Тем кем надо из нас и был, возможно, до определенной степени, кто-то кроме меня, но скорее, все-таки, если кому-то из нас, а вернее - кому-то не из других, вообще могло требоваться быть таковым (а наиболее вероятно, что этого быть не могло - уж если существовала такая возможность, что Им могла быть я), Им была, весьма сомнительно, но все же я, хотя бы потому, что именно тогда я не была, вернее, не совсем была тем, кем была, и, к тому же (пусть два эти противления в соположении друг с другом и действуют в полном несогласии между собой), то была, в свете рассматриваемых событий, не совсем я (особенно учитывая их характер). Что для разных случаев вполне не одно и то же (тем из нас, кто в свое время, возможно, был таковым, сейчас как раз следует обнаружить собственную неспособность догадываться до чего-либо по какому бы то ни было поводу, что позволит им остаться и относительно самого факта в неведении, но - чтобы себе не завидовать - в значительной степени предполагаемом). Понятно: если такое и было возможно, вопрос, случалось ли возможное на самом деле, точно из разряда, в худшем случае, вопросов для красоты (если повезет), в любом ином - вопрос, который не смог быть. Иными словами, в тех условиях наиболее вероятно, что хоть и я, но все-таки именно я являлась чем-то вряд ли имеющим место. В качестве чего-нибудь более конкретного и менее непривлекательного, чем мой тогдизм и моя тамость, можно предложить скандальное несвершение события, наиболее назревшего и необходимого. Как бы то ни было, хочется все-таки многократно прояснять, не испортив, все же, чрезмерной ясностью, подобную ситуацию. Разговор о ней и станет иллюстрацией самой ситуации, представляющей собой, представляющей своей особой, особую точку застревания истории, якобы имевшей место на линии отсутствия границы между существующим и несуществующим в области их совпадения, ситуации в остальном предельно ясной, для которой всегда была характерна перешедшая сегодня уже почти в разряд положительных качеств проблема: чем больше о ней говоришь, и чем удовлетворительно более ясной стать она бы могла, тем положительно менее ясной стать она все же предпочитает, исходя из своеобразного своего тяготения к поздней понимаемости. Зато, конечно, сами по себе события преобразуются, в дополнение к и без того непреходящему их непостоянству, во все более запутанные, что обратно-проясняет историю. Но это важно. То есть, выпадает из спектра нашего внимания. Даже если предположить, что таковое имеет место.
Тщетностность: Замечательно, однако, что стоит оставить историю на некоторое время без внимания... немедленным результатом подобной холодности будет обретение деталями ясности, какой не добиться и от действительности ("действительности может быть слишком много в любой доступной ей мнимости" (Маркиза де Помпадур, "Манеры и модальности")). Такова эволюция любой истории, предоставленной самой себе, и на этом рассказ следует закончить. Мне нужно не погружаться слишком глубоко в понимание темы, но скользить над изложением событий неминувших лет, едва их касаясь, с тем чтобы верно ухватить самую их кровь (философию становления вкривь и вкось). Прежде всего, хотелось бы кое-что предположить (а именно, что главным действующим лицом, с правильностью немногим более полуправильного - хотя та, что была им в противном случае, хотела бы всех процентов (для меня) - была я), но, так как сопротивление пустоты здесь велико, а следовательно, я, сама по себе, неосуществима, мне остается лишь, зная, что настоящего текста нет, сожалеть, что в данный момент вы его не читаете - хотя вам и кажется обратное, и, хотя посредством кажущегося чтения вы должны бы достаточно неизбежно осуществлять чтение действительное, вы все-таки этого не делаете - даже если в действительности это и не так - а само повествование на этом месте покинуть вместе с осторожностью в высказываниях, ибо не уверенность есть то, чем можно здесь определить степень веры в свою правоту как в том, так и в обратном. Соответствующему тому времени отрицательному времени от нас не требовалось соответствовать - мы находили тому подтверждение в навязываемых нам (впрочем, навязываемых, пусть и с наглостью, все же не без намека на некоторую деликатность) ощущениях безрадостных чувствований, отвечающих на наши вероломные попытки вмешательства в свою жизнь, вторжения в организм своего существования, посягательства на свой собственный внутренний мир, попытки самоинтервенции во внутреннюю свою организацию; Самоощущения еще до их появления были заменены привычкой - в начале, ненамеренно намеренно, намеренно ненамеренно впоследствии рассеянно к себе прислушиваться: мы могли относиться к происходящему так, словно мы о нем вспоминаем, и действовать соответственно (по схеме рождение-жизнь-смерть). Такое "действие в воспоминании" позволяет с долей сравнительно простительной неосмотрительности предполагать полное отсутствие разницы во времени у равных его протяженностей разного проистекания и наблюдать невозможное совершенствование формы существования изложения в сторону ее логичности вплоть до его актуализации в момент свершения (деградации). Зарождающаяся таким образом двунаправленная жизнь на руку всем не учтенным в ее полном цикле факторам. Желательно было все происходящее, или же - или и - совершенно исключено - решалось субъективно не нами, и всегда в заведомо недоступное нам время - к этому мы, однако, были так или иначе непонятным образом подготовлены, благодаря чему, правда, только сильнее ощущали всю последующую от происходящего отрешенность и причастность к нему, данные нам в равнодушии к ним обеим. Реальность представляла собой бездомную пустоту, внутри которой не было многого и многого, в частности не было истины, похищенной и перемещенной. Мы жаждали попасть в эпоху инверсной логики, осознавая всю опасность такой мечты, но не ее исполнения и не его возможность. Лишившись своего главного формального преимущества, аргумента истинности, реальность постепенно впитала в себя весь воображаемый мир, и, таким образом, заполнив себя собою, сама же трансформировалась в нечто внешнее по отношению к себе, полностью иссякнув из собственных свойств. Лишь изредка остатки реальности показывались на некоторых участках протекавших рядом с нами жизней других участников жизни, проявляясь также и среди нас, в самобичеваниях на отметке "недопустимо хорошо". В любом случае, эмоционального неприятия противодействия самим себе с нашей стороны - стороны невоплощенной автономной акции, иновоплощенной в стороннюю атмосферу - никто из нас не ощущал, прочие же попросту юридически неспособны были прочувствовать во всей полноте эффективность подобных коммуникаций, даже если и имели на тот момент склонность к такого рода переживаниям. Акция, очищенная от актеров, действие без производителей действия - вот чего мы от себя ожидали. Превосхождения преходящего. Это процесс, это то, к чему готовятся, зная, что оно обязательно не состоится. Как арест Ольмана по обвинению в неоправданно неправомерно чрезмерно эстетическинаправленном использовании диалога в качестве среды обитания. Он показал нам достойный пример, как можно стремиться более всего на свете к чему-то, будучи уверенным в неосуществимости этого. В остальном же, представь мы, например, что ничего подобного вообще, быть может, не может быть, и ничего на самом деле нет, нет так, как нет Ничего - даже и в этом случае не более, чем легкая тень сомнения могла бы и легла бы и на эти мысли, теперь уже не наши - только и всего. И это самое большее, чего, возможно, можно было добиться, того не желая, и, возможно, самое меньшее, добиться чего желая было невозможно. "Я буду избегать говорить в присутствии третьих лиц о втором лице в третьем лице" ("Луна безымянная", 1992). Вымысел в нетронутый, заповедный момент достаточно неопределенного времени становился вполне реальным, но внутри некоторых реакций возникло их небытие, выражение 'все обошлось без последствий' беспрепятственно разгуливало вместе с ними по исследующим их институтам и было как никогда хоть что-то значащим. Для одной копии выведенного сложнейшей ложной логикой уникального следствия не происходящего в действительности всегда определено исходным не более одного оригинала - подлинной версии, и вдруг эта привычная аксиома стала трактоваться верно. Но не верно в обычном смысле этого слова. Исследующий передавал проблему исследующему, и следующему исследующий. Проблемно насыщенное время, время, наверное, неверное, привело ко дням пренебрегания исследованиями и пагубной практике губительно частого прибегания нами, всерьез изучавшими проблему, к использованию освобождения от текущего момента путем забытья. Требовалось обновить вопрос. Не является ли оригиналом тень копии правды, если она не способна им быть? В изобилии верных ответов на него мы не могли зафиксировать достаточно смысла, а со случайным разрешением вопроса нас постоянно преследовали проблемы по части происхождения такого, какого происхождения такого было меньше необходимого ровно на одну единицу происхождений. Мы установили, что логика подвластна и устанавливали, кому. Выяснили, что ложь - это истина. ('Чем может быть также и ложь, которую переврали, если ее нет, но может - самозародившаяся ложь, которую не слагал никто из наделяющих сказанное смыслом', - даже не найдя для себя достойного оратора, мысль эта сама прозвучит в любом хорошо отрегулированном научно-исследовательском агрегате институции исследующе деятельной научности, в достаточно освещенном непроветренном и бродящим застоявшимися продуктами умственных деяний нутре совещательной комнаты в солнечном утре). Но самым уничтожающим по-прежнему являлся неответ. Мы изучали поведение истины в области вымысла. Разрешить незаданный вопрос могла только Она. Мы ждали Ее прихода.
Оказывая сегодня более чем когда-либо вынужденное доверие змеиноглазо Звезде Сенсации везде, где я, там чувствую холод Ее морочащего взгляда на своем сердце. Отовсюду пишу вам, что именно надо оглянуться, и почти не решаюсь сделать это, ибо знание заранее наперед знаю, что увижу в своих глазах Ее, и в глазах запах беладонны, и у нее в глазах, что видит Она. Меня, но не меня того, который временно пребывает мною - из белоладонных глубин своей бесконечности того, кто вневременно мною пребывает, Она провидит. И приводит к жизни, что меня приводит в чувство. Образ восстановить в памяти невозможно - лишь увидеть снова. Трепет, испытанный под Ее взглядом, не возродить в себе - лишь заново ощутить, удостоившись вновь. Но не увидеть. Не ощутить. Не удостоиться. Неповторимость - смысл Ее. Она - смысл чувства без остатка. Живое чувство - взгляд Ее. Это - холодный свет неответа. Презирающий отклик, требующий отзыва. Я не знаю, я имею весьма ложное представление о том, куда Она нас зовет (к нам, но заводит в итог, где чуждое мысленному составу и событийно-личностному наполнению время - все, что ее заботит), и, однако же, я выношу верное суждение: 'мы на том конце, начинать же с самого начала с конца искать начало - до конца изначально. И это так без конца печально. Что сначала означало, а уже при этом, по видимому, каким-то образом, все же и благоразумно, что также мне не может ведь быть неизвестно, и, однако же, мне именно что неизвестно и это тоже'. В то же время, на вопрос, стоит или нет ждать того, кто по витиевато этому мостисто мостному мосту с кольцом (чьим тем в том символически представил символьно тот тем тот, кто тем символом представил его, символичный, чем-то тем?) придет к нам и так приведет нам себя, если ожидаемые будут нами, кто-то ответил: 'стоит, чтобы, придя сюда, найти себя во всем, в том числе - в том, чем мы являемся; Стоит, даже если я посчитаю иначе, ибо я, случается, заранее забываю о некоторых достоверно неизвестных мне вещах и могу в нужный момент не изложить требуемые мысли, сославшись на собственное отсутствие'. Кто это было? И где вообще фактор оно вошел в нашу суть? Что гарантированно помнит каждый из образуемой нашей группой пары? Все было на что-то похоже, обязательно на что-нибудь плохо узнаваемое, потом, на все подряд, и - на все остальное кроме того - то есть это было отличной отличительной чертой, пусть и совершенно бесполезной при распознавании - факт остается фактом: непригодная для использования отличительная черта. Меняясь местами с тем или иным, вы казались самим собой, а оставаясь собой - исчезали. Казались одним, оказывались тем же. В итоге мы существовали всего лишь на самом деле. Непрерывно происходила подмена впечатлений, но не всегда другими. Они воспринимались нами естественно - с бережным отвращением. Так незавершенный фокус разглядывает ошибившегося на нем фокусника. Плюс привкус заведомого заблуждения: будто легко передать без слов все что угодно - последнее, впрочем, вполне соответствовало действительности, если, конечно, не придерживаться истины. Так предадим же себя забвению!
Ах, я выношу верное решение, но не в моих силах его вынести!
Вас расспрашивают, разбивают на ответы, вас словно раскрошивает, и вы, не понимая, но рассыпаетесь, и сами себя расспрашиваете. А ответов у себя для себя не находите. Что же спрашивали, ныне недождавшийся?
Надо вовремя ничего не понять. Добиваться, только не зная чего. О чем моя жизнь? Потом, что молчал, окажется. Потому что ты в самом начале от себя. В вопросах не успевать отвечать, чтобы забыть об этом. А жизнь - далеко: себя слушать - как чужой разговор подслушивать - оказывается, что вы - это вы.
Учат? Танцевать. - думаете вы, и ваша речь мягко корректируется, виляя вливаясь, Вас забирая с собой, в одну из многочисленных разновидностей вашей судьбы. Судьба маловероятных возможностей - вам ничего не стоит согласие с собственным мнением, и ваше личное мнение о том, кем вы являетесь, не стоит ничего.
И вы делаете то, что делаете, просто отвечая на обучение в диалоге отношений. Просто простота в том, что Вы оказываетесь в ситуации танцев.
Пока еще не танцам вы учитесь, пока что вы робот для совершения телодвижений для совершенствования робота для совершения телодвижений; вас учат учиться именно танцам;
Вы все меньше оскорбляете взор; великолепие нажимает на какую-то кнопку в вашей нервной системе.
Посмотри в меня! Кружение и кружение. Кто вдохнул в нас изящество? Я вмурована в воздух. Стало моим девизом "Должное - сложное"! Меня изваяли скульптурой танцора, танцующей скульптурой; с хлопком в ладоши вывинчиваюсь я из пространства, фигурными узлами его вокруг себя вяжу и ворожу я время ритмом, и восхищаю, и похищаю мановением руки сердца;
И потом повторяйте, сколько хотите, потому что не сможете; И всегда узнавайте, потому что поверить не сможете.
Что им от меня надо? Не сумеют ни представить себя мной, ни даже захотеть этого. И предполагать такое было бы нелепо. Но не было бы, а было.
Вы. Что потом - неизвестно.
Вы все еще вы. И ненависть вы превратили в ласку;
О вещах, которые появляются, когда о них заговоришь - как эта фраза.
Из вашего слова выходит иной человек, никому кроме вас не известный, и вы решаете превратить в себя эту тайну - решаетесь претворить себя в тайну.
Что это, жизнь? Очередной момент, к ВАМ не имеющий нисколько отношения.
Очередных минут какая непричастность к вашим чувствам!
Боль.
Ноль.
Ты говорил, что хочешь жить? Так что ж ты не живешь?