Спускаясь с тропы, старик видел лишь нагромождения гигантских, треснувших валунов, тянувшихся по всем направлениям, насколько хватало глаз. Мареновы горы не могли привлечь красотой. Он видел настоящие горы и мог сказать наверняка, что это не они. Но, с другой стороны, иначе их назвать никак не получится. Заполоненная грудами камней пустошь, сухая и безлюдная, с тремя единственными дорогами, узко пролегающими между завалами и лишь единожды переплетающимися между собой. Все высушено и раскалено солнцем. По всей площади отшельники селились вдоль тропы, выдолбленной в камне на большой высоте. Найти их было практически невозможно, разве только они сами этого захотят, но таких случаев история еще не знала. Говорят, каждому из них заранее было отведено место для спокойного возделывания своих душ. Это единственные, не связанные с историей возникновения этой страны люди, которых она принимала.
Где-то на треть вглубь этих развалин не пойми чего находилось маленькое, вымирающее поселение в десяток домов. Старик шел туда не спеша, шаркая ногами по каменной крошке и щуря глаза от солнца. Пару мешков, связанных между собой веревкой, он перекинул через правое плечо и, не смотря на преклонный возраст, вполне уверенно при этом передвигался. Грязно серый, оборванный плащ висел на широких плечах, а из под черноты капюшона, полностью скрывающего лицо, слышалось прерывистое дыхание с резким выдохом на каждый второй шаг. Веревка впивалась в плечо и, протираясь, иногда начинала рваться, тогда старик брал новую, и по очереди отвязывая оба конца так, чтобы ни в коем случае мешки не открылись, заменял ей старую. Ноша была тяжела, но все же по силам ему.
Поднялся ветер, засвистев в узких ущельях гор, но не добираясь до низа дороги. Где-то что-то посыпалось - это единственные живые существа кроме горцев здешних мест забеспокоились при виде гостя, запрятавшись по щелкам, выдавая себя лишь легкими щелчками, в которых легко угадывались постукивания камня о камень. Старик споткнулся, едва не упав. Пора отдохнуть... Хотелось подложить мешок и сесть на него, но делать этого было нельзя, учитывая, что там находилось. Бережно он облокотил их друг о друга и присел рядом.
Каждому сгустку дымки своего тела он позволил стать менее плотным и почувствовал, как приятная прохлада наполняет его. Руки и ноги его обмякли, и со стороны он стал походить на обыкновенный труп, коих по местным округам валялось не мало. Проблема с водой здесь коснулась всех и каждого, если, конечно, она для поддержания жизни в организме все же требовалась. Шел человек, а как фляга опустела, так и помер, не дойдя до цели. На Павшей стороне и не такое встречалось, да и к смерти здесь относились довольно-таки своеобразно.
На голову путника неожиданно посыпались маленькие камушки, а вверху раздались знакомые постукивания, сменившиеся легким скребущим звуком. Старик отодвинулся от гладкой поверхности камня, развернувшись к ней лицом. Взглянув наверх, он увидел как что-то оттуда приближается к нему, и, судя по абсолютно вертикальной траектории, падает. Он снова собрал расплывающееся тело, немного недобрав на ладонях, сделав таким образом их более мягкими. Вытянув вперед руки, он аккуратно поймал упавшего сверху вместе с новой осыпью маленького, ростом буквально в несколько пальцев, человечка. Целиком состоящий из разных каменных пород, он мог легко разбиться, упав на твердь дороги. Редкое, но до боли знакомое путнику существо лежало на его руках, испуганно прикрывая голову. Тряпье, намотанное на ладони и позволявшее оттопыривать лишь отдельно перевязанный большой палец, не давало путнику удобно работать с чем-то не слишком громоздким. Он медленно поднес к человечку ладонь, но тот, еще больше испугавшись, начал отползать в противоположную сторону, грозясь снова свалиться. Старик быстро схватил его и поставил на ноги, после чего, как бы извиняясь, чуть похлопал по плечу.
- Чего ж это ты? - добрым тоном произнес он.
Тот слегка попятился назад, а после быстро сбежал с ладони на руку, оттуда спрыгнул на колени и, поскользнувшись, свалился на дорогу. Поднялся и, издавая все те же легкие постукивания ножками о попадающиеся под них камни, побежал к каменной стене, представляющей собой более или менее ровную плиту с человеческий рост, после которой уже шли сколы, отвесы и т.п. Добежав почти до упора, человечек направился вдоль, но, видимо увидев, что впереди никаких изменений нет, побежал обратно. Но и там снова развернулся. Он медленно повернул голову в сторону старика, не без интереса наблюдающего за его действиями.
Путник оглянулся на мешки, вновь посмотрел на маленького страдальца. Подошел к нему и, взяв на руки, поставил наверх насколько смог. Тот снова обернулся и только хотел взобраться выше, как метко запущенный кусочек гранита попал ему прямо в голову, сбив с ног. Он снова полетел вниз, а старик, ожидавший это, опять его поймал. Семья уже не принимала тех, кто побывал в руках чужака. Человечек в отчаянии присел на ладони, вытянув ноги перед собой и обиженно опустив голову.
Продолжая его держать, путник скорбно смотрел на него, но старые законы брали свое, и тот буквально на глазах рассыпался небольшой горсткой песка. Старик осторожно высыпал все со сложенных лодочкой ладоней на край дороги. После, в бессильной злости сжав кулаки, взглянул на небо и тихо прошипел что-то на своем языке.
Нагнувшись, он подобрал ношу и, поудобнее расположив ее на плечах, двинулся дальше. Его терзало сознание невозможности исправить хоть что-то в этом мире. Еще при его наставнике подобные мысли не имели даже малейшего повода вызвать в нем негодование, испытываемое им постоянно. Мир и порядок были определяющей истиной, лежащей в основе тогдашнего уклада, но с тех пор многое изменилось. За плечами путника многие события лежали в хранилище памяти, ожидая очереди быть вынутыми наружу.
Он радовался своему делу, притупляющему злость и уныние и позволяющему находится на низших кругах Всеобщей иерархии. Он усмехнулся, ведь она существовала всегда, но раньше имела только условную форму. Теперь же на ней держалось буквально все, приоритеты в положении сжали мир Наона крепкой хваткой, которая, покуда порок жадности продолжал жить даже в высших инстанциях, разжиматься не собиралась.
Старик шел уже не первый десяток миль, стелящихся ему под ноги одна за другой. Время не имело для него никакого значения, а работа его была тем лучше, чем больше времени она на нее отводил. Попутчики для него были явлением редким, да и не желательным, поэтому он шел по самой извилистой, самой длинной дороге, именуемой как путь посланца, занимая время лишь тем, что вспоминал давно канувшее в вечность. Раньше эта дорога разветвлялась на многие другие, но по прошествии различных обстоятельств, все ветки, как, впрочем, и все вокруг, оказались погребенными под грудами камней. Существование же этого прохода целиком было обязано старику, нередко пользующимся им.
И тропа. Местные жители так ее и называли. Проход по ней всегда представлял собой дело опасное, долгое, трудное и, плюс ко всему еще и бессмысленное. Бессмысленное потому, что задумана она была не для сокращения пути, а для связывания между собой отшельнических пещер, большинство из которых уже пустовали. Выживать им приходилось нелегко, и они часто прибегали к помощи друг друга.
Кроме палящего голову и спину Солнца на Падшей стороне иногда пробегал еще и маленький, редкий дождь. Однако, столетия сменяли друг друга чаще, чем худенькие тучки пролетали над вымершими местами. Нестерпимо-яркий свет слепил глаза, но, слава Наону, стоящих духоты и зноя старик не чувствовал. Он был уверен, что о таком деле, как его, боги могли только мечтать.
Воспоминания о его долгой жизни обдавали душу как каплями грусти, так и приливами удовлетворения. Все самое важное накрепко связалось в один главный узел, в котором, если попытаться его расплести, можно было бы увидеть совершенно разные стороны одного и того же.
Тогда, тысячелетия назад, семья первородных недостатка в наследниках не знала. Существовал строгий порядок передачи престола покровительства, созданный еще самим Наоном. Эпоха сменялась эпохой, и настал момент, когда очередной правитель, завершая свое дело, снял доспехи, передававшиеся от вседержителя к последователю. Этим он подтверждал признание того, что период его служения подходит к концу. Доспехи служили символом носимого им титула и давали понимание буквально всего, что и делало его богом.
Марен, не имевший никаких прав на подобные привилегии, являлся, тем не менее, его воспитанником. Покровитель полюбил его за стремление к свету и добротолюбие, так редко встречающиеся среди младших богов. Все они хотели лишь власти и уважения среди себе подобных, нисколько не заботясь о том, что, тем самым, уничтожают в себе образ, заложенный в них еще Наоном, который всего-то хотел, чтобы все оставалось таким же, как и при нем.
Старик передернулся от подлости тех, кто заставлял поклоняться себе. Если уж до каких мерзостей доходят богатые, влиятельные люди, то что уж говорить о том, что творится в мире богов, забывших все и вся в гонке за первенством.
Близилась ночь. Теплая, тихая, спокойная и всегда печальная. Это было словно время скорби, памяти о тех недолгих временах, когда что-то еще могло быть изменено к лучшему. Путник не заботился о собственной безопасности, гораздо больше его волновала сохранность содержимого мешков. Вот и подходящее для этого место дало о себе знать неясным черным пятном в проломе стены. Если ему не изменяла память, им же когда-то выдолбленном. Затолкнув их до упора вглубь, он лег у входа прямо на дорогу. Тело его вновь расплылось, одежда осела, словно надетая на скелет. За чуть откинувшимся капюшоном показалось тусклое голубое свечение.
В последнее время сны его повторялись. Возможность видеть их даровал ему некий Иллар, один из тех, кого старик жалел больше всех остальных. Он же наградил его и тем сгустком неясной материи, представляющим ныне его тело, ранее принадлежавшее старому бесу. Носить такое клеймо считалось позорным, но выбора не было.
Ему снились языки пламени, облизывающие доспехи и нагревающие их до нестерпимого жара. Он должен был снять их, но что-то говорило ему, что этого делать нельзя. Все, кто состоял по линии чистой крови, жаждали убить его, завладев тем, что Марену не принадлежало. Негодование об отнятом у них так тяготило их гордость, что они были готовы на любые, самые безрассудные действия. Перед ними не стояла цель наведения порядка в мире, что, конечно же, являлось прямой обязанностью всех, не состоящих на наследственной очереди, младших богов. Они рвались к доспехам Наона, плюнув на все устои и запреты. И впереди всех в этой погоне несся на огромном титане Иллар, яростно замахиваясь молотом над приближающейся фигурой Марена.
С резким выдохом старик резво вскочил на ноги. Вокруг все по-прежнему молчало, лишь ветер продолжал мычать в ущельях. "Все давно закончилось, давно закончилось..." - успокаивал себя Марен. Незадолго после изгнания он часто задумывался в беспокойные минуты о том, что было бы неплохо вновь оказаться в саду учителя, с ароматом тамошних причудливых растений. Ведь каждый бог имел право на свой райский уголок, неприкосновенно радующий лишь его и тех, кому он доверял. Наставник доверял своему ученику, а потому позволял ему не только находиться там, но и следить за состоянием. В этом не было необходимости, но Марену нравилось. Теперь же он настолько привык к окаменелости природы вокруг, что уже только эта картина могла успокоить его и сказать, что все по-прежнему так же, как и вчера, и сотни лет назад.
Постепенно старик угомонил душевную дрожь. Он взглянул на небо, раскрашенное, подобно первым мазкам на холсте, плавно изгибающимися разноцветными лучами - результатом последних событий. Быть может, какой-нибудь романтик и сказал бы, что только ради такого зрелища стоило сделать все то, что было сделано... Марен задумался над этой мыслью, решив, что возможно и так. Ведь не имело смысла затевать такую бойню. Однако, нынешние боги не задумывались о том, что находилось дальше вытянутой руки. Немного полюбовавшись вырисовывавшимся чудом, он аккуратно вытащил мешки и направился дальше.
Чуть погодя знакомая арка, в виде нависшего над дорогой небольшого каменного моста, возникла перед ним, напоминая о приближающейся деревушке горцев. Он подумал, что неплохо было бы спуститься к местному источнику, до которого оставалось совсем немного, и вспомнить, что же такое вода. Снова ощутить ее прохладу, услышать урчание глубинного ручья и уловить в памяти наконец уже хоть что-то приятное, например, вечера с учителем у реки в его зеленеющей обители.
Уже скоро путник остановился перед довольно высоким проходом в пещеру. Днем это давало свету хоть немного осветить спуск вниз, открыв взору несколько первых ступеней. Но, стояла ночь, и лишь пустующая чернота, словно бездна, разинула свою пасть в отчаянной попытке проглотить хоть кого-то. Марен дал ей такую возможность. Он перевалил мешки на левое плечо и вошел внутрь. В темноте он видел отлично, что неудивительно, если учесть, кто прежде использовал тело в корыстных целях. Но, не смотря на это, отсутствие света все же было нежелательным. Ведь такое зрение имело только практичную направленность и не могло уловить в окружающем ни толики красоты, неся лишь голую информацию. Впрочем, какая в этом красота?
Немного опустившись под небольшим уклоном, проход переходил в абсолютно вертикальное положение и дальше спускаться предстояло по лестнице. Старик взял мешки за веревку в одну руку, и, не спеша, начал спуск. Сколоченная из мощных Брусов, лестница все же надрывалась и скрипела под непомерной тяжестью.
Пару раз мешки едва не вырывались из рук, но Марен вовремя их перехватывал поудобней, предотвращая неприятную случайность. Путь вниз продолжался недолго, но отнял массу сил. Теперь же старик, облокотившись о холодный камень, сидел внутри какого-то подобия комнатки. Свободного пространства здесь было значительно больше. Перед ним источник щедро пропускал мимо величайшее сокровище Падшей стороны - воду.
Отложив ношу, путник подошел поближе. Начал разматывать с правой руки порванное лентами старое тряпье. На обнажившейся ладони танцевало голубое пламя, такое плотное, что контуры кисти за ним почти не проглядывались. Оно осветило большую часть пространства вокруг. Грубо обломанные скальные породы явно даже не старались обработать лучше, лишь на подходе к воде поверхность была более или менее гладкой.
Засучив рукав, старик опустил руку в воду. Он почти ничего не чувствовал, лишь сопротивление течения. Ни свежести, ни холода, ни влаги... В итоге все сводилось к ощущению лишь того, что рука была во что-то погружена и это что-то двигалось. Пламя продолжало танцевать под водой, и не собираясь гаснуть. Конечно, он знал, что так и будет, но каждый раз уверял себя, что, возможно, он просто недостаточно сосредотачивался на том, что хотел почувствовать. Марен попытался дать расплыться кисти в воде, придав материи меньшую сжатость, но ничего не вышло.
Он вытащил руку, разумеется, мокрой она не была. Снова намотав на нее все прежнее, старик подобрал мешки и начал подниматься.
Иногда перед глазами все словно расступалось, и Марен наблюдал уже не тот мир, по которому был обречен на вечные скитания, а другой, еще более жестокий. Здесь обитали создания другие, мучимые бесконечной ненавистью ко всем тем, кто в их число не входил. Среди них иногда становились заметны и похожие на него. Некоторые из них были объяты красным огнем, а некоторые, даже черным. Сплошной комок черной, гнилой плоти с еще более прогнившей душой внутри. Тело путника начинало чувствовать жар, не ощущаемый в привычной обстановке. В такие моменты все оно словно чесалось, дергалось, чего-то желая, яро к чему-то стремясь... Он подумал, что где бы не жил этот треклятый бес, но было ему плохо. Невыносимо, до полного боли крика тоскливо, страшно. И, что самое ужасное, он не мог избавиться от пожирающей его злости.
Вокруг бесконечно темное марево, давно поевшее всех своих обитателей. И если что от них осталось, так это все то, чего как раз быть не должно. Самое худшее, самое ненужное лишь оставалось им, и они этим жили. В памяти Марена всего этого быть не могло, но помнило тело, долгие годы обеспечивающее беса хоть каким-то физическим обличием. Длилось это обычно недолго.
Тем временем старик вышел к деревушке. Здесь все три дороги пересекались, образуя небольшую, но достаточно просторную площадку, по краям которой ютились дома. В основном стояли каменные, высокие, добротно выложенные из материала, расположенного здесь в изобилии. Но встретить можно было и деревянные, не такие массивные и находившиеся в гораздо меньшем количестве. Местная достопримечательность высилась в самом центре. Она отдаленно напоминала башню со сколотыми дырами окон и отсутствующей крышей. Наверное, и это чудо бы давно заселили, но находилось оно в незавидном состоянии, однако стояло здесь уже много лет, так что разрушить ее руки тоже ни у кого не поднимались. Самое мощное сооружение высилось в дальнем конце поселения. Огромный, выложенный из камня склад.
Однако Марена местная архитектура не интересовала за исключением одного единственного деревянного домика, в котором жил его старый друг. Он прошел к двери, постучался. Сзади послышались чьи-то шаги, но старик оборачиваться не стал, решив, что не всем спится пусть даже и в такое раннее время. Однако человек скоро остановился и, судя по звукам, прямо за спиной.
- Его пока нет, но он сказал, что ты можешь войти, - послышался мужской бас.
Марен обернулся. Перед ним стоял высокий, в грубо сшитой одежде человек, с отлично развитой мускулатурой. Волосы коротко обриты, лицо его ничего не выражало, кроме полной безразличности. Здесь все имели примерно одинаковый облик.
- А где он? - спросил Марен, нарушив минуту молчания.
- Ушел по делам, - ответил человек и, видимо посчитав, что на этом его дело сделано, развернулся и пошел.
- Он в деревне? - крикнул ему вдогонку путник.
- Нет.
Какое-то время старик задумчиво стоял у двери, но, как-то определившись с мыслями, все же вошел. Обстановка была бедной, но бедность - понятие относительное, используемое при сравнительной оценке, а тут все так жили. "Какие у Ариана могут быть дела за пределами дома?" - все недоумевал Марен, пройдя внутрь. - Но раз есть, значит есть". Он сложил поклажу у стола в углу и огляделся, ничего не изменилось. Бочки с водой, маленький столик, пара полок, кровать и картина с изображением речки у леса (все скучали по прежнему дому).
Старик присел на кровать, поправил капюшон и прилег. Поначалу ему казалось, что заснуть у него не получится, но, стоило глазам закрыться, как сон одолел его.
Проснулся он от солнечно света, пронзающего полумрак комнаты. В доме по-прежнему никого не было, лишь за дверью слышались чьи-то голоса. Марен приподнялся, машинально поднес руку к глазам, собираясь их протереть, но, наткнувшись грязными лентами лица, одернул ее. Снова прилег, размышляя, куда же мог запропоститься Ариан. Пройти мимо деревушки и так ни о чем с ним не переговорить было просто недопустимо, и путник вознамерился все же его дождаться. Он попытался заснуть, но и так проспал слишком много, и сон не шел. Встал, взглянул через щель в двери наружу. Местный народ его смущал, и выходить он не решался. Пронаблюдав за их нехитрой жизнедеятельностью еще несколько минут, он снова сел на кровать, лег на нее. Волны воспоминаний вновь начали омывать душу вдоль береговой линии давних событий.
Однажды, орошая сады наставника, Марен услышал, как кто-то тихо его зовет. Обернувшись, он увидел владыку, подошедшего к нему.
- Все еще здесь? - спросил он с легкой улыбкой.
Марен, опустошив последнее ведро, ответил улыбкой. Наставник присел на скамью, окинув взглядом деревья вокруг.
- Дивно тут, - растянуто сказал он. - Не устал?
- Нет, нет...- ответил тот.
Марен уже собрался идти наполнить ведро, как владыка сказал:
- Присядь-ка, отдохни. - взглянув на ученика, он продолжил. - Они ждут за дверью. Сегодня мне надо уйти, мальчик мой. Я зашел попросить тебя кое о чем на последок.
- Конечно...
- Я хотел бы, чтобы ты... А, впрочем, нету времени! Идем за мной.
Он взял испуганного такой неожиданностью Марена за руку и быстро повел за собой. Тот не знал, то ли ему воспротивиться, то ли довериться наставнику. Пока он решал ответ на незамысловатый вопрос, они оказались, ни много, ни мало, в самом дворце. Немногие могли похвастаться тем, что хоть раз заходили сюда. Вдоль всего тронного зала у стен стояли самые разные, сыгравшие в руках героев этого мира не последнюю роль в истории, артефакты. Где-то стоял рыцарь, опершийся на одно колено и держащий на плечах шар, в котором мелькали события прошлых лет, связанные с этим воином; где-то, стоящая на хвосте, изогнувшаяся рыба, изо рта которой поднималась статуэтка прекрасного вида женщины; стоял на причудливой подставке закупоренный сосуд, в форме цветочного бутона и др. В промежутках между ними на стенах висели гобелены, изображающие Наона, на каждом по-разному. Марен взглянул на трон, потом перевел взгляд на то, что находилось по сторонам от него. Посох, с которым сам Наон творил этот мир и все в нем, имеющий вид обычного массивного древка с закругленным концом. По левую руку на шесте сидела прекрасная птица, с удивительным, синим оперением и пышным, длинным хвостом, по преданию разносившая милость и любовь на всякого живущего. Владыка подвел Марена к трону и, указав на птицу, тихим, виноватым голосом сказал:
- Я виноват... В последнее время я совсем перестал ее выпускать и последствия будут страшные, если наследник продолжит совершать мои ошибки. Я должен быть уверен в нем, понимаешь?
Марен честно помотал головой в стороны. Тот взял его за плечи, обнял. Юный садовод стоял настолько растерянный, что и не заметил, как все вокруг плавно расплылось, меняя очертания и образы. Страх пришел намного позже ощущения ухода опоры из под ног. Тем не менее он не чувствовал рук наставника так, как если бы тот его сильно прижимал к себе. Его влекла не внешняя сила, словно сам он был частью того к чему шел. Когда тот отпустил его, они уже стояли перед стеной с висевшими на ней доспехами самого Создателя. Вдруг Марен догадался, чего от него хотят и запротестовал:
- Я не могу! Должен идти старший из первородных! У меня нет...
- Они не могут взять на себя такое дело.
- А я могу? - тихо возразил Марен, не слишком уверенный в своих словах.
- Как только наденешь их - сможешь... Без них у тебя нет шанса выстоять против напора их наглой воли, только и заключающейся в борьбе за власть.
На какой-то момент повисла тишина. Владыка положил руку ему на плечо и спокойным, но немного обеспокоенным голосом сказал:
- Я понимаю тебя... Младшие никогда не принимали на себя ничего подобного. Но что ты выберешь, все же попытаешься сделать это или отдашь на произвол этим мерзавцам?
- А разве я лучше?
- Марен... - словно позвал учитель. - Марен, мальчик мой... Сколько бы ты не бегал от правды, она так и останется с тобой. Ты не любишь себя, но все же знаешь ведь, знаешь, что да, лучше. И я это знаю, и именно поэтому хочу, чтобы это был ты, а не кто-то другой.
- Но этого делать нельзя! Это, это... - запнулся Марен, стараясь найти подходящее слово.
- Не по правилам? По-твоему, Наон установил такой порядок, зная, что он приведет к беспорядку?
- А для чего тогда?
- Все живут по каким-то законам, Марен. Даже мы... - выдержав паузу, он продолжил. - Мы не должны зазнаваться и думать, будто все находиться в наших руках. И самым главным, самым важным, что мы можем понести на наших плечах, распоряжаемся не мы.
- Стало быть, вы не можете этого сделать?
- Не стану увиливать, отвечу прямо. Могу.
- Но как? Вы же сами сказали...
- Есть Нечто, стоящее выше нас, - проговорил он медленно, не теряя того спокойствия, которое сохранял все это время. - До этого момента оно наказывало нам поступать одним образом, но сейчас мы должны действовать иначе, понимаешь?
- Откуда вам это знать?
- А что ТЫ видишь, Марен? - задал обескураживающий вопрос наставник, но тот, кому он предназначался, явно пребывал в растерянности и ответа не знал. - Что будет, если на это место встанет Иллар? И что, если встанешь ты? Нельзя вот так просто ответить на оба вопроса, но мне не хочется думать, что я добровольно передал власть такому негодяю, как он. А вот ты... Ты справишься, а если и нет, то, в любом случае, будет лучше, чем если бы это получилось у него. Я не буду тебя спрашивать, возьмешься ли ты. Сынок, я лишь хочу узнать, понял ли ты, что я хотел тебе сказать?
Марен неуверенно кивнул
- Они, - начал учитель, мотнув головой в сторону стены. - не дадут тебе защиты против меча или копья. Да и этого ли надо бояться? Но ты станешь крепче внутри и многое выяснишь для себя. А теперь нам пора...
Плавно и тепло все вокруг обнял яркий свет, а когда он расступился, Марен сидел там, где, по его мнению, располагаться ему было нельзя. Новоизбранный тут же вскочил, поняв, на что позарился. Заметив посох в своих руках, он его едва не выронил, мучимый противоречием, ведь он не смел держать его, но и ронять на пол было бы вариантом не лучшим. Но вдруг волны беспокойного его внутреннего моря перестали биться так сильно, постепенно приобретая все более гладкие очертания и в итоге сменившиеся безмятежной гладью. Взгляд его начал меняться, широко раскрытые из страха и удивления глаза начинали выражать умиротворение, тревожные черты лицас морщившимся лбом и дрожащими губами, полностью растворились за медленно растянувшейся легкой улыбкой. Лицо наставника сделалось счастливым, он подошел и, снова обняв его и похлопав по спине, сказал:
- Не меняй себя...
Тут открылась дверь во дворец
- Владыка, я... - Иллар ошеломленно уставился на Марена, стоявшего в ослепительно белых одеждах с накинутым поверх плащом нежно серого цвета.
Скрипнула дверь. Марен спешно встал с кровати и тут же начал ее поправлять, стараясь скрыть следы своего длительного пребывания на ней. Ариан, заметив это, презрительно махнул на него рукой, скорчив недовольную гримасу:
- Дружище, мой дом - твой дом, чего ты делаешь-то?
Он подошел к нему, развернул к себе и сильно сжал в своих объятиях. Марен ответил тем же. Снова почувствовать себя тем, кем давно уже не являешься, для младшего бога всегда было приятно. Но даже в такую минуту нечто привлекло его внимание. Запах пота, исходивший от друга и наводивший подозрения на спокойно проведенные тем последние часы, не смог заглушить другого, более терпкого и неприятного, чувствовать который старик давно привык. От Ариана пахло смертью...
- Ты уж извини, за то...
- Кто? - как можно мягче перебил Марен.
- Слушай, ну ты даешь! Ты же...
- Ариан, - не уступал старик, взяв того за плечи обеими руками. - Просто скажи мне, кто?
Тот попытался что-то возразить, но, встретившись с голубыми огоньками глаз, лишь поднял руку, в негодовании махнув тыльной стороной ладони куда-то в сторону. Он взял руки Марена и убрал их с плеч, медленно опустил, на долю секунды задержав взгляд на немного отмотавшемся и свисающим конце тряпья, обильно намотанным на кисти.
- Мы нагружали торговцев, ну, ты знаешь, как это бывает, - голос был тихий, сквозь нежелание пробивающийся наружу. - Я еле успел закинуть последний мешок с бока, когда они тронулись, но он не сел достаточно прочно и... Когда упал на Триану, сбил ее прямо под колесо... Ты же знаешь, сколько весит нагруженная телега, ее, просто...
Протерев покрасневшие глаза, Ариан грузно опустился на кровать. Выглядел он настолько измученным, что, как показалось Марену, сам бы сейчас с удовольствием умер. Тяжелый его взгляд был направлен куда-то в угол. Даже почти полное отсутствие света в комнате не скрывало слез, сбегающих по щекам в густую бороду. Для Марена смотреть на него в такую минуту мукой было не меньшей. Старик похлопал его по плечу, но тот лишь теперь полностью опустился на согнутые в коленях ноги, издавая редкие всхлипы и содрогаясь всем своим недюжинным телом. Старик наконец принял решение и уверенно направился в угол комнаты, где оставил мешки.
- Закрой глаза, братец и не поднимай головы, хорошо?
- Что ты хочешь сделать? - не понял Ариан, поворачиваясь к нему.
- Закрой и отвернись.
Когда Марен убедился в том, что друг добросовестно исполнил его просьбу, он начал быстро рыскать по карманам своей накидки. Наконец он вытащил результат своих многодневных трудов над спицами - небольшой вязаный мешочек с причудливым узором на одной из сторон. Потянулся было к веревке, связывающей мешки, но прежде снова глянул на Ариана, продолжавшего сидеть так же, как он ему сказал. Старик аккуратно, не спеша потянул за конец, наблюдая как развязывается узел.
Вышли они вечером. В деревушке была традиция заканчивать работу только в это время суток, и теперь, с уставшими и умиротворенными лицами все возвращались на свои положенные места, многие садились на скамьи, обычно стоящие под окном, и начинали беседу. Солнце отбрасывало последние лучи, смиренно склоняя голову все ниже. На небе стали видны первые очерки давней битвы за право Вседержителя. Люди, не зная подробностей, лишь предавались мечтам, поднимая глаза наверх и видя мазки разноцветных красок. Но для Марена это знание каждую ночь делалось тяжелее его каждодневной ноши в тысячи раз.
Ариан шел впереди, указывая путь к склепу. Старик за ним. Ему не приходилось прежде бывать там, так как он всегда проходил только по пути посланца, и теперь он с благоговейным страхом представлял то, что ему предстояло сделать. Тихий шорох их шагов почему-то настораживал его, заставляя углубляться в глубины тревожной души, снова вспоминая тех, кого он предал вечности, и ради какой бессмысленности они пошли на это, влеченные лишь жалким пороком.
Марен заметил, как друг сбавил темп, поравнявшись с ним:
- Мы вдвоем оставались, никто не видел, даже торговцы не обратили внимания, - говорил он настолько тихо, что старику пришлось больше наклониться к нему, чтобы разобрать хоть что-то. - Я побоялся кому-то сказать об этом и сам похоронил ее...
- И правильно.
- Как?
Не ожидавший такого ответа, Ариан немало удивился. Марен не стал чем-то дополнять недвусмысленный ответ, а лишь закрыл глаза и глубоко вдохнул.
Марен ничего не чувствовал... Прежде, чем он успел понять, что вокруг назревает, пораженные своими же атаками упали замертво трое младших богов и один из первородных. Теперь же великое множество всех остальных, окружавшее его словно океан маленький остров, было повернуто к нему лицом. Каждое было страшно искаженоненавистью, проглядывавшейся не только в их глазах, но и в сердцах, которые в эту минуту читались так же ясно, как и их намерения.
Он не слышал и не видел, потому что взгляд его и душа обращены были не к ним, а в сторону им противоположную, куда никто из них никогда не смотрел. Из за марева ярких вспышек, окрасивших небо всеми самыми невообразимыми цветами, вылетела синяя птица, сев ему на руку. Он в последний раз взглянул на нее и, слегка подкинув, проследил ее полет вниз, за границы царства богов.
Иллар медленно подошел к нему. Ноги уже не держали Марена и, упав на колени, он заплакал, выбросив из рук дарующий силу и власть посох, который тот тут же подобрал. Это определило как его судьбу, так и судьбу остальных младших богов и всего мира Наона.
Через год появилась Падшая сторона, куда Иллар отправлял всех, кто ему либо стоял поперек горла, либо просто не нравился. Он не стал прилагать какие-то усилия, а лишь опустошил эти земли, полностью лишив их влаги, растительности, да и жизни в целом. Когда-то стоящий здесь городон засыпал камнями, издевательски назвав их горами именем того, кто навсегда сделал его тем обычным тираном, какие после начала его правления, заполонили все вокруг. Самого же Марена он поставил на самую постыдную для младшего бога обязанность управленца умершими в стране, названной его же именем.
Вырубленное в толще скал окно, даже не смотря на вполне опрятный вид, все равно вызывало страх, а аккуратность отделки по краям лишь усугубляло это неприятное чувство. Старик, не дойдя метров пять, неожиданно остановился.
- Здесь? - только и спросил он.
Ариан кивнул, переведя взгляд на него.
- Дружище, что ты хочешь сделать?
Старик томно взглянул на него, оставив без ответа. Привычным движением он размотал тряпье на руках, вновь обнажив танцующие огни синего. Выглядел он подавленным, мрачным и Ариан побоялся лезть к нему в такую минуту с вопросами. Старик вытащил мешочек и произнес:
- Жди здесь и не бойся, внутрь не смотри. Просто верь и надейся...
Прошло около часа с тех пор, как Ариан остался один. Время недолгое, но он уже успел озариться как некоторой долей радости, так и слезами горя. Вокруг стояла тишина, из склепа ничего не было слышно и иногда ему казалось, что Марен просто оставил его. Он отгонял эти мысли, но они быстро возвращались. Ему было известно, что он мог забрать Триану с собой, как до этого забирал тысячи душ, но, что тот ему сказал? "Верь и надейся, - повторил про себя Ариан, - верь и надейся...". Когда ему стало совсем невмоготу, внезапно из пещеры вырвался настолько яркий голубой свет, что вокруг стало светло как днем, но, как ни странно, свет этот не слепил глаза, а даже наоборот, ласкал их. Изнутри послышался громкий, глубокий, явно женский вдох, как если бы кто-то долгое время находясь под водой, вынырнул наружу...