Аннотация: Эта история о новых войнах и старом волшебстве, о встречах и расставаниях, о любви и горькой магии осени...
Осень поднималась утренними туманами и запускала на паутинках крохотных паучков. Молодые лисы играли с ветром, звёздные ночи сулили грядущие холода.
Настало время изобилия и прохладного ветра. Беспечных праздников и горечи невозвратного лета.
В эту пору Пиль явился в город.
Тёмная точка появилась на рассвете, после короткой внезапной грозы. Отделилась от леса и двинулась к глыбе города по мокрой блестящей дороге. Зверь, человек, или зачарованная куча веток.
Медленно близилась она в свете нарождающегося дня, и вблизи показалась худым стариком. Истёртый посох в узловатой руке негромко мерил дорогу, тощая котомка темнела за спиной, а его пёстрая накидка явно видела много ночей у костров и холодных рассветов.
Город взбугрился перед ним замшелой стеной, обдал из рва незабываемым ароматом.
- Стой, - хрипнул заспанный стражник, когда до ворот оставался десяток шагов. Пустошь часто выплёвывала врагов или умирающих безумцев. Путник мог оказаться оборотнем, злым духом, или вовсе слугой ужасного Осеннего Короля.
- Кто ты, и что тебе нужно в славном Винденбурге? - заученно спросил страж, всё ещё не позволяя пришельцу приблизиться.
- Меня зовут Пиль, и я ищу крова и пищи, - с кряхтением склонился старик. Нищих полагалось гнать треснувшей алебардой. Но стражник в тот день был необычайно добр.
- Три медяка, или проваливай! - изрёк он, почёсывая пряжку и поражаясь собственному великодушию.
- А не примет ли отважный господин серёжки для прекрасной дочери? - старик протянул грязную ладонь, на которой пламенели скрученные гроздья рябины.
Детская поделка вместо денег? За такое полагались плети, не меньше.
Но стражник опустил в сумку серьги, и дочка позже обрадовалась им, словно эльфийскому серебру.
А Пиль вступил через мост в город белых домов, строгого храма и островерхой ратуши.
Винденбург приветствовал его на свой лад.
- Куда прёшь! - плеснула сверху помои старая Магда в сбившемся чепчике.
Бродячий пёс звонко залаял из-за угла. А исстари кормившиеся на городской свалке вороны вдруг сорвались и закружились в безоблачном небе с суматошным криком.
Пиль неспешно ступал по мостовой города, в котором каждый знал обо всех, и в его бороде вполне могла притаиться улыбка.
Вначале он кашлял возле трактирного очага, помогая Берте следить за огнём и проворачивая на вертеле поросёнка. Потом на редкость удачно починил щепкой разошедшуюся у благородного гостя перевязь.
Чуть позже он уже помогал пекарю с большим пирогом, вынуждая подняться непокорное тесто. А когда ловко вытащил занозу из лапы бездомного пса, к нему потянулись люди, рассказывая о болезнях и том, что не смели поведать священнику.
Пиль не отказывал никому, сидя на обрезке полена перед ступеньками и отставив больную ногу. Угрюмый Ганс-мясник сказал правильные слова супруге. Магда получила настойку от кашля, а Зелда, управительница преподобного, внимательно запомнила, чего не стоит есть при больном животе, хоть сама была здорова.
В тёплые дни Пиль растягивал на рубахе ворот, подставляя скупому солнцу худую шею и грудь. Люди шли. А он давал им советы и снадобья. И даже если его помощь не исцеляла, то точно смягчала боль.
Да что тут говорить, одна беседа с ним несла облегчение.
Спал он на сеновале за таверной, довольствовался миской похлёбки, и уже через неполную пару недель стал неотъёмной частью города.
Его одежду заштопали и обновили. На ногах появились крепкие башмаки. А от поднесённых колбас и булочек он вроде даже чуть поправился, хоть это нельзя было утверждать наверняка.
Мужчины при встрече с ним касались края шляп. Женщины склоняли головы в белых чепцах, а сварливая Магда изображала что-то похожее на улыбку. Пиль улыбался им всем. И низко кланялся строгому преподобному.
Он исходил весь Винденбург, от строгих ущелий главных улиц, до извилистых тропинок на окраинах. Вдыхал незабываемые ароматы улицы Скорняков, и поклонился огромному следу Ангела в храме. Заходил в лавки на городской площади, и даже в лачугах Сорного Конца мелькала его нескладная спина. Ему всюду были рады.
Но чаще Пиль садился у трактирных ступеней, а бродячий пёс мостился рядом. Дети со смехом спешили к нему, чтобы получить скрученных из веток зверьков и простые истории о лесе и ветре. И мир становился мягче и ясней.
А осень тем временем красила клёны в недолговечное золото и кричала в небе стаями улетающих птиц. Трогала тёмные крыши домов и покрывала слезинками храмовый колокол. В городе её дыхание чувствовалось сильней и сильней. И в прохладные вечера особенно здорово было сидеть у пылающего очага с кружкой горького пива.
"У переправы" вечно толклись посетители. Свет очага растекался через дым по скамейкам и спинам, выхватывая самые вкусные кусочки. Святые странники в сутанах отрешённо смотрели через крышу в небо, неприметные воры молчали и перешёптывались, а шумные воители со всех излучин Реки кричали, смеялись, хватали служанок и бряцали оружием, прежде чем отправиться в Пустошь за богатством и славой.
Они не спрашивали, сколько вернулось в город таких отрядов. А город мудро молчал в ответ.
Крики, удары и грохот раздавались в таверне до поздней ночи. Лишь песни про Гиблые заставляли всех стихнуть.
В напряжённой тишине раскатывались слова о землях, что всего двести лет казались прекрасными. О демонах и чудищах, с которых сила Истиного Бога сорвала приятные личины. О великих битвах в небе и под камнем.
А потом начинались ожесточённые споры, молитвой или серебром лучше бить призрачного рыцаря, и в какую сторону бежать от рассерженного дракона.
- Драконы! Призраки! Чушь! Сосунки! - рявкнул однажды из угла крепкий хмельной оборванец, - Вы ничего не знаете об истинном страхе! Все эти ужасы не стоят тени Осеннего Короля! Я был в лучшем отряде! С нами шёл кардинал! Мы очистили два дворца и возвращались с богатой добычей, когда Король настиг нас у реки! Я отошёл, и лишь поэтому выжил! Я слышал удары и крики, видел, как мелькала корона за листвой! Его не брало оружие, а молитвы были бессильны. Я бежал до города без оглядки, остальные погибли и спятили. Ноги моей там больше не будет! Теперь я лишь вожу к переправе дураков вроде вас!
Обиженный воитель вытащил клинок, оборванец поднял из-за стола дубину.
- Поберегите силы для Пустоши, достойные рыцари, - сказала мудрая Берта, - Пиль, а что ты думаешь о споре доблестных мужей?
Достойные рыцари уставились на копошившегося в углу над скамьёй старика. Пиль замер.
- Ну, встреча с Осенним Королём точно никому не приносит счастья, - чуть подумав, ответил он, и совершенно погасил этими простыми словами ссору.
Всё новые и новые отряды уходили в Пустоши, спеша обернуться до зимних холодов.
Осень то улыбалась тёплыми рассветами, то загоняла дождями под накидки и крыши.
Пиль трудился, не разгибая худую спину.
А потом однажды за ним пришли мордатые стражники и молча отволокли в ратушу.
И дородный человек с цепью бургомистра спросил из-за стола:
- Правда ли, что ты понимаешь в болезнях?
* * *
- Быстрей, быстрее, - торопил старика бургомистр, тут же задвинув за ними засов. Его дом расположился у самой ратуши. Как только они вступили в прихожую, ударил храмовый колокол, и в ответ из дома раздался явственный слабый стон.
Через дорогой витраж пробивалось цветное солнце, но пол давно не знал щетки с воском, а в углах злорадно притаилась паутина.
Пиль сбросил накидку и застыл на пороге, словно лохматая неловкая птица.
- За мной! Я отпустил слуг! - сказал бургомистр.
Пиль двинулся за хозяином следом, оставляя на досках комья грязи.
- Вначале она видела плохие сны. Потом перестала есть, ходить в церковь, заговорила на чужом языке. Не поминай с ней Господа без нужды. И молчи обо всём, что здесь увидишь, - буркнул бургомистр, когда они поднялись на второй ярус по нескрипучей лестнице, и заскрежетал ключом в двери.
Ставни на окнах были захлопнуты. Старик осторожно шагнул в тяжёлую спёртую темноту, к белеющей в углу кровати.
Вначале была лишь наполненная присутствием тишина. Рука на простыне. Разметавшиеся по подушке волосы. Лента, перехватившая тело и кровать.
А потом его вдруг ожгли два кусочка луны вместо человеческих глаз. Бургомистр снова чуть слышно вздохнул при виде дочери.
Пиль осторожно трогал руки, смотрел в глаза, слушал сердце и невнятную речь, держал пальцы на висках.
Выйдя, он долго молчал с закрытыми глазами. Бургомистр ожидал, теребя лилию на цепи.
- Это зов фаэри, господин. Древний, как сами звёзды, - тихо сказал старик наконец, - Каждый может хлебнуть его с осенним ветром и птичьим криком. Раньше он звал на пиры, где для смертных днём становилась вечность. Но холмы фаэри темны и пусты. А Зов исковеркан, как и земли, проклятые Истинным Богом. Он мучает её и может убить.
- Ты помог сыну Мартина-мельника и внучке Магды, - обронил бургомистр.
- Её дар слишком силён. В прежние времена она могла стать Королевой, - отозвался Пиль, звеня склянками в сумке, - Я могу смягчить её боль и чуть скрепить тело. Но ничего не обещаю.
- Она точно умрёт на Очищении, - буркнул бургомистр куда-то в сторону, - Святая вода оставляет на её коже волдыри. Её сожгут. И меня заодно.
Каждый год по королевству странствовали святые Очистители, оставлявшие пепелища от целых городов. От их молитв не было обороны и спасения. До следующей встречи городу оставалось лишь пережить зиму.
Одержимых привязывали в лесу и жили дальше. Но бургомистр явно был готов сгореть вместе с дочерью за каплю древней крови в её жилах.
За окном тянулся осенний день, беспечный и чуть печальный.
- Способ есть, - наконец-то поднял голову старик, - Только... Понадобится место на окраине.
Бургомистр вздрогнул. Он понимал, для каких дел нужно держаться подальше от храма.
- Сделай, что нужно. Я не пожалею золота, - тем не менее, сказал он.
* * *
- Гнилая капуста! Чтоб её!
- Тихо! Не поминай в ночи! Ну что там?
- Да ничего! Пустобрёх!
Свет факелов швырнулся острыми тенями, и исчез за углом.
Под истошный лай над канавой поднялись две тени. На её дне было слишком мало воды, чтобы утонуть, но вполне достаточно, чтобы подмочить настроение и одежду.
- Пустошь их забери! Получат они у меня завтра! - пробурчал бургомистр и подхватил завешенные носилки. За другие ручки держался угрюмый слуга с ножом за поясом и недобрым приказом, - Где старик?
Но Пиль уже шагал впереди нескладной тенью.
Город спал в звёздном полумраке, всхрапывая голосами собак и большеглазых птиц.
Поздней ночью они прошли к покосившемуся амбару на окраине, и лишь там зажгли лампы.
Через щели в стене задувал ветер, накапавшая лужа захлюпала под ногами. Звонкая Грета лежала в свете ламп, как восковая фигура. Её золотые волосы стекали с носилок сказочным водопадом, а кожа была бледней её же рубашки.
- Я останусь, - буркнул бургомистр.
Пиль молча кивнул.
Осень трогала струны ночи за стеной, собаки отзывались лаем на дальнюю волчью песнь.
Пиль с хрустом втирал в грудь и руки мятную мазь, долго сидел с закрытыми глазами, и лишь потом вдруг поднялся и навис над девушкой лохматой тенью
"И как я во всё это ввязался? - угрюмо думал в своём углу бургомистр, - Вот будет мне позора - пойман в амбаре за колдовством со старым дурнем ещё и дочь притащил. Вон, растопырил над ней лапы, облезлое чучело. Единый, как она похудела! Чего он хрипит, будто кот, подавившийся рыбной костью! Таращится, закатывает зенки! Шевелит руками, давится, кашляет. Да базарные бабки притворяются лучше! Позвать уже Молчуна, и концы в воду? Что-то жарко тут стало."
Так думал бургомистр, не замечая, как греется его распятье. В амбаре творилось запретное волшебство, и Истинный Бог это чувствовал.
А Пиль старался изо всех сил.
Тихие слова лились с его губ, узловатые пальцы плели невидимую паутину.
Иногда слова сменялись тишиной и звуками близкой ночи.
Языком и жестами сплетал Пиль невидимую сеть и тянул, надувая на лбу жилы. А временами вдруг начинал частить словами и пальцами, будто ставя заплаты на рваный призрачный плащ.
Но все слова утекали мимо Греты в осеннюю ночь. Чужая сила на миг выдёргивала её из забытья, но другая тут же утягивала обратно.
Город противился каждым намоленным камнем. Древний Зов гневно рвал колдовство на куски. И главное - боролась сама Грета, из последних молодых сил. Ведь истинный мир царапал ей душу. И, каждый раз выныривая из грёз, она сама стремилась обратно. Видения обрывались, резали и жгли, но всё равно оставались слишком прекрасными.
И скучная осень ничего не могла предложить взамен.
Тонкое тело вскидывалось в напрасных муках, а вместо стонов всё чаще срывался хрип. Жёлтые глаза сияли всё ярче, полосовали несгибаемой силой. Капли падали со лба старика и скатывались к бороде, а по пальцам ходила крупная дрожь.
В какой-то момент Пиль закашлялся тёмными брызгами и бессильно уронил руки.
- Прости, я не хотел, - вздохнул он устало и тяжело.
И не успел бургомистр открыть рот, как от внезапного ветра погасли обе лампы.
Но мрак не успел растечься меж стенами.
Яркая вспышка ударила в амбаре, побеждая разом сотни теней. И осталась пламенеть, словно упрятанное за дымкой осеннее солнце. Отлетевший бургомистр поднялся, прикрывшись локтем, и долго вглядывался через сумятицу цветных кругов.
А потом опустился на колено и склонил голову.
Он стоял у стены вестником волшебного мира. Древний и юный, в плаще из закатов и с изморозью в волосах. Его одежды рябили от гор и лесов. Переливчатый клинок висел на бедре.
А на голове пламенела корона из разноцветных листьев.
- Вернись, - серебристо позвал Осенний Король, взяв девушку за руку. Грета открыла глаза и недоверчиво моргнула. Её видения вдруг потускнели и отступили перед улыбкой сказочного монарха, жёлтое сияние ушло из глаз, и она неуверенно улыбнулась в ответ.
Дорогое распятье поплыло у бургомистра на груди. А в городе с печальным гулом сорвался со звонницы колокол, освящённый когда-то самим прелатом.
- У меня не было другого спасения, - сказал сияющий стройный Король, - Я сберёг твою душу, но вынул сердце.
- Любимый! Будь со мной! - в полузабытьи позвала Грета.
- Нет, сейчас я уйду, - мягко ответил юноша.
- Когда ты вернёшься?
- Никогда, - ответил властелин листопадов и грёз. - Это весна щедра надеждами. Но тебя ждёт много дорог, и ты ещё можешь встретить своего короля.
С тихими слезами Грета погрузилась в сон, чтобы позже проснуться здоровой. Заплакал и бургомистр.
В тот миг по всему городу разрешались давние дела, меркли обиды, и застарелую вражду сменяла спокойная печаль.
- Холмы фаэри темны и пусты. Но к ним до сих пор можно пройти. Напрасно влюбиться в память о Королеве, и стать из-за неё смертным с бессмертной силой, - сказал тем временем владыка осени.
- Горькая любовь не хуже пустого счастья. А сейчас мне пора. Осень нигде не задерживается вечно.
Позже говорили, что он улетел на крыльях, сотканных из паутины крохотных паучков. Что сразил клинком заката сотню убийц, и вышел через ворота, откупившись скрученным из соломы зайчиком.
Говорили всякое, но знали одно: в ту ночь рядом с городом вдруг прокатился короткий дождевой гром, и на рассвете долго кружили над ратушей птицы. А поутру все деревья города сверкали золотом и багрянцем, ярким и стойким.
Но даже эти пересуды быстро смолкли. Пиль стал тайной всего Винденбурга. О нём не думали вслух и молчали при встрече. Преподобный хмурился, принимая пожертвования и освящая новые распятия. Был заказан новый колокол, звонче прежнего.
А потом пришли холода, и память о Пиле вдруг ушла, погребённая снегом. Будто в царстве зимы не было места историям осени.
И когда в оттепель с храма вдруг сорвался большой серебряный крест, все удивились, но никто не вспомнил причины.
А Грета тем временем круглела и хорошела, радуя послушанием батюшку и обещая составить счастливую пару какому-нибудь купцу.
Исправно ходила она на службу, бойко читала молитву и спокойно касалась ладонью святой воды. Правда, после болезни она стала непривычно серьёзна, но тяжёлые испытания часто меняют даже самый весёлый нрав.
Лишь иногда она поднималась в тёплой накидке по городской стене, и в её взгляде на Пустошь проскакивала золотая искра. А в памяти разворачивался путь к тёмным холмам, ждущим новой Осенней Королевы...