил мне Акын, решительно поднявшись с рассохшихся деревянных ступеней старого крыльца и ловким щелчком послав докуренный им почти до самого фильтра бычок далеко за верхнюю кромку ржавых, стальных ворот и я, невольно проследив за полетом огненной точки, похожей на росчерк трассирующей пули в черном ночном небе, тоже поднялся следом за ним...
  
  Саратовская область, Энгельс 2008 - Санкт - Петербург 2009 - Москва 2010 год.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"