Печев Сергей Александрович : другие произведения.

Газ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главный герой - безликий человек, личность без памяти, прошлого и будущего. Он - тысяча событий и кадров в одном лице. У него есть друг. Приятель, что поселился в голове, обозначив себя за психическое отклонение. В мире реальности и техники, они пытаются жить и существовать, окружая себя любовью и заботой, творчеством и наркотиками. К сожалению, даже в великолепном тандеме есть свои погрешности. Что случится с душой, когда осознание окажется сильнее, чем душевное богатство? Когда рухнет жизнь и надежда? Кто останется рядом и будет заполнять пробелы жизни, словно газ?
  Печев С.А.
  Газ.
  
  1.
   Двадцать четыре.
   Мы лежали на крыше, стараясь понять структуру звезд. Ночь уже давно сползла на город, укутывая его в плед под мелодию падающих комет. Хлоп, и еще один огонек погас. Он истлел в черном космосе, что отдавал холодом больших деталей. Некоторые звезды чертили пути к планете, падая, оставляя небосклон без своих крупиц. Казалось, самое время загадать желание, но, увы, не было сил. Вернее, разум забили иные мысли.
   Мне двадцать четыре. Я лежу на крыше, чувствую гудрон.
   Ночь наполняется красками. Звезды напоминают бисер, который рассыпали чьи-то руки. Они бросили его в космос, задав правильные траектории и координаты. Вселенная под микроскопом, под глазами неизвестных существ. Кое-где, на небосклоне, виднелись узоры, созданные яркими огнями, которые тоже вскоре потухнут, уступив свои места другим. А после, созвездия перестанут существовать в привычном виде, создав иные картины.
   Мне двадцать четыре. Я не одинок.
   Луна бросает яркий свет. Она наблюдает за миром людей своим печальным лицом. Ты видел ее черты? Откуда столько страданий? Наверное, они появляются из холода, который сжимает ее вены. Она - спутник. А спутник значит - бесконечность. Мнимая вечность без собственных чувств и эмоций. Отражение и приобретение индивидуальности в тактах небесных светил.
   Мне двадцать четыре. У меня есть друг.
   Легкий ветерок пробегает по моему телу. Я чувствую его вибрацию, голос, прикосновения. Он живой. Такой же, как я или ты. Если, конечно, нас можно окрестить живыми. Сердце бьется, но от этого мало толку, если мечта нацепила кислородную маску. Иногда, даже успеваешь прочувствовать, как кровь наполняет ее легкие, чтобы перекрыть доступ к существованию. Когда умирает мечта, то человек становится лишь оболочкой. Отделы скорой помощи прямо в организме и чужих глазах. Играя в реанимацию - можно провести жизнь.
   Мне двадцать четыре. Я счастлив.
   Мир вокруг сильно сжимает атмосферу, заключая в ней воздух, чтобы я смог дышать. Впервые за долгое время, я так свободен. Моя судьба вольная, способная распоряжаться жизнью. Хм. Именно в эту ночь я стал спокоен. Что случилось? Это слишком тяжело описать и рассказать в красках. Просто, именно сейчас, находясь на крыше двенадцатиэтажного здания, чувствуя дешевые духи моего друга, я понимаю свою свободу в мире безграничных изменений. Вокруг нас летают мелкие насекомые, чья жизнь - существование - но все же жизнь. Они жужжат в воздухе, словно рассказывают друг другу какие-то тайны. Они видят мир, но не надеются на взаимность. Слишком малы в его объеме, но так велики в целостном механизме.
   Мне двадцать четыре. Не уверен.
   Я не помню, сколько мне лет, либо моему другу. Я перестал считать года после того, как он появился. Теперь я называю его "другом". Он сам просил. Сколько минуло недель? Сколько лиц покинуло мои зрачки и жизнь? Они приходили, открывали двери, а затем стирались из памяти. Нелепые воспоминания, ненужные нам. "Друг" пришел на одиннадцатый день рождения. Я помню ту субботу, но не могу нарисовать. Он пришел и остался навсегда. Одинок.
   Мне... Я не знаю, сколько мне лет. Я люблю рисовать.
   Рядом со мной блокнот и карандаш. Точно! Я поднимался, чтобы срисовать небо. С него так быстро падают звезды, словно кто-то ударил сверху, рассыпая бисер. Я не успеваю сделать пометки. Бессильные попытки создать искусство.
   Я не помню, сколько мне лет. Молод.
   Мы лежим на крыше, но каждый чувствует одиночество.
  2.
   23:50.
   Я допиваю чай. Он пахнет мятой, чтобы мой организм смог расслабиться и провести следующие несколько часов в лапах сна. Мне часто снятся черно-белые картинки и зарисовки к ним. Это похоже на старые фильмы в ленточных экземплярах. Кажется, они даже шумят идентично треску кинопроекторов.
   Чай холодный. Видимо, я не допил его утром. Не помню этот момент.
   Какая разница - холодный он или нет, - если мысли запутанны в другом направлении, в тайных тропах?
   23:52.
   Я стараюсь понять, кто я. Хотя, мы оба это знаем.
   Пора ложиться спать.
   Телевизор моргает на фоне, бросая голубые краски на серые шторы комнаты, отпечатывая на них мой профиль, очертания лица, такой черной краской.
   23:53.
   Я перевожу свой взгляд на шторы, и тень прячется, сливаясь в темное пятно. Человек - пятно. Я потерял лик, став лишь комком черноты.
   Что найду в себе? Стоит ли тонуть в темноте? Обрету ли истину? Почувствую ли дно? Тень красит сомнением.
   Что находится внутри меня? Кости и кровь, хрящи и мясо, - наполнитель. Куда важнее сама суть спрятанной тайны. Человек безграничен в собственной замкнутости. Тень бесконечна в представлении и восприятии.
   Мой взгляд напоминает космонавта, что оторвался от страховки и теперь вынужден оставаться в холодном и сыром космосе. Среди бисерных звезд он путает тропы, теряя последние крупицы воздуха. Кружится голова. Он хотел бы коснуться Луны, но она далека даже в его параметрах и координатах. Заброшенный в невесомость, потерянный в ней, вечный гость.
   Взгляд теряется в пределах темного пятна. Следовательно, человек - пятно. Где пятно - это целая вселенная. Путаться в просторах космоса собственной души.
   И с этой точки зрения всё не так уж и плохо.
   23:54.
   Я оставляю кружку прямо в комнате. У меня нет сил.
   Впервые, за долгое время, мои веки хотят обнять друг друга, закрыв глаза, подарив им сны. Я все еще думал о холоде внутри космоса собственного мира.
   Предел.
   Кто я?
   Вновь эта скучная мысль, что не дает мне покоя. Она преследует, заставляя создавать теории, чтобы понять ее. Долгие вереницы размышлений, обретения себя в безупречном начале.
   Я слишком устал.
   Разум не способен различать столь сложные комбинации.
   23:56.
   Я смотрю на электронные часы. Они бьют по глазам едким красным оттенком. Снова начинает тошнить.
   В комнате душно. Я лежу в кровати, одеяло обволакивает лишь одну мою ногу, как ил прорастает на ступнях каменных скульптур, которые касаются неба, чтобы в итоге поглотить архитектурное величие.
   Тяжело дышать. Я закрываю глаза. Чувствую, как проваливаюсь в лапы сна, путаясь в космосе, что объединяет вселенные внутри моего сердца. Кажется, я уже вижу Сатурн, могу касаться звезд. Там простор - как наслаждение. Одиночество - награда. Среди звездного бисера, путаться в млечных путях.
   23:58.
   Я чувствую холод. Он исходит от космоса в моей душе. Я теряюсь в нем, забываясь в темноте, погрузившись в нее. Меня сводит с ума идея льда, далеких звезд. В этом предчувствии вечности, я ухожу в забвение, скрываясь в черной холодной мгле.
   Одиночество приносит успокоение, но объятия темного полотна даруют лишь холод.
   Духота в комнате умирает, оставаясь бесконечностью. Ее разорвали на мелкие клочки, которые теперь висят в воздухе, кружась на атмосфере в вальсе. Она не владеет более пространством, но старается продлить свое существование.
   Я медленно переворачиваюсь на бок, натягивая на себя одеяло. В попытке согреть душу, я забываю важный момент - ватное одеяло на это неспособно.
   Холодно.
   00:00.
   Я лежу на боку.
   Привык к холоду, теперь же он отдает свежестью.
   Я окончательно заблудился в своей вселенной. Отсюда не видны звезды. Мгла постигает, но в ней есть спокойствие. Застряв в воздухе, мой организм засыпает. Разум не наполняет меня мыслями. Скорее, он растворяется в атмосфере тела, стараясь отыскать блики Луны, либо Солнца.
   Я одинок. Это чувство преследует меня, но я стараюсь привыкнуть к нему. Иногда, меня навещают люди, но в этом холодном лабиринте глаза не ловят теплоту.
   Она им нужна.
   Еще секунда, и сны забираются под мои веки.
   Хотя, их и нельзя так назвать - лишь черно-белые картинки духовной нищеты.
  3.
   Утро.
   Я разговариваю с Алисой. Хотел предложить ей чай, но вновь промолчал. Она живет с мужем, который часто поднимает на нее руку. У Алисы бархатная кожа и восхитительные голубые глаза.
   - Плохо выглядишь - говорит она.
   Действительно, когда я смотрел в зеркало в ванной комнате, моим глазам предстала картина усталости, если она способна переходить в объятия личности. Опухшие веки, впавшие щеки и взъерошенные волосы. Я похож на психически нездорового ученого, который провел несколько лет без сна, чтобы создать новизну, открыть элемент хрупкого мира. Кажется, даже моя кожа сменила цвет на оттенок серости и успокоения.
   - Когда ты спал?
   - Сегодня - отвечаю я.
   Алиса приносит мне пособие. Ей двадцать восемь лет. Она любит улыбаться. В ней все еще живет радость.
   - Как твои дела? - спрашиваю ради приличия.
   Ее влажные губки, такие мягкие, растягиваются в милой улыбке. Похоже, что в этих губах спрятана нежность. Вернее, они сотканы из удовольствия. Иногда, она проводит по ним мокрым язычком. Наверное, привычка.
   Алиса очень нравится мне.
   - Хорошо. Спасибо. Какие планы на день?
   Она улыбается. От этого движения тонкий слой тонального крема на ее щеках соединяется крупицами, скатываясь в небольшие трещины. Это едва заметно, но приносит в образ некий изъян, словно в искусство бросают чернила, которые пачкают холсты, показывая ярость и агрессию.
   - Буду дома - отвечаю я.
   - Не скучно?
   Намек ли? Я остаюсь в смятении, пока Алиса достает какие-то листы из своего синего портфеля, который выделялся на фоне желтого платья. Тонкими пальцами она уже открыла замочек, просветив свои длинные ухоженные ногти. В ее руках блестит металлическая ручка. Как обычно, я должен расписаться за получение денег.
   Они и неважны мне вовсе. Еще с прошлого пособия у меня осталась половина средств.
   - Я посмотрю фильм или почитаю. Быть может, пропущу несколько бокалов пива, если, конечно, смогу выбраться в магазин.
   - Вечер в одиночестве?
   От Алисы пахнет духами. Аромат приторный, но притягательный. В нем соединяются грубость и нежность. Тонкие нотки фиалок и легкие облака придорожных баров.
   Странно. От нее всегда пахнет по-разному: хвоей и ландышами, алкоголем и никотином, похотью и развратом, нежностью и любовью. Тысячи ароматов в стеклянных флаконах на прилавках модных бутиков, на страницах глянцевых журналов о красоте. В основном, обложки таких читалок украшены молодыми дамами, обнаженными частично, словно привлекая внимание мужчин сексуальностью, приманивая женщин красотой наряда.
   Хитро.
   - Может, придет друг - отвечаю я.
   Алиса проводит ногтями по русым волосам, оставляя тонкие линии, которые чаруют свежестью. Золотистые пряди падают на ее плечи, ласкают желтое платье, сливаясь с ним в едином оттенке.
   - Друг? - спрашивает она.
   Оплошность. Людям нельзя знать о нем.
   Я успеваю подумать, подобрать нужные фразы. Боже, я так устал лгать. Однажды, я не выдержу и расскажу человечеству о психических расстройствах, поведаю миру о безнадежности собственного "Я", которое разобрали по винтикам, чтобы регенерировать в наилучшем результате.
   - Старый знакомый. Он в городе проездом. Быть может, навестит.
   Знать бы только, какой город находится за окнами моей квартиры.
   Я ставлю роспись. Моя ли она? Я до сих пор не решил. Пока что, эти иероглифы, что являются буквами, никогда не подводили меня на бумагах и в рассмотрениях различного рода. Никто никогда не задавался вопросом - правильна ли моя роспись? И, куда более, важно - я ли это на самом деле? Если честно, то я сам не знаю ответа.
   Алиса берет бумаги и кладет их в свой портфель.
   - Тогда, могу пожелать вам удачи - говорит она.
   В ее душе я чувствую странную досаду.
   Да, это все-таки был намек. Почему я его не ощутил в тот момент? Меня тошнит от самого себя, но после все приходит в норму. Вернее, я ловлю себя на мысли, что может придти "мой друг". Он сам просил себя так называть. Настоящего имени я не знаю. И не хочу знать.
   Тем не менее, при нем я бы не смог находиться с Алисой. Ведь, у нас с ним есть собственные темы, и его интересы я обязан так же уважать. При подобных явлениях, ты стараешься оптимизировать отношения с одной своей стороной, частью, если угодно. Эта систематизация необходима, чтобы не попасть в приключения и не стереть себя из рассудка. Комбинации и внутренние войны разума всегда чреваты последствиями. Мы оба осознаем это и приходим к компромиссам.
   Жизни циркулируют между нами, соединяя судьбы, будто коды ДНК.
   - Спасибо - проговариваю я, немного выброшенный из реальности.
   - Хочешь, я как-нибудь навещу тебя? - Алиса мило улыбается.
   - Когда?
   Я должен согласиться. И вообще, зачем мне задавать столько глупых вопросов, которые продляют неизбежное удовольствие? Дело не в плотской близости, а, напротив, в ее исключении и умиротворенности дружеского вечера. Хотя, я чувствую, что между нами есть какой-то фрагмент.
   - Я могу оставить тебе свой номер, и ты мне позвонишь. По рукам? - Алиса улыбается, и ее тональный крем скатывается в небольшие полоски.
   Просто возьми номер. Я немного отвлекаюсь на прострацию мира, опуская в нее лишь глазницы. Туман скользит по векам.
   - Да, конечно - я улыбаюсь ей в ответ.
   Наверное, мой поступок можно отнести к числу правильных дел. Думаю, я позвоню ей на неделе. Алиса хороший человек.
   Она пишет номер на клочке бумаги, слегка согнувшись над тумбочкой в моей прихожей. Я никогда не был пошлым, но сейчас взгляд падает на ее бедра, которые обтягивает желтое платье. Оно изящно подчеркивает фигуру и округлость ее молодой попы. Платье едва касается колен, и я могу видеть ее стройные ножки. Чувствую возбуждение. Мой организм желает ее тело, чтобы после, с сигаретой, поглощать ее душу в долгих разговорах. Я слышу, как стучит сердце.
   Пальцы немного трясутся от возбуждения. Я забираю номер на белом клочке бумаги. Алиса улыбается. Похоже, она заметила мое состояние и теперь наслаждается этой мыслью.
   Между нами, определенно, что-то есть.
   - Звони - Алиса вновь улыбается.
   - Обязательно. До встречи - я краток.
   Она разворачивается ко мне спиной. Я вижу прекрасную фигуру и крепкую попу. Мои глаза поедают ее ножки, высокие туфли на каблуке. Проскальзывает мысль, что она сильно устает на своей работе. Хотя, в нашем квартале мало тех, кто живет на пособие. Этот довод успокаивает.
   Я наблюдаю за ее грацией. Алиса специально сбавляет шаг, чтобы насладиться ощущением, что ее желает мужчина. Она упивается размышлениями о моих фантазиях, где она предстает ненасытной особью. В ней есть что-то жгучее, пошлое.
   Алиса проходит сквозь дверной проем, чувствуя на себе мой животный взгляд. Она оборачивается ко мне, вырывая из звериного желания плоти.
   - Надеюсь, очень скорой встречи - она подмигивает мне, и я закрываю дверь.
   Намек ли?
  4.
   Вечер.
   Мы с другом сидим у стола. Мои руки в его власти. Вернее, сейчас они принадлежат ему, но я по-прежнему остаюсь в реальности, наблюдая за своей комнатой. Вокруг темно, и лишь настольная лампа освещает стол и искусство, что творится на нем. Комнату наполняет странная мгла, в которой живет одиночество. Но мы не смотрим в ее сторону. Знаете, словно стараемся найти причал для счастья. Хотя - натыкаюсь на мысль - был бы счастлив я сам в этой темноте? В ней можно раствориться, потеряться и спрятаться от мира, будто в том самом космосе внутри души.
   Он не позволяет мне смотреть в темноту. Сейчас мои глаза заняты его творчеством, искусством. Странно, мне нравятся его картины, и я бы хотел рисовать так же. Ему необходимо мое внимание. И, иногда, мне кажется, что это обоюдно.
   В голове пролетают мысли, но тут же взрываются, превращаясь в пепел.
   На столе лежит холст, испачканный черным карандашом, который находится в наших пальцах. Пластиковый стакан забит окурками. Один из них даже еще не погас, а через открытую форточку атмосфера принимает в себя струю никотинового дыма. Белая чашка, на которой написана странная фраза, наполнена холодным чаем. Я специально не допил его утром, чтобы мой друг мог сбивать сухость в горле, пока творит свои шедевры.
   Мы продолжаем рисовать. На холсте я отчетливо вижу человека, который летит в бездну, изодранный и одинокий. У этого человека нет лица - серое пятно. Я не могу понять его эмоций, но что-то мне подсказывает, как ему больно. Черный офисный костюм теряет клочки материи, они застревают в атмосфере, но в них есть смысл, для них живет цель. Я вижу бледное тело, где трескается кожа, изысканные вены с черной кровью внутри. Строгие детали: кольцо на хрупком пальце, босая ступня. Изыск в человеческом мировоззрении. Безликая передача боли и психосоматического состояния.
   На столе виднеются какие-то наркотики. Их нет в прямом смысле слова, но я вижу белый круг от таблеток. ЛСД? Возможно.
   Я помню, как это случилось. Мой друг любит рисовать, и я должен это уважать. Компромиссы - спасение. Мы оба это понимаем. Он просил позволить создавать картины. Его искусство - жизнь. Я долго думал, ведь при своей работе он употреблял множество наркотических препаратов. Но лишить его удовольствия? Я не имею такого права. Мы договорились, что два раза в месяц он может рисовать.
   Конечно, мне не нравится его пристрастие. Оно заставляет общаться с опасными людьми, дилерами. Два раза в месяц мы тратим небольшую сумму на различные препараты: от марихуаны и ЛСД до порошков высокого ранга. Главное правило - не пачкать вены.
   Человек летит в бездну. Она черная, словно тьма в моей комнате за гранью лучей настольной ламы. Она отдает холодом. Я ощущаю морозную свежесть бесконечности. Человек летит навстречу ветру, который вырывает из его души небольшие кусочки, опустошая на несколько процентов. Он забирается под ребра, принося с собой лишь боль, истязания для человеческого сердца. Этот ветер выбивает из души важные детали, оставляя их звездным следом за миллионами комет.
   Цель. Смысл тех лоскутков его черного костюма - согревать остатки души, брошенные в атмосферу холода. Они укутывали в себя мелкие механизмы, чтобы частицы мира могли жить, оставаться памятью в одиночестве.
   В его картинах я наблюдаю себя, нас. В таких вдохновениях, он сидит молча. Кажется, что мой друг обрел собственный экран для фантазий. Он закрывается в комнате, о чем-то долго шепчет, пока рисует, а затем наступает тишина. Его мечты заняты наркотическими приходами, в которых он видит искаженность реальности, бреши на теле мира, рваные раны на облаках. Именно в прострации, в иллюзии мой друг создает очередной шедевр.
   Он молчит. Я жду. Мы молчим.
   - Хорошая работа - говорю я, выждав несколько минут.
   - Спасибо - отвечает он.
   Макс о чем-то думает.
   Макс? Я вспоминаю. Он сам просил себя так называть в тот день, когда впервые посетил просторы моей души.
   Он выключает лампу, берет сигарету и вставляет ее в свои губы. Я слышу чирк барабана внутри зажигалки, и пламя обхватывает табак.
   Мы сидим в темноте.
   - О чем ты меня хочешь попросить? - спрашивает Макс.
   Он сам просил себя так называть. Я не знаю его настоящего имени.
   - Почему ты так решил? - отвечаю вопросом.
   - Чувствую.
   Я набираю в легкие воздух. Я хочу сказать ему, но что-то блокирует меня. Слова застревают комом в горле, перекрывая аорту. Кажется, я начинаю задыхаться. Из моих глаз ползут слезы. Чувствую, как грубые слова режут кожу, выпуская багровые реки.
   - Знаю - Макс опережает меня.
   - Что?
   - Я одобряю. Тебе советую позвонить ей завтра. Ты заслужил отдых, друг - произносит он.
   Я в легком забвении.
   Мои мысли растворяются. Я нахожусь в прострации на космическом горизонте. Чувствую, как соединяются созвездия. Они образуют вереницы размышлений, которые создают догадки. Я был слеп. Совершенно забыв о мире, остался в реальности, транслируя ему свою жизнь.
   Мне кажется, у нас это обоюдно.
   - Завтра не могу - вылетает из моих сухих губ.
   Эти слова разрывают слизистую оболочку своими острыми пиками, и я давлюсь черной кровью.
   - Почему?
   - Завтра футбол - отвечаю я.
   На этом разговор окончен.
   Мы оба знаем, какой завтра день.
   Нам необходимы компромиссы. За долгие годы важно доверие. Осознание того, чем живет человек. Иногда, мы даем друг другу советы. Мы оставляем их на рассмотрение, но не более. За годы мы начали осознавать, что оба в ответе за мою судьбу. Ты учишься доверять человеку, понимать его уловки и хитрые механизмы.
   Нам необходимы компромиссы, чтобы выживать в обществе радостных людей. Для кого-то это становится искусством.
   Кстати, Макс ушел в свою комнату. Он так и не зажег лампу. Его стандартная привычка. Уйти в темноту, чтобы утром вновь посмотреть на рисунок. Неудачные картины он продает, а те, которые ему нравятся, оставляет в большом отделении шкафа.
   На полках виднеются книги.
   Макс ушел.
   Он оставил в моих руках сигарету. Я медленно включаю лампу. Тушу сигарету. Передо мной картина человека, что бросается в бездну, оставляя части своей души в памяти. Он бесследно летит в пропасть.
   Мне нравятся картины Макса. В них чувствуется красота и воля.
   Человек падает. Я засыпаю. Выключаю лампу и ложусь в постель. Она такая мягкая в своем сплетении, либо я сильно устал. Голову все еще кружит от ЛСД. Я стою на тонкой дощечке. Дует ветер.
   Человек падает.
  5.
   Я прошу молодую девушку за стойкой дать мне два бокала темного пива.
   - Конечно - она улыбается в ответ.
   На вид ей не более девятнадцати. Белая майка обтягивает ее грудь.
   Второй размер. Почему-то именно эта мысль приходит в мой разум.
   У нее изящная талия и короткая юбка. Кажется, что она еще не успела закончить обучение. Такая молодая и невинная. Но каждый из нас грешен. Следовательно, без разницы кому ты веришь, если твоя изначальная судьба уже решена.
   Интересно, ее родители знают о том, чем занимается их дочь? Одобряют ли подобную работу? И вообще, живут ли в этом городе?
   Я не понимаю, где нахожусь. Мой разум не может осознать даже временной пояс. Я привык к здешним часам. Ловлю себя на этой мысли и перевожу взгляд на большой циферблат над металлическими краниками, из которых так пахнет солодом.
   Девушка ставит первый бокал темного пива на стойку.
   Замечаю ее руку. У нее нет обручального кольца. Кожа юна в соединениях, а на ноготках красуются несколько звездочек. В ней есть своеобразный шарм. Девушка мне что-то говорит, и заставляет вступить в диалог.
   Самая простая человеческая уловка.
   - Что? - переспрашиваю я.
   - Вы здесь первый раз? - голос ее так же молод.
   - Нет. Заходил раньше. Но Вас здесь не было - холодно отвечаю я.
   Она ставит второй бокал, но не отпускает его, ослепляя меня маленькими звездочками на своих ногтях.
   - Очень жаль. И не надо обращаться ко мне на Вы. Я не такая старая.
   Она кружится вокруг своей оси, показывая мне изящные изгибы.
   - Вы пришли на футбол?
   - Да - отвечаю я.
   - Счет принести за стол?
   - Да - повторяю.
   Девушка отпускает бокал пива. Она улыбается, и я, впервые, вижу ее лицо. Карие глаза ярко подчеркнуты черными тенями. Пухлые юношеские губки блестят от помады, которая предает строгости в ее образ. Каштановые волосы зажаты пучком на затылке. Они играют светом от ламп над ее головой. Кажется, от них пахнет ромом.
   - Приятного просмотра - мило желает она.
   Молчу.
   Мои ладони чувствуют прохладу бокалов с пивом. Чувствую присутствие Макса.
   Я смотрю вперед и вижу около шести столов. Некоторые пустуют. В заведении развешаны плакаты различных клубов, стадионов, фанатов. Все это смотрится очень симпатично на коричневых стенах в приглушенном свете.
   Прохожу два столика. Они пусты.
   Я стараюсь выбрать себе место. Замечаю около стены свободный стол. Он находится в тени, чтобы дарить спокойствие.
   Действительно.
   В темноте мне было лучше. В ней я мог раствориться, дать глазам слабость, чтобы насладиться матчем. Медленным шагом, пробираясь в слоеный воздух бара, я проходил мимо столиков. За ними сидели люди, пили пиво, о чем-то говорили. Их руки пачкала жирная рыба, и я совершенно забыл взять чего-нибудь погрызть - орешки, сухарики, морепродукты.
   Бросаю взгляд на стойку, и понимаю, что прошел большую часть пути. Возвращаю глаза на помещение бара, и продолжаю пробираться к столику.
   Одинокий мужчина. На вид более сорока.
   Интересно, сколько лет мне?
   Молодая пара с фисташками и светлым пивом. Они улыбаются. Мне кажется, им неважен сегодняшний матч.
   Будни.
   Теперь я в этом уверен. Алиса приходит, либо в понедельник, либо в пятницу. А значит, сегодня вторник. Этот вывод приносит мне удовольствие. Я ловлю определенность, и теперь мне выпала возможность следить за днями недели. Это роскошь, которую поймут лишь единицы.
   Два парня. Примерный возраст: двадцать пять - двадцать восемь лет. Они изрядно пьяны. Один из них косится на меня, желая что-то спросить. Я в этом уверен, поэтому неизбежная ловушка диалога не срабатывает. Вернее, теперь она предупреждает о своем существовании.
   - Футбол? - спрашивает один.
   Молча, подтверждаю.
   - Какая команда? - встревает второй.
   - Дьяволы - бросаю я.
   Короткий диалог. Мой план работает. Значит, я успеваю выбраться из разговора.
   Один из парней сидит в белой кепке. На его пальце серебряное кольцо. Кофта в цветах "Шпор". Он сидит уверенно, упираясь локтями в стол, чтобы удерживать свою голову, которую украшала разбитая бровь и зеленые глаза.
   Я не знаю, в каком нахожусь городе. Факт встречи с фанатами был ничтожен. Он срабатывает.
   Иногда, вселенная строит хитрые механизмы. Линейные капканы для людей. Один шанс из миллиона может выпасть лишь тебе. Эта уникальность и есть награда, по совокупности деталей. Значение награды, против своей индивидуальности. Планета ксерокопий, где тебе есть возможность быть избранным.
   - Тогда, тебе не к нам! - грубо отвечает парень в кепке.
   Его друг улыбается. В карие глазах плывут алкогольные реки. Парень имеет желтый оттенок кожи. Мне кажется, сейчас он вырвет прямо на лакированный черный стол. На его лице виднеется борода - густая, черная.
   Я прохожу мимо.
   - В этом сезоне вам не видать чемпионства - бросает мне человек в белой кепке.
   - Плевать - отвечаю я.
   Мое тело опускается на стул. Стол пахнет дубом и лаком. На нем виднеются белые салфетки и бумажные тарелочки. Кроме этого, моим глазам попадает небольшая кнопочка. Она красного цвета, словно в старых мультфильмах. Тайный агент никогда бы ее не нажал.
   Я ложу на нее палец и слышу щелчок.
   Ничего не происходит. Я жду минуту, но все по-прежнему. Нет взрывов и полиции. Я смотрю на кнопку. Перевожу взгляд на телевизор - плазма, сорок пять дюймов.
   Команды появляются на поле. Зеленый газон, тысячи человек на трибунах, музыка и объявление составов. На поле бегают лучи заходящего Солнца.
   Я смотрю в окно и вижу дождь. Значит, я далеко от Манчестера.
   Два парня впереди встают.
   - Покурим? - спрашивает один.
   Второй не отвечает. Он надвигает кепку на свои глаза и направляется к выходу. Я провожаю их взглядом. Навстречу им идет молодая девушка. Ее походка грациозна, а бедра медленно покачиваются. Грудь немного подпрыгивает.
   Я замечаю это.
   Она ровняется с парнями, чаруя их ароматом духов и белой улыбкой. Их шеи выгибаются, и они смотрят на молодую попку. Девушке нравится эта мысль, но на ее щеках появляется легкий румянец. Она идет прямо ко мне.
   Понимаю. Кнопка вызывала ее к столику, чтобы дополнять заказы и приносить счет.
   Я видел такие системы.
   - Что Вы хотели? - она улыбается и наклоняется перед моим столиком.
   В разрезе майки я вижу молодую упругую грудь. Она работает без лифчика. Понимаю. Возбуждение проходит по моему телу. Появляется ощущение, что именно мне это неинтересно, но желание поглощает. Я начинаю понимать, что происходит.
   - Рыбу - отвечаю.
   - Какую? - возбуждение все сильнее обхватывает меня.
   - На твое усмотрение - я улыбаюсь.
   Девушка хитро подмигивает, улыбается и проводит кончиком языка по своим пухлым губам.
   Пролог заканчивается. Мое возбуждение идет к кульминации, развивая свой сюжет. Перед глазами пролетают несколько пошлых сцен. Я закрываю веки, стараясь уйти от навязчивой мысли.
   Она разворачивается и двигается к стойке.
   Ее походка замедляется. Бедра изящно покачиваются, обтянутые короткой юбкой. Я вижу молодые ножки. Странное чувство вновь врывается в мой разум. Она так изящна в дымном воздухе, в бликах широкого телевизора.
   Парни, сидящие за ближним столиком, возвращаются. Из-за входных дверей пахнет свежестью и дождем. Я даже слышу стук капель.
   Звук отправляет меня в детство. Юношество?
   Я вспоминаю широкие поля у фермы родителей. Они любили свежий воздух, здоровую пищу, зарядку, правильный режим дня. Кто-то сказал, что это продлевает жизнь. А после, они полюбили виски.
   Мать умерла в сорок.
   Отец разбил ей голову молотком. Я помню ее голубые глаза. Приговор суда потребовал от него всю жизнь. Он и сейчас сидит за решетками, но я не помню, где. Я не хочу этого помнить.
   Я бы сбился с пути, остался один, но Макс был рядом.
   Звук металлической тарелки вырывает меня из фантазии.
   - Я запишу в Ваш счет - улыбается девушка.
   - Тебе не страшно здесь работать?
   Она молчит.
   Улыбается.
   Девушка вновь опирается на стол, и я вижу ее грудь. Кажется, она это понимает, но продолжает стоять так. Легкий румянец на ее щеках наливается цветом. Девушка врывается в пейзаж своеобразной точкой. Она улыбается мне.
   Что-то пробегает между нами.
   Позади я вижу двух парней, которые любуются ее попой.
   - Итак, матч начался - раздается из колонок.
   - Не смею тебе мешать - она вновь подмигивает и оставляет меня одного.
   Я думаю. Размышляю о словах парня в белой кепке про чемпионство. "Дьяволам" предстоял сложный календарь игр.
   Помимо "Шпор", им предстояли выезд в Ливерпуль к заклятым врагам, игра с аутсайдерами на своем поле, затем шло дерби с "Сити", и заканчивалось все гостевым матчем с Челси.
   Понимаю, что я способен следить за числами.
   Про чемпионство давно не шло речи. Прошлый сезон получился провальным, и целью текущего розыгрыша стало попадание команды в четверку сильнейших составов, чтобы на следующий год мы могли играть в Лиге чемпионов. Приоритетная задача на сезон, учитывая смену тренера и штаба.
   Когда ты любишь футбол, то становишься чем-то однородным и целым с собственной командой, вешая ярлык - мы.
   Я делаю глоток пива.
   Оно отдает свежестью и солодом. Мелкие пузырьки проваливаются в мое горло и лопаются там, прилипая к слизистой нежных стенок.
   Пузырьки взрываются, а я нет. Странно.
   - Гол! - радостно кричит комментатор.
   - Твою мать! - вторит ему парень в белой кепке и бросает зажигалку об лакированный стол.
   Я улыбаюсь.
   Делаю глоток пива. Оно разбавляет мысли в моей голове. Так ласково проникает в разум, и я могу чувствовать запахи из детства. Ощущаю аромат ветра и умиротворенности, крыльев слабых птиц, что падали на нашу лужайку, животных и хвои.
   Я перевожу взгляд на телевизор и вижу, как в сетку ворот влетает второй мяч.
   Делаю глоток пива.
   Парни впереди хватаются за головы. Они не ожидали такого исхода. А я улыбаюсь. Мне хорошо. Я чувствую на себе взгляд из-под белой кепки.
   Странно.
   Ощущая злобу, в мою душу приходят иные картины. Я понимаю, как больно им наблюдать за игрой, но в такие моменты начинаешь верить в карму.
   Бросаю взгляд на окно. Сквозь металлические жалюзи, вижу, как тучи скрывают Солнце, как люди куда-то спешат.
   Бег бесполезен в объеме циферблата. В основном, люди стараются успеть туда, где они несчастливы, не рады. Здесь играет принцип механической жизни. Тысячи судеб под восхитительным дождем. Человечеству дали шанс стать разумными, но они тратят жизни в душных офисах.
   Страшно.
   Здесь пугает момент того, что подобная жизнь необходима для существования.
   Меня немного трусит.
   Я перевожу взгляд на экран и не понимаю, сколько времени смотрел в окно. В Манчестере Солнце почти закатилось, отбрасывая алый оттенок на яркий газон. Я далеко от Манчестера. Это стоит признать.
   Молодая девушка подходит к столику передо мной. Парень с бородой разлил пиво на эмоциях, и теперь желтые пузырьки впитываются в лакированный стол. Озеро алкоголя ползет по черному покрытию, готовое рухнуть на липкий пол. Миниатюрный водопад в пределах тяжелого слоеного воздуха.
   Мне так хочется сейчас оказаться на скалистом берегу. Я желаю слушать, как шумит река - она тянется, подобно резине, и бросается в бесконечный океан с высоты девятиэтажного дома. Мои руки обжигают теплые камни, оставляя странные стигматы, обрекая мою судьбу на совершенство избранного мыслителя. Над головой пролетают птицы. Они кричат о жизни, поют о смерти, а потом долго смеются. Я слышу, как в воде плескаются рыбы, их чешуя искрится на высоком Солнце.
   Я вновь вырываюсь с фантазии.
   Наблюдая за тем, как девушка склоняется над столиком, находясь ко мне спиной, и ее короткая юбка обтягивает попу. Кажется, она сейчас разойдется по шву. Я не отрываю взгляд от ее бедер.
   Возбуждение вновь проскальзывает в моем теле.
   - Ой - произносит человек в белой кепке, и его бокал падает на стол, бросая капли в разные стороны. Они попадают на майку девушки.
   - Извини - произносит второй парень, стараясь коснуться рукой ее груди.
   Девушка встает. Она разворачивается ко мне, и на ее устах вновь появляется улыбка.
   Я вижу, как капли пива ползут по ее нежной коже, пачкая майку, которая начинает просвечиваться прямо на сосках, напоминая мне о желании.
   На щеках девушки замечаю стеснение. Она резко разворачивается и направляется к стойке. Я теряю ее из ореола глаз, и желанный образ расплывается в ярком свете ламп.
   - Хороша, девочка - произносит бородатый человек, сжимая кулаки.
   Я вновь представляю горную реку. Лежа на спине, я устремляюсь взглядом в небеса. Среди мягких ситцевых облаков стараюсь рассмотреть послания "богов". По голубому фону плывут зефирные фигуры. Они соединяются в рисунки, в изображения животных, в голоса ласковых птиц.
   Почему люди падают вниз?
   Я так хочу коснуться неба. Желание кутаться в пушистых облаках захватывает мое сердце. Наверное, стоит умереть, чтобы босыми ногами чувствовать мягкость божественных дорог.
   Почему люди падают вниз?
   Два пронзительных сигнала вырывают меня из фантазии. Я смотрю на телеэкран и вижу окончание первого тайма. Два - ноль.
   Молодая пара уходит.
   За ними пускаются и парни с переднего столика. Они злые, молодые, готовые рвать за свой любимый клуб.
   Два - ноль.
   Я остаюсь один.
   Мне нравится темнота. Впереди яркие лампы, и я их боюсь. Иногда, мне кажется, что под светом видны мои грехи.
   Есть ли они на самом деле? Или это выходы моей фантазии?
   Я поднимаюсь.
   Около стойки я вижу деревянную дверь с табличкой: "Т". Указатель выделяется белым цветом на коричневом фоне. Вижу, что дверь выполнена из дерева. Кое-где она треснула, но все еще может скрывать за собой информацию и кадры.
   Я открываю дверь и захожу в туалет.
   Останавливаюсь.
   За спиной раздается хлопок.
   Молодая девушка стоит перед умывальником, рассматривая себя в круглое грязное зеркало, что весит на стене. Она обрамляет себя в изгиб серебряной фотографии. На поверхности ее отражения я вижу трещины. Зеркало - часть души, либо ее изменение в незначительных пропорциях. Девушка утопает в собственном отражении, застирывая пятна пива на своей белой футболке.
   Я вижу ее грудь.
   Она элегантна, молода и наивна. Алые соски каменеют от холода, либо от пагубной мысли, что забралась в воображение.
   Девушка смотрит на меня и улыбается.
   Я стараюсь нащупать пальцами дверную ручку. Мои руки меня не слушаются.
   - Не уходи - слышу Макса.
   Нам необходимы компромиссы. Мы вынуждены приходить к ним, ради собственного существования, ради шанса обрести жизнь. И, если мой друг считает дозволительным подобное действие, то я доверяю ему и отпускаю от себя реальность. Свидание с Алисой - своего рода, такой же компромисс между нами.
   Мы убираем ладонь от двери.
   - Извини. Мне надо - говорит Макс и показывает на унитаз.
   - Конечно - отвечает она, слегка смущаясь взрослого мужчины.
   Я не знаю, сколько мне лет.
   Девушка проводит мокрым пальцем по своей груди, касается упругого соска, которые слегка вздрагивает алым цветом. Ее молодая грудь подтянута. Она выглядит очень сочно, что заставляет чувствовать нас возбуждение.
   Я ощущаю, как половой орган упирается в черные спортивные штаны.
   Глаза девушки опускаются на мой пах. Она проводит влажным язычком по своим пухленьким губам.
   Между нами что-то есть.
   Девушка вновь отворачивается к зеркалу, стараясь подавить стеснение. Я чувствую, как в штанах становится тесно.
   Мы медленно направляемся к унитазу.
   Ощущаю наблюдательность ее молодых глаз, которые все еще не успели потускнеть, озаряя туалет неким шармом.
   Мы проходим мимо девушки. Она нагибается, демонстрируя мне свою упругую попу. Ее так тесно обтягивает короткая юбка, что, кажется, она зажата, и ткань скоро разойдется по швам. Я не выдерживаю.
   Макс хлопает по ее попе, прижимаясь к юбке своим твердым членом.
   Я закрываю глаза. Представляю закат в Манчестере, красный город, пьяных фанатов.
   С уст девушки срывается легкий стон. Она упирается руками в умывальник, опуская голову. Наши руки задирают ее юбку, под которой прячутся черные трусики. Движение. Они сползают в район коленей.
   Представляю зеленый газон, запах стадиона.
   Она чувствует, как головка нашего возбужденного члена проникает в ее нежное лоно. Мы стараемся входить нежнее, чтобы она смогла прочувствовать каждый сантиметр. Девушка намокает. Каждое наше движение становится грубее, глубже.
   Сквозь тонкие стены я слышу, как начинается второй тайм.
   - Где этот парень? - слышу голос и подозреваю, что речь идет обо мне.
   - Хочешь научить его манерам?
   Смех.
   Я чувствую злобу. Но, почему-то, она быстро покидает мой организм. Я замечаю, как наши входы становятся все грубее. Мы уже полностью проникаем в ее лоно. Девушка стонет, стараясь сдерживать в себе сладостные звуки, но они разрывают губы и вырываются на свободу.
   Я представляю себя на трибуне.
   Наши руки скользят по ее груди. Пальцами чувствуем соски. Ладони сползают ниже. Мы держим ее за талию, приподнимаясь на носочки. Толчки становятся все глубже. Наш член полностью исчезает в ней, покрываясь горячей влагой. Девушка смотрит в зеркало и видит там дешевую проститутку, которую имеют в туалете бара. Такая невинная лапочка в лапах взрослого самца.
   Я не знаю, сколько мне лет.
   Ее нежное лоно, некогда розоватое и узкое, теперь отдает красным цветом, полностью принимая в себя наш член. Я слышу хлопки наших тел и легкое хлюпанье в ее матке.
   Ускоряем темп, сильнее сжимая ее талию.
   - Обходит одного. Пас назад - слышны реплики комментатора.
   Я представляю себе игру, пока мой друг имеет молоденькую девочку прямо у умывальника в баре, пропитанном слоеным воздухом.
   Еще несколько движений, и член соскакивает с ее лоно. Он горячий, обнятый липкой влагой.
   Девушка оборачивается к нам.
   Она быстро спускается на колени, касаясь ими холодной кафельной плитки.
   Пучок каштановых волос расплетается, и они падают на плечи. Наша рука рассекает воздух, а пальцы путаются в шелковом сплетении.
   - Длинный перевод - голос комментатора.
   Я представляю, как мяч пересекает половину поля.
   Ее пухлые губки обхватывают головку члена. По нашему телу бежит удовольствие. Рука сжимает ее волосы, и мы начинаем глубоко входить в ротик, отчего туш на красивых глазах начинает стекать на щеки. Чувствуем, как настигает оргазм.
   Злоба уходит.
   - Пас! Еще один! Опасно! Гол! - кричит комментатор.
   Я представляю, что вижу момент удара. Замираю, чтобы вспыхнуть с многотысячной толпой, подобно отряду спичек.
   Мое возбуждение обретает развязку.
   Наше тело дрожит.
   Секунда.
   Я кончаю в ее ротик, продолжая лениво впихивать в него свою плоть. По, уже моему, телу пробегают мурашки.
   Комбинация спектра чувств: наши эмоции, мои фантазии, голос комментатора - все это смешивается в своеобразном симбиозе развязки моего возбуждения, созданного из оргазма, где основание действия становится его прямой наградой.
   Я опираюсь на холодную стену, натягивая спортивные штаны. Тяжело дышу, стараясь собрать мысли в вакуум, чтобы они задыхались внутри.
   Девушка стоит на коленях, убирая пальчиком остатки моего семени с уголков своих пухленьких губ. Она смотрит на меня молодыми глазами, которые, к сожалению, немного тускнеют. Это происходит всегда, когда взрослость врывается пошлостью в нежную юность. Я видел тысячи глаз, что потеряли свой цвет. Вернее, насыщенность оттенка. Среди миллионов можно различить детство, юность, взросление, старость. Это слишком просто.
   - Спасибо - произношу я.
   Она молчит.
   Мне приходится спешной походкой покинуть туалет.
   Жарко.
   Подхожу к столику и бросаю взгляд на экран. Три - ноль. День удался.
   Парень с бородой уже спит, а по волосам бегут мелкие капли слюней. Второй - тот, что в белой кепке - презрительно смотрит в мою сторону. Я чувствую, что он хочет мне сказать несколько мыслей, но отворачиваюсь.
   Хватит на сегодня ловушек.
   Залпом я выпиваю бокал пива. Пузырьки взрываются в моем горле, прилипая к слизистой оболочке. Рядом с пустым стаканом виднеется счет. Странно, я даже не видел, когда она его принесла. Черная книжечка, сделанная из ненатуральной кожи, содержит в себе белый чек с указанной суммой за пиво и недоеденную рыбу.
   Я открываю бумажник и кладу в черный переплет несколько купюр.
   Думаю.
   Макс добавляет еще двадцатку.
   Старалась.
   Направляясь к двери бара, я чувствую холодный взгляд парня в белой кепке. Три - ноль. Он должен плакать. Комментатор продолжает рассказывать о предстоящих матчах. Я понимаю, что игра уже сделана. Он рассказывает о календаре. Наконец-то, мне открывается истинное число - пятнадцатое марта.
   Какой сейчас год? Плевать.
   У самой стойки появляется девушка.
   Я не знаю ее имени.
   - Приходите еще - она улыбается и подмигивает.
   Выглядит так, словно работала ни первые сутки. Девушка тяжело дышит, и ее молоденькая грудь вздымается, а помада на губах размазывается, напоминая клоунский грим.
   Молча, выхожу из бара.
   Думаю. Ведь, я не знаю ее имени.
   На улице меня встречает дождь. Он медленно падает, а я нет. Капли разбиваются о мокрый асфальт, дополняя лужи. Они одинаковы в своем образе, но различны по природе и картине внутри.
   Я надвигаю на голову капюшон спортивной кофты. В его темноте тонут мои глаза, подобно маленьким корабликам в бесконечных лужах.
   Капли разбиваются, источая гневный вопль. Они так любят кружиться в воздухе, чтобы, однажды, приносить людям грусть и меланхолию, печаль и депрессию. Под звуки минорного пианино, капли танцуют в атмосфере, очаровывая своей индивидуальностью. Мнимой личностью, которая станет лишь дополнением к холодным лужам однотипности.
   Капли - люди. Ведь, после жизни мы все обретаем смерть. А в ней есть серость и ксерокопия. Маленькая фабрика по созданию сложных однотипных материалов. Хотя, быть может, грусть дождя приносит счастье.
   Я думаю.
   Между нами что-то есть.
   Делаю шаг и чувствую холодные брызги на своих усталых плечах.
  6.
   Улица пахнет свободой.
   Этот аромат весенней свежести переплетается с запахом дождевых капель, что разбиваются об мокрый асфальт.
   Я думаю.
   Моя память достает картины прошлого, стараясь собрать их в однотонный экземпляр. Я пытаюсь вспомнить, когда появился Макс, но вереницы прошлого рисуют другие шедевры.
   Я вспоминаю жестокость и боль.
   Очень медленно пробираясь сквозь тонкие улочки, я замечаю свет фонарей. Они похожи на бисер звездного неба, но так далеки от идеала.
   Ток бежит по высоким проводам, подпитывая энергией плафоны, чтобы они светили ярче, но те продолжали тускло нагреваться, дабы вспыхнуть и перегореть, оставить город в кромешной тьме под музыку дождя.
   Вспоминаю пустые бутылки, что звенели под ногами родителей.
   Я продолжаю свой путь, улавливая тяжелые шаги за спиной. Они раздаются в такт тому, как гаснут фонари. И я уже не понимаю, где реальность, а где фантазия.
   Плафоны лопаются над моей головой. Они потухают, убивая мою тень. Хитрые маньяки, что стирают прошлое, замыкая меня в темноте.
   Чувствую панический страх, но даже не оборачиваюсь назад. Этот ужас всегда приходит в мою грудь, когда я возвращаюсь домой. Зрачки бегают по сторонам, стараясь найти силуэты, что так пугают мое воображение.
   Я забываю, что страх спрятан в моей голове. Человечество знает это, но, как и я, предпочитает забыть. Страх - как прикрытие для корысти и лени.
   Моя походка меняется. Нога дергается, словно я - кукла на нитках - пока чьи-то пальцы тянут за сплетения, чтобы менять мою уверенность. Старая добрая фобия одиночества, фобия незащищенности, фобия ничтожности в этой темноте.
   Плафоны потухают. И с каждым черным пятном в моей голове происходит разряд памяти. Вспышки из прошлого, где школьная столовая и смех, где осудительные взгляды сверстниц, касательно моей грязной одежды.
   Мы нищие. Я беден, но беден лишь материально. Страшнее обнищать духовно. Но, разве это можно объяснить тем, чья жизнь украшена розовой помадой и стильными бутиками? Риторика моих вопросов заставляет закрывать глаза, пока по телу несется ужас, охладивший жизненные процессы организма.
   Темнота и вспышка. Я вижу, как они смеются, плюют в мой обед, а в моих фантазиях я выпускаю рой свинцовых пчел в их сердца, чтобы оборвать безупречность пульса.
   Ускоряю шаг.
   - Стой, парень - слышу знакомый голос и оборачиваюсь.
   Краем глаза лишь замечаю парня в белой кепке.
   Мы в глухом и темном переулке. Я стараюсь позвать Макса, и он приходит. Парень приближается, на его лице я вижу лишь гнев и опьяненные глаза.
   Секунда.
   Мы чувствуем звонкий удар в голову. Он пришелся в то место, где соединяются затылок и лобные доли - прямо над моим ухом.
   Я вспоминаю.
   Прошлое догоняет. Рано или поздно, оно приходит вновь, навещает в период болезни и замкнутости. Прошлое живет до тех пор, пока ты не примешь его в свои объятия, не простишь и не подаришь поцелуй.
   Я чувствую соль на своих губах.
   Мы опираемся на стену белого здания. Ощущаем холод мраморной плитки. Мороз проникает под одежду, облизывает кожу, по которой пробегают отряды мурашек, спускаясь в пятки.
   Вспоминаю одиночество и ненависть. В принципе, эти понятия связаны довольно тесно, чтобы граничить на уровне родства. Перед моими глазами несутся кадры темноты, в которой я слышал лишь крики матери и сильные удары отца. Не помню, кто ложился под них - я, либо мой друг.
   Следующий удар приходится в живот, и от него расходится боль. Она наполняет вены, заставляя кровь чернеть, впитывать ярость.
   На улице тихо.
   Вспоминаю темный подвал и бесконечные сутки в нем. Я стараюсь объяснить отцу, что не оскорблял учителя, что это сделал Макс, но он не понимает меня, продолжая издеваться над детской психикой. Я стучу в тяжелую дверь, но слышу лишь иронический смех.
   - Посиди и подумай о своем поведении - улавливаю его голос.
   Он так отчетливо звенит в моей голове, будто я совершил прыжок во времени, нарушил цикличный бег стрелок и, каким-то магическим образом, разорвал календарную петлю, возвращаясь в тот миг моих страданий.
   Еще удар. Макс сжимает в руке нож, который лежал в кармане. Он всегда берет его с собой, и я не против этого.
   Нам необходимы компромиссы.
   Я вспоминаю свои слезы в темнице и то, как Макс утешает меня, напевая странную песенку. Даже сейчас, пока мой разум разрывается на две части, я помню ее слова:
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Стараюсь сдержать слезы, но слышу в темноте чьи-то шаги. Психосоматические иллюзии в размере моей фантазии.
   Чувствуем, как крепкие костяшки проносятся вдоль брови, заставляя ее распахнуться. Тонкие капельки крови падают на глаза, застревая в черных ресницах. Наша рука сжимает нож все сильнее.
   Щелк.
   Лезвие прорезает воздух, словно выпуская ему кишки, чтобы те падали на мокрый асфальт, растворяясь в дожде.
   Я вспоминаю, как умирает мать. Ее голубые глаза теряют цвет, чтобы обретать оттенки серости. На ее губах виднеются капли крови. Я плачу над ее телом, пока отец смотрит хоккейный матч по старенькому телевизору, а рядом с ним лежит окровавленный молоток. Он поворачивается ко мне.
   - Будет знать, как лезть не в свое дело - по комнате разносится его опьяненный голос.
   Под звонкие удары кулаков, ко мне приходит память.
   Дом наполняется полицейскими, папа что-то кричит - это слова агонии - пока его руки заламывают за спиной. Толстый офицер уверяет меня, что все будет хорошо, но после следуют бесконечные сутки в детском доме, где моя жизнь превращается в ад. Я вновь вспоминаю школу, только пририсовываю одноклассникам татуировки и дьявольские рога.
   Макс рассекает воздух блестящим лезвием, и оно врезается в живот парня в белой кепке.
   Удар, за ним еще один.
   Я чувствую, как его ладонь ложится на мое плечо, а тело спускается на мокрый асфальт. Успеваю смотреть в его глаза и видеть, как они теряют жизнь. По сухим губам бегут маленькие ручейки крови.
   Ненависть переполняет наше сознание. Перед глазами мелькают жалкие лица тех, кто приносил мне лишь боль. Они меняются под музыку дождя, пока нож проникает в тело. Я стараюсь считать удары, но сбиваюсь после пяти.
   Я вспоминаю туалет детского дома, как отхаркиваю желчь из своего горла, пока руки дрожат от побоев и холода.
   Макс достает нож, отпуская парня на мокрый асфальт. Он падает с хрустом, словно его кости ломаются еще в полете. Моя ладонь трясется, а горячая кровь выжигает на ней стигматы, перебираясь на стальную ручку ножа. На ярком лезвии я вижу сплетения крови, пока мой обидчик начинает хрипеть под звонкую музыку дождя. Капли продолжают стучать по крышам домов, а фонари начинают зажигаться вновь, словно иллюзия рассеивается после розовых таблеток, таких сладких, на завтрак.
   Я хочу выбросить холодное оружие, опускаю взгляд и замечаю капли крови на лезвии. Они так нежно ловят гармонию, испытывая симбиоз, будто изначально явились стержнем, каркасом для такой милой детали этого вечера.
   - Не бросай нож - кричит Макс и уходит.
   Он оставляет меня одного, пока фонари ярко описывают мой силуэт, возвращая тень, забирая прошлое.
   Странный обмен. Не правда ли?
   Парень в белой кепке старается встать, но вновь падает в красную лужу, а вместо слов из его полуоткрытого рта вырывается пронзительный хрип.
   Надо бежать.
   Я понимаю это.
   Резко срываюсь с места. Вспоминаю, как бежал долгими ночами, пока не падал в бездну коридоров детского дома, в которых куталась темнота, рождалась боль.
   Фонари оживают. Они ярко загораются, словно в них поселился Феникс. Желтые пятна на мокром асфальте указывают мне путь. Я наступаю в лужи и чувствую, как ноги намокают. Видимо, пришло время для легкой простуды. Даже сейчас ощущаю, как першит в горле, а жар поднимается до своего предела, чтобы взорвать черепную коробку и позволить фонтану крови бить прямо в небосклон, пачкая звезды.
   Дом, за ним еще один.
   Я стараюсь ускориться, глупо пологая, что смогу сбежать от собственной памяти. Я вновь забываю о том, что прошлое живет в голове. Единственный способ убежать от него - частичная амнезия на уровне рефлексов.
   Я хочу спать.
   Позади себя я слышу крик и сирены скорой помощи. Они так оглушительны, что заслоняют собой приказы школьного учителя. Я помню его морду, такую красную от стеснения, когда из прохладного кабинета выходили маленькие растрепанные девочки, а в журнале появлялись их обнаженные образы на блестящих фотографиях.
   Я уверяю себя в том, что мир давно прогнил, забывая, что я - часть этого мира. Соответственно, я сам - объект своей ненависти. Невозможно осуждать мир, оставаясь девственно чистым для себя. Это лицемерие на уровне космоса и "бога".
   Меня встречает теплота подъезда.
   Яркий свет бьет по зрачкам, и я вспоминаю свой выпускной. Лежу в сточной канаве, избитый ублюдками из параллельного класса. По моим губам течет кровь, а скула распухла так, что складывается ощущение, будто меня покусали пчелы. Я слышу их смех и чувствую запах мочи. Мой череп кровоточит, а руки сбиты. На ладони замечаю след от сигареты, словно стигматы, будто был избран небесами для мучений. Я так хочу, чтобы все это оказалось сном. Щипаю себя за запястье, но не просыпаюсь, продолжая отхаркивать кровь.
   Раз, два, три - я считаю ступени.
   Мои шаги разносятся по этажам, пока в шахте лифта раздаются голоса. Он снова сломан. Похоже, в нем кто-то застрял.
   - Помогите! - разносится в подъезде.
   Сорок четыре, сорок пять, сорок шесть.
   Мое сердце хочет выпрыгнуть из груди, то ли от страха, то ли от бешеного пульса, что отдает в голову, приливая кровь к моим вискам.
   В подъезде пахнет сыростью, а по мусоропроводу летят отходы с верхних этажей. Они сильно гремят по металлической трубе, а затем падают на самое дно. Приторный аромат гниения поднимается по этажам.
   Семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь.
   - Нас кто-нибудь слышит?!
   Лезвие ножа блестит в моей руке. Оно слишком чистое, чтобы быть орудием убийства. Дождь съел всю кровь, заметая следы моего преступления.
   Сто сорок два, сто сорок три, сто сорок четыре.
   В правом боку чувствую едкие уколы. Мне кажется, что чьи-то невидимые руки протыкают мою кожу, чтобы прекратить мой бег, чтобы я смог умереть на лестничной площадке, не добравшись до своей квартиры.
   По моим щекам тянутся слезы. Каждая капля запирает в себе осколок памяти, чтобы срываться вниз, разбиваться на тысячи деталей и доводов. А что потом? В своих слезах я улавливаю лица тех, кто был так ненавистен мне. Красное лицо учителя, окровавленный молоток, серые глаза матери.
   Сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят девять, сто семьдесят.
   Я стараюсь впихнуть металлический ключ в замочную скважину. Перед глазами все заплыло слезами, которые транслируют память. Руки трясутся, и я не могу попасть в замок, царапая железное покрытие. На нем виднеются рваные раны, и я вспоминаю все панические атаки, что преследовали меня темными вечерами.
   Щелк.
   Я проваливаюсь в квартиру. Слышу, как за мной захлопывается дверь. Я падаю на колени и сжимаю руками голову. Стараюсь привести дыхание в нормальное состояние, но колкая боль в боку не позволяет мне сосредоточиться. Слезы продолжаю падать на ковер, прямо в то место, откуда торчит нож, который я вогнал в пол одним взмахом руки. Он похож на флагшток, качающийся под давлением едкого ветра.
   Я продолжаю считать. Триста пять, триста шесть, триста семь.
   Чувствую, как голову заполняют облака. Они напоминают губки по своей структуре, впитывая мои слезы, чтобы после пролить их градом. Вместе с влагой уходит и память. Ветер дует на север, отправляя переполненные тучи длинной вереницей в отсеки разбитой души.
   Барабан стиральной машины крутит мои вещи, вымывая остатки крови.
   Я голый. Сижу в глубокой ванной и чувствую, как на мои голову и плечи падают холодные струи воды. Перед глазами застряла хрипота памяти - ее предсмертная агония.
   Я хочу спать.
   Где-то вдалеке я слышу знакомую песню, пока мои руки трясутся, то ли от страха, то ли от холода:
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
  
  7.
   Утро.
   Сквозь темные шторы в мою комнату забирается свет. Он такой ранний, и я вспоминаю невинность юной девушки.
   Горло немного болит, от чего появляется странная сухость. Вирус болезни начинает поражать мое тело. Интересно, как далеко он собирается зайти? Я все еще улавливаю отголоски черно-белых картинок в своей голове.
   Стук.
   Я открываю глаза.
   Мои мысли и мечты разбегаются по телу. Они пробудились. Их своеобразный симбиоз создает мои сны. Если можно называть снами черно-белые картинки в горизонтальной плоскости. Иногда, они даже имеют сюжет, напоминая странный комикс. Совокупность снов порождает графические романы. В них имеет место жестокость, нежность, доброта и злоба.
   Стук становится настойчивее.
   Звук раздается сквозь всю квартиру. Вернее, наполняет ее, словно газом, чтобы я мог закурить и умереть. Последний затяг крепкой сигареты. Кем я буду, когда умру? Кто я есть сейчас? Умру ли я со своим другом или буду одинок?
   Стук заполняет квартиру.
   Я встаю с постели. Помятые синие простыни. Я слышал миф, что синий цвет помогает расслабиться.
   Мечты наполняют мой организм. Они разносятся вместе с клеточками крови, чтобы поддерживать во мне жизнь. Сейчас они беспомощны в своих фантазиях. Скорее всего, их тела засыпают после ночи работы в моей голове.
   Я вспоминаю кровь. Меня тошнит, то ли от стресса, то ли от самого себя.
   Стук тесно прилегает к окнам.
   Медленно пересекаю зал, стараясь воссоздать события вчерашнего дня. Я их помню, но пытаюсь убедить себя в том, что не прав. Память убивает меня. Я представляю, как на запястьях щелкают браслеты. Чувствую их холод, улыбки полицейских и вырезки завтрашних газет. Мое лицо серого тона и начальник участка. Очередной преступник получит по заслугам.
   Я подхожу к двери и слышу едкий звон. Он является той самой спичкой, искрой, что врывается в атмосферу газа, производя невольный взрыв. Мой разум принимает события, стараясь примириться с ними.
   Я открываю дверь.
   В подъезде слышан шум падающего мусора. Металлическая труба трясется под его давлением, и едкий аромат гниения поднимается к дверям моей квартиры.
   Я вижу Алису.
   Синее платье касается колен. Оно прилипает к телу, подобно паутине. Алиса улыбается мне, и ее тональный крем соединяется в мелкие трещины.
   - Можно войти? - интересуется она.
   Темные туфли на высоком каблуке лишь подчеркивают стройные ножки. Они гармонируют с платьем, очаровывая меня целостностью образа.
   Алиса заходит в квартиру, за ней захлопывается дверь, и я чувствую аромат ее сладких духов.
   Он наполняет помещение - мою зону комфорта.
   - Извини, что в таком виде - говорю я.
   Ее яркие глаза пробегают по моему бледному обнаженному телу, добираясь до белых трусов. Я напоминаю собой глиняную фигуру, созданную из камня - без изъянов и грязных границ. Моя кожа имеет безжизненный оттенок, словно судьбу выкачивают из организма, чтобы я засыхал, подобно цветку под палящим Солнцем.
   Дай мне воды, чтобы я продолжил свою жизнь. Дай воды и уйди, чтобы не ломать мои ветви.
   - Ничего страшного - она вновь улыбается.
   Молчание.
   Наши взгляды пересекаются, словно метеорит, что обрушивается на землю. Траектория падения слишком очевидна. Она останавливает жизнь человечества, ознаменовав окончание эпохи. Столкновение неизбежно в размере чувств. Горький осадок эмоций заменяет собой едкий дым, и я слышу крики в предсмертных агониях. Мои мечты сгорают, превращаясь в пепел, который предстает для меня черным снегом. Таким же черным, как космос внутри моей разбитой души. Он отдает холодом, но я не в силах отвести свой взгляд.
   Сладкие духи прилипают к окнам.
   Алиса смотрит на меня, а ее красные ноготки открывают блестящий замочек на черном портфеле.
   Она кладет белый конверт на тумбу в моей прихожей.
   - Что случилось? - спрашивает Алиса.
   - В смысле? - удивляюсь я, и прилаживаю руку к своему лбу.
   Черт!
   Кончиками пальцев чувствую раскрытую бровь, на которой засохли капли крови. Приходит ощущение, что мою кожу разрезали скальпелем, и теперь каждое касание способно занести мелкие организмы, что будут заражать кровь, пока она не станет черной, будто космос в моей душе, чтобы я задыхался в последних конвульсиях, чтобы танцевал в них забавной полькой.
   Боль отдает в мой лоб.
   Она пробирается под кожей, прогрызая путь к нескольким шишкам, что остались после звонких ударов в месте, где соединяется затылок и лобные доли - прямо над моим ухом.
   - Упал - отвечает Макс.
   Вижу скептицизм. Люди наивны, но недоверчивы. Собственная ничтожность непозволительна в их суждении. Хитрое противопоставление чувств - игра в реальную жизнь с подбором хмурых эмоций.
   - У тебя все хорошо?
   Я отвожу взгляд и замечаю синие буквы на белом конверте:
  Отделение полиции Љ44.
   - Да - отвечаю я.
   Мое любопытство пронзает разум. Я стараюсь прожечь конверт взглядом, чтобы понять послание, прочесть и впитать его.
   Хотя, мы оба знаем, что содержит в себе белый конверт. Единственное, что удивляет меня - почему так рано? Почему они так быстро вычислили, кто я?
   Спокойствие.
   По моему лбу пробегают капли пота, проникая в разрез на моей брови, что приносит мне еще больше боли. Я готов закричать, но сдерживаюсь, чтобы не выдать свою слабость. Люди часто скрывают собственную ничтожность, дабы избежать косых взглядов. Чаще, они боятся признаться в этом даже наедине с собой. Насколько зависим человек?
   Я забываю мысль.
   - Не хочешь сегодня зайти? - спрашивает Макс.
   Молчание.
   - Конечно - отвечает Алиса, и Макс уходит.
   Я остаюсь один.
   Нам необходимы компромиссы.
   Она совсем забыла, о чем мы говорили, и я понимаю хитрую уловку Макса. Мне нельзя мешкать.
   - В семь? - спрашиваю я.
   Наш план срабатывает, и мы уходим от неудобных вопросов. Люди - сложный механизм коварства. И я не исключение. Не обольщайся. Ты тоже - пятно на планете. Тебя спасает индивидуальность. Следовательно, к чему эти стремления, чтобы быть похожим на своего кумира? Неудачная ксерокопия, пойманная на собственной серости.
   Алиса улыбается.
   Сладкий запах духов натягивает на себя прозрачные стекла моей квартиры, за которой раскинулся бетонный ад с узкими улочками.
   Какой город за моими окнами?
   Я не знаю. Не хочу знать.
   - Договорились - отвечает Алиса.
   Чувствую, как ее рука ложится на мой торс. По телу бегут мурашки.
   Между нами что-то есть.
   Чувствую изящность ее кожи. Это прикосновение - полет сквозь временную петлю с целью найти похожее чувство среди высоких шпилей моей боли. Я лечу между острыми каменными иглами, царапая их черными крыльями - черными, как космос внутри меня - и мелкие крупицы срываются с пиков и падают в едкий туман, такой плотный, что способен удерживать на себе тела ангелов, что решили выйти из жизни, спустив элегантный механизм револьвера. Их нимбы слетают с гравитации белых крыльев, и капли крови пачкают золотые кольца.
   Я не могу найти подобные чувства.
   Алиса убирает руку.
   - Ровно в семь - утверждает она.
   Между нами что-то есть.
   Я улыбаюсь, замечая неровные трещины, нарисованные тональным кремом. Он имеет желтый оттенок, но слишком слабый, чтобы быть замеченным людьми, живущими на пособие в своих захудалых квадратах. Им не понять ее красоту и не постичь утонченность. Я не исключение. Увы? Возможно.
   - Я буду ждать - вру.
   Алиса уходит, и я чувствую нежность ее волос.
   Сладкий аромат духов выбивает форточки в моей квартире.
   Я закрываю дверь, оставляя частичку ее у себя. Я одинок в прихожей. Я остаюсь в трусах, рассматривая бледную кожу рук. Моя голова болит, а бровь кровоточит от давления, что скачет в черепе, подобно пульсу на электронном мониторе.
   В горле першит.
   Я кручу в пальцах белый конверт, а мое сердце замирает в ожидании. Синие буквы и цифры:
  Отделение полиции Љ44.
   Интересно, какой город за моим окном? Куда уходит сладкий аромат?
   Я не знаю.
   Не хочу знать!
  8.
   Я захожу в автобус.
   Стрелки наручных часов приближаются к десяти утра.
   Голова болит, а давление скачет в собственном интервале, заставляя белый пластырь на моей брови намокать красными пятнами. Вернее, точки имеют алый оттенок, и мне становится понятно, что рана не затягивается. Она вызовет ненужные вопросы.
   Я кладу несколько монет и получаю сдачу.
   Отслеживаю курс валют.
   Математический фокус, чтобы понять ценность моих сбережений.
   После дождя на улице свежо. Алое небо впитывает лучи солнца, не позволяя им просачиваться сквозь пушистые облака.
   Мне так легко. Легкость приносит успокоение, а оно, в свою очередь, дарует свободу.
   Я сажусь у окна, чтобы видеть то, чем живет этот город.
   В салоне пахнет хвоей. Странный аромат, что переплетается с нотками бензина, наполняет внутренний мир автобуса, замыкая в себе людей. Они повисают в запахе, словно на тяжелых цепях. Звенят им, разносят по сторонам, стараясь плыть в ядовитом океане восторга.
   Я прислоняюсь головой к стеклу. Оно прохладное, и так нежно обезболивает шишку в том месте, где соединяются затылок и лобные доли - прямо над моим ухом.
   Приятная дрожь не позволяет мне уснуть. Она исходит от мотора, пробегая по всему автобусу, колыхая мелкие болтики.
   Хочу, чтобы колеса соскочили с оси, чтобы они летели по дороге, пока мой металлический гроб чертит дном асфальт, создавая яркие искры, словно солнце взрывается от напряжения, отбрасывая далекие звезды. Крапинки алой катастрофы соединяются в целостность космического пространства. А мы? А мы умираем на обочине трассы, став замкнутыми рабами определенности и собственной мнимой значимости.
   Я стараюсь не закрывать глаза, боясь уснуть.
   В зрачки врывается уличная серость. Сердечная мышца уже давно откинула душу. Она научилась сокращаться без нее. Индикатор жизни пропорционален пульсу. Стержень, что заставляет планету вращаться вокруг оси, был уничтожен, исключен за своей ненадобностью. Люди научились жить физикой. А мне так хочется кутаться в уютном пледе чувств.
   Я замечаю людей, которых искажает стекло.
   Они черны, потеряны в своем космосе. Величие? Отнюдь. Скорее слабость. Они не в состоянии пропасть в собственной бездне, выбирая единственную дорогу в реальность. Дорога - механическая сборка правил и законов, дабы оптимизировать жизненные устои, подчинить явлению скорости и морали. Границы окружают действительность. Отсюда я получаю вывод, что реальность слишком замкнута в своем строении.
   Впереди меня сидит мужчина сорока-сорока пяти лет. Его лицо наливается багровым оттенком. Интересно, о чем он думает? О чем думаю я? Сколько скелет спрятано на съемной квартире его души? Любит ли он молоденьких девочек, которые еще не закончили школу? Какой фетиш использует в постели? Связывает ли руки? Обожает детей? Но, в каком плане?
   Подобно патологоанатому, я вешаю ярлыки, забывая о мерзости собственной души, о мрачности мировосприятия.
   - Я не успеваю - слышу молодой девичий голос.
   Он уставший. Возможно, очередная бурная ночь. Я даже не поворачиваю голову, чтобы осудить человека. Ведь, люди рождены для этого? Объяснения, мнения - цель существования. Увы, но только лишь существования, а не жизни.
   Остановка. Двери открываются.
   В салон вваливаются молодые парни и девушки, забивая своими телами свободное пространство, воруя мой воздух.
   Мне тяжело дышать.
   От них пахнет алкоголем и похотью. Молодые и рьяные.
   Молод ли я?
   Модные одежды дорогих бутиков, кожаные ремни, лакированные туфли и белые рубашки с мокрыми пятнами пота. Я вижу их широкие зрачки, словно они готовы выбраться за пределы радужки, чтобы заполнить глазницы черными озерами. Их разум бьет красками, пока психотропные вещества плавают в крови. А после, их отпускает. Появляется слабость. И на моих глазах люди увядают, подобно растению, которому так и не дали влаги.
   Не помню, сколько мне лет.
   Я одинок.
   За окном мелькают люди. Прохлада стекла проходит по моему организму.
   Двери открываются.
   Мужчина за сорок покидает салон, за ним выходит и девушка. Молодые люди говорят быстро, на повышенных тонах.
   Мне так хочется спрятаться от их слов, найти успокоение на дне собственного рассудка. Позволь мне оторваться от реальности, застрять в невесомости черного космоса, что распростер свои владения внутри моей души. Я хочу зависнуть в нем, глотать кислород и провести там вечность, чтобы, умирая, мог коснуться звезд, что стали памятью. Они сгорают под давлением, от старости, оставляя за собой лишь молочно-бежевый хвост. Так умирают кометы.
   В моей мечте создаются острова, и в них я потерян.
   За окном рушатся судьбы. Мимо меня пролетают бетонные блоки с хмурыми стеклами. Что происходит за их пределами? Секреты, что скрыты от глаз страдающего человечества. Внутри холодных стен теплится жизнь. Быть может, существование, но это не убивает красоту создания, великолепие данной конструкции. Бетонные блоки, квадратные метры квартир - полотна, ящики Пандоры, что не будут вскрыты во всеобщем резонансе, когда солнце взорвется, вырастет до размера вселенной, поглотив одинокие планеты. Тайны останутся в тени, в капкане обоев и стекол, в ловушке из завтрака и уютного пледа, побоев и любви.
   Двери открываются.
   Шумная кампания молодых девушек и парней вываливается из автобуса. Они забирают за собой запах хмеля и пошлости, оставляя меня в тишине.
   Я остаюсь один. Автобус трогается с места. Я менее одинок, чем был двумя минутами ранее. Странно. Эта мысль не позволяет мне закрыть глаза. Я безлик, будто вновь превращаюсь в черное пятно на моих шторах. В салоне пусто, лишь запах хвои наполняет транспорт. Я утопаю в нем, представляя, как падаю в черный космос.
   Человек падает.
   За окном все те же маршруты и дома, бетонные блоки и капли портвейна.
   Бровь болит, а дрожь стекла приносит тягостное чувство свободы. Я один, но вовсе не одинок. Чувствую легкость, свободу. Мне нравится проникать в собственные мысли, чтобы душить их, дабы они умирали, оставаясь лишь серыми надгробиями внутри.
   Я - человек. Значит, мертв в океане бетонных построек, но жив в собственном космосе. Парадокс в размере человеческого существования.
   Двери открываются.
   Автобус выплевывает мое тело в улицу, а после продолжает свой путь, пустой и безнадежный.
  9.
   Фиолетовые лопасти старого вентилятора бросают в мое лицо табачный дым, что струится из толстой сигареты в зубах офицера.
   Какого черта я здесь делаю?
   На вид ему больше сорока. Сальный оттенок лица блестит в комнате, а я смотрю по сторонам, стараясь найти ведро, чтобы вывернуть в него ужин и завтрак.
   Нет. Я не ем утром. Этого не было. Лишь ужин.
   Ел ли я вчера? Хороший вопрос.
   Офицер улыбается. Юркие голубые глаза бегают по моей мимике, словно выискивают мелкие погрешности, чтобы уличить меня во лжи. Но даже они имеют серый оттенок, будто из них забрали молодость.
   Когда уходит моя юность? Ушла ли она?
   Почему вопросы не отпускают?!
   Он молчит и ждет. Клубы никотинового дыма вгрызаются в мое лицо, чтобы причинять боль, открывать путь алой крови.
   Лучшая защита - нападения? Так уверяют люди?
   - Почему я здесь? - спрашиваю у офицера, и он останавливает свой взгляд.
   - А ты не знаешь?
   Человек не может быть кристально чистым в своей сущности. Это лишь иллюзия для слабых личностей, что теряют себя в бесконечных сутках, где нет души, а сердце стало механизмом для темной крови, и не более.
   - Если Вы о той банке пива, то я могу заплатить штраф прямо сейчас - отвечаю я.
   Макс, где ты?
   Я пускаю в глаза офицера ложь. Вернее, я признаюсь в маленьком преступлении, чтобы доказать свою человечность. Ведь, я не мог так поступить с личностью, которую даже не знал.
   - Нет - отвечает офицер.
   Он делает несколько пометок в свою тетрадь. Сорок шесть листов. Неужели он хочет заполнить ее мною? Желает ли разобрать мою жизнь, мой характер, чтобы я вписался в рамки тетрадной клетки? Заполнять пробелы, дабы понять суть?
   Глуп.
   - Вы видели этого парня? - офицер протягивает мне фотографию.
   Серая ксерокопия переносит знакомое лицо в комнату.
   Я вспоминаю, как по треснувшим губам бежала кровь. Мое сердце начинает стучать чаще, а ладони мокнут, оставляя влажные следы на бумажке с изображением того, чей хрип разрезал воздух дождливым вечером.
   Его глаза потеряли жизнь. Я вновь начинаю думать о смерти.
   Макс, где ты?!
   В смерти мы обретаем свободу, забывая о замкнутости в душных офисах. Хотя, смерть - капкан - более хитрый, сложный. Она сама ограничивает человеческую душу в рамках потустороннего мира. Иллюзорность бесконечности ставит не только безвыходность, но и обмен рабства на иной уровень управления.
   Ты свободен?
   - Да, где-то видел - задумчиво отвечаю я.
   - Где?
   Я закрываю глаза.
   Стараюсь вспомнить? Нет, увы.
   - Вчера, в баре - отвечаю на вопрос и смотрю в сторону, стараясь избежать аварии.
   Неужели он мертв? Если это так, то мои шансы на свободу значительно падают. Хотя, разве жизнь можно окрестить свободой? Пять дней в неделю застревать на работе, уходя рано утром и возвращаясь лишь вечером. И тут дело не в доме, нет. Куда важнее то, что люди покидают собственные мечты.
   - Во сколько Вы ушли из бара? - спрашивает офицер.
   Я едва слышу его слова.
   Выбрасывая что-то душевное, отпуская фантазии на долгие дни, чтобы на секунду зайти к ним вечером, люди теряют свободу. Выходные означают алкоголь и домашние дела, жуткое похмелье и время с любимыми, которые осточертели во временных петлях. Нет, любовь не прошла, но стала обыденностью. И разве, это можно назвать свободой?
   - Я не помню - отвечаю я, загоняя себя в тупик.
   Едкий никотиновый клуб дыма бьет мне в лицо, растекаясь по коже. Он пахнет горестью, памятью - всем тем, что приносит резкую боль, словно тебя касаются ножом.
   Макс, где ты?!
   - А в чем, собственно, дело? - спрашиваю я, зная ответ.
   Я смотрю в голубые глаза офицера. Зрительный контакт так сокровенен, что люди уверены в правдивости слов. А на самом деле? Линия взгляда, как мост между душами. Они встречаются в аварии, чтобы танцевать на костях и крови.
   - На человека, которого ты видишь на изображении, совершенно нападение - отвечает офицер.
   Молчание.
   Никотиновый дым наполняет помещение. Я думаю. Лишь звуки лопастей вентилятора, которые разрезают воздух, влетают в бетонный квадрат. Офицер думает.
   Я понимаю, что нахожусь в комнате для допроса, и все действо перестает быть формальностью, превращаясь в серьезность общественного устоя.
   Мы думаем.
   - Какое я к этому имею отношение?
   Мои слова наполняют пустую комнату, царапая металлический стол, надавливая на большое стекло. Интересно, кто за ним? Есть ли там жизнь?
   Офицер сбрасывает пепел в пластиковый стакан.
   - Для этого Вас и вызвали - отвечает он.
   Макс, пожалуйста, ответь мне!
   Похоже, я ошибся. Слишком сухим был мой интерес. Я не добавил тревоги - безжизненный вопрос, похожий на признание.
   - Расскажите о вчерашнем вечере - просит офицер.
   Во рту сухо. Можно ли мне стакан воды? Руки немного трусятся, то ли от холода, то ли от страха. Я не могу понять. Чувствую, как в груди мечется сердце. Оно остановится, если пульс продолжит вздыматься к небесам. Дай мне воды!
   - Я посмотрел футбол и пошел домой - коротко отвечаю я.
   Мои слова проваливаются, словно в пропасти.
   - Можно взять сигарету? - я указываю пальцем на пачку.
   Офицер не отвечает, лишь кивает головой. Кажется, он знает о том, что вчера случилось. Но если это так, то почему я все еще не чувствую холодные объятия браслетов на своих измученных запястьях?
   - Во сколько Вы были дома?
   Красный "Winston". Сигарета пахнет табаком, либо его заменителем. Такой крепкий аромат въедается в мои ноздри. Двумя пальцами я сжимаю фильтр сигареты и кусаю его зубами.
   Секундное дело, но в этот миг я успеваю продумать детали. Частицы - главное в механизме. Мелкие кусочки и есть механизм, в своей совокупности.
   Я чиркаю барабаном зажигалки, нажимаю педаль, что позволяет газу убегать в воздух.
   Может выпустить ее всю, чтобы взорвать комнату? Оставить от нас лишь обугленные кости? Сбежать от вопросов? Но газ лишь болтается у самого дна, а значит, мое безумство не может быть воплощено в жизнь.
   Я вновь выпадаю из реальности.
   Кремень создает искру, и яркое пламя сжигает кусочек атмосферы. Я делаю вдох, и никотиновый дым вновь наполняет комнату, прилипает к серым стенам и белому полу.
   - Не помню - отвечаю я.
   Миг, и я ловлю себя на мысли, что совсем перестал следить за временем. Зачем мне минуты, если я даже не знаю, сколько живу? Двадцать четыре? Не помню. И почему именно эта цифра так сильно навязывается в мой разум?
   Я задаю слишком много вопросов. Соберись!
   - В какой момент матча Вы ушли? - продолжил офицер.
   Он добавляет вопросы, пока я пытаюсь ответить на собственные. На его пальце я вижу обручальное кольцо, а на форме два белых пятна.
   - После трех мячей. Игра была сделана. Я допил бокал пива и вышел - отвечаю я.
   Макс, ты меня слышишь?
   - Интересно. Есть свидетель, который утверждает, что у Вас была небольшая ссора с этим парнем. Так ли это?
   Свидетель? Та милая девушка, которая отдалась нам? Что еще она могла сказать?
   - Я не назову это ссорой.
   - Тогда, чем?
   Рассказала ли она, что я сделал с ней? Мы сделали! Видела ли, как за мной отправился парень в белой кепке? Сказала ли об этом?
   Моя голова сейчас лопнет от этих вопросов.
   - Мы не сошлись в пристрастиях - отвечаю я, а мой голос немного дрожит.
   - Куда Вы отправились после бара?
   Мне кажется, что офицер начинает подозревать меня. В принципе, это очевидно. Я последний, кто ругался с жертвой, кто видел ее, за кем она отправилась. Труп, если он мертв, был найден на пути к моему дому. Более явных признаков я не вижу. Быть может, пока я сижу здесь, мою квартиру обыскивают на следы крови.
   - Домой - отвечаю я.
   - Так рано?
   Вещи я постирал, а нож промыл йодом. Даже если его найдут, то следы крови не будут пригодны для полноценного анализа. Эта мысль успокаивает.
   - Выдался тяжелый день - вновь отвечаю.
   Вьетнамец из квартиры снизу уже давно вымыл подъезд, стерев даже мелкие улики. За это ему платит кампания. Я чист. Это дарит легкость, за ней приходит спокойствие.
   - Хорошо.
   Офицер что-то записывает в зеленую тетрадь. Металлический стержень царапает листы. Мне всегда нравился этот звук.
   Мне ли?
   Такой летящий чирк, словно ты разрубаешь мечом нежную атмосферу. Со звуком изящной шпаги, ты оставляешь мысли на тонких листах. Это захватывает дух.
   - На этом, пока, все - офицер встает с металлического стула.
   Он закрывает тетрадь и улыбается мне.
   Странно.
   Меня преследует вопрос. Что будет, если я его задам? Произойдет ли кульминация диалога? Но он не дает мне покоя, застревая долгой мыслью. Это может разрушить весь мой рассказ. Не правильная постановка слов, не контролируемая дрожь в голосе - могут привести к невероятным последствиям, выводам. Позволит ли мне совесть его задать?
   Во рту сухо, собираю воздух в легкие и медленно открываю губы.
   - Извините - говорю я.
   - Что-то хотели спросить? - выдает офицер, улыбаясь.
   Просто скажи: "нет" - и уходи. Макс, где ты?!
   Перед глазами мелькают картины из снов. Обнаженные скелеты, что так красиво танцуют танго. В черно-белых тонах они прекрасны. А музыка такая звонкая, что я готов вырвать себе перепонки, дабы не слышать, лишь наблюдать. Пусть тайком, привязанный к холодным стенам, бросать уютный взгляд на них.
   Офицер видит, как я теряюсь в реальности. Я ухожу в фантазию и память, витая в темном космосе, словно в глубине собственной души.
   ЛСД должны были уже отпустить меня из своих лап. Именно сейчас на меня накатывала волна чего-то иного, превышающего силу наркотиков на добрую цепочку в эволюции счастья и забвения.
   Я же больше не употреблял?
   - Хотел узнать, с потерпевшим все хорошо? Хороший вроде парень, хоть и грубый.
   Офицер посмотрел на меня так, словно старался схватиться за конец веревочки, что тянулась к истине. Но его взгляд тонул в глубине. Я сказал все отчетливо, без лишних эмоций, холодно. Он даже и не понял, что именно я хотел донести.
   - В реанимации. В тяжелом состоянии - отвечает он.
   Молчу.
   - Хорошо, что жив - добавляю я.
   Странное падение из реальности знаменует очередной выброс моего счастья. Где-то во мне рождается новая галактика. Одно Солнце взрывается, чтобы рассыпать бисер по моему космосу. Оно стреляет себе в голову, пачкая звездами купол. Планеты множатся. Я не успеваю за ними.
   Молчу.
   Я прохожу мимо пыльных столов, мобильных телефонов, рубашек, значков, раций - но не вижу людей. Их лиц. Иногда, это происходит на улице, дома, когда я смотрю телевизор или гуляю в парке. Лица людей падают на песчаную дорогу, асфальт, на хрупкое озеро. Они слетают, словно маски, оставляя лишь пустоту.
   Разум проваливается в мир грез.
   - Мы еще свяжемся с Вами, сэр - говорит мне офицер.
   Я достаю эти слова из потока музыки, что воцарился в моей голове. Молчу.
   Чувствую его взгляд на своей спине. Он сбивает мой ритм, меняет мой шаг. Догадался ли он о том, что произошло? Нет. Иначе, я бы чувствовал холод. Значит, в моей квартире нет полицейских, вьетнамец снизу вымыл подъезд. Но, что сказала им девочка из бара?
   Мои мысли меняются.
   Что будет, когда парнишка поправится? Я слышал, что фанаты не работают с полицейскими. Но, все ли они? Меня поджидает решение. Вернее, вопрос, который определяет сущность. Что скажет он им? Я преодолеваю еще ступень, чтобы добраться до главного, до самой сути.
   Сухость. Я сжимаю ручку двери, и, открывая ее, выхожу в атмосферу, растворяясь в ней, словно в космосе.
   Что делать дальше с его существованием? Быть может, проще стереть его из жизни грязной подушкой прямо в больничной кровати?
   Макс, прошу, вернись ко мне!
  10.
   Я стараюсь вспомнить, что я вчера делал. Моя рука болит.
   Помню, как лег в постель, и меня поработили сны. Но сны ли это были? И почему Макс не приходит ко мне?
   Полицейский участок оставил осадок на моей одежде, обняв ее никотиновым дымом - "Winston" красный. Мысли приходили в свойственный им поток. А действительность не изменялась, подобно электрическим деталям.
   Утро.
   Хотя, время приближается к обеду. На улицах появляются люди. У них нет времени, чтобы отдохнуть. И нужно ли оно? Ведь, все сводится к вечности, а у нее времени нет. Тем более в эпизодах, памяти. Бесконечность выше часов так же, как и смерть.
   Около дверей подъезда моего дома стоит девочка. Мне кажется, я ее знаю. Красные туфли, черная юбка и белая футболка. Что-то гармонирует в ней.
   Я засматриваюсь на ее попу. Ловлю себя на этой мысли.
   Неужели я настолько пошлый, что не могу представить ее в великолепных розовых тонах? Да, видимо, этот момент настал, и мои глаза вновь потеряли цвет, обретая серость. Каким они цветом?
   В голове все еще слышались вопросы офицера, собственные догадки.
   Кажется, за мной кто-то следит. Так ли это?
   Я ушел довольно далеко от участка, чтобы почувствовать вкус улицы, но меня преследует крепкий запах - "Winston" красный.
   Моя рука болит, и я вижу на костяшках мелкие ссадины, словно я бил в стену. Надо вспомнить, что же случилось со мной. Хотя, есть ли в этом смысл? И где мне его искать?
   Устал.
   - Привет - произносит девушка.
   Ее голос вырывает меня из собственного мира. Он останавливает поиски Макса, где я открываю двери комнат дома, что расположился в моей душе. Но там пусто.
   - Здравствуйте - я оборачиваюсь.
   В комнатах пусто. Я даже не знаю, когда остался один. Мне так не хочется возвращаться в мир, боясь, что Макс уже там. А может, его нет? Он мертв? Если это так, то почему я жив? Мне так страшно открывать глаза. Вдруг, когда мои ресницы распахнуться, я окажусь одиноким, ненужным более обществу и его законам. Хотя, я привык быть один. Но, если Макс мертв, то я хочу отправиться за ним, исследуя уголки райских дверей.
   За ними прячется "бог"?
   - Это ты сделал? - спрашивает девушка.
   Я умею врать.
   Смотрю на ее лицо и вижу знакомые черты. Определенно, именно она подала мне два бокала темного пива вчерашним вечером.
   Откуда она знает, где я живу? Плевать.
   От нее пахнет ромом и водкой. Этот аромат заменяет запах духов. Он подменяет его на что-то иное, от чего в голове начинают кружиться планеты, желая разбить тонкие стекла глаз, будто окна в соседних домиках.
   - Что сделал? - я невозмутим.
   Я не помню, как долго один. Как давно не чувствовал этого? Ко мне в голову приходят мысли, словно я радиостанция. Чужие слова, голоса. Они холодные, а Макс вроде умер, но я не уверен в этом.
   - Ты порезал того парня?
   В ее юношеских глазах блестят слезы. Люди часто плачут, когда не могут подобрать слова. Люди плачут, когда их непонимание стремится к недосягаемой точке на небосклоне. Люди часто плачут из-за мелочей, кредитов, разводов и чувств. Удивительно лишь то, что их слезы не льются, когда очередная стихия сносит чужие города. В этом и есть эгоизм человеческой природы. Глупо их в этом винить. Особенно, когда твоя планета вращается лишь вокруг тебя.
   Молчу.
   - Я сказала, что ты ушел раньше них - выдыхает она.
   Я чувствую свежесть, что была заточена в ее пухленьких губках, что, так умело, ублажали нас вчерашним вечером. На них виднеются следы помады, неровные слои блестящего покрытия.
   Не знаю даже ее имени.
   Не хочу знать!
   Быть может, я его забыл, пропустил мимо ушей, оставил комом ненужной информации, которая никогда не пригодиться мне в этой жизни. Я хочу раствориться в весеннем дожде, прочувствовать, как пахнет гроб с обратной стороны, как нежно ласкает кожу бархат. А мое лицо, такое синее от боли, без мимики оставит маску перед взглядом с небес.
   Молчу.
   - Он заслужил - на ее устах проскальзывает улыбка.
   Возможно, под ее ласковой маской спрятано то, что никогда не станет нежным. Внутри нее, быть может, разбитые камни крошатся в пыль, оставаясь едким налетом на лобовом стекле жизненного локомотива.
   А я даже не знаю ее имени.
   - Почему ты не рассказала правду?
   Я смотрю в ее глаза и вижу там блеклость, ту самую серость, что убивает юность и мечты. Она образуется в самом углу роговицы, протекая сквозь зрачок, оставляя грязный след на хрупком хрусталике.
   Вчера я убил часть ее молодости и наивности. Мы убили.
   Ведь, я даже не знаю ее имени.
   Она улыбается. Девочка заменяет слова строгим очертанием губ. Иногда, этого достаточно, чтобы ответить на вопросы. Мимика - знак. И в этом сплетении человеческих эмоций я тону. Я вижу сотни больных чувств, но люди счастливы в своих словах. Лицемерие собственного разума. Ведь, не так ужасно, когда ты врешь миру, куда страшнее момент, в котором ты не способен сказать правду самому себе.
   - Слушай, вот возьми - она протягивает мне лист с синими цифрами.
   Я не задаю вопросов. Мой разум уже сообщил о номере телефона. Зачем эта риторика в словах и диалогах? Но, куда важнее то, зачем люди продолжают спрашивать очевидные факты? Возможно, дело в длительности диалога. Ведь, мы так часто боимся остаться одни, забывая, как одиночество прекрасно в собственном истоке.
   - Мне пора. Я рада, что все обошлось - произносит девушка.
   Я даже не знаю ее имени.
   Улыбаюсь и кладу лист в карман штанов. Я не отвечаю, ибо не намерен попадаться в очередную ловушку разговоров. Мое молчание смутило девушку, и легкий румянец появился на ее бархатных щеках.
   Она обнимает меня.
   - Позвони мне - шепчет на ухо.
   Ее дыхание горячее, и я чувствую, как танцует молодое сердце. Мне хочется взять ее за талию, но все же ложу руки на плечи. Иногда, необходимо чувствовать тепло. Кажется, я ощущаю ее волнение и чувствительность.
   Минута и ее нет. Девушка растворяется в толпе серых людей - без лиц, цели, мечты. Она становится каплей, которая лишь добавит серости в однородную массу грязного мира. Противно. Но проходит минута, и я начинаю скучать по теплоте ее объятий.
   Я хочу узнать имя.
   Подъезд встречает теплом и запахом водосточных труб. Он напоминает сырость, хоть и далек от нее, подобно небесным светилам в сравнении с человеческим местом. Я поднимаюсь по ступеням и останавливаюсь.
   Оранжевая кнопка лифта потухает.
   Я бы никогда не согласился ехать домой в вертикальном гробу, но вовсе выбился из сил. Кажется, что я не спал пару ночей, а мой рассудок затуманен, будто по моему организму растекается приход ЛСД.
   Лифт вызывает панический страх.
   Я делаю этот шаг, представляя собственную смерть. В ней могу раствориться, так и не найдя правду о собственном мире.
   Глупо.
   Я нажимаю упругую кнопку, и она загорается ярким оранжевым цветом.
   Из шахты лифта раздается странный и зловещий звук. Тяжелые металлические тросы проскальзывают вдоль башмаков, пока металл теряет собственную упругость, строгость. Однажды, тросы оборвутся, и тяжелая кабина лифта с противовесами, гайками, обивкой, дверьми упадет на самое дно бездны, обозначив собой очередную трагедию.
   Вертикальный гроб.
   Я снова жму на кнопку.
   Звук становится более натянутым. Кажется, что металлические балки, соединяющие пол и крышу лифта, трутся об шахту, создавая яркие искры, которые летят вниз, чтобы дать бездне огонь, превратив ее в ад.
   Двери открываются.
   Скрежет тормозов все еще стоит в моих ушах. Когда-нибудь регуляторы сгорят под давлением ответственности, и раздастся лишь звук - ломаются человеческие кости, перестает биться сердце. Я слышу раздавленные желудки, лопнувшие глаза, в кровавом море улавливаю шепот зрачков и раздробленных зубов.
   Это в моей голове. Все будет хорошо.
   Захожу в лифт.
   Я чувствую запах, похожий на гниение. Кажется, я даже могу учуять чужие души, жертвы катастроф, что остались загадками. Людям не интересна обыденность. А в нашем мире ею становится даже трагедия и смерть.
   Я стараюсь вспомнить свой этаж. Цифры и кнопки плывут перед глазами. Они пляшут под музыку стальных тросов.
   Восемь. Кнопка вновь загорается оранжевым цветом, врываясь в радужку моих глаз.
   Двери закрываются, и я остаюсь в ловушке. Одинок, зажат металлическими стенками. Мой вертикальный гроб, что должен отнести тело куда-то высоко, чтобы душа пробивала границы, стараясь дотянуться до неба. За облаками кто-то скрывается от взглядов. Быть может, там пуста, а люди - ошибка, либо интересный эксперимент генетического кода.
   Я начинаю считать этажи.
   Два.
   Если я умру, то об этом сообщат в новостных колонках? Сколько людей будут опечалены моей смертью? Знакомы ли мы с ними? Или нет? Наверное, Алиса будет грустить. Смерть - трагедия личного характера. На фоне планеты, тем более космоса, человек - щепотка комплексов. Разве небесным светилам есть до него дело? И обращаясь к ним, я порочу их образ. Стоит говорить о долгосрочном волшебстве, о столпах сотворения мира? Ведь, даже на фоне грязных машин и механической жизни человек остается плевком больных эмоций.
   Три.
   Я слышу скрежет металлических тросов. Я ли это? Быть может, напротив, я давно уже мертв, а Макс остался одиноким, выбитым из мира событий и эпизодов. Но я мыслю - подтверждение моего существования. Эта идея живет, пока в глазах темнеет, а руки трясутся от страха. Все мы боимся умереть.
   Четыре.
   Сколько хороших людей я встретил в своей жизни? Риторика вопросов давит тяжелым грузом на мое усталое сердце. Помнят ли они меня? Куда важнее - помню ли я их? Возможно. Мир меняется, а прошлое остается прошлым. Мне не суждено ворваться в их глаза, разбить стеклянные завесы слез. И если я умру, то, кто из них придет ко мне в вечных снах? Появлюсь ли я в их фантазии? Тысячи дней, чуть больше ночей, а я даже не знаю, где нахожусь. Видит ли город мою жизнь? Сопереживает мне? Если честно, то уже давно плевать.
   Пять.
   Секунда отделяет меня от смерти. Случайность. Легкий треск металлических тросов, и я полечу вниз. Последнее, что я увижу, будет не закат, не лица родных и любимых, а металлическая коробка, где синими маркерами выведены нецензурные слова. Жалкая смерть в разрезе человеческого мышления. Возможно, лучше уйти из жизни на лазурном берегу, держа в руках бокал виски, смотреть, как в стеклянной камере тает лед, наблюдать за закатом и слышать, как чайки кричат оды небесам.
   Я представляю лазурный берег и чувствую запах бурбона.
   Шесть.
   Лифт продолжает скрипеть. По глубокой шахте разносится душераздирающий крик металла. Мой вертикальный гроб, моя собственная пирамида. Я чувствую, как пляшет мое сердце, укутываясь в бесконечность и недосягаемость пульса.
   Закрываю глаза. Все это кончится. Еще немного. Терпи, прошу!
   Лифт слегка покачивается, и мне кажется, что я падаю вниз. Нет! Это не может быть правдой.
   Быстрее!
   Семь.
   Я представляю, как лифт падает вниз, и столб едкой пыли заполняет шахту. Я боюсь умереть. Боюсь умереть именно так. Ведь, моя душа не сможет пройти сквозь металлический барьер клетки, оставаясь навсегда внутри тюрьмы.
   Упираюсь руками в стены, зажмурив глаза.
   Умереть сейчас. Мне не хватает воздуха. Я стараюсь зацепить его губами, словно рыба, но не чувствую. Мне кажется, что в мое горло кто-то засыпает песок, и я задыхаюсь им.
   В памяти всплывают образы. Внутри глазниц появляются люди и события. Я чувствую, насколько бесполезен этому миру. Здесь слишком быстрая жизнь, слишком ранняя молодость и дешевая старость.
   Я хочу умереть!
   Восемь.
   Двери лифта открываются. Я делаю шаг вперед.
   За моей спиной раздается странный звук, лопаются тросы, и лифт с диким визгом летит вниз, ломая воздух, расщепляя его на молекулы. Он падает вниз.
   Падает ли? Или это - моя фантазия, ошибка в реальности?
   За моей спиной закрываются двери, и лифт медленно опускается вниз. Лишь толстые тросы шуршат вдоль башмаков, а металлические грани царапают шахту. На моем этаже пахнет свежестью. Мой ли это этаж?
   Я подхожу к двери и вставляю ключ. Замок щелкает и впускает меня внутрь. Я смотрю на часы и не вижу времени. Хм.
   Сердце уже не прыгает в груди, лишь медленно перегоняя кровь по организму. Я думаю о Максе. Я скучаю по нему. Наверное, он стал слишком дорог, чтобы позволить мне жить в одиночестве.
   Я хочу умереть.
  11.
   Сколько таблеток нейролептиков пропало из пачки? Может, снять отпечатки пальцев от пустых капсул, чтобы понять, кто брал их. Это глупо. Я не касался шкафа с таблетками несколько месяцев. Если, это можно, конечно, назвать таковыми.
   Время мне не подвластно, и каждый день я прыгаю в бездну циклических минут, проваливаюсь во временные континуумы и петли.
   Я видел в шкафу мелкий розоватый след от таблеток. Кажется, я ощущал в горле тот самый горький привкус. Странно, спустя несчитанное количество дней, я чувствовал его так же сильно. Смесь глины и мокрого табака. В ноздрях застревал запах лекарств, что возвращало мою память обратно в центральную психиатрическую больницу.
   Секунды умирают, обращаясь в прошлое, что стало пеплом, но в нем все еще горит огонь, заманивая меня на странный вальс больных эмоций.
   Мне четырнадцать или пятнадцать. А быть может, я и вовсе уже стар. Молодой доктор улыбается мне. Я помню его ровные зубы. Они симметричны до идеала. Хотя, разве его можно постичь в мире, где искажения - привычная форма реальности? Риторика моих вопросов. Он улыбается и что-то говорит, но я его не слышу. Похоже, я провалил несколько тестов, а после драки с одноклассником меня отправили сюда. Нас отправили сюда. И, как я помню, именно Макс бил мальчика металлической трубой. Иногда, он слишком жесток.
   Я лежу на кровати.
   Нежные руки Алисы обнимают мой торс. На пыльном экране телевизора мелькают разноцветные кадры. Они такие живые. Наверное, даже слишком живые, если сравнивать их с моими снами.
   Романтическая драма, мюзикл, трагедия? Эти определения не имеют давления на мой измученный организм. Скорее, черно-белые эскизы моих снов научили меня мыслить плоско, слишком прямолинейно, чтобы не видеть палитру цветов даже в реальности. Хотя, в ней больше серости, чем в юных глазах.
   Доктор приходит каждое утро. Он приносит мои таблетки и пытается понять, что со мной происходит, откуда безумие и ненависть. Доктор старается, но рассматривает меня, как одиночку. Он так и не узнает правду. Истина заключается в том, что меня нет, как нет и Макса. Мы - целостная личность. Чтобы решить мои проблемы, необходимо затронуть и его. Но он в тех стенах покинул меня, оставив одного среди нейролептиков и дешевых тестов.
   От Алисы пахнет духами. Аромат настолько сладок, что я вспоминаю вкус крови, касания колосков пшеницы на золотистых полях, шепот июльского ветра.
   Доктор машет мне рукой и отправляет обратно в приют. Он уверен в правильности лечения и диагноза. В его голове даже не промелькнула мысль, что перед ним могу быть не я. Хотя, разве можно его упрекнуть в этом? Чтобы помочь человеку необходимо его желание, в противном случае - отбрось свои ничтожные попытки.
   Хотел ли я оказаться здоровым? Возможно. Болен ли я сейчас? Нет. Время не просто лечит раны, оно маскирует их, выдавая за норму общественного восприятия. Я принимаю свое "отклонение", как дар и награду. Оно помогает бороться с одиночеством. Хотя, даже в нем я могу найти красоту.
   Черт подери, я даже не знаю, чьи это мысли? Принадлежат ли они мне?
   На Алисе синие джинсы и тонкая футболка. Бюстгальтер отсутствует, и ее твердые соски слегка выпирают из-под материи. На футболке изображены деревья и летний лес. Где-то у шеи пролетают птицы, спускаясь к животу, где белые цветы любуются миром. Для них он стал зеленым пятном, что впитывает жаркие лучи солнца.
   В приюте меня принимают обратно. Они кормят нас серым супом, от которого пахнет луком и морковью. Я чувствую себя одиноким, попадая под взгляды детей. Они видят во мне демона. Немые сутки, игры без слов - капкан для моего разума. Я теряюсь в тишине обращений ко мне, утопая в молчании ответов на мои вопросы. Я учусь быть одиноким.
   Алиса вздыхает у меня на груди. Ее волосы напоминают светлый космос. Мелкие серебряные заколки бросаются в глаза далекими звездами, принимая их образ и чувства. Даже холод кажется слишком реальным.
   Реальность - двухсторонний обман.
   Куда делись таблетки из шкафа?
   Риторика моих вопросов.
   Из телевизора несутся слова и музыка. Что-то трагичное, и кто-то плачет. Алиса снова вздыхает. Возможно, она хочет что-то спросить, но все еще молчит.
   Я стараюсь понять, как прошла ночь. Где я был? Почему моя рука болит? Куда делись таблетки? Куда пропал Макс?
   Краем глаза я замечаю титры - сотни букв, несущих в себе имена и фамилии людей, чье участие осталось за кадром зрительного ощущения. Люди читают титры? На черном фоне красуются расплывчатые символы, строки плывут вверх, теряясь за рамками экрана, и я жду их на обоях, чтобы запоминать. Они выходят из-под пола, пролетают по экрану и теряются где-то за границами моего взгляда, отчетливо напоминая прошлое.
   Я вновь теряю эмоции. Улыбка и печаль стали однотонным состоянием серости моей души. В недельных пролетах, теряясь во времени, я уже не замечаю в себе человека - больше похоже на гранит, либо на плотную пелену дождя. Эти капли, ставшие полотном, заменяют стук сердца, обрывки души, старые газеты. И, кажется, я привык жить без эмоций.
   Слышу всхлипы, экран гаснет. Алиса лежит рядом и даже не шевелиться, словно уже давно мертва. И почему сразу смерть? Быть может, это просто долгий сон.
   Печаль на моем лице - лишь комбинация ухищрений человеческого рассудка. Я соткан из математических формул, в меня ввели специальный код. Я - робот, либо деталь механизма. В один прекрасный момент - если его можно таким назвать - ты перестаешь жить, и недели превращаются в день, а минуты в секунды, приближая тебя к смерти. Хотя, смерть - слишком красивое название для перегоревшего двигателя, для металлического жала под каркасом черного ящика. Скорее, твои батарейки садятся, превращая организм, маршрутные кольца в ненужный хлам.
   Это определенно долгий сон. Хотя, я вижу открытые глаза Алисы, и в них застревают прозрачнее капли слез. Мы смотрели что-то трагичное. Она смотрела. Ее руки сильно сжимают меня в объятиях.
   Механизм моего сердца вновь набирает в себя энергию. Ее слишком мало, чтобы жить, но достаточно, дабы существовать в этом мире. Чувства - определяющее звено человеческого мышления. Они придают краски, но отбирают серость. Я же существую вне рамок общественных восприятий. Это нельзя назвать жизнью, но и смерть не подходящее значение моего состояния. Скорее, я заперт в пространстве, словно в невесомости космоса.
   Вновь чувствую холод моей души.
   Человек - пятно.
   Мысли путаются и сбиваются. Я ощущаю болезнь внутри себя. Она страшнее, чем рак и СПИД, ибо убивает тебя лишь духовно, оставляя ненужный кожаный пиджак. Этот смерч сносит целые лабиринты, принося за собой лишь пустоту.
   Разве можно назвать ее смерчем? По-моему, это слишком грозно, громко.
   Моя болезнь действует тихо и незаметно. Знаешь, будто в мою душу вкололи яд. Он медленно проникает по венозным путям, оставляя лишь мертвые сгустки черной гнили, но даже они распадутся на сухие куски под ударами ветра, что крошит их в пыль, разнося по всему организму. Они прилипают к влажным губам, и чувствуется лишь горький налет, то ли шоколад, то ли виски. Моя болезнь таинственна, и даже я не знаю ее корня, причины. Я просто умираю, либо умер совсем.
   От Алисы веет теплом, но даже оно не может вернуть мне жизнь. Девушка обнимает холодную мраморную плиту в облике человека.
   Одиноко.
   Макс сбежал. Навсегда ли?
   Алиса закрывает глаза. Я чувствую, как она проваливается в сон. Молча. В тишине я обретаю себя. Тишина обволакивает квартиру.
   Интересно - что снится ей? Прекрасный вечер в Париже? Закат в Праге? Бой курантов в Москве? Рассвет на Кубе? Она медленно уходит в сны, оставляя меня одного.
   Ресницы касаются друг друга. Длинные и черные замки. Ее веки немного дрожат, но так мимолетно, что я даже едва различаю этот жест. Ее тональный крем скатывается в трещинки, незаметные на фоне образа, но слишком явные в отдельной части моего взгляда.
   Моя болезнь прогрессирует и поражает. Я чувствую, как медленный яд убивает все живое во мне. Даже прошлое умирает, хотя все еще приносит боль. Наверное, оно создано для того, чтобы не давать мне черстветь. И если оно дарит мучения, значит дорого мне в бесконечном потоке информации. Числа и коды падают, оставаясь лишь налетом истории. Сказать, что я оживаю, значит нагло врать.
   Выводы.
   Меня пожирает болезнь, подобно огромному питону. Она обхватывает ноги, затем торс, чтобы забрать меня в себя, переварить и насытиться самоубийством. Хотя, если я пущу себе пулю в голову, разве смогу назвать это смертью?
   Алисе снится мир, где люди заполняют планету, прилипают к окнам, за которыми прячутся звезды, о чем-то шумно говорят. Они наполняют чашу, квартиру, мою голову. Люди создают системы и сами становятся заложниками этих систем. Безвольный крик, как искра - один момент и взрыв, что оставит за собой пустоту. Люди подобны газу.
   Моя болезнь вгрызается в вены, старается вырвать из души кристаллы, чтобы я даже не чувствовал боли. Наверняка, она создана в математических лабораториях и сейчас программирует меня, подменяя человеческое начало. Я - робот. Быть может, я - организм, бесчувственный и безжизненный. От этой болезни нет лекарства. Устал.
   Я засыпаю.
   Что мне приснится? Париж? Москва? Манчестер? Закат или восход? Хотя, они одинаковы в черно-белых картинках.
   Странно. Я совсем забыл, что больше не вижу снов.
  12.
   Я вижу распятие Иисуса. Он корчится от боли, и вся его божественность тает под давлением человеческого хаоса. Из глубоких глаз ползут слезы, а мышцы в теле судорожно бьются под кожей, перегоняя кровь по усталым венам.
   Яркое солнце светит в небе, словно лампочка. Тень от креста исчезает, и я вижу улыбки людей, их страдания и ненависть.
   Так красочно.
   Мне кажется, что я способен дотронуться до Магдалины, чей образ так долго порочила церковь, могу коснуться Петра, что собирает в высокий бокал яркую кровь из ладоней "спасителя". Я вспоминаю Брауна, коды Да Винчи, тайные общества.
   Над головой его летают стервятники, что собираются выклевывать глазные яблоки, сжимать их, взрывая все мироздание в зрачках. И они теряют свет.
   Через тело Иисуса бежит боль, и в ней он - человек. Вся его божественность рассеивается, словно дым. Он прилипает к губам, и я чувствую свежий аромат одиночества.
   Слезы скатываются по щекам, но мокрые полоски исчезают под палящим солнцем. Я вижу Римские колпаки, плащи и копья.
   Разве можно об этом упоминать вслух?
   Способен ли я?
   Мои ступни греет горячий песок. Я ощущаю его жар и то, как мои ноги обгорают во взаимодействии с пылью. На губах блестит прохладный дым, а на горизонте мелькают тучи.
   Капли крови ползут вдоль лба, касаются бровей и заменяют собой слезы.
   Я делаю вдох и открываю глаза.
   Видел ли я это?
   Чувствую запах морфия. Он доносится прямо из моих ноздрей. Он живет и обитает в них. Я глубоко вдыхаю, и ощущаю приятное жжение в районе горла. Частицы порошка отскакивают от слизистой оболочки, продвигаясь в гортань.
   Видел ли я этот сон?
   Где Алиса?
   Я смотрю в сторону стены, но на измятой кровати не осталось даже запаха ее духов. Даже мелкие частицы пудры слетели в бездну, исчезнув из ореола глаз. А я вспоминаю кровавое колесо в моем сне, что чертило горизонт.
   Сколько лет я не видел ничего столь яркого? Неужели я умер в своем сне, чтобы ожить с горьким привкусом наркотиков?
   Я встаю с постели, надеясь встретить Алису на кухне. Не могла же она так уйти?
   Делаю шаг и оступаюсь.
   Мои ноги слабы. Я устал. Чувствую это сквозь оболочку наркотического сна. Комната плывет перед глазами, и на секунду думаю, что нахожусь на большом корабле, а за окном мелькает океан и мяукают чайки в высоком небе.
   Сколько лет я не видел снов? И снова вопросы, что остаются без ответа. Смотрю на календарь, цифры пляшут на белой бумаге, но дни не уходят, и цикличность недели не прерывается. Листы даже не убегают, не сгорают в воздухе. Я вспоминаю глаза Иисуса. Они смотрели так, как будто принадлежали вовсе не сыну бога. Скорее, они имели оттенок равности его подобий.
   Я захожу на кухню, но здесь никого нет. Лишь овощной салат источает кислый аромат гниения.
   Капли воды падают в мои ладони, создавая в них маленькие океаны, что отдают солью. Большие рыбы умирают, а подбитые киты взывают к помощи. Они стонут в одиночестве, пока горячее солнце прожигает их тела. Оно блестит на громадных костях, танцуя вальс или то, что стало модным.
   Холодная вода. Она успокаивает тревожность моих мыслей.
   За мной кто-то следит!
   Возможно, это - жалкие побочные действия морфия. Но, когда я успел принять его? Во сколько ушла Алиса?
   Дрожь проходит сквозь тело, и я чувствую, как холод забирается под кожу. Свежесть проникает в мой организм, но оглушительные удары капель об металлическую раковину врезаются в уши, причиняя мне лишь боль. Нейроны мозга умирают, а нервные клетки готовы разорваться на части, чтобы стать отдельным элементом моего космоса.
   В нем так холодно.
   Я начинаю проваливаться в фантазию, а ночной сон все чаще мелькает в глазах.
   Я не верю, что мог видеть это. Что происходит?
   Громкий сигнал телефона подобен колоколу на высоких куполах часовен. Мое сердце замирает с каждым звуков, а нервные сплетения шатаются, будто на ветру.
   Нажимаю кнопку. Не смотрю на экран.
   Люди любят сюрпризы.
   - Алло - мой голос дрожит.
   - Привет. Забыл обо мне?
   Алиса.
   В моем разуме стелется туман, похожий на тот дым чужой печали. Мысли тонут в серости клубов, и запах едкий разрывает душу. Среди обломков памяти, моя личность разбивается на кусочки, и я стараюсь вспомнить хоть что-то, но совершенно растворился в беспамятстве.
   - Почему ты так рано ушла?
   - Ты раньше не додумался позвонить? - ее голос звучит очень задорно, но в нем чувствуются капли печали и гнева.
   Туман забирает даже воспоминания моего сна. И теперь я не помню, кто именно был распят. Неужели из рук спасителя шла кровь? Или это был я? Быть может, я вколачивал гвозди в его ладони? Туман забирает детали, оставляя меня вновь в серости его глаз.
   Молчание. Я слышу лишь помехи телефонной сети - легкое шипение на заднем плане.
   - Ты это спрашиваешь спустя два дня?
   Я отключаюсь. Проблема сети.
   А моя проблема? Она хуже, чем я мог себе представить. Я не верю тому, что услышал. Телефон начинает звенеть на столе, но я полностью погружаюсь в туман, чтобы развеять его, обретая мысли, чувства.
   Нажимаю кнопку.
   - Прости, проблемы со связью - вру.
   - Может, объяснишь? Тебе не понравилось?
   - Все было отлично - мои слова сухи в своих началах.
   Прошло два дня? Но почему я не помню даже фрагментов? Лишь яркий сон, в котором я, и жертва, и палач. Но, где я был? Что делал? Я ли?
   Глубоко вдыхаю, и вновь чувствую горечь в аорте, стараясь привести дыхание в нормальный ритм, но все же остаюсь вне стен секретов, что спрятаны в моем недуге.
   Возможно, назвать это болезнью?
   - Извини. Я сильно устал, и было много дел - произношу я.
   - Слушай, если ты не хочешь меня видеть, то скажи об этом прямо - ее голос сладко впивается в мой разум.
   Спал ли я? И сколько времени провел в полете фантазии? Глаза закрываются, но я чувствую приятную дрожь в своем теле, возвращаясь к постели, чтобы вновь утонуть в ее объятиях.
   Молчу.
   - Хочешь сегодня увидеться? - спрашивает Алиса.
   - Извини - сухо отвечаю я.
   Воспоминания и мысли превращаются в однородную субстанцию страхов и комплексов. Осознание своей потери, сон, где Иисус - человек, и легкое покалывание в районе сердца. Тысячи мельчайших деталей заполняют мой разум, а перед глазами плывет мир. Моя квартира - смазанный снимок мелочей. Я хочу остановить Землю, чтобы она перестала вращаться, желаю сломать ее хрупкую ось, дабы почувствовать слабость.
   Останавливаюсь в проеме дверей и оборачиваюсь на ванную комнату. В ней горит свет, и шумит вода.
   - Почему? - доносится голос Алисы.
   Молчу.
   Я обнимаю ладонью дверную ручку, стараясь открыть себе путь, но дверь заперта изнутри.
   Вода стихает.
   - Алло. Ты слышишь меня?
   Я отключаю телефон. Голубой экран принимает серость, а потом и вовсе тьму, в которой больше не видны имена и иконки.
   До свидания.
   Я стою около двери, но усталость подгибает мои ноги. Чувствую спиной холодную стену. Я стараюсь держать глаза открытыми, но веки тянутся друг к другу, чтобы обняться, слиться в страстном поцелуе. По телу бежит дрожь.
   Кто прячется за дверью? А может, это лишь сбой моей системы? Что происходит со мной?
   Я закрываю глаза и медленно сползаю вниз, чувствуя холод бетонной стены.
   Щелк.
   Мои веки распахнулись. Передо мной стояла девушка. Я видел ее раньше. Ну, как же я мог не вспомнить? Девочка из бара стояла передо мной в розовой футболке и джинсовой юбке, которая едва прикрывала ее бедра. Мокрые волосы лежали на плечах, а в глазах стало еще больше серости. Ее зрачки увеличились - морфий уже давно проник в ноздри, и теперь лишь отдает горечью в районе горла.
   - Привет - произносит она и подмигивает.
   Розовая футболка обтягивает ее грудь и талию, врываясь в мои глаза образом похоти и желания. Ее стройные ножки касаются пола, едва заметно. Можно подумать, что она парит в воздухе, но божество не сможет просыпаться в моей постели. Хотя, разве ангелы не нюхают морфий? Не глотают розовые таблетки счастья?
   Как долго она тут? Ее нежная рука касается моей грубой щеки. Мне двадцать четыре? Я чувствую сладость ее губ, что вызывает возбуждение в разбитом организме.
   - Спасибо за прекрасную ночь - она улыбается.
   Молчу.
   Слова застревают в горле, они появляются, чтобы рассыпаться на мелкие отголоски. Какие-то комплименты, гневные вопли, ласковые фразы - все это умирает на границе моих губ, и я выдыхаю лишь теплый воздух.
   Девушка медленно опускается на колени, и я чувствую ее руки, слышу, как молния моих штанов открывается.
   Я не хочу!
   Представляю Париж и Лувр, вижу узкие улочки Праги, улетаю далеко в Хорватию, купаюсь в ласковом море Болгарии. Моя душа свободна под опиумными узорами.
   Отстраняюсь и смотрю вниз. Девушка поднимает глаза, а я даже не знаю ее имени. Нежной ладонью она вытирает свои сладкие губы.
   - Тебе пора - произношу я.
   - Ночью тебе все нравилось - в ее голосе звучит досада.
   Не мне. Я даже не знаю имени.
   - Я себя плохо чувствую - отвечаю.
   Девушка поднимается с колен, а ее мокрые волосы слипаются между собой, словно зажаты масляными красками. Они блестят на свете, что пробивается сквозь грязные окна, отливая цветом каштана.
   - Слушай - она обнимает меня.
   Я чувствую дрожь в ее теле.
   - У тебя еще осталось? - она смотрит в мои полузакрытые глаза.
   Молчу и отрицательно качаю головой.
   - Когда мы увидимся? - спрашивает она и ее голос дрожит в унисон с телом.
   Я бы предпочел больше не знать ее. Хотя, если подумать, то я и сейчас не знаю о ней ничего. Она видит во мне другого человека. Даже люди на работах и в школах видела разные части меня, но не могли даже на секунду представить безысходность моего положения, как существа живого, наделенного способностью понимать, даром мыслить.
   Молчу.
   Она аккуратно целует меня в уголок губ.
   - Позвони мне.
   Сквозь туман в своих зрачках я вижу, как она уходит к двери. Ее изящные молодые ножки так грациозно разрезают воздух. Она виляет своей округлой попой, а я чувствую холод подъезда, что тянется вдоль моих ног, касаясь плоти.
   Почему я не могу спросить ее о том, что было? Почему я не могу узнать мои действия? Мои? Наши? Действия Макса? Морфий все сильнее впивается в кровь. Наверное, она тоже вчера пробовала быть взрослой, и серость в ее глазах возрастала. Ночь любви? Или дешевый секс? Мое тело болит, а в груди так сильно жжет, что я готов вырвать свое сердце, словно наследник Данко. Но только мне не нужен свет - его там нет. Пусть оно превратиться в черный уголь, разнесется по улицам пеплом небес.
   Дверь закрывается, и пронзительный звук пробегает по моей квартире.
   Она ушла, но я все еще вдыхаю аромат ее духов, что заменяет собой запах морфия в моих ноздрях.
   Перед глазами сгущаются тучи. Я стараюсь идти вперед, но держусь руками за стену, чтобы не упасть вниз, словно Икар. Усталость топит клей на моих крыльях мыслей. Он плавится, и перья разлетаются в сторону, укутывая нежное голубое небо, а я падаю вниз, в пропасть. В соленой воде слез мне задыхаться и стараться плыть.
   Шаг, за ним еще один.
   Я падаю на колени перед шкафом. Мои трясущиеся руки открывают отсек. Сквозь туман на своих глазах я стараюсь сосчитать рисунки, замечаю новые, но числа в них не подписаны.
   Я вижу картину, где сильные руки прижимают подушку к лицу жертвы, а она царапает кожу, стараясь вырваться, но не может. Черные тона крови и белоснежность постельного белья - как изящество в размере ватмана. Тонкие грани, складки на углах перьевой подушки, частицы слюни в ободранных венах жертвы. Кажется, я даже могу уловить насмешку. Мою насмешку.
   Я ли убийца? Быть может, жертва?
   Картины сливаются в черные пятна, выпрыгивают и пляшут в невесомости.
   Я чувствую приход.
  13.
   Холодный пол.
   Я смотрю в потолок, и мир начинает обретать краски. Лежа на холодных досках, я представляю, как отдыхаю на могиле неизвестных мне людей. Иконописцы, операторы, машинисты, водители, строители - все они гниют под мраморной плиткой, а я смотрю якобы в звезды, хотя вижу лишь обои на моем потолке. Среди узоров я создаю свою галактику, соединяя тонкие линии в рисунок.
   Почему Макс просто не предупредил? У нас же есть компромиссы. Либо его деяния не попадали под норму поведения в холодном обществе.
   Иногда, в сером социуме, я захлебываюсь потом и фразами. Они без толку кричат о совершенстве и гуманности, но в собственных мыслях давно уже отклеили от себя пороки идеальности. Они утопают в фантазиях, где похоть и плоть - единственное связующее между раем и адом. Люди продлевают свое бессмертие, но обречены на слепоту.
   Мне так легко. Последние следы морфия исчезли на выходе, около получаса назад. Теперь лишь легкость и безмятежность.
   Но мысли мои бродят по черепной коробке, стараясь отыскать пару, чтобы вновь построить чудный мир моих вопросов и фантазий к ним.
   Я даже слышу их шаги, такие громкие и быстрые. А мне казалось - невесомость.
   Продолжая лежать на могиле, я чувствую, как утопаю в снегу. Он колется в своих очертаниях, и я чувствую мелкие снежинки, идеально подобранные по форме, словно на детском рисунке.
   Я ведь тоже любил рисовать.
   Где Макс? Почему он не приходит ко мне? И как узнать правду?
   Вспоминаю вечер, когда почувствовал чужую кровь на своих руках. Я бы мог убить его, но это выше моих сил, морального начала. Хотя, быть может, он мертв уже давно?
   Их много. Мертвецов. Они среди нас, бегут по лезвию работы, сбивая график своих иллюзий и мечтаний. А ведь, мечтать можно о многом. Увы, желания стремительно меняют свою сферу, и из высокого искусства превращаются в грязный плевок обогащения и комфорта. Но только комфорт не приходит в душу, оставаясь уютным декором в жизненный гроб.
   А я? Жив ли я в этих безумных сутках?
   Я всматриваюсь в потолок и вижу там узоры, что переплетаются в картины Микеланджело, Дали. Они создают скульптуры Зевса и древних городов Иерусалима. Узоры оставляют на зрачках отпечатки архитектуры Венеции, открытые каналы Петербурга и соборы Москвы. Среди отчетливых золотистых линий я вижу пирамиды Египта, церковь Ватикана, дорогое Парижское вино.
   Я вижу целую вселенную под куполом моей комнаты.
   Млечный путь поит меня свежим молоком, заливая шоколад, и я тону в наслаждении иллюзии, но без нее весь мир - театр, галерея.
   Я вижу выставки Рембрандта, очерки Набокова, стихи Бродского и Алигьери, я вижу ад по Данте и рай по Ветхому завету.
   Среди маскарада моего потолка я готов умереть, желая принять лишь поцелуй от девушки в черном капюшоне. Приди и возьми меня с собой, покажи моря и то, как умирает дьявол. Нарисуй мне письмена священных свитков и одари прохладой нежной ночи.
   Молю.
   Где Макс? Почему он не приходит ко мне?
   Рядом с моим телом разбросаны рисунки. Их было больше - я уверен. А значит, некоторые проданы поставщикам, веселым фермерам. Те картины, где изображены деревья и луга, цветы и пейзажи городов. Ведь, остальные наброски - ценная коробочка воспоминаний, чувств, эмоций. Они важны для Макса, как и для меня.
   Прошло два дня, а я все еще ощущаю запах духов Алисы. Он появился вновь в просторах моей комнаты, и я стараюсь остановить этот момент, чтобы обогатиться духовно. Я так хочу впитать ее нежность.
   Странно.
   Мой телефон вновь начинает звонить. Сигнал какой-то странный - протяжная мелодия, немного скомканная симфония фортепиано, и я, почему-то, начинаю вспоминать картины Караваджо - его фирменное барокко. Оно выполнено тончайшими кистями, великим гением живописи. И я представляю Больного Вакха, его безжизненные черты лица. Мы с ним похожи. Быть может. А на фоне полета моей фантазии играет медленная мелодия фортепиано.
   - Алло - произношу я, поднеся телефон к уху.
   - Здравствуйте, Вас беспокоят из отделения полиции сорок четыре.
   Что? Как? Что им понадобилось?
   - Вас беспокоит капитан ... - слова звучали слишком отдаленно от меня.
   - Да - отвечаю, и голос мой дрожит.
   Я же поговорил на все темы. Зачем им снова вызывать меня? Если только...? Меня посетила ужасная идея, странная мысль.
   - Вы сможете зайти на неделе в участок?
   - Да, конечно. Я смогу зайти через несколько дней - три или четыре. Вас устроит?
   Мой голос дрожит так же, как и мой пульс. Я хочу дорожить этим моментом. Если он пришел в сознание и указал на меня? Что ожидает меня? Перед моими глазами рушится искусство - симфонии Баха сгорают на пленке, Библия Дьявола тлеет в голубом огне, а стены Лувра крошатся в мелкую пыль.
   - Да, конечно - отвечает грубый голос.
   Я не могу этого не спросить.
   - А в чем дело? - слова сопровождаются дрожью.
   - Надо задать Вам несколько вопросов об умершем.
   Смерть? Нет, этого не может быть!
   Разорванные полотна Айвазовского собираются по крупицам. Даже золотые рамы дорогих шедевров принимают собственный блеск и перестают превращаться в чернозем. Искусство застыло на моем потолке, среди узоров. Оно замерло в моей фантазии в невесомости тумана.
   - Боже, а что случилось? - выдавливаю я.
   Мое сердце быстро бьется в груди.
   - Асфиксия - отвечает голос.
   Я поворачиваю голову, и мой взгляд падает на черно-белое полотно.
   Этого не может быть!
   - Конечно, я приду - отвечаю.
   Мой голос дрожит, а на глазах образуются слезы, и мои хрустальные города умирают в них. Они тонут, и я вижу, как под волнами скрываются узкие улочки Лондона, дождливые и тоскливые, пыльные памятники Стокгольма, шумные праздники Шанхая.
   Грубый голос сменяют короткие гудки. Они похожи на мой пульс.
   На некогда белом листе я вижу ситцевую подушку, вздутые вены на лобной доле мертвеца. И даже без цвета его кожа имеет синий оттенок. Я чувствую это. Он задыхается, но его пальцы стараются схватиться за жизнь, чтобы продлить существование бренной души.
   Нет. Этого не может быть!
   Тысячи ярких куполов возводятся над моей жизнью. Я вижу, как сверкает плаха, но громкие серенады заглушают крики моего города. Яркие движения мелких огоньков. Я чувствую особый прилив наслаждения.
   Страх.
   Он замыкает аорту в свои объятия, и мне так тяжело дышать. Я лежу на могильной плите, чувствую холод. Он забирается под кожу, проникает в сердечные каналы, принося мне лишь свежесть и смерть.
   Удушье на листе бумаги. Асфиксия в размере реального мира. Смерть для единицы общества - успокоение для человека иного, для целой вселенной внутри меня.
   Зачем?!
   Я вижу частички слюней. Они летят в стороны, падая на руки убийцы. Его кисти стары, мелкие морщинки на фалангах пальцев, грубые откусанные ногти. Черно-белые тона изысканно подчеркивают ненависть и агрессию. Но я не вижу лица, ибо оно за пределами рамки, а значит, бродит в реальном мире. Картина продолжается среди нас.
   Я ли это?
  14.
   Острая бритва расстегивает мою кожу на руках, раскрывая путь венозной крови. Она так нежно проникает под грубость кожи, светясь на лучах желтоватой лампочки. Свет проходит сквозь мелкие капли крови и отражается на поверхности бритвы.
   Достаточно.
   Я смотрю на глубокую рану, но продолжаю тянуть лезвие в бок, словно замочек на молнии нагрудного кармана.
   Алая кровь падает на дно ванны, размываясь ледяными каплями воды. Этот забавный симбиоз жизни и смерти напоминает закат над океаном, когда красное солнце проваливается под воду, задыхаясь, теряя свой теплый огонь. Он становится бледным, но все еще пылает, поджигая водную гладь.
   Я чувствую колкую боль, но мои мысли летят куда-то под небо, останавливаясь в невесомости, чтобы сами боги пронзили ее золотыми копьями. И вот она уже падает вниз, оставляя в воздухе кровавые капли стыда.
   Стискиваю зубы. Ощущение, будто они сломаются, раскрошившись на тысячи мелких желтоватых осколков. Налет от табака.
   Куда меня занесло? Под чернильный небосвод моей судьбы? Над головой кружат вороны, но они вне пределов моей квартиры, ванной комнаты, моего поколения. Где-то внутри меня, под куполом черного космоса, они пролетают стаей, неся в своих лапах мое израненное тело, а из синих вен под грубой кожей падает кровь, поливая почву. Это - моя финальная точка заключения, чтобы подарить деревьям влагу, дабы они поднимались к небу, исполняя мелодию к моей гибели, моему трауру.
   Кожа раскрывается на моих глазах, я вижу людей, что без памяти собирают мой архипелаг красоты и совершенства.
   Макс выбивает бритву из моих рук.
   Моя ловушка срабатывает, но я слишком слаб, чтобы говорить. Мысли путаются, врезаются друг в друга на заснеженных трассах, обнесенных липким туманом.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Эта песня звучит так отдаленно, что напоминает старые виниловые пластинки. Она издает похожий звук - визг, скрип. Знаешь, будто ее записали на пленку аудиокассеты, и теперь повторяют по кругу, пока мелкие шестеренки магнитофона не начинают жевать ее своими лопастями.
   Лезвие зависает в воздухе, сбрасывая алые капли крови со своей поверхности. Они летят мне в лицо, попадая на губы, и я чувствую приятный аромат смерти.
   Бритва падает на самое дно ванны, и холодная вода омывает ее лезвие. Я слышу оглушительный хлопок, он обрывает мои мысли, врывается под закрытые веки, и пробуждает мой разум ото сна.
   - Ты что делаешь? - спрашивает Макс.
   Он поднимает меня на ноги.
   По моим рукам течет кровь. Капли падают на кафельный пол, на котором остаются кровавые разводы после соприкосновения с холодной водой - отпечатками моих босых ног. Тело дрожит, то ли от боли, то ли от испуга.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Песня звучит все отчетливее, пока полностью не заполняет мою голову, подобно газу в однокомнатной квартире.
   Я чувствую, как он бинтует мою рану. Сквозь белую легкую ткань проступают кровавые пятна, что отдают алым закатом.
   Некий страх проходит по моему организму, и из глубоких глаз падают слезы. Они отчетливо впитывают кровавые разводы, наслаждаясь их волнующим цветом. Я стараюсь сдержать крик, что образуется в моей груди. Словно в ней создают бомбу, где собираются шум и ненависть. Она взрывается на дне моего мира, чтобы выбивать стекла в домах, где пущен газ. Газовая смерть и ненависть в спасение.
   - Какого черта, Макс?! - выдавливаю я, и мои слезы начинают капать быстрее.
   Он продолжает бинтовать мою руку.
   Молчит. Тишина сводит меня с ума. Хотя, я уже давно сошел с рельс здравого рассудка! Возможно. Быть может, напротив, я вырвался за пределы болезни, ибо обретаю мир.
   Перед глазами начинает стелиться туман. Он вновь прилипает к зрачкам, и я уплываю куда-то далеко в своих мыслях и вопросах. Я бы упал сейчас вниз, чтобы насладиться моментом, но стекла все еще летят с квартир, где открытый газ, ожидает искру.
   Ненависть и злоба спасают меня от взрыва, укрывают мою вселенную, освобождая свежий воздух, чтобы я мог дышать. А в этих квартирах вопросы живут уютными семьями, там обитают мысли, словно домашние зверьки. Ведь, именно вопросы заводят мысли. Это удивительно.
   Крик разносится в ванной.
   - Ты убил его, Макс?!
   Он смотрит на меня сквозь грязное зеркало. В его глазах я вижу слезы. Они мои? Нет, наверное. Я совсем не уверен в собственной жизни. Можно ли назвать ее собственной?
   Мешки под его глазами отдают синевой, а наши губы трясутся, высохшие, обезвоженные. Мы похожи на холодный труп, пока на щеках виднеются впадины.
   Мой мозг дает сбои, обрисовывая лицо в зеркале десятками метастаз. Они гниют, выпуская на мое лицо желтые густые реки. Я закрываю глаза, вновь распахиваю веки, но вижу мертвеца, лишь без дефектов кожи.
   Белый бинт на руке продолжает впитывать алый цвет. Похоже, я даже не попал в вену. Мое тело дрожит.
   Наше тело дрожит!
   - Мы убили его! Так было безопасней! - слышу голос Макса.
   Нас нет! Или мы все же живем в этом теле. Я смотрю на свой торс.
   Исхудал.
   Моя кожа отдает бледным трупным цветом, а кости натягивают ее, придавая зло в мой образ. Лишь пухлые вены проходят через мой организм, перегоняя черную кровь. Я так хочу, чтобы они сейчас лопнули, разукрасив стены моей ванны в радужные цвета безумия.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   - Замолчи! Разорви эту пленку! Я не могу - опираюсь руками на умывальник.
   В наших глазах я стараюсь обрести ответы, хотя бы причины не умирать. Чувствую жжение в своей руке. Мелкие планеты замкнуты между веками, и даже не пестрят легкими бликами, отдавая привычной серостью.
   В нашем мире лишь бетонные блоки? А как же красивые мечты? Где они спрятались?! Изысканные статуи Чехии, ласковое море Болгарии, красивая зима России, и вкусный американский ужин.
   - Нет! Мы договаривались жить! У нас же есть компромиссы! Почему ты так поступаешь?! - кричу в зеркало, желая, чтобы оно лопнуло.
   - Я люблю тебя больше, чем друга, семью, вечерние выпуски новостей и свое искусство - Макс говорит тихо, равномерно.
   Он лишь начал рассказ, свою речь, а я уже дрожу от осознания собственного счастья. Оно же приносит и боль в мою душу. Я так хочу стать серым - ехать домой из жаркого офиса после семи, ужин в кругу семьи, ежемесячные выплаты, улыбки начальству, отдых один раз в год за пределами страны. Быть может, в этом и заключается жизнь?
   Существование?
   Слова летят в моей голове, царапая кадры прошлого, стирая лица, оставляя лишь силуэты на черно-белых фотографиях. И меня там нет.
   - Я люблю тебя, как жизнь. Вспомни, мы должны быть вместе - его ладони касаются моих щек.
   Сердце сжимается. Его ладони мягкие. Я отвожу взгляд.
   - Мы больше не можем так, прости!
   Со всей силы я сжимаю кулак и посылаю его в грязное зеркало.
   Слышу треск стекла. Осколки въедаются в мою руку. Они проникают под кожу, выпускают кровь. Осколки летят в умывальник, разбиваясь на десятки мелких кристаллов. Это похоже на жизнь в эпоху хаоса.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Я стараюсь добраться до комнаты. Плечами бьюсь о стены, но продолжаю идти. Голый.
   - Нет! Не делай этого. Я - ты - кричит Макс, но я стараюсь не слышать его.
   В своей руке, замотанной красным бинтом, в ладони, где виднеются страшные порезы, с которой капает кровь, я удерживаю две розовые таблетки.
   Голос Макса залетает в соборы Парижа, усиливаясь с каждым помещением, поднимаясь к самому куполу. Он заглушает даже пленку с песней, но я все еще слышу ее.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Я чувствую горький привкус таблеток на своем языке. Они медленно проваливаются в горло, чтобы успокоить мой разум.
   Перед глазами плывет туман, он окутывает черные высокие деревья, между которыми я блуждаю в своей фантазии. Они пугают меня строгостью, но я даже не могу коснуться высоких стволов. Деревья пахнут гнилью, но этот аромат становится родным для меня, пока таблетки скользят по дыхательным путям.
   Я теряюсь в лесу, словно одинокий кит в огромном океане. Так тихо. Я одиноко плыву между волнами тумана, стараясь отыскать других людей, что заблудились здесь - в моей памяти, в моем мире.
   Секунда.
   Мои ноги слабеют, и я падаю в мягкую постель. Сворачиваюсь в клубок, стараясь согреться в тумане моей фантазии, но она давит сильным холодом, заставляя зубы стучать в такт биениям сердца.
   Я все еще слышу голос Макса, который захлебывается в шелковистом тумане. Он утопает, а я проваливаюсь в сон, но до сих пор ощущаю холод. Деревья окружают меня со всех стороны, и я стараюсь кричать, но не могу издать и звука о спасении.
   Дрожь.
   Предатель? Нет. Быть может. Во мне слишком много сомнений.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
   Я умираю, окутанный туманом.
  15.
   Холодно.
   Я открываю глаза и нахожусь в темноте. Похоже, это фантазия. Я лежу среди космоса, утопая в нем, а мое лицо скрывает черная вуаль.
   Я хочу быть новой квартирой, чтобы по моему телу клеили обои. Я бы согревался в них, чувствовал запах клея и красоту узоров. Принеси в меня настольную лампу и две батареи, чтобы руки не кололо зимой. Купи в меня обеденный стол и уютный камин, мягкий диван и голубые шторы. Создай во мне тепло и родственное начало. Я буду любить тебя вечно.
   Вечность - отрезок от рождения до смерти.
   Люди утрируют понятие бесконечности, пренебрегая им в обиходе тщедушных слов и поступков.
   Вечная любовь умирает в глубоких глазах очередных красивых людей, вечная дружба разбивается о деньги, вечность теряется в смерти.
   Холодно.
   Я чувствую себя одиноким. Лежу в кровати и не понимаю, как давно меня не стало, когда ушел Макс, почему моя жизнь остановилась в точке. Сотни вопросов посещают мою голову, а я еще сильнее прижимаю разбитые колени к истерзанному организму. Кожа все так же блестит трупными пятнами.
   Мой разум бросает неведомая сила, то в сон, то снова в реальность. Я стараюсь зацепиться за определенность, но не могу, открывая и закрывая глаза.
   Кровать липкая. Каждое движение приносит мне боль. Чувствую соленый запах морей, его источают слезы на моих щеках.
   Я не хочу вставать с постели. Вдруг, я открою глаза, а его нет? Не хочу верить в это! Прошу, живи! Я выпью ртутный градусник за твое здоровье. Пусть аорта сожмется в липких объятиях, чтобы не пускать воздух, пропитанный синтезированной механикой.
   Посмотри, кто-то забыл докрасить наш космос!
   Я думаю о том, как умирают люди, прижимая колени к груди. В ней рождается боль, ведь перед глазами потухают звезды. Ты видел, как они умирают? Яркие пятна на темном небе, бисер отлитый кристаллами. Маленькие реабилитационные клиники в бесконечности холодного морфина.
   Они сгорают дотла, оставляя за собой лишь осадок черного пепла. Даже люди не умирают так трагично. Я думаю об этом, и подушка впитывает соль моих мыслей.
   Странная боль проходит вдоль моего тела, словно по закрученной спирали, от самых пят до крышки черепной коробки.
   Странно.
   Я чувствую, что боль выжигает отсеки моего мира, убивая в них человечность и память. Вселенная в моей душе терпит изменения. Катаклизмы уничтожают дома и целые города, оставляя лишь холод бетонных стен.
   Я укрываюсь одеялом, но все еще мерзну в объятиях хаоса. Лед поражает участки мозга, и легкий кашель разбивает их вдребезги. Ты сможешь найти осколки моей жизни? А я? У меня слишком много вопросов, чтобы спать.
   Открываю глаза, и по моим ногам ползут скорпионы. Они жалят колени, бедра, вводя медленный яд под мою кожу.
   Безболезненно.
   Их укусы не несут в себе агонии, лишь легкое покалывания. Я чувствую, как перестаю управлять ногами. Стараюсь кричать, но из моего рта бегут тараканы. Они поедают скорпионов, бросая легкие волны на мою кожу.
   Я чувствую, как возвращаюсь в прошлое. Я вспоминаю мягкие черты лица первой любви. Она так добра со мной, пока не начинает говорить с другими людьми с той же радостью в своих глазах. Прямо при мне она знакомится, быть может, с будущим мужем, а я остаюсь невольным зрителем, пока серость убивает во мне патриотизм к ее душе. Свобода? Нет. Здесь иные краски. Есть ли они?
   Только представь, как часть твоего сердца бросают на асфальт. Это звучит слишком романтично.
   Они говорят, и она улыбается. Улыбается так чисто, что в этом бескорыстии мои чувства превращаются в звездную пыль, умирая в космосе души.
   Темно. Холодно.
   Я стараюсь бежать от собственной памяти, но она догоняет, набирает лишь скорость, и эти замысловатые картинки плывут перед глазами в полной темноте, словно кинофильм на старом белом полотне.
   Я вижу в нем себя, и понимаю, что потерял ее навсегда. Цикличность эмоций и чувств. Мир - бесконечная восьмерка измерений и сравнений.
   Мне двадцать четыре? Я молод?
   Во мне умирает мир. И та любовь, я не помню, кому принадлежала. Макс хотел покончить с собой, но я уберег его. Так рождается доверие и братство, так ломается психика.
   Я прижимаю колени к своей груди и падаю в пропасть.
   По телу спешат капли пота, а я дрожу, болею ангиной, но не могу достать до лекарств. Во рту все еще чувствую едкий вкус нейролептиков.
   Так братство превращается в предательство. А я слаб.
   Прости.
  16.
   Я сижу в кухне.
   Теплый лакированный стол принимает в себя прохладу льда, что плавает в бокале с виски.
   Алкоголь растворяет нейролептики в моем измученном организме. Перед глазами холодный туман.
   Я стараюсь рассмотреть лицо офицера, который сидит напротив.
   Его глаза осуждают мою бледную кожу с синим оттенком смерти. Кажется, я действительно готов умереть, лишь бы не чувствовать его взгляд, такой тяжелый и пронзительный. Он поражает отсеки моей души, стараясь включить в ней свет, но лампочки давно перегорели. Они лопнули перед лицом смерти. В тех комнатах больше нет жизни.
   Мой разум готов лопнуть, подобно красному воздушному шару. Хлоп, и я чувствую пустоту. Она приносит легкость восприятия, заставляя меня теряться в одиночестве. Странно, но лишь оказавшись один среди бетонной бесконечности я больше не чувствую своей уникальности. Это хуже болезни.
   Офицер продолжает смотреть на меня.
   Я чувствую это.
   Он облизывает сухие губы.
   - Почему Вы не пришли в участок? - спрашивает мужчина в черной форме.
   Перед его руками лежат белые листы, и я хочу разорвать их на мелкие клочки, подбрасывать вверх, имитируя чистоту снежного вальса.
   В пальцах он вертит металлическую ручку. Сувенир.
   - Проблемы со здоровьем - отвечаю я.
   В его глазах больше не читается упрек, лишь странная смиренность, от которой они грустнеют.
   Почему я не пришел?
   Потому что вновь теряюсь во временных петлях, стараясь вырваться в реальность, принять в себя серость - стать копией бесчисленных копий.
   - Заметно - бросает офицер.
   Конечно. Моя кожа все больше напоминает холодом мертвеца. Мешки под глазами впитывают черноту, словно космос моей души старается просочиться в реальность, укутывая ее в звездное небо. Килограммы сбегают, растворяясь даже во сне, и я не вижу способов задержать их в своем организме.
   Как давно я не ел ничего, кроме нейролептиков в примеси с виски?
   Риторика моих вопросов.
   Кожа еще сильнее обтягивает кости, желая треснуть, образовав рваные раны на моем теле. Из них хлынет кровь, и я умру. Я хочу умереть.
   - Может, Вам стоит обратиться к врачу?
   О, уважаемый, мой недуг - загадка. Я сам себе врач, сам себе смерть и создатель.
   Офицер продолжает что-то говорить, ожидая моего ответа, держа на команде металлическую ручку, что отливает матовым черным оттенком.
   Я не слышу его слов.
   Среди тумана и реальности, что врывается в глазницы холодной серостью, я стараюсь вспомнить фрагменты очередного сна.
   Спал ли я? Яркость в моих тонах, или черно-белые картинки безумия?
   Сон - мимолетное событие. Всего лишь миг, что отправляет к идеалу. Строгость максимальных чувств и эмоций. Во сне нет притворства в собственных ощущениях. Идеалистический мир постоянных изменений. Я хочу остаться в нем, но не помню даже намека на его черты.
   Меня подводит память? Жива ли она?
   И снова вопросы, которые не имеют ответов. Нужны ли они?
   - Где Вы были в прошлый понедельник в районе восьми вечера? - чувствую строгость его голоса.
   - Дома - сухо и коротко отвечаю я.
   - Кто может это подтвердить?
   Я думаю.
   В моих мыслях взрываются ядерные бомбы. Они выжигают едким пламенем тела беззащитных детей, что только научились ходить, познавать эту жизнь. Их глазницы плавятся, и сквозь глубокие раны проступает кипящая кровь. Пузырьки лопаются. Дети кричат и плачут, пока кожа не исчезает, оставляя лишь обугленные кости.
   - Нет - отвечаю.
   Я ступаю на черные кости, и они хрустят под моими ногами. Я больше не слышу крик и плач. Здесь осталась лишь тишина и запах смерти.
   - Понятно - протягивает офицер.
   Он начинает что-то записывать. Металлические оковы, которые заберут мою свободу, скоро зациклят кровь в своих нежных объятиях.
   Я замечаю в глазах офицера подозрение, но вновь стараюсь скрыться в сладком тумане фантазий.
   Я чувствую, как под моими ногами ломаются обугленные детские кости. Игровые площадки напоминают веселое кладбище. Тихо скрипят карусели, словно оплакивая хаос, детскую смерть. Металл хранит в себе память.
   А я?
   Я медленно продвигаюсь вперед, чувствуя приторный паленый аромат, что прилипает к моим губам. Я одинок в воспоминаниях.
   Вижу старое здание детского дома. В таком я жил. На высоких бетонных ступенях я вижу трупы учителей и воспитателей, что стали синонимами тирании. Их шеи перетянуты розовыми жгутами, а кожа посинела, отдавая холодом. Погасшие глаза покидают пределы век, обнятые мерзкой слизью.
   Они смотрят на меня, желая прикоснуться, но остаются молчаливыми. Их лица усеяли разрастающиеся метастазы. По ледяным губам скатываются капли гноя, переходя на подбородок. Русые волосы, цвет каштана, дорогие пиджаки и туфли. Моя ненависть в материальном объеме.
   - То есть, Вы не выходили в тот день, ну, скажем, в больницу или магазин?
   Я вспоминаю рисунок.
   Больницу? Нет, это не случайный выбор заведения, не случайный вопрос. Отнюдь. Скорее прямая угроза моей лжи. Путеводная нить среди обмана моих иллюзий, что я передаю в белые листы офицера.
   Кажется, он рисует комикс нашего общения. Эти мелкие черты моих глаз. Карикатуры появляются на белых листах. Черные тона, облака, что уплывают на Запад. Никотиновый дым петляет в воздухе, разрезая атмосферу, пока наши черно-белые зарисовки тихо разговаривают в прозрачных воздушных шариках для диалогов.
   - Нет - я уверен.
   Офицер нахмурил брови.
   Он знает, что я нагло вру. Это знаю и я. Мы в одинаковом положении. Чувствую яркие краски воздуха, который помогает мне жить. Я глубоко вдыхаю, и он разрезает мне свежестью ноздри. Я вижу последние секунды очередного часа, но стрелки циферблата падают, за ними летят и числа, разбиваясь в мелкие частицы. Я смотрю за их танцем на нежности воздуха и медленно засыпаю, пока офицер продолжает рисовать забавные комиксы нашей встречи.
   - Есть еще вопросы? - спрашиваю я.
   Я чувствую раздражение на фоне собственной усталости. Я хочу спать и уже вижу сны. Хватит мучить меня своей правдой! Проваливай из моей квартиры!
   - Да - начинает он.
   - Знаете, Вам пора идти - я перебиваю его.
   Глаза офицера выдают его мысли. Они направлены на невозмутимость моего лица. Он думает о том, что все так просто не пройдет, что самая мелкая деталь может выдать меня. Одна секунда, в которую я сломаюсь, подобно спичке. Мои уста начнут выплевывать признания. Убирайся!
   - Можно осмотреть дом?
   Я вспоминаю рисунок, который лежит на полу моей комнаты, ожидая чужих глаз, прикосновений и жизни.
   - Предъявите ордер - прошу я.
   У меня нет иного выхода, кроме, как признать свою вину на восемьдесят процентов. Уловка в том, что без двадцати, данное количество правды не способно забрать у меня свободу. Безгрешным людям нечего скрывать.
   - Серьезно? - удивляется офицер.
   Конечно. Ты приходишь в мой дом, надеешься на ошибку в моих словах, чтобы лишить меня свободы. Да. Я понимаю. Работа. Иногда, мне кажется, что весь мир сошел с ума, уткнувшись в поиски места, где человек будет счастлив, меняя одну площадку на другую, забывая лишь о том, где живет счастье, где оно начинается.
   - Да. Если Вы считаете меня не свидетелем, а подозреваемым, то прошу предоставить ордер. А в случае его отсутствия могу лишь проводить Вас до двери - мое красноречие.
   Я встаю со стула. Мои ноги дрожат под тяжестью тощего тела. Они слабы, а кровь уже не бежит по усталым венам, оставляя их бесцветными, словно кто-то забыл добавить красок. Перед глазами стелется туман, и я забываю, как выглядит кадр человеческой плоти.
   Мы медленно идем вдоль коридора. Я иногда касаюсь разбитыми руками стен, чтобы не упасть. Тошнота подступает к горлу, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вырвать прямо на черную форму офицера, который недовольно идет впереди.
   - Я знаю, что Вы это сделали - говорит он.
   Я на секунду останавливаюсь. Ощущение, что не только я остался на месте, но и время больше не торопится вперед. Мир замер, посеяв молчание.
   - В смысле?
   Мой голос дрожит. В этих нотках можно услышать волнение, печаль. Я обескуражен, одинок в своем лживом кошмаре.
   Я вспоминаю рисунок, что лежит на полу моей комнаты. Он очень похож на продолжение или часть комикса, что рисовал офицер. Странно, его белые листы так и остались лежать, красуясь краткими картинками. На них я признаюсь в убийстве, а он смеется. Хотя, быть может, лишь буквы контролируют сознание. Но в них я вижу картины и посыл, скрытый от глаз.
   - Неважно. Но, когда я приду в твой дом, то будь готов - строго отвечает офицер и переступает порог моей квартиры.
   Улыбаюсь.
   Я стараюсь не выдать своего волнения, испуга. В моем сердце взрываются салюты опасности, но я не могу забыть о них и, зачарованный красотой, стою одиноко, наблюдая за крушением собственной свободы.
   - Обязательно - говорю я и закрываю дверь.
   Перед глазами плотный туман, и я медленно двигаюсь к комнате, чтобы разорвать рисунок на мелкие клочки бумаги, оставить все в прошлом, которое убивают горсти нейролептиков в моем организме, обильно пропитанных виски и водкой. Пусть и этот рисунок умрет там же. Я буду счастлив.
   Буду ли счастлив?
   Я открываю глаза за столом в кухне. Горький виски капает на мой подбородок. Как я здесь оказался?! Я опускаю глаза и замечаю чернильные пятна на моих пальцах, а на белых листах виднеется лишь надпись:
   "Нам надо поговорить.
   Макс".
  17.
   Спокоен.
   Он оставляет мне послание на месте белых листов офицера. Нам нужно поговорить? Похоже на параноидальный бред. Здоров ли? Спорный вопрос, но я поднимаю его вновь. Вновь не знаю ответ. Одно ясно наверняка - во мне что-то умирает и пытается спастись. Важность подобной точки зрения в том, что за дельнейшие события повинен только я. Максимализм ответственности. Нейролептики - оружие - но именно мои пальцы жмут на курок.
   Я стал слишком взрослым для мира.
   Звон вновь повторяется.
   Мои пальцы лежат на ручке входной двери, чувствуя влажную поверхность металла. Почему я не могу открыть дверь?
   Вопросы, что не требуют ответа.
   Наверное, все дело в страхе. За ней может быть крест моей свободы, металлические браслеты для моей жизни. Они душат вены, чтобы те теряли молодость и жизнь, чтобы капельки крови не циркулировали в ладонях.
   Этим стараешься себя убедить?
   Скорее, причина в том, что я не могу покинуть острова моих мыслей. В них я свободен. Снова это слово. Свободен в передвижениях, фантазиях, мировосприятии. Я вижу, как пирамиды разлетаются на мелкие кусочки, а остров Пасхи тонет в синем океане, и его поедают киты, обреченные на одинокую смерть.
   Я бог?
   Я могу строить и рушить, давать жизнь и забирать ее обратно. Мои силы безумны, ибо я - создатель собственного мира в лабиринтах моей памяти, моей души.
   Едкий звон.
   Я медленно открываю дверь.
   В мои ноздри проникает странный аромат гниения, который поднимается из мусорной шахты каждый раз, когда в нее летят черные пакеты, содержимое пластиковых ведер. Эти отходы создают своеобразный поршень. Запах наполняет подъезд, вызывая у меня тошноту. Я хочу вырвать прямо здесь, чтобы копаться, искать следы таблеток и алкоголя.
   - Здравствуйте - говорит мужчина напротив.
   На вид ему около пятидесяти лет. Выходец из Вьетнама. Очень низкий и худой, словно суккуб выпивает из него жизненные силы. Он часто включает народную музыку, от чего во мне просыпается ненависть.
   - Двадцать четвертое число - продолжает он.
   Я сразу понял это. Не знаю месяца, но я уверен в числе. Первый шаг к нормализации жизненного процесса. Если, конечно, возможно применить термин нормальности к хаотичному порядку мироустройства. Он приходит лишь двадцать четвертого числа каждого месяца, чтобы забрать плату за квартиру. Иногда, деньги ему отдает Макс. Его глаза не имеют оттенков, чтобы понять перемену моего разговора, характера, моих движений.
   Какой сейчас месяц?
   Плевать.
   Он смотрит на меня, не замечая синего цвета смерти. Его взгляд всегда пропитан хитростью, самодовольством, надменностью. Ну, знаешь, глаза моли, которая летает чуть выше других, но даже не замечает в этом красоты, ибо изменить свой окружающий клочок мира - не значит изменить душу. Материальность идей, мысли о богатстве - люди стали скупы в чувствах, черствы в желаниях и потребностях, однотипны в мечтах.
   - Я хотел напомнить, что сегодня вечером жду оплату - его тонкий писклявый голос.
   Он постоянно напоминает об оплате двадцать четвертого число. Я же не просрочил и дня.
   Сейчас он спуститься этажом ниже и снимет эту улыбку, которая озаряет белые, как чеснок, зубы, со своего лица. Он вновь включит музыку, накричит на детей. Они такие же притворщики, как и их отец. Он понимает это, поэтому готов к одинокой старости, словно сам стал собственной матерью, своим родным отцом. Они тоже умирали одни.
   Хотя, у него есть жена. Суккуб. Она постоянно орет на него, и я чувствую, что однажды он не выдержит и проломит ей череп. Иногда, я даже слышу его шаги. Он ходит вокруг кровати, врываясь в мою фантазию образом топора в маленьких старых ручонках.
   Фантазия.
   В реальности они кричат и плачут, забывая про меня. Я близок к тому, чтобы купить ружье и перестрелять всю их семью.
   - Я помню - отвечаю улыбкой.
   Открываю дверь и захожу. Курок ружья едва продавливается пальцем, когда в прицеле ружья я вижу его жену. Я слышу громкий хлопок, и она падает в кресло. Из вырванной грудной клетки медленно выбегает алая кровь.
   Их сыновья бьются в истерике, стараясь выпрыгнуть в окно, разбиться о влажный асфальт.
   В моих фантазиях дождь - как проводник, либо вечный спутник. Мне нравится его запах. Он пропитан свежестью и грустью. В нем я могу оставаться собой. Тебе нравится дождь? Тогда, почему ты прячешься под пластиковой крышей? Люди так любят придумывать себе индивидуальность. Они начинают верить в это. Вера - есть обман или яд. Скорее, яд. Она убивает медленно. Слишком медленно.
   Я жму на курок. Жму снова. Вижу капли крови, что летят в разные стороны, пачкают дешевые желтые обои, рисуют в воздухе странные символы, похожие на сатанинскую иконопись. Я вижу пентаграммы, перевернутые и сломанные кресты. Они украшают атмосферу, выжигая свои следы на ее нежном теле. Сгустки и комки жил летят на прозрачные стекла, за которыми плачет небо. Дети падают на зеленый ковер, оставляя липкие лужи крови.
   Старый вьетнамец стоит на коленях, смотрит на меня, просит простить, уйти, покинуть его жизнь, не забирать ее. Хотя, я уже это сделал. Он одиноко рыдает среди трупного запаха собственной семьи.
   Одиночество убивает.
   Его руки дрожать, а я чувствую удары мелкого сердца, что застывает в испуге, но все еще бьется в груди, чтобы продлевать минуту осознания. Из его треснувших губ летят слюни, и он молится собственных богам, пока мой палец продавливает курок.
   Я вижу "удьят", по нему ползут скарабеи, спрыгивая с солнечного колеса. Они бегут к голове мертвой козе, что поднимается из дыма пороха. Ее тонкие пальцы, словно человеческие, выводят на невидимом зеркале воздуха "FFF". Я понимаю и жму курок.
   Пуля скользит по горячему стволу. Она проходит внутри него, царапая нежное тело. И уже после, вылетает с оглушительным свистом, рассекая воздух, разбив тонкое стекло, и знаки сыплются на пол. Пуля врезается прямо в череп вьетнамца, разрывая его голову, словно спелый арбуз.
   Грубо. Бесчеловечно.
   На мое лицо попадают брызги крови и мозга. Они возвращают меня в подъезд, где все еще я, все еще он. Молчим.
   - Доброго дня - он улыбается.
   Я улыбаюсь.
   У нас все хорошо, хотя он, наверное, жалеет о жизни, а я в своем воображении творю геноцид его семейства.
   Мы улыбаемся, и я закрываю дверь. В мою квартиру проник запах подъезда, от чего к горлу подступила вязкая, горькая субстанция. Кажется, в ней я могу найти память.
   Двумя ладонями я упираюсь в металлический умывальник. Я чувствую его холод. Мороз проходит вдоль ладоней, проникая под кожу, заменяя собой капли крови в моем теле. Меня тошнит, и черно-желтая лужа медленно стекает в водопровод.
   Из моих глаз убегают слезы.
   На секунду мне кажется, что я задыхаюсь. Чувствую, как по моему горлу спешат осколки таблеток и запах алкоголя. Они царапают аорту, желая захватить в свой поток липкую кровь. Меня выворачивает наизнанку, будто каждая кость отделяется от хрящей и мышц, отдавая отчетливой белизной снежного полотна. Я больше не в силах это терпеть!
   Мой взгляд скользит по стене, словно я изучаю каждый сантиметр помещения, коричневой краски, что откалывалась кое-где. Хотя, наверное, я досконально знал каждый изгиб, каждый шрам на старой стене. Линия взора сканирует каждый сантиметр - черную точку на бетонной стене, грязный ободок зеркала, меня.
   Я ли это?
   - Здравствуй - говорит Макс.
   Сквозь влажную пелену на своих глазах я вижу лицо. Мое ли оно? Картинка прыгает и снежит, словно трансляция на стареньком телевизоре. Лицо дергается в своих очертаниях, иногда зависая, заставляя грани щек размазываться по зеркалу, оставляя длинный бледный след. Я не могу уловить изображение, ибо оно меняется, будто на лицо накладывают еще одно лицо, затем еще улыбку и чьи-то детские глаза. Многослойный портрет моей жизни.
   - Зачем ты здесь?!
   - Нам нужно поговорить - отвечает он.
   Мои глаза высыхают, а боль в горле проходит. Рукавом синего свитера из ситца я убираю остатки рвоты. Внутри объятий ткани я становлюсь похож на буйного психопата. Длинные рукава закрывают тыльную часть ладоней, оставляя лишь тонкие пальцы, чтобы они гладили частички воздуха.
   С каждым новым днем мой вид становится лишь хуже. Днем ли? Сколько времени я сплю? Надолго ли пропадаю в тени?
   Риторика моих вопросов.
   - Что ты делаешь?
   Синие овалы под моими глазами оставляют мелкие планеты зрачков без внимания, концентрируя его лишь на себе. Они манят странным цветом - в космос добавляют молоко. Оно скрывает звезды, принося своеобразный оттенок трупных пятен. Метастазы моего лица заполняют границы щек, обрисовывают разводы в зеркале, когда картинка вновь зависает, словно процессор моего мозга поражен вирусом.
   Отчасти, я прав.
   - Стараюсь вернуться в этот мир - голос дрожит.
   - Убив себя?
   Себя? Я слышу эхо в своей голове, оно подхватывает слова Макса и несет их вдоль горных хребтов Ирландии, сквозь пещеры Эльбруса, укутывая их в снег. Громкость звуковой волны усиливается, отражаясь от стен Пика коммунизма, разбиваясь на тысячи осколков, утопая в районе Мауна-Кеа.
   - Ты нужен мне! - продолжает Макс.
   - Я не могу. Серость принесет мне удовольствие!
   Прав ли я? Быть может, проще остаться экспериментом, чтобы чувствовать свою индивидуальность. Безумие, либо нормальность. Общество, либо бескрайнее уединение с собой, пока жизнь не настигнет цепкими объятиями. Нормализация жизни - превращение в биомассу комплексов и мелочных желаний?
   - Ты задаешь не те вопросы!
   Я совсем забыл, что мои мысли не принадлежат лишь мне. Они - экспонат моего безумного мира, моей потрясающей вселенной. Достояние глобального внимания. Разве свобода? Скорее тотальный контроль в собственном воображении. Ни одна антиутопия не будет равна моей трагедии.
   Вспоминаю Оруэлла - 1984 - думаю о контроле. Он даже не мог представить, насколько драматична тема несвободы в объеме одной единице - в границе человеческого сердца. Сам себе контроль, сам себе раб.
   - Ты убиваешь себя, мой друг! - продолжает Макс.
   Я стараюсь понять его, но вовсе не помню линий, ведущих к прошлому, к началу моего разложения.
   - Без тебя я стану живым! - вру я, и мой голос срывается.
   Холодный пол кухни принимает мои стопы. Тело трясет, и я стараюсь укутаться в длинные рукава синего свитера из ситца. Мою голову переполняет голос Макса, напоминая собой лишь газ, что прилипает к окнам моих глаз, ожидая взрыва, легкой искры в своих пределах.
   - Тебя не станет без меня! Прекрати! - в голосе Макса я слышу лишь печаль и гнев.
   Интересно, видит ли меня кто-то? Может ли он узреть бесконечный монолог, в котором я меняю голос и манеру, будто переключаю радиостанции в стареньком автомобиле бежевого цвета. Раритет махнет иначе. Я неравнодушен к запахам и ароматам. Слишком много тем, что сменяют друг друга на фоне голоса, что живет в моей голове.
   - Тебя нет! Ты - вымысел! - кричу я, но сам не верю в эти слова.
   Тишина.
   Я медленно включаю газ. Зеленый чай принесет мне спокойствие. Чувствую аромат, едкий, такой терпкий.
   Я боюсь двигаться, стараясь поджечь спичку. Чувствую приступы рвоты, но пытаюсь проглотить их вместе с розовыми таблетками, чтобы навсегда стать частью безумного мира, безликим вариантом копии. Готов ли я?
   Я зажигаю спичку, держа ее в своих пальцах.
   - Ты все забыл? - спрашивает Макс.
   Мы молчим.
   Я стараюсь вспомнить хотя бы обрывки прошлого, но они умирают вместе с памятью. Я опираюсь на теплые обои на бетонной стене. Они ласкают мою кожу, словно сотканы из шелка. Закрываю глаза, вспоминаю темный подвал. Разве Макса не было раньше?
   В моих пальцах догорает спичка, обжигая кожу, оставляя на ней красные следы. Я думаю, мои мысли разлетаются по отсекам головного мозга, чтобы собирать осколки памяти по маленьким кусочкам.
   - Не может быть! Это невозможно! - отказываюсь верить.
   Я вспоминаю.
   Осколки памяти собираются воедино, они создают композицию из тысячи мелких деталей, изображая композицию зеркала, чтобы я мог заглянуть в глубину серебряного отражения.
   Я вспоминаю, как впервые пришел к Максу, как долго старался объяснить ему, кто я. Мы долго беседовали под летним небом, что отдавало теплотой и любовью.
   - Помнишь, как мы отрывали крылья мертвым бабочкам? - его голос такой родной и мягкий.
   Огонь спички врезается в мои глаза, словно освещая темноту памяти, в которой я - иллюзорность.
   Я вспоминаю долгие курсы терапии и то, как Макс спасал меня, скрывая от чужих глаз. Я необходим ему, как и он мне. Взаимосвязь нашего прекрасного мира, состояния, сна. Мы, словно точка в системе бесконечных лучей. Эту жизнь мы придумали нарочно, чтобы жить. Я вспоминаю бабочек, мертвую пыльцу свежих цветов, волны на огромном синем полотне, глобус в нашей комнате, страх в его детских глаз, боль внутри сердца от предательств.
   Огонь погасает, оставляя лишь обугленную линию спички.
   Я вспоминаю доброту и то, как спасал его в весенние дни безумия, как снимал петли с изящных люстр, как уводил за руку от обрыва очередной крыши, как мы рисовали судьбу, в которой нас не было.
   Мое тело дрожит, а я все еще не могу подобрать слова.
   Отчетливость нашей памяти. Есть мы! Мы, где нет меня, как реальности, как осязаемости. Я - голос внутри, но такой живой, будто улыбка Джоконды. Я чувствую - значит живу.
   В воздухе зависает дым сгоревшей спички.
   Я смотрю в зеркало, где прыгают пиксели, и оно разбивается, осколки наполняют разум, я чувствую боль, и больше не слышу голоса. Я иллюзорен - плод фантазии, выдумка детских комплексов.
   Я жив?!
   Слишком много "я" для трупа. И могу ли я именовать себя трупом, если фантазия безразлична к смерти?!
   - Этого не может быть!
  18.
   Один, два, три.
   Я считаю ступени, услышав, как входная дверь захлопнулась за моей спиной. Бегу вниз, чтобы вдохнуть чистоту воздуха, и слышу, как капли бьются об идеальный асфальт. Улица замирает в касаниях дождя, и даже сирены скорой помощи меркнут на фоне творящегося хаоса. Слезы богов - избавление моей грусти.
   Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть.
   Я бегу вниз, словно спускаюсь в темную бездну своих сомнений. Я бы видел странные и пошлые надписи на зеленых стенах, что оставляют школьники, но не могу прочесть их, ибо глаза зажаты влажной пеленой соленых слез. Мой взгляд воспринимает лишь размытую картинку, где кадры пляшут на костях современности. Они меняются, снежат, будто я вновь вернулся в детство, где наблюдаю записи футбольных матчей. Звук перестал существовать, и теперь лишь мои собственные мысли закованы в роли комментариев.
   Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят.
   Это не укладывается в моей голове. В его голове. В нашей голове. Кто я? Неужели иллюзорность моей действительности - явная ошибка мозговых процессов. Я - всего лишь галлюцинация, психическое расстройство, созданное, чтобы его уничтожили! Нелепая бессмыслица, но она является абсолютной истиной в этом прогнившем подъезде кислотного цвета. Абсолютность - откровение фантазии на фоне полного разрушения психики. Я - миф, а значит, остаюсь вечностью, ибо имею возможности перерождаться в иных умах, доводить собою до смерти, до больничных кроватей, холодных и жестких.
   Сто шесть, сто семь, сто восемь.
   Вымысел, что смог почувствовать вашу липкую жизнь. Фантазия, которая обрела осязаемость, чувства, эмоции, став шестеренкой механизма вселенной. Наверное, есть, чем гордиться. Но эта гордость фальшива, как и моя жизнь. Но почему я чувствую боль? Когда-то я слышал миф, что человек, умеющий мыслить, уже жив. Перед глазами летят тома Канта, Ницше - сатанизм единства, теории сверх "Я". Страницы рвутся, превращаясь в желтый песок, рассыпаясь на бетонные ступени, чтобы позволять мне бежать к чудесному началу собственной жизни. Я даже не человек! И почему мой образ так востребован для Макса и Алисы?!
   Я бегу по ступеням, утопая в странной темноте. Она похожа на неизвестность. Я даже не знаю, что меня ждет впереди. Открою дверь подъезда и окажусь в мире молекул и математических парадоксов. И может, весь мир я выдумал зря. Он внутри головы Макса зажат, обременяя и меня. Быть может, мои глаза впитают абсурд, матрицу бесконечных множителей. Способна ли личность психосоматического типа питать в себе жизнь, функционировать с миром?
   Сто сорок четыре, сто сорок пять, сто сорок шесть.
   Я же трогал листву, чувствовал оргазмы, трогал губы Алисы и наслаждался страстью в туалете в том самом баре, с той девушкой, чье имя я не знаю. Знать не хочу! Она - реальность, необходимая моему сейфу - Максу. А я? Если что-то трогали мои руки, то можно ли считать это фантазией? Мысли не дают мне покоя, а в голосе звучат вопросы на фоне мелкого шипения, словно я вновь смотрю старенький телевизор в комнате отца. И мое детство - реальность ли? Фантазия?
   Сердце едко сжимается в моей груди, будто его желают раздавить холодные руки. Буду ли я понят поколением? И почему этот вопрос возникает в голове? В ней взрываются бомбы безумия, и моя память стирается, превращаясь в математическую систему. Я вижу гипотезы Римана, Ходжа, теорию Янга, равенство классов "P" и "NP". Самые сложные расчеты, что создавали мой мир, который стекает по острым краям букв и цифр. Я вижу лишь пустоту.
   Отрывистое дыхание. Чувствую сухость во рту.
   В голове мелькают мысли, а я стараюсь понять - кто я? Ошибка? Нелепый сбой систематизированных отделов психики? Неужели меня зажмут под микроскопом, чтобы изучить, подобно природному явлению? Или Макс ставит хитрые ловушки, чтобы сбить меня с пути человеческой сырой жизни? Быть может, он заменяет мою память, указывая иную ветвь событий, в которой я был потерян, словно нелепое звено эволюции. Почему он так поступает со мной? Меня переполняет ненависть, разжигая пожар, но вскоре пламя затухает, и ко мне приходит смиренность, желая пить черный чай с листьями мяты. Вспышки из прошлого, где меня били током, а я прятался в отделах многоэтажных домов, пока они рушились, падали вниз, заставляя бежать, искать новый приют в бесконечности фантазии и разума. Обретая покой, я принимаю свою прозрачность, словно награду на груди в виде платиновой медали терапевтических клиник. Я - ветеран химических соединений в розовых пилюлях.
   Сто шестьдесят семь, сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят девять.
   Я замираю в воздухе, касаясь невесомости, кутаясь в ее легкий шарм.
   Мое собственное самоубийство. Сотни нейролептиков принимают вид мелких свинцовых пилюль, что врезаются в мое сердце с силой невероятного давления, стараясь сломать мои ребра. Я иллюзия, а значит, принадлежу к уничтожению. Я сам взвел курок, а теперь стараюсь объяснить смерть, как избавление от живого существа. Я вспоминаю биение сердца, едкую боль, что пронзала мой организм. Ощущая, как умирает Макс, мое сознание даже на секунду не остановило терапию, которая стала последним спусковым крючком. Вот моя душа - мишень - стреляй в нее в упор, чтобы я видел, как в небе растворяются красные птицы глубокой весны. Они крыльями гладят лишь солнце, лучи плавят их перья, а я обездвижен, наблюдаю за великолепием собственной смерти. Ни одна ванная, набитая вязкой теплой водой, не заменит тепла, что озаряет мое сердце, создавая замысловатую симфонию полета души.
   Мое самоубийство - загадка, нелепая ошибка, ложное восприятие липкой действительности. Мое незнание сыграло злую шутку с мировоззрением и судьбою в целом. Горький вкус нейролептиков теперь напоминает порох.
   Если я чувствовал его, то значит, все еще жив? Жил ли?
   Риторика моих парадоксальных вопросов, где я даже не вижу края, чтобы опереться, отдохнуть от бесконечных мыслей "за" и "против".
   Самоубийство моей личности - символизм реальности. Ее хитрые сплетения обмана произвели выплеск мыслей, будто доза адреналина в пустое сердце. Я умираю. Разве? Для этого необходимо было жить. И снова противоречивость моих сомнений. Жив ли я? Знакомая череда вопросов, в которых я теряюсь, будто маленький мальчик в магазине сладостей. Увы, но мои конфеты - экзистенциальная тоска. Любая меланхолия на мой выбор - красная обертка, желтые фантики, синяя фольга. Мои глаза разбегаются по полкам, стараясь подобрать собственную грусть на сегодняшний день. За плечами слишком много подобных чисел.
   Самоубийство моего "я". Можно ли назвать его случайным, если глаза слепы к действительности?
   Я стараюсь дышать, но воздух каменеет прямо в горле. Кажется, я выплевываю архитектурные изыски воздуха. Великолепные произведения Бернини, в которых рисуются черты "блаженной Людовики", "экстаза святой Терезы". Скульптуры из камня и глины падают на ступени, разбиваясь и тая, превращаясь в прозрачный воздух вновь, а я не могу больше дышать. Перед глазами темнеет.
   Стараюсь остановить мысли. Принять то, что принять невозможно! Определить себя, как расстройство, как галлюцинацию Макса и, куда страшнее, как болезнь. Я - метастаза его психики, определенный участок невозможности, что становится реальностью в один миг перевоплощения. Меня разрывают на части мелкие сомнения.
   Быть может, это обман? Память изменена хитрыми кодами моего расщепления? Или я сам - ложь? Проблема? Во мне пылают огни, и крошится лед.
   Сто семьдесят.
   Самоубийство моей личности - максимализм холодной реальности.
   Я глубоко втягиваю воздух, и время возвращает свой отсчет, отпуская меня из невесомости.
   Секунда.
   Дверь подъезда открывается, и я чувствую дождь, врезаясь в человеческий силуэт.
  19.
   Я врезаюсь в силуэт. Красный зонт вылетает из ее рук. Его подхватывает ветер и меняет траекторию. Красный материал врезается в серость, а мои глаза высыхают, и я могу разглядеть этот мир.
   Машины движутся со скоростью комет, рассекая пластиковый воздух, словно инородное тело врезается в поток венозной крови. Он имеет сладкий вкус карамели. Я чувствую его на своем языке, в собственном горле, простуженном, либо просто больном. Воздух наполняет мои легкие сладостью, от чего прозрачные стенки прилипают друг к другу, и мне становится еще тяжелее дышать. В атмосфере я чувствую мягкость, пока Алиса старается поймать свой зонт.
   На ней серый плащ выше колен с глубокими карманами и большим треугольником под шеей. Я вижу черные пуговицы, что строятся в ряд, скрывая фиолетовую водолазку. Черные колготки сжимают ее бледные ножки. Кажется, она стала выше с нашей последней встречи. Когда была та самая встреча? Я опускаю взгляд вниз и вижу темно-синие туфли на высоком каблуке. Он блестит стразами, словно небесные звезды привезли в коробке на фабрику обуви, и теперь рабочие раскидывают их повсюду, дабы придать волшебства в легкие конструкции.
   Алиса ловит зонт, чтобы всунуть его в черный чехол - длинный и изящный. Он весит у нее за спиной, словно ножны у токийских ниндзя. Черная шлейка делит серый плащ на ровные доли, будто на посмертных фотографиях рисуется лента.
   Я смотрю на мир.
   Около ларька с кофе и пирожками человек в строгом костюме и блестящих лакированных туфлях что-то кричит на молодую девушку в голубом фирменном фартуке.
   - Я тебя зарплаты лишу!
   Стандартность мышления директоров. Они так уверены в зависимости людей от материальности, что готовы смешивать личность с гноем, убежденные в своей превосходности. По сути, они забывают то, что их жизнь и существование - стандартность. Разница лишь в месте, на которое их закинули генеральные директора. Круговорот управляющих в природной среде работы. От администраторов до бизнесменов, поверх рабов системы. Они - моль, что вылетает чуть выше. Они парят у самого неба, но видят лишь несколько метров впереди себя. Деньги не заменят кругозор человеческого восприятия.
   Мне кажется, я уже думал об этом.
   Слышу резкий звук, похожий на то, как застегивают молнию на халатах и осенних куртках. Я перевожу взгляд и вижу, как Алиса прячет красный зонт в его удивительное черное платье, после чего перекидывает чехол за спину, смотрит на меня и улыбается.
   - Аккуратней надо - она грозит мне пальцем.
   Деревья шумят кронами, а я так хочу, чтобы они желтели, а листья осыпались, стирались до перегноя, умирали под ногами людей. Я вспоминаю то, как сильно любил осень. Любил, пока был жив. Я хочу утопать в ее свежести, но какой ценой. Мне уснуть, чтобы после проснуться в другом городе, с другими людьми, с другой жизнью. Ведь, мы практиковали это. И куда привела столь таинственная дорога?
   Я смотрю на Алису и чувствую свое возбуждение. Она нравится мне, как когда-то я любил реальность. Она реальна. От Алисы пахнет прелестным шампунем с добавлением мяты. В этой дождливой свежести я улавливаю вкус ее духов. Он прекрасен в своих очертаниях. Вокруг него строится воздух. Ее лицо так умиротворенно. Она улыбается, и блеск для губ тянется к щекам. Кажется, ее даже не разозлило то, как я вероломно врезался в нее, выбив красный зонт.
   Я слышу музыку. Мелодия природы, где капли стучат по крышам, где деревья шумят в своеобразной звуковой волне, а тональность туч играет вторым фоном, будто отголоском или эхом. Меня больше не тревожат крики людей, не беспокоит звук ломающегося пластмассового воздуха. Я свободен от реальности, но возбужден миром и глазами напротив.
   Алиса толкает меня в подъезд.
   Снова зеленые стены, но я покорно поддаюсь ее движению. Быть может, мне и ненужно никуда бежать? Попытка избавиться от себя? Себя в привычной ли форме? Хотя, мой друг - есть моя вселенная. Мое психическое состояние вновь ухудшилось - процесс медленного самоубийства.
   Внутри тепло и тихо. Люди давно покинули бетонный ящик квартиры, чтобы оказаться в подобном сейфе в пределах работы, которую не могут терпеть. Тишина. Я так давно не был в полной пустоте. Я чувствую запах духов Алисы. В них растворяются ароматы подъезда, а мое сердце стучит в ином ритме - в некой степени, неизвестном для меня, незнакомом, как для личности, фантазии - для воображения, что стало разумным.
   - Привет - ее красивый голос.
   Она жива и реальна, что и делает ее идеалом - в некотором роде - волшебством.
   Я молчу.
   - Что с тобой происходит? - я слышу грусть.
   Идеальность момента. Не так. В этот миг я отрешен от реальности, но все еще нахожусь в ней. Мысли в голове принимают новые формы, хотя все еще оставляют послания моему разуму о том, что Макс строит хитрые ловушки. К сожалению, я помнил слишком много, чтобы утверждать свое существование в реальном мире.
   Чувствую сладкий привкус лекарств.
   - Ты совсем не отвечаешь на звонки. Ты видел, как выглядишь? - она напугана.
   Я хочу рассказать ей все, что происходит. Только представь ее глаза, когда осознание придет в форме симпатии, построенной на отношениях с персонажем, даже не личностью. Насколько хрупок ее рассудок? Рамки ее восприятия могут расшириться, подобно легким при каждом моем вдохе ароматных духов. Я - ее миф. О чем ты? Я - собственная галлюцинация. Эта мысль возбуждает меня, пробивая почву для некоего фетиша, настолько точного и индивидуального по своей природе.
   - Макс, скажи мне хоть слово! - она ставит точку.
   Она ставит точку, и я вдыхаю освобождение. Мысли в замкнутом круге мишени - я вижу, как в них летят пули ее слов. Они пробивают кости, рвут нервы моей реальности, отпуская в темный космос принятия и бездны. Там находятся секреты и пережитки моей уникальности. В нем загораются звезды, рисуются млечные пути, освещая десятки новых планет, где я создавал цивилизацию, миллионы разумных жизней - моя мастерская, от которой веет холодом. Я вспоминаю все. Кадры памяти летят перед моими глазами. Я принимаю себя в образе фантазии, что убивает во мне боль и тяжесть.
   - Расскажи мне все! - просит она.
   Сотни счетов, квитанций о пособии - она видела каждый лист достаточно, чтобы знать мое настоящее имя. Его настоящее имя, ведь я - феномен реальности. Целая вселенная, что смешивается с иным миром - таким холодным безжизненным. И этот мир способен раздавит меня прямо сейчас - среди зеленых стен подъезда, прекрасной фигуры и странного возбуждения. Я соединяю вселенные, словно химические элементы, ожидая взрыва, либо новый симбиоз искусства и красоты. В какой- то степени, я - есть то самое искусство.
   - Ты можешь мне доверять, Макс - ее ласковый голос и рука, с золотым кольцом.
   Обручена ли она? Неужели все это время я мечтал о чьей-то жене? И эта мысль восходит новым возбуждением. Кажется, я получаю наслаждение лишь от осознания запретности. Мои пороки так реальны. Я хочу впиться в ее губы, срывать плащ и ласкать прямо здесь - в этом прохладном подъезде среди зеленых стен.
   - Пожалуйста - просит она, и я рассказываю.
   Я рассказываю, как приходил к Максу, будучи лишь навязчивой идеей, маскируясь его собственным голосом, ибо не был готов признаться даже себе. Я старался быть рядом, писать живописные картины в его душе, увековечивая целые миры, тысячи мельчайших организмов. Я стал для него неким хранителем. Хотя, он слышал лишь свой голос, как и многие дети. Воображаемый друг, запертый внутри головы. Хотя, в ней слишком мало места, чтобы я смог изобразить богатство духовного начала. Душа - тайник иллюзий, где я - главная фантазия, изначальная в плане создания. И если с меня начинается вселенная, то позволяет ли ситуация называть меня "богом" - слишком громким именем. Быть может, и реальность - факт чьей-то безумной фантазии. Возможно, что мир развивается внутри иного тела. Вокруг лишь иллюзии. Тогда, кто я? Фантазия внутри фантазии? И сколько вмещается во мне воображаемых вселенных? Бесконечность фантазии в разрезе времени и существования.
   Она закрывает рукой свои губы, словно специально показывает мне кольцо. От идеи запретности ее тела меня накрывает возбуждение. Сердце бьется в ритме ударных из песни про небо и секс. Я стараюсь оставить ее позади, но не могу, ибо мысль неимоверна в своей навязчивости.
   Я рассказываю. И вот мы у порога моей школы. Нашей школы. Я так запутался в этом. Я слышу смех одноклассников, упреки учителей, вспоминаю о темной кладовой, в которой мы общались с Максом, сбегая из реальности, такой сырой и липкой. Мы играли на детских площадках, в небольшом лесу за нашим домом. Там пахло хвоей и табаком. Уединение нас - загадка и тайна, в которые мы проваливались, будто под талый снег. Знает ли Алиса, как умирать в себе, в своем друге? Здесь слишком много вопросов, но они уже не тревожат.
   Ее глаза впитывают страх и удивление. А я все еще думаю о ней, как о похоти. Люди любят ломать запретность. Их порок, тайна, фетиш. И я не исключение. Хоть и не человек вовсе. Даже в фантазии есть свои изъяны. Пример? Я. Несовершенен и мой мир, не идеальны похотливые точки мышления. Я смотрю на ее ножки, фигуру, и чувствую, как встает мой член. Он натягивает ткань штанов. Я так порочен.
   Я рассказываю. Говорю ей о будущем, о прошлом, которого нет вовсе, ибо фантазия бесконечна, она выигрывает у времени, оставляя его за границами объяснений и смысла. Часов и минут не было. Во мне жили лишь промежутки "до" и "после". Мои слова врезаются в ее душу, лаская и очаровывая, ибо безумие прекрасно на фоне сырой реальности. Я ставлю точки в незаконченных диалогах и делах, произвожу паузы, короткие замыкания внутри больших электрических блоков. Во мне умирают процессы, пока сам путь от земли до космоса, от реальности до фантазии, не превратиться в разбитые звезды, в которых я сам теряюсь, словно маленький Макс в темном лесу.
   Черная шлейка скользит по ее плащу. Алиса сбрасывает зонт, словно чехол пережимал ее молодую грудь. Она так сильно зажата в объятия плаща. Ее муж - кто он? Почему она здесь? Я хочу насладиться реальностью, отдать всего себя на ее ласки и прикосновения. Я хочу впиться в ее губы, утопая в запретности и возбуждении. Мой странный фетиш, моя извращенная натура. Я чувствую, как сердце бешено стучит в груди.
   Я рассказываю. Говорю о том, как просыпался и видел за окном другие города, других людей, до дня пробуждения мне незнакомых. Я просыпался, а на стенах висели новые картины, разные обои - синие, белые, красные - двухкомнатные, однокомнатные потемки новых привалов (как я называл их). Я рассказываю о том, чего не помню, о жизни вне пределов фантазии, о таблетках и самоубийстве. Повествование уходит в темноту собственных откровений, изъянов, в бездну саморазрушения и смысла, в места, где я наивен, чтобы осознавать свою уникальность. Новые лица, другие запахи, растения - все становится абсурдным, постоянно изменяясь в ДНК и частицах здравого смысла. Я рассказываю все, что только могу вспомнить и понять.
   Я замолкаю, а на глазах Макса проступают соленые слезы. Я чувствую их вкус. Всегда чувствовал!
   Мы молчим.
   Запах ее духов распространяется беззвучно, и мне нравится утопать в пустоте. Лишь капли дождя за дверью подъезда играют свою печальную музыку любви.
   - Если ты выдуман, то, почему чувствуешь это? - спрашивает Алиса.
   Она впивается в мои губы.
   Запретность моего безумия - желанный плод человеческой похоти. Мы хотим все, что находится под замком, что запрещено, но так удивительно притягивает к себе. Ее несвобода, мое помешательство - искренняя точка, кульминация нашего диалога. Сокровенное желание для двоих - познать истоки сладкого запрета. Мы утопаем в возбуждении.
   Мои руки распахивают ее плащ. Я трогаю грудь сквозь фиолетовую водолазку, пока вторая рука медленно сползает по спине, чтобы задрать короткую юбку. Чувствую шлейку чулок и понимаю, как похотлива и ее природа. Шелковые трусики ласкают кожу моих пальцев, которыми я ощущаю влагу в районе ее влагалища. Слышу тихий стон, что срывается с ее горячих губ. Она в моей власти, в кандалах нашего возбуждения. Я запускаю пальцы в трусики и начинаю медленно нащупывать ее клитор, отчего Алиса намокает еще сильнее, готовая отдаться мне в этом подъезде. Я слышу сексуальные стоны и чувствую, как ее губы скользят по моей шее, оставляя на ней влажный след.
   Безумие, измена - наши обоюдные грехи. И грешны ли мы в порыве животной страсти? Неужели рамки человеческой морали смогут остановить ураган бесподобных эмоций, в которых нет зла - лишь легкий фетишизм наших сторон, либо сердец.
   Я чувствую, как Алиса опускается на колени, а ее губы ласкают мой живот, подняв кофту. Мои пальцы, мокрые от ее выделений, уже проникли под пряди волос, настолько мягких, что, кажется, я рву ими небеса, стараясь прикоснуться к истине. Еще секунда, и я чувствую членом прохладу подъезда, пока мои штаны сползают в район колен. По головке медленно проходит свежесть, а синие вены вздулись вдоль основания, наполненные горячей кровью. Вскоре, прохладу зеленых стен сменяет теплота ее сладкого ротика. Я чувствую влажный язык, который ласкает уздечку. От удовольствия закрываю глаза, стараясь сдерживать стоны удовольствия, пока Алиса работает ротиком, чтобы удовлетворить свои и мои потребности.
   Наши пороки, скрытые тайны - грифель секретности. Человек поглощает запретное. Такова природа определенного фетиша. Будь то измена, либо любовь к безумию, или детская невинная кража - все это в совокупности определяет характер души. Извращенная фантазия - получать удовольствие, достигать оргазма - как духовного, так и плотского - от запрета. Даже не от его нарушения, а лишь от желания. К сожалению, человек корыстен, азартен. Секунда, он и не замечает, как мысль становится навязчивой, пока не приведет к действию. Сегодня ты живое существо - личность, а завтра станешь иллюзией. Вчера ты невинна даже в семейных ссорах, а сегодня стоишь на коленях в прохладном подъезде, держа во рту член того, кто так магнитит к себе безумием, глазами, душой - без разницы.
   Я чувствую, как ее губы смыкаются на стволе моего пениса. Они такие влажные и горячие, что невольно срывается легкий стон удовольствия с моих уст. Алиса старается полностью взять его в ротик, пока мои мысли и наслаждение сплетаются в букет невероятных ощущений. Я чувствую каждый сантиметр, с которым член все глубже проникает в нее. Горячая слюна обвивает ствол, а ее язычок оставляет невероятно приятные шрамы на легкой коже у синих вен. Я чуть сильнее сжимаю ее волосы, открываю глаза и смотрю вниз. Алиса чувствует мой контроль и поднимает взгляд, оставляя свои влажные губки на моем члене.
   Эта авария наших глаз. Столкновения лобовыми стеклами, где осколки летят прямо в лицо, изменяя нас, словно пластический хирург. Трагедия вопросов, в которой они умирают. Осознание веса деяний. Мы оба понимаем то, что происходит сейчас, но в глазах Алисы я вижу наслаждение, и она продолжает скользить губами по моему пенису, не отводя взгляда от меня, будто хочет убедиться в удовольствии, которое приносит. Мы возбуждены не только физически, но и волна духовного оргазма уже лижет песчаный берег. Мы осознаем в аварии в себе преступников морали, от чего Алиса тихо стонет, а я готов кончить от нескольких прикосновений.
   Ее движения становятся быстрее. Одной рукой она обхватывает мой член, демонстрируя кольцо, возбуждая меня еще сильнее, словно уже давно поняла, что нравится мне. Иногда, она и сама поглядывает на свою руку, от чего прикрывает глаза, издавая громкие стоны. Ее язычок ласкает головку, и по моему телу пробегает мелкая дрожь. Я вспоминаю, как пахнут каналы Петербурга, старенькие квартиры с высокими потолками, как очаровывают огни Нью-Йорка, рекламные щиты с яркими рождественскими открытками, как Манчестер устилает зноем под громкие песни футбольных фанатов.
   В этом холодном подъезде, под давлением рвотных стен, где лишь эхо подхватывает тихие стоны - я ухожу в глубины памяти, вижу, как мимо меняются лица, они пролетают и взрываются, усыпая космос новыми звездами. Их там миллионы - события, общество, города и метро. Алиса чувствует нашу страсть, и она вся мокрая лишь от мысли своего порока. Наши глаза закрыты, и я ощущаю, как пульсирует мой член в ее ротике. Еще секунда.
   Я кончаю. По моему телу проходят волны оргазма. Я впервые чувствую такое наслаждение. Мой собственный космос рисует млечные пути липкой спермой, что вливается в ротик Алисы, слегка просачиваясь на края ее теплых губ. Она не выпускает мой член из своего рта, ее рука спущена вниз, а пальцы гладят мокрые трусики в районе влагалища. Алиса стонет, проглатывая молочную сперму. На секунду я чувствую лишь жар, после чего ее горячие слюни проходят по моей головке, забирая последние капли семени.
   Меня трясет от наслаждения, я едва стою.
   Алиса отстраняется, оставляя мой член прохладе подъезда. Медленно я натягиваю штаны, пока Алиса встает с колен. На ее лице стыд и блаженность. Так соединяются пороки, превращаясь в искусство. Я смотрю, как фиолетовая водолазка и грудь прячутся в объятиях серого плаща. Алиса проводит рукой по волосам, пока черная шлейка зонта не разрезает ее вдоль - от плеча до поясницы. Я вижу, как она облизывает свои губы горячим язычком. Алиса приближается ко мне и целует меня в щеку, оставляя едва заметный влажный след.
   - Это реально? - шепчет она, стирая капли спермы с уголков губ большим пальцем.
   Я не могу ответить. Я поражен усталостью и восторгом, синим пламенем пороков и липкостью моей пошлости.
   - Прости, я зашла ненадолго - говорит она.
   Я слышу звонок ее мобильного телефона, а затем, немного другая полифония раздается в моем кармане. Чувствую, как вибрация проходит вдоль моей ноги. Она приносит странное удовольствие. А я молчу.
   Мелочь. Всего лишь звонки, и мы не отвечаем на них. Я понимаю, кто звонит ей. А мне? Это и неинтересно. Не поднимать трубку, оставаться здесь - между похотью и чем-то другим по своей составляющей.
   - Я должна идти. Постараюсь зайти к тебе на выходном. Хорошо? - произносит Алиса.
   Я киваю головой. Слишком много усталости. Я иссяк духовно и физически в столь сильном оргазме. Телефонный звонок убивает эмоции в столь нужный момент. И мы застряли в этом.
   Алиса нажимает зеленую кнопку и покидает холодный подъезд.
   - Где я? Сейчас скажу адрес - слышу ее последние слова.
   Она говорит их по каналам связи, через спутники, в телефон в другой точке города, где ее любят и ждут. Мир так мерзок, и эта мысль придает мне удовольствия, и я готов снова кончить, но отхожу от стены.
   Телефон вибрирует в моей ладони. Незнакомые цифры плывут вдоль дисплея.
   Макс нажимает кнопку.
   - Тебе надо это услышать - тихо шепчет он.
  20.
   - Алло - тихо произношу я, и за моей спиной закрывается лифт.
   Мое принятие тонет в бесконечном космосе души. Я трогаю звезды, они крутятся, после чего показывают запись на полотне черного неба, словно я попал в межгалактический кинотеатр. Кадры сменяют друг друга. Я вижу детские качели, первые пробы ЛСД, выпивка и сигареты, детская команда по футболу и ласковый берег Барселоны. Где живу я? Жил? Какая разница, если однажды я просыпаюсь в совершенно неизвестном для меня мире. Я - фантазия, которая существует в каждом уголке земного шара.
   - Алло, Макс! Я все им рассказала! Я писала тебе. Почему ты не отвечал, Макс? - девичий дрожащий голос выдавал приступ слез.
   Я даже не знаю ее имени.
   - Знаешь - голос моего друга обрывает мои мысли.
   Та девочка из бара.
   Она плачет и кричит какие-то слова, хочет, чтобы я ее простил за то, что она не смогла вынести тот груз, что подарил ей Макс. А я не знаю, стоит ли прощать. Я не могу даже представить вес ее вины, ибо не знаком с ней. Я не способен винить человека за груз, который его же и придавил. Скорее, виновны мы, раз позволили себе обременить человека столь тяжкой ношей. К сожалению, люди думают иначе. Человека легко искусить, особенно, если он сам искуситель. Возможно, мои мысли извергают истину?
   Я уже не считаю этажи, но отчетливо слышу, как царапается трос. Мне кажется, он скоро лопнет, и вертикальный гроб заберет мою чистую душу. Я не боюсь смерти, ибо она избавит меня от реальности, оставит одного в бесконечности. Фантазия способна умереть? И снова я слетаю в изначальные истоки, и так хочу проснуться в Сан-Франциско. Лифт царапает стены шахты, а я боюсь стать реальностью на миг. Смирившись в чистоте иллюзии, я обретаю свободу.
   - Прости меня - голос продолжает дрожать в телефоне.
   Я не считаю этажи, не представляю - падаю ли вниз, либо лечу вверх к самой крыше. Я слишком замкнут внутри своей головы, среди сотен тысяч звезд, среди картин и галерей искусства. Одиночество приносит радость, и я, утопая в наслаждении безумных фантазий, принимаю существование иллюзии. Вернее, жизнь большой галлюцинации.
   - Макс, ты меня слышишь?
   Он нажимает кнопку, и я слышу короткие гудки.
   - Выпусти нас - произносит Макс и уходит.
   Я чувствую пустоту. Он исчез. Я теряюсь в собственном космосе, который замыкается в точку, выплевывая меня в холодную реальность. В ней я не умею жить. Одна ошибка среди океана островов разума, и в ней меня уносит легкий шторм разочарований. Я не умею жить, не научился. Увы.
   Кажется, я задыхаюсь в лифте, чувствую эхо шахты, что шепчет нам о смерти. И умирать мне так легко. Спустя секунду, я стал другим, как превращались города за окнами разных квартир. Похоже, я слышу сирены, они помогают мне понять, принять обстоятельства, в которых я остался один.
   Она рассказала им все: ту драку в переулке, убийство в больнице. Полицейские получат орден в течении часа, а через 5 минут будут тут - ждать, пока мое тело не упадет из лифта, бледное и сухое от страха, от нехватки воздуха. Мне кажется, что в мои виски впиваются сверла, накручивая на себя мой разум, уничтожая все нейроны. Выпустите меня отсюда! Мне нужно бежать! Макс, ответь! Я стучу руками в двери лифта, рассекая костяшки пальцев, капая на белый пол, оставляя следы своего безумия. Слышу, как меняются этажи. И сколько еду я? Час? Два?
   Я слышу сирены, так далеко отсюда. И как мне жить теперь в реальности, осознав, что я фантазия?! Макс, прошу, ответь!
   Спокойствие. И в голове рождается идея избавления, принятия, свободы.
   Двери лифта открываются. Все возвращается к истокам.
  21.
   Я захожу в квартиру. Мои мысли тянутся липким шлейфом. Я даже забыл запереть дверь. Быть может, в этом и есть моя проблема, как реальности. Сложность в ответственности, в планировании будущего, которое так размыто на фоне риска, где ты можешь умереть. Напрасные траты времени, что стало вдруг таким важным, определяющим, если угодно. В этой пустоте сомнений, металлических платформ и запаха пота в общественном транспорте, я вновь хочу вернуться в свой космос, рисовать в фантазии фигуры прошлого. Желание вновь стать свободным и подарить Максу крылья - краеугольный камень моих размышлений.
   В квартире пахнет газом.
   Он поднимается от пола, прилипает к стенам, обнимая их, словно собирается греть их вечность, дабы чувствовать себя нужным. Газ смотрит в окна, наблюдает за миром, желая вырваться за пределы стекла - в атмосферу, чтобы в ней умирать. Он хочет погружаться и пропадать в дыхании людей, но заперт в клетку моей бетонной квартиры.
   Я медленно иду по кухне, слыша полицейские сирены. Смотрю на часы, а время беспощадно ко мне и миру. Я едва ступаю на пол, словно танцуя в мелодии улицы, где дождь и разговор Алисы, где сирены и умирают цветы. И мне так хочется вернуться в осень - в одну из них.
   Газ заменяет шторы. Я, действительно, забыл выключить его, когда трусливо покидал пределы дома. Он проходит по трубе и вываливается в мою квартиру большими клубами, словно рождественский снег. Мне кажется, что я чувствую его ногами. Он медленно проходит по моим икрам, забираясь под штаны, будто я утопаю в море, захожу прямо в воду, чувствуя резкий запах химических элементов. Аромат одорантов бьет прямо в нос. Природный газ не имеет запаха и цвета, и чтобы устранить его утечку - найти хотя бы место - используют различные тиолы, что позволяет определить запах газа в квартире. Эти химические элементы душат мое горло, а я стараюсь дышать глубже, чтобы травить свой космос, убивать в нем детали прошлого. Я так хочу проснуться в Лондоне, в Риджентс-парке, погулять по Амстердаму, увидеть вновь районы "красных фонарей" и милых дам в пустынных окнах. Желаю жить, но лишь фантазией, как впечатлением, либо звуком.
   Я беру сигареты и зажигалку. Ладонью рассекаю волны газа и продолжаю путь, чувствуя лицом ароматы волны. Мой взгляд падает в окно. Я впервые вижу этот пейзаж, где свинцовое небо посылает дождь, где автомобили - незначительные кусочки реальности, словно нарисованные в ней заранее. Я вижу мокрый асфальт, капли брызг от шин, стройные ряды фонарей и то, как качаются кроны темно-зеленых деревьев.
   Я вижу Алису. Она открывает черную дверь машины, бросает взгляд на мои окна, и я улыбаюсь ей, сгорая от стыда нашего секрета.
   Реальность не пестрит красками, но и мой космос вновь потух, он сгнил. Теперь я тут - где нет той легкости, свободы. Я парализован в начинаниях.
   Вой сирен становится все громче.
   Меня убивают насекомые, что задыхаются газом. В моей голове квартира. Там мягкий диван и уютное кресло, теплый ковер, старенький телевизор и мысли. Они прилипают к стенам, к окнам, стараясь вырваться наружу, показать катастрофичность моего мышления. Я - фантазия, замкнутая в бесконечной реальности. Макс - реальность, которой овладевает фантазия. Наш сладкий тандем, где нет проигравших, как не имеется и победителя. Мы - однотонность постоянных перемен, ящик Пандоры под печатью секрета.
   Могу ли? Имею право решить за нас двоих?
   Я зажимаю фильтр сигареты зубами, прокручивая в пальцах черную зажигалку.
   Мысли наполняют мое тело, концентрируя свой взрыв. Я стою на холодном полу, стараясь принять решение, что ждут ответа в недрах безумия. Газ заполняет пространство.
   Мне двадцать четыре. Я люблю рисовать.
   По моим щекам скатываются слезы, а среди летней серости я вижу красные и синие огоньки полицейских машин, что припарковались у самого подъезда. Они выплевывают людей в черных формах, которые вбегают в зеленые стены, чтобы почувствовать их объятия. Я же вспоминаю прикосновения дорогих нам людей. Именно нам, ибо нас не разделить. Мы - существо иного подвида. Быть может те, кого люди именуют "богами".
   Слезы падают на пол.
   Моя черепная коробка наполнена мыслями, как и квартира отдает приторным запахом газа в смеси химических элементов.
   Мне двадцать четыре. Я плачу.
   За поломанными окнами психики я смотрю на осенний вечер. Как странно, вновь этот полет в фантазию. Мне кажется, будто я придуман для человечества. Если я вымысел, то способен быть свободным в собственном мире, где время так же стоит на месте, где старость - лишь предрассудок, чтобы не жить. Я - гениальная фантазия, которая любила столь удивительный мир. Разные страны, города, дома, люди - я чувствовал все это, ощущал, познавал заново и стартовал сначала. Иллюзия, что любила и была любима. Я обрел новые чувства и эмоции, непостижимые остальным мечтам. Возможно, в мире реальном, либо в моей мастерской, возводились новые горизонты для меня, для нас. Ведь, Макс - столько же жив, сколько я мертв. Сравнение, что становится определением нашего родства, значения друг для друга.
   Он приходит.
   С сигаретой, зажатой в зубах, с зажигалкой в нашей руке, мы находим единство и понимаем, насколько очарованы звездным пейзажем нашей жизни. Я снова улыбаюсь. Совсем иначе, чем прежде. Мы счастливы, словно в тот день, на черной крыше под звездным небом. Мы одинаковы в начале своего пути. Человек, что познал воображение и иллюзию, и фантазия, которая прикоснулась к реальности, обжигаясь ей. Мы улыбаемся. Я даже слышу, как стучит наше сердце. И снова знакомое единение. Топот ног, скрежет шахты лифта, сирены, Алиса в автомобиле, что мчится по мосту.
   Тут есть мост. Где я? Какое сегодня число? Месяц? Кто мои друзья, и кого я люблю? Какая страна за моими окнами?
   Мы улыбаемся. Мы открываем зажигалку, держа сигарету в зубах.
   Фантазия вечна. И мы оба есть эта фантазия, в равной степени.
   Единение. Спокойствие.
  Мимо нас пролетает ночь,
  Мимо нас пролетает день,
  Я хочу лишь тебе помочь,
  Но растворяюсь, словно тень.
  
   Мы нажимаем на кнопку. Искра пробивается в железном наконечнике зажигалки.
   Щелк.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"