|
|
||
Есть такая профессия - Родину защищать. | ||
Поутру капитан Коршунов проснулся слишком рано, и потому ленился и не снимал пижаму. Он сидел в своей комнате на втором этаже и ел манную кашу из крышки котелка. Боевой бластер и боевой комбез висели у выхода, среди всяких дачных пыльников. Время надевать комбез ещё не пришло. Под вешалкой стояли растоптанные боевые сандалеты — со снабжением в группе было плоховато. Ну ничего, лето как-нибудь переживём. Яркое, по-июньски свежее утро вливалось в открытые окна старого домика. За окном ярилась зеленью скрипучая яблоня, столь удобная для скрытного выхода в мир. Дальше, над забором, почти до горизонта шла пахота.
Уже неделю их диверсионно-разведывательная группа работала на этом плацдарме. Чего они только не успели поделать — скучать не приходилось. Как тут заскучаешь, когда невдалеке притаились коварные цурупяне? Вот и сейчас там, за парящей пашней, за зловонным трактором, мерцали белёные стены хутора — цурупяне там, а капитан Коршунов — здесь. И отступать некуда, позади... Мнэ-э-э... Другие садовые участки позади. Так или иначе, в начале каждого лета происходила ротация, и их ДРГ заступала на боевое дежурство.
Капитан всем своим военным естеством чувствовал, что сегодняшний день будет особенным. Естество не обманывало никогда: если до обеда злобный враг ничего не устраивал, то после обеда группа сама себе находила какие-нибудь суворовские подвиги. И тут события завертелись перед изумлённым Коршуновым: произошло Вторжение. Из окна, как с галёрки театра, он увидел словно бы кляксу на синем небе, маленькую точку. За пару минут она резко выросла: прямо в центр поля, извиваясь, падала бархатно-чорная пиявка. С автобус размером. Воин, едва не перегрызя серебряную ложечку, залпом допил латте и кинулся к вешалке. Наспех обмундировавшись, он снова выглянул в окно. Пришелец уже коснулся рыхлой земли и растёкся, шевелясь дряблыми пузырями. Трактор, бросив пахотные труды, трусливо удирал на левый край поля к лесопосадкам.
Хозяйка в кухоньке на первом этаже подступала с паяльной лампой к мёртвой курице, когда вдруг в палисадник упали сандалии, а за ними бластер.
− Я на заставу! − раздался сверху решительный командный голос.
− Не по яблоне! − отчаянно закричала хозяйка, но поздно. Капитан Коршунов, в полном соответствии с фамилией, уже шумно ворочался в кроне, цепляясь когтями за сучья, и выпал вниз вместе с листьями и сломанной веткой. Подхватив снаряжение, он пулей метнулся за пределы территории, на мгновение опередив летящий половник. Половник звонко стукнул в захлопнувшуюся калитку и остался лежать под жасминовым кустом. Мирное население не всегда выказывало должное почтение воину-освободителю. Вслед бегущему Капитану неслось, затихая вдали:
− Все деревья поломал, паразит!
Но Коршунов ничего уже не слышал: внутри гремело боевое возбуждение. Закинув бластер за плечо, он на бегу нанизал сандалеты на поясной ремень — босым бежать куда быстрее. Первым делом он заглянул к Полковнику, квартировавшему за пять домов от него, на полпути к КПП. У полковника на участке было дремотно, и сам полковник спал так, что от забора слышно. Метко брошенная шишка стукнулась в раму окна, потом ещё одна, и наконец в открывшемся проёме появилась заспанная толстая физиономия.
− Капитан Коршунов, ты в курсе, который сейчас час? − недовольно пробурчал полковник, наблюдая собеседника щёлочкой левого глаза.
− Цурупяне, товарищ полковник! − радостно отрапортовал Коршунов.
− Где? − спокойно переспросил командир, заглядывая Капитану за спину. − С тобой?
− Да какой там со мной! На поле высадились! − замахал руками Коршунов, тщась изобразить жестами вторжение инопланетян.
− А... − всё с тем же ледяным спокойствием заключил Полковник, продирая, наконец, глаза, − Ну я подойду на заставу. Скоро. А ты давай руки в ноги — и туда, до моего прихода будешь за главного. Там уже наверняка солдаты на головах ходят...
На том окошко захлопнулось, но тут же в него опять прилетела шишка:
− Полковник, трубу дай!
Через минуту из окна на шпагатике съехала половинка морского бинокля. И лишь отвязав сокровище, отбежав на безопасное расстояние, капитан Коршунов сложил ладони рупором и зычно крикнул:
− Полковник — ленивая свинья!
Из ставки командования донёсся неразборчивый трубный рёв, что-то про субординацию и непосредственное начальство. Полковник был не только старше и умнее всех в части, он ещё был толст и эпически ленив. Эти особенности были основой для половины острот личного состава, и никому ничего за это не было, потому что полковник был ещё и добр. Как там? Внук царю — отец солдатам! Вот, трубу выдал... Но всё-таки это пипец. Планета в опасности, а командование дрыхнет. На ходу Коршунов стал напевать: «Пипец деревне этой! Пипец всем городам!» − и далее по классическому тексту «Ландышей»
По пути на заставу, уже у самых ворот, Капитан забежал за Лизаветой, старшим лейтенантом. Она у них в группе значилась санинструктором, когда во врага не стреляла. Девушка она была положительная и деловитая, с самого раннего утра всегда была на ногах. Вот и сейчас из дому доносились звуки пылесоса. Коршунов потратил все свои шишки и едва глотку не надорвал, пока наконец их светлость Лизанька не появилась на крыльце.
Она была уже в полной готовности, с новеньким бластером и в удивительных тактичных штанах с миллионом карманов. В постиранных и наглаженных тактических штанах. Этому умению Коршунов всегда завидовал. Каждый солдат умеет одеться по тревоге за сорок секунд, пока спичка горит, вот только на выходе из мужика обычно получается грозное пугало, а вот из товарища санитарки — дюймовочка в берцах. Критически оглядев Капитана, она поправила ему завернувшийся ворот комбеза, пригладила самый буйный неуставной вихор и только тогда спросила млеющего военного:
− Ну что там стряслось? Ты нам получастка шишками закидал!
Коршунов принялся вновь пересказывать о цурупянском вторжении, сам себя перебивая и жестикулируя. При этом он не забывал тянуть собеседницу за ворота жилого сектора, на заставу. В результате ему пришлось тут же, безо всяких пауз, повторить свою речь личному составу, засевшему в окопе между дорогой и полем, на самой передовой. Здесь уже была половина их группы: ещё один капитан с улицы Артёма, пара юных лейтенантов и ещё два совершенно зелёных новобранца, рядовые с неуставными плохонькими бластерами. Капитан Коршунов мог бы ничего никому не говорить: все и так глядели в поле.
Через половинку бинокля пришелец казался близким, только руку протяни. Чорно-серая масса всё так же пузырилась, словно забытое тесто, и за последние четверть часа проползла уже треть пути к заставе — по ветру. По прежнему было совершенно не понятно, что же это такое. Даже предположений никаких. Предательский озноб вдруг сотряс Капитана — так бывало при столкновении с неведомым. Ничего, справимся. Подавив дрожь в голосе, Коршунов скомандовал:
− Так, группа! Офицерский состав отправляется к объекту на разведку, а вы, рядовые, сидите пока в окопе, оба, и прикрывайте нас!
Тут группа зашумела, оспаривая приказ. Рядовые не хотели сидеть в окопе, а капитан с улицы Артёма наоборот, желал возглавить силы прикрытия и никуда не ходить. «При полковнике такой фигни не бывает...» − устало подумал Коршунов. В результате в разведку пошли он сам, Лизавета, рядовой Иванов и ещё один лейтенант, с которым Коршунов не особо дружил.
Капитан вылез на бруствер, на секунду замер, подавляя робость, и зашагал по мягкой пахоте к инопланетному нарушителю. Остальные потянулись следом, только санинструктор Лиза поравнялась с ним и пошла рядом. На открытом пространстве он чувствовал себя практически голым и очень маленьким. В любую секунду с той стороны нейтралки могли заговорить пулемёты. И так-то по вспаханному не побегаешь, а тут ещё ноги стали мягкими, непослушными. Спокойно! Вон, прадеды вот так же на Молодечном поле стояли — и ничего, не развалились, а потом до самого Берлина дошли!
Солнце уже вовсю жарило, личный состав обливался потом, а расстояние до захватчика сокращалось медленно-медленно. В одну секунду Коршунов страстно желал, чтобы они никогда не дошли, не сейчас, а в следующую столь же страстно хотел немедленной встречи с неведомым, чтобы уже закончилось это затишье перед боем, взорвалось смертельными выстрелами. И так по кругу. Дыхание сбивалось от волнения, а костяшки пальцев на рукояти бластера побелели.
И вот каких-то десять метров осталось. Оглянувшись, Капитан встретил решительный взгляд Лизаветы, за ней изнывал от любопытства рядовой Иванов, а вот робкий лейтенант отстал и теперь на полпути изображал боевое охранение в стиле «один в поле воин». Вот за что Коршунов не любил его.
Вблизи пришелец тихонько, по-бумажному, шуршал. Жаром от него несло, как от печки — нагрелся на Солнце. Он был сделан из тонкой резиновой плёнки, а внутри — воздух или другой газ. Под капитанской рукой плёнка расползлась, в руках остался неровный пыльный лоскутище. А вон там стропа торчит из-под низу, что-то висело... Ох уж эти цурупянские технологии... Протухли все их технологии — и слава Богу. Страх отступил, и только тогда Коршунов понял, что никогда ему не было так страшно, как на пути через это поле. Никогда в жизни. Вот она, проверка на дорогах: одни дошли, а другие вон там в охранении ворон считают, по тылам отсиживаются. «Если др-руг оказался вдр-руг... И не др-руг, и не враг, а — вот...»
− Тревога! − зазвенел Лизкин голос. За её спиной нёсся к родной заставе робкий лейтенант, а сама она показывала в поле на вражескую сторону. От белёных стен далёкой цурупянской базы прямо по пахоте в клубах пыли нёсся боевой каракат, опасно раскачивался на пухлых колёсищах. Цурупяне наступали.
− Отходим! − скомандовал Капитан, и все побежали к родным окопам что было сил. Новобранец Иванов отставал, и вдруг тоненько закричал и захныкал. Моторный рёв давил на уши, приближался, но Лизавета бесстрашно обернулась и бросилась спасать рядового. Страшно выругавшись, Коршунов кинулся следом за ней, в самые лапы цурупян. Маленький солдат Иванов сидел на пахоте и ревел в три ручья. С ним произошло самое страшное: споткнувшись, он рассадил колено и сломал пополам бластер, да ещё и ремень сандалика порвал. На счастье, каракат инопланетян не стал преследовать отступающих, а затормозил метрах в двадцати от чёрного резинового пришельца. Из недр машины на пашню выпали два огромных комка ремней, подсумков и бронепластин — вражеские воины, наспех снарядившиеся по тревоге.
Подхватив сопливого малыша, Коршунов и Лизка вовсю неслись к заставе под крики «Стой!» Несмотря на малолетство, они уже знали разницу между «Стой» и «Стой, стрелять буду», так что бежали всё быстрей и быстрей.
− Улю-лю-лю-ю! Шубись, мелкие! − гремели им вслед голоса цурупян. Один из них раскатывал по пашне запретную ленту вокруг объекта, полосатую, а другой ходил вокруг, всё фотографировал и путался в проводах разных приборов-глюкометров. В своих защитных костюмах оба выглядели как среднерусские боевые носороги...
На заставе уже сидел Полковник, вокруг него сгрудились все пацаны и девчонки и галдели, словно весенний скворечник. Выслушав доклад и приняв от Капитана лоскут вражеской резиновой оболочки, командир велел всей группе рассредоточиться, сидеть по домам и всё отрицать.
Когда все разошлись, Капитан и Полковник спрятали лоскут среди других сокровищ в лесной схрон, в самой чаще лесопосадки, накрыли ямку канализационным люком и закидали хвоей. Окончив заметать следы, товарищи для пущего алиби отправились за молоком в садовое товарищество «Волна», на ту сторону поля. Капитан сел на багажник в обнимку с бутылками, а Полковник крутил педали. Ему это запросто. Ему уже одиннадцать!
Не зря заботились об алиби. На обратном пути, уже на родных участках, стал слышен папин голос. Он мощно разносился по всему селению от раскрытого окошка правления. Что там ему отвечали, можно было расслышать только вблизи, а вот папу прекрасно было слышно издалека. Папа был недоволен. Коршунов слез с багажника около правления и затаился в палисаднике под самым окошком, с бутылкой молока в обнимку.
− Бар-рдак! − ревел отец, − Ну почему, почему у нас на Тёплом Стане любой выезд по тревоге — это сорок минут? Сорок! Тренируемся, реорганизовываемся, и всё равно — то понос, то золотуха!
− Ну так товарышшу Яроволк... − оправдательно заныл какой-то чувак с украинским акцентом, − То ж не моя смена... Та колесо от каракату клеив... Та на пяти колёсах сюда ехав... И вот...
− Какой Яроволк? Мы тут без чинов, без позывных! Роман Ярославыч я, по-штатскому называй! Ох, бар-рдак. Вот ответь, Нечипоренко, почему ты всегда клеишь колесо, а у тебя под носом пацаны первыми к падению метеозонда прибегают? Хорошо ещё, что это одна оболочка упала, а сам зонд вообще не отсюда! А ведь там могло быть что угодно. Читай по моим губам, Нечипоренко: что у-год-но!!!
По каким-то тайным признакам Нечипоренко понял, что его вроде бы не расстреляют, и протянул уже увереннее:
− Ну Рома-ан Яроволкыч...
− Во-о-он! − пароходным гудком вострубил папа. По спине притаившегося под окном разведчика пробежали мурашки. По градом проклятий по ступенькам крыльца выкатился наружу давешний цурупянин в защитном костюме и кинулся прочь в поля. Вслед ему неслось:
− К вечеру рапорта чтобы были! Оба пишите! И запомни: Роман Ярославович! Я-ро-сла-во-вич, зараза!
Заслушавшись папиными криками, скрытный разведчик и не заметил, как из окна высунулась швабра, ловко подцепив его за ремень сзади. Через секунду, взвизгнув от неожиданности, пацанёнок был втянут внутрь помещения.
− Ну здравствуй, Зверофей Романыч! − уже совсем другим голосом прогудел папа, разглядывая висящего в огромной руке отпрыска. Зверофей, вцепившись в бутылку молока, нейтрально молчал и покачивался. − Всё слышал, сын?
− Привет, пап! − солнечно ответил мальчик. − А мы тут с полковником Севой за молоком ездили, пропустили всё. Что за метеозонд, а?
− Ага, за молоком они ездили, − папа критически оглядел комбез сына. Все колени-то в земле! Шумно выдохнув, он присел в драное председательское кресло, усадив Зверофея себе на колено. − Ну, за молоком так за молоком! Про метеозонд я тебе потом расскажу... Ну, обычный шарик воздушный, а внизу модуль, погоду меряет. Может, даже рапорт этих гавриков дам потом почитать. Вслух на ночь. В шесть лет должен уже уметь. Блин, но ведь что угодно могло быть... А мне в командировку скоро...
Верхом на папином колене Зверофею было хорошо и уютно, Яроволк был громадный, тёплый и сильный. После пережитых волнений от него пахло опасным зверем. Никакие цурупяне с папой не сладят... В конце концов отец почти слово в слово повторил приказ малолетнего полковника Севы: всему личному составу сидеть на участках и за периметр не ходить. Вот и хорошо, значит разумный у них полковник. А к вечеру Зверофей и Лизавета получили свои первые награды: Сева расплющил молотком две старинные пивные пробки и на каждой гвоздиком выбил: «За смелость». Уже потом, на протяжении своей длинной жизни, Зверофей неоднократно получал другие награды, и носил их на груди, а эту — всегда в левом нагрудном кармане бушлата, у самого сердца. Потому что никогда, ни до, ни после, он не бывал более смел.
|