Аннотация: Так рождаются нездоровые сенсации. Быль.
«Так рождаются нездоровые сенсации»
А. Привалов
После недели лютого мороза в Чекуново наконец завьюжило. Серое вечернее небо опустилось низко, словно крышка на кастрюлю, и в получившемся зазоре полетел стремительный снежный пух. Серые избы тяжело смотрели на Старорусскую трассу мёртвыми окнами. Трассу замело напрочь — здесь и днём-то хорошо если пара каракатов проедет, ещё школьный конвой туда-сюда метнётся, а ночью вообще не дай Бог в Чекуново оказаться. Да ещё семь единиц фантогенового фона, оставшиеся от местной военной части.
Много лет назад во время Холмского прорыва, в час Ч, три специальных бомбы методично уничтожили все блоки подземного КП. На том Великолукская кампания закончилась, все получили свои кресты — кто железный, а кто деревянный. Заражённые территории стремительно опустели. Считалось, что тут никто не живёт.
Однако уже в ночи по соседству со вздыбленным военным бетоном заскрежетал чугуном тяжёлый люк. В образовавшуюся щель вылетел чемоданчик дозиметра. Упав на снег, он по-собачьи встряхнулся и забегал, анализируя изменчивый внешний мир. Всё было в порядке, не считая фантогена, и вскоре приборчик постучался специально для того выданным гаечным ключом. Люк отъехал в сторону и на снег вылезли две крепких фигуры в изодранных белых комбезах. Снизу густо пахло бытовухой. Йома увлечённо гудел из респиратора:
— Ракетчики ошиблись на сто метров — всех полковников накрыло, а технический блок вот он, стоит. Когда я их нашёл, там ещё два солдата торчали, обрадовались как дети. Солярки им привёз... Теперь тут схрон Рдейского Проводника.
Ну да, а Рдейский Проводник — это сам Йома. Ваню Филина ему прислали новым командиром боёвки, взамен испортившегося. За неделю подземного сидения товарищи изрядно затекли, и теперь счастливо тянулись-разминались. Смаковали сладостный наземный воздух в респираторе. Ваня критически осматривал лохмотья своего комбеза:
— Изумительное дерьмо этот «Каспер». За что ни зацепишься — сразу дырка!
— Ну так он же одноразовый! — возразил Йома, — и он есть. Сейчас ещё по два наденем сверху, заодно и потеплее будет. Ты смотри лучше, красота какая! Погодка шепчет!
С точки зрения Рдейского проводника вьюжная круговерть была просто идеальна: в двадцати метрах ничего не видать, облака по ушанке задевают. Можно не бояться ни коптеров, ни спутников, хоть караванами добро вози. Не то что ясным стрёмным днём. Тут расслабление закончилось, потому что снизу им стали кидать пустые пластиковые пятилитровки. Нанизав их на репшнур, товарищи задвинули люк и двинулись к старому гаражу — единственному целому строению во всей части. Гирлянда бутылей позади плясала в потоках снега.
Ржавая воротина гулко ударила в стену, диодники высветили внутри могучий белый «Урал», плод грешной любви ирбитского слесаря к немецкому мотоциклу. За долгую жизнь агрегат претерпел удивительные превращения, и теперь стоял на четырёх пухлых колёсах-пневматиках, а сзади получил огромный сетчатый жлобник. Подобные машины здесь называли каракатами, только на них и ездили. Каракату не страшны ни дураки, ни дороги, а топлива мало жрёт.
Следующие несколько колов ремени Йома деловито приводил инерционный навигатор к местности, осматривал и заводил своенравную машину. Наконец, «Урал» закашлял чорными дымами и мягко выкатился из гаража. После синхронизации говорилок голос Йомы доносился ясно и чётко, несмотря на вьюгу:
— Заскакивай! Погнали!
В наушниках щёлкнуло, и наступило напряжение электронной тишины.
— Я вижу провода, я жду наступленья тепла. Мне кажется порой, что я из стекла и ты из стекла. — Негромко сказал Борис Гребенщиков — Часто мне кажется что-то ещё. Мне снится...
Нарастающий напряг взорвался бешеными барабанами Deadушек, и гитара с дисторшеном пошла по беспощадному треугольнику ритма:
— Мне снится пепел, пепел, пепел, пепел... — каракат вплёл ноты оппозита в общий рисунок музыки, вставая на дыбы, и ринулся в снежную муть. Мелькнули ворота базы, рассевшиеся сарайчики по краю деревенских выгонов, и через два кола времени машина уже неслась по сучковатому тоннелю в лесной чаще. Бывшая узкоколейка стрелой летела на Запад, в глубину болотного Рдейского края, и мертвенный диодный свет сиял на заснеженных рёбрах деревьев. Фантогеновый фон потихоньку спадал.
В корнях Йоминой русско-еврейской генеалогии таился дремучий нивх, коренной житель древнего Сахалина. Учёные писали, будто нивхи столь близки к природе, что не хотят понять нововведений. Даже дорогами не пользуются, а всей семьёй ходят по кушерям невдалеке от обочины. Наследственная идея передвижения мимо дорог весьма импонировала Йоме как Рдейскому проводнику. Также от восточного пращура он унаследовал особые генетические отношения с алкоголем, в целом сводившиеся к «нет, никогда больше, ни разу». Но на этот раз их просто не выпустили из-под земли без ритуальных полста грамм спирта — как-никак, «к людЯм идёте». На каждом ухабе эти граммы казались Ване Филину лишними — он-то сидел на заднем седле...
— Сейчас в Какачёво будем, водички наберём! — перекрикивал Йома вьюгу и музыку. — у них там артезианка пробурена глубокая, а вокруг разноверы поселились, край Рдейского болота держат... Хоть чайком нормальным тебя напою. Наша-то артезианка сероводородом воняет, здесь почти все подземные воды так пахнут. И, главное, настоящий чай достал, а заварить не выходит, сразу стармех кричит, куда, мол, ценное сырьё говняной водой заливаешь! Я разок попробовал, и он прав, зараза — никакого морального удовлетворения... А в Какачёво вода сладкая, ключевая...
На десятом километре просека резко свернула влево, но Йома на всё плевал и вломился в кустистую обочину, нюхом чуя потайную тропку. БГ невозмутимо продолжал, купаясь в волнах даба:
— Я сижу на крыше и я искренне рад! Потребляю сенсемилья, как аристократ! Тири-гари -бум!
Лес раскрылся в звездообразную поляну деревни — она на секунду мелкнула в просвете вьюжных полотнищ и вновь наглухо затянулась. Тут каракат едва не напоролся на прутья кладбищенской оградки. Кладбище оказалось в самом центре поляны, через улицу от десятка могучих языческих изб за сетчатыми заборами. Поверх заборов вилась спираль Бруно, тянуло сладким сосновым дымком. Проводник заглушил машину, спрыгнул и провалился по пояс в снег.
— Блин, никак не привыкну к этой каракатной теме... Давай сюда пятихи, вон там у крайней избы фонтан неутолимый.
Обычно здесь била из земли высокая водяная струя от неудачного бурения, но неделя морозов сделала своё дело: вместо фонтана друзей встретили мутные ледяные горбы безо всяких признаков влаги.
— Зараза! — выругался Филин. — Йома, какой у нас план «Б»?
— Нормально всё! — отозвался Йома. — Тут ещё колодец есть, на том конце за огородами. Там тоже вода незаражённая.
С о скрипом и лязгом бадья ушла во тьму, но вместо плеска воды товарищей ждал стук пустого о ледяное: колодец тоже замёрз.
— Тв-вою дивизию! — подытожили друзья и уставились вглубь колодца. Никаких дополнительных звуков оттуда не поступало.
— Теперь только аксакалов опрашивать... — сказал один из них в темноте. Который именно — непонятно.
— Должны же путникам водички налить? — отвечал второй.
— Смотрите, мол, у нас бороды, вполне разноверские.
— Поэтому налейте водички.
— В эти пятихи.
— В два часа ночи!
— Сто двадцать литров!
Потусторонний хохот, усугублённый колодцем, разнёсся над спящим поселением. Разноверы, кстати, называли своё селение Перунихой. Какачёво — оно как-то несолидно.
В сенях тихонько заныл звонок. Зверофей его ненавидел. Ни мама, ни папа не просыпались, зато маленькому человеку зуммер зудел прямо в мозг, как комар. Раскачавшись в люльке, малыш расчитал момент и ловко сиганул прямо в тёмный проём между печью и буфетом, на коврик к тапкам. Толстенная дверь натужно подалась, Зверофей дёрнул за верёвку выключателя и выглянул. Видно было только унылое нутро веранды, а снаружи — темень. Тогда он снова дёрнул выключатель, гася лампочку. Стеклянная клетка веранды заискрилась морозными кристаллами в лунном свете. Вьюга улеглась, и было тихо, но снаружи кто-то словно играл на консервных баночках... Тётенькин голос приятно говорил на чужом языке. Это с той стороны улицы, где погост!
Мертвея от любопытства, юный Зверофей протаял себе гляделку в морозных узорах, протёр рукавом: снаружи, за сетчатой калиткой, приплясывали мумии в ушанках и валенках. Все в рваных белых лохмотьях, бинты по ветру развеваются, а в руках прозрачные канистры, и вокруг тоже канистры, переливаются под луной...
— Му-умий! — зачарованно выдохнул Зверофей, едва не примерзая носом к стеклу. — Большой мумий и маленький мумий!
Про мумия он узнал из одного страшного одноимённого фильма. В секретной папке на папином нетбуке. А потом уже мама читала ему книжку про мумия, и там он был совсем уже не страшный, толстенький и без бинтов. Про мумиев они со Славкой шептались за баней, только тихонько, чтобы волхвы не подслушали чуждых суеверий. И вот теперь два живых мумия ходят прямо у его калитки! И дядя тихонько поёт: «В этом городе должен быть кто-то живой... Этот город — это Вавилон...» Приятно так поёт.
А прямо за мумиями — ржавые кресты погоста. Соседский парень Венцеслав, самый большой и умный, рассказывал, что там в тёмные времена попы-трупоеды хоронили погубленных славян, чтобы живая национальная душа была скована крестом и вправь не стремилась. И теперь мучаются славянские души, покоя не находят, под луной канистрами машут... Живых в городе Вавилоне ищут.
Весь во впечатлениях, юный Зверофей вбежал обратно в дом и с разбегу повис на папиной ноге, свисавшей с печи. Со страдальческим стоном Звероволк втянул ногу вместе с сыном наверх.
— Ну что тебе, крокодил? Чего лапы холодные?
Отпустив ногу, малыш прыгнул коленями в папино пузо:
— Мумий пришёл!
— Ох-х-х... Ну да... Ты наш мумий...
— Нет! Большой мумий и маленький мумий!
— Да-а-а... Ты — маленький мумий... Спи давай...
В три часа ночи Яроволк ничего не желал слушать, и вскоре, задавив потомка авторитетом, принудил того ко сну.
Йома приглушил музыку и подытожил:
— Думаю, не стоит больше звонить.
— Да уж. — Хмыкнул Филин. — Свет зажёгся, поплясали, свет потух. Лаконично. Они хоть поняли, что это было?
— Ну дык мы им пояснения оставим... — рассудительно пробурчал Рдейский Проводник, срезая веточку куста. На ближайшем сугробе он крупно написал: «Воды надо».
Филин критически оглядел надпись и добавил лихую загогулину.
— Вот так гораздо лучше! — проворчал он, победно взгромождаясь в седло караката. — Что, куда дальше-то? У вас есть план, мистер Фикс?
— Конечно есть. — невозмутимо отвечал Йома, собирая бутыли. — Сейчас до Рдейского монастыря мотнёмся, у них там родник под крышей. Монахи так рады будут — они мне с осени стартер должны.
— Ну да, в три часа ночи-то! Вперёд, ловцы кармы!
— У каждой женщины должна быть змея... — доверительно сообщил БГ из динамиков, и «Урал» устремился в ночь, в новую вьюгу. Навстречу неминуемым приключениям.
Именно из этих малозначимых событий выросла потом известная городская легенда о ночных водоносах, а заодно и пионерлагерная страшилка про мумия и воду. Мифотворчество началось прямо с раннего утра. Едва одолев кашу, юный Зверофей вскочил в валенки и неудержимо повлёк семейство наружу. У надписи на сугробе он принялся прыгать и в красках рассказывать ночные события. Папа-Звероволк и мама-Дарья были спросонья такие тупые... Да и вообще они у Зверофея туповатые какие-то, с пятого раза с трудом понимают. Наконец, папа что-то осознал и сдвинул ушанку на лоб, почёсывая затылок:
— Да-а-а, сынок... Какие-то ночные водоносы, не иначе. Слышь, Даша, пора съезжать нам отсюда, точно говорю. Это ведь из Холмской зоны отчуждения. Оттуда вся эта бредятина фантогеновая прёт. На той неделе монахи чорные, третьего дни — геокэшеры, тоже на БТРе, теперь ещё это. Найдём место поспокойнее. Блин... Ночные водоносы...
— Папа, что? — требовательно спросил Зверофей, тыча в надпись. Отец задумчиво отвечал: