Перова Анастасия : другие произведения.

Сказки для Папы-Божи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник сказок, христианских по духу, — довольно большой тайник в наши дни. Детей и подростков увлекут истории про живой мир, в котором тихо соседствуют растения и животные, взрослые и дети, монахи и святые. В нем ни одно слово не останется произнесенным впустую, а финал обязательно окажется добрым и исцеляющим. Ну, а кто такой Папа-Божи, можно догадаться и самим. С Богом!
  СКАЗКА ПЕРВАЯ. ПРО НЕБЕСНОГО ПУСТОМЕЛЮ
  Иногда на земле, когда вечереют осенние небеса, становится совсем холодно, промозгло, стыло и зыбко. Спускается на тонкой витой веревочке Небесный Пустомеля на землю и тихо ходит по кустам и склоненным речным ивам, тоненьким березкам, опущенным до земли, листы да ветви себе да деткам на память собирает. Кладет каждый листочек к себе в карман, где уже напиханы заранее клочки людских газет, которые по утрам раздают в метро и от которых ничего уже не остается к тому времени, как занимаются фонари. Потом Пустомеля тихо продвигается к деревенским поселкам, заботливой и неспешной рукой раскиданным по холмам и по долам. Там зажигаются огоньки да теплые занавески раздувают сизый дым, клочьями и клубами бегущий под облаками по окрестным горам.
  Пустомеле не тяжело бродить по земле. Раньше он помнил каждую веточку, сломанную неосторожной рукой, каждую шапочку от желудя, отколупанную ребенком. Его встречали песенки воробьев, восторженно возносящих хвалы небесам, когда по утрам умывались в лужах. Дворовые собаки умели искать его следы, а потом истошно вопить друг на друга, если кто-то посмел выболтать про него человеку. Отражения в разлитой по асфальту воде — то талый снег, то следы дождя — показывали ему картинки детских синих резиновых сапожек, розовых воздушных юбок-пачек, желтых плащей, водонепромокаемых, но заляпанных по подолу землей. Вербы приветственно тянули навстречу пушистые почки между Благовещением и Пасхой. И он знал, что приближается летняя пора — пора страды, жары и росистых лугов.
  Но теперь была уже осень. Холодно задувало, и Пустомеля недовольно ёжился, перебирая в памяти все прошлогодние обмолвки. Северные ветра много их тогда наделали из воды мёрзлой, облачной. Его путь тропиночкой вился по склону горы, прямо над расположившейся в долине, скрученной кулачком цепью домиков. Глядь. Над его головой просвистел брошенный кем-то камушек.
  - Нехорошо, — сказал Небесный Пустомеля. Он хотел было пойти дальше, но остановился, вертя в ладони чем-то знакомый силуэт камня, поднятого с земли. В сумерках, наступавших тенями и всполохами ветра в одиноких горах, Пустомеля разглядел глазки и ручки, словно выдолбленные на камне. — Нехорошо, — добавил он.
  От камня с плевком избавился. Крадучись, побрел по склону.
  Плюх! Мимо его головы со смачным шлепком пролетел комок грязи.
  - Нехорошо как, — в который раз сказал Пустомеля и тонко искривил губы. — Совсем нехорошо.
  Ворох стащенных газет и лесные находки недовольно гудели в кармане. Одному по такой темноте ходить было опасно. Явно пора было собираться домой.
  Но Небесный Пустомеля не испугался. Он тихо тронулся по тропе — то вперед, то наискосок, а то и вовсе вправо, ближе к обрыву. Дорога увлекала вниз, к селению.
  Пустомеля достал из длинного, узкого, потайного нагрудного кармана тростинку и тревожно дунул. Звук обрастал в объятиях ветра гулкими деталями, словно брошенная на дно моря монетка. Начала угадываться мелодия — и опасность удалилась с позором, утаскивая за собой в болото все свои тени и угрозы, невнятные на свету.
  Тропинка вывела Пустомелю к просвету, еще к одному. Он заприметил зорким взглядом озерцо.
  - Дай колодец воды напиться, а в озере будет рыба ловиться, — и Небесный Пустомеля решительно отправился вниз, к воде и людям, чтобы потом, отдохнув в теплой, обжитой тени домов, где все уже давно собрались за ужином, отправиться на ночную рыбалку. Он решил тряхнуть стариной перед долгой встречей с зимними месяцами торжественного безмолвия и грёз о ясном небе, стремительных облаках.
  У колодца с темнеющей, таинственной водой он встретился взглядом с мальчишкой — насупленный нос, хмурые брови.
  - Эй, водица, тебе что не спится? — Пустомеля умеет бурчать под нос. Да так, что ноги разворачиваются, а ресницы не глядят вспять.
  Так оставшийся наедине с колодцем, его водицей, Небесный Пустомеля рисуется в проемах домов, гуляет за шторами в промозглом, ветряном мире гор и полей — и всё пьет, пьет, пока не напьется.
  А потом рыбалка по плану — и домой, спать.
  И до следующей весны.
  
  СКАЗКА ВТОРАЯ. ПРО ГОРНОГО МОНАХА
  На склоне горы, с обратной к солнцу ее стороны сидел мнимый бездельник, странный путешественник и обыкновенный рыбак. Он все сидел и размышлял о неземном. Рассвет золотил близкие горные хребты, закат умудрял море, лежащее неподалеку, напоминая о ранах Христовых, вместе с луной вставали серебряные звезды. А он все сидел и думал о том, каково это — по другим мирам ходить, путь держать. Перед ним вскачь устремлялись дивные единороги, хмурые избы, укутанные в ели. Весной птицы вили гнезда в его убежище и вели с набегающим утренним ветром пробуждающую беседу, а он все сидел и, казалось, ничего не замечал. Его ум погрузился в сказочное, полное опасностей и подвохов путешествие по другим местам и городам, временам и каменистым склонам, где ютились такие же отшельники, как и он. Он ждал солнечного цвета утром, света луны по вечерам, а днем он углублялся в молитвы по четкам. Так он проводил дни, коротал ночи.
  Одним ясным вечером, когда стелился по земле только едва слышный ветер, подошла к обители горного монаха статная, словно тёмное облако, пронизанное солнечным светом, женщина. Была она с розой в руках и парой мешочков фасоли и сухого гороха, привязанных к поясу. В ее руках был звонкий раскат грома, а под косой золотилась молния. То была Дева Мария.
  Монах вскочил, пораженный как молнией, при виде ножки, ступившей на пол его пещеры. Он понял, что это Владычица, по шороху светлых крыльев маленьких ангелов, сопровождавших Ее в пути, да по аромату неземных лилий, разлившемуся по темному жилищу, в котором не убирались вот уже пара десятков лет: монаху она досталась в наследство от предшественника, нерадивого и падкого на мечтания.
  - Что ты молчишь? До седой старости на горы смотреть собрался, а Меня всё никак не поприветствуешь?
  Монах быстро вскочил и поклонился. Со слезами смотрел он на Деву, внимал ароматам ладана, витавшим вокруг нее, и отчаянно пытался вспомнить хоть одну молитву.
  - Ко Господу, ко Господу, дабы защитил от такого позора!
  Он швырнул в нее три камешка из Иерусалима, куда ходил на днях, а может и десяток лет назад, а то и пару десятков лет. И скрылся во тьме, неприкаянно прорывая себе проход в глубину горы.
  Дева осталась скорбно стоять.
  Ангелы бросились врассыпную.
  И раздался гром.
  СКАЗКА ТРЕТЬЯ. ПРО ДРЕВНИЙ ХРАМ
  По пустыне днями и ночами шел караван верблюдов. Без дома, лишь с запасами фиников и вяленых королевских бананов, шли люди, за ними следовали верные собаки. Женщины кутались в платки, скрываясь от палящего зноя под балдахинами. От оазиса до оазиса, от пальмы и озерца до колодца шли люди, бережно храня курдюки с водой и всю свою поклажу: камни да глину.
  После многих переходов, ночных и пугающе бездорожных, по барханам, меж порывов ветра, услышали люди голос с небес. И поняли, то был знак строить храм. В укрытии многих скальных пород нашли они родник, и вокруг него и решили начать строительство.
  Возводили храм долго, не спешили. Ночами и днями — притащенные, прикаченные камни шлифовали и строили из них дом для Бога. Ветер свистел, как из печных труб, а у них не было своего пристанища довольно давно уже. И они всё строили и строили, плакали над камнями, и тогда скупые слезы солью оставались на выжженных пустыней камнях.
  Но вот храм был построен. Небольшой, но ладный. Песчаного цвета, почти желтый, он сливался с пустыней, но каждый, кто захотел бы, мог бы найти в нем кров и приют, утешение в молитве. И на утро, когда его освятили водой из родника, вокруг которого он был построен, вновь услышали люди голос с небес.
  Господь велел уйти.
  И снялись верблюды, пошел караван, в спешке, к дальним дорогам, но уже без камней — с храмом в сердце.
  
  ***
  Прошли тысячелетия. В песках, заброшенных и дальних, посреди пустыни, нашли остатки старого храма, древнего, как сама земля. И долго с вертолета экспедиция фотографировала камни и песок, и, спустившись, долго не могли напиться новые люди из почти забытого, совсем не заболоченного родника, все еще дававшего вкусную, чистую воду.
  СКАЗКА ЧЕТВЕРТАЯ. ПРО БРАТЬЕВ-МЫШАТ
  Как-то раз проснулись в одном старом замшевом ботинке три мышонка. Они отодвинули от порога, выгрызенного когда-то для того, чтобы сделать вход, серенький неказистый камешек. Тут и увидали, что над самой печной трубой живет маленький скворчонок, весь крутёныш-несмышленыш, песней одной собирается питаться и только их пробуждения и ждет. Малыши запели утреннюю песенку и вместо чистки зубов побежали на поле, чтобы сорвать несколько колосьев и погрызть их. После завтрака они пошлепали по полю дальше, на разведку: чем солнышко встает, чем деревья дышат, кто ветер по полю гонит.
  Пока три мышонка, подпрыгивая по кочкам-листочкам, неслись по полю, летел над ними скворушка и причитал: «Совсем я без дома остался, из гнезда вывалился и пропал». Так они и неслись по полю, словно в догонялки играя. А ветер нес их песенку, словно на флейте тонкой они пели, разыскивая мамины следы — так они называли свою игру. И вдруг земля словно расстелилась перед ними и стала большой-пребольшой, ветрами навеянной, корнями пропитанной. Скворушка затрепетал весь, как синие очи небес увидел, в небо взвился песенкой, а мышата за ним вверх глядят — в тучи-облака небесные не насмотрятся. Вдруг сдвинулись облака и пошел дождь, самый сильный ливень на свете. И стояли мышата, лапки вверх подняв и танцуя, и молясь, а дождь омывал их своей влагой, а скворушка летел по сизому небу и расплескивал песню.
  Ливень прошел стороной, обошел стороной гром, пролетела гроза. Стало одинокому скворушке мокро и обидно, что он поверху летел, все крылышки-пёрышки свои намочил, а песенку на земле никому живому не слышно было. Малыши-крепыши радовались же, шкурки на солнышке, появившемся, обсушили. Они побежали дальше, прыгая на ходу, а скворушка полетел за ними, пытаясь сочинить новую песенку про то, как ни одну песню в мире не остановит самый сильный страшный гром. А к вечеру снова вернулись в свой домик, сказки друг другу рассказывать да сны добрые в гости звать.
  СКАЗКА ПЯТАЯ. ПРО ГЛУПУЮ ГУСЫНЮ
  Глупая Гусыня была родом из далекой деревни. Она жила в глубинке много лет и только и мечтала о том, чтобы когда-нибудь перейти дорогу и напиться воды из престарелого колодца. Дети издавна кидали в него накопленные с таким трудом серебряные монетки, чтобы когда-нибудь исполнились их самые заветные мечты. Оттого и вода в колодце всегда была чистой. Они ловили свое отражение в её хрустале, долго ждали эха после нежного бултыха о самую поверхность вод, поднимающихся из темно-зеленой глубины. Глупая Гусыня надеялась, что кто-нибудь опустит ее на вёртком ведре в самые глубины, к заветной серебристой кромке, о которой столько болтали дети, и она напьется вдоволь. В самый жаркий день она внимания не обращала на презрительный ко всем окружающим колодец по соседству, который строили, словно дыру в земле, и который совсем был лишен простого навеса или волшебной, сумрачной привлекательности крыши. Глупой Гусыне все казалось недостаточным и банальным — нырять к воде, расположенной у самых ног любого останавливающегося у колодца человека. Гусыня как-то задумалась, засомневалась, потом защебетала и решила во что бы то ни стало дойти до колодца, где жили ее мечты.
  Прошла осень.
  Весной Глупая Гусыня стала матушкой, и из её яиц вылупилось на свет пятеро гусят. Они были маленькими желторотиками с наметившимися белыми перышками, которые хорохорились от звука проезжающей мимо повозки, громыхающей по булыжникам дороги, отделяющей их мать от желанного колодца. Повозку везла Мудрая Лошадь, которая много чего повидала на свете и много людей повозила на своем веку. Ее бока были стертыми от частой смены седла, а копыта совсем иссохшимися, словно кора многовекового дуба, готовая превратиться в труху от малейшего прикосновения с камнями на дороге. Мудрая Лошадь тихо стучала по мостовой, копытам было совсем не больно, глухим к боли костям — совсем привычным терпеть боль — никак, но по вечерам, после долгого дня, когда она, брошенная хозяином, бродила по деревне, нагруженная лишь хрупкой деревянной повозкой, лишенной груза, кости ломило. Из гривы некому было вычесать нападавшие яблоневые листья, ссохшиеся и сморщенные, словно старые желто-оранжевые, потрепанные банты. Но в любимом месте ей было спокойно, несмотря на всю боль, которую она чувствовала.
  А Глупую Гусыню любили. Дети подарили ей новую розовую ленточку, и теперь она позабыла про деток, давно выбежавших на дорогу играть, и смотрелась в большую, грязноватую лужу. Из всего отражения ей нравился только нежный розовый бантик на шее. И вот блеск бантика напомнил ей о закатном солнце, уходящем за горизонт. И Гусыня решилась. Она расправила крылья и словно взлетающий самолет устремилась через дорогу к заветному колодцу с серебряными монетами на дне. Она так давно не летала, что приземлиться на бревнышке из сруба колодца не получилась, и она угодила в воду.
  Детки услышали истошные крики матери, сначала испугались и застыли посреди дороги. Тут из-за поворота вернулась к очередному кругу по деревне Мудрая Лошадь. Она заметила гусят, и, не желая их сбить, наклонилась и зацепила всех мордой, а потом и усадила на белую звездочку на носу. Мудрая Лошадь отнесла всех гусят к колодцу и пересадила на рукоять. Гусята зацепились лапками и стали дружно вращать ручку и поднимать ведро, в которое плюхнулась их любимая мамочка.
  Когда ее вытащили наконец, с набухшей от воды ленточкой на шее, Мудрая Лошадь усадила всех гусят и саму счастливую Глупую Гусыню в повозку. Она стала катать их с ветерком по деревне, чтобы все высохли, успокоились и набрались мудрости от происходящего на свете.
  Прошло время. Повидали гусята и другие колодцы, и другие дома, и соседей, углядели котов и ленивых псов, кур с петухами и индюков с индюшатами — и домой попросились. А там и ужинать пора.
  СКАЗКА ШЕСТАЯ. ПРО ПИНГВИНЁНКА КРОКА
  Пингвинёнка Крока так отчаянно тянуло на подвиги, что он не мог думать ни о чем другом. Он жаждал славы и признания огромных белых льдин, проплывающих мимо, завистливых взглядов ленивых белых медведей, соседей по участи вымирающих видов на нежной белой планете — и заботливого участия этой самой белой земли, которую он только знал. До мельчайших подробностей, шероховатостей и деталей изучил он её поверхности, так что в любом, даже самом диком сне он не расставался с ощущением твердой земли под перепончатыми, верными и родными лапами.
  Пингвинёнок Крок был сварлив. Так считали совсем не величавые сородичи, которым далеко было до великолепных императорских пингвинов. Любознательный Крок и видел их один только раз — да и то, сидя в яйце и развлекаясь созерцательной дрёмой. Когда Крок вылупился, все сразу поняли, что что-то пошло не так. Серый пух отдавал болотной зеленцой, а непримиримость речи выдавала в будущем верзиле такую подлинно подлую суровость, что его прозвали Крокодилом. Но няне в детском саду было не до длинных кличек, так и стал гроза водных просторов трескучим и шарикообразным Кроком.
  «Жизнь определенно удалась», — размышлял Крок на пятом месяце этой самой жизни. И уже планировал следующую. «Я стану настоящим крокодилом», — объявил он как-то раз няне, но та не придала большого значения болтовне о перерождении душ и стойкой уверенности в собственной осознанности, позволяющей выбрать форму, в которой эта осознанность воплотится с приходом новой весны.
  Над Кроком подшучивали, но ему было совсем не обидно. Он так решил сам, и долго готовился к каждой своей речи перед сородичами. А выступать он любил и вскоре прослыл отменным рассказчиком. Так постепенно все шуточки сошли на нет — к нему привыкли.
  Крок стал считать себя удачнейшим из смертных, и внутри всегда улыбался своему счастью — быть среди тех, кому небезразличен.
  
  ***
  Как-то раз Крок прохаживался по ледяному панцирю, выбрав местечко подальше от шумных и глумливых сородичей. Он разрабатывал план побега от колонии — побега в голубые дали, куда звали его синие дни, черные глаза. Вдруг он услышал вкрадчивый голос, шипящий и отталкивающий, но завораживающий своей разумностью. Голос глухо доносился из-за большой льдины, и Крок было подумал, что его разыгрывают, но сомнений не осталось, когда полусвист-полуклёкот, клацнув клыками, представился сиамским крокодилом, проживающим по соседству.
  Юный, но многоопытный Крок определенно удивился. Он и не представлял себе, что на заснеженных полях его родины встречаются зеленые чудовища, не брезгующие отведать арктической рыбы или подставить зеленые носы холодному, обжигающему ветру. Однако голос звучал вполне довольным жизнью.
  «Малыш», — шелестел он. — «Пойдем со мной, я покажу тебе путь в другие миры, где стройные ряды голосистых певчих птах рискуют провожать закат в последний раз каждый вечер, когда испускают надрывом песнь о близости лета. Где на перекрестках толпятся седые коровы, изможденные вечной, священной жизнью полубогов-полузверей. Где раскидистые кроны деревьев принимают сон буддистских монахов, чтобы обрушить на их юные головы ночной порой сухие ветви. Я расскажу тебе про тайные тропы на поросших ряской болотных водах, застывших в своем великолепном лесном одиночестве озер, и ты сможешь увидеть, как распускаются таинственные лотосы — чистотой и светом из глинистой грязи недр самой земли. Я поведаю тебе тысячи историй, но лишь одна-единственная наполнит тебя до краев и никогда не оставит прежним. Все в этом мире предопределено, мальчик. Богам не дано правды, богам не дано разума, но у них нет и власти. Помни это — и отправляйся со мной в путь».
  Крок прищурил левый глаз. В страшно заманчивых образах невозможной дороги его волновало одно: непоследовательная жестокость красоты, ее таящиеся в бликах воды, переливах света, трелях губной гармошки и ворчании заспанного друга, которого у него никогда не было, постоянные, неуловимые изменения. И он не чувствовал превосходства над ними. Был повод вообразить себя божеством, представилось полное волшебства мгновение выбора — Крок было решил явить себя миссией, весь оставшийся пингвиний век посвятить себя россказням и пугающим историям о роях слепней над костлявыми боками престарелых коров, о которых он точно запомнил, что они где-то есть, существуют — и даже встречаются. Но требовательный голос напомнил о себе: «Иди же!», — и пингвинёнок, растопырив крылья, отдающие зеленцой, отправился к ближайшей глыбе льда.
  К его удивлению, за ней никого не оказалось. Точнее, за ней оказалась пустота — дырка в заборе, пугающее ничто, темнота, лаз, отверстие, проход — зови как хочешь, это было новое пространство, в которое можно было сунуть клюв, а потом получить по этому клюву от родичей, если узнают. Но льдина надежно скрывала Крока от надоедливых матушкиных соседей, а в его крови настоящего южанина бурлило любопытство. По лазоревым прожилкам сереющего к весне льда, всей грудью чувствуя сердечную битву, отправился пингвинёнок к новым мирам, полям неизведанным, ветрам теплым.
  Он шел и шел, а время растягивалось, и сжатое пружиной пространство отвечало тем же. Воздуха не хватало. В голове студёным оползнем раскручивалось, расшатывая основы бытия, молчание. Черные глазенки вперились в манкую пустоту, в ее многообещающие лабиринты — небытие привычного мира должно было раскрыться опасной прелестью, непредвиденным ходом вещей.
  «Ну же!» — хлопком прогремело в голове приказание. Крок дернулся: его пуховое тельце было не готово к бездумному послушанию, когда сам он давно застрял в цепочке собственных, не сделанных пока шагов к заветной цели. Мечта становилась опасной, поход некому было воспеть, а он мог и не вернуться. Крок решительно стал пятиться назад, не смея обернуться беззащитной спиной к мстительной подозрительности ходов в другие миры.
  Так он обогнул льдину. Так он заприметил, что на часах на столбе, подпирающем сизое облако, близилось время обеда. Так он приблизился к родительскому гнезду.
  Сотрудник зоопарка с ведром рыбьего фарша обыденно готовился кормить стайку гогочущих, взъерошенных птиц, как вдруг стал прислушиваться к динамикам на рации.
  «Внимание, внимание! Сбежал крокодил, был замечен посетителями у вольера с белыми медведями».
  И грянула тревогой сирена.
  СКАЗКА СЕДЬМАЯ. ПРО СТАРЫЙ ГОРОД
  Солнце улыбается, поглядывая на смеющихся дошколят, оставивших свои разноцветные велосипеды прямо на дороге. Для них, кажется, детство только началось в этот послеобеденный час. Расшаркиваясь скатами крыш, престарелые дома тихо перешептываются: звуки прыгают через узенькую мостовую, отзываясь скрипом половиц и гулом клавиш фоно. Их квартиры явно не встречались с руками рабочих, способных переделать любой замшелый уют в пластиковую невесомость, и сами они давно не верят, что их владельцы когда-нибудь задумаются о ремонте.
  Разворот за аркой — и очередной дворик оказывается тесным коробком, увенчанным глазком небес. Здесь царство выстиранного белья, ночных рубашек и штанов, непринужденно болтающихся на ветру. Соседи, живущие напротив — раз уж их окна и балконы смотрят друг на друга — разработали целый механизм, благодаря которому пеленки-распашонки выезжают на середину двора сушиться. Теперь они ждут вечера, когда кареглазые хозяйки вернутся по домам, чтобы их разобрать.
  Если бы не игра ветерка в деревьях, улица выглядела бы совсем пустынной в молчащей полудреме сентябрьского солнца, необитаемой, словно остров. Окна в решетках, стены, укрытые трубами пожарных лестниц, замки на бурых от ржавчины дверях. Виноград по заборам, по обшарпанным лестницам, порой свисающий с перекладин крыш, остался пожухлыми гроздьями, полувяленными ягодами, способными привлечь внимание только гуляк, случайно забредших в перекаты улиц старого города.
  С противоположной стороны дороги, за забором из порванной сетки кубиком высится домик без крыши. Опаленная трещинами штукатурки белизна одной из его стен украшена рисунком — выцветшие, мягкие краски. Скачущие в неведомые просторы зебры, табун без прерий, воздух и полет уносят из теплой, мягкой осенней Грузии в неведомую Африку.
  
  ***
  Путешествие маленького Тибо продолжается. Он на днях потерялся в одной из подворотен, заблудился окончательно, и теперь, уже усталый и грустный, бродил по городу, его переулкам и улочкам — искал маму. Он не любил ходить один и поэтому его мечты и думы постоянно клеились к старой иконе, которую он оставил дома, и к женщине, на ней изображенной. Она напоминала ему маму, но была Девой.
  Тибо помнил мать и любил ее гораздо больше. Они были путешественниками из соседней к столице деревеньки. Теперь он даже не знал, осталась ли мама в городе или вот так же ищет его, отчаянно и бессильно крича по аркам и лестницам, уводящим то вниз, то вверх: «Тибо! Тибо!»
  Вдруг его рука наткнулась на старое яблоко. Оно было желтым, немного жухлым, с парой гнилых пятнышек и запахом гнильцы из-под черенка. Он хотел было его взять, но внутри раздался предупреждающий голос, будто мама запретила — нежно и ласково, тревожно.
  Взгляд Тибо вскинулся, и за просветами домов, стен и переходов он увидел горы. Родные грузинские горы. Его сердце радостно трепыхнулось, и он нашел выход из старого города — к большой дороге, выводящей прочь из коричневой массы домов. Тибо не побоялся и пошел сам, домой. Он выбрал правильное направление по звездам, и ветерок только подгонял его, обдувая спину и охлаждая плечи.
  
  ***
  Вот и знакомая калитка, маленький светлый домик. Мама стоит на пороге — сердце бьется. Из дома доносятся ароматы свежеиспеченных лепешек, за домом блеет коза, значит будет молоко. Тибо подбегает к маме, тыкается в передник и плачет от счастья. Мама обнимает, присаживается на корточки, и они плачут вместе — наконец-то счастливые после долгой, в полтора дня разлуки.
  - Я так искала тебя, Тибо. Но отец увел меня домой, после долгой и бессонной ночи поисков. Какое же счастье быть снова вместе.
  И на порог выходит отец. Вместо ругани он зарежет барана, понял мальчик и тихо улыбнулся. Слезы кончились.
  
  СКАЗКА ВОСЬМАЯ. ПРО СЧАСТЬЕ
  Феличе жался на краешке стула, отчаянно не зная, куда деть леденец, который так мешал ему говорить. Если бы это была жвачка, он и тогда бы стеснялся, и наверняка сидел бы сейчас, стыдливо зажав ее липкий комочек в кончиках толстоватых пальцев. Феличе был младшим сыном, «счастливчиком», родившимся, когда никто его не ждал, «генератором счастья». Его старший брат, Фелиппе лежал на больничной койке, с температурой и корью, лекарственно-малиновый, неподвижный, весь во внимании к своему телу.
  Феличе что-то рассказывал. Его истории носили незабвенный характер. Описания были подобны сказочным вселенным Шахразады. Мимикрия вкуса мальчика была примерно такой же: словно старая дева или уездная барышня он черпал вдохновение в сонниках и старых гаданиях, историях, подслушанных в кино, когда сидящие сзади болтливые тетушки не соглашаются уступить место происходящему на экране, в стоячих очередях в поликлинике, куда он и сам наведывался часто. Да мало ли о чем может рассказать охочий до взрослой, таинственной, лавой кипящей жизни мальчик.
  Вот и сегодня, в гостях у брата, Феличе нашелся скоро. В эту ночь ему приснилась прерия, золотые пески Дижара — так он назвал свою звезду Востока, — и пугающие сонмы хомячков, возжелавших съесть одну-единственную сушку. Но в своем рассказе остановил он свой выбор на полете мустангов, устраивающих засады краснокожих оборотнях и добродушных гризли, вежливо обходящих чужие тропы.
  Феличе рассказывал, увлекался, слова таяли на языке, катушками леденца обкатывались в руках в засученных рукавах.
  Нежная рука опустилась на лоб Фелиппе. Мама!
  
  ***
  - Филька, просыпайся! — его грубо трясли за плечо. Очертания младшего брата стали расплываться, растекаться по стенам, исчезать в джунглях обоев. Детдомовцы обступили железную койку.
  Тем же утром Филя пошел на поправку.
  
  СКАЗКА ДЕВЯТАЯ. ПРО РАДУГУ
  На одном далёком и зелёном острове жили веселые дети. Все они знали, что после сильных ливней, от которых трава становилась еще зеленее и ярче, насыщенней, словно изумрудная масляная краска из тюбика заправского художника, на небе показывала свою разноцветную ножку радуга. И они верили, что на другом ее конце, скрытом под облаками, за далекими полями и холмами, стоит горшочек с золотыми монетками.
  Но на самом деле все было, конечно, не так.
  Радуга жила не за полями. И не за таинственными холмами.
  Радуга покоилась на дне океана. Радугу укрывало много воды, много буйных девичьих слез о подросших мальчиках, уехавших через океан в далёкую Америку покорять новый континент и грозившихся забыть родной остров. Много рыб и рыбешек, каракатиц и китов, — и все они — родные её родственники.
  Как только заплачет дождик, выбегает радуга с самого океанского дна, а рыба-летунья — рраз! — и подхватит её до самого неба. А там, на небе, высоко-высоко, располагается радуга со всеми своими пожитками и разноцветными, разнопёрыми полосками.
  Красная.
  Оранжевая.
  Желтая.
  Зеленая.
  Голубая.
  Синяя.
  Фиолетовая.
  И не нужен ей никакой горшочек золота, если есть у нее преданные друзья.
  
  
  СКАЗКА ДЕСЯТАЯ. ПРО КИТОВ И СОЛНЦЕ
  Жила-была девочка, радовалась жизни и пела днями напролет. В один прекрасный день она уснула прямо на траве и так и осталась спать. Шли годы, люди взрослели, уходили в другие места, находили новые смыслы, а она все спала и спала, и видела свои прекрасные сны. Но сны сменяли друг друга, а ничего не менялось в ее жизни. Она затосковала — прямо во сне, от печали ей стало горько на сердце. Она плакала самыми печальными слезами на свете, они растопили черный лед, сковавший ее тело. И в один, совершенно чудесный день она снова открыла глаза и проснулась.
  Изменилось все.
  Не было городов и дорог, мосты разрушились, словно старинные акведуки когда-то, на остатках Римской империи, и ничего давно уже не происходило. Земля была отдана животным и растениям, их вольной жизни.
  Людей уже не было: они отправились на другие планеты, покорять новые миры. После долгих войн, голода и болезней на родной земле они решили бросить всё и улетели на космических кораблях в иные просторы. О девочке забыли.
  А она проснулась и порадовалась новому дню. Под ногами трава, мокрая от росы, поют птицы и тихо на сердце. Еще хмурое, сырое утро предвещало солнечный денек. Девочка поднялась, отряхнулась и пошла по тропе, почти заросшей, к воде. На ее пути встречались камни и кочки, а она все шла и шла. Наконец, перед ней высился океан — после всех гор и долин, кустов и лесов. Скалы обрывались вниз, в пенящиеся волны, бьющие земли и пески. Чайки кричали.
  Девочка села на берегу и стала то ли плакать, то ли петь. Она прошла всю свою страну, и теперь ей больше ничего не оставалось, кроме как грустить о своем одиночестве. Она вспомнила тепло улиц своего родного города, родные песни и запела. О своем, о кровном, о накопившемся за годы сна.
  На ее песню приплыли киты. Они-то знают, каково быть одиноким китом в большом и грозном океане, отбившимся от стаи.
  И девочка стала жить вместе с китами у самого берега океана. Каждый — со своей стороны границы между водой и скалами. Они слушали друг друга, и их жизнь становилась полной историей, древней и полной одновременно. Солнцем и рождением новых народов, сказками и легендами, боями и приключениями. И девочка становилась взрослее и мудрее. И песня ее летела далеко, за океаны и моря.
  А потом и вовсе пересекла звезды. Ее услышали на одном звездном корабле, и люди, не ушедшие еще далеко вернулись за ней, чтобы продолжить свой путь. Но песни китов и родное солнце снова напомнили им о доме.
  Так Земля снова обрела своих людей, с песнями и историями, первооткрывателей и борцов.
  СКАЗКА ОДИННАДЦАТАЯ. ПРО КАРТОШКУ-ДЕВЧУШКУ
  Жила-была в поле небольшом, что за огородами деревенскими раскинулось, дружная, плодовитая семья картофелин. Сверху, людям, они виделись, как невысокие, не до колена, зеленые кустики с пушистыми и немного колючими листьями и белыми, маленькими цветочками. А внутри, сами с собой, под землей, где росли картофелины, у них были целые жилища, добротные, уютные. Их не могли достать кроты и черви, а колорадские жуки обходили стороной. Так каждое лето назревали новые клубни: люди ждали урожая, а сами картофелины жили семьями и то и дело разговаривали о погоде и новостях, которые земля и воды небесные им приносили. Картошку ведь не поливают — только дождик да роса ее питают.
  Но вот как-то в холодное и дождливое лето, когда картофелины — да и не только — начали болеть и чахнуть от сырости, вызвалась одна маленькая картофелина наверх. На улицу, в поле погулять. Звали её все Девчушка, и было ей всего-то пара месяцев от роду. Родные не хотели пускать Девчушку наверх: если у них, под землей, где всё так уютно, не безопасно, то что ожидать от поверхности земли, где ветра и птицы, коты деревенские, а то и вовсе мальчишки…
  Но Картошка-Девчушка была не из простых. Ночью, когда все спали, почти залитые до ушей очередным дождиком, договорилась она с водицей, и на ней выбралась на поверхность земли. Ночь была лунная. Девчушка впервые в жизни увидела, как выглядят кустики картошки — зеленые дома — и очень удивилась. Но и порадовалась: в темноте хорошо знать, что ты не одна, а дом близок.
  Выкатилась она на поле и начала Богу молиться.
  - Боженька, милый, Ты пошли лету тепла и солнышка, а то сыро да холодно нам под землею. Не вызреть до осени, людей да детишек не прокормить.
  Ветер ей ответил, что много еще на небесах облаков с дождем, буйные грозы в августе.
  Солнце из-за моря-океана пробурчало, что не в силах столько землю прогревать, чтоб все воды иссушивать.
  Лето красное улыбнулось посреди темной ночи.
  Боженька на небесах топнул ножкой, и стало все по молитве Девчушки-Картошечки.
  И овощи на огородах успели вызреть, и картофель в полях, да пшеница, рожь созрели. И люди добрые в срок смогли все собрать, весь урожай целехоньким оказался.
  Всё по слову Божьему.
  А Девчушка-Картошечка вернулась домой, под землю, к родственникам. О молитве своей и приключениях ночных молчала, но радостней всем стало. А осенью, когда детвора с родителями пришли выкапывать картофель, показалась и Девчушка на поверхности земли — и очень весело ей было попасть в ведро. И до того она была крупная, налитая, красная, что оставили ее на будущий год — новое потомство картошек родить.
  
  СКАЗКА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПРО ГУСЕНИЧКУ В КАПУСТЕ
  Однажды добрая гусеничка нашла себя в большой зеленой капусте. На грядке росло штук десять кочанов, и все они были, как на подбор: крупные, наливные до зеленоты и белизны, напитанные водами земными. Гусеничка тоже была зелёной. Немного пушистой, с золотыми ворсинками и черными точками.
  Она чувствовала себя симпатичной, и ползая от листа к листу, питалась крохами больших зеленых листьев. После завтрака солнышко стало совсем сильно припекать, а на грядку пришли дети — сестры, добродушные и немного чудаковатые. Даня и Валя. Они были упитанными из-за бабушкиных пирожков, простушки совсем не понимали, что много булочек ведет к появлению лишнего веса.
  Но вот они стали полоть грядку и увидели зеленую гусеничку. Очень удивились, обрадовались немного и решили с ней подружиться. Они назвали гусеничку Маней в честь манки, посадили ее в стеклянную банку и стали кормить листьями одуванчиков, несмотря на то, что она любила капусту.
  А потом, когда Маня подросла, они познакомили ее, зеленую и стройную, со своей бабушкой. И бабушка рассказала, что чтобы быть худенькими, надо придерживаться растительной диеты, а никак не булочек. И две пышечки, Даня и Валя, решительно отказались от булочек и за лето похудели.
  Потом, в сентябре, они вернулись в школу, настала пора учиться — и их никто не узнал, так они похорошели. А они, довольные собой, бабушкой и умной гусеничкой, учились на одни пятерки и мечтали о карьере: одна — ученого-биолога, а вторая — врача-ветеринара.
  СКАЗКА ТРИНАДЦАТАЯ. ПРО БЕЛОК И СУХАРИКИ
  Стояла мирная, тихая, золотая осень. По дворам раздавался скребущий, шелестящий, а то и свистящий звук метел дворников, и маленькие дети переворачивались на другой бок, к стенке, лишь бы их не слышать и доспать лишний час перед школой и детским садом. Дворник Турсынбек трудился, как все. Он вставал рано по утру и ругался на опадающие листья, на будущий, еще не выпавший снег, на прохожих, которые через часа полтора начнут ему мешать — ходить по улицам, спешить на работу. Турсынбек мерно греб и мел листья, желтые и красные, кленовые да березовые, дубовые, и совсем не смотрел на часы, чтобы не торопиться и нисколько не опоздать. Он вспоминал своего друга Абдулу, грузчика из соседнего двора, как они вчера вечером играли в лото и то ссорились, то вновь вспоминали о дружбе и добрососедстве.
  А где-то посреди парка, в большом дуплистом дубе жила семья белок. Раз была осень, они мирно спали в своем дупле и радовались во сне обилию желудей и лощины, маленьких деток, гуляющих с родителями или бабушками в парке, первым серьезным осенним дождям и еще теплому солнышку.
  Турсынбек тоже любил гулять по парку в свободное от работы время. Он прохаживался по аллеям, представляя, сколько нужно было бы грести здесь листья, и внутренне радовался. Он любил одиночество.
  Как-то раз он заприметил на большом дубу дупло, откуда высовывались играющие, озорные белки. Быстрые, хвостатые, они радовались жизни и весело скакали по ветвям, вверх и вниз. Турсынбек обрадовался тоже, заулыбался, и решил приходить сюда кормить белок сухарями и семечками, чтобы разнообразить их рацион.
  
  ***
  Прошел сентябрь. Турсынбек обзавелся привычкой заглядывать в парк, к белкам чуть ли не каждый день, но особенно любил воскресения, когда оживленная детвора с восхищением смотрела, как он ловко кормит белок орешками, печеньем и прочими лакомствами. Турсынбек подобрел, и кроме белок обзавелся и парой-тройкой друзей, которых знал по именам и искренне желал им крепкого здоровья и успехов в школе. Абдула приходил иногда с ним, они вдвоем гуляли — а потом вместе шли пить чай.
  Осень была теплой, почти не грустной. Где-то лили дожди, а на востоке, откуда родом был Турсынбек, и вовсе гуляли холодные степные ветра. Но Турсынбеку было тепло в городе. Он привычно вставал по утрам, мел улицы и тротуары, и не было у него уже злости и раздражения на все происходящее в большом городе, в котором он теперь жил. Он разделял его теперь с белками, и было ему добрее от этого.
  СКАЗКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПРО КАШКУ В ПОЕЗДЕ
  Жил-был на свете паровоз. Любил он составы возить по земле, все песни распевал, трубами своими выхлопными гудел. Где-то в сторожках и на станциях служащие железнодорожных путей разводили стрелки, чтобы дороги у поездов не пересекались и шли в правильном направлении, строили маршруты, а он знал себе, только дружил с машинистом и его помощниками да про кашу свою любил рассказывать.
  Паровоз был особенный. Он очень любил деток. И каждый раз, когда кто-нибудь маленький, вместе с мамой или папой, бабушкой или дедушкой, а то и вовсе братиком или сестричкой, котиком или собачкой в переноске, садились на его борт, он довольно пыхтел и готовился выпускать радостные колечки на пути. А детишки и знать не знали, что паровоз на них смотрит, только догадывались, что добрый он. И когда ходил кто-нибудь в вагон-ресторан, и когда забирались на верхнюю купейную полку — к маме или папе, чтоб ехать было веселей, — всегда чувствовал его поддержку.
  Однажды у паровоза появилось новое назначение. Он должен был отправиться за границу, с приставными вагонами. Ехал он долго. Сначала долго собирал своих людей, пассажиров, на главном вокзале главного города страны, потом долго раскачивался на родных просторах, а потом и вовсе пересек границу — и вот тебе и горы, озера, а где и море проглядывает, голубое и солнечноокое.
  И вот на одной станции зашел в поезд мальчик. Был он не один, а с мамой. И мама везла с собой большой запас каши. На каждой следующей остановке мальчик сбегал на станцию, посмотреть на пирожки, что продавали беззаботные бабушки, а мама в это время брала у проводницы кипяток и заваривала в походной мисочке в своем купе каши. То овсяную, то гречневую, то рисовую — из хлопьев. А мальчик, сын ее, прибегал с пирожками для себя и нее — и вместе они, когда поезд уже трогался, кушали свой обед.
  Поезд тем временем уверенно пробирался к месту своего назначения. А мальчик с мамой пели песенки и в такт паровозному ту-ту-ту-туу почти танцевали на нижней полке.
  В дальнем городе со стенами цвета желтого, нежно песчаного кирпича их встретил папа. Он держал в руках букет — и они сразу нашлись.
  А паровоз… Паровоз постоял-постоял и отправился домой. Но теперь каждая проводница знала о том, что хорошо детям предлагать и овсяные, гречишные и рисовые хлопья вместе с кипятком.
  
  СКАЗКА ПЯТНАДЦАТАЯ. ПРО МОЛОДУЮ ПОСЛУШНИЦУ И СТАРУЮ ШВАБРУ
  Жила-была в старом горном монастыре молодая девушка, совсем уже опытная послушница. Когда была она маленькой девочкой, пришла она в монастырь пожить, да так и осталась. Днями книжки святые читала, грядки с овощами полола, к обедне не всегда успевала, только молиться училась. А как выросла, стала настоящей послушницей — монашкой стать захотела. Ходила она тихо, одеждами не шуршала, никого не пугала. Была доброй, радостной в молитве и со всеми улыбчивой, приветливой. Немногие добирались до высот монастыря, по горным тропам, тайком от правительства, которое в те года совсем не о монастырях и не о душах граждан пеклось. А она всё пела про себя молитовки, да думала, что вот, придет пора, и снова народ к монастырю их, а там и к Богу путь проложит.
  Как-то раз дала ей настоятельница новое послушание. Должна была юная послушница, будущая монашка пол мыть. Вот только швабру ей дали совсем старую, скрипучую, в песок рассыпающуюся. И стала бедная девушка слезы лить еще от одного вида, от одного только скрипа — как коснешься — швабры. Но нечего делать, послушание есть послушание, и пошла девушка за тряпкой. Долго ходила, искала, но ничего ей не нашлось, кроме серой от пыли тряпицы. Отряхнула. Тряпка знатная только в своей древности была. Под стать швабре. Расстроилась девушка, да деваться некуда.
  Так и пошло. Что ни утро, ни свет ни заря, что ни ночь, темное время — когда по монастырю никто не ходит, а все в кельях молятся — ходит юная послушница, со скрипучей шваброй да старой тряпкой, пол моет. Да только проку от разваливающейся швабры мало. И вода кончается — носить далеко. Плачет она, да слезами горю не поможешь. Помолилась она Божией Матери, да как ойкнет. На пол опустилась. Стала волосами своими пол утирать, а слезы вместо воды пошли.
  Темно ночью в горном монастыре. Страшно, пол каменный, холодный. На утро нашли её одну, почти замерзшую, у единственного чистого клочка пола. А в полу том ключ забил, все горы пробил, лишь бы к людям, в монастырь пробиться. И образовалась лунка, и пошла небольшая ложбинка. А вода сладкая, вкусная была.
  Услышали о том чуде люди и стали в монастырь ходить, воду пить. А там и к Богу страна потянулась. Времена другие начались. А послушница вскоре не в монастыре монашкой осталась, а замуж пошла, стала детушек качать, сказки им всё рассказывать.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"