***
Одна девочка сидела на стуле. На самом его краешке. Все ей говорили, мол, сядь ты нормально, чувствуй себя как дома. Она говорила "спасибо" и продолжала сидеть. А стул был такой старый, деревянный, жесткий и неудобный. Девочка сидела на самом крае и у нее немели ягодицы. Она говорила: "Когда-то у меня было кресло", но ее никто не слушал. Девочка была очень красивая, но на любителя. Ей не наливали, боялись сглазить. Девочка сидела на стуле и очень долго. Потом она ушла, а стул остался.
А все запели песню.
наталья
Нет, ну вот ты сам посмотри: ее могли бы звать Натальей. У нее могли бы быть светлые волосы до плеч и ненавязчивая спокойная улыбка. Просто остриженные ногти без маникюра, обычные голубые джинсы и серая куртка на распах. Она бы никогда не красилась, потому что ей не нужно и даже бы, наверное, не курила, потому что "не тянет".
Она не зануда, в меру эрудированна, в меру разговорчива, как и молчалива... Вся в меру, как и в пору, в общем, ты понял. Всегда бы ее нужно было где-то искать, и этим бы она как раз и притягивала. Она бы не пряталась, но ее нужно было бы найти, всегда на том же месте, всегда из разного. Даже рядом с тобой, во время разговора, нужно было бы быть очень внимательным: отвлечешься на секунду - ее уже нет, нужно искать.
Однажды она бы даже потерялась надолго, ты бы вечность ее искал, злясь и беснуясь, не на нее, конечно, ты же знаешь, она не специально, только на себя - за расторопность рук...
Возможно, ты бы очень устал ее искать, вечность не для одиночества и не для тебя. Возможно, ты даже сейчас ее ищешь, не так старательно, но все еще злясь. Возможно, все было именно так, как есть сейчас и тебе стало бы немного легче, если бы я сказала тебе, что видела ее вчера возле ателье.
Но мне не нравится имя Наталья, ты же сам знаешь...
она
Именно так она появилась на свет: сжавши зубами, как лошадь нахрапом удила закусывая, бешено мчится, пока всадник неистово шпорит ее в бока, - так она, вцепившись зубами, - деснами, на которых всходить семенам будущих клыков; ногтями рук - микро-конечностями, на коих еще ни волос, ни коготь не взрощен, но уже намечены следы, как карта будущей атаки на государственно-важную цель; и ногами - ни единого лестничного пролета еще не пересекших, не подгибавшихся от усталости, и не дрожавших от страха, - обхватив, за пуповину, как за спасательный трос из колодца - выбралась из тьмы материнской в мир.
Освободилась. И наконец, распахнула глаза - и ослепла, - и наконец сделала вдох - и задохнулась, - но наконец обособилась, отделилась от другого тела, стала владельцем, хозяином своего.
Пройдет еще много лет, прежде чем она вспомнит этот момент, и сможет убедить в его истинности всех остальных, новорожденных. В его исключительном утверждении жизни, - такой, какой она жаждала, пока не существовала, не дышала и не видела, еще не пытаясь даже осознавать увиденное, - такой, какой у нее так и не случится дальше.
Но пока что она в упоении победой над тьмой и озарении светом, кричит, кричит что есть мочи, чтобы все они знали, какая она живая. Самая что ни на есть четыре триста.
он
Когда он заходит в комнату, прежде всего, он открывает дверь. Он берется за ручку двери своей левой рукой, потому что двери встречаются ему сплошь idiotskie, он нажимает на ручку и одновременно тянет на себя и тогда дверь открывается, и он может войти в комнату. В комнате его ожидают двое, они сидят прямо на его постели, что немного удивляет его. Сидеть на чьей-то постели, предварительно не спросив разрешения у ее хозяина, кажется ему невоспитанностью. Но он не сердится на них, он знает, что люди встречаются разные, и не всем так свезло с воспитанием и образованием, как ему. Но все же, могли бы и встать, когда он вошел.
Он проходит по комнате к окну, чтобы открыть его, для этого он делает ровно пять шагов, после чего берется за ручку на раме. Надавливает и тянет. Двое сидящих воображают, будто они так и сидят вдвоем, не обращая внимания на вошедшего. Тем временем, он уже открыл окно и жадно вдыхает свежий воздух. Надо было так просидеть тут и не zadokhnutsja даже, удивительные невоспитанные организмы.
Надышавшись воздуха, он включает настольную лампу, что стоит в углу стола, который находится в углу комнаты. Он надавливает указательным пальцем правой руки на красную кнопку и возникает свет. Я мог бы быть Богом, в какой-нибудь необразованной Вселенной, - проносится мысль в его абсолютно-круглой голове. Он мог бы быть шаром в своей шарообразной Вселенной,- проносится мысль у Бога, незримо присутствующего во всем, а особенно в этой комнате.
Несостоявшийся шар отодвигает стул правой рукой, потянув его от стола, и затем садится за стол. Двое сидят не шелохнувшись, один из них начинает беззвучно плакать. Какие-то они молчаливые, - мелькает у него в голове, пока он разворачивает газету. Как хорошо, что никому не приходит в голову что-нибудь ljapnut', - радуется тишина, а с ней и незримый Бог.
В наручных часах наступает полночь. Двое на кровати начинают целовать друг друга и поздравлять с новым годом. Что-то меняется каждый раз, когда он заходит в комнату.
***
Через крайности приходит к середине - промежности двух крайностей. Приходит к мудрости - гармонии двух чаш весов. Сам становится весами и чаши держит параллельными, ибо постигает в этом правду.
Правда открывается ему, - срывает с себя все покровы, одевала их, таилась под ними от невнимательных, от ленивых в упорстве. Они до сих пор пребывают в уверенности, что правда многолика, и пребудут так до конца времени.
Время останавливается для него, с разбега замедляется, все медленнее течет, вот уже по капле истекает, но чаши приходят в равновесие, и время замирает в этой гармонии с ним. Уже никогда не случится с ним "позже", "позднее" или "потом". Завтра замерло навсегда в сейчас, хотя никого из них уже не существует.
Поэтому гармония так отвратительна ему запахом смерти, который преследует ее по пятам. Поэтому ему так невыносимо постигать правду, уравновешивать весы и останавливать время. Поэтому он пьет, убивая только память. Теперь он как все, - малыми жертвами спасем мы весь мир.
***
А когда он плачет, она заворачивается в одеяло с головой, прячется, как в детстве, чтобы не видеть и не слышать этого. Потому что, когда это происходит, ей становится смертельно страшно,как было тогда в детстве, когда она была еще очень маленькой, когда впервые познакомилась со своим страхом. И тот огромный монстр, который обязательно должен был ее съесть, от которого никуда нельзя было скрыться, потому что он мог быть где угодно, а значит повсюду тот монстр был самый страшный потому, что даже мама с папой из своей спальни не успели бы прибежать и спасти ее, ведь он был еще и самый быстрый.
И теперь, как и тогда, это пугает ее потому, что она ничего не может сделать, чтобы прекратить это, чтобы он перестал, чтобы он перестал, перестал, перестал.
Когда она плачет сама, теперьэто бывает гораздо реже, чем раньше, или когда плачет кто-то другой - это не так трогает ее, как когда это происходит с ним. Она хотела бы никогда не давать ему пить, чтобы ему хотя бы нечем было так плакать, но хуже его слез может быть только его смерть. А она так любит его.
Но что можно сделать с печалью, когда неизвестно откуда она пришла. Если бы все было просто, как ей обещали. Если бы дело было в ней, если бы дело было в том, в чем могло бы быть дело, если бы было хоть какое-то дело. Если бы хоть что-то могло зависеть от нее.
Но страшный монстр из ее детства, который заставляет его плакать, как будто бы все это время, всю ее жизнь рос вместе с ней и стал теперь еще больше и еще страшнее. И теперь монстр знает, что она тоже выросла и больше не боится за себя. Он знает, напугать ее теперь он может только через кого-то другого.
И когда вновь темнеет, и он снова плачет, она прячется под одеяло, кутается с головой так, чтобы ни малейшей лазейки для страшного монстра не оставалось, но это так, по привычке. Закусывает кулак, что есть сил, и грызет себя за то, что так и не научилась в детстве не бояться своего монстра. Не кормить его своим страхом. Но только он же все равно плачет.
вдвоем
она
Постригает волосы, надеясь на встречу, вдруг увидишь и скажешь "фу, не красивая";
Как-то по-новому встряхивает головой, будто гордости поприбавилось, но откуда ей?
Носится по метро в поисках солнечного света, запрыгивает в вагоны, ошибается, плачет, вызывает начальника станции, жалуется, срывает с той красную шапку, одевает и выбрасывает на пути, -
Ничего не помогает;
Втыкает в автомобильные шины канцелярские скрепки, ворует в супермаркетах бесплатные пакеты пачками, складывает в них землю;
Кидает в небо монеты, говорит, чтобы не забыть вернуться;
Расстреливает птиц метким прищуром, они виснут на проводах, Посрывала бы и их, да попасть не может - слезы мешают - птиц жалко;
Бьет собак с размаха ботинком, всегда левым - от сердца;
Целует бомжей строго в губы, говорит, что любит, но врет, просто хочет, чтобы ее любили;
Просто очень хочет, чтобы ее любили.
из неудачных заметок капитана
"<..> А что тогда взаправду, если не это? Что тогда есть, а чего нет? Не пытайтесь меня запутать, я только-только научился различать цвета. Для меня растущего, живущего, дышащего организма планеты Земля существенно только то, что имеет вес, цвет, запах... в общем, есть у меня некие критерии, по которым определяется ценность для меня того или иного экземпляра предмета, или же иного организма.
Таким образом, я хочу сказать, что решающим фактором тут служит именно ценность объекта. То есть, чем более ценен для меня предмет, тем более вероятна для меня возможность его существования. Иными словами, если я вижу тебя, и ты мне нравишься, то ты существуешь. В противном случае, если я не вижу тебя, или ты мне не нравишься, то тебя нет.
Отсюда вполне даже следует, что если ты мне нравишься, то наши взаимоотношения никак нельзя назвать выдуманными или воображаемыми, и они взаправду.
Но жизнь опровергает эти логические цепи и, казалось бы, доводы, самим фактом своей прогрессии.<..>"
отношения
Отношения как общественный туалет.
Это всегда грязно и неприятно, но нужно.
Девочек всегда стоит в очереди больше. Дольше. Они всегда хотят и делают больше.
Мальчики хотят и делают это быстро, не забивая голову.
Девочки любят потрещать о том о сем. поправить прическу и макияж.
Мальчики меряются.
Девочки ходят туда, даже если они только что из дома. Только потому, что подруге надо.
Мальчики предпочитают сделать это на улице, если есть возможность.
Периодически кто-то ломится в запертую дверь, или торопит кого-нибудь.
Иной туалет и вовсе засорится.
Частенько кто-то пытается что-то исправить освежителем воздуха, или простой уборкой.
Иногда кто-то приходит только чтобы написать, выцарапать что-нибудь гадкое на стене. Помимо того, что...
Кто-то даже приходит покопошиться в корзине для мусора, что остался от предыдущих пользователей.
В общем, это не самое лучшее место, где хочется быть.
Но все лучше, чем дома сидеть.
институткам
Ресницы должны быть длинными, а волосы распущены. Колени и плечи должны быть обнажены и всегда пребывать в непосредственной близости к мужским ладоням: это поддерживает мировую гармонию. И также - несправедливость.
***
Чарли Паркер, к тебе прилипает все лишнее мусором. Самое важное всегда проплывает мимо, за ним нужно бежать, гнаться по городам, преследовать в других странах, меняя паспорта и банкноты, и, может быть, когда ты постаревший и усталый вернешься домой, чтобы умереть в тишине, ты найдешь его под своей подушкой, спрятанным еще с вечера мамой.
***
Это бывает, знаете, когда ты сидишь на берегу, а ноги твои опущены в воду, и подводные струи так щекотно холодят ступни. Потом вдруг тебя резко окликнет кто-то, и ты подскочишь на ноги, и твои закатанные штанины намокнут от резкого всплеска. И тебе надо бежать домой, потому что позвали оттуда, туда и позвали, а штаны мокрые, а мама строгая, ведь они праздничные. И тебе не разрешено сидеть здесь у воды.
А сегодня праздник, и в доме куча гостей. Праздник на самом деле у тебя, но среди гостей нет ни одного из твоих друзей.
И вот ты поел своего торта, спел им песенку, поиграл с их детьми, а потом улучил минутку и ушел к воде. Не потому, что здесь хорошо, просто больше некуда было пойти, а сюда было нельзя. И ты сидел здесь, наверное, очень долго, а может быть совсем чуть-чуть, и хотя тебе было очень грустно, ты надеялся, что это продлится вечно.
А грустно тебе было от того, что ты-то думал, это будет совсем другой день. Что он случится как-то иначе. По крайней мере в тот день, ты бы ни за что не сидел у воды один и не было бы так грустно.
А теперь надо идти, потому что оклик уже повторился и не раз, а поскольку ты ничего не ответил, онемев вдруг, они скоро начнут тебя искать и еще скорее они найдут тебя здесь, и устроят порядочную трепку, потому что хуже мокрых брюк, может быть только твое непослушание. Только испорченный тобой праздник. Им.
Но ты стоишь и не двигаешься, и теперь к твоей немоте прибавилось еще и оцепенение. И ты в ужасе, не понимаешь, что же это происходит с тобой. Кто же это заколдовал тебя. Вода ли, ветер, речная трава... И ты понимаешь, что если это колдовство, то ты должен срочно расколдовываться, потому как ничего хорошего от этого уж точно ждать не следует. И никто-никто сейчас тебе не поможет, потому что никого тут нет. Сейчас. Рядом с тобой.
И тогда ты начинаешь колдовать сам.
Или еще, когда ты весь день мотался где-то, бегал по городу, суетился что-то, помогал кому-то, звонил, куда-то ездил, очень устал от всего этого и вот идешь наконец домой. Идешь, а уже вечер и уже темно, и уже даже звёздно, и ты смотришь себе под ноги, а потом на небо. На небо, а потом себе под ноги, и понимаешь, что даже закурить нечего. И даже купить не на что, и даже стрельнуть не у кого, потому что поздно и совсем никого нет. И ты идешь идешь идешь - так долго идешь, что ты был устал уже идти, если бы можно было бы устать еще больше. И с каждым шагом тебе хочется курить все сильнее и сильнее. И когда тебе покажется, что это уже просто невыносимо, ты заметишь ее.
Или, когда ты лежишь на кровати, пытаясь уснуть, а спать тебе не особо хочется, но доктор сказал, что нужно поспать. И ты ворочаешься с боку на бок, ища ту особенную позу, в которой ты непременно уснешь, и все никак, и это длится уже часами, или только так кажется, я не знаю. Ты уже изучил все вокруг тебя - все предметы, ты уже узнал историю каждого из них, и какой у какого предмета хозяин, и какой у какого хозяина предмет. Ты всех их пересчитал, как овец, твое персональное стадо, которое ничуть не помогло тебе добраться до Империи Сна.
А потом совсем гасят свет, и ты сначала как будто слепнешь, потому что видишь только малевича, причем в максимально приближенном варианте. Но потом, когда глаза привыкают к темноте, или когда под закрытой дверью ложится щелка света из соседней комнаты, где все не спят, потому что им можно, им не запрещено, тогда все предметы, что были в комнате, уступают место другим, схожим с ними, но другим. И тогда же, из этого плотного мрака появляется он.
Или, когда ты едешь в поезде, шумная компания, а ты все смотришь в окно. А там уже ночь, но ты как будто все надеешься кого-то там увидеть, кого-то знакомого, кого-то своего. А там только деревья, дома, города, - все мимо, мимо тебя. А здесь в поезде люди спят, пьют, смеются, поют. Они выходят в тамбур, чтобы покурить, чтобы поругаться или помириться. Они стелют постели в темноте, задевая чужие ноги. Шумят. А проводницы носят чай туда-сюда по вагону, и хлопают двери купе.
А в окне все темно, темно, и никого, никого. И какая-то вдруг тоска появляется из этой веселой и шумной компании, и кутает тебя в свой широкий платок туго. Так туго, что кажется тебе, что ты тонешь в нем. И спасти тебя может только чудо. Так ждешь, что сейчас оно случится. Ведь именно сейчас, как никогда в твоей жизни, оно так нужно тебе. Но ничего не происходит.
Иногда чудо не случается.
Иногда чудес не бывает.
Волшебство - сказка для детей бедняков.
конец
И вот в тот момент, когда уже кажется, что это конец, и дальше него только пустота и беcтелесность; именно в этот момент, когда ты понимаешь, что все, что позади этого момента больше похоже на ложь, что налипает как грязь на белый башмак, чем на правду, все это несущественно, вымышленно и потому позади, что не существует больше. Именно в этот момент, когда все шарики, что катились по наклонной поверхности уже попадали на пол, и, поскольку пол также неверно уложен, собрались все вместе в одном его углу; именно в этот самый момент, когда совершенно очевидно, что это происходит с тобой в последний раз и навсегда, хотя также было и вчера, и даже год назад этих вчера; именно в этот момент стартует новый виток этой спирали.
утром
пьеска
И вот вам внезапно:
Действие третье и главное. Я и Роберт Де Ниро. Вдвоем. Входит служанка.
Служанка: Ой! (ахает). Я и не знала, что вы уж тут. Вдвоем...
Роберт: Да-да, это мы тут. Вам чего?
Служанка: Прибраться заглянула.
Роберт: Ой да не надо тут! Подите-ка прочь! (неприлично машет рукой)
Я(рисуя на скатерти): Идите, Наташа, ну!
Служанка(в дверях): Ухожу, уже почти вышла.
Роберт: Стойте-ка! Принесите-ка мне виски!
Я(вздыхая): Милый, ну 10 утра только!
Роберт: Никогда не поздно допить недопитое вчера.
Служанка выходит.
Занавес.
эммигранты
пьеска
Париж, 1923, набережная, трое.
Антуан насуплен и молчалив.
Первый: Что это у вас такое?
Второй: Где?
Первый: Да вот же. (палец упирается в кожу)
Второй: Это? Это родинка, она у меня с детства.
Первый: Да нет, вот это. (ноготь впивается в родинку)
Второй: А, это? Это тоска.
Первый: Какая странная у нее форма.
Второй: Да, она так и называется 'тоска в форме родинки'. Странно? Но я уже привыкла.
Первый: Люди постоянно ко всему привыкают.
Расходятся.
Антуан, в смятении не знает за кем пойти. Прыгает в Сену*.
Поклон. Занавес в форме скуки.
*В следующем действии обязательно всплывет.
счастье
Карлсон приходит к Малышу только тогда, когда никого кроме Малыша нет дома. Тот не понимает и хочет знакомить его с семьей. Но Карлсона не интересует семья Малыша. Ему нужен только Малыш.
Когда Малыш приходит в гости к Карлсону, тот даже не порывается его с кем-то знакомить, потому у него никого и нет. И ему никого не нужно, когда приходит Малыш.
И так одни любят рассеивать свое счастье, другие - концентрировать на себе. И вторые понимают, что счастье кратко, и его только сумей поймать, как его уже нет.
пошлости
Немного странно сейчас становится, когда вспоминаешь об этом. Тогда все не было проще, или сложнее. Было просто иначе, чем сейчас.
Молчали, плакали. Это была такая любовь. В соседних комнатах. С задвижками и занавесками. Самая настоящая.
Помню, сидели вдвоем. На самом верху Москвы, лета, ночи, дождя. Бок о бок. Немного одеты, немного не. Трепетно впитывала каждое его слово. Хотелось умереть и совпасть одновременно. И если бы после смерти у меня был выбор, где провести свою вечность, тогда - я бы однозначно выбрала это место. Но тогда слишком велик был страх - смерти, после которой такого не будет, и потому так отчаянно звучало все происходящее.
У него через месяц была свадьба, а мне было все равно, я никого еще так не любила.
Помню, ехала в поезде пьяная, простуженная, глупая. Молила время повернуть вспять. Ревела в подушку, не в силах остановиться, остановить... но даже с поезда сойти не решилась. Рома с соседней полки, каждый раз, как я просыпалась, наливал мне водки: "Будем, Аня!" - и мы были. Кудрявый мальчик все пытался меня поцеловать, включал мне Сурганову, и кажется сейчас, что плакал вместе со мной, потому что я совсем не хотела целоваться.
Помню нелепость первого поцелуя. Неудержность. Послевкусие.
- Как это было?
- Мокро!
Нет, это было именно то, чего мы не могли сказать друг другу словами, когда слова закончились, либо не были найдены.
Помню свое первое утро после первой ночи. Всё такое сверкает...
Помню убогость первого признания. Почему-то самое прекрасное иногда появляется из самых мерзких мест, или через самые гадкие пути. До сих пор так и не научилась глядя в глаза говорить о чувствах. Помню какую-то общую пьянку, пьянее меня только бутылка. Я висну на нем, а он отбивается. "Из вредности" отрываю ему пуговицу от пальто. Он обижается. А я, испугавшись, возвращаю.
Все эти глупости-глупости, которых уже не повторить, наверное, все они как отчаяние искренности всего лишь вспышки, сгустки жидкости жизни. Как когда-то в школе - узнать номер его телефона, позвонить и просто молчать. Сказать ему - абсолютно нечего, но слышать его голос в школе, и - в телефонном интиме - великая разница.
Помню в детском саду, я влюбилась в первый раз. Кажется, это отпечаталось на всех моих последующих отношениях. Мальчик был младше меня на год. Тогда это была непредотвратимая пропасть. Я торжественно объявила ему о своих чувствах, и второй моей фразой был вопрос "А ты?". А он развернулся и ушел. Что было потом, я совершенно забыла, зато помню, как встретила его несколько лет спустя где-то. Случайный взгляд на прохожего, минута сомнения, узнавание. Мы мимо прошли, как незнакомые, но я шла и думала "Это он". Я давно уже была влюблена в другого, и он ничего не значил для меня теперь, но как странно и хорошо, фраза "Это он" - не передает Вам, читающим, интонации и значения своего, потому что они ушли вместе с ним, мимо. Он ушел, но это "а ты" преследует меня проклятьем всю жизнь.
И у каждого свой набор одних и тех же глупостей. В череде друг друга они достигают звания пошлостей. По сути, все пошло. Всё-всё.
диалог
- Мама, расскажи мне зачем нужны друзья? Для чего они придуманы?
- Ну как для чего, малыш. Для того, чтобы поддерживать тебя в трудную минуту. Для того, чтобы радоваться вместе с тобой, когда ты счастлив. Для того, чтобы тебе не было одиноко.
- Я не понимаю. Зачем это? Разве одиноко - это плохо?
- Нет, это не плохо, но это грустно, малыш. Человеку необходимо, чтобы кто-то был рядом.
- Но разве хуже быть одному? Когда тебя никто не предает, и не врет тебе?
- Но не все же предают, не все врут. Настоящие друзья так не делают, солнышко.
- Разве?
- ...
- Мама, а настоящие друзья есть?
- Ну, конечно есть, малыш!
- И ты их видела?
- Ну, конечно видела, детка. Это замечательные люди.
- И у тебя они были?
- Думаю, что да. Понимаешь, жизнь иногда подносит нам неоднозначные ситуации, в которых нет, и не может быть правильных поступков. Сделать что-либо, или не сделать - значения не имеет. То есть, не важно, сделаешь ты это или нет, ты это сделаешь или не ты. Бывают события, которые просто случаются. Бывают поступки, которых, кажется, лучше бы не было вообще, но это не так. Они должны были быть совершены, чтобы мы поняли, что совершать их не следовало. Понимаешь?
- То есть, настоящих друзей не бывает.
- Не бывает - ошибок. Людей, которые поступают неправильно. Каждый прав по-своему. Каждый поступает так, как подсказывают ему воспитание, образ мышления, собственный импульс. И глупо обижаться на кого-то, или обвинять его в нечестности. Нужно просто верить людям.
- Они обманут.
- Это не так страшно, как ты думаешь, малыш.
- Для меня страшно все, что может причинить мне боль, мамочка.
- Я скажу тебе один раз, и больше никогда не буду повторять, солнце. Не бойся любви, не бойся боли. Пойми, испытать боль - не то же, что не испытывать ее. Ты можешь прожить всю жизнь, прячась от мира и никогда не испытать боли, но рано или поздно ты поймешь, что ты не жил вовсе. Ты поймешь, что почувствовать радость и счастье возможно только тогда, когда ты знаешь, что такое горе, потеря, неудача. И не смотря на то, как тебе станет больно, помни, всегда помни, малыш, о том, как ты был счастлив. Понимаешь?
- Да, мама, я понял. Я не должен бояться верить людям.
- Вот и умничка!
- Но, а если мне сделают очень, очень больно, могу ли я сделать больно в ответ? Уменьшить свою боль за чужой счет?..
- Конечно, можешь! Для этого и придуманы друзья. Чтобы делать друг другу больно.
вверх
Если быть до конца откровенным, то это, конечно не то место, где бы мне хотелось состариться. Дожить до последнего вздоха здесь, в этой обстановке - никому никогда не пожелаю. Да даже и не до смерти, даже сейчас, признаюсь, здесь не очень-то хочется находиться, хотя бы потому, что каждый час, проведенный здесь, приближает эту самую смерть так же стремительно, как стучит сердце при мысли об освобождении. О том моменте, когда я покину это место.
Воздух тяжелый, плотный, и когда вдыхаешь, чувствуешь, как он проникает, проходит весь путь от ноздрей до легких и обратно. Прогоняешь его по сто раз за минуту туда-сюда, и чувствуешь, как тяжелеют сами легкие, а с ними и все тело. Передвигаться быстрее - становится невозможно, тело будто удивляется, разве оно умело быстрее когда-то? Но двигаться нужно, и когда я пытаюсь, превозмогая себя, ускоряться, ради пары рывков продвижения вперед, это мстит мне злостнее даже, чем старость могла бы. Две минуты ускорения на полчаса прихождения в себя после. И здесь, конечно же, и здесь, - за все нужно платить.
Помню, как в детстве, мама пыталась объяснить мне, почему нельзя брать в маркетах жевательные конфеты и не платить за них. Я долго смеялся тогда, мне было лет семь, но уже тогда у меня сводило живот от смеха - она не могла мне объяснить почему. Почему я должен платить, если я не хочу платить, а хочу жевать конфету, причем тут деньги? Она приводила какие-то доводы, сначала для ребенка, а потом, поняв, что они не срабатывают на мне, стала говорить со мной по-взрослому, но и это не помогло. Мол, так нужно, так заведено. Мамочка, но если так заведено, значит, кто-то так завел? Тут она соглашалась, тут положено соглашаться по сценарию диалога; но это была ошибка с ее стороны, тут я ловил ее: но если кто-то так придумал, видимо он хотел платить за конфеты, у него были деньги, а у меня их нет, почему я должен платить?
Помимо хренового воздуха, или, возможно, из-за него, я потею, как свинья. Пот льется с меня как из водопада, и чем дальше я ползу, тем сильнее, и это тоже очень усложняет мне работу. Жаль, я не становлюсь меньше за счет расхода воды, проход становится уже, и мне бы пригодился такой бонус. Ведь вроде бы, и такой закон был, - теряешь одну дверь, находишь другую. Я хренов Спанч Боб.
В школе я встречался с девчонкой, уже в старших классах, конечно, потому что до старших классов, я был прыщавым дебилом, не понимавшим что к чему в этом мире. Девчонка была классная, у нее были длинные каштановые волосы, которые завивались в милые завитушки при высокой влажности воздуха. Я дурел от ее запаха. У нее не было еще духов, она была из не богатой семьи, да и мелкая еще, но у нее был какой-то дезодорант, который, смешиваясь с ее личным запахом, выдавал всем встречным носам какую-то сногсшибательную смесь. Я просто цепенел, когда она была рядом. И все время трогал ее за волосы, потому что они были очень мягкие. Все мои сверстники перлись с девчоночьих сисек, но меня перли волосы моей девчонки. Не знаю, может потому, что у нее сисек почти не было. Я увлекся, но в общем, с этой девчонкой мы постоянно ездили на залив купаться. Я купался, а она валялась на пляже и из-под очочков наблюдала, как я ныряю. Вода тогда еще была не такой мутной, как сейчас, и купаться можно было не опасаясь, что подцепишь какую-нибудь заразу, или что зараза не утащит тебя под воду. Тогда я заплывал от берега так далеко, как только мог, дальше всех, и подолгу оставался где-то между. Между двух берегов, между небом и дном, между людьми и одиночеством. Тогда мне казалось, что некоторые ощущения не сбываются, но я был юн, я ошибался.
Очень хочется пить, горло пересохло напрочь, и слюны почти не выделяется. Пора бы сделать передышку. Черт возьми, надо было беречь воду еще тщательнее. Последний глоток я сделал тогда, когда показался свет. Когда это было? Вчера или на прошлой неделе? Я ползу так давно, что время кажется просто смешной шуткой, анекдотом, который мне рассказывал кто-то, где-то в прошлой жизни. А может быть, это просто плод моей фантазии, которая разыгралась в связи с нехваткой воды и воздуха. Все душнее, и все труднее ползти вперед, но в голове так настойчиво свербит мысль о том, что..хахах.. смешно. "Если бы я после школы выбрал другое направление, все было бы иначе". Какая чушь! Не мы выбираем направление - оно выбирает нас.
Когда мы заканчивали школу, нужно было выбирать, что делать дальше. Кем ты хочешь стать, сынок? Я не знаю, сэр. Тебе нужно выбрать. Выбрать нужно было хотя бы направление, в котором двигаться, мол, а все остальное придет позже. Мой дружбан, помню, выбрал "вверх", а я, поскольку, мы всегда и во всем соревновались, я выбрал "вниз". Мама плакала, папа молчал. В газетах писали, что это направление только для самых отчаянных, и редко кто, из тех, что выбирают это направление, доживают до ста. Но я всегда решал раз и навсегда. Потому что рано понял, что нет неправильного выбора, есть только наша неспособность выполнить свой долг. Я выполняю его прямо сейчас.
Когда я доберусь до света, честно говоря, точно я не знаю, что будет, но, думаю, пару месяцев отпуска мне дадут. Я бы съездил куда-нибудь отдохнуть-погулять. Посмотреть какие-нибудь развалины, или поваляться на искусственном пляже с бокалом чего-нибудь, что заставляет сердце стучать сильнее и шуметь в ушах так, что кажется, будто ты самый быстрый на свете человек, или самый высокий, или самый громкий. Да, надо будет съездить куда-нибудь обязательно, не хочу валяться дома в простынях. Поскорее бы до света добраться.
Самое скверное, пожалуй, что я не помню, как давно я ползу. Когда последний раз был дома, и когда мог идти с распрямленной спиной и чтобы солнце с ветром наперегонки щекотали мне затылок. Не помню, когда был мой день рождения. Меня не мучат такие вопросы, как про время, так и зачем я ползу, и есть ли там что-то в конце моего пути. Я знаю, что есть. Я ползу потому, что так надо, и выбрал я это сам. Я должен ползти. Просто интересно иногда, или скучно,- я все-таки не суперклассный собеседник сам себе,- интересно - что сейчас там, где нет меня, пока я здесь? Что там происходит? Там, наверняка, что-то интересное происходит. Всяко интереснее, чем у меня здесь. Вряд ли там вообще происходит что-либо такой степени монотонности, как у меня здесь. Я даже уверен в этом. Там все иначе. Стоп, стоп, стоп эти мысли.
Я хорошо помню, как слетали с катушек, мои друзья, когда их находили, их невозможно было узнать, так изощренно они избавлялись от самих себя, что в горле ступорился ком, не давая произнести прощальные слова на похоронах. Ни один маньяк не придумает для тебя смерти страшнее, чем ты сам. Я должен держаться, осталось немного, - меньше, чем назад, гораздо меньше. Я к свету ближе с каждой минутой, ближе, чем кто-либо когда-либо мог быть. К черту Икара, он был уже слеп, когда взмыл в небо. Только вот воды бы, глоток воды, м-м, его бы хватило на пару километров. Нужны силы, скоро расчищать проход, так я уже не пролезу.
Позже я проснулся, сам не помня, когда я успел уснуть. Проснулся оттого, что глаза слепило ярким светом, - видимо я очень много прополз, прежде чем вырубиться. Свет был очень близко, но проснулся я не от этого. Я был весь мокрый, и нет, я не обмочил штаны, и дело было даже не в поту, который лил с меня, не переставая. Это была вода, которая попав мне в ухо, разбудила меня. Вода заполнила проход почти до середины, но откуда она текла, я никак не мог определить. Течение было не сильным, но опять же я не мог этого понять, потому что не знал, сколько проспал. Я зачерпнул воды сразу ртом, и проглотив, сразу понял, что это была не совсем вода. Присмотревшись, я увидел толстый слой пленки, покрывавший ее. Меня тут же вырвало, и несколько раз. Приходя в себя, я почувствовал, как усилилось течение, и теперь я точно знал, что вода идет прямо из света. Пути назад не было, там повсюду песчаные глыбы, наверняка, все уже обвалилось, а если так, то назад я не пройду, да и вода на определенном этапе проходить дальше уже не сможет, а значит, будет скапливаться. И в этом бассейне она просто утопит меня, если я не захлебнусь, то сдохну от испарений. Я поплыл против течения.
Когда отец учил меня плавать, он делал это нестандартно, как и все отцы. Я слышал много историй про то, как учатся плавать, когда выбрасывают из лодки, держат за волосы и заставляют плыть; когда прокалывают спасательный жилет; или когда сталкивают с пирса. Но мой отец не был лишен чувства юмора. Как-то мы заплыли с ним на порядочную глубину, он вплавь, я - в жилете, он отплыл от меня немного, и нырнул, он любил понырять. Его не было минут пять, когда я понял, что его нет уже минут пять, и он не всплывает. Я стал звать его, мне было лет 10, и для меня было большой проблемой в этом возрасте, что я плаваю с жилетом. Я звал его некоторое время, после чего понял, что это бессмысленно, и если он тонет, то он меня не слышит. Только то, что я очень любил отца, заставило меня расстегнуть жилет, и нырнуть за ним. Если кто думает, что у меня был шок, и я не осознавал, что я делаю, это полнейшая чушь, я очень четко понимал, что без жилета я не проплыву и метра, и что, если я даже и всплыву, жилет уже уплывет от меня к чертям. Но это был мой отец, черт возьми. Я научился в тот день и нырять и плавать, но отца так и не нашел. Кто бы что не думал, мой отец был первоклассный пловец.
Течение усиливалось, и хотя плыть было сложно, я приближался к свету все больше и больше. Я был уверен, что если доберусь до него, то подохну, хотя такой исход ждал меня и здесь. Периодически я ржал в голос от мысли, что я давно уже спекся, и это лишь постсмертная иллюзия души, ищущей выход из тела. Но я плыл, плыл - вечность, пока, наконец, вода под напором не прорвала световую дыру, из которой сочилась в мой маленький смрадный мирок, и я не всплыл на поверхность.
скотт
твой прыжок затянулся, Сэм, пора домой,
появляется синий свет изнутри и тебя уже нет.
снова тело чужое, хозяин, стреляй или пой,
как связаться с единственным другом,
если он сейчас не один, он сейчас не одет...
память подводит к краям, но это чужие края,
в этом времени он уже жил, но тогда он еще был не я...
из отражения в зеркале смотрит грусть сквозь глаза,
там где теперь твой дом, Сэм, нынче гроза...
русая девушка в облаке, нервы поистрепав,
однажды отдастся замуж, лет пятьдесят прождав...
Эл говорит, компьютер неправильно рассчитал,
Сэм, каждое новое утро - там, где не засыпал...
+
С самого утра на улице льет дождь,
осень или весна?
Чарльз спускается вниз без галош,
пока Мэри заваривает чай, еще не отойдя от сна.
В кладовке был зонт, я помню его, но найти не могу, - слеп.
Мэри держит в руке кочергу, тяжесть ее приятна руке,
но к чему эта штуковина, она не упомнит, нет.
Утро подкралось, как старость к нему, незаметно и вот,
память ослабла, он просит жену напомнить ему почему
нужно куда-то брести и к кому, -
он помнит, что должен, но забыл...
Чарли, мой мальчик, ты вовсе не стар, смотри,
на улице дождь, а мы у дома внутри,
там ветер и тучи и гром гремит,
тебе нужно подняться наверх, чтобы все прекратить.
Ты помнишь, что дождь не шумит, если солнце светит,
поторопись наверх, Чарльз, ты за это в ответе.
***
Но даже одуванчики отличны друг от друга: одни из лепестков, другие - из пуха. К каким себя отнести - разница не велика, но так нужно принадлежать к одной из категорий, да, еж?
Но понять, что тебя не принимают одни, когда принимают другие, потому что ты другой - рано или поздно придется. И мало понять, - нужно успокоиться.
Когда еж свернут в клубок - он под защитой игл. Когда ты видишь его живот - он слаб, но открыт. Каждая сука может тыкнуть ежа палкой в живот, сукой быть так просто. Особенно, когда палка есть. Сложно быть беззащитным ежом, когда у тебя столько игл.
жидкости
Где-то там в темноте, в закромах да по подворотням города этого, чорного, грязного, бродит его, шатает мысль одна, что тенью ложится под ноги встречных ему полуночных гуляк. Где-то там в тишине мысли той, в глубине глаз его - шумность города сходит на нет, растворяется, тонет в тех лужах, что лижут ботинки его, идущие, ищущие тропы к рассвету.
Где-то там в одиночестве, опустевает он и ветер пытается свалить его с ног в обьятия ночных дев, что скалятся и раздувают дым на замен огня ярого света солнечного.
Где-то там обуревают его сны и грезы, и клонит его к земле, да только земли той не видать, сокрыта под километрами злого асфальта, да и не поддается он снам, идет.
Где-то там, одолевают эфиры его, хотят одурманить, сделать чужим, холодным, злым, чтобы сломать его волю, лишить его правды, что зажглась когда-то в сердце его горячей звездой, не склоняемой к падениям.
Где же там, в той бескрайности бездушных форм гранита и плит, где все же живое меркнет, гниет, погибает, затвердевает роса и люди похожи на аппараты по переводу валют, надежд и явств, он теряется, погружаясь, погрязая в зыбкой болотности урбана.
Кто же там протянет руку ему, вытрет слезы с глаз и отведет на свет, ведь рассвет уже на подходе, а темнота расступается, когда одна рука передает другой свое тепло, мерно переливаевое из вены в вену.
Кто же упомнит теперь в поздний ли, ранний ли час ночной, что он ушел в ночь да совсем один, позабыв прихватить с собой в путь свою флягу.
неизвестная зона
..Я понимаю, что у тебя совсем нет времени, я знаю, что навязчивость - мое второе имя, а "я не могу говорить сейчас" - твое, но я хочу сказать тебе всего одну вещь, и очень прошу меня послушать. Можешь? Да-да, всего одну. Слушай, я расскажу тебе про неизвестную зону. Нет, это не то, когда ты оказываешься на незнакомой местности. Когда не узнаешь улицу, на которой вырос, и все здания и закоулки кажутся чужими. И кажется, что за каждым углом, тебя подстерегает страшный кровожадный монстр, который хочет причинить тебе какое-то зло. Это иное. Я расскажу тебе историю про кота, который сидит в мешке. И я прошу тебя, не перебивай.
Кота могут звать Барсик, или Мурзик, или как принято называть котят в твоей семье. Допустим, его зовут Джексон. И уже минула пора, когда его считали котенком. Он уже подрос и держит себя солидно. Не забирается на шкаф, и не так легко поддается на игры с клубком, как раньше. Теперь его развлечения заключаются в основном в созерцаниях. Людей, и конечно же, самого себя. Всегда, когда он наблюдает суетную жизнь людей, соседствующих ему, он видит прежде всего свое умиротворенное существование, и это вызывает у него только тихое урчание довольства самим собой.
Теперь же, вообрази, этого герцога, этого маркиза, засунутым в грубый холщевый мешок, туго стянутый бечевой. Пожалуй, можно было бы предположить, что это оскорбительно для него. И это действительно так. Но, что важнее - он в неизвестной зоне. С того момента, как он оказался в мешке, каким бы привычным не было для него его обычное поведение, Джексон не может просто лежать в мешке и созерцать. В мешке темно, и созерцать нечего и некого. К тому же, непонятно, как он там оказался, и что с ним будет дальше. Кот пробует выбраться из мешка, он скребется, и даже мяукает, - одно то, что ему приходится повышать голос, заставляет нервничать его еще больше. Беспомощность - вот, что он воплощает сейчас. Страх - вот, что наполняет мешок. Да-да, я понимаю, но уже почти конец, просто дослушай меня, хорошо?
Теперь ни кот, ни кто бы то ни было, не сможет точно сказать - как он оказался внутри завязанного мешка, и что с ним будет дальше. Никто, кроме того, кому предстоит его развязать и вытащить кота. И когда он придет, и найдет этот мешок, он тоже окажется в неизвестной зоне. Новому герою так же нужно имя, назовем его Ангусом, без какого-либо значения, просто для того, чтобы ему было приятнее геройствовать в этой истории. Всем известно, что герой истории без имени - ненастоящий герой. Так вот, Ангус, по правде сказать, он в этой зоне станет самым главным. Потому, что для Джексона на момент его попадания в зону - существовала только одна альтернатива - выбраться из мешка (Джексон рос в хорошей семье, летальный исход он никогда не рассматривал как выход из ситуации). Для того же, кто появится, чтобы открыть мешок и вытащить кота, существует два варианта, и он находится в большей неизвестности, чем кот.
И вот Ангус возле мешка, и по какой-то причине, он уже знает, что внутри мешка находится кот, - кот который не знает, как он оказался в мешке, и выберется ли он оттуда когда-либо. Но Ангус не знает одного, и это делает его менее осведомленным героем нашей истории, чем тот же кот, - Ангус не знает, спасает сейчас живого, или мертвого кота. Сколько времени провел Джексон в мешке - достаточно ли для того, чтобы задохнуться и умереть? Или кот жив, и Ангус станет настоящим героем?
И вот именно теперь, в это время раздумий, здесь полновластно разворачивается она - зона неизвестности, когда кот одновременно так же мертв, как и жив, и возможно всё. Момент неизвестного факта - кот жив или мертв? Он и жив и мертв, потому что это неизвестно точно, но одинаково допустимы оба варианта. Триумф союза "или", первомай в стране союзов. Ты меня слушаешь? Да, уже заканчиваю.
На этом моменте, я оставляю героев, им нужно продолжить эту историю, но уже без меня. Я же оговорюсь, что да, возможно, Джексон является дальним родственником кота Шредингера, а Ангус - самого Шредингера, кто знает. Это было использовано мною скорее, как пример, а не как цитата. Но сама суть в пресловутой неизвестной зоне, в которую мы попадаем каждый раз, когда ждем смс, и получаем ее, и какое-то время не открываем, чтобы прочесть. Когда вероятно что угодно. И поскольку это пугает ровно настолько, насколько радует, можно смело утверждать, что это одни из самых приятных моментов нашей жизни. Когда мы не знаем, что с котом. Когда мы не развязываем мешок.
Нет, нет, нет, я не говорю тебе про трусость, про страх, - конечно, страх есть. Вдруг кот мертв, вроде бы должен быть жив, но вдруг окажется, что мертв? Страшно. Но желание жизни перевешивает страх смерти, как сила добра превышает силу зла. Я говорю тебе, прежде всего, про момент возможности чуда, которое может случиться в этот момент. Когда я развязываю мешок, или открываю полученное сообщение, происходит магия. Чудо, волшебство, - как угодно называй. Наступает этот момент, и ты понимаешь, что сейчас может произойти что-то невообразимое, что-то такое, что не происходит в обычное время, когда ты занят обыденными делами. Скорее всего - ничего волшебного не произойдет, потому что в какой-то момент ты испугаешься поверить, что такое возможно, и попытаешься превратить этот момент в обычный. Но вероятность того, что волшебство случится, наиболее высока именно в этот момент развязывания мешка. А это тоже магия. И ты можешь считать меня ребенком наивным, но мне нужно было тебе сказать, что она есть, понимаешь? Алло?..Алло?
тот, кто нас любит, не требует с нас ответа
Я хочу стать самой маленькой. Такой маленькой, чтобы помещаться в твоей ладони. Такой маленькой, чтобы ты мог спрятать меня за пазуху. Навсегда. К самому сердцу. Ближе некому.
И я всегда буду с тобой рядом. И совсем не буду мешать тебе. Отвлекать. Ведь я буду совсем крошечной. И никакие беды не коснутся тебя. Я защищу тебя от всех этих бед. Да, я буду маленькая, но очень сильная. Достаточно сильная, чтобы противостоять любой возможной боли для тебя. Я буду твоим оберегом.
И тебе будет везти. Не во всем, но часто.
Я бы хотел стать самым большим, как самым сильным. Самым огромным, гигантским. Чтобы куда бы ты ни посмотрела, ты всегда могла найти меня и позвать. Если тебе страшно, или если некому рассказать смешной анекдот.
Я всегда был бы рядом, когда ты нуждалась во мне. Заслонить тебя от дождя или разогнать тучи, чтобы солнце светило для тебя. И если ты в городе вдруг захочешь в лес, или на гору, или увидеть океан, я вмиг бы смог доставить тебя туда.
Я бы полюбил родителей, и научил тебя прощать им. Потому что они простили тебя и желали тебе такого, как я.
И я никогда не подведу тебя. Я буду стараться.
Ты, главное, будь.
Ты главное, будь.
ветер
Который день из года в год он носится по этому городу в поисках подходящей площадки для разгона. Всё надеется разогнаться до скорости света и обогнать самого себя вчерашнего. Рыскает по закуткам, по задворкам, по папертям. Повсюду стены, повсюду деревья, повсюду люди. Ломится в стены, вырывает деревья, забрасывает пылью и мусором людей, но нет ему места в этом городе, даже после того, как он остается совсем-совсем один.
В сумерках слепо шатаясь по опустевшему городу, он забредает в старый парк и опускается на лавочку у пруда. Куда же податься ему и где найти? Отчаяние его срывает случайный цветок, детство и юность проведший в тени лавки той, тоска заводит с ним разговор.
- Ты знаешь ответ? - нашептывает он.
- Как и ты, - отвечает цветок. - Можешь задать мне только три вопроса, а потом я умру.
- Почему?
- Это второй вопрос. Потому, что ты сорвал меня. Задай свой последний вопрос.
- Это нечестно.
- Это не вопрос. Спроси, если хочешь услышать ответ.
- Хорошо-хорошо. Скажи тогда, где мне найти? - подумав, спрашивает он. Решает, что если будет знать, где искать, поймет так же, куда ему отправиться.
- В поиске, - отвечает цветок.
- Что это значит?
Но цветок только безмолвно смотрит на него.
- Ну почему?..
- Потому, что так чаще всего и бывает, - отвечал цветок.
- Ты соврал, сказав, что вопросов всего три! Ты отвечаешь не на все вопросы! Почему?
- Я сказал тебе, что вопросов три. Но не говорил, сколько раз ты можешь их задавать.
- Почему? - догадался он.
- Потому что, если сразу сказать всё как есть, тогда и интерес ко мне пропадет.
- Почему?
- Потому, что ты все узнаешь и больше не захочешь спрашивать или искать.
- А ты знаешь ответ?
- Да.
- Где мне найти?
Но тут лепестки у цветка закончились и он уснул.
А ветер всю ночь раскачивал макушки парковых кленов.
книгочей
Ну а если ты не знаешь значения букв, как ты сможешь прочесть все те книги, что горами вздыбились вокруг тебя?
Ну а если ты не знаешь предназначения всех этих книг, что заполняют все пространство от кончика твоего вздернутого носа до самого горизонта, насколько может увидеть глаз, как ты сможешь научиться читать?
Ну а если у тебя нет столько времени жить, сколько необходимо, чтобы, не имея никакого представления о сути вещей, понять, как ты можешь научиться читать эти книги?
Ну а если нет больше ни одного человека здесь, кроме тебя, кто мог бы хоть жестом, хоть намеком ресниц подсказать тебе, как ты можешь научиться читать, чтобы прочесть все эти книги?
Ну а если ты так и умрешь : в одиночестве, не исполнив своего предназначения, и даже не приступив, книголюб?
признание скрытного человека
Когда вперед текста рождается его имя, что ставит автора в долгострочный тупик, будто выросло в его саду неизвестное доселе растение, никогда им не саженное, и теперь, недоумевая, ходит он вокруг и не знает, что делать с ним. Выдрать с корнем его, или ждать цветения, а, возможно, и плодов? Поливать ли, удобрять ли, или нет надобности в том ростку этому? Ему открывается единственный возможный для него путь, что открыт для него всегда, да только не всегда он виден, - путь проб и ошибок. И автор начнет писать первое, что покажется ему на глаза, первое, что отринет скромность, и напялит наглость на свое жирное стареющее тельце. А землю он уже прополол, словами, что дочитываются прямо сейчас этим нетерпеливым взглядом, вплоть до слова "глава".
глава 1.
Удивительно, как иногда снятый с шеи камень, или сорванный с души крест, может не облегчить участь живому существу, а, наоборот, придавить его намного сильнее, нежели, когда был он еще не свободен. Глаза его тут же заплывают слезоточивыми мешками, и он слепнет. Руки и ноги его тяжелеют и становятся костяными конечностями, не имеющими своего начала, навсегда потерявшими родину эмигрантами. Голова сама превращается в камень, шейные позвонки, доселе исправно служившие ей надежной опорой, предательски размякают и безвольно гнут его шею по направлению ветра. Сердце же, вечный двигатель, продолжает свою станочную работу, но уже без малейшей искры страсти, беззвучно, как одинокий старик, лишившийся права на отчаяние.
Теперь он свободен, и плечи впору расправить, и воздух весь свежий вобрать в легкие, заполнить их до самого дна, так, чтобы щекотно стало, но он пуст и бессилен. Слеп и глух, и если бы он продолжал осознавать свои мысли как раньше, он бы понял, что ноша его, снятая с плеч, теперь придавила его насмерть.
И сейчас самое время задуматься всем пребывающим около него живым существам, так ли уж тяжел каждому его крест, что он плачет и молит, в слезах и грязи ползаючи перед иными страдальцами, снять с него груз, освободить, расправить спину его согбенную. Задаться мыслью - кем был бы он, не будь у него этого креста? Как у пирога, что распираем начинкой, нет понимания, что без нее он всего лишь тесто, пустое, пресное.
Но даже в близости от него, присутствуя при великом его избавлении, они и не слышат, и глаза их взглядами направлены в другие стороны, где считают они ворон, постоянно сбиваясь со счета.
Крест его был ему другом и братом, зрением, силой и скоростью, мыслью и любовью. Крест его был им примером, образчиком, с которого снимали они мерки и шили себе наряды на вечер. Теперь он один, и одиночество, пролившись из него наружу, окутало и утопило весь мир.
глава 2.
Все кладбище из свежих могил, припорошенных рыхлой влажной землей, расписано, бережно уложенными в ряды букетной красотой, свежесорванными цветами разных садов и клумб. На фоне неприемлемой потусторонности каменных плит, несоответствие разноцветной яркости, сладости благоухания и смешения ароматов, зрелости цветения жизни, этих кокетливых растений, тем сильнее бросается в глаза, сколь зиждутся они на мокром месте.
Неуместность их радости на похоронах жизни, на празднестве смерти, в сути своей подлость обмана. Они потому так и хороши, что на празднике этом пришлись ко двору, обрели наконец свое место и статус. Свой голос, - ароматами и лепестами истошно вопящий: "Мы умерли! Мы мертвы, но мы живы, смотри на нас! Как мы прекрасны и после смерти!
Между жизнью и небытием есть еще заветная ниша, и имя ей - красота и уместность. Лишь пережив свою смерть, мы постигли себя и свое назначение. Мы - сама надежда, впервые воплощенная так изящно и необходимо".
Не успевшие проститься с покойным при жизни, пришедшие сегодня истратить свою надежду на прощание, нежданно обретают новую - надежду на красоту загробности. Обман, и после смерти их ждет обман, но они - живущие, полагающие себя живыми, всегда будут искать обмана и сказки, - и сделав свой первый нетвердый шаг, и испустив последний свой боязливый вдох. С последним же отрешенным выдохом, мы приступим к сочинению сказки для них. Пусть их путешествие сюда не останется без оправдания.
глава 3.
Они даже не замечают, думают - в порядке вещей. Думают, это нормально, это как у всех. А если как у всех, значит, нормально, значит, и с ними все в порядке. А отношения-то убогие. Ущербные такие, не то, что летать - еле ползают.
Человече, если не даны тебе крылья, не довольствоваться же тебе всегда землей да грязью.
И вот из двух их станет четверо, позже - больше и населят они всю планету, и будут раскачивать ее из стороны в сторону, пока не останутся те же двое, но уже без единой искры желания. И ангел к ним не сойдет и не заговорит с ними, потому что и ангелы устают. И они останутся доживать, волочить свое убогое совместное уродство, поменять уже будет не на что. Может, тогда поймут.
А когда был выбор, было сложнее. Было страшнее: а вдруг прогадаю? Ведь если так посмотреть, нам с ним не так уж плохо, так зачем отрезать, рвать, бросать? Вокруг столько всего, столько всяких, но пробовать - а вдруг не получится, а с этим я точно знаю, что да. Проверено, привычно, удобно. Так и живут. Не с тем, но спокойно. Нечестно, но удобно. Не правда, но без боли. Спящие.
Объяснять всем и каждому, что неправильно живет, да и не живет вообще - умаешься. Устанешь, разуверишься. На то и придумали себе бога, чтобы его слушали, чтобы думали и понимали, что стыдно же так растрачивать ни на что. Да только упростили слишком, они теперь хотят всё усложнять, спохватятся поздно.
А поздно это всегда. Всегда всё поздно, и даже то, что вовремя, могло и раньше же, почему только сейчас. Мысль опережает события, фантазия и мечта уже на финише, тогда как дыхание застопорилось еще на старте.
Каждый выбирает сам - живет он свою жизнь или умирает. Никто не хочет быть спасенным, но все хотят, чтобы их спасали. И когда я смотрю на все это, мне кажется оно липким и мерзким, тогда как я знаю, что оно светлое и легкое, и удивляюсь, как можно так превращать и умерщвлять все прекрасное и прежде всего себя. Ирония смерти в том, что в отличие от жизни ей не нужна реклама.
И они все бегают и суетятся возле этого рва, и рожь там давно уже не растет, потому что много их и топчут они нещадно. И надо бы их пожалеть, но они не хотят жалости, хоть и просят. Они хотят покоя. Остановиться в шаге от края - не на краю, и пойти домой. Потому что вечереет и мама приготовила ужин. Они всегда к вечеру вспоминают про дом.
И пусть так и будет, если уж так заведено давно. Каждому из них рано или поздно хочется что-то менять, у каждого третьего это получается. Но они так же продолжают врать, ломать и портить - этого никто не изменит, это природа так одарила. Лишь бы другие научились принимать это. Потому что проблема и беда именно в тех других, которые наблюдают, которые знают, которые отвергают и порицают. И тут уж сложно сказать, кто на самом деле убог.
skazki
Татарчонок смеется надо мной. Я зачастую редко за ним следом до школы хожу. Если бы я могла, я бы несла его книги за него, но нельзя.
Один раз он меня прокатил на велосипеде, от Хлебного до самой речки, там рядом мой дом. Когда он уехал, я смотрела на реку и плакала, после того, как он уехал.
Мама ругается, когда мажет мои коленки зеленкой несколько раз на дню. Я таскаю из нашего сада абрикосы и яблоки и приношу их к его дому. Иногда падаю, когда убегаю, потому что собаки в его дворе громко лают.
Когда я вырасту, я на нем женюсь и мы будем кататься на велосипеде много. Я ем творог, чтобы расти быстрее, но у меня не очень получается.
Осенью я пойду в школу, и тоже буду носить книги с собой. Я уже буду совсем большая, и Татарчонок не будет смеяться надо мной. Осталось почти немного подождать, "осенью" это почти завтра.
сказка про ёжика
Было раннее летнее утро, и птичка, только-только закончив чистить перышки, сидела, как обычно, на дереве. Она смотрела по сторонам, но ничего не было видно из-за тумана. А когда рассеялся туман, из него внезапно проявился маленький ёжик. В лапках он держал маленькую скрипку, что еще больше удивило птичку. Ёжик вышел на полянку, неподалеку от дерева, на котором она сидела, и присел на пенёк. Птичка еще некоторое время понаблюдала за ним, а потом, спустившись на ветку пониже, рискнула заговорить с ним.
- Ты чего тут делаешь?
От неожиданности ёжик очень испугался и подскочил так, что скрипка выпала из его задрожавших лапок. Он метнулся в сторону кустов, но вспомнив о скрипке, замешкался и заметался на месте.
-Эй, я тут, наверху,- прощебетала птичка.
Ёжик испугался еще больше, и от страха закрыл лапками глазки и свернулся в клубок. Чтобы как-то успокоить его, птичка спустилась на землю, и легонько тронула его крылом.
-Эй, ты чего такой пугливый тут делаешь?
Не сразу, но постепенно, иголки ежа перестали дрожать, и он одним глазом украдкой на нее посмотрел. Поняв, что это всего лишь птичка, а не страшный монстр, которого он себе вообразил, он распрямился и вежливо поздоровался:
- Здравствуйте...
- Привет! Так откуда ты взялся?
- Откуда я взялся?.. Я тут живу...
- Нет-нет, я тут всех знаю, тебя вижу в первый раз!
- Это, наверное, потому, что я покидаю свою нору только по ночам...
- Почему?
- Потому, что я не люблю выходить, когда светло...
- Почему?
- Потому, что я не люблю встречать кого-то и рассказывать о себе...
- Почему?
Ёжик вздохнул. Он тихонько просеменил обратно к пеньку, где подобрал свою маленькую скрипку и стал внимательно ее осматривать. Не найдя повреждений, он мягко улыбнулся.
- Что это такое?- не отставала птица.
- Это моя маленькая скрипка...
- Откуда она у тебя?
- Я ее нашел на другой полянке в прошлый четверг...
- И что ты с ней делаешь?
- Пока ничего...
- А зачем она тебе?
- А ты всегда только задаешь вопросы?
- Нет, только когда мне интересно. Зачем она тебе?
Ёжик вздохнул еще глубже.
- Я хочу на ней играть... Но на скрипке нельзя играть без смычка... А смычка у этой скрипки нет... Я его ищу... И когда я его найду, я смогу играть на этой маленькой скрипке.
- Понятно...
- А ты чем занимаешься?
- А я сижу на дереве. И смотрю вниз.
- Ого...
- Иногда вверх.
- Может быть, ты видела где-нибудь смычок?.. Для моей скрипки?..
- Нет. Вряд ли. А как он выглядит?
- ..Честно говоря, я и сам не знаю..
- Ты сам не знаешь, что ищешь? Как же ты рассчитываешь это найти?
Ёжик задумался. С тех пор, как к нему попала эта маленькая скрипка, он не задавался такими вопросами, он просто бродил по лесу и искал смычок. Теперь он удивился, как он мог искать так долго что-то, о чём он совсем ничего не знает. А вдруг ему попадался смычок, но он не узнал его? Ёжику стало обидно и страшно.
Птичка громко засмеялась.
- Слушай, ты совсем еще глупый ёж. Я мало встречала ежей в этом лесу, но ты - самый глупый из них. Занимался бы ты чем-нибудь полезным. Как я, например. А не шатался бы без толку по лесу. Мой тебе совет: найди хорошее дерево, заберись на него повыше - и засядь на нем. Всяко больше проку будет от тебя.
Ёжик задумался ненадолго, а потом улыбнулся.
- Спасибо тебе, птичка, я все понял! - сказал он.
- Вот-вот, может быть дуб, или ольха тебе подойдет...
- Нет, мне не нужно дерево.
- То есть как - не нужно дерево?! - опешила птичка.
- Мне не нужно дерево, мне нужен смычок.
- ...
- Я понял, птичка, мне не нужно дерево, чтобы на нем сидеть, я же не птица, как ты. Я - ёж. Мне нужен смычок, чтобы играть на моей скрипке. Каждый должен заниматься своим делом.
Птичка не знала, что сказать. Она смотрела, как ёжик засеменил прочь с полянки, весело помахав ей на прощанье, и думала: "Какой глупый ёж. Самый глупый ёж в лесу".
А ёжик, веселый, шел и думал, что теперь он непременно найдет свой смычок.
Конец.
сказочка про зомби
Одна маленькая девочка дружила с одним маленьким мальчиком. Мальчик был даже меньше, чем девочка, но ей это нравилось. Много времени они проводили вдвоем, гуляя, и болтая. Вместе, они придумали множество веселых игр, сочинили тысячи историй и даже песен. Но самое главное, у них была одна на двоих мечта, о которой знали только они, и которая была их секретом. Мечта была - не взрослеть. И всё, что они делали, когда были вдвоем, - играя, или фантазируя, - всё было для того, чтобы сохранить секрет. Потому что они знали, что если их секрет откроется, мечта не сбудется никогда.
Но вот однажды, играя в догонялки, они так увлеклись, что не заметили, как попали в запрещенную зону, которая была огорожена забором с колючей проволокой. Запрещенная зона была заражена страшным вирусом, о котором ни мальчик, ни девочка ничего не знали потому, что всегда были заняты только друг другом, и не смотрели новости. Убегая от девочки, мальчик споткнулся и упал в грязную-грязную канаву, где протекала зараженная опасным вирусом вода. Девочка очень испугалась, когда мальчик вылез из канавы весь грязный и мокрый. Она повела его домой, но по дороге домой мальчику стало плохо, он упал и умер.
Маленькая девочка не сразу поняла, что случилось с мальчиком. Она еще никогда не сталкивалась со смертью, и долго тормошила лежащего на земле мальчика, пытаясь привести его в чувства. Когда же она поняла, что мальчик не придет в себя, она заплакала очень громко. Так, что все прохожие, что гуляли по этой улице, на нее зашикали. Потому что был уж вечер, и многие собирались ложиться спать. Девочка просидела над мальчиком всю ночь, и только, когда солнце взошло, перестала плакать. Она любила своего маленького мальчика, и не представляла, чем будет теперь заниматься без него.
Но вдруг мальчик зашевелился. Он открыл глаза, цвет которых из голубого превратился теперь в темно-коричневый. Девочка обрадовалась и стала радостно кричать и обнимать мальчика. Но мальчик не мог ответить ей ничего внятного, а только рычал и сопел. И вообще вел себя очень странно. Девочка схватила его за руку, и привела домой.
Дома была только ее старая бабушка, которая сразу поняла, в чем дело. Она рассказала девочке, что мальчик стал зомби, и девочка больше не сможет с ним играть. Девочка заплакала еще больше. "Если ты будешь с ним играть, ты тоже станешь зомби", - говорила ей бабушка, пытаясь ее успокоить. "Но без него я вообще не хочу играть, бабушка", - не унималась маленькая девочка.
Но пока они плакали и спорили, зомби, который был раньше маленьким мальчиком, выломал дверь и убежал. Когда девочка принесла мальчику стакан молока, которое он так любил раньше, и не нашла его, она не расстроилась. Она выпила молоко, попрощалась с бабушкой и отправилась на его поиски.
Прошло уже много времени с того дня, как она ушла из дома, и девочка уже изрядно подросла. К своему сожалению, она стала взрослеть сразу же, как допила то молоко, что предназначалось мальчику. Но именно это уверило ее, что она, во что бы то ни стало должна найти своего маленького зомби. Потому что иначе их мечта никогда не осуществится. Сказать по правде, она до сих пор его ищет.
каждый человек - это то, что ему не дали
Однажды волк подружился с зайцем. Как-то так случайно, на какой-то общей сходке в лесу. Волк что-то пошутил, заяц посмеялся, и они сошлись. Все смеялись над ними, особенно над зайцем, нашептывали ему всякое, предостерегали. Но заяц отшучивался, мол, завидуют. Мол, еще увидите, мы вам еще покажем.
Зайцу льстила такая дружба, он очень уважал волка за его твердый характер. Он так объяснял волчий образ жизни: "Волк знает, чего он хочет от жизни, он просто берет от нее все, что ему нужно, и не обращает внимания на чужие сопли". Ему казалось, что водя дружбу с волком, он и сам станет тверже и смелее.
Волку же было все равно. Его забавляло, как заяц развешивал уши, когда он рассказывал ему какую-нибудь байку. И как заяц восхищенно смотрел на волка. Ему тоже льстила такая дружба.
Потом пришла зима. Волку было туго, потому как в деревне, куда он ходил за пропитанием, охрана стала строже, чем раньше. Заяц помогал волку, чем мог, он пустил его в свою нору и кормил всю зиму. Все вечера они проводили вдвоем за ужином и разговорами за жизнь, и обоим было теплее так. Никого другого им не нужно было. Волк избегал сородичей, а заяц думал, что кроме волка его никто так не понимает и никогда не поймет. С трудом они пережили зиму.
А весной волк съел зайца. Не потому, что он надоел ему, он даже успел привязаться к нему. Просто захотелось ему зайчатины. И хотя он мог достать себе любого другого зайца на ужин, без каких-либо проблем, он съел своего друга-зайца. Лесные говорили, что ничего удивительного, такова суть волка. Никто не жалел глупого зайца, как можно водить дружбу с волками?!
Но только волк знал, что он съел самого смелого зайца во всем лесу. И больше он ни с кем никогда не дружил. Он же все-таки волк.
сказочка про соседа
Жил-был твой сосед.
Он не был красив и чувством юмора не отличался. С девушками ему не везло, и карьеры он особой не сделал, потому что в институт так и не смог поступить. Он ни пил и не курил, и мусор выбрасывал, не пачкая у мусоропровода. С тобой всегда здоровался первым, и домашних животных, как и машины, не держал.
Так он жил, поживал, но откуда ни возьмись, появилась у него в руках самая настоящая дрель. Как это случилось, никто не вспомнит, потому что никто не видел, как это произошло, а сам сосед никому не говорил об этом. Потому что некому было. Понял сосед, когда увидал ту дрель в своих руках, что она именно то, чего ему не хватало всегда. Ощутил он в себе силищу богатырскую, и понял, что будь дрель у него тогда, когда за дворовыми девками бегал, али когда от дворовых пацанов убегал, али когда он в институт поступал, было б у него все иначе. А поняв это, расстроился сосед, и уснул сном крепким, да так, что несколько дней не мог он дрель эту в руки взять.
Долго ли, коротко ли, ему надоело откладывать эту дрель в долгий ящик, и он, наконец, собрался духом и решил, что завтра, непременно завтра, он встанет пораньше и приступит. Так он и сделал, встал ни свет ни заря, благо день был нерабочий, а выходной. Выбрал стену покрасивше и начал дрелить.
......................................
......................................
......................................
К обеду умаявшись, он остановился, чтобы немного отдохнуть. Довольный проделанной работой, он лег спать, и проснулся только к ночи. Поскольку работа его была еще не готова, он решил доделать ее нынче же ночью. Что он и сделал, подключив к работе так же и молоток.
Когда же, месяц спустя, тебя уволили с работы, которую ты стабильно просыпал, из-за того, что сосед твой дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил стучал дрелил дрелил стучал дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил дрелил, ты позвонил в его дверь, и он открыл тебе.
В его квартире был беспорядок, куски обоев тут и там свисали со стен, весь пол был усыпан осыпавшейся известкой. Сам он был растрепан, одежда была грязна и полуразорвана. Но ты не мог не заметить его веселящихся глаз и улыбки, что не сходила с его серого лица. Тогда-то он и привел тебя в комнату, где на стене, на уровне твоего подбородка висела маленькая деревянная полочка, - плод многонедельных усилий, который он с гордостью тебе представил. И глядя на счастливое лицо соседа, на полочку, на лицо и снова на полочку, ты понял, что у тебя совсем не осталось сил. И оставив топор в прихожей среди другого мусора, ты ушел к себе, чтобы забыться многочасовым сном.
<конец>
эрзац
Жил-был Заменитель. Он родился в семье, в которой умер ребенок, и родители, в надежде как-то уменьшить свое горе, придумали заменить своего ребеночка другим. Когда Заменитель родился, его назвали точь-в-точь, как его предшественника. Поскольку их ребенок умер еще совсем маленьким, то имени у него еще не было, и звали они его Малышом. А некоторое время спустя, как и хотели, Серёжей. Серёжа ничем не отличался от умершего малыша, ни цветом волос, ни глаз. Одевали и обучали его точно так же.
Когда он немного подрос, родители, как и собирались, отдали его в школу. И там Заменитель так же пришелся ко двору. У него не было постоянных друзей, сверстники дружили с ним только тогда, когда ссорились со своими настоящими друзьями. А когда мирились обратно, переставали замечать Заменителя и разговаривать с ним. Его никогда не обижали просто потому, что он был как будто невидимкой для всех до той поры, пока кому-нибудь он не становился нужен для замены кого-то другого. Когда он подрос, он стал заменяющим учителем в школе. Карьеры с такой специальностью не построишь, но на жизнь хватало.
Первая девушка, которая у него появилась, так же нуждалась в ком-нибудь, кто смог бы заменить ей парня, который ее бросил. Парня звали Аким, и она обращалась к Серёже только по этому имени. Когда настоящий Аким вдруг попал под машину и угодил в больницу, она бросила Серёжу и больше никогда они не виделись. Были и другие девушки, ожидавшие своих любимых из армии, брошенные, или потерявшие любовь, как часто бывает. Были женщины, замужние, что недополучали ласки от изменявших мужей, вдовы, тоскующие по умершим. Были бабушки, одинокие, скучающие по вниманию, или бездетные, а следовательно, и безвнучные. Была даже пара, с аллергией на кошачью шерсть, но так мечтавшая о кошечке или котике. Он мог заменить всё, что угодно. Характерным примером послужит, пожалуй, случай из летнего лагеря, где он вместе с классом отдыхал как-то летом, когда ему удалось заменить одной парочке влюбленных целую койку.
Годы шли, и Серёжа старился. Когда умер отец, он какое-то время пытался заменить его матери, но потом и она умерла. Его одиночество разрасталось вокруг него. Все чаще он стал заменять кому-то только собутыльника, который не смог вырваться из дома. Все чаще он стал оказываться всего лишь случайным собеседником в пути. И когда, наконец, настал день, когда он никому не был нужен, и никто не обратился к нему с просьбой заменить кого-то другого, он вдруг впервые улыбнулся. Не кому-то, а сам себе.
Чувствуя себя не в своей тарелке, он вышел из дому, с целью найти кого-нибудь, кто бы нуждался в нем. Он долго бродил по улицам города в поисках, не переставая улыбаться от того, что никто не был печален, и никто не просил его ни о чем. И более того, он не был больше невидимкой, люди видели его идущим, улыбающимся, и тоже улыбались ему в ответ.
Когда стемнело, он заглянул в бар, где бывало выпивал с кем-то, но сейчас впервые он зашел сюда сам по себе. Тем же вечером они и познакомились. Она вдруг оказалась рядом с ним, и испуг перемешался в нем с радостью, что кому-то он вновь понадобился. Но вместо того, чтобы назвать его необходимым ей именем, она вдруг спросила его: "Как тебя зовут?". Когда же, после нескольких попыток угадать, какое имя она хочет услышать, он понял, что она хочет узнать именно то, что спрашивает, без какого-либо подтекста, он сказал ей: "Сережа". И так в его жизни впервые появился человек, который заинтересовался им самим, а не тем, кем он мог бы стать.
Дальше, я думаю, все было хорошо.
сказка про коня
Жил-был один мальчик, которому в детстве по ошибке в голову попала мысль, что он вырастет принцем. Вырастет принцем, и будет у него конь, белый. И на белом том коне будет тот мальчик прискакивать к хорошим девочкам, и девочки от его прискакиваний будут становиться счастливыми. Вот такая была мысль. Ну, а чего только дети в детстве с пола не подберут. Ничего удивительного тут и нет.
А дальше шло время, время складывалось в годы, годы складывались в десятилетия, а мальчик рос очень нескладным. На уроках в школе он ловил ворон, за что частенько его вызывали к директору. Когда мальчик попадал в кабинет к директору, ворон он не ловил, потому что все они уже были пойманы и сидели в клетках на шкафу. Вороны были хорошо воспитаны (это была приличная школа), и дружелюбны. Они очень привязались к мальчику, поскольку видели его даже чаще, чем самого директора (шкаф стоял за его спиной). Каждый раз, когда мальчика вызывали, они всегда вежливо здоровались с ним.
Директор не ругал мальчика, он был из понятливых и все понимал. Он даже завидовал ему тихонько. Для зависти у него было две причины: во-первых, мальчик был заметно моложе директора, что всегда раздражало того в других людях; во-вторых, у мальчика была прекрасная цель, а у директора только дача в семь соток. Поэтому он иногда вызывал мальчика к себе не только из-за ворон, но и просто так посмотреть на него, и как нескладно и неравномерно тот растет.
После того, как мальчик закончил школу, директор всерьез увлекся филателией, и больше они с мальчиком не встречались. Но дальше снова наступало время годам складываться, и к концу сельскохозяйственного университета мальчик уже смог обзавестись своей первой лошадью. На самом деле лошадь была всего-навсего пони, но нужно же было с чего-то начинать. С этой пони они прошли огонь и воду, причем все это в один вечер, пока искали медные трубы. Труб не нашли, но зато нашли труп. Видеться с пони они перестали. История была темная, и мальчик не любил про нее особо распространяться. А пони и подавно.
Тем не менее, настал день, когда мальчик обзавелся своим белым конем. Конь был ретивый, любил поржать на досуге, а так же сахар. Счастью мальчика не было предела. Первым делом, он отправился в кузницу, чтобы кузнец подковал коня по всем правилам. Кузнеца не оказалось, и мальчик подковал коня сам. Такой уж он был самостоятельный, сообразительный и образованный. А подковав, да накормив от души, отправились они к девочке, которую давно уже мальчик заприметил для таких прискакивательных дел.
Девочка, на счастье, оказалась дома, на балконе поливала она из леечки цветы и попутно прохожих. Удивилась она прискакавшему на коне незнакомому дяденьке, по имени к ней обращающемуся, да в туманные дали зовущему.
"Кто вы, кто вы", - спрашивает девица.
"Я принц на белом коне", - отвечает ей мальчик.
"И, что же хотите вы?"
"Я к вам прискакал, как вы и мечтали!"
"С чего вы взяли, что я о таком мечтала?"
"Ну как же, все девочки мечтают, чтобы прискакал к ним принц, да на белом коне. Прекрасный да распрекрасный. Так вот он я, спускайся, и поскакали отсюдова!"
Рассмеялась девушка: "Ну, в детстве, может, и я мечтала, а теперь уж я подросла, спасибо."
"Что не поскачешь со мной?"
"Нет".
"Но я же принц. Я самый прекрасный на свете парень. Вот и конь мой", - в знак подтверждения своих слов, мальчик указал на коня.
"Да вижу-вижу, но что мне с того, что конь, что прекрасный? Я кузнеца люблю.
"Так он же пьет", - удивился мальчик, а конь топнул копытом.
"Ну, так и что с того, что пьет? Он еще и ворует. У себя самого же. Да и не кузнец он даже. Но люблю его. Понимаешь?"
"Нет."
"Ну, тогда скачи, мальчик, дальше".
И мальчик ускакал.
<конец>
сказочка про котика и рыбку
Жил-был Котик.
Котик был еще небольшой, так что по праву можно было бы назвать его котенком. Но его мама-Кошка считала его довольно сообразительным для своего возраста и потому, называла никак иначе, как Котиком.
У Котика был свой собственный домик, в котором он жил вместе со своей любимой Рыбкой. Рыбку ему подарила мама-Кошка, когда впервые убедилась, что ее котенок - особенный. То есть они с Рыбкой жили вместе почти всю свою жизнь.
Каждый день начинался с того, что Котик просыпался и бежал к банке с Рыбкой, чтобы узнать, как ей спалось. После того, как Рыбка улыбалась ему и говорила, что выспалась сегодня хорошо, Котик кормил ее маленькими червячками, которых накапывал предварительно каждый вечер.
Потом весь день Котик занимался своими делами, а Рыбка своими. Котик гулял со своей любимой Кошечкой, лазил по крышам, пел песни, и играл с Мышами и Птичками. Рыбка плавала в своей банке и думала о жизни. Вечером, перед тем, как лечь спать, Котик приходил к своей Рыбке и рассказывал все, что видел за день. А Рыбка рассказывала ему все, что она передумала за день.
Так они жили душа в душу, пока однажды утром, Котик не прибежал к банке, чтобы как обычно узнать, что снилось Рыбке. Но Рыбка не улыбнулась ему и не захотела с ним разговаривать. Котик очень расстроился, бросил Рыбке корм в банку, но Рыбка отказалась кушать. Котик не знал, что делать и побежал узнать у мамы, что случилось с его Рыбкой.
Мама сказала, что, может быть, у Рыбки нет настроения, и она не хочет разговаривать.
- Может быть, ты обидел Рыбку вчера, Малыш?
- Нет, мама, я не обижал Рыбку.
Мама не знала, что случилось с Рыбкой. Котик гулял весь день, но все обычные его шалости уже не забавляли его и весь день он грустил из-за Рыбки. Когда же вечером он пришел к ней вновь, он увидел, что она так и не притронулась к корму.
- Почему ты не хочешь разговаривать со мной? Что я сделал, Рыбка? - заплакал он.
Рыбка молча смотрела, как Котик плачет. А потом вдруг сказала:
- Ничего. Ничего ты не сделал, Котик. Я почти не спала ночью и все думала, и поняла, что нам нельзя с тобой дружить.
- Почему?- опешил Котик.
- Потому что такие, как ты, едят таких, как я. Мы не можем быть друзьями.
Котик заплакал еще больше. Но когда на следующий день к нему пришла мама-Кошка, чтобы узнать как дела у них с Рыбкой, она увидела только пустую банку и умывающегося Котика.
- Что случилось? Где же твоя Рыбка? - спросила она.
- Она слишком много думала, мамочка. И я ее съел, - ответил Котик.
сказка про бочку и ложку
Когда-то и где-то наверняка существовала такая вселенная, где однажды и появилась эта Бочка. Она появилась из ниоткуда, как и все в этой вселенной возникало из ниоткуда и пропадало в никуда. Бочка появилась прямо посреди площади, которая так же появилась посреди города незадолго до появления Бочки. Сам город появился чуть позже Бочки и площади, как вы можете заметить, если внимательно перечитаете сказку сначала.
Бочка стояла прямо посреди площади и, несмотря на то, что была накрепко закрыта крышкой, явно доверху была заполнена мёдом. Мёд этот был в Бочке с самого момента ее возникновения, и посему отдельно от нее в этой вселенной не существовал. Таким образом, вопрос о том, откуда он взялся, и кто его собирал, представляется невообразимым и риторическим.
Тем не менее, Бочка стояла. Она стояла на площади и днем и ночью, и в дождь и в снег, и даже солнце не мешало ей выполнять свои скромные обязанности - стоять посреди площади и хранить в себе мёд. И всем Бочка была довольна, пока однажды, не появилась у нее подруга. Подруга эта была маленькой и алюминиевой Ложкой и, как было принято, взялась ниоткуда, что и сроднило их.
Стали они жить душа-в-душу, и все у них было хорошо, пока не заметила однажды Бочка, что мёд у нее стал убывать. Да не по дням, а по часам. Каждый день у нее перед глазами что-то пропадало и возникало вновь, но вот впервые это коснулось непосредственно нее.
И вот однажды, когда к ней в гости зашла Ложка, Бочка заметила, что подруга ее как-то изменилась. Раньше все грязная да ободранная ходила, а тут и на солнце сверкает и смеется громче. Ложка ушла, а Бочка расстроилась. И в следующий визит решила пристыдить подругу. Мол, как же так, в дружбе клялась, а мёд за глаза воруешь. Рассмеялась на ее слова Ложка.
- Да какой же это мёд, - говорит.
- А что, как не мёд? - удивилась Бочка.
- Никакой это не мёд, деревянщина ты, а самый настоящий дёготь.
Расстроилась Бочка еще больше, но Ложка успокоила ее и пообещала помочь.
Долго ли, коротко ли, но настала осень. Бочка совсем прохудилась, и наполовину прогнила от дождей и луж. В ней почти не осталось ни мёда, ни дёгтя, ну, ничего из того, что в ней было. И вот однажды, наконец, пришла Ложка, да пришла не с пустыми руками.
- Что же ты принесла мне, Ложка? - спросила ее обрадовавшаяся Бочка.
- Дёготь, - ответила Ложка.
- Я много бродила по этой непонятной вселенной и повидала немало сортов мёда. И вот я вернулась к тебе.
- Но почему ты принесла мне дёготь? Я ведь Бочка Мёда! - возмутилась Бочка.
- Хм, - улыбнулась Ложка.
- А разве тебе не все равно теперь?
мужик с леса
Жил-был мужик с леса. Жил он в лесу и была у него борода. Борода была такая огромная, что когда кто-то встречал в лесу этого мужика, то думал, что это снежный человек, доселе в тех краях невиданный, или мох. Мужик с леса и сам пугался всякий раз, когда встречал кого-либо в лесу. Лес был ему домом, а когда встречаешь кого-нибудь, не званного у себя дома, всегда пугаешься.
В лесу было ему хорошо, когда-то давно построил он себе шалаш из веток под старой сосной, но пожив в нём пару лет, сильно простудился. Чихание его разносилось на всю округу так, что птицы взмывали с веток, кроты выскакивали из нор, а белки выпадали из дупел. Потому, дабы не беспокоить всех других лесных жителей, к которым питал он глубокое уважение, какое только можно питать к иным домочадцам, он построил себе дом на дереве, где и жил последние лет двести.
Надобно сказать, с тех пор, как он появился в лесу, и как отболел простудой, животные обитатели леса опасались его. Возможно, ввиду обильной его бородатости, или же потому, что любил он поговорить с собой вслух. Животным, конечно, такое не свойственно, и они всякий раз, как попадался им навстречу мужик, или как заслышат поблизости несвязное его бормотание, обходили его стороной и всячески избегали его.
Но однажды случилось так, что маленький птенчик, неугомонный и голодный, до того довертелся в своем гнёздышке, в ожидании мамы-совы, что выпал, и попал аккурат на муравейник. И, хотя птицы с насекомыми того леса водили приятельские отношения, птенцу грозила опасность стать частью муравьиного обеда. Но в это время, по счастливой случайности, мимо проходил мужик, рассеяно волоча за собой свою бороду. Он услышал, как пищит птенчик и увидел отряд муравьёв, что направлялись к нему ровным строем. "Да ё-маё!"- воскликнул мужик сквозь бороду и бросился к птенцу. Птенец был спасён и выхожен, сначала самим мужиком, а затем и с помощью его мамы-совы, которая, узнав про эту историю (в лесу все новости разносятся быстро), стала прилетать в его домик на дереве, чтобы проведать своего малыша. Когда птенец поправился, он подрос, и первый свой полёт совершил прямо из того домика, к всеобщей лесной радости. И после этого животные обитатели признали мужика своим и зажили они одним большим семейством.
Так они и жили: жаворонки прилетали будить его по утрам, зайцы провожали его к реке, бобры и дикие селезни плавали с ним в реке, волки и лисы брали его с собой на охоту, белки таскали ему грибы и ягоды. Иногда приходили лоси, но поскольку лоси не очень-то любят общаться, приходили они просто поздороваться, а потом уходили.
Проводя с лесными соседями всё своё время, мужик научился понимать их языки и общаться с ними. И так он прожил в лесу много-много лет, и совсем было забыл, откуда он родом и как туда попал. Ему стало казаться, что он всегда жил в лесу, в своём домике на дереве, среди деревьев и животных. Он всегда купался в реке, пил из родника, ел грибы, всегда понимал птичий язык. Всегда он был так бородат и всегда у него были две лыжные палки, которые он использовал при походах в горы. Он забыл про свой родной город, который так красив был в закатном солнце, и про свою семью, которой дорожил больше всего на свете, свою старенькую мать, и своих маленьких детишек. Свою школу, в которой проучился, и которая потом стала его работой, он забыл и её. Он забыл свой банк, в который ходил каждую последнюю пятницу месяца, чтобы получить своё жалованье. Он забыл бакалейную лавку, в которой всегда покупал продукты к ужину, и даже забыл ту милую продавщицу, что каждый раз обсчитывала саму себя, давая ему сдачу. Он позабыл, кто такой Евгений Алексеевич Назаров, ведь теперь он был просто мужиком с леса. Он позабыл всё-всё своё прошлое, оставив в памяти только настоящее - только тот момент, который происходил с ним сейчас. Сейчас, когда он рыбачил в реке. Или сейчас, когда уставший от длинного дня, засыпал под пение соловья. Только так он постиг, наконец-то, чего ему так не хватало в той, прежней его жизни, которая теперь стала чьей-то чужой. Только так он обрел самого себя, которого, как оказалось, у него раньше не было.
И именно таким, молчаливым, бородатым и просветлевшим, он и вернулся однажды домой, к своей жене, которая всё это время ждала его из магазина, куда он вышел за хлебом минут десять назад. Он зашёл в квартиру, и на пороге полной грудью вдохнул пряный аромат приготовленного ужина. Навстречу ему выскочил Саша, его старший сын, показывая отцу нарисованных только что медведей, сидящих на поляне и пьющих чай из бабушкиного сервиза. Мужик из леса присел перед сыном на корточки, обнял его одной рукой, и, глядя ему прямо в глаза, сказал: 'Молодец, сынок. А теперь сходи в магазин за хлебом'.
только то и радует, что я ничего не знаю
Жила-была я. Жила себе жила, была то хорошей девочкой, то плохой, в зависимости от обстоятельств. Росла вполне себе умницей, но иногда попадала в ситуации, когда поступала нехорошо. Такая была у меня особенность.
Но случилось однажды так, что съела я испорченный йогурт, и все бы ничего, но йогурт был испорчен не просто так. Не сразу я заметила, что стала меняться. Ситуации возникали и события случались, но я вела себя все хуже и хуже от раза к разу. Стали замечать друзья, стала замечать мама, что я день от дня становлюсь все злее да грубее. Волосы мои почернели, ногти отросли, голос стал похож на шипение змеи. "Какая удивительная метаморфоза", - сказал доктор, когда меня силой привели к нему на прием.
"То есть раньше была светловолосой и робкой, вы говорите?
"Да, никто не жаловался, а теперь мимо не пройдешь, чтобы в свой адрес чего не услышать. А ведь девушка молодая, ей же замуж выходить", - печалилась мама.
"Ну, посмотрим, что можно сделать", - сказал доктор.
Сделал рентген, сделал тесты и анализы, все, которые возможно было. Результаты анализов ждать две недели, за две недели я испортилась в конец: кожа загрубела и покрылась чешуей, волосы выпали, а язык раздвоился, и речь превратилась в сплошное шипение. Я ни с кем не разговаривала, а если кто и нарывался на разговор, то в ответ получал гнойную тираду о своих недостатках. К концу второй недели ожидания меня уже держали в клетке и кормили с палки. Про работу и друзей, конечно, пришлось забыть. Я источала ненависть, рассеивала ее вокруг, и ее же получала взамен, потому что люди всегда возвращают то, что берут.
"Обрадовать вас не получится, но зато какая-никакая определенность у нас теперь есть",- сказал доктор, когда истекли две недели и мама принесла мою клетку на прием. И доктор рассказал, что видимо отравившись когда-то испорченным йогуртом, я и заболела. Но болезнь то была необычная, а заключалась она в том, что поселился где-то внутри меня некий червь, который будучи незамеченным, стал расти. Он, по словам доктора, не сразу определился с местом обитания, а в организме много приятных и неизведанных закоулков да закутков, но когда выбрал, там и обосновался. Доктор рассказал, что современная медицина ушла так далеко, что теперь он с точностью может даже назвать имя этого червяка и адрес прописки. Да только червь тот был беглым, и адреса его прописки узнать, пока не удалось.
"Дело серьезное, если не избавиться от него вовремя, он превратит вас в свое гнездо", - пытался перекричать мое шипение доктор.
"Он обосновался прямо в сердце и уже достраивает забор вокруг него. Совершенно очевидно, что он скрывается от кого-то, и на данном этапе вам просто необходимо пропить курс антибиотиков и как можно больше бывать на людях и контактировать с ними".
Меня стали выпускать погулять, сначала по вечерам и в присутствии мамы, позже днем, и совсем одну. Внешность моя стала изменяться к привычному виду. Волосы стали расти светлыми и мягкими, кожа так же становилась мягче, ногти стали ломаться. Я и внутренне почувствовала перемены, это началось не сразу, но в одну из вечерних прогулок, встречный прохожий вдруг показался мне очень знакомым, и даже возникло желание сказать ему что-нибудь. Словами, а не шипением.
И постепенно я стала вспоминать человеческие слова и начала разговаривать с людьми. Я рассказывала им о червяке, который поселился в моем сердце и точит меня изнутри, строит свой дом. О том, как сама того не ведая, я стала пристанищем для бездомного существа, наглого, но домовитого. Одни жалели меня, утешали и плакали надо мной. Другие старались поддерживать меня весельем, смешили меня и дарили подарки. Внезапно из-за этой болезни друзей у меня стало даже больше, чем было до. И чем больше их становилось, тем в лучшую сторону я менялась, становилась красивее и добрее.
"Улучшения налицо", - сказал доктор на очередном приеме, - но вы же понимаете, что окончательно избавиться от него, вы никогда не сможете?"
"Но почему же, доктор? Я очень надеялась на это", - человеческим голосом вопрошала я.
"Если бы какой-нибудь другой орган, только не сердце. Хирургическое вмешательство тут очень рискованно - червяк хитрее скальпеля. Все, что вы можете, это больше бывать на людях. Это единственный способ мешать ему обустраиваться в вашем сердце".
Так я и стала жить. Стоило мне остаться наедине, в полном одиночестве, как тут же я чувствовала, что начинается спешная работа внутри меня. Червяк начинал прогрызать стенки в моем сердце, тащить внутрь всякий хлам. Я начинала шипеть и бежала к людям, чтобы остановить строительство, которое разрушало меня. Это спасало, но ненадолго.
И вот однажды я встретила человека, который сказал, что знает меня, хотя я его узнать никак не могла. Оказалось, что это был тот самый продавец йогурта, которым я отравилась. "Я вас сразу узнал, - весело сказал он.
"Как же?" - удивилась я.
"Я вас запомнил, вы же купили тот самый йогурт с бездомным червяком. Я специально продал его именно вам, я знал, что у вас он приживется".
"Зачем же? Зачем вы это сделали??
"Видите ли, дело в том, что в моем сердце живет точно такой же".
За того продавца я и вышла замуж.
сказочка про принцессу
Одна девочка родилась Принцессой. И это было удивительно, потому что родилась она в совершенно обычной семье. Родители ее были не цари и не королевы, а обычные служащие госучреждений. Мама была врачом, а папа учителем. И жили они не в замке и не в королевстве, а в обычном панельном доме, в двухкомнатной квартире, на пятом этаже.
И такое же обычное детство уже ждало ее рождения, приготовив для нее множество приятных моментов и радостных воспоминаний на всю ее будущую жизнь. А девочка родилась Принцессой.
Девочка росла, и росла во всем выдающейся, все удавалось ей сразу и легко. И всегда она была окружена толпами поклонников, которые дарили ей цветы, писали о ней песни, и водили ее в рестораны, да в кинематографы. Но никто из них ничего для нее не значил.
Однажды, она встретила одного прекрасного юношу. Юноша был загорел и умен, и по всем показателям он мог бы быть принцем. Они сразу же подружились с Принцессой и проводили все свое время вместе. Катались на лошадях, купались на море, танцевали и книжки читали. Родителям девушки юноша очень нравился и они уже готовы были принять его в семью в качестве зятя, как вот однажды юноша позвал Принцессу гулять.
Они шли знакомым маршрутом по старому парку, как делали это всегда. Остановились возле пруда, чтобы, как обычно, покормить местных уток, когда юноша улыбнулся и сказал, что любит Принцессу и хочет всегда быть с ней рядом. Она же расплакалась и сказала, что больше никогда теперь они не увидятся. Развернулась и пошла домой.
В недоумении, юноша бежал за ней, пытаясь ее остановить и выяснить, что это значит. Но она не отвечала на его вопросы.
Прошел месяц, как каждый день юноша приходил к своей Принцессе, пытаясь узнать, в чем причина такой перемены в ней. Он истощал и местами позеленел от измучившей его любви, когда она наконец согласилась на встречу и разговор.
Она пришла, прекрасная, как никогда, ей даже не нужно было улыбаться, чтобы излучать это тепло и сияние. И она и не улыбалась, а была серьезна. По-собачьи заглядывая ей в глаза, юноша вновь повторил, что любит ее и спросил, почему она так вела себя последний месяц.
Мягко улыбнулась Принцесса и сказала:
- Тебе нельзя меня любить, юноша, так что лучше забудь меня навсегда.
- Почему? Почему? Почему?!
- Почему... Потому, что я Принцесса. Меня нельзя любить.
Побледнел юноша, и, видя, что она собирается уходить, в отчаянии стал молить, может быть, может быть, они могли бы остаться друзьями, ведь он не представляет своей жизни без нее?..
- Друзьями? Нееет. Я не дружу с теми, кто меня любит. Прощай.
Так они и расстались. Юноша не смог перенести горя и умер. А позже женился на скромной деревенской девушке, что таяла от одного звука его голоса еще со школы.
А принцесса облысела.
страшная сказка
Жил-был один мальчишка. Мальчишкой его можно назвать по той простой причине, что именно так его все и называли. Натура его была проста, как карандаш. Простой грифельный карандаш, как вы понимаете. Таких карандашей вы за всю жизнь встретите тысячи, если не миллионы, поскольку производство таких карандашей налажено задолго до вашего рождения, и вам не приходится сомневаться, как в исправности этого производства, так и в том, что карандаши эти необходимо производить. Так и с этим мальчишкой - когда вы впервые его встретите, у вас и мысли не возникнет ставить его существование под вопрос, вы просто примите его как факт. И не потому, что так вам положено, а скорее потому, что так положено самим фактом его существования. Да и вообще, какая глупость, сомневаться в существовании того или иного мальчишки.
Мальчишка, о котором я рассказываю, хоть и был еще совсем зеленым, но рос вполне себе порядочным парнем. То есть, когда вы посмотрите на него, даже если знакомы с ним всего минуты две, у вас нет-нет, да и промелькнет мыслишка: "Какой порядочный, хотя и мальчишка еще!" А если посмотрите на него, когда знакомы уже пару лет, то подумаете: "Смотри-ка, этот мальчишка все еще порядочный, и по-прежнему мальчишка!" И в этом была его единственная проблема: и спустя двадцать лет, как он издал свой первый мальчишеский крик, он все еще был мальчишкой. Выглядел, как мальчишка, и когда старался выглядеть взрослее, то и вел себя, как мальчишка.
Время шло, и мальчишеские игры сменяли друг друга одна за одной. Постепенно мальчишка перестал переживать по поводу того, что, несмотря на то, что игры становились все серьезнее и взрослее, они не переставали выглядеть для других все такими же мальчишескими и детскими. Мальчишка уже во всю трудился в некоей крупной компании по добыванию промышленного сырья, хотя по-прежнему окружающие с трудом воспринимали его всерьез. На очередном съезде представителей компании ему было трудно произнести речь, поскольку его несколько раз прогоняли с трибуны гиканьем и улюлюканьем незнающие люди, считавшие, что кто-то из партнеров привез с собой сына и оставил его без присмотра. Когда же наконец его повысили до вице-президента компании, он взял отпуск и уехал на дачу.
Несмотря на высокий пост, и порядочность, у мальчишки почти не было близких друзей. Можно было бы даже сказать, что он был одинок, но такое сказать можно про кого угодно, и это ничего вам не скажет о человеке, о котором идет речь. Да и к тому же, говорить такое крайне не вежливо. У него было достаточное количество друзей, были добрые и любящие родители, была даже кошка, которая проявляла к нему куда больше нежности, чем обычная среднестатистическая кошка может позволить себе проявить. Но мальчишка наш был одинок, тем старым способом, что не было у него в жизни того самого человека, которого бы он любил. И который бы любил его.
В детстве, пока он не научился читать сам, и даже немного после, перед тем как уложить его спать, отец всегда рассказывал мальчишке сказку про Рапунцель - прекрасную девушку, которая одиноко жила в башне, и не могла оттуда выбраться, чтобы выйти замуж за прекрасного принца, как и положено всякой прекрасной молодой девушке. Но единственное, что помогло девушке все-таки осуществить свою мечту и исполнить свое назначение (отец объяснил тогда, что у девушек частенько совпадают желание и долг, и этому мальчишка очень позавидовал), это были ее прекрасные длинные волосы, благодаря которым принц смог ей повстречаться.
Именно эту сказку вспоминал мальчишка, бродя по лесу, неподалеку от своего скромного дачного особняка. Он думал об этом очень долго, и когда его блуждающий под ногами в поисках подосиновиков, которыми так славился этот лес, взор не наткнулся на каменную стену. Внезапная стена вмиг разогнала рой его мыслей по разным углам улья, хотя найти углы в улье пока никому не приходилось, но стена поступила именно так. Спустя какое-то время, которое понадобилось одной мысли, чтобы выйти из оцепенения, или из угла, как вам удобнее, она разбудила мальчишку, слегка ущипнув его за внутреннее ухо. Он огляделся по сторонам, протер глаза, и обнаружил, что стена ему не мерещится. Он дотронулся до нее рукой, чтобы убедиться в этом и подогнать какую-нибудь другую мысль, которая так же уже пришла в себя. Тогда он пошел вдоль стены, чтобы посмотреть. Сложно сказать, что именно он хотел посмотреть, поскольку мысль была довольно коротка, и подробного плана действий у нее с собой не было, когда она заглянула-таки в головной штаб.
Пройдя вдоль стены до самого того места, где мальчишка обнаружил свою корзинку с двумя подберезовиками, срезанными еще в начале прогулки прямо у калитки, он остановился и задумался. Вернее было бы сказать, что он нахмурился, поскольку в штабе случился незапланированный перекур, который готов был вылиться в обеденный перерыв. Но внезапно что-то прошуршало над его головой, и взгляд рефлекторно дернулся кверху. Перекур закончился так же внезапно, как и начался, и вся орава хлынула обратно на свои рабочие места: стена уходила высоко в небесный потолок и конца ей не было видно.
Надо ли говорить, что стена не допускала ни малейшего намека на окна или двери? Надо ли говорить, сколько еще раз мальчишка обошел вокруг башни, надеясь найти хоть какой-нибудь намек на окно или дверь? И надо ли сказать о том, что всего-то и нужно было подождать той самой припозднившейся мысли, которая добралась, наконец, до штаба и подтолкнула мальчишку к слову? Столько вопросов, и все-то они ответы. Итак, было слово, и слово это было "Волосы".
- Волосы, - сказал он. И спустя пару минут лицезрения стены, неба, потом снова стены, громче и увереннее он проговорил:
- Рапунцель, сбрось свои волосы.
Следовало ожидать, что за этим ничего не последовало. Участилось сердцебиение разве что. Но это внутри нашего мальчишки, а снаружи - всё осталось по-прежнему: лес как лес. Ну, башня посреди леса. Стоя возле нее, мальчишке стало вдруг необычайно весело. Он стал смеяться, сам не зная почему. Просто смеяться и кричать. Он стал кричать и смеяться, и его смех усилился до боли в желудке, когда вдруг то, о чем он кричал, ударило его по голове.
Немного успокоившись, он посмотрел наверх, откуда густым кустом свисали те самые волосы, о которых еще пару минут назад он так неистово взывал к небесам. Приняв это, как знак к действию, мальчишка ухватился за волосы, как за канат на уроке физкультуры, и стал забираться наверх, куда бы это ни было.
Он забрался довольно-таки высоко, когда понял, что забрался довольно-таки высоко, но тут на его удачу волосы превращались в оконное отверстие, а точнее тонули где-то во мраке оконного дна.
Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к сумраку, внутри было темно и тихо. Когда же он стал различать очертания предметов вокруг, волосы, что он до сих пор сжимал в руках, зашевелились и самовольно удрали куда-то в угол. Из угла отчетливо слышалось невнятное шебуршание, которое никак не желало приближаться или удаляться так долго и утомительно, что, в конце концов, вежливый гость не выдержал и откашлялся.
Шорох прекратился, и ему на встречу резко выскочило что-то высокое и пыльное. От такого скачка мальчишку отбросило к подоконнику, возле которого он застрял в тяжких мыслительных потугах о дальнейших возможных вариантах действий. Но предпринять что-либо он не успел, потому что столп пыли оказался прямо перед ним, и человеческим голосом заговорил с ним, не забывая попутно рассеивать пыль по всем сторонам, а особенно в глаза, нос и рот мальчишке.
- Ты пришел, я ждала тебя, - прохрипел голос.
Мальчишка молчал, поскольку душа у него сжалась в крохотный комок и укатилась куда-то в области пяток, а, как известно, в моменты первого контакта присутствие души необходимо, как никогда.
- Извините за голос, я давно не разговаривала ни с кем вслух. А вы?
- Сегодня утром, - не поддержать беседу ему не удалось, хотя на этот раз голос подвел и его. Видимо что-то не так было с комнатой. Он рискнул повторить свой успех:
- Со своей кошкой. Не могли бы вы зажечь свет?
- Нет, - голос видимо определился с полом и решил принадлежать женщине. - Но я могу зажечь свечу.
"Какая разница", - подумал он, но вслух не сказал. Так бывает, когда подумать подумает, а сказать не скажет. Почему так бывает - по разным причинам: может залениться, а может и передумать, в данном случае мальчишка отвлекся на вид, открывшийся ему в тот миг, когда была зажжена свеча. Несмотря на крохотные свои размеры, она озарила всю безразмерную комнату, в которой они находились, так, что мальчишка мог перечислить все листья, что лежали в левом дальнем углу, или тот другой мусор, которым полнилась вся комната. Он бы заметил кровать с огромным пологом, или зеркало, что покрывало всю противоположную кровати стену, если бы его внимание не прилипло намертво к подсвечнику - тому, что в исчезнувшем сумраке было высоким столпом пыли.
И пыль, и жуткий голос, да и, что скрывать, высокий рост, - все они принадлежали даме, которая предстала перед нашим мальчишкой в тот же миг, как зажглась свеча. Пожалуй, дамой ее назвать можно крайне условно, и только воспользовавшись методом исключения: это была явно не девочка, хотя бы в силу роста; это была не девушка, поскольку кожи ее уже коснулись морщины, целлюлит и другие кожные болезни, мысли о которых молодые девушки игнорируют, как здравый смысл; это могла бы быть молодая женщина, или женщина немолодая, но мальчишка за свою жизнь немало повстречал различных женщин, и по тому определил то, что видел сейчас, именно как даму, потому так же, что она не была и старухой. Во всем образе ее, манере держаться сквозила величественность и некая державность, хотя ее и клонило немного набок, но это только при ходьбе. В целом, она была красива, но не будем забывать, что освещена она была всего одной свечой, пусть и довольно яркой.
Как следует рассмотрев друг друга, они было хотели заговорить, но припомнив былые неудачи, предварительно решили откашляться.
- Представлюсь первым: я мальчишка. Кто вы такая? - прервал это кашельный марафон наш мальчишка.
- Какой вы юный. А кто по вашему мнению? - лукаво выпалила пыльная дама.
- Смею предположить, что вы Рапунцель.
- Какой вы смелый. Почему вы так решили? - улыбнулась дама, слегка прищурив правый глаз.
- Вы спустили волосы, как в сказке.
- Какой вы наивный! - рассмеялась она. - Вы верите в сказки?
- Я верю своим глазам, и сейчас они показывают мне вас - длинноволосую и живущую в одинокой башне, точно как Рапунцель, - неуверенно проговорил мальчишка. Пыльная дама оглушительно смеялась, обдавая его очередными партиями пыли. Немного успокоившись, она заговорила:
- Какой вы начитанный. Возможно, вы слышали и другие легенды про девушек, заточенных в башнях?
Мальчишка хотел было ответить, но она не дала ему возможности раскрыть рта:
- Возможно, вы слышали истории про девушек, которые оказывались заточенными в башне не по злому умыслу карающего рока, а по собственному желанию? Или, возможно вы слышали истории, когда девушек заточали в башню по той лишь причине, что они заслужили это?
Мурашки пробежали по спине мальчишки от интонаций, которые зазвучали в голосе пыльной дамы.
- Что вы хотите сказать?
- Истории. Там, откуда вы пришли, всё построено на них, на этих историях, которые все до одной сплошь вымысел и сказка, но рассказаны они так хорошо и такое количество раз, что они просто вынуждены сбываться. - Она уже не обращала внимания на мальчишку и просто говорила, будто давно не встречала благодарного слушателя. - Вот вы, например. О чем вы думали, когда лезли сюда по моим волосам? Вы думали о возможных последствиях? Вы, вообще, о чем-нибудь думали? Вы что, всерьез решили, что заберетесь сюда, и здесь вас встретит восторженная волосатая старлетка, которая бросится к вам на шею, радостно вверяя вас себе на веки вечные?
- Я прошу прощения, если я побеспокоил вас, - начал оправдываться мальчишка, пятясь к окну, и судорожно пытаясь сообразить, как бы ему теперь намекнуть негостеприимной хозяйке, чтобы она приспустила волосы, чтобы невоспитанный гость смог убраться восвояси.
- Нет-нет, куда это вы собрались, наш разговор только начался. Мне так давно не доводилось вести светских бесед, да что бесед, мне давно не доводилось встречать мужчин... Что я просто не смогу отпустить вас так скоро, понимаете?
Мальчишка едва-едва уловил легкое шебуршание по полу, где-то в районе его ботинок, когда почувствовал, как ее волосы крепкой петлей стягиваются вокруг его щиколоток. Мурашки, что до этой поры бегали по его спине вверх-вниз, влево-вправо, спешно ретировались, заранее предупредив, что умаялись, и берут отпуск за свой счет, оставив таким образом его наедине с дамой.
Но отнюдь не об этом думал сейчас наш мальчишка. Как и не о том, что устоять на ногах теперь было просто невозможно, ввиду тугой петли, пытавшейся скрутить их в новую петлю. Как не думал он о несвежем дыхании, которое обдувало его бледное лицо, попутно лишая его легкие доступа к кислороду, которое возникало откуда-то из недр вплотную подошедшей к нему дамы. Так же, как не думал он о грибном супе, который намеревался сегодня приготовить себе на ужин, заведомо прикупив все необходимые ингредиенты, и собрав целых два гриба. Он думал о том, что перед ним стояла женщина, которая впервые за всю его порядочную и непутевую жизнь, назвала его мужчиной.
И его уже не пугала перспектива никогда не спуститься с этой башни живым, или быть съеденным на ужин безумной и кровожадной жительницей башни, представившейся ему Батори, когда подвешивала его на крюках за ноги под потолком над глубокой деревянной кадкой, служившей ей местом купания. Наконец, его не пугало больше ничего на всем белом свете, и он был счастлив, как только может быть счастлива очередная жертва легендарного серийного убийцы.
сказка про бабочек
Одна Куколка решила, что она уже стала Бабочкой и вылезла из Кокона.
В Коконе ей казалось, что снаружи - летний солнечный День и он уже заждался ее.
В Коконе она думала, что Крылышки ее стали уже цветными и готовыми к долгим перелетам.
С Цветка на Цветок, с Травинки на Травинку.
Но когда она выбралась из Кокона, она увидела, что снаружи все окутала Ночь, снаружи лютует Зима.
И когда она вылезла из Кокона, она о дверцу его зацепилась Крылышком и надорвала его.
Вмиг ей стало невыносимо холодно, одиноко и обидно - за крылышко.
Она так долго сидела в Коконе, что ничего не могла понять и ни в чем не разбиралась.
Поэтому она залезла обратно в Кокон, думая, что она все еще Куколка, и поспешила считать, что стала уже Бабочкой.
Она решила еще подождать.
Ну, она же не могла знать, что иногда даже Бабочкам не везет.
друзьба
Жил-был мальчик, которого звали Макс.
Макс был хорошим мальчиком, и у него было много друзей. Но однажды он познакомился с другим мальчиком, и этот мальчик был такой умный и интересный, что как-то в одночасье заменил Максу всех его друзей. Мальчика звали Франц и он был писатель.
Их дружба ничем не отличалась от всех других мальчишеских дружб, хотя они и не резали себе ладоней кинжалами и не клялись в вечной дружбе. Но они уважали друг друга, поддерживали и знали, что у каждого из них на всем земном шаре есть один человек, на которого они всегда смогут положиться.
Годы шли и мальчики встречали девочек, влюблялись, Макс даже женился. А Франц все писал и писал так упорно, что написал почти целых три романа. Но потом вдруг заболел и умер. Перед смертью он оставил завещание своему другу, в котором указал свою последнюю волю. И несмотря на то, что Макс всегда и во всем поддерживал Франца, и знал, что тот доверял только ему, Макс не стал сжигать романы друга, как тот настоятельно просил его. Макс напечатал его романы, он прославил Франца и сам стал писателем.
Франц же, который после смерти растворился во всем, что ему принадлежало, смотрел на своего друга и на свои романы, и плакал. И смеялся.
Плакал и смеялся.
Возможно, это даже не сказка. Может быть, так и было на самом деле.
встреча
Однажды она рассказала мне, что когда-то так же, как и сейчас, шла она по этой дороге, и навстречу ей вышел человек. Она ничего даже не подумала на этот счет, потому что мало ли кто выходит тебе навстречу на этой дороге. Но человек тот, хоть был далеко впереди от нее, целенаправленно приближался к ней. Она заметила то не сразу, но когда заметила, прииспугалась. Она бы свернула с дороги, или повернула бы обратно в то место, из которого вышла, но ей нужно было вперед. А впереди был человек, который рос на глазах, и приближался, приближался, приближался.
До самой последней секунды она все надеялась, что кажется ей, грезится, снится это, но спустя ту секунду завязался их первый разговор. Разговор этот с тех пор так и не закончился, и хотя человек шел в противоположную сторону, теперь он пошел с ней рядом.
- Как же мы беззащитны, если каждый человек, идущий по улице нам навстречу, может пройти сквозь нас, прямиком в жизнь нашу, и закрыть за собой дверь, - сказала она.
- Какая кривая на вас надета шляпка, что очень вам к лицу, - сказал он.
В этот момент пошел дождь, и большую часть истории мне узнать не удалось. Она все рассказывала, рассказывала, дождевые столбы, что тут и там вырастали меж нами, ей, как будто бы, были незаметны. Я же, силясь расслышать среди шума ниспадающих вод мерное журчание ее голоса, терял смысл услышанного и начинал сердиться и досадовать не на шутку.
Не выдержав, я ухватил ее за руку и остановил ее. Пытаясь перекричать дождь, я объяснял ей, что ничего не слышу из-за шума, что история кажется мне весьма интересной, дождь очень сильный, от него будут синяки, а может быть и простуда, нужно свернуть куда-нибудь, где возможно было бы нам отогреться. Она не слышала ни одного сказанного мной слова, и причина тому была не в дожде, а в ее рассказе, который был как поток, неостановим и неиссякаем. Она никому не рассказывала доселе истории той.
Меж тем свернуть было некуда, все-то вокруг была ночь да пустыня, и сдавшись, я поплелся за ней, уже и не надеясь на благополучный исход. Но вот закончился ее рассказ, а чуть погодя, прекратился и дождь. Небо стало светлеть, я же не мог оторвать взора от спутницы моей, которая незаметно для глаза моего вдруг из молодой девушки превратилась в сгорбленную старуху.
С каждым шагом все труднее ей было идти, поначалу пыталась она опереться об меня, повисла на руке моей, но позже и это ей стало невозможно - ноги отказывались ей подчиняться, и она поползла рядом. Я сбавил ход, чтобы не приносить ей беспокойства своим быстрым шагом, и какое-то время мы молчали. Меня грызло любопытство, чем же закончилась та история, но мне казалось бестактным спрашивать о таком, она могла подумать, что я все прослушал.
Когда же совсем рассвело и все во мне закипело от желания узнать конец и суть истории, я резко развернулся к ней, на нелепом своем наречии взволнованно вопрошая:
- Что...
И тут только я заметил, что она осталась далеко позади, на том месте, где, видать, последние силы оставили ее, что не могла она больше ползти вперед. Я направился к ней, и к моему удивлению, по мере моего приближения к ней, прямо на моих глазах она стала расти. Расти, расти и приближаться. И вот из недвижимо лежавшей на земле чахлой старухи она превратилась в юную деву, что щурясь от солнца и улыбаясь, шла мне навстречу.
сказка
Одна старая-старая сказка начиналась примерно так:
Было это давно. Давно и далеко, так давно и так далеко, что и рассказывать страшно. В те времена весь небосвод был усыпан тысячами маленьких, но очень ярких звезд. Им в ответ, с Земли светили тысячи тысяч таких же маленьких и не менее ярких глаз.
Была тогда в небе одна маленькая звезда. Свет ее был не так ярок, как у других звезд, и от этого звезда всегда плакала, чем еще более приглушала свой свет. "Отчего же я не такая яркая, как все, - жаловалась она своим подружкам-звездочкам. - Отчего же я так тусклая?" Она очень переживала, что если она не будет самой яркой на небе, то никогда, ни одна пара глаз с Земли не увидит ее, и не загрустит о ком-то родном и любимом. А если так, то вся ее жизнь окажется бессмысленной.
Шло время, пролетали миллионы световых лет. Звезда по-прежнему оставалась незаметной. Уже все ее друзья и подруги носили прекрасные научные названия, иные и по два, но наша звездочка все так же была грустна и безымянна. Она мечтала о величии, о любви и поклонении, чтобы поэты слагали в ее честь стихи, музыканты посвящали ей песни, художники рисовали только ее, но главное, чтобы все знали, какая она прекрасная. И зная, что именно так и есть, она никак не могла понять, почему же она так и остается такой неяркой и такой неизвестной.
Но вот однажды, когда звездочке совсем надоело ждать, она почувствовала, как сильно она устала. Разозлившись, что так-то всё и проходит за зря, она вспыхнула ярчайшим из огней, и закатилась под самый купол неба.
Так заканчивалась та сказка. Но вот как продолжалась другая, чуть менее старая:
А в это время, далеко-далеко за миллионы световых лет, на Земле был вечер. Тот самый вечер, когда родители вновь ушли в гости, и один восьмилетний мальчик остался один во всем доме. Его, конечно же, уложили спать, но уснуть он никак не мог, не потому, что остался в доме совсем один, - нет, мальчик был очень храбрый и смышленый для своего возраста. Он не мог уснуть потому, что было самое настоящее лето, и оно, как ничто другое, завораживало мальчика и навевало какую-то невыразимую грусть. Мальчик этот был самый настоящий романтик. И вот он сидел на крыше, и разглядывал сумрак, изучая лето по звукам и шорохам, что создавал добрый ветер. Он смотрел на небо и поражался россыпи, когда мимо него проухала сова и, от неожиданности, испугавшись, мальчик закрыл глаза. В этот самый миг, если бы он смотрел на небо, он бы заметил, как падала звезда. И если бы он увидел ее, он бы подумал, примерно следующее: "А ведь звезды, они такие же, как люди. Они такие же одинокие, и так же хотят быть кому-то нужны. Они думают, что очень красивые и яркие, но на самом деле, их даже ночью не всегда видно. Они думают, что они совсем одни, и никого похожего на них нигде нет, но они просто слепы, что не видят тех, кто также неярок и потому незаметен". "Людей много",- подумал бы мальчик. - "И все они - большие и маленькие, добрые и злые, хорошие и плохие, черные и белые, розовые и голубые, - все-все они есть. Все они люди, и все они могли бы любить друг друга и быть нужными друг другу, если бы они только захотели открыть глаза навстречу друг другу и увидеть друг друга". Но мальчик зажмурился, испугавшись совы и ничего этого не подумал.
Так закончилась другая старая сказка. А сейчас закончится и эта.
Где-то в другой параллельной вселенной, которая лишь часть нашей общей огромной вселенной, где-то там, далеко-далеко, они всегда встречаются вовремя. Те, кто считают, что их жизнь проходит бессмысленно и впустую, потому что они чем-то хуже других. И те, кому так необходимо чудо, чтобы понять, как они счастливы, когда счастлив кто-то еще. В той вселенной они обязательно встречаются, потому что где-нибудь они же должны встречаться. Вовремя.
сказочка про таблетку
Юлечке, как и обещала
Жила-была таблетка. Обычная круглая, белая таблетка. Как и все таблетки ее сорта, она жила в пластине, соседствуя с девятью такими же таблетками. Жили они дружно, словно десять дочерей одной матери, и не ведали горестей. Пока однажды в аптеку, где они мирно и спокойно лежали на полочке, в своей коробочке, не пришла комиссия, и не сняла эти таблетки с продажи. Всех их собрали в один мешок и увезли на склад, ожидать результатов новых исследований.
Мало что это событие изменило в жизни таблетки и ее подруг. Однако, на складе она познакомилась с многими другими местными обитателями. В одночасье наша таблетка стала очень популярной и известной. Все хотели дружить и общаться только с ней. Всякие микстуры и сиропы рассыпали порошки возле ее предполагаемых ног, пилюли и ампулы читали ей рецепты собственного сочинения. Всем она нравилась, всем была хороша и приятна. Подружки-соседки хвастались знакомым, что живут с ней по соседству и знают ее с самого конвейера. В тайне они завидовали ее популярности, но предпочитали с ней дружить, боясь потерять хоть косвенную славу. Когда они спрашивали ее, по секрету, в чем секрет такой ее популярности, она лишь мягко улыбалась и молчала.
Вечерами, после того, как дежурный сторож, пересчитав все лекарства, уходил пить чай, вокруг таблетки собирались ее поклонники и молча смотрели на нее. Иногда она даже рассказывала им какие-нибудь выдуманные истории, которых с ней никогда не случалось. И хотя все понимали, что это вранье и небылицы, они жадно внимали каждому ее слову, благодаря судьбу, что их списали и они попали на этот склад.
Шло время, и всем казалось, что никогда еще оно не бежало так быстро, как сейчас, когда они узнали таблетку. Пожалуй, то был самый счастливый склад на всем белом свете. Когда же результаты исследований были получены, и на склад пришли новые люди в белоснежных халатах, никто даже не понял сразу, чем это грозило. Лекарства стали исчезать с полок, одно за другим. Вот перестал приходить по вечерам старый сироп от кашля на основе спирта. Вот пилюли своей дружной многодетной оравой уже не шумели, только завидев таблетку. Становилось все тише и пустыннее с каждым новым днем. И в один пятничный вечер вдруг никто не пришел послушать таблеткины россказни. Не сразу поверила она своим глазам, соседушки же уставились на нее в полном безмолвии, ожидая, что скажет она, королева, оставшаяся без свиты. До поздней ночи прождала таблетка своих поклонников, но так никто и не пришел, и тогда она так же, не проронив ни слова, отправилась спать.
На следующее утро настал и ее черед, черед всей их партии. Печать "Продукт Подлежит Утилизации" на коробке и вот их уже выносят со склада. Все залилось слезами, - сестрицы не хотели умирать, срока годности хватило бы еще лет на десять, какая несправедливая участь. Таблетка была сдержанна и молчалива. И вот, в двух шагах от верной гибели, чуть успокоившись, одна из сестер обратилась к ней, мол, ну сейчас, на пороге смерти, ответь, открой свою тайну. Таблетка молчала какое-то время, ни на кого не глядя. А потом улыбнулась куда-то в пустоту, и сказала: "Я вызываю зависимость".
А потом их стерли в порошок, и развеяли по ветру над Великим Каньоном.
Конец.
сказочка за дверью
Одна девочка жила за дверью. Дверь была большая, дубовая, из под нее всегда пробивался яркий свет. Девочка жила в темноте, и свет из-под двери и из замочной скважины был единственным, что освещало ее жизнь.
Днем она лежала на полу и смотрела под дверь. Она различала шаги и тени, что перебивали свет иногда. Они всегда были где-то вдалеке и никогда не подходили к двери с той стороны, так что она не могла рассмотреть и узнать, кто там живет. Поэтому она просто смотрела на свет и радовалась, что там кто-то есть. Если она смотрела в замочную скважину, она так же ничего не могла разобрать, кроме неясных силуэтов. Но в замочную скважину она смотрела реже, потому что это было неудобно, и глаза начинали болеть.
По ночам, она слушала звуки, что раздавались из-за двери. Приглушенные голоса, бессвязные разговоры, скрип пера или звук патефона, - всё впитывала и запоминала. Диалоги подчас были одни и те же, за дверью жила стареющая пара. Они забывали, что говорили об этом вчера, и повторяли все то же самое друг другу каждый вечер. Девочка знала все это наизусть, но с жадностью вслушивалась в каждый звук и вздох.
У них никогда не было детей, и это было единственным, что объединяло их последние несколько лет совместной жизни. Об этом они молчали, когда не говорили. Не было скорби, была лишь пустота, откуда им было знать, что счастье жило за дверью, на которую они никогда не обращали внимания.
Женщина была красива, по вечерам перед сном она подолгу просиживала у зеркала, расчесывая волосы. Ломких и седых сегодня всегда оказывалось больше, чем вчера. Мужчина был задумчив и молчалив. Он курил и читал всегда одну и ту же книгу Фицджеральда. Они были счастливы.
Все запахи, которые улавливала девочка из-за закрытой двери, казались ей прекрасными. Будь то ароматы духов, горячего ужина или курительной смеси, - все их она различала, хоть и не знала источников их. Она не гадала природу того, что происходило по соседству: тишина, звуки, холод, тепло, - все это она принимала как должное. И никогда не думала о том, чтобы открыть дверь и войти в комнату. Как и они, никогда не задавались вопросом - что находится за этой дверью, что будет, если ее открыть.
Однажды женщина была у врача, и врач, сделав анализы, сообщил ей, что она смертельно больна. Жить ей оставалось всего несколько месяцев. Впервые в жизни, придя домой, они поругались с мужчиной. Девочка никогда не слышала, чтобы они кричали, она испугалась и долго плакала после, когда те легли спать.
На следующее утро женщина уехала, за дверью долго возились грузчики, а потом было тихо. Несколько вечеров спустя вновь заиграл патефон, девочка обрадовалась. Но голоса молчали. Потом что-то очень громко взорвалось, и под дверь прилетело что-то красивое маленькое и колючее. Девочка поранила палец, взяв это в руку. В тишине, которая настала потом, было слышно только, как кровь сочится из ее пальчика. Стало холодно, а через какое-то время свет погас.
Несколько дней она так и лежала, вплотную прижавшись к щели под дверью, жадно вдыхая воздух. А потом кто-то тронул ее за плечо.
3логия
часть 1. кипарисы растут снизу и в небо
Камилле двадцать лет, и она знает, что влюблена в Пьера. Вчера на званом ужине в честь помолвки кузины, она это решила. Пьер уходит на войну бить врага, он - выгодная партия. Когда они встретятся на вокзале, она исполнит ему свою специальную улыбку, чтобы он не забыл о ее чувствах, когда будет умирать за Отчизну.
Пьеру передали, что войну отменили еще в мае, но он любит путешествовать и драться. Ему всего семнадцать.
часть 2. "ты мне пиши, я все читаю"
Осень, и Пьер служит в шестом полку уже восемь месяцев. Он любит это время года, но война не нравится ему уже месяцев семь. Он знает, что скоро начнется зима, но война еще не закончится. Пьер хочет домой.
Камилла шлет Пьеру письма каждый вторник. Рассказывает о скучных балах, просит не раниться на войне и бить врага, чтобы были награды. Надеется, что война скоро закончится, и он вернется домой, по осени много яблок в саду созрело. Они падают на землю и гниют, собирать их некому - все ушли на войну.
В шестом полку газеты не получают из-за осложнений по левому фронту, всю почту солдаты используют в сортире.
часть 3.happyend.
У Пьера случился последний бой, он даже не заметил, как погиб. Перед глазами его мелькнула перевернутая земля, и он очень четко ощутил запах паленого мяса. Он бы запомнил это ощущение на всю жизнь, если бы она была хоть на секунду длиннее.
Камилле исполнился двадцать один год, и она грустит, теперь между ней и Пьером расстояние увеличилось еще и во времени. Она почти довязала Пьеру шарф, красный, чтобы выделялся на фоне русской зимы. Перчатки в тон, были ею уже отправлены с военным поездом две недели назад, когда проездом был батальон Георга, ее кузена. Пьер будет думать о ней каждый раз, когда станет холодно.
Когда же закончилась война, и наступила первая спокойная зима, рябая дочурка Прохора все еще хвастала большими алыми рукавицами, что отец привез ей с Французии. Не раз была бита за это соседскими девками. А потом утонула в проруби.
заповедей семь
Никогда не сходи с ума больше, чем тебе позволено, если хочешь остаться среди тех, кто тебе позволяет сходить с ума.
Никогда не скрывай то, что не выросло до размеров, позволяющих быть узримым, больше, чем положено быть этому показанным.
Никогда не проси громче, чем дозволено это строением их внутреннего слуха привязанности к тебе, чтобы не сталось это безнадежной тишиной.
Что бы ни сталось тебе бессловесной тишиной.
Никогда не будь долго среди тех, кто за время пребывания твоего среди них, отдает все, что принимаешь, с улыбкой, с которой можно принимать тебе, но отдавать с коей нельзя.
Никогда не поддавайся страху от темноты, что гладит по волосам, склеивает ресницы, закладывает уши и отнимает разум, - ищи свет, что суть ее и твоя, и если вы одно, не страх вам делить.
Никогда не принимай за ложь ту правду, которой пронизано твое бытие, как огонь воздухом, место лжи - пепел, что подымается в небо, твое место - у костра, но не в огне, сказать такое - найти ложь.
Никогда не переставай.
кокон
Я в коконе.
Живу в нем, расту и прячусь.
Я построила его сама.
Сшила.
Создала.
Придумала.
Это было очень долгое, сложное занятие, занявшее всю мою жизнь.
Сначала я связала все свои ощущения из отдельных нитей, смотанных в клубок. Получился очень тонкий и уязвимый шар формы овала. Затем я накрыла его слоями страха. Получился довольно толстый слой, но он по-прежнему был уязвим и мягок. Тогда опутала все это мыслями, мечтами и желаниями, склеив их между собой для крепости болью, потерями и неудачами. Окрасила все это в цвет своих слез и обсыпала всей неразделенной любовью.
Засунула в пекло - чтобы обжечь, закинула в стужу - чтобы заморозить.
И когда мой кокон стал замечен, я уже сама позабыла, что изначально это был домик, с распахнутыми настежь дверьми, окнами и сердцем, ждавшим гостя на крыльце. На белом блюдечке. Без единой каемочки.
И вот они полезли, пытаясь пробиться внутрь, в надежде что-то найти. Но с каждым годом оболочка кокона становилась все толще, и все жестче. И попасть самим им было бы трудно, и тогда они решили словом выманить меня наружу.
Они знали, что изнутри мне все видно и слышно. Они говорили со мной ласковыми голосами, и пели нежнейшие песни, они говорили о моей красоте, как внешней, так и внутренней. Я не верила им, но слушала все внимательнее.
Когда они поняли, что я - слух, они стали показывать мне красивые дальние страны, диковинных животных и птиц, рассказывать про тот особенный закат, который случается в конце августа, когда осень провожает лето в ночь; или про тот самый рассвет, про который невозможно рассказать, если только не увидеть самому и узнать в нем тот самый рассвет. Они рассказали мне про то, с каким звуком растут волосы в бороде у Мерлина, и с каким - падают яблоки с яблонь по осени. Они показали мне море. Я увидела море, услышала его шепот и его запах.
И тогда мне захотелось узнать его на ощупь. Прикоснуться к нему, почувствовать его кожей. Почувствовать его кожу. Попробовать на вкус - весь мир, как захлебнуться в море.
И тогда я прорвала свой кокон,
И родилась.
***
Cмотри: здесь грозы и фонари, и очень много одиноких, одиноких девушек в узких джинсах. Длинноволосые, они уходят в дождь без зонта, не потому, что у них его нет, потому что не хотят раскрывать его. Подставляют головы каплям, смывая с себя всю грязь этого города, все эти чужие мысли, наслаивающиеся с каждым днем все больше и больше, придавливая их к земле. Все эти взгляды людей, что никогда не подходят знакомиться и целовать их в губы. Все их окрики и освисты, которые суть - грязь под ногами, хотя под ногами моих девушек чище, много чище.
Здесь машины едут из города и не возвращаются обратно. Сюда едут уже совсем другие машины, как прилетают другие птицы - не те, что улетали вчера. Смотри, смотри, как летят брызги из-под колес, - как они спешат уехать отсюда. Как они окатывают лужами моих девушек. Как мои девушки даже не замечают этого...
В этом городе музыка имеет плотность и вес, ее можно почувствовать кожей, дотронуться до нее и даже переспать с ней. Здесь сотни тысяч слепых ушей, и только пара светлых глаз, ради которых стоит пройти хоть раз под дождем, по лужам и не отойти от края тротуара, мимо которого несутся мои машины вон из города. Поймать их невозможно, но хотя бы раз увидеть краем глаза, светлого глаза.
Здесь только собаки не скрывают чувств, здесь только кошки отстаивают свое. Здесь все не так, все разлажено, и все они бегут в поисках своего счастья, и сталкиваются лбами, и только раз в жизни ты можешь встретить мою девушку, вытаскивающую собаку из-под дождя, чтобы сделать ее немного счастливее, чем она сама.
В этих забегаловках никто не пьет так, чтобы танцевать до упаду, и целовать всю ночь незнакомые сливочные губы, а потом встречать рассвет лежа на траве, купаясь в росе, крича солнцу свое приветствие и радость. Здесь только пьют до упаду и спят по углам с щетиной и ободранными заусенцами, а потом блюют свою жизнь в стоки, крича солнцу свою боль и гневы.
Здесь девушки не поют, гуляя по берегу реки потоков, не плетут венки из цветов, сорванных в поле, и не бывают босы. Здесь таких загоняют в дома желтого цвета, и выливают в уши помои, заклеивают глаза полиэтиленом, обрубают пальцы, оставляя только ногти, вынимают сердца, оставляя только формочки для теста... Здесь возле метро раздают кротам наклейки в виде улыбок, и все берут их, наклеивают все, и никто, слышишь, никто не сомневается в правильности нацеленности собственной жизни.
Послушай: эти звуки. Это целый город звуков. Звуки этого города, ты слышишь? Они живые, они живут собственной жизнью, дышат собственным воздухом, питаются собственными соками. Сними паутину с ушей, просто прислушайся. Тебя там тоже слышно иногда.
Читай: я пишу послания на щеках уличных девиц, что дарят тебе свои наклейки, мелками на асфальте между классиками и розово-желтыми жирафами. И на обертках пивных бутылок, что обдирают юные голодные герои. И на окурках сигарет, россыпью гниющих в парках и туалетах. И если ты будешь внимателен в солнечный жаркий день, ты сможешь прочесть что-то в знойном воздухе. Постарайся сосредоточиться.
Найди: себя в этом городе. Сколько можно себя терять.
побег
И вот однажды, когда уже пришла осень и подули холодные ветра и полили тяжелые дожди, он собрал свои вещи и уехал. Он хотел бы сделать это и раньше, но раньше было раньше и было бы совсем не так. А это была уже осень, и так нужно было сидеть на вокзале под этот шум дождя и мрачные лица уезжающих, провожающих... Как в кино. Это ощущение всегда было ему приятно. Ведь если это кино, то как-то все это и не по-настоящему, как-то и не страшно, значит и больно не будет. Со стороны, может быть, да, но не там, где боль приобретает вес, цвет и силу ножа. Не в его болевой точке. Его кнопке вызова боли. Нет. Если смотреть на жизнь, как на игру, то не так уж все и страшно. Главное, знать правила. Следовать им необходимости нет, но знать ты обязан.
И он уезжал, и его грела мысль, что все это правильно. Так и должно быть. И должно было быть уже и вот - есть. И мысль эта грела, но все не согревала. Он уезжал из дома, из родного города, бросал свою старую жизнь, начиная новую, без работы, без дома, без друзей, но главное, без нее и него - двух самых дорогих ему существ.
Он уезжал. Он так решил. И это бесповоротно. Так должно быть и иначе уже не будет никогда. Больше никогда не будет этих ночей в одиночестве, хотя кажется, что вдвоем. Хотя семья. Но в одиночестве. И эта боль. Вся эта боль пройдет теперь мимо. Он больше не червяк, что попался на этот крючок. Он больше не клюнет. "Я так люблю тебя" - говорила она, но врала. Так безбожно может врать только жена, только мужу. Но больше никогда.
И теперь, когда он начинает новую жизнь, никогда еще она не была в нем так ярко. Никогда еще она так не жила в нем. Но он больше не чувствует этой боли. На пороге новой жизни он смотрит в окно и видит небо. Немного облачное, но никогда уже он не посмотрит на землю, где трава так зелена, но всегда стоит неподвижно, никогда не плывет как на небе, как в облаках. Когда теряешь голову, и так же плывешь, так же не подвластен ничему, когда любишь. Так, что не можешь дышать спокойно. Жить спокойно. Когда ты любишь. Нет.
Больше никогда он не поддастся на это. Теперь новая жизнь, новая мечта, новый сон, длиной в жизнь, где он не действующий персонаж, а рассказчик. "Я так люблю тебя", - говорила она и так врала. Кто смеет позволять так врать? Кто позволяет жить после такой лжи? Кто может выжить после таких слов? Она, та, что следила за мерностью его дыхания, пока он спал, что смотрела всегда только в глаза, когда он целовал ее, но в другое время - никогда. Как она посмела отпустить его? Отпустить, когда он сбегал, оставил ее одну с ребенком? Как она допустила, что он сидит теперь на вокзале и знает точно, что уедет? Как же так?
В тот самый момент, как он додумал эту мысль и подошел поезд, мы случайно пересеклись с ним взглядами.
Я подумала: "Какой старый человек", а он подумал: "Вот и поезд".
письмо
Джонни-бой,
Джонни, мой мальчик, как хорошо, что ты так далеко и не можешь видеть меня. И можешь не знать, какая я здесь. Как я предаю людей и лгу им прямо в глаза. Как я обижаю свою мать и всех, кто добр ко мне. Как я не уступаю старушкам в транспорте, и смеюсь над слабыми и покинутыми. Как я краду друзей, у друзей, как я завидую, мщу и ревную. Как я изменяю, ежесекундно, и сразу же после клятвы, - всем им, но, главное, себе. Да, как я изменяю себя, уродую. И с каждым новым утром мне все больше не хочется просыпаться вообще, потому что я так далеко ушла от тебя, мой мальчик, прочь в будущее, в котором совсем нет места той светлой девочке, которую ты знал.
И я совсем не знаю, как передать тебе это послание, ведь нас разделяет так многое, пространственное, временное. Но в первую очередь мы сами, да, мой друг, мы сами.
Я даже не буду дописывать это письмо, поскольку отправлять его не стану, да и некуда. Ведь даже если оно дойдет когда-нибудь до адресата, ты просто не станешь его получать. А если вдруг так случится, что оно окажется у тебя в руках, я знаю, Джонни-бой, ты открывать его не станешь. Я знаю потому, что тоже не хочу знать, каким ты стал теперь. Светлые образы прошлого лучше хранить в сундуке прошлого.
До свиданья, мой мальчик, до встречи
в воспоминаниях.
Твоя N.
загадать желание?
Хорошо,
пускай пропадет куда-нибудь, пусть исчезнет, сотрется из жизни моей, как будто бы и не было никогда. Затеряется в городе где-то, телефон сядет, или его вытянут из сумки, абонент перестанет быть доступным. Пусть поссорится со всеми нашими общими друзьями и даже знакомыми, ну, или пусть они поссорятся со мной. Пусть закроются на демонтаж или сгорят дотла все места, в которых мы встречались с ним, знакомились, бывали, или еще можем оказаться. Пусть с неба, каждый раз как наши дороги вдруг надумают нас пересечь, пусть падает рояль в сантиметре от моего носа, чтобы я знала, чтобы не шла вперед. Пусть запретят все фильмы, что мы смотрели, обсуждали, снимали, даже те, трейлеры на которые крутили перед сеансом, когда мы ходили в кино. Пусть запретят все виды алкоголя, и сигареты. Пусть не останется всех видов объятий, поцелуев и ласк, ничего не останется пусть. Пусть слетят все сервера со всеми историями всех наших переписок, с нашими фото, общими и отдельно, и особенно со всеми этими картинками и открытками, на которых нас отмечали по праздникам, и нет. Пусть опустеют все социальные сети, все мессенджеры перестанут включаться, потому что все пароли перестанут подходить, и ни одна авторизация не пройдет. Пусть музыка... Музыка... Ладно, она пусть останется.
В конце концов, пусть станет возможным забыть человека навсегда и не вспоминать больше никогда. Пусть станет возможно принять что-то из совершенного за неверный поступок, за ошибку, за сбой в системе, а потому стереть эту информацию, без сохранения данных, поскольку они повреждены, и переустановить систему заново.
Или получить шанс на исправление.
Такое желание сойдет?
шутка
Больница. Белые коридоры. Белые халаты врачей. Белые лица пациентов в приемной. Белое все внутри. Мне позвонили посреди рабочего дня, и сообщили, что тебя больше нет. Тебя не стало. Ты перестал быть. Я не поверила, мне нужно удостовериться. Всегда всё нужно потрогать, чтобы осознать. Осознать, чтобы запомнить. Запомнить, чтобы забыть. Я не поверила, это какие-то чужие люди, что они могут знать. Ты бы сказал мне, если бы тебя не стало. Но ты ничего не говорил мне, что тебя больше нет. Что ты перестаешь быть. Я верю только тебе, я не хочу верить им, они - чужие.
Но они не врут, они ведут меня к тебе, они говорят, говорят несколько раз подряд: тебя нет. Тебя нет. Сейчас они докажут мне это, они покажут мне тебя, твое тело. Но твое тело - это же ты. Если это шутка, я буду громко смеяться. Я не верю. Ты глупый, ты же еще совсем ребенок, как ты можешь перестать жить?.. Это видимо такая игра, ты просто шутишь надо мной, ты решил посмеяться. Какое глупое у меня будет лицо, когда я войду и увижу тебя. Это будет очень смешно. Наверное, ты даже камеру приготовил, или фотоаппарат... Дурак, я буду смеяться вместе с тобой, потому что это очень смешная шутка.
Какие длинные коридоры, почему мы так долго идем, ведь он ждет там. Ему надоест ждать и он уйдет. Скажет, что шутки не будет, потому что я опоздала, я слишком долго шла, и он устал ждать. Он не выносит ждать, а я всегда такая копуша. Из-за меня мы всегда везде опаздываем, и он все время ругает меня за это. А я оправдываюсь очень нелепо. А потом он меня целует. Всегда целует. В лоб. Как папа когда-то. А сейчас мы идем очень долго и по лестнице, потому что лифт сломан. На лифте нельзя. Почему мне нельзя к тебе на лифте?.. На лифте было бы гораздо быстрее. Быстрее. И лестницы, такие чистые, чем они их моют? Почему такие чистые лестницы, они совсем не ходят по ним?.. Пожалуйста, дождись меня, не уходи, я уже скоро приду, и мы будем громко смеяться над этой твоей шуткой. Я очень хочу сейчас смеяться с тобой, потому что мне уже становится страшно: эти люди, и мы так долго идем...
Я купила на ужин цветной капусты. Сегодня моя очередь готовить ужин, и я придумала кое-что необычное. Тебе должно понравиться. Я же совсем не люблю готовить, ты знаешь, я редко тебя балую. Но сегодня будет очень вкусно. Еще купила вина - себе, а тебе твоего любимого пива. Будет очень вкусный ужин, а потом мы посмотрим что-нибудь старенькое, как всегда. Если готовлю я, ты выбираешь фильм - такое правило. Значит, будем смотреть что-то старое и смешное. Мы всегда смотрим что-то смешное, когда ты выбираешь фильм. Это потому, что я всегда выбираю что-то грустное. Хотя, когда мы смотрим грустное, мы все равно смеемся, потому что ты смешишь меня. Я смеюсь уже от одного твоего смеха, он очень заразительный, я с тобой не могу смотреть что-то серьезное вообще. Ты всегда мне говоришь, что я слишком серьезна. Как сейчас эти люди. Они же не понимают, что это твоя шутка. И они не знают, что скоро будут смеяться вместе с нами, потому что они никогда не слышали твоего смеха.
Нам очень долго не открывают какую-то дверь, здесь очень холодно, и я мысленно злюсь на них, они не понимают, что портят всю шутку, ты сейчас будешь ругаться на меня, что я так долго шла, и ты совсем замерз меня ждать. Черт возьми, сколько тут людей. Что это такое... Мне опять что-то говорят, а я не слышу, я жду, что ты появишься. Выскочишь откуда-нибудь из-под стола, или я просто услышу твой смех. Но тебя все нет. А меня подводят к какому-то столу.
Помнишь, когда мы только начинали быть, ты заставил меня бросить курить. Вернее, я бросила для тебя. Ты не просил, но я знала, что ты против, и я тогда загадала, что если ты будешь меня любить, то я брошу курить. Я вчера выкурила одну сигарету. Мы сидели в кафе, я выпила, и выкурила одну сигарету, мне очень захотелось. Но всего одну. Я больше не буду. Правда. Больше никогда-никогда. Просто появись сейчас, и скажи, что еще любишь меня. Пожалуйста. Это же не твое тело?
***
В городе ты никогда не встретишь счастливого человека. Он там не водится. Счастливого человека, как ты его понимаешь, ты можешь встретить где-нибудь далеко-далече от мегаполиса или любого другого скопления людей. В горах или на необитаемом острове. Я не хочу сказать, что счастье в одиночестве, или единении с природой, нет. Я хочу сказать только, что в городе ты никогда не встретишь счастливого человека.
***
...они все очень красивые, а главное честные, я когда на них смотрю, у меня слезы наворачиваются. Они тогда смотрят мне в глаза и начинают петь. А когда слышишь их пение, хочется умереть или жить вечно. Даже не знаю, как еще описать.
Особенно жалко их становится, когда видишь, какие они одинокие. Тут даже слезы не помогут, такая в них безысходность. Но что поделаешь, такая уж у них судьба. Такими они были задуманы, такими и созданы.
А причина всегда очень простая, что и обижает их больше всего. Это удивление вещам, которые вдруг стали заметны, они были всегда, но им не придавали должного значения. Откуда им было знать, что вещи настолько мстительны.
Причина остаться или причина уйти - всегда разная, но всегда простая. Причина разочарования кроется в недопустимых ожиданиях, и в этом тоже ничего сложного. Но сколько трагедий и кухонных драм. Если бы они выражались яснее, они бы не искали причин.
Когда руки были длиннее, я и ростом казался выше, а сейчас, после укорочения, меня за гномика все принимают. Но им же не запретишь, они красивые.
Мама говорит, что они глупые и бессмысленные. Я не очень в это верю, мне кажется, они не могут быть глупыми, как не может быть чего-либо без смысла. Без смысла - это и есть глупость. Но мама просто не разбирается.
Перед сном я обычно молюсь за них. Чтобы с ними ничего плохого не случилось. И каждое утро я проверяю - помогают ли мои молитвы. Часто бывает, что не помогают совсем, а даже хуже становится. Но в таких случаях на следующую ночь я молюсь еще сильнее. И тогда у них все бывает хорошо, и они снова поют. Не смотря на это, я думаю, что, конечно, бог есть. Иначе, как тогда можно было бы все это объяснить...
Жил-был один мальчик, который не знал, что он Бог...
девочка
Все мальчики приносят мне свои цветы. Они почему-то думают, что я люблю цветы. На самом деле, нет. Просто все мальчики в нашем поселке выращивают цветы, а потом дарят их девочкам. И все девочки счастливы. Так принято у нас в поселке.
Все мальчики на первом свидании со мной никогда не лезут целоваться. Они почему-то думают, что я не люблю целоваться на первом свидании. На самом деле, нет. Просто все девочки в нашем поселке стараются казаться серьезными и не целуются на первом свидании. Даже если мальчик подарил ей целый свой цветочный сад. Это еще одно негласное правило в нашем поселке.
Но я вот люблю целоваться. Это приятно.
Еще я люблю танцевать. Но меня никогда не приглашают те мальчики, которые мне нравятся. Это потому, что мне нравятся мальчики, у которых уже есть девочки, с которыми можно потанцевать. А те мальчики, которым нравлюсь я, тоже не приглашают меня. А это потому, что я нравлюсь всегда только стеснительным мальчикам, которые боятся меня пригласить.
Говорят, что в городе все по-другому. Но все городские мальчики, которых я видела, очень некрасивые. Так что, в город я не поеду, это я решила точно. Может быть, я неправильная девочка, но мама с папой говорят, что я очень хорошая.
Вот и думай: мне скоро девять лет, а я все еще не умею танцевать.
Вера
- Мужчины должны быть собачками, Вера, - говорила она ей, застегивая пальто. - Ты идешь, а они за тобой: "тяв, тяв, тяв".
Так и ушла. Наверное, они побежали ей вслед.
Она ведь как кошка, собаки всегда бегут за ними вслед, пытаясь догнать.
Люди вообще, делятся на два типа - кошки и собаки. Это очень простая классификация. Кошки - это те, кого любят. Собаки - те, кто.
Как правило, пары получаются из кошки, которая позволяет себя любить, которая сама восторженно любит только себя, и собаки, которая и рада просто рядом быть. Реже, пару составляют две собаки, вовремя понявшие, что жить с кошкой, это не жить. Нашедшие друг в друге сходство - неразделенную любовь к какой-то кошке. Но это очень редко, как правило, они согласны носить тапочки для своей мурлыки до конца жизни, потому что, господи, это счастье. Возможно, кошка когда-то и становится собакой, хотя такие случаи единичны, но собака, увы, никогда не станет кошкой. Такая у нее природа.
Все, кого Вера когда-либо любила, были отмечены этим знаком демонической божественности, а она - абсолютная собака, что тут скажешь. Вокруг столько кошек, что иногда по ночам, она воет на луну. Только это едва ли помогает.
Каждой собаке нужен всего на всего хозяин. Верный ли, добрый, пьющий ли, бьющий - даже добрый хозяин, сам того не замечая, иногда бьет очень больно, но это не страшно, не важно, главное, чтобы он просто был. И кто, как не кошка, умеет подчинять себе страждущих? Одним присутствием своим, вызывая восторженное желание сделать ей приятно.
Вера не знает, что такое хорошее обращение, внимание. Она по собачьему - уличная шавка. Без рода, без хозяина. Она готова бежать за каждым прохожим, заглядывая ему в глаза: "Нет, мне не нужна еда. Нет, я не хочу цапнуть вашего ребенка. Это ты? Это ты? Ты за мной? Ты меня заберешь?"
Но все хотят собачку покрасивее. Кому же нужна дворняжка, когда такие модели повсюду шастают.
Сколько раз уже ее пинали ногой, на одну лапу она перестала наступать уже давно. Но все равно, за каждым новым, как за первым, тем, что заставил ее полюбить его уходящую спину. И всегда все заново: мимолетный жест, шаг следом, пинок, и снова ночью, скуля, она зализывает раны. И жизнь не спираль, она закольцована. Все по кругу, и чем дальше, тем больнее, но тем решительнее она вильнет хвостом. В глазах ее видно, чего ей стоит это решение, но она не отступит. Ибо, что может быть блаженней, чем умереть от руки того, кого ты любишь.
"Он мне улыбнулся, наверное, он меня любит, наверное, он за мной пришел, эй, подожди, ну подожди же меня!"
сад
Черным цветом напишу твое имя на деревянной досочке моей любви. Ее можно сжечь и она сгорит в пепел, но не утонет в гниль морскую.
И прибью я свою досочку железным гвоздиком к старой тросточке да двумя ударами молота. И воткну свою тросточку да в землю сырую ранним утречком да в своем садике. И полью ее слезами солеными. И зажгу над ней солнце яркое. Красное. И обволоку ее ветром нежным. Южным. И птицы перелетные пропоют свои грустные песни. И бабочки разнопестрые подарят красоту свою. И придет Весна-Матушка, и зацветет моя досочка да на моей тросточке да твоим именем.
И пойдешь ты мимо да моего садика и сорвешь ты цветение юное да подаришь девушке белозубой. И пойдете вы на реку да на закате солнечном. И полюбит она. И зажжет на небе для вас двоих ангел звездочку. И будет сверкать она ночи длинные, темные, когда я возьму досочку, да деревянную, и напишу на ней имя твое. Да цветом черным...
Есть еще место в моем садике.
ты мой король, прощай, король
Август умирает. По-старчески скрюченный, в холодном поту и судорогах, с редкими просветлениями на морщинистом пожелтевшем лице, в бреду, он не узнает ни своих детей, ни скорбящих жен, ни крошечную сгорбленную мать. В краткие минуты отдыха от кромешной агонии он приходит в себя, к расстройству всея семьи, и говорит только о том знойном дне, что так врезался ему в память и теперь так изощренно терзает его измученный подступающей смертью разум. Его несвязный, невнятный бред, перемежающийся то безумным смехом, то истерическим плачем, не понимаем никем из собравшихся возле его пропахшей потом и мочой постели. Жены заливаются дождями слез, дети вторят им, но это скорее похоже на скромную морось, мать же, похоронившая уже всех своих детей, теперь же пребывающая в беспомощной отрешенности, лишь выходит из присущего ей на старости оцепенения, и безразлично поглаживает Августа по голове.
По его голове, пока он говорит о солнечном береге, что ластится к морю, не медлящему с лаской. Любовно и нежно поначалу, оно поглаживает берег множеством своих мокрых и мягких лап, но с каждым новым прикосновением, все больше, и резче, море снимает, слизывает, сдирает с берега его песочный покров. Пока наконец тот не остается совершенно гол, беззащитен и счастлив. И тогда, откуда-то со стороны города, появляется она. Медленно и царственно она выходит на берег, и небо, что раскинулось синим покрывалом над не далее как минуту назад безнадежным в своем одиночестве пляже, еле заметно подрагивая, начинает вздыматься. Покачивает солнце, что давеча так бездарно и неприметно присутствовало на картине дня, отбывая вынужденную свою вахту, это солнце вдруг раскидывает по всему заголубевшему покрывалу в блаженстве явленного откровения свои лучи. Лучи, что иступленнейше тянутся теперь к ней, к ее сладким, вожделенным плечам, и дотянувшись, наконец, безмолвно умирают, навсегда затеряв свои могильные кресты на ней, на ее коже, в уголках ее изумрудных глаз. А она, столь непритязательная до чужих ласк, столь лукавая в своей отрешенности ко всему, что вокруг, что из своего полусущества вперилось в нее своими полусущими взглядами, - она изумрудит лишь дальнюю кромку горизонта, где небо смыкается в тонкий браслет на запястье океана. Она ждет его.
Словесный поток вновь превращается в припадок, слезные железы вновь усиливают свою течь, и появляется, - проклятая, семейство гонит ее, как назойливую докучливую муху,- мысль: да скорее бы уж, - и она тонет в болоте их печали о муке родителя, мужа и сына, но и остается с ними до конца, бессовестным надзирателем, отпускающим все грехи.
В то время как там, на пляже, он встречает ее, и минуты не проходит, как становится ясно, что они созданы друг для друга, и уже - она продолженье его, а он - начало ее продолженья. Они слиты в единый столп света, они сплавлены в единый металл, они рождены в одну плоть, перепеты, пересозданы, переписаны, перерисованы... И плачет, и кричит, и стенает он, не могучи забыть, стереть, истребить в памяти, как он покинул ее тогда, столь пьянящую обещанием вечной жизни - всюду и во всем, - не могучи повернуть назад столь безжалостное - и к небожителям - время; как тогда выла, и кричала, и стенала она: вернись, вернись, Август, тело не может так раздвоиться, так разорваться, больно, - когда он покидал ее. И море жадно сжирало изумруды ее глаз, и море срывало кожу с ее обнаженных плеч, и море ломало ей кости, крошило хрящи, пока спина его удалялась, а уши алели, пока не перекроило ее, не перезапустило ее в иное русло, пока не стала она всего лишь рекой, за суровый нрав свой прозванной мифологами - Летой.
Святой отец заглянул в неприкрытую дверь к зияющему горю их, но был отослан в лоно церковное без благодеяний своих, с пустой сетью не пойманных грехов - Петр был наилучшим рыбаком. Умирающий бредил, свидетели были утомлены. Когда он преставился, вздох облегчения сменился градом рыданий, - отец не оставил заветов. Но это осталось им - теперь чужим и ненужным ему человечкам, имена и привычки которых, он скоро уже и не вспомнит. Дух его уже отправлен был туда, куда надлежало ему явиться уже давно, но всё-то он был занят, всё-то ему было недосуг. Всё ближе и ближе уже тропка, по которой он брёл, подбиралась к повороту, который выводил Августа на тот самый пляж, где он встретит ее. Где жадно, наконец, он напьется ею, и позабудет тот день, то прошлое, ту жизнь. А потом начнет новую.
Покойника накрыли покрывалом, которое, несмотря на отчаянные надежды самого юного из его отпрысков, не подрагивало и никак не хотело шевелиться, чтобы он мог доказать старшим братьям и маме, что они ошиблись. Наивный, он скрывал от своих сверстников, что отец его болен, до конца надеясь, что обойдется, надеясь, что чем меньше людей будут знать и думать об этом, тем меньше людей смогут представить себе его мертвым, а значит это и не сбудется. Но до поры до времени ошибаются все. А в доме до самого утра еще раздавались тихие постанывания глухой тоски о безвозвратно ушедшем, никогда неповторимом.
А на утро настала осень.
башмак
Я и не знаю, что тебе говорить, когда ты звонишь вечерами и в трубку молчишь. Я, правда, не знаю.
Я не скрываю, где шляюсь ночами, с кем пью и насколько люблю тех, кто укрывает, крылами.
Я не вдыхаю твоих духов, когда ты вплотную ко мне прижимаешь твой мягкий остов, я воздух задерживаю, и когда отойдешь, выдыхаю.
Не измеряю длины твоих слов, ее не сравнить с тем, что слышать готов, не примеряю тебя на свой скромный альков, я уверяю.
Не умираю, когда тебя нет, не приносил тебе клятв, не давал обет, не понимаю в чем твой секрет: ты каждый раз новый просишь ответ, когда я тебе отвечаю "не знаю".
***
Шея красная - сначала целовал, а потом душил. Потом целовал опять. Если бы Эдвард Фарлонг был девчонкой, это была бы единственная девчонка, которую я бы трахнула. У меня ссаднит поясница, когда я думаю об этом. Когда мы будем на Кони-Айленде, мы заселим его кроликами, теперь уже навсегда. Всяк должен оправдать свое бытие, а также имя. Черные гренки с чесноком прямо на Бруклинском мосту запивать прокисшим молоком и яблочным уксусом, потому что мама в детстве не любила.
***
Добавь меня в избранное, изобрази себя одной мыслью, а как ты умеешь тогда? Чтобы я ни говорила, я всегда буду только лгать тебе, потому что это любовь. У меня от тебя поднимается температура, у тебя - и краном не поднимешь, а я не умею танцевать, как Деми Мур в том фильме. В каждом фильме есть ты, в каждом втором - я, мы никогда не встречаемся, так почему они думают, что мы должны встретиться в жизни? Почему мы не слушаем Малера, когда поет Цой? Перебивать - это так некрасиво, особенно - хребты. Сороконожка когда-нибудь уже отправится в свой сраный сорокадневный поход, мы задолбались провожать не уезжающих, сколько тебе еще нужно денег, чтобы ты просыпался с улыбкой? Я, черт возьми, всего-то люблю тебя, ты дай затянуться, я не прошу назначать меня избранницей, просто дай девушке зажигалку и хватит читать надписи на пачке.
споры
Вот ты там не пишешь ничего, и я думаю, ну как же так? Ты обязательно должна что-то писать, разве не скучно тебе без этого? Я и сама не могу, но жилы тяну из себя, кровью заправляю свои перья и - нет, не взлетаю, падаю навзрыд, в самую глубь чернильницы, набираю там воздуха полные легкие, и всплываю на поверхность, на какое-то время, как рыбы делают или дельфины, чтобы только хохотнуть над миром этим нелепым и гнусным, где последняя шлюха-тайка способна сделать суши из рыб тех, уже не считая их деликатесом. А ты говоришь, не выходит, а ты говоришь, не получается...
Но я тоже, тоже не робот, и ограничена в своих возможностях, я проезжаю станцию, на которой собиралась выйти, вдруг там я встречу сегодня его, ведь я так не хочу его видеть... И посмотри только, какая ловкая фраза вышла сейчас, ведь имелось ввиду совсем противоположное..
Прохожие все, встречные, мимочные те так стремятся походить на него, знаешь, всё-то то походку, то прическу норовят у него украсть, но запахом, запахом не обмануть, нюх мой заточен, как у лучшей ищейки, приученной свой наркотик чуять за версту и лаять на переносчика, обязательно лаять, - голос, если чуешь его, лай, собачка, люди должны знать, что ты его нашла, но я не нахожу, да и как можно найти то, чему уж не случиться на планете этой, хоть всю вверх дном ее переверни, да на лопатки положи, нет, мой друг, что умерло, тому повторенья уж нет...
Они заблуждаются, упрямо твердя, что все повторится, и заменимо все, на фабрике поломанных игрушек их не стану спорить с ними, но не на кладбище нашем, где мы хороним наших зомби раз и навсегда, единым выстрелом, ударом или звонком уничтоженных, - проблемы решаем так, ибо к чему заплатки, починки, если швов и так хватит до самой последней свадьбы, когда старость зажмет нас в углу отчаяния и мы обручимся с мертвецами нашими, ведь помирать спокойнее в компании мертвых, нежели живых тех тел, коих теперь обходить стороной нам...
И здесь я, конечно, пойму, почему ты не пишешь, ведь если не кому писать, не для кого и не о ком, то и к чему вообще, но, согласись, что нужно то и тебе, ведь и ты живая, а не мертвая, и живее становишься, когда возможность имеешь мертвым тем доказать, что ты еще живешь и жить собираешься дольше, чем они тебе пророчат, их ли нам слушать, моя хорошая, тех, что сдались, и ныне плотно прикрыты плитой каменной от солнца и звезд, нет, но кого?..
Кого слушать и на кого смотреть, когда вокруг все сплошь парятся да за руки сцепляются, хоть и май, да и новый год не за горами, а как это нечестно им наряжать свою куцую ель в одиночку, да сколько можно пить горькую, когда все вокруг твердят - много ты пьешь, часто, да всё не вкусное, вредное - пощади себя, и они щАдят, цепляют за руку первого встречного, да не отпускают уж впредь, дальше, чем привязь позволит, а привязь вяжут короткую, чтобы видно было, куда да зачем направился, чтобы не увели такие, как я, хищные да дикие, за собой, да в свою стаю, чтобы дома жил и с рук хлеб брал и тапочки приносит по одному слову, невысказанному вслух...
Им и Бог не судья, а кому судья он теперь, когда в храм не попасть, бо закрыты двери, будто бы стал кто стучать ему - Богу, да разве же нечем заняться другим, когда каждый час у нас начинается новое шоу, да вот уже и бизнес-ланч подоспел, эй, бармен, еще две по сто, и можно на боковую, - что остается, милая, что остается от них тем, кого нет еще, но кто жадно взирает в них, как в прошлое, лучшее поколение, коим довелось пожить в нашем веке - плиты и кости, и никакого Бога, который растрачен на все те картинки да на порно-сайты, променян на куклы да на пустые слова...
А слова те, помнишь, самые важные, которые не звучали, но подразумевались, и мы слышали их и принимали на уровне помысла еще, в самом младенчестве их; слова те, которые даром были, по бесценности уступающим воздуху разве что, да и жизни самой; слова те, которым ни букв, ни звуков не подобрать ни в одном из существовавших когда-либо языков; слова те, что люди друг другу не говорят, если не знают наверняка, что паззл сложен, а мосты сожжены и отступить уже некуда, а животные и не ведают; слова те, что как спорынья, однажды попавшая внутрь тебя, и там безвестно оставленная, забытая и чем-то прикрытая, - куда же девать их теперь, кому передать, ведь некому, и - никому не расскажешь их, как по главному правилу секрета, - нельзя, да и не можно, никак не можно их ни изъять, ни вырезать, и все, что ты можешь сделать с ними, это размять и разогреть их хорошенько, как ту пресловутую глину, из которой, чего только не творилось на земле этой, и вылепить стержень, да вставить в него свою жилу, а жилу заправить кровью из самой чернильницы сердца, и писать, моя милая, писать-писать, как я просила...
***
Наверное, все-таки мы друзья,
раз я прихожу к тебе трезвая и без белья
в пятничный вечер, совсем не язвя
и остаюсь.
Наверное, мы с тобою близки,
не прячем ни слезы, ни наши стихи,
и если массаж не спасает виски
и тебя это злит,
то я тоже злюсь.
Наверное, мы друг для друга дом,
когда мы ревем или мы пьем,
и не поем, но орем,
когда мы вдвоем,
я не боюсь.
Клянусь,
я взорвусь,
когда-нибудь я пройду мимо тебя,
манерная, с мимикой не-узнавания,
примерно где-нибудь возле Кремля,
где много веселых и пьющих всегда,
наверное...
может быть
А она стесняется его пуще дырявого носка в гостях. Краснеет и как-то теряется в междометиях. Сумбурно объясняет, что ей пора идти, или у нее срочные дела - что угодно, только бы не быть с ним сейчас. Подрывается и уносится куда-то, в любое место, которое кажется ей безопаснее этого, где он. Он же не замечает ничего, верит ей и назначает другую встречу. Когда она там свободна? В четверг? Хорошо, в четверг. Нет, не сможет? Хорошо, в пятницу. Лишь бы пришла.
В метро она глаз не может оторвать от этих парочек-за-ручку. Как естественно и непринужденно они срастаются у всех на глазах в поцелуе или объятьи - она и подумать о таком не смеет. Удушающая волна вздымается откуда-то из груди и ударяет в щеки, как если бы начинался жар, - она отворачивается от них. А они, такие некрасивые сама по себе, но так любуются друг другом, будто бы бриллианты, и, как они, отражаются друг в друге. Будто бы между ними возникал некий свет, который и преображал их, и они рикошетили его друг от друга - друг другу.
Так и с ним, в его увлечении фотографией ничто так не раздражает ее больше всего, как это его желание во всем отображать себя. Сколько раз уже она говорила ему, что не обязательно быть таким буквалистом, и вовсе не нужно в каждом кадре фотографировать фотографа. Ведь сам пойманный кадр и есть взгляд автора. Но он упорно снимает во всем себя, и всегда присутствует в каждой своей фотографии. Никогда не слушает ее.
Каждый раз, прощаясь с ним, она клянется, что больше они никогда не увидятся, потому что она не выносит даже запаха его. Каждый раз, когда он назначает ей встречу, она мысленно прощается с ним, мол, хватит, не нужно больше, к чему. Но каждый раз в день предстоящей встречи, ноги сами приводят ее к месту, где он ждет ее. Где он сияет, видя ее приближающуюся, где она думает: "Ну, в последний раз. Может быть, мне только кажется, что я не люблю его".
внутри
а ты улыбайся и не думай ни о чем.
когда они втыкают в тебя копьями свои слепые глазницы, упорно пытаясь найти, за какой именно тушью скрывается твоя самая нижняя скорбь; когда уши их набухают и превращаются в огромные раковины от усиленного вслушивания, каким именно словом ты прикроешь свой плач, какой мотив ты прицепишь себе на язык, чтобы сохранить молчание и зубы; когда они пылесосят твою одежду чаянием прознать, какими духами ты зальешь неотступный запах перегара и горечи той; какой одеждой прикроешь синяки на коже, дыры на чулках, пятна от травы, земли и лимонного сока, когда они хватают тебя за руки, за плечи, волосы и бросают на стол и включают свет и смотрят и трогают, трогают и смотрят; прячь свое тело в танце, прячь во сне, прячься как можно глубже и дальше, иначе улыбаться будут они, и скалиться, а улыбаться лишь тебе положено. эта боль только для тебя одной, ни для кого больше. что тот пирог, испечен на твой первый день, упакован, развернут и подан тебе. зажги свечу, загадай желание и задуй ее. и улыбайся, не это ли было загадано?
колючки
Мальчик врет мне, у нас не складывается. Не сшоколадывается, не следенцовывается. Он обманывает, в глаза не заглядывает, и ладошки наши тают, оторвавшись, разомкнувшись да растерявшись. Без друг дружки.
Мальчик врет мне, прочь играть с другой девочкой, хоть и скажет, что нет, но я знаю.
С ним никто не играет из дворовых мальчишек, только девочки липнут к нему, - мед сладок.
У него светлый пух на губе, да язык в сахаре, а ресницы клонят к ночи. Он серьезен как птица- -филин, что других всех птиц помудрёней. Только складка у губ, когда говорит он, без его вины, смех да улыбку вокруг разливает.
Ту девчонку видала я, волосы чорны, зубы молочны, а смех так заливист, как ноги неудержно быстры. Но если рядом будет мой мальчик, она станет тиха, как травинка, лишь рукой припоправит челку.
Рядом с ней он и ростом выше и голосом ниже, и бровями серьезен и хмур.
С ней он чаще теперь, со мной реже, я ему отдарила все. Слепни глаз моих ищут счастье, но оно теперь не мое. Меньше бурь стало в городе нашем, меньше гроз, все сровнялось под кожный покров, лишь колючая, словно мелкие иглы роз, мальчика моего новая любовь.
антон
Он завтракал с ними.
Уже одно то, что за завтраком к ним присоединится он, еще накануне раззадорило детей не на шутку. Няня долго пыталась уложить их спать, но удалось ей это только после того, как в их комнату позвали отца. Отцу, как всегда, достаточно было только заглянуть в детскую, чтобы все, что вздымалось и ходило ходуном еще минуту назад, замерло, затаившись под одеялом. Отец же привычно были небрежно спокойны, хотя в душе волновались пуще остальных, но вида не подавали. После того, как детей уложили, и княгиня отправились спать, он еще долго курил в своем кабинете, взглядом провожая маятник на каминных часах.
Когда утром княгиня встали, отца уже не было в спальне, что значило, что он спал в кабинете. До завтрака они не увидятся, и это рассердило княгиню, им нужно было поговорить.
Он опаздывал, и пока его не было, завтрак проходил довольно сумбурно. Никто не мог сдержать волнения - горничные краснели и путали ложки, дети шумели, дамы молчали, мужчины курили. Он появился, когда подавали второй кофе. Огромный, мощный, как паровоз, громко дыша и запахивая на ходу свой плащ, откидывая назад растрепавшиеся светлые волосы, он ворвался в залу, как ветер, так, что салфетки заскользили по столу, и в тот же миг, всё как-то утихло и потеряло ценность. Дети притихли, откуда-то с кухни донесся кошачий визг. Кто-то спешно приставил для него стул и разложил приборы, парус салфетки раскрылся над ним, чтобы сложиться вновь на его тесно-сжатых коленях. Он не притронулся к еде и не проронил ни слова. За те оставшиеся десять минут, что завершали завтрак в этом особняке, он уменьшился раза в два и будто бы состарился втрое.
Когда завтрак был закончен, и все покинули столовую, он сидел там еще какое-то время один, после чего вышел на веранду, откуда открывался вид на сад, где резвились дети. Дети всегда любили его, чувство это было взаимно, но сейчас, будто бы по наказу, они дружно не замечали его и игры, в которые они играли, казались более наигранными и неестественными, чем обычно. Солнце уже приближалось к полудню, и он оставил плащ на крыльце. Закурил и спустился к тропе, ведущей к озеру.
В детстве он часто бегал этой тропой к озеру, где рыбачил еще его отец, а позднее купалась Ольга. Теперь казалось, что Ольга была гораздо дальше, и раньше, чем рыбалка с отцом, но он знал, что и память обманчива. У озера он пробыл до обеда, вернувшись, не заходя в дом, он попрощался через прислугу и тут же уехал. В этот раз он окончательно убедился, что с прежней жизнью его больше ничего не связывало.
Когда дети спрашивали, куда уехал дядя Антон, взрослые говорили что-то про Африку. Мексику. Антарктиду. Каждый раз называя страну все более далекую от России и все менее известную. Со временем дети перестали спрашивать. Они подросли и забыли о человеке, который когда-то не смог вернуться.
потому что
Кто бы рассказал, подсказал кто, как это начинать.
Как раскачать лодку и перевернуть ее верх дном, когда плаванию не приучен.
И на все-то озеро, ты один на плаву.
Кто бы подсказал, кто бы рот открыл, кому это начинать.
Крайнему ли, впереди идущему али со стороны смотрящему.
Как сделать начатое тем, чем оно зачиналось, когда рождали его в муках али в радостях.
Кто бы открыл рот, кто бы раскрыл тайну, когда начинать.
Ждать ли срока намеченного, в долгий ящик отложенного, или разрубить замок, и распахнуть ларец.
Голосистых много, запоет один из ста. Говорливых много, осмелеет один из тысячи. А что до клятвы расточающих, так тех, как песок сеять и сеять. Быль кругом и небылицы, да только в стародавние времена, жил один молодец, по коем до сих пор плачет земля-матушка, как о безвозвратно потерянном сокровище. Правду сказать, жил он недолго, бо честен был, как сам святый дух. Но за то время, пока он жил, земля будто дышала, а люди будто летали.
Было то в те времена, когда даже твоя прабабка еще не улыбалась, впервые заметив свое отражение в зеркале проточных вод. Тогда, когда ее дед еще не знал имени своей матери, затянувшей старинный напев, не хранящий слов. Очень давно.
Жил тот юноша у самой реки, в старой деревянной избушке. Избушка та досталась ему от отца, а отцу от его отца, была она чем-то вроде предания. Жил он совсем один, потому как осиротел еще в отрочестве. Но жил он со всеми, поскольку был частым гостем в доме каждого, кто жил в деревеньке неподалеку. Его любили за простоту и сердечность, с которой он подходил к каждому делу, каждому человеку. Бывало, наловит рыбы целую корзину, увидит прохожего с сынишкой, торопливо проходящих мимо, так и отдаст им всю. Те кланяются, благодарят, а сами в гости зовут, на уху, а то и на борщи. Так и жили.
Земли тогда были сочны и плодоносны. Утром сажали буряк, вечером уж поспевал к столу. Все было овеяно тут и там ароматом произроставших цветов, то было их поболе, нежели сорняков и простой муравы. Иной раз углубишься в лес, заплутаешь, а когда-таки на верную тропу выйдешь - непременно связи грибов до дому волочишь. Богата была матушка на дары в ту пору, всё-то были ее дети, и все-то у нее под крылом были сыты и счастливы.
В деревеньке уже подрастала дочурка местного кузнеца, всем хорошая девица. Светловолоса, розовощека, нравом не строптива, грамоте обучена, по дому работяща, всем хороша девица. И уже прочат ее в жены нашему молодцу, и уже приглянулась она ему, а он ей и подавно. Да вот как-то утром, находят молодца того в речке утопшим. Как да почему никто не знает, никто ничего не видел. В деревеньке уже лет пятьдесят никто не помирал, даже самая старая бабка, что по осени каждый год ложится на крыльце помирать, уже лет восемь никак помереть не может. Каждый раз передумывает в самый тот момент, как почувствует в ногах холод, да заслышит смерти тяжелую поступь. А тут внезапно не стало того красного молодца, что в самом расцвете сил вступал на порог семейной жизни. Всей деревней по нем горевали, ручьи слез текли по тропкам и впадали прямо в реку, собираясь в единый поток возле его осиротевшей избушки. Природа не осталась в стороне и гремела и бушевала семь месяцев. Река вышла из берегов, когда три месяца к ряду ливни били и хлестали ее нещадно. А потом обмелела, когда на четвертый дождь прекратился и началась жарь да засуха.
Когда же успокоилась матушка, нагоревавшись вволю, те немногие, что не сбежали в соседние земли, вновь отстроили свои избы, и в первую очередь избушку умершего молодца. Без хозяина дом совсем обветшал и разваливался, будто бы хозяин был ему сердцем, и когда оно перестало биться, дом словно умер. И хотя никто уже не помнил, каков был дом, когда жив был умерший, они воссоздали его по памяти, кто как смог. Потому дом вышел чудным, и всяк, кто потом оказывался в тех местах, не мог не остановиться возле и не зайти внутрь, да и не без улыбки. Стены его были окрашены в разный цвет, тут в синий, там в желтый. С левого угла брусья выпирали в стороны, с правого уходили внутрь дома, крыша сидела криво, бо размеры стен не совпадали друг с другом во взглядах. Но каждому, кто хоть раз видал тот дом, он были люб и дорог, потому как хранил память о человеке, жившем когда-то, и когда-то переставшем жить. Предания о нем переходили от человека к человеку, обрастая все большей сказочностью и выдумкой, пока в конце концов он не превратился в небылицу, которую в шутку рассказывали друг другу дети.
Но за все то время, что минуло с тех пор, ни единая живая душа, так и не смогла ответить на вопрос, который задавал каждый, кто слышал или помнил ту историю: почему же не стало молодца? Ответ был слишком прост, чтобы устроить их.
дети
глава первая
Проблемы начались уже потом. Поначалу-то было легко. Поначалу всегда легче. Когда все только начинается, возможно абсолютно всё - так кажется, по крайней мере. Кажется, что так никогда еще не было, и это никогда не закончится - так хорошо, так волшебно будет теперь всегда. Что-то новое всегда рождает старые надежды, как это ни грустно, и поэтому, мы каждый раз возвращаемся все к тому же концу, которого так хотели избежать, и который был так невероятен в условиях совершенно нового начала.
От того, какое бы новое с нами ни происходило, не меняются наши желания и мечты, чуть-чуть видоизменяются, но в корне своем остаются теми же. Это играет с нами грустную шутку: надеясь измениться в лучшую сторону за счет обстоятельств, мы обманываем сами себя, отдаваясь течению, которое просто несет тех же самых нас в неизвестную, к тому же, даль.
Самоизменение, как и самоулучшение - внутреннее решение, подкрепленное осознанными усилиями; нелегкий, но благородный труд. Ошибки же, совершенные по ходу такого пути, носят ли характер судьбоносный или же просто влиятельный - вопрос неоднозначный. Ответ на него дается лишь в самом конце пути, и далеко не всем.
Поэтому задаваться им вряд ли стоит, поскольку ища ответ, можно потерять что-то действительно важное для вашего "сейчас". Если бы можно было не забывать обо всем этом тогда, когда это так необходимо помнить, жить было бы намного скучнее.
Если бы все герои этой истории в один - свой - момент вдруг остановились и задались жизненно-важным для них вопросом, всё сложилось бы совсем иначе, чем получилось в итоге, потому как никто из них никакими такими вопросами не задался. Поэтому было так, как было.
Она сидела на лужайке Дугласов уже третий час, и, кажется, наслаждалась приятным августовским вечером. Стемнело уже давно, и было прохладно. Через дорогу слышны были звуки музыки и громкий смех. Ей казалось, что он был громким. Хотя на самом деле в доме Микки никто не смеялся. Мэлори видела через окна все, что происходило на первом этаже. Видела Микки, что сидел на подоконнике своей комнаты уже около часа и, наверное, смотрел на нее. Но ей было все равно, потому что ее глаза не видели самого главного, вернее, самое главное они искали, но не могли уловить, как бы она ни вглядывалась. А всего остального она просто не видела.
Она очнулась, когда идущий к своему дому старик Дуглас, оставив попытки дозваться ее, тронул ее за плечо. Кажется, он спросил, что она здесь делает. Остальное она даже не стала слушать: в доме напротив не горел свет. Она даже не заметила, как все разошлись по домам, и вечеринка закончилась.
глава вторая
Девочки были такими сладкими, что ему смертельно хотелось облизывать их. Но за это можно было и схлопотать, поэтому он всегда проходил мимо. Медленно, неся ком в горле, забивая ноздри до упора их сладким ароматом. О, если бы только он мог быть пчелой, бабочкой или каким-нибудь другим насекомым, он пил бы их сок день и ночь. День и ночь. Сладкая вечность.
- О, милый, ты такой сладкоежка! - лепечет мама, глядя на то, как он уплетает третий кусок торта. - Так недолго и растолстеть! Ты станешь таким же пончиком, как соседский Эрни, помнишь его? Он сломал все качели в округе. Вот чудак: лопает все подряд, а все тянется к небу, все ему нужно "выше, выше". Вот чудак!
Мама у Микки славная, печет вкуснейшие блинчики, и беззаветно любит своего единственного сына, но ничего не понимает в жизни. Микки терпеть не может торты. Просто на дух не переносит. Будь это в его власти, он бы сжег все кондитерские в их штате, со всеми их плюшками, тортиками, эклерчиками и прочими сладостями; со всеми их кудахтающими наседками, что выбираются из своих гнезд только чтобы купить своему, и без того пухлому, малышу еще какую-нибудь сладость. "Ведь сегодня его можно порадовать, милый, наш Билли нарисовал такого милого кролика!.."
Так бы и было, если бы не одно "но": ваниль. Она сводит Микки с ума. От ванили он просто дуреет. Как и с теми девчонками возле школы, что не дают ему спокойно жить.
Микки живет с мамой и псом Климом в этом штате уже девять лет, с тех пор как мать перевезла их сюда из Айовы. Там они жили вместе с отцом в большом доме цвета осенних дубовых листьев, но Микки совсем этого не помнит, хоть мать и рассказывает постоянно, как он любил те места, и с каким трудом ей удалось запихнуть его в машину, когда они уезжали. Отца он тоже не помнит, да и, честно говоря, его мало это волнует. Все, что он уяснил из материнского лепета, еще тогда, почти десять лет назад, так это то, что отцу он не нужен. А если так, то и сам Микки никогда не станет нуждаться в отце, и он тщательно затер в памяти все картинки, звуки и запахи, - означавшие для него тоску по отцу.
Он никогда не вспоминает о прошлом, и когда мать в очередной раз начинает рассказывать ему историю про то, как "однажды он маленький", он, проговаривая все ее реплики за секунду до того, как их произносит она, удаляется в свою комнату. По своим делам. А дел у него много: ему исполнилось 17, и у него куча мыслей на этот счет.
глава третья
Что-то присутствует в воздухе особенное, когда это происходит. Видимо, все на свете имеет свой вес, даже такое нематериальное, как это чувство.
Сумасшествие, полный бред. Но, кажется, Эмили только что убила человека. Вот он лежит, бездыханный, возле ее ног. Точнее, это она, ее лучшая подруга, с которой их столько связывает (или связывало?), теперь лежит перед ней все в тех же своих любимых полосатых носках и уже не дышит, совсем-совсем. Кажется, Эмили слышит, как затихает в остывающем теле биение сердца, все тише, тише, и реже, реже: тук. Тук. Тук.
Нет, вы, кажется, совсем не понимаете: она только что лишила жизни человека, самого дорогого ей человека. Мысленно, вы понимаете? Она просто это подумала, одна короткая мысль-картинка: мертвая Мэлори у ее ног, и вот, назад уже нет дороги, и она уже не знает, как будет жить дальше. Кажется, только что она убила никого другого, кроме как себя саму.
Но разве же это она виновата?
Нет! Нет, она не виновата, слышите вы?! Все дело в Бобби, и только в нем.
Когда Эмили в первый раз пошла гулять с Бобби, она уже знала, что Мэл без ума от него. У нее просто крыша съехала, она помешалась на нем, и все уши Эмили прожужжала, какой он крутой и как он умеет классно целоваться. Эмили в то время очень нравился Микки, и ей было наплевать на Бобби. Но потом, когда она поняла, что Микки полный придурок, она заметила, что Бобби очень симпатичный и у него красивые локти (он всерьез увлекался армреслингом). И они пошли погулять как-то вечером в парк. А потом еще, и на следующий день, и еще на пару вечеров. Бобби и правда оказался классным, у них нашлось много общих интересов: арахисовое масло и Twist & Shout. С ним ей было весело. Стоит заметить, что у парня было хорошее чувство юмора, хотя он и был немного агрессивен, но и это ей нравилось.
Единственное, что портило всю картину, это Мэлори, которая, не ведая об их прогулках, плакалась Эм в жилетку, что Боб совсем ей не звонит и всячески избегает встреч с ней. Эмили не знала, что ей делать - ей очень нравился Бобби, но и подруга была ей дорога, и ей было стыдно выдумывать причины ее отлучек неизвестно куда, неизвестно с кем. Совесть душила ее безжалостно, лишь изредка ослабляя хватку - давая набрать воздуху в легкие, чтобы потом зажать с новой силой и продолжить муку.
В то время Эмили передумала много и о многом. Одной из самых важных ее забот стал поиск ответа на вопрос: "Что же важнее и правильнее - честность, или ложь во благо?"
Допустимо ли рассуждать о правильности того или иного поступка вообще?
Что такое - правильность?
Должна ли правда ранить?
Существует ли ложь во благо или это вранье? И т.д., и т.п.
Однажды в перерыве между занятиями, она, наконец, не выдержала, и, отозвав Мэлори в сторону, вывалила на нее все как есть. Она даже начала плакать - скорее от предвкушения освобождения от этого груза, чем от стыда. Но освобождения не случилось, потому как Мэл огорошила ее своим полу-беззвучным "я знаю".
Мэлори была далеко не глупая девочка, да и места для прогулок были у всех одни и те же. Она знала обо всем с первой их прогулки, но просто ждала, когда Эмили признается сама. Нет, она вовсе не обижается на свою лучшую подругу, гуляющую с парнем, от которого она без ума, ей просто очень больно. Лучше поговорить позже и не здесь. Когда? Не знает, когда-нибудь потом, не сейчас.
Эмили решила больше никогда, никогда-никогда не подходить к телефону, когда звонит Бобби и уж тем более не гулять с ним.
Мэл позвонила ей следующим же вечером, рассказывала, как они с Бобби застряли на полтора часа на самом верху Чёртова колеса, и как все пялились на их красные губы, когда колесо, наконец, починили и они уходили из парка аттракционов. Эмили натужно хихикала в тех местах, где этого требовала интонация Мэлори, но разговор не клеился, особенно после фразы "с кем попало Бобби на колесо бы не полез ". Поэтому она громко выдохнула, когда, наконец, повесила трубку.
Но это было только начало: подругу она не потеряла, но что-то безвозвратно изменилось в их отношениях. Что-то неуловимое, но, оказывается, имевшее вес, навсегда ушло, в то время как взамен пришло что-то иное, весившее гораздо больше, и очень угнетающее. Мэлори гуляла с Бобби, Бобби названивал Эмили, Эмили выслушивала россказни Мэлори, приправленные едкими подколками в ее адрес, и украдкой побалтывала с Бобби, который не оставлял попыток в продолжении общения и встреч с ней.
глава четвертая
Что же было такое между ними, она никак не могла понять, ни тогда, ни много после. Что это было, и какое тому название, она не могла знать, поскольку это не подходило ни под одно описание отношений, известное ей.
Что связывает людей, объединяет в одно целое, что является той связующей нитью, что держит людей возле друг друга. Рядом друг с другом. Общие цели? Интересы? Общие воспоминания, пережитые события? Что, что это общее? И обязательно ли должно быть это что-то? У них не было ничего. Она не могла понять, почему же они вместе, почему этот человек, другое тело, другое создание - так цепляется за ее наличие в собственной жизни. Почему так важно ему это. Было странно хотя бы потому, что он как будто не нуждался в ней самой. Она не раз чувствовала его пренебрежительность по отношению к ее мыслям, интересам, чувствам. Но когда она пыталась оборвать эту нить, связь между ними, он так отчаянно затягивал ее туже, завязывал еще крепче, чтобы больше не развязывалась, по крайней мере, в ближайшее время. Она уступала, чувствуя в самой себе необходимость в нем, возможно, еще более сильную, чем у него в ней.
Здесь пахнет молочным. Повсюду в воздухе кем-то разлито молоко, или что-то такое белое. Она смотрит на его запутанные волосы, и это сбивает ее. Он говорит о том, что после прочтения этой книги очень увлекся спиритизмом и очень хотел бы побывать на настоящем спиритическом сеансе. Она пытается сфокусироваться на ресничке на его щеке. Хочет сказать об этой находке, но молчит. Его незнание умиляет ее. Делает ее сильнее. Знаете, это мысленное превосходство: "А ты еще не знаешь...". И дело тут вовсе не в ресничке, в другом, более важном, что сделало бы и его сильнее, возможно, если бы он знал. Или хотя бы заметил, что она молчит не потому, что ей нечего сказать, а потому, что слова об этом - излишни.
Бобби трещит без умолку, и в какой-то момент Эмили понимает, что мыслями убежала далеко даже от его волос, и желания запустить в них руку, обе руки... Он пытается поймать ее взгляд, и, поймав, понимает, что она не здесь, не с ним. Он замолкает, но она умело вворачивает фразу по теме, и он, думая, что ему показалось, продолжает рассказывать уже о новой сети закусочных, что открылась в их городе. Она улыбается своей хитрости, этому навыку она научилась в кино. Участвовать в беседе, совершенно отсутствуя в ней.
Они сидят под каштанами позади ее дома, это вечер, и день рождения Микки должен быть в самом разгаре, но они не там. Они заходили, но сразу ушли. Слиняли. Смылись. Сбежали. Спрятались. Пусть это будет их вечер.
Пока Бобби говорит, Эмили путешествует по прошлому. Мэлори как-то сказала ей, сидя на этом самом месте, где сидит сейчас Бобби, что...
Они тогда долго молчали - до и после ее слов, и тем значительнее казался этот момент, когда Мэл сказала... Что же она сказала?..
Это было что-то такое простое и такое красивое, что сейчас Эмили, возможно бы даже, заплакала, если бы смогла вспомнить...
- Ты не слушаешь меня! Теперь точно вижу, не слушаешь. О чем ты думаешь?
- О Мэл.
Она тогда сохла по Микки, помню это, как сейчас. Очень переживала, что ничего не выходит с ним. Мы сидели в который раз под ее каштанами, у нее на заднем дворе, она только недавно перестала плакать, и глаза были еще красными, а ресницы влажными. Помню, я сказала что-то нелепое типа: "Ты потом будешь вспоминать этот момент и смеяться, потому что это такая глупость, из-за чего ты плачешь сейчас'.
Она замолчала, а потом добавила: "А может быть, забудешь. Слезы эти, Микки, и меня. Забудешь". И я ничего не сказала на это.
Потом они целовались. И Эмили забыла, о чем думала пять минут назад.
глава пятая
Дети, они всегда, как маленькие взрослые. Вернее, конечно, взрослые - это маленькие дети. В том простом смысле, что взрослые - это более узкая и не самая лучшая часть тех широких когда-то, и ко всему готовых созданий - детей. Не самая лучшая потому, что во взрослых есть все то плохое, о чем дети еще знать не знают, и чего они никогда бы не допустили в себе. Но тем стремительнее они бросаются во все авантюры, заполучая все эти не лучшие качества, точнее было бы сказать - слабости, которые подстерегают их в переходном возрасте. Той стадии, когда решается, кем станет твой малыш, в кого он вырастет. В мать-алкоголичку. В отца-вора. И решается это не на небесах, и не в родительских планах, а во дворе и в школе. В кузне, как бы громко это ни звучало, будущего.
Проснувшись этим утром, Мэл поняла, что стала совсем взрослой. В отличие от Микки, который проснулся с мерзким ощущением навсегда прошедшего праздника, не оставившего после себя ничего, что можно было бы вспомнить с глупой улыбкой приятности. Более того, этот праздник не принес с собой никаких изменений, а их Микки очень ждал. Два разных человека с одной улицы проснулись утром с равнополярными чувствами пустоты и отчуждения. Пустоты там, где должно было быть полным полно, забито доверху, до самых краев. Отчуждения от всего вокруг, от предметов и людей, от отражения в зеркале. И даже, от этой пустоты внутри себя.
У вас бывало, что вы "отсидите" ногу, или руку, и когда начинаете совершать с ними привычные для них действия, они не слушаются вас, будто чужие, будто части иного тела, пришитые вашему? Так вот, это была такая пустота, заполнившая все внутри, но чужая всему, как внутри, так и снаружи.
Кажется, это называют разочарованием.
Эти двое, каждый в своем домике, каждый в своей постельке, - разочарованы, но ни в ком-нибудь, ни в мире, а в себе. Эти двое, каждый в своем мире, в своей собственной башне, не знают, насколько похожи они в своих устремлениях вглубь себя и только в себя. Виня во всем только себя, и ища ответов нигде кроме, как в себе. Микки был уверен, что его жизнь изменится вчера, в момент, как ему исполнится 17. Резко и бесповоротно. И непременно к лучшему, да-да, никуда кроме, как к лучшему. Возможно, даже к великому.
Мэлори, милая моя девочка, она собиралась устроить скандал на вечеринке Микки, при всех собравшихся выложить всю подноготную о лучшей подруге и бывшем парне. Испортить вечеринку, испортить всё Эм и Бобби, и послать к чертям весь этот бред. Но она даже не вошла в дом, клеймя себя трусихой и слабачкой. Но она ошибалась. И утром она поняла это.
Просто иногда в твой день рождения на год старше становится кто-то другой.
глава шестая
Вы когда-нибудь видели глаза выходящих из церкви людей? Вы когда-нибудь наблюдали за их взглядами, устремленными в пол настолько, что, кажется, ресницы их касаются земли? Никогда не замечали их, сидя на лавочке напротив церкви в воскресное утро? Как размеренно и нарочито уверенно они покидают храмы? Заметьте: они никогда еще не были и больше не будут такими грешниками, как в этот момент, когда они выходят из церкви.
Когда смотришь за ними, как они идут такие бодрые и уверенные, что у них все хорошо и замечательно, становится жаль их еще больше. Когда смотришь за ними со стороны улицы, по другую сторону церковной ограды, понимаешь, что у тебя никогда не случится ничего общего с этими людьми. Прежде всего потому, что ты до смерти не хочешь, чтобы такое случалось. Что-то общее, у тебя с ними, этими людьми. Потому что здесь, на другой стороне улицы, за церковной оградой, ты-то точно знаешь, какие они все жалкие и несчастные. Ведь счастливый человек никогда не пойдет в церковь, если он не идиот. Счастливым нечего просить. Им и не надо ничего.
Так, в одно такое утро, сидя неподалеку от местной церквушки, один молодой человек, к своему удивлению обнаружил, что в числе тех, кто покидал сегодня церковь с гордо-поднятой головой, была одна, хорошо знакомая ему девушка.
- Ты что, собралась в монахини?
- Ты идиот? Это церковь, а не монастырь!
- Извини. Я просто.
- Просто? Вечно ты, Микки, - "просто".
- Да ладно брось, Мэл, не будь такой.
- Я такая, какая есть. Пока, Микки.
- Погоди, куда ты?
- Куда-нибудь подальше от твоих вопросительных знаков.
- Да ладно брось, давай пройдемся. Ты ведь даже не пришла на мой день рождения.
- О да, и теперь я должна исполнить три твоих желания? Я не в настроении.
- Ничего ты мне не должна, иди куда шла, черт побери, тоже мне.
Уже разойдясь с Микки, она подумала, что не нужно было так вести себя с ним. Микки-то тут вовсе ни при чем. Она немного посидела в парке и, придя домой, позвонила ему, но его не было дома.
А он знал, зачем она ходила в церковь. Ее семья была из тех закоренелых католических семей, что, если за ужином кто-то запнется, читая молитву, он этого ужина больше не увидит. Весь оставшийся день и вечер Микки думал о Мэл. Раньше, когда они только познакомились, он считал ее полной дурой. Она всегда бегала с какими-то дурацкими хвостиками или косичками и громко смеялась на всю классную комнату. Даже на уроке, если она получала смешную записку от Эмили, или от кого другого, она не обращала внимания на то, что идет урок, или на учителя. Она смеялась так, что в ушах звенело. Поэтому, когда пухлый Бобби заболел ангиной и три недели провалялся дома, Микки пересел за его парту, подальше от Мэл. Когда Бобби вышел, ему пришлось сесть с Мэл.
К тому времени, или это было много позже, в памяти так сложно выстраивать порядок событий, в любом случае - потом, то ли по новому витку моды, то ли ввиду необходимости взрослеть, Мэл состригла свои косы, а Бобби из пухлого стал подкачанным. И где-то в этот же период Микки и Эмили стали встречаться.
Сейчас ему казалось, что это было так давно, что, может быть, он все-таки повзрослел вчера? Как бы ему хотелось. Но когда он думал об этом, он ловил себя на мысли, что если бы он подрос, тогда он, верно, не сомневался бы в этом, а знал бы наверняка, и пару часов назад на вопрос Мэл "ты идиот?", он бы не стал извиняться и говорить, что он "просто".
Тут он опять возвращался к мыслям о ней, и они уже не покидали его до самой ночи, когда, уже лежа в постели, он понял, что должен был сказать ей сегодня, и что обязательно скажет завтра в школе.
глава седьмая
Чтобы это было с тобой всегда, необходимо это потерять хорошенько. Потерять значит запрятать, от самого себя. А если сам не сможешь найти, то тебе помогут, и тот, кто поможет и окажется тем, что навсегда.
Этой весной все совсем иначе. Когда она смотрит в окно, она видит, как все изменилось, как все потерялось и уже не на своем месте. Весь мир запутался, перемешались предметы, люди, смыслы, значения, понятия и термины, - разбежались, как дети на прогулке в детском саду. Ей, - именно ей, видит это только она - нужно расставить все по местам, вернуть им всем их оболочки и начинки. Но с чего начать, если мир, что запутался, так велик, а она, часть его, и так мала? Надо начать с Микки.
В этом году мы наступаем на грабли чаще. Муха, что бьется об стекло, немного отличается от нее: у мухи лапок больше, а значит больше возможности стекло пробить. От скуки можно сойти с ума. Эта скука особенная, она только называется скукой, хотя по сути это лишь пустота. Еще утро, но уже понятно, что день можно выкинуть на помойку, потому что к Эмили пришла пустота. Если вы не понимаете о чем я, я поясню.
Эта пустота возникает внезапно, из ниоткуда, как и все происходит в мире. Ты просыпаешься утром, еще не отдавая себе отчет, но внутри себя пробуждаешь веру, что это новый день, и он будет хорошим. И все, что не получалось, получится, а все, что даже не было загадано, вдруг произойдет. Но стоит продрать глаза, и ты замечаешь, что она уже сидит у тебя в ногах. Холодная и скучная. И в следующий миг новый день умирает. Потому что теперь все потеряло смысл, и в голове только пустота и вонь. И слова куда-то запрятались и их не дозваться, да и зачем. В такой мертвый день, ты сам будто мертв. И ни одна шоколадная фабрика, и ни одни американские горки, не смогут вернуть тебе хоть немного чувства принадлежности к человеческому виду.
Эмили давно поняла, что в такие дни даже пытаться думать - бессмысленная затея, о действии речь даже не заходит. Но даже будучи таким полуживым мертвецом надо как-то прожить этот скучный день. И она соскребает с кожи последние силы, и встает с постели.
Позднее, только потом, ты вдруг понимаешь, что для возникновения некоторых движений нужны иногда лишь условно малые толчки. Нажать на одну кнопочку, чтобы привести в движение все шестеренки, одну за другой. Сделав один неуверенный шаг в никуда, начинаешь шагать в направлении. Оно выбрано не тобой, потому что ты просто сделал шаг, но оно выбрано тобой, потому что ты одним шагом уже задал его. Оказалось, что сложнее всего было встать с кровати, и хотя пустота все еще была в ней, Эмили уже не прикладывала усилий, чтобы одеться, перекусить и выйти из дома.
глава восьмая
Черт возьми, не спрашивай, что опять не так. Всё опять не так. Абсолютно всё. Это невыносимо потому, что это полный идиотизм.
Самая пакость в том, что она не поймет. Она не поймет, если я ей скажу, в чем дело. В чем проблема, и что это такое - то, что не так.
Мне показалось, когда я ее увидел в первый раз, она - именно то, что нужно. Она - воплощение того, чего я всегда хотел. Как будто она мне снилась всю жизнь и вот я встречаю ее - из плоти и крови. Но это обман. Это глупость и идиотизм.
Она нужна мне, и я думаю только о ней, но это заблуждение. Мне нужна совсем не она.
Это была какая-то вечеринка у кого-то из знакомых. Было много народу, все из школы. Мы с ней сто лет уже в одном классе, но никогда не разговаривали толком. А тут как-то так получилось, что оказались рядом на диване. И не помню с чего там пошло, в общем, разговорились. И что-то она такое сказала... Черт, она что-то сказала такое... В общем, я подумал тогда, что странно, почему мы раньше не общались, мы ведь так похожи. Ну и, в общем, как-то стали встречаться.
А, за мной бегала тогда ее подружка. Как собачка, по пятам: "А ты пойдешь сегодня в парк?", "а ты не хочешь пойти сегодня в кино?", "а у тебя есть пара на новогодний бал?". Ну, я и ходил, - в парк, в кино, в кафе, куда она таскала, туда и ходил. Ну а что, приятно.
А потом перестал. Она там плакала, не знаю, в этих девчонковых делах не понимаю ничего.
Потом мы с этой гуляли, часто стали гулять и вообще вместе бывать. С ней хорошо, с ней было как-то по-другому. Когда ей говоришь что-нибудь серьезное, она слушает очень внимательно, напрягает лоб так, что на нем зависает несколько кривых складок, и смотрит куда-то вверх или вниз, но только не на тебя. Это забавно. Она как-то даже хотела сказать, что любит меня. Хотела, - я видел по ее глазам. Я тогда очень испугался. Но она не сказала. Я тогда поцеловал ее за это.
Но все это чушь. Чушь, чушь, и ничего кроме. Я понял это только что, когда смотрел мультики по кабельному. Там был такой мультик про зверушек типа Cartoon Network, или как он там называется. Ну, в общем, там было про двух мышей, которые дубасили друг друга всякими штуками, пока одна не сдохла. Очень смешной мультик, я думал, у меня живот лопнет от смеха. Но дело не в этом. Когда я смотрел его, я вдруг понял, что я терпеть не могу Мэлори. Я ненавижу эту тупую идиотку. Я ненавидел ее с самого начала, и все время, что мы встречались, я просто смеялся над ней, как только она этого не замечала?
Но самое важное то, что я понял: я стал встречаться с Эмили только для того, чтобы досадить Мэл. Мне ведь плевать на Эмили, но я просто обожаю наблюдать за Мэл! Как она ведет себя, как будто ей все равно и вообще. Черт возьми, как же я ее не выношу! Сейчас уже неделя, как мы не виделись с Эмили, хотя с Мэл мы виделись только вчера. Эмили звонит каждый вечер, но я не беру трубку, я не хочу ее больше видеть. Теперь я хочу почаще встречаться с Мэл, чтобы изводить ее. Черт возьми, как же мне нравится изводить ее!
- Да, мам! Кто? Эмили? Что? Нет!
- Бобби!
Черт, какая же она красивая.
- В парк? Пойдем, конечно, пойдем, малыш...
глава девятая
А потом все поменялось, смешалось напропалую: осень стала зимой, зима как осень, весна как зима, лето как таблетка. Будто бы все сговорились между собой - перестать быть самими собой.
Взгляд случайно скользнул под ноги встречных прохожих, и он заметил, что идет дождь. Идет давно, и он совсем промок. Он стряхнул с себя оцепенение, как сон, резко рукой сбросив капли с волос, они разлетелось в разные стороны, чтобы слиться с другими в лужах под ногами. Микки направился к дому.
Они потерялись. Микки свалился с ветрянкой, и проболел до самых выпускных экзаменов. Когда он вернулся в школу, Бобби с семьей уже переехал в другой город. Спортивный зал был специально переделан под аудиторию для экзаменов, столы и парты с энтузиазмом захватчика заполонили былое царство пота и спорта, обозначив свои позиции таким образом, что не возникало сомнений, они были здесь всегда.
Микки, худой и бледный, бегло оглядывая аудиторию, пытался незаметно обнаружить места, где сидели девочки. К его удивлению, они сидели в разных концах зала, всем своим видом давая понять, что иначе и быть не должно.
Бобби порвал с ними обеими, как только узнал, что отец получил неплохую должность в другом штате. И хотя всем было понятно, что никто не виноват, девочки винили в своем несчастье только друг друга.
Экзамены были сданы с горем пополам, особенно отличилась Мэлори, наделавшая тонну глупейших ошибок. Директриса, старая грымза, после объявления результатов вызвала ее к себе и около получаса отчитывала за невнимательность и равнодушие. 'Это же твое будущее' - постоянно слышалось из-за двери ее кабинета, в хит-параде этой нотации фраза была топом, на втором месте было стандартное: 'Неужели тебе наплевать?' Мэлори было. Она уже поступила в колледж, приглашение пришло за неделю до экзаменов, и, сдав их, она сразу уехала на Юг к тетке, чтобы по осени сразу направиться учиться.
На бал выпускников, из всех знакомых читателю героев, пришла только Эмили. Она была замечена в паре танцев, но позже куда-то пропала, говорили, что она ушла с вечера вместе с рыжим Томми, который так же, как и она, никуда не поступил и собирался лето провести в конторе своего отца, 'набивая руку'. Про Эмили мало кто что-то слышал после школы, одни говорили, что она вышла замуж на седьмом месяце беременности за какого-то бородача. Другие, что она уехала в Голливуд и стала мелкой актриской местных телешоу. Третьи молчали, потому что не могли вспомнить, о ком вообще речь.
Что касаемо Микки, то его жизнь, по его собственному мнению, удалась. Сразу же после школы все у него сложилось именно так, как он придумал себе, пока два месяца валялся дома с ветрянкой. Временами, когда ему особенно было страшно, - в основном по ночам, когда ему снились кошмары, а снились они ему постоянно, пока он лежал в больнице; он просыпался по нескольку раз посреди ночи в ужасе, что он умирает, или вот-вот умрет. Сны случались до того страшные, что он порой неделю не мог прийти в себя. В тот период, чтобы хоть как-то отвлечься и избавиться от кошмаров, он стал рисовать, и рисовать много. Мать не успевала покупать ему пишущие перья и листы, как они заканчивались и он просил еще. Таким образом, когда подошло время экзаменов, и он почти поправился, Микки уже точно знал, чем хочет заниматься. И оказалось, что знания этого, подкрепленного желанием, было достаточно.
Как именно сложилась его судьба, да и судьбы Эмили или Мэлори, после окончания школы, неизвестно. Да и не все ли равно тому, кто свою жизнь всё никак не уложит в нужное русло. Пора уже определяться и что-то делать со всем этим. Пора взрослеть и поступать в колледж. Пора взрослеть и бросать нелюбимую работу. Пора взрослеть и переставать врать себе о себе. Все дети знают это. Все они знают, что когда ты взрослый, ты можешь, наконец, делать всё, что захочешь. Все дети вырастают. И все они забывают, что когда-то знали. Пора взрослеть. Чур, ты первый!
девочка аня
Глупая девочка Аня в твоем городе не живет. Стихов тебе не пишет, в гости тебя не ждет.
В ладонь тебя не целует, в ночь с тобой не бредет.
Сердце вручить пытаясь, ласково не зовет.
Глупая девочка Аня в город, приехав твой,
Не затанцует площадь под старых курантов бой,
Не запоет ту песню, что завладела тобой,
И не заплачет украдкой, соприкоснувшись рукой.
Умная девочка Таня, что по соседству живет,
Даже-поди и не знает, что у тебя за кот,
Кем ты там стать мечтаешь, какой ты любишь компот,
И как ты вмиг замираешь, когда она мимо пройдет.
Но глупая девочка Аня так далеко живет.
Никто ни о ком не знает, и это из года в год.
Что-то однажды случится, где-то произойдет,
В девочке ум не важен, каждый когда-то поймет.
война
мой мужчина идет на войну, каждый раз, как почует весну.
каждый раз, как почует вину, мой мужчина прячет десну,
собирает наган, клинок и блесну - "пригодится все, что возьму,
что оставлю и не унесу - ты запрячь на другую весну".
все мужья как один, как заслышат тот зов, покидают свой дом, покидают альков,
и уходят, металлом при каждом шаге гремя, и идут воевать, никого не виня.
смотрят вслед уходящим все жены села, провожают и плачут, детей сторожа,
чтобы те не бежали, не звали отца, "папа воин отныне, его не сдержать".
та война забирает из года в год, всех мужей из села, кто живой - тот идет,
кто растет - тот лишь ждет, когда время настанет уйти в свой поход.
редко кто возвернется сюда, пожирает их жадно война как волна,
что бросает на берег свои сети, ловя, всё, что схватит - её, никому не должна.
мой мужчина опять уходит в поход, он не молод уже, но исправно идет,
говорит, что вернется, с победой придет. молча я провожу его до ворот,
я стара и слаба, мне идет сотый год, но я знаю, как только мой милый уйдет,
зачинётся она, всем войнам война - ждать его, не отходя от окна.
***
и,
задев большим пальцем ноги
ее голень под одеялом,
почувствовать, что это именно та нога, с которой охотно желал бы
он, рядом прожив всю ее,
мать ее,
целую жизнь, покрывалом земли, и местами каменным,
быть укрытым, укромно-запаянным
на века,
где река
времени
течет так убого-безвременно,
где так же мог бы он в вечность уверенно
глядя,
задевать ее голень большим пальцем ноги,
и называть теплым именем "надя".
аммиак
всё так. всё так, как пишут обо мне в газетах.
и да, был прав, не дожили до лета.
так многое во мне было задето,
как "был одет, она была раздета".
здесь чтенье по слогам чужого текста,
присутствие негласного протеста,
и нет, не прав, все вырвав из контекста,
как "милая, прости, ты из другого теста".
я разрезаю внешнее пространство
меж нами, это пуританство
лишь забава странствий
без просвета,
*и срывно, с придыханьем* где ты?..
что нам
осталось, всё ли пережили?
перестрадали, передолюбили?
пережалели, передодружили?
и все ли было, что мы позабыли?
я глупости произношу беззвучно,
здесь звуки ни к чему: тебе-со-мною-скучно.
ты в городе моем разнашиваешь кеды,
а я печатаю статьи в эти газеты:
лето.
скоро лето:
мне будет наплевать
кого и где ты.
***
нам бы пройтись с тобой в этот раз от восстания до литейного, от литейного до фонтанки, от фонтанки до невского и обратно до площади - закрутить маршрут, закольцевать и с собой обручить навек, по хребтам мостов, над обводами глади каналов и ряби рек, мимо фабрик, заводов, кофеен и бакалей, мимо редких домов с едким запахом освежителей из елей, мимо к полу припаянных глазных век и мимо сбитых мозолистых ног, мимо стиснутых - втиснутых в десна - зубов, мимо ветром сдуваемых шляп, уносимых насмешливым ветром прочь, мимо рук, бесполезно шатающих воздух, не в силах шляпам помочь; по парадным поребрикам, по мостовым, и по другим краям, шагу шаг, нога в ногу, без подсчета ворон и оглядок назад, взгляд заправлен во взгляд, как заправлен сметаной салат, "ты под ноги смотри", "я сверяю маршрут, как по карте, по твоим глазам", циферблат в одиночестве сохраняет всю верность стеклу, ритму и прочим своим точностям, стрелки сбавили ход и застряли на трех часах часа полтора назад, мы вернулись на площадь, времени ход вновь восстановлен устаревшим, нескромно-нервозным бегом стрелок вперед из назад, город очнулся, благополучно нашу прогулку проспав, а это значит и вечеру быть, значит и нам расходиться, - расклеиватся, раздрабливаться, разводиться,- руку к руке на прощанье небрежно прижав...
***
да, я тоже любила бывать в гостях у тех, кто дарил то, что хотелось мне слышать.
да, я тоже ныла, тем, кто простаивал уши,
о том, как глупо заваривать чай только для себя одной.
и да, я тоже читала чужие стихи о людях, думая: 'все обо мне'.
свои же писала, надеясь, что кто-то так же поймет.
неправда, я никогда не старалась быть только честной.
врать это не страшно, как краски.
как чёрта, так же малюют.
так мне не скучно, а по-другому тоскливо.
был один случай...
но я упустила.
фиаско? Не верю - не знаю,
но я скучаю. да, я скучаю.
да, я тоже любила, когда растворяешься в другом так,
что не чувствуешь ног.
но удержаться в таком состоянии мало кто из моих знакомых
смог.
Правильные книги читать и слушать - музыку,
Ставить ему плюсики на всем подряд, минус - иллюзии,
Из-под прикрытых настежь век подглядывать,
Разрифмовывать, где и о ком он - разгадывать,
Все понять не вовремя, позже всех, и - всхлипывать
Еще долго - в переходах его выискивать,
Не отчаиваться, все надеяться и на каждом углу усынавливать,
Из груди молоком напаивать всех тех мальчиков,
Что в прическе своей тот же нрав поддерживают,
И характер на людей разменивают,
Отдавать им все - безостаточно,
Чтобы, может быть, все же отчаиться,
И когда-нибудь наконец расслабиться,
Улетучиться, приуменьшиться,
Перестать развращать приезжих всех,
По театрам, манежам и выставкам
Щеголять новой юбкой и прищуром;
А ложиться спать до двенадцати,
Чтобы утром на стол ему ставить и-
зготовленный только что апельсиновый,
Свежевыжатый, и так любимый им,
А тобою столь ненавидимый,
Но "любимый мой, ты, любимый мой,
разреши мне до самой старости,
прикажи - в тебе хватит наглости,
до конца, до прихода, до дна,
свежий сок тебе по утрам
приносить, и подушку взбивать иногда
вечером, незадолго до сна".
***
Расскажи мне, как твои дела. Я тут заболела, промочила ноги, где-то бегала, кого-то выручала, и меня в который раз покинули все боги, расскажи мне, как ты там живешь. Я тут уезжала, отдыхала, по морям и барам, где-то отвыкала, ноги стачивала, руки растирала, забывала, где, и с кем, я думала, меня не ждешь. Расскажи мне как ты там, родной, я, конечно, вовсе не скучала: танцевала, пела, прожигала, целовала, ластилась, ласкала, улыбалась, смела и смеялась, не лгала, но и не признавалась, в том, что мне не быть одной, сколько бы я ни пыталась. Расскажи мне, почему молчишь, я тут спрашиваю не от скуки, мне услышать, как ты говоришь - много больше значит, чем руками руки - пожимать, или целовать в макушку, или как объятий этих не разжать, как не обижать меня и уважать, как любить меня и обожать, как на кнопку моего терпенья жать и жать, и ждать, чем на этот раз наполню эту кружку. Расскажи мне, как твои дела, не смотри, что всё-то по себе морочу, я пока не спрашивала, и пока жила, не боялась честности и была сильна, а сейчас слаба и жду ответа очень.
тоска
Тоска, заправь ему кровать, подушку ему взбей,
Тоска, мой друг не спит опять, ты чайник подогрей,
Тоска, ты сядь у его ног, калачиком скрутись,
И если холодно, ты - кот, а если жарко - брысь.
Тоска, всех выгони друзей, всех созови подруг,
Сегодня ты ему жена, и ты всех ставишь в круг,
Сегодня ты включаешь джаз, и притушаешь свет,
Тоска, налей ему вина, от чая проку нет.
Тоска, смотри ему в глаза, и всем словам внемли,
Ты знаешь, ты ему одна - на всей земли,
Ты уложи его в кровать, и простынь подоткни,
Когда он будет засыпать, ты на ухо ему шепни.
Шепни, что нет ему разлук, а есть покой,
И волосы ему пригладь своей рукой,
Шепни, что всяк ему и друг, и бороня,
И, - он не спросит, но - не говори, где я.
кактус
Пара минут разговора на несколько лет тишины,
Из маленькой точки до гроба - грезы, надежды и сны;
Времени мало, не море, время - всего лишь река,
Пара минут разговора, будто во мраке рука.
Нежность, как теплый саван, с пяток и до ушей,
Легкий мороз по коже, страх посреди мышей;
Долгая черная память, что для детей кресты,
Я по тебе буду плакать, что будешь делать ты?
Старый ворчливый кактус снова зацвел всерьез,
Дождь ко стеклу прижимает свой любопытный нос,
Не кактус знает о боли, - протянутая ладонь,
Приветствия час настал им, и дождь тихо шепчет "тронь".
про это
Если ты можешь писать - ты должен писать. Если ты можешь петь - ты должен петь. Ты всего лишь сосуд с молоком, налитым не для тебя, тебе-то нет нужды в молоке. Ты всего лишь сосуд, глиняный, вылепленный заботливыми руками твоей матери, и - немного - отца. В этом красивом танце они сложили свои ладони в одно, и создали тебя. И так появился ты, принявший форму сосуда, чтобы потом ее заполнили молоком. Есть жаждущие, обезвоженные, до молока страждущие, коих должен ты напоить, утолить всю жажду их до конца, до последней капли. Но если долго удержишь в себе - молоко прокиснет. И тогда существованию твоему никогда уже не быть оправданным. В один сосуд редко заливают это молоко дважды.
p.s.из неудачных заметок капитана
"<..> Проще всего начать с письма. Иногда, если ступор какой, или просто не идет, можно обратиться к кому-то, и начать ему рассказывать. Рассказать всегда есть чего.
И вот, когда выбираешь кому (с этим обычно проблем не бывает), начинаешь рассказ. Про то, как у тебя дела, о чем ты думаешь, думал, или вот, что было бы хорошо. Задаешь какие-то вопросы, как будто на это письмо получишь ответ, просишь о чем-нибудь. Вот недавно я прогуливался по парку, и встретил там прекрасную леди, и она была так похожа на тебя, что я вспомнил про тебя и подумал, как давно мы не виделись с тобой. Так давно, что вполне возможно, та леди вовсе на тебя не похожа, а мне просто так показалось от того, что я давно не видел тебя. И я подумал, вот было бы здорово, нам с тобой повидаться. Например, вот так.
Самое главное здесь, воображать во время написания, как адресат будет это читать, что он будет думать и чувствовать. От этого хочется писать быстрее, и почерк становится сбивчивым и нервным, и буквы иногда выпадают из слов. Это потому, что, кажется, чем быстрее закончишь писать, тем быстрее отправишь, тем быстрее получит, и тем быстрее начнет писать ответ. Но это не совсем верно, скорее нужно представлять, что вот прямо сейчас, пока ты пишешь, - уже читает. Будто из-за спины твоей тихонько головку высунула и читает. И отвечает. Ты же мысленно уже придумал все ответы за нее. И так оно оживает. Так живет то, что ты творишь.
Для меня оно так.
Мне достаточно одной фразы, украденной у кого-нибудь из разговора, услышанной где-то случайно. Поймаю фразу, подержу на языке, и вот уже мне хочется ей поделиться, хочется отдать кому-то дальше. Чтобы она не угасла. Для нее ведь это очень важно - жить. Как и для тебя. А ты живешь только тогда, когда помогаешь жить кому-то другому. Такой вот закон.
И потом, самое важное, не забыть попрощаться. Мы чтим английские традиции, но больше про чай, чем про прощанья. В прощании нужно выразить всю суть того, что бы ты хотел донести до адресата, даже если ты сто раз в самом письме сказал про любовь и необходимость в субсидиях. В прощании ты резюмируешь свое отношение к тому, кому писал все письмо. Я не прощаюсь здесь потому, что знаю, мы скоро увидимся, и я живу только мыслью об этом часе, например. Или, всего хорошего, надеюсь, не сильно отвлек вас от домашних дел.
Главное здесь, сила чувства, выраженного словами, что овладела тобой настолько, что ты вот взял и написал человеку письмо, хотя письма никто никому давно уже не пишет, даже по e-mail. Не важно. Главное, что поделился. Своими мыслями или новостями. Даже если не отправил. Даже если она переехала уже четыре раза, и адреса ее теперь ввек не узнаешь. Она прочтет. Вселенная - лучший почтамт.<..>"
***
А в креманке Крым, а крема нет, а на руках ворсинки шерсти неизвестных животных, а в животе рык неизвестных солдат, а погибающие тюлени зовут маму, а она, даже когда засыпает, пару минут еще обязательно думает о тебе, а тебя нет, ты уехал в Крым.