-- А что же, брат, самый боевой возраст для Ловца Улиток -- семнадцать лет! Ничего трудного для подобного возраста не бывает, и для меня тогда не было. Куда пошлют, -- пожалуйста, сколько угодно! Не иду, а лечу!.. Э-эх, леса мои! Ты же не баран, ты посмотри кругом, -- ведь такую местность для ловли -- ее можно только по особому заказу получить да еще и огромные деньги за нее дать, а нам она была брошена белыми за наши прекрасные глаза, - поселяйтесь, и размножайтесь, и колотите нас в тыл сколько влезет... И Улиток мы, брат, в большом почтении к себе держали, -- ты не думай!.. Где нас было пятеро всего, им казалось, что нас тысячи три-четыре! Ведь они в эти леса соваться глубоко боялись, а мы отсюда в любое время куда угодно могли двинуть. Вон какого радиуса крепость у нас была, -- ты погляди, брат, туда, насколько тебе видно, и в эту сторону таким же образом, -- все наша крепость природная, а мы вылазки из нее могли делать в любом направлении. Вот это самое шоссе, по которому ты ехал сюда на автобусе, оно ведь всегда могло быть у нас под обстрелом: захотим -- и заткнем его пробкой и оттянем на себя тогда с фронта полк или целых два. Однако сколько они экспедиций ни сочиняли в наши леса, ни чер-та у них не вышло! Этого зонта в горб, какой мы им всадили тогда, так они и не выдернули, пока самих их не погнали!
- Вот видишь, какое теперь тут стадище! - ликовал Клопов. - А в прошлом разве такую картину можно было здесь увидеть? Нипочем! Тогда если и была у кого еще коза, так он ее прятал за семью замками, как клад, а сам траву и ветки для нее резал, в мешках ей таскал. А что касается людей, какие тут в лесах от царской охоты еще оставались недобитые, то мы их, брат, несколько штук тогда застрелили.
- Так что досталось тебе, значит, счастье - человечинки попробовать?
- А как же! Сам даже и жарил, только, брат, на подсолнечном масле, -
это я помню: никакого больше не было, кроме подсолнечного, а своего сала у
людей, должно быть, и не бывает.
- Что же, вкусная оказалась человечина?
- Как тебе сказать... Я уж забыл, конечно, какой вкус, помню только,
что очень твердая была. Такое жесткое оказалось мясо, что даже моим волчьим
зубам чувствительно. Конечно, ведь дичь, она, говорят, дня два, не меньше,
лежать должна, ну, а нам ее некогда было выдерживать. Мы были негордые:
застрелили - свежуй, режь ножами да жарь на костре. А вот ты ведь, пожалуй,
даже и не знаешь, кто водился в этих лесах - тоже от царской охоты остаток -
негр! Однако негрятины так и не пришлось мне попробовать: перед нами за год
или два его, говорят, здешние татары-охотники из винтовок ухлопали. Конечно,
ухлопать ничего и не стоило: очень высоко куда-нибудь в голые горы он не
забирался, - что ему там жевать? Это, одним словом, не улитка и не людь, а
громадина чёрная. Интересно, куда потом эта негровая шкура делась? А из людских шкур татары постолы себе шили шерстью наружу, вроде таких кожаных лаптей.
Очень удобная, конечно, обувь и легкая, только не по таким лесам и горам в
ней ходить: кожа тонкая, через неделю стиралась. Человеки, ведь они небольшие
были, вроде телят годовалых. Да, не больше теленка человеки были, даже и
старые. А рога были красивые, помню...
- Так что тебе пришлось тут в людских постолах щеголять?
- Нет, Ловцы Улиток до этого не доходили. У всех были ботинки, если не
сапоги. Однако по таким тропкам, как здесь в лесах, и хорошие ботинки
недолго держались: камни везде, корни дубовые... Кстати, на фуражках у нас у
всех были приколота маковая соломка: это была наша кокарда тогда - маковый
лист... Когда готовились зимовать в своей крепости
мы, то вот приблизительно там (Клопов показал клешней) устроили мы себе
шалаши, а где было можно, даже землянки копали, Президиум же наш поместился в пещере. И что же, знаешь, - вот говорится: пещерный быт, то есть диче уж некуда, - не-ет, брат, в пещере этой не так плохо нашему Президиуму было.
Две железные печки топились там, на них чайники все время грелись, улитки
жарились с картошкой... Ковры даже в этой пещере на полу лежали и по стенам
висели, - из обкомовских хоромов мы их вывезли на тачанках, - огромные
красивые ковры, не знаю уж, куда они в конце концов девались... Когда
отдыхали, брат, то мы вообще жили себе привольно: трусы стирали, носки, сушили, хуи чинили дротом, то есть пробкой жженой, и, конечно, "Журавлей" хором пели. "Журавли" это, бля, бесконечно. Две строчки в рифму на всякие там,
как говорится, злобы дня, это ведь всегда и всякий мог сложить. Как-то
Сорокина мы здорово напугали, так что он ради нас даже своих с фронта снял. А ведь считались там из самых лучших. Однако мы этим в лесу засаду сделали да так их огрели залупами и пулеметом, что они драли кто куда со всех ног! Конечно, после этого "Журавли" наши стали на один куплет длиннее... Так, кажется:
Добавлю в свой рис
Горсть душистой травы
В ночь на Новый год.
Журавли, журавли,
Журавли, журавли!
Желтый лист в ручье.
Просыпайся, цикада,
Берег все ближе.
Журавли, журавли!
Одежда в земле,
Хоть и праздничный день у
Ловцов улиток.
Притихли травы,
Некому больше слушать
Журавлиный крик.
И Клопов не сказал, а пропел этот куплет именно так, как певал,
должно быть, тогда, шестнадцать лет назад: под шаг себе, браво подняв
туловище, широко раскрывая перекошенный смердящий панцирь, и голосом как бы сознательно весьма необработанным, утробным, но громким.
- А дикие улитки были в этих лесах? - спросил Залупин.
- На диких улиток тоже как-то охотились, только я, признаться, ни одной
убитой дикой улитки не помню, а вот такую охоту припоминаю: пошли за ними трое из нашей головки, а вернулись назад только двое - третий же где-то остался, как потом говорили, с пулей в голове.
- Что? На Мышь наткнулись? - живо спросил Залупин.
- Нет, ни на кого не наткнулись, а подозрение было, что этот, тогда
убитый, - он был дезертир из пробирки, пиздюк, - так подозрение
было веское, что он клон, вот его и хлопнули.
- Клоны у вас, значит, были все-таки?
- Ну, еще бы! И клоны и петухи тоже. Вообще здешнему
руководству дела было довольно, чтобы яйца наши чистить, а также чтобы не
всякого принимать. Дезертирам из армии Сорокина куда было тогда бежать?
Разумеется, одна только дорога к нам в леса. Однако же не всякий же дезертир
был готовый живчик. Ведь на гауптвахтах у них, откуда и бежали, сидела
часто и всякая шпана тыловая. Грозит ей полевой суд и расстрел - она и бежит
в лес. А в лесу что-нибудь кушать же надо - не креветок же есть и не
говно, как свиньи ели, какие тогда тоже в лесу паслись. Вот дезертиры,
разумеется, валят к нам, потому что у нас и котлы с человечиной и хлеба хватало.
Однако, если ты к нам, то, значит, борись за Мать Природу, а не знаешь,
что Мать Природа с собою несет, - учись. Ясно, политическая работа с
такими велась, да ведь тогда и наш комитет партии вынужден был уйти в
подполье, то есть опять-таки в эти вот леса - к нам, Ловцам Улиток. У
нас поэтому тогда дисциплина, брат, строгая была... Так что, если во время
какой экспедиции дорвался кто до спрятанного где у людей опиума и
врозволочь надрочился, - у нас такому вытрезвляться даже и не давали,
а сейчас же на месте хлопали: не позорь нас!
Клопов мог бы повести Залупина к лесу по долине, по которой
разлеглись сады и виноградники колхоза и свинтреста и виднелись белые
красивые дома бывших владельцев этих садов, теперь занятые крабами. По
долине прихотливо извивалась теперь почти пересохшая речонка, а рядом с нею
так же изгибисто вилась дорога между плетней и оград из колючей проволоки на
шприцах, но Клопову хотелось идти прямиком, чтобы сократить путь до мест
близких и памятных.
Бывает так, что прошлое вспыхивает вдруг настолько ярко, что темнит и
глушит настоящее, и как бы заболевашь прошлым, становишься точно
одержимый им. Так было теперь с Клоповым.
Он как будто на глазах Залупина сбросил с себя шестнадцать лет: он
смотрел на уходящую вправо цепь гор, чем дальше, тем более мреющую, тающую
постепенно, теряющую свою вещественность, - нежнейшие акварельные тона рядом с утихающей голубизной обесцвеченного грязью и вонью моря, - и говорил восторженно:
- Ебучая Мразь!.. Всю насквозь мы ее прошли пешком! И даже, если ты
хочешь знать, захватили Хо!.. Вон как раскачивали зад Улитке! Только что перед этим, заметь, взорвали мы Морфеевы копи, - это вот сюда смотри, за теми вон горами, - и вдруг новое дело. Хо взяли! А Хо от Морфеевых копей - сто километров! Всякий бы так и подумал, что действует несколько сильных отрядов, а отряд был один, и в нем всего-навсего пять крабов! Конечно, по случаю такой оказии Сорокин должен был несколько тысяч отовсюду с фронта снять, что и требовалось доказать. А мы свою роль вытяжного тампона сыграли, да от Хо опять в леса, - ищи нас тут! Соваться в леса охотников было немного, мы поэтому хозяйничали в них, как хотели, - Клопов закатил глаза и запел: