"Благородство определяется требовательностью и долгом,
а не правами".
Ортега-и-Гассет
Что-то странное творилось с его судьбой. Все его женщины умирали, рожая ему первенца, а все его первенцы умирали, не успев родиться. Плаке не жалко женщин, но где столько взять?! Его уже боялись. Раньше достаточно было одной улыбки - любая шла, очарованная...
И вот, шестая по счету подруга неумолимо забеременела тоже. Плаке загрустил. Что предпринять? Ему едва за тридцать, а перспективы чернейшие. Конечно, всегда можно разжиться на Свалке (там готовы на все), но даже отмыв и одев не избежишь заразы. А Плаке одержим сверх брезгливостью. Он отчаянно страшится болезни, а при виде пожилого человека впадает в панику.
Шесть домов стояло за пределами Свалки - шесть семей отдали по девушке ему, Плаке, словно он был чудовищем, пожиравшим невест. Шестая еще ходила за ним, цепляясь за шубу, а вокруг забавлялись: остался сарай Синекуры - вперед!
Плаке не прекращал думать о своей проблеме. За едой, за разговором, лежа в теплой ванне (он мылся два раза(!) в сутки), он думал о том, как убить своего неродившегося ребенка. Убить-то легко, нужно, чтобы мать умерла не сразу...
Сонечка не была выдающейся, ни в глупости, ни в чем-либо другом. Она была просто девчонкой - темно русые волосы, темно серые глаза, лицо с легким румянцем, средний рост. Ее индивидуальность выражалась, как у большинства того же пола и возраста: в умении любить ни за что и быть верной. Ни о чем она не переживала, ничто не касалось ее и вдруг - словно молния в темя.
До этого Сонька не боялась (какой-то светлый интерес жил в ней), но несмолкаемые "пророчества" со стороны и мрачный фатализм самого Плаке сделали свое дело. Стала Сонька прислушиваться помимо воли, замечать людей: как смотрят, как двигаются... Тогда и пришел страх, а следом безглазый и безногий вывалился - Ужас. Сонечка подурнела, губы ссохлись и покрылись коростой, ноздри покраснели от частых сморканий, а в серых глазах появилась муть.
Пожаловалась Плаке, что рукавички украли - сама заткнула их за трубу в бойлерной: голыми руками легче скользкий мех хватать... Теперь не так просто стряхнуть ее - хоть со спины зацепится, хоть за локоть. Плаке вынужден терпеть.
Моталась за ним повсюду, чудовищно жалкая, беспомощная, глупая, моталась сутки напролет. Плаке незаметно - шмыг из шубы - а Сонька спит, пальцами замороженными запутавшись в глубоком меху. Одна. Смех, да и только!
Плаке жил хорошо. Занимал четыре комнаты (с электричеством!), вид из которых открывался - инфернальный. Спал сколько мог, а, проснувшись, вялый, с ватной головой отправлялся на кухню. В директорском особняке, где все поизносилось, но впечатляло контрастом (в сравнении), ему подавали овсянку с сахаром и травяной чай. Он всегда ел медленно, не глядя в тарелку. Привычка сохранилась с тех времен, когда смотреть на еду означало остаться голодным.
После завтрака наступало безделье - вот чего страшился Плаке!
Из широкого, разбитого на квадраты окна, видел он текучий, без начала и конца, кабальный труд. Смотреть нравилось... Но что это за чувство, щекочет, словно блуждающая под кожей заноза - не поймать и не вырвать. Напрасно сгорают тонкие усики нервов.
Широкое окно вмещает всю панораму Свалки: скособоченный, вросший в землю, цилиндр Сортировки в центре (для Плаке - родная деталь), справа спальные вагоны, а за ними Развалы (зимой неприступны и тихи), слева кухонный барак с хилой, высоко торчащей трубой, нарядная после ремонта Давилка и купол Склада. Оживляется все диким шумом, ревом, воплем, лязгом. Дым летит, стелется, рвется в клочья - удушливый, мазутный, гнилой... В короткой паузе вдруг - как ножом по сердцу - исполненный глубокого, праведного отчаяния, визг собаки.
Плаке не находит в себе сил подняться со стула и уйти прочь от окна. Тревога точит его, ему невыносимо скучно. "Кто я? Куда я?"- ноет он мысленно...
Момент приближался. Страшный момент... Плаке не ожидал от себя, что сорвется, что будет так трудно начать. Он ненавидел Соньку - та ничего не замечала. Между тем ситуация сделалась опасной, Плаке угрожал сам себе: настолько он изменился.
У него начались головные боли. Он не мог уснуть. Он боялся сумерек и прятался на это время в подвале. Он перестал есть - его рвало. А Сонька была рядом!
Он сбежал от нее на рассвете, без шубы, с непокрытой головой. Мальчишки еще спали, сбившись за Сортировкой в кучу. Плаке примерился и поддел носком сапога одного - в бок. Узнав Плаке, малыш заревел от страха. Плаке выдернул его из кучи и поставил подальше. Знает ли он, где живет знахарка? Конечно. Тогда пусть сейчас же отправляется к ней с поручением от Плаке. Живо! И будет вознагражден - без обмана. Правда? Тут Плаке как следует встряхнул ребенка. А не выбрать ли ему кого-нибудь другого, подоверчивее? Нет!
Полдень, решил Плаке, самое подходящее время для убийства. Днем все слишком заняты для того, чтобы искать его. К тому же, шум стоит такой, что приходится кричать друг другу в уши, повторяясь по нескольку раз. В старой прачечной Плаке гарантирован покой...
Сидя на табурете, курила Юлька. В каждом ее зрачке билось маленькое пламя - отражение свечи, которую она держала, раздумывая, куда бы поставить. Ее вздыбленная шевелюра сверкала сединой, в мочках, изрядно оттягивая их, мерно покачивались металлические серьги. Трикотажные рукава были закатаны до самых предплечий. Она курила с наслаждением, по мужски расставив ноги и свесив руки с колен, видом своим изводя Плаке. Юльке нравилось видеть его погибающим, она даже любила его таким.
Плаке взял в руки лаковый передник, повертел его перед глазами, снова повесил на край ванны и сам присел.
- Я одену его,- сказал он себе,- не хочу, чтобы кровь прилипла к телу. А? Ведь крови будет много? Ты знаешь, сколько ее проливается?
- Может быть, ты сам все сделаешь?- усмехнулась Юлька, всматриваясь в его лицо,- А я подскажу.
Плаке соскочил на пол, его каблуки выбивали кафельный звон, он испуганно прошептал:
- Нет.
- Как хочешь,- с прежней усмешкой кивнула Юлька. Встала, выбила потухшую трубку и повязала передник,- Ну, все готово. Веди... А свечей у тебя больше нет?
- Нет...
Он вышел из прачечной и едва не налетел на Соньку, сидевшую на корточках у самых дверей. Он вовремя оперся о стену рукой и оттолкнулся - сухие чешуйки старой краски посыпались Соньке на голову. От неожиданности Плаке сделалось жарко.
- Прости, пожалуйста,- жалобно пискнула Сонька, устремив вверх свой взгляд, исполненный тревожного ожидания,- я думала, что не помешаю тебе, если посижу здесь.
Плаке взял ее за руку, помогая встать.
- Не сердишься?
- Нет,- раздраженно отмахнулся Плаке,- Кто тебе сказал, где я?
- Никто не сказал...
Плаке вцепился ей в плечи и, глядя в глаза, повторил:
- Кто это - Никто? Кто сказал тебе, что я в прачечной? Эта прачечная закрыта на ремонт, она не работает. Откуда ты узнала, где я, отвечай!
- Я сама видела, как вы вошли,- поежилась Сонька,- и решила подождать тебя здесь. Мне так одиноко.
Плаке отпустил ее, облизал свои растрескавшиеся губы, у него начинало болеть горло, а бессонные ночи отзывались зудом во всем теле. Он не мог спокойно стоять на одном месте, то постукивал каблуком, то встряхивал кистью, а кожа лица почти утратила чувствительность и он, не давая себе в том отчета, время от времени корчил какие-то странные гримасы. Но глупая Сонька ничего этого не замечала.
- Ты не сердишься?- робко спросила она.
- Да нет же, НЕТ!- выпалил Плаке и, схватив ее за руку, потащил за собой.
Юлька поднялась навстречу, сдержанно улыбаясь.
- Здравствуй, милая!
Сонька не ответила, обвив своими руками руку Плаке, она жалась к нему, словно застенчивое животное.
- Нечего бояться,- сказала Юлька уже твердо, стараясь отвести ее,- все будет хорошо, ты мне поверь. Ну, давай, отпусти его... Ну же!
Плаке стоял неподвижно, его самолюбие утешалось видом этой борьбы. Но Юлька одним своим взглядом заставила его действовать.
Надежно заперев дверь, Плаке встал рядом с Юлькой. Было ему нехорошо - постоянно думал уйти.
Сонечку раздели, напряженное, будто в судороге, тело не гнулось и не сопротивлялось. Плаке наконец-то увидел ее живот, и живот этот показался ему невероятным - вызывающим улыбку. На костлявой плоскогрудой девчонке он был подобен чуду, окруженный светлым ореолом, теплый, ЖИВОЙ...
Кто там?.. Плаке приложил палец, еще один и еще. Свеча погасла и зажглась вновь - смазанная, плывущая... Под каждым его пальцем двигалось и стучало наперебой, отдаваясь неприятной дрожью по всему телу. Плаке медленно отвел свою руку, ему было противно. Он знал, что теперь не сможет избавиться от самого себя такого, не сможет очиститься. Он давно утратил способность рассуждать, как рассуждал прежде, до того... Он поскользнулся и угодил в яму, в такое место, откуда было уже не выбраться: он не умел и не знал - как. Если бы только вспомнить самого себя и попытаться влезть в старую свою кожу, снова чувствовать себя правильным и правым, и думать - голо, поверхностно, скупо... Теперь он в яме, а здесь все иначе. Уже по-другому бьется его сердце, и мозг омывается другой кровью...
В животе у Соньки тихонечко забурчало от страха. Юлька уговорами заставила ее лечь в ванну. В желтом полумраке бликами искрилась вода - теплая, ласковая...
Сотрясаясь от озноба, Сонька смотрела ему в глаза - молча.
- Скорее, скорее, я не могу!- скрежеща зубами, простонал Плаке.
Увидав в руках у Юльки остро заточенную спицу, Сонька с головой ушла под воду, но потом вынырнула, плача и задыхаясь.
- Миленький, пожалуйста, может быть, я просто так умру, САМА?!
- Идиотка!- завизжал Плаке,- Я тебя не убиваю!
От жуткого вопля Соньки у Плаке даже губы посинели. Юлька выдернула спицу.
В воде, густо клубясь, распускалась кровь...
Плаке покачнулся, выставил вперед руку. Раздражение и ненависть переполняли его. Похолодев, он рухнул ничком на выстланный плиткой пол - страшно, с хрустом.
Плаке очнулся, с трудом разомкнул слипшиеся от крови ресницы. Кто- то ударил его по голове? О, нет... он всего лишь потерял сознание...
Плаке приподнялся на дрожащих руках, и его тут же вырвало несколько раз подряд. Из носа часто закапала кровь. Больно!
Большая свеча догорела - от нее остался тлеющий фитиль, миг, и стало темно.
Плаке сидел на полу, боясь встать. Его еще тошнило, но мысль заметно прояснилась. Необходимо было поскорее покинуть это место. Стараясь держать голову прямо, он присел на корточки, хватая воздух открытым ртом и тихонько постанывая. Потом медленно выпрямился и побрел к выходу. Его бросало из стороны в сторону. По стене, ощупью, он нашел дверь - это далось ему нелегко. Но вот, наконец, он оказался в освещенном коридоре и смог немного передохнуть.
Пыхтя и хлюпая носом, Плаке сполз по стене на пол и стал расстегивать пуговицы на рубашке. Они путались в истрепанных петлях, и их было достаточно для того, чтобы он застрял здесь надолго. Тогда он просто сорвал с себя рубашку и, как мог, обтерся ею. К лицу он намеренно не прикасался - боялся обнаружить какое-нибудь уродство. Да и боль была слишком сильной...
Юлька сбежала, бросив его, беспомощного... Что он может сделать один? Куда он пойдет? А шуба-то осталась наверху!
И Сонька. Нет, это он оставит на потом. Сейчас просто невозможно - в таком он сам состоянии!
Плаке вспомнил о ключе. К счастью, вот он, в переднем кармане. По крайней мере, никто из случайных в прачечную не попадет ...
Прямо по коридору, потом направо - лестница. Два пролета. Плаке уже ползет, так намного легче. Крошки цемента глубоко впиваются ему в ладони. Уж теперь Плаке мог во всех подробностях рассмотреть, какая неоднородная, пестрая лежит под ним грязь, и как сильно поизносились ступени, и сколько здесь внизу омерзительно-суетливой мелкоты.
Крысы, насекомые, экскременты - воистину он соскользнул на самое дно!
Плаке совсем закоченел на сквозняке. Ледяной ветер проникал с улицы и потоком несся вниз, пробирая его до костей. Плаке поднялся, вытер ладони о штаны и боком протиснулся в приоткрытую дверь... Никого. Небо уже почернело, но он, по машинному гулу и движению Свалки безошибочно определил время. Вечер только начался...
Обхватив себя руками, он осторожно спустился с крылечка и встал за углом. Что теперь?! И вдруг голоса! Громкий хохот Вероники. Плаке рванулся назад, упал, взвыл от боли, но подняться уже не посмел. Скрючившись на обледеневших ступенях, он напряженно ловил каждый звук.
Вероника хохотала. Слышался стеклянный плеск и осторожные глотки. Она была не одна.
- Ну и заморыш! Смотри, смотри, какой грязный!- веселилась она.
Плаке закусил губу - перед этой женщиной он всегда заискивал, но как же она была ему противна! Разнузданная, неряшливая, нетерпимая ко всему, что не могла понять, а понимать она не хотела! Просто удивительно, как эта грубая тварь поднялась на самый верх, тогда как он сам...
- Что? Плаке? Зачем он тебе? Его здесь нет...
В груди у него замерло - ведь это тот самый мальчишка, которого он посылал за Юлькой! А Плаке совершенно забыл о нем. Нет, ребенок ничего не ответил, они разошлись... Выждав немного, Плаке спустился и встал на прежнее место.
Глупо вот так замерзать! Уж лучше вернуться в подвал, а ночью попытаться еще раз.
- Уважаемый Плаке...
Плаке вздрогнул и не сразу догадался опустить взгляд. Голова мальчика находилась чуть ниже уровня пояса Плаке. В темноте мягко выделялось бледное круглое личико, обращенное вверх. По звуку его голоса Плаке понял, что ребенок заранее тщательно подготовил свою речь. Замирая от ужаса, он отстаивал свои права:
- Я все исполнил, как вы просили, и вы обещали мне...
Подхватив мальчишку на руки, Плаке каким-то чудом вспорхнул на крыльцо.
За дверью он сразу же поставил мальчика на ноги и молча ткнул в спину, принуждая спускаться в подвал. Этот короткий эпизод дорого ему стоил.
Он тяжело ступал вслед за ребенком, одной рукой цепляясь за стену, а другой за перила. Его разум жаждал сна - осознание того, что именно и для чего он делает, все чаще ускользало от него. Перед глазами то и дело возникала клубящаяся мраком стена, и тогда он в тупом ожидании повисал на перилах. Изредка до его слуха доносился детский плач, слишком нежный и тихий, чтобы по-настоящему раздражать.
- У тебя и имени нет, конечно... Ну, Клоп или Блоха, выбирай, что нравится.
Плаке сел у стены, заградив проход своими длинными ногами, кожа его покраснела с мороза и была влажной. Скрестив руки на безволосой, с выпирающими костями, груди, непрерывно дрожа, Плаке говорил:
- Я один, я должен выживать. И ты бы так поступил. Каждый бы так поступил. Видишь, мне холодно. Видишь? И забудь, что видел. Иди наверх... там дверь, не эта, другая. Достань мне шубу. Да мне все равно, как ты это сделаешь, но достань. Ведь ты не хочешь, чтобы я сдох здесь?! Не хочешь, чтобы я тебя покалечил? Видишь, как все обернулось... Сделай это и я тебя не забуду. Будь милосерден.
Мальчик смотрел на него, открыв рот.
- Принеси мне шубу.
- Я могу позвать на помощь...
Издав дикий стон, Плаке дернулся, пытаясь схватить мальчика одной рукой, но не дотянулся. Склонившись до пола, и глядя перед собой обезумевшими зрачками, он прохрипел:
- Зачем же, не нужно. Захоти я этого... Нет, Блоха, нет, ты не правильно меня понял. Не бойся меня. Я тебя не обижу.
- Вы меня отпустите?- всхлипнул мальчик,- Если я принесу вам вашу шубу?
- Да, да, да,- со страстью отозвался Плаке,- отпущу и отблагодарю. Видишь, я тебе доверяю.
- Хорошо, я попробую...
- Сделай это, но никому не говори обо мне,- Плаке подобрал ноги,- я жду тебя, Блоха. Видишь, видишь, мы уже стали почти друзьями...
Плаке не ждал мальчика. Он не верил в то, что тот вернется.
Решив попозже выспаться в прачечной, он сразу успокоился. В коридоре было светло и почти уютно...
Он сам сделал свою жизнь бестолковой... А ведь даже у Блохи есть мечта, есть твердость духа, жажда света! Почему?!
А именем Синекуры мальчишки называют удачную находку: "Есть! Синекура!". Потому лишь, что Синекуре довелось выкопать из груды дерьма золотые часы - кто угодно мог это сделать! И разве Синекура обрел счастье? Если бы только им показать настоящую жизнь Синекуры!
Поговорить хочется. Ведь Плаке целую вечность ни с кем не разговаривал.
Пустота, пустота... А так просто все изменить, начать по-другому. "Вы бы знали, какой я! Вы бы захотели тогда любить меня".
Но мальчик пришел! Он остановился поодаль, мрачно глядя из тени на Плаке и держа перед собой тяжелый, меховой ком. Плаке вздохнул. А, приглядевшись, заметил:
- Кто-то успел поколотить тебя.
- Ну да, еще бы...- недружелюбно отозвался мальчик,- Это вам все кажется легко.
Плаке не носил колец, но сейчас на его мизинце было одно, которое он недавно выиграл в кости у Вероники. Он без сожаления отдал это кольцо мальчику.
- Синекура...- с мечтательной улыбкой прошептал малыш.
Присев в подвернувшийся сугроб, Плаке стал ждать, затягиваясь морозцем, пока уймется ненужное волнение. Юлькин домик так сильно опустился за годы, что напоминал землянку. Из невидимого оконца лился свет, тропинки не было, только разрыв в высоком снегу намекал на вход. Из трубы поднимался густой дым. Значит, она вернулась домой не так давно. Долгие часы, пока он, разбитый, немощный, был предоставлен самому себе, она, вероятнее всего, провела в пьяном веселье у Столыпихи. А теперь она вернулась, и затопила печь, и готовится ко сну... Плаке не мог сдержать мрачной усмешки.
Его сапоги были полны снега, при каждом шаге снег проходил все глубже и там, у ступней, тяжелел и сочился ледяной влагой. Добравшись до двери, Плаке решил, что не сумеет открыть ее, даже если она не заперта - такие намело сугробы. Он вдруг ясно увидел себя - потерянного - и ничего ужаснее этого не было в мире. Пережитая им боль, боль тела, казалась чем-то настолько пустым, что стыдно было теперь и вспомнить. Новое чувство опутало его, словно муху, и питалось им. Пришло время узнать о существовании собственного сердца - скомканное, оно заявило о себе слезами... Плаке схватился за грудь. До чего же ты жалок! Куда ты направился, дурак? Зачем? А пропади, а сгинь бесследно - все едино. Жалкий и глупый. Жалкий.
Плаке пошел вдоль стены, покачиваясь в рыхлом, глубоком снегу. Лег на живот и заглянул в окошко: там, в своем желтом чистом мире, сидела одиноко старая женщина и старая собака со светлой шерстью устало двигая хвостом, шла на ее зов.
Поднимаясь, Плаке громко раскашлялся. Подул сильный ветер, твердые кристаллики снега взвились вверх, ослепляя. Он слышал лай. А потом собака, оказавшаяся довольно крупной, вынырнула в нескольких шагах от него.
- Тише,- прошептал Плаке.
- Эй, кто здесь?- крикнула Юлька.
Собака зарычала, пар клубился у ее пасти, а черные глазки ловили малейшее движение.
- Белка!
Собака тявкнула, отзываясь, и вновь обнажила клыки.
- У, сука...- пробормотал Плаке.
- Это ты, Плаке?- удивилась Юлька.
- Я.
- Белка, ко мне. Иди сюда, девочка. И ты тоже. Холодно.
- Крепче держи свою псину...
Пригнув голову, Плаке вошел в темные сени, где почему-то явственно ощущался запах осени, на миг даже представилось небо - пронзительно голубое. Близкое рычание сопровождало Плаке, лишая его определенной свободы.
Плаке придвинул к столу порожний бочонок и сел, успев бегло оглядеться по сторонам. Железная кровать в углу рядом с печкой, несколько ящиков, поставленных один на другой, грубо вытесанный стол, длинная лавка у стены и вот - бочонок. Дощатый пол чист, на столе - резко пахнущая лужица и большая бутыль, заткнутая жеваной бумагой. Самогон.
Юлька, шаркая ногами в растоптанных ботах, прошла к лавке, мимоходом стукнув Плаке слабым кулачком. Ее собака разлеглась у порога, порыкивая всякий раз, когда Плаке обращал туда свой взгляд. Запустить бы в нее чем-нибудь тяжелым и острым.
- Хорошо ты устроилась,- произнес Плаке, повернув лицо к свету.
Юлька усмехнулась. Забив трубку, она направилась к печи, за угольком, а Плаке смотрел ей в спину. Теперь осталась лишь глухая злость, злость-раздражение, почти мир...
Юлька протянула стакан:
- Согрейся,- трубка дергалась в зубах, еще крепких,- Ты убрал за собой? Ну же, выпей сначала.
- А ты, что ты видела, когда уходила?- спросил он.
- Ты не помнишь?- ответила она,- Ты сам велел мне убираться. Все было кончено.
- Да?- визгливо вскрикнул Плаке и собака, привстав, залаяла на него.- Не шути, старуха. Я все помню. Твоя работа грязная,- его губы дрогнули, словно в улыбке, он потряс пальцем, осуждая,- грязная... И я думаю, не выколотить ли из тебя аванс.
Юлька посмотрела на него с подозрением, уже внимательнее. Их разделял стол, и это успокаивало. Собака исходила ненавистью и Плаке, не выдержав, круто развернулся - она мгновенно отскочила к двери, однако лай сделался еще истеричнее. Плаке замахнулся стаканом, глаза его побелели.
Юлька поднялась с лавки, обеспокоенная:
- Тише, тише, хорошая моя, тише...
- Какая ты мерзкая, старая,- произнес Плаке, скривившись от очередного глотка,- ты это чувствуешь? Или уже привыкла?
- Да, да,- рассеянно, невпопад отозвалась женщина, глядя со страхом,- согрелся уже?
- Верни мне аванс. Я недоволен твоей работой. Ясно?
- Но...я не могу. У меня нет.
- Что?- хохотнул Плаке,- Ну, это ты брось.
- Да ты сам не знаешь, что происходит? Я выменяла на крупу и вот,- она кивнула.
- Что мне твое пойло?!- взревел Плаке. С силой запущенный им стакан угодил Юльке в голову и, упав на пол, разбился.
- Ой! Что ты делаешь?!- незнакомым голосом заверещала она, вскидывая венозные руки.
- А что мне еще делать?- сдавленно прорычал Плаке, чувствуя клыки на своей шее и замирая в нерешительности. Собака пригнула его к столу.
- Держи его, девочка, держи крепче...- лопотала Юлька.
Вдруг, разом напугав всех, раздались удары - яростные, нетерпеливые, они обрушивались на дверь. Собака ослабила хватку, но Плаке даже не подумал этим воспользоваться. Юлька, уронив руки, изжелта бледная сидела у стены, струйка жидкой, старческой крови ползла по ее лицу.
Сделав свой выбор, Белка рванулась к выходу с оглушительным лаем. Плаке медленно выпрямился, провел рукой по влажной от собачьей слюны шее - кожа осталась целой. Он взглянул на Юльку, опасливо, ожидая чего-то, но она смотрела мимо, словно забыв о нем. Тогда он поднялся, распахнул дверь в сени, пропуская собаку вперед, и шагнул в темноту.
Возясь с задвижкой, он расслышал звон разлетевшегося на осколки стекла. Собака, не прекращая лаять, устремилась обратно в дом.
Плаке направился к Свалке - усталый, ко всему в мире равнодушный.
У Ворот, переступая с ноги на ногу, поджидал Жан. Завидев Плаке в свете трактирной иллюминации, он поспешил навстречу, суетливый, словно крыса. Плаке шел медленно, напрямик, и люди сами расступались, давая дорогу.
- Плохо дело,- доверительно сообщил Жан, поражаясь про себя (Плаке было не узнать!)- Вас искали. Просят к директору... Но сперва лучше зайти к Веронике...
- Еще ты мне не советовал, крысак сортирный,- обессилено прохрипел Плаке, не сбавляя шага,- Я иду спать. Так и передай. Всем!
Войдя к себе, Плаке первым делом задвинул засов (на месте замков зияли дыры), ковыляя, пересек широкую комнату и, очутившись в спальне на миг замер. Неужели он на месте? Верилось не до конца...
Он протяжно, с наслаждением застонал - теперь можно - задернул шторину, плюхнулся на кровать.
Пробуждение было гадким. Размотав мокрые портянки, он увидел, что ступни его окрасились сероватыми пятнами. Он долго растирал их, холодные, как лед. На зубы налипла кровь, но из-за боли в распухшей губе он не мог как следует их почистить.
Все, что осталось незамеченным, все, что ускользнуло из памяти - обрушилось на него. И он забегал, задергался, затрясся...
Кашляя и корчась, Плаке ходил по своим комнатам в поисках успокоения. За окнами светились сумерки, с белого неба сыпалась снежная крупка. Свалка жила... Свалка знала его, но он был ей безразличен. Плаке никогда не замечал того, что он один, но сейчас он понял, что никогда прежде не был одинок.
Он занял место Соньки - сел за ее столик с круглым вращающимся зеркалом (придав ему нужный наклон) - и, совсем как Сонька, двумя пальцами взялся за шишечку, выдвигая плоский ящик. В дымчатом свете, падавшем из окна, его лицо выглядело испуганным и не похожим на мужское, хотя и покрытое густой щетиной. Плаке осторожно дотронулся до своей щеки, погладил, потом коснулся век, лба, знакомясь заново...
В ящике было все, что ему могло понадобиться. Сначала он расчесал волосы (с них полетела кровавая труха), затем смело окунул палец в незнакомый крем и нанес по капле его на каждую царапину. Размазал. И остался доволен. Ему показалось, что лицо вновь выглядит чистым, но он ошибался. Когда он отвернулся от зеркала, тень сошла, и Сонькин крем ярко обозначился на его коже чужеродными пятнами.
Что ж, вопросов не избежать. Но голод превыше страха. Только бы ему дали поесть, а там пускай вызывают, пускай допрашивают.
Бездумно сжимая в кармане шубы ключ от бойлерной, Плаке шагал по свежему снежку. Там кивок, здесь междометие... Понемногу он осваивался, напряжение отпускало его.
Каша из банки была с душком, но зато горячая и Плаке с аппетитом съел две порции. Ничего необычного в поведении окружающих он не заметил, и это тоже поспособствовало улучшению самочувствия. Он даже посмеялся какой-то шутке, прозвучавшей рядом.
Меня видели, я здесь, я не скрываюсь. Все в порядке.
Но ключ от бойлерной лежал в его кармане. И мешал.
Обратно Плаке шел гораздо медленнее, открыто осматривался, наблюдал за чужой жизнью. Белые сумерки нравились ему. То самое крыльцо - он остановился - словно обнаружилось приснившееся... Завороженно уставился на ступени, едва угадывавшиеся под снегом. Внезапно кто-то большой и сильный налетел на него, больно саданув плечом в грудь, и бросился бежать дальше. Плаке услышал крик. Сам он от ужаса перестал соображать, но теперь, когда все прояснилось, ему сделалось любопытно.
Он подошел к умирающему, мягко переступая валенками дымящееся месиво кровавого снега. Ни души кругом. Человек лежал на боку, рыдая и бормоча проклятия.
- Помогите мне... помогите встать.
Плаке покачал головой.
- Тебя прирезали.
- Но как же... я не могу остаться здесь один. Как же мне быть?!
- Не знаю,- сипло отозвался Плаке,- но я ничем не могу помочь.
- Вы видели его, моего друга? Это он... он увидел, что я иду на склад. Знаете, там еще можно купить еды... Не могу поверить, что все так вышло.
- Тебе страшно?- прошептал Плаке,- Тебе очень страшно?
- Ничего... ничего...
Человек умер. Обычный, чужой человек. Плаке не разглядел его лица, и без того было плохо.
Ничего, ничего...
Он свернул и оказался у Сортировки. Где-то за необъятным ее боком мельтешило пламя разведенного мальчишками костра.
Он полез наверх, пальцы больно прилипали к перилам, и вся лесенка трепетала под ударами усилившегося ветра. Чем выше взбирался Плаке, тем страшнее и круче раскачивалась лестница. Достигнув последней ступеньки, он увидел то, что ожидал увидеть - пустоту, которая нуждалась в его прыжке. Он прыгнул и его голень как раз попала на край, колено второй ноги уже прочно стояло на крышке, но голень... Плаке запрокинул голову, со свистом втягивая в себя воздух. Потом очень медленно втащил и эту ногу.
Ветер сдувал снег с крышки, она была холодной и шершавой от ржавчины, и вся покрыта вмятинами. Когда-то очень давно она имела форму купола, а теперь сделалась почти плоской. Ползти по ней на четвереньках для Плаке не составляло труда.
Он вынул из кармана ключ. Этот ключ сейчас соскользнет по трубе, и будет лежать, или торчать, или повиснет там, глубоко в темноте, пронизанной визгом множества крыс. Сейчас? Плаке медлил. Он смотрел на ключ, точно на живое существо - вот он здесь, на ладони, и в следующий миг... Плаке опустил ключ в трубу. Его нет. Пройдут годы, прежде чем ключ достигнет дна, откуда, возможно, его выскребут чьи-нибудь маленькие алчные руки.
Мир, на который Плаке глядел сверху, предстал изможденным и старым. Люди-вши, остервенев, проедали нищую плоть. А смерть... о, она являлась часто, но ненадолго, словно хороший сон...
Существует ли другая жизнь, пусть неизмеримо далекая, но другая? Что гонит Синекуру прочь, что он видит? Что там?! Почему так неуютно и тошно и кажется, что отобрали... что наказывают...
Плаке делал вид, что слушает. Голос Вероники раздражал его, как и многое другое...
- Мы пойдем к Синекуре и заставим его отдать мне Марка,- говорила Вероника, беспечно прохаживаясь по коридору.
Устроившись в оконной нише, Плаке поглядывал то на улицу, то на профиль Жана, стоявшего рядом - вот уж глупец откровенный!
Они только что вернулись из столовой и потому были еще несколько вялы... Каменная крошка скрипела и визжала под острыми каблуками Вероники, когда та делала очередной поворот. В другом случае кто-нибудь бы уж точно сорвался - звук был особенный, проникающий в нерв - но только не сейчас, ранним, сытым утром.
Один взгляд, брошенный на него Вероникой, показался Плаке странным. Он ощутил внутренний холод... Известно, что может показаться виновному. Но Плаке не таков. Свой страх он держит под контролем, и всегда знает, какое чувство бывает вызвано пустой паникой. Вероника зацепила его. Один взгляд - и Плаке вновь низвергнут, отняты покой, уверенность, с таким трудом доставшиеся ему. Теперь он обратил на нее все свое внимание, внимание паука, который не хочет быть обнаруженным до поры...
Марк, Марк, она постоянно говорит о нем. Зачем ей понадобилось это несчастное существо, которое, к тому же, насколько известно Плаке, при смерти? Что она станет с ним делать?
Он, разумеется, далек от сочувствования - в этом он остался прежним Плаке. Но извращенная чувственность Вероники не просто чужда ему, а вызывает открытый протест. Нет нужды лукавить, конечно, он сразу догадался, для чего ей понадобился Марк... Он ничего не сделает, ничего. Да и может ли он?!
Свалочные останавливались поглазеть на нее. Вокруг саней собралась небольшая толпа. Отгоняя самых дерзких, вперед вырвался Строп. Тося - кухонная девчонка с изуродованным побоями лицом, вынесла из особняка тяжелую корзинку. Все смотрели на Веронику. Обычный ее шаг вдруг сменился приплясывающим, она поворачивалась то в одну сторону, то в другую, выделывая руками круги и хохоча. Плаке смотрел на ее тонкие, бестолковые ноги и все ждал, когда они переплетутся...
Развалясь на пружинных подушках, Вероника поставила ноги на кучу дров и издала пронзительный возглас, каким обычно понукают животных. Строп и Жан грудью упали на ремни. Сани тронулись. И Плаке пошел следом.
Он впервые оказался так близко к жилищу Синекуры, но предстояло еще и войти.
Отчетливое ощущение, что Вероника смотрит на него по-новому. Смотрит, развлекаясь его беспомощностью, ведь он не ответит, он связан... Она не может знать! Но она знает, по-другому не объяснить этих взглядов. Они целиком замораживают его, вцепляются в него, будто крючья.
Вероника подала ему корзинку. Плаке не хотел входить первым. Невозможно предугадать, как встретит их Синекура. Он устал, болела нога. Солнце уже вынырнуло из сизой пелены над Свалкой и, бледное, торопливо возносилось в зенит. Ветер, наконец, смягчился.