Середина 50-х годов 20-го века. Городской дом культуры. Актовый зал. В зале не протолкнуться: сидят даже в проходе. Над сценой висит красный транспарант, на котором большими белыми буквами выведен лозунг: 'Привет участникам финала первенства города по боксу!' На сце-не - ринг. С трех сторон ринга на стульчиках с блокнотами сидят боковые судьи. Все - при полном параде: белые рубашки и галстуки выгодно вы-деляются среди серой кричащей массы в зале. Они - почти артисты. В ринге - пожилой медно-красный рефери во всём абсолютно белом с чер-ной бабочкой-галстуком и в черных блестящих цирковых ботинках. Пе-ред сценой за старым обшарпанным массивным столом в самом его цен-тре разместился главный судья соревнований - в сером коверкотовом кос-тюме, тоже, как и остальные судьи, при полном параде мощный, средних лет и наголо обритый под знаменитого Королева мужчина. Слева от него, почти у самого края стола, примостился плюгавенький, прилизанный по случаю такого спортивного торжества и с сильно помятой физиономией неопределенного возраста молодой человек с гонгом: такие обычно всюду сопровождают известных спортсменов и тренеров, прислуживая им при случае в неудобных для тех обстоятельствах и в надежде постоянно пока-зываться среди своих сомнительных приятелей в лучах славы местных спортивных знаменитостей. Справа же от главного судьи тоже у самого края стола расположился с микрофоном судья-информатор. Шел третий, последний раунд боя среди боксеров наилегчайшего веса, 'мухачей', как их величали их товарищи по команде из более высоких весовых катего-рий, часто ласково и снисходительно потрепывая тех за обычно коротко стриженные волосы. Мухачи на такое к ним отношение никогда не оби-жались и часто ввязывались в шуточные спарринги со своими более тяже-лыми и высокими 'обидчиками'.
...На ринге рубка шла вовсю. Резкие выпады левой чередовались с не менее резкими под звуки 'хх-а' ударами правой; молниеносные финты левой заканчивались ударами правой по корпусу; нырки влево, нырки вправо, уклоны, кроссы справа, апперкоты, серии по корпусу с завер-шающим в челюсть справа и слева; отскоки назад, уходы в стороны, снова финты слева и справа, уход в ближний бой, крики рефери 'брейк!', рев зала, горячий, заливающий глаза пот... И вдруг один из боксеров оказался на полу. 'А-а-а!, - разверзся громом зал, - А-а-а!' Автор нокдауна бро-сился в свободный угол ринга, а рефери, склонясь над поверженным, на-чал громко отсчитывать 'Раз! Два! Три!...', выбрасывая перед лицом ле-жащего на полу свои толстые медные пальцы и неумолимо глядя в его удивленные глаза: пострадавший никак не мог понять, как он очутился на полу. Он даже не почувствовал удара, а ноги сами почему-то подкоси-лись. 'Четыре! Пять!..' Лежащий на полу быстро вскочил, вытер перчатки о трусы и принял боевую стойку. Рефери не давал команды, а вглядывался в глаза побывавшего в нокдауне: определял, способен ли тот продолжать бой. Наконец, убедившись в ясности рассудка стоявшего перед ним в стойке боксера, он взмахом руки пригласил к продолжению боя его обид-чика, взмахнул перед обоими сверху вниз своей волосатой загорелой ру-кой и крикнул 'Бокс!'. Бой продолжился. Тут недавно поверженный бро-сился вперед, вошел в ближний бой, резко провел молниеносную серию ударов по корпусу и завершил ее четким ударом слева по челюсти. Про-тивник зашатался, но на ногах устоял, а зал разразился громом аплодис-ментов. 'Стоп!, - закричал рефери, останавливая бой. - Стоп!' Он быстро подошел к только что получившему удар боксеру и стал пристально гля-деть тому в глаза. Не обнаружив явных признаков нокдауна, он снова дал команду 'Бокс!'. Но раздался гонг. Время боя истекло. Рефери, развел недавних противников по их углам, пожал руки их тренерам, встал в сво-бодный угол ринга и принялся ожидать протоколы от боковых судей. Ко-гда протоколы были готовы, он степенно обошел всех судей, взял у них протоколы и, направляясь с ними к месту, где сидел главный судья, на ходу принялся просматривать решения боковых арбитров. Затем, пере-гнувшись через канаты, передал протоколы в руки главному судье и громко произнеся 'Боксеры, на ринг!', жестами пригласил боксеров в центр ринга. Когда те, разгоряченные и ещё не остывшие после трудного боя подошли к нему с разных сторон, взял каждого из них за руку. Все трое стояли в одну шеренгу лицом к главному судье и ждали его решения. Наконец через громкоговоритель послышался тонкий, но твердый голос судьи-информатора: 'Победил...'
2. Косинус фи
Раздевалка команды боксеров. В ней - ожидающие своего выхода на ринг боксеры. Кто в задумчивости сидит уже в перчатках, уставившись в одну точку, кто бинтует руки, перед тем, как надеть перчатки, кто яростно разминается... Курчавый, с небольшими залысинами скуластый и черно-глазый молодой тренер расшнуровывает перчатки только что закончив-шего бой своего подопечного. На его лице легко прочитать тень досады.
- Жаль, Тима, что ты проиграл! Работал ведь хорошо, но пороху до конца не хватило!
- Слава Богу, Борис Саулович, - все еще не отойдя от боя и хватая ртом воздух, оправдывался Тимка, - что хоть так отработал! Я же до со-ревнований почти восемь месяцев не надевал перчатки!
- И чем ты хвалишься? Вон твой соперник из 'Динамо' тренируется, что называется, день и ночь! И результат - налицо! Точнее - на твоем ли-це!
- Да ладно, вам, Борис Саулович! И так тошно! - Тимка снимает с рук перчатки и начинает разматывать бинты. - Вы попросили выступить, я выступил. Просто из уважения к Вам. А мог бы под благовидным предло-гом и отказаться.
- Большое спасибо тебе, мой юный друг! - тренер отступил от Тимки на шаг. - Большое... Ты же талант, Тима! Как ты не поймешь! Ты уже сейчас работаешь, как перворазрядник! Тебе бы немного потренироваться и с тобой можно спокойно ехать на первенство Союза! А ты по полгода не ходишь на тренировки! Что с тобой происходит? Ну не поступил в инсти-тут! Бывает! Эта неприятность поправима. Вроде, не пьешь, не хулига-нишь. В чем причина?
Тимка, заканчивая разматывать бинты, темнея лицом: - Дома у меня не все ладно, Борис Саулович. Подробности не хочу освещать...
- Может, я смогу тебе чем-то помочь? Я в городе не последний чело-век...
- Не надо, ради Бога! Вам еще не хватало ввязываться в эти дела. Все равно скоро пойду в Армию...
- Там тебе окончательно придется забросить бокс! Не везде есть спор-тивные роты и не каждый желающий может в них попасть. Подумай! У тебя очень неплохие способности. Будет жалко, если они не проявятся и не порадуют любителей бокса.
- А что тут думать? Все равно скоро забреют, - Тимка махнул в доса-де рукой. - Думай, не думай...
- Знаешь, я мог бы устроить тебя в техникум пищевой промышлен-ности - тренер взял Тимку за еще пышущие жаром боя плечи - Дали бы стипендию. Ходил бы на тренировки и можно было бы подобрать тебе еще где-нибудь подработку. Например, в том же техникуме тренировал бы студентов. Если дома - не очень, дали бы тебе место в общежитии... Как?
Тимка, укладывая бинты в маленький спортивный коричневый чемо-данчик и вынимая оттуда вафельное полотенце, пробурчал: - Пойду в душ. Смою с себя сегодняшний позор. Хотя бы внешне. А что касается техникума... Что я там не видел? Я в институт хочу! Меня от приготовле-ния пищи всегда тошнило! Вон в цеху, где я работаю, появился молодой специалист. Пацан почти, как я. А важный - не подступись. Как же: ин-ститут окончил. Я с каким-то вопросом к нему обратился, так он даже не взглянул в мою сторону. Только хмыкнул. А потом с издевкой спрашива-ет:
- А ты знаешь, что такое косинус фи?
Тренер рассмеялся: - Беда какая! Косинус фи! Да я и сам без малей-шего понятия, что такое этот фи! Ну и что? Какое это отношение имеет к боксу?
Тимка (зло): - Очень прямое! Я хотел ему заехать по роже, да в этот момент в комнатку, где все происходило, зашла начальница, которая меня устроила на работу в этот цех по очень большой просьбе моей матери. Сами знаете, как сейчас с работой. Особенно для таких, как я: без специ-альности и вот-вот забреют в Армию.
Тренер посерьезнел: - Ну, Тима! Я же вас всех учу: нельзя применять свои боксерские навыки к обычным смертным! Это все равно, что стре-лять в безоружного человека!
Тимка с досадой: - Да помню я все это. Но гад ведь! Жаль, что эта тетка вошла, не то я бы ему врезал! Косинус фи! Я все равно выучусь. Во что бы то ни стало! И не в техникуме, а в институте!
Тренер опять рассмеялся: - Да ты же в Армию собрался!
Тимка (задиристо): - Правильно! Я там закалю свою волю! А потом - в институт!
- И в какой же?
- Не знаю еще. Мне все нравится! Кроме приготовления пищи, конеч-но, - добавил он торопливо. - За три года я, думаю, определюсь с выбо-ром.
Тренер, сам еще будучи не намного старше Тимки, обнял того по-отечески: - Бог тебе судья, Тима...
3. Прорезинка ты, вальцовка...
Заводской цех по производству прорезиненных изделий. Длинное не-широкое помещение. В дальнем углу работает станок по нанесению клея на текстильное полотно - спаржу. На специальный цилиндр, расположен-ный в передней части станка примерно в метре от пола, надет восьмиде-сяти килограммовый ролик со спаржей. Лента материала, на которую один рабочий голыми руками наносит жидкий каучуковый клей, резко пахнущий горячим авиационным бензином, протягивается сквозь обтя-нутые толстой резиной вальцы и убегает дальше по транспортеру в за-крытый металлический кожух, куда подается 'раскаленный' пар, который рабочие почему-то называют перегретым. Пройдя через кожух, прожа-ренная, с нанесенным клеем спаржа, возвращается к передней части стан-ка и наматывается на цилиндр, расположенный чуть пониже ролика с еще чистой спаржей. Другой рабочий любовно разглаживает наматывающую-ся ленту, следя за тем, чтобы на вновь создаваемом станком ролике не образовывалось складок. Вместе с лентой где-то в таинственной бухгалте-рии на их тощие зарплаты наматывается и тоненькая премия. И сознавать это просто приятно. Рядом со станком для нанесения клея располагается другой ?- для дублирования: ролики с первого станка надеваются на раз-ные цилиндры, полотно с этих роликов соединяется между собой сторо-нами, на которые нанесен клей и это общее полотно протягивается между вальцами, которые сжимают склеиваемые поверхности. Получается мате-риал, у которого посередине - резина. Но ткань еще не готова. Ее надо пропустить через вулканизационную камеру, чтобы окончательно клей превратился в резину. Это делается на третьем станке. На всех трех стан-ках работала элита цеха. Они получали более высокую зарплату, чем ос-тальные рабочие и посматривали на тех немного свысока. А кто были ос-тальные? Это была группа, в которой работал Тимка. Они выполняли бо-лее 'грязную' работу: резали специальными стальными ножами, похо-жими на сабли, но с двумя ручками по краям, как у пилы, огромные заго-товки каучука. Заготовка каучука в виде куба со стороной размером по-рядка полметра выкладывалась на металлический стол и двумя рабочими распиливалась стальными ножами на полосы, которые затем загружались в специальный механизм- клееварку, похожую по принципу действия на бетономешалку. В нее добавлялся авиационный бензин, лопасти ее при-ходили в движения, перемалывая ленты каучука, разжижаемые авиацион-ным бензином. От трения лопасти клееварки сильно и быстро нагрева-лись, создавая непередаваемый и почти непереносимый 'аромат' полу-чаемого изделия. Поэтому те, кто этим занимался, был презираем работя-гами 'интеллигентных ' профессий, обслуживающими первые три станка. При любом удобном случае высшая категория старалась указать на место категории низшей. Удобным поводом было качество клея: то он недоста-точно мягкий, то недостаточно жесткий, то... В общем, повод находился постоянно и угли неприязни никогда не потухали. Сменные мастера ста-рались в эти дела не вмешиваться и делали вид, что все идёт путем. Да и раздувание конфликта грозило им лишением премий за плохую политико-воспитательную работу в коллективе.
Летом в обеденный перерыв весь небольшой коллектив цеха собирал-ся, по обыкновению, на небольшой терраске, наспех прилепленной к вхо-ду в цех чьим-то неумелым указанием. Крыша терраски, будучи сплошь дырявой, не намного защищала от палящего солнца, но создавала некото-рый эффект дворового доминошного бытия и от этого, видимо, вся све-тилась от радости. На терраске помещался толстого железа, крашеный когда-то темной коричневой краской продолговатый стол и две тяжелые деревянные, словно смазанные солидолом скамьи, располагавшиеся с двух сторон стола перпендикулярно друг другу: железа и дерева в нашей стране всегда было в избытке. Вся эта террасная мебель была надежно вмурована в землю. Обедали цеховые расслоено, хотя и за одним столом: элитные всегда вытаскивали из своих сумок что-либо домашнее, часто упакованное в разные тряпицы и баночки и пользовались ложками, пока-зывая свое превосходство в достатке перед низшим слоем - клеевиками. Последние же, будучи значительно более бедными, будто сговорившись, все как один бежали в неподалеку от проходной расположенный деревян-ный замызганный буфетик, брали там по бутылке кефира и по половине белого батона, что обходилось им почти задаром, и резво направлялись в свою цеховую терраску, где принимались дружно все употреблять, стара-ясь выкроить время на одну-две партии в домино: за столом происходила не только обеденная трапеза, но и настоящие доминошные бои со стуком костяшками 'c оттяжкой' и азартными криками 'Рыба!'. Играли бригада на бригаду: цеховая элита с подмастерьями-клееварами. В один из таких обедов элитная часть, дважды потерпев поражение от постоянно осыпан-ных тальком от каучука клееваров, единодушно раздраженно и ехидно заметила, что если бы товарищи так же хорошо варили клей, как они хло-пают по столу костяшками, то цех бы не склоняли на каждом партийном собрании и не снижали бы ему законно заработанные премии. Началась небольшая и ничего серьезного не предвещавшая производственная пере-палка. Слово за слово, слово за слово и вдруг, как в калейдоскопе, все пе-ревернулось вверх дном: оказывается, что во всем виноват самый моло-дой и самый грамотный из работяг, имеющий в отличие от остальных трудящихся аж 10 классов образования! В цеху только два сменных мас-тера да начальник цеха имели по техникуму, да еще этот 'молодой' со своими 10-ю классами. В те веселые времена дальше семилетки большин-ство народа и не шло. Ясно, что эта гнилая интеллигенция никогда не умела и не научится как следует работать! Клей варить ведь надо умею-чи! Это тебе не... В общем, пошло-поехало! Тимка от такой неожидан-ной смычки недолюбливающих друг друга групп, от такой явной неспра-ведливости и напрасного поклепа только сильно краснел и бледнел, крас-нел и бледнел, не зная, что возразить этим уже очень старым, по его мне-нию, людям. Воспитан он был в почтении к старшим и возражать им еще не научился. И потому молчал и только переводил удивленно глаза то на одно недовольное им лицо, то на другое. Все галдели и явно пеняли ему на его плохую работу в цеху, давно забыв про домино.
- Но... давайте позовем сменного мастера, - робко обратился к недо-вольным Тимка, - Пусть он оценит качество клея. Да и эту партию не я варил, а вот он, - и Тимка указал на своего напарника, с которым он сего-дня резал каучук на пластины.
- Вы-то чего возмущаетесь? - посмотрел он в лицо напарнику. Напар-ник только недавно как демобилизовался, но держался с Тимкой как за-правский элитный из противоборствующей группы.
- Ты, салага, примолкни, когда с тобой старшие говорят! Не то зака-таем в каучук и бросим для размягчения в клееварку, - ни с того, ни с сего вдруг заявил напарник. - Вот где клей получится!
- Гы-гы... - заржали все остальные. - Точно! Клей получится на все 10 классов! Гы-гы-гы!
Тимку буквально сорвало с места. Он влетел в пустой цех, подбежал к столу, на котором они с напарником еще перед обедом резали каучук, схватил валявшийся тут же стальной длинный резак и выбежал с ним на терраску. Народ, хотя и был без среднего образования, мгновенно понял, в чем дело, и врассыпную кинулся вон из терраски. Но отбежал недалеко, потому что своим привычным для него боковым зрением тут же отметил, что Тимка застрял в дверях цеха, крепко держа в обеих руках резак-саблю и не попытался кого-либо догнать.
Тимка, хрипло: - Ни один из вас не зайдет в цех, пока сюда не придет мастер или начальник цеха!
Первый элитный: - Ты, пацан, чего это... С ума что ли сошел? Ну-ка, давай, пропусти людей в цех! Обед кончается. А нам еще план выполнять! Ну-ка, давай пошел в цех! - И он решительно направился было к входу. Тимка привычно встал в боевую стойку, хотя это и было не на ринге и на руках у него не было боксерских перчаток. Но лезвие его сабли сверкнуло готовностью рассечь нахала и обидчика и тот мгновенно ретировался.
Второй элитный: - Ты, пацан, да мы тебя сейчас сотрем в порошок! Тебе же сказали, что нам план выполнять надо! Не видишь, что перерыв кончился! Ты, что ли, гад, наши семьи кормить станешь? Из-за тебя мы всю прогрессивку увидим только во сне! Пошел с дороги, гад! - И он по-пытался повторить попытку своего предшественника.
Тимка, выдвигаясь ему навстречу: - подойдешь, шкура, развалю на-двое!
Элитный отскочил назад, матерясь на чем свет стоит. Остальной на-род загудел, не зная, что делать. Работа уже давно должна была начаться и дневной план горел синим пламенем. Всем светило выйти на работу в вы-ходные, чтобы спасти план и желанную прогрессивку. Она составляла почти половину зарплаты.
Напарник Тимки: ?- Да что мы с салагой церемонимся! Люди! Ничего он с нами не сделает! Возьмем его штурмом! - И кинулся, петляя, к две-рям цеха. Тимка, побелев от ярости, прыгнул ему навстречу и рубанул резаком. Беды не произошло только по счастливой случайности: резак своей второй ручкой зацепился за ветку растущего возле терраски дерева и запоздал с ударом. Напарник, увидев в воздухе резак, дико заорал и рванул назад. Толпа отхлынула и поняла, что дело принимает серьезный оборот. Тимка, весь дрожа, снова занял с резаком позицию у входа в цех. Тут, наконец, побежали разыскивать сменного мастера, который всегда старался быть в цеху пореже, так как в нем стоял нестерпимый запах го-рячего клея и авиабензина. Начальника же цеха Тимка вообще за несколь-ко месяцев своей работы видел лишь дважды. Очень высокое, видать, это было начальство...
После случившегося инцидента Тимку повысили: перевели на чистую работу. Помощником вулканизаторщика. То ли решили таким образом повысить качество изготовления клея, то ли перестали больше доверять молодому стальной резак, то ли постарались уберечь от не в меру спра-ведливого пацана его темноватого душой напарника. А может, старались привести уровень образования в соответствие с более интеллектуальной работой. Кто знает. Действия начальства понять невозможно. Тимка воз-ражать не стал и принялся постигать премудрости работы на вулканиза-ционном станке под началом пожилого и практически неразговорчивого, чем-то напоминающего лешего мужика. Мужик молча выполнял свою работу, а Тимка торчал рядом и внимал этому молчаливому учебному процессу. Остальные цеховые работяги с откровенным интересом наблю-дали всю эту картину.
- Смотрите, чтобы ворона вам в рот не залетела! - не выдержал одна-жды Тимка, глядя, как один из его недавних обидчиков, раскрыв рот, на-блюдает за процессом 'обучения'. Тот, ничего не ответив, отвернулся и принялся за оставленную работу. Но через несколько дней Тимка заметил, что его нового напарника-учителя, оказывается, тоже не оставляют в по-кое. Постоянно придираются, вызывают мастера цеха, утверждая, что вулканизация никуда не годится и, мол, из-за этого цех может лишиться прогрессивки. Мастер вначале, щупая готовую ткань, утверждал, что, де, нет повода для беспокойства, после чего борцы за высокое качество про-дукции расходились по местам с недовольными минами. Но постепенно мастер стал нервным, стал покрикивать на вулканизаторщика и просто оскорблять. Даже грозился выгнать с работы. Народ в цеху повеселел. А вулканизаторщик молча сносил все несправедливости, только сопел и в глазах его стояла смертная тоска. Тимка не выдержал:
- Скажите, пожалуйста, как же вас все-таки зовут?
Вулканизаторщик: - Да к чему это тебе?
Тимка: - Как это к чему? Лошадь и та имеет свое имя. Может, среди лошадей оно и не обязательно, хотя я в этом сомневаюсь, но мы же лю-ди... Так как?
Вулканизаторщик: - Зови Георгием.
Тимка: - А по отчеству?
Вулканизаторщик (равнодушно): - Зови Георгием.
Тимка, опешив: - Да... я... не смогу... Вы ... уже такой пожилой. Се-дой весь. Я... не смогу, извините. Как все-таки вас - по отчеству?
Вулканизаторщик, не обращая внимания на вопрос (равнодушно): - Какой там я пожилой... Мне всего тридцать пять...
Тимка: - Ого! Почти в два раза меня старше! Ого! Понятно, почему седина! А вы говорите... Нет, извините, я не смогу... Не смогу... Скажите лучше, как вас по отчеству...
Вулканизаторщик (равнодушно и глядя в сторону): - Васильевич.
Тимка (удовлетворенно): - Ну, слава Богу! Вот, Георгий Васильевич, не могу не задать вам такой вопрос: 'Почему вы сносите такое к вам об-ращение?. Вы же видите, что это все - придирки. Почему остальные к вам так относятся? А теперь и мастер... Ну, сколько можно! Я бы не стерпел такого негодяйства!'
Вулканизаторщик (все еще равнодушно и глядя в сторону): - Ты еще маленький. Не вырос даже. И многого не понимаешь...
Тимка (возмущенно): - Как это не понимаю? Я, что, не вижу, как вас намеренно унижают и оскорбляют? А вы молчите! Как это я не понимаю! Может, действительно вулканизация плохая?
Вулканизаторщик: - Да нет, вулканизация нормальная. Не в этом де-ло...
Тимка (возмущенно): - Тогда тем более! Хотя, тут я действительно ничего не понимаю... Чего им еще не хватает? У вас с ними всеми кон-фликт? Из-за чего?
Вулканизаторщик: - Нет никакого конфликта... Просто люди боят-ся...
Тимка (насторожившись): - Чего это они бояться? Потерять прогрес-сивку? Так вы говорите, что качество вулканизации нормальное. А?
Вулканизаторщик: - Ну что ты прилип? Ну... боятся люди... И все такое...
Тимка: - И потому оскорбляют и придираются? Мы же не в лесу жи-вем! Можно все выяснить нормальными обыкновенными словами!
Вулканизаторщик (неожиданно слабо улыбнувшись): - Да я видел, как ты выясняешь отношения 'словами'. Неплохо!
Тимка: - Это совсем другая ситуация! Тут слова не подходят!
Вулканизаторщик: - Слова, Тима, везде подходят. Вот поступки...
Тимка (не сдаваясь): - Смотря, какие. Бывают такие слова, что могут и наповал скосить.
Вулканизаторщик: - Н-да... Давай-ка лучше прекратим этот разго-вор...
Тимка: - Если вы хотите...
Они принялись загружать в машину очередной ролик с материалом для вулканизации.
На следующий день вулканизаторщик не вышел на работу. Не вышел он и после. Тимке дали в напарники одного из элитных и они оба молча выполняли свою работу.
Увидел Тимка своего бывшего напарника только через несколько дней и то совершенно случайно: мастер послал Тимку на склад принести в цех ролик с чистым материалом. Когда Тимка зашел к кладовщику, он увидел, что тот подписывает вулканизаторщику какую-то бумажку. Вул-канизаторщик, одетый не по-рабочему, как обычно, пребывал в молчании и мрачности. Завидев Тимку, он слегка натянуто улыбнулся и отвернулся к кладовщику, который уже протягивал ему подписанную бумажку.
- Георгий Васильевич! - налетел на него Тимка, совершенно забыв про поручение мастера. - Георгий Васильевич! Что происходит? Куда вы запропастились? Заболели что ли?
А дальше между ними состоялся такой диалог:
Вулканизаторщик (беря Тимку за локоть и потянув его к выходу из склада): - Уволился я, Тима. Точнее, мне предложили уволиться и вот...
Тимка: - А это что? (Он показал на бумажку, которую только подпи-сывал кладовщик). Что это?
Вулканизаторщик (на ходу, направляясь к выходу из склада): - Это обходной. Привыкай к сей бумаженции. Изобретение человечества. Под-тверждает, что ты ничего никому не должен. А на самом деле можно ис-толковать и так: подтверждает, как с тобой обошлись. Пойдем выйдем. Хочу дать тебе один совет. На основании собственного опыта. Хочешь совета?
Тимка (тревожно): - Давайте. Послушаю.
Они вышли из склада, спустились по его крутой лестнице и оказались во дворе их предприятия.
Вулканизаторщик (оглядываясь по сторонам и указывая рукой в конец двора): - пойдем зайдем вон за тот навесик у забора. Чтобы солнышко нас не сожгло посреди двора. А?
Тимка (тревожно): - Давайте. Хотя солнца вроде и нет.
Вулканизаторщик: - Солнце... оно всегда бдит. Даже, когда не светит. Поэтому и обжечь может. Неосторожного. Своей любовью.
Тимка: - Что-то вы, Георгий Васильевич, загадками заговорили. А до этого все время молчали. Слова из вас клещами нельзя было вытащить.
Вулканизаторщик: - Пришло время немного поговорить. Для пользы некоторых хороших людей. Но еще очень-очень неопытных. Точнее - совершенно наивных...
Тимка: - Я понимаю, что вы хотите мне о чем-то серьезном поведать. Да?
Вулканизаторщик: - Да, Тима. Да. И вот что я тебе хотел бы сказать. Точнее - рассказать. Может, это в твоей жизни окажется полезным. Ты только начинаешь жить. И начинаешь крайне прямолинейно. По-справедливости хочешь, чтобы все складывалось. На самом деле жизнь более сложна, чем тебе сейчас кажется. Намного более сложна. Но это ты почувствуешь сам. Я хочу только, чтобы ты был намного осмотрительнее и осторожнее в жизни, а не кидался чуть что с шашкой наголо на неспра-ведливость, как это ты сделал недавно в цеху.
Тимка (надувшись): - Ну?
Вулканизаторщик: - Я, Тима, на самом деле не тот, кем ты меня видел в цеху. Я был главным инженером (тут он назвал предприятие, от назва-ния которого у Тимки запершило в горле и он закашлялся). Да, да. Имен-но на этом предприятии я работал. Главным инженером. Был я такой же боевой и непримиримый, как ты (он по-доброму улыбнулся и потрепал Тимку за ухо). Очень был праведный. До того праведный был, что когда однажды наш престарелый директор в какой раз напился и принялся по-очередно вызывать к себе в кабинет по селектору с территории предпри-ятия всех женщин, фамилии которых всплывали в его помутненной голо-ве и приходящих и испуганно входящих в его кабинет тут же в присутст-вии своей секретарши щупал, как кур, я, попытавшись его по-хорошему утихомирить, получил от него в морду. Ну и... Сам понимаешь... Вот почти, как ты, недавно... В общем, разукрасил я его в ответ по всем статьям. Ну а дальше... Он сразу протрезвел... Ну... нападение на быв-шего красного командира... Белогвардейский отпрыск... И все в таком духе... Дали мне расстрел... Месяц сидел в камере смертников. Жену с дочкой - в ссылку, в Воркуту. Все, кто меня знал, писали письма товари-щу Сталину. Отбивали, как могли. И отбили: заменили расстрел на 25 лет. Вот поэтому я седой. А не от старости, как ты решил. В прошлом году меня реабилитировали. А жена с ребенком так и пропали. Вернулся сюда, но на работу нигде не брали. Есть нечего, жить негде. Кое-как вот устро-ился сюда в цех под честное слово начальника первого отдела. Порядоч-ным человеком оказался. Но кто-то опять взялся за меня. Поэтому-то мас-тера и рабочие боятся со мной в одном цеху работать. А вдруг я вредитель какой? Они не виноваты. Страх в них, как и во всех взрослых (он посмот-рел на Тимку, понимает ли тот его) сидит, наверное, под кожей. Правда, сейчас, как будто, наступают более светлые времена, но, Тима, будь ос-мотрителен. Твоя последняя выходка...
Больше Тимка никогда не встречал этого человека...
Не успел Тимка узнать про наступающие светлые времена от своего бывшего напарника по вулканизации, как они не заставили себя долго ждать: буквально через два дня в обеденный перерыв администрация предприятия согнала всех на митинг. Народ плохо что понимал, уже было приготовился к обычному времяпрепровождению с батонами, кефиром, домашними банками-склянками, домино и истошными криками 'Рыба!'. Да не тут-то было! Мастера и другое начальство, партийные и комсомоль-ские активисты гнали всех в середину двора, где уже был наспех соору-жен небольшой деревянный помост, на котором красовалась обтянутая кумачом трибуна для выступления. Уж ни война ли какая началась? А что? Международная обстановка была очень тревожной. Особенно после смерти товарища Сталина. Когда всех согнали к месту проведения митин-га, на помосте двое работяг подняли над собой плакат: 'Долой антипар-тийную группу Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова!'
Вот в чем дело, оказывается! Война, только несколько другая... Заво-дское начальство начало взбираться на подмостки. С ним еще какие-то серьезные хмурые люди, которых Тимка никогда отродясь не видел. Все пылали неприкрытым гневом. Казалось, что они вот-вот хором начнут скандировать 'Долой!'. В этот момент Тимку кто-то решительно потянул за рукав. Тимка от неожиданности вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла та тетка, которая его сюда по блату устраивала на работу. Тимка со слов матери знал, что она какая-то партийная начальница.
Партийная начальница: Тима! Ты как комсомолец, должен сейчас вы-ступить на митинге и осудить антипартийную группу. Но можешь вы-брать для осуждения кого-то одного. Например, Вячеслава Михайловича! Хорошо?
Тимка: - Нет, не хорошо. Не стану я выступать против Молотова. С какой это стати? Он же ближайший соратник товарища Сталина!
Партийная начальница (шипя от удивления): - Был соратник! А когда товарищ Сталин умер, он пошел против партии и теперь хочет захватить власть в стране, чтобы сделать в ней капитализм. Подготовься!
Тимка: - Да не буду я готовиться! Откуда я знаю, что он хочет рестав-рировать капитализм? Кто это сказал?
Партийная начальница: - Партия сказала! Партия! Ты партии веришь?
Тимка (упершись): - Партии я верю, но выступать не стану. А кто та-кой Шепилов? Я вообще про него ничего не слыхал! Как я могу высту-пать против?
Время поджимало и партийная начальница торопилась, видимо, под-готовить других выступающих-осуждающих. Она нетерпеливо и досад-ливо махнула рукой и, отпустив Тимкин рукав, ринулась в гущу толпы... Тимке оставалось две недели до ухода в Армию, не то не сносить бы ему головы...
4. Мотивчик старенький...
Республиканский военкомат. Сборный пункт. Огромная, огорожен-ная высоким забором площадка, в середине которой - асфальтированный плац, а по краям какие-то приземистые одноэтажные строения. Через плац то и дело туда-сюда снуют какие-то озабоченные военные с бумагами в руках, лениво поодиночке и группами болтаются призывники, одетые во что попало, точнее - во что похуже. Всем сарафанная почта уже донесла, что 'там' все равно все отбирают. Поэтому, как правило, у каждого при-зывника котомка (а у городских - какой-либо плохенький рюкзак) с не-хитрым провиантом на неделю согласно неписанному правилу: 'Идешь на день, бери на три', с кое-какими дополнительными вещичками, кото-рые не жалко потом выбросить, бритвенные принадлежности, мыло, запас курева, химический карандаш и несколько тетрадных листков в клеточку для будущего письма на родину. Почти все были в каких-то ношенных-переношенных телогрейках (откуда только доставали!), в напрочь стоп-танных ботинках, брюках-финках (непременном атрибуте тех нелегких лет). Тимке мать сунула в рюкзак совершенно новенький толстый серый свитер ('Неизвестно еще, куда привезут, а так хоть согреешься'), кое-какую нехитрую еду (картошку вареную, с десяток вареных яиц, хлеба две буханки, соль, завернутый в какую-то промасленную бумагу и газету ку-сок сала, несколько крупных яблок). Тимка, как мог, от всего отбивался ('Там все дадут'), но мать молча все запихала в рюкзак, закрыла его и по-ставила перед Тимкой: 'Вот'. Так он и ушел на сборный пункт, пытаясь побыстрей до него добраться, стыдясь своего экзотического наряда. Одна-ко к его удивлению, пока он ехал в трамвае, никто на него особого внима-ния и не обращал.
На сборном пункте все прибывающие делились на так называемые команды, во главе которых были офицеры и солдаты-сержанты ('покупа-тели', как их называли), которые должны были сопровождать новобран-цев к месту их постоянной службы. Перед отправкой команды строем во-дили в центральную городскую баню на помывку. Строем эту грязную и полуоборванную толпу, занимающую при ее движении всю ширину улиц, по которым она, шумя и вихляя, двигалась, назвать можно было лишь ус-ловно. Тимка тоже попал в какую-то команду и со всеми прошел проце-дуру помывки в городской бане, в которой народ явно шарахался от этой расторможено-грязной и часто полупьяной публики. На помывку, правда, запускали не с центрального входа, а с какого-то дворового, бокового. Но пока команды подходили по улице к этому входу, народ на улицах пытал-ся прижиматься к домам и старался побыстрей миновать эту пеструю братву. Как ни странно, но помывка сильно повлияла на Тимкину судьбу. Это первое испытание, это коллективное раздевание-одевание в проду-ваемом холодным ветром помещении, в котором окна были наполовину разбиты, это совместное непривычное омовение, от которого его просто воротило, он не выдержал. Когда они строем пришли снова на сборный пункт, Тимка почувствовал, что он никак не может согреться. Его начина-ла одолевать дрожь. Заболела голова. Тимка поинтересовался у сопрово-ждающего их команду сержанта, когда они поедут к месту службы. Тот посмотрел на салагу сверху вниз и процедил: 'Тебе знать не положено. Это - военная тайна. Привыкай.' К вечеру Тимке стало совсем плохо. Кто-то из его будущих сослуживцев разузнал, что на сборном есть мед-пункт и отвел Тимку туда. Лицо, сидевшее в медпункте, было с большими боцманскими усами, в далеко не белом халате, из под которого торчали синие галифе, заправленные в блестящие хромовые сапоги.
- Что случилось? - строго спросило лицо, когда Тимка появился на пороге его владения. - Не хочешь в нашу Армию идти?
За Тимку ответил его сопровождающий:
- Ему плохо, знобит его. И голова сильно болит. Посмотрите его, по-жалуйста.
Лицо развернуло свои усы в сторону сопровождающего:
- А ты кто такой? Интеллигент? 'Пожалуйста', - передразнило лицо. - Я и без 'пожалуйста' вижу, что это - туркестанский распи-дяй! Ты сво-боден! - Лицо указало Тимкиному сопровождающему на дверь. - Кру-гом! Шагом... Марш!
Пока лицо разворачивало свои усы в Тимкину сторону, тот, видимо, от такого приема, забыл что с ним и где он находится, потому что, когда лицо наконец-то развернуло к нему свои усы, оно удивленно, обеспокоено и торопясь, не глядя в глаза пришедшему разгильдяю, молча полезло в стол, достало оттуда термометр и протянуло его Тимке:
- Измерить температуру! - все же приказало лицо. Но Тимка уже по-остыл и понял, что лицо совсем ни в чем не виновато: просто оно такое и никакое больше. Оно иначе не может. Это его способ существования.
Термометр показал 39,2. Лицо от такой температуры покраснело и, видимо, слегка почувствовало некоторую ответственность за надетый по-верх мундира грязно-белый халат. Оно спросило у Тимки номер команды, принялось куда-то звонить по полевому телефону, который располагался на окне коморки, в которой находилось лицо, и, наконец, стало молча что-то царапать полусухим пером потрескавшейся авторучки по какому-то бланку. Закончив процедуру, лицо подняло голову на все еще стоявшего Тимку и протянуло ему бумажку:
- Шагом марш в команду! Забрать свои вещи и отбыть по месту жи-тельства! Показать это направление участковому врачу! Лечиться! После излечения прибыть с результатами от участкового врача сюда, на сборный пункт! Кру-гом!
Тимка вышел из этого 'пункта А' и еле-еле поплелся в свой 'пункт B' - в помещение, где располагалась команда, с которой ему только что предстояло 'отбыть к месту службы'. Ребята помогли ему надеть рюкзак и он, также шатаясь, отправился к себе домой на окраину города. Трамвай пришлось ждать около часа. Доехав до конечной, он еще пешком минут сорок добирался к себе домой. Он помнит, что постучал в дверь и что от-крыла ему мать ... Дальше была пустота... Так начиналось Тимкино зака-ливание воли...
Дома Тимка провалялся целых три дня. Мать отпаивала его разными малинами-клубниками, давала пить кучу таблеток и температура спала до нормальной. На приеме у участкового врача он был внимательно прослу-шан, простукан и прощупан и получил 'добро' в виде какой-то записи на обороте той бумажки, которую ему дало усатое лицо. Придя домой, он снова собрал свой рюкзак, расцеловался с матерью и отправился на сбор-ный. Мать увязалась за ним ('Хоть узнаю, когда вас станут отправлять'). Он не возражал. Приехали на сборный. Он пошел в военкомат 'доложить-ся', что готов к отправке. Команда, в которой он состоял несколько дней назад, давно уже была отправлена. Спустя много лет он узнал, случайно встретив в городе одного из ребят из той команды, что попали они тогда на польскую границу в город Волковыск, что недалеко от Гродно. А ему, Тимке предстояло увидеть другие края... Его прикрепили к новой коман-де и сообщили, что отправление будет буквально через два часа: все от-правляемые команды через час пойдут строем на железнодорожный во-кзал. Тимка отпросился, чтобы выбежать за проходную и сообщить эту новость матери. Та охнула ('Как же так сразу?'), но взяла себя в руки и отправилась на вокзал, чтобы проводить Тимку.
Ровно через час неровный строй новобранцев, растянувшийся, как ка-залось Тимке, на целый километр, двинулся по городским улицам на во-кзал. По его бокам, то и дело забегая вовнутрь, двигались многочисленные провожающие: родители, братья-сестры, друзья-знакомые, подруги. Кто шел молча, кто громко давал советы, кто просто плакал. Новобранцы хо-рохорились. Многие были откровенно пьяны... Когда дотопали до вокза-ла и вышли на перрон, увидели поджидавший их на первом пути товар-няк. Строй сразу распался на команды. Послышались крики сопровож-давших команды офицеров и сержантов. Команды стали разводить по вагонам. Тимка испугался, что среди этого моря людей мать может его не найти. И действительно, сколько он ни вертел головой в разные стороны, ее нигде не было видно. И так на душе у Тимки было тревожно, да еще и с матерью попрощаться не удастся! Веселого мало. Его команду подвели к одной из теплушек, стоявших почти у центрального выхода на перрон. Широкая дверь теплушки была сдвинута вбок до упора и открывала большой проем в стене вагона. С пола наружу свисали сходни в три сту-пеньки. Раздалась команда 'По вагонам!'. Началась посадка. Когда Тим-ка забрался в теплушку, он увидел слева и справа от входа нары, на кото-рых уже располагались некоторые его будущие сослуживцы. В центре теплушки было небольшое свободное пространство. 'Не хватает только буржуйки и налицо картина, участником которой я был в 1943 году ', - с грустью подумал Тимка. Много-много позже, почти 27 лет спустя, он на-пишет такие строки:
Мотивчик старенький, с тобой
Столкнулся я у старых окон,
И память больно, ненароком
Кольнула в сердце, как иглой...
Нас познакомила война.
Ты помнишь всё, как это было?
Теплушка старая, зима,
И всех от холода знобило.
Буржуйка - от зимы броня -
Продрогши, без поленьев стыла,
Вдова в углу, войну кляня,
Натужно, по - собачьи, выла.
Мальцы - худы до синевы -
Пугливо глазками водили
И под стенания вдовы
Голодный шёпот заводили.
Везде узлы - венцы разлук,
И люди, люди, как солома,
Беды на всех хватившей круг
И судеб резкие изломы.
Одно окно на разных нас
Под потолком теплушки прело,
А в зернах вымученных глаз
Всё жажда воздуха горела.
А поезд мчался по войне,
Усталость дремой оплывала...
И двадцать суток в полусне
Тебя мне мама напевала.
Тимка забрался на нары слева от входа, поближе к небольшому заре-шеченному квадратному окну (военный опыт все-таки!) и понял, что за все эти годы, начиная от последней его встречи с теплушкой, отношение в стране к людям практически не изменилось. 'Забив' себе место на на-рах, Тимка спустился вниз и подошел к открытому проему: надеялся раз-глядеть мать среди толпы провожающих. Вскоре вся команда стояла в проеме, который поперек перегородили специальной доской, чтобы никто случайно не вывалился наружу. Каждый вглядывался в лица провожаю-щих, надеясь увидеть своих. В теплушку бодро заскочил невысокий сер-жант, сопровождающий команду. 'Разойтись по местам!, - тут же ско-мандовал он, - отправляемся!' Но его никто не услышал. Все продолжали стоять в проеме, опираясь на страховочную доску и ища лица родных. Кое-кто уже нашел своих и громко переговаривался. Вдруг вагоны дерну-лись и поезд медленно поплыл, колеса неохотно застучали, застучали... Совсем неожиданно для Тимки весь вагон вдруг громко и единодушно запел, как будто все специально готовились к этому событию, 'Прощай, любимый город!'. У Тимки перехватило горло, но он справился со спаз-мом и тоже заорал 'Прощай, любимый город!'. Вдруг он увидел свою мать: она бежала за вагоном и махала ему рукой. Она его тоже видела! Она плакала и что-то кричала ему вслед. Но разобрать ничего было нель-зя: весь вагон словно в экстазе орал 'Прощай, любимый город!'...
5. 'Ты, ты, в последней шеренге с краю!'
Поездка в теплушке запомнилась Тимке только тем, что сопровож-дающий их сержант вкусно поедал припасы новобранцев под сливаемую в его алюминиевую кружку самогонку и домашнее вино. Но военную тайну он сохранял, как и положено настоящему военному: никакое коли-чество выпитого не смогло его заставить приоткрыть завесу над тайной, куда это мы направляемся. 'Скоро сами узнаете', - хмыкал он в ответ на постоянные вопросы угощающих. Ехали они по каким-то задворкам при закрытых дверях. Чтобы хоть чуть-чуть подышать воздухом, сержант раз-решал немного оттянуть дверь, но сам при этом становился возле образо-вывающегося узкого проема и никого к нему близко не подпускал. Нужду справляли 'хором': по команде выгружались в закутке какой-либо стан-ции и строем шагали к известному месту. Кого не вовремя припирало по малой нужде, на ходу сдвигали дверь вагона и... привыкай преодолевать трудности, будущий защитник Отечества! Хотя в вагоне имелись на вся-кий пожарный два ведра. Два эпизода из этой поездки врезались в Тимки-ну память: к исходу какого-то дня они остановились на станции Шепетов-ка. Тимка сначала не придал этому ровно никакого значения, а когда по-езд уже начал трогаться, просто обомлел от догадки: да это же ведь места Николая Островского! Он стал напряженно вглядываться в проплываю-щий мимо привокзальный базарчик, низенькие хатки... Боже мой! Здесь жил, здесь ходил, здесь боролся и любил сам Николай Островский! 'Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцель-но прожитые годы... Чтобы не жег позор за подленькое и мелочное про-шлое... И чтоб умирая, мог сказать...' 'Как же я сразу-то не вспомнил!', - сокрушался Тимка. Он принялся тормошить стоявших у открытого про-ема ребят и говорить, что они были в Шепетовке, что Николай Остров-ский... К его удивлению все с недоумением отнеслись к его нервозности по столь незначительному событию. Многие вообще никогда не слыхали, кто такой этот Николай Островский и почему вокруг его имени со сторо-ны Тимки такой ажиотаж. Сержант, задвигая дверь, авторитетно заявил, что мы еще столько будем проезжать всяких там Шепетовок...
Медленно-медленно их состав дополз до знаменитого Пскова. Потя-нулись закопченные бесконечные пристанционные пути. Дверь у их теп-лушки была открыта, страховочная доска вставлена поперек проема, но-вобранцы, столпившиеся у доски, с интересом вглядывались в незнако-мые места. Тимка в этих местах никогда не был и поэтому любопытничал не меньше остальных. Когда поезд стал притормаживать, откуда ни возь-мись, к составу стали стекаться какие-то плохо одетые и такие же закоп-ченные, как и поездные пути, люди. Они тянули руки к составу и что-то выкрикивали. Новобранцы недоуменно поглядывали друг на друга.
- Приготовьте из еды и одежды, кому чего не жалко! - крикнул всем сержант. - Здесь так всегда. Голодный край. Дальше такого не увидите.
Тимка сразу ничего не понял. Как это 'голодный край'? В наше время людям есть нечего? Он помнил войну, голодные послевоенные годы, как он сам маленьким ночами стоял в длиннющих хлебных очередях, чтобы успеть отоварить карточки и утром принести домой кусок черного клей-кого, с небольшими довесками для точного веса по карточке хлеба. Он помнил, когда появились белые батоны и их давали уже без карточек. Правда, за ними тоже были страшные очереди. Но прошло уже более де-сяти лет...
Народ бежал и к их вагону... Новобранцы стали прямо на ходу, еще до остановки поезда, совать в кричащие протянутые руки буханки черно-го хлеба, которые им выдавали как военнослужащим и которые они не съедали, т.к. питались своими припасами. Некоторые выпрыгивали на перрон со своими сумками и рюкзаками и на бегу раздавали все, что име-ли и из съестного, и из одежды. Страждущие, их иначе и не назовешь, все это поглощали в себя, как поглощает бездонный темный океан случайно упавшую в него с корабля чайную ложку... Тимка, как и его соседи, ос-тался бы совсем без припасов, но дело спас сержант. Он знал, что пред-стоит еще немалый путь, и команда рисковала остаться ни с чем.
- Назад! - резко скомандовал сержант. - В вагон! Приказываю! Отой-ти всем от входа! Разойтись по своим местам!
Когда запыхавшиеся от бега и от всеобщей сумятицы новобранцы оказались в вагоне на своих местах, он резко задвинул дверь вагона, отер выступивший со лба пот и спокойно сказал притихшим будущим солда-там:
- Спасибо, ребята! Вы и так сделали больше, чем смогли. Но вы не сможете накормить весь народ. А нам еще ехать и ехать...
0днако ехать пришлось не очень недолго: Спустя несколько часов по-сле Пскова, сержант приказал дверь теплушки больше не отодвигать. На недоуменные вопросы новобранцев резко отрезал: 'В Армии приказы не обсуждаются!'. Дело шло к вечеру, поэтому никто особенно и не огор-чился. Для всякой малой нужды в теплушке имелись два больших ведра, так что в этом плане был полный порядок. Еще в Пскове сержант прика-зал не наедаться, т.к. следующая остановка будет не скоро. Наутро все же кто-то из ребят приоткрыл тяжелую дверь и все поочередно подходили к небольшой щели. Сержант делал вид, что спит, и это дало возможность новобранцам немного осмотреться. Состав шел по совсем непривычным для них местам: стали попадаться какие-то сильно островерхие одиноч-ные деревянные строения, по обоим бокам дороги проглядывался густой хвойный лес, не было видно никаких населенных пунктов. Народ поти-хоньку загалдел: 'Куда же все-таки нас везут? Что это за местность?'. Кто-то предположил: 'А может это уже Германия?' Его тут же подняли на смех, но на душе у всех было тревожно от ожидавшей их неизвестнос-ти. Проснулся сержант. 'Дневальный, - крикнул он. - Открыть дверь и опорожнить ведра! Остальным к двери не подходить!' Вопросов никто не задавал. Но все заглядывали в открывшееся дверное пространство, пыта-ясь увидеть, что же все-таки это за земля. Спустя несколько часов, когда поезд стал притормаживать, сержант дал команду 'Внимание всем!' и когда все попритихли, объявил: 'Мы находимся на территории Эстонии. Подъезжаем к городу Пярну. После остановки будет команда выгрузиться с вещами. Потом построение. Направляемся в место для отправления ес-тественных надобностей, а после - посадка на грузовики, которыми мы прибудем в следующий населенный пункт'. 'В какой? - задал кто-то обычный гражданский вопрос'. Но сержант даже не повернулся на голос. 'Отставить разговоры! Всем начать подготовку к выгрузке!'. И принялся приводить в порядок свой солдатский вещмешок.
Вскоре поезд действительно остановился. Паровоз еще шипел и пус-кал белые пары, а огромная колонна, разделенная на вагонные команды, уже направилась по маршруту, определенному ее командирами. По пути ее следования попадались какие-то люди, с другими совершенно лицами. Таких лиц Тимке еще не доводилось видеть. Он даже не мог сказать себе, красивые или не красивые это были лица. Просто не совсем обычные для него. Вот и все. Но взгляды, бросаемые ими на шагающую невпопад раз-ношерстную колонну новобранцев, нельзя было назвать очень уж друже-любными. И это Тимку очень удивило. У себя в городе да и по фильмам тоже он видел и помнил, что население обычно с сочувствием, а то и с любовью относится к тем, кто идет в Армию. А тут такого явно не наблю-далось. Скорее наоборот. Холодок враждебности открыто сквозил в их на вид спокойных светло-серых глазах. И все они, как показалось Тимке, бы-ли на одно лицо. Может их уравнивала общая недоброжелательность ко всему происходившему?
... Часам к пяти вечера их автоколонна, постоянно петлявшая все время по каким-то лесным дорогам, также диковинным для Тимки, как и люди, которых он встретил в Пярну, наконец-то окончательно останови-лась в каком-то поселке. Когда все выгрузились и построились, Тимка почти рядом с грузовиками неожиданно увидел море, болтающиеся у причала рыбацкие сейнеры, из которых рабочие в грубых резиновых ро-бах с капюшонами выгружали боченки с рыбой. На вывеске у причала латинскими буквами было написано слово 'Виртсу'. В воздухе стоял про-сто невыносимый запах рыбы. Замелькали многочисленные зеленые по-граничные фуражки. Колону новобранцев повели по причалу к большо-му-большому, как показалось Тимке, почти квадратному кораблю. Он услышал слово 'Паром'. Для него это было в диковинку. Он представлял себе паром по виденным фильмам: какой-то большой деревянный плот, который движется между берегами по натянутому стальному канату. И движется чуть ли не с помощью рук: паромщик перебирает руками канат и тянет, таким образом, паром. Теперь Тимка понял, насколько он тем-ный. Перед ним был огромный современный корабль, на который въез-жали грузовики и буквально колоннами заходили люди. Взошла на паром и их колонна. Разместились они в каюте, представлявшей из себя обыч-ный зал ожидания небольшого вокзала. Но, немного осмотревшись, большинство из них один за другим вывалились на палубу и стали с жад-ностью вдыхать морской воздух и с любопытством осматривать все во-круг. Наконец паром отвалил от причала и пошел в открытое море. Ново-бранцы возбужденно обменивались новыми впечатлениями, подставляли свои южные загорелые лица холодному морскому ветру и купались в этой благодати до тех пор, пока выскочивший на палубу сержант, перекрики-вая шум двигателей парома и образующихся от его движения волн, гром-ко не приказал: 'Всем надеть головные уборы!'. Опытный, видать, был этот сержант. Хотя и молодой.
Через довольно непродолжительное время паром причалил к берегу какого-то острова. 'Муху', - услышал Тимка. Все было в диковинку! Снова выгрузка, снова построение, снова посадка на грузовики и снова колонна двинулась вперед. Каково же было новое Тимкино удивление, когда колонна грузовиков вдруг въехала... в море! Он аж вздрогнул от неожиданности! Оказалось, что это не совсем море. Это была узкая, в не-сколько метров, насыпная дамба через трехкилометровый пролив. Но впечатление было такое, что грузовик едет по морю: и справа, и слева - кругом одно море! Сержант пояснил, что дамбу, якобы, насыпал чуть ли не сам Петр Первый. Вот это да! Вот это история! Машины ехали доволь-но медленно и осторожно. Похоже, дамба была такая, что двум грузови-кам разъехаться было невозможно. И угодить в море можно было, как говорят, 'одной левой!'.
Когда проехали дамбу и выехали на сушу, сержант, наконец, раскрыл военную тайну: 'Внимание! Мы почти прибыли к месту назначения: мы въехали на остров Сааремаа, на котором вам предстоит служить. Здесь находится наш пограничный отряд. Скоро приедем в город Кингисепп, откуда вас направят на учебный пункт. Моя миссия заканчивается".
Тимка стал осматриваться по сторонам. Грузовик теперь гнал во всю. За бортом проплывал лес и моря видно не было. Лес, к удивлению Тимки, был не хвойный! Ну, почти не хвойный! Тимка спросил сержанта, отчего это так. Он почему-то поверил во всемогущество сержанта, с которым предстояло скоро расстаться. И Тимка чувствовал, что ему это будет сде-лать нелегко. За время поездки сержант стал как бы близким: теперь толь-ко он связывал Тимку с родным домом. И эту слабую ниточку предстояло совсем-совсем скоро разорвать. Страшновато. Оказалось, сержант дейст-вительно знал ответ на Тимкин вопрос! Он громко всем сообщил, что ост-ров очень богат своей флорой (какие слова знал сержант!). Здесь произра-стает более 900 видов растений! Заповедник растительного мира! У Тим-ки стало тепло на душе: он не ошибся в сержанте ...
В Кингисепп приехали почти затемно. Разобрать вокруг ничего было нельзя. Какие-то небольшие каменные строения, тусклый свет, резкие ко-манды сопровождающих... И тут с Тимкой произошел смешной случай. Перед тем, как всех приехавших направить в солдатскую баню, их по-строили на небольшом плацу в колонну по четыре. Прямо в том виде, в котором они сюда и добирались: с котомками, в грязных фуфайках, стоп-танных ботинках-сапогах и т.п. Построили, естественно, по росту. И Тим-ка оказался в самой последней шеренге. Где-то добытая матерью изно-шенная старая фуфайка была ему настолько велика, что опускалась ниже колен, а большой рюкзак, который он держал в руке, касался земли. Но главное не рост, главное - боевой дух. А боевой дух у Тимки был что на-до. Всегда. Но этого-то как раз и не понял командир, которому передали командование вновь прибывшими. В тусклом-тусклом свете на плацу, стоя перед колонной, он и через два слишком десятка человек разглядел последний ряд и в нем - переминавшегося с ноги на ногу небольшого Тимку.
Командир: - Сынок! Ты, ты, в последней шеренге с краю! А ну-ка выйди из строя на два шага вправо!
Тимка даже различить не мог, кто это такой. Просто было довольно темновато. Видел только, что человек - в военной форме.
Тимка (громко и поднимая руку с рюкзаком): - Я что ли?
Командир: - Ты, ты! Ну-ка выходи!
Тимка вышел вбок на два шага.
Командир: - Кто же тебя такого маленького забрал в Армию? А, сы-нок! Как он посмел? Что ж ты тут делать-то станешь? Ведь оружия-то ты в руках не удержишь! Сынок!
Вся колонна повернулась к Тимке.
Тимка (вспоминая, как он таскал на себе восьмидесятикилограммовые ролики в цеху, громко): удержу, товарищ командир! Я - крепкий!
Вся колонна разразилась громким смехом.
Командир: - Молодец! Желаю тебе хорошей службы!
Тимка: - Большое спасибо!
Опять колонна хохочет.
Командир: - Надо отвечать 'Служу Советскому Союзу!'
'Служу Советскому Союзу!', - заорал Тимка под громкий хохот ко-лонны.
Стресс с новобранцев был снят, и колонна отправилась в свою первую в жизни солдатскую баню.
В бане все команды перемешались: всех прибывающих механически разбивали на небольшие группы и передавали высокому сержанту. Тот объявлял, чтобы деньги, часы и прочие ценные вещи сдали ему на хране-ние, пока они будут мыться. Тимка попытался оставить сержанту и свой рюкзак и снятые с себя вещи (к сержанту уже подходили все, в чем мама родила), но тот сказал, что рюкзаки и тряпки - это не ценные вещи. 'По-ставь все вот сюда, - указал он Тимке на какой-то угол. - Выйдешь из ба-ни, заберешь и отдашь все старшине'. Какому старшине, сержант при та-кой массе народа не стал вдаваться в подробности. 'Следующий!' - крик-нул сержант, и легонько подтолкнул Тимку к очередной банной операции. Здесь Тимку быстренько остригли наголо и его кок 'под Элвиса Пресли' приказал долго жить. Голова его стала гладкой, как медный котелок. За-тем Тимка попал пред светлы очи маленького санитара в белом халатике поверх голого волосатого тела. Тот держал в руках что-то наподобие швабры. Только на конце этого орудия красовался тряпичный ком вели-чиной с два Тимкиных кулака. Санитар мокнул свое орудие в стоявшее рядом с ним эмалированное ведро, из которого густо несло хлоркой, и приказал Тимке: 'Ко мне - спиной! Нагнуться! Раздвинуть ягодицы!' Как только Тимка выполнил приказы санитара, он почувствовал болезненный и неприятный удар тряпичным комом в хлорке в то место, которым в ме-дицине занимаются врачи под названием 'проктологи'. Тимка вздрогнул и, не успев ничего сообразить, получил в руки от санитара кусок мыла, шайку и был втолкнут прямо в помывочную.
На помывку отводилось строго ограниченное время, после которого Тимка попал согласно банному конвейеру в помещение, в котором какой-то солдат выдавал армейское обмундирование. Все делалось быстро и на глазок, выбирать было не положено: бери, что дают (точнее - суют). Тим-ке из-за его небольшого роста попались кальсоны и рубашка размера на два больше, а гимнастерка с галифе - более-менее. Сапоги с портянками - нормальные. Шинель - великовата. Шапка - великовата. Жаль, что уши у Тимки были правильной формы и небольшого размера. Не то шапка бы за счет ушей могла бы быть как раз впору. А так - надвигалась чуть ли не на нос. Видок был еще тот. 'Ничего, - тут же утешал всех раздающий, - приедете на место, старшина вам все подгонит. - И после небольшой пау-зы прибавлял: - если захочет'.
Когда все обнуленные машинками для стрижки волос, прохлориро-ванные санитарной шваброй и кое-как второпях помывшиеся облачились в выданную им униформу, они окончательно потеряли всякую ориента-цию в этом, как им казалось, Вавилоне: никто никого не узнавал и все бы-ли друг с другом полностью незнакомы. То там, то сям слышались удив-ленные возгласы вроде таких: 'Васька, это ты?' 'Толян, где ты?'. Но на этом удивления не кончились. На выходе из комнаты, в которой они пере-оделись в военную форму, их построили, сделав перекличку. Группировка людей, как догадался Тимка, произошла уже совсем по иному принципу. Почти никого из соседей по теплушке в новой группе он не увидел. При-шел сержант, бравший на хранение их ценные вещи. Раздал.
- А как же наши вещи и сумки? - спросил кто-то.
- Они будут в каптерке у вашего старшины, - ответил сержант.
- А как старшина узнает, что это мои вещи, - поинтересовался Тимка, - они же не подписаны?
- А надо было подписывать! - хмуро 'разъяснил' сержант и удалился.
Так Тимка остался без своего рюкзака, а главное - без новенького теп-лого свитера, который мать так заботливо укладывала в рюкзак.
- Не горюй, - успокаивал его сосед по строю, в котором они уже в темноте шагали к месту своего ночлега, - здесь все равно не разрешают носить гражданскую одежду.
- Жалко все-таки, - сокрушался Тимка. - Совсем новенький и такой теплый! Можно было бы под гимнастерку одевать... Говорил же я мате-ри, чтобы оставила дома... Но что еще хуже, так это то, что я совсем ос-тался без бритвенных принадлежностей и папирос.
- Не горюй, - повторил свою фразу сосед. - Без курева не останешься. Здесь тебе выдадут махорку. А бритву придется где-то доставать. Пока попросишь у ребят.
...Когда Тимка уже лежал на втором ярусе в жарко натопленной ка-зарме весь в пахнущем казенным запахом белом нижнем белье, на такой же белой простыне и такой же белой подушке с тем же стойким неприят-ным запахом, а рядом буквально в нескольких сантиметрах от него по обе стороны от его кровати в неспокойном сне устало ворочались его новые товарищи, он, наконец, почувствовал, что все происходившее с ним за последние несколько дней и сразу так больно отделившее его от родного дома, не закончится ни завтра, ни послезавтра, и, казалось ему, не закон-чится никогда. Так и пролежал он неподвижно в постели с открытыми глазами до самого-самого чужого рассвета, до заставившей его вздрогнуть новой, незнакомой и жестокой команды 'Подъем!'...
6. Медный котелок
Утром всех сводили в столовую, накормили, погрузили в военные грузовики и опять куда-то повезли. Сопровождающие их сержанты были немы: только выдавали положенные к месту и не к месту команды: 'Встать! Садись! Разговоры! Отставить!' Народ с тревожным любопыт-ством смотрел на все происходящее и готовился к худшему. Часа через полтора грузовики въехали в неогороженный двор большого деревянного здания, фасад которого просто давил на приехавших своей массивностью. Широкая дверь посередине выходила на небольшое круглое крыльцо, ко-торое соединялось со двором небольшой каменной лестницей ступеньки в четыре. Хотя двор и был плотно утрамбован, но остатки сухих рыжих хвойных иголок тут и там были перемешаны с торфяного цвета песочной землей. Вокруг колыхались верхушки вековых сосен и где-то совсем рядом слышался знакомый мощный шум моря. Новобранцы выгрузились, их построили в четыре шеренги лицом к фасаду здания, раздалась коман-да 'Равняйсь! Смирно! Равнение на средину!' и перед строем появился молодцеватый капитан, которому пошел навстречу для доклада сержант, только что построивший приехавших. После доклада капитан произнес 'Вольно!', сержант тоже крикнул 'Вольно' и встал рядом с капитаном. Капитан громким командирским голосом сообщил строю, что здесь учеб-ный пункт, что он - начальник этого пункта и что всем вновь прибывшим предстоит провести на этом пункте два месяца в трудной солдатской уче-бе. 'Вот ваша казарма, - указал он на здание. - Здесь будет ваш дом. Через два месяца вы должны стать настоящими бойцами-пограничниками, гото-выми нести службу на заставах по охране государственной границы Сою-за Советских Социалистических Республик!', - закончил свою короткую речь капитан. Так и сказал: 'Союза Советских Социалистических Респуб-лик'. Впоследствии Тимка привыкнет к такому полному названию стра-ны, каждый раз постоянно повторяемому при отправке нарядов на охрану границы. А сейчас ему это было в большую диковинку. От всего происхо-дящего веяло какой-то торжественностью и неизвестностью.
Капитан что-то сказал рядом стоящему сержанту. Тот козырнул и по-бежал в казарму. Почти сразу же из нее вместе с ним во двор выбежали какие-то солдаты, мгновенно построились и под руководством сержанта строем подбежали к капитану. Строй по команде сержанта остановился и развернулся лицом к стоявшим новобранцам. Тимка заметил, что в строю находились не солдаты, а сержанты. У каждого на погонах было по две золотистых лычки.
- Это ваши командиры! - показывая на строй сержантов, объявил ка-питан. - Они станут командовать отделениями, по которым вас сейчас распределят. Это ваши непосредственные начальники. Все вопросы вы должны решать только с ними. Остальных ваших командиров вы узнаете во время учебного процесса...
Тимка попал в отделение младшего сержанта со сложной фамилией Небыйбаб. Это был приятный на вид высокий крепкий деревенский па-рень откуда то из-под Белой Церкви. Только накануне их приезда он при-был из Бреста сразу после окончания там окружной сержантской школы. Отслужил ровно один год. Но для таких, как Тимка, он казался чем-то не-досягаемым. Все обращались к нему только 'Товарищ младший сержант' и в личное время ластились к нему, как маленькие котята ластятся к кош-ке-матери. Он был не зол. Точнее - не злобен. В отличие от помощника командира взвода, в который входило его отделение, сержанта Сидорчука. Тот и на вид походил чем-то на орангутанга, и характер имел предельно злобный. Например, если на тактических занятиях он замечал где-либо большую лужу на пути передвижения их взвода, можно было быть пол-ностью уверенным, что взвод пропашет своими брюхами эту лужу вдоль и поперек и не один раз, несмотря на сырую холодную и почти морозную погоду. Холодная грязная вода затекала в рукава твоей шинельки, вся ши-нелька была мокра и грязна до ниточки. Грязная вода оставалась на белом нижнем белье. Грязная вода в сапогах. Портянки мокрые. А Сидорчук с каким-то садистским вдохновением все командует и командует: 'Вперед! Отставить! Назад! Водную преграду не обходить! Вперед! Противник открыл огонь!'. В середине ноября уже были и заморозки, так что сразу после освоения лужи все на Тимке тут же замерзало и становилось колом. А бегать на тактике еще оставалось, бывало, по два часа в таком состоя-нии. Как только по плану у взвода намечались тактические занятия, до этого хмурый и неразговорчивый Сидорчук, предвкушая для себя новые развлечения, просто расцветал. Небыйбаб, попытавшийся однажды на-править свое отделение мимо очередной лужи, тут же получил от Сидор-чука грозное замечание и вынужден был под его присмотром вернуть отделение на покорение лужи.
Тимка осваивал военную науку легко. Все уставы у него отскакивали, как от зубов, стрелял он на отлично, физподготовка - отлично, строевая - отлично. Дисциплинарный устав не нарушал. Правда, однажды чуть бы-ло... В общем, в очередной наряд попал он на кухню, запахи которой он почему-то с детства не переносил. Просто его тошнило от этих запахов. А тут, как на грех, его - на кухню. Да не истопником, куда он просился, а мыть котлы. А котлы эти, почти как в сказке: 'не простые, а... очень не-простые'. Это были огромные чугунные чаны, в которые, чтобы их от-мыть от ранее находившейся там пищи, надо было забираться, что назы-вается, с ногами. Прямо в сапогах. Отмывающему давались тряпка и скребок. Воду ведрами он сам наливал вовнутрь. Когда Тимка впервые в жизни залез в такой чан, его макушки почти не было видно из чана. Запах стоял... Тимку сразу чуть не вырвало. Однако он кое-как пересилил себя, поставил рядом с собой ведро воды и принялся как можно быстрее драить стенки этого никогда невиданного им ранее чудовища. Тимка вообще по природе своей был человеком очень аккуратным и добросовестным. Все, кто с ним когда-либо общался, всегда удивлялись: 'Да брось ты хоть раз окурок или смятую бумажку где попало! Что ты все доводишь до какого-то совершенства: и так сойдет! ' Ну и все в таком роде. Но он иначе по-ступать просто не мог: что-то в нем такое сидело внутри, что не позволяло ему все делать 'абы как'. Вот и с котлом он поступил, как всегда привык: отдраил его, как положено, несмотря на постоянно мучавшую его тошно-ту и довольный пошел докладывать старшему сержанту, командовавшему всем кухонным нарядом. То ли этот 'старшой' был старшим наряда, то ли постоянно работал на кухне, Тимка не знал. Но поступил в его распоря-жение и выполнял его указания. Еще только 'старшой 'подходил к чану, а Тимка почувствовал внутри себя какой-то легкий холодок. Ему было пока не понятно, откуда возникло это неприятное ощущение тревоги, но... Между тем 'старшой' степенно подошел к чану и заглянул в его чрево. Так же степенно он повернул свою крупную голову в Тимкину сторону и почти без выражения процедил: 'Ну-ка, солобон, полезай назад в чан. Он у тебя должен блестеть, как у кота яйца. Понял! Не то ты у меня тут бу-дешь сидеть до моей полной демобилизации, которая наступит ровно че-рез месяц.' И пошел себе на кухню. Тимка ошарашено глядел ему вслед, ничего не понимая. Потом пошел за чистой водой, снова залез с ведром в чан, снова начал драить его стенки с песком и мылом... Снова пошел за 'старшим': 'Товарищ старший сержант! Я все сделал, как вы приказали. Посмотрите, пожалуйста!'. 'Пожалуйста', - скривился 'товарищ старший сержант'. Снова степенно подошел к чану, снова степенно заглянул в его чрево, снова степенно повернул свою крупную голову в Тимкину сторону и снова процедил: 'Я же тебе, медный котелок, сказал: будешь в чане си-деть до моего дембеля...'. Дальше Тимка все плохо помнит. Он помнит только, что гонялся с огромным чугунным, с большой арбуз черпаком на длинной деревянной ручке, называемом среди солдат 'разводящим', за лихо прыгающим через все кухонные препятствия 'товарищем старшим сержантом', пока тот не исчез в каких-то закоулках пищеблока. Пришел в себя только тогда, когда его товарищи по кухонному наряду схватили его за руки, остановили и сунули в рот кружку с каким-то тряпичного вкуса компотом... За все три года своей службы Тимка никогда больше не встречался ни с какой 'дедовщиной'.
Примерно через месяц после напряженных занятий обмундирование у солдат выглядело не лучшим образом. Хэбэ вообще было грязно-черного цвета. Если нижнее белье менялось еженедельно, хотя целый месяц их в баню не водили, то до верхней одежды у начальства, видимо, руки не до-ходили. Но вот однажды после обеда, Небыйбаб взял с собой одного сол-дата и куда-то исчез. Через некоторое время они оба появились в отделе-нии, нагруженные старыми потрепанными гимнастерками и галифе. Не-быйбаб собрал все отделение и приказал разобрать 'подменку'. Кому ка-кой размер попадал, было для него не суть важно: 'Обменивайтесь и всем - переодеться в подменку!, - коротко приказал он. ? Грязную форму ска-тать и взять с собой! Выходи строиться во двор!' Когда отделение пере-оделось в принесенное тряпье и построилось во дворе, Небыйбаб повел отделение вниз по небольшому спуску от их казармы по направлению к морю. Метров через двести этот спуск заканчивался небольшой ложбин-кой, по которой протекал слабенький-слабенький ручеек, а далее начинал-ся некрутой, поросший высокими толстыми соснами подъем, метров че-рез сто плавно спускавшийся к морю. От территории учебного центра эта часть берега моря была отделена забором из колючей проволоки: их учеб-ка находилась на территории 10-й погранзаставы и однажды Тимка даже видел, как по берегу шел пограничный наряд с собакой. Слева прямо на спуске по пути к ручью примостился небольшой деревянный сруб - мест-ная солдатская баня. Она была постоянно занята из-за своей малой пропу-скной способности и до Тимкиного отделения очередь на помывку пока не доходила. На взгорке перед спуском к морю на расстоянии порядка 50-ти метров друг от друга находились четыре полуразрушенных ДОТ'a. Из каждого выглядывало по тяжелому морскому орудию. Стволы были длинны и настолько велики в диаметре, что Тимке показалось, что это Царь-пушка перекочевала сюда из Кремля со своими детьми. Ни у одной из пушек не было казенной части, но все равно они выглядели довольно грозно. Тимка догадывался, что когда-то здесь был укрепрайон, а их тепе-решняя казарма, столовая, баня, и все, что было вокруг, служило местом пребывания для команды укрепрайона. Команда, видимо, была не столь велика, о чем свидетельствовала совсем малюсенькая баня, в которую Тимкино отделение никак пока попасть не могло.
Когда они прошли мимо бани и отделение спустилось к ручью, Тимка увидел, что они подошли к небольшой заводи, покрытой толстой коркой прозрачного льда, под которой было видно движение воды. Небыйбаб остановил отделение, дал команду 'Разойдись!', потом подошел к заводи и попробовал пяткой своего сапога крепость ледяной корки. Корка, есте-ственно не поддалась. Все молча наблюдали за его действиями. Небый-баб, улыбаясь, сообщил своим молодым подчиненным, что вот здесь сей-час и будет у них 'банно-прачечный трест'. Все недоуменно смотрели то друг на друга, то на своего командира. Вспомнился старший сержант Си-дорчук. 'Солдат должен уметь находить выход из любых трудных ситуа-ций, иначе он - не солдат!, - продолжал улыбаться Небыйбаб. - Рядовой Додон! Разбить ледяную корку! '. Рядовой Додон, не двигаясь, глупо смотрел на своего командира. 'Рядовой Додон! Приказываю разбить ле-дяную корку! ', - уже без улыбки, встав по стойке 'Смирно', звонким, как первая перетянутая струна гитары, приказал Небыйбаб. 'Слушаюсь!', - автоматически прокричал Додон и начал бить подошвами своих сапог по толстому льду. Ничего у него не получалось. Тогда Додон прыжками вверх попытался пробить корку. С четвертой попытки корка треснула под толстым Додоном и на ее поверхности показалась вода. 'Ура!', - закрича-ло отделение, совсем забыв, что это начало их мучений на морозе в ледя-ной воде...
Как он стирал свое хэбэ в этих условиях, Тимка вспоминать не любит. Он прошел это испытание наряду со всеми и был тому рад. На следую-щий день все их отделение щеголяло в сухом наглаженном чистом хэбэ и очень этим гордилось перед солдатами других отделений. А через день до них дошла очередь идти в баню. Оказывается, прежде, чем принимать водные омовения, сначала следовало натаскать для себя полный чан воды. Чан был вмурован в небольшую печь, находившуюся в срубе в отдельной небольшой комнатенке. Воду брали ведрами из той же полыньи, где они только позавчера занимались стиркой. Опять приходилось разбивать кор-ку толстого льда. Кое-как набрали чуть больше полчана. Отведенное на эту процедуру время истекало и Небыйбаб дал команду 'Отставить!'. Кое-как подогрели воду, быстро разделись донага в малюсеньком пред-баннике, дверь у которого была открыта на улицу, потому что места всем не хватало и некоторые разделись тут же на снегу возле двери и поброса-ли свои вещи на единственную скамейку внутри предбанника. Забежали вовнутрь бани. Один из солдат черпаком наливал из чана еле теплую воду в высокие эмалированные полуторалитровые кружки и выдавал кусочек хозяйственного мыла.. На каждого - по одной такой кружке воды и по кусочку мыла. Тут же слышалась команда Небыйбаба: 'Пять минут на помывку! Наше время уже вышло!' Среди моющихся началась суета, как при отбое за 15 секунд. Тимка кое-как впопыхах налил себе на голову не-много полухолодной воды и принялся яростно натирать волосы вонючим хозяйственным мылом. Немного провел мылом по тем местам тела, куда попала вода с головы. Не мыло экономил, а боялся, что не хватит воды и ему, намыленному, придется одеваться: Армия есть Армия: рассуждать некогда. Надо выполнять приказ. Любой ценой. А не то... Воды хватило еле-еле, чтобы смыть мыло с головы и чуть-чуть - с тела. Остальное Тим-ка вытирал сухим полотенцем, быстро сунутым ему в руки Небыйбабом, когда пулей вылетел в предбанник. Так же яростно, как и мылился, он тер волосы и тело становившимся влажным полотенцем, стоя в двух шагах от открытой двери предбанника, за порогом которой хрустел снег от топ-тавшихся там уже 'помывшихся'. Мгновенно напялил на себя свою фор-му, поглубже на лоб натянул ушанку, опустив ее уши. Чтобы не застудить голову. 'Не положено!, - тут же раздался голос Небыйбаба, - Отставить!' Тимка, не снимая ушанки, привел ее в стандартное положение и стал уси-ленно прыгать на месте, чтобы разогреться. Это был универсальный спо-соб не замерзнуть, которому научил их Небыйбаб. Через несколько минут все отделение стояло в строю, и они замаршировали в казарму на очеред-ные занятия...
Перед окончанием учебки их взвод отвезли на 10-ю заставу на не-большую пограничную практику. Застава располагалась недалеко от бере-га моря прямо в небольшом рыбацком поселке. Показали устройство за-ставы, провели занятие по работе с документами, по распознаванию вся-ких хитрых уловок нарушителей границы и пограничного режима. Выве-ли к небольшому причалу, возле которого находился крохотный погра-ничный катерок и несколько лодок. И тут Тимка стал свидетелем такого инциндента: к старшему лейтенанту, который их привел на причал, подо-шел старик-рыбак и что-то ему начал говорить. Старлей отрицательно замотал головой. Старик попытался что-то объяснить, но старлей в ответ только мотал головой. Наконец, до Тимки донеслись слова:
Старлей: - Я тебе сказал: не положено! Не по-ло-же-но! Ясно?
Старик: - На-тто итт-ти ловитть ры-ппу-у!
Старлей (раздраженно и почти переходя на крик): - Что ты заладил, как попугай ' На-тто итт-ти ловитть ры-ппу-у! На-тто итт-ти ловитть ры-ппу-у! Я тебе объяснил: у вас тут путаница с номерами лодок в журнале! Пусть ваш председатель ко мне придет разобраться! Я тебе русским язы-ком объясняю! Ты русский язык понимаешь?'
Старик (показывая рукой в море): - На-тто итт-ти ловитть ры-ппу-у!..
Тимка понял, что здесь, на границе, начальник заставы - И Царь, и Бог, и Воинский начальник...
'Учебка ' закончилась ровно под новый год. Тимка все сдал на от-лично. Предстояла скорая служба на пограничной заставе...
7. Я ('Младший') - сзади. Потный...
По заставам их развозили в крытом грузовике. Зима царствовала во-всю и ехавшие с Тимкой сослуживцы зябко поеживались, сидя в кузове на ледяных скамейках. Грузовик был полон. Постепенно он пустел и пустел: ребята оставались на встречных заставах: сопровождавший их лейтенант у очередной заставы останавливал грузовик, выкрикивал фамилии солдат, которые должны остаться на этой заставе и те торопливо прощались со своими товарищами, которые следовали дальше. И у тех и у других при прощании иногда на глаза наворачивались слезы. Уже не детские, скорее - мужские. Общие солдатские трудности сплотили молодых ребят, сдру-жили и расставаться было нелегко. Жизнь военнослужащего часто тосу-ется, как колода карт. Позднее Тимке не раз придется испытать чувство горечи расставания с друзьями, когда, кажется, все рвется по живому. Да так, собственно, оно и было. Больше с этими ребятами никогда в жизни ведь не увидишься. Никогда... Правда, Тимке в этом плане один раз по-везло: через пятнадцать лет после демобилизации в город, где он жил, на туристическом поезде заехал один его закадычный армейский друг, разы-скал Тимку... Вот это была встреча! Но такое случается крайне редко.
...Фамилию Тимки лейтенант все не называл и не называл. В грузови-ке становилось все меньше и меньше народу. Наконец грузовик въехал во двор очередной заставы и лейтенант приказал всем оставшимся постро-иться во дворе. Когда Тимка спрыгнул с грузовика и побежал строиться, он увидел, что во двор высыпало более десятка солдат со старшиной и старшим лейтенантом. Их встречали. Сопровождавший их лейтенант по-дошел к старлею и отдал ему какие-то бумаги. Козырнув, залез обратно в кабину грузовика, крикнув стоявшим в строю: 'Успешной службы' и был таков. А к строю подошел старлей... Начинался новый этап Тимки-ной жизни...
На заставе их с нетерпением ждали: многие еще осенью уволились, личный состав сильно поредел. Большинство старослужащих ходило на охрану границы поодиночке. Теперь им можно было немного с облегче-нием вздохнуть. Вместе с Тимкой на заставу прибыло немало народа. Обычно, по неписанному правилу, вновь прибывшие 'добровольно' от-давали свое новое верхнее обмундирование старичкам, которым скоро предстоял дембель. Действительно, не выпускать же людей на гражданку в рваном хэбэ, старых стоптанных сапогах, обмятых свалянных шапках и потертых шинелях или бушлатах! Демобилизованный должен выглядеть, как с иголочки! Это был неписанный закон. И 'молодые', как бы им это не нравилось, умом понимали, что наступит и их очередь. И поэтому не очень сопротивлялись такому положению. Но к удивлению Тимки с ни-ми этого не случилось. То ли их долго ждали и не захотели сильно огор-чать, то ли по каким другим причинам, но каждый из них остался даже при своей шапке, которыми менялись в первую очередь. Их сразу развели по кубрикам: застава была на морской границе и здесь превалировали морские термины. После огромной казармы кубрик, в который попал Тимка, показался ему домашней комнатой. Да и все здесь, как показалось Тимке, происходило по-домашнему, совершенно непохоже на какую-то военную муштру. Первые дни вновь прибывших со службой не трогали, а только знакомили с заставой и порядком прохождения на службы. Поэто-му Тимка мог наблюдать, что солдаты и сержанты относились друг к дру-гу почти любовно. Мягко и осторожно, безо всякого крика и шума под-нимали среди ночи тех, кому положено идти в наряд, помогали им быстро собраться, совали им в карманы припрятанную заранее еду, а повар не ложился спать до тех пор, пока ночной наряд не придет с границы и не будет им сытно накормлен. В час ли ночи это случалось, в два или в три. Повар всегда был на службе. Когда он только спал? И Тимка без труда влился в этот хотя и военный, и серьезно военный, но какой-то домашний коллектив.
Через несколько дней после прибытия старлей (он оказался замести-телем начальника заставы, а сам начальник, капитан, был в отъезде) повел новичков знакомиться с флангами заставы.
Представьте себе море. На берегу, метрах в трехстах в глубине, распо-ложена пограничная застава - огороженная дощатым забором с широки-ми воротами территория, на которой находятся несколько небольших од-ноэтажных зданий, среди которых - конюшня с несколькими лошадями и дом офицерского состава. В местах наиболее вероятного нападения - за-маскированные огневые точки. Вышка, с высоты которой просматрива-ются окрестности и ближайший морской берег. Ну и прочее. По правую и левую стороны от выхода с заставы к морю - ее фланги: часть берега, за охрану которого застава несет ответственность. Размеры флангов различ-ные. На Тимкиной заставе левый фланг простирался на 10 км по берегу моря, а правый - на 15. С утра до обеда новички побывали на левом флан-ге, ознакомились с его оборудованием, особенностями несения службы на нем и прочими пограничными тонкостями, которым их учили в Учебке. Вернулись на заставу, где их накормили. Кстати, о том, как кормят на за-ставе, можно говорить отдельно и пространно. Если бы Тимке предложи-ли охарактеризовать этот процесс покороче, он бы ответил так: 'Вкуснее, больше, лучше и часто заботливее, чем дома'. Вот так! После обеда их группа отправилась знакомиться с правым флангом. Погода была солнеч-ная, но очень морозная. К тому же с моря дул пронизывающий насквозь ледяной ветер. Группа едва поспевала за быстро шагавшим старлеем. Тимке иногда приходилось даже немного подбегать, чтобы не отставать от группы: старлей был высок и шел ровным крупным размеренным и быстрым шагом, каким привык постоянно передвигаться по участку. На ходу он пояснял новичкам, что где расположено, как чем пользоваться. Иногда сам на месте все демонстрировал. Но больше упирал на то, что им, новичкам, по крайней мере в первое время, придется ходить по флангам не одним, а со старшим наряда - опытным пограничником. Они же как младшие наряда станут выполнять все указания своего старшего. Так и обретут дополнительные знания и пограничный опыт.
Стык правого фланга с соседней заставой оказался на маяке, на кото-ром был установлен мощный прожектор. В ночное время он пробивал морскую тьму на многие километры. Говорили, что его луч можно уви-деть даже по ту сторону моря, на берегу Рижского залива. Все смотрели и слушали с открытыми ртами. Никто от этого не пострадал, конечно, кро-ме Тимки: он так раззявил рот, что не заметил, как ступил на лед неболь-шой заводи, образовавшейся на берегу. Заводи, видимо, это не совсем по-нравилось, потому что лед под Тимкой тут же треснул и Тимка оказался по пояс в ледяной воде. Старлей, обернувшийся на треск, мгновенно схва-тил Тимку за воротник его шинелишки и с силой вытащил на берег. Тим-ка и испугаться-то толком не успел. 'Немедленно раздеться!, - приказал Тимке старлей. - Шинель - вон! Сапоги снять!' Тимка, приученный в Учебке к командам типа '15 секунд - отбой!' и успевавший их всегда вы-полнить, мгновенно содрал с себя мокрую шинель и полные воды сапоги. Встав босыми ногами на шинель, он принялся выкручивать мокрые пор-тянки, а подоспевшие ребята выливали из сапог морскую воду и рассти-лали перед Тимкой свои шинели, чтобы он мог снять с себя и х/б. Тимка стал босыми ногами на одну из предложенных шинелей, отдав дожимать свои портянки одному из солдат, а сам быстро содрал с себя мокрые гим-настерку, галифе и нижнее белье. И все это - на морозе и на ледяном вет-ру. Кто-то принялся выкручивать его белье, кто-то - х/б. Буквально через короткое время он тут же надел на себя всю свою отжатую одежду, намо-тал на красные застывающие ступни мокрые портянки и еле втолкнул но-ги в мокрые сапоги. Быстро натянул на себя мокрую шинель. Все это вре-мя старлей командами подгонял его вместе с остальными: 'Быстрей! Бы-стрей! Быстрей!' Как только Тимка все натащил на себя, старлей скоман-довал: 'Группа! За мной бегом марш!' И первым рванулся по направле-нию к заставе...
Пригодились марш-броски... Пригодились 'зверства' помкомвзвода Сидорчука и обучения Небыйбаба. Вот так! Когда группа прибежала на заставу, сушилка была так раскалена, как не раскаляют камни в парилке: старлей по дороге успел сообщить о ЧП дежурному по заставе... После такого события Тимка даже ни разу не чихнул... Жалко... Вот мать бы увидела...
Начались пограничные будни: наряды ночные, наряды днем. То - по заставе, то - на вышке, то - по флангам. То - в секрете, то - в дозоре, то... Стояла суровая зима. Тимка с напарником надевали ватные брюки, вален-ки, полушубки, белые маскхалаты, становились на лыжи и отправлялись выполнять свой долг. В любое время дня и ночи. По составляемому рас-писанию нарядов. Приходилось по восемь часов кряду ночью лежать где-нибудь в секрете на снегу, не подавая признаков своего присутствия. Или шагать за старшим по заданному маршруту, ловя каждый знак, подавае-мый впереди идущим. Или... Вот что многие годы спустя, написал об этом времени Тимка:
![[]](/img/p/pbi/svetliachki/skanirowanie0029.jpg)