Он продолжал кричать. Меня всегда удивляло, как может человек так долго выдавать один и тот же звук, не сбавляя его мощности, не меняя тональность. Конечно, у Франко неплохой голос и очень развитые легкие, скрытые под мощной грудной клеткой, но все равно, мне всегда было интересно видеть в этой его способности какую-то мистическую составляющую.
Мы сидели на лавочке возле спортивной площадки, на прицерковной территории, под лучами весеннего римского солнца. Воскресная месса еще не закончилась, и двор был пуст. Крик Франко эхом отдавался от стоящего напротив здания профучилища, покатываясь мячом по футбольной площадке, залетая в ворота и баскетбольные корзины.
Здесь, на периферии Рима, жизнь по воскресеньям замирает. Люди перемещаются пешком, медленно, наслаждаясь прекрасной погодой, свежим воздухом, пропитанным запахами кипарисов, кирпича и камня, которые в Риме имеют свой собственный, неповторимый аромат. После мессы, в обязательном порядке, посещают бар. Они пьют crodino или sanbitter, обсуждают проповедь и последние новости. Молодежь играет на площадке, а Франко берет гитару, и поет свои песни, уже заученные нами наизусть. Гитара в его руках кажется игрушечной и бывает смешно наблюдать, как этот здоровяк, с густой и уже седой шевелюрой, поет, двигаясь всем телом в такт музыки. Но мы никогда не смеемся.
Я посмотрел на него, всем своим видом давая понять, что крик мне уже надоел, но когда он в таком состоянии, до него невозможно достучаться. Он сидел неподвижно, с руками сложенными на коленях, уставившись куда-то вверх. Время о времени, переводил дыхание, и тогда вздрагивал, хватая ртом побольше воздуха для очередной порции крика.
К счастью, такие приступы у него не часто, несколько раз в месяц. А мне приходится его слушать и того реже. Но, бывает, достаточно и одного слова, сказанного не так - и все.
Как ни старайся, к этому невозможно полностью привыкнуть. И проблема не в самом приступе, не в жутком крике, и не в том, что вылечить его невозможно. Просто, когда видишь подобное, чувствуешь в этом какую-то несправедливость, неправильность, бесчеловечность. Особенно когда человек, в общем-то, понимает, что с ним что-то не так, но сделать ничего не может. Да и претензии предъявить некому.
Он перестал кричать, как только люди начали выходить из церкви. Повернувшись ко мне, Франко с опаской улыбнулся. В его глазах металось сомнение, что именно произошло, и как это воспринималось со стороны. Я, надеюсь ободряюще, улыбнулся в ответ.
- Месса закончилась. - говорю. - Сейчас будет аперитив и свежие газеты.
- А я возьму гитару и спою вам новую песню. - он улыбался уже более искренне, поправляя свои седые, кучерявые волосы.
Все в сборе. Луиджи открывает бар, и мы следуем за ним внутрь. Все, кроме Франко - тот уже побежал за гитарой.
Когда я вышел из бара, двор был полон детей, играющих в футбол и баскетбол. Взрослые сидели на лавочках в тени портика, тянувшегося вдоль всего фасада здания профучилища, подшучивая над "перлами" игроков или просто комментируя игру. Франко играл на гитаре в противоположном конце двора. Его слушателями были какие-то две девушки и парень, с такого расстояния трудно было увидеть, кто именно.
- Пойдем, послушаем, что он там поет? - Луиджи подошел ко мне, фамильярно оперевшись на плечо. Он был чуть выше меня ростом, типичный итальянец, со смуглой кожей, темными волосами и трехдневной щетиной, ставшей столь модной в последнее время.
- Ну, пошли. Хотя я и так знаю, что это очередная его новая песня, столетней давности. Запудривает ребятам мозги.
Мы уже были на полпути, когда внезапно игра прекратилась, а Франко вскочил на ноги и начал орать. Крик был страшным, истошным. Он схватил гитару за гриф и со всей силы ударил ею об стену - та, с треском и воем лопнувших струн, разлетелась на куски. Подбежав, мы первым делом попытались успокоить испуганных до смерти ребят. Нам то это было не в первой, хотя гитары он еще не разбивал ни разу. А вот тем, кто еще не видел Франко в таком состоянии, обычно становилось очень страшно. Он умел производить впечатление, своим двухметровым ростом, плотной комплекцией и душераздирающим криком сумасшедшего...
- Что вы ему сказали? - спросил Луиджи.
- Да ничего, ничего мы ему не говорили, просто Марко сказал, что песню эту он уже слышал. - они ошарашено переводили взгляд с Луиджи на Франко, который уже сидел на земле, застыв как изваяние и, подняв голову в небо, продолжал монотонно кричать.
- Ничего, успокойтесь. Он просто болен, и с ним нужно общаться очень осторожно.
Ребята ничего не ответили, просто ушли.
Мы подошли с Луиджи к Франко и сели рядом. Двор продолжал жить своей жизнью. Люди постарше потихоньку расходились по домам на обед. Они проходили мимо нас и кивали с грустными улыбками на лице. А мы сидели и слушали, как кричит наш друг, думали о чем-то своем и всматривались в видневшиеся над крышами верхушки кипарисов, четко вырисовывавшихся на фоне весеннего неба.
Когда Франко перестал кричать, из его глаз полились слезы. Он смотрел куда-то вдаль, и шепотом повторял: