Стекло отражает мое белое, чудовищно искаженное лицо, и это кривое зеркало с каждым мгновением становится все более живым. Его стекло пульсирует. Волны смеха над моей слабостью прокатываются по поверхности, рождая строчки о разбитом калейдоскопе сознания:
Липкие пальцы мерцающей дрожи
Мягко коснулись волос на затылке
Жженье и зуд остывающей кожи
Тщетно порвать отрицанием пылким.
Ложе твое в похоронном убранстве
Искры взбивают сиреневым током.
Звон колокольцев в незримом пространстве
Бьется в ушах назначаемым сроком...
Глаз распахнулись стальные озера,
Взгляд возвращая души зеркалами.
Им навсегда успокоиться скоро
Все же придется, простившись с телами.
Взор разбивается зеркалом звонким,
Делится, множится, всепроникает...
Бьется зловещей холодной поземкой,
Корчится, кружится, бьет, умирает...
В жгучей, пещерной, неистовой злобе
Ловят скулящие мышцы отраду.
В вечно вертящемся калейдоскопе
Делится сущность дрожанием взгляда.
Но покрывается мелкою сеткой
Водная гладь в перезвоне капели.
Я растворяюсь пастельною веткой
В мягком пространстве слепой акварели...
Я продолжаю смотреть в зеркало тьмы и вижу эту картину, как таинственный японский рисунок, набросанный умелой рукой в предвкушении последнего удара. Я вижу кровь из разорванного лезвием вакадзиси живота, капли которой растекаются на глади белого шеска, как грозди осенней рябины на фоне лиловой Фудзиямы...
Я тянусь к этим сладостным каплям. Хочу вкусить их аромат в морозном воздухе и чувствую, как мое тело устремляется в полет...
Только где-то далеко вверху слышен звон разбитого на шестнадцатом этаже ночного зеркала...