1. Узнаванье октября.

Сожженных мостов остывающим пеплом 
ложится листва в пестрый наст бытия.
В зеркал отрешенье подобьем поблеклым 
отторгнут - о Боже! - да это ли я?

Моя ли рука содроганьем отметит 
сникающий пульс, словно мельк маяка 
в густеющем сонмище шторма - несметен 
провал или вал в маяте моряка?

Горька, солона на меже предрассветной 
несбыточность снов, и к рассвету закат 
так близок, как призрак седеющей вести 
предснежья зимы в октября облаках.

2. Ветхозаветность октября.

В утробе требы октября,
как в озареньях поглощенного Ионы,
Ниневии наития горят
немыми угольками исподбровья.

Испробована соль стократ, 
И снова рыка льва непревзойденней 
собачий вой: Экклезиаст -
последний полнолунья акт задернут.

Июлю в след октябрь попал,
как в след Израиля Иеремия,-
о, лета бабьего печаль,
тебя ль нарек Амнон Фамарью милой.

3. Последний бунт октября.

Просторы убраны блистаньем паутины. 
Тоскливостью высокой взбиты облака -
шиньон Антуанетты перед гильотиной: 
и падает кровавым лезвием закат.

В отребьях траурного обрамленья веток 
на месте, падающей в обморок, листвы 
зияют, жадным к зрелищам кровавым, блеском
невосполнимые пробелы пустоты,

как взгляды, жадной к наслажденьям казнью, черни. 
Широк прощальный осени невинной жест, 
как повелителя поклон надменный, 
прощающий толпе мытарства королей.