Касян - забавное приключение разума, ведь легко заблудиться на холостых эволюциях популярного жанра, а еще проще выработать единую позицию, не предполагающую даже возможности качественно несводимого, рафинированного и самоценного продукта бесконечных дистилляций и выпариваний. Такой скачок происходит не случайно, а как бы раскрывая тайный союз между материалом и методом его обработки, союз предначертанный, но и последовательно сакрализованный для самих элементов, покуда они достаточно не окрепнут ради нового.
Уже знакомый мотив положительной обратной связи (слава героя только умножает количество врагов, "широкий атмосферный ливень" убийства)- выступает как средство, наравне со стратагемной предуготовленностью судьбы (не только ум или сила важны, но и позиция, информированность, роль.
Обыкновенно идей такого калибра хватает с головой для широкого успеха. (например, афросамурай сконструирован вокруг первой, а какая-нибудь курозука или манускрипт - вокруг второй.) Но, видимо, вдохновение владело авторами на западный манер, с легкостью постмодернистов они пользуются чужим, зная что оно чужое. Кажется, что большинство идей фильма носят эстетическую окраску и вообще не получают развития. Это не так. Дело в том, что начиная с Платона, западная этическая мысль доказывает преимущественно то, что сразу имеет в виду как результат. Софистика- стала ругательством, со всей интеллектуальной беспристрастностью. Авторы подросткового Касяна не рассуждают в прямом смысле этого слова, но эволюция направления фильма - не подтасована.
Вы замечали, в каком затруднительном состоянии ума порой оказываетесь, если предстоит избавиться от вещи, от неживого вещественного предмета, много лет любимого и нужного, но вдруг пришедшего в негодность? Сослать в музей, испепелить, подарить, и почти никогда - просто выбросить. И это не проекция заботы о собственном теле, но именно по-человечески иррациональное в обращении с внешним. Не мучительные размышления о судьбе подсказывают сомнение, наоборот - из практики обращения с вещами, с временем, с внешним, вырастает понимание своей атлетической, неидеальной телесности.
Оказывается, что вера в жизнь и становление вовсе негомологична пониманию распада. По отношению к распаду мы вынуждены иметь только созерцательную позицию, что есть в пределе одержимость распадом. Чувственное неприятие пассивности,- это несовместимость творческого начала и вообще воли с внешней репрессией, допускающей лишь абстракции воли. Полюсу распада противостоит идеал самоуглубленного, ослепшего творчества - безумие. Вот в таких декорациях разворачивается мистерия Касяна,- одержимость распадом борется с подлинным безумием жизни. Схватка обреченная на равновесие, что подчеркивает холостая пружина в мотивации героев, - неведение относительно финальной диспозиции. Действительно, как только акценты расставлены, всё индивидуальное оказывается избыточным.
Стена с выбоинами выглядит сложнее, чем гладкая стена, про которую известно, что она не меньше, а больше первой, чисто физически. Сложность, рельеф, да и попросту сам факт сюжета Касяна- это выбоины, сбои в гладкой перспективе жизни. Такая позиция родственна саге, где быт фиксировался мимоходом, лишь слегка оттеняя нерегулярные, временные оплошности в смазанном и скрытом от людских глаз механизме истории. В конечном счёте, великое форсирует целое, идет на смазку, тиражируется в миф, тем прочнее утверждая новый порядок, чем несокрушимее и дальше отстоит такой идеал от действительного. Настоящий Касян проигрывает своей функции, неизбежно становится легендой, условием, кавычкой, как смерть или фатум, - новейшей приспособительной способностью жизни.